Война под терриконами. Донецкий сборник

Вместо пролога

Изрытая блиндажами и окопами, всклокоченная воронками от мин и снарядов, располосованная траками танков и самоходок донская степь далёкая готовилась встречать своё третье военное лето…

Батарея самоходных артиллерийских установок с ласковым цветочным названием «Гвоздика» всю ночь при слабом, еле заметном освещении ручных фонариков занимала новую дислокацию огневой позиции на ближайшие три месяца. Сквозь гул дизелей и командные крики офицеров отчётливо слышался незамысловатый и привычный в армии русский мат. Даже шум плотного ливня, не останавливавшегося уже третьи сутки и превратившего свежую чернозёмную пашню в непроходимую, липучую и затягивающую массу, не мог заглушить ни звука моторов, ни голосов командиров, ни крепкую ругань уставших и озлобленных батарейцев.

Ближе к рассвету, когда ливень сменился мелкой моросью, а над изрытой гусеницами пашней образовалась тонкая шаль белого утреннего тумана, все боевые машины уже находились в укрытиях, а в заранее вырытых блиндажах солдаты приступили к растопке печек-буржуек. В наскоро организованной полевой кухне расторопно начал хозяйничать батарейный кашевар Ванька Рябой, про которого острослов и балагур мехвод Ринат из Макеевки сочинил едкий стишок:

Как и за год до этого, батарея самоходного артиллерийского дивизиона лейтенанта Константина Котова встала на левом берегу извилистого и быстротечного Кальмиуса, внутри угла его крутого изгиба. Густые заросли ивы и прибрежного кустарника с высоко сплетёнными между собой ветвями служили хорошей маскировкой для боевых машин и расположения личного состава. Правый берег представлял собой гряду крутых гранитных скал и пригорков небольшой высоты, не позволявших их называть горами или даже холмами, но дававших боевым расчётам очень хорошую фору при ведении огня по противнику. Скалы служили звуковой стеной, когда эхо от выстрелов орудий при любой розе ветров эхом раскатывалось где-то далеко позади, за спиной ополченцев. Стрельба, как правило, всегда велась по ночам, когда на позициях противника начиналось подозрительное движение. И в этом случае скалы скрывали вспышки стволов орудий, вводя в полный ступор украинских артиллерийских разведчиков, усиленно искавших место дислокации батареи Котова.

Командир

Было известно, что незадолго до войны Костя освободился из заключения, где провёл несколько лет за грехи студенческой молодости. Бывший зэка и офицер в одном лице совмещались малоубедительно. Но война на то и война, что не ранжирует людей по их гражданским заслугам в мирное время. На войне человек рождается заново, переходя из мирной среды в агрессивную. Именно война, как зеркало жизни, может показать человеку, кто он такой на самом деле и на что он способен ради своей семьи, оставшейся в разрушенном городе, ради матери, потерявшей покой на исходе лет, ради Родины, оказавшейся такой маленькой перед грозной и чёрной силищей, нависшей над ней. Только на войне мы видим чёткую грань между жизнью и смертью, и только война ответит тебе на вопрос: человек ты или червь навозный?

Орден «За воинскую доблесть» лейтенант Котов получил ещё за Дебальцево, когда через позицию, состоявшую из трёх самоходных гаубиц, буквально летела на прорыв армада из семи украинских танков. Был получен приказ: «Пропустить. Не ввязываться в бой!»-но командир некомплектной батареи, искусственно создав помехи в рации, выкатился тремя машинами на прямую наводку и открыл беглый огонь, отправляя навстречу вражеской броне фугасы 122-миллиметрового калибра. Первый выстрел-и башня головного танка со шлейфом тёмно-красного огня и перекатывающимся грохотом оторвалась и, взлетев метров на десять вверх, воткнулась стволом в рыхлую землю. Выстрел второй гаубицы порвал в клочья правую гусеницу соседнего танка, и когда машину развернуло вокруг своей оси, подставив левый бок с бортовым номером, в него прямо перпендикулярно врезался снаряд, выпущенный из третьего орудия.

На удивление артиллеристов, это не сказалось на скорости движения вражеских оставшихся пяти танков. Казалось, они просто бешено рвались из кольца, куда их загнало бездарное украинское командование. Они, погоняемые страхом плена и справедливого грозного возмездия за расстрелянные города и сёла Донбасса, готовы были любой ценой вырваться и бежать подальше от того ада, который сами же и принесли в мирный край. Они мчались на всех парах, что не давало им возможности вести прицельную стрельбу и попадать в ответ. Этим-то и воспользовался лейтенант Котов, а военная удача его не подвела. Следующие три выстрела также легли точно по быстродвижущимся мишеням, которые моментально охватило пламя, а из одной машины начали выскакивать, выползать, вываливаться люди в чёрных горящих комбинезонах. Тут же рядом с танком взлетел высоченный столб земли, и вся бегающая туда-сюда компания, разлетевшись по полю, осталась лежать в странных раскультяпистых позах.

Оставшиеся два танка чуть сбавили скорость, неуверенно дёргаясь то в левую, то в правую сторону, видимо, пытались зигзагами увильнуть от возможного попадания. Но Котов дал команду всем трём экипажам поразить одну общую цель и чётко приказал: «Огонь!». Остался последний экипаж, который уже не имел шансов, но и сдаваться не был намерен. Танк остановился, закрутилась башня в поиске вражеской огневой точки… Ещё мгновение – и какая-то неведомая силища подняла многотонную махину над землёй, перевернула в воздухе и, уронив жёстко на левый бок, страшным трёхкратным грохотом и всполохом огня разбросала груду металла, как стог соломы в ураган…

Поговаривали, что после боя Косте прислали два приказа по рации. Один гласил, что он освобождён от занимаемой должности за невыполнение приказа, другой – что представлен к ордену «За воинскую доблесть» и к очередному званию «старший лейтенант». И как всегда бывает в штабных крысиных норах, первый приказ стыдливо замяли, орден, правда с задержкой, вручили, хотя звёздочку на погон добавлять не стали.

Со временем о комбате Косте Котове среди артиллеристов бригады и корпуса начали ходить легенды как о виртуозе по уничтожению вражеских батарей. Но легенды не строятся на вольных и пустых выдумках. Это предания о былых событиях или подвигах, облечённые завесой романтики и определённой долей домысла.

Ранним утром одного из жарких деньков в десятых числах августа пятнадцатого года батарея получила сигнал о прорыве войсками противника участка в районе Белокаменки Старобешевского района. Техника и орудия были отведены от линии соприкосновения согласно договорённостям с ОБСЕ – организацией, которая, как стало известно позже, откровенно работала в интересах украинской армии и националистических батальонов. Но наша армия выполняла честно правила Минских соглашений, и когда стало известно, что враг на пороге, батарее самоходных гаубиц пришлось совершить скоростной переход в несколько десятков километров и буквально с ходу открыть огонь по наступающей вражеской технике. Совместно с мотострелковой ротой самоходчики Котова в течение четырёх суток удерживали постоянно нарастающий напор противника и победили. Уже в первую ночь была уничтожена целая батарея реактивных систем залпового огня БМ-21, работавшая со стороны Старой Игнатовки. Через сутки в этом же районе украинцы развернули в боевой порядок новую батарею из шести «Градов» для поддержки наступления своих войск, однако и здесь удача оказалась на стороне Кости и его пацанов. Первым точным залпом из шести машин было уничтожено четыре РСЗО, но и оставшиеся две не успели уйти далеко, разлетевшись в клочья буквально в ста метрах от позиции.

Тот август был действительно жарким и по погоде, и по интенсивности боёв, последний из которых состоялся уже в конце месяца, перед самым школьным перемирием, когда шесть «Гвоздик» Котова совместно со смежниками из тягловой артиллерии Д-30, реактивщиками и танкистами бригады давали прикурить в течение суток очередным смертникам, пытавшимся пробить оборону ДНР и перерезать единственную дорогу, соединявшую центр и юг республики.

Ходили слухи, как однажды корректировщики доложили Котову о работе похоронной команды противника на поле боя. Есть неписаные правила войны, и не всегда открывается огонь по врагу. Особенно если на горизонте появляется машина с красным крестом или люди с белыми флагами, собирающие останки своих бойцов. Но на этой войне все правила были перечёркнуты самой украинской армией, бомбившей изо дня в день тяжёлой и реактивной артиллерией мирные кварталы Донецка, других городов и посёлков республики, где каждый день погибали мирные жители и, самое страшное, маленькие дети. В общем, похоронная команда была похоронена сама там же, где и возилась с трупами. Одного залпа из шести стволов хватило за глаза. Сам Костя никогда не подтверждал этих слухов, но и не отказывался открыто, уходя от разговора с игривой лукавостью в глазах. Слухи слухами, но именно после этого случая во вражеских окопах Котову дали позывной Кот Палач.

Батарея

Батарея гаубичного самоходного артиллерийского дивизиона, а в народе просто ГСАДН, представляла собой довольно пёстрое сообщество, состоявшее из бывших заключённых, как и сам командир, а также простых шахтёров и металлургов, людей с высшим образованием и молодёжи, которая только-только встала из-за школьной скамьи. Служили в батарее и бывшие милиционеры, с которыми в одном экипаже в бой ходили «джентльмены удачи» с татуированными перстнями на пальцах. Бывший учитель математики мог подчиняться в расчёте сержанту, не имеющему за спиной ничего, кроме аттестата зрелости. Молодого учёного-серпентолога война поставила заряжающим, а бывшего офицера Госавтоинспекции посадила за рычаги механика-водителя в звании сержанта.

Но у всех было одно общее обстоятельство, ставившее три десятка разновозрастных мужчин в единый строй равных среди лучших, не из-за наживы, а по совести взявших в руки оружие, дабы защитить Родину. И обстоятельство это называется – добрая воля.

Коляныч

Большим авторитетом среди уже бывалых ополченцев пользовался водитель «Урала» Николай Николаевич. Позывной ему дали также с уважением – Коль-Коля или Коляныч. Человек он был безотказный в любой помощи. Когда-то задолго до войны он отбил от наркоманов соседскую девчонку и в порыве ярости отправил в мир иной одного из ублюдков, потерявших всякий человеческий облик. Несмотря на то что Коля был из бывших зэков, в батарее вёл себя достаточно вежливо и часто усмирял блатные и камерные закидоны некоторых сослуживцев. Татуировок Николай Николаевич не имел, кстати, как не имел их и Котов, хотя оба отсидели достаточно длительные сроки и среди «сидельцев» были в большом авторитете.

Воробей

Редко, но на войне встречаются люди, которые не отменяют свою интеллигентность даже в окружении грубости и нарочитого хамства. Таким был старший офицер батареи лейтенант Воробьёв Александр, которому не надо было придумывать позывной нарочно. Воробьёв – значит Воробей. К любому старшему по возрасту он обращался на «вы», и его трудно было переиначить. Командирская деликатность его выражалась в вежливой настойчивости, когда солдат понимал, что другого повторения приказа лучше не допускать, – дороже выйдет. Высшее образование, полученное незадолго до войны, оказалось кстати, когда он пришёл в военкомат, где срочно набирали курсантов в Ростовский учебный центр для подготовки офицерского состава.

Самой главной головной болью, кроме войны, конечно, у Саши был родной отец, живший одиноко в Макеевке после смерти жены. Ещё не совсем, казалось, старый человек, овдовев, очень быстро начал терять интерес к жизни и бытию, сузив каждодневное общение дворовыми собутыльниками, потихоньку пропивая вещи из квартиры. Воробей какое-то время навещал отца в свободное от службы время, но когда батарея выдвинулась на огневую позицию, ему ничего не оставалось, как забрать родителя из дома прямо на службу. Ему была предоставлена отдельная палатка со спальным мешком и рабочее место на кухне, где всегда могли пригодиться дополнительные руки для заготовки дров, чистки картофеля, мойки посуды и тому подобного.

Так они и жили на позиции – лейтенант Саня Воробей и его отец Сан Саныч Воробьёв. И не было в этом ничего необычного или предосудительного. Просто сын оберегал отца.

Чалый, или Как страшно на войне

Не так часто к началу третьего года войны на Донбассе в пёстром личном составе Народного ополчения встречались добровольцы из России. В батарее Котова такой был один – с позывным Чалый. В подразделении он появился недавно и пришёл в него из тягловой артиллерии Д-ЗО, успев побывать в тяжёлых боях 2015 года на том же участке, который сейчас занимали «саушки» первой батареи ГСАДН. Всегда опрятный внешний вид, неподдельная выправка и по уставу выдержанная речь сеяли в сослуживцах подозрение об офицерском происхождении этого заряжающего. Однако время, солдатский быт и постоянная боевая обстановка выравнивают всех на этом клочке земли, не только ведущем губительный огонь по врагу, но и всегда открытом для поражения не менее страшным и смертоносным огнём противника.

Страшно ли на войне? Страшно! Но и страх притупляется, когда понимаешь всю его бессмысленность или просто устаёшь бояться. Как устаёшь от всего обыденного, повторяющегося изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Такова парадигма войны как одного из отрезков человеческой жизни. Не каждому этот отрезок выпадает, но кому «повезёт», ценят жизнь намного дороже. Война даёт очищение… Очищение от грехов, как после исповеди перед Всевышним, как покаяние перед Вечностью, когда грешник сверх всякого чаяния становится благочестивым праведником.

Белый и Синий

Серёга с позывным Белый относился именно к этой категории мужчин. Три-четыре отсидки ещё с малолетнего возраста-вся его «трудовая» биография, разбавленная войной, которая началась для него сразу за воротами колонии весной четырнадцатого. Не раздумывая долго и не имея более-менее порядочных альтернатив, Сергей отправился вслед за Котом и прошёл с ним к лету 2016-го бок о бок все мыслимые и немыслимые тяготы и перипетии. В быту скромен, в общении сдержан, в бою профессионален, к спиртному почти равнодушен. Семьи, в смысле жены и детей, у него не было, поэтому в увольнения не очень рвался, предпочитая лежать в тенёчке или на кровати в расположении с первой попавшейся книжкой. Почему он носил такой позывной, никто никогда его не спрашивал, и даже Кот, пролежавший с ним на соседней шконке в одном бараке не один год, ничего не рассказывал. Люди такого сорта не выносят секретов друг друга без надобности и без разрешения.

Зато командир батареи хорошо знал и ценил в Сергее настоящее чувство товарищества и ответственности за порученное дело, которое он показал в боях под Дебальцево в феврале и в сражении по сдерживанию крупного прорыва со стороны Гранитного в жарком августе того же пятнадцатого года. Тогда они неуловимым образом для себя перешли из положения тюремного приятельства в состояние боевого товарищества. Это ценили оба, но командир первого орудия САУ 2С1 «Гвоздика» Серёга Белый особенно.

Однако не все принимают трансформацию жизненных обстоятельств одинаково, и не каждому суждено преобразоваться согласно новым реалиям. Другому Серёге с позывным Синий подобные эволюционные перепады были не под силу, и он не очень стремился вслед за Белым «переобуться» из тюремных ботинок в солдатские берцы, хотя переход от лагерной баланды к армейской тушёнке с гречкой они совершили вместе в один день. В целом Синий также слыл хорошим бойцом и ловким заряжающим в расчёте Белого, но бессильное пристрастие к алкоголю и нежелание отказаться от понятий тюремной жизни в пользу законов боевого братства становились часто поводом для всякого рода канительных заварух, после которых Сергей Синий долго ходил с опущенной головой, словно стыдясь собственных дурачеств и синяков вокруг глаз, которые не успевали проходить. Синий – он и есть Синий.

Грек

В один день с Чалым в батарею был зачислен Виктор Грек, успевший побывать в концентрационном лагере в мариупольском аэропорту под названием «Библиотека». Его взяли ранней осенью четырнадцатого, когда город был оставлен ополченцами и туда вошли нацисты «Азова» и «Айдара». Подполье было быстро раскрыто, а многие активисты «Русской весны» арестованы по навету соседей, участковых милиционеров и даже родственников. Линия фронта в гражданскую войну часто проходит прямо внутри семей, разделяя братьев, сестёр и даже родителей с детьми. Пережил подобное и Витя, но год концлагеря не смог его надломить, лишь укрепив в осознании собственной правоты. Конечно, его склоняли к сотрудничеству, конечно, предлагали свободу в обмен на работу провокатором в нашем тылу, но вспоминая все эти «беседы» и потирая перебитое колено, Виктор начинал один и тот же анекдот: «Сидят хохлы за столом, борщ с салом и пампушки с чесноком жрут. Вдруг встаёт сын и громко заявляет: “Усё, батька, не хочу бути хохлом. Буду зараз русским!” Батя встаёт, срывает с малого одёжу и с голой жопой на мороз выгоняет. Ну, стоит тот пять минут, десять, а на пятнадцатой стучит в дверь. Весь дрожит. Отец заводит того в дом и спрашивает: “Ну, шо надумал, придурок?” А тот в ответ: “Надумал, надумал. Только пятнадцать минут русским побыл, но понял всё”. Батька: “А что ты понял?” А сын ему: “Какие же вы, хохлы, все пид…сы!”».

Боевое пополнение

Через неделю после выхода батареи на позицию прибыло пополнение из мотострелкового девятого полка из-под Новоазовска. Все знали, что в «девятке» служить «не фонтан». Частые вылазки нацистов в районе Широкино и в Безыменном, наглые захваты заброшенных сёл в серой зоне вынуждали выдвигать навстречу зарвавшимся вражеским группам наши боевые отряды. Не всегда подразделения возвращались в полном составе, а в некоторые дни завязывались тянувшиеся несколько суток стрелковые контактные бои с большими потерями с обеих сторон. Даже весной шестнадцатого года в разговорах на перекурах, когда упоминали новоазовский полк, часто возвращались к посёлку Широкино, более пятнадцати раз переходившему из рук в руки только в одном июне 2015 года. Парней тогда полегло немерено. А разве есть мера трагедии каждой семьи, потерявшей близкого человека: отца, сына, брата, сестру и даже жену? Да, уважаемый читатель, в донецкой ополченческой армии женщина с оружием в руках, за фракционами танков или за рулём военных «Уралов» была явлением прозаично обыденным и заурядным, хотя и не лишённым некоторой задымлённой поэтичности.

Прибыло их двое: Артём и Дёма. По двадцать восемь лет каждому. Оба засидевшиеся холостяки. Оба механики от бога, но и настоящие бойцы, пропахшие насквозь и порохом, и кровью, и гарью сожжённой кабины самоходки и множество раз отравленные трупным зловоньем павших товарищей, которых приходилось вытягивать ночами из серой зоны, куда снова и снова отправлялись бойцы дэнээровской пехоты, чтобы в очередной раз взять пресловутое Широкино и в очередной раз стоять там до последнего солдата.

Артём до начала революционных событий на Донбассе служил на границе и даже носил звание прапорщика. Странное дело, но новой власти опытный страж границы оказался не нужен, и Тёма прямиком отправился в девятый полк, КПП которого располагался напротив ворот его дома, где он к тому времени проживал с мамой и бабушкой. Ростом высок, волосы чёрные, с завитушками, глаза карие, с озорным блеском. На смуглом лице всегда лёгкая усмешка уверенного в себе первого парня на деревне.

Дёма был скромнее и на роль сельского Дон Жуана со своим рябым лицом и щербатой улыбкой явно не тянул. Но доброты Дёма был широченной, раздавая зарплату в долг всем просящим, не успев отойти от кассира. Долги ему возвращали, как правило, дорогим коньяком или хорошей водкой, потому лицо у парня часто лоснилось красным блином, а осоловелые глаза с хмельным прищуром выдавали собеседнику всю праздность армейского бытия младшего сержанта Саши Демидова с позывным Дёма.

Бырик

Командир второго огневого взвода лейтенант Денис Бырик не только производил впечатление, но и был на самом деле парнем разудалым и даже иногда чрезмерно лихим. На войне с первого дня, ни одной царапины и ни одной контузии. Два «Георгия» на груди, и молодая жена – сержант Валентина Бырик – старший повар дивизионной столовой. Детей у семейной пары пока не было, хотя старались молодые как проклятые. Валя ради мужниных ласк не боялась приезжать даже на огневую позицию, и тогда Бырикам бойцы специально устанавливали палатку подальше от назойливых комаров, любопытных глаз и навострённых ушей изголодавшихся по бабам солдат.

Ещё в первые месяцы развёртывания Первого армейского корпуса и Славянской бригады, когда профессиональных бойцов было днём с огнём не найти, Бырик умудрился показать на учениях фантастический трюк, управляя на марше, стреляя точно в цель и маневрируя между холмами и озерцами на самоходной установке 2С1 «Гвоздика». По всем показателям орудие получило второе место из десяти участников, а когда командир корпуса на построении решил поздравить бравый экипаж, то удивлению его не было предела… Вся работа Быриком была произведена в одиночку. Штат расчёта был пуст за отсутствием людей. Так было, и не все из вольных ополченцев запросто переходили в контрактную армию, где уже начиналась муштра, уставные ограничения, командирские заскоки и вводилась система наказаний за всякие «нехорошести» в поведении военнослужащих. Появились и старшины…

Старшина Михалыч

В первой батарее самоходок старший прапорщик Михалыч слыл знатным старшиной, не пропускавшим мимо своего кармана ни полкопеечки. Разбросанные по всей территории расположения абрикосы он приказывал собирать каждый день «для обчего порядку и для радования глаз» не в мусорные баки, а в заблаговременно подготовленные для этого пластиковые ящички, которые он бережно укладывал в багажник белой 29-й «Волги» и периодически увозил на рынок в Комсомольское, где толстенная тётя Груня реализовывала солдатский урожай по пять сотен рубликов за ведро. Семейное дело было поставлено на поток.

Справедливости ради, Михалыч был действительно полезным старшиной, и никогда ни один солдат не мог сказать что-либо в упрёк ему на предмет обмундирования, сухпайка, обуви не по размеру и тому подобного. В отличие от соседних дивизионов и батарей подразделение Кота было обеспечено под завязку, а в увольнение домой Михалыч умудрялся отпускать каждые десять дней даже с передовой позиции. В общем, во всём стройный порядок, ровный жизненный уклад и честное распределение труда и отдыха. А начинал армейскую службу старшина ещё в 1980-м в горах Афганистана… Видимо, ещё там решил связать жизнь с армией и, как настоящий старшина, был уверен, что все армейские неприятности оттого, что верхняя пуговица у солдата расстёгнута. Помнится, что чувством юмора Михалыч обладал отменным. Как-то решил шутник Ринат над старшиной подшутить и задал вопрос: «Почему автомат можно разобрать и собрать, а человека нельзя?» Старший прапорщик знал эту шутку и сразу же нашёлся с ответом: «Вот ты, Мухаметов, представь себе, что развинтил себя перед сном, а тут тревога. Свинтил себя второпях, а вместо головы жопу насадил. И что получается? Кепка не налезает, гимнастёрка не застёгивается, все кричат “ура!”, а ты?».

Макс каптёр

Там, где старшина, там и каптенармус… Максим Мишин был тёртым калачом и если отличался от старшины, то исключительно возрастом и комплекцией, то есть был и в три раза тощей, и на тридцать лет моложе. Войну встретил вместе с отцом, тоже прошедшим афганские перевалы. Парень в большей степени воспитывался папой и имел достаточно закалённый характер, который проявился в первые дни революционных событий в Донецке. Выбирать между службой в армии и безработицей, наступившей вместе со свободой от нэньки Украины, особенно не пришлось. Несмотря на скудное жалование, солдат всегда одет, обут, имеет крышу над головой и трёхразовое питание с обязательным мясом, яйцами и сладким чаем. Не сразу Максим стал заместителем старшины по обмундированию, тушёнке и оружейному хранилищу. Сначала повоевал у Кота в заряжающих, а потом афганское братство отца и старшины помогло молодому Мишину перейти на более чистую, но не менее ответственную службу ключника батарейных закромов.

В общем, Мишин мало отличался от остальных представителей семейства армейских каптёров. Держал себя так, как и положено своему парню в окружении старожилов подразделения, позволяя некоторое наставническое отношение к новичкам. Особой дружбы с кем-то конкретно не водил, но и среди батарейцев не вызывал раздражения. На огневой позиции его видели редко, в караул не ходил, а единственный наряд, в который его ставили, ограничивался порогом казарменного помещения. А почему бы не подежурить с повязкой на рукаве перед телевизором, когда в твоём распоряжении пара дневальных, которые и полы помоют, и двор подметут, и в курилке уберутся?

Змеелов

Дневальными часто ставили ребят молодых и не имевших опыта службы в армии. В то лето таких было двое: совсем юный и немного пришибленный условиями тяжёлого детства татарчонок из Макеевки Ильдар, которому всенародно был присвоен позывной Дуйчик, а также интеллигентного вида, совершенно не ругающийся матом и обращающийся ко всем на «вы» молодой учёный-серпентолог Валера с соответствующим позывным Змеелов. Если Дуйчик имел чётко поставленную цель дойти до уважаемого уровня в солдатской иерархии и заработать позывной Торнадо, то Змеелов руководствовался исключительно практической задачей: отслужить год контракта и влиться в семью достойных мужчин, имеющих военный билет и военно-учётную специальность. Как-то он доверился повидавшему жизнь Чалому, что была ещё одна важная причина его добровольного похода в боевую армию.

С женой после свадьбы они прожили не более года, но лодка семейного благополучия успела дать течь в бурлящем океане неустроенности, начались ссоры с претензиями к мизерной зарплате младшего научного сотрудника НИИ. Разбираясь хорошо в гремучих змеях в природе, Валера оказался близоруким, когда выбрал подколодную ехидину на роль жены. В конце концов в приступе горячности юная супруга ужалила Валерку самым обидным оскорблением для мужика: «Ты баба, даже в армию не годен! Трус!».

Так они расстались. Она «переползла» в Россию, подальше от войны. Он отправился в военкомат в надежде оказаться поближе к мужскому боевому братству, где неожиданно пригодились его профессиональные и научные познания.

Однажды, когда недельные дожди сменились испепеляющей жарой, в прохладу землянок поползли представители семейства пресмыкающихся аспидов, любившие освежиться и поспать, свернувшись спиралью вокруг собственной головы. Наступить в темноте подземного жилища на свернувшийся калачиком живой «шланг» – удовольствие не для слабонервных. К тому же неизвестно, что там за гад под ногами шевелится: уж, полоз или степная гадюка? Успокоил всех Змеелов, прочитав на досуге обстоятельную лекцию не только про фауну, но и про флору, окружающей нас степи. Народ был успокоен, но под ноги смотреть не перестал. А вот деликатесов к столу прибавилось, как и разновидностей травяных отваров из сборов, которые приготавливал наш младший научный сотрудник, ведь в полезностях местных растений он разбирался не хуже, чем в змеях.

Кухня фронтовая

Какое главное правило службы в войсках? Подальше от начальства и поближе к кухне! Но и на кухне есть начальник. А в батарее Кота таковым был Ваня Рябой, прошедший творческий путь от студента кулинарного техникума до рабочего на раздаче в столовой при шахте и от официанта в малозарядном шинке до шеф-повара в суши-баре. Самые отменные блюда, которые можно было отнести к авторским произведениям Рябого, были: киевский борщ, тушёнка с овощами в рисовой каше (чем не «пьяные» суши?), жареная картошка на сале, которое выменивали у соседского фермера на остатки заплесневелого солдатского каравая. Тушёнка через неделю начала вставать поперёк горла практически каждому бойцу, включая командира, проживавшего вместе с бойцами на «передке». И вот тут начали появляться нестандартные деликатесы в виде зайцев, фазанов, сазанов, карасей из Кальмиуса и змеиного мяса, которое готовил Чалый, предварительно отрезав голову аспиду, сняв, как чулок, склизкую кожу и замочив нарезанные куски «змеенины» в уксусе, луке, соли и перце. Тушил он всю заготовку на углях. Деликатес беспредельный!

Поставка продуктов каждый день возлагалась на бойцов в дозоре. Автомат в руках, дозорная точка в подлеске, зайцев и фазанов много. Знай себе подстреливай потихонечку. Мясцо, конечно, жестковато, но уж точно не тушёнка.

Змей поедать сначала решались не все, но под стаканчик деликатес пошёл. Ведь что самое главное в русской водке? Вы думаете, градусы? Ан нет! Главное в этом царском напитке – закуска! Чем она разнообразнее, тем и водка вкуснее. Это я вам как опытный выпивоха сообщаю.

Боевая семейка

В целом хорошая собралась команда в батарее. Шесть расчётов как один. Три десятка бойцов, сжатые в мощный многопалый кулак. Стар и млад за одним столом, в одном строю, в одном блиндаже. Сумел Костя Котов сплотить коллектив, не оставив шансов для появления неформальных лидеров, только разлагающих боевое братство на ячейки и кружки «по интересам». Даже отрыв от коллектива после долгосрочной работы на огневой позиции, когда командир разрешал по маленькой под хороший стол, не допускался никому. Если воевать как один за всех, то и пить на равных.

Стукачей и «крыс» в этом мужском племени не было по определению. Тюремные понятия, как и фронтовые представления о чести, всегда создавали токсичные условия для существования подобных индивидов, грозившие серьёзными проблемами для их здоровья.

В последний бой

…Наш рассказ начинался с того, как дождливой ночью и в предрассветный час батарея Кости Котова в очередной раз (пятый или десятый) разворачивалась на огневой позиции на ближайшие три месяца боевого дежурства. Таких выходов у парней будет ещё много, и не только в дождливо-знойную пору лета, но и в мокрую малоснежную донбасскую зиму, которая больше похожа на затянувшийся ноябрь. Война после августа 2015 года больше была позиционной, где артиллеристы с обеих сторон играли в своеобразный пинг-понг и называли это артиллерийской дуэлью. Правда, погибшие и тяжёлые ранения портили статистику штабных писак, но от этого уйти было нельзя.

Жили-были так все восемь лет, пока не началась настоящая и очень жестокая война, которую почему-то назвали специальной военной операцией, где почти мирный полувоенный быт батареи сменился кардинально. И всё пришлось умножить на десять. И парней в десять раз больше стало в сырую земельку ложиться, и число вдов увеличилось, и костылей с протезами начали сверх мирного плана нарезать. А ещё выяснилось, что реально воевать научились именно такие пацаны, какие служили всё это время, с 2014-го по самый февраль 2022 года в Народной милиции ДНР и ЛИР, а проще – в ополчении.

Появились частные военные компании, состоящие из бывших бойцов, прошедших боевое ополчение Донбасса. Истории о подвигах «Вагнера» справедливо покрыли стыд поражений под Харьковом и Херсоном. Бездарные операции штабных генералов из Москвы жизнями тысяч русских солдат оплатили их мамы и жёны, а позор тупоголовых и кругловатых командиров весны двадцать второго Россия залила слезами непрерывных дождей бесснежной зимы двадцать третьего года, когда концу войны не было даже запаха.

Но батарея самоходных 122-миллиметровых артиллерийских орудий с ласковым названием «Гвоздика» под командованием уже капитана Котова Константина продолжала свою войну. Продолжали не только те, кто дожил до неё, но и те, кто погиб, приближая победный марш по поверженной фашистской Украине. В этот последний и решительный бой до сих пор идут все. Идёт в бой Коляныч, убитый шальным осколком летом 2017-го, продолжает давить на педали самоходки Артём, ушедший из жизни от разрыва сердца после непрерывного утомительного боя весной 2018-го, не останавливается заряжать Дёма, павший смертью храбрых незадолго до начала спецоперации. Продолжают свой ратный путь бывшие шахтёры, металлурги, учителя, строители, ставшие неожиданно для себя артиллеристами, танкистами, стрелками, разведчиками и сложившие головы с самой весны 2014-го до того долгожданного дня, когда наконец большая Россия, медленно расправляя отяжелевшие плечи и злобно хмуря тучные брови, соизволила прийти на помощь… Все эти люди из батареи Кости Котова, гаубичники капитана Лёхи Фирсова, бойцы «Спарты» и «Сомали», воины шахтёрской бригады «Кальмиус» и штурмовики Первой Славянской идут в бой с нами, в одном ряду, плечом к плечу, как Александр Захарченко, Арсен Павлов – Моторола, Миша Толстых-Гиви, Олег Мамиев-Мамай, Владимир Жога, Ольга Качура-Корса.

И это наш общий последний бой, в котором нет права остаться побеждённым ради самой главной справедливости, данной нам Богом, – ради жизни и продолжения её в наших детях и правнуках. Ради продолжения её в нашей стране с таким простым, но гордым именем – Россия.

Вот такая обыкновенная история одной батареи.

P. S. Летом 2022 года по всем каналам в России и в ДНР показали сюжет, как военнопленный, взятый в руинах «Азовстали», на камеру уверял, что он был чуть ли не главным поваром и тяжелее половника в руках ничего не держал. Потом в кабинет для допросов завели парня в гражданской одежде, при виде которого «повар» чуть не лишился чувств и, немного придя в себя, начал униженно плакать, умолять и совсем потерял человеческий облик. Упав на колени в припадке безудержного рыдания, покрываясь слюнями и глотая растекающиеся сопли, он неистово начал просить прощения у ног вошедшего. Перед этой мразью гордо и спокойно стоял наш Витя Грек, умудрившийся через семь лет снова угодить в плен к нацистам во время операции по освобождению Мариуполя – родного для Виктора города. Его напарника-разведчика, с которым он был схвачен, убили, а Виктору пробили голову молотком так, что мозги вылезли наружу. Так фашисты и посчитали Грека мёртвым… А он выжил и теперь пришёл получить по счетам.

Мы все так придём. Каждый спросит и за себя, и за того парня, который не дошёл. Мы дойдём и спросим.

Обязательно спросим.

Пролог

Измытаривающий август две тысячи пятнадцатого запомнился палящим солнцем, превращавшим донецкую степь в раскалённый сотейник, высушивая до трещин грунтовые стены глубоких землянок. Лишь воды Кальмиуса спасали изнурённых бойцов, испытывающих на себе каждодневный рецидив недосыпа на протяжении последних двух месяцев.

Вода оставила часть некогда широкого русла реки, образовав на суше оазис, покрытый густым кустарником и богатыми зарослями ивы. Кальмиус же излучиной прижимался к высокому берегу, составленному из гранитных скал, помнящих ещё времена азовских болгар, скифов и сарматов.

Теперь в тени этих скал под навесом естественной маскировки из рубленых веток уже несколько недель стояла батарея 122-миллиметровых гаубиц.

Почти полтора года прошло с того дня, как началась и всё не могла закончиться война на Донбассе, выкашивая с каждым днём десятки, сотни солдат и мирных граждан с обеих сторон линии соприкосновения. Части украинской армии и добровольческие нацистские формирования как реванш за разгром под Дебальцево и позор многочисленных «котлов» ещё предпринимали неистово отчаянные, но мучительно бесплодные попытки прорывов и наступлений на всех участках фронта. Особенно активно в тот раскалённый август противник беспокоил южные и юго-западные направления обороны, надеясь отрезать республики Донбасса от Азовского моря и прилегающего участка границы с Россией.

Глава 1

Вырытые землянки в жару использовались лишь в качестве убежища и складирования боекомплекта. Водители «квартировали» в кузовах своих же «Уралов», чем были почти гарантировано обезопашены от незапланированных встреч с ползучими гадами, пресмыкающимися возле воды, и с опасной полёвкой, расплодившейся рядом с провиантом. Основной личный состав располагался в палатках, выставленных кругом под склонёнными почти до земли ветвями трёх древних ракит.

На обед снова привезли капустные щи, перловку с тушёнкой и какую-то коричневатую мутную сладкую жидкость, почему-то называемую чаем.

– Слышишь, Лёха, – постукивая алюминиевой ложкой о дно такой же миски, обратился к комбату наводчик Бурый, – если нам летом в жару обед холодным привозят, скажи, шо мы зимой хавать будем? Может, пока тут торчим, печку сварганим?

Лейтенант молча доедал кашу, и за него решил ответить Андрюха Тень – топогеодезист батареи:

– Ты, Бурый, не надейся, шо война так долго протянется. Слыхал про скорое большое перемирие? Глядь, по домам к зиме разойдёмся.

– Это ему покоя никак не даёт, шо в Донецке есть проспект генерала Гурова, а по имени Бурого нема даже захудалого переулочка или тупичка, – смеясь, вставил на южном русском суржике заряжающий четвёртого орудия Тоша.

Народ заголосил мужским дружным хохотом.

– Шутки шутками, – наконец в разговор вступил командир батареи, – не похоже, пацаны, что так скоро всё кончится, и думаю я, кабы и в самделе не начать нам подыскивать хоть в нашем посёлке какую-нибудь улочку без названия. Ну что, Бурый, сойдёт тупик в районном центре ради твоего героического позывного?

Мужики не унимались, продолжая подогревать разговор гоготом.

– Чего ржёте? Может, и мне звезду Героя дадут? – полушутя, с обиженным лицом ответил Бурый.

– Это ты в Широкино поезжай, – послышался голос из обедающих в тени, у самой речки, – его раз шесть туды-сюды за месяц брали, то наши, то «укропы». Там тебе будет или медаль на грудь, или клизма в задницу. Это как в бою увернёшься!

Снова раздался смех.

– Тут, Бурый, главное, незаметно к танку подползти, влезть на башню и по кумполу его, по кумполу! – не унимались шутники.

– А если башня открыта, то прямо туда гранатку. И переименуют Широкино в Бурыкино… Правда, на этот раз посмертно! Гы-гы-гы!

– Это же не самоходка. Танк в атаку с закрытым люком идёт, да и самоходчики его держат открытым, пока на месте стоят.

– Да-а! Самоходка-вещь! Сама снаряды свои возит, и расчёт с персональным транспортом. Заряжающий на автоматике снаряды подаёт. Не то что мы – без буксира, як без ног. Сами таскаем, с грунта заряжаем, – вдруг заговорил командир четвёртого расчёта Дима с позывным Бублик.

– Ага, – с сарказмом вставил Тоха, – автоматика только при заведённом движке будет работать, а солярки у них, говорят, чтобы доехать до огневой и обратно. Так что ручками, ручками. Да и заряжающий там один и на болванки, и на гильзы. Я уж лучше тут, на свежем воздухе, побегаю с напарником. Да и во время прилётов всему экипажу одна могила и одна хана. А тут хоть в укрытие можно спрыгнуть. Скажи, Лёха? Правда же?

– Правда, Тоха, только на войне выживает не тот, кто смелее, шустрее, сильнее, а тот, кому карта ляжет козырная. Повезёт – выживешь, нет – тут уж некого винить, такова судьба. Если уж смерть уготована, то она тебя везде найдёт. Хоть в окопе, хоть в танке, хоть в блиндаже, хоть на бабе. Да хоть на горшке с выпученными глазами! – под новый приступ всеобщего весёлого шума шутливо вскричал на последних словах комбат.

Кто-то затянул незамысловатую частушку:

Кухня уехала. Закурили. Кто-то разложил нарды. Кому-то приспичило стирку затеять-благо стоит жара и форма сохнет моментально. Большинство отправилось искать поудобнее и потенистее место, чтобы позволить организму добрать недостающие часы потерянного ночью сна.

Не тратил время зря только Миша Браконьер – механик-водитель «мотолыги» (многоцелевого тягача лёгкого бронирования). Прихватив вещевой мешок со снастями, ведро и широченную сеть, он отправился на пару с новеньким батарейцем Лёней Студентом на рыбалку. Надо сказать, что снастей особенно и не было, если не считать двухсотграммовую тротиловую шашку и моток огнепроводного шнура.

Проходя мимо дремавших в тени ракит сослуживцев, Миша многообещающе бросил:

– Братва, сегодня на ужин уха. Готовьте казанок с водой. Гы-гы-гы…

Браконьер разговаривал заметно картавя и произнося что-то слитное между смягчённой буквой «р» и «л». Ещё он любил похвастаться будущими успехами и уверял всех, что скоро станет командиром первого орудия, потом выучится в офицеры и его назначат комбатом. Вот уж он наведёт порядок в артиллерии, и спуска не будет никому. Всё это вызывало сарказм в рядах боевых товарищей, но поводом витать Мише в таких эмпиреях и грезить бредовыми фантазиями служил тот факт, что два родных старших брата уже были боевыми офицерами в дивизионе. Правда, сами родственники тоже не питали особых иллюзий относительно «думственных способностей» самого младшего брата, окончившего всего девять классов и справедливо занимавшего в семье третье место согласно табели о рангах в русских народных сказках. Однако парень неплохо ладил с техникой, и данное обстоятельство решило дело в пользу Миши, когда он напросился в армию. Дали ему «мотолыгу» без хода, и за пару месяцев машина была поставлена в строй вместе с механиком.

– Браконьер, а ты место хорошо знаешь? Рыба будет? – беспокоился Лёня Студент, сомневавшийся, что рыбалка в жаркий полдень – уместная замена послеобеденному сну в тени.

– Нема проблем, Студент. И рыба, и раки будут, – уверенно прокартавил Браконьер. – Мы только подальше вниз по течению спустимся, там на самом изгибе течение тормозится и вода собирается. Где вода, там и рыба. Понял? Говорю тебе, шо нема проблем…

Отошли от позиции на километр, и Миша подготовил взрывчатку, обмотав тротиловую шашку двумя витками огневого шнура и введя концевик в запальное гнездо. Обвязал конструкцию толстым шнуром и спустился в реку, чтобы помочь напарнику растянуть сеть поперёк реки, от берега до берега. Когда закрепили концы невода, Студент поспешил выйти из воды и предусмотрительно отлёг подальше от реки, в прибрежных кустах.

– Миша, а шнур у тебя не коротко получился? Успеешь смыться? Витков не маловато сделал? Шо-то и конец совсем рядышком, – беспокойно спросил он Браконьера.

– Ты не ссы, мы же её в воду бросим. Там шнур дольше горит… Успею! – уверенно улыбаясь, бросил через плечо Миша и вошёл по пояс в воду с взрывчаткой в одной руке и зажигалкой в другой.

– Да кинь ты её с берега, – ещё больше заволновался Лёня, вдруг вспомнив что-то про особенности горения огнепроводного шнура в разных средах, о которых им рассказывали ещё в мотострелковом батальоне, когда он воевал под Новоазовском.

– Не, не доброшу я. Да у меня тут целых сантиметров десять торчит. Успею! – уверенно крикнул Браконьер и поднёс пламя к концу шнура.

Студент, пряча голову под бушлат, вдруг отчётливо вспомнил занятия по сапёрному делу в прежней части, где суровый усатый беспалый прапорщик-сапёр тоном дотошного наставника, не терпящим возражений, чётко докладывал: «Огнепроводным шнуром тротиловую шашку обязательно надо обмотать не менее четырёх (!) раз, оставив конец для поджога не короче (!) тридцати сантиметров, так как скорость горения шнура на воздухе один сантиметр в секунду и боец должен успеть добежать до укрытия… Надо помнить, что под водой шнур горит гораздо быстрее, чем на воздухе, и чем глубже он находится, тем выше эта скорость из-за увеличения давления на глубине…»

Уже услышав гулкий звук взрыва и ощутив над головой лёгкий порыв горячего ветерка, Лёня, осеняя себя крестом, подумал: «Капец Мише! Привет родителям! Аминь и царствие небесное!..»

…Сквозь рассеивающийся вдоль течения дым постепенно вырисовывался отчётливый силуэт ссутулившегося человека, сжимающего голову обеими руками и пытающегося выйти на берег, сильно мотаясь из стороны в сторону. Он буквально полностью был покрыт всем осадочным шламом и прочей склизкой вонючей мулякой, которые были подняты с того места реки, куда Браконьер так «профессионально» забросил взрывчатку в надежде на богатый улов. Когда Студент, «уронив челюсть», увидел охреневшие глаза впавшего в когнитивный диссонанс человека в «парике» из ниспадающих водорослей, то упал на колени и, ухватившись за живот, принялся в истерике и приступе гомерического ржания кататься по траве.

Миша наконец-то выбрался из воды и, усевшись на прибрежный валун, начал постепенно снимать с себя «парик» и прочие «гостинцы» со дна Кальмиуса. Дым окончательно рассеялся. На поверхности излучины реки на боку лежала пара крохотных пескарей, а к ногам Браконьера, с тупой рассеянностью глядящего на воду, речная волна подталкивала небольшую окочурившуюся лягушку кверху белым пузом.

Когда они вернулись на позицию, то с удивлением обнаружили, что в казане варилась уха, а у воды несколько ребят очищали от остальной добычи двадцатиметровую сеть, которую натянули поперёк реки ещё в три часа ночи, сразу после боя, да только выше по течению…

– Да-а, Миша, – грустно сказал Студент, почёсывая затылок, – ни взрывчатки, ни рыбы. Лучше бы я спать остался, чем с тобой воду мутить ходил…

За ужином вся батарея хохотала и просила ещё и ещё раз рассказать Лёню, как Миша шашку бросал и как весь в дерьме из воды вылезал. Одно слово-Браконьер!

Глава 2

В сумерках укладывались, не снимая обуви. Знали, что спать не придётся, но всё же умудрялись успеть увидеть сны, в которых под храп некоторых товарищей приходили мамы, дети с жёнами, а также живые картинки из когда-то мирной жизни. Вот снится, допустим, женщина, вся нагая, с такой пышной копной рыжих волос и шикарной белой грудью, целует в губы и с пылкой нежностью шепчет тебе на ушко: «Любимый… Возьми меня, дорогой… Возьми меня всю… Возьми меня с собой в разведку… Я тебе детишек нарожаю целую батарею, и будем мы тебе снаряды да патроны подносить». А потом вдруг как заорёт истошно и надрывисто голосом комбата: «Батарея! К бою!»

В дым рассеивается морфическая иллюзия сладкого видения, и пошли ребятки к орудиям, накрытым пересохшими ветвями, вылезая из палаток и землянок, на ходу прикуривая цигарки и подсвечивая под ногами тонкими лучиками фонариков. Раскидав маскировку, заряжающие принимаются разбирать содержимое ящиков, выбирая гильзы и пульки, выкладывая их в два рядка в стороне от пушки, «пятками» к ней. В ночной тишине слышны лишь вполголоса произносимые команды: «Расчёты к орудиям…», «Заряжать полными…», «Ориентир на буссоль…», «Заряд осколочно-фугасный…», «Заряжающим колпачки снять…», «Прицел…», «Уровень больше (меньше)..», «Левее (правее)…», «Высота…», «Дальность…»

В ответ слышны повторы вводных параметров и тут же короткие доклады командиров орудий: «Первое орудие готово…», «Второе готово…», «Третье готово…», «Шестое готово…»

Вот он – момент истины. И каждый понимает, что через несколько мгновений со скоростью почти семьсот метров в секунду шесть снарядов, выпущенных из всех стволов батареи, как кара небесная, разрушат чью-то оборону, уничтожат вражескую технику, прервут чью-то жизнь, и самое страшное, что не одну…

– Передаём произведения классической музыки для тех, кто не спит! – торжественно и с пафосом проговорил Бурый, пародируя диктора Кириллова, и, завершив наводку, добавил: – Серафим Туликов, песня «О Родине», мать вашу!

Чёткая и вполне ясная, как приговор трибунала, раздаётся команда:

– Триста тридцать три!

Теперь уже ничего не изменить. Полетели ангелы кары небесной, сокрушая воздух пламенем и гулом, соизмеримыми с тысячью громов и молний, освежающих майские вечера в весенних парках и дворах. Но тогда был август две тысячи пятнадцатого, раскалённый жарким солнцем последний месяц лета.

А на расстоянии в десять тысяч метров от батареи в сторону Донецка двигалась колонна противника из шести реактивных систем залпового огня и двух грузовиков с боезапасом. Двигалась, чтобы удобно расположиться за терриконами и прицельно-методично начать убивать спящее население города-миллионника, в котором, помимо дислоцирующихся на окраинах воинских частей и блокпостов, жили простые мирные люди: старики, женщины, дети.

Там в этот час мирно спали семьи многих, кто в данную минуту подавал снаряды, заряжал и наводил орудия, корректировал огонь и отдавал команды. За их спинами не было Москвы, но отступать ни одному из них уже было некуда.

– Расчётам! Десять беглым по мере заряжания! Огонь! Огонь, пацаны! – надрывным криком отдавал приказы комбат Лёха.

И пошла канитель, отражаясь эхом от гранитных скал по ушам батарейцев, оглушённых напрочь работой собственных орудий. Заряжающие, заливаясь потом и подгоняемые командирами расчётов, спотыкаясь о стреляные гильзы, то и дело ослепляемые яркими огненными вспышками из стволов, спешно подносили снаряды и гильзы к казённикам, через мгновение вновь и вновь возвращаясь с очередной порцией смерти. Через минуту-другую в резко наступившей тишине послышался уже спокойный голос комбата:

– Отбой орудиям! В укрытие, братва!

И снова Бурый по пути к яме успел пошутить:

– Будем слушать «Спокойной ночи, малыши» в исполнении украинской арт-филармонии.

Бойцы, не особенно поспешая, побрели к буссоли, рядом с которой была вырыта неглубокая землянка, покрытая двумя слоями толстых брёвен. У входа в укрытие сидел Лёха, разговаривая по рации с «глазами» – корректировщиками огня на передовой.

– Вот, парни, – закуривая папиросу и уже поудобнее располагаясь среди бойцов в землянке, весело начал Лёха, – батарею БМ-21 мы сейчас накрыли. Там огня столько, хоть за сто метров прикуривай. Амиго с Батей говорят, что процентов на девяносто накрыли бандерлогов поганых.

Народ, затягиваясь куревом, одобрительно загудел басами, одновременно с тревогой прислушиваясь к отдалённым взрывам ответной работы украинской артиллерии.

Корректировщики, неделю пронаблюдав за передвижениями техники противника, передав точные координаты и убедившись в хороших результатах работы батареи, прибыли на огневую. Утомлённый взгляд над впалыми щеками на пропитанных пылью и до черноты загоревших лицах, изнурённых длительной и рискованной боевой работой под палящим солнцем, говорил об огромном желании мужчин просто упасть в тени и отрешиться от суеты окружающего бытия глубочайшим сном. В широких маскировочных комбинезонах со свалявшейся бахромой они напоминали трёх леших из сказочного леса, пугая двух непрестанно крестившихся и причитающих бабулек, стоявших за плетнём небольшого хуторка вдоль просёлочной дорожки.

– Ну и что мы там намолотили за неделю, пацаны? Интересно хоть разок посмотреть, как ложатся наши фугасы, – нетерпеливым тоном спросил комбат Лёха, сидя с голым торсом на пустом ящике из-под снарядов и подшивая свежий подворотничок.

– Это поначалу весело, – выбросив окурок, ответил всегда неторопливый Формил и, открыв журнал наблюдений, продолжил: – А когда полежишь в горизонтальном положении три-четыре дня, то всё проклянёшь.

– Ага. Летом ещё куда ни шло, если дождя нет. В снегу совсем мало радостного, – включился в разговор Саня, которого вся батарея с самого начала формирования части вполне заслуженно именовала Батей. – Помню, как в первый раз меня Амиго зимой оставил в наблюдении на ночь. Так к утру метра полтора навалило, что откапывать пришлось.

– Да ладно вам, братва, на боекомплект не ездим, в наряды ходим меньше всех. Ну, бывает, что и под дождичком лежим, и в снегу в памперсах. Но вы слышали, чтобы из разведки хоть кто-то добровольно уходил? – высказался наконец Амиго, уже более года воевавший на Донбассе, приехав добровольцем из Рязани.

– И то верно, – за всех согласился Батя.

– Намолотили, комбат, мы хорошо. В штаб дивизиона отчёты каждый день отправляли, – листая страницы журнала боевых действий, начал отвечать старший группы Формил. – Попадания почти каждый день больше семидесяти процентов, а ту колонну «Градов» под Гранитным в пух и прах с первого залпа расколошматили. Беглым огнём вы уже просто рвали недобитый хлам. Беготни не видно было. Наверное, в живых не осталось никого.

– Это здорово! – удовлетворённо проговорил лейтенант, зубами отгрызая нитку от подшитого подворотничка на застиранном, выцветшем кителе и любуясь проделанной работой. – Это очень хорошо. Значит, не зря мы тут загораем. Хорошая стрельба при удачной корректировке огня всегда неплохой результат приносит. Одно без другого не может работать. Швейная иголка без нитки не пришьёт пуговицу, как и нитка без иглы бесполезная в этом деле ерунда получается.

Алексей был связан с вооружёнными силами не более, чем многие парни, встретившие призывной возраст ещё в Советском Союзе, где было недостойным не служить. Как и большинство добровольцев, создавших костяк ополчения Новороссии, он работал в мирной стране на шахте, растил сына и строил планы на будущее. Война изменила привычный образ жизни и прописанный сценарий семейного счастья, как и судьбы сотен тысяч жителей Донецка, Макеевки, Горловки, Енакиево, других городов и сёл Донбасса. Войну он начинал с обычного заряжающего, как и большинство артиллеристов, однако уже через полгода боевых действий взял под командование батарею гаубиц Д-ЗО, чему был не просто рад, но и всемерно старался соответствовать высокому званию офицера. И это у него получалось безупречно. Солдаты заслуженно уважали лейтенанта Алексея Фурсова.

У Сани Бати всё оказалось намного трагичнее. Война вынудила его добровольно оставить врагу дом, хозяйство и всё нажитое и просто бежать на территорию Донецкой Народной Республики, буквально за считаные минуты до ареста уйдя из-под носа офицеров контрразведки Украины. Уже несколько месяцев спустя вся семья воссоединилась в районном посёлке, где дислоцировался гаубичный артдивизион мотострелковой бригады армии ДНР. А там и муж единственной дочери также пошёл служить с тестем в одну батарею. Пришлось снова влезать в солдатскую гимнастёрку спустя почти тридцать лет после службы на Байкало-Амурской магистрали. Главное – надо было многому учиться заново. Особенно учиться воевать, чему способствовала жёсткая самодисциплина Александра, воспитанная нелёгкой жизнью человека, оставшегося рано без отца и взвалившего на свои плечи воспитание младших сестёр. Любое дело, за которое брался Батя, буквально горело в его руках, он показывал мастерство в любой сфере – от иголки с ниткой до восстановления разной бытовой техники и машин с двигателем внутреннего сгорания. Его самодельный вещевой мешок, с которым он отправлялся в разведку, способен был вмещать в себя определённо всё, что могло пригодиться на задании, без увеличения в объёме самой торбы. Множество потаённых кармашков, вшитых мешочков, пистончиков и подкарманников, придуманных Александром, были так умно и равномерно размещены, что даже полное их наполнение патронами, гранатами, батарейками для рации, фонариками, спиртовыми таблетками, охотничьими спичками, разнокалиберными ножиками, консервами и фляжками с водой, а также памперсами и туалетной бумагой в целом не создавало особой тяжести. В общем, поучиться молодым разведчикам у Бати было чему.

Николай из Рязани с дружеским позывным Амиго был парнем со своими секретами под кепкой, держался достаточно независимо в коллективе, даже в отношениях с офицерами дивизиона позволяя иногда чрезмерную фривольность. На погонах тремя зелёными полосками было отмечено сержантское звание, но выправка, внутренний стержень самодисциплины, прекрасные данные спортивного гимнаста, превосходное умение работы с картами и знание разведывательного дела в прифронтовой зоне вызывали к этому почти тридцатилетнему парню гамму вопросов, которые он, хитровато улыбаясь, оставлял всегда без ответа. Жил он, в отличие от всех, не в церкви, любезно оставленной ополчению свидетелями Иеговы в качестве казармы, а в частном доме, где его всегда ждали и домашний ужин, и чистая постель на мягкой кровати, и некая одинокая молодуха. Всё это только добавляло загадочности Амиго, хотя, как некоторым казалось, ему нравилось представлять себя неким ребусом, сложной шарадой в коллективе простых и открытых парней, постоянно вызывая интерес к своей персоне дурными привычками хорошего тона, выражавшимися в вежливой дерзости и самодовольстве. В коллективе его любили, но настоящей дружбы он сам ни с кем не водил и не искал. Да и была в его характере некая сжатая пружинка, которую лучше было вообще зря не трогать…

Серёга Формил – лейтенант из местных добровольцев и офицером стал лишь на войне, куда приехал как в длительную и дальнюю экспедицию, загруженный туристической палаткой, спальным мешком, несколькими комплектами камуфлированной формы, зимними и летними берцами, брезентовой плащ-накидкой, не одним комплектом белья и несколькими автомобильными аптечками, тактическими перчатками, ремнями и сумками, натовской фляжкой, фонариками, разнокалиберными ножами и ещё много чем, чего в начале войны в ополченческих формированиях не было по определению, но без чего нельзя было обойтись в боевых полевых условиях. В общем, сразу видно – бывший снабженец с огромным опытом экспедиторских командировок. В дивизионе Формил считался лучшим разведчиком-корректировщиком и часто проводил подготовку новичков из других батарей. Держался он чаще особнячком, иногда вежливо подчёркивая своё офицерство среди личного состава. Обиды или неприязни это не вызывало, тем более что не на широкую Масленицу все приехали, да и за уши никто никого на войну не тянул.

– Когда в следующий раз пойдёте? – надевая подшитый кителёк, спросил Лёха.

– Возможно, что уже через пару деньков, – ответил старший группы и добавил: – Но пойдут Амиго и новенький.

Алексей поднял на Формила удивлённый взгляд.

– Тут Студент давно к нам просится. Говорит, что под Новоазовском в разведку ходил. Опыт, мол, имеет, – высказался Амиго.

– А что это он ко мне сам не подошёл? Я уж вижу, как он загибается на заряжании, да и на погрузке боекомплекта частенько «грибы пинает». Позовите-ка этого сморчка сюда.

Лёня был неподалёку, ожидая заранее вызова.

– Товарищ лейтенант!.. – начал было солдат с явным волнением в голосе.

– Вольно. Садись. Слушай, – успокоил комбат и продолжил: – Вижу, как не нравится тебе ящики перегружать да снаряды к казённику подтаскивать. Можешь даже не рассказывать про «всю жизнь мечтал стать разведчиком». Знаю. Вижу. Но скажу тебе вот что, – Лёха встал, размял отёкшие от долгого сидения ноги, застегнул портупею, поправил кобуру и, набычив брови, выдал разом и сурово: – Ежели там не понравится, взад не возьму. Мне у каждой гаубицы слаженная команда нужна, а не эстафета туда-сюда. Вон в дивизионной столовой третья батарея два месяца в наряде и давно уж просит к ним на помощь подмену прислать. Если и здесь начнёшь перебирать, то до отпуска на кухне посудомойкой будешь ордена зарабатывать, пока мы тут в войнушку играем. Понял ход моих мыслей?

– Так точно! – радостным фальцетом вскрикнул Студент, обратив на себя внимание находившихся рядом бойцов.

Лёня успел в самом начале войны окончить техникум в Енакиево и сразу побежал записываться в ополчение, как и многие вчерашние мальчишки вслед за отцами и старшими братьями, оставившими угольные забои и взявшими в руки оружие. Никто особенно не интересовался историей его службы в пехоте под Новоазовском, довольствуясь фактом пулевого ранения ноги и малозаметными последствиями средней контузии. Дома осталась моложавая ещё мамаша, с которой Студент общался реже, чем с многочисленными «зайками» и «котиками», постоянно названивавшими на его мобильный телефончик. Излишняя бравада и частые рассказы о его «боевом пути» в четырнадцатом постепенно стали вызывать некую подозрительность и слабое недоверие среди братвы, которая или научилась пропускать мимо ушей новую «героическую историю», или просто переключала разговор на другую тему. Лёня замолкал, но не обижался, ожидая следующей возможности порисоваться, выставляя напоказ сомнительные козыри. Конечно же, завирался, путал места и даты, свидетелей и сами «подвиги», чем только больше забавлял батарейцев.

После двух дней отдыха, сразу после ужина, снарядив корректировщиков-разведчиков всем необходимым, проверив оружие и проведя краткий инструктаж, Формил отправил Николая Амиго и Лёню Студента на боевое задание. Вернуться они должны были через двое-трое суток. Уже в полночь от них пришёл первый сигнал на управление огнём бригады, а через три минуты Лёха-комбат пронзил тишину ночи звонким командным голосом:

– Батарея! К бою!

Пока расчёты поспешали к орудиям, разбирали шуршащие ветки маскировки, вскрывали ящики и раскладывали снаряды, комбат подозвал командиров отделений и каждому раздал по шесть упакованных в маленькие конвертики лезвий для безопасной бритвы. Никаких вопросов никто не задавал, и, разойдясь по расчётам, они просто передали их заряжающим, которые немедленно начали отворачивать боевые головки и, вложив в образовавшуюся щель, зажимали лезвия, плотно закручивая головки на место. Отдельных приказов на снятие ударных колпачков никто не ждал, потому что каждый знал, как близко к земле разлетаются осколки, если снаряд достигает плоскости без них, оставляя самые минимальные шансы на выживание в радиусе двух сотен метров от эпицентра взрыва.

– Нам тут пленные не нужны! Возись с ними потом, охраняй, корми… Нам самим жрать нечего! – рассуждали батарейцы, представляя визуально, как молниеносно разлетаются рваные осколки, срезая ряды вражеской пехоты, словно кукурузные стебли, скошенные в пылу уборочной страды.

Пошли привычные команды, повторяя тот же сценарий из ночи в ночь. Наполненность зарядов, уточнение координат, многократное повторение наводчиками и командирами расчётов цифр по игреку и по иксу, параметров дальности и цели. Наконец шесть докладов в порядке возрастания: «Первое орудие готово!», «Второе орудие к стрельбе готово!», «Третье готово…», «Четвёртое…», «Пятое…», «Шестое орудие к стрельбе готово!»

– Господа! По многочисленным просьбам радиослушателей из нэзалэжной Украины передаём «Танец с саблями» композитора Хачатуряна! – снова взбодрил всех Бурый голосом того же Игоря Кириллова.

Командный пункт молчит. Возникла тревожная пауза. Что-то не так? Отбой? Может, решили отложить? Но орудия уже заряжены, и снарядам только одна дорога – из ствола. Что там шебуршит в рации?

– Командирам орудий! Внимание! Ждём начала движения целей, – послышался чуть взволнованный голос комбата.

Минута, две, пять… Сколько можно ждать? Спокойно, Ипполит. Спокойно… Прямо как на охоте. Вот он-зверь. Притаился за уступом скалы или деревом, осторожничает, не спешит. То одной лапой потрогает тропу, то другой. Принюхивается, гад. Бережётся. Медлит. А ты не спеши, не шелохнись, глаз от прицела не опускай, пальчик держи на курке, дыши ровно и неслышно. Что это за звук странный? Саранча стрекочет в ночи или цикада, а может, просто кузнечик? Да нет же! Это зашумели отложенные наушники рации. Лёша быстро поднёс их к правому уху и тут же, разрывая горло, зарычал:

– Триста тридцать три!

Ночной небосвод на мгновение осветился ярчайшим пламенем шести стволов, а тишину чёрной мглы, как и несколько ночей подряд, разорвала мощная канонада, сопровождаемая на этот раз режущим слух, страшным, визжащим свистом-скрежетом стремительно улетающей смерти. Вибрация лезвий на бешеной скорости, как всегда, нагнала панической, кошмарной жути.

Снова тишина и ожидание… Вновь нервно застрекотал кузнечик в наушниках…

– Внимание расчётам! Пять беглым! Осколочно-фугасным! Заряд полный! Огонь по готовности! Поехали, пацаны!

Вновь свистящий скрежет средь общего беспорядочного гвалта орудийных выстрелов, яркие вспышки, крик командиров… И через минуту опять тишина.

Отошли к укрытию. Перекурили какое-то время. Начали травить анекдоты. Кто-то успел даже вздремнуть. Рация заработала. Побежали, спотыкаясь об ящики, разбросанные гильзы и раздвинутые станины гаубиц… Стреляли уже без лезвий в снарядах, что поубавило веселья в работе, хотя никак не сказалось на результатах. После четвёртого подхода стало понятно, что боекомплекты в расчётах полностью опустошены.

– Всё, мужчины, – устало, но с подколкой заговорил комбат, – кончились боги войны. Начинаем упражнения по переноске тяжестей и замене пустых ящиков на полные. Чем раньше закончим, тем ближе отбой и сладкий сон. Похоже, больше работы на сегодня не предвидится.

Пока пополняли боекомплекты, поняли, что резервов в остатке всего на одну ночь и ждёт нас завтра «веселье» с бодрящей и краткой аббревиатурой – БК, что в солдатском просторечии означает погрузочно-разгрузочные работы с боекомплектом на огневой и на отдалённом складе. А чтобы огневая позиция не была оголена, то в порядке установленной очерёдности из шести расчётов уезжали два, и команда в количестве восьми бойцов за световой день должна была загрузить и отправить не менее шести машин с шестью десятками семидесятикилограммовых ящиков в каждом кузове. По приезде уже в кромешной темноте августовского южного лета времени на отдых не оставалось, потому что снова начиналась маленькая война под скромным названием «позиционные бои местного значения».

Однажды после такой сумасшедшей, на износ, бешеной, напряжённой разгрузки-погрузки, совмещённой с ночными боями, когда братва свалилась под тремя ракитами, не влезая в палатки, а ранние тонкие лучики рассвета уже пробивались сквозь густую, мощную гриву старых деревьев, совершенно неожиданно для всех усталым хрипловатым голосом Бурый прочитал несколько строк:

– Ну ты, Бурый, прямо поэт! Сам сочинил? – не поднимая головы, спросил Дима Бублик.

– Да какой он «сам»? Похоже на Пушкина или на Лермонтова, – вставил кто-то.

– А ты разве, кроме этих двоих, вообще знаешь кого-нибудь ещё? – уже ухмыляясь, поддел того Бублик.

– Да нет же, пацаны! Я это в кино каком-то уже слышал. Вот убей, не помню, – авторитетно заключил Тоха.

– Эх вы! Пушкин! Лермонтов! В кино он слышал! Никакой культуры нет во вверенном вам, товарищ лейтенант, подразделении! – глубокомысленно подвёл итог гаданиям Бурый.

Лёха-комбат шёл со стороны речки, охолонувшись после длинной ночи, и, растирая торс полотенцем, заметил:

– Принимаю ваше замечание, товарищ сержант, и назначаю вас старшим по батарейной библиотеке и культур-мультурному досугу.

– Во попал Бурый! – явно прогнав сон, зашумели батарейцы.

Бурый, продолжая лежать на спине, надвинув козырёк кепки на глаза, спокойно ответил:

– Есть, товарищ командир! Прошу выделить из кассы денег на домино чи нарды с картами и полное собрание сочинений классиков русской литературы. Заведём избу-читальню и курсы учпедгиза, а также кружок художнеі самодіяльністі имени монаха Бертольда Шварца, как в «Двенадцати стульях».

– Зачем нам ещё педгиза? Не нужна нам никакая педгиза! – в шутку возмущаясь, заметил Бублик.

– Учебно-педагогического издания! Вот бестолковщина неотёсанная. Товарищ солдафон, в вашем обществе совершенно невозможно интеллектуальные беседы беседовать, – наигранно, с издёвкой ответил Бурый и снова обратился к комбату: – Ну шо, товарищ комбат, будем нарды с картами покупать?

– Нарды разрешаю, книжки организуем бесплатно, а карты в армии можно только тактические. Поэтому отставить карты! Но лично для тебя купим контурные. Будешь Украину в цвета нашего флага раскрашивать и по почте в Киев отправлять. У тебя там есть знакомые?

– Ага, Порошенко Петро Олексеевич! – ухмыляясь, ответил Бурый.

– Да-а, Бурый, не надо было умничать! Теперь держись! Взвалил общественный хомут! – снова подтрунил чей-то голос со стороны постепенно засыпающих солдат.

И только Седой, который расположился ближе всех к Бурому, продолжая удивляться неожиданно открывшемуся таланту сослуживца, дослышал из его уст последний куплет стихотворения Александра Блока «На поле Куликовом»:

«Точно. Попал ты, Бурый», – подумал Седой и ушёл в глубокий безмятежный сон.

Безмятежным сном заснули и Бурый, Дима Бублик и Тоха, Игорёк Шурави и Миша Браконьер, Андрюха Тень и Коля Крылатый, Антон Шон(енко) и Саня Шахтёр, и братья Базь. Под тенью густых ракит спала батарея выгоревших под донбасским солнцем и опалённых войной, пропахших порохом, дымом и крепким табаком, давно не бритых разновозрастных мужчин. Только и остаётся гадать, что могло привидеться каждому из них в персональных снах в то редкое время суток, когда каждый оставался наконец один на один с собой. Только зная довоенную жизнь некоторых, можно было, пусть весьма приблизительно, предположить некоторые содержания…

Бурый был человеком незаурядным, много читающим, помнящим массу стихотворений наизусть, чем пользовался перед неискушённым слушателем, выдавая некоторые четверостишья за плоды собственного поэтического вдохновения. Украинский язык, в отличие от многих земляков-харьковчан, знал поверхностно, хотя любил вставить иногда некоторые слова из мовы, скорее для красочности, чем для полноты выражения мысли. Звали его Валерой, но привычка жить по кличке, начиная с малолетней зоны, не оставила ему выбора в жизни новой, когда Бурый стало не просто позывным, а именем собственным в полном понимании этого слова. Мама и братья остались в Харькове, когда с первыми ополченцами батальона «Оплот» Валера уехал на оборону Славянска и Русского мира под знамёна легендарного Игоря Стрелкова. Собственной семьи у него не было, и на вопрос «почему?» Валера отвечал с юморком:

– В неволе не могу размножаться, а из тридцати пяти годков пятнадцать за решёткой вырезал картины на разных досках.