Доктор Аддер

K.W. Jeter

Dr. Adder

Copyright © K.W. Jeter, 1984

© Dark Crayon

© К. Сташевски, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

Мне бы хотелось поддержать идею демонстрации моделей-ампутанток в вашем издании. Однорукие и в особенности одноногие девушки внушают уникальное чувство, и нет сомнений, что иллюстрация с привлекательными ампутантками будет пользоваться вниманием большого числа читателей…

Письмо в редакцию журнала «Пентхауз»Ноябрь 1972

Часть 1

Горделивая плоть

Только один эпизод своего детства я помню очень хорошо, и надо полагать, потому что как следует тогда напакостил. Я сидел у входа в здание группы продленного дня и разрезал земляных червей на части ножницами такими большими, что мне приходилось держать их обеими руками. День был солнечный и жаркий, висела дымка; я превосходно это помню. Словно это было вчера.

Наверное, нянюшка искала меня уже довольно долго, потому что, увидев ее, я сообразил, что она мной чертовски недовольна. Одним движением она, словно выдергивая растение из грядки, поставила меня на ноги, отняла ножницы и оттащила меня в комнату с небольшой табличкой «ДЕТСКАЯ ГРУППА 4» на двери, где она усадила меня перед огромным телеэкраном. В комнате были и другие малыши; разинув рты, они безотрывно следили за происходящим на экране. Няня не увидела, что я оборачиваюсь ей вслед и смотрю, как она выходит из комнаты, неся ножницы на манер захваченного в битве трофея.

В кладовой она выдвинула ящик, где эти самые ножницы хранились. Я помню эту женщину: довольно молодую, эмоционально подавленную. Вероятно, она подумала: а как, блин, он вообще их отсюда вытащил? И затем: странное дело… тут ведь должны бы лежать другие ножницы. К тому моменту я уже подкрался к ней сзади и вонзил эти самые другие ножницы ей в нижнюю часть ноги, проткнув сетчатые колготки, мягкую плоть и жесткие мышцы, так что лезвие достигло кости и отскочило от нее. Я смотрел, как стекает кровь по выступающей из тела части ножниц и льется мне на руки. Я до сих пор могу представить себе это зрелище. Когда она повалилась передо мной на колени, ее глаза и рот безмолвно округлились от боли и шока.

Спустя двадцать пять лет я чуть живой лежал в заваленном мусором переулке. Целых двадцать пять лет прошло. Мне казалось, что та кровь так и не переставала течь, пока я не промок в ней весь, с ног до головы; она была теплая и липкая. Густо-красная кровь стекала по моему телу и собиралась под ним небольшим прудиком, а к одежде и плоти цеплялись осколки костей и липли ошметки фрагментированных тканей. А одна рука без устали подергивалась, щелкала и клацала, просчитывая траектории, сулящие гибель почти недосягаемым врагам.

– Я уезжаю, – сказал юноша. На Яйцеферме Финикс его знали как Э. Аллена Лиммита. Он был корпоративным сутенером.

– Да ну, – отвечала Бонна Камминс, менеджер ранчо по персоналу. Под ее тяжелыми, шириной чуть ли не в большой палец бровями вспыхнули зловещие огоньки. В них читалась мысль: вот же мелкий засранец.

Лиммит кивнул, подавив в себе робость перед тяжело нависавшей над ним всем своим телом начальницей.

– Все верно, – проговорил он, – у меня билет в ЛА на вечернем яйцевозе. Все оплачено и оговорено.

– В чем дело? – фыркнула Камминс. – Как так получилось, что этот гребаный птенчик из КУВП отказал тебе в обратной поездочке на его личном лайнере? Боятся, что ты пару перышек прихватишь себе для подушки?

Она откинулась в кресле и полезла ковыряться между резцами длинным ногтем указательного пальца.

В этот момент Лиммит окинул тесный офис отсутствующим взглядом. На одной из стен виднелись пыльные пожелтевшие фотографии лучших несушек ранчо, к ним иногда прилагались снимки какого-нибудь яйца, рядом с которым для масштаба стояла человеческая фигура. «Ох уж эти глаза», – подумал Лиммит, глядя в тупые пернатые морды; глаза у них словно лошадиные.

Через окно у дверей он видел весь первый этаж главного инкубатора: там и сям встречались белые стойла, между которыми расхаживали техники. Даже сквозь оконное стекло донесся резкий визг. Лиммит поморщился, вспомнив, что он означает. Недалеко от инкубатора, за другими сельскохозяйственными и жилыми постройками ранчо, лежали занесенные аризонским песком улицы и автотрассы города Финикса.

«Больше, – сказал он себе, – я ничего этого не увижу».

– Это часть плана, – откликнулся он наконец, ощутив на себе тяжелый взор Бонны. – Мне нужно прибыть в ЛА именно таким образом, и…

– Думаешь, нужен мне твой план, идиотина? – осклабилась Камминс. – С хера ли мне сдался твой гребаный план. Ты мне лучше скажи, кто вместо тебя будет управлять этим сучьим борделем?

Лиммит пожал плечами:

– А это уже твои проблемы.

– Тебе бы массаж костлявой физиономии не помешало сделать за такой ответ, голубчик. Ты понимаешь, кто теперь будет рулить тут всем? Я – вот кто! – Было видно, что ей стоило усилий овладеть собой. – Но я на тебя не обижаюсь. Когда тебе в ЛА жопу надерут, можешь сюда возвращаться, я тебя снова приму на старую добрую работку. Я даже никому сдавать твои комнаты не стану. Не трудись вывозить оттуда вещички.

– О, спасибо. – Он развернулся к двери и, подумав, добавил мрачно: – Но возвращаться я не собираюсь.

– Ну да, ну да. Поживем – увидим.

Не успел он закрыть за собой дверь офиса, как ему вдогонку долетел скрипучий голос:

– Пока не свалил, до вечера ты по-прежнему отвечаешь за эти койки, ясно? Так что подготовь-ка моего любимого, ты знаешь, Ларри 4B. Мне расслабиться надо, денек выдался дерьмовый.

Лиммит шел через главный инкубатор, лавируя между вилочными погрузчиками, сновавшими туда-сюда, чтобы перевезти очередное яйцо в морозильники ранчо. Он миновал одно из стойл – на двери было оттиснуто кодовое обозначение и мелом нацарапано «ЛЕОНА». Внутри на боку, словно сраженная какой-то немощью, валялась курица. Рядом слонялись в ленивом ожидании яйцевики и техники; одна женщина-техник бесстрастно обследовала огромную, раздутую изнутри клоаку. Солома под ногами техника промокла от крови Леоны: очевидно, в какой-то момент решили, что дальше менять ее на сухую – пустая трата времени.

– Гляди в оба, Кэл, – со смехом обратился к женщине-технику один из яйцевиков. – Не смей туда глубоко соваться, можешь застрять. К тому времени как вытащим, наверняка уже задохнешься.

Лиммит опустился на колени рядом с головой курицы. Красные лошадиные глаза сверкнули, узнав его, и затуманились опять.

– Бойно, – возник где-то в глубинах птичьего клюва смешанный с блевотными спазмами голос. – Осинь бойно.

– Знаю, что больно, – погладил ее по клюву Лиммит. – Не бойся, все будет в порядке.

Он поднял глаза и перехватил изумленный взгляд техника. Глаза Леоны закрылись, словно курица погрузилась в безмятежный детский сон.

Лиммит поднялся, посмотрел на женщину-техника на корточках за куриным туловищем.

– Как она? – бесстрастно спросил он.

– Она? – озадаченно повторила техник. – В смысле, курица? Ну, подыхает. Бластома. Ей не снести этого яйца живой. Даже если бы мы его вырезали по частям, ее внутри всю так порвало, что она не выживет. – Кроме того, – добавила она холодно, – она слишком старая, чтоб это имело смысл. Ей в любом случае считаные месяцы кладки оставались.

Техник выразительно пожала широкими плечами и отвернулась.

Он молча, свирепо зыркнул ей в удаляющуюся спину. Скотина ты тупая, – прошептал он беззвучно. Снова вскинул глаза и заметил, что какая-то женщина-яйцевик на него смотрит; узнав ее, он немедленно двинулся к выходу из стойла; ему в лицо от гнева бросилась кровь.

– Лиммит, погоди! – окликнула его яйцевичка.

Он лишь ускорил шаг. Леона позади в стойле застонала, потом завизжала; очередная конвульсия сотрясла ее массивное тело.

Яйцевичка догнала его у квартиры рядом с борделем.

– Привет, Джоан, – вынужденно проговорил Лиммит, не оборачиваясь.

– Я слышала, ты уезжаешь, – сказала девушка, глядя, как он поднимает с койки открытый чемоданчик.

– Да, это правда, – ответил Лиммит. Всматриваясь в пустой чемодан, он не мог придумать, что бы забрать с собой отсюда. Лиммит поднял глаза на книжную полку над кроватью, уставленную пожелтевшими книжками в мягких обложках; он откопал эту коллекцию в дюнах, там, где некогда располагался один из городских книжных магазинов. «Самая крупная подборка научной фантастики на всем Юго-Западе, – подумал Лиммит, пробегая взглядом по их потускневшим от времени обложкам. – А может, и во всем мире. Кому оно теперь надо?»

– И?

Он захлопнул пустой чемоданчик и развернулся к яйцевичке.

Ее широкое лицо с грубыми чертами выглядело ровно так же, как и шесть лет назад, когда они, окончив корпоративные курсы, вместе пришли на эту работу.

– Достаточно будет сказать, что мне наскучило это местечко.

Выражение обиды отразилось на ее лице.

– Нельзя было позволять, чтоб они тебя так достали, – произнесла она. – Они не тупые, у них просто нет времени, чтобы привязаться так же сильно, как ты…

Он презрительно фыркнул:

– О, ты мне будешь это говорить? Я же управляю этой лавкой, забыла? Я точно знаю, кто тут к чему привязан. И кстати, спасибо, что напомнила, пойду-ка Ларри 4B обработаю для Бонны Камминс.

Джоан мгновение стояла в молчании, понурив коротко стриженную голову, словно исследовала мыски своих рабочих ботинок.

– И это единственная причина, по которой ты уезжаешь? – негромко спросила она. – В смысле… не можешь выкинуть из головы, что всем вокруг известно, кто твой папочка, а?

Лиммит взглянул на нее, но не ответил.

– Ну, ты же понимаешь, – она смущенно переминалась с ноги на ногу и глотала слова, – э-э… ну, м-м… нечего тут стыдиться, ведь, эм-м-м, без него бы вообще не было Яйцефермы Финикс, ну правда…

Она взглянула на него с немым сочувствием.

– Что вынуждает тебя думать, будто я стыжусь своего отца?

– Ну, ты же понимаешь, ты принял фамилию матери и все такое.

– Просто потому, что она меня вырастила. Ни он, ни я к этому отношения не имели. Глупо было бы сейчас менять фамилию.

Она постояла еще некоторое время, молча глядя на него с грустью в глазах, потом развернулась и быстро вышла за дверь. Лиммит со вздохом открыл шкаф, где хранились запасы наркотиков и алкоголя на весь бордель, и проглотил, не запивая, две таблетки дорогущих амфетамин-аналогов, не потрудившись отметить в журнале сей факт. «Там, куда я направляюсь, – подумал он рассеянно, – такого добра полно. Недостачу я возмещу Бонне по почте».

Он сел на койку и уставился в пустоту.

«Без отца, – подумал он, – не было бы никакой Яйцефермы Финикс. Надо же, чем гордиться предлагаете. Одной из великого множества чудесных штуковин, которые нам оставил после себя Лестер Гэсс». В мыслях он окинул взглядом ангарообразные инкубаторы ранчо, в каждом стойле увидел огромную гороподобную курицу, несущую по одному яйцу в неделю, которое разрезали на части и перерабатывали в тысячи эрзац-блюд. Вместе с размерами ее тела увеличивались и размеры мозга. В результате курицы так отяжелели, что передвигаться самостоятельно уже не могли, но с интересом наблюдали и слушали все происходящее вокруг.

«И бордель, о да, – подумал Лиммит, – старик обо всем позаботился».

Почувствовав, как первая волна энергии от приема таблеток прокатывается по телу, он поднялся и покинул комнату. Ну, за работу, подумал он, пересекая коридор и направляясь к женской секции.

Он ввел Ларри 4B двойную дозу. Красные глазки пернатого наблюдали за действиями Лиммита с бессмысленным интересом. Сам Лиммит ощущал бо́льшую близость к несушкам, чем к другим обитателям борделя. У здешних животных размеры мозга все еще были недостаточны для самосознания или речи, хотя клювов им не удаляли, то есть освобождали от единственной проводимой на ранчо негенетической операции. Пару минут Лиммит смотрел, как начинает действовать наркотик. Когда Бонна оторвется от работы и заявится сюда, действие препарата как раз достигнет максимума.

Больше он не ввел наркотика ни одному петуху и ни одной курице. «Пускай теперь сами, всё сами, – думал он, возвращаясь в квартиру. – Или друг с другом развлекаются, что, впрочем, маловероятно; изначальный пункт устава Лестера Гэсса, предусматривавший штрафы за секс между сотрудниками, давно забыт, поскольку им и пользовались-то от силы пару раз».

У его квартиры стоял Джо Гунсква из КУВП.

– Готов сваливать? – поинтересовался он. По ангельскому личику Джо от улыбки проступили ямочки.

– Ну да, – коротко ответил Лиммит. Под действием амфетамин-аналога он сделался подозрительным.

– Ясно. – Джо Гунсква просиял. – Корпорация Увеличения Валовых Показателей лишь хотела бы попросить тебя еще об одной маленькой услуге напоследок. И, конечно, это дело конфиденциальное.

Он протянул Лиммиту большой черный чемодан.

– Вот, пожалуйста.

Лиммит принял чемодан и чуть не упал под его тяжестью.

– Твою мать, он же тонну весит!

– Ну, гм, ты понимаешь, что там. – Гунсква отступил на шаг и свел ладони вместе. Развернулся, оглядел комнату. – Ты уверен, что ничего не забыл? Обо всем позаботился?

Лиммит кивнул.

– Да тут немного.

Гунсква прокашлялся.

– Я так понимаю, – продолжил он, – что у тебя остались определенные… гм, штучки, не предназначенные для, эм-м, чужих глаз?

Он широким жестом указал на квартиру и бордель за нею.

– Да, – подтвердил Лиммит, – и хорошо, что ты напомнил. Придется отдать ключ от борделя Бонне Камминс.

Он вытащил ключ из кармана и посмотрел на него. Вспомнил теплые перья на груди, щекотку своих собственных волос о член. «Наверное, – подумалось ему, – стоило бы с ней проститься, если бы она все еще была способна меня понять».

– Нет, все в порядке, – ответил Гунсква, – я об этом позабочусь.

– А, ладно, – сказал он, опуская ключ обратно в карман, – все равно мне по дороге.

– Дай-ка ключ, – проговорил Гунсква. Лицо его вдруг разрумянилось и стало серьезным.

Лиммит смотрел на него некоторое время, пока внутри что-то не успокоилось.

– Не вопрос, – понимающим тоном протянул он. Выудил из кармана ключ и бросил его на подставленную ладонь Гунсквы. – Один раз не пидорас.

«Ну кто бы мог подумать? – размышлял Лиммит, пересекая первый этаж главного инкубатора и направляясь наружу, к ВПП, где его ждал грузовой самолет компании. – Кто бы мог подумать, что напыщенный уебан таким заинтересуется?»

Умирающая несушка вновь издала жалобный вопль и яростно дернулась на мокрой от крови подстилке.

По всему Лос-Анджелесу включались телевизоры. В округе Ориндж они уже работали.

На крыше здания появилась первая группа наемников. Когда они начинали восхождение по темным лестничным колодцам, закатное солнце еще виднелось, а теперь пропало, продолжив путь в Китай. Эдди Асуза, ориентируясь в свете звезд, пристегивал оружие и отдельный многолинзовый оптический прицел к поручню. Милч, наводчик и неофициальный хозяин вечеринки, приложился к пластиковой фляжке с мутной коричневой жидкостью – самогонкой, – потом передал малышу Моррису, который обессиленно привалился к стене шахты. Моррис был новичком, так что на него взвалили самый тяжелый груз.

– Готово, – возвестил Асуза и всмотрелся в главный окуляр прицела. Всего окуляров было два: первый, основной, служил для выцеливания почти сколь угодно малых мишеней, другой позволял вести параллельное наблюдение. Устройство разрабатывали для цэрэушных спецназовцев, привыкших все вопросы решать коллегиально.

– Но там сегодня тесновато, я скажу. Трудно будет хорошую мишень выцепить.

Милч отогнал Асузу от окуляра и осклабился:

– Наверно, – пробасил он, – не стану я сегодня ждать сероплащников, просто выцелю первую попавшуюся мишень, какая приглянется.

Он уже основательно накачался, но алкоголь, в свой черед, служил лишь буфером для других веществ, которые Милч по мере приближения урочного часа неспешно, растягивая удовольствие, вводил себе для лучшей концентрации; в обычных условиях они бы его уже прикончили, ну или по крайней мере обездвижили.

Наблюдая за его эрратическими движениями, Асуза размышлял, что в Крысином Городе мало вещей более омерзительных, чем алкоголь. Он-то сам предпочитал каинин в умеренных дозах; как и другие продукты потайных лабораторий доброго доктора Бетрича где-то в Голливудских холмах: это вещество побочных физических эффектов не имело, и его чисто психическое, почти духовное, воздействие ничем не маскировалось. «Но сегодня, – сказал себе Асуза (его рука почти бессознательно потянулась к внутреннему карману куртки), – ничего такого; звезда вечера может себе это позволить, аудитория тоже, а вот агент, на которого возложена обязанность убирать за ними дерьмо, – ни в коем случае».

С другого конца крыши донеслись звуки сильной рвоты. Для малыша Морриса, навьюченного, как ишак, эти шестьдесят с лишним этажей вкупе с непривычным алкоголем оказались не по зубам.

– Похоже, не слишком он пригоден к нашей тяжкой работе на дело революции, – сказал Асуза.

Милч пренебрежительно хмыкнул:

– Ну и отошли его к Страстотерпице.

Из мрака выскользнула Патти Ф. с нетронутой пластиковой фляжкой, на сей раз полной – вытащила из поклажи Морриса. Новая подружка Милча и, следовательно, неформальная хозяйка вечеринки. Она поставила фляжку на поручень и остановилась рядом с ним. Лицо ее, по мнению Асузы, выражало меньше, чем коровья морда.

– Хошь глянуть? – Милч предложил ей место у второго окуляра. Вместе они сфокусировали прицел на ярко освещенной улице далеко внизу. Не отнимая глаз от окуляра, Милч сгреб фляжку, отхлебнул из нее, поставил на место и неуклюже принялся поглаживать Патти по талии. Асузе было известно, что у него такая прелюдия. Позже, когда Милч сочтет себя готовым, он пробежится пальцами и по другим возбуждающим его местам.

– Присмотрела себе кого-нибудь? – спросил Милч, поворачивая селекторные диски.

– О да-а, вон красавчик, я бы его, или вот этого, или…

Асуза посмотрел вдаль над их головами, в сторону Интерфейса. С такого расстояния тот напоминал червя или змея, наполненного медленно разгорающимся светом и подвешенного близ края пустых полуразрушенных улиц и зданий, составлявшего, за вычетом уже полностью разрушенного трущобного района, Лос-Анджелес. Змей. Интересная метафора, подумал он, ведь, вопреки неизбежному функциональному цинизму, вечеринка имела и квазимистическое обоснование. Откуда-то из тьмы раздался слабый гортанный звук. Это храпел в отключке малыш Моррис. Асуза пошел на звук.

– Всего лишь счастливая шайка убийц, – сказал он темноте, отстегивая от лежащей пластом фигуры Морриса небольшой переносной телевизор и подключая его к одной из вездесущих розеток кабельной сети – живой нервной системы лос-анджелесского трупа. «Благословен будь Джон Мокс, – подумал он, – и его раздутое до размеров округа Ориндж эго – протянуть кабельное телевидение в трущобы даже вопреки тому, что шансы заполучить там новообращенных в свою секту были ничтожно малы». Он включил телевизор, и трапециевидный участок крыши озарился мягким серым сиянием.

– Сутенер, – сказал Лесли. Он его так и чуял: раз увидишь таких – потом отличаешь безошибочно. Лесли следил за фигурой с большим черным чемоданом, медленно движущейся им навстречу с другой стороны захламленного Интерфейса. Фигура смешалась с толпой.

– Он не местный. Может, из Нью-Йорка.

– А? – переспросила шлюха, державшая его за руку. Малышке было восемнадцать. В ЛА она заявилась неделю назад, на следующий день после своего дня рождения.

– Вон тот чувак, – сказал Лесли, указывая на худощавую фигуру, которая на миг вынырнула из толпы на противоположной стороне улицы.

– Он сутер?

– Ага, но не местный.

Она задумалась.

– А что он тут делает? – спросила шлюха. – Никто ж так далеко не летает, кроме больших шишек из КУВП и военных. Ты уверен, что он из Нью-Йорка?

Улыбаясь, он разглядывал тесные ряды книжек с иероглифами на стойке рядом с порнушечной лавкой. За их с девушкой спинами лениво извивался и подергивался Интерфейс. Яркие обложки, розовые, словно сладкие драже, привлекали его. «Как зелье, – подумал он, – разбавленное зелье, двумерное зелье». Мысль эту он счел вполне удовлетворительной.

– А откуда еще? – добродушно поддразнил он ее. – Разве что из Финикса?

– Ну ладно, пускай из Нью-Йорка, но что он здесь делает? – «По крайней мере, – подумала она, смотря на Лесли, – настроение у него хорошее. Такой длинной беседы у нас еще не бывало».

Лесли пожал плечами:

– Кто его знает? Я за ним наблюдал уже с десяток раз. Шляется вдоль Интерфейса. Похоже, ждет чего-то или кого-то. Важного. Если сутенеры на трансконтинентальных летать стали, значит, точняк что-нибудь готовится.

Вдруг он задумался, но никак не мог подобрать нужных слов, чтобы описать ощущение присутствия прежде недоступных уровней сутенерства за этим первым барьером, который он, со всем пылом восемнадцати лет, пытался преодолеть. Он задумался, догадывается ли девушка, что она у него первая.

Она прижалась лицом к рукаву его кожанки.

– И что, это меняет планы?

На миг обложки журналов перед ним ослепительно вспыхнули: светившие резким химическим светом фонари вдоль Интерфейса испытали скачок напряжения.

– Ой, бля, нужен кто-нибудь покруче этого мудака, чтоб я переменил свои планы. Когда откроются ворота и доктор Аддер выкатит свою машинку, нужно стоять точно в определенном месте. Если все правильно устроить, будет у тебя работка, которой все шлюхи на улице обзавидуются.

Его голос взлетел и упал на несколько октав.

– А разве тебе не этого надо? А? Для твоего лучшего друга?

На кожаном рукаве возникла круглая, точно чернильная, слеза. Девушка потупилась, спрятав лицо.

– Я… мне все еще немного страшно, – уставясь на свои стройные бледные ноги, сдавленно пробормотала она.

– Не переживай, – сказал он, отвернулся от стеллажей порнушечной лавки и потащил ее, взяв за голую руку, дальше в толпу. Он чувствовал нарастающее внутри приятное напряжение. «Словно, – подумалось ему, – я уверен, что сегодня вечером точно это сделаю. Мой великий прорыв». Лос-анджелесский сутер способен преобразить двумерные фантазии в это. В девичью руку, что касается его руки.

За их спинами лысый коротышка в порнушечной лавке включил небольшой телевизор, висевший над кассовым аппаратом. Девушка, оглядываясь, четко различала светящийся через дверь лавки серый экран, и лишь проходящие по тротуару фигуры время от времени заслоняли его.

С воздуха Лиммиту казалось, что округ Ориндж и Лос-Анджелес медленно пылают в последних красных лучах заходящего солнца, точно раскаленные уголья. Сидя рядом с пилотом, безумно ухмылявшейся девушкой с именем «ЭЛИС» на груди, он вполуха слушал ее пояснения и наблюдал, как приближается земля.

Округ Ориндж, по впечатлению, составляли случайно разбросанные пирамиды разной высоты, но все как одна – внушительные даже на расстоянии. «Жилые комплексы», – пояснила летчица. Их окружали остатки тех пригородов и городов, каким пока удалось устоять перед распадом и растительностью холмов, что упорно захватывала все вокруг. К северу тянулись прямоугольные промзоны, что казались гротескно маленькими рядом с пирамидами; Элис объяснила, что бóльшая часть производств теперь располагалась под землей. Она указала на маленький аэродром, куда они держали путь.

Лос-Анджелес накатывал на округ Ориндж, словно лавина. «Словно раковая опухоль», – подумалось ошеломленному этим горизонтальным напором Лиммиту. Отсутствие явной планировки придавало раскинувшемуся внизу городу сходство с сорными зарослями. Последний луч солнца выцвел до фиолетового и погас. Следом погасли сложные переплетенные очертания скученных вместе улиц и зданий Лос-Анджелеса, а по мере наступления темноты их сменила некая плотная черная коагулирующая жидкость. В северных районах мертвого города вспыхнули маленькие, почти неразличимые огоньки. У южного края, на самой границе темной массы, загорелась узкая полоса искусственного света.

– Вот Интерфейс, – кивнула на полосу летчица и снова ухмыльнулась: – Надеюсь, там вы найдете то, что ищете.

Лиммит промолчал, пытаясь оценить расстояние от аэродрома в промзоне округа Ориндж до другой, почти параллельной, светоносной полосы.

– Вы не переживайте, – летчица прочла его мысли. Самолет пошел на снижение вместе с людьми и яйцами. – Нет смысла торопиться.

Она была права. Близ ВПП слонялся унылый юнец, один из множества себе подобных; когда Лиммит вытащил из рулончика сбережений купюру и вручил ему, парень отвез новоприбывшего и черный чемодан к ближнему краю Интерфейса и высадил там, не проронив ни слова. После чего с шумом укатился к оставшейся позади границе округа Ориндж за новыми пассажирами, если такие появятся.

С тех пор прошло больше часа; скорее даже около двух, рассудил Лиммит, глянув на свои часы. Он коротал время, медленно прохаживаясь по тротуарам вдоль Интерфейса и порой позволяя толпе нести себя. Сперва он привлек внимание десятков других парней, не таких унылых, как первый; ему стали наперебой предлагать таблетки, капсулы и пробирки с незнакомыми веществами. Все предложения Лиммит отклонял, крепко сжимая одной рукой чемодан, а другой – рулончик купюр в кармане, пока барыги наконец не отстали и не ушли.

Шлюхи – другое дело. Их пустые лица и резкие, неестественные глаза сутенеров будто насквозь пронизывали его, дожидаясь, подойдет ли он, как другие клиенты, или пройдет мимо. Лиммит, испытывая нарастающее смущение, прошел мимо. «Ампутантки», – решил он, искоса оглядев одну из них; похоже, почти у половины чего-нибудь не хватает. Руки или ноги, или того и другого, или еще чего-то. Он с изумлением и омерзением наблюдал, как безногая проститутка появилась из двери развалюхи ниже по улице и под пристальным взором одного из старших и лучше одетых сутенеров начала пробираться сквозь толпу.

«Господи, – подумалось Лиммиту, – что тут происходит? Они кто, инвалиды войны? И как их много…» Впрочем, с теми, кто был без увечий, тоже что-то не так; было в них нечто неуловимое, роднившее с искалеченными сестрами. Еще удивительнее показалось Лиммиту другое: ампутантки, похоже, пользовались большим спросом.

Осознав увиденное, Лиммит пришел к выводу, что Интерфейс – это бесчисленные лавки с порнухой и салоны (такое впечатление, что, кроме сутенеров и шлюх, тут вообще никто не работал); раскиданные там и сям мрачные здания, где шлюхи исчезали, подыскав себе клиентов. Тут же примостился единственный неимоверно грязный киоск по продаже гамбургеров и тако, щеголявший неоновой вывеской «ГОРЯЧЕНЬКОЕ ДЕРЬМО ОТ ГАРРИ» (Лиммит счел это потугой на юмор, хотя у него не возникло желания проверять, насколько извращенными в действительности окажутся лос-анджелесские нравы). Лиммит заметил пришельцев из округа Ориндж, в основном особей мужского пола. Они составляли половину встречавшихся ему людей. Тут же Лиммит увидел и нескольких полицейских в униформе, но, как ему показалось, те ничего не делали, просто стояли и смотрели по сторонам. Никакого транспорта на улице не имелось, кроме драндулетов, неустанно извергавших все новые полчища зевак. Движение здесь было такое плотное, что не оставалось иного выхода, кроме как перемещаться пешком.

«И еще одна деталь, – подумал Лиммит, задержав взгляд на рассекавших слой мусора на тротуаре мысках своих ботинок, – еще одна деталь, отлично выражающая всю суть Интерфейса». При этой мысли по коже у него пробежали мурашки. Черные кованые ворота – точно в середине северной стороны улицы. Именно на них указал ему какой-то старик, когда Лиммит, только приехав сюда, спросил, где можно найти доктора Аддера.

Но больше старик ничего сказать не успел, тут же появился пузатый юноша в сером плаще и, выхватив из стопки под мышкой листовку, сунул им в руки.

– Вот, – проговорил он унылым монотонным голосом. – Вот ваше спасение.

– Иди к черту, – огрызнулся старик, отталкивая протянутую руку.

– Сам иди, – пробормотал распространитель листовок, точно приняв какое-то трудное внутреннее решение. После этого он обрушил всю стопку своих брошюр на голову старика, повалив того на тротуар, развернулся и удрал в толпу.

– Что это было? – спросил Лиммит, поднимая старика на ноги.

Тот фыркнул:

– А, уличный сектант. Это пацанята гребаного Джона Мокса. Мессеры.

Лиммит задумался.

– А они всегда себя так ведут?

– А, забудь. – Старик крепко вцепился в его руку. – А ты про доктора Аддера спрашивал. Зачем он тебе?

Лиммит инстинктивно стиснул ручку чемодана, но не придумал ответа, и старик заговорил снова:

– Про него много всяких гадостей рассказывают, и про то, чем он занят, тоже. Можешь мне поверить, мальчик, я рулил этой улицей, когда Аддера еще в проекте не было. Даже Интерфейсом она тогда еще не звалась. Ты мне можешь доверять. Это я воздвиг те кованые ворота, для своих целей. Так что послушай меня и сэкономь денежки.

Лиммит не понимал, как реагировать, но исхитрился освободиться от хватки.

– Стой! – завизжал ему вслед старикан. – Я знаю, чего ты хочешь! От Аддера ты этой херни не получишь!

Он попытался догнать Лиммита, но равнодушная толпа затерла старика.

С той поры Лиммит успел намотать десяток кругов по улице близ черных кованых ворот, на которые указал ему старик. За воротами имелся небольшой дворик с парой засохших декоративных растений в кадках и устройством, в котором Лиммит, напрягшись, узнал фантасмагорически переделанный мотоцикл. Еще дальше виднелась входная дверь здания, служившего доктору Аддеру резиденцией и офисом одновременно. Лиммит с черным чемоданом в руках преодолел неблизкое расстояние от Финикса, чтобы повидаться с этим человеком.

«Но как?» – размышлял Лиммит, смотря поверх кованых ворот. Гребаный придурок Гунсква и его идиотские планы! На воротах висел замок размером с небольшую картофелину. Ни кнопок, ни других способов отпереть их Лиммит не заметил. «Как прикажете связаться с хозяином? – с грустью подумал он, но саркастическая нотка пропала зря. – Господи, я ведь даже не знаю, кто такой этот доктор Аддер и чем он занимается!» Загадка, полный мрак и неизвестность стояли за этим именем. С каждым новым кругом кованые черные ворота представлялись ему все более высокими и зловещими. Прибавить к ним ампутанток, странного старикана-балабола и весь остальной Интерфейс, так и, право, пожалеешь, что из Финикса приперся.

«Ну уж нет, – подумал он мрачно, – я бы там медленно задохнулся. Даже в здешнем странном месте у меня может оказаться достаточно денег». Он покосился на чемодан, взвесил его на руке и слегка воспрянул духом: «Как знать, может, со временем мне тут даже понравится».

Он бросил взгляд на улицу и заметил, как на него лениво посматривают шлюха с сутенером. В отличие от многих рабочих Яйцефермы Финикс, Лиммит мог похвастаться сексуальным опытом, выходившим за пределы корпоративного борделя. Пылкая, оставляющая чувство вины интрижка с Джоан в университете (Джоан уже тогда была полновата) – и более приятные воспоминания о кратком периоде службы в армии Юго-Запада.

«Да вашу ж мать, – размышлял Лиммит, перелистывая купюры в кармане, – это ведь ЛА… Ага, вон у той вроде бы все конечности на месте, пускай на лице такое же коровье пустотное выражение, как, по впечатлению, у всех здешних проституток». Он двинулся к ней через толпу. «Как знать, – подумал он, – вдруг меня это встряхнет. Может, в ЛА всем приходится заново вишенку распробовать. Издержки бизнеса. После нее, – загадал он, – я буду как один из них, как местный, и узнаю, как пробраться к доктору Аддеру».

Наверху, в обшарпанной комнатке, куда она его отвела после того, как Лиммит отсчитал несколько купюр ее «дружку», на письменном столике стоял небольшой телевизор. Шлюха включила его. Кроме телевизора, из предметов интерьера присутствовала только большая кровать, словно бы замороженная на полпути к окончательной дезинтеграции. Лиммит присел на край – кровать была мягкая, как жировая ткань, лишенная даже намека на упругость. В сером свете телеэкрана кожа девушки проявлялась сегмент за сегментом. Ее рассеянная бездумная полуулыбка будто отражала призрачную люминесценцию ящика. Спектр этого света был неполон, так что соски казались темными, как монеты. Все точно во сне, думал Лиммит, наблюдая за движениями ее озаренного телевизором тела. Двигалась она словно в замедленном повторе, со скоростью вдвое меньше реальной. Темные гротоподобные пространства комнатушки внушали ему странное удовлетворение.

Заскучав, доктор Аддер стал наблюдать, как его коротышка Паццо чистит хирургическим скальпелем под ногтями. Внезапно он сообразил, каким именно скальпелем воспользовался Паццо, и потянулся через стол отобрать инструмент у старшего ассистента.

– Еще раз так сделаешь, – сказал Аддер, возвращая инструмент на столик, – и я тебе толстую кишку вырежу, помяни мое слово.

Он сложил руки на столе рядом со скальпелем, отстраненно порадовавшись произведенному эффекту. Они сами как инструменты, подумалось ему, как режущие кромки. Узкие и угловатые. Его лицо и тело выглядели аналогично.

– Да что ты взъелся за этот ножик? – раздраженно огрызнулся Паццо. Они сидели в главном офисе Аддера.

– Это тебе не просто ножик, идиот. К тому же я к нему, можно сказать, питаю сентиментальную привязанность.

Паццо фыркнул:

– Не надо на мне злость вымещать. Не был бы ты так крут на руку, не нужно было бы сейчас и дожидаться битый час, пока та машинка в задней лабе разогреется.

Аддер хищно ухмыльнулся:

– Придурок, таких больше не делают! Эта машинка уникальна.

Он остался доволен сказанным, потому что Паццо протянул:

– Ладно, ладно, сдаюсь.

Разговор утрачивал остатки смысла: Паццо казалось, что накатывающая на него усталость растягивала и длила промежуток, после которого в операционной все снова должно быть готово. Как Аддер это делает? Он задумался о синих капсулах аналог-амфетаминов, коих за последнюю пару дней он принял несколько горстей, лишь бы поспевать за Аддером. Паццо чувствовал не просто усталость – полное выгорание. Его точно высосали досуха. Он поднялся и подошел к окну.

– Слышь? – проговорил он, глядя поверх черных кованых ворот на окутанный ночью Интерфейс. – Ты ни за что не догадаешься, кто пришел.

– Ой, бля, – с отвращением отозвался Аддер, успевший водрузить ботинки на стол в том месте, где раньше лежал скальпель. Речь могла идти только об одном человеке. – Эта мне заноза в заднице… – Он взвесил скальпель на ладони, вытянул руку и вонзил его в край столешницы. – Надо было мне дважды подумать и забить на него со всем баблом. Нужны мне потом побочки? – Он мечтательно начертил указательным пальцем прямой угол между лезвием и столешницей. Паццо в стиле Чарли Чаплина изобразил пантомиму, выворачивая пустые карманы.

– Да, – вздохнул Аддер. – Что ж, спускайся и приведи его.

«Мои старые клоунские трюки, – подумал Паццо, устало спускаясь по лестнице, – и старые извраты Аддера. Сил моих больше нету».

Аддер спустил ноги со стола и стряхнул с одежды несколько крошек. Скатал в шарик несколько грязных упаковок от разовых обедов с эмблемой «ГАРРИ» и зашвырнул их через комнату. Он был аккуратист на работе, но в том, что не касалось хирургии, допускал вольности, коробившие всех, кроме свыкшегося с этим Паццо. Там и сям из гор маленького и большого мусора, высотой временами по щиколотку, торчали пустые бутылки, стопки пожелтевших иероглифических журналов и предметы, вовсе не поддающиеся опознаванию. Черно-белые фото работ Аддера на манер каталога были криво прикреплены к стенам. В действительности здешний беспорядок нес в себе элемент тонкого расчета; Аддер намеревался таким образом имитировать архетип не то берлоги древнего татушника, не то абортария, не то вовсе какой-нибудь забытой богом дыры. Ему нравилось унижать по мелочам своих клиентов.

Вернулся Паццо, эскортируя широкоплечего человека в военном мундире. Вид у обладателя мундира был обмякший и полумертвый, как если бы лицевые мускулы под кожей поочередно рассекали ножом. Аддер узнал симптомы каининовой ломки.

– Добрый вечер, генерал, – произнес он.

Генерал плюхнулся в кресло напротив Аддера, словно в его теле не осталось ни единой целой кости.

– Я принес… – выговорил он. – Половину того, что просите. Я… У меня больше нет денег.

Аддер пожал плечами:

– Как вам будет удобнее. Можете вообще не платить. Полная цена или ничего.

Генерала прошиб пот. Кресло, в котором он сидел, пропиталось нервическим потом многих сотен клиентов Аддера.

– Послушай, – перешел он в атаку, – не смей шутить с Романцей. Я знаю, чего хочу, и я получаю, что мне нужно. Ты пожалеешь.

Нижняя губа его отвисла и раздулась, словно обожженная; соленый пот с серых щек собирался на ней.

Аддер питал патрицианское омерзение к мелодрамам в реальной жизни. Подмигнув подпиравшему дверной косяк Паццо, он наставил большой палец на генерала.

– Надо же, какой крутой, – произнес он.

Паццо, храня странно бесстрастное выражение, сложил колечко из левых большого и указательного пальцев и начал в ритме механизма тыкать сквозь него указательным пальцем правой руки.

Свиные глазки генерала дергались, взгляд перебегал с одного насмешника на другого.

– Гребаные панки!

– Э нет, – сказал Аддер, – так дело не пойдет.

Понемногу вживаясь в роль, он упер ладони в столешницу и подался к генералу так, что их лица оказались разделены всего парой дюймов.

– Размажь его! – внезапно крикнул Паццо от двери. Аддер, удивленный и на мгновение озадаченный, вскинул голову и посмотрел на него, но тут же вернулся к генералу.

– У меня достаточно клиентов, – сказал Аддер с театральной усмешкой, – чтобы договориться с людьми, которые надерут тебе задницу. Честно говоря… – он воздел скальпель, – мне бы стоило просто раскроить тебя сейчас, а потом дать соскользнуть с лезвия. Это можно сделать.

– Скажи ему, – снова влез Паццо. – Покажи ему, что в старые игры от переизбытка гормонов можно играть и на пару. Ты же достаточно старых фильмов у Бетрича смотрел.

– Да заткнешься ты или нет? – Аддер гневно повернулся к Паццо, его лицо было похоже на лезвие ножа. «Что это с ним, в самом деле?» – явилась раздраженная мысль. Он снова повернулся к генералу, чувствуя, однако, что настроение его меняется и эффект уже не тот.

– Хочешь ее? – спросил он. – Ты знаешь, сколько это будет стоить.

Слова показались ему самому глупыми. «Паццо прав, – подумал Аддер, – все как в старом глупом кино».

Романца, самое странное, словно и не замечал вмешательства Паццо. Лицо генерала хранило застывшее выражение – перед ним будто внезапно возник какой-то крупный хищник. Трясущимися руками генерал извлек из кармана плаща серебряную шкатулочку, оттуда выудил красную таблетку и проглотил ее. Аддер следил за медленным, натужным спуском таблетки по его покрытой жировыми складками глотке.

– Аддер, – прошептал генерал, – ну пожалуйста.

Бледные тупые пальцы зашарили по редким волосам на макушке.

– Я не смогу собрать столько денег, ты знаешь. Но у меня… ты знаешь, у меня…

Он осекся. Многочисленные подбородки затряслись в приступе детского плача.

Всегда этим заканчивается, размышлял Аддер. Гребаный самовлюбленный говнюк ломается. Он повидал более чем достаточно таких вот чуваков с яйцами крупнее мозгов и сформулировал общие закономерности их поведения. Он мог предсказать точный момент их личностного слома с превосходной точностью, спрогнозировать мгновения, когда с них будут слетать напыщенность, юморок, самолюбие, а вскоре – и деньги. Вскорости они готовы будут что угодно ему отдать за исполнение желания, на котором зациклились. Генерал Романца даже среди них проявлял себя слабаком, а пристрастие к различным наркотикам лишь ускорило процесс. Точка слома стремительно приближалась.

Аддер понимал, что делать дальше. Нужно было поскорее обчистить генерала до нитки. Достичь определенной скорости, которая позволит содрать с него почти все жировые прослойки.

– Не переживай, генерал, дружище. – Аддер поднялся из своего кресла. Ему снова стало хорошо на душе. Но все равно, подумал он, Паццо за такие кунштюки причитается основательная взбучка. Он двинулся к большому пыльному телевизору в углу и включил его. В комнату упал серый прямоугольник света. «Пока в операционной все подготовлю, – подумал он, – вполне сойдет и проповедь старины Мокса». Он остановился, проходя мимо генерала, и потрепал того по трясущемуся плечу.

– Я не сомневаюсь, – продолжил он сочувственно, – что в скором времени мы найдем устраивающее нас обоих решение твоих финансовых трудностей. Решение, которым мы оба останемся очень довольны. Вот увидишь.

Лиммит слышал долетавшие сквозь стены шумы счастливого или, чаще, ожесточенного совокупления. Он стоял у покрытого слоями грязи окна шлюхиной комнаты и глядел на суету Интерфейса внизу. «Выхода нет, – подумал он в отчаянии. – По крайней мере – не этой ночью».

– Прости, – снова донеслось сзади. Голос прозвучал жалко, словно признание вины. Лиммит отвернулся от окна и пошел обратно к кровати.

– Да ладно, – сказал он, тронув ее за плечо, – все в порядке.

Теперь, когда коровья пассивность с нее спала, девушка показалась ему красивей прежнего.

– Это не твоя вина.

Его взгляд скользнул по маленьким упругим грудям, плоскому мальчишескому животу… и, не удержавшись, метнулся ниже, между бедер и раскинутых по койке без намека на изящество ног. Зрелище, впервые открывшееся ему там, вынудило опрометью выскочить из постели и метнуться через комнату к окну, у которого он и остался стоять, глядя невидящими глазами в ночь, потея и пытаясь сладить с неожиданным приступом страха и омерзения.

Он вспомнил, как девушка закончила отработанные движения танца – спустя считаные секунды после этого сдавленный смех из динамиков маленького телевизора куда-то отдалился и приглушился, Лиммит шагнул к постели, держа руки на пряжке ремня, склонился над девушкой, терпеливо лежащей в горизонтальном положении, и обнаружил, что трепещущая под ним вагина модифицирована и переделана почти до неузнаваемости. Лепестки плоти, налитые истинной или показной страстью, покраснели и стали изгибаться под его взглядом. Барочные сокращения пассивно подставленной вульвы. Новые и новые части увеличенных гениталий постепенно проявлялись из пещеры матки, как влажные морские растения. Эффект получался неописуемый; Лиммиту почудилось, что он сейчас потеряет сознание и провалится туда, но в последний момент, ловя ртом воздух, он успел отскочить и спасся бегством к окну.

Девушка лежала теперь на боку, уныло глядя на него, и явно никак не могла взять в толк, что случилось. Лиммит, продолжая внутренне дрожать, но уже понемногу контролируя себя, вновь смотрел на нее. Какие проявления похоти призваны удовлетворить эти органы, какие извращенные страсти разбередить? Он и представить себе не мог. Но понял, что в Лос-Анджелесе много такого, о чем он даже не догадывался.

Исследуя ее тело, он наткнулся на точку, где в (может быть, не слишком отдаленном) прошлом находились лобковые волосы; на небольшую круглую татуировку внизу живота. Он видел аналогичные метки на культяпках уличных ампутанток, но не присматривался внимательно. Любительский, исполненный в почти детской манере мультяшный рисунок змеиной скалящейся морды. Он все понял и слегка потрогал татуировку.

– Его торговая марка? – спросил он.

Шлюха поняла, о ком речь. И покачала головой.

– Девочки сами это делают, – ответила она, – после операций. Шариковой пастой и иглой.

Лиммит медленно кивнул. Все сходится: модифицированные гениталии выглядели результатом чрезвычайно профессиональной работы, такой мастерской, что грубый рисунок змеиной головы, конечно, в общую картинку не встраивается. «Профессиональная работа, – подумал он. – Значит, вот чем занимается доктор Аддер. Меня от этого блевать тянет, и я с ним должен работать? Немыслимо».

И как сообразил Лиммит, это еще не все, а значит, самое скверное впереди.

Но что именно? Он порылся в памяти, доискиваясь какого-нибудь замеченного на улице, но не понятого тогда ключа, перебирая в мозгу болтовню чокнутого старикана, что угодно, имевшее бы отношение к увиденному у этой девчонки между ног.

«Наверное, я просто это чувствую, – сказал себе Лиммит. – Я чего-то еще не знаю про доктора Аддера. Но даже если больше секретов не обнаружится, Лос-Анджелес и без них вызывает у меня дрожь».

Он снова окинул взглядом девушку, потом отвернулся. Почему они с ней так поступили? Почему они все с собой так поступают? С тем же успехом можно задавать вопросы леммингам или волнам прибоя. Морские волны, животные волны, людские волны; мотивация шлюх также была по-океански бездонна. Он все равно задал вопрос и убедился в правоте своих предположений. Девушка лишь грустно усмехнулась и покачала головой.

Не было смысла дольше здесь задерживаться, оттягивая неизбежное. Он достал очередную банкноту от стремительно худеющего рулончика, засунул ее в небрежно сваленные на краю койки вещи, подцепил черный чемодан с пола и вышел навстречу коридорной тьме. Дверь захлопнулась, унося с собой последнее впечатление от девушки, столь уязвимой перед ровным плоским сиянием телеэкрана.

Выскочив из непроглядной тьмы лестничного колодца на слабо озаренную лампами и звездами крышу, Асуза застегнул ширинку. «Надеюсь, проблем не будет, – подумал он, обводя взглядом в поисках Милча скопище теней вечеринки. – Не нужно было его оставлять, не в такое время…» Чертыхаясь сквозь зубы, он начал протискиваться сквозь толпу, мимо потных тел и раскрасневшихся лиц.

Худшие опасения подтвердились, когда он достиг поручня. Милч стоял рядом, утвердив на поручне ствол и прицел, а Патти Ф. валялась в нескольких ярдах поодаль, с широко распахнутыми от ужаса, как у дикого зверька, глазами. Асуза заподозрил, что Милч ее туда отшвырнул. Вокруг узким полумесяцем выстроилась группка зевак, но их настроение явно было подпорчено.

– Где ты, блин, ошивался? – гаркнул Милч на Асузу. Он уже успел протрезветь. Лицо его полыхало сложной смесью гнева с чем-то трудноразличимым.

– Трахался, – брякнул Асуза, не раздумывая. Он не солгал. Одно из преимуществ, даруемых почти интимным статусом неотрывного порученца Милча, заключалось в сопричастии его бешеной харизме. Истинным же объектом поклонения обитателей Крысиного Города, мужчин и женщин, был доктор Аддер. Асуза это понял пару лет назад, когда сам очутился в трущобах. Однако Милч и еще пара-тройка наводчиков его ранга обладали известностью если и меньшей, то ненамного.

– Потаскун ты безмозглый, – бросил ядовито Милч. – Ты мне эту сучку подсунул, так?

Он указал на Патти Ф. Это было не так, но Асуза почел за лучшее не спорить.

– И что с ней не так?

– Глаза разуй, членосос хренов. Глаза разуй. Вон.

Асуза проследил направление трясущегося указательного пальца Милча. Патти Ф. с немым омерзением глядела на них.

– В чем проблема? – повторил Асуза раздраженно.

– Кольцо. Ее кольцо. На ее гребаной лапе.

– Кольцо? Всего-то? Господи Иисусе, да тут у распоследней чиксы кольца в носу, киске, даже в сосках пирсинг. Что в нем такого особенного?

Милч тяжело задышал. Он был на грани срыва.

– Это, – прошептал он яростно, – мое старое кольцо. – Слова хлынули у него изо рта: – Буэна-Мариконе, округ Ориндж. Мой старый перстень из колледжа.

Асуза взглянул в бешеные глаза Милча и озадаченно подумал: «Ни за что мне этого чувака не просчитать, ни за что. Как у него, блин, вообще мозги работают? Интересно, что бы сказали о нем сейчас старые преподы общественных наук из универа, если б увидели стоящим так, с пушкой в руке? Реагирует ли сфинктер Милча на телепроповедь Джона Мокса? Да етить вашу мать, может, ночь еще и получится спасти». Он подозвал двух других верных ординарцев Милча и указал им на Патти Ф.:

– Избавьтесь от нее, – велел он. Они уволокли ее, и Асуза даже не обернулся.

Он продолжал изучать присутствующих. Милчу теперь нужна другая телка в наводчицы, чтоб помогла спустить курок. Лучше бы свеженькая, чтобы выбросить из головы эту дуру Патти Ф. Но, впрочем, подумал Асуза, именно так и выбрали саму Патти Ф. Он увидел девчонку, с которой только что перепихнулся на лестнице, выволок ее из толпы и потащил за руку к поручню.

Наверное, размышлял Асуза отстраненно, наблюдая, как Милч жарит незнакомку, хорошо быть таким простым и талантливым, так быстро исцеляться и забывать беды. Милч не знает, что такое муки ответственности. Ну ладно. Он бросил взгляд на экран переносного телевизора – оттуда продолжали нестись шепотки и смешки. Вскоре появится Мокс. Лучшее время для стрельбы. Он вытащил из кармана куртки неожиданно тяжелую для своих размеров картонную коробочку (рядом возбужденно всколыхнулись гости вечеринки) и откинул крышку, явив свету массивную, украшенную причудливой нарезкой пулю очень крупного калибра.

«Жаль, что жизнь не похожа на фантастический роман», – подумал Лиммит, вновь медленно, не без трудностей, пробираясь в толпе. Ему вспомнилась теперь утраченная навеки коллекция на полках над койкой в Финиксе. Если бы у местных была привычка сидеть и болтать, обмениваясь секретами или даже хорошо известными сведениями о жизни их социума… инфодамп – так это называлось в рецензиях одного из потрепанных старых журналов коллекции Лиммита.

Так преподносят читателям детали сеттинга неопытные авторы, которым недосуг освоить инструменты посложнее. В действительности такого никогда не бывает: основы общественной жизни остаются неозвученными, их нужно прожить, испытать на своей шкуре. «Не стоит ждать никаких вспомогательных инфодампов, – подумал Лиммит. – Никто не возьмется любезно открыть мне глаза на тайную сторону жизни ЛА. Никто не поделится информацией о докторе Аддере. И это охеренно скверно».

Он остановился на краю тротуара. Тут движение редело – близился дальний край Интерфейса. Темные здания Лос-Анджелеса громоздились поодаль от неоновых огней. Тяжесть черного чемодана, что оттягивал руку, становилась давящей. Нет нужды торопиться к доктору Аддеру, по крайней мере, в этот момент Лиммит даже не мог придумать, как к нему попасть. «Мне страшно, – подумал Лиммит. – Мне надо промочить горло. В ЛА вообще алкоголь водится?»

О чудо! Ему в глаза бросился мигающий неоновый знак: «БАР». Над дверью самого последнего здания, у самого края освещенной полосы. Он поспешил туда, прямиком к барной стойке. Он смутно помнил, как выглядел бар – затемненное пространство со множеством круглых столиков, за которыми сидели люди.

Высосав половину коричневой кислой жидкости, выданной барменом в обмен на очередную купюру из его рулончика, Лиммит оглянулся через плечо в попытке внимательнее рассмотреть других посетителей. «Господи», – только и подумал он, еще раз взглянув на остаток пойла. Там, на Яйцеферме Финикс, имелся один-единственный бар, и принадлежал он компании. За неимением оных, плохих баров в Финиксе не было, и попасть в них было невозможно. Но даже и будь этот бар, где сейчас сидел Лиммит, единственным в ЛА, все равно его не стоило бы выбирать.

Он еще раз огляделся в надежде, что зрение, привыкавшее к сумраку, его обмануло. Но нет. За столиками яблоку негде было упасть. Все посетители походили друг на друга, как близнецы. Десятки, даже сотни одинаковых сероплащников, близнецов распространителя брошюр, который повалил на землю того старика. Все они основательно надрались и взирали на Лиммита немигающими, полными ненависти глазами.

Лиммит глянул в пустое, равнодушное лицо бармена, потом покосился на дверь, через которую вошел. Расстояние до выхода теперь казалось ему очень большим, а коридор между столиками – очень узким. «Как правильней себя вести, чтобы мне морду не набили – оставаться на месте или пробиваться наружу?» Впрочем, в таких местах исход обычно один.

– Повторите моему другу, – прозвучал рядом незнакомый голос. Лиммит в этот момент мрачно созерцал опустевший стакан. Обладатель голоса похлопал его по плечам. – И мне.

Лиммит удивленно вскинул голову и увидел ухмылявшегося коротышку на соседнем стуле.

– Э-э… – промямлил он. – Спасибо, не нужно.

Коротышка был без серого плаща. Он что, спятил?

– Я как раз собирался уходить, – добавил Лиммит.

– Чушь, – заявил незнакомец. Бармен наполнил два стакана. – Если попытаешься уйти без меня, тебе черепушку раскроят в два счета.

– А что, здесь безопаснее?

Коротышка пожал плечами:

– Как ты уже понял, пока ты со мной, то да. Среди мессеров распространено мнение, что я порученец снайперов Крысиного Города. Они уверены, что если тронут меня, то кто-нибудь из их шайки-лейки попадет на прицел следующим. Конечно, они ошибаются, но, покуда так думают, я в безопасности – и все, кто со мной. Кстати, я – Друа.

– Крысиный Город? – с сомнением пробормотал Лиммит себе под нос. – Снайперы?

Зловещее начало. Он быстро приложился ко второму стакану и выхлестал половину. Если это инфодамп, долгонько же пришлось его дожидаться.

– Тебе это может показаться забавным, – проговорил он, – но я был бы очень благодарен за разъяснения. Я тут новенький.

Ухмылка Друа сделалась шире.

– Я в курсе, – сказал он и широко взмахнул рукой, показав на север. – Там Крысиный Город. Все эти опустевшие трущобы и офисные кварталы за Интерфейсом. Это и есть ЛА. Барыги и сутенеры, которых ты тут мог видеть, как правило, живут здесь же, в домах вдоль улицы. Другие, если так можно выразиться, склонны к более решительным действиям, – там. Два психотипа, маньяки и депрессушники. Реальные депрессушники – они обычно так трусят, что могут только сидеть по своим лачугам да в панике озираться. Лос-Анджелес – настоящая фабрика психов. За ними присматривает чувиха по кличке Страстотерпица – провалиться мне на этом месте, если я знаю, откуда она взялась. Добывает им прокорм и, когда повезет, лекарства. Они из нее жизненную энергию сосут, в общем-то. Маньяки в основном обретаются на крышах заброшенных офисных небоскребов и охотятся на мессеров там и сям из старого оружия цэрэушного спецназа, которое натырили по складам.

Он пригубил из своего стакана.

– Мессеры, – повторил Лиммит. – Кто они?

Друа помотал головой.

– Шелупонь всякая. Видеоцерковь Моральных Сил, если точнее. Маленькие евангелисты Джона Мокса – он каждый вечер по телику проповедует. Большая шишка в совете директоров КУВП округа Ориндж. В ЛА почти все ненавидят Мокса, но смотрят – чисто выплеснуть раздражение. Некоторые типы, из самых гиперактивных, отыгрываются на его сероплащниках.

– Скажи мне вот что, – произнес Лиммит непослушным и неуклюжим от алкоголя языком, – они когда-нибудь промахиваются?

– Пока ни разу.

– Тогда снаружи, наверное, безопасней.

– Это чисто теоретический вопрос, потому как я выходить еще не собираюсь. Почему бы тебе тоже не задержаться и не ответить на парочку моих вопросов?

– А с какой стати?

Ухмылка Друа стала совсем неприятной.

– Ну, скажем так, ты мой должник. Ведь я знаю, что у тебя в чемодане.

Лиммит пару секунд обдумывал его слова. «Вот же ж мудак Гунсква, – сказал он себе. – Послал меня сюда без малейшего понятия о том, как обстоят дела в ЛА. Мне о здешних порядках известно не больше, чем любому другому хрену с горы на ранчо Яйцефермы Финикс, я даже не догоняю, как попасть на прием к доктору Аддеру. Наверное, знай я, что тут творится, я бы не полетел. А тут еще этот чувак».

– Откуда? – проговорил он наконец. – А даже если и так, что с того?

Ухмылка Друа делалась все шире.

– О, я много чего интересненького знаю, мистер Э. Аллен Лиммит, с пылу с жару из Финикса. И у меня достаточно покупателей на мою инфу. Да, копы тут редкие гости, но содержимым твоего чемодана так или иначе кто-нибудь заинтересуется. Наиболее вероятный покупатель – мой старый надежный клиент, доктор Аддер. В таких делах половину цены определяет эффект неожиданности, гм? А его-то ты теперь лишился. В общем, ответь на несколько моих вопросов, и посмотрим, как я сочту нужным тебя отблагодарить, фигурально выражаясь.

– Хорошо, – подумав, сказал Лиммит. – Что ты хочешь узнать?

Друа вытащил блокнотик и ручку.

– Ты гетеросексуален? – спросил он тоном клинициста.

– Да, конечно. – «Наверное, курицы считаются за девок», – подумал он.

– Тебе встречались тут, в ЛА, чиксы, которые были бы похожи на твою маму?

– Что-о? Моя мать мертва.

– Такое впечатление, что нет.

– Странные какие у тебя вопросики, чувак! – взорвался Лиммит. От гнева на абсурдность происходящего ему в лицо бросилась кровь.

Друа терпеливо разложил блокнот на барной стойке.

– Послушай, – сказал он, – мой бизнес – торговля информацией. Я последний из чистых, не замутненных страстями социологов. Я продаю результаты своих изысканий тем, кто предложит наибольшую цену. Мне неплохо живется. Есть люди, которым весьма интересны определенные плоды моих исследований, и в их числе доктор Аддер.

– Доктор Аддер хочет знать, не педик ли я?

– Нет, – ответил Друа тоном констатации факта, снова занося ручку над листком блокнота. – Это для другого заказчика.

– Ну ладно, – сказал Лиммит. – Что еще?

Друа выудил из кармана плаща небольшую колоду карт.

– На этих картах изображены различные типы женщин Лос-Анджелеса. – Он протянул колоду Лиммиту: – Рассортируй их в соответствии с тем, на чьих бедрах ты в наибольшей и в наименьшей степени пожелал бы оказаться, случись тебе совершить в их компании долгое путешествие в поезде.

– Поездов больше нет, – сказал Лиммит.

– Ничего страшного. У некоторых барышень и бедер больше нет.

Лиммит перевернул верхнюю карту, глянул на нее, перевернул обратно и возвратил колоду Друа.

– Ничего страшного, – повторил Друа, внося записи в блокнот. – Твое молчание говорит не меньше, чем любые твои действия.

– Вы тут все реально больные. – Лиммита охватила тоска. Карты напомнили ему про доктора Аддера и дело рук последнего. – Вопросов больше нет? У меня есть дела.

– На этом пока всё.

Лиммит крутанулся на стуле и увидел, что в баре они остались одни. Столики и стулья пустовали, если не считать гор бутылок и стаканов.

– Куда они делись? – спросил он.

Друа махнул ручкой в сторону двери и улицы снаружи.

– Они уже некоторое время как ушли, – сообщил социолог. – Когда начинается ночная проповедь Мокса, сероплащники таскают телевизоры вдоль тротуара. Ты ее пропустил. Если хочешь полюбоваться на старого пердуна, придется дожидаться его проповеди несколько часов. Мессеры бы, конечно, с куда большей охотой тут остались, чем слоняться по улице навьюченными, рискуя угодить снайперу на прицел. Но членам маленького элитного клуба Мокса приходится платить за свои привилегии.

Выйдя из бара, Друа повернулся к Лиммиту.

– Не переживай за свою сделку, – сказал он. – На самом деле я не знаю, что в твоем чемодане. Но не сомневаюсь, что скоро узнаю. Я просто предполагал, что кто-нибудь вроде тебя прилетит, а имя выяснил у Элис, вашей летчицы.

– А кто еще в курсе, что я здесь?

– Никто. По крайней мере, никто из тех, с кем тебе предстоит встретиться. Я мог бы прибегнуть к деньгам, но определенные, скажем так, последовательности событий приносят больше полезной информации, если им позволить вершиться своим чередом.

– Рад, что ты принимаешь так близко к сердцу мои интересы, – сказал Лиммит.

– Наука чужда сочувствия, друг мой. Увидимся.

Он пошел прочь.

На холодке Лиммит протрезвел. Алкоголь выветрился. Он остался стоять посередине улицы, ничуть не приблизившись к своей цели. Перед ним, как и раньше, маячили черные кованые ворота и Интерфейс. «Ну что ж, действуем поэтапно», – подумал он. Страх не покинул его, но в ночи умерло что-то другое. И он чувствовал, как где-то внутри разрастаются ему на смену другие ощущения и среди них – чувство, что время на исходе.

– А твой дружок Лайл нас будет нынче ночью на выходе поджидать? – спросил с ангельской улыбкой доктор Аддер, глянув поверх операционного стола.

– Да, наверняка, – ответил Паццо, с унылым видом калибруя оборудование. «Ненавижу эту часть работенки, – подумал он. – Заключительные фрагменты – когда я уже выжат досуха, а у него близится приход. Мгновения его дикой радости. Особенно после того, как он надрал задницу Романце, а потом удостоился даже более обстоятельной, нежели обычно, головомойки от Мокса по телевизору. Двойственности, двойственности», – говорил себе Паццо.

– Не знаю, что ты нашел в этом малыше, – отсутствующим тоном пробормотал себе под нос Аддер и начал кропотливо разглаживать жужжащим стальным инструментом хирургические швы в промежности женщины, чье тело было распростерто на столе подобно парящему орлу викингов. Сложнейшие трансформации, которые претерпела плоть беспамятной девушки, слагались в причудливое подобие восстановленной девственности. – Ну, о вкусах, надо полагать, не спорят.

Паццо отметил, что руки Аддера положили инструмент на стол, и поднял голову, взглянуть в его заинтересованное, возбужденно-пытливое лицо.

– Я прав? – проговорил Аддер лукаво. – О вкусах не спорят?

Паццо почувствовал, что ему кровь бросилась в щеки, и ничего не ответил, но выдержал спокойный взгляд Аддера.

– Интересно, какие вкусы у малыша Лайла? – продолжал размышлять вслух Аддер. – Наверное, смазка K-Y, но если его родители воспитали в достаточно старомодном духе, то смегма и все такое. Не пробовал подсластить впечатления своему сладенькому?

– Заткнись, – бросил Паццо. – Знаю я тебя, доктора Аддера, последнего гомодевственника на планете. Думаешь, ты вправе этим гордиться, угу?

– А ты последний, кому стоило бы сейчас стыдиться. Не так много вас, любителей сладенького, осталось. Как хорошо, что я не гей.

– Завали матюгальник.

С изумившим Паццо проворством Аддер перемахнул через стол, на котором лежало тело девушки, сбил ассистента с ног и утвердился коленями на его груди.

– Ах ты пидор гнойный, – протянул он с дружелюбной улыбкой и угрожающим жестом приблизил к лицу Паццо лезвие скальпеля.

– Господи, – Паццо попытался отстраниться. – Ты сдурел? Чем ты нынче ночью накачался?

Аддер отшвырнул скальпель и поднялся.

– Пустое, – ответил он с почти детской обидой в голосе. – Просто адреналин зашкаливает, и не более. Сам знаешь.

Паццо привстал, хватая грудью воздух, потом кивнул.

– Ага, – выговорил он, – знаю.

«Я ведь просто хотел его поддразнить, – подумал он. – Чтоб он перестал меня задирать».

– Послушай, – начал Паццо, тщательно выбирая слова, – может, тебе все еще охота прикалываться, но я вымотался до чертиков. Я домой бы лучше пошел. Мне спать хочется.

Аддер поднял с пола инструмент и занял свое место на другой стороне операционного стола.

– Паццо, дорогой мой, – протянул он, пока его тонкие пальцы в почти автоматическом режиме возобновляли работу, – я тобой очень горжусь, но… начинаю задаваться вопросом, а из того ли ты теста, какое нам здесь, в ЛА, требуется.

На его губах возникла ехидная улыбка.

«И мои кости с ним согласны», – подумал Паццо, которого захлестнула почти что смертельная волна усталости, зверской, точно из самого ада. Он продолжал наблюдать за показаниями аппаратуры, но из-за усталости боковое зрение уже размылось.

Хозяин киоска гамбургеров, именуемого «ГОРЯЧЕНЬКОЕ ДЕРЬМО ОТ ГАРРИ», стоял, сложив мускулистые открытые руки на грязном прилавке, и наблюдал за движением толпы вдоль Интерфейса. «В известном смысле, – думал он, – я на этой улице не менее важная шишка, чем доктор Аддер. Он выполняет свою работу, я – свою: мы оба режем мясо и сшиваем, размораживаем и готовим». Он подцепил пальцем одну из фирменных бумажных салфеток, на которой значилось: «ГОРЯЧЕНЬКОЕ ДЕРЬМО ОТ ГАРРИ! ЗДЕСЬ ХАРЬЧУЕТСЯ ВЕСЬ ИНТЕРФЕЙК». Салфетки для киоска печатал на старом принтере какой-то придурковатый обитатель Крысиного Города – и, конечно же, не обошелся без ошибок. Принтер откопали в подвалах ЛА, там же, откуда появлялись все здешние благословенные активы, не исключая замороженного мяса для гамбургеров.

– Так откуда это название? – допытывался мальчуган по ту сторону прилавка. Перед ним валялись крошки и ломтики жира.

Хозяин киоска игнорировал его приставания, решив, что мальчишка сам отвалит. «Молодое мяско, – размышлял он, мысленно каталогизируя женщин своей улицы. – И старое мяско. Одноножки, двуножки и прочие. Самое разное мяско». Ему нравилось так их называть – этот термин подразумевал если не бездушность, то по крайней мере сексуальную подчиненность. Он мысленно покатал слово на языке, за резцами и на кончике губ, словно незримую жемчужину. «Живое мясо. Замороженное мясо. Аддер кроит мясо, я крою мясо; он посылает ко мне за гамбургерами, я посылаю их к нему, а они возвращаются ко мне за прилавок харчеваться. И хоть бы раз Мокс про меня по ящику рассказал!»

– Я спрашиваю, откуда взялось название?

Хозяин киоска устало вскинул на юнца взгляд. Он не встречал этого парнишку раньше и исполнился подозрений.

– Какое название? – уточнил он.

Мальчишка ткнул пальцем в неоновую вывеску.

– А тебя как звать? – спросил хозяин киоска вместо ответа.

– Эдгар.

– Сколько тебе лет?

– Ну, восемнадцать, конечно. А какое твое собачье дело? – огрызнулся мальчишка. Он был явно под кайфом, скорее всего каининовым, и полагал, что лучшая защита – оскорбление.

– Да так, – холодно откликнулся мясник, – ничего особенного. Просто я тебя раньше тут никогда не видел.

– Я тут раньше никогда не ел, – объяснил мальчишка, глядя на него исподлобья.

Внимание хозяина киоска вроде бы отвлеклось, а мальчишка принялся продумывать оптимальные маршруты на случай бегства. Но не успел он соскользнуть с пластикового табурета на тротуар, как полицейский, среагировав на поданный украдкой сигнал мясника, сгреб мальчишку за шиворот.

– Ах ты гондон штопаный! – завизжал подросток. Полицейский молча поволок его к машине, в которой мальчишке предстояло проделать обратную дорогу до округа Ориндж.

– Приходи на следующий год, как подрастешь, – посоветовал ему хозяин киоска, аккуратно сворачивая полученную от копа хрустящую банкноту. Сунув деньги в карман забрызганного фартука, он ощутил прилив мимолетной тоски. «Я не в эфире, – подумалось ему. – Я не такой, как большие шишки, Аддер и Мокс. Светила двойной звезды, вокруг которой мы все крутимся».

Лиммит поскользнулся на чем-то влажном у края тротуара и с размаху налетел на другого прохожего.

– Простите, – промямлил он, слишком увлеченный собственными мыслями, чтобы разобраться, в кого из анонимных обитателей улицы, сутенеров и проституток, на сей раз врезался. Но тут его за руку схватила какая-то женщина. Он посмотрел на нее, узнал даже спустя годы и чуть не споткнулся вторично.

– Господи, – произнес он, мгновение простояв перед ней с туповатым видом. – Мэри. Мэри Горгон.

– Старина Аллен! – нежно откликнулась она и потащила его (Лиммит не сопротивлялся) в тень здания, у которого они теперь стояли, подальше от резкого голубовато-белого света и напора толпы. – Я и не думала тебя в ЛА встретить, – добавила она, с улыбкой глядя ему в глаза.

Лиммит, пребывая весь в смятенных чувствах, нервно рассмеялся.

– И я не думал тебя встретить.

Он помедлил. Мэри совершенно не изменилась, вплоть до прежних узких застиранных джинсов. Он задумался, как случалось и раньше, откуда у Мэри с ее дружками эти характеристичные ботинки на толстой подошве. Может, у Фронта своя обувная фабрика или еще что.

– Ну, ты вообще как? – промямлил он. – Революция скисла?

Она слегка напряглась, покачала головой:

– Мы перегруппировываемся. Войны не выигрываются только силой оружия.

И едва заметно усмехнулась, почувствовав мелодраматизм своего тона.

– Перегруппировываетесь? Где? Тут? Батальон боевых шлюх-ампутанток – это было бы круто!

Она снова покачала головой:

– Не здесь. В трущобах.

Улыбка ее померкла, но не от разочарования в нем, а, как он теперь понял (почувствовал укол совести), от беспокойства.

– А ты как? – тихо спросила она. – Что ты здесь делаешь?

Он поколебался, но решил, что ей, как и прежде, можно довериться.

– Я по делам, – сказал он, приподняв перед ней черный чемодан.

Глаза Мэри распахнулись, словно чемодан был ей знаком и внушил испуг.

– Что там такое?

Лиммит настороженно огляделся, потом на несколько дюймов приоткрыл крышку чемодана и поднес к ее лицу. Следя за выражением Мэри, он понял, что предположения девушки о содержимом чемодана оправдались.

– Твою ма-ать, – прошептала Мэри.

Лиммит поспешно захлопнул чемодан и с мимолетным удовлетворением отметил, что теперь на лице Мэри проявилось и подобие неожиданного уважения к старому приятелю. Но почти сразу же исчезло, сменившись прежней, почти материнской заботой.

– Это же для доктора Аддера, – ровным голосом произнесла Мэри. – Ты к нему пожаловал, не так ли? Больше нигде ты не сможешь безопасно избавиться от эдакой ноши.

Он молча кивнул.

– Откуда оно у тебя? – спросила она.

– Это долгая и сложная история, – ответил он. – Я тебе как-нибудь в другой раз ее расскажу. Не беспокойся, я тебя найду.

Не сказав больше ни слова, он развернулся с намерением уйти.

Она схватила его за руку и удержала.

– Не надо, – проговорила она. – Не иди туда. Подожди немного.

Он гневно вырвался.

– Ты что? – бросил он. В горле, казалось, скопилась огромная пробка из какой-то густой жидкости, мешая говорить. – Хочешь, чтоб я туда вообще не попал? Это тебя устроит?

Он с трудом продавливал слова наружу, мимо этой пробки с ее мерзким, ядовитым привкусом.

Она покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Ты все эти годы проторчал на яйцеферме, так ведь? Ага. Ты не знаешь, что это за люди – Аддер и его присные. В ЛА все в курсе, что он последние два дня на взводе из-за работы. К нему сейчас смертельно опасно приближаться. Он тебе голову откусит по приколу, прожует и выплюнет.

Она потянула его к себе, почти заключив в объятия.

– Идем, – урезонивала она его, – отдохнешь немножко. Подумай.

Он пожал плечами, продолжая смотреть мимо ее лица вниз по запруженной людьми улице. «Интересно, сколько сейчас времени?» – подумал он лениво. Время здесь точно растягивалось; казалось, он покинул бар много часов назад. Способность к сопротивлению окончательно оставила его, сменившись всепоглощающей усталостью. «Принятие, – подумалось ему, – принятие, оно как смерть». Медленно, смежив веки, он кивнул Мэри. «Ладно, – сказал он себе, – да будет так». Улица, шлюха, бар и теперь вот еще это. Первая приятная вещь, какая с ним случилась в ЛА, – разве не чудо? «Не может ли это оказаться заговором, – задумался он, – заговором с целью удержать меня от встречи с доктором Аддером?» Если так, то он сам сейчас направляется в расставленную ловушку.

– Ты был прав, – проговорил доктор Аддер, глядя поверх его плеча на черные кованые ворота. – Вот он.

Он закончил возиться с замками на входной двери дома и развернулся. Медленно, напоказ втянул холодный ночной воздух разгоряченными ноздрями.

Паццо передернул плечами, но промолчал. Он видел Лайла по ту сторону двора, за сорняками и мотоциклами. Лайл пританцовывал за воротами и махал ему.

– А долгонько он при тебе крутится, Паццо, – произнес Аддер. – Вы прямо как старая супружеская пара.

«И то правда», – подумалось Паццо. Он начинал уставать от манерного Лайла с его повадками маленькой девочки. Стоило бы вышвырнуть субчика из постели сегодня же ночью… Или нет, вышвырнуть его не полностью, а лучшую часть оставить при себе. Интересно, что бы сказал Аддер на такое предложение?

Аддер выкатил мотоцикл с парковки в центре двора и направился к воротам. Паццо изучал улицу за ними. Кроме Лайла, их ожидали, застыв в неподвижности, еще трое: вездесущий Друа, молодая проститутка и сутенер, которого Паццо не узнал. Людской поток в этом месте немного замедлялся, но не тормозился полностью, если не считать сероплащника, топтавшегося в паре ярдов от ворот; вид у мессера был туповатый и несчастный.

Внезапный рев возвестил, что Аддеру удалось с первой попытки завести мотоцикл. Притормозив, Аддер потянулся сначала отпереть ворота, затем отвести одну створку в сторону. Паццо захлопнул ворота и запер. Лайл обвил его поясницу руками. Аддер окинул их презрительным взглядом и прогнал мотоцикл вверх-вниз по передачам, внимая надсадному скрежету мотора.

Затем, сделав вид, будто в последний момент о чем-то вспомнил, Аддер развернулся к почтительно ожидавшим его внимания посетителям.

– Ты, – ткнул он пальцем в девушку, перекрикивая рев мотора. – Как тебя?

Девушка усмехнулась:

– Как пожелаешь.

Он пренебрежительно отмахнулся:

– Я это уже слышал. – И к сутенеру: – А тебя я тут уже видел. Не трудись мне объяснять, с какой стати околачиваешься у дома. Попробую сам догадаться. – Он уставился на них с седла мотоцикла сверху вниз, точно с трона. Глаза его сузились в щелочки от сосредоточения. – Ты хочешь, чтобы этой ночью я отведал твоего свежего блюда, испробовал бесплатный демонстрационный образец продукции твоей новой фирмы. Похоть и Алчность, Сводницы Знаменитостей. Так? Так ведь? А после ночи экстаза я охотно подвергну твою шлюшку хирургическим модификациям, АДР, все такое. И, конечно, не спрошу с тебя за это денег.

Юноша-сутенер переминался с ноги на ногу среди уличного мусора. Держался он, учитывая обстановку, на удивление застенчиво.

Аддер издал театральный вздох.

– О, такова цена славы. Все окружающие только и мечтают отыскать твои слабые места и поставить себе на пользу это знание. Признаюсь честно, я большой ценитель девственниц. Они как чистая доска внушают мне исключительное сексуальное возбуждение. – Он протянул руку и, подхватив девушку, втащил ее в седло мотоцикла рядом с собой.

– Все, разумеется, относительно, – продолжил он, входя в избранную для таких случаев трагикомическую роль. – Ничей скальпель действительно еще не касался твоего эпидермиса, крупнейшего, между прочим, полового органа, а вот как нам быть с нечаянно полученным на уроке физры в седьмом классе надрывом плевы? Впрочем, пустое.

Он перевел взгляд с пепельно-бледного личика девушки на ее сутенера.

– Не видать тебе стопроцентной скидки. Но у меня сегодня хорошее настроение, так что я, пожалуй, ограничусь пятьюдесятью процентами от ее будущих заработков, а не шестьюдесятью, как обычно беру с тех, кто ко мне является без гроша в кармане. Нет-нет, не стоит благодарности.

Паццо отвернулся. От жизнерадостного моноспектакля Аддера его слегка подташнивало. Лайл бормотал ему на ухо что-то невразумительное.

Девушка обхватила Аддера тонкими руками за пояс, а голову склонила ему на спину.

– Эй! – вдруг окликнул их Друа. – Мокса по ящику нынче ночью видели?

Аддер медленно выжимал сцепление, шум мотора поднимался стонущим крещендо.

– Ага, видел. Старый пердун и его ток-шоу.

– Какого вы о нем мнения? – уточнил Друа, занося ручку над блокнотом. Это был один из стандартных вопросов его анкеты.

– Ты уверен? – спросил Асуза, отводя глаз от окуляра прицела.

Милч кивнул.

– И не потей мне тут, – сказал он.

Несколько минут назад он вколол себе комбо на основе гуперзина, и веки его сузились в щелочки, как у рептилии.

– А что, нельзя какого-нить еще мессера найти?

Милч помотал головой.

– Нам и этого-то повезло найти. Обычно они все после первой передачи Мокса – фьють.

– Тогда, может, стоило бы до завтра обождать, – предположил Асуза, глядя на далекую полоску света во тьме.

– Ни за что, – выразительно отвечал Милч. – Как я могу фанов подвести?

«Приход близок, – подумал Асуза. – Он в таком возбуждении, что, если не выстрелит в кого-то, можем с крыши живыми не выбраться».

– Ну ладно, вперед, – сказал он. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Он развернулся и проложил себе путь вдоль поручня на край толпы. Зеваки безмолвствовали, но над толпой висел густой дух пота и всяческих метаболитов. Прокатился слушок, что Милч наконец выбрал себе жертву. У биноклей и телескопов начиналась возня.

Облокотившись на поручень, Асуза наблюдал поверх сомкнутых спин зевак Крысиного Города, как Милч опускается на колени и принимает напряженную позу киллера: левая рука и кисть контролируют приклад и спусковой крючок, другая рука на бедрах новой пассии, правая ладонь зарылась между ее ног. Прицел был в режиме автофокуса, так что картинка в нем перед глазами Милча и девушки, прижатыми к окулярам, с каждым следующим мгновением немного менялась. Девушка застонала, разрываясь между стимуляцией глаза и промежности, и начала яростно шептать что-то бессвязное, точно у нее в подсознании оживали неведомые связи. Милч же, напротив, совершенно успокоился и даже перестал дышать, словно потерял в этом потребность.

«Что-то не так», – думал Асуза, обводя невидящим взглядом далекий Интерфейс. Накатило полнейшее отчаяние; ловко разрулив критическую ситуацию с Патти Ф., он некоторое время испытывал радость, сменившуюся, однако, этим зловещим фатализмом. Милч показал ему выбранную мишень в перекрестье прицела, одинокого мессера в опасной близости к самому доктору Аддеру, к его мотоциклу, на тротуаре у самых ворот. Асузу окутало тяжелое предчувствие неминуемой катастрофы. Он знал, что для Милча все мишени одинаковы, независимо от их окружения, но… все равно чересчур близко. Впрочем, наверняка именно это и возбуждало Милча. Подстрелив выбранного мессера, он принесет метафорическую жертву прямо на алтарь своего героя.

Он повернулся и стал следить, как неторопливо перемещается ствол Милча в согласии с автоподстройкой перекрестий прицела. На толпу пала мертвая тишина; они не видели, что происходит на далеком Интерфейсе, но без труда воображали себе. Единственным звуком в окружившем их молчании остался бессвязный напевный лепет девчонки. Вдруг ее голос стал громче, словно Милч нашарил у нее внутри некий регулятор громкости, а потом из лепета кристаллизовались осмысленные слова.

Асуза в ужасе смотрел, как Милч поднимает глаза от прицела и, побелев, словно мел, переводит взгляд на лицо девушки. А та беспечно блажила, затерявшись черт знает в каком видении перформанса группы поддержки:

– Вперед, за честь Буэна-Мариконе! Верны мы вечно будем…

– Однокашница?! – прохрипел Милч, и лицо его побледнело еще сильнее. Психические заслонки, установленные инъекцией, стали рушиться. Промежность девушки будто выгнулась под нажимом его пальцев, внезапные спазмы экстаза сотрясли ее тело. Асуза – была не была! – ввинтился в толпу крысоедов, отделявшую его от Милча и снайперки.

В конце улицы Лиммит остановился и оглянулся. Его вдруг потянуло туда.

Мэри настойчиво приобняла его за пояс и спросила:

– Что-нибудь не так?

Его взгляд точно примагнитило к ее серьезному, встревоженному лицу.

– Не знаю, – проговорил он. – Может, устал просто.

– Нет, не просто.

Он вздохнул и пошарил руками за спиной, ища стену, чтоб опереться, но от ближайшей стены его отделяли ярды.

– Ты права. Наверное, это ЛА и Интерфейс на меня так действуют. Меня будто досуха выжали. Кровь спустили в канализацию или еще что.

Он медленно покачал головой:

– Может, я не из того теста, что здесь, в ЛА, требуется.

Она улыбнулась:

– А кто здесь из того?

Мессер внезапно рванулся вперед, оттолкнув Друа.

– Будь ты проклят! – завопил он на Аддера и понесся к мотоциклу, вскинув обе руки; в подмышках серого плаща проявились крупные темные круги пота.

Аддер пнул сероплащника стальным мыском ботинка и послал кубарем обратно. «Ну и ночка», – ухмыльнулся он своим мыслям. Краем глаза он заметил, как Лайл тянется к Паццо.

– До дому потерпите, блин! – заорал он на них. – Извращенцы хреновы!

Асуза отшвырнул в сторону последнего крысоеда и ринулся на Милча. Воздух словно сгустился в тяжелую вязкую жидкость, оказывавшую тошнотворное сопротивление всем его движениям. Он видел крошечный кружок света в прицеле, от которого отвлекся Милч, и перекрестье, бешено плясавшее в такт подергиваниям его руки по узкому кругу людей на Интерфейсе рядом с мотоциклом. На крыше всё происходило будто с многократным замедлением относительно реальности, и лишь крохотный кружок света, не связанный этим эффектом, лихорадочно метался от одной потенциальной жертвы к другой. Песенка девушки и дикий вопль Милча с треском и грохотом сочились Асузе в уши.

Все еще отделенный милями от цели, Асуза увидел, что пальцы руки Милча медленно сжимаются на спусковом крючке. Он услышал, как где-то внутри зарождается низкий рев, сперва подобный перестуку камней в лавине, но быстро промодулированный оглушительным эхом выстрела снайперки. Вязкий воздух внезапно истончился, и Асуза влетел в Милча плечом вперед, оторвав его от девушки и оружия. Они покатились по крыше небоскреба, среди ног ошеломленных крысоедов. Выкручивая шею, Асуза мог видеть, как медленно-медленно скользит к Интерфейсу белая трассирующая пуля.

– Посмотри туда, – сказала Мэри, указывая на Интерфейс. – Чтобы не говорил потом, что ночь зря прошла. В следующий раз, когда увидишь его, то узнаешь. Вот Аддер на своей железной кобылке.

Лиммит проследил движение ее руки – на довольно значительном удалении по улице стояла группа людей. Различить их черты было трудно. У него осталось мимолетное впечатление ухмыляющегося, острого, словно из лезвий сложенного, лица, и тут в уши ворвался далекий хлопок небольшого взрыва. Ему показалось, что источник звука высоко во мраке, но, подняв голову, он не увидел ничего, кроме темнеющих громад покинутых небоскребов Лос-Анджелеса. Он обернулся как раз вовремя, чтобы различить красное пятнышко, возникшее дальше на улице, там, где находился доктор Аддер. Словно роза распустилась или в его собственном глазу лопнул капилляр.

Рев мотоцикла Аддера заглушил всё. Голова Паццо без предупреждения разлетелась на ошметки в руках Лайла. Губы Лайла кольнуло, словно маленьким электрическим разрядом: это вонзились в его плоть осколки костей и фрагменты выброшенных выстрелом тканей, окруженные нимбами частично испарившихся телесных жидкостей. Кровь ударила фонтаном, тело задергалось, как марионетка на ниточках, и обмякло; на тротуар полетели более крупные осколки лицевых костей. Руки Лайла сомкнулись на чем-то теплом и мягком. Его сотрясли мощные рвотные позывы, спина выгнулась колесом, язык Паццо раздувшимся от крови червяком вылетел изо рта.

– Мать вашу! – ошеломленно воскликнул Аддер. Двигатель мотоцикла кашлянул, захлебнулся и умолк, словно утопленник. – Кто-то застрелил Паццо.

– Правда? – оживился Друа, быстро переводя взгляд с Аддера на труп и обратно, и полез за блокнотом. – Вы не могли бы описать свою реакцию на это происшествие?

– Es wird mir ganz angst um die Welt, wenn ich an die Ewigkeit denke[1], – пел маленький желтый пластмассовый радиоприемник. Незадолго до полудня какой-то подземный толчок сбросил радио с подоконника на пол и включил его. От резкого звука Лиммит проснулся. В панике он стащил с себя пропитанное потом одеяло, опустил босые ноги на холодные половицы и стал лихорадочно озираться в поисках места, где можно было бы спрятать еще дымившийся пистолет. Потом опустил взгляд на свои руки и увидел, что они пусты. Ладони были розовыми, без следов крови. «Сон», – подумал он, и с этой мыслью развеялись последние обрывки видения. Что-то связанное с событиями прошлой ночи. Музыка продолжала звучать: сплошь атональные струнные переборы да заунывные звуки рожка. Лиммит сгорбился в постели, прислонившись головой к стене, и провел языком по внутренней стороне зубов, что была какая-то рубчатая на ощупь. В Финиксе ему никогда не приходилось просыпаться с таким отвратительным привкусом во рту.

На другой половине койки спала Мэри. Ночью она, разметавшись, сбросила одеяло, и теперь оно комком валялось у ног Лиммита. Он наблюдал, как вздымаются и опадают кофейно-темные груди и почти черные соски. Дышала она еле слышно, как ребенок. Глаза почти не шевелились, никаких других признаков ночного кошмара тоже не было заметно. Если она и спала, то снились ей, вероятно, спокойные солнечные пейзажи, никак не связанные с резким всплеском кровавого насилия прошлой ночи. После этого всплеска, собственно, Мэри и притащила его сюда, перехватив на середине Интерфейса; Лиммит успел преодолеть это расстояние с бешено колотящимся сердцем и увидеть, как доктор Аддер исчезает за черными коваными воротами, а вокруг изуродованного трупа собирается толпа из немногословных зевак и на удивление многочисленных полицейских.

Он перекатился по койке, поближе к Мэри. Мокрое пятно в центре постели исчезло вместе с влажной прохладой ночи. Он склонился над Мэри и поцеловал ее в лоб. Ее веки затрепетали, а глаза распахнулись.

– Что это за музыка? – спросила она, окинув его спокойным ясным взглядом.

– Воццек, – ответил он, снова прислонившись к стене. – Опера Альбана Берга.

Он знал ответ, поскольку слушал ее на одной из записей своей небольшой коллекции – там были сплошь немецкие оперы. Лиммит оставил их в Финиксе вместе с книжками в мягких обложках. Пленки принадлежали его отцу и были единственным материальным свидетельством существования этого человека, загадочного, но вполне реального. Теперь, впрочем, появилось и другое доказательство: черный чемоданчик, который Лиммит засунул под койку.

«Ein guter Mensch, – звенела ария гауптмана в его голове, – der sein gutes Gewissen hat, tut alles langsam…»[2] Мэри обняла его руками за талию и, не обращая внимания на неуместные возгласы из приемника, сказала:

– Как хорошо, что ты снова со мной.

Она улыбнулась, с притворной скромностью отворачиваясь от него, словно сочла его поведение маленькой глупой изменой. «Совсем как в первый раз, – уязвленно подумал Лиммит, – несколько лет назад». Сердце его сжалось от старой раны. Есть ли, в конце концов, в арсенале у Мэри хотя бы один жест, одно слово, одна улыбка, которым не под силу вот так запросто пробивать всю его оборону?

Мать Лиммита умерла на Яйцеферме Финикс, когда ему было десять лет. Он не питал к ней никаких особых чувств, находя единственно интересной связь через нее с образом отца, который ему помнился значительно лучше. Пристрастившись к алкоголю и впав в депрессию, она старалась не выдавать Лиммиту подробности о своих отношениях с Лестером Гэссом, а лишь повторяла раз за разом, какой Гэсс был ублюдок, что бросил жену с пятилетним сыном на ранчо, одном из множества активов, принадлежавших ему полностью или частично. В памяти Лиммита ярко запечатлелось лицо отца и его глаза, глядящие на него сверху из кабины вертолета, который уносил Гэсса вдаль под аризонским солнцем.

После кончины матери о юном Лиммите никто особенно не заботился. Он прибился к Р. Ч. Катбертсону, безобидному старикану, рулившему в то время корпоративным борделем. Катбертсон был единственным другом покойной матери на ранчо, снабжал ее выпивкой и выслушивал жалобы, а та в благодарность ему иногда дрочила. Когда Лиммит подрос и у него начались проблемы с поведением в корпоративной школе, Катбертстон, подобно мудрому старому дядюшке, познакомил его с содержимым бордельной аптечки.

«Кру-у-у-уто», – грызя гранит науки, говорил себе юный Лиммит. Все в этом мире стало легко и понятно. В школе, по существу, учили немногим большему, нежели ручку держать, занимая учащихся до того времени, пока те подрастут и смогут работать на ранчо. Преподаватели ценили покладистую натуру новичка Лиммита, хотя он, отвечая на вопросы, частенько запинался и мямлил какую-то ерунду. Лиммит же был очень доволен изоляцией от сверстников, с которыми он и так не находил общего языка (не считая постоянно увивавшейся за ним Джоан), всегда ощущая барьер между ними и собой, воздвигнутый отчасти на фундаменте его собственных смешанных чувств к отцу; в школе ему было тепло и уютно, и он рассеянно повторял про себя: «Да валите вы все на хер».

В восемнадцать, после выпуска, Лиммит обнаружил, что по некой причине, окутанный личными уютными миазмами, запамятовал подать совершенно формальное заявление об отказе от воинского учета[3]. Когда пришла повестка, он умело загрузил в свой рюкзак запас излюбленных транквилизаторов из бордельной аптечки, которого, по расчетам, должно было хватить на три года в армии. Как только его, вместе с тремя другими добровольцами из выпускного класса ранчо, выгрузили с подножки автобуса на въезде в учебку близ Солт-Лейк-Сити, припасы эти были у Лиммита безжалостно конфискованы.

После тренировочного центра Лиммита забросило в Северную Армию Среднего Запада, возглавляемую генералом Абрахамом Романцей. Большую часть времени обязанности Лиммита сводились к перетаскиванию по тихим аграрным ландшафтам Огайо и соседних штатов здоровенной металлической дрыны, утыканной различными оптическими устройствами. Самого генерала Романцу никто вживую не видел. В один из моментов воинской карьеры юный Лиммит прочел на стене полевого туалета, что генерал все время торчит в ставке, развращает молодых медсестер и с наслаждением отклоняет все поступающие к нему просьбы о переводе в другое подразделение. Лиммит счел эту информацию достоверной.

Фронт Освобождения Среднего Запада под командованием грозной Анны Манфред пребывал тогда почти в зените славы, десятками тонн взрывая автоматические фермы и оставляя гнить в полях целые квадратные мили генетически модифицированного на созревание за два месяца урожая зерновых. Единственными свидетелями этого процесса были тлеющие фрагменты исполинских комбайнов, на которых лежала вся ответственность за сельское хозяйство, от посева до молотьбы. Северная Армия Среднего Запада, в рядах коей подвизался Лиммит, неповоротливо таскалась по полям, медленно и методично прочесывая местность в поисках революционных банд.

Как оказалось, чрезмерно методично: один из лейтенантов Анны Манфред догадался, что псевдослучайный режим перемещений противника в действительности следует простой математической прогрессии, полуспирали, построенной на простых числах. Стоило им выявить эту закономерность (к слову, запрограммированную крутой армейской системой стратегического моделирования генерала Романцы), и все дальнейшие передвижения Северной Армии Среднего Запада удалось легко предугадать. Указанное обстоятельство немало подсобило ФОСЗ в организации засады миль за восемьдесят от Кливленда, о которой военные впоследствии вспоминали с ужасом.

Бóльшая часть солдат погибла сразу же, под перекрестным огнем. Юный Лиммит и его напарник по ракетометному расчету, капрал по кличке Отброс, не пострадали, но их завалило всяким хламом на дне ударного кратера, возникшего при падении бригадного вертолета поддержки. Остаток дня они уничтожали запасы медленно остывающего растворимого кофе и слегка подгоревших сэндвичей, прислушиваясь к неясным смешанным шумам оружия и смерти. Лиммит, убивая время, сортировал почту, которая вывалилась из распоротых при ударе мешков. Мертвые письма: ни почтальонов, ни получателей, ни тем более уведомлений. Сам Лиммит, вполне ожидаемо, в адресатах нигде не значился. Он вскрывал почту наудачу: письма из дома, полароидные фотокарточки полуобнаженных подруг, приветы дорогим Джонам, пакетики раскрошившихся печенек, носки и прочее. Содержимое одного пакета он нашел более интересным.

Спустился вечер. Они находились в окружении неизвестного числа революционеров на непонятной дистанции. Представления Лиммита о противнике исчерпывались информацией из армейских пропагандистских киношек в шестимесячной учебке, да и те он в основном продрых. Женский голос металлически звенел из громкоговорителя:

– Империалистические прислужники!.. (Он слышал, как фоном хихикают ее товарищи, довольные разгромной победой и слегка расслабившиеся. Мелодрама, блин.)

– Как вам такое предложение? – продолжал матюгальник, обращаясь, похоже, сразу к обеим группам слушателей. – Отдайте нам исправный ракетомет, а мы вас пощадим, отпустим невредимыми и предоставим проводников отсюда. Обещаем.

К удивлению юного Лиммита, капрал Отброс заорал на невидимых врагов:

– Безумцы!

Было похоже, что в его башке всплыл отрывок какого-то старого фильма про войну, отсмотренного в учебке. Лиммит нашел условия капитуляции превосходными. Отброс не согласился, азартно предложив использовать единственный оставшийся снаряд ракетомета и выкосить им революционеров из окружения по дуге примерно сорок пять градусов. Лиммит не потрудился объяснить, что уцелевших на остальном сегменте необольшевиков такое решение побудит к ответному удару, а лишь вытащил шестидюймовый, превосходно сбалансированный и отточенный армейский нож из ранее найденного в кратере пакета и молча сунул его капралу Отбросу под ребра. Вытер лезвие о штанину, вернул в чехол, предусмотренный заботливыми родителями для мертвого ныне сына, взялся за снаряд, выбросил его из кратера и заключил сепаратный мир.

Революционеров было всего семь, трое мужчин и четыре женщины, но уверенности Лиммита в том, что решение сдаться было правильным, этот факт не поколебал. Отряд явно обладал некоторой самостоятельностью в рядах ФОСЗ, поскольку задержался, выискивая уцелевших бойцов противника, в то время как остальные боевики Анны Манфред перегруппировались и ушли на восток. Командовала небольшой группой Мэри Горгон.

Верные слову и личным соображениям, а также немало впечатленные быстрой и эффективной казнью капрала-реакционера, они двинулись вместе с юным Лиммитом к ближайшей стыковке до Финикса, но посадили его на смешанную диету из Маркса, Ленина, Малкольма Икс, Питера Камехо и прочих. Лиммит к ним остался глух.

– Почему Финикс? – спросила Мэри. Лиммит сам попросил высадить его там.

Он не ответил. Наркотический туман колледжа развеялся, и в Лиммите проявились качества, в некоторой степени унаследованные по отцовской линии: хитрость и амбициозность. Или, возможно, редкий, но не единственный случай проявления активности, увенчавшийся инстинктивным убийством капрала Отброса, катализировал процессы преображения Лиммита, приведя его к решению не подчиняться больше слепо воле других людей. Во всяком случае, он был решительно настроен возвратиться в Финикс. (Хватило его решимости ненадолго. Он сохранил нож в чехле на изнанке сапога, но проверить его на старом Катбертсоне ради поста корпоративного сутенера не пришлось. Стоило лишь предъявить тому нож в приватном разговоре, как старика хватила кондрашка. После этого из Лиммита словно дух вышел вон, как если бы отцовские сила воли и амбициозность вдруг иссякли. Он безвольно плыл по жизни еще полтора года, пока к нему не подкатил Джо Гунсква.)

– Ладно, как хочешь, – сказала Мэри.

Он понимал, что такое для нее революционная деятельность: в удачные времена – высокоморальная и осмысленная, чаще – идеалистичная, не без фатализма. Иногда, слушая старые кубинские партизанские песни у походного костра, он приходил к мысли, что на самом-то деле Мэри и ее приятелям совсем не хочется, чтобы революция закончилась. Неважно, победит она или будет подавлена, а больше им ничего сопоставимого по драйву не испытать. Затем светало, и он понимал, что ошибается. Она действительно была готова пожертвовать собой ради далекой мечты о человечестве, принять на веру справедливость собственных поступков. А вправду ли они того достойны? Едва ли самим потенциальным бенефициарам, копошащимся в исполинских жилых комплексах на двух побережьях, есть какое-то до нее дело, а враги лишь посмеются. Временами (он усматривал корреляцию с менструальным циклом) ее одолевали сомнения. Но и в них она черпала извращенный кайф.

За две ночи до стыковки она обратилась к нему с самым настойчивым рекрутинговым предложением.

– Присоединяйся к нам, старина Аллен, – сказала она. – Народно-освободительная война – это жуть как прикольно.

– Не-а, – ответил он. – Честное слово, я думаю, что еще мир должен повидать, прежде чем мне задницу отстрелят.

В этот момент их заметили инфракрасные сканеры военного самолета. Словно во исполнение невольного пророчества юного Лиммита, самолет выпустил по отряду стаю термотропных ракет. Промахнулись только две, обманутые пламенем костра, другие превратили тела всех членов отряда в подобие пластиковых мешков с желе из внутренних органов и позвонков, за исключением Мэри и Лиммита. Остаток ночи он наблюдал, как Мэри баюкает на руках того, кто умирал дольше прочих; все остальные погибли почти мгновенно. Слезы Мэри смешивались с кровью, промочившей ее груботканую рубашку; она покачивалась взад-вперед и что-то напевно бормотала умирающему. Лиммит не думал, что она так легко сломается.

Когда жизнь вытекла из тела на алую почву, Мэри закуталась вместе с Лиммитом в одеяло и продолжала плакать, пока он утешал ее, насколько это было в его силах.

Впоследствии он размышлял, было ли следующее лишь проявлением благодарности за утешение или же он, Лиммит, каким-то образом соединился в ее сознании с призраками мертвых товарищей. Когда они достигли стыковки, Мэри сказала, что любит его.

– Ты всех любишь, – уныло сказал он, – кроме капиталистов. – Возможно, та часть его мозга, которая контролировала эмоции, рассудила, что если Мэри как следует обидеть, то она вскоре забудет его.

– Что тебя ждет в Финиксе? – спросила Мэри. – Мутанты-цыпочки да реднеки-содомиты?

– Может, я часть этого места.

– Почему? Чувствуешь вину? Ну так присоединяйся к ФОСЗ, забудь своего капрала, свое происхождение от эксплуататоров и другие грешки.

– Замолчи.

Лиммит двинулся на запад, в сторону Финикса. Оглянувшись, он подумал, что на ее устах даже издалека заметна странная печальная улыбка, означающая, что он ей слишком дорог, чтобы пытаться его удержать, и что она уже пережила множество таких прощаний с любовниками, которые уходили от нее так, как уходят лишь от по-настоящему близких людей. Он развернулся и пустился бежать. Он бежал, не разбирая дороги, затем споткнулся и упал, сбил дыхание, заскреб руками по дорожному покрытию. Прижал ладони ко рту, зализал кровь из появившихся ссадин. Спустя время он поднялся и пошел дальше.

Теперь с той же улыбкой она прижималась к нему в лос-анджелесской комнатушке. «С победной ли улыбкой?» – спросил себя Лиммит. Оттолкнув ее, он встал и подошел к окну. Нагнулся, поднял лежавший под окном желтый радиоприемник и стал его изучать.

– А я и не знал, – заметил Лиммит, – что радиостанции до сих пор работают.

Мэри с удивлением посмотрела на него.

– Эту и станцией-то не назвать, – ответила она. – Какой-то старикан из Крысиного Города крутит песни по миниатюрному трансмиттеру. Прием только в ЛА и только днем. В основном старые записи немецких опер.

– Как его зовут?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Станцию все называют KCID, что бы это ни значило[4]. Его никто никогда не видел, но он знает про все, что творится в ЛА, и хвалится этим – легкий треп между записями. И, как у всех крысоедов, у него пунктик на Аддере.

Лиммиту хотелось послушать, но он понял, что пока больше не вынесет Воццека. «Надо бы эту мелодию сделать официальным гимном Лос-Анджелеса», – сказал он себе, выключил радио и развернулся, чтобы выглянуть в окно. Верхнее стекло выбили, на его месте, как гнилые зубы изо рта, торчали редкие осколки, на нижнем же виднелись пятна грязи. В изломанном свете лос-анджелесского утра проступили блуждающие по Интерфейсу на полусогнутых ногах фигуры. Время от времени они рылись в кучах мусора.

– Кто эти люди? – не оборачиваясь, спросил он.

Мэри разглядывала худые бледные ноги и тощие ягодицы Лиммита, бушевавшую на его плечах подростковую сыпь и взрослые шрамы. «Он не слишком о себе заботится», – подумала она.

– Мусорщики, – сказала она, не утруждая себя проверкой. – Стервятники. Старые фрики и выродки Крысиного Города, бомжи. Разгребают мусор по всей улице. Ищут монеты, таблетки, остатки еды, чтобы тут же и поесть. И все, что имеет в трущобах хоть небольшую ценность для перепродажи.

Он отстранился от окна, сел рядом с ней и лениво потрепал ее по бедру.

– Ты знаешь, что дальше, – негромко произнес он.

Она заглянула в его узкое лицо с глубоко посаженными глазами.

– Твое дело, надо полагать?

– Именно, – кивнул он.

Она взяла Лиммита за руку и переплела свои пальцы с его.

– Еще минуточку. Пожалуйста.

Он крепко зажмурился, сжал ее руку, словно желая причинить боль трением костяшек о костяшки.

– Никаких больше минуточек, – ответил он.

Полуденное солнце проникло за край светового люка и ударило прямо в лицо доктора Аддера. «А-а-а-а! – завопили персонажи его снов. – Нас застрелили, мы умираем!» Это было так, ибо сны и все их жители развеялись, когда Аддер открыл один глаз, снова закрыл и перевернулся на импровизированной подушке из марли и бандажей подальше от беспощадного солнца.

– Проклятое солнце, – пробормотал он. – Или это предвестник какого-то божественного проклятия? А, неважно.

Приподнявшись на локте, он осмотрел обнаженную фигуру спящей рядом девушки. Когда накануне вечером голова Паццо внезапно разлетелась на осколки, уровни адреналина и прочих гормонов в крови Аддера преобразовали шок от этого происшествия в неприкрытую паранойю, как это за ним и водилось. Аддер затащил юную шлюху на мотоцикл, вернулся за черные кованые ворота, закрыл их, уволок девушку в дом, запер переднюю дверь и, отступая в кладовую, где хранился весь хирургический инвентарь, заблокировал и все промежуточные двери одну за другой. Обезопасив себя таким образом, он придвинул две каталки к стене (в его голове возник неясный, предположительно инспирированный винтажными киновестернами из коллекции Бетрича образ – нападающие осаждают дверь последнего укрытия, а он прикрывается телом шлюхи, одновременно отстреливаясь из «магнума» калибра 0.44) и обнаружил, что, вопреки или благодаря этим фантазиям, совершенно неуместная эрекция спадать не собирается.

Но то было вчера ночью. Теперь стимуляторы и порожденные ими страхи вымылись, оставив по себе неприятный привкус на зубах и общее ужасное самочувствие. Он скинул простыни и потрепал девушку по ягодицам.

– Эй, – позвал он. – Давай вставай. Нас ждут великие дела.

«Особенно тебя», – мысленно добавил он не без злорадства.

Проститутка перекатилась с боку на бок и посмотрела на него. Ясные немигающие глаза указывали, что она уже некоторое время не спит, а просто неподвижно лежит рядом.

– Великие дела? – сказала она горько, словно тщательно обдумывала случившееся. – Я не ожидала, что ночь с великим доктором Аддером на поверку сведется к обычному перетраху на жестких, словно стальные слябы, каталках в захламленной кладовке.

Аддер потянулся и зевнул.

– А чего ты ожидала? Нет-нет, не утруждай себя ответом. Все вы, дешевые шлюхи, одинаковы. Вы ожидаете получить за свое почти девственное тело не только особые аналитические и хирургические услуги, на которые рассчитывает твой сутенер, но и, во-первых, головокружительную эротичную поездочку по Интерфейсу на прославленной машинке доктора Аддера и, во-вторых, райские услады секса в роскошном дворце доктора Аддера на холмах. И чего ты ожидала от него? – Он махнул рукой на свой полувставший член. – Думала, у моего хера глазки-бусинки, а раздвоенный язычок туда-сюда снует? Чушь собачья. – Он рассмеялся, перекатившись на спину. – И что, по-твоему, я тебе должен, задавака ты эдакая?