Народная воительница Поляница. Историческая повесть-легенда. Украина 17-й век

Введение.

С детства удивлял факт, что в нашей русской деревеньке (где жила родня по материнской линии), расположенной в одном из районов Белгородской области России, говорили на диалекте, в котором значительная часть слов была украинского происхождения. Причём со временем соотношение количества украинских и русских слов почти не менялось, несмотря на “русское окружение”. Тогда ещё не знал, что здешнее население – не только этого села, но и окрестных – потомки казаков и крестьян, сбежавших в 16-17 веках от гнёта польских панов тогдашнего мощного европейского государства – Речи Посполитой. Впрочем, находили здесь прибежище1 и многие уцелевшие повстанцы, после разгрома польскими магнатами очередного восстания холопов и казаков.

И не удивительно, что эту легенду о Полянице2, девушке с украинского Полесья, автору поведал один из старожил села, доживший до ста лет потомок казаков с приднепровья, неугомонный шутник и рассказчик, двоюродный дед Яков Ильич, или просто – дед Яшка…

Естественно, из дедовой легенды взята суть, главная идея, которую автор развил и расширил, согласно своему пониманию того периода истории.

Несмотря на жанр “легенда”, исторический фон повести, сущностные события, происходившие на землях нынешней Украины в 17 веке, отображены в соответствии с реальной историей. Во всяком случае, той, которую автор принимает как достоверную, а именно: Андрей Дикий3, “Неизвращённая история Украины-Руси”. Ведь известно, трактовок одних и тех же “историй” существует как минимум несколько, иногда не совпадающих по многим “чувствительным” вопросам.

Итак, коротко об основных событиях 13-17 веков, развернувшихся на просторах восточной Европы, в частности, на землях современной Украины.

В 13 веке в ответ на угрозу порабощения со стороны немецких завоевателей – рыцарей-меченосцев – литовские племена объединились, создав своё государство. Однако пресс агрессии со стороны запада не ослабевал. Поэтому в 14 веке Великий князь литовский Гедимин начинает искать дружбу с княжествами юга и юга-востока – остатками Киевской Руси. Довольно быстро эти земли без войн вовлекаются в орбиту крепнущего Великого княжества Литовского и становятся его частью. И здесь историки отмечают высокий уровень культуры русских по сравнению с литовцами, в большинстве своём язычниками, не имеющими на тот момент даже своей письменности. И не удивительно, что в создавшемся Русско-Литовском государстве, общегосударственными становятся древнерусские культура и язык.

Со временем новое княжество расширилось почти до Чёрного моря на юге и до Оки на востоке. Сюда вошли и Киев, и вся Волынь, и Смоленск, и Брянск. Собственно Литва здесь занимала только десятую часть, а остальное – земли и население распавшейся Киевской Руси! То есть часть территории нынешней Украины. Нужно отметить, что тогда не было названия “Украина”, а само население считало себя “русским” или, позднее, “малороссийским”. Да и поляки, впоследствии, тоже называли эту часть своего королевства “русские земли”, а людей, их населявших, “русскими”.

В дальнейшем ход исторических событий привёл к тому, что к концу 14 века, в результате так называемой “Кревской унии” 1385 года, Литовское государство объединилось с Польшей в союз, на основе персональной4 унии. Литовец Ягайло стал одновременно королём Польши и Великим князем Литвы. Естественно, что в новое объединение вошли и все, ныне украинские, земли. Вскоре к Польше была присоединена и Червона Русь – Галиция. Таким образом, Кревская уния стала важнейшим историческим событием, предопределившим дальнейшую судьбу Польши, Литвы, части Руси, и непростую участь последней.

В это же время на востоке набирало силу и расширялось православное Великое княжество Московское. Естественно, что оно обращало свои взоры на исконно русские земли, заселённые тоже православными и захваченными Польшей и Литвой. Угрозы со стороны Москвы также поспособствовали созданию такого неоднозначного союза поляков и литовцев.

За власть в новом, Польско-Литовско-Русском, государстве шла постоянная борьба между польскими и литовскими князьями и магнатами5, которая привела к заключению Люблинской унии в 1569 году. Она окончательно объединила Польшу с Литвой в новое государство – Речь Посполитую. По этой унии к Польше отошли русские княжества юго-востока, переименованные в воеводства. А Литва стала сокращаться до своих первоначальных размеров.

После этого акта на восток хлынула польская волна жаждущих “дармового” богатства. На землях нынешней Украины они устанавливали, как отмечают историки, “польский социальный порядок, известный полным бесправием крестьянства и ничем не ограниченным всевластием магнатов и шляхты6”. Крестьянин-холоп попал в положение раба, поскольку прав не имел никаких. С ним могли сделать всё, что угодно, даже убить, не боясь никаких последствий. От него, хлопа, требовалось только одно: беспрекословно подчиняться своему пану-хозяину и – работать. К этому добавились и гонения на православную веру, насильственное окатоличевание c созданием пресловутой церковной унии7 (которую простой народ не принимал и считал враждебной) и полонизация, то есть насаждение всего польского, вплоть до языка.

Вместе с поляками шли и так называемые “арендаторы”, в основном, лица еврейского происхождения, их в народе прозвали “рендари”.

Нужно сказать, что евреев, которых ещё называли жидами8, в те времена в Европе, как и в Польше, не жаловали. Так для них существовали ограничения на место проживания: скажем, запрещалось селиться в крупных городах, как Кракове, Вильно, Витебске и других. Католическая церковь в Польше, вообще, требовала, чтобы евреи, как исповедующие иудаизм, жили отдельно от христиан. Урезали евреям права в ремёслах, торговле и других видах деятельности. Частенько в городах вспыхивали погромы и избиения последних.

Поэтому, когда началось заселение и закрепощение польской шляхтой “пустопорожних” земель, то наиболее активные дельцы, в основном еврейского происхождения (но не только: были “жаждущие” и других народов), устремились туда, где ещё не было никаких ограничений и притеснений. Здесь они и нашли свою “нишу”: брали на откуп различные статьи доходов магнатов и шляхты (шинки9, мельницы, право рыбной ловли, охоты и т.д.), а также земли целиком с крестьянами. После чего рендари, получившие полную власть над холопами, выбивали из них доход не только для панов-хозяев, но и себя не обижали. Так крестьяне оказались под двойным гнётом.

Нужно отметить, что евреи занимались не только арендой, но и разнообразными ремёслами, всяческой коммерцией и ростовщичеством. Иногда шляхтич сдавал в аренду поместье с холопами и всякими правами – например, на охоту, рыбную ловлю – как откуп за долги ростовщику.

Насколько бесправны были простой казак и крестьянин, отразилось и в народных сказаниях-думах. “Котрый бы то казак схотив рыбы наловытиы, жинку свою с дитьмы накормыты. То не йде до попа благословитыся, да пиде до жида-рендаря, да поступы йому часть оддати, щоб позволыв на ричци рыбу наловиты, жинку з дитьмы покормыты…”

Когда кончалось народное терпение и выливалось в стихийные восстания, то повстанцы беспощадно, иногда с изощрённой жестокостью, присущей тому веку, уничтожали и панов-ляхов, и католиков, и униатов, и рендарей.

Естественно, касаясь того периода, нельзя не осветить, хотя бы вкратце, историю казачества, сыгравшего важную роль в ключевых событиях образовавшейся Речи Посполитой.

После монголо-татарского нашествия и разорения Киевской Руси в 13 веке, земли к югу и юго-востоку от Киева, по обоим берегам Днепра почти опустели. Редкие выжившие поселения постоянно подвергались опустошительным набегам турок и крымских татар, как части распавшейся Орды. В 14 веке эти земли, как уже отмечалось, присоединило к себе Великое Литовское княжество. Но оно было не в силах обеспечить надёжную охрану неспокойных юго-восточных границ.

И вот в эти, относительно “свободные”, края стали стекаться люди как с литовской (русской) стороны, так и татарской, собираясь в вооружённые группы-отряды. В большинстве своём они занимались не столько мирным трудом, сколько грабежом всех, кто попадался под руку: купцов, обозы, крестьян и иных. Их назвали казаками.

В 15 веке, из-за усиления польско-католического гнёта в образовавшемся Польско-Литовском государстве, в эти места стали убегать наиболее активные, свободолюбивые православные крестьяне. Уходили целыми семьями, образовывали поселения и занимались привычными для себя делами: земледелием, охотой, рыболовством, бортничеством10 и ремёслами. Естественно, они стали подвергаться нападениям как татар из Крыма, так и местных “казаков”. Мириться и сгибаться не стали, а начали вооружаться, объединяться и успешно отражать набеги врагов. Разогнав шайки грабителей, отбросив татар на юг, они налаживают мирную жизнь. Сами себя вскоре стали называть тоже казаками.

Росло, развивалось и укреплялось казачество в постоянной борьбе с татарами и турками, превратившись к 16 веку в грозную военную силу. Очередное усиление к концу 16 века гнёта крестьян со стороны католиков, шляхты и магнатов, вызвало новый поток православных беженцев, которые образовали вниз по Днепру, за порогами, своеобразную казацкую мини державу – “Запорожскую Сечь”. Она очень быстро стала лидером казачества, благодаря жёсткой военной организации, со своеобразной демократией в вопросах выборности предводителей-атаманов и органов управления.

Летописец того времени писал: “…Сечь постепенно становилась прибежищем и центром для каждого, кому была не выносима жизнь на родине, для всех обиженных, которые переселялись туда с жаждой мести…” Сечь никакую внешнюю власть не признавала, а её главными врагами были: “басурмане” – турки и татары, а также католики, шляхта и униаты. Запорожцы являлись зачинщиками многих восстаний против гнёта крестьян и казаков в Речи Посполитой.

Власти последней постоянно пытались приручить “непокорное племя”. Иногда им это удавалось. Так, отметились казаки и службой королю Речи Посполитой в качестве реестровых11, то есть поставленных на государственный учёт и королевскую службу. В составе войска польского, несколько раз ходили в походы на Москву, убивали своих же, православных. Частенько, в силу военных обстоятельств, кратковременно объединялись в баталиях и со своими извечными врагами турками и крымским ханом.

Однако именно они, в лице гетмана Богдана Хмельницкого12, возглавили освободительную борьбу в 17 веке и процесс вхождения “войска запорожского” и его земель в состав Московского государства. Непростая, иногда драматичная, история взаимоотношений запорожцев с московскими царями и императорами (со времён Петра Первого) имела важную веху в конце 18 века при Екатерине Великой: за заслуги в Русско-Турецкой войне 1787-1792 годов им была выделана территория для поселения на Кубани…

Пролог.

Начало 17-го века, днепровское левобережье, район Полесья.

Здесь царствовала поражающая своим разнообразием девственная природа. Эти места обрамлялись такими реками как Днепр, Припять и Десна. Непроходимые болота чередовались с лесами, то редкими, то таинственно густыми; а средь непроходимых топей, речек и озёр, вдруг объявлялись кусочки, а то и целые острова, суши.

Птичьи перепевы, создающие своеобразный природный хор из сотен голосов: синиц и жаворонков, соек и дроздов, вместе с криками глухарей, журавлей, тетеревов и других пернатых – зачаруют любого путника, особенно в летнюю пору. Здесь можно встретить красавца лося, стройную, вёрткую косулю и наткнуться на неприветливую семейку дикого кабана; а то и пересечься со зловещим волчьим взглядом. Тут можно пройти не один десяток километров и не встретить человека. Потому Полесье, наряду с землями низовья Днепра, часто становились естественным пристанищем для душ свободолюбивых, непокорных.

На этих, непростых для проживания, землях, убегая от гнёта польской шляхты, селились холопы с западных районов Речи Посполитой. Обживались споро, как и должно людям, привыкшим к труду. Строили хутора13 и сёла на берегах тихих извилистых рек. Играли свадьбы, рожали детей, торжественно отмечали православные праздники. Кормились, в основном, охотой, рыбной ловлей и дарами лесов. Однако и скот заводили, и занимались ремёслами, чаще, гончарскими, столярными и кузнечными. Немало селян добавляли прокорм с земли, распаханной в равнинных низинах. Там пашня отвоёвывалась у болота и весенних разливов. Зато была плодороднее, чем на глинистых и песчаных высотках.

Хорошенко Назар зацепился за Прилужное, небольшое село, что расположилось на относительно возвышенном правом берегу реки Змейки на юге Полесья как многие – беглецом. До этого парень гнул спину на барщине14 “своего” польского пана Затоцкого, что хозяйничал в одном из районов Волыни. Так бы и тянул лямку до “гробовой доски”, да случился пожар. Ещё дедовой постройки, хата вспыхнула как спичка, ночью, когда семья – а их было пять душ, включая детей – крепко спала после нелёгкого трудового дня.

А загорелась мазанка15 от удара молнии в высокий старый тополь, что разросся вплотную к дому и склонил свои тяжёлые ветви прямо на камышовую крышу. Подкравшуюся, с робким громыханием, грозу не услышали – спали, намаявшись за день, беспробудно. А услышали, спаслись бы, наверное, хотя прогнившие стропила крыши мгновенно запылали вслед за пересохшим от летней жары камышом и обвалились, накрыв всё живое и неживое.

Назар, прилёгший на кожухе в сенях, успел выскочить, лишь слегка обгорев. Сразу же судорожно начал искать хоть какую-то лазейку, чтобы заскочить в хату и начать спасать родных. Но пламя, подгоняемое сильным ветром, делало свою страшную работу быстро, и гудело среди покорёженных стен так, что ничего не было слышно.

Потом, с камнем в груди, мутным взором смотрел на пепелище. Слёз не было, сердце ныло тупой болью, голова гудела. И утреннее солнце поднималось красное, роковое. Его лучи уже жалили, усиливая безысходные чувства парня. А гроза, полыхнув стрелами молний, проскочила быстро, пролив на землю мелкий ситничек и потянув за собой мощный шлейф ветра.

Вокруг уже собирались соседи: пожар случился такой стремительный, что помочь, практически, никто не успел. Разве что друг Назара, Петро, и его отец успели пару вёдер вылить на уже утихающее пламя.

Селяне стояли понуро, крестясь с застывшими лицами: ведь каждый мог оказаться на месте Хорошенко. Слава богу, огонь не успел перекинуться на другие хаты, что стояли просторно друг от друга.

Гарь била в ноздри, слабеющий ветерок колыхал струи дыма. От центра села уже неслись чьи-то громкие возгласы, в которых выделялся зычный голос управляющего панским маетком16.

– Куда ты теперь? К пану? – притронулся рукой к плечу Петро.

– Не знаю… Не, наверное. Чем пан поможет? Кабалой? Сбегу… Не смогу я тут жить, не смогу… – не говорил, а выдыхал горькие слова Назар.

– За Днепро? – уже шёпотом уточнил друг.

Назар только слегка наклонил голову.

Глава 1

Село Прилужное, будто нехотя, плавно опускалось с верхней части берега Змейки к низине, относительной конечно: просто здесь было не так высоко. Люди, ветры и дождевые воды разровняли берег, сделали его местами пологим, с бороздами, удобными для спуска к реке. Сама речка была неширокой, но глубокой, наполненной рыбой и разнообразной живностью, в том числе и безобидными ужами, которых почему-то кликали змейками.

Протоптанные дорожки частенько заканчивались деревянными причалами, возле которых колыхались самодельные лодки. Тут же и женщины стирали бельё, и ребятня плескалась в летнюю пору. В этом месте река делала изгиб, отчего образовалась пойма, заросшая кустарником, камышами, осокой и ивняком. Место это было рыбное.

Ловили народными средствами, вроде саков, плетёных из гибкой лозы. И, конечно же, удочками с самодельными крючками.

Когда появился Назар, село тянулось одной улицей из хат, расположенных просторно вдоль берега. Парню здесь всё приглянулось сразу же. Откуда он – не расспрашивали, пока обживался. Видя, что парень свойский, работящий, отзывчивый, без лишних слов приняли в свою крестьянскую семью. Помогли отстроиться – благо, дуб и сосны в лесочке рядом, а лозы, ивняка, глины и камыша хватало для мазанки. Такие работы делали всем гуртом. Тут и познакомился со своей будущей женой, волоокой, с игривой улыбкой, крепко сбитой Даной (данной Богом).

К осени сыграли скромную свадьбу, а летом и родилась доченька, Настя. Затем пошли хлопцы, Остап и Зиновий, и, казалось, жизнь налаживалась. Былое приходило к Назару в беспокойных снах и думах, в вечерние часы, когда, лёжа на топчане, складывал на груди усталые руки, да вытягивал натруженные ноги. Печаль сжимала губы, давила в виски, но быстро уходила, когда к нему подходила маленькая Настя, а за ней тянулись малята-мальчики. Брал он, по очереди, детей на руки, прижимал к себе и, ощущая их тепло и детские ароматы, забывал все горести.

Стремительно пролетали годы, вместе с которыми подрастали дети. Вот, Настя стала по-девичьи угловатой, с весёлыми веснушками на округлом лице. Всё чаще, перед закатом, она уходила одна прогуляться в луга, где, как и многие здешние девчата, собирала цветы и плела из них венки. При этом вполголоса напевала полюбившуюся песню о парубке, который под цветущей вишней ждёт свою возлюбленную… Нравилось ей затем дарить венки Змейке и наблюдать, как уносит их речка далеко-далеко! Эта даль, мерцающая первыми светлячками-звёздочками и прощальными румяными лучами солнца, манила, тянула к себе, обещая нечто таинственное, колдовское.

А когда сумерки густели, прислушивалась она и приглядывалась с ёкающим сердцем, вспоминая здешние легенды и сказки, – не выглянет ли из-за вербы русалка-мавка с целым хороводом утопленников; не вынырнет ли из глубины речки, шумно брызгая водой, отфыркиваясь, косматый страшила-водяной! Невольно, с дрожью, оборачивалась к лесу – не подсматривает ли за ней с горящими очами лесной бродяга – леший…

Со временем, нарастающее в такие минуты чувство тихого ужаса, притупилось и даже приятно будоражило и пощипывало от ощущения собственной смелости!

А мальчики уже самостоятельно набирали вёдрами из колодца воду и носили её в хату; рубили дрова, управлялись со скотиной. Помогали и в других крестьянских делах.

Деревня как-то естественно разделилась на две неравные половины: меньшая – припадала к земле, отвоёвывая её у поймы; засевая, в основном, рожью. Заводили и огороды с капустой, гарбузами-тыквами, луком. Кое-кто и льна не гнушался. Большая же – уповала на охоту, рыбалку и бортничество. К последней пристали и Хорошенки.

Выбор был неслучаен: пахота напоминала Назару тяжкие дни панщины. А рыбалка, охота на разнообразную дичь, которая водилась в избытке в здешних лесах и реках; добыча мёда и воска – казались и веселее, и легче. Выручала и домашняя живность: козы, свиньи и птица.

Для охоты использовали в основном хитроумные силки, ямы, загоны, то есть, как правило, добывали дичь живьём. Правда, не гнушались орудовать и копьём, луком со стрелами, а позднее – самопалом. Свинец и порох доставали в местечке-городище, что ниже по течению Змейки, впадающей в ещё не набравший силу Днепр.

Случилось так, что жена Дана больше возилась с мальчиками, а Назар – с Настей. Росла девочка сметливой, ловкой, крепкой, со всё более расцветающей красотой. Сама напросилась помогать в охоте, а в рыбной ловле давала фору и отцу, да и дикий мёд не гнушалась добывать.

В последние дни – а дело было в конце весны – пошли по селу тревожные разговоры: будто видели возле местечка польских драгун17 и гусар18 во главе с пышно разодетым паном. Что за пан, ещё не установили.

И, вот, настал день, который круто изменил устоявшееся течение сельской жизни – прибыл отряд польской конницы, взвод гусар. Возглавлял его помпезный шляхтич, красавец, с пристальным взглядом на напряжённом лице. Пан восседал на высоком, с чёрными обведенными глазами, гнедом жеребце арабской породы. Дорогая меховая шапка с пером; распахнутый, с тонкой отделкой жупан19; в ножнах с причудливым орнаментом персидская сабля и пистоль за поясом с массивной рукоятью – внушали всякому подспудный уважительный страх.

Селяне не спешили выйти навстречу гостям, лишь тревожно выглядывали из своих подворий, хмуря брови и тоскливо размышляя. Однако мирная тишина продолжалась не долго: несколько гусар проехались по дворам и криками известили народ – немедля собираться возле церкви! Кто заартачится – потащат силой, ещё и накажут плетьми.

Такого давно не слышали свободные люди. Неужели воли конец? – вертелась у каждого тоскливая мысль. А тут и погода стала портиться: с речки подул влажный ветер, а с севера налетела ватага хмурых облаков, закрывая солнце и проскакивая серой тенью по взгрустнувшей земле. Где-то отчаянно зачастила гавкать собака, и за ней поднялся гвалт по всему селу. С поля донеслось унылое мычание овец – всё наполнилось тревогой…

Вскоре народ потянулся к церкви…

Храм, как и водится, высился на самом высоком месте. Его отстроили недавно, взамен молельной времянки. Строили всем миром, используя, в основном, дуб, дабы стоял символ веры православной долго, поддерживая, направляя и оберегая селян в их непростой жизни.

День подступался к полудню.

Вход в церковь был с запада, дабы с утра восход радовал прихожан, а к вечеру весь передний фасад, с дверью, окнами и куполом, горел золотом под закатными лучами.

И, вот, сегодня, пока народ собирался на площадке перед входом, ляхи, покачиваясь в сёдлах, расположились чуть сбоку, севернее, отчего тень от креста церкви упала прямо на пана-красавца. Полосы на его румяном лице, показались символичными для Назара, пророческими. Веяло от них чем-то пугающим, смертным. Хотел поделиться своими мыслями с женой Даной, да пан начал говорить:

– Я, ясновельможий пан Зимовецкий, волею круля нашего Владислава, получил земли эти, как дар за верную службу Речи Посполитой…      И землю, и хлопов, и лес, и реки…

У Назара, как и у других селян, от этих слов каменели сердца, а головы наливались жаром негодования к самозваным хозяевам. Они сжимали кулаки, зубы, серели лицами и опускали очи к земле, скрывая в них разгорающуюся ненависть.

“Недолго же мы радовались волюшке!” – кололо в груди у Назара.

А, тем временем, Зимовецкий представил своего управляющего Ермилу Людоцкого, кряжистого мужика с хитрыми, птичьими глазами на бугристом прыщеватом лице, с обвислыми усами под крючковатым носом. Одет был скромнее пана, но выделялся на нём коричневый жупан из бархата, подвязанный в талии поясом, с вытканным простеньким орнаментом. Правда, застёжка на пуговицах отсвечивалась золотисто в лучах солнца.

Людоцкий с нескрываемым удовольствием, даже сладострастием, стал подробно растолковывать, что будет теперь с селом и людьми, в их новом статусе – панские хлопы. Для начала – всех перепишут, отделят землю чисто панскую от “арендованной” крестьянской; назначат каждому повинности, величину оброка, время и дни панщины…

– А как с охотой и рыбалкой? – вдруг звонко выкрикнула Настя, выйдя вперёд.

Увидев девушку, Зимовецкий покачнулся в седле и засветился улыбкой удивления и, даже, восхищения:

– Что за краля такая? – вырвалось у него.

На что Настя вскинула на шляхтича вспыхнувшие упрямством очи, хмыкнула, развернулась и втиснулась в толпу.

Пан смотрел ей вслед и натужно размышлял: то ли наказать за такое показательное пренебрежение к его вельможной особе, то ли восхититься её смелостью.

Народ слегка разноголосо загудел и тут же умолк – управляющий, в ответ на кивок пана, продолжил вещать…

Глава 2

Видно, Прилужное пану приглянулось, и решил он здесь обосновать свою летнюю резиденцию – построить просторный дом, с высоким забором и внутренними многочисленными постройками. Одна из которых предназначалась Людоцкому.

Управляющий отличался исполнительностью, рвением и непреклонной жёсткостью, что касается новых хлопов. Именно под его руководством и строили панский дом. Своих людей не хватало, так нагнали из других деревень и хуторов. Спешили – к зиме пан должен вселиться.

Вольная жизнь для людей не только закончилась, а сменилась на тяжкую кабалу. Самых крепких мужиков отобрали на панскую стройку. И пока Назар, вместе с другими, таскал и тесал брёвна под пристальным взглядом Ермилы, Дана с Настей и сыновьями управлялись и по дому, и практически весь световой день отбывали панщину: расчищали в низине землю под будущие панские посевы.

Стройка развернулась не только для пана. По договорённости с Зимовецким, на другом конце села спешно возводился шинок с домохозяйством Бельмониса Жинтара. Местные сразу же нарекли дельца Жиником Бельмом. Имел он большую семью – пятерых детей погодок – и шуструю, всегда озабоченную жену Марту. Было в ней с одной стороны что-то мужиковатое – наверное, из-за жиденькой полоски волос на верхней губе и грузного тела, а с другой стороны – угодливая детская улыбка не сходила с лица.

Жинтар был младшим сыном большого рода Бельмонисов, пришедших на эти земли с севера, поговаривали с берегов Варяжского (Балтийского) моря. Жиник давно мечтал завести своё дело отдельно от отца – тот развернулся в сёлах возле Запорожской сечи. И, вот, подвернулся Зимовецкий, к которому и примкнул поворотливый шинкарь. Планы у него были сколачивать деньги не только на веселящих напоях…

События так завертелись, что приход весны люди восприняли с некоторым недоверием: будет ли что-то хорошее с очередным пробуждением природы?

Прилужное теперь было не узнать…

Среди цветущих вишен, яблонь, груш редко слышался детский смех, звонкие голоса девчат, тем более, звуки песен. Днём хутор казался вымершим: Ермила строго следил за холопами, дабы никто не отлынивал от работы. Лишь по вечерам, чаще в праздники, можно было услышать народные песни, несущиеся с молодёжных посиделок:

Ой, на Ивана та й на Купала,

Там дивчинонька квиты збырала.

Квиты збырала, пучечки рвала,

До рички нэсла в воду пускала…

А в панском доме кипела жизнь!

Зимовецкий осваивал дарованную королём землю с размахом, не упуская ничего. Вот и отстроенный дом обставил роскошно, с шляхетным шиком: мебель из морёного дуба старинной отделки; картины в позолоченных массивных рамках; высокие окна прикрывали дорогие шторы из китайского шёлка. Кабинет уставил шкафами, набитыми книгами, привезенными из столицы – любил пан читать.

Сегодня, с утра, показывал Станислав брату Стефану, приехавшему накануне в гости, своё новые апартаменты. Да, это уже трудно было назвать летней резиденцией.

Брат осмотрел дом, заглянул в дворовые пристройки, в сад, высаженный молоденькими деревцами и, конечно же, в конюшню, которая только наполнялась отборными породами лошадей.

Затем вместе проехались на конях по полям, лугам; прогулялись по лесу…

Поглядывая на согбенные спины холопов, копающихся в земле, Стефан восхищённо цокал языком:

– Быстро ты приручил это быдло! Нашему общему другу, пану Лепницкому, на землях ниже по Днепру пришлось силу применять, батогами наказывать, а одного схизму20 показательно на кол посадить. Тогда только стали шёлковыми.

Станислав подивился нравом Лепницкого, отметив, что у него, напротив, здешние люди попались покладистые, да и управляющий напористый, хваткий – умеет приструнить строптивых.

Говоря это, пан вспомнил волоокую дивчину, поразившую его своим смелым вопросом. Воспоминание почему-то взволновало, прошлось томным теплом по телу.

– Однако уже и отобедать пора, – отогнал он мысли. – У меня и повар отличный, и дичь свеженькая, а вино!… Недавно привезли из самой Франции. Будет и музыка: местные бандуристы и танцоры. Да, – предваряя вопрос о музыкантах, похвалился Станислав, – нашёлся тут шинкарь, умеющий потешить не только тело, но и душу: организовал музыку и танцы.

Стефан усмехнулся:

– Всё у тебя по-божески. Главное, помощники подобрались толковые. Но, смотрю, храм схизматиков у тебя ещё поганит округу. Когда думаешь навести тут порядок? Могу посодействовать и прислать драгун с ксёндзом21.

– Благодарю, но спешить с этим не хочу. Вера – вещь тонкая, с ней нужно обращаться осторожно. Вспомни, сколько крови пролилось, когда схизму выкорчёвывали в…

Так, переговариваясь, они поскакали неспешной рысью к дому.

Глава 3

С Панасом Хрестенко, сыном священника, отца Даниила, Настя подружилась с детства…

Их дома оказались по соседству, но сблизиться получилось не сразу, хотя взрослые, занятые своими многочисленными делами, частенько оставляли подрастающих детей на дому самих, предоставляя им относительную свободу действий. “Относительную”, потому что у каждого было свои обязанности-занятия.

К тому времени девочка подступала к подростковому возрасту, и ей поручали присмотр за младшими, Остапом и Зиновием. Накормив братьев хлебом с молоком, водила их к речке, где они игрались с песком и глиной, хлюпались в воде. Настя иногда плавала, хотя родители запрещали ей делать это самой. Но такой уж у девочки был характер – отличалась своенравием в делах и поступках. Впрочем, за детьми следила строго и далеко в воду не пускала.

Тут и подвернулся как-то Панас с матушкой своей, Параской. Матушка была женщиной дородной, степенной, с добрыми тёмными глазами. В то же время от её фигуры веяло строгостью и основательностью опытной хозяйки. В селе поповну уважали, считая её самой грамотной в округе и разбирающейся во многих вопросах, совершенно недоступных простолюдинам.

А пришли они на берег освежиться: помочить ноги, вымыть руки и лица. Делали это не часто. Но тогда день выдался жаркий, пыльный и липкий.

Панас был на два года старше Насти и уже осваивал грамоту под руководством матушки – школы в селе не было. Готовили его в Киевскую семинарию, как единственного наследника и продолжателя дела отца.

Воспитываемый в строгости, Панас, как всегда бывает в таких случаях, подспудно мечтал о свободе, когда можно делать не то, что требуют родители, а что хочется самому!

Глядя, как Настя обходится с детьми сама, без присмотра взрослых, Панас позавидовал ей и решил познакомиться с девочкой поближе.

До сих пор, хотя и были соседями, не выпадало случая, чтобы они поиграли вместе. Панаса самого из двора не выпускали, а Насте некогда было скучать: и домашние дела, и двое братишек.

И вот теперь, на берегу, после приветствий, матушка подошла к мальчишкам, а Панас – к Насте.

– Ты умеешь плавать? – округлил он глаза.

– А ты нет? – искренне поразилась Настя. – Давай научу, – предложила она просто и протянула руку, приглашая в воду.

Панас, глядя не её мокрое платьице, плотно облегающее тело, почувствовал необычный трепет, который перешёл в горячую решимость. Он проворно скинул с себя верхнюю одежду, оставшись в длинных трусах.

– Панас! Не лезь далеко в воду! Ещё утонишь! – услышал он недовольный окрик матушки, но Настя уже увлекла паренька, успев крикнуть:

– Не беспокойтесь, матушка Прасковия, тут мелко и течение медленное.

В ответ женщина ещё что-то наставляла, но Панас видел и слышал только Настю.

Так и началось их общение. Причём, чем больше подрастали, тем чаще бывали вместе.

Вскоре, к ним примкнули другие ребята, образовав своеобразный ватажок – группу, которая совместно проводила время. Они развлекались, как это делают дети во все времена. То игры в догонялки, то прятки, то совместные купания. Когда стали подрастать, игры пошли серьёзнее: рыбалка, примитивная охота и, конечно же, война казаков с турками, татарами и панами-ляхами. Очищать чужие сады и огороды у ребят той поры было не принято, поскольку сурово порицалось и каралось. Такое отношение воспитывалось и родителями, знающими цену труду, и, наверное, в большей степени – верой православной. Дети знали – за воровство наказывает Бог!

Как-то само собой повелось, что заводилой, а затем и ватажком-атаманом среди местной ребятни стала – Настя. Панас был у неё на “подхвате”, всегда поддерживал подругу в её задумках, рискованных предложениях и забавах.

Так, ещё в юном возрасте, когда Настя уже выглядела постарше иных одногодок, а ростом сравнялась с Панасом, предложила она поохотиться на дикую свинью. Зверя ребята выследили с выводком поросят в ближней дубовой рощице. От рискованного предложения девочки, мальчишки не посмели отказаться.

Вооружившись самодельными копьями, толстыми палками и двумя ножами-пиками, которыми в хуторе кололи-резали домашнюю скотину, отправились на охоту…

Природа клонилась к осени. Чаще пощипывали лица холодные ветры. Лес и перелески вдали заметно украшались жёлтыми и багряными тонами. Небо уже торопилось оплакивать уходящее лето настырными струйками дождя, а кривоватые клинья серых журавлиных стай, их прощальное курлыканье вселяли в сердца невольную печаль. Этот же день выдался ясным, тихим, будто выжидал чего…

Свинью нашли быстро: она по-хозяйски расположилась с поросятами в ямке, образованной вырванными из земли корнями поваленного дуба. По всем законам военного искусства, ребята образовали круг-цепь и потихоньку стали приближаться к цели…

Свинья учуяла людей быстро. Она вскочила на ноги, подняла чушку кверху и натужно-угрожающе захрюкала. Поросята сбились возле неё в кучу и стали повизгивать.

Вид ощетинившейся дикой свиньи, свирепо вращающей своим длинным, волнистым рылом, невольно наводил страх: если она бросится на кого, что делать?… Такие мысли круговертью пронеслись у каждого в голове.

Настя колебалась недолго – она вскинула копьё и отчаянно пошла на зверя. От такой наглости свинья было оторопела, но, вот, её жёлтые глазки помутнели, шерсть на загривке вздыбилась острыми зубьями и, опустив голову, поджавшись, она изготовилась к нападению на врага-человека.

У Панаса упало сердце, голос пропал, а тело задрожало: очень пожалел, что не отговорил подругу от этой затеи. Но в ту же секунду, прозвучал отчаянный крик: – Ах! И копьё с силой вонзилось в глаз свиньи! Смертельно завизжав, зверь завертел головой, задёргался ногами, вгрызаясь в землю, пытаясь освободиться от копья, но оно ушло глубоко…

К корчившейся на земле свинье, выбежали уже все. Кто-то колуном стал добивать зверя, другие пытались удерживать тушу за хвост. Послышались возгласы восхищения Настиной смелостью, а она стояла бледная, с опустившимися безжизненно руками и, словно, окаменевшая…

Подул сильный ветер, солнце прикрыла угольная тучка, и полетели капли, предвещая осенний дождь. Лес загудел, заволновался, словно переживая случившееся и, заодно, радуясь, что всё обошлось благополучно.

Глава 4

После этой охоты, авторитет Насти средь хуторской детворы стал непререкаем.

Время же летело быстро, как в далёкой выси небесные странники – облака и тучки. Подрастали дубы в роще, где хуторские дети играли в казаков-освободителей и турок-татар, уводящих в неволю матерей и сестёр, отцов и братьев. Заматерели ивы, грустно опустив свои тяжёлые зелёные косы в речку. И увидел однажды Панас, как расцвела нежным бутоном юности Настя!

Девушка вытянулась в кароокую красавицу. Коса была у всех селянок в этом возрасте, но у неё она завивалась вокруг шеи и спадала на холмики грудей по-особенному. Чёрные стрелки бровей подчёркивали прямой лоб, слегка вздёрнутый нос. Даже уши её прилегали к голове, а не топорщились, как у многих. Губы просто манили своей налитой вишнёвой спелостью. А стан был гибким, как у молоденькой вербы, что упрямо тянулась вверх в конце огорода Хрестенко.

И парень влюбился…

Впрочем, многие подросшие хлопцы поглядывали на Настю с восхищением и скрытой надеждой. Она же жила своей, непостижимой никому внутренней жизнью. Теперь больше помогала отцу на охоте и рыбалке. Хуторской ребячий ватажок распался. А когда пришла панщина, юнцы, как и все крестьяне, гнулась на поле в низине. Здесь ветры обдували её лицо, тело обжигало солнце, часто и дождь окроплял, только усиливая красоту девушки.

Пан Станислав, проезжая как-то по своим владениям, вновь увидел “непочтительную кралю”. И захотелось ему с ней поговорить, рассмотреть поближе.

Отправив управляющего Ермилу посмотреть, что там делается на пруду, подъехал на коне к Насте – она вместе с другими селянками пропалывали капустное поле.

– Как зовут тебя, красавица, и чья будешь? – спросил пан приветливо, ловко удерживая возбуждённого коня на месте.

Женщины настороженно глянули в сторону хозяина и суетливо, пряча глаза, продолжили работать, а Настя выпрямилась, вытерла рукой пот со лба, поправляя заодно косу на плече. Несколько секунд всматривалась в лицо шляхтича, пытаясь отыскать в нём подвох, лицедейство и угрозу для себя. Но оно светилось искренним восхищением, даже смущение проглядывалось, что казалось удивительным.

– Настя, я, дочь Хорошенко Назара. А за ласковое слово спасибо пану.

Станислав, улыбаясь, посмотрел в сторону селянок, и продолжил:

– Работа здесь не из лёгких, особенно, для таких, юных, как ты. Могу предложить полегче, в моём доме…

Глаза у пана заискрились, а лицо почему-то зарумянилось, будто застеснялся от слов своих. И девушка среагировала резко – чуть прикрыв ресницами глаза, скрывая нарастающие искры гнева, ответила с вызовом:

– В нашем роду никто не стелился в услужении ни перед кем! Потому благодарю пана за заботу, но я уж как все…

Последние слова Настя произносила тише, и не так гневно, остывая и понимая, чем для неё может кончиться этот разговор. Однако Станислав повёл себя странно для гонористого шляхтича. Он потускнел лицом, непроизвольно вздохнул и ни слова не говоря, пришпорил коня и ускакал к дороге. Только клубы пыли укрывали его след, да откуда-то взявшиеся вороны тучей сорвались с деревьев и надрывно закаркали.

Настя ухватилась за тяпку и продолжила полоть с особым рвением, даже остервенением. Женщины загомонили между собой, обсуждая приезд пана и его предложение Насте. Девушка же ощущала себя раздвоенной, разломленной пополам. Что-то, с одной стороны, накрывало её незнакомое, тревожно-тягучее в своей таинственности, притягательности и силе. А с другой – давила злость и подспудная ненависть к этим пришедшим, непрошенным хозяевам жизни, которые считали, что им подвластно всё.

Глава 5

Осень заканчивала свои хлопоты, украшая деревья, рощицы и леса палитрой цветов, в которых чередовались оттенки золотые, багряные, красноватые и ещё изумрудно-зелёные. По утрам в пойме стелились клубы тумана, а восходящий расплывчато-красный лик солнца, робкими лучами с трудом разгонял предрассветный холод. Под ветром деревья горестно скрипели, негодуя на беспечного проказника. В такую пору на людей, особенно юных, налетают острые чувства грусти, томной неги в ожидания чуда, чаще, в образе любви.

Что-то поменялось в Насте после того случая с паном Станиславом. Стала она чаще о чём-то задумываться, замыкаться в себе. Реже посещала молодёжные вечеринки у прибрежных вод Змейки. И Панасу меньше уделяла внимания, на вопросы отвечала механически, односложно – будто поглощала её дума глубокая. Тянуло её куда-то, в дали неизведанные, но манящие собой вечным зовом молодости…

Панас по-своему расценил изменения в подруге, на что подталкивала и матушка Прасковия:

– Замуж ей пора, вот и кручинится, – говорила она как-то сыну, видя, как тот безуспешно пытался поговорить с Настей. – Любишь её?

Панас зарделся и молча закивал чубатой головой.

– Знать сватов засылать пора. А ты маешься. Ещё проспишь красу такую. Вон, сколько молодчиков на неё пялятся! Так что – засылать? Я поговорю с батюшкой…

И опять парень только отводил взгляд да кивал головой.

Однажды село всполошила неприятная новость – вдруг выяснилось, что все земли, в том числе ближние леса и прибрежные воды, взял в аренду Жиник Бельмо! А управляющий Ермила стал партнёром и помощником поворотливого мужичка. Чтобы народ не артачился, не противился новому хозяину, в селе разместили троих польских стражников-драгун. Бельмонис отвёл им приличный домик, который строил целое лето, и обещался кормить блюстителей порядка “сытно и в срок”, как и их лошадей.

Мысль об аренде подсказал Станиславу его брат, Стефан. В один из приездов, видя, как брат много времени уделяет своему разросшемуся имению, он воскликнул за чаркой вишнёвки:

– Красавец ты у нас в роду, а о женитьбе, я смотрю, и не помышляешь, потому как дела, видно, замотали? А в Варшаве давно бывал? Там такие балы! А панянки стольные? Вон, у пана Потоцкого дочь на выданье. А ты среди дерьма и быдла молодость губишь.

– Ты не совсем прав, – пытался оправдываться Станислав.

– Не совсем! – перебил его опять брат. – Знать сторона моя. А выход есть, – распрямил плечи Стефан и с хмельной развязностью похлопал брата по плечу. – Человек из инициативных у тебя в хуторе есть. Шинок держит. Так ты сделай так, как многие разумные шляхтичи поступают.

– Слышал: сдать инициатору всё в аренду?

– Конечно, конечно, брат! – запылал довольной улыбкой Стефан. – Что там он возьмёт с этих схизматиков – его дело. Главное, тебе твоё отдаст. И ни тебе забот, ни головной боли. Я тебе правду говорю. Вот, боевой друг мой, пан…

Весь вечер убеждал Стефан брата в пользе аренды, расписал так, что к ночи убедил.

Одним из первых новые порядки опробовал на себе старый казак Тихон Сирый. Сил у него на серьёзную работу уже давно не было, а вот рыбку половить – ещё мог.

Как всегда, дед, на ранней зорьке, разложил свои снасти и удочки в прикормленном месте, в мелкой камышовой заводи. День начинался тихий и тёплый. И солнце поднималось на востоке медленно, словно боялось спугнуть рыбёшку. Светило постепенно разгоняло туман, трогало жёлтыми лучами кроны деревьев, перекидывалось на камыши, окрашивая их в розовые тона. Вода слегка подрагивала под робким ветерком, утки потихоньку выплывали на водный простор, чистили перья и, шустро опуская голову вглубь, отлавливали завтрак.

И рыбалка у деда ладилась – только успевал подсекать придурковатого карася, да прожорливого леща, с весны успевшего набрать вес.

Когда ведёрко наполнилось уже наполовину, и старик подумывал о вожделенном перекусе, кто-то тронул его за плечо. Старик вскинул голову – Жиник Бельмо!

– Ай и ты решился побаловаться рыбалкой? – засветился хитро прищуриваясь дед.

Но Жиник ткнулся к ведру, приподнял его, оценивая на вес, и сказал вкрадчиво:

– За такое удовольствие платить надо бы, а?

Дед приложил ладонь к уху:

– Глуховат стал – чего надо?

– Платить, дед, платить!

И Жиник стал громко разъяснять, что отныне он тоже платит пану и за речку, и за вербы, и за сады, огороды… Одним словом – аренда.

Мудрёное слово “аренда” Стецко понял с трудом, но то, что хозяйничать в округе теперь будет ещё и Бельмо, сообразил. У старого казака гнев закипел такой, что он схватил свою палку и кинулся было поколотить делягу. Но тот был моложе, проворнее, отбежал в сторону и пригрозил, махая какой-то бумагой:

– У меня всё по закону: с каждой выловленной рыбы, мне надобно заплатить часть либо натурально, либо деньгой. Будешь дед нарушать – позову жолнежей22, они тебе скоро башку поправят!

Но Сирый ничего не слышал, он проворно подхватил прибрежный камень и швырнул его в сторону Бельмониса. Тот, грозя пальцем, срываясь на петушиный фальцет, спотыкаясь, удалился.

Не успел старик закончить “перекус”, как прибежали драгуны – Жиник семенил сзади и всё что-то причитал. Чего-чего, а расправляться с непокорным быдлом бравые вояки умели. Они схватили деда под рученьки и повалили на землю. Один уселся на спину старика, другой – на ноги. Стянули, порвав рубаху, штаны. И третий вояка начал хлестать деда плетью…

Так Бельмонис-арендатор понятно продемонстрировал трудовому люду, что спорить с ним накладно для здоровья. Поскольку против силы не попрёшь, то народ затаился, скрывая злобу, выжидая лучших времён.

А Жиник, осознав силу свою, стал неспешно, но последовательно, вводить новые поборы, налоги и штрафы. Теперь делились и охотники добычей; бортники – воском и мёдом, и бабы с детьми за собранные грибы-ягоды. Поговаривали, договаривается шинкарь с паном, чтоб и за вход в храм православный сбор ввести! Теперь и креститься, и жениться, и панихиду по усопшим справлять – всё после уплаты бойкому рендарю. Следил Бельмонис строго, чтобы водку покупали и пили только в его шинке. Никаких самодельных напитков – иначе штраф и порка.

Словно в тон с наступающими трудными временами и погода стала портиться: задули северные ветры, принося холодные дожди. Деревья раньше времени сбрасывали пожухлую листву. Трава кукожилась, сохла и стелилась к земле серым, облезлым, в дырках-прогалинах ковром. И вороны всё нахальнее наведывались в крестьянские подворья…

Глава 6

В такую вот пору и заслал Панас сватов к Насте. С утра покапал дождик, было сыровато, но тучи стали рассеиваться, лучи солнца уже пробовали свои силы и ласково касались всего земного.

Конечно, Назар с Даной были извещены заранее о приходе соседей и подготовились, согласно местным обычаям. Когда до воскресенья – дня сватовства – оставалось несколько дней, Дана вечером, как и положено матери невесты, поговорила с Настей.

– Панас сватов засылает, хочет взять тебя в жёны, – говорила мать устало, сидя на кровати в ногах приготовившейся спать дочери. – Дружите вы с детства, наверное, и любите друг дружку. Однако спросить тебя считаю нужным: так требуют наши обычаи. Дело серьёзное, на всю жизнь…

Настя слушала мать, задумавшись, глядя в окошко. Иногда вздыхала, не показывая ни радости, ни печали. Будто говорили не о ней, не о её выборе, определяющем всю дальнейшую судьбу. Что Панас собрался взять её в жёны, знала давно: не раз парень откровенно высказывался при встречах. Делал это пылко, хотя и с трудом, преодолевая свою врождённую скромность и нерешительность. Она неопределённо улыбалась, опускала голову и отводила взгляд в сторону, нервно поправляя тесёмки рубашки-вышиванки. В таких случаях лицо её темнело, губы сжимались, отражая сложные переживания. И если бы не вечерние сумерки, может и понял бы Панас, что нет у Насти точного ответа. Почему?… Она и сама не знала. Что-то давило смутными мечтами, колкими надеждами, но это всё неисполнимо. Нет!

Думала об этом все последние дни. Сны приходили суматошные, часто с кошмарами. Казалось ей, что может случиться что-то нехорошее. А почему? Лучшего жениха, чем Панас, во всей округе для неё и не найти…

– А что говорить, мама, – глубоко вздохнув, наконец, задумчиво проговорила дочь. – Согласна я, пора уже семью свою заводить, детишек…

Дана облегчённо улыбнулась, погладила дочь по руке, встала, прижала её голову к груди и ободрившаяся пошла к себе – поделиться с Назаром. Она не видела, как глаза у Насти повлажнели и несколько слезинок скатились на подушку…

Сватовство прошло скромно, но согласно всем канонам народных правил и обычаев. Настя старалась выглядеть весёлой: она всё хорошо обдумала и приняла твёрдое решение. Знать так у неё на роду писано! Смирилась она, посетив перед этим церковь, где поставила свечку перед Николаем-угодником. Затем долго и искренне молилась.

После этого события не прошло и дня, как вечером неожиданно заявился к Хорошенкам управляющий, Ермила Людоцкий. В шапке с пером, в жёлтом жупане, подвязанным синим кушаком и в глянцевых сапогах на кривоватых ногах, зашёл он во двор по-хозяйски, злобно пнув ногой гавкающего пёсика Рыжика, беспородного, но несущего свою охранную службу добросовестно и беззлобно.

На шум вышел на крыльцо Назар, удивляясь такому позднему гостю и внутренне настораживаясь: от Ермилы ждать хорошего не приходилось. Вот и Рыжик, поскуливая, спрятался в будку.

А управляющий, не здороваясь, неспешно осматривал двор, сараи, заглянул через плетень в сад…

Назар уже знал, что вопросы задавать, тем более возмущаться таким нагловатым поведением панского помощника не стоит. И сжав зубы, опустив глаза с нахмуренными бровями, ждал продолжения.

Закончив осмотр, Ермила наконец-то подошёл к крыльцу, уставился на Назара, как смотрят на провинившегося школьника.

– Яблоньки у тебя рясные. Ранние, видать?

– И ранние есть, – угрюмо выдавил Назар.

– Завтра принесёшь пару вёдер мне. Да смотри, гнилых и кислых не подкинь, – с угрозой закончил Ермила предисловие и ехидно, не скрывая раздражения, продолжил: – Говорят, ты сватовство затеял? Дочку замуж навострился выдать?

– Как водится, время приспело…

– Это хорошо. Только разрешение надобно у вельможного пана получить. Или тебе этот порядок не знаком?… – демонстративно повертел управляющий плетью.

Слышал Назар о таком нововведении, пришедшем вместе с шляхетной “милостью”. Селяне с этим ещё не столкнулись, потому думал, пронесёт и его семью. Похоже, не пронесло…

Он, склонил голову, как норовистый бычок, и прохрипел:

– Знаем это дело. Сходим к пану…

– Так-то! – собрал в ладонь плеть Ермила и помпезно удалился со двора, неся высоко голову и помахивая рукой в такт.

Рыжик выскочил из будки и залился лаем. А со стороны речушки подуло ветром, остужающим жар в голове у Назара.

Глава 7

Пришли они, с Даной, к пану в воскресенье, после церковной службы…

За каменным забором панский дом красовался колонами, широкими белыми ступеньками с перилами, в которых балясины напоминали древние амфоры; с песочными дорожками и цветочными газонами, ухоженными, обильно политыми. Тут же росли ровными рядами молоденькие ели, попадались робкие берёзки и норовистые дубки. Кованые ворота с фигурами гривастых коней дополняли ощущения могущества, величия и роскоши. Всё было призвано вселить в любого хлопа почтение и смирение перед его вельможностью, паном.

В тот день к Станиславу приехал брат Стефан со своим другом, паном Лехом Матецким – развязным молодым шляхтичем, ведущим светский разгульный образ жизни. Привлекал он Стефана своей бесшабашной храбростью и бескомпромиссностью. Отличался Лех и неравнодушием к женскому полу, что выливалось в бесконечные любовные интрижки и грешные связи с замужними панночками. В общем, с Лехом Стефану было всегда весело и свободно. Собственно, Стефан и взял с собой друга, дабы развлечь брата.

Компания расположилась в саду, за круглым, из красного дерева столом, уставленном всем, что имелось у пана в наличии: винами европейских марок; всевозможными блюдами как мясными, так и рыбными. Впрочем, предполагалось несколько смен яств по ходу застолья.

Когда уже выпили по нескольку бокалов, и разговор пошёл веселее и бестолковее, к Станиславу подошёл эконом-распорядитель и шепнул на ухо:

– Ясновельможный пане, там двое хлопов пришли, говорят очень срочное прошение к вам. Я разъяснил, что пан занят, принимает гостей, мол, приходите в другой день. А они упёрлись. Турнуть их силой?

Слова эконома расслышал Стефан и возмутился:

– Распустил ты, брат, своих слуг, если они не понимают, что пан занят. Плетьми их проучить!

Но тут вступился Лех:

– Панове, не торопитесь, а вдруг там нечто занимательное. Может, они повеселят нас, потешат, а? Давай зови, – вместо Станислава, нагловато приказал Матецкий эконому.

Сам Станислав, не успев и рта открыть, только согласно кивнул слуге.

Уже направляясь в сад, Назар понял, что зря настаивал на приёме: пан и не собирался выходить из-за стола. Думал же Назар, что Станислав примет их в своём кабинете. Присутствие посторонних и смущало, и настораживало. Мельком глянул на Дану – та потемнела лицом и, очевидно, думала также. Но отступать уже было поздно.

Когда хлопы подошли поближе, поприветствовали шляхтичей с поклонами, Станислав кивнул без слов, мол, слушаю. Назар откашлялся:

– Дочь Настю выдаём… замуж… за Панаса Хрестенко. Как оно положено по новому уставу, просим благословить… пана на дело божеское…

Слова у Назара выталкивались из горла с трудом. Вся эта ситуация с прошением, с панским застольем унижала, угнетала, сковывала разум и волю.

– Ну, вот! – первым среагировал Лех, заблестев всем своим пышным видом. – Говорил же я – имеем интересное, я бы сказал приятненькое дельце, панове! Там, наверняка, невеста – пальчики оближешь! – восторгался Матецкий, вертясь на стуле в сильном возбуждении.

– Жените! Я разрешаю! – продолжал он командовать за Станислава, расплывшись в похотливой улыбке.

При этом потянулся к бутылке, и сделал шумный глоток прямо из горлышка. А Станислав выглядел несколько оторопевшим от такого прошения и явно не готовым к ответу. Всё же опять лишь махнул головой в знак согласия, а эконом указал крестьянам – на выход.

Тут и до Стефана дошла мысль разбитного дружка, и он, выждав, когда просители исчезли за воротами, явно опережая Леха, весело обратился к брату:

– Право первой ночи, голубчик! У тебя замаячила восхитительная ноченька с неопробованным молоденьким вином.

– Да-да, – поддержал и Лех, – верно уловил мою идею. Так давайте же выпьем, чтобы весь процесс от распечатки бутылочки до пития прошёл… Ух! – Матецкий щёлкал пальцами и облизывался, чем-то напоминая мартовского кота.

А Станислав растерялся и не знал, что сказать. Его то обдавало жаром каких-то сладких ощущений, подогретых вином, то бросало в холод от мысли, то с Настей не так должно быть…

– Дай её мне! – пьяно бил себя в грудь Лех. – Я научу панянку всему, чему никто не научит!

А Стефан серьёзно вещал:

– Нет, брат, если дашь здесь слабину, упустишь такой шанс разбавить своё холостяцкое одиночество; не покажешь этому быдлу свою власть… Я обижусь и надолго. Говорю тебе официально и очень даже серьёзно.

Пили и ели долго ещё, и – убедили Станислава воспользоваться своим правом беспредельного хозяина над убогими хлопами. И как ещё, как не правом первой ночи!…

А вечер уже вовсю хозяйничал, блеснув звёздами в вышине; моргнув робко прикорнувшим на краю небосклона кусочком Луны; овеяв прохладным ветерком и взбудоражив терпкими запахами ночных цветов и трав…

Глава 8

Известие о решении пана принёс опять же управляющий Ермила. Несмотря на подступающий вечер, на настырно моросящий дождь, который монотонно выстукивал своё на стекле окна, он ввалился в дом без стука, отряхнулся, разведя на полу лужи, и шумно, отдуваясь, уселся на лавке. Заговорил чинно, невозмутимо, с той обыденностью, когда сообщают, скажем, о новых ценах в шинке у Жиника.