Совсем не нужно исчезать

Алый цветок у обочины

Она не открывала своего имени. «Тебе бы подошло имя Юри (лилия)», – сказал тогда ей. Бледное, белое-белое личико с прожилками в обрамлении черных волос, такую бледность и хрупкость можно найти только у лепестков этих нежных цветов. Но она отчаянно замахала руками: «Я не лилия!»

А потом оказалось, что она никогда близко не видела лилий. Я не верил, смеялся.

– Время лилии – лето, – говорила она. Как будто это что-то объясняло.

– Может, сходим посмотреть? – спросил я в шутку.

– А можно? Идем, идем!  – и она взяла меня за руку. Я удивился, ведь все предыдущие дни она держалась очень скромно, и я боялся смутить ее лишним словом и лишней улыбкой.

Каждый раз мы, встречаясь, ходили вместе по улицам, она живо, по-детски, рассматривала дома, деревья, людей. Могла ахнуть, увидев в витрине красивое украшение или деревце-бонсай, для нее они, похоже, были равноценны.

– …Вот, смотри, – я указал ей на белые лилии. Она прижала руку к груди.

– Кто только придумал в прежние века, что они грубы и провинциальны! Как поздно к ним пришло признание! – прошептала она. Фраза была для меня настолько неожиданной, что я  вспомнил школьные уроки, где учительница с упоением читала старинные стихи, и рассмеялся. Но она не заметила и продолжила:

– Рыжие лилии тоже несправедливо обвиняют. Цветы ненависти, говорят. Цветы не умеют ненавидеть. Но как прекрасны эти, с нежными белыми лепестками!

«Точно так, как ты», – хотел сказать я, но вместо этого зачем-то спросил:

– А что умеют делать цветы?

– Я не смогу объяснить, – она улыбнулась, глядя куда-то сквозь стекло витрин. – Жить, дышать и отдавать аромат. Как сказать это одним словом? Сливаться с ветром, какой бы он ни был силы. Даже растоптанными и смятыми – продолжать жить, уже не в полноте соков, уже не умея тянуться к небу – быть болью, но при этом жить. Расставаться с листьями и с соцветиями.

– А вот –  смотри – космея, – перебил я.

Я помнил ее самые первые слова. Раннее утро, туман покрывал землю перед днями осеннего равноденствия. Редко у нас найдешь грязную дорогу, а я нашел. Мало кто ходит пешком после ночных вечеринок, но – вы поняли. Я думал, что чудесный хрупкий силуэт в алом платье у обочины дороги мне просто чудится. Но незнакомка обернулась, когда я поравнялся с ней. Я застыл от восхищения, увидев ее нежное лицо с огромными, широко распахнутыми глазами. Страх, что она может счесть меня преступником, который преследовал ее на пустынной дороге, гнал вперед, но ноги не слушались. А она вдруг сказала:

– Скоро начнутся ураганы.

Каждый знает о месяце ураганов, но никто вот так, прямо, об этом не скажет. Я был удивлен. Наверное, мое лицо, до сих пор отражавшее все веселье долгой ночи, а теперь выразившее еще и удивление, было клоунски смешным. Но она не смеялась – и не боялась меня.

– Ты знаешь, куда идти? – спросила она.

– Нет, – честно признался я. От холода я уже давно протрезвел, но никак, действительно, не мог понять, куда меня занесло и как отсюда выйти, хотя был уверен, что знаю всю округу.

– Тогда идем, – вздохнула она, и голос ее прозвучал так нежно, что мне показалось – взошло нежное солнце сентября. Она свернула с дороги прямо на поле, и я за ней. Мы шли долго, а я все думал, какая же странная эта девушка. Не потому, что гуляет одна по полям перед рассветом и не боится ни злых людей, ни сырой земли, липнущей к ногам, а потому, что сказала об ураганах.

Вот и сейчас, когда она заговорила о боли, я перевел разговор. На космеи.

– Космеи я знаю, – просто сказала она. Сказала так, как мы говорим о людях, с которыми знакомы. «Я знаю господина и госпожу Космею». Мне снова стало смешно. А потом стыдно. Зачем я это делаю? Хочет она поговорить о печальных вещах – так и быть. Тем более что на днях я, устав от ночной работы, зачем-то прочел об одном растении…

– А знаешь такой цветок, который цветет без листьев, а потом теряет цвет – и листья только тогда вырастают? Только его не должно быть в цветочных лавках, – начал я.

– Знаю, – перебила она меня и приложила ладонь к моим губам. А потом повернулась и пошла по улице.

Вот и пойми ее.

***

Сейчас от всех моих чувств, наверное, остался только стыд. Я не нашел в себе смелости полюбить. Оказался слишком слаб для настоящей жизни. Жить, дышать и отдавать самое прекрасное, что у тебя есть, – я не нашел этого слова.

Ураган не должен был дойти до наших мест. Но он дошел.

Доктора были уверены, что я не смогу вспомнить произошедшего. Но  память цепко держалась за все детали: вот я, идиот, выехал на дорогу, несмотря на предупреждения, вот чудом смог выползти из машины, перевернутой шквальным ветром, вот зачем-то пополз к домам вместо того, чтобы от них отползти, вот, не шевелясь, смотрю, как прямо на меня летит балка. И вот она останавливается, словно наткнувшись на невидимое препятствие, и падает рядом.

Должен был быть оглушающий грохот, но я его не слышал. Я смотрел на черный мокрый асфальт и тянул руки к балке, точнее – к маленькому красному пятнышку, которое виднелось из-под нее. Содрав пальцы в кровь, смог вытащить на свет размятый, изуродованный стебель и лепестки «паучьей лилии». Хиган-бана. Цветок, ведущий в царство мертвых. Цветок, обреченный всю жизнь сопровождать человека, пережившего разлуку с любимым. Растение, у которого листья и цвет никогда не встречаются друг с другом. Видимо, его останки забрали из моих рук, когда я потерял сознание.

Дом, где находится моя квартира, не пострадал. Я вернулся, открыл календарь. На следующий день была назначена встреча с прекрасной незнакомкой. Записано небрежно, время – и всё. Я же так и не узнал ее имени. Да и относился к нашим прогулкам, как если бы один гулял ради того, чтобы чем-то полюбоваться. Любуются сакурой по весне, яркими листьями по осени, луной… Вот и у меня несколько дней был праздник любования странной девушкой, встреченной в дни осеннего равноденствия и заговорившей об урагане.

Хиган-бана, алая и тончайшая, цветущая в равноденствие. Хиган-бана, которую зовут цветком ураганов. Плохо я читал строки, однажды открывшиеся ночью.

Я решил пойти на встречу как ни в чем не бывало. Говорил себе: ты живешь не в сказке. Глупо думать, что…

Но сердце заранее знало: никто не придет.

Я долго мерз посреди улицы. Начинало темнеть.

Я попросил отвезти меня в поля, где когда-то встретил ее. На что надеялся? На то, что у обочины вновь увижу фигурку в красном платье? На то, что вновь услышу звучащие нежной и печальной музыкой слова об ураганах?

Смеркалось. Водитель должен был давно уехать, но он стоял и ждал. Видимо, не мог оставить в одиночестве за городом странного парня, который свернул с дороги  и, пытаясь заплакать и не умея, ищет  одному ему известную тропинку – среди целой гряды разросшихся листьев, вытеснивших со стебельков до следующей осени нежные алые лепестки.

Приключения мамы

– Мам, у меня опять, – голос в трубке виноватый, тихий.

Да что же это такое! Внутри все сжимается. И у самой, как у моего ребенка, начинает болеть живот.

Сколько времени уже никто не может разобраться в этих болях? Один врач заявил, что сын слишком много жалуется, а ведь уже большой. Можно подумать, если человеку одиннадцать, а не три – у него уже ничего не болит настолько, чтобы обратиться к доктору. Второй врач просто не стал долго разбираться и прописал пару ни на что не влияющих таблеток. Третий… третьего не было. Потому что мне вечно некогда, и это очень и очень плохо.

– Мам…

В телефоне шум, и слышится раздраженный голос учительницы:

– Скажи маме, что я отпускаю тебя с уроков, но пусть она подумает над тем, что я ей говорила!

Я задыхаюсь. Как мне хочется просто взять и встряхнуть ее. От бессилия, конечно. А говорила она мне дословно следующее: «Я уверена, что ваш сын притворяется, чтобы получить побольше материнского внимания. А то что это такое: мать днями и ночами пропадает на работе, отец… у Стаса же нет отца?» Ну и еще вдогонку пару фраз.

В тот раз мне было некогда с ней разбираться. Я забрала ребенка и помчалась с ним в больницу. Кто только вбросил это идиотское слово «психосоматика» в массы? Что-то болит – значит, всё это у вас нытьё, «неумение позитивно мыслить» и ее противное величество психосоматика. Это слово произносят, когда хотят сказать человеку «сам виноват».  И сразу не надо ни сочувствовать, ни понимать, что ты тоже уязвим и можешь когда-то заболеть. Зато как что-нибудь заболит у самих адептов этой теории – ах, ох, и они уже на больничной койке и совсем не нытики. Знаю я таких.

– Дорогой, – говорю я сыну.  – Собирайся, сейчас за тобой приедет Аня, а скоро и я подъеду.

– Прости, – говорит мой ребенок.

– За что? Что ты? Ладно, дома поговорим. А пока посиди спокойно и выпей таблетки, которые у тебя в кармане рюкзака. Должно полегчать. Я сейчас буду.

Это голос у меня спокойный (надеюсь), а внутри я вся трясусь уже. Под дулом пистолета не тряслась, с гор срывалась – не тряслась, а тут вот не могу с собой ничего поделать. Перезваниваю Ане, своей помощнице. Она встречает и провожает сына на машине уже давно. И чего мы вцепились в эту школу в другом районе? Мало ли – котируется высоко. О той, что под окном, тоже не самые плохие отзывы.

Бегу к двери. И лоб в лоб влетаю в заместителя своего начальника.

– Стой-ка, – говорит он мне без предисловий.

– Чего тебе нужно? Да, я тебя поняла. Ты мне не вредишь – и я никому не скажу, договорились же.

– Это хорошо, – улыбается он во все зубные коронки. Лысина сияет под лампой, смешно, но смеяться не хочется.  – Смотри, не раздражай меня.

– Будешь угрожать – я отвечу, – говорю я. Он перехватывает мою руку, один рывок – и он уже воет, потому что его рука заломлена за спину. Он сидит в кресле целыми днями, а я – чуть ли не лучшая в Команде, так что зря он со мной связался.

– Сказала же – не выдам, пока ты меня не трогаешь, – шиплю ему в ухо, отпускаю и убегаю.

Я же не просто работаю мышцами, я еще и кое-что в бумагах смыслю. И когда наш изнеженный толстячок в прошлый раз оставил бумаги на общем столе и ушел не иначе как набить живот, я в них и влезла. И поняла, что в отчетах об одной и той же серии дел не хватает хорошей такой суммы. Примерно в цену двух, а то и трех животных. Когда он вернулся – потыкала его носом в таблицу. Он еще и угрожать пытался. И до сих пор пытается. Ишь ты.

Моя работа называется просто и ясно в современном обиходе: добытчик мамонтов. Это в анекдотах добытчик мамонтов – бородатый нечесаный неандерталец, который несет свежее мясо с охоты своей хозяйственной неандерталке. А в реальной жизни добытчиком мамонтов может быть и женщина. Хотя, конечно, я немного преувеличиваю уровень эмансипации в нашем обществе: в Команде официально числится только одна женщина, и вы уже поняли, кто именно.

Мамонты – они, в строгом смысле, не совсем мамонты. Но похожи. Немного поменьше, где-то со слона. Собственно, когда ученые открыли входы в этот непонятный придаток к нашему миру – человечество заинтересовалось абсолютно всеми видами новых для науки животных. Но сейчас, поизучав и присмотревшись, остановили выбор в основном на добыче мамонтов. Мамонты – отличные доноры, причем совершенно не страдают от того, что люди заимствуют понемногу их крови, и на ее основе уже разработано множество лекарств. Хороша их шерсть, хоть и дорогое удовольствие (тем более что шерсти даже на самом большом мамонте маловато, это же не овца), зато в одежде из нее – хоть на Эверест. Используются клыки, зубы, но это уже от мертвых животных, разумеется, мы же не совсем совесть потеряли. Браконьеры, конечно, встречаются, но где же их нет? Законы, касающиеся зверей из нового пространства, были усовершенствованы очень быстро. Мертвых животных мне заказывают чаще, чем живых, но за ними приходится идти не одной, а с представителями другой группы Команды, чтобы было кому потом подтвердить, что не ты зверюшку убил, а она сама к пра-мамонтам отправилась, и деньги потом делят на троих-четверых. А мне средства к существованию самой нужны, поэтому стараюсь перехватывать заказы на живых.

Впрочем, был однажды и хороший момент в этом назначении контролеров из другой группы. Так я познакомилась с отцом Стаса. Два года все было хорошо, мы уже готовились к свадьбе, когда его приставили к другому члену Команды. А тот оказался браконьером. В результате мы поднимали из нового мира и труп незаконно убитого молодого животного, и тело моего несбывшегося мужа. В тот день я в первый и в последний раз в жизни упала в обморок. Доктор объяснил это тем, что я – как оказалось – уже ждала сына.

Начальник – мужик совестливый. Считал, что сам недоглядел. Поэтому, в качестве моральной компенсации, подписал бумаги на вывод меня из уровня новичков (где находились пожизненно все женщины под предлогом меньшей физической силы и выносливости по сравнению с мужчинами) в уровень профессионалов. Его заместитель, кстати, тогда был против. Ввиду чего я вызвала его на поединок, предложила сравнить, кто достойнее. Он испугался и отказался. И да, на самом деле я очень даже собираюсь рассказать о нем начальнику. Мошенничество (а возможно – и браконьерство) в Команде – большая подлость. Просто притупляю бдительность нарушителя, пока начальник не вернулся на рабочее место. Вроде как еще пару дней отсутствовать будет.

Добывать животных, тем более мамонтов – нужно много силы и опыта. Однажды новичок записал на видео, как я прыгаю по ветвям, преследуя животное, и как потом опутываю его специальными канатами из последних разработок, максимальной прочности. Стас смеялся от удивления: «Мама, ты как Тарзан!» Тарзан, точно. Только когда слышишь известие о том, что сыну опять плохо – завыть хочется, как этот самый Тарзан. Громко и стуча кулаками в грудь.

– Мама, мне уже лучше после таблеток! – сын встречает меня у открытой двери.

Я обнимаю его.

– Мама, а ты сегодня мамонта поймала?

– Поймала, дорогой, поймала.

– Большого?

– Очень. Сейчас фото покажу…

**

Деревья, похожие на наши пальмы, гремят крупными острыми листьями. Пластиковый такой стук. Никак не привыкну к нему, каждый раз кажется, что я на стройке и что-то сейчас ка-ааак посыплется мне на голову. Кстати, вон под ту «пальму» лучше не вставать: с ее листвы капает что-то вроде сока, от которого можно облысеть. Совсем. Если пить сок плодов – что интересно, совершенно безвредный и даже во многом полезный, там витаминов много – тоже облысеешь. Некоторые экстремалы его употребляют: и для здоровья хорошо, и постоянно как будто бы бритый ходишь, скоблить голову в парикмахерской не надо.

Мертвое животное уже забрали контролеры. Я решила остаться и разведать новую для себя местность. На ветках поют птицы с длинными хвостами, где-то в зарослях перекрикиваются зверьки, похожие одновременно на кошек и на лис. Солнце пригревает, лес дает прохладу. Рай, да и только. Вот бы разрешили здесь поселиться!

И тут я услышала стон.

Неужели кто-то из наших ранен? Но никого из моих в этот квадрат сегодня не посылали. Значит – браконьер? Или…

Я побежала на звук. Ну, побежала – громко сказано, даже с моей подготовкой пробраться сквозь такие джунгли тяжеловато. Наконец я оказалась там, где деревья росли пореже, и что же увидела?

У огромного дерева, напоминающего баньян, стоял мамонтенок. С белым пятнышком на лбу.

Мамонты никогда не оставляют своих детенышей. То ли его родители были среди умерших, то ли нужно потрясти замначальника. Но это потом.

 Я подошла к мохнатому ребенку. Он издал мычание, похожее на стон, протянул хобот и потрогал мою макушку.

– Подожди баловаться, – сказала я, как нередко говорю Стасу.  – Откуда ты взялся? У тебя все в порядке?

Конечно, не все. Стал бы он так стонать. На ножке – глубокая рана, выглядит нехорошо.

– Тебе повезло, что люди сюда без аптечки не суются, – подмигнула я ему.

Ох, нелегкая это работа – мамонту ногу лечить. Сын так не убегал, когда я ему коленки промывала, как этот зверенок. А канаты использовать без отчета нельзя. Пришлось побегать. Запыхалась. Но справилась. Коленка, то есть нога, была успешно промыта, щедро намазана лекарством и заклеена специальным огромным пластырем.

– Что же с тобой теперь делать? – задумалась я. Он еще не может добывать полноценную пищу: местные мамонты срывают плоды и листья с ветвей повыше и бросают своей детворе. Надо подкармливать. И разместить где-то, спрятать от дождя и ночных холодов. Искать других мамонтов бесполезно: они чужого ребенка не примут.

Делец на моем месте обзвонил бы донорские центры. Но я совсем не хотела, чтобы у малыша брали кровь. Даже по самому циничному размышлению такое его ослабит, это только взрослым особям нипочем. А если честно – просто воротит от мысли, чтоб детеныша иголками тыкали и кровь выкачивали. Не-а, не отдам.

Есть хороший закон, прикрывающий меня. Пойманное мною без нарушений инструкций и закона живое животное является моей собственностью до самого момента выхода в наш мир. А дальше оно – собственность заказчика, я только деньги получаю. Никто не хотел до сих пор оставить пленника в его среде обитания, до такого просто не додумывались. А я сейчас додумалась. Это моя собственность, и она остается здесь.

Я расправила палатку. Ну, она так называется по старинке: палатка. На самом деле это такой сарай из пластика и материи, раскрывается сам, мне только установить. Стоит дорого, но я пожертвую им ради малыша. В нем не замерзнешь. Надеюсь только, что детеныш инстинктивно останется в нем ночью и не полезет на холод. А вдруг полезет? Закрыть его внутри я не могу, не дай Бог какой катаклизм. Пожар там, наводнение. Стас бы точно полез и в холод, и в реку, и куда угодно. Это ж дети.

Я добралась до верхних ветвей и долго кидала ему листья и большие желтые плоды. Мамонтенок бросался на еду. Прямо тигр, а не мамонтенок.

А когда я спустилась, он потянулся хоботом к моей щеке.

– Не балуй!

Малыш испуганно попятился. Зато оказался в палатке.

– Так-то лучше, – сказала я.

Мне, наверное, послышалось. Но в тот момент я бы поклялась, что он произнес:

– Мам… мам…

**

– Рита, а Рита? – заместитель начальника снова не на рабочем месте. То есть на рабочем, вот только на моем.

– Что тебе нужно? Я уже сказала сто раз…

– Ты не заболела ли, Риток, а? Пятый день ходишь на один и тот же участок – и до сих пор без добычи! И я что-то не видел, чтобы ты подписалась на новый заказ!

– Не видел – проверь зрение. Другие и по десять дней выслеживают, все по инструкции.

– Но на тебя это не похоже! Слушай, – его голос превратился в громкий шепот, – а ты не животное ли какое тайком вывезти хочешь?

– Тайком у нас ничего не вывезешь, Двери полностью контролируются. Такое возможно только при наличии коррупции! – отчеканила я, цитируя бодрую инструкцию из фильма для новичков. И сама перешла на шепот:

– А ты бы меня прикрыл?

Лицо заместителя расплылось было в довольной улыбке, но тут же он опомнился:

– Что ты себе позволяешь!

Прямо нам в лица смотрела камера.

Я неестественно засмеялась и отправилась по своим делам.

Точнее – по делам мамонтенка. Которому постоянно требовались пища и внимание. Как и Стасу, у которого, к счастью, на этой неделе не было приступов.

– Мммаммм! – разнеслось по лесу, как только я вошла в лес.

– Да иду, иду, – отозвалась я.

**

Вечером заместитель закрылся в своем кабинете. Подозрительно, обычно он этого не делает, наоборот – всем демонстрирует, какой он незаменимый работник: смотрите, сижу, бумаги перебираю.

Я подкралась к двери.

Он с кем-то говорил по телефону. И я явственно услышала слово «детеныш»!

Я не люблю совпадения. И не очень в них верю.

Наверное, детеныш вышел к самым Дверям в поисках меня. Наверное, попал под камеры. А камеры у Дверей на этом участке просматривает сейчас именно зам.  И этот негодяй все понял. Забрать малыша и насолить мне – такой возможности он не упустит.

Я подписала бумагу о том, что покидаю помещение, проставила время и дату. Была не была! Вот сейчас и пригодятся мои способности. Потому что я вернусь наверх, но так, чтобы меня не видели ни люди, ни камеры. По старому вентиляционному люку. Хорошо знать подробные планы – что зданий, что местности. Никогда не помешает.

Описывать свою акробатику я не буду, скажу только, что успешно добралась. Дверь кабинета моего подозреваемого была приоткрыта. Знаете, что он там делал? Пытался вбить себя в старый спецкостюм для посещения второго мира. Я чуть не выдала себя смехом. После лет кабинетной работы влезть в костюм, в котором ты когда-то преследовал зверей – не очень успешное занятие.

Однако он это сделал. Видимо, на кону большие деньги. Кто его сообщники?

Страшновато. Но в своих силах я не сомневаюсь.

Хорошо, что я заранее попросила Аню побыть с сыном до утра.

**

– Рита, тебя мы уже представили к награде, – похлопал меня по плечу начальник. Не удивлена. Вернулся из отпуска – а тут преступление раскрыто. Когда по моему вызову прибыла на место специальная группа команды, все уже было готово и, я б сказала, отчасти даже упаковано: два браконьера из новичков и наш зам накрепко привязаны друг к другу и громко ругаются, а я успокаиваю мамонтенка и пою его из бутылочки соком. Да, я взяла на опасное предприятие оборудование, оружие – и бутылочку размером с трехлитровую банку. Бутылочка уцелела. Как и я и мохнатый ребенок.

– Не надо мне награды, шеф, – сказала честно я.  – Мне бы кое-что другое. Я, правда, еще не до конца знаю, как я это обстряпаю, но… вы же можете оформить документы на любое животное, верно?

Я посвятила его в свой план.

– И за кого ты его выдашь? – почесал макушку шеф. – Кто его возьмет? Пойми, если в бумаге на кота будет написано «крокодил» – никто же не поверит!

Он еще раз почесал макушку:

– Слушай, «лысый фрукт» мы давно знаем, а вот наоборот, от облысения, случайно, за последние годы ничего не обнаружилось в нашем новом мире, не знаешь?

Он, наверное, хотел так пошутить.

Но как я ему благодарна за эту шутку!

**

Уже полгода мы со Стасом живем в чудесном маленьком городке у моря.

На новом месте нашелся хороший врач для сына, назначивший верное лечение. А также учителя, которые и отлично учат детей, и относятся к ученикам и их родителям по-доброму. А я – я теперь работаю в зоопарке и провожу с сыном гораздо больше времени, чем раньше.

Бывшие коллеги на днях приезжали навестить меня. Сходили и в зоопарк, не терпелось им кое-кого увидеть.

– Какой огромный вырос! Я на видео его совсем маленьким видел, – сказал новый замначальника, совсем молодой парень.

– Так он же витамины пьет каждый день, – шепнул кто-то, и все засмеялись.

– Мммамм! – раздалось из вольера. И все засмеялись еще раз. Я обежала ограду, подошла к животному, обитающему за решеткой с табличкой «СЛОН АФРИКАНСКИЙ», и погладила его. А потом протянула ему бутылочку – величиной с трехлитровую банку – с настойкой из «лысого фрукта». Кожа питомца была гладкая, красивая. Не заподозришь в нем бывшего мамонта.

Сын почему-то назвал его Тоби.

И директору зоопарка эта кличка понравилась.

Незаменимый работник

«Временные рамки: есть.»

Чем, простите, думает наш отдел оборудования? Что значит «временные рамки есть»? Должно быть либо «нет» после двоеточия, либо четкое указание тех самых рамок. А это что? Но выяснять, почему сегодня сбоит передача информации, некогда. Потому что это задание – для меня, его надо выполнить во что бы то ни стало, а во временных рамках могли значиться и считанные минуты.

Залезть по пожарной лестнице. Для среднего возраста и долгих лет на сидячей работе у меня отменная форма. Но именно что – для. На самом деле я уже тяжело дышу. А попасть туда, куда нужно, можно только так: по этой лестнице – и дальше по крышам.

Обнаружить неполадки аппаратуры. Починить или, в случае нехватки квалификации, позвать на помощь. Объединить данные, выяснить местонахождение преступника. Готовность второго уровня. Сложно, но хоть не первого. Грабитель вроде как никому не навредил пока. Просто сбежал с деньгами. По словам информатора, где-то должен пересесть с машины на машину. В этом мире вообще неплохо и жить, и работать: сообщники быстро сознаются, преступники максимум побьют, но почти не убивают. Пацифисты какие-то. Наверное, поэтому и предпочитают брать на работу нас, когда есть возможность. Мы порасторопнее и поагрессивнее. Даже если у себя дома наш человек работал каким-нибудь тихим бухгалтером. Или простым офисным работником, как я.

Так, собралась. Прыгаем с крыши на крышу. Забываем, что это небоскреб, и прыгаем. Ррраз! Жива. А свалилась бы – пришлось бы аварийно отключаться, чтоб не разбиться. Мы ж не камикадзе. Другое дело, что разрешенное количество отключений на день невелико. Поэтому их стоит использовать только для экстренных случаев. Таких, как падение с не-бо-скре…аааа! Ох. Вовремя ухватилась руками за какой-то штырь. Сейчас подтянемся и залезем. Три-четыре! Вот так. Давай, старушка Мариночка, ты еще можешь. Дома дочка голодная, ей кушать надо. Подростки вообще вечноголодные какие-то. А чтоб кушать – нужна зарплата. Прежней зарплаты, прямо скажем, ни на что не хватало. А на этой, чудом найденной, без всяких контрактов и подписей предоставленной – деньги не самые плохие. Я пока новичок, то ли еще будет. «Работаю над разными проектами», – туманно сказала я своим. Муж и дочь вполне довольны таким объяснением. Говоря без обиняков – им всё равно. Врать, конечно, нехорошо, но что я им скажу? Правду? «Ребята, я мир спасаю. Причем не наш».

Другой мир, на самом деле, очень похож на наш. Те же города и страны. Видимо, развитие человечества везде без вариантов. Смешно даже.

Оч-чень интересно. А камера-то тупо отключена! И не говорите мне, что это злодей злодейски отключил, чтобы его не выследили. Небось ремонтник новую камеру-то поставил, а подключить не подключил. Ма-ла-дец. Стопроцентно не Наш работал, а Местный, это они такие разгильдяи.

Разбираясь с проводами строго по выученной наизусть инструкции, размышляю о всяких штуках, к делу не относящихся. Например: а каждый ли может зайти на тот сайт, с которого мы выходим из нашего мира в другой? Адрес-то самый обычный. Может ли, например, моя соседка Татьяна случайно набрать его и вместо любимых сайтов знакомств переместиться сюда? Ха-ха. Может, и познакомилась бы тут, наконец, с кем-то всерьез. А то водит к себе каждый день новых знакомых, моей дочери плохой пример подает… Да нет. Думаю, для всех, кто не в теме, это просто адрес в никуда. Не существует.

Всё. Работает. Осталось собрать информацию и… Ого! А преступничек-то наш совсем рядом. Район уточнила, квартал сейчас…

И тут в наушнике я слышу приглушенный голос:

– Есть в этом доме еда или нет? Я в командировку уезжаю, а мне даже обедать нечем?

 Я аж задыхаюсь. Обед готов, всё в холодильнике. У меня обычный, полноценный рабочий день, пусть я и работаю из дома. А вот супруга на сегодня отпустили, потому что завтра вылет на три дня в другой город. Неужели он не может сам разогреть? Алька вон разогревает, не ленится.

– Папа, ты мне всегда говоришь, что надо быть самостоятельными! Мама же работает! Идем разогреем сами, не мешай ей, у нее ответственное дело! – слышен девичий голос. – Я заглядывала к ней, там всё серьезно!

Спасибо, дочка. Выручаешь. Мне, конечно, только кажется, но по ощущениям та я, которая сейчас сидит в тесноте половины лоджии, переоборудованной под что-то вроде кабинета, – вжалась спиной в спинку стула и вцепилась в ноутбук. Опять эти выяснения отношений.

– Не такая там зарплата, чтобы безвылазно сидеть! – это опять муж. Неужели придется использовать экстренное отключение? Если он зайдет ко мне, то увидит спокойно сидящую жену, которая вглядывается в экран и что-то печатает. Именно так мы выглядим при включении. Здесь, в  мире, где я работаю, мы можем мчаться, сбивая ноги, вопить «осторожно!», стрелять или получать тяжелые раны. Но на нашем теле там, дома, они проявятся ровно в момент отключения. Как это работает – я понятия не имею. Кстати, раненые предпочитают отключиться и позвать на помощь в своем, привычном мире. Не знаю, как они объясняют домашним, что с ними случилось в кабинетном уединении (пыль, грязь, кровь, выбитые зубы – какая нынче опасная работа с документами!), да и здесь, думаю, быстрее и лучше оказали бы помощь. Но, видимо, люди боятся, что в один прекрасный день их не спасут – и их тело в нашем мире навсегда застынет с дежурной улыбкой на лице, в офисной одежде и с невидящим взглядом, уходящим в ничего не значащий документ на экране. А может – просто не знают, как объяснить свое появление в дверях гостиной с гипсом и забинтованными конечностями.

– Марина, ты меня слышишь? – стук в тонкую стенку. Данные я только что отправила, но ответа пока никакого. Придется отключаться? Тратить драгоценную единицу?

Слава Богу! В наушниках – голос начальства:

– Эн-Си, это Альфа. Миссия выполнена. Эн-Си, это Альфа. Миссия выполнена. Отключайтесь.

Спасена! Через минуту я распахиваю дверь:

– Что ты кричишь? Пожар? Наводнение? У меня совещание и несколько рабочих чатов, дедлайн сегодня!

«Что я мелю?»

Муж сначала замирает от моего напора, но потом быстро собирается с мыслями:

– Неужели даже проводить меня по-человечески нельзя?

– Так ты же завтра уезжаешь, а не сейчас, – начинаю я, но потом машу рукой. Лучше не продолжать. Мы и так замучили Альку своими разборками.

– Разогрей мне поесть, – недовольно морщится муж. – И я не могу рубашки найти. А еще у тебя лицо перемазано пылью. Что – на лоджии так грязно? Нельзя прибрать?

Я иду на кухню. Умываю лицо. Нащупываю в кармане брюк устройство, передающее сигнал вызова на задание. У меня уже обсессивка с ощупыванием этого кармана. Успокаивает это меня, что ли.

Мечусь между спальней и кухней: собираю чемодан, наполняю тарелки. Надо тогда уж и Альку накормить.

– Аля, есть будешь?

– Я Сандра, – кричит Алька из детской. Придумала же. Сандра она. Трудный наш подросток.

– Алю, значит, мы спрашиваем, – отзывается муж из зала. Кресло скрипит – это он встает. Заходит за мной на кухню:

– Когда у нас в доме будет порядок?

– Когда вы с Алей помогать начнете, – начинаю раздражаться я.

– Наша дочь учится. Я работаю.

– Я тоже работаю. У меня рабочий день от сих до сих.

– И иногда по ночам, конечно. Неудачники какие-то, не можете время рабочее распределить. Тайм-менеджера заведите. Начальник небось женщина.

– Нет, не женщина, – лгу я. Совсем не хочется выслушивать лекцию о бесполезности женщин.

– Значит, недоучка и чей-то сынок, – голос  мужа становится тяжелым и мутным. – Ты из дома работаешь, неужели так сложно прибраться и сготовить?

Я ставлю тарелку на стол.

– Алька и то где-то нашла подработку, и на карманные расходы с некоторых пор у нас не просит. И в школу ходит при этом, и на свою эту борьбу, хоть я и не понимаю, зачем это девочке, но ладно. И все успевает! У нее поучись. Кстати, ты так и не спросила, что у нее за работа?

Я останавливаюсь. Оболочка пробита. Вина разрастается в груди живым, шевелящимся камнем. Да, я плохая хозяйка. А главное – я плохая мать. Дочь с некоторых пор, действительно, что-то делает в интернете и получает за это деньги. А я до сих пор не спросила, что именно она делает!

– Ты ее отец и мог бы тоже спросить, если бы было интересно, – говорю. Я отвечаю, но на самом деле уже сдалась. Я плохая. Я виновата. И это никто еще не знает, чем именно я зарабатываю. Психиатр по мне плачет.

– Ты это всерьез? – муж кивает на тарелку. – Я вот это должен есть? Что – нельзя было хотя бы сварить суп?

И тут, в этот самый момент, в кармане срабатывает вызов. Устройство вибрирует.

– Что это? – удивляется муж.

– Начальство вызывает! – выкрикиваю я и бегу на лоджию. Подключение.

– Эн-Си, это Альфа. Эн-Си, это Альфа. По пути следования команды обнаружено неисправное устройство. Получите данные из отдела. Готовность номер один!

Понятно: Наши уже готовы взять грабителя. Сейчас устраню помехи – и всё получится. Они у нас настоящие профи. А вот ремонтники – не профи. Потому что Местные. Лодыри.

Поломка устраняется быстро. Я выхожу за угол дома и вижу, как на меня идет человек с рюкзаком.

Чтоб мне зарплату не получить, если это не наш грабитель. Портрет и данные – всё совпадает. Может, конечно, это его близнец, но вроде как нет там близнецов.

Ничего никому передать я уже не могу. Задержать – не мои полномочия, да и, прямо скажем, не умею я. Что делать?

– Марина, иди сюда! Оторвись ты от своего ноута! Ты меня слышишь? – глухо раздается в наушнике.

Нет, пожалуйста, только не сейчас.

– Я захожу!

Потрясающе. Кажется, все кончено. Сейчас муж увидит меня, ни на что не реагирующую.

Я смотрю прямо в глаза грабителю и понимаю, что боюсь происходящего между нами с мужем гораздо больше, чем преступника. Я вдыхаю, выдыхаю и отключаю «домашний» наушник. Но я задержалась с этим.

– С дороги! – хрипит разыскиваемый прямо мне в лицо и бьет кулаком. Я отлетаю в сторону. И пока лечу к земле (правда, что ли, говорят, что здесь притяжение немного меньше, чем земное?) – слышу в рабочем наушнике:

– Готовность номер один. Соблюдайте осторожность. Ар-Ди тяжело ранена преступником. Повторяю: ножевые ранения нанесены прес…

Что?!

Ар-Ди только неделю как на этой работе. Она о ней мечтала, она же и в нашем мире была полицейской, потом охранницей. Именно она учила меня, как налаживать эти самые устройства слежения. Ар-Ди ранена?

Мои силы удесятеряются. Я бросаюсь на грабителя. Валю его на асфальт. Прыгаю ему на грудь, как животное. Ударяю его головой о землю, раз, другой. Молочу по лицу. В его глазах такое изумление, что кажется – он от этого изумления сейчас умрет. Я не останавливаюсь. Думал – я безопасная тетка? Да я тебе за мою Ирку, за мою Ар-Ди…

Вот и Наши. Двое оттаскивают меня, двое хватают порядком помятого преступника, ставят на ноги, защелкивают наручники. С ними Местный, и именно он с выражением лица «как мне все опротивело» спрашивает меня:

– Вы зачитали ему права?

– Я ему сейчас права Ар-Ди зачитаю! – ору я.  – Ар-Ди имеет право на жизнь! И вернуться домой!

Двое Наших – я их уже встречала на какой-то операции, но мы не знакомы – хватают меня и буквально уносят на руках. Запихивают в машину.

– Подальше от бюрократов, – подмигивает тот, что старше. Я утираю слезы и кровь с лица. Как там Ира? Доставили ее в местный госпиталь – или сейчас к ней еще только едет «скорая», петляет по дорогам нашего мира?

– Эн-Си, это Альфа. Ваша миссия выполнена. Отключайтесь.

– Спасибо, – говорю я. Как будто она меня слышит.

Отключаюсь…

– …не заботит, что происходит с мужем и дочерью! И это называется мать?

Муж стоит прямо передо мной и жестикулирует. И кричит.

Я подскакиваю вверх со стула, захлопываю ноут и кричу:

– Я РАБОТАЮ!

Его лицо вдруг белеет, как будто за мной появилась армия зомби. Он отступает на шаг. Еще отступает.

И в этот странный момент звонит его мобильный телефон. Он прижимает его к уху, отвечает, белеет еще сильнее (да, это возможно). И убегает с лоджии, чуть не толкнув стоящую у двери Альку.

До меня кое-что доходит. Я лезу в выдвижную полку столика. Достаю зеркало. Так и есть. С губы течет кровь. Глаз подбит и уже расцветает всеми цветами бензиновой лужи. Щека в крови и грязи. Перевожу взгляд на руки. Руки тоже грязнющие, а костяшки пальцев ссажены так, что теперь страшно и пальцем пошевелить.

В коридоре гремят колесики чемодана. Доносится голос мужа:

– Аля, скажи матери – у нас чрезвычайное происшествие в конторе. Переночую в гостинице, утром сразу на рейс.

Дверь захлопнулась.

Хочется о многом подумать. О том, что он обнаружил меня в крови – но ему все равно. О том, что все это отлично понимает Алька. О том, что когда звонит его босс – ему можно убежать из дома, забыв обо всем. Потому что это Работа. А у меня как будто не работа.

Но мысли путаются, когда дочь берет меня за руку и молча ведет в ванную. Сажает на край ванны, осторожно умывает мне лицо. Чем-то смачивает ватку, осторожно касается моих ран. Почти не больно.

– Аля… – шепчу я.

– Сандра, – важно говорит Алька. – Не говори, тебе больно говорить.

В голове всплывают слова мужа о том, что наша дочь зарабатывает неизвестно чем и неизвестно где.

– Аля…

– Шшшш, – прижимает Алька к моим губам маленький, по-детски пухлый пальчик с ободранным лаком на ногте. Лак фиолетовый, красивый. Дочка моя, милый мой тинейджер, зеленые глаза, крашеные в черный волосы.

– Ты прямо раненый боец, – улыбается она.

– Я упала. Встала, голова закружилась, – шепелявлю я. И правда больно.

– Переработки, угу, – кивает дочь. – Потребуй премию!

**

Наверное, нужно помириться с мужем. Когда он приедет – обо всем поговорить. У нас же Алька, ей очень-очень больно.

Я больше не смогу так разрываться. Говорить неправду о проектах и дедлайнах, раздваиваться. Я так много теряю. Не знаю, чем живет мой ребенок. Про мужа уже нечего и говорить. Он всегда хотел, чтобы я была домохозяйкой. Наверное, пора прислушаться? Может, тогда дома будет мир?

Сейчас я соберусь с силами. Свяжусь с начальством. Откажусь от работы. Собственно, почему сразу домохозяйка? Найду, наверное, что-нибудь приличное. Такое, чтобы от звонка до звонка. А потом приходить и делать всё по дому.

Но сначала отдых. Я ставлю на прикроватную тумбочку чашку чая. Сажусь, накрываю ноги пледом. Всё. Никуда больше не пойду. Ноги болят. Конечно же, все в синяках.

Сигнал в кармане срабатывает. Раз. Два. Через ткань светится красным. Я отключаю устройство. Всё, хватит. Пора перестать играть в игры. Пора стать обычной скучной женщиной.

Стук в дверь спальни.

– Мама, – осторожно заглядывает ко мне Алька, – а ты…ты пойдешь в свой кабинет?

– Нет, дочка, – говорю я.  – Я решила покончить со всем этим. Дедлайны, нервотрепка. Зачем? Буду печь вам с папой пироги.

– Нет, мам, так нельзя! – вдруг вскрикивает дочь.

– А что на этот-то раз не так? – удивляюсь я.

– Мама, но ты нужна на работе! Ты не можешь взять и всё бросить!

– Аля, – устало тяну я. – Аля, ну откуда ты знаешь, нужна я на работе или нет?

Дочь вздыхает. А потом говорит, четко выговаривая каждое слово:

– Эн-Си, это Альфа. Эн-Си, это Альфа. Готовность номер один. Похищение документов. Преступники опасны, первая категория. Команде срочно нужна техническая поддержка.

И добавляет:

– Мама, там документы слишком серьезные. А больше, чем тебе, я никому не доверяю!

 Не замерзни

Учеба – дом. Дом – учеба. А еще врачи. Постоянные. И анализы. Выдраенно-надушенный запах частной поликлиники, на которую тратилась мать ради единственного сына, родившегося уже нездоровым. Кто виноват? Наверное – никто. И теперь всю жизнь приходится поддерживать себя с помощью людей в белых халатах, дурацких таблеток и уколов.

А он мечтал совсем о другом. Не это тело, худое, гораздо слабее, чем могло бы быть, хотел бы он видеть, когда моется. Не только в институт ездить или нагонять программу по всем предметам разом после долгих пропусков. Он ненавидел заходить в комнату матери, потому что там был зеркальный шкаф. Лишний раз видеть себя, бледного, с черными кругами под глазами, он не мог. В подростковых мечтах он себя представлял крепким, спортивным, «выжимающим» вес штанги и лихо гоняющим на мотоцикле. Сейчас и мечтать перестал. Время будто остановилось.

Парни с его курса вели концерты, устраивали какие-то встречи, куда-то ездили и, конечно, встречались с девушками. Макс проклинал себя, проклинал день, когда родился и оказался пожизненно привязанным к медицине, как лабораторный кролик. И ведь руки на месте, ноги на месте, роста высокого (даже, можно сказать, очень высокого!), на первый взгляд – просто человек, не особо румяный разве что. О девушке он тоже уже не думал, наоборот – решил, что если даже какая-то и додумается в него влюбиться – он честно расскажет ей о себе и отправит искать другого жениха, здорового.

А еще он мерз. Мерз, как щенок, каждую зиму, другие ребята выбегали на лестницу из института в распахнутых легких куртках – а он кутался в свой дурацкий пуховик, ходил с красным носом и стучал зубами, потому что ноги отмерзали. Но опять же злился не столько на кусачую морозную зиму, сколько на себя.

Скользко. И ветер. Глаза слезятся, он потер их перчаткой. На тротуаре перед ним ни души – или это так кажется? Метель становится все сильнее и сильнее, тут и слона не разглядишь. Пойти с прикрытыми глазами, что ли?

– Ой!

Женский голос. Надо же – не увидел и толкнул какую-то женщину, вот идиот.

– Вы не ушиблись?  – обернулся Макс.

Слова извинения застряли в его горле, уже начинавшем болеть от какого-то очередного гриппа.

Во-первых, незнакомка была выше его, что само по себе редкость.

Во-вторых – таких он еще не встречал. Тончайшие черты лица, бледная – совсем как у него – кожа. Черные волосы, ярко-черные (если так говорят, но он не знал, как сказать иначе) длинные ресницы. Длинные черные волосы двумя потоками по плечам, настолько тяжелые, что их не трогает ветер, снежинки блестят на них, как драгоценности. Белой рукой с длинными тонкими пальцами, выглянувшей из широкого разноцветного рукава, она касалась противоположного плеча – видимо, все-таки сильно он ее задел.

А в-третьих – она держала во второй руке сложенный длинный зонтик.

Она улыбнулась ему тонкими губами:

– Всё хорошо, не беспокойтесь. Вам холодно?

– Холодно, – честно сказал он. «Вот идиот, кто ж такое женщинам говорит!» И начал:

– Ну, то есть…

– Холодно, – кивнула она и, оторвав руку от плеча, коснулась его головы:

– Простите, у вас тут снег. Он делает вам холодно.

Так вот странно и сказала: делает холодно. Но он об этом быстро забыл, потому что после ее прикосновения холод будто разжал свою хватку и убрался куда-то. Тепло ударило от головы вниз, по телу, по ногам. Он и не знал, что такое бывает.

– Идемте? – спросила она и взяла его за руку. Её ладонь была теплой. Его руки на таком холоде обычно превращались в нечто красное и холодное в считанные минуты, а сейчас такого не происходило.

– Вы учитесь? – спросила она. И он, обрадовавшись, начал рассказывать ей про учебу. Про смешную преподавательницу, которая уверяет, что их профессия – «книжки читать и другим про них рассказывать», про умного историка, въедливую библиотекаршу, про языки древние и новые, про…

– Книги? – переспросила она и вновь мягко и как-то медленно улыбнулась.  – А расскажите мне про самую красивую книгу, которую вы прочли!

Красивую. А он о таком и не думал. Решил, что для ответа на такой вопрос подойдет что-то древнее, из античной литературы. Из поэзии причем. Порадовался мысленно, что уже подучил-подчитал кое-что к экзамену, а то вот бы сейчас опозорился перед дамой. И начал говорить. Вообще-то он считал себя косноязычным, преподаватель даже как-то высказал ему: «Прекратите стесняться, вы не в детском саду!» А сейчас речь лилась спокойно, словно оттаяла, как только стало тепло. Может, он просто мерз всю жизнь?

Они шли и шли вперед. Она улыбалась и улыбалась, он любовался тем, как поднимаются уголки ее губ. В какой-то момент Макс понял, что уже давно они не держатся за руку, а он обнимает ее, и она касается головой его плеча. Ветер вдруг утих, она раскрыла над ними зонтик, большой, прозрачный, и на него начал послушно ложиться снег.

**

– Парень, вставай! Эй, парень! Не пахнет вроде, не пил, да молодой совсем. Валя! Иди сюда! Скорую надо вызвать, замерз тут парень!

– Ох, да это ж с третьего подъезду, с нашего дома, мать одна растит, вот горе! Сейчас, сейчас, звоню…

Макс открыл глаза. Пожилая женщина в сером пальто отскочила:

– Ой, живой вроде! Но ты зови скорую, зови!

– Не надо…скорую, – пробормотал Макс, сонно озираясь по сторонам.

Тетушки, о чем-то посовещавшись и пожав плечами, на удивление быстро ушли.