Секс-вояж сквозь пространство и время. Сборник рассказов

Вторая редакция, 2024г.

Сексуальным отклонением можно считать

только полное отсутствие секса,

всё остальное – дело вкуса.

(Зигмунд Фрейд)

Люксурия

Люксурия – сад наслаждений,

в котором пускают побеги

и расцветают фантазии каждого из участников акта.

Они сплетаются, эти фантазии,

прорастают друг в друга, становятся общими…

Люксурия настроена так,

чтобы возбуждать центр удовольствий.

(Анна Старобинец. « Живущий»)

Михаил Дуридомов лениво курил после ужина и бродил по сети, Бэла, его девушка, дежурила сегодня в Мухосранской райбольнице, он был дома один. Надо расслабиться после трудов праведных… То и дело на разных сайтах выскакивали баннеры с рекламой новой игры. «Люксурия – самая чувственная игра в сети! Пока длится акт, все, что ты видишь, слышишь, вдыхаешь, к чему прикасаешься языком или кожей, возбуждает твой центр удовольствий! Попробуй – ты не сможешь оторваться!». И что за акт. Похоже, это не просто виртуальный трах какой-нибудь, надо бы посмотреть, попробуем на ночь глядя. Он вышел на основной сайт игры, зарегистрировался как Michael D. Так, как же тут языком-то… вдохнуть… Интерфейс похож на ВК… люди в сети, друзья… Ну да, что ж ты – сам с собой будешь… акт устраивать. Он поставил свою ВК-ную аву, написал возраст и прочие данные, выбрал язык. В сети висело множество игроков, можно было пригласить их в друзья или играть так. Авы девушек напоминали Плейбой пополам с вампирскими фильмами, обычных фото почти не было. Чё тут делать-то, а… надо почитать… ага, вот. Возможности: сблизиться… узнать человека… ну и как… при помощи передачи чувств и ощущений… в процессе совместного акта… а передавать-то как… что-то мне это напоминает… Вот, нужен виртуальный шлем! Ну, ясно все с вами, ребята. Вот и ссылка… шлемы… Luxhelm… купить… приехали. 998 баксов. Закрываем? Пагади, Майкл, а мы-то почему это не продаем на нашем сайте? Может, тут золотое дно, новое Эльдорадо. Ну-ка, исследуем рынок, почитаем… Он забил в Гугл «виртуальный шлем» – тот выдал историю развития – от Virtual Boy Nintendo до современных продуктов Sony HMZ Personal Viewer и Project Morpheus, Google Cardboard, Samsung с Gear VR, так, знакомые лица пошли, и дошел до Oculus Rift, который Facebook покупает за два миллиарда долларов. И что они все делают… да ерунду делают… 3D кино, картинки, игры, стрелялки… никакой обратной связи, ничего такого нет. Ну-ка, Гугл, сделай нам Ок, «Люксурия+Luxhelm», ага, это совсем другое… двусторонняя связь… прием и передача данных… И что же, все так-таки по штуке денег платят? Ну не верю, ни в жисть не поверю. Сходим-ка к братьям по разуму.

Михаил закурил новую сигарету и погрузился в мир хакерских сайтов. Писали много, в основном про Oculus Rift, что с ним можно сделать и куда прикрутить. Да я бы и сам присобачил, да жаба сегодня голодная. А про Люксурию что пишут. О, пишут, братушки! Пишут, что можно к ней присобачить «Корону» от ВК. Так это ж другое дело! Перешить надо? Да ради бога. А прошивка? 200 зеленых? Вот звери! А еще братья! Пошли в жопу. Не буду.

Он побрел в комнату, покопался в столе и нашел «Корону» – сенсорный обруч, передававший импульсы от оповещений ВК прямо в центр удовольствия. Кнопка on\off не реагировала на нажатие, зеленый датчик не загорался. Батарейка сдохла. Михаил открыл разъем, нашел батарейку, вставил и нажал опять – датчик загорелся. Живая, роднулечка! А что это тут у нас? А это у нас USB-разъем, Дуридом ты, блин, совсем. Ну-ка соединим. Ничего не видно. Ну, наверно, для прошивки. Посмотреть, что ли, как прошивается. Обычно прошивается, ничего сложного. А прошивочный файл? Вот он. Скачать. «Введите номер кредитной карты».

Михаил не стал вводить, открыл свой сайт, отчет по продажам, и нашел «Корону»: всего было продано 3756 штук. Ёпт, а Тимка еще сколько напродавал, еще до сайта! Допустим, всего тысяч пять. Двадцать процентов, к примеру, захотят апдейтить «Корону» для Люксурии (надо баннер будет у себя повесить), перепрошивку можно запустить по двадцать баксов. Что это получается… двадцать штук?! Где эта моя грёбаная кредитная карта?!

После оплаты он скачал установочный файл, скопировал его на флешку, присоединил к «Короне», зажал скрепкой Reset, нажал кнопку On и отпустил Reset: зеленый огонек замигал и минут через пять потух. Вот тебе и люкс-шлем. И восемьсот денег сэкономили. Да он еще, может, и не работает, поделил уже шкуру…

Михаил отсоединил флешку, нажал кнопку включения – зеленый огонек исправно загорелся: в руках у него был совершенно новый дивайс; он вспомнил мифическую корону Александра Македонского, украшенную черными алмазами, которая вызывала потерю памяти, поморщился, повертел обруч в руках, постучал костяшками пальцев по краю стола и надел его на голову – ничего не произошло. Ты курил-то давно? Давно. Вот, все помню: Белка на дежурстве. Двести баксов улетели. На голове старая «Корона». В голове пустота. Надо покурить. Ладно, уговорил.

На кухне он медленно закурил, поставил чайник, поправил на голове обруч, заварил свежего чаю, вдохнул аромат цейлонских листьев, посмотрел в потолок, подумал, что давно не покупал Белке духи. У нее почти кончились, что в отпуске купили. А ты бы хотел, чтобы тут у тебя море было? В Мухосранске?! Да ну. Море должно быть праздником, его нужно ждать и хотеть. За двести баксов можно день в Шарме прожить, весело так. По полной. А тут Люксурия какая-то. Очередная туфта. Стой! Так это ж надо страницу перезагрузить!

Михаил рванул в комнату, упал в кресло, обновил в браузере страницу Люксурии, появилась двигающаяся зеленая полоса, пропала и выпрыгнула надпись: «Ваш Luxhelm инициализирован. Добро пожаловать в сад наслаждений!» В мозгу раздался звук далеких труб, господи, архангелы, что ли, сменившийся мягким струнным перебором арф, возникло новое окно с предложением выбрать место обитания. Так, Мальдивы… и так поедем… Париж… тоже… Багдад… боязно… вот – Греция. Клик! На экране возник вид со скалистого обрыва на море, в ушах раздался шум волн, ноздри уловили соленый ветер, жаркое солнце опалило кожу. Мама дарагая! Чё деется! Он покрутил головой: вид на мониторе двинулся влево, потом вправо; море и небо были больше монитора, они заслонили стену его комнаты, но комната не пропала совсем, а отошла на второй план. Он зажмурил глаза: комната исчезла, а он так и остался на скалистом утесе, море шумело, солнце грело. Михаил открыл глаза и обнаружил, что может переключиться на любой план: видеть только море, или только комнату, монитор, или все сразу в полупрозрачном состоянии. Он судорожно сорвал «Корону» с головы – море колыхалось на экране монитора, ветер стих, вокруг него была его старая комната. Было тихо, только в голове что-то ритмично стучало. Во, блин, кино ты себе сделал! Голова не отпала? Тут. Идем дальше? Ты как хочешь, а я пошел.

Михаил приладил обруч обратно на лоб, вдохнул всей грудью, откинулся в кресле и закрыл глаза. Он обернулся и увидел беломраморное здание, к которому вела дорожка. Здание украшал классический треугольный фронтон, вокруг по периметру шли ионические колонны, ноги привели Михаила к широкой лестнице. Высокие бронзовые двустворчатые двери открылись, из них вышли четыре девушки в белоснежных хитонах с ветвями зелени в руках. Правая грудь у них была обнажена. Девушки спустились по лестнице, одна из них надела ему на голову лавровый венок. Губы девушек почти не шевелились, но он услышал: «Радуйся! Приветствуем тебя в Люксурии!»

– Уже?! Да я рад, конечно… А хорошо вы по-русски говорите.

– Мы говорим на древнегреческом, но каждый слышит свой язык. В Люксурии не нужен переводчик, ты слышишь сразу мысли.

– Круто! И что мы будем делать? Там, в рекламе, что-то такое про акт говорилось…

– Мы будем делать все, что ты захочешь, Майкл. Идем с нами. Тебе нужно отдохнуть.

– Да я и не устал совсем…

Две девушки мягко взяли его за руки и повели внутрь здания. За дверью оказался огромный холл, уставленный мраморными статуями, многие показались ему знакомыми, но что-то было в них другое. Да у них же все руки-ноги целы! Венеры. Так гораздо лучше. Холл закончился еще одной дверью, она была открыта и вела во внутренний дворик, в центре которого блестел бассейн, окружен он был портиками с белыми колоннами.

– Раздевайся, Майкл, мы омоем тебя с дороги.

– Да я плавки не взял…

– Тебе не нужно ничего брать с собой, здесь есть все, но плавки тебе не понадобятся.

Девушки развязали свои пояса, их хитоны упали на мрамор. Они как-то сразу все вместе стали освобождать Михаила от одежды, потом подвели к бассейну и опустились с ним по ступеням в воду. Вода была нагрета солнцем, девушки плескали ее на его кожу, гладили своими ладонями его бледное тело. Загар бы не помешал, неудобно как-то, как первый день на пляже. Он глянул на свои ноги и увидел, что тело его потемнело, стало бронзовым, будто он провел здесь добрый месяц. Так этот шлем мои желанья слышит?! И передает их?! И говорить не надо?! А ну-ка, проверим. Он нырнул в воду, вынырнул и перевернулся на спину, раскинув руки и ноги. Девушки окружили его и стали с удвоенной энергией омывать его, сконцентрировав внимание на его пахе; омывали руками, губами и языками, пока в центре бассейна не ударил вверх фонтан, – Михаил сорвал обруч с головы, выдохнул и вытер пот со лба. Ну чтоб я так жил! Надо срочно покурить. Кухня была прежней, сигареты лежали на столе, чай в бабушкиной кружке давно остыл. Он жадно опрокинул в себя кружку и закурил. Сердце бумкало, между ног сладко ныло, но было сухо, сигарета удымилась за минуту. И ЭТО ты собираешься продавать за двадцать баксов?! Да ему цены нет! То-то шлем штуку стоит. Господи, до сих пор не отошел. Даже не спросил, как девчонок зовут. Надо вернуться.

– Девчонки! Вы где?!

Он стоял на краю бассейна, бронзово загорелый и абсолютно голый, вокруг никого не было. Одеться бы пока… Тело его обернул белый хитон, ноги обвили ремешки сандалий. О! Класс! А меч? Хочу меч! Александра! По левому бедру хлопнули золотые ножны, правая рука вынула из них блестящий клинок, рукоятку из слоновой кости венчала голова барана. Михаил со свистом рассек мечом воздух крест-накрест и бросил его в ножны. Жаль, Гордиева узла тут нет. Ох и голодный я! Будто только что выиграл битву при Гавгамелах. Неподалеку от края бассейна стоял мраморный стол и ложе, устланное коврами, возле него.

– Девчонки! Есть хочу!

Из-за колонн появились знакомые девушки с подносами, наполненными блюдами, кувшинами и кубками, которыми они уставили весь стол. Та, что надела ему венок на голову, налила в кубок вина и поднесла Михаилу – пряный запах проник ему в ноздри, он глотнул и узнал легкий привкус хвойной смолы.

– А как тебя зовут, красавица?

– Роксана, мой господин.

– Серьезно? Надо же, совпадение какое. Может, перекусим, Рокси? Ложе широкое. Приляг рядом.

– Что бы ты хотел сначала, господин?

– Да зови меня просто Майкл. Хотел бы я… ну я бы хотел… Давай персик попробуем.

Михаил с Роксаной возлегли на ложе, она разломила сочный персик и подала ему половину, боже, настоящий вкус, божественно просто, сок стекал по его подбородку, капал с губ девушки, что бы я хотел… Губы Роксаны были сладкими, упругими и в то же время мягкими, податливыми, они раскрывались под его напором постепенно, пускали его внутрь; рука его накрыла холм груди девушки, он услышал легкий стон; она подняла бедро к его ноге и повела его вверх. Остальные девушки расположились вокруг стола на невесть откуда взявшихся подушках, в руках у них оказались арфы, или это лиры, зазвучали золотые струны, музыка небес, Роксана перевернулась на живот, согнула колени и приподняла бедра.

– Жезл твой могуч, о повелитель, как скипетр Зевса! Осени меня своей молнией!

Михаил тоже поднялся, расстегнул пояс, отбросил меч и пристроился сзади, обхватив бедра девушки руками.

– О, как силен ты, царь царей! Сильней пронзи меня! Вставь в меня свой божественный х*й! Глубже! Еще! Еще! Ооооооооо!!!

Михаил открыл глаза – он лежал на своем диване, ноздри его щекотал озон, «Корона» покоилась перед монитором на столе, экран закрыл скринсейвер. Ой, щас умру. Пойдем покурим, Алекс, тьфу, Майкл.

На кухне он закурил, стараясь не втянуть весь дым за одну затяжку. И как же люди после этого еще и работают, производят что-то. Это ж куда ФСБ смотрит. Это ж крах экономики полный будет. Нет, это просто полный пизд*ц!

Комп неудержимо влек его к себе, ноги сами пошли в комнату, «Корона» водрузилась на голову. На экране монитора висел общий план внутреннего дворика его дворца, по бокам светились квадратики с авами участников игры, находящихся в сети. Так это ж я еще ни с кем и не играл! В центре экрана выпрыгнуло сообщение: «Пользователь Chipmunk приглашает Вас принять участие в игре. Принять приглашение?» Рядом висел юзерпик с аниме-картинкой: рыжеволосая девчонка с острыми ушами и пушистым хвостиком в полосатом жилете. Симпатичная. Ну заходи.

– Привет, Майкл.

– Привет, Чиппи.

– Пустишь меня к себе? Или ты ко мне?

– Заходи ты. Хотя я тут… еще не обжился.

– Так ты только начал?

– Ну да.

Михаил сидел в кресле у бассейна в своем белом хитоне, рядом появилась девушка в блестящем оранжевом купальнике и уселась в соседнее кресло.

– Классно у тебя. Где это?

– Это Греция. Древняя.

– Красиво. Сам придумал?

– Нет, я еще не успел. Зашел только, умылся с дороги.

– А дорога откуда?

– От моря.

– Так у тебя тут и море есть?

– Есть.

– Классно! Покажешь?

– Пошли. А ты где живешь?

– Я в Лондоне.

– Так ты англичанка?! Никогда еще англичанку не…

– Да нет, что ты! Это здесь я в Лондоне живу. А так… в другом месте. А ты что, грек?

– Да нет… я…

– Да это неважно. Ты можешь каждый раз выбрать новое место. Или жить в одном, где тебе нравится. А почему ты выбрал Грецию? И зачем тебе меч? Ты что, герой? Персей? А давай я побуду твоей Андромедой. Прямо сейчас.

Они вдруг сразу оказались на берегу моря, в тени утеса, Chipmunk, уже без купальника, была прикована к скале – руки ее в кандалах были подняты над головой и цепями крепились к железному кольцу. Михаил прошелся взглядом по ее белой коже, только сейчас увидел неяркую россыпь веснушек, задержался на торчащих розовых сосках, опустил глаза вниз.

– Ты так хочешь, Чиппи?

– Сзади!

Михаил резко обернулся – из кромки прибоя поднималась голова неведомого чудовища на длинной шее, украшенной гребнем, из пасти дракона полыхало пламя. Волосы поднялись у него дыбом, дрожь прошла по всему телу. Эх, щас бы… полцарства за… Справа послышалось ржание – огромный конь бил крылами и кивал головой. Вмиг он оказался на спине невесть откуда взявшегося Пегаса, тот взлетел, обнаженный меч сверкнул на солнце, и голова чудовища с шипением упала в бурлящее море. Конь приземлился у скалы, Михаил спрыгнул, адреналин бешено стучал у него в крови.

– Майкл, ты мой герой! Иди ко мне, иди скорей! Нет, оставь, цепи потом, давай так, да, глубже, еще, еще!

Девушка обнимала его бедра ногами, ее пятки били его по пояснице и ниже, цепи звенели, он двигался ритмично и мощно, ножны звенели где-то слева.

– Давай, Перси, давай! Нууу… еще! Еще разочек! Аааааа… Всёооооо! Поцелуй меня. И их. Ох, пусти. А ты? Да, и ты уже. Понравилось? Освободишь меня теперь? Или еще чего-нибудь такого хочешь? Майкл! Мааайкл! Ты где?!!!

Михаил сидел на кухне и пытался попасть кончиком сигареты в огонек зажигалки, заглядывал в пустую кружку, ощупывал себя в разных местах, ерошил волосы на голове. Нос его учуял запах опаленных волос. Так и умереть можно, Майкл. От истощения. Может, бросить. Ага, брось. Прямо сейчас. И забудь. Дааа, забудешь тут.

На экране монитора мигало сообщение: «Игра прервана», квадратик Chipmunk горел зеленой рамкой. Как же ей написать-то?

– Тут не надо ничего писать! Ты просто думаешь, держа курсор на моем юзерпике, и я все слышу. Ты куда делся?

– Я… это… покурить бегал.

– Не понравилось?

– Ты что! Улёт полный! А как ты освободилась?

– Смешной ты какой! Ты в любой момент можешь выйти из игры. Тогда партнер возвращается домой. И все.

– А дракон откуда взялся?

– Ну я придумала. Для перчика. Иначе, зачем же тебе был меч. Как у Чехова.

– Круто получилось! Эрос и Танатос. Никогда не пробовал. Думал, это Фрейд выдумал.

– Все в жизни уже кто-нибудь выдумал. Главное, чтобы это работало. Сработало ведь?

– Еще как! Это и есть совмещение фантазий?

– Это только начало. Ты еще научишься. Еще хочешь?

– Еще бы!

– Я к тебе?

– Заходи.

– Только теперь ты будешь привязанный.

– Я?! Стой! Ну я не хо…

Палуба корабля мерно покачивалась, парус раздувал щеки от ветра, деревянная фигура на носу умывалась морскими брызгами. Михаил стоял, привязанный к мачте просмоленным канатом, в легкие его врывался соленый ветер, в уши – неизвестно откуда звучащая музыка. Это была чудесная песня, только без слов: вокал походил на гавайскую гитару и синтезатор. Допамин булькал у него в мозгу, взрывался пузырьками шампанского, никакого дискомфорта не было, на него напало приапическое состояние, край его хитона приподнялся; не хотелось больше ничего, только слушать эту прекрасную песню – всегда. Он покрутил головой, никого не увидел, только по правому борту виднелись скалистые вершины какого-то острова. Канат не мешал ему, он чувствовал себя на взлете, был готов улететь в небесные сферы, в голову пришла мысль о поющих ангелах. Справа над бортом показалась медноволосая голова девушки: она поднялась, белые крылья хлопали за ее спиной, и опустилась у мачты; песня стихла.

– Чиппи?! А пел кто?

– Я и пела. Понравилось?

– Спрашиваешь! Так ты сирена?!

– Ну да. Я еще и флейтистка.

– Не, мне песня и так понравилась, без флейты. Споешь еще?

– Конечно. И сыграю. На твоей флейте. Вижу, она уже готова.

– Одновременно?! Будешь петь и сосать… играть то есть?!

– Ну да. Вот, смотри.

Девушка приблизилась к мачте, сложила крылья, опустилась на колени и подняла край его хитона. Музыка зазвучала вновь, ритм совпадал с движением головы Chipmunk, Михаил застонал от наслаждения, напряг мышцы – канат держал его крепко. Вот черт, а ну и мы попробуем. Как это тут работает. Он подумал о свободе, о птице, канат разорвался сам собой и упал вниз, он подался вперед, ощутил трепетание за спиной, взмахнул крыльями, подхватил девушку и поднялся над палубой.

– Я лечу! Я могу летать!

– Конечно, можешь. Ты еще много можешь, просто не знаешь об этом.

Песня продолжала звучать, Михаил поднялся еще выше, он наслаждался свободой движения, выделывал замысловатые пируэты в воздухе, потом поймал девушку за ногу, подтянул к себе, приник к ней губами, вертел ее, целовал, прижал к себе и вошел в нее. Это было совершенно по-другому, он стремительно поднимался, замирал на мгновенье, падал вниз, нанизывая Chipmunk на себя, отпускал ее, снова ловил, пока они одновременно не выгнули спины, удерживаясь только ногами, затем отпустили и ноги, развернулись и сложились валетом; вспышка в его мозгу закрыла все, он расслабил руки и ноги и стал падать.

Михаил лежал на ковре в своей комнате и обалдело вертел головой, потом перевернулся, поднялся на четвереньки и пополз в кухню. Дым вирджинского табака вошел в него волшебным бальзамом, немного успокоил и добавил послевкусия к ощущению абсолютной удовлетворенности. Ох ты, бл*дь, и въехал, Майкл. Угомонись, Икар, а то помнишь, что было. Завязывай. Очнешься в следующий раз за плинтусом. Голова отдельно, перья отдельно.

«Корона» легла на лоб как к себе домой.

– Чиппи?

– Ты живой?

– Пока еще да. Обалдел немного.

– Ты так внезапно пропадаешь.

– Я даже не знаю, как это происходит.

– Ты снимаешь «Корону» с головы.

– Понял. Так мы были птицы? Или ангелы?

– Для ангела ты слишком хорошо языком работаешь.

– Да и ты флейтистка хоть куда!

– Нууу… во многом это зависит от инструмента.

– Не, ну есть же виртуозы.

– Это комплимент?

– Ну да. Тебе.

– Спасибо.

– Зайдешь? А то я тебя не вижу.

– Ладно.

Они сидели в креслах во внутреннем дворике. Стол был уставлен блюдами и кувшинами. Пахло вкусно.

– Давай поедим, может? Сил добавим.

– Давай. Но силы твои – в голове, а не в желудке. А чего бы ты хотел?

– Мяса. Сочного. Острого. И крааамсать его кинжалом, и запивать красным вином, и чтоб сок тек по подбородку. И видеть отсветы горящего павшего города. Слышать стенания жен поверженных героев, предчувствующих свою долю. А ты?

– А я хочу вернуться в Спарту, забыть Париса. Просто отдохнуть. Хочу сладкого. Манго подойдет. Яблок больше не хочу.

– И сладкого вина? Мальвазии.

– Можно. Только много не наливай.

– Ладно.

– Расскажи мне что-нибудь. Про Грецию. Только не про Трою.

– Про Грецию? Про богов?

– Про любовь.

– Нууу… так… струнная музычка… лиры там… слушай про богов-любовь.

Перед глазами Михаила возникла страница давно читанной книги Куна: «У царя богатого финикийского города Сидона, Агенора, было три сына и дочь, прекрасная, как бессмертная богиня. Звали эту юную красавицу Европа. Приснился однажды сон дочери Агенора. Она увидела, как Азия и тот материк, что отделен от Азии морем, в виде двух женщин боролись за нее. Каждая женщина хотела обладать Европой. Побеждена была Азия, и ей, воспитавшей и вскормившей Европу, пришлось уступить ее другой. В страхе Европа проснулась, не могла она понять значения этого сна. Смиренно стала молить юная дочь Агенора, чтобы отвратили от нее боги несчастье, если сон грозит им. Затем, одевшись в пурпурные одежды, затканные золотом, пошла она со своими подругами на зеленый, покрытый цветами луг, к берегу моря. Там, резвясь, собирали сидонские девы цветы в свои золотые корзины. Сама же дочь Агенора, блистая красой своей среди подруг, подобно Афродите, окруженной харитами, собирала в свою золотую корзиночку алые розы. Набрав цветов, девы стали со смехом водить веселый хоровод. Их молодые голоса далеко разносились по цветущему лугу и по лазурному морю, заглушая его тихий ласковый плеск.

Недолго пришлось наслаждаться прекрасной Европе беззаботной жизнью. Увидел ее сын Крона, могучий тучегонитель Зевс, и решил ее похитить. Чтобы не испугать своим появлением юной Европы, он принял вид чудесного быка. Вся шерсть Зевса-быка сверкала, как золото, лишь на лбу у него горело, подобно сиянию луны, серебряное пятно, золотые же рога быка были изогнуты, подобно молодому месяцу, когда впервые виден он в лучах пурпурного заката. Чудесный бык появился на поляне и легкими шагами, едва касаясь травы, подошел к девам. Сидонские девы не испугались его, они окружили дивное животное и ласково гладили его. Бык подошел к Европе, он лизал ей руки и ласкался к ней. Дыхание быка благоухало амврозией, весь воздух был наполнен этим благоуханием. Европа гладила быка своей нежной рукой по золотой шерсти, обнимала его голову и целовала его. Бык лег у ног прекрасной девы, он как бы просил ее сесть на него.

Смеясь, села Европа на широкую спину быка. Хотели и другие девушки сесть с ней рядом. Вдруг бык вскочил и быстро помчался к морю. Похитил он ту, которую хотел. Громко вскрикнули от испуга сидонянки. Европа же протягивала к ним руки и звала их на помощь; но не могли помочь ей сидонские девы. Как ветер, несся златорогий бык. Он бросился в море и быстро, словно дельфин, поплыл по его лазурным водам. А волны моря расступались пред ним, и брызги их скатывались, как алмазы, с его шерсти, не смочив ее. Всплыли из морской глубины прекрасные нереиды; они толпятся вокруг быка и плывут за ним. Сам бог моря Посейдон, окруженный морскими божествами, плывет впереди на своей колеснице, своим трезубцем укрощает он волны, ровняя путь по морю своему великому брату Зевсу. Трепеща от страха, сидит на спине быка Европа. Одной рукой она держится за его золотые рога, другой же подбирает край своего пурпурного платья, чтобы не замочили его морские волны. Напрасно боится она; море ласково шумит, и не долетают до нее его соленые брызги. Морской ветер колышет кудри Европы и развевает ее легкое покрывало. Все дальше берег, вот уже скрылся он в голубой дали. Кругом лишь море да синее небо. Скоро показались в морской дали берега Крита. Быстро приплыл к нему со своей драгоценной ношей Зевс-бык и вышел на берег. Европа стала женой Зевса, и жила она с тех пор на Крите. Три сына родились у нее и Зевса: Минос, Радаманф и Сарпедон…».

Черт, что-то голова тяжелая. Михаил поднес руку ко лбу, двинул вверх и цокнул копытом об рог.

– Чиииппи! Ну что ты делаешь!

– Ну давай, я еще так никогда не пробовала!

– Да и я еще быыыком… тоже не был! Ладно, становись! Готова?

– Уууу… потише, бычара ты здоровенный! Ху*ще олимпийский! Тихонько! Двигай. Тихо, не спеши. Да не весь сразу, а то изо рта вылезет!

– Сама захотела, вот я тебя щас и отзевсю в хвост и в гриву!

– Давай уже, не спеши только. А ты хочешь, чтобы у меня был хвост? Пожалуйста. Пощекотать тебя? Приятно? Ой, блин, ну трех сыновей же не всех сразу делали! Ну все! Выходи! Давай в гриву теперь. Ооо, ну всю прическу испортил! Надо голову мыть.

Михаил лежал на спине, осторожно ощупывая ладонью голову.

– Чиппи.

– Да?

– И откуда ты такая взялась на мою голову.

– Как откуда – из моря. Ты себе шел, по берегу. Смотришь – я в море купаюсь…

– Так ты была Афродита? Или Европа?

– А кем ты хочешь, чтобы я была?

– Я хочу, чтобы ты была собой.

– Так я и есть я – смотри. Видишь?

– Вижу. Рыжая. Погуляем?

– Пойдем к твоему морю?

– Пойдем. Голову вымоешь.

Дорожка привела их от белоколонного дворца к обрыву над морем. По небу неспешно двигались стада кучерявых облаков, вода внизу переливалась оттенками аквамарина, картина эта навевала мир и покой.

– Ты любишь море?

– Я живу в маленьком городке, Чиппи. Вокруг лес, поля. Море для меня всегда было принадлежностью Рая. Я его мало видел. Но Рай не видел никто, а все туда стремятся.

– А плавать ты любишь?

– До сегодняшнего дня я думал, что плыть – наилучшее состояние, которое только может быть. Оно дает ощущение легкости, свободы. Лучше только полет.

– Ты думаешь? А вместе?

– Вместе?! Это как?

– Держись за руку. Крепко!

– Ааааааааааааааааа!

Девушка резко оттолкнулась от края и прыгнула вперед, увлекая за собой Михаила. В воздухе он перебирал ногами, будто бежал, пятками молотя воздух, чувствуя, что в них поселилась его душа. Удар о воду, вопреки его ожиданиям, не был сильным. Под водой он сразу подумал, на сколько хватит воздуха, но дышать совсем не хотелось; вода была абсолютно прозрачной, разноцветные рыбы, испуганные всплеском, постепенно возвращались и с опаской разглядывали двух новых товарищей. Рыбы голые, а ты в одежде. Ну-ка, раз. Хитон исчез. Два. Оранжевый купальник растворился. Телу было легко, оно парило в соленой воде, не боясь упасть. Михаил попробовал двигаться, кувыркаться, нырять – все получалось просто, он привык быстро; море стало его домом, его миром, он был рыбой, Ихтиандром, Посейдоном. И солнце не опалит здесь твои перья, и не нужно махать крыльями, ты можешь делать, что хочешь. Что ты там хочешь, Майкл. А говорить? «Чиппи, иди сюда», – подумал он. Девушка развернулась и подплыла к нему, они взялись за руки, обнялись ногами, разъединились, сошлись опять, слились в одно целое и поплыли вглубь, на поиски сокровищ, которые были заключены в них самих.

Михаил медленно поднимался из глубины сна: он был сладким греческим виноградом, и кто-то пытался превратить его в вино, ритмично утрамбовывая в бочке мягким местом. Он разлепил глаза: лежал он на спине, а Бэла двигалась у него на бедрах, забросив голову назад, все больше отклоняя спину, пока не охнула и не упала на его ноги.

– Белка! Да ты развратница малолетняя!

– Проснулся, наконец! Я уж думала, что ты умер. Только он и был живой. Торчал, как башня Вавилонская. Я и звала тебя, и тормошила, потом решила сама. А ты сиди голодный.

– Ох я и голодный! Быка бы съел!

– Я же ужин приготовила! А ну признавайся – чем это ты ночью занимался. Изменял мне?! Говори!

– Да ты что! Никада!

– А чего ж ты голодный и проснуться не можешь?

– Да за компом долго сидел, цацки гонял. Потом уснул. Недавно.

– А снилось что.

– Снилось море.

– Наше?

– Все море – наше.

– А если мы там еще не были?

– Значит, есть чего хотеть.

– А ты где был. Во сне.

– В Греции.

– А я там была?

– Конечно, как же иначе.

– А что мы делали.

– Мы плавали. Так странно: совсем не нужно было дышать. Рот свободный, можно и говорить, и…

– И что ты делал. Ртом. Свободным.

– Я так подбирался к тебе, и ррраааз!

– За куда.

– За туда. За всюду.

– Ага, знаю я твое «за всюду».

– Ты понимаешь, это же мой сон: что хочу, то и делаю.

– Классно! Вот бы можно так – задумал что-то, а оно и приснилось.

– И что бы ты задумала.

– Ни-ска-жу!

– Ты и так это можешь задумать. И сказать мне. Я и сделаю.

– Не, ну это стыдно будет! Я девушка скромная.

– А что скромные девушки хотят обычно. Ну, не ты, а другие.

– Ну вот, теперь ему целый гарем скромниц подавай! Развратник!

– Да ты мне только себя подавай. Иди сюда, ближе, я тебя попробую. Ох и мокрая вся! И соленая!

– Ну Мииишка! Ну не говори так! Я стесняюсь.

– Ладно. Вкусная ты моя. Как из моря вышла.

– Так на море хочется, Мишка!

– Поплавать?

– И поплавать. Чтобы ты меня подогонял. Половил. В воде.

– За разные места?

– Ну за разные, что с тобой делать.

– За все-все?

– А ты за какие хочешь?

– Ну я просто голодный, а вот он…

– А он что хочет?

– Он хочет… Догнали мы с ним тебя, и ррраааз!

– Куда?

– Туда.

– Не, ну туда не надо, Мишка. Это стыдно!

– Ну это же не на самом деле. Соглашайся.

– Нууу… ладно.

– Ага! Папалась! А ну ложись на живот!

– Ну не надо, Мишутка! Ну потом!

– Обещаешь?

– Ну лааадно… Вот подлец ты какой! Всегда по-своему сделаешь!

– Ну я и по-твоему делаю, разве нет?

– Ну делаешь. Ты у меня вообще – такой делальщик! Прям волшебник!

– А что бы ты еще хотела. От волшебника.

– Нууу… чтобы мы вечером… после моря… пошли в ресторан. А ты бы меня накормил чем-нибудь, вкусненьким таким.

– Так это и щас можно.

– Ну убью тебе щас!

– Да я шучу. А что бы ты хотела съесть?

– Чего-нибудь сладкого, фруктов разных. Вина сладкого. Вот я мальвазии никогда не пробовала.

– Мальвазии?! Да ты откуда такое название-то знаешь?!

– Не знаю, откуда. Но почему-то захотелось.

– А кагор не подойдет?

– Нет, Мишка, не подойдет.

– Придется тогда везти тебя в Грецию, Бельчонок. У нас в магазине нету.

– Правда?!!!

– Ну что делать. Любое твое желание для меня закон.

– Вот брихун ты дуридомский!

– Ну правда. Разве я тебя когда обманывал?

– Нет. Так мы поедем?!

– Поедем. Но с тебя бонус.

– Какой.

– Легкий поцелуй.

– У, бандиты вы с ним оба! Давай уже его, поцелую. Легко только. Да пойдем завтракать.

Михаил лежал на спине, закинув руки за голову, и улыбался потолку. С кухни слышны были звон посуды и шкварчание яичницы.

– Мииишка! Иди скорей! Все стынет!

– Иду!

Он поднялся, проверить почту, что ли, подошел к столу – на экране скринсейвером плавал флажок Windows, он повел мышью по коврику и увидел в центре монитора мигающую красную надпись «Game over!»; рядом с клавиатурой лежал обруч «Короны» – зеленый огонек подмигнул ему и погас.

***

Обнаженное море

Михаил проснулся от криков за окном, кричали на непонятном языке, вот черт бы их, на душе было тепло, сон еще не отпустил его, что же там такое было, он открыл глаза, мерно жужжал кондиционер, было уже утро, одеяло сползло на пол. Он повернулся, справа от него раскинулась на спине обнаженная девушка, левая рука ее была поднята на подушку, усыпанную волосами цвета темной-красной меди, ноги ее были слегка согнуты в коленях, губы шевелились. Взгляд его прошелся по белой коже девушки, по голубой жилке, ручейком пересекающей левую грудь и остановился на розовом соске. Он задержал свою руку, потянувшуюся к груди девушки, и опустил глаза вниз: чуть выпуклый живот мерно двигался; он тихонько прижал губы пониже пупка, опустил их еще ниже, зарылся носом в пушистый треугольник темных волос, медленно раздвинул бедра девушки руками. Тайная дверь чуть приоткрылась, он помог ей и застыл, зачарованный, как будто заглянул в нее впервые. Девушка слегка повернулась, бедра ее широко раздвинулись, она опустила руки и стала ерошить волосы Михаила, прижав его голову к себе; живот ее поднимался, дыхание участилось, она уперлась пятками в постель и подняла бедра, потом сжала их, дернулась, послышалось «ууух», она резко повернулась вправо и перевернулась на живот, медленно двигая бедрами, затихая, потом вырыла щекой ямку в подушке и замерла. Михаил поднял голову, повел сдавленной шеей, улегся на упругие бело-розовые ягодицы и провел ладонью по левому бедру девушки, она согнула ногу в колене, и он не удержался, запустил руку меж ее ног сзади, услышал «нууу», вытащил мокрую ладонь, поднялся и лег на подушку. Желание пульсировало в нем, требовало удовлетворения, но он не хотел будить девушку, он мог себе позволить отложить исполнение желания, это не раздражало его, наоборот, наполняло какой-то первобытной силой: он знал, что это будет, пусть позже, но обязательно будет. Он тихонько убрал тёмно-рыжие волосы в сторону и поцеловал место, где шея переходит в плечо, потом заставил себя остановиться, развернулся и встал.

Контрастный душ немного его успокоил, он оделся и вышел из номера. Отель еще спал, Михаил быстро спустился вниз: в ресторане расторопные гарсоны уже накрывали завтрак. Он нашел кофе, быстро выхлебал чашку, вышел на улицу, с наслаждением закурил и повернул налево. Через квартал перед ним открылась площадь Массенá, согрела его теплом терракотовых фасадов. Лучи утреннего солнца путались в струях фонтана, искрились на мраморной коже семиметрового обнаженного Аполлона, который, похоже, не сдерживал себя утром, так как пребывал в состоянии гордого покоя.

Михаил пересек площадь, прыгая по черным плитам шахматной доски, углубился в сквер, покосился на "Арку"; кроны пальм благосклонно ему кивали, но он не ответил им – его ждало море. Он пересек набережную, спустился на пляж: перед ним раскинулось спокойное спящее море, волн не было, оно манило его, звало в себя, соблазняло полной прозрачностью, обещало покой и негу. Он быстро разделся и по гальке добрался до края моря, решительно вошел в него, прошел пару метров, нырнул, открыл под водой глаза – сокровища Али-Бабы мерцали на дне, он вынырнул, встряхнул головой и поплыл навстречу солнцу. Соленая вода поддерживала его, ласкала его кожу, покорно расступалась под его гребками; он перевернулся на спину, выпустил вверх фонтан воды и застыл, раскинув руки и ноги: ощущение счастья наполнило его до краев. Вот, запомни это: ты только что чувствовал соль женщины, а теперь – соль моря; они твои, и больше тебе ничего не нужно.

На берегу Михаил жадно закурил, лег на спину, подставив тело молодому солнцу, вода высыхала на нем, впитываясь в кожу, наполняя ее упругой бурлящей энергией.

Минут через двадцать он вернулся в отель, перепрыгивая через три ступени, поднялся на второй этаж и вошел в номер. Девушка спала на правом боку, он быстро разделся и лег, прильнув к ней всем телом и, добравшись, наконец, до ее груди, поймал сосок.

– Ой, Мишка! А мне больница снилась.

– Ты прям по Пушкину.

– Чего это?

– Рифма «морозы – розы».

– Какие еще морозы?

– Ну, «Ницца – больница».

– Так мы ж во Франции! Я совсем забыла!

– Ну да.

– Здорово как! Мне так хорошо! Я выспалась. А ты?

– Давай я в тебе немножко побуду, Бельчонок.

– Ну побудь. Только не спеши. Ох и здоровый ты у меня. Ну заходи в гости. Нравится ему в гостях?

– Да он уже с час как собирался – еле отговорил.

– А чего отговорил?

– Не хотел вас будить.

– Какой ты у меня хороший! Погоди. Хочешь, я лошадкой стану?

– Это чтоб я побыстрей справился?

– Глупый ты какой. Это чтоб ты глубже вошел.

– Так тебе так нравится?

– Ну конечно.

– А чего ж ты раньше не говорила?

– Ну не говорила. Из скромности. Где это видано, чтоб… стар… шая… мед… сест… ра… сама… вот так… ста… но… ви… лась… ооой, не могу больше! Всё, пусти! Хватит! Выходи, я уже всё.

– А я?

– А ты давай его сюда, садись сверху. Вот, я его подержу, крепко так, а ты подвигай… будут… нам… слив… ки… на завт… рак. Ну вот, молодец, ну стой уже, стой, вся грудь уже обвафлённая… Ну чего он еще торчит, скажи ему, что хватит, все уже, пошли есть. Кофе хочу. Со сливками.

– Да я ему говорил. Хочет прощальный поцелуй, наверно. Перед кофе.

– Вот бесстыдники вы оба! Поцелуй ему подавай!

– Так это же по-французски. Вживайся.

– Правда?

– Ну конечно.

– Ну ладно, поднимись повыше, поцелую его разочек.

– Сильней, Белка!

– Ну вот вам! Ууу, соленый! Все, убирайтесь! Я в душ.

Бэла перепрыгнула через Михаила, ухватила его за нос, потаскала туда-сюда и убежала, а он блаженно раскинулся на кровати, улыбаясь потолку. Ну вот ты и во Франции, Майкл. Ты поимел, что хотел.

Они сидели внизу в ресторане и завтракали.

– А что это у них за чашки такие – как пиалы и без ручек.

– Это они так утром кофе пьют – чтоб круассан туда макать.

– Вот чудики.

– Да, я в кино видел: один чудик даже французский батон умудрился туда запихать.

– Мишка, так некрасиво говорить: запихать.

– Ладно. Па-гру-зить. Довольна?

– Да я довольна, Мишутка, уже с полчаса как. И тут все такое вкусненькое. Ты наелся?

– Нууу… так… перекусил. Я бы еще разочек его па-гру-зил.

– Ну ты что! Люди кругом! А ты такое говоришь!

– Да не поймет никто. Что ты покраснела вся.

– Это от кофе!

– Ладно. Пошли уже.

– Пошли.

На площади Белка остановилась и уставилась на фонтан.

– Боже, Мишка, что ж он так прям голый с утра стоит!

– Так он же Аполлон. Бог. Греческий. Древне.

– А если он бог, чего ж у него писюн, как у гнома?

– Так он на нимфах отдуплился, успокоился уже.

Белка засунула руку в карман джинсов Михаила.

– Так и я ж тебя уже успокоила, а ты вон… неугомонный все. Торчун.

– Ну Белка! Палучишь щас! Прямо тут.

– А вот и не поймаешь!

– Это я не поймаю?!

– Никада!

– Ну стой, Бельчонок, неохота бегать, кофе расплескаю.

– Ладно, идем.

На пляже они выбрали два лежака под зонтиком, разложились, Белка спустила вниз джинсовую юбку и стянула через голову белую маечку с пальмами.

– Ой, Мишка, куда ты меня привез!

– В центр европейской культуры, куда же еще.

– А чего в этом центре все бабы без лифчиков ходят?!

– Ну, и не все.

– Да вон смотри – полно.

– Такая у них тут свобода.

– Стыдная свобода какая-то.

– Вольному – воля, спасенному – рай.

– А ты у меня вольный или спасенный?

– Разочек ты меня утром спасла. Так что я теперь спасенный.

– Смотри у меня! Нет, наоборот, – нечего тебе на них смотреть!

– А ты не хочешь так попробовать?

– Ты что, сдурел совсем?!

– Ну как хочешь, Бельчонок. Я спросил просто.

– А тебе-то зачем это? Ты ж меня только что видел.

– У тебя грудь как у Венеры Медичи – не стыдно и людям показать. И погордится. Мне. Тобой.

– А что это за Медичи? Врачи?

– Герцоги тосканские. Покровители искусства. И красоты.

– И что – у них там тоже все с голыми сиськами ходили? В Тоскании?

– Ну что ты. Это же средневековье. Там еще инквизиция была. Но они находили древние статуи – греческие и римские – и устанавливали у себя во дворцах. Посвящали им стихи. Песни-пляски учиняли. Всякое такое.

– Развратники они средневековые! Пляски им подавай. В голом виде.

– Да нет, эту статую они называли Венера Стыдливая. Как раз как ты.

– Ну ты такой у меня льстюн, Мишка! Про Венеру выдумал.

– Да никада! А ноги у тебя еще длиннее. А попка… Она у тебя и так почти голая. Как у Венеры.

– Ну одетая!

– Да, в две веревочки. С бантиками.

– Ну так все тут ходят! Посмотри.

– Ходят. С голой грудью. Аб-на-женной. Посмотри. Не хочешь?

– Ну я не знаю, Мишка. Стыдно. Ты представь, что это у нас в Мухосранске, на озере.

– Да ты ж не в Мухосранске сейчас, Бельчонок. Тут совсем другое все – миллионеры разные шныряют, как у нас воробьи.

– Врешь!

– Ну точно тебе говорю.

– А покажи хоть одного.

– Вон, гляди – на яхте мужик на тебя в бинокль смотрит.

– Где?!

– Уплыл уже. Ну признайся, хочешь попробовать?

– Ну я не знаааю…

– Ну иди сюда, садись, – Михаил усадил девушку к себе на колени и расстегнул застежку бюстгальтера. Белка свела руки перед грудью, покраснела и через челку стала поглядывать по сторонам.

– Вот видишь, не набросился никто, не собрались в кружок глазеть. Ну, убирай руки.

– Ну не хочууу! Побежали в море!

Белка стремглав бросилась к морю, плюхнулась в воду и быстро поплыла вперед. Михаил выждал немного и поплыл за ней, догнал метрах в пятидесяти от берега, поднырнул под нее и поймал за соски; она забрыкалась и ушла с головой под воду. Он обнял ее рукой за шею, запустил вторую руку между ее ног и впился губами в ее рот, вода вокруг заполнилась пузырями. Они вынырнули и остановились, болтая ногами.

– Мишка, ну пусти!

– Папалась! Теперь все!

– Ну не надо, Мишутка, ну не трогай меня там, а то я уже опять захотела.

– Поплыли к буйку.

Они доплыли до буйка, ухватились за него руками, Михаил обнял Белку сзади за плечи и опустил руку вниз, скользнул по животу и двинулся дальше.

– Раздвинь ножки, Бельчонок.

– Ну стыдно! Вон они все на берегу смотрят на нас.

– Да ерунда, никто не смотрит.

Михаил приподнял бедра девушки, раздвинул ее ноги и вошел в нее.

– Ты моя рыбка золотая.

– Я же еще утром была лошадкой.

– А теперь рыбка.

– Ну ты, Мишка, совсем!

– Ты меня любишь?

– Я тебя, Дуридома, так люблю, что задушить готова.

– Совсем?

– Не, ну не совсем, что с тебя толку – с задушенного. Нет уж. Давай, толкай сильней! Еще! Давай! Всё! Выходи, а то люди увидят.

– Вот, так всегда. Теперь у тебя люди. А как тебе хотелось, так не было.

– Ты знаешь, я перед этим… ну, перед этим самым… совсем ни о ком не думаю, их как и нет.

– Ну мы-то – вот они.

– Да я вижу. Совсем не как у твоего Аполлона. Давай его сюда, я его потрогаю. Ух и упрямый. И все чего-то хочет. И все ему мало.

Белка вдруг отпрянула, резко нырнула, так что над водой сверкнули белые пятки. Через минуту она вынырнула, вокруг нее расходились пузырьки и белые сгустки, возвращающие в колыбель жизни частицу ее в виде дани.

– Ну как?

– Ну абалденно просто!

– Ты меня любишь?

– Я тебя все время люблю, Бельчонок. Даже когда сплю.

– Правда?

– Конечно.

Белка обняла его руками за шею и поцеловала в губы так, что у него захватило дух, он отпустил буек, и они вместе ушли под воду. Когда они вынырнули, Михаил уставился в глаза девушки – в них сиял такой свет, будто внутри у нее работал целый ядерный реактор. Вот повезло тебе, Дуридому, а. И за что.

Выходили они из воды, держась за руки, и Белка шла, гордо расправив плечи, хоть и поглядывая краем глаза по сторонам. Под зонтиком она улеглась на спину, вставила в уши наушники, надела темные очки и стала что-то подмурлыкивать, дирижируя пальцами ноги. Михаил улегся на правый бок на соседний лежак и закурил. Глаза его бродили по коже девушки, исследовали впадины и выпуклости, сигналы поступали в мозг, руки его непроизвольно подергивались. И когда же ты ее наешься. Что ж такое с тобой делается, чем она тебя так привлекает. Ну вот хоть сегодня: смотришь на нее с самого утра, уже два раза было, а руки сами тянутся. А разве это плохо. Да не плохо, понять хочется, чего еще от себя ждать. А вот ты и не знаешь, чего от нее ждать: когда она застесняется на ровном месте и закобенится, а когда утворит такое как сегодня. Прямо в Ницце, прямо посреди бела дня. Это тебя и заводит – неизвестность. Тайна. Ну какая такая тайна – в Белке. Простая рыжая девчонка. Ну, симпатичная, конечно. Наверно, есть. Непредсказуемость это и есть тайна. С ней все время – как в казино: ожидание, предвкушение. Ждешь красный – получаешь черный. И наоборот. То пан, то пропал.

– Белка, сгоришь вся, – Михаил понял, что девушка не слышит, взял крем от загара и поляпал ей на ноги, живот и грудь: она вскинулась, вынула наушники и сняла очки, – давай я тебя намажу. Он пересел на ее лежак и стал мерно размазывать крем, втирая его в кожу, лаская ее пальцами, подбираясь потихоньку к розовым торчащим соскам. Белка закинула руки за голову и смотрела ему прямо в глаза. Михаил осторожно поводил пальцами по бело-розовой коже грудей и прищемил соски, повертел их в разные стороны, будто заводил часы.

– Ууу… ну пусти, – Белка сдвинула бедра и стала медленно тереть их друг о друга, но руки не опускала, только живот ее непроизвольно выгнулся вверх. Михаил размазал крем сверху бедер и немного раздвинув, опустил пальцы на внутреннюю их сторону, где кожа была девственно нежной.

– Ты же хочешь, Бельчонок. Хочешь побыть Кончитой.

– Хочу. Но никак нельзя, Мишка. Погоди. Остановись. Иди сюда, что скажу.

Михаил прилег боком на краешек лежака и чмокнул девушку в нос.

– Ты знаешь, Мишка, как-то это совсем по-другому, по-новому.

– Что.

– Ну вот я лежу тут, почти голая. Вокруг людей полно. Стыдно еще немного, но и приятно. Ты меня трогаешь. Они смотрят. От этого еще приятней. Хотя они мне триста лет не нужны. Но что-то это добавляет. Странно как-то. И что они думают? Интересно просто.

– Они завидуют.

– Ты, правда, так думаешь?

– Конечно. Вон очередной миллионер идет, в гавайке, так на нас смотрит сквозь темные очки, что щас грохнется шнобелем в песок.

– Мне так хочется, что аж даже больно. Сводит все там внутри.

– Так давай. Я накрою тебя полотенцем и потрогаю. Там.

– Да нет, ты не понимаешь. Я сама себя останавливаю. Я как на обрыве стою и готовлюсь полететь. Душа замерла вся. Я чувствую себя птицей. Вот – сейчас. Ты научил меня летать, Мишка. Это очень приятно, знать, что ты можешь полететь. Даже если ты еще не летишь. Понимаешь?

– Предвкушение. Порог.

– Да. Хочется постоять еще немного, подождать. Как-то мучительно приятно. И волнительно до ужаса.

– Ты моя рыба. Летающая.

– Ну рыбы не летают, Мишка!!!

– Еще как летают. В Тихом океане.

– Ты серьезно?!

– Ну конечно.

– Я тебе говорила, что я тебя люблю?

– Никада.

– Ах ты падлец! А ну пошли в море!

– Поныряем?

– Открутим тебе что-нибудь – чтоб никто не видел! И Аполлону твоему приделаем. А ты так походишь, отдохнешь.

– Ты знаешь, Бельчонок, у древних греков в мифах Геракл как-то боролся с Антеем, сыном Земли.

– Тоже голые?

– Ну это как водится.

– Так это от греков все пошло?

– Наверно.

– И что.

– Вот он его скрутит и бросит на землю, а тот все вскакивает как заведенный.

– Неугомонный был? Как ты?

– Он падал на землю, и Земля, его мать, давала ему новые силы.

– Так ты ж не падаешь. Стоишь все время. Он.

– Я к тебе как прикоснусь, откуда-то и берутся новые силы. Все время. И даже не прикоснусь – посмотрю или подумаю просто.

– Ты так красиво рассказываешь, Мишка.

– Это ты у меня красивая.

– Правда?

– Конечно. Смотри – вон все мужики собрались на тебя посмотреть.

– Где?!

– Они виду просто не подают. Деликатные. Не хотят тебя смущать. Знают, что в Мухосранске девушки так не ходят.

– А я и не смущаюсь уже. Почти. Только в груди тепло как-то. Все время.

– Только в груди? А еще где?

– Ну Мииишка!!! Жаль, сковородки моей нет – бэмцнула бы тебя по кумполу!

– За что?!

– За то! Чтоб знал!

– Ты моя фурия любимая.

– Это еще кто такие – фурии?

– Это у греков так медсестры назывались.

– Аааа, ну тогда ладно. Стой! А они там тоже голые ходили?

– Конечно. Без трусов даже.

– Ну где ты видел медсестру без трусов, Мишка?!

– Ну видел одну. Хочешь, покажу?

– Ну палучишь ты у меня сегодня!

– А он?

– И он получит.

– Па-ци-луй? Страстный. Французский.

– Зубами!

– Ладно. Он согласен.

– Слушай, Мишка, а греки эти твои работали когда-нибудь или только…

– Ну сама подумай, Белка, все без трусов – какая работа. Только любовь. Ну, можно еще миф какой придумать.

– А расскажи еще что-нибудь.

– Ну вот был у них Зевс.

– Это кто?

– Царь богов.

– И что он.

– Он любил подстеречь земную женщину… и с ней… туда-сюда…

– А те и рады стараться! Сразу юбки задирали? Или у них юбок-то и не было?

– Та не, они боялись. Так он превращался то в быка, то в лебедя, то в золотой дождь. Чтобы с ними туда-сюда.

– В золотой дождь! Так он у них главный извращенец и был! Фууу!

– Та не тот дождь, дурында ты малолетняя! Настоящий. Золотой.

– Ну не знаю, Мишка. Странные они, греки твои. Чтоб я вот это так… с быком… или даже с лебедем… бррр!

– Ну ты же говорила только что, что ты птица.

– Так то ж не взаправду!

– Так и у них это – мифы! Легенды, значит.

– Но кто-то ж их придумал. Значит, что-то такое он думал.

– Думал. Образами.

– Это как?

– Ну вот ты, например, лошадка. Образно говоря.

Белка резко вскочила с лежака, стала возле Михаила на четвереньки, оттопырив попку, быстро глянула по сторонам и куснула его за плавки.

– Такая?

– Ох, ты, блин, и такая! Дикая. Иди ко мне.

– Нет! Никада! Пошли в море!

– Ну, держись, узнаешь, что Посейдон с нереидами делал!

– А это еще кто?

– Морской бог, брат Зевса.

– Ага, брат, значит! Ну, все, дальше можешь не рассказывать. Я девушка скромная, мне такое ни к чему! А что он делал?

– Он так тихонько к ним подкрадывался… и хап! И потом…

– Ну Мииишка!!! Ну пусти!

– Я бог морской или я тебе фуцик мухосранский? Быстро говори!

– Бог! Ну бог! Ну пусти!

– А если я бог… а ты простая смертная девушка…

– Ну не надо, Мишутка! Ну стыдно так! Ну я потом! Я отработаю!

– Будешь простой смертной девушкой?! Клянись!

– Ну клянусь!

– Ладно. Пошли остынем. Окунемся. В морскую пену.

– Вот ты подлец какой! Утоплю тебя щас! В пене твоей!

Возвращались с пляжа они по Английской набережной, уставшие, разморенные солнцем и любовью, обнявшись за плечи.

– Мишка, а что это за дворец такой. Negresco написано.

– Это отель, Бельчонок.

– Для негров?!

– Да нет, это хозяина так звали – Анри Негреско. Он румын был немножко.

– Ничего себе румын – такой купол отгрохал!

– Его Эйфель делал. Тот, что башню. А форму скопировал с груди своей дамы сердца.

– Ничёсе – дама у него была! А Эйфелеву башню он с себя скопировал? Тогда понятно, за что она его любила.

– Зато теперь это символ Парижа. Теперь ты понимаешь, почему его называют столицей любви?

– Теперь понимаю! А тут кто живет?

– Да много кто. Шанель жила, Джина Лоллобриджида, Пикассо, Сальвадор Дали, Хемингуэй, герцог и герцогиня Виндзор, Майкл Джексон…

– Абалдеть! Красиво там внутри, наверно.

– Красиво. Под куполом висит четырехметровая хрустальная люстра – их всего две сделали, вторую – для Николая II, – он ее повесил в Большом Кремлевском дворце. А еще в этом отельчике есть Королевский салон и салон Людовика XIV – там лежит настоящий ковер Марии Медичи.

– Да ты что! Круто! Как в кино?!

– Почти. Но тут – все настоящее. Этот отель – символ Лазурного Берега. Давай я тебя щелкну – на фоне.

– Подожди, причешусь. Давай. А можно я девчонкам скажу, что мы тут с тобой жили?

– Зачем, Бельчонок. Вот еще немножко денег заработаем – поживем тут хоть денек – тогда и расскажешь.

– Ты правду говоришь?!

– Ну разве я тебя когда обманывал.

– Мишка, ну давай уже скорей! Так хочется! Я уже сегодня была у тебя Медичи, а теперь бы на ковре так… прилечь. Мариином. А ты бы меня пощелкал.

– Голую?

– Ну у них же все там… в Тоскании… ты же сам говорил!

– Ладно, будешь у меня Афродита Каллипига и Афродита Кастниетида.

– А это еще что? На ругательства похоже.

– Да нет, что ты. Это так греки называли свою богиню любви.

– Да знаю я твоих греков! А перевести как?

– Нууу… если по-простому… примерно…

– Давай уже!

– Бесстыдница голопопая.

– Ох и палучите вы все у меня! И ты, и греки!

Так они шли, болтая, наслаждаясь ветерком с моря. От сквера с пальмами они свернули вправо и дошли до фонтанов: дети бродили по дну, перебрасывались мячиками и фрисби.

– Мишка, я соленая вся. Хочу в фонтан!

– Ну давай, пока он спит.

Белка оперлась руками о бортик, разулась, опустила в воду одну ногу, потом другую, пошла по дну, смывая ладонями соль с бедер; фонтан вдруг ожил и выбросил вверх огромные струи воды, они падали вниз, разнося вокруг тучи брызг. Футболка девушки сразу намокла, и из-за островка с пальмами на ней любопытно выглянули соски.

– Мишка! Ну я мокрая вся! И голая опять! В городе!

– Ну вылазь, иди ко мне.

Белка выбралась из фонтана и прижалась грудью к Михаилу.

– Спрячь меня. Ну как я теперь пойду.

– Постой так. Ты моя красавица. Помнишь, когда я тебя так в первый раз увидел?

– Когда? В Шарме?

– Нет. Дома. Перед подъездом. Гроза началась. Растворила твою маечку. И мы пошли ко мне. Кофе пить.

– А ты такой подлец оказался!

– Почему это?

– Надругался. Над бедной девушкой.

– А она разве не хотела?

– Да она давно хотела. Да тебе ж, Дуридому, пока гром не грянет…

– Ну, вот такой тебе попался.

– Попался-таки?

– По полной программе.

– И сейчас?

– Сейчас еще больше.

– Почему?

– Не знаю. Так выходит. Само как-то. Чем больше тебя у меня есть, тем больше я хочу. Еще и еще. Я даже думаю, может, это болезнь какая. Ты не знаешь?

– А может это любовь называется?

– Так это самая страшная болезнь и есть.

– Почему это?

– Потому что от нее нет лекарства.

– А зачем тебе от нее лечиться? Разве тебе плохо?

– Мне хорошо. Сейчас. Но периодически я боюсь.

– Чего?

– Ну вот набегут миллионеры всякие… на яхтах… и украдут тебя.

– А ты меня не отпускай!

– Я-то тебя не отпущу. Но, может, ты сама уйдешь.

– От тебя, Дуридома?

– Ну да.

– Да не дождешься!!!

– Правда?

– И не мечтай!

– Бельчонок ты мой любимый. Я только об одном и мечтаю.

– О чем это?

– Чтобы ты всегда была со мной.

– Правда?

– Ну да.

– А зачем тебе это?

– Ну кто меня еще целовать будет. Иногда. По-французски.

– Ах ты подлец какой! Убью тебя щас!

– Пошли есть? Ты уже высохла.

– Ох и голодная я! Давай меня кормить, быстренько! По-французски!

***

В тот вечер, полтора года назад, Михаил Дуридомов, тогда еще недоучившийся студент-историк и работник Пункта приема вторсырья, возвращался домой с работы и у подъезда на лавочке увидел Бэлу Бурлакову – они жили в одном подъезде и встречались так почти каждый день, перебрасывались парой фраз, он получал обычно по носу и шел, не солоно хлебавши, домой. Он никак не мог понять отношение девушки к себе – они были приятелями, но простого дворового общения не получалось – она задирала его, он – ее; меж ними пролегала невидимая стена, граница, которую они никак не могли перейти.

Сегодня Бэла не спешила в больницу, сидела на лавочке накрашенная, положив ногу на ногу, и Михаил усмотрел, что под белым топиком у нее ничего больше нет. Он отогнал всякую дурню, так и готовую сорваться с кончика языка и выдавил из себя комплимент – первый раз. Грянул гром, но молния его не поразила, начавшийся дождь проявил под топиком Белкины соски, и она согласилась пойти к нему домой выпить кофе.

Дома он проводил девушку в комнату и бросился на кухню делать кофе. Конфет не было, черт, только батон старый, в шкафчике Михаил нашел бутылку какого-то прибалтийского ликера, передаренного отцом, и налил в кофе на палец ликера. Через минуту Белка отхлебнула кофе.

– Да ты напоить меня хочешь, что ли, Мишка?

– Та не, просто… чтоб вкусней.

– Вкусно. А музыка у тебя есть?

– Есть, щас включу, – он запустил комп, плеер, и из его пяти колонок бухнул Крис де Бург – «Леди ин ред».

– А монитор у тебя классный.

– Суперский – все видно.

– А что ты хочешь увидеть?

– Нууу… вот зашел на твою страницу – чтоб глаза лучше рассмотреть можно было.

– Так ты мои глаза рассматривал?!

– А что, нельзя?

– Интересно просто. А еще что рассматривал?

– Нууу… но… ги.

– А сейчас внизу что рассматривал?

– Что видно стало, то и рассматривал.

– Рассмотрел?

– Рас… смотрел.

– И что?

– Ты… это… Белка. Ты не хочешь потанцевать? – выпалил он.

– С тобой что ли?

– Ну как хо…

– Да пошли уже.

Они топтались босиком на старом ковре, слегка обнявшись за плечи, изображая «медленный» танец. Михаил потихоньку прижимал девушку к себе, она чуть пружинила, сопротивлялась, потом поддавалась; ее упругие груди играли на клавишах его ребер, руки его дрожали, факел в паху полыхал; он опустил руки вниз по спине девушки и прижал ее юбку к своим джинсам. Уйдет, щас уйдет! Как пить дать уйдет!

– Мишка, да ты, может, чего-то хочешь?

– А ты не уйдешь?

– Чего это? Мы же только пришли.

– Правда?

– Ну говори.

– Я хочу… их… потрогать. Твои…

– Только потрогать?

– Нет. И… по… смотреть.

– И все?

– И… поцеловать.

– Так это уже три желания, Мишка. Давай одно что-нибудь придумай. Пока я добрая.

– Одно?! Как же это – одно? Стой! Придумал! Я хочу, чтобы ты лежала на диване, под пледом, без ничего, а я лежал рядом… вот.

– Вот ты хитрюга какой! Придумал! Скажешь тоже: без ничего!

– Ты не уйдешь… сейчас? Ты не обиделась?

– Что-то я устала… танцевать. Пойди на кухню, покури.

Михаил на кухне никак не мог попасть сигаретой в огонек зажигалки, потом попал и затянулся так, будто его подняли со дна моря и дали трубку с кислородом. Сердце бумкало бас-барабаном. Господи, неужели она… неужели это… будет. Ты все можешь, господи… ну прошу тебя… Он последний раз затянулся, загасил сигарету и почему-то на цыпочках пошел в комнату – дверь была закрыта. Он тихо открыл ее – шторы были задвинуты, темнота забралась в него первобытным страхом – страхом неизвестности.

– Белка?

– Ну где ты ходишь, иди уже сюда, – голос шел от дивана, он стал перед ним на колени и поелозил на ощупь руками – под пледом угадывалось тело девушки. Михаил задержал дыхание и просунул руки под плед – пальцы его коснулись мягкой шелковой кожи; он провел ладонью вверх и вниз – одежды не было никакой. Он осторожно откинул край пледа, нашел губами грудь и впился в левый сосок – это был сейчас для него источник жизни, последняя надежда для умирающего, родник для паломника в пустыне; он пил из него, трогал рукой правую грудь, потом оторвался, выдохнул, поднял голову выше и приник к губам девушки. Она обняла его руками за шею, провела ладонями по плечам.

– Мишка! Ты так и будешь передо мной на коленях стоять? Одетый?!

Потом они долго еще лежали в темноте, стена рухнула, они узнавали друг друга руками и губами, насыщали свой голод и голоднели опять, набрасывались друг на друга, соединялись и расходились, говорили разные глупости и молчали, кожа их покрывалась потом и высыхала, пока часа через два они не выдохлись совсем, распластались на спинах, и Михаил услышал:

– Мишка! Я голодная вся – умру щас! У тебя еда есть?

– Нууу…

– Ясно все с тобой. Пора тебя в свои руки брать. Пока ты еще теплый.

– Да я и так в твоих руках, Белка. Делай, что хочешь. Всегда.

– Да я не о том! Я про кухню! После этого знаешь, как есть всегда хочется! Нет?

– Ужасно хочется! А давай в кафе пойдем! Мороженое есть. Со сливками и шоколадом.

– Давай!

– Ну пошли.

***

В «La Taverne Massena» они выбрали столик на террасе, уселись, официант в длинном фартуке принес два меню с фотографиями и названиями блюд на четырех языках.

– Смотри, какая пицца, Мишка!

– Пицца ты – больница! Вот приедешь домой, что ты девкам расскажешь – как пиццу в Ницце ела?

– А что?

– Ты же на море. Нужно попробовать местную кухню. Вот что ты знаешь из французской еды?

– Из французской? Шампанское!

– Ну чему вас там в мединституте учат. Надо попробовать луковый суп обязательно.

– Луковый? А я от него буду плакать?

– Да не будешь. Вот, еще интересный супчик – буйабес. Посёрбаем?

– Ну что за балбес! Тоже с луком? Разве им наешься?

– Еще как! Туда кладут рыбу разную, обязательно семь видов, вино, томаты, оливковое масло. А тут еще и омаров с лобстерами.

– Омаров?! И все в одну тарелку?

– Конечно. Давай один такой возьмем, один такой, чтоб оба попробовать.

– Ну давай. А мяса возьмем?

– Не, не будем. Вот тут есть мидии в вине, креветки королевские на гриле – это на закуску. А на второе можно взять жаренную дораду с овощами. Или морского черта.

– Не, Мишка, черта не надо!

– Да это рыба такая! Ну как хочешь. А потом сыр Banon и дыню Cavaillon. Идет?

– Ладно! Банон так банон!

Михаил подозвал официанта, заказал выбранные блюда и «бутылку какого-нибудь белого Шатонёф-дю-Пап». Тот поклонился, забрал меню и ушел, потом вернулся с бутылкой Chateauneuf-du-Pape "Clos La Roquete" 2012 года и устроил цирк с пробками и пробованиями – Михаил посмаковал вино и важно покивал.

– Ну что, Бельчонок, за тебя в Провансе!

– Так мы ж в Ницце, а не в Провансе.

– Ницца и есть в Провансе, маленькая. И все, что ты сейчас будешь есть – провансальская кухня. Рыба, овощи, пряности, оливки, фрукты.

– Ну так классно! Скорей бы уже несли!

Официант принес блюда с мидиями и креветками, соусы и лимоны, долил вина, и Белка набросилась на еду.

– Вкусненько как!

– Ну я надеюсь.

Принесли дымящийся суп.

– Ой, а твой буалбес какой! Ложку проглочу! Налей мне еще вина.

– Буйабес. Запоминай названия. Bouillabaisse. А то расскажешь там своим. А кто-нибудь на курсы французского ходит. Еще, что ли, вина заказать.

Подошел официант, неся в руках серебряное ведерко, из которого виднелось горлышко в фольге.

– Madame. Monsieur. Le monsieur à la table d'à côté vous envoie…, – он показал на столик, стоящий метрах в пяти от них – из-за него привстал и слегка поклонился вальяжный загорелый мужчина лет пятидесяти с тонкими черными усами, в синем блейзере, голубой рубашке и шелковом шейном платке. Михаил поднялся и изобразил ответный поклон.

– Белка, сделай ему ручкой. Он тебе шампанского прислал.

– Мне?!!! А чего это он?!

– Сражен твоей красотой, наверно. Тут так принято.

– Ну пипец! Со мной такого еще никогда не было! Я такое только в кино видела. Наливай!

– Так тут все – сплошное кино. Тут, кстати, Тулуза не очень далеко. Можно взять машинку и катнуться.

– И что там, в Тулузе твоей?

– Эх, ты! Там же Пейрак графствовал. Забыла?

– Да ты что! И Анжелика там жила?!

– Жила-была.

– Так это все правда, Мишка?

– Правда в том, что мы сейчас с тобой пьем шампанское на Лазурном берегу. Едим омаров в супчике. А у тебя еще в некоторых местах море не высохло. Средиземное.

– Ну Мишка! Граф бы так Анжелике никада не сказал! Меня учишь, а сам…

– Ну не сердись. Тебе хорошо?

– Мне так хорошо, что не знаю даже, чего бы мне еще хотелось! Тут так все по-другому. Спокойно. Красиво. Даже в Шарме не так мне нравится. Спасибо, что привез меня сюда.

Михаил похлопал себя по карманам.

– Пойду куплю сигарет. Да и покурю заодно. Не скучай.

– Не буду!

Михаил вышел на улицу в поисках табачной лавки, солнце закрыли облака, было тепло, но не жарко. Господи, как хорошо. Ты столько читал об этой земле. Дюма, Дрюон, Проклятые короли с тамплиерами, Людовики с Ришелье. И вот ты по ней идешь. Сам, своими дуридомскими ногами. Ты только что пробовал луковый суп, пил Veuve Clicquot, какому-то кадру Белка понравилась… вот прикол… Он нашел лавку, купил пачку «Данхилла», закурил на улице и двинул назад. На подходе к ресторану он увидел у своего столика мужчину в синем блейзере – тот что-то говорил Белке, потом склонился, взял ее руку и поцеловал. Девушка улыбалась, жеманясь, выгибала руку, цвела и пахла. Мужчина еще раз поклонился, вышел на улицу и двинулся к площади Массена. Вот паскуда, на пять минут нельзя девчонку одну оставить! Настроение заметно испортилось. Он уселся за свой столик. Белкины щеки пылали.

– Ты, дарагая, скора на руку. Не скучала.

– Ну Мииишка! Ну что такого! Такой вежливый мужчинка. Такой приличный. Говорил мне что-то. По-ихнему. Я и не поняла ничего.

– А чего ж ты цвела как майская роза?

– Ну представляешь – он откуда-то знает мое имя! Все время Bella и Bella!

– А он не по-итальянски говорил?

– Ну откуда я знаю, Мишка! Но не так, как тут говорят. А что?

– Да ничего. Откручу вот тебе хвост – будешь тогда Bella.

– Ну Мишутка, ну чего ты злишься! Налей мне шампанского лучше! С пеной!

Михаил пытался выгнать из себя тучу. Ну подумаешь, ну и Bella. Может, ты уже привык, уже и не видишь ее, может она и вправду красавица. Смотри, как сияет. Тебе же говорили: женщине это надо. Ты-то сам ей руку целовал? На улице. Вот и молчи в тряпочку. Пейрак мухосранский.

– Ладно. Доедаем да пойдем в номер. Устал я. В сиесту упадем на часик.

– В сиесту?! Это куда?!

– Да никуда. Поспим просто.

– Ага, поспим! Так я тебе и поверила! Знаю я твое «поспим».

– Просто отдохнем, Бельчонок. Ладно?

– Ты какой-то странный стал, Мишка. Ничего не болит?

– Голова что-то. Дурная какая-то.

– Так ты ж известный Дуридом! Ладно, я тебя вылечу! Не переживай!

В номере Белка сразу отправилась в душ, а Михаил уселся в кресло и закурил. Ну все, Майкл, проехали, перестань себе настроение портить. Все хорошо. В дверь постучали, и вошел посыльный в ливрее с букетом из дюжины метровых алых роз.

– Pour madame.

Михаил обалдело принял букет, внизу на золотом шнурке болтался конверт, он открыл его: на маленькой карточке было одно слово «Bellissima!» Ах ты ж твою маму мию в хвост и в гриву! Он хряснул букет об колено, взвыл от боли – шипы вонзились в кожу, бросил его на пол и стал яростно топтать. Дверь ванной открылась, и вышла Белка, завернутая в белое махровое полотенце.

– Что случилось, Мишка?!

– Случилось?! Это ты мне скажи, что случилось! И как тут этот букет оказался! И о чем это вы с этим итальяшкой говорили! Bella!

– Да я не знаю, Мишка! Чесслово, не знаю! Клянусь!

– Откуда ж он знает, где ты живешь?!

– Ну он что-то бормотал такое: отель-отель. А я и говорю: ес, отель, фонтан Аполлон, туда-сюда и так рукой показала. И все!

– И все?!

– Нууу… он мне еще карточку дал, маленькую такую.

– А ну давай ее сюда!

Михаил схватил из рук девушки белую визитку: сверху была вытеснена небольшая корона, потом шло «Salvatore di Adamo. Conte». Твою ж дивизию!

– Граф! В Анжелики захотела! Сучка ты бесхвостая, а не Белка! – он порвал визитку в мелкие клочки, рванул из номера, хлопнув изо всей силы дверью, и бегом спустился вниз. Остановился он в холле, на глаза ему попался бар, он свернул и сел на табурет.

– Коньяк! Наполеон! Сто пятьдесят!

Бармен достал бутылку, поставил на стойку пузатый бокал, напоминающий маленький аквариум, и налил на донышко золотистой жидкости.

– Ты чё! Я ж тебе сказал: хандред, блин, плюс фифти.

Бармен поставил на стойку еще два бокала.

– Да не е*и мне мозги! В один лей! – показал он жестом на первый бокал. Бармен молча долил еще две «дозы», выбил чек и поставил в блюдечке на стойку. Михаил взял аквариум и резко опрокинул его в рот – бармен в ужасе на него уставился; он смачно выдохнул, посмотрел на чек, вдох замер в нем на полпути, но он молча достал их бумажника купюру и бросил на стойку.

– Сдачи не надо!

– Merci, monsieur!

Михаил вышел из отеля, прошел тротуар и оперся о фонарный столб, достал сигарету и закурил. Фу, дрянь какая! Сигарета пылала, подожженная с фильтра, он выбросил ее и закурил новую. Ну вот, вот и приехали. Давно ли думал. Вот тебе и вечная любовь. Так это ж только цветы-шампанское. А если б этот граф хренов бриллиантов ей прислал. Уже бы ты ее и не увидел. Так и проходит вся эта грёбанная глория мунди. Чик-пык, и увели девчонку. А ты что хотел. За что ей тебя любить, что ты ей дал.

Дверь отеля открылась и выпустила Белку: она была в шлепанцах, джинсовой юбке и пляжной маечке, но пальмы перебрались на спину.

– Миша, пойдем домой.

– Уйди, Белка.

– Ну чего это?

– Побить тебя хочется. Лучше я пойду погуляю. От греха подальше.

– Ну и хорошо. Пойдем домой, побьем меня быстренько, накааажем хорошенько, пошли.

– Не будь дурой, а.

– Ну я дура, дура набитая, ну прости меня! Ну пойдем домой, я тебя прошу, пошли, мой хороший, пошли.

Белка тянула его за руку, пока он не оторвался от столба и не побрел за ней. Бармен из-за стойки показал ему пальцами «Ок» и подмигнул. В номере роз на полу уже не было, Михаил подошел к окну, распахнул его и высунулся наружу, Белка сзади обняла его за плечи.

– Ну что, Мишутка, успокоился? Все хорошо. Ничего же и не было.

– Не было?! А ты хотела, чтоб было! – Михаил развернулся, схватил девушку за шею, нагнул ее вперед, в окно, задрал юбку и от души ляснул по заднице.

– Ну мне же больно!

– А ты как хотела?!

– Ну я не так хотела!

Он сдвинул в сторону стринги и резко вошел в нее, продолжая держать за шею.

– Так?!

– Ой, так! Ой, Мишенька, протк… нешь меня совсем! Ооой, по… жа… лей… бед… ную… де… воч…ку… от… пус… ти… на по… ка… янье!

– Я вот тебя отпущу! Птицу! Поле… тать ей… за… хо… те… лось! На… ле… во!

– Ну я ни… бу… ду боль… ше! Ни… ка… да! Ой, уже теку вся! Сду… вайся, из… верг! Все, не мо… гу боль… ше! Пус… ти!

Михаил отодвинулся, вытер пот со лба тыльной стороной ладони и услышал за окном нестройные аплодисменты, выглянул – человек десять зевак смотрели на их окно и хлопали. Вот ты, блин, французы!

Они лежали на кровати, Белка гладила ладонью грудь и плечи Михаила.

– Давай поспим, Миша, поспи, мой хороший, мой родной, спи, засыпай, я тут, с тобой, я всегда буду с тобой, всегда буду тебя любить, все хорошо. Жаль только, что ты карточку порвал.

– Ты что, опять?!

– Ну нет, ты что! Просто девчонкам бы показала. А так они ни за что не поверят! Про графа.

– Белка, щас еще получишь!

– Ну все, все, я пошутила, спи.

Михаил проснулся и резко открыл глаза – Белка смотрела на него.

– Мне приснилось, что тебя нет.

– А где же я могу быть, глупый?

– Ушла. Уплыла на яхте.

– Да вот она я, никуда я от тебя не денусь.

– Ты меня любишь?

– Ну конечно, дурачок ты мой родной!

– Прости меня, Белка.

– За что?

– Нууу… скандал устроил.

– Да ничего, мне приятно даже.

– По заднице получить?

– Так ты ж от рееевности! Прямо тигр был какой-то! Я аж боялась тебя! Никогда тебя таким не видела. Может, ты меня любишь, а?

– Ты знаешь, я как-то так представил: я отошел на минутку, а тут набежали всякие, цветами тебя завалили, подарками задарили и увели у меня. И нет тебя. Навсегда. И я опять один, Мишка Дуридомов…

– Да не нужны мне никакие цветы-подарки! Только ты, Дуридом, и нужен. Я ж тебя первая нашла. Ты забыл?

– Ну нашла. Меня. Потом еще кого-нибудь нашла. С усами.

– Ну перестань, Мишутка, ну что ты все не успокоишься никак. Мне и так с тобой хорошо, без усов. И с ним хорошо. Мы его любим. И тебя любим. Не, Мишка, ну хватит, ну ты что, прячь его, ну сколько можно! Давай бегом в душ!

– А ты?

– А я потом. Я с тобой знаю уже, что будет. Потом.

– Пойдем кофе пить? Голова дурная совсем.

– Ох и дурная! Но любимая. Давай быстренько, да пойдем гулять.

Они выпили кофе с вишневым тортом на террасе кафе и двинулись в сторону от моря по Avenue Jean Médecin. Михаила успокаивал уют старого города, дома позапрошлого века, маленькие кафешки и их посетители – не было очередей, суеты, спешки. У девушки же все вызывало восторг: трамваи, похожие на скоростные поезда, пальмы, витрины магазинов, куда они заходили, – Михаил терпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу. Больше всего Белку поразил парфюмерный магазин глубиной в целый квартал – тысячи волшебных флаконов манили ее, звали, предлагали побрызгать на себя и купить. Она никак не могла выбрать, мучилась, благоухала уже вся как цветочный рынок от бесконечных проб и, в конце концов, выбрала «J'Adore», вспомнив, как была одета Inna в клипе с таким же названием – это была одна из ее любимых песен; девушка на кассе дала ей на выбор три пробника, что привело ее в состояние, близкое к экстазу, когда она узнала, что их раздают бесплатно. Дальше по тротуару она двигалась вприпрыжку, останавливалась, чмокала Михаила то в щеку, то в ухо; так они шли, пока их не накрыла тень собора.

– Ой, Мишка, что это?!

– Нотр-Дам, Бельчонок.

– А он разве не в Париже?

– В Париже – главный. А в каждом городе – свой. Это Notre-Dame-de-Nice.

– А у нас нет!

– Нет, маленькая. Нам еще дороги надо починить… и с дураками разобраться. Потом построим.

– Мишка, как ты думаешь, а в Париже все пахнут французскими духами?

– Наверно.

– Здорово! А ты хочешь в Париж?

– Конечно. Если с тобой.

– Правда?! А сам не поедешь?

– Нет, не поеду. Поедем как-нибудь вместе.

– Я?!!! В Париж?!

– А что, мы и так уже во Франции. Как-нибудь слетаем и туда.

– Мы же на моооре! А Париж… он только в телевизоре. Я не могу себя там представить. А ты можешь?

– Я могу. Представить.

– А что ты там будешь делать?

– Делать? Приду в Лувр.

– Ну, пришел.

– Стану во дворе и посмотрю на него.

– Ну, посмотрел. Зачем тебе это?

– Затем, что по этому двору ходили Генрих IV и Людовик XIII, королева Марго и Миледи. И д’Артаньян, когда приехал из своего гасконского Мухосранска, пришел туда с тремя монетами в кармане, задрал голову вверх и сказал: «Я вас всех тут сделаю!» И сделал.

– Так ты будешь д’Артаньян? А я кто?

– А ты будешь Миледи. И будешь меня тайно страстно любить, но все время будешь делать гадости.

– Гадости? А зачем мне их делать?

– Известно зачем. Из вредности. Чтоб д’Артаньян тебе по заднице надавал.

– Вот, опять по заднице! Очень надо! А я к графу уйду! Вот! К Пейраку.

– Ну вот, приехали. Опять граф.

Михаил остановился и закурил, солнце уже садилось, зажглись фонари, он поднял глаза – над ними светилась надпись «Cartier». Шестеренки медленно, со скрипом, завертелись у него в голове.

– Давай зайдем, Белка.

– Ой, давай!

В магазине никого не было, только продавец скучал за прилавком.

– Bonsoir, Madame, Monsieur.

Белка устремилась к стеклянным подсвеченным стойкам с фантастическими сверкающими ожерельями, а Михаил прошел к центру прилавка – в витрине лежали кольца, он быстро их просканировал взглядом и постучал пальцем по стеклу над бархатным поддоном – продавец достал его и поставил на стекло.

– Белка, иди глянь, – Михаил достал кольцо, сделанное из трех полосок золота: белого, желтого и красного. Полоски причудливо переплетались как развязка над хайвэем, центральная, белая, была усыпана небольшими бриллиантиками.

– Нравится?

– Боже, какая красота!!!

– Дай-ка руку, – Михаил взял левую руку Белки и надел кольцо на безымянный палец, – как на тебя сделано.

– Ты что, хочешь мне это купить?! Чтоб я носила?!

– Ну да. Если тебе нравится.

– На безымянном пальце?!

– Да. На нем.

– Ты, может, меня обручаешь?!

– Как ты догадалась.

– Так это же левая рука, Мишутка. Надо на правую.

– Тут на левой носят. Анжелика тоже так носила. Может, тебя это успокоит.

– Так это будет обручальное кольцо?!!!

– Это будет кольцо от наручника. Маленького.

Белка обняла его за шею, сжала изо всех сил, повисла, подняла ноги и задрыгала ими в воздухе.

– Пелка! Сатушишь! Слесай!

– А ты?! А тебе наручник?! Одолжи мне денег!

– Да не люблю я эти цацки.

– Ну Мииишка! Ну я хочу! Чтоб ты носил! Ну хоть маленькое!

– Ладно, маленькое.

Они выбрали кольцо – тонкую полоску белого золота, Белка надела его на безымянный палец левой руки Михаила и приложила свою ладонь рядом, растопырив пальцы. Шестеренки в голове у Михаила проскрипели еще один круг, он взял руку девушки, наклонился над ней и поцеловал.

– Мишка! Я так хотела этого!!! Как ты догадался?

– Ты довольна?

– Ну просто слов нет! Я обалдела совсем! В себя не могу прийти. Мишка… а скажи. Это стразы называется?

– В «Картье» стразами не торгуют.

– Фианиты?

– Их только у нас делают.

– Ты хочешь сказать, что это… ?!!!

– Да. Маленькие пока. Потерпишь?

– Я такая счастливая!!! Я щас умру просто!!! А девчонки в больнице – так точно!

Михаил достал из бумажника MasterCard, положил на стекло, дождался чека, сказал «мерси боку, о ревуар», обнял девушку за талию:

– Ну что, Миледи? Продолжим? Ты готова? Пошли?

– Да я всегда готова! Упадем в твою сиесту?

– Вечером? В сиесту? Это куда?

– Да куда захочешь!

– Ну, держись, Белка! Я такое захочу!

– Ладно, мой хороший, что с тобой делать. Только нежно.

– Договорились, Бельчонок. Пошли.

– Ну пошли.

***

Минотавр

– Это вот такие вот эти твои греки?! – в голосе Белки слышалось такое разочарование, будто на королевском балу ее хрустальные туфельки превратились в резиновые калоши, карета – в разбитую «ладу», а принц – в сантехника из ЖЭКа.

Михаил с Бэлой только что прошли паспортный контроль в аэропорту Ираклиона, столицы Крита. Через стекло кабинки на них из-под кустистых бровей смотрел толстый пограничник с кожей цвета кофе и носом тапира, на груди у него висел бейдж с именем: «Apollo Popadadis», что вызвало дикий приступ смеха у девушки.

– Ой, ну я умру щас! Он еще и Аполлон!

– Ну, Аполлон. Нормальное греческое имя.

– Да ты глянь – Аполлон Впопудадис! Ты понял?!

– Ну, в по… Белка! Тебя щас депортируют к едрёне фене! За неуважение к властям. И мне придется местную нимфу искать. Для услады очей.

– Ах ты подлец какой! Усладу ему подавай! Местную! Чего захотел! Я щас тебя уже усладю! Промеж очей.

– Ладно, Белка, уймись. Пошли, курить охота.

Они вышли из здания, в нос им ударил запах моря, которое было видно еще в иллюминатор самолета, – посадочная полоса начиналась совсем близко от него, оно казалось «таблицей», верхней гранью огромного сапфира, сверкало и переливалось, манило к себе, приглашало опуститься прямо в него. Казалось, что самолет так и собирается поступить, Белка визжала и закрывала глаза ладошками. Эгейское море раскрывало им свои объятья.

Михаил жадно курил перед зданием аэропорта, а девушка вертела головой во все стороны и засыпала его вопросами.

– Мишка, а чего ты говорил, что мы летим в Ираклион, а тут написано «Хераклион». Неприлично как-то.

– Это означает «город Геракла». А произносится так. Ну мы так и пишем-говорим – Ираклион.

– А чего они все такие черные, твои греки? И совсем не похожи на Аполлона, что стоит в фонтане в Ницце.

– Тут, понимаешь, арабы погуляли в средние века, потом турки. Как у нас монголы. Раньше они были гораздо светлее. Даже такие как ты попадались.

– Так они раньше симпатичней были.

– Ну да. Просто красавицы.

– Кто красавицы?!

– Белки. Греческие.

– Ну Мииишка! Палучишь ты у меня!

– За что?!

– Ни за что. Наперед. А когда мы уже поедем?

– Вот докурю, и поедем.

Белые дома с плоскими крышами мелькали в окне такси, море то появлялось, то исчезало. Отель их находился за городом и располагался уступами на склоне холма. Их поселили в белый одноэтажный кубик, над входом была устроена решетка из деревянных брусьев, увитая зеленью, окна гостиной выходили прямо на маленькую бухту. Михаил отодвинул стеклянную дверь, вышел на террасу, уселся в кресло и достал сигарету, поводил ею под носом и спрятал обратно.

– Белка, иди сюда, посидим пять минут.

– Боже, как красиво! И пальмы кругом. И трава подстрижена.

– Ну что трава. Посмотри, какая бухточка. Какое море.

– Ну класс, я же говорю!

– Люди жили тут уже пять тысяч лет назад, смотрели на это же самое море. А теперь мы с тобой. Чувствуешь?

– Чувствую. А что?

– Покой. Гордость. Мы в самом центре средиземноморской цивилизации. Отсюда все пошло. Остальное было потом.

– А что было потом?

– Потом у твоих предков поотпадали хвосты, и они построили Кремль и Собор Василия Блаженного, потом Лубянку, Воркуту, Магадан и все остальное. Вершиной стал наш родной Мухосранск.

– А твои предки так и ходили с хвостами! И до сих пор, между прочим, некоторые ходят!

– Иди ко мне, посиди. Расслабься, подыши просто.

– Ага, расслабься! У тебя хвост наперед переместился и мне прямо в попу уперся!

– Ну ладно, иди в душ, да пойдем погуляем до ужина.

Они вышли из отеля и пошли вверх, минут через пятнадцать сошли с шоссе и свернули влево. Верхушка холма была покрыта негустым лесом, больше всего было сосен, запах хвои смешивался с соленым запахом моря, которое виднелось внизу. Не только воздух – свет был другой: солнце проходило сквозь ветви деревьев и разбрасывало лучи веером, густо-синий купол неба накрывал все и ограждал от остального мира – это был остров на острове. Михаил физически ощущал, что других людей нет, может быть, нигде нет, они одни, это место создано для них, только для них, оно ждало их все эти тысячи лет.

– Бельчонок, сними платичко, походи голой.

Девушка не стала спорить как обычно, молча расстегнула пуговицы на своем льняном белом платье, сняла его и бросила на траву – больше на ней ничего не было. Она подняла руки, убирая медно-рыжие волосы за плечи. Судорога желания прошла по всему телу Михаила, он глубоко втянул воздух носом и выпустил его через рот. Белка сбросила босоножки и прошлась по траве, усыпанной хвоей, потом подошла к краю обрыва – на нем росли две сосны, выходящие из одного корня и расходящиеся в разные стороны в виде буквы V. Она забралась в развилку, двинула плечи и грудь вперед, вскинула руки крылами как Ника Самофракийская и замерла. Только волосы ее развевались – она была похожа на птицу, подставившую крылья встречному ветру.

– Ну давай. Ты же это хотел.

Михаил быстро достал смартфон, открыл камеру и защелкал «затвором». Мысли его метались по лабиринту сознания, пока не вырвались на свободу. Как же она поняла, что нужно именно так стать? V, Victory, Ника. Господи, какие будут фото, хоть плакат печатай, хоть сразу в раму и в Лувр. Это и есть твоя главная победа, Майкл, – не деньги, что ты заработал, не бимер, что купил, не идеи, что реализовал, – эта девчонка и есть твой главный приз в этой грёбаной жизни. Может прав был Юнг, и в нас сидит какой-нибудь древний архетип. Или несколько. Солнце повернет от востока к западу и высветит один. Вот сейчас она – богиня Победы. А недавно была Афродита, вышедшая из морской пены. А у тебя на кухне она – просто Белка, жарящая котлеты. И у тебя скулы сводит от желания. Она все время разная, новая, другая. Где же это в ней прячется. И что в ней таится еще, что ты еще не видел. И даже то, что ты видел сотни раз, возбуждает тебя как будто это впервые: ее грудь, ее бедра, ее… Стой, Майкл, не спеши. Запиши это в память, пусть это всегда будет с тобой. Этот момент, этот холм, сосны, море, солнце. Магическое место.

– Ты не хочешь, Миша?

– Иди сюда, Бельчонок, иди ко мне. Чувствуешь?

– Чувствую. Так чего же ты ждешь?

– Помнишь, ты говорила о том… как бывает перед этим… как будто ты стоишь на краю обрыва… и готовишься полететь. Все в тебе сжато как пружина, и тебя наполняет предвкушение полета.

– На пляже? Помню. У меня и сейчас так.

– Я хочу еще постоять… чтобы мы запомнили… это место… это чувство… Знаешь, как это называется?

– Счастье?

– Да. Здесь и сейчас.

Поужинали они в ресторане отеля, приноравливая язык к новым вкусам: набрали разных закусок, мезе, овощей, соусов, козьего сыра, местного хлеба, потом фруктов. После ужина посидели на террасе, слушая грустные песни под бузуки, и прихлебывая рецину – смолистый вкус вина напоминал о соснах на холме и каким-то образом вплетался в ощущение счастья, поселившегося в них. Михаил курил, Белка матляла босоножкой на согнутой ноге. Откуда-то сзади ритмично забумкал бас-барабан.

– Хочешь на дискотеку, Бельчонок, или походим просто, посмотрим, что тут где.

– Неохота мне сейчас танцевать. Пошли погуляем. Мы еще и моря не видели. Не пробовали.

– Ну пошли, найдем море. Завтра у нас экскурсия, пляжа не будет.

– А куда мы едем?

– В лабиринт. К Минотавру.

– Это еще кто такой?

– Да был тут один такой – получеловек, полубык.

– Правда? Бык? С рогами? А что он делал?

– Ну что он мог делать… Жил себе в лабиринте. А ему туда девушек доставляли. А он их кушал.

– Ага, так я тебе и поверила – кушал!

– Нууу… может, еще что. Завтра расскажут. Пойдем.

– Ну пойдем.

Они неспешно двинулись вниз, разглядывая чужие домики, клумбы, освещенные бассейны, диковинные растения в глиняных горшках. Дорожка была устлана терракотовой плиткой, виляла, повторяя рельеф холма, и вдруг, повернув влево, вывела их прямо к бухте. На пляже не было ни души, огромная желтая луна проложила золотистую дорожку по обсидиановому зеркалу моря, которое только у самой кромки песка пенилось прибоем.

– Мииишка!!! Красиво как! Я такой луны у нас в жизни не видела!

– Ты еще столько в жизни не видела, Белка. Не пробовала. Не знаешь. У тебя еще столько всего впереди.

– А ты у меня есть впереди, Мишка?

– Конечно, маленькая. Если ты захочешь.

– Я захочу, Миша. Я уже хочу. Еще с тех сосен. А купаться сейчас можно?

– Нет. Но если очень хочется… Нет ведь никого. Пойдем?

– Пойдем!

Они сбросили на песок одежду и потихоньку зашли в море, вода была густая и теплая, ласкала их лодыжки, икры, бедра. Они поплыли в свете лунной дорожки, плыли минут пять, остановились, болтая ногами, молча трогали друг друга руками, гладили кожу, вели себя тихо; ночь окружала их тайной, только светящиеся водоросли рисовали абрисы их тел в воде. Так же тихо, не сговариваясь, они поплыли обратно, доплыли до пены прибоя, ощутили дно и соединились, сплелись в одно целое, диковинное мифическое морское животное о двух головах. Животное это било руками и ногами по воде, поворачивалось, перекатывалось, стонало, рычало, пока не выдохлось и не распалось на две части. Они обессиленно лежали на спинах, разбросав руки и ноги, омываемые легкими волнами.

– Знаешь, Бельчонок, так хорошо, что не жалко и умереть.

– Ты что! Не хочу я умирать!

– Это древнегреческое представление о счастье: умереть молодым, на пике, не изведав боли и страданий.

– Ну брось, Мишка! Ну какие страдания! Мне никогда не было так хорошо!

– Вот именно.

– Ну не буду я умирать! Я еще тебя не наелась! А ну иди сюда!

Они опять набросились друг на друга, слизывали соленую воду с кожи, пили друг друга, доставали языками до самых потаенных мест, проникали в них без всякого стыда. Белка забралась сверху, умостилась, ритмично задвигала бедрами, вонзила ногти в грудь Михаила, потом выгнулась назад, оставив на его коже красные полосы, упала вперед, впилась зубами в его шею, губами в его губы, прижала его своим телом к песку, заерзала вправо-влево, вытянула ноги, сжала их изо всех сил, отпустила и рывком откатилась в сторону.

– Все! Я наелась! А умирать все равно не хочу! И тебе не дам! Ты слышишь, Мишка?!

– Так ты, может, меня немножко любишь?

– Я тебя, Дуридома, до ужаса просто люблю. Даже сейчас вот, когда наелась. Все равно люблю. Лежу себе и люблю.

– Ты так красиво лежишь. Ноги раздвинуты. Море в тебя входит. Потом выходит. Оно тебя немножко имеет, Бельчонок. Чувствуешь?

– Ну и пусть. Тебе что, жалко?

– Завидно немножко.

– А ты не завидуй – тоже заходи. Хочешь?

– Ты забываешь, где мы. Может, именно сейчас морской бог Посейдон, притворившись морем, входит в тебя. Бог. Понимаешь? В тебя.

– Ну не нужен мне никакой бог! Идешь? Вые*и меня!

– Опять?

– Опять!

– Ну держись!

Утром будильник долго вызванивал разные мелодии, пока Михаил не остановил его. Белка еще спала, забросив руки на подушку, конические холмики ее грудей мерно поднимались. Он приник к левому соску губами, потянул его и слегка прикусил. Девушка открыла глаза.

– Ооой, Мишка, ну что ты делаешь!

– Бужу тебя.

– Ну я ни-ха-чу!

– Надо вставать, Бельчонок.

– А знаешь, что мне снилось?

– Что?

– Что мы с тобой в море… ну… это… А что это у тебя за полосы на груди?! Ты где это был, подлец?!

– В море и был, Бельчонок. С тобой.

– Так мы ж на море вечером ходили! И плавали!

– И не только.

– Точно! Я даже не помню, как мы вернулись.

– А море помнишь? Луну?

– Ну конечно! Я все помню! Ты такое со мной вытворял! А мне ни капельки не было стыдно! Бесстыжая я у тебя? Скажи. Честно.

– Это не страшно. Стыд придумали потом. Христиане. Через тысячи лет.

– Так они тут раньше совсем без стыда жили? И такое вытворяли? Все время? Тысячи лет?

– Да, маленькая.

– Ну твои греки, Мишка, они ваще! Я от них такого не ожидала!

– А чего ты ожидала?

– Нууу… что приличненько у них тут все. Боги там… богини… статуи… музеи…

– Ты разочарована?

– Да нет, наоборот, интересно так все. Интересно, чем другие люди занимаются. И как. Ну, ты понимаешь.

– Так тебе нужно в музей эротики.

– А здесь есть?!

– Нет, по-моему. В Париже есть. В Амстердаме.

– Вот жаль!

– Да тут все – эротика: еда, воздух, море, мифы. Разве ты не замечаешь?

– А я-то думаю – чего это мне все время хо… Ой.

– У нас еще есть в запасе пятнадцать минут. Пошли в душ?

– Пошли!

После завтрака они вышли на рецепцию, Михаил закурил на выходе и увидел микроавтобус, который их уже ждал. За двадцать минут они заехали еще в три отеля и забрали еще четыре пары. Гид постучал по микрофону, поздоровался и начал свой рассказ, который смутно напомнил Михаилу какую-то книжку.

«Крит – самый крупный и самый южный остров Греции, похожий по очертаниям на летящего дракона. Находясь на перекрестке трех частей света – Европы, Африки и Азии, – он вошел в учебники истории как остров Богов. Мы с вами сегодня посетим древнюю столицу Крита – Кносс. Минойская цивилизация возникла на Крите примерно когда в Египте строили пирамиды. Здесь зародилась греческая мифология. По преданию, на острове родился будущий царь богов Зевс. От брака Зевса с Европой, которую он, превратившись в белого быка, похитил из Финикии и привез на Крит, родилось три сына: Минос, Радамант и Сарпедон. Наибольшую честь и славу из трёх братьев получил Минос – справедливый и мудрый царь Крита, столицей которого был Кносс; этот город и дворец Миноса нашел и раскопал английский археолог Эванс в начале двадцатого века. Дворец был разрушен около двух с половиной тысяч лет назад. Эванс не нашел остатков людей и причину катастрофы; некоторые до сих пор думают, что там и была легендарная Атлантида. Но вернемся к легендам. Самая известная часть дворца – лабиринт, где жил Минотавр – чудовище, происшедшее от неестественной любви Пасифаи, жены царя Миноса, к посланному Посейдоном быку. По преданию она прельщала быка, ложась в деревянную корову, сделанную для неё Дедалом. От неестественных отношений царицы с быком и родилось чудовище с бычьей головой и человеческим телом по имени Минотавр. Минос от стыда запер чудовище в лабиринте – запутанной темнице в подземелье своего дворца, который тоже построил Дедал».

Они бродили по развалинам дворца уже часа два, а гид все продолжал свой рассказ.

«В те времена Афинское государство платило Миносу кровавую дань, посылая на съедение Минотавру семь благородных юношей и семь красивых знатных девушек. Благородный Тесей, сын царя Афин Эгея, решил освободить родину от этой унизительной и ужасной дани. Он поплыл на Крит к Миносу с намерением убить чудовище. С царём Эгеем было договорено, что в случае успеха вместо чёрного траурного паруса корабля будет поднят белый парус триумфа. Самой трудной задачей было отыскать выход из лабиринта. Ариадна, дочь Миноса и Пасифаи, влюбилась в Тесея и помогла ему. Ариадна дала ему клубок ниток. Тесей вошёл в лабиринт и, распутывая клубок, добрался до места, где находился Минотавр, убил его, а потом, наматывая «нить Ариадны» в клубок, нашёл выход. Вместе с афинской молодежью и Ариадной Тесей отправился на афинской триере к берегам родины. Однако радости от убийства Минотавра было так много, что Тесей забыл спустить чёрный парус и поднять белый. Царь Эгей с тревогой ожидал на скалах появления корабля. Увидев вдали чёрный парус, он решил, что афинская молодежь в очередной раз была принесена в жертву, а вместе с ней погиб и его любимый сын. Эгей от жалости опустил голову и бросился в море, названное потом его именем – Эгейское море…»

В конце экскурсии гид завел всех в сувенирный магазинчик, обещая «божеские цены». Полки были уставлены имитацией древнегреческих краснофигурных ваз и кубков. Увидев на прилавке брелки с бронзовыми Минотаврами, Белка потянула Михаила за руку.

– Мишка! Смотри, какой у него здоровенный! И торчит! Жуть прямо!

– Раньше это был символ плодородия, Бельчонок. Не Минотавр, конечно, а эта его штуковина. В каждом дворе можно было увидеть фигурку бога Приапа – примерно в таком состоянии. Вот представь: ты пришла к Дашке в гости, а у нее в холле такой стоит.

– Не, ну ты что! Стыдоба какая!

– Зато сумку можно повесить.

– Ну Мииишка!

– Да ладно тебе. Хочешь, девчонкам купи. Пусть порадуются.

– Ну давай купим. И мне тоже. Мне тоже нужен символ. Плодородия.

– Ладно.

Михаил нашел на полке толстенную книгу Gilles Neret «Erotica Universalis», семьсот пятьдесят страниц цветных иллюстраций, эротика в искусстве разных народов с древнейших времен до наших дней, забрал ее и вместе с десятком брелков подошел к кассе, там добавил еще путеводитель по Криту и «Греческую мифологию», расплатился, и они пошли к автобусу. В стоимость экскурсии входил обед «простого критского крестьянина», состоящий из двенадцати блюд, они остановились у таверны «Hermes».

– Мишка, ну опять.

– Что?

– Хер-мес.

– Белка! Уймись, а то палучишь!

– Так это же не я. Это все греки твои.

– Ладно. Улиток есть будешь? «Кохли бурбористи» называются.

– Улиииток? Ты что! Лучше лягушек!

– А я попробую. Мне полезно – они укрепляют мужскую силу.

– Ну не надо, Миша! Куда я потом денусь?!

– Да никуда ты не денешься. Придется тебе тогда осьминога есть. Или каракатицу.

– Ну сплошные извращения тут! А котлет нет?

– Все надо в жизни попробовать, Бельчонок. Соглашайся.

– Ну ладно. Что с тобой делать. Но только потом мороженое!

Через полтора часа они с полными животами лениво лежали в белых махровых халатах на широченной кровати в своем номере, Михаил курил, Белка листала купленную книгу, первый ее раздел – Erotica Antiqua.

– Мишка, смотри, написано: Theseus and Ariadne, это ж нам сегодня про них рассказывали?

– Ну да.

– Ну эта Ариадна здорова была ноги задирать. Гид про это ничего не говорил.

– Ну а ты как думаешь: столько мучиться – ради чего? Должна же быть награда. Герою.

– Ну он такой ничего себе герой. Классно он её выеб… полюбил то есть. Ой, смотри, тут все герои такое вытворяют!

– Что?

– Нууу… в лошадок играют. Как мы с тобой. Видишь?

– Ну играют. В коровок.

– Ну так некрасиво говорить!

– Почему. У французов эта поза тоже называется «a la vache» – «как корова» или «по-коровьи».

– Правда? Так эта царица недаром так хотела! Вот корова греческая! А я не хочу в коровок играть, Мишка. Мне в лошадок больше нравится.

– Сейчас?

– Не, ну погоди. Интересная же книжка. Дай посмотрю еще.

– Ладно.

– Ой, Мишунчик, глянь: а что это она под ослом делает?

– Ну, не знаю. Может, от дождя спряталась.

– Да нет тут дождя! По-моему, она у него сосет! Разве такое бывает?!

– Нууу… может она в темнице долго была. Вышла – нет никого, осел только.

– Вот ты Дуридом! А если б она вышла, а там…

– Кто?

– Ну не знаю уже даже… С твоими греками и придумать ничего не могу! Они уже все придумали! Вот развратники!

– Они видели мир не так, как мы, Белка. Проще. Видишь – хочешь, хочешь – имеешь.

– Это с ослом – проще?!

– Может, это иллюстрация к «Золотому ослу» Апулея. Была такая книга.

– Так они еще и книги про это писали?! Сдуреть можно! И в магазинах продавали? А если школьники зайдут? Раскраску купить или еще что. По программе.

– На самом деле это был такой назидательный роман: боги наказали юношу, не помню уже за что, и превратили его в осла… Так что считай, что это и не осел вовсе. И девушка знала, кто это.

– Не, ну не знаю, Мишка… что ты такого должен натворить, чтобы… в осла прям. И что мне потом с тобой делать?

– Как что – любить. Любовь прекрасной девушки даже ослу вернет человеческий облик. И все будет хорошо.

– Любить?! Осла?! Ужас!!! Может его целовать еще?! В ослячую евоную морду?!

– Ну что тебе ужас. А Иван-царевич лягушку целовал?

– Ну, целовал.

– Ты думаешь, это приятней?

– Бррр!

– Ну вот.

– Что – вот? Ты что – хочешь, чтобы я тебя осликом любила?

– Я хочу, чтоб ты меня просто немножко любила.

– А ну перевернись. Да не так – поднимись. Выше.

– Зачем?

– От дождя спрячусь, зачем же еще. А ты что подумал?

– А я подумал…

– А ты не думай. Стой тихо, не брыкайся. А то откушу случайно твой символ. Плодородия. Золотой.

Поужинали они в городе и отправились побродить по улицам. Уже стемнело, зажглись огни, толпы туристов сновали туда-сюда, разглядывали витрины, перебирали товары на лотках; Белка рылась в грудах «сокровищ», примеряла заколки, рассматривала сумки; Михаил скучал. В небольшом магазинчике хозяин снял с вешалки белое платье-хитон с классическим греческим орнаментом по краям и приложил к плечам девушки, что-то непонятно лопоча на местном диалекте.