Имя женщины бессмертно

Глава первая. В 26 абзацах

И призови Меня в день скорби; Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня.

(Псалтирь 49:15)

Лилит сидела на пыльном узорчатом ковре. В одной руке она держала бокал игристого "Вдова Клико", а пальчиками другой перебирала бахрому на краю ковра, ставшую серой от грязи. Подле нее лежал укол с веществом. Это был морфин.

Разум Лилит окутала беспросветная тишина. Она больше ни о чем не думала, ни о чем не мечтала, ни на что не надеялась. Она проводила последние минуты тишины наедине со своей давней подругой – Госпожой Смертью, которая вот уже год не отпускала мысли Лилит ни на секунду.

Каждое утро Лилит просыпалась, окутанная трепетными объятиями Госпожи С. Ее дурманящий и трепетный шепот требовал одиночества, темноты и антуража, так что Лилит чинно не спешила распахивать в ночи бархатные шторы и впускать во мрак своего будуара ни одну мужскую плоть. Однако нельзя не сказать, иногда Лилит, полная ярости, решительно отказывалась подчиняться Госпоже: она подскакивала с кровати, срывала с петель тяжелые бордовые шторы и бежала к зеркалу. Резко останавливаясь, она со злостью смотрела в свои полные слез красивые янтарные глаза и шептала: «Ненавижу тебя».

Выдохнув, она подходила к своему дамскому столику, тянула позолоченную ручку шкафчика и доставала оттуда те свечи, которые сегодня приглянулись ее душе. Розовые она использовала, когда хотела напомнить себе, что она – Женщина; медовые, когда думала пройтись по рынку и наладить наконец хозяйство в своей квартире; свечи с ароматом черного мускуса, когда была необходимость настроиться на работу с гостем.

Нет, она не всегда была погружена в сладкую муку экзистенциального мира. Были и солнечные дни, когда неизвестно отчего на нее находила волна благодарности за то, что ее жизнь еще не кончилась.

Были и моменты, когда она, после очередной неудачной попытки самоубийства, ругала себя и плакала от счастья, что сумела выжить. После таких событий порыв к смерти всегда казался ей ошибкой. Она думала о том, сколько еще чудесных событий ждет ее впереди, сколько приятных сюрпризов, прекрасных чувств и незабываемых вкусов она сможет ощутить.

Порывы ее настроения не зависели от событий. В шумной веселой компании дам и джентльменов она вдруг могла почувствовать себя одинокой, а прогуливаясь наедине с собой по вечерней набережной понять, что она наполнена цветущей энергией.

Но сейчас все было иначе. День назад она абсолютно точно поняла, что просто не в состоянии больше идти по жизни с этой могильной плитой на душе. Она уже мертва. А значит, осталось убить только оболочку из плоти. Дух же свой она отдала еще год назад тому мсье.

Почему она выбрала морфий? Почему не холодный ствол или упругую веревку, почему в конце концов не зеркальное лезвие на венах или не романтизированное хождение на дно ласкающей кожу реки? Причины были три.

Во-первых, укол – все же достаточно щадящий метод, а Лилит не из храбрых. Она хотела вдохнуть последние минуты этой гнилой жизни, а не моментально броситься в объятия Аида.

Во-вторых, наркотик – это символично для нее, ведь однажды она уже была там – на самом дне с ума сводящего наслаждения. Она обещала себе больше не открывать эту порочную дверь, но сейчас это было подтверждением ее ничтожности, ее недостойности этой счастливой жизни.

А в-третьих, могилой своей она выбрала крохотный мотель Монпелье, в котором ровно год назад переживала свое самое сильное опустошение – потерю ребенка от того самого Эдварда Стэнсгейта, о которой не знал никто.

В тот вечер она гуляла по грязным улицам Парижа, собственное поместье вызывало у нее отвращение, а прийти без приглашения в семейный очаг мсье было бы нонсенсом и означало окончание ее карьеры куртизанки. Так, с черной дырой в душе и белым сухим в крови, она и добрела до этого мотеля. И стены его стали для нее убежищем, кровом, разделив с ней боль ее утраты. Подушка благотворно принимала все ее слезы, небрежно скомканное одеяло укутывало ее в свои объятия, а стены отказались стать рикошетом горя; напротив, они мягко впитывали ее отчаяние.

В 01:03 она мягко ввела себе содержимое укола в вену, медленно запив боль красной кровью Иисуса. Она закрыла глаза и стала ждать.

Один год назад стояла необычайно теплая весна. Воздух искрился радостью, а ветер разносил сладкий аромат яблони и вишни. Лилит обедала в ресторане "Ля тур д'Аржан". Пикантный вкус фирменной утки из этого местечка отлично сочетался со сладостным видом на Нотр-Дам, а дополняли атмосферу лимеренции грубый тембр его голоса и терпкий аромат древесных нот его парфюма. Сквозь открытое окно просачивался легкий ветерок, что развивал каштановые локоны каре, в то время как лучи солнца нежно скользили по бархатной коже. Лилит чувствовала себя абсолютно гармоничной: ей было легко общаться, в кое-то веки она улыбалась мужчине искренне и была тотально уверенна в своей привлекательности, которая сочилась изнутри ее духа.

Через неделю, одним из вечеров, они быстрым шагом шли под руку, а Лилит звонко смеялась. Рядом с ним даже нарастающий с каждой секундой ливень не мог испортить ей настроение: он накрыл их обоих своим пиджаком, а аромат древесных нот от влажности стал еще более насыщенным и притягательным.

Ворвавшись в номер-люкс отеля "Де Крийон", они наконец-то могли выплеснуть свое желание друг в друга. Он уронил Лилит на кровать – в их первой ночи не было нежности, только животный инстинкт и психологическая страсть к владению человеком. Только спустя месяц он будет долгих десять секунд снимать одну бретельку и вдыхать аромат ее локонов, и даже разрешит ей овладеть им и занять главенствующую роль. Ну а пока их поцелуи сочны, резки и опасны укусами до крови. Уже через две минуты ее руки были «связаны» его ладонью и прижаты к изголовью кровати, а номер наполнился громкими стонами. Корсет, игриво подчеркивающий ее декольте своим ажурным кантом, решительно остался на прежнем месте: у них не было даже лишней минуты, чтобы развязывать его шелковые нити. Лунный свет мягко ложился на их возбужденные загорелые тела, играючи переливаясь от быстроты движений их силуэтов.

Однажды утром в дверь квартиры Лилит громко постучали. Это была доставка одной тысячи персиковых роз, символизирующих трепетную нежность к дорогой Лилит, и одной красной розы, ставшей знаком их страсти, с которой все начиналось. Безгранично счастлива и неизмеримо влюблена: она была одержима Стэнсгейтом. Все ее мысли отныне были заняты мечтами о его теплых ладонях и фисташковых глазах. А жизнь ее теперь состояла из двух сменяющих себя событий: обед в ресторане Парижа рядом с Люксембургским парком и ночь любви в поместье "Ла Ферте".

Надо сказать, что Эдвард действительно умел красиво ухаживать. Неделя за неделей в доме Лилит приживались различные вещицы, а еще много-много денег. Пачками он носил их Лилит со словами: «Купишь все, что пожелаешь, душа моя».

Вопреки предрассудкам, Лилит не была зависима от траты тех денег, что он давал ей. Более того, каждая дорогая покупка давалась ей тяжело. Только если эта вещь не касалась напрямую мсье. Например, она была крайне довольна приобретенным за баснословные деньги платьем, которое родилось на этот свет для единственной роли: быть снятым любимым мужчиной Лилит.

И вот теперь она сидит в эконом-номере на грязном ковре, вкалывая морфин. Слезы из глаз капают на непрезентабельный халат Лилит, она вытирает их рукой, на пальчиках которой красуется кольцо, подаренное им. Ее начинает клонить в сон, сердце замедляет ритм, а во рту появляется до боли ужасная сухость. Жалеет ли она о прошлом? Нет. Но не потому, что повторила бы это вновь, а потому, что ее мысли уже начал окутывать галлюциногенный дурман. Конечно, она всегда мечтала о большой семье – двух сыновьях с темными кудряшками и янтарными глазами, как у нее, и златовласой доченьке с зелеными глазами, как у него. Она была готова всю жизнь быть под его покровительством и делить его с другой женщиной, ведь она знала бы, что его постель, как и сердце, принадлежит только ей.

«Лилит, прекрати так вести себя. Мне нужно уехать. Работа не поддается слабости. Нет, я не знаю, когда вернусь, да и какая тебе к черту разница, я что, дал тебе мало денег за секс сегодня?». Лилит была настолько ошеломлена этими словами, что следы ее истерики испарились в воздухе, и только соленые слезы остались высыхать на ее щеках. И это после того, как она объявила ему, что беременна.

Он уехал. Обещал не вернуться. И оборвал с ней всякие связи. Он лишь передал ей через своего знакомого стеклянную баночку новомодного лекарства – амфетамина, который в числе своих побочных эффектов имел выкидыш. Ни записки, ни переданных слов. Будто их двоих и не было. Будто не было этих мгновений счастья. Будто не было между ними одного дыхания и сладкого послевкусия.

А дальше: бесконечные и бесполезные метания между докторами и их снотворными по рецептам, и гадалками по руке, между попытками самоубийства и лицемерными улыбками, между гниющей внутри пустотой и исповедью в церкви, в попытках заполнить эту дыру. Вещи, встречи, новые клиенты, деньги, оперы и театральные постановки – ничего не могло помочь ей стать нужной. Нужной, в первую очередь, самой себе. Она вновь и вновь проживала те благие закаты и рассветы и все больше чувствовала свою бесполезность в этой толпе, озабоченной только своим эго. Она была чужаком среди человеческого рода. И все больше она ощущала, как ее воспаленный разум перестал воспринимать свою телесную оболочку, а место ее грешной душе, как она думала, было в аду.

Она закончила свою предсмертную записку последним стихом. К тому времени она уже билась в горячке. Ей было тяжело дышать, а непрекращающееся слюноотделение бесконтрольно капало ей в декольте, стекало по халату и каплями падало на пол. И вот на секунду, на одну, но столь значительную миг, ее глаза расширились, она вдохнула полной грудью и в ее голове пронеслось: «Зачем я так?». И не в силах больше сопротивляться склизкому и горькому поцелую Госпожи Смерти, дух ее покинул тело. Больше ее страдания, которым она, бывало, придавала долю романтизма, не имели смысла. Бывшая королева постели того мсье лежала на грязном ковре, опрокинув голову на пыльную софу, а изо рта ее обильно вытекала белая пена. Грязная, ненужная самой себе Лилит.

А мир тем временем продолжал жить своей обыденной жизнью.

Глава вторая. Цирк, недуг, нож, шедевр, казино

У тебя, Господи, милость, ибо Ты воздаешь каждому по делам его.

(Псалтирь 61:12)

Нас называют шлюхами, добрыми женщинами, ночными бродягами, обманщицами и наркоманками, проститутками, блудницами, четвертой благодатью, ожившими Венерами. Мы же предпочитаем именовать себя куртизанками.

Сразу оговорим: существуют две категории женщин, получающих деньги просто за то, что они женщины. Первая, к которой отношусь я – благоуханные коварные развратницы, ради которых мужчины от офисного клерка до короля пойдут на все. Вторая – это зловонные бродяжные проститутки.

Вторая категория словно тень всегда неотрывно следует за тобой, ехидно расправляясь во весь рост, особенно когда мощный столб луча славы светит прямо на напудренное личико. Стоит сказать лишнего, на миллиметр опустить уголок улыбки или сгорбиться, как Тень тут же, словно трусливый маньяк, нападет сзади. И тогда тебе никто не поможет. Если куртизанка разозлила или не удовлетворила своего мистера Благодетеля или, что хуже, решила заявить свои права, перейдя дорогу какой-нибудь миссис Благодетель, которая мирно ожидает своего мужа дома, пока тот накуралесится, то здесь уж вини только себя. Как часто бы мужчина ни одаривал подарками, какие бы жаркие поцелуи он тебе ни дарил, каких бы обещаний он ни давал, никто не сможет посягнуть на его добровольное заключение в кандалы той, которая его окольцевала. Дальше все по протоколу: огромный долг перед агентством, которое предоставляло тебе кров и клиентов, жилье в сомнительном районе, на который хватило денег, обслуживание мужчин, которые забыли, что после мочеиспускания необходимо вытираться салфеткой. Как следствие, – беспробудное пьянство. Уличная проституция – хуже смерти. Это болезни и невыносимые страдания – вечный страх каждой из нас.

Другое дело – любовницы при Маме, директоре агентства, что предоставляет тебе образование, личный будуар, возможность показать свой талант в бурлеск-шоу и, конечно же, деньги, которые при хорошем раскладе можно буквально грести лопатой. Кстати, одна наша девочка, толстушка Рене, пользующаяся огромной популярностью, сделала такой номер на основе своей жизни! Там она достает лопату, украшенную ее ручками, красными стразами, и копает деньги, отбрасывая их за спину. Это произвело фурор и смеховой экстаз среди публики. Я и сама помню тот день. Бедняжка не знала, как найти время, чтобы пересчитать, разгладить и обернуть резинками все эти бумажки. Ох, как мы тогда хохотали, а как была счастлива наша Мама – мадам Тьерри.

Может кого-то заинтересует, как же стать куртизанкой? Так вот, есть несколько способов. Вообще, ни для кого не секрет, что в Париже есть множество агентств. Какие-то работают подпольно, но наше отличается: мы позиционируем себя как «Шоу Сирен», где мы танцуем и поем для уважаемых гостей, а еще кормим их, спаиваем, а потом укладываем спать. Прямо-таки садик для взрослых. Только сон-час происходит обычно с предрассветными птицами, а строгая воспитательница засыпает рядом с бумажными купюрами в руках после отменной порки непослушного мальчика.

Итак, кто-то пришел сюда не от легкой жизни. Большинству из нас был недоступен хотя бы просто приличный ужин. Например, уже известная вам пышка Рене Леже как раз из такой истории. Она сидела почти в кромешной тьме, ведь единственным источником света был огарок. Ковырялась в блюде, которое она сумела собрать из того, что принес домой муж, и пыталась осмыслить свои душевные метания. Оставаться ли ей верной женой и умереть с ним в один день? Кстати, это должно было случиться примерно через год от голода или через несколько месяцев от очередной гематомы. Либо же убить общественного моралиста в себе и отдаться во власть внимания, страз, оргазмов и смеха. Она знала, что сейчас она доест и примерно через полчаса месье Леже будет уже в нужной кондиции для тренировки ударов уличных боев на своей жене. Так что, не став дожидаться очередной «неприятной ситуации», как она это называла, Рене поднялась, подошла к дивану, на котором отлеживался муж, взяла его бокал и насыпала туда «кое-что, буквально для вкуса». Каково же было удивление бедняжки Рене, что некоторые мужчины совершенно не переносят мышьяк! К большому сожалению месье Леже, он не смог отвлечься от просмотра «Цирка», где играл уж больно смешной и талантливый Чаплин, так что не заметил подставы от мадам Леже. Говорят, он умер под аплодисменты в титрах. А Рене в тот момент уже была на полпути к свободной жизни, неся в одной руке свои пожитки.

Аристократка по природе, Эва Штелле, вовсе не была из нуждающихся. Она из состоятельной семьи, читает стихи Мухибби в оригинале и любит рисовать пейзажи на берегу Сены. А еще обожает своего мужа Ленни, и, о, какое счастье, они единомышленники! Ведь он так же стремится подняться по карьерной и социальной лестнице, а она – обладательница какой-то новомодной болезни – нимфомании, кажется. Уж не знаю, где ее можно подхватить, но лечится она только многочисленными оргазмами. Получается все честно: пока Ленни занят карьерой и благодарит за помощь жену, Эва рада помогать мужу и заодно своему телу избавиться от недуга. Правда, пока лекарства ей не особо помогают, она даже предположила, что, возможно, ей придется лечиться всю свою жизнь. Зато как мило наблюдать, как Ленни ждет на первом этаже Эву с работы! Бывало, что ему даже благодарили и пожимали руку за такое достойное воспитание жены, говоря, что она «не на шутку умна в исполнении акта трения»!

Что касается Мадлен Нойталь, то она была из деревни. Ее мать умерла, когда ей было пять лет. Таким образом, всю свою сознательную жизнь она прожила со своим отцом. Мадлен помогала по хозяйству, отличалась озорным характером и склонностью к воровству на рынках. Как известно, у всех людей есть привычки, так у ее отца была одна особенная: у него вошло в привычку периодически растлевать свою дочь с 11 до 18 ее лет. Кто знает, возможно это и не важно, если обе стороны не против, однако милая Мадлен была, мягко говоря, крайне против, более того, она была влюблена в дочь местного свиновода. Та девочка, видимо, тоже была не в восторге от своей семьи, так что они решили убежать вместе в город. К сожалению, отец Мадлен узнал об их планах. Она была на кухне, готовила для него обед, когда он вошел и начал кричать: «Куда ты собралась с этой потаскухой? Я не пущу тебя, ты знаешь, что ты только моя!». Мадлен слушала его еще 15 секунд, а затем он случайно нарвался на ее нож. Случайно нарвался десять раз. Ночью девушек видели, бегущих, взявшись за руки, по пути к железнодорожной станции. Люди говорили, что Мадлен развратила бесстыдная дочь свиновода и жалели несчастного месье Нойталь. К слову, девушки довольно быстро расстались, ведь Париж со своей ослепительной жизнью, полной неоновых огней, соблазнил Мадлен намного сильнее, чем стремление к семейному очагу ее первой любви.

Эмильена Франко – моя любимица. Мы с ней очень дружны, однако почти уверена, что я не знаю целиком ее историю. «Я любила его так, что у меня замирало сердце. Он был красив, словно шедевр. А как всякий шедевр, он нуждался в обожателях. Его обожали Луиза, Катрин, Роза-Мари, Хелен… Но расстались мы по другой причине: из-за разногласий в искусстве. Он очень любил жизнь, а я предпочитала считать шедевром смерть». На этом моменте мы с девчонками переглянулись, ведь история, словно и ясна, но все же не названа своим именем. «Ты убила его, Эмильена?», – «О, нет. Конечно, нет. Я вообще тот вечер слабо помню, очнулась, когда мыла руки в раковине… Странный был вечер, однако…».

Кажется, настало время рассказать и о себе. Моя характеристика довольно шаблонна и тем скучна: я амбициозна, артистична, кокетлива и мечтаю о бриллиантовом колье. Конечно, я пошла на работу, ведь я не собираюсь ни у кого сидеть на шее! Я работала в парижском казино крупье, пока одним вечером меня не отвела за угол начальница и не сделала мне предложение, от которого я не смогла отказаться. Буквально не могла, ведь мне нужно было платить за аренду квартиры. Да и к тому же, она ясно дала понять, что я лишусь работы, если сейчас посмею отказать. Что мне было делать? Я решила, что не будет ничего плохого в ужине. Личность мужчины была засекречена, но не его финансы: ведь трапезничали мы в его президентском номере. Провели время, а на утро он предложил мне пообщаться с мадам Тьерри, директором «Шоу Сирен», которая предоставит мне десятки таких, как он. Так, я получила рекомендацию от гостя в мой нынешний дом и месячную зарплату за одну ночь.

Глава третья. Дом

Друг любит во всякое время и, как брат, явится во время несчастия.

(Притчи Соломона 17:17)

Париж – город, который можно пройти пешком за два часа. Город, где по закону женщинам запрещено носить брюки. Город, в котором каждый второй приезжий испытывает синдром разочарования. Город, который стал для меня домом.

Здесь ночь моя кипела и обжигала. Джаз сотрясал стены. Сцена пульсировала от жарких танцев. В полутемном зале беснующаяся толпа извивалась в новомодных, а порой и просто смешных и забавных движениях. Все хлопали в такт ритму, подхватывали припевы знакомых мелодий, хохотали и кричали, словно обезумевшие. Снаружи огни такси, предвкушающие лица, прохлада вечерних ветров, а внутри фейерверк игристого, смешение языков, запах пота, перебиваемый дорогими духами. Мужчины в костюме-двойке, мягкой шляпе и обязательно в необычном галстуке, а женщины в блестках, шляпках с перьями и ярких оттенках помады. И, конечно, много-много кокаина. Кажется, есть даже один известных мисье, что написал целую «Оду кокаину». Но Мадлен предпочитала курить опиум и гашиш, так что кто-то проносил к нам и такую дрянь.

Утро же показывало мне реальное отражение того выбора, который я сделала накануне вечером. Слава тому человеку, кто придумал плотные шторы: одно движение – и вот уже сквозь эти потемки не видно в зеркале мое согрешившее лицо.

Выпиваю поллитра воды за раз. Служанка уже принесла эспрессо. Я, как обычно, не слышала ее прихода. На барокковской резной софе уже красовались три наряда на выбор и украшение к каждому из них. Сегодня мы с девочками идем в церковь, а значит, ничего вычурного: черная шляпка, надетая слегка набок, черный жаккардовый костюм с юбкой, черные перчатки из натуральной кожи, накидка из натурального меха и клатч на заклепках по стилю. Волосы я накрутила на бигуди и добавила им объема при помощи незаменимой воды с сахаром.

Я еще раз оглядела свою спальню перед тем, как захлопнуть дверь. Все в моей обители было верно.

Туалетный столик – мой трон королевы с огромным позолоченным зеркалом, на котором красовались различные гребешки, бигуди, краска для ресниц, румяна.

Напротив стояла непомерных размеров кровать, услужливо накрытая шелковым покрывалом, в которой особенно чувствовалось одиночество моего сердца, несмотря на ежедневное нахождение там мужчин, что готовы были любить меня целую ночь.

Над ней пустил свои завитки плющ, прибитый к дорогому турецкому ковру, расписанному странными узорами, в которых при каждом взгляде можно было найти новый образ.

Эту постыдную обитель прикрывал красный балдахин с бахромой.

На полу также красовались пышные ковры. Стены были обиты бархатом и обязательно украшены многочисленными сладострастными картинами, вставленными в рамы, покрашенные под золото. Картинам я уделяла особое внимание: все они были прекрасны, но уникальны для меня те, что созданы моей рукой, умеющей держать кисть. Я начала рисовать, когда стала куртизанкой. Говорят, у меня действительно есть талант. Но, тем не менее, даже если это и не так, согласитесь, намного легче представлять обществу и продавать свое творчество, когда у тебя есть авторитет. Кроме меня, кто-то изначально великолепно умел писать стихи, вышивать картины, лепить вазы из глины, а затем, закрепившись в светском мире, начал принимать деньги и дорогие подарки за свой природный талант.

Вся мебель, которая была в моих покоях, изготовлена в стиле барокко, имела красивейшую обивку и обязательно была украшена многочисленными подушками.

Ножки мои ходили по мощеным полам.

Мой рай Венеры благоухал ароматами дерева, мускуса и роз. В каждом углу, на каждом столике, во всех шкафах я размещала свечи. Их маслом я смазывала свою кожу, благодаря чему аромат моего тела был неповторим.

«И вот уже никто не вспомнит, что Ваше Превосходительство приехало из деревеньки недалеко от Вены. Теперь перед вами баронесса, чьи плечи покрывает черный бархат с отделкой золотом и слоями бархата, пронизанными золотом, которые сочетаются с бархатом! Потрясающе!».

«Боже правый, Мадлен, ты ужасно напугала меня своей громогласностью!».

Мадлен задорно рассмеялась: «Пойдем уже скорее. Если мы направимся к выходу, должно быть и другие пошевелятся!».

По дороге к собору не произошло ничего знаменательного, возможно, за исключением того, что одна дама плюнула в ноги Рене со словами: «Это из-за тебя мой муж со мной больше не возлежит!». На мой вопрос, узнает ли Рене эту брюзжащую квакшу, Рене ответила, что понятия не имеет ни кто она такая, ни кто ее муж, однако крикнула вслед: «Твой отец бегал ко мне, твой муж с ума сходит, и твой сын – завсегдатай моей мышки!», и громко рассмеялась заразительным смехом. Мы с девчонками, не удержавшись, хихикнули.

Париж не настолько необъятный город, чтобы мы были неузнаваемы. Всем скопом «Шоу Сирен» каждое воскресенье под руководством Мамы ходило в одну и ту же церковь. И больше половины прихожан мы знали не только в лицо, но и ниже пояса. Вот уже и Эмильена перемигивалась с каким-то мужчиной, но получив грозный взгляд от его спутницы, надменно спросила «Что?», однако покорно все же отвернулась от их пары.

Я же очень старалась подпевать епископу, однако с каждой строчкой все больше и больше думала о том, какие, должно быть, мягкие у него губы. Он пришел работать в этот собор всего две недели назад, и пока мы ограничивались переглядками и улыбками. В планах же у меня было переманить его на «темную сторону».

Наконец, мы все присели обратно на скамью, и началась воскресная проповедь. «Сегодня я хочу поговорить о поведении верующей девушки и достойной жены. Ее характеризуют даже движения: они должны быть плавными и при этом не слишком медленными. Находясь в любом обществе, она должна преисполняться скромностью. Глаза ей следует держать стыдливо опущенными, а, если поднять их потребуют обстоятельства, то глядеть ни в коем случае не в упор. Смеяться она должна аккуратно, таким образом, чтобы тело ее не слишком сотрясалось. Говорить она должна тихо, но при этом четко, не мямля, ведь речь покажет ее ум. В общем и целом, во всем девушка должна следовать греческой поговорке «Lathe Biosas», что означает «Живи незаметно».

Рене неожиданно подскочила со скамьи и громко сказала: «Да, Отец мой, слушаюсь во всем и повинуюсь», и села обратно. По нашему ряду тут же раздались сдавленные смешки. После окончания этой речи мы с девочками стояли около выхода.

«Боже, Лилит, я надеюсь, он это не всерьез говорил? Мы же все видим, как он смотрит на тебя», – с удивленной улыбкой сказала Эва.

«Не знаю. Я думала, между нами что-то есть, а теперь я даже видеть его не хочу. Ах, господин духовник, как вы так незаметно подкрались!».

«Как ваше настроение после моей лекции? Кажется, вы чем-то огорчены? Кстати, мы ведь так и не знакомы с вами, я Теодор Бергк».

«Очень приятно, меня зовут Лилит. Вовсе не огорчена, я просто думала, что вы другого толка. Я уважаю вашу профессию, но устраивать публичное порицание свободных, умных, красивых и знающих себе цену женщин… Ну, Теодор, скажем так, не огорчена, но разочарована».

Рене присвистнула и дала знак остальным «сиренам» отойти от нас в сторону.

«Лилит, я поэтому и подошел к вам. Хочу извиниться, что заставил вас разочароваться в моем образе, однако я именно такой, каким вам представился изначально. Ведь темы лекций мне задают и, более того, вносят в календарь. Вынужден снять с себя ответственность за ваше разочарование во мне!».

«Так это же замечательно! Теодор, я лично приглашаю вас посетить сегодня вечером наше шоу! Вы будете в восторге! Это просто танцы, ведь танец не порицается католической церковью?» – с надеждой в голосе спросила я.

«Лилит», – с придыханием начал Теодор. Мы так часто произносили имена друг друга, потому что просто хотели этого. Словно с каждым повторением между нами все больше крепчала дружеская связь. Или не совсем дружеская, беря в расчет мои виды на него и его очевидную симпатию ко мне.

«В самом по себе танце точно нет ничего греховного, только если он не изнуряет ваше тело и дух, а также не имеет самоцелью грех».

«Что вы, какой грех, Теодор! Что ж грешного в том, что я хочу показать вам возможности человеческого тела? Всю его пластику, ритмику, нежность, дерзость, всю его страсть, а потом сомкнуть вас в ласковые объятия, дабы вы познали человеческую дружбу!».

«Лилит, пойдем отсюда. У тебя еще много дел», – наконец, в это разряженное током пространство вмешалась мадам Тьерри. Она потянула меня за руку, но я продолжала улыбаться и смотреть на Теодора.

«Вы придете?» – я горела, словно лампочка.

«Я подумаю, Лилит», – Теодор подарил мне ласковую улыбку.

Глава четвертая. Мужской мир

Пред Господом играть и плясать буду.

(Вторая книга Царств 6:21)

«Девочки, пока жив хоть один мужчина на планете, наш бизнес будет процветать», – томно посмотрела на нас Мама, она же мадам Тьерри, качая в руке бокал красного вина.

«Через минуту будет машина. Лилит, Эмильена, Мадлен, хватит, вы и так обворожительны!» Она элегантно встала с кресла, перекинув одну ногу через другую, и направилась ко входной двери.

«Так, опаздываем ровно на десять минут. Пока доедем, будет уже половина шестого. Неплохо! Полчаса – вполне приемлемая задержка, больше и не надо».

Ее каблуки застучали по ступенькам. Лицо обдало прохладой поздней осени.

Мама учила меня заново ходить, говорить, есть. Все эти, казалось бы, обыденные вещи куртизанка должна уметь делать иначе. Она родила меня второй раз. Благо, роды прошли быстро, я же способная девочка. С Мамой мы уже давно не подписываем повторный контракт, слишком высок уровень доверия между нами. Ежемесячно мы считаем сумму согласно оговоренной процентной ставке. Она дает мне кров и клиентов. Я, в свою очередь, даю ей деньги на содержание этого крова на таком уровне, который будет привлекать мужчин с толстыми кошельками. Взаимовыгодный обмен. И, конечно, связь Творца со своим ребенком. Я буду благодарна ей, пока дышу. Ведь именно она вырвала меня из гниющего, засасывающего болота бедности, на которое меня обрекла родная мать. О своих родственниках мне более ничего не известно. Отныне моя семья здесь – в Париже, в особняке бурлеска «Шоу Сирен».

Сегодня обыденный вечер, которых прошло уже десятки. Мужчины заказывают нас для сопровождения и светской беседы. Мы смотрим дорогие постановки в театрах, ужинаем в модных ресторанах, катаемся на фешенебельных автомобилях, а в конце вечера получаем сладкие хрустящие купюры.

«Что-то прислуга сегодня слишком туго постаралась над моим корсетом. Дышать не могу», – поморщилась Эмильена, расправляя плечи.

«Какой вопрос, детка, только дай мне знать, что ты свободна сегодня, и я тут же сниму его! Не хочешь ждать до отеля, могу предложить уборную, мою машину или предадимся дикой страсти в парке?» – мы дружно смеялись над всеми попытками господ шутить. Их молодость давно прошла, но эго никак не попустило, вот почему они заказывают юных девушек. Каждый мужчина готов платить за женское общество, при этом едва ли найдется и сотая часть населения женщин, кто имеет желание отдавать деньги за мужскую галантность. Что же зародилось сначала? Куртизанки или спрос на них? Мужчины создали нас, желая наслаждаться нежными созданиями, или мы были чересчур ласковыми с этими грубиянами, потому и решили выставлять им счет, превращая любовь в услугу?

«А мой корсет и снимать не надо!» – подмигнула Мадлен, гордо демонстрируя всем свое фирменное обрезное декольте, что пикантно приоткрывало пару миллиметров ее сосков. Отчего всем заинтересованным лицам становились понятными и их цвет, и форма, пробуждая еще большее желание. За столом прозвучал всеобщий довольный смех.

«Да, Мадлен, возьмем самого опытного ухажера на свете, и тот превратится рядом с тобой в оленя! Утратит свой рассудок и останется животным, лишившимся в миг славы, богатства и достоинства». Мадлен самодовольно вздернула подбородок и улыбнулась.

«Так выпьем же за наших птичек!» – изящная, но венозная рука мадам Тьерри поднялась вверх с бокалом шампанского.

«На брудершафт?» – гнусаво смеясь, проговорил один из наших спутников Эмильене. Та закивала головой и переплела их руки.

«Можете себе представить: сегодня на воскресной мессе мы сидели и слушали проповедь о том, какой должна быть женщина! Ну, начнем с того, что она вообще никому ничего не должна, так еще и таких глупостей, как движение, взгляд и смех!» – возмутилась Эмильена, залпом допив игристое. «Какой же вздор! Уверенным в себе современным женщинам ничего такого не подобает! Как всем известно, привлечение к себе внимания конвертируется в крупные суммы. А деньги – это незаменимое условие достойного человеческого существования. Возьмем, к примеру, писателя. Да разве заработает он хоть копейку, пока будет писать рассказики, скажем, о природе? Нет! Да о природе писано-переписано уже! Ты создай что-то провокационное, нечто новое, о чем все заговорят! Не суть, хорошее или плохое будут плести за спиной, факт один – ты привлек внимание. А значит, шансы на раскрутку своего дела увеличились с нуля до ста! Я верно говорю? Подтверди, Лилит!».

Мою мысль перебил один из мужчин за столом:

«Скажу вам одно: бесконечно привлекать внимание не выйдет. Когда-то нужно будет остепениться и умерить свое желание очаровывать. Если у тебя есть мозги, то тебе не нужен ни талант, ни провокация! Ты, словно серый кардинал, просто делаешь то, что должен. Из тени управляешь теми, кто на виду, и получаешь за это суммы с нулями! Эмильена, куртизанки, ей-Богу, как дети! Живут какой-то странной, фееричной жизнью, доверчивые и наивные, а еще капризные. Деньги зарабатываются не так, дорогая».

Мадам Тьерри недовольна глядела на сильно опьяневшего мужчинку.

«Считай меня, какой хочешь, дорогой, но завтра утром я буду лежать в раскиданных тобой денежках в моей кроватке, которые ты мне заплатил просто за то, чтобы потрогать меня. И кто здесь из нас наивный?».

«Ты его сделала, Эмильена!» – тучный мужчина зашелся вновь своим гнусавым смехом, от чего за столом снова появились улыбки.

Мама же предложила всем обратиться ко второму тосту: «Куртизанки – самые образованные женщины мира. За женскую хитрость!».

Делая последние штрихи на своем лице для шоу, которое должно было начаться вот уже через десять минут, я думала о Теодоре. Придет ли, поступившись со своей должностью? Понравится ли ему мой танец? Вообще, конечно, раньше у нас бывали священнослужители, но Теодор Бергк был другим. Если он и явится, то только для меня, ради того, чтобы познакомиться со мной ближе и еще крепче связаться ниточки между нами.

«Лилит, малышка, идешь?».

«Да, одну минуту». Я посмотрела в свои широко распахнутые карие глаза. Мои зрачки всегда были такими огромными, независимо ни от света, ни от событий, ни от веществ в моем организме. Наконец, я встала и направилась на выход.

Пронизывающий писк микрофона закончился так же резко, как и начался. Полная тишина в зале. Белый очерченный круг от прожектора появился на сцене. "Раз, два, три" – отсчитали удары барабанных палочек друг о друга. И зазвучали звуки духовых инструментов! Резко приоткрытая бархатная штора, и вот уже на сцене красуется моя ножка в чулке и на каблуке. Она делает манящее движение. Трубач извлекает виртуозную мелодию, и в этот момент я отодвигаю штору и предстаю перед жаждущей публикой во всей красе.