Пряничный домик Агнешки Кравчик

1.

Катаржина в нетерпении ерзала на стуле. Хотя внучке Агнешки Кравчик шел семнадцатый год, в Гвяздку она становилась сущим ребенком. В деревне горожанка Кася превращалась в непоседу, жадную до всего того, что может дать провинциальная жизнь с ее сохранившимися устоями и обрядами. Вместе с детьми караулила первую звезду, чтобы радостными криками известить бабушкиных гостей о начале праздничного застолья, верила, что кусочек оплатки непременно исполнит тайное желание, а съев хлебец, жила в предвкушении чуда.

– Бабушка, бабушка, а гадать уже можно? – Серые глаза Катаржины горели в предвкушении предстоящего действа. Святки, на которые она возлагала большие надежды, вот–вот начнутся. Ее так и подмывало сунуть руку под скатерть и вытащить самую длинную соломинку, как доказательство того, что грядущий год будет гораздо лучше уходящего. – На часах почти полночь!

Хозяйка усадьбы, сидящая во главе рождественского стола, укоризненно покачала головой, но залюбовавшись на внучку, улыбнулась.

– И в кого ты такая нетерпеливая? – Агнешка прекрасно знала ответ на вопрос. Сейчас она словно в зеркало смотрелась: только лицо без морщин да русые, не испорченные сединой волосы выдавали разницу между постаревшим оригиналом и его пышущим здоровьем отражением. – Разве в Варшаве на Анджейки не наворожилась вволю?

Катаржина, еще раз взглянув на циферблат, где минутная стрелка застыла в нескольких шагах от двенадцати, досадливо опустила край праздничной скатерти.

Анджейковскую ночь и вспоминать не хотелось. Подруги привели с собой девушку, у которой исполнились все прошлогодние гадания, и та с видом знатока постоянно одергивала Касю. Все холере ясной было не по душе. Кася притащила соседского пса, чтобы мохнатый съел лакомство у той, что первая выскочит замуж, а, оказывается, надо было принести гуся. Его предсказание, видите ли, надежнее. Ну откуда в городской квартире взяться живому гусю?!

Катаржина вздохнула, и чтобы заглушить страдания от нахлынувших воспоминаний, отхлебнула сладкого узвара.

И чесночный крест от упырей она нарисовала не на той двери, и башмак швырнула не через то плечо, да и закончились Анджейковские гадания полным крахом. Расплавленный воск, пропущенный через ушко амбарного ключа, застыл такой нелепой фигурой, что Катаржина готова была разрыдаться. Вместо лика таинственного суженого на ее ладони лежала свинская харя. Вся надежда оставалась на святки. А тут бабушка со своим «давайте поговорим». Словно они не успеют наговориться за те три праздничных дня, на которые вся семья собралась вместе.

– Давайте хоть сегодня подольше посидим за столом, – произнесла Агнешка, удерживая за руку сына, собравшегося покурить. – А то разбредетесь, кто куда… Может это мое последнее Рождество с вами.

– Что вы такое говорите, мама? – Магда укоризненно посмотрела на свекровь. – Вам еще жить да жить!

– Мама, опять ты за свое! Два года прошло! – Франчишек досадливо отодвинул от себя бокал с водой, которую ему торопливо плеснула Магда, желая, чтобы муж успокоился. – Не только ты, мы все горюем по отцу, но жизнь продолжается!

– Да, жизнь продолжается, – кутаясь в нарядную шаль, Агнешка с тоской посмотрела на тарелку, которую поставили для нежданного гостя.

Катаржина любила бабушку. Многие в шестнадцать лет представляют, что возраст за шестьдесят – это глубокая старость, но Агнешка Кравчик легко опровергала сложившееся мнение. Особенно когда разъезжала по своим угодьям верхом на лошади. Высокая, подтянутая, с озорным блеском в глазах и неизменной улыбкой на лице, она притягивала к себе взгляды. А потому разговоры о том, что ей осталось недолго, вызывали недоумение, а порой и раздражение. Да, бабушка сильно изменилась после скоропостижной смерти деда. Это отметили все. Агнешка стала какой–то тихой, часто задумывалась, уставившись в одну точку, отвечала невпопад и вздрагивала, если ее окликали. Встревоженные сын и сноха водили ее по докторам, но те ничего серьезного так и не нашли. Поэтому сегодняшние затянувшиеся посиделки Катаржина воспринимала как очередную блажь бабушки.

А за окном слышались смех и пение. Народ колядовал. Где–то там веселились Касины подруги и, наверное, уже точно знали, как выглядит их суженый–ряженый.

– Спасибо, вам, мои дорогие, за прекрасный сочельник. Я как никогда отвела душу.

Уставшие от долгого застолья гости, тихо переговариваясь, разбрелись по огромному дому. Комнат всем хватало. Только во флигель никогда никого не селили. Туда складывалась старая мебель и ставшие ненужными вещи, которые бабушка категорически отказывалась выбрасывать, полагая, что когда–нибудь они пригодятся.

– Кася, – позвала Агнешка внучку, когда та проходила мимо ее приоткрытой двери. Спальню бабушки слабо освещал ночник. – Ты на меня обижаешься?

Катаржина поджала губы.

– Когда–нибудь ты поймешь, как для меня был важен этот вечер. – Агнешка уже лежала в постели, и собранные днем волосы рассыпались по подушке. – В твоей жизни еще не раз случатся святки и Анджейки, не хмурься. Иди, поцелуй меня.

Когда внучка наклонилась, бабушка крепко ее обняла.

– Помни, я всех вас очень люблю. А тебя особенно, – ее глаза влажно мерцали.

– Мы тоже тебя любим. – Катаржина вздохнула и поцеловала бабушку в седой висок. – А я особенно. Спокойной ночи.

– И тебе добрых снов, милая.

Закрывая дверь, Кася оглянулась. Бабушка повернулась на бок, ее рука потянулась к выключателю. Комната погрузилась в темноту.

«Отчего ее голос дрожал?» – пронеслись тревожные мысли, но идущая навстречу мама отвлекла.

– Давай, быстро в постель, – скомандовала она и, прикрыв рот ладонью, протяжно зевнула.

Праздничное утро проходило шумно и весело. Катаржина помогала накрывать стол для рождественского завтрака. На белоснежной скатерти, украшенной живыми еловыми веточками, дразнились ароматами свиные колбаски и тушеные в сметане грибы, исходили паром вареники с вишней. Ноздрястый сыр, нарезанный тонкими ломтиками, радовал глаз солнечным цветом, а горячий хлеб с хрустящей корочкой заставлял сглатывать голодную слюну. Капельки воды, ползущие по принесенной из погреба бутылке, притягивала взоры жаждущих испробовать знаменитую сливовицу, собственноручно приготовленную пани Агнешкой. Прошел сочельник с его постной едой и запретом на спиртное, а потому насыщенный цвет и незабываемый вкус вина делали для мужчин ожидание предстоящего застолья особо волнительным.

– Франек, позови маму! – Магда как последнюю точку поставила на стол плошки со сметаной и по–летнему пахнущим малиновым вареньем. – Можно садиться.

Произнесенные слова послужили долгожданным сигналом. Возбужденные ароматами гости заторопились занять свои места, лишь кресло хозяйки усадьбы оставалось пустым.

– А мамы в спальне нет. – Франчишек, спускаясь по широкой лестнице, ведущей на второй этаж, выглядел растерянным. – Я обошел все комнаты, но ее нигде нет. Кто–нибудь видел пани Агнешку?

Гости переглянулись, заговорили все разом, мужчины неохотно отставили наполненные зубровкой и сливовицей рюмки.

2.

Сначала Агнешку искали единицы, но по мере того, как поступали вести, что «в подвале ее нет», «на чердаке тоже», «да и во флигеле пусто», к поискам присоединились остальные.

После расспросов, беготни по дому, ауканий в надежде, что Агнешка отзовется, открылось несколько таинственных фактов. Во–первых, хозяйку дома с самого сочельника никто не видел. Во–вторых, что особо поразило женскую половину гостей, ночная сорочка пани Агнешки, любительницы чистоты и порядка, валялась на полу, а постель оказалась небрежно застеленной.

– Она что, ушла босиком? – Сын озадаченно смотрел на полусапожки из мягкой замши, сиротливо стоящие под кроватью. Многие знали, что в последнее время у Агнешки болели ноги, и она даже по хорошо отапливаемому дому ходила в удобной теплой обуви.

– Похоже, что сегодня бабуля выбрала туфли на каблуке, – Катаржина распахнула дверцы шкафа шире, и все увидели обувную коробку со сдвинутой крышкой и ворохом шуршащей бумаги, в которую обычно заворачивают новую или дорогую сердцу обувь.

– Я не вижу то нарядное платье, что Агнуся берегла со времен нашей молодости, – задумчиво сообщила кузина бабушки – тетушка Ядвига, передвигая плечики с одеждой. – Такое креп–жоржетовое, в цветочек. Она им особо дорожила.

– Пальто! Нужно посмотреть, на месте ли пальто!

Нешуточное волнение началось лишь тогда, когда перетрясли все верхние вещи и поняли, что бабушкины полушубок, пальто и даже рабочая куртка, в которой Агнешка ходила в конюшни, остались на месте.

– Выходит, пани не покидала дом?

– Или ушла в одном платье и туфельках под холодный дождь.

В этом году зима не баловала снегом.

Продолжительные поиски на подворье и у соседей не увенчались успехом. Пришлось вызывать полицию.

День клонился к концу, когда прибывший участковый, выражая тихое недовольство тем, что приходится работать в праздник, приступил к досмотру «места преступления». Гости, которым посоветовали не расходиться, молча следовали за находящимся при исполнении соседом. Разговаривать и лезть с пояснениями без всякой нужды он запретил.

Хмурясь, пан Яцек исследовал комнату за комнатой, заглядывал в каждый шкаф и сундук, не поленился подняться на чердак и спуститься в богатый запасами погреб, где, непрестанно вздыхая, напился рассола, зачерпнув его из бочки с солеными огурцами, и ласково погладил бутыль со сливовицей.

– А здесь у нас что? – Участковый остановился у двери, ведущей во флигель.

– А, всякий хлам, – Франчишек устало махнул рукой. По его сомкнутым в тонкую линию губам можно было догадаться, что он недоволен действиями полицейского. Вместо того чтобы кинуть все силы на поиски Агнешки за пределами усадьбы, пан Яцек битых два часа заглядывал туда, где уже сотню раз все осмотрели.

Участковый терпеливо дождался, когда принесут ключи и отомкнут дверь, ведущую во флигель. Старая мебель, накрытая простынями, излучала какую–то обреченность. Рояль с рассохшимися клавишами, помпезная горка с треснувшим стеклом, диваны и стулья с выцветшей от времени обивкой, сундуки с игрушками, посудой и вышедшими из моды платьями – все это собиралось и хранилось по странному желанию Агнешки. Скорее всего, вещи были ей дороги, как воспоминание о родителях и годах счастливого детства. Подтверждением тому служил большой, искусно украшенный серебром и некогда яркими звездами пряничный домик, куда легко мог поместиться взрослый. Даже сегодня такой игрушке позавидовал бы любой ребенок. Девочку Агнешку определенно баловали. Оно и не мудрено. Усадьба, в которой росла будущая пани Кравчик, принадлежала еще ее деду, знаменитому на все Западно–Поморское воеводство коневоду пану Зелинскому.

– Смотрите, бабушкина шаль! – Катаржина, обойдя пряничный домик, наткнулась на кресло–качалку, со спинки которого свисал край приметной вязаной вещи. Качнувшееся кресло неприятно заскрипело. От этого звука у Каси по спине поползли мурашки, а последующий окрик участкового и вовсе заставил вздрогнуть.

– Не трогать! Ни к чему не прикасаться!

Все перестали дышать, когда пан Яцек двумя пальцами начал медленно приподнимать шаль. На фоне пряничного домика, поблескивающего серебристыми узорами, осторожные движения участкового смотрелись как профессиональные действия фокусника, могущего вытащить из–под покрова не только кролика, но и бабушку. Когда шаль наконец–то сняли, по комнате пронесся вздох облегчения – Агнешки в кресле не оказалось. Но зритель все–таки был вознагражден.

– Письмо, там лежит письмо!

– Это мамин почерк! – Франчишек буквально выхватил конверт с надписью «Моим родным» из рук участкового и торопливо открыл.

Пан Яцек надул было щеки, чтобы с возмущением опротестовать нарушающие сыск действия, но услышав то, что читал срывающимся голосом сын хозяйки, отступил.

«Мои дорогие! Простите, что заставила волноваться и испортила светлый праздник. Я не могла поступить иначе. Я ухожу. Нет, не пугайтесь. Я жива и здорова. Пусть вас не сильно огорчат мои слова, но я ухожу туда, где меня ждут долгие пятьдесят лет. Надеюсь, я обрету свое счастье с тем, кого давно люблю. Не ищите. Прощайте».

Из дрожащих пальцев Франчишека выпало несколько листков. Они белыми птицами разлетелись по полу. «Моему сыну Франеку», «Магде», «Внучке Касе», «Кузине Ядвиге» – каждый из семьи Кравчик получил свою прощальную записку. Даже участковый пан Яцек нашел слова, адресованные ему.