Ночное солнце

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: © zorina_larisa, ALEXEY GRIGOREV, Nattapol_Sritongcom,Ana Gram, Elena Melnikova / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com

Ранее книга выходила в электронном виде под названием «Паучиха. Личное дело майора Самоваровой»

© Елизарова П., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Все мы, осознанно или нет, оставляем в прошлом обиженных, и не только отпетые злодеи способны причинять другим боль.

В основе сюжета лежат реальные события.

Имена героев, детали и время в романе изменены.

– Залипаки брать будете? – гнусавя, спросила Самоварову хмурая кассирша – глаза-щелочки, набрякшие мешки…

– А нужно? – не понимая, о чем речь, растерялась Варвара Сергеевна.

– Это уж вы сами решайте, хотите участвовать в акции или нет, – шмыгнула носом, будто обидевшись, невыспавшаяся женщина.

– Что за акция? – полюбопытствовала Варвара Сергеевна.

В этот утренний час на весь супермаркет работала одна касса, и Варвара Сергеевна спиной почувствовала молчаливое недовольство скопившейся очереди.

Но продавщица, с неожиданно проснувшимся энтузиазмом, начала подробно отвечать на вопрос.

– Акция, – развернула она перед носом Самоваровой рекламный буклет, – будет проходить до конца декабря. Вот сюда, – ткнула она пальцем с облупившимся лаком в тощий буклет, – вы должны наклеить накопленные, сколько успеете собрать, залипаки. От их количества и зависит скидка на товар.

– А что за товар-то? – Без очков Варваре Сергеевне было сложно что-либо рассмотреть в разложенном на черной ленте буклете.

– Сейчас акция на хорошие ножи. А предыдущая была на кастрюли.

– Кастрюли были бы нужнее, – вздохнула Самоварова.

Позавчера она сожгла любимую кастрюльку доктора, в которой поставила вариться кашу да залипла (как это водится у женщин) перед зеркалом.

– Все, поезд ушел, – драматично вздохнула кассирша, – теперь только ножи. Кстати, ножи хорошие, нам премию ими недавно выдали. Китай, конечно, но качественный.

– Уважаемые! – не выдержал очкастый и носатый дядька, стоявший за Самоваровой. – Люди вообще-то на работу опаздывают! Нельзя ли побыстрее рассчитаться?

Кассирша, бросив уничижительный взгляд на нетерпеливого покупателя, не спеша отсчитала Варваре Сергеевне сдачу с пятитысячной купюры.

– Спасибо, – улыбнулась Самоварова, аккуратно засунув в пакет с продуктами залипаки и буклет.

– Хорошего дня, голубушка! – махнула свободной рукой кассирша. – Да не пихайте вы мне вашу карту раньше времени, я еще ничего не пробила! – тут же огрызнулась она на очкарика.

– Что за магазин?! Где ваше начальство? И всегда у вас почему-то одна касса работает!

Варвара Сергеевна вышла из супермаркета и, обходя холодные осенние лужи, с удовольствием подумала, как позавтракает свежеиспеченной булочкой со сливочным маслом, запивая ее горячим кофе.

Жаль, Валерка уже ушел на работу…

Сегодня утром ей пришлось встать пораньше и по настоянию Валерия Павловича сдать натощак анализ крови в поликлинике, где он работал и где они когда-то познакомились.

Вот уже больше года доктор тщательно следил за ее холестерином («Объедаешься сливочным маслом!»), гемоглобином («У тебя опять пониженное давление!») и уровнем кальция, который не должен вымываться из ее немолодых костей.

Несмотря на то что вышеперечисленные показатели частенько бывали то чуть завышенными, то чуть заниженными, Варвара Сергеевна с удовольствием пренебрегла бы ими, но из уважения к заботе Валеры регулярно делала то, о чем он просил.

В последнее время Самоварова все чаще ощущала, что размеренная жизнь, которую они вели с Валерием Павловичем, начала ее утомлять.

Совместные завтраки и ужины, которые они часто готовили сообща, вечерние просмотры сериалов, пешие прогулки по городу, раз в месяц – театр, иногда, если позволяли средства, – походы в небольшие уютные ресторанчики – все это, бесспорно, было очень ценно для нее, до встречи с Валерой не знавшей зрелой любви и стабильных отношений с мужчиной. Но против собственной природы не попрешь, врожденная живость натуры требовала каких-то колебаний, какой-то встряски, что ли! «Уж не влюбиться ли мне, грешным делом?» – промелькнуло накануне утром в ее голове.

От столь внезапной и нелепой мысли Варвара Сергеевна чуть не обожглась горячим кофе.

Будучи человеком, трезво смотрящим на жизнь, она тут же над собой посмеялась: и возраст для скачков гормонов уже не тот, и отношения с ревнивым доктором были ей очень дороги.

Самоварова решила списать внутреннее беспокойство на стремительно обрушившуюся на город осень.

Осенью всегда так.

Ошибочно полагать, что обновления чувств хочется только весной.

Осень безжалостно напоминает: все в мире скоротечно, и жизнь наша подобна промелькнувшему лету. Вот ты бегаешь босиком по душистой траве – и вот уже кутаешь загорелую шею в колючий шерстяной шарф.

Нынешняя осень была особенно красива.

По дороге к дому Самоварова невольно залюбовалась буйством красок перед спячкой разодевшейся в лучшие одеяния природы – от обилия пурпура и охры кружилась голова!

«Наш земной путь – всего лишь переход из одного измерения в другое. И осенью он особо заметен».

Варвара Сергеевна посмотрела на небо.

Словно в подтверждение ее мыслей та его сторона, что покрывала Юсуповский дворец, была подернута сизыми тревожными тучами, зато солнце над Исаакием, высунувшее на прозрачно-голубом небе острые язычки, щедро выплескивало на город остатки летнего тепла.

Две недели назад Варвара Сергеевна записалась на курсы вождения, имея перед собой цель: сдать на права категории А. К будущему лету на деньги, что остались после поездки в Рим, она запланировала приобрести не слишком дорогой современный мотоцикл, на котором могла бы вместе с Валерой ездить на дачу.

Готовила она к этому доктора с весны.

Не перечислить, сколько было споров, слез и следовавших за этим бурных примирений!

Наконец Валерий Павлович сдался.

«Варя, только никаких заигрываний с инспекторами ГИБДД! Я сам приеду на экзамен и посмотрю, чему ты там научилась. Речь идет о твоей безопасности».

«О нашей безопасности! – хмыкнула в ответ Варвара Сергеевна. – Я же тебя катать на мотике собираюсь».

Самоварова посмотрела на экран айфона – время позволяло, вернувшись домой, не торопясь позавтракать, немного поработать над романом, в котором она вот уже несколько месяцев не могла выстроить внятный сюжет, и привести себя в порядок.

К двенадцати ей нужно было успеть на курсы вождения.

Подойдя к дому, Варвара Сергеевна увидела пожарную машину, вокруг которой сгрудились праздные и любопытные жители.

В груди неприятно екнуло.

За то время, что Самоварова проживала в квартире доктора, ей, общительной и любопытной к людям, удалось перезнакомиться почти со всеми местными тетушками и бабульками.

Не успело недоброе предчувствие облачиться в какую-либо понятную форму, как к ней подскочила Мария Юрьевна, соседка с первого этажа, посвятившая себя воспитанию внуков, бесконечно нарождавшихся от трех любвеобильных дочерей.

– Ой, Варя, голубушка! – приближаясь, зашумел соседкин тонкогубый, с герпесным прыщиком в уголке рот. – Это у вас ведь полыхнуло! Беда-то какая!

– Как давно? – Сглотнув, Варвара Сергеевна постаралась взять себя в руки.

– Да минут пятнадцать тушат, правда, говорят, только прихожая сильно пострадала… Роман Аркадьевич из тридцать седьмой дома был, хоть и старик совсем, запах тотчас учуял! Выскочил на площадку, видит – дымит ваша дверь. Он мешкать не стал, как заорет на весь подъезд благим матом! Тут уж и остальные повыскакивали, кто-то вызвал пожарных…

Слушая соседку, Варвара Сергеевна бешено отматывала назад кадры прошедшего утра. Валерий Павлович ушел из дома первым. Сегодня у него сложный день, и в поликлинику он отправился к восьми. Перекусив йогуртом, в семь тридцать Валера закрыл за собой дверь.

В это время она уже одевалась.

Ни газовой плитой, ни тостером, ни кофемашиной с автоматическим отключением никто из них утром не пользовался.

Что еще может быть? Утюг?!

Нет, Валера достал из шкафа заранее выглаженную, белую в синюю полоску рубашку. Варваре же было не до марафета. Наскоро собираясь, она надела спортивный костюм.

Живя с педантичным доктором, Самоварова приобрела привычку перед любым, даже краткосрочным выходом из дома проверять, закрыты ли окна и краны. Стоило ли говорить о газе и электрических приборах!

И не курила она сегодня в квартире. В очередной раз под давлением Валеры решила бросать, оставив себе право на пару-тройку папирос в день строго на балконе и строго после еды.

От сигарет Варвара Сергеевна давно уже отказалась. Брала хороший табак в магазинчике на Невском, с помощью специальной машинки крутила самокрутки и заполняла ими полюбившийся подарок единственной подруги Ларки Калининой – обтянутый зеленой кожей дамский портсигар.

Продравшись сквозь кольцо заверещавших при ее появлении на все лады соседок, Самоварова, проигнорировав лифт, взбежала на третий этаж по лестнице.

«Пресли!» – оглушающе стучало в голове.

То, что осталось от сгоревшей двери, зияло мокрой черной дырой.

Забежав в квартиру, Самоварова закашлялась от едкого специфического запаха тлена и пены.

К моменту ее появления двое молодых пожарных успели закончить свою работу, они были без защитных касок, а их орудия – пожарные стволы – лежали на выгоревшем до черноты полу коридора.

– Вы хозяйка? – без всяких вступлений обратился к ней белобровый, круглолицый парень.

– Да! Где мой кот?!

– Документы покажите, – подойдя к ней вплотную, брякнул второй, маленький и щуплый.

Оттеснив его рукой, Варвара Сергеевна бросилась на кухню, затем в комнаты. Первая, ближняя к коридору, серьезно пострадала, у второй, расположенной в глубине, стены, выкрашенные в светло-желтый цвет, местами покрылись сажевым, вдовьим покрывалом.

– Гражданочка, покажите ваши документы! – проследовал за ней в дальнюю комнату щуплый. В своем защитном костюме он был похож на мультяшного, случайно заблудившегося в городе космонавта.

Варвара Сергеевна, проигнорировав его просьбу, присела на кровать и вдруг горько, во весь голос зарыдала.

До нее наконец дошло, что кот Пресли вот уже месяц не жил в этой квартире.

Под воздействием адреналина, выброшенного стрессом, у нее на некоторое время отключилась ближняя память.

В конце августа они с доктором отправились на неделю в Рим. По этой причине Пресли перекочевал к своей второй хозяйке – дочери Варвары Сергеевны.

У Аньки жила и их общая кошка Капа.

Как раз перед отъездом Варвары Сергеевны в Рим Капа приболела. И хотя ветеринар не обнаружил серьезных проблем, фантазерка-дочь считала, что Капа плохо ест и спит потому, что у нее депрессия. Самоварова прекрасно понимала, что этим туманным объяснением дочь прикрывает нежелание отдавать назад Пресли, по которому за лето соскучилась. Анька внушала матери, что общество кота идет Капе на пользу, и уговорила Варвару Сергеевну не разлучать старых друзей до наступления следующего теплого сезона.

– Я здесь не прописана, – утирая рукавом олимпийки слезы, ответила пожарному Самоварова.

– Это неважно… – Видя ее состояние, паренек убрал из голоса категоричные нотки. – Но документы-то у вас есть?

Варвара Сергеевна машинально выудила из сумки паспорт, без которого никогда не выходила из дома.

Ох уж эти старомодные привычки!

Но рано или поздно они срабатывают во благо.

«А так бы еще сгоревший паспорт восстанавливать пришлось», – пронеслось в голове. Паспорта они с Валерой хранили в ящике стола маленькой, ближайшей к коридору, наполовину выгоревшей комнаты.

«Валерка-то, интересно, взял с собой паспорт? А документы на собственность где он хранит?!»

– Сейчас дознаватель подъедет, – возвращая документ, сказал пожарный.

– Так дознавателю мой паспорт и нужен, уж никак не вам. – Самоварова встала с кровати и через силу попыталась улыбнуться. – Спасибо, что столь оперативно отреагировали. Квартиры горят очень быстро…

– Да, вам крупно повезло, что у вас такие внимательные соседи.

Со стороны площадки послышался сухой надтреснутый голос Романа Аркадьевича и еще какой-то визгливый, бабий.

– А вот и дознаватель явилась, – усмехнулся паренек.

И понеслись неприятные хлопоты.

От дознавателя пожарной службы, ярко накрашенной женщины около сорока, разило истерикой, супом и противными, «мыльными» духами.

Пока Варвара Сергеевна самостоятельно осматривала пострадавшую квартиру, дознавательница, переругиваясь с пожарными, проверила составленный ими акт и сделала фотографии с места происшествия.

Когда пожарная бригада уехала, все трое – дознавательница, сосед и Варвара Сергеевна – расположились на почерневших от копоти табуретках у кухонного стола, на которые Самоварова предусмотрительно набросила пакеты для мусора.

Брезгливо проведя пальцем по обуглившемуся столу, женщина закинула ногу на ногу и водрузила на колени папку с документами.

– Я сидел и телик смотрел, – с удовольствием пересказывал хронологию событий обрадованный неожиданным вниманием к своей скромной персоне сосед. – Там про грызунов рассказывали…

– По какому каналу? – уточнила Самоварова.

Не то чтобы ей хотелось разыграть сцену из разобранного на цитаты фильма, где оперативный сотрудник МУРа расспрашивает о времени футбольной трансляции чем-то похожего на Романа Аркадьевича деда, но… чем черт не шутит?

Бывший следователь, майор полиции Самоварова пока не отметала любой, даже самой нелепой версии.

Не далее как на прошлой неделе Валерий Павлович в очередной раз поругался с великовозрастным сыном Романа Аркадьевича: жильцы этой квартиры вовремя не выносили на уличную помойку пакеты с подгнивающим на лестничной площадке мусором.

– Да первый вроде канал. – Учуяв в вопросе подвох, сосед обиженно поджал губы.

Дознаватель пожарной службы достала из кармана недорогого кожаного пальто вибрирующий телефон и, углядев на мониторе имя звонящего, с плохо скрываемым злорадством сбросила звонок.

– Так! – набросилась она на свидетеля. – И что там с грызунами?!

Роман Аркадьевич (как и остальные жильцы дома) не знал, где раньше работала Самоварова, но напомаженная представительница закона своим агрессивным напором заставила его вмиг сжаться и заверещать:

– Сын, случается, забывает по дороге на работу мусор выкинуть, соседи недовольны, – виновато кивнул он головой в сторону Варвары Сергеевны. – Вот я и вышел проверить, забрал ли он мусор. Нет, вы не подумайте, грызунов у нас нет, просто иногда…

– Просто иногда ваш мусор благоухает на площадке целый день! – нахмурилась Самоварова.

– Дверь открыл – а там чад, и обшивка ихней двери, – вновь кивнул он на Самоварову, – подгорает, будто… будто ее чем-то подожгли!

Самоварова встала и, отыскав в уцелевшей тумбе кухонного шкафчика портсигар, достала из него папиросу.

– Вы не против? – обратилась она к дознавательнице.

Та неопределенно пожала плечами.

Телефон в кармане ее пальто снова нервно завибрировал. Сбросив звонок, дознавательница достала из слишком легкомысленной для ее должности ярко-красной сумки упаковку ментоловых леденцов.

– Так, – закинув в рот парочку, продолжила она, – значит, говорите, дверь подожгли? – И, словно пытаясь поймать и придавить кого-то невидимого, она несколько раз потыкала в воздухе зажатой между пальцев ручкой.

– Насчет поджога я не уверен… – протянул Роман Аркадьевич, с опаской следя за ее движениями.

Варвара Сергеевна вдруг вспомнила, что на прошлой неделе доктор завел с ней разговор о замене допотопной входной двери на современную металлическую.

Вот ведь досада, не успели…

Этот дом Варваре Сергеевне никогда не нравился.

Но ради близкого человека постоянно приходится чем-то жертвовать.

Их с дочерью квартира была в существенно более старом доме, но разница колоссальная – в их с Анькой случае это качественная, с большой парадной и высокими лепными потолками «сталинка», а Валерий Павлович, хоть и неподалеку от центра, проживал в блочной задрипанной пятиэтажке.

Жить с доктором на ее территории Варваре Сергеевне не позволяли личные обстоятельства: уже больше года в ее квартире проживал гражданский муж дочери, а сын Валерия Павловича,  напротив, вскоре после их с доктором знакомства переехал к своей девушке.

– Так… Злоумышленника видели? – что-то отметив в протоколе, продолжила дознаватель.

– Не-е-е… Не видел! – испугался Роман Аркадьевич.

– А с чего это вы взяли, что дверь подожгли? – нахмурившись, спросила дознавательница.

– Он же сказал, горела обшивка снаружи, – вступила Самоварова. – Если бы возгорание началось внутри, вы бы увидели здесь совершенно другую картину.

Размалеванная тетка, которая неотступно думала о чем-то своем, не имевшем никакого отношения к пожару, начинала ее раздражать.

– Кто еще видел начало возгорания? – проигнорировав замечание Варвары Сергеевны, обратилась дознавательница к соседу.

– Эта… Машка с четвертого. Она как раз с лестницы спускалась, когда я выскочил.

– И где сейчас эта Машка?

– Так ушла… Постояла с минуту, поохала да и побежала по своим делам. У нее ребенок в больнице.

Дознавательница, швырнув папку на стол, встала, залезла в карман и наконец удосужилась ответить на входящий звонок.

– Нет! – оскалился ее ярко-розовый рот. – Это исключено! И вообще, это не мои проблемы!

Выплеснув злобу, тут же нажала отбой.

– Удивительная несознательность, – присев обратно на табуретку, завращала она подведенными черным глазами. – Основная свидетельница поджога вот так просто постояла, поохала, а потом взяла и ушла?

– Я же говорю, у нее ребенок в больнице. Его вчера с аппендицитом отвезли. Кстати, она и вызвала пожарных! Я просто растерялся… забыл, как звонить. Вернее, я даже не знаю, как туда с мобильного звонить.

– А с городского слабо было «01» набрать?

– Отключили давно городской. Мы им почти не пользуемся, зачем за него пло́тить? – торопливо оправдывался сосед.

– Так… Кто еще видел, как загоралась дверь?

– Ну… я как заорал, многие, кто дома был, из квартир повыскакивали.

– Отлично, – усмехнулась дознавательница. – И где сейчас эти многие? Можете вспомнить, кто именно повыскакивал, кто видел, как возгоралась обшивка? Мне нужен как минимум еще один свидетель.

– А… так я сейчас приведу… – засуетился Роман Аркадьевич. – Они небось до сих пор у подъезда толпятся!

Через несколько минут на кухне появилась миловидная женщина в затемненных дымчатых очках. Самоварова ее раньше не встречала.

Дознавательница окинула вошедшую ревнивым взглядом – обе женщины были примерно одного возраста, но вновь прибывшая, в отличие от дознавательницы, была ухожена и просто, но со вкусом одета. Ее открытая улыбка излучала не требующую доказательств уверенность в себе.

– Так. Паспорт давайте! – вместо приветствия бросила дознавательница.

– Пожалуйста. – Выстриженные идеальным, средней длины «каре» волосы цвета миндаля красиво колыхнулись, пока женщина торопливо доставала из неброской, но дорогой сумочки паспорт в кожаной обложке.

– Так… Вы же здесь не прописаны! – пролистав странички, вперила в нее яростный взгляд представительница закона.

– Ну и что? – пожала плечами та и сняла невидимую соринку с безупречно скроенного и отлично сидящего белого шерстяного пальто.

– Я тоже здесь не прописана, – вступилась за незнакомку Самоварова. – Но если гражданка действительно что-то видела, отсутствие прописки в этом доме не лишает ее права свидетельствовать.

– Ну и что вы видели? – Дознавательница помассировала ручкой кудрявый затылок. Казалось, ее мучает похмелье.

– Лифта долго не было, я пешком спускалась с пятого этажа. Откуда-то снизу доносился неприятный запах гари. Когда я оказалась на третьем, увидела вот его. – Незнакомка ткнула ногтем с френч-маникюром в сторону Романа Аркадьевича. – Дверь квартиры за его спиной была открыта, а он стоял посреди площадки и с ужасом смотрел, как загорается соседская дверь.

– И что же было дальше?

– Я остановилась.

– И тоже стали смотреть, как загорается дверь, вместо того, чтобы попытаться ее потушить?!

Хамоватый тон дознавательницы, равно как и манера допроса, явно выходили за рамки служебной этики.

Но женщина в белом пальто лишь спокойно пояснила:

– Видите ли, я здесь не живу. Оказалась, можно сказать, случайно. А этот человек, как я поняла, вышел почти одновременно со мной, так что времени сообразить, что нужно делать, у него просто не было.

– Именно так! – охотно закивал сосед. – Я выскочил, тут и она подошла. Я как заора-а-л, и Машка сразу сбежала с лестницы, ну та, которая пожарных вызвала, опосля уж остальные сбежались.

– Так… Ну и что вы видели? Как горела дверь?

– Как будто ее чем-то подожгли снаружи.

– Например?

– Например… – задумалась женщина. – Расковыряли ножом обшивку и засунули туда спичку или дымящийся окурок.

– Обшивку не просто расковыряли! Если огонь так быстро проник в квартиру, значит, дверь пробили насквозь и в дырку засунули горящий предмет.

Самоварова задержала взгляд на сморщенных, усыпанных пигментными пятнами руках Романа Аркадьевича. То ли от царящего здесь напряжения, то ли в силу возраста руки соседа заметно подрагивали.

Она перевела взгляд на незнакомку. Ее руки с тонкими длинными пальцами, хоть и выдавали не юный возраст, были нежны и ухожены.

– Так… ладно. Когда я закончу, подпишете оба вот здесь и вот здесь. И можете быть свободны, пока…

– Можно один вопрос? – встряла Варвара Сергеевна.

Все это время она судорожно думала о том, когда и как сообщить Валере дурную весть.

После двух утренних приемов в поликлинике Валерию Павловичу надо было успеть к одиннадцати на собеседование. Один из старых, еще с института, приятелей, Вислаков, вошел в состав учредителей недавно открывшегося крупного медицинского центра. Валере предложили должность заведующего отделением психиатрии и достойную зарплату. И хотя доктор упорно делал вид, будто не особенно заинтересовался предложением Вислакова, Варвара Сергеевна знала: Валера давно ждал чего-то подобного.

Господи, ну как же все некстати…

– Ежели вы здесь оказались случайно, почему не уехали сразу после того, как соседи вызвали пожарных? – как можно более дружелюбно спросила Самоварова у женщины в белом пальто.

Дознавательница, оторвав лицо от бумаг, заинтересованно хмыкнула:

– Действительно, почему?

– Потому что я не застала человека, к которому пришла.

Вытатуированные черным густые брови дознавательницы выразили жирный вопрос.

Все с той же милой, явно подбешивающей дознавательницу улыбкой свидетельница продолжила:

– Здесь, на пятом этаже, когда-то жила моя бывшая учительница русского языка. Я не видела ее больше двадцати лет… Номер ее мобильного я, конечно, не знаю, а вот адрес помню хорошо.

– Лидия Петровна? – оживился Роман Аркадьевич. – Так она уж года два как померла… Ее дочь сдает квартиру каким-то узбекам. Они на рынке центральном торгуют. Уходят с ранья, приходят поздно вечером.

– Господи… – опустила глаза женщина. – Я не знала… Мы с одноклассниками давно задумали двадцатилетие нашего выпуска собрать… Хотели всех любимых учителей разыскать…

– Померла Лидка… Как раз под Пасху. И что удивительно – была ведь неверующая, а перед смертью попа попросила привести, – охотно принялся вспоминать сосед.

Слушая Романа Аркадьевича, незнакомка затеребила на шее шелковый платок. Улыбка с ее лица исчезла, глаза увлажнились.

Варваре Сергеевне на миг показалось, что женщина переигрывает.

Впрочем, на ее месте любой, случайно оказавшись под прицелом глаз трех незнакомых людей, стал бы переигрывать.

– В области живете, Марина Николаевна? – пропустив мимо ушей подробности рассказа словоохотливого старика, строго уточнила дознавательница, заглянув в лежавшие перед ней бумаги.

– Да.

– И что же вас заставило именно сегодня здесь кого-то разыскивать?

– Сегодня у меня много дел в городе. Я же объяснила: мы с одноклассниками договорились разыскать любимых учителей.

– Нашли?

– Роман Аркадьевич только что сказал, что учительница умерла! – не выдержала Самоварова.

– Да, – горестно вздохнула Марина Николаевна. – Я приехала, мне никто не открыл. Потом пожар этот… Я так и подумала: наверное, мне лучше задержаться, я же видела, как все было, могу свидетельствовать. Да и Лидия Петровна могла куда-то ненадолго отойти. Вдруг, думаю, вернется. Я же не знала…

– Камер в подъезде нет, так? – обратилась непонятно к кому дознавательница.

– Увы, – подтвердила Варвара Сергеевна.

– Плохо. – Та уже заканчивала заполнять бумаги. – Короче, вы и вы, – ткнула она ручкой в сторону Романа Аркадьевича и Марины Николаевны, – будете и свидетелями и понятыми.

– А что потом? – с опаской спросил сосед.

– Я передам все необходимые документы в местный РОВД. Они и будут с этим разбираться.

– Ух ты! – присвистнула Самоварова. – В большинстве случаев подобные дела получают отказ. Чтобы добиться от них открытия уголовного дела, надо очень постараться…

Дознавательница впервые с интересом посмотрела на Варвару Сергеевну:

– Что, горели уже?

– Слава богу, нет.

– Есть свидетельские показания поджога, значит, им и разбираться, – повторила дознавательница и вновь помассировала ручкой затылок.

Чтобы отвлечь себя от мыслей о Валере, Варвара Сергеевна машинально включила кофемашину.

– Если вас не затруднит, можно мне первой все подписать? – посмотрела на наручные часы Марина Николаевна. – Время поджимает.

Дознавательница, с выражением садистского удовольствия на лице, на ее просьбу не отреагировала.

– А я никуда тороплюсь, – заверещал сосед, покосившись на мигающий огонек кофеварки.

Через несколько минут Марина Николаевна, не читая протокола, поставила, где нужно, подпись и, быстро попрощавшись, ушла.

После ее ухода дознавательница будто выдохнула. Удобно устроившись за обгоревшим столом, она развязала пояс пальто. Короткая плиссированная юбка обнажила кружевную резинку черного чулка. Роман Аркадьевич заметно оживился и нехотя отвел от ее ног ставшие стыдливо-маслеными глаза.

– Кофе будете? – из вежливости спросила у дознавательницы Самоварова.

– Не откажусь. – Перебирая на столе заполненные документы и что-то сосредоточенно выискивая, она иногда черкала в них ручкой. – Так… Варвара Сергеевна, квартира застрахована?

– Не знаю.

Летом, когда еще жили на даче, Самоварова, будто что-то предчувствуя, предложила доктору застраховать квартиру, но тот, отвлекшись на приготовления к обеду, ей так и не ответил.

– Можно мне тоже маленькую чашечку? – На старческом лице Романа Аркадьевича появилось какое-то детское, глуповатое выражение.

– Конечно, – пожала плечами Самоварова.

«Если собеседование назначено на одиннадцать, около двенадцати можно будет набрать. Нет, лучше написать, чтобы он, как сможет, перезвонил».

Словно считав ее мысли, дознавательница оторвалась от проверки бумаг и бухнула:

– Так! Мне срочно нужен хозяин квартиры! Кто-то сказал, он работает недалеко отсюда. Вы, как лицо здесь не прописанное, можете выступить лишь в роли свидетеля. Да! – вдруг осенило ее. – И на кой черт нам была нужна эта Марина Николаевна? Вы можете быть и вторым свидетелем, и понятым.

– Понятым могу. Вторым свидетелем – нет. Я, в отличие от Марины Николаевны, не видела, как начиналось возгорание.

Ответ Варвары Сергеевны окончательно разозлил дознавательницу:

– Так. Где хозяин квартиры?!

– Прямо сейчас я не могу с ним связаться… – тут же пожалела о сказанном Самоварова.

Все это время она напряженно ждала, когда эта тетка вспомнит про Валеру. По-хорошему, она должна была его дождаться, а потом уже приступить к бумажной волоките. А если совсем по закону – и подписывать акт, составленный пожарными, она должна была только в его присутствии. Но душевное состояние этой женщины, очевидно, было таково, что, стараясь побыстрее отделаться от своих обязанностей, она легко переступала через предписания и правила.

– Он на работе. У него сейчас важная встреча.

– Я тоже на работе. Я не могу здесь целый день торчать! У гражданина треть квартиры выгорела, а вы не можете ему позвонить!

Самоварова посмотрела на микроволновку. Вмонтированные в нее электронные часы показывали без четверти двенадцать.

– Давайте немного выдохнем и выпьем кофе, – голосом завзятого психотерапевта предложила Варвара Сергеевна. – Через пятнадцать минут, обещаю, я позвоню хозяину. – Она аккуратно поставила перед женщиной чашку и сахарницу. Вспомнив про притихшего Романа Аркадьевича, приготовила и ему маленькую чашку кофе.

– Никогда не видел таких аппаратов. – Старик, жмурясь от удовольствия, неторопливо прихлебывал кофе. – Мы-то по-простому, растворимый пьем. Тут, правда, сыну на пятьдесят лет на работе кофемашину подарили, но я ее даже не видел, он тут же ее в интернете продал, денег-то не хватает…

Дознавательница достала из кармана мобильный и, резко тыча пальцами в клавиши, отстучала кому-то сообщение. Закончив, вернулась к бумагам.

– Так. Ознакомьтесь с протоколом, расписывайтесь и можете быть свободны, – бросила дознавательница Роману Аркадьевичу.

– Ага, – нехотя привстал он с табуретки. – Тока я без очков-то плохо вижу.

– Ну вы еще за очками полгода ходить будете!

– Я могу прочитать вслух. – Варвара Сергеевна взяла со стола протокол. – Вы же не против? – обратилась она не столько к соседу, сколько к дознавательнице.

– Читайте, – пожала плечами та.

Протокол, не придерешься, был составлен по всем правилам. Варвара Сергеевна, старательно оттягивая время, громко и медленно поясняла Роману Аркадьевичу изложенное дознавательницей на бумаге.

В тот момент, когда старик дрожащей рукой пытался аккуратно вывести в нужных местах свою подпись, на кухню забежал его правнук, семилетний мальчишка, которого разведенная внучка Романа Аркадьевича, упорхнув в Европу на поиски лучшей жизни, без зазрения совести сбагрила на попечение старого бездетного дяди.

– Деда! – Глазастый растрепанный мальчишка в расстегнутой куртке, которая была ему явно велика, не обращая ни малейшего внимания на остальных, потянул старика за рукав. – Меня Женька со второго этажа пидарасом назвал!

– Ой! – Зависнув над протоколом, рука Романа Аркадьевича заходила ходуном. – Что ты придумываешь, Валя? – заверещал он испуганно-извиняющимся голосом.

Дознавательница, неожиданно громко, от души рассмеявшись, принялась с любопытством разглядывать мальчика.

– Да! – развернулся в ее сторону мальчишка. – Так и сказал: и дядя твой пидарас, и ты пидарас! – дважды с удовольствием повторил он бранное слово.

Дознавательница извлекла из кармана мобильный.

– Знаешь, малыш, сколько сейчас пидарасов вокруг! – прошипела она в темный экран телефона.

– Послушайте, – не выдержала Самоварова, – поддерживать подобные разговоры с ребенком непедагогично!

– Я вроде все подписал, мне можно идти?

Роман Аркадьевич бросил ручку на стол и, схватив мальчишку под локоть, поволок на выход.

Электронные часы показывали без пяти двенадцать.

– Спасибо за кофе, – когда старик и мальчик ушли, как ни в чем не бывало сказала Самоваровой дознавательница.

Варвара Сергеевна кивнула и полезла в сумку за телефоном.

Но раздумывать над текстом сообщения Валере не пришлось – заполошный доктор уже вбежал на кухню.

– Варя, что же ты мне сразу не позвонила?! – с порога набросился он на Варвару Сергеевну. – В клинике я вырубил телефон, а когда освободился, на нем было пять неотвеченных вызовов от Марии Юрьевны. – Я тебе звоню-звоню, а у тебя «абонент не абонент»!

Ну конечно…

Варвара Сергеевна удрученно вспомнила, что, отвлекшись с кассиршей на залипаки, напрочь забыла о том, о чем думала все утро: о необходимости срочно погасить скопившийся на телефоне долг.

Возвращаясь в некогда оставленное место, начинаешь знакомиться с ним заново. Совсем как с человеком, чей облик за то время, пока не виделись, претерпел закономерные изменения.

Варвара Сергеевна Самоварова искренне считала, что и у предметов есть душа.

Иначе с чего бы так насупиться ее серому раскладному дивану? И зачем старенькому креслу у окна прятать в своих деревянных ручках жгучую обиду? Зато любимые книги, хоть и запылились изрядно, тут же выстроились по стойке «смирно» и радушно поприветствовали хозяйку.

Год назад, летом, Анька делала ремонт в квартире, но комнату матери оставила без изменений – таково было желание самой Варвары Сергеевны. Окунувшись в нехитрые радости загородной жизни, Самоварова с ужасом представляла себе переполненные всякой всячиной торговые центры, в которые ей пришлось бы таскаться вместе с дочерью, согласись она на ремонт в своей комнате. Пару раз предложив матери подключиться к процессу, дочь ни на чем не настаивала – в конце концов, и хлопот, и затрат меньше. Несмотря на то что Варвара Сергеевна дочь об этом не просила, комнату матери Анька закрыла на ключ.

«Ма, пусть твое царство тебя дожидается, мало ли что… Нам с Олегом двух комнат более чем достаточно», – объявила дочь, и Самоварова, преисполненная молчаливой благодарности, с ней согласилась.

Все же ей удалось вырастить дочь хорошим, лишенным столь ненавидимого ею стяжательства человеком!

Самоварова подкатила небольшой чемодан к платяному шкафу, стоявшему в углу комнаты. Из распахнутого шкафа на нее повеяло застарелой грустью. Еще бы… В этой квартире, особенно в последние годы, грусть была самым привычным ее состоянием.

Грустила она и об ушедшей, будто проскользнувшей меж пальцев молодости, о невозможности полноценных отношений со своей самой сложной и долгой любовью – полковником Никитиным, о незаметно выросшей Аньке, о рано ушедших родителях. Грустила, когда вспоминала, что редко видится с единственной подругой Ларкой Калининой, что мало прочла книг, что часто упускала шанс, отшивая достойных ухажеров, что не умела расслабляться, что слепо верила лживому мужу, что никогда не бывала за границей, что редко ездила на море… Одинокой женщине всегда есть о чем погрустить.

А когда появился Валера, она просто перестала эту грусть замечать. И всего через месяц после знакомства переехала к нему на дачу.

И потому весь спектр окрашенных в яркие, теплые тона эмоций будто завис где-то над окошком этой комнаты, так и не успев ее этим теплом пропитать.

Одежды у Варвары Сергеевны было немного. Обновляя гардероб, она привыкла думать не о количестве, а о качестве.

Несколько платьев «на выход» (двум было уже лет десять), две белые рубахи – одна льняная, другая – из плотного хлопка, черные классические брюки, плюшевый, темно-коричневый спортивный костюм, два кардигана тонкой шерсти, черное шерстяное пальто с поясом, кремовый плащ, укороченная каракулевая шубка. Три кашемировые водолазки и джинсы, недавно купленные в Италии.

Самоварова в очередной раз за этот долгий день мысленно поблагодарила небеса, что основной гардероб, так же, как и большая часть их с доктором ценных вещей остались невредимы.

Вместе с вешалкой в серьезно пострадавшем от пожара коридоре сгорели две легкие куртки – ее и доктора – и, увы, почти вся обувь, которая за неимением лишнего места в квартире хранилась в тумбочке коридора. Кухонный стол, табуретки и дверь на кухню, двери в ванную и санузел, небольшой комод с постельным бельем при входе в бывшую комнату сына доктора, пестрый ковер в той же комнате… пострадали настолько, что превратились в поджаренный хлам.

Но то были мелочи по сравнению с тем, что теперь их жилищу требовался серьезный ремонт – стены и потолки успели прокоптиться и почернеть во всей квартире.

«И все же! – успокаивала себя Самоварова, старательно отгоняя тягучие, мрачные мысли о необходимых на восстановление квартиры деньгах. – Главное – все живы. Да и соседи молодцы, все могло быть намного хуже…»

Страховки на квартиру у доктора ожидаемо не оказалось.

После поездки в Рим на ее карте оставалось около ста пятидесяти тысяч. Плюс – какие-то сбережения Валеры.

И все равно им придется крутиться: искать бюджетных работяг и недорогие материалы, восстанавливать проводку, обновлять мебель.

Осуществление давней мечты – покупки мотика – откладывалось на неопределенный срок.

Даже те предметы интерьера, которые не пострадали при пожаре, подлежали замене – ведь они будут неумолимо напоминать о том, что это некогда простое, но светлое жилище подверглось осквернению.

Варвара Сергеевна окинула взглядом показавшуюся особенно обветшалой на контрасте с недавно отремонтированной квартирой комнатку – как она ни отбрыкивалась, убежать от ремонта, выходит, не удастся…

И основная нагрузка, она это прекрасно понимала, ляжет на нее – со следующей недели доктор должен выйти на новую работу с существенно более плотным, чем на прежней, графиком, а Лешка, его сын… финансами, вероятно, поможет, а что касается участия в процессе – вряд ли.

Молодой востребованный айтишник сутками пропадал на работе.

Прежде чем развесить одежду, Варвара Сергеевна решила проветрить шкаф.

Где-то в ящичках комода был пузырек с лавандовым маслом. Надо бы найти в доме чистую тряпку и протереть лавандовой эссенцией внутренности шкафа.

Как ни пыталась себя приободрить, на душе и без застарелой, въевшейся в потертый дуб грусти было тяжко.

Она посмотрела на экран айфона.

С момента пожара прошло около семи часов.

– Похоже, мама, ты опять играешь в свои шпионские игры, – язвительно бросила Анька, тщательно размешивая крошечную щепотку сахара в кружке с чаем.

– Что ты имеешь в виду? – напряглась Самоварова.

Прожитое, но, как оказалось, не ушедшее в прошлое подкарауливало ее в этой квартире на каждом углу. После того как несколько лет назад она по болезни ушла из органов и погрузилась в депрессию, их с дочерью роли по отношению друг к другу в корне поменялись – дочь стала и главной кормилицей, и личным надзирателем матери.

Услышав почти забытую Анькину интонацию, которой дочь, сама того не замечая, унижала ее перед Валерой и Олегом, Самоварова почувствовала, как в ней все сжалось и задрожало. Да уж, нервы под конец тяжелого дня были уже ни к черту!

– Сложно себе представить, что кому-то в здравом уме пришло бы в голову поджигать квартиру… – пожала плечами Анька и, избегая материного прямого взгляда, полезла в холодильник за пирожными. – Я вот забежала в мамину любимую кондитерскую. Купила наполеон и еще тирамису – уж так они нахваливали!

Никто из присутствовавших не отреагировал, и Анька моментально нахмурилась.

Коренастый Олег, гражданский муж дочери, встал из-за стола и, разминая пальцами шею, подошел к окну. Открыв форточку настежь, достал из зарядного устройства мундштук и, дождавшись вибрации, вставил в него сигаретный стик.

– А по-моему, твоя мама права! – затянувшись, поморщился Олег. – Собранные материалы и свидетельства соседей говорят за то, что квартиру подожгли. Если бы загорелась проводка – а это наиболее частая причина пожара, – к моменту приезда бригады, уж вы меня простите, от вашей квартиры остались бы рожки да ножки.

Олег служил в МЧС.

– Проводка у нас была исправна, – хмуро бросил доктор и взял в руки пульт от телевизора.

Пощелкав по каналам, он машинально остановил свой выбор на каком-то тоскливом сериале и тут же убавил звук.

– Олег, ты бы не курил на кухне, – пробурчала Анька.

– Так это ж не сигарета! – улыбнулся спасатель.

Избранник дочери был вовсе не красавец, его даже сложно было назвать симпатичным. Но искренняя мальчишеская улыбка, которой он часто и щедро делился с миром, делала весь его облик приятным и моментально располагающим к себе.

– От этих стиков вонища еще хуже, чем от маминых папирос, – продолжала занудствовать дочь.

Глядя на Аньку, доктор сжал кулак с поднятым вверх большим пальцем: мол, дело говоришь!

Неожиданно обнаружив союзника, дочь еще пуще завелась:

– Мне тоже хочется, но я держусь! Мы договорились: ты куришь либо на балконе, либо на улице. – Дочь вытаскивала из коробок расползавшиеся пирожные и раскладывала их лопаткой на круглом, на толстой ножке, десертном блюде.

Зная дочь, Варвара Сергеевна понимала: дело вовсе не в курении. Аньке надо было к чему-то прицепиться, чтобы не молчать. В любой нестандартной ситуации она немедленно выплескивала негатив на окружающих.

Решение на время ремонта пожить с доктором в этой квартире было принято ими с дочерью совместно. Как только Самоварова сообщила о случившемся, Анька, не раздумывая, спросила, во сколько их ждать, и предложила любую возможную помощь.

Валера же, будучи самолюбивым мужчиной и воспитанным человеком, предлагал альтернативный вариант: на время ремонта перекантоваться в недорогой гостинице. Но Анька об этом даже слышать не захотела, да и Варваре Сергеевне, честно признаться, было сложно себе представить их с доктором проживание в каком-то дешевом отеле.

Что в мыслях, что на словах, все часто получается не так, как в жизни. За год с лишним, что Самоварова не жила в своей квартире, дочь успела ощутить себя полноправной хозяйкой. Внезапное появление матери, да еще с мужчиной, пусть и подсознательно, сразу стало ее раздражать.

– Ань, можно тебя на минутку? – Наконец встретившись с дочерью взглядом, Варвара Сергеевна привстала со стула.

Переместившись с Анькой в свою комнату, Самоварова плотно прикрыла дверь.

– Послушай, Анюта… – негромко, но твердо начала Варвара Сергеевна, – давай так: мы пару дней здесь поживем, а потом Валера что-нибудь придумает…

– Мам! – перебила дочка. – Ты вообще соображаешь, что говоришь?! – раскраснелась она.

– Прекрасно соображаю. Именно поэтому хочу определиться, так сказать, на берегу. Твой статус изменился, теперь у тебя семья. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь и быть для вас с Олегом обузой, тем более с доктором.

– Мам! – плюхнувшись на диван, вскрикнула Анька. – Это и твой дом! Зачем ты меня унижаешь?! Неужели ты думаешь, я допущу, чтобы родная мать жила в каком-то клоповнике?

– Почему сразу – в клоповнике? – попыталась улыбнуться Самоварова. – Доктор подыщет более-менее приличный вариант, возможно, недорогую квартиру.

– Палычу деньги некуда девать? – комично округлила глаза Анька.

– С понедельника он выходит на новую работу.

– Господи, мам! Как же я ненавижу этот твой отстраненный тон! – горячилась дочь. – Что не так-то, я не пойму! Если ты насчет курения на кухне, так кури, бога ради, на балконе.

– И каждый раз ходить через вашу комнату?

– Хочешь – дыми, как дымила, в своей, если твой Палыч, конечно, не против!

– Я вообще-то бросаю… Но, Анюта, дьявол ведь кроется в мелочах: сегодня тебя раздражает запах дыма, завтра – фен не на том месте, послезавтра – не вовремя занятый душ.

– Глупости! – уставившись в пол, фыркнула Анька.

– Не глупости! Из таких мелочей и складывается комфорт или его отсутствие. И, соответственно, настроение в доме.

Прежде чем ответить, Анька задумалась:

– Да, я высказала Олегу, потому что мы договорились, и меня взбесило, что он, пользуясь случаем, нарушил договоренность.

– Вот видишь! Случай, в нашем с доктором лице, ворвался в отлаженную жизнь и сразу принес неудобства. Ваши договоренности с Олегом – ваше личное дело. Ради любимого человека приспосабливаться к чему-то вполне естественно, а сосуществовать в одном пространстве с пожилой матерью и ее другом – не очень.

– Мама, не смеши… Ну какая ты пожилая?! – Впервые за этот вечер на лице Аньки появилась искренняя улыбка. – Перестань на ровном месте себя накручивать! – Она встала с дивана и подошла к матери. – Да, у меня скверный характер – что выросло, то выросло! – Скроив дурацкую рожицу, дочь закатила глаза, а затем вдруг резко притянула к себе невысокую хрупкую мать и прижалась лицом к ее голове. Ростом и статью дочка пошла в отца – высокого, слегка полноватого, некогда интересного мужчину.

– Поверь, – зашептала Анька, – моя психованность связана вовсе не с тем, что вы к нам переехали…

– А с чем? – жадно вглядываясь в лицо дочери, мягко отстранилась от нее Варвара Сергеевна.

– Я уже полгода не могу забеременеть… Мы с Олегом давно не предохраняемся. Задолбалась базальную температуру по утрам измерять, задолбалась дни цикла высчитывать… Ничего не получается… Стара уже для ребенка…

Начав откровенничать, Анька едва не расплакалась.

– Если сильно хотите – рано или поздно получится!

Самоварова чуть было не добавила «на все воля Божья», но вовремя осеклась, понимая, что меньше всего дочь сейчас хочет слышать от нее банальности. Не придумав ничего лучшего, она притянула голову дочери к своей груди, для чего той пришлось неловко согнуться.

– Обещай, что ты со своим доктором никуда не уедешь… – Дрогнула Анькина русая, пахнущая родным теплом макушка. – Мам, слышишь меня?

Анька отлипла и распрямилась. На переносице залегла упрямая складка.

– Ты сейчас мне очень нужна… Мам, так все странно совпало, я в последнее время часто думала о тебе, скучала как никогда. Снилась ты мне постоянно. У меня с Олегом стало что-то разлаживаться… Теперь пожар этот, и ты здесь! Все в мире связано. Чем дольше живешь, тем это лучше понимаешь.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – ободряюще улыбнулась Варвара Сергеевна, укоряя себя за то, что все-таки сморозила банальность. Но сил, чтобы спокойно поговорить с дочерью по душам, у нее не было – такой уж выдался день. В голове продолжали хаотично скакать приблизительные суммы затрат на восстановление квартиры доктора, заманчивые картинки с сайта, торгующего мотоциклами, белое пальто незнакомки, трясущиеся руки и маслянистые глазки Романа Аркадьевича, хамовато вылезшие из-под юбки чулки дознавательницы и вдовьи стены погоревшей квартиры.

– Анюта, мы не уедем… А ты бы сходила к Веронике Петровне. – Повернувшись спиной к дочери, Самоварова, подкрепляя слова действием, принялась развешивать оставшиеся в чемодане вещи на вешалки в «лавандовом» шкафу. – Она действительно хороший врач.

– Да ей триста лет уже, Петровне твоей! – хмыкнула Анька.

– Она всего на пять лет старше меня.

– Ты – красивая дама без возраста. – Дочка подкралась сзади и схватила мать в охапку. – А Петровна – старая, вредная мымра!

Анька прилипла губами к ее шее и ртом громко выдула в нее воздух. Когда она была маленькая и не хотела вставать, Варвара Сергеевна часто будила ее по утрам таким шутейным способом, чем вызывала у дочки радостный смех.

– Аня, – с трудом скрывая счастливую улыбку, нарочито строго сказала Самоварова, – прекрати!

– Ладно, ма… Пойдем уже к нашим мужикам. Олег-то у меня сладкоежка, боюсь, от твоего наполеона остались одни крошки.

Как только к делу подключился Лешка, сын Валерия Павловича, с плеч Варвары Сергеевны будто свалилась часть ноши.

Как второй собственник квартиры он взял на себя хлопоты по общению с пожарными и полицией и часть расходов на ремонт.

Варвара Сергеевна, в свою очередь, вызвалась контролировать работу нанятых для ремонта молдаван, семью которых порекомендовал Лешкин товарищ.

Ей же следовало, когда придет время, озаботиться выбором отделочных материалов.

От ламината (памятуя о сгоревшем дотла в коридоре) решили отказаться, сделав выбор в пользу напольной, натурального камня, плитки.

Плиткой же решили выложить стены коридора и большую часть кухни.

А еще как можно быстрее поставить огнеупорную дверь и оформить страховку.

Заняв должность заведующего отделением в новой клинике, доктор возвращался домой поздно – не раньше восьми, а то и девяти вечера. То ли в самом деле его не отпускали навалившиеся дела, то ли он не хотел лишний раз мешать своим присутствием в чужом для него доме.

На Варвару Сергеевну неожиданно обрушилась ненужная роскошь свободного времени.

Прежняя работа в поликлинике позволяла Валерию Павловичу, утром уходившему в девятом часу, частенько заскакивать домой на обед, возвращаться не позже семи вечера и, соответственно, проводить с ней достаточно много времени. Теперь Варвара Сергеевна была всего этого лишена.

Два раза в неделю она по-прежнему посещала курсы вождения. Почти ежедневно, как и обещала, наведывалась в квартиру доктора, чтобы контролировать процесс. Старалась, уже в одиночестве, как можно больше гулять по городу, а по вечерам отбила себе у дочери право готовить для всей семьи ужин.

Успев отвыкнуть от Варвары Сергеевны всего за какой-то месяц, Пресли теперь ждал Аньку и требовательно канючил, как только она появлялась на пороге, вечернюю порцию еды. Самоварова понимала, что гордое животное восприняло внезапную разлуку как предательство с ее стороны. На ласковые заигрывания кот отвечал снисходительно – позволял себя тискать и подкармливать, но прежней нежности и преданности упрямо не выказывал.

А вот Олег по большей части радовал.

Простоватый и бесхитростный на первый взгляд, он обладал прекрасным чувством юмора и не раз смешил Самоварову до слез.

На все случаи жизни у него была готова цитата из фильма, присказка или незамыленный, в контексте беседы анекдот.

На Анькины время от времени повторявшиеся эмоциональные взрывы он реагировал спокойно, не сдавая позиций, но и не привнося собственный нерв.

Олег работал сутки через двое и потому в последовавшую после пожара неделю Самоварова контактировала с ним чаще, чем с доктором и дочерью.

В свои выходные Олег отсыпался часов до десяти, делал зарядку, совершал часовую пробежку и только к двенадцати дня задумывался о завтраке.

В это время Варвара Сергеевна, привыкшая вставать рано, уже собиралась в город по делам, но пропустить лишнюю чашечку кофе в обществе Олега было для нее в удовольствие. Его несложный, быстрый юмор задавал позитивный настрой на весь день.

– Знаешь, Олег, час назад мне звонила дознавательница, которая ведет дело о пожаре. Законный хозяин квартиры, Валерий Павлович, само собой, занят и не отвечает на звонок, поэтому она набрала мне. А может быть, не поэтому…

– И? – Олежка, жмурясь от удовольствия, отхлебнул из чашки отличного кофе, к которому за несколько дней приучила его Самоварова.

– Да стремная она какая-то… На суровую хозяйку периферийного борделя больше смахивает, чем на госслужащую.

– А! – ничуть не смущаясь, заржал на всю кухню Олежка. – Это, часом, не Томка Гестапо? Случалось пересекаться с ней по службе.

– Возможно. Писарева Тамара Евгеньевна.

– Она-она! – продолжал скалиться Олег.

Варвара Сергеевна, попав в Олегову волну и вспомнив, как выглядела и вела себя Томка, невольно рассмеялась, чем вызвала немалое удивление Капы и Пресли, выпрыгнувших из-под кухонного стола.

– Вы, наверное, хотели рассказать, зачем она вам звонила? – отсмеявшись, спросил Олег.

– Да, конечно…

Когда Самоварова вспомнила о содержании звонка, задор ее мигом улетучился.

– Дело в том, что один из свидетелей пожара, женщина, почти случайно оказавшаяся в подъезде, дала неверные показания. В моем присутствии она пояснила, что приехала разыскивать бывшую учительницу русского языка, некую Лидию Петровну, умершую пару лет назад. Но о том, что покойную звали Лидия Петровна, сказала не она, а второй болтливый свидетель, наш сосед из квартиры напротив.

– И? – удивился Олежка. – Какое это имеет отношение к пожару?

– К пожару никакого. Просто свидетельница соврала. Мент, которому Томка Гестапо передала дело о поджоге, учился в школе, где преподавала Лидия Петровна. Она была учительницей истории.

– Чего-то я не догоняю… Свидетельница, возможно, замужем и была в вашем доме у любовника…

– Тамара Евгеньевна на это и намекнула.

– Ясно… Свекровка-блядь снохе не верит! – усмехнулся Олег. – Томка Гестапо, помимо скверного характера, славится половой распущенностью. Предпочитает молодняк. Кого уж она только не затаскивала в свои сети, но серьезно общаться с этой истеричной дамой невозможно.

– Я так и поняла… Но свидетельские показания собраны по всем правилам. Дело передано в местный РОВД. Их почему-то не интересует, с какой целью заходила свидетельница в подъезд. При нашем личном общении с Тамарой я все-таки призналась ей, что бывший следователь. Вот она и подбросила мне, так сказать неформально, почву для размышлений.

– Теперь понятно. Дело ваше менты, с девяностопроцентной вероятностью, вскоре закроют. И она для очистки совести напоследок решила подкинуть говна на вентилятор.

– Именно, – задумалась Самоварова. – Факт поджога доказать практически невозможно.

Перед глазами всплыл образ Марины Николаевны, респектабельной врушки в белом кашемировом пальто.

«А может, это одна из разочарованных или, напротив, некогда влюбленных в доктора пациенток?»

Но представить, что столь уверенная в себе интересная женщина вдруг решилась за что-то отомстить доктору, у Самоваровой не получалось. Скорее здесь можно было представить версию Томки Гестапо… Женщина могла попасть в подъезд по сугубо личной причине, которую в силу статуса или иных обстоятельств не хотела раскрывать.

– Ладно, Олег, спасибо за компанию. Пойду навещу наше разоренное гнездо.

– Че, шустрые молдаване? – Олег привстал и, жестом остановив Варвару Сергеевну, забрал у нее пустую чашку. – Не парьтесь, я помою.

– Спасибо. Молдаване очень шустрые! От сгоревшего пола и хлама избавились за три дня. Теперь зачищают, говорят, на днях будут стяжку заливать.

– Варвара Сергеевна! – Олег смутился. – Я Валерию Павловичу предлагал свою помощь, но он наотрез отказался.

Самоварова, конечно, знала, что большую часть работ по ее с Анькой квартире Олег, одноклассник дочери, влюбившись в нее заново, взял на себя. Так уж он за ней ухаживал! С обсуждения ремонта квартиры и началась новая история их отношений, и вскоре после отъезда Самоваровой на дачу Олег стал участвовать во всех ремонтных работах, а потом и вовсе переехал к Аньке.

– Брось… Одно дело – в свои выходные горбатиться ради любимой женщины, совсем другое – впрягаться в проблемы ее семьи. Любовь близкого человека так или иначе следует заслужить. А нам ты ничего не должен… Слава богу, мы с доктором в состоянии оплатить ремонт, да и Лешка нам помогает.

Олег, насупясь, мыл чашки.

Варвара Сергеевна подошла к нему и положила руку на плечо:

– Позволь мне с позиции жизненного опыта дать тебе совет.

Олежка неопределенно мотнул головой.

– Ваши отношения – это только ваши отношения. В них и надо сеять и жать. А все остальное – обычные хлопоты. Был бы совсем край – непременно обратились бы к тебе за помощью. Знаешь, одна из самых скверных житейских ситуаций – это та, где мы додумываем за других. Додумываем, как им лучше, додумываем, чего именно они от нас ожидают. Нагромождая вокруг себя стену из таких вот додумываний, начинаем испытывать чувство вины, которое толкает нас на бескорыстные на первый взгляд поступки. Впоследствии они часто оборачиваются разочарованием для обеих сторон. С человека, подписавшегося на конкретную работу за деньги, всегда можно спросить, а как спросить с друга любимой дочери, если что-то, как это часто случается, пошло не так?

– Варвара Сергеевна! – вывернувшись из-под ее руки, с жаром заговорил Олег. – Вы что, мне не доверяете? Я же практически все здесь сделал сам! Жить как паразит я не привык. А вашу комнату Аня трогать не разрешила.

– И правильно не разрешила! – чмокнула его в щеку Самоварова. – Я побежала. Прошу тебя, не загоняйся. И прими правильно мои слова.

Перед тем как выйти из дома, Варвара Сергеевна на всякий случай проверила в мобильном погоду.

Начало октября выдалось чудесным – за окном второй день наглели плюс двенадцать.

Самоварова надела любимый кремовый плащ и повязала на голову шелковый черно-белый платок, подаренный доктором в Риме.

Для завершения образа недоставало ярко-красной помады и солнцезащитных очков.

Не поленившись, она раскрыла пудреницу и, подойдя к окну, подвела и тщательно накрасила губы. Затем достала из футляра старенькие, но элегантные «хамелеоны».

Распахнув шкаф, придирчиво покрутилась перед зеркальной створкой. Чего-то ощутимо не хватало… Аромата!

Три капли классики – «пятого номера» – и образ завершен.

Странно, но, каждый раз глядя на себя в зеркало, шестидесятитрехлетняя Самоварова не ощущала своего реального возраста. Она видела себя такой же, как двадцать и сорок лет назад.

Это вовсе не означало, что она не замечала новых морщинок или некоторых изменений в фигуре – конечно, замечала… Но именно эта объективность по отношению к себе и позволяла ей чувствовать себя завершенной личностью, для которой закономерные отметины прожитых лет не являлись существенно важными.

Печалило ее лишь то, что ей не хватало смелости самовыражения, что в двадцать, что сейчас. Яркости и необычным решениям в одежде и аксессуарах она предпочитала лаконичность простых цветов и форм. Но в последнее время, рассматривая на сайтах фотографии моделей плюс-минус своего возраста, из тех, кто не пытался никого обмануть искусственно созданной иллюзией молодости, она искренне восхищалась их свободой и самоуверенной дерзостью, которую возраст не только не портил, но, напротив, вызывал радостное удивление.

«Когда куплю наконец мотик, приобрету и кожаную косуху… и свитер оверсайз, и хамелеоны… – пообещала себе в зеркало Самоварова. – Вот Валерка удивится!»

– Олежка, я ушла! Закрой за мной дверь.

– Ага. Хорошего дня! – донеслось с кухни.

Выйдя на лестничную площадку, Самоварова наткнулась на здоровенный мусорный пакет у двери. Из него ощутимо разило тухлятиной.

По умолчанию мусор из квартиры выносил по вечерам Олег.

Если случалось так, что к утру пакет под раковиной вновь заполнялся отходами, его прихватывал тот из домочадцев, кто уходил из дома позже остальных.

Анька же имела привычку выставлять утренний мусор за дверь заранее, чтобы, уходя, о нем не забыть.

«Кто ушел сегодня последним? Анька или Валера?»

Преодолевая отвращение, Варвара Сергеевна склонилась над пакетом. Ручки-завязки у него отсутствовали. Да и мешки у них в доме были голубые, а этот – черный.

Чертыхаясь про себя, Самоварова сгребла, как сумела, пальцами пакет в узел, быстро засеменила вниз по лестнице, пока кто-нибудь из соседей не заметил этот протухший позор.

«Нет, тут что-то не так…»

Даже если забывчивая Анька не забрала с утра пакет, педантичный Валера не прошел бы мимо, выбросил сам.

Дойдя до помойки, Варвара Сергеевна, схватившись за края, задержала дыхание и высыпала содержимое пакета в бак. Прикрыв ладонью нос, она принялась рассматривать то, что оттуда повалилось, – глянцевые журналы, облитые чем-то темным, клочья старых плюшевых игрушек, от которых нестерпимо разило селедкой, обломки кирпича, и… так и есть – хвост, голова и хребет давно протухшей рыбы. Ничего из вышеперечисленного ее домочадцам принадлежать не могло: игрушек в квартире давным-давно не было, а рыбу не только вчера, но с момента их с Валерой переезда никто не покупал.

«Какая мерзость! Подкинуть соседям гадкий мусор!» – Самоварову трясло от возмущения. Она начала перебирать в уме соседей. В их роскошной, по сравнению с Валериной, пятиэтажке квартиры располагались по две на этаже. Итого десять квартир, жильцов которых она знала на протяжении многих лет. Мысленно перебрав всех соседей по подъезду, тут же поняла, что имеет смысл обратить внимание на жильцов семи квартир: ее квартира была на втором, и она не могла себе представить, чтобы ленивый сосед с первого этажа, желая подбросить мусор под чужую дверь, поднялся этажом выше, это было бы нелогично.

К тому же на первом жила «душа и совесть подъезда» Маргарита Ивановна – теперь уже совсем пожилая женщина, мимо которой когда-то и комар без спросу не пролетал. Начав работать в органах, Варя насмешливо-ласково прозвала ее про себя «домушницей».

Оставались только квартира напротив (интеллигентная семья пожилых инженеров) и шесть наверху. Одна, на пятом, давно сдавалась. По слухам, одна из квартир на третьем с недавнего времени – тоже.

Жильцы остальных были хорошо знакомы, и никого из этих приличных с виду людей, включая тех, кто жил на первом, заподозрить в этой мелкой гадости она не могла.

Настроение было испорчено.

Вроде бы пустяк – ну не дошел кто-то до уличной помойки, предпочел решить свою проблему таким вот способом…

«Как мы все-таки зависим от мелочей, и со знаком плюс, и со знаком минус!» – вздохнула Самоварова.

Надо было срочно поднять настроение, и потому, прежде чем навестить квартиру доктора, она решила зайти в любимую кондитерскую, чтобы заказать на вечер воздушный торт-суфле, который любила Анька.

Семейная пара молдаван, работавших в квартире доктора, оказалась шумной и хитрой.

– Ой! – с порога вздохнула жена. – Три дня на помойку бегали как приговоренные! Большой расход по мусорным мешкам… И знаете что? Нам пришлось приплатить таджику, который убирает двор, чтобы помог, сами бы не справились, – скороговоркой поясняла Самоваровой кобылистая розовощекая полная женщина в пыльной хлопковой косынке.

Варвара Сергеевна нахмурилась:

– И во что же вылился этот дополнительный расход?

– Игорь! – зычно крикнула молдаванка.

На ее зов из ближней комнаты вышел плотненький, средних лет мужчина, по-хозяйски державший в зубах дымящуюся сигарету.

– Дай-ка наш блокнот… Вот, – сощурилась над цифрами жена. – Мы же каждую копейку записываем! Мешков ушло больше на целых пять упаковок. Мешки дорогие, плотные, для выноса строительного мусора, по 150 рублей упаковка. А таджику мы тысячу в день давали из тех денег, что вы нам оставили. Всего три тысячи.

Разговор о мешках и мусоре возник как нельзя некстати.

– Он что, три дня мешки выносил? – разозлилась Самоварова.

– Не он, а мы вместе с ним! Он-то крепкий, молодой, а у Игореши спина больная… Если бы выносили сами, еще бы день простоя случился… Вы сами просили не тянуть, сделать побыстрее! – бойко оправдывалась молдаванка.

– Впредь, если получается дополнительный расход, прошу ставить меня в известность заранее, – отчитала маляршу Самоварова.

– Мила моя! – ничуть не смутившись, развела руками женщина. – Ремонт – дело такое, ничего до рубля не высчитаешь, уж поверьте! Квартира – живой организм. Она как человек, понимаете? Каждый божий день в ее кровушке происходят какие-то изменения.

– А погоревшая, с обугленным хламом, – как тяжелобольной, – вставил свои пять копеек Игоряша и демонстративно схватился за поясницу. – Разве можно уперед подсчитать, сколько раз придется сбегать на помойку?

– Надеюсь, вы меня поняли!

Чтобы обрубить дальнейшие возможные разговоры о подвиге рабочего с больной спиной, Самоварова, больше для видимости, деловито прошла на кухню – смотреть там было еще не на что. Грязные стены, черная дыра на полу на месте выброшенных стола и табуреток, и маленький, выглядевший особенно жалким, уцелевший островок плиточного пола у кухонной стенки.

– Плитку-то почему не отодрали?

– Так успеется! Делов-то на полчаса, – зашумел за ее спиной Игоряша.

– А потом расскажете, как тяжело было ее на помойку выносить и что опять таджика пришлось нанимать! – махнула рукой Самоварова и поспешила убраться из квартиры.

Вид осиротевшего, больного жилища расстроил ее окончательно.

Неприлично чистый белый «мерин» парковался возле малоприметного грузинского ресторанчика.

Переулок находился в центре города, и все парковочные места были ожидаемо заняты.

Водитель «мерина», прижавшись вторым рядом к стоявшим на парковке машинам, включил аварийку.

Приоткрылась задняя дверца. Из машины, придерживая полы тончайшей вязаной норковой шубки, вышла броская, коротко стриженная шатенка средних лет.

Несмотря на лужи, встречавшиеся на ее коротком пути, она легко передвигалась на высоченных каблуках, будто ступала в мягких тапочках по расстеленному для нее ковру.

Как только женщина вошла, выбеленная молодая грузинка с кукольными наращенными ресницами и острыми зелеными ногтями тут же прервала разговор по мобильному.

– Все уже здесь, – заискивающе сказала она. – Второй кабинет направо.

Пожилой усатый гардеробщик уже стоял за спиной шатенки, ловким движением помогая снять шубку.

Она щелкнула замком маленькой, на золотистом витом ремне сумочки и достала две купюры – пятисотрублевую и тысячную.

Пятисотку, не оборачиваясь, женщина сунула в мясистый кулак гардеробщика, а тысячу, проходя мимо хостес, игриво запихнула в вульгарный вырез ее декольте.

– Хорошего вечера! – залебезила вслед деваха.

Шатенка приоткрыла деревянную дверь в кабинет с налепленной на нее зеленой керамической лозой.

Ожидавших за накрытым столом было пятеро: две женщины, трое мужчин.

До появления шатенки они явно вели между собой оживленную беседу. Но как только та показалась в проеме двери, разом смолкли и выжидающе уставились на вновь прибывшую. Шатенка втянула в себя воздух – в кабинете пахло незамысловатым развратом, застарелым, за годы въевшимся в деревянную мебель запахом табака, коньяка – и «терками» давно уехавших из страны или усопших «братков».

– Всем добрый вечер! – Она на ходу поправила на себе обтягивающее шерстяное черное платье и прошла к своему месту во главе стола. – Замоталась сегодня, жрать хочу! Петь, плесни-ка мне чего-нибудь, – обратилась она к крупному широкоплечему мужчине, который занимал ближайшее к ней место по правую руку.

– Коньячок французский подойдет? – оскалился Петя.

– Лучше водочки. – Шатенка окинула взглядом стол, щедро уставленный закусками грузинской кухни: пхали, тарелками с зеленью, сациви и фаршированными сыром и орехами баклажанами. – Под такую закуску лучше рюмочку водочки, – утвердительно кивнула она.

– Ща закажем! – Петя с трудом приподнял со стула грузное тело и нажал на кнопку вызова официанта.

– И мне заодно эспрессо возьми, – оживилась грудастая женщина, сидевшая рядом с ним.

Когда моментально появившийся на вызов тощий официант, приняв заказ, ушел, в разговор вступила строгая, с нездоровыми фиолетовыми подглазьями женщина, сидевшая напротив грудастой:

– Я тут ролик в инете смотрела, доктор один выступал, подробно объяснял, что кофе – зло. Оказывается, кофе – мощнейший канцероген.

– Господи, Таня! Доктора уже не знают, что придумать, лишь бы народ стращать! Скоро в воде канцерогены отыщут, и нам что тогда, всем от обезвоживания помереть? – накинулась на нее грудастая.

– Виолетта Семеновна, – поморщилась пятидесятивосьмилетняя Таня, – в ролике подробно рассказываются механизмы воздействия кофе на сердечно-сосудистую систему и пищеварительный тракт. Ты не стала бы с этим спорить, если бы внимательно послушала врача.

– Я тя умоляю! – махнула рукой Виолетта Семеновна и щедро прихлебнула из пузатого бокала коньяк. – Мне еще бреднями очередного Пупкина мозг себе засорять!

– Я тоже про вред кофе слышал, – подал голос сухонький темноволосый мужичок, сидевший справа от Виолетты. – Но мне по барабану, я его все равно не пью, – довольно усмехнулся он. – Особо, говорят, вреден кофе, что разносят на завтрак в гостиницах: его подогревают, и не раз. И как раз подогрев уже готового напитка активирует канцероген, о котором вы, Татьяна Федоровна, говорите.

– Ну и нечего деньги экономить! – фыркнула Виолетта. – Надо не пойло из общего термоса пить, а нормальный эспрессо за дополнительные деньги заказывать.

– Где же его возьмешь, нормальный? – бросив одобрительный взгляд на сухонького мужичка, оживилась Татьяна Федоровна и вскинула домиком свои тонкие, слегка подведенные коричневым бровки. – Все зерна, поступающие с плантаций на фабрики, проходят обработку, в процессе которой от настоящего кофе не остается практически ничего!

В кабинет вернулся официант и первым делом выгрузил на стол запотевший штоф с водкой.

– Эспрессо кому? – схватил он с подноса маленькую белую чашечку.

– Сюда, – вальяжно постучала пальцем по столу Виолетта Семеновна. – Сахар где?

– Я еще понимаю – пить ристретто в хорошем итальянском ресторане! Пару глотков после сытного обеда… – не унималась Татьяна Федоровна.

Но ее никто не поддержал, а Виолетта, щедро приправив кофе сахаром и сливками, переключила свое внимание на массивного, как шкаф, с нагловато-дерзким лицом Петю.

– А мне бы чайку… с мятой и чабрецом, – оторвавшись от мобильного, задумчиво произнес лысый мужчина с рыхлым, в оспинах лицом. – И стопку под водку дай.

– Так сколько водочных рюмок принести? – едва сдерживая зевоту, уточнил астеничный официант.

– Я тоже махну для сугреву! – Виолетта Семеновна потерла друг о друга свои толстые лапки с пальцами, густо унизанными золотыми кольцами. Так же как и у хостес, от природы тяжелые черные волосы Виолетты годами нещадно вытравлялись, пока не получили вожделенный оттенок блонда. Виолетта была смуглолица и черноброва, ее вполне можно было бы принять за хозяйку этого ресторана.

Но едва она открывала рот, как экспрессия и легкий, но уловимый выговор выдавали в ней приезжую.

– Да и я не откажусь, – игриво покосился сначала на Виолетту, а потом на штоф Петя.

– Короче, всем стопки неси, – махнул рукой лысый. – Да побыстрее, любезный!

Все это время шатенка молчала. Правой рукой она что-то быстро писала в мобильном, лежавшем перед ней на столе, а в левой держала пучок зелени и время от времени, тщательно прожевав, откусывала от пучка.

Через пару минут, когда официант принес рюмки, шатенка убрала телефон в сумочку.

– Господа! – ослепительно улыбнувшись, обратилась она к собравшимся. – Хотелось бы напомнить, что собрания ордена проходят вовсе не для мелких, пустых споров.

Виолетта Семеновна сочно хмыкнула, а у Татьяны Федоровны еще больше заострился носик на бледном пергаментном лице.

– Мы – больше, чем друзья, – привстала шатенка, зажав в тонких нервных пальцах стопку с водкой. – Больше, чем партнеры, – чокнувшись с державшим наготове рюмку Петей, продолжила она. – Мы…

– Избранные! – то ли с иронией, то ли с гордостью громко выкрикнул с места лысый.

– Именно, – словно обдумывая про себя следующую фразу, задумчиво опустила голову шатенка. – И потому добро пожаловать на двадцать вторую встречу нашего ордена!

Будто паря на цыпочках по воздуху, она ловко обошла стол и чокнулась с каждым.

Когда она присела обратно на свое место и приступила к еде, предусмотрительно положенной ей на тарелку Петей, со всех концов стола раздался шум заждавшейся посуды – собравшиеся были голодны.

Судача о пустяках, все, кроме шатенки, цедившей одну стопку, выпили по третьей, и в кабинете потекла откровенная беседа.

– Короче, Тимофеич, – обращаясь к сухонькому темноволосому мужчине, хвастал лысый, – сделал вчера МРТ головы. И прикинь – ничего не нашли! Рассосалась!

– Ага, и моя простата окончательно заткнулась! – Темноволосый поковырялся в мисочке с маринованными грибами и выудил из сероватого желе крупного опенка. – Потому что наша Инфанта – богиня! – Он сложил в трубочку обветренные губы и, глядя на шатенку, чмокнул губами, обозначив поцелуй.

– А у меня миома рассосалась, – повела округлыми плечами Виолетта Семеновна. – Три года, блять, наблюдалась… Вчера помощница на монитор глаза вылупила: ничего нет.

Татьяна Федоровна тут же нахохлилась:

– Как это ты, ведущий гинеколог престижной клиники, не могла себе три года какую-то миому вылечить? Ну, вырезала бы ее – всего и делов…

– А ты думаешь, мы, доктора, заговоренные? – беззлобно накинулась на нее раскрасневшаяся от выпитого Виолетта. – Вырезать… Могла бы вырезать сама, так вырезала бы, а я не могу!

– Девочки, хватит цапаться! – строго сказала Инфанта. – Пока готовят горячее, предлагаю поговорить о делах. У кого какие новости?

– Фээсбэшник один к нам стучится, – после всеобщей паузы сказал лысый, которого звали Максим Тимофеевич. – Я ему пятнашку зеленых зарядил за вход. Он шифрованный весь. – Лысый смешно растопырил на приподнятой руке пальцы. – На сеанс не пойдет, хочет сразу в орден.

– Чем полезен? – Инфанта задержала взгляд на штофе с водкой, затем быстро перевела его на Петю.

Пока толстяк, тряся над столом солидным пузом, разливал по рюмкам водку, Максим Тимофеевич продолжил:

– Ему генерала недавно дали. Банки крышует, с депутатами многими вась-васькается, и сам мужик дельный. Не противный.

С плохо скрываемой неприязнью он покосился на Петю.

«Не то что ты, жопа жирная… Ишь, уселся поближе к нашей цыпочке… Все надеешься перепихнуться? Ну и идиот!» – услышала шатенка его мысли.

– Пятнашка – че-то мало… – подал голос сухонький брюнет.

– Дело не столько в деньгах, Игорь Петрович, – отчеканила Инфанта, – сколько в реальной пользе ордену.

– Несомненно! – закивал Игорь Петрович и что-то проверил в мобильном, который все это время не выпускал из рук.

«Где ж ты, сучка, где?! Завела старика так, что места мало… Работать не могу, спать не могу… жену видеть не могу… Но главное – опухоль простаты благодаря твоей молодой кровушке рассосалась…» Вот о чем на самом деле думал Игорь Петрович, продолжая поддерживать беседу о фээсбэшнике.

Инфанта внимательно посмотрела на Татьяну Федоровну.

«Хабалка сисястая… Хоть бы догадалась меня отблагодарить… Я твоего урода на самый престижный факультет, на бюджет пропихнула… Миома у нее рассосалась…»

Было ясно, что за мышь пробежала между подружками.

Прикрываясь правилами ордена, Виолетта Семеновна хлопотами Татьяны Федоровны, декана одного из факультетов престижного университета, засунула в него своего дебиловатого отпрыска. И Татьяна Федоровна давно рассчитывала на личную, в конвертике, благодарность.

Но Виолетта Семеновна, бесплатно принимавшая в своем кабинете Татьяну Федоровну и ее едва живую, такую же брюзгливую мать, искренне считала, что расплатилась по бартеру.

Подали горячее: шашлыки на шпажках – свинину, курицу и осетрину, сочную долму и нажористые хинкали.

– Петь, положи-ка и мне парочку! – дернула толстяка за рукав дорогого шерстяного пиджака Виолетта Семеновна.

– Знаешь, как их правильно есть? – Петр Анатольевич подхватил за хвостик хинкали с общей тарелки. – За этот хрен держись, надкуси, потом сок высасывай! – хмыкнул он.

От приступа смеха у Виолетты заколыхалась грудь.

– Вот же дурачок!

– Че дурачок-то?! А то лошки некоторые ножом пилить начинают. Типа воспитанные, типа руками не едят.

– Ну-ка, покажи! – кокетливо придвинулась к нему всем своим дородным телом Виолетта.

– Давай, рот открывай и надкусывай! – Петр Анатольевич, под одобрительное похрюкивание Виолетты, принялся кормить ее с руки.

На интеллигентном лице Татьяны Федоровны, наблюдавшей за этой сценой, застыла гримаса презрения.

«Этот толстожопый на той неделе обещал дело племяша замять… А парень все еще сидит… Черт его понес в этот клуб кулаками махать… Я бы тоже это быдло посадила, если по совести. Да кто сейчас живет по совести? А у меня на даче крыша течет… Если поможет Петька его выпустить, эта деревенщина рязанская мне потом не только крышу, он мне всю землю на участке носом вспашет…»

– Петр Анатольевич, а что по племяннику Татьяны Федоровны слышно? – промокнув рот бумажной салфеткой, будто невзначай спросила Инфанта.

По лицу Татьяны Федоровны пробежала тень изумления с примесью страха.

– Да, Петр Анатольевич! – скрывая за прохладным тоном волнение, вмешалась она.

Толстяк нехотя оторвался от грудастой Виолетты.

– Богиня, все сделаем! – обернулся он к Инфанте. – Человечек проверенный этим занимается. Как и обещал, оформят как самооборону. Ну, штраф, может, символический пацанчик пострадавшему выплатит… Ты, Танюш, не переживай, – перевел он взгляд на деканшу.

– А я не переживаю. Чтобы не переживать, у нашего ордена и существуют правила, – не удержавшись, едко заметила та.

– Я правила лучше всех помню! – тут же зашумел Петр Анатольевич. – Говорю тебе: дело в шляпе. Ну, посидит еще денек-другой, только ума прибавится.

«Вот выдра тощая, прицепилась со своим долбоебом… Если бы Аленке на будущий год в универ не поступать, хрен бы я впрягся… А Виолетка-то совсем поплыла… Уж больно геморройно с такой душной бабой связываться…»

– У кого еще что нового? – прежде чем положить в рот маленький кусочек осетрины, политый гранатовым соусом, спросила Инфанта.

– Стоматолог, хозяин хорошей клиники, рвется к тебе на прием, – приникнув к плечу Петра Анатольевича, томно протянула Виолетта. – До ордена он еще не дорос, но за прием готов отдать штуку евро.

– Лишняя штука не помешает… – поддакнул Петя.

«Или все-таки перепихнуться с ней по-дружески?» – думал он, не забывая украдкой поглядывать на Инфанту и пытаясь разглядеть на ее лице реакцию на их с Виолеттой фривольное поведение.

– Я бы не стала лишних людей приобщать! – подала свой тонкий голосок Татьяна Федоровна. – Даже подпускать бы не стала.

«Дружеские» игры Пети и Виолетты ее раздражали. У деканши лет десять не было мужчины.

– Но фээсбэшник в нашем кругу лишним не будет, – гнул свою линию Максим Григорьевич. – Впрочем, тебе решать! – вопрошающе посмотрел он на Инфанту.

– Не мне, а нам! – уточнила та. – На сегодняшний день нас шестеро. И это очень хорошее, энергетически выверенное число.

– Но в правилах ордена не сказано, что мы не можем расширяться, так? – купаясь в энергии Пети, мурлыкнула Виолетта.

– Не сказано, – кивнула Инфанта. – Если мы решим впустить еще кого-то в наш круг, то, бесспорно, путем общего голосования. И человек этот должен быть полезным всем нам, – с крайне серьезным, делающим ее существенно старше выражением лица подытожила она.

– Моего стоматолога-то на прием возьмешь? – не унималась Виолетта.

«Ты ведь ему уже пообещала!»

– Две штуки! – смахнув с лица напряженное выражение, очаровательно улыбнулась она. – Ребят, я не двужильная…

– Дело говоришь! – чересчур радостно отозвался Игорь Петрович.

«Нашлась, нашлась моя сладкая звездочка! Надо в «Астории» на завтра номер забронировать… Ничего-ничего, в обед, между совещаниями, успею…»

Игорь Петрович, действительный советник второго класса, недавно стал одним из заместителей руководителя Федеральной налоговой службы.

– Сколько сейчас в казне? – обратилась Инфанта к Максиму Тимофеевичу, бухгалтеру строительной компании.

– Триста зеленью… и рублей еще под лям.

– Неплохо… – задумалась она.

Ей бы переговорить с Петром Анатольевичем, заместителем начальника одного из городских РОВД, наедине.

– Кстати, когда следующий сбор? – между делом поинтересовалась Татьяна Федоровна.

За вечер она выпила лишь пару рюмок водки и теперь потягивала душистый чай, который подливал привыкший быть обходительным с дамами Максим Тимофеевич.

Инфанта машинально поправила модную укладку на коротких волосах и исподтишка поглядела на деканшу. Скромная кашемировая водолазка, минимум косметики и украшений. Инфанта прекрасно чувствовала, насколько Татьяне Федоровне, профессору математики, противны все члены ордена.

Но страх, вцепившись клещом в горло, гнал ее на эти собрания, заставлял приятельствовать с хабалистой Виолеттой, троечницей из Харькова, сделавшей карьеру не без помощи перманентных интрижек с вышестоящим руководством. Когда-то гадалка напророчила деканше опухоль щитовидной железы. Бегая по врачам, она и познакомилась с небесталанной в своей области Виолеттой, которая вскоре привела ее в орден.

Пожалуй, Татьяна Федоровна, единственная из собравшихся, своей неприкрытой несчастливостью вызывала у Инфанты нечто отдаленно похожее на эмпатию.

– Сбор мы планировали перед Новым годом, – пытаясь отогнать от себя лишнее, наконец ответила Инфанта.

– Вислакова только к нам не пускайте! – пьяно хмыкнула Виолетта. – Он что-то прет напролом!

– То есть? – нахмурилась главная.

– То есть он звонил мне несколько раз после твоей консультации и пытался задавать лишние вопросы о тебе под предлогом, что хочет в новой клинике открыть твой персональный кабинет. Я ему в лоб сказала: это неприемлемо!

– Правило номер один – мы не занимаемся официальной общественной деятельностью, – еще больше нахмурилась Инфанта. – Кстати, откуда возник этот контакт?

– Ну, от меня! – с некоторым вызовом в голосе откликнулся Петр Анатольевич. – У него в клинике один мой знакомый генерал лечится. Выпивали как-то вместе, вот я…

– Вот ты ему и сболтнул! – горячилась Виолетта. – Знаю я этого хрена, врачебный мирок тесен. Дважды мне звонил и навязывался в орден, дважды! – щедро обдавая Петра Анатольевича жаром своего захмелевшего тела, елозила она на стуле.

– Петя, разберись со своим товарищем, – выдержав паузу, сказала главная. – Работать я на него не буду, а засланные казачки нам не нужны.

– Но деньги-то нам нужны, – мрачно усмехнулся себе под нос Игорь Петрович. – Надо бы выяснить, сколько он готов заплатить за вход.

– Не надо, – недовольно поиграла аккуратно прорисованными бровями Инфанта.

– Ладно, еще раз тебя дернет – объясню товарищу, чтобы не совал свой нос куда не следует, – обхватив Виолетту за плечи, воинственной скороговоркой проговорил Петя.

Попросили счет.

Когда официант, оставив на столе расписной, в грузинских традициях сундучок, заменявший в этом заведении расчетную книжку, вышел из кабинета, все присутствовавшие, включая Инфанту, достали из сумочек и карманов заранее заготовленные деньги.

Несмотря на то что сумма счета, включая чаевые, равнялась девятнадцати тысячам шестистам рублям, каждый из гостей положил в сундучок ровно шесть тысяч.

В первую неделю появления в квартире Самоваровой маленькой коммуны между всеми ее членами установилось относительное равновесие.

Сблизившись с Олегом, Варвара Сергеевна подолгу болтала с ним на любые темы за ставшей традиционной, второй для нее, утренней чашкой кофе, а иногда еще и во время вечерних, на кухне, хлопот.

Выросшая без внимания отца Анька тянулась к Валерию Павловичу.

Доктор частенько приходил к концу ужина, но с удовольствием набрасывался на то, что приготовила Варвара Сергеевна, а после вместе с остальными неторопливо пил заваренный Анькой ароматный травяной чай.

Существовать одним домом с молодыми было несложно – и Анька и Олег вели себя дружелюбно по отношению к «старикам».

Единственной табуированной темой для совместных бесед стала тема о столь желанной Анькиной беременности.

Разоткровенничавшись с матерью в первый же вечер, дочка теперь избегала любых разговоров на эту тему.

Взрывная по натуре, после беседы с матерью она старалась контролировать эмоции и делала все возможное, чтобы «старики» не ощущали себя в доме нежданными гостями. Но по ее то отсутствующему, то болезненному, устремленному внутрь себя взгляду Самоварова чувствовала, что любое (даже с Олегом) общение дается дочери с трудом. Аньку как будто что-то снедало изнутри.

Разговоры, которые дочь охотно поддерживала за ужином, преимущественно крутились вокруг здоровья: какую еду следует есть, сколько воды пить, как часто сдавать анализы и мерить давление.

Прочитав в интернете очередную новость из жизни селебрити, Анька, будто невзначай, пускалась с доктором в долгие обсуждения: опасно ли для организма ЭКО и насколько гуманно нанимать для вынашивания плода суррогатную мать.

Олег подобные беседы не поддерживал, а Варвара Сергеевна, наблюдая, с каким жаром дочь пытала доктора или выкладывала ему свои личные доводы, с тревогой понимала, что желание во что бы то ни стало родить ребенка стало у Аньки сверхидеей.

До недавнего времени веселая и отходчивая молодая женщина на глазах стремительно превращалась в зацикленную на себе возрастную ипохондричку.

– Валерий Палыч, у меня гемоглобин сто шесть. Это хреново? Врачиха из районной сказала, железо плохо усваивается. Предложила гречку есть и гранатовый сок пить. Почему она витамины не прописала? – усевшись напротив доктора за кухонным столом, завела Анька любимую пластинку.

На ней был милый плюшевый голубой халатик, который, пока они жили с дочерью вдвоем, всегда умилял Самоварову. Но теперь Варвара Сергеевна заметила, насколько он стар и застиран.

«Как бы ей дать понять, не обидев, что, живя одним домом с мужчиной, надо следить за своим внешним видом всегда, а не только наряжаясь на выход?»

– Когда ты кровь сдавала? – дожевав котлету, устало спросил Валерий Павлович.

На службе у него выдался очередной насыщенный день.

– Вчера.

– Я имел в виду, в какой день цикла?

– Через три дня после… – замялась Анька, – после этого…

– Я понял, – снисходительно улыбнулся доктор. – Так у тебя еще организм после потери крови не восстановился. Сдай повторно на следующей неделе.

– Но почему она мне препарат железа не прописала?! – Как будто не услышав, Анька задумчиво глядела в чашку с остывшим чаем.

– Анют, я ведь не терапевт, твоему врачу виднее. – Доктор привстал из-за стола и, взяв в руки грязную тарелку, прошел к раковине. – А вообще, любой анализ крови достаточно относителен.

– Что вы имеете в виду? – моментально оживившись, обернулась к доктору Анька.

– Если речь не идет об экстренной для организма ситуации, изучать анализ крови относительно здорового человека – практически то же самое, что изучать анализ крови трупа.

Услышав это, Варвара Сергеевна, пытавшаяся приласкать все еще сердившегося на нее Пресли, едва себя сдержала, чтобы не вмешаться в беседу: ей-то доктор всегда внушал обратное, убеждая, что показания крови очень важны.

– Это еще почему? – не отступала удивленная неожиданным ответом Анька.

Валерий Павлович, избегая недоуменного взгляда Варвары Сергеевны, присел обратно за стол.

– Потому, что организм живой. Каждую минуту в нем происходят какие-то изменения. В те секунды, когда у тебя взяли кровь, он проходил одну фазу, а уже через час – другую. Условные величины, принятые в медицине, повторюсь, относительны. Например, если больного привезли с острой формой пневмонии, где налицо все клинические признаки, уровень лейкоцитов и прочее позволяют врачу понять, насколько включился иммунитет. В случае же планового обследования здорового человека могут иметь значение ряд факторов, такие как стресс при заборе крови, плохая еда накануне, погода и даже негативные мысли в этот момент.

– Но в интернете же все подробно написано, – не унималась Анька, – какой показатель за что отвечает и что это может обозначать!

– На заборе тоже много чего написано, а за ним дрова, – оторвавшись от просмотра по телевизору детективного сериала, попытался пошутить Олег.

От Варвары Сергеевны не укрылось, что Анька с трудом себя сдержала, чтобы не сказать в ответ что-то резкое.

Дочь поджала губы и подлила себе чаю.

Чтобы освободить уставшего доктора от дальнейших расспросов, Самоварова на свою беду спросила:

– Ребят, а кто последний раз мусор выносил?

С шумом отодвинув стул, Анька резко встала из-за стола:

– Я понять не могу, вы все здесь издеваетесь надо мной?! – Ее губы дрожали.

Повисла напряженная пауза.

– Я выносил… утром. А что? – недоуменно пожал плечами Валерий Павлович.

– Какое это имеет отношение к нашему разговору?! – психовала Анька.

– К разговору никакого, – нахмурилась Самоварова и все же, несмотря на странную реакцию дочери, решила не отступать. – Валер, ты точно помнишь, что вынес мусор?

– Варь, у меня пока еще нет Альцгеймера! – не выдержал в свою очередь доктор. – И мне не сложно было его вынести, – глядя на покрывшееся розовыми пятнами лицо Аньки, сказал он.

– Ну, значит, Альцгеймер здесь у меня! Ты к этому, мама, клонишь? Или ты намекаешь, что я засранка и лентяйка, которая не в состоянии вынести мусор? – выкрикнув это, дочь выбежала из кухни.

Олег, молча наблюдавший за этой сценой, явно испытывал неловкость.

Выждав с полминуты, он вышел следом за Анькой.

Варвара Сергеевна убрала руки с притихшего под столом Пресли. Ее потряхивало.

– В холодильнике остался кусок торта. Я забыла тебе предложить, – глухо уронила Самоварова.

– Варь… – Доктор присел рядом. – Ну зачем ты прицепилась с этим мусором?

– А зачем ты Аньке лапшу на уши вешаешь? – огрызнулась в ответ она.

Он сделал вид, что не понял:

– В смысле?

– В том смысле, что мои анализы должны соответствовать всем принятым в медицине стандартам, а они, как я с удивлением сейчас узнала, оказывается, относительны! Ты лукавишь либо со мной, либо с ней. А мусор тут действительно ни при чем…

– Варь… Неужели ты не заметила, что у девочки развивается невроз? Я живу здесь всего неделю, но вижу, насколько она зациклилась на здоровье. И я не лукавлю. Я всего лишь, чтобы успокоить твою дочь, высказал вслух мнение одного хорошего иммунолога, которому доверяю. Да, лучше, чтобы анализы соответствовали стандартам, но так грузиться из-за того, что после месячных у нее естественным образом понизился гемоглобин, не совсем нормально.

Самоварова и без этого объяснения все прекрасно понимала. Другое дело, что Анькина реакция не только на гемоглобин, но и на простой, заданный спокойным тоном вопрос о мусоре была неадекватной.

С того вечера равновесие в доме пошатнулось.

На следующий день Самоваровой надо было вновь наведаться в погоревшую квартиру и внепланово отнести работягам деньги на закупку черновых материалов. Накануне молдаванка торопливо объясняла по телефону, в чем заключается выгода: если они быстро закупят пленку, клей, керамзит и смесь пескобетона через знакомого прораба, цена будет оптовой и не придется платить за доставку, так как дружественный прораб как раз работает на объекте, расположенном на соседней улице. На круг сумма тем не менее выходила приличной, но Варваре Сергеевне ничего не оставалось, как довериться словам малярши и взять у Валерия Павловича требуемые сто пятьдесят тысяч рублей.

Выйдя из квартиры, она вновь наткнулась на большой мусорный мешок. На сей раз он был зеленым, но пахло от него так же отвратительно.

Олег сегодня дежурил, и Варваре Сергеевне пришлось заново крутить ключи в замках только что захлопнутой входной двери. Разувшись и пройдя на кухню, она открыла дверцу под раковиной. Мешки в их доме были синего цвета, а ведро с мусором за утро успело немного заполниться. Это говорило о том, что забывчивая Анька ушла позже остальных – чистюли Валера и Олег, уходя из дома последними, обязательно прихватили бы мусор с собой.

«Твою ж мать! Не вставать же мне теперь вместе с остальными в шесть тридцать утра, чтобы следить за мусором?!»

Она понимала, что просто пытается себя успокоить: даже не изучая содержимое мешка, Варвара Сергеевна знала – мусор им намеренно подбросили под дверь.

Пришлось снова идти на помойку, с омерзением неся в руке вонючий увесистый пакет.

Содержимое зеленого мешка было схоже с предыдущим – голова безглазого мехового котенка, журналы, облитые темной жидкостью, обломки кирпичей, а вместо рыбы – кусок тухлого мяса на кости.

Отойдя от помойки, Варвара Сергеевна достала из сумки влажную салфетку и тщательно протерла руки.

Схватилась было за телефон, но тотчас поняла, сколь странным будет ее звонок в разгар рабочего утра что доктору, что Аньке.

Погруженная в невеселые размышления о том, кто из соседей решил поиздеваться над ними таким отвратительным способом, Самоварова не заметила, как добрела до Валериного подъезда.

Прежде чем набрать код, она заметила, что на лавочке во дворике сидит женщина, и что-то в ее облике показалось Варваре Сергеевне знакомым.

Пока молдаванка ловкими пальцами пересчитывала деньги и в очередной раз убеждала Самоварову в очевидной выгоде закупки, перед глазами Варвары Сергеевны встал образ случайной свидетельницы пожара – Марины Николаевны.

«Любопытно, чего ради она наврала насчет учительницы?»

Выйдя из подъезда, Самоварова увидела, что женщина, одетая в белое пальто, по-прежнему сидит на лавочке. Вглядевшись, она увидела, как та сделала какой-то неопределенный, похожий на робкое приветствие, жест рукой.

Испытывая легкое недоумение, Варвара Сергеевна направилась к лавочке.

Женщина привстала, ветерок колыхнул ее волосы красивого оттенка миндаля.

Так и есть. Это была Марина Николаевна.

– Ой, как хорошо, что я вас встретила! – разулыбалась свидетельница. – Я вас не задерживаю? Есть минутка?

Самоварова удивилась:

– Так вы меня здесь ждете?

– Не совсем… – смутилась Марина Николаевна и тут же добавила: – Но рада, что вас встретила!

Варвара Сергеевна вдруг разозлилась:

– Прошу вас, давайте без загадок! У меня мало времени.

– Хотела вам рассказать, я кое-что вспомнила… – По растерянному лицу и опущенным глазам Марины Николаевны было видно, что она уже засомневалась в уместности своего желания пообщаться.

Самоварова тут же пожалела, что нелюбезно начала беседу.

– Это хорошо, что вспомнили. – Подумав, Варвара Сергеевна присела на лавочку и полезла в сумку за папиросами.

«И что ей надо, этой врушке?» – терялась в догадках Варвара Сергеевна.

Марина Николаевна присела рядом. Поза ее была напряжена. Было очевидно, она пытается подыскать слова.

– Ну так что? Вы что-то вспомнили из событий того утра? – с трудом прикурив на ветру, спросила Самоварова.

В день пожара все ее обещания и доктору, и самой себе неожиданно рухнули – она снова дымила как паровоз.

– Как же глупо все… – избегая ее взгляда, издалека начала свидетельница.

Сегодня она была без очков, и в свете дня Варвара Сергеевна отметила, что не такая уж, как показалось при первой встрече, та красивая и уверенная в себе. Подтянутая кожа лица выдавала увлечение филлерами и, как следствие, – возраст.

– Что глупо? – Самоварова демонстративно посмотрела на часы в телефоне.

Ей не хотелось попусту тратить время, а интонация голоса Марины Николаевны говорила о том, что она не уверена в необходимости разговора, но все же жаждет пообщаться.

– То, что произошло тем утром, когда в вашей квартире случился пожар…

Варвара Сергеевна нетерпеливо кивнула, тем самым побуждая Марину Николаевну поскорее изложить суть.

– Стыдно мне перед вами… Будь я тогда в себе, конечно, сообразила бы, что нужно заставить вашего соседа, вместо того чтобы орать на весь подъезд, дать мне ведро воды, в конце концов – самой забежать в его квартиру! Он дряхлый совсем, это понятно, но я-то еще нет! Сообрази я тогда, возможно, кроме двери, ничего бы у вас не пострадало.

Варвара Сергеевна на мгновение испытала даже не досаду – злость  на Марину Николаевну, которая не сообразила сделать то, о чем сожалела.

– Нет ничего горше поздних сожалений, – наконец откликнулась Самоварова. – Но, голубушка, вы вообще-то и не обязаны были врываться в чужую квартиру за водой или силой заставлять действовать незнакомого вам старика. Вы же здесь не живете? – на всякий случай уточнила она.

– В то утро, спускаясь с пятого этажа, я остановилась у окна на лестничном пролете. Увидела, как из подъезда быстро выскочил человек.

Интонация голоса Марины Николаевны была по-прежнему неуверенной, словно бы она не доверяла собственным словам.

«Вот бы Томка Гестапо сейчас на ней оттопталась!»

Варвара Сергеевна и бровью не повела. В отличие от недалекой Томки, бывший следователь Самоварова прекрасно знала, что лучше, не перебивая собеседника, дать ему возможность высказаться.

– Понимаете, этот мужчина не вышел, а выскочил! Широкие плечи, серая неприметная одежда. Я не видела лица, но мне показалось, он похож на мента.

– И почему вам так показалось? – пожала плечами Самоварова.

– Он не оборачивался, шел быстро, уверенно.

Варвара Сергеевна невольно рассмеялась:

– Значит, менты в вашем представлении – это люди, которые могут без зазрения совести поджечь чужую дверь, а после еще и разыскивать самих себя? Вы же к этому клоните, к поджогу?

Марина Николаевна неопределенно мотнула головой.

– Как вам сказать… Я, по счастью, от представителей закона всегда была далека. Но знаете, есть такой типаж, еще в сериальных детективах подобных персонажей любят выводить – либо мент, либо бывший мент, либо…

– Мент-бандюган! – подсказала Самоварова.

– Именно! – наконец немного расслабившись, вяло хохотнула Марина Николаевна.

– Я поняла, о каком типаже речь. Кстати, если не секрет, где вы работаете?

– Аналитиком у бизнесмена Заплечного. Слышали, наверное, про такого?

Варвара Сергеевна напрягла мышцы лба и память.

– Это не у него ли лет десять назад выпрыгнула, пытаясь свести счеты с жизнью, с балкона наркоманка-дочь?

– У него, – будто испытывая личное неудобство оттого, что из всей богатой на события биографии известного в городе бизнесмена ее собеседница вспомнила именно об этом страшном факте, отвела взгляд Марина Николаевна. – Но я у него тогда еще не работала.

– Помнится, девочка чудом выжила, – вспоминала Самоварова.

– Выжила, но осталась инвалидом.

– Насколько я знаю из желтой прессы, Заплечный тогда увлекся молоденькой актрисой, совсем забросил дочь… Про его многочисленные романы одно время много писали. Ему так нравится коллекционировать женские сердца?

– Варвара Сергеевна, нас связывают сугубо рабочие отношения. – В голосе Марины Николаевны появились едва ощутимые льдинки. – Штат у него большой, я даже не имею доступа к царскому телу, надо мной еще два начальника.

– И что же вы для него анализируете? – любопытствовала бывший следователь.

– Рынок акций. Я экономист по образованию. Много лет работала в крупном банке, затем, через знакомых мужа, получила нынешнюю должность. Работа не пыльная, к стулу целый день не привязана, а платят хорошо.

– Не скучно?

– Скучно, – пожала худенькими плечами Марина Николаевна, – мне давно уже скучно. Муж тоже вкалывает, а детей у нас нет. Оттого, что скучно, и лезет в голову всякая дурь.

– Например? – внимательно вгляделась в ее лицо Варвара Сергеевна.

– Я не знала никакой Лидии Петровны, – призналась Марина Николаевна. – Знаю о ее существовании, но никогда ее не видела.

Варвара Сергеевна, сделав вид, что эта информация ей не слишком интересна, сухо спросила:

– Зачем же врали?

– Есть вещи, в которых невозможно признаться даже подруге, что уж говорить про остальных… Я должна была как-то объяснить этой агрессивной тетке свое присутствие в вашем доме.

Самоварова усилием воли намеренно не подталкивала собеседницу к развитию беседы.

Этот прием она любила применять, когда работала в органах – если подследственный начинал говорить правду или нечто близкое к ней, на него лучше было не давить: был риск, что, придавленный наводящими вопросами, он снова начнет петлять и выкручиваться.

Жадность во взгляде, которым Марина Николаевна смотрела на окна пятого этажа, красноречивей всяких слов говорила о том, что дело было действительно в чем-то очень личном.

– Давным-давно, сразу после окончания школы, я записалась в «Академию йоги». В те времена это учение еще не процветало повсеместно, на весь город был с десяток людей, которые практиковали йогу. За красивым названием «Академия» скрывался обычный подвал жилого дома, наспех отремонтированный, пронизанный постоянными сквозняками. Там я и встретила своего наставника, одного из преподавателей. Ему было около сорока, мне восемнадцать. Через пару месяцев между нами возник страстный роман. Мой возлюбленный был приезжим из Еревана. Лидия Петровна – кажется, так ее и звали – была то ли дальней родственницей его матери, то ли ее старой институтской подругой. Влюбленных по уши юных девушек редко интересуют подробности… У него были ключи от квартиры в этом доме. Я могу ошибиться с подъездом, но дом точно этот и этаж пятый! Он не жил здесь, но регулярно помогал этой женщине продуктами и мелким ремонтом. Само собой, мы приходили сюда только днем, пока она была на работе.

Марина Николаевна говорила негромко, но возбужденно и не переставала перебегать взглядом по окнам пятого этажа.

– Если я вас загрузила, прошу прощения… Вы, наверное, торопитесь? – вдруг спохватилась она.

– Пока еще не сильно тороплюсь, – сдержанно ответила Варвара Сергеевна.

– Так вот…

Расчет Самоваровой оказался верным – начав откровенничать, остановиться Марина Николаевна уже не могла.

– Конечно, вы уже догадались: он меня бросил. Просто взял и исчез в один день. Этот день до сих пор остается одним из самых черных в моей жизни. В «Академии» он больше не появлялся, а на все мои расспросы никто из преподавателей не дал мне вразумительного ответа. Думаю, в Ереване у него осталась семья. Подкопив денег, он просто взял и уехал к себе.

– Банальная история первой девичьей любви, – смягчила голос Варвара Сергеевна.

– С тех пор прошло двадцать лет. Конечно, за это время у меня были мужчины, не так уж много, но и немало. От этой истории я отходила года два и только спустя время смогла кого-то к себе подпустить. Жизнь продолжалась, долгие годы мне казалось, я сумела его забыть. А теперь воспоминания, как спрятанный до времени нож, стали резать меня, не давать покоя.

– Понимаю вас.

– Спасибо… И мужчина у меня есть, и денег хватает, живи – не хочу! А я все будто что-то раскопать пытаюсь. В своих воспоминаниях я постоянно говорю с тем человеком, отвечаю на придуманные мною же его вопросы так, как бы ответила не тогда, будучи глупой и восторженной, а сейчас, с позиции накопленного опыта.

– И чем же он вас так зацепил?

– Он был моим лучшим любовником. Поверьте, мне есть с чем сравнить! Я живу с хорошим, правильным мужчиной. Те, кто был до него, также были вполне достойными. Но никто из них не сумел сделать меня счастливой. Банально, но выходит, все дело в сексе. Хотя я бы назвала это раскрытием чувственности, раскрытием женской власти, моего естества, которое учитель сумел из меня вытащить. Век женщины недолог. Естественная красота и задор быстро уходят, уступая место комплексам. Как бы я ни хорохорилась, понимаю же, что старею… Тело уже не то, и мысли с утра до вечера крутятся вокруг одних житейских проблем. Это мужчины, почти до глубокой старости, способны самку покрывать, а у нас, самок, не физика – эмоции на первом месте… Тот человек подарил мне самую яркую эмоцию в жизни! С ним я была Любовницей с большой буквы, и тело и душа моя отдавались ему каждой клеточкой. Даже, знаете, не ему… – Она старательно цеплялась за ускользающую мысль. – Я словно отдавалась самой природе, Космосу, Создателю, назовите, как хотите… Как я ни пыталась себя настроить на эту волну впоследствии, пережить подобного мне не довелось. Я очень путано говорю? – Марина Николаевна впервые за всю свою исповедь посмотрела прямо на Самоварову. Взгляд ее больших, темных, глубоко посаженных глаз был влажен и горяч. – Если вы испытывали нечто подобное, вы должны меня понять.

И Варвара Сергеевна против воли окунулась в ту часть души, где лежали, за семью замками, ее собственные воспоминания.

Подобное она когда-то переживала со своим тогда еще молодым начальником – Никитиным.

Сюжет был иным: ее женатый любовник никуда не исчез, и их отношения прошли все необходимые фазы, чтобы прийти к равновесию, так или иначе устроившему обоих. Никитин сделал выбор в пользу семьи, и Варваре Сергеевне пришлось переступить через свои чувства ради того, чтобы остаться не только его подчиненной, но и доброй подругой.

– Понимаю, как глупо я выгляжу… Но, приезжая к этому дому, я словно ловлю за хвост некий призрак, который позволяет мне думать, что моя женская жизнь прожита не зря.

– И как часто вы сюда приезжаете?

– В тот день, когда в вашей квартире случился пожар, это был второй раз. В первый раз я не осмелилась зайти в подъезд, просто посидела на лавочке. А в то утро у меня действительно были дела неподалеку. Припарковавшись, я увидела, как в подъезд заходит женщина с коляской. Я выскочила из машины и, сделав вид, что хочу помочь, проникла внутрь. Хотя, повторюсь, я даже не уверена, что это тот подъезд, возможно, наш был соседним. Я подошла к двери на пятом этаже, наша квартира была слева. Взглянув на старенькую коричневую обшивку, я убедила себя в том, что это именно она. Постояла несколько минут, зависнув в своем мороке… Думаю, на какое-то время я просто отключилась от внешнего мира… Спустившись, машинально подошла к лестничному окну, возле которого часто дожидалась своего любимого. Возле нашего окна росла высокая раскидистая сосна, но ее там больше нет… Либо спилили, либо действительно не тот подъезд.

Увидев, как из подъезда выскочил мужчина, я почувствовала резкий запах гари. Ну, дальше вы знаете – спустилась, а там сосед ваш стоит, разинув рот. Конечно, будь я в себе, повторюсь, я бы иначе среагировала. А потом девчонка молоденькая с четвертого сбежала, быстро сообразила, что нужно вызвать пожарных.

– Значит, вы уверены, что дверь поджог тот мужчина? – нахмурилась Самоварова.

– Нет, конечно! Это всего лишь предположение. Но я сказала дознавательнице правду – она горела так, что у меня в тот момент не было сомнений в поджоге!

Откровения о давнишней любовной истории этой чувствительной миловидной женщины было бы сложно понять обычному человеку, особенно мужчине. Но за годы работы в органах Самоварова сталкивалась с разными ситуациями, в которых мотивы того или иного странного поведения прятались очень глубоко.

Да и жизнь часто бывает неправдоподобней придуманного романа.

– Я, когда в машину села, увидела, что девчонка, вызвавшая пожарных, выскочила как ошпаренная из подъезда. Она явно куда-то торопилась. И подумала: мне лучше дождаться пожарной бригады. Если я не смогла помочь предотвратить возгорание, то хотя бы могла рассказать, что видела…

– Вы правильно поступили. И еще вот что, голубушка, – нравоучительно добавила Варвара Сергеевна, – врываться в чужую квартиру, пусть даже за водой, – это уже преступление. И причина возгорания могла быть любая: мог, например, произойти взрыв. В такой ситуации необходимо как можно скорее вызвать пожарных, что и сделала девчонка с четвертого.

– Спасибо, буду знать, – из вежливости улыбнулась Марина Николаевна. – В последнее время я постоянно ловлю себя на мысли, будто у меня развивается психическое заболевание… Когда воспоминания берут верх над разумом, я как будто куда-то выпадаю и нахожусь в том времени, рядом с ним… Моя близкая подруга замечает, что я отсутствую, внезапно краснею, слишком остро реагирую на обычные вещи. Она считает, что виноваты гормоны, говорит, у меня предклимакс…

– Вы несчастливы со своим нынешним мужчиной? – без экивоков спросила Самоварова.

– Что вы! Он очень хороший, заботится обо мне!

– Я спросила о счастье.

– А… – Глаза Марины Николаевны увлажнились, но теперь уже не нарочито, как это было, когда она услышала про смерть учительницы, а натурально, выдавая внутреннюю боль. – Я ни с кем не была счастлива по-настоящему, кроме того человека, который имел ключи от квартиры на пятом этаже.

– У вас есть дети?

– Нет. Но мой мужчина очень хочет. Я часто думаю о том, что только беременность смогла бы поставить все на место в моей голове. Переключившись, я бы освободилась от этого нежданного, подкарауливающего меня все эти годы морока. Весь ужас заключается в том, что я не хочу разыскивать его через сыщиков или соцсети, не хочу узнавать, жив ли он и чем живет. Я просто никак не могу освободиться от этих так не вовремя нахлынувших воспоминаний, потому что только в них я счастлива.

Самоварова, на удивление, ее понимала…

Да и путаный рассказ собеседницы для нее как для женщины, пережившей когда-то сильное чувство, был хоть и диковат, но логичен.

Что значит жить в прошлом, убегая от настоящего, Варваре Сергеевне было хорошо известно на собственном горьком опыте.

– Позвольте дать вам один совет. – Самоварова аккуратно, чтобы не заметила собеседница, достала из кармашка плаща айфон и посмотрела на время. Их беседа затянулась. – Послушайте своего друга и рожайте ребенка!

– В том-то и беда, что не получается… Вот уже два года не могу забеременеть.

– А про ЭКО вы думали? Судя по всему, у вас нет проблем с деньгами.

– На ЭКО мы не пойдем! – испугалась Марина Николаевна. – Мой друг верующий, да и я сама не уверена в том, что из этого может получиться что-то хорошее. Но… вчера у меня появилась, пусть и хрупкая, надежда!

– Заинтриговали…

– В городе есть одна женщина. Не знаю, кто она и откуда взялась, но, поговаривают, она способна творить чудеса. Онкологические выздоравливают, бесплодные беременеют, я уж не говорю о менее серьезных проблемах.

– Так что вам мешает к ней обратиться?

– Ее недоступность. За прием она берет приличные деньги и консультирует далеко не всех, только тех, кто пришел по чьей-то весомой рекомендации. В офисе поговаривают, что Заплечный – ее клиент. Она всего за два сеанса вылечила его от жуткой аллергии. Раньше он и в жару только с длинными рукавами рубашки носил, такая была экзема…

– Интересно, – задумалась Варвара Сергеевна. – А вы не допускаете, что это миф? Люди любят придумывать легенды. Вашего шефа могла вылечить необходимая ему диета вкупе с медицинскими препаратами.

– Да нет же, эта женщина существует! – В голосе Марины Николаевны впервые прозвучала уверенность.

– Но она может оказаться очередной аферисткой… На каком методе основано чудесное излечение больных?

– Увы, не знаю. Говорят, она просто садится напротив, иногда задает вопросы. Никакого прямого контакта с телом, никаких таблеток, магии или «святой воды».

– Похоже на экстрасенсорику.

– Да, что-то из этой области.

– Ну что ж… Если вы в это действительно верите, считайте – полдела сделано, – ободряюще сказала Самоварова, вставая. – Простите, мне пора бежать.

Будто приросшая к лавочке, Марина Николаевна теперь выглядела жалкой.

– Знаете что… Давайте на всякий случай обменяемся телефонами. Вдруг вы вспомните из событий того утра что-то, что может иметь отношение к пожару! – Самоварова достала из кармана телефон. – Кстати, забыла сказать! Мой хороший друг – владелец частного детективного бюро. Если у вас все же возникнет желание собрать информацию о вашем бывшем учителе, за разумную плату он сможет организовать вам такую справку. Любую иллюзию лучше всего лечить реальностью. Это больно, зато действенно.

– Значит, вы не таите на меня зла? – Марина Николаевна мигом выхватила из сумочки мобильный. – Диктуйте номер!

Варвара Сергеевна, как никто другой, знала, что ее дочь отличается повышенной эмоциональной возбудимостью.

В детстве Анюта была на удивление спокойным и бесконфликтным ребенком. Обучившись грамоте, дочка много читала, и ее интерес к чтению выходил далеко за рамки обязательной школьной программы.

Уже к двенадцати годам ею были освоены Беляев, Дрюон, Дюма, Шекспир и толстовский хит для женщин всех поколений «Анна Каренина».

Пропадая на службе, Варвара Сергеевна была уверена в том, что Анюта, дожидаясь ее с работы, всегда найдет, чем себя развлечь.

А потом все резко, в одну осень, изменилось.

За два месяца до тринадцатилетия у Аньки начались месячные.

Когда Варвара Сергеевна, как назло по уши заваленная в ту осень уголовными делами, приходила со службы, подросшая и сильно изменившаяся за лето Анька с порога начинала доставать ее дурацкими вопросами: почему, например, человек, который нашел клад, должен сообщить об этом государству и получить за свою находку всего лишь мизерное вознаграждение или каким образом Каренина могла спокойно принимать морфин, который является тяжелым наркотиком?

Самоварова, вымотанная к вечеру настолько, что язык ворочался с трудом, старалась как могла на вопросы отвечать. Но как-то вдруг поняла, что Анька жаждет не столько ее ответов, сколько конфликта, на который всякий раз намеренно провоцирует мать, начиная глупо и неумело спорить.

Красивая, спокойная девочка с густыми каштановыми волосами и неизменной книгой под мышкой превратилась в гадкого и агрессивного утенка. Кожа ее сильно испортилась, и Анька, постоянно выдавливая прыщи, проблему только усугубляла. Дочь стала угловатой и дерзкой, а свои шелковистые волосы начала вытравливать перекисью водорода, в домашних условиях добиваясь эффекта мелирования.

На разумные замечания матери Анька отвечала агрессивно и постоянно ее в чем-то обвиняла.

Только спустя время, наблюдая, сколь остро дочь переживает свои заканчивавшиеся неудачей романы, Самоварова поняла, что женская сущность дочери, требовавшая постоянной подпитки обожанием и восхищением, которых не хватило в детстве, взяла верх над умом и интеллектом.

Анька, воспитанная, с одной стороны, книгами, с другой – подружками-пустосмешками, незаметно превратилась в классическую женщину со всеми вытекающими плюсами и минусами. Влюбчивая и нежная в начале отношений, при возникновении любых проблем с парнями она превращалась в настоящую фурию – скандальную и истеричную.

Не имея перед глазами положительного примера – здоровых отношений отца и матери, – Анька не обладала не только гибкостью, но даже элементарной женской хитростью.

Устав давать подросшей дочери советы, Самоварова махнула рукой на ее многочисленные и недолгие романы, и Анька, замкнувшись в себе, лишь изредка делилась с матерью подробностями личной жизни.

После тридцати, убедив себя в том, что она уже «товар не первой свежести», Анька стала сдавать позиции соблазнительницы и незаметно пристрастилась к выпивке.

К счастью, в тонусе держала работа – на что училась, в том и сгодилась, – дочь работала переводчиком с французского.

Почти ежедневно ей надо было общаться с людьми и хорошо выглядеть, и эта важная для женщины деталь не давала ей окончательно распуститься.

И потому появление в жизни дочери Олега, простого и душевного парня, который сразу принял Аньку со всеми потрохами и даже хотел от нее, почти сорокалетней, ребенка, явилось для Варвары Сергеевны настоящим выдохом, получившей четкие контуры надеждой на то, что у дочки будет нормальная семья.

Пока Самоварова тесно не соприкасалась с молодыми, общаясь с ними на нейтральной территории (пару раз в месяц, по инициативе Аньки, они встречались в городских кафе или ресторанчиках), Варвара Сергеевна была совершенно спокойна.

Картинка влюбленных друг в друга, еще молодых, по меркам нынешнего времени, людей не только радовала, но словно очищала ее совесть, ведь в прежних неудачах дочери Варвара Сергеевна винила себя – «не донесла, не заложила, не привила…».

Теперь, регулярно становясь свидетельницей дочкиных фырканий и не всегда уместных язвительных замечаний в адрес Олега, Самоварова молила небо, чтобы у спасателя оказалось достаточно любви и терпения, ведь Анька, по сути, была все так же, как в детстве, простодушна и беззлобна. Именно Олегу, как чувствовала своим материнским сердцем Самоварова, удалось разглядеть в ней хрупкость жаждущей простого счастья женской натуры.

С Валерием Павловичем, собранным и честным – в противовес ее родному отцу, дочери сразу удалось установить контакт. Общение их было легким и ни к чему на первый взгляд не обязывающим. Но Самоварова хорошо улавливала, что за этой внешней легкостью скрывается искреннее уважение к доктору со стороны Аньки, а со стороны Валерия Павловича – принятие этой важной части жизни Самоваровой, без иллюзий и прикрас.

Будучи хорошим психиатром, доктор, как никто другой, понимал, что Анькина экспрессивность – всего лишь отголосок сформированных некогда неправильных паттернов поведения.

При возникновении мелких конфликтов он часто шутливо заступался за Аньку, наедине же просил Варварву Сергеевну не заморачиваться и не сгущать краски.

И Самоварова очень старалась именно так и поступать.

Но после незадавшегося разговора о гемоглобине и мусоре, вызвавшего у дочери столь неадекватную реакцию, обстановка в доме незримо накалилась. Причиной тому была Анька.

Расставшись с Мариной Николаевной, Самоварова решила в очередной раз побаловать единственную дочь. Она зашла все в ту же любимую кондитерскую и прикупила к ужину лавандовых эклеров.

Накануне вечером Олег принес телячью вырезку, овощи, йогурт и хлеб, в очередной раз избавив Варвару Сергеевну от необходимости тащиться в магазин за продуктами.

Анькин рабочий день был ненормирован. Как правило, до обеда она в качестве переводчика сопровождала экскурсионные туры, а после подрабатывала репетиторством. С появлением в жизни стабильности, которую привнес Олег, дочь наконец приучилась тщательно планировать дела, и нагрузка у нее была теперь полной. Чтобы не тратить время на дорогу, она часто обедала в городских кафе.

С последними учениками Анька занималась с пяти вечера и до половины седьмого и приходила, как правило, в восьмом часу.

Уверенная в том, что в квартире никого нет, Варвара Сергеевна, пребывая в раздумьях о словах Марины Николаевны, открыла входную дверь.

На пороге валялись наспех сброшенные Анькины модные сапожки.

Было около трех часов дня.

Сама не зная зачем, Варвара Сергеевна отметила, что с момента пожара прошли ровно неделя и пять часов.

Инфанта кайфовала.

Погруженная по шею в горячую, подогреваемую встроенной в чан чугунной печкой воду, прикрыв глаза, она полулежала на лавке из кедра. Вода была бледно-желтой и чуть вязкой от целебных трав, помещенных в чан в специальных фильтр-пакетах.

Мысли в голове слипались и бессвязно перескакивали от образа к образу. Иногда в них впутывались какие-то лишенные всякого смысла фразы. Но даже самое болезненное воспоминание не смогло бы ее вытащить из ощущения невесомости и блаженства.

Подобное состояние, достигаемое только в заданных обстоятельствах – уединение, горячая душистая вода, холодный воздух снаружи и сосны вокруг,  она называла про себя «водопоем».

Здесь, на маленьком пятачке земли, густо засаженном хвойными растениями, в кедровой бочке, сделанной по ее заказу и подогретой немым слугой, была ее личная церковь, позволявшая очищаться от греховного и суетного.

Семь дней в неделю, целыми сутками – за вычетом шестичасового сна, – она жила в напряжении. Расслабляться она не умела, бездействовать тоже. Так и жила, сколько себя помнила.

Нехитрые людские радости – выпивка, еда, табак – никогда не приносили ей удовольствия. Но, находясь в социуме, она заставляла себя не пренебрегать его законами. Мимикрируя в любой среде, иногда разрешала себе выпить и изобразить веселье, а порой позволяла мужчинам проникать в свое точеное, извилистое и гибкое, как у пантеры, тело.

За плечами она имела два недолгих гражданских брака и в каждом уже через месяц чувствовала, что напрасно тратит время. Несмотря на внешнее спокойствие, она была крайне нервным, тонко настроенным по отношению к окружающему миру созданием. Стоящие не на своем месте ботинки или следы на сиденье унитаза вызывали у нее приступы негодования, доходящие порой до удушья.

Иметь детей она категорически не хотела.

И дело здесь было вовсе не в неспособности к зачатию или опасении брать на себя ответственность.

По ее твердому мнению, гораздо честнее и гуманнее помощь несчастным, брошенным на произвол судьбы животным – вот уже несколько лет она раз в месяц щедро жертвовала приютам.

К своим тридцати восьми годам путем упорной работы над собой она выглядела максимально привлекательно. Диеты, массажи, всевозможные процедуры для тела и лица приносили свои плоды – она оставалась чертовски привлекательной для мужчин, но это ее, увы, не радовало. Противоположный пол являлся для нее лишь инструментом для достижения целей – инструментом безотказным и проверенным. Мужчины, вне зависимости от возраста и социального положения, являлись пешками в ее играх. Пешка – это солдат, пушечное мясо. Разве можно радоваться тому, что ты оказалась рядом с мясом? Разве можно чего-то ожидать от него, доверять, опираться и уж тем более  что-то искренне и бескорыстно ему отдавать?

Но если потребности глупого тела брали верх над разумом, она давно удовлетворяла их с помощью правой руки. И эта рука, верный и незаменимый помощник, ставила огромный, жирный вопрос перед всеми ее бывшими мужчинами.

Ни один из них не был способен довести ее до оргазма.

Самцы, которых она делила на виды и подвиды, то изгалялись, пытаясь коряво воплотить в жизнь свои больные, навеянные порнофильмами фантазии, то слюняво лизались, демонстрируя нежность, то подходили к делу холодно и практично, совершая в ее лоне несколько примитивных телодвижений.

Больше всего ее веселило, что эти одноклеточные думали, будто одерживали над ней победу, не понимая, что это была лишь кратковременная уступка с ее стороны, ибо с их помощью она непременно достигала и мелких, и крупных целей.

Потребности в любви она не испытывала.

Ей нравилось смотреть на закат, она любила дождь и невольно преклонялась перед стихией бушующей грозы и завывающей метели.

Ей нравились вековые деревья, цветущие кустарники, яблони и тополиный пух.

Она не любила сильную жару и холод, насекомых и голубей.

Но все вокруг, что не было создано человеком, так или иначе отзывалось в ее душе.

К своему одиночеству она всегда относилась как к выстраданной роскоши и искренне не понимала, зачем люди тратят свою жизнь на поиски какой-то родственной души, а в случае сомнительной удачи обрекают себя на бесконечные компромиссы, ежечасную ложь и изматывающую зависимость.

Два раза в неделю, погружаясь в кедровую купель с целебными травами, подогреваемую похрустывающими дубовыми поленьями, она испытывала нечто большее, чем телесный оргазм. В те несколько коротких минут, когда в достигнутом ею состоянии невесомости вдруг оживала ее правая рука, она ощущала себя рассыпающейся на миллиарды мельчайших звездных осколков вселенной.

Но сегодня в поток разрозненных мыслей и образов вдруг вклинились массивные волосатые руки человека, который приготовил для нее этот чан.

…Он был немым.

Здоровенный таджик, похожий на старого ребенка, уже пять лет помогал ей по хозяйству.

Он был настолько сутул, что временами казалось, будто у него на спине вот-вот прорастет внушительный горб.

Кожа на морщинистом лице периодически покрывалась фурункулами, а в перепады погоды он мучился сильнейшими головными болями.

Он не пил, не курил, свинину не ел, но и намаз не читал.

Несмотря на то что ему вряд ли было больше пятидесяти, выглядел он как человек, мучительно доживающий свои земные годы.

Если его что-то радовало – а это были совсем простые вещи: пирожное или новая дрель, – его угольно-черные, обычно смотревшие в землю глаза зажигались детской радостью.

Она называла его Жаруа, что в переводе с арабского означало «щенок».

Дикий и озлобленный к людям, он служил ей то с тихим щенячьим восторгом, то с проверенной временем собачьей преданностью.

Когда-то она подобрала его на улице.

Был дождливо-снежный, промозглый мартовский день.

Он сидел на площади у Московского вокзала.

Под ним была насквозь промокшая хлипкая картонка, а возле ног, которые он сложил по-турецки, лежала старая, рваная шапка для милостыни. Ему, чернявому и страшному, никто из проходивших мимо не подавал.

Получив от курьера, прибывшего московским поездом, свою посылку, она вышла из здания вокзала и пошла быстрым шагом, кутая раскрасневшееся от ветра лицо в лисий воротник длинного пальто.

Заметив боковым зрением бродягу, она остановилась и, прежде чем полезть в сумочку за кошельком, попыталась с ним заговорить.

По тому, как упрямо он прятал от нее взгляд, ей показалось, что ему очень стыдно.

Она присела рядом на корточки, стянула с правой руки перчатку и попыталась погладить его по спутанным, похожим на паклю, пропитанную сажей, волосам.

Он, как дикий зверь, уворачивался от ее руки и что-то злобно мычал в ответ.

И ей пришлось применить свою силу.

Внедрившись в поток его мыслей, она прочла в них острейшую боль – физическую и душевную. У него были сломаны два ребра и опущены почки, он не ел уже целых три дня, а далекая возлюбленная давно предала его, выйдя замуж за соседа.

Через несколько минут к ним подошли два упитанных полицейских со злыми обветренными лицами.

Она встала, полезла в сумочку и протянула им паспорт, незаметно сунув в него несколько тысячных купюр.

После того как деньги исчезли в кармане одного из ментов, они, взяв с нее обещание немедленно очистить площадь, отошли в сторонку, а она протянула ему руку, и попрошайка встал, повинуясь ее воле.

Преодолевая отвращение к запаху мочи и старых гнилых тряпок, она посадила его на заднее сиденье своей новой, припаркованной на стоянке вокзала машины.

Приехав в ее дом, отмывшись и наевшись, он проспал целые сутки.

Оказалось, что он умел практически все: чинить, готовить, стирать, убирать, охранять и даже делать массаж головы.

Примерно через месяц он тихо прокрался ночью в ее спальню, сел на краешек кровати и, ласково мыча, начал тереться носом и губами о ее выпростанную из-под одеяла ногу.

Всегда чутко спавшая, она тут же проснулась.

На миг в ней шевельнулось горячее животное желание, но разум немедля взял верх – она больно пнула его ногой и выставила вон из комнаты.

Всю следующую неделю он прятался от нее в своей каморке и выходил оттуда лишь тогда, когда она уезжала по делам в город.

Такого больше не повторялось.

В те дни, когда она, обнаженная, сидела в приготовленном им загодя чане, он не смел к ней приближаться и скрывался в доме до тех пор, пока она не заканчивала процедуру и не облачалась в махровый халат.

Все эти годы он жил в ее доме нелегально. Ей так и не удалось выяснить его настоящее имя, чтобы через знакомых ментов восстановить ему документы.

Единственное, что у него было и что она нашла в его вещах в тот вечер, когда привезла его в свой дом, – старая мятая фотография, спрятанная в подкладке пропахшей скитаниями черной куртки.

На фотографии, плотно прижавшись друг к другу щеками, стояли парень и девушка. За их спинами просматривались ворота знаменитой Гиссарской крепости. Судя по простой одежде и платку на голове девушки, молодые люди приехали в столицу из деревни.

На обороте чернела надпись вязью на неизвестном языке.

Она отсняла фото на телефон и отправила знакомому, который попросил знакомого таджика перевести надпись на русский.

Когда пришел ответ, она почти не удивилась. «Прости, любовь моя… Твои ласки теперь так же далеки и прекрасны, как звезды на небе. Ради своей семьи я выбираю крепкий кров над головой и свежий хлеб на столе».

…В тот миг, когда забытая надпись случайно всплыла в ее голове, она получила долгожданную разрядку.

– Анюта, ты дома?

Варвара Сергеевна сбросила с себя обувь и плащ.

Капа и Пресли, будто пытаясь на что-то пожаловаться, с недовольными мордами выскочили из кухни.

Дверь в комнату дочери была закрыта. Самоварова настойчиво постучала, ответа не последовало.

Выждав, Варвара Сергеевна взялась за ручку и потянула вниз. Дверь оказалась не заперта.

Окна в комнате дочери были наглухо зашторены.

Анька лежала на разобранной кровати лицом к стене, укрывшись с головой одеялом. Уткнувшись в подушку, она рыдала.

– Господи, Аня! – бросилась к ней мать. – Что случилось?

Дочь выпростала зареванное лицо.

– Ма-ма! – отчаянно всхлипнула она. – Это конец! Меня точно сглазили!

– Не томи, говори, что случилось?! – всполошилась Варвара Сергеевна.

– У меня не будет детей! – присела на кровать и заголосила на всю комнату Анька.

– Это кто тебе сказал? – строго спросила Самоварова, но внутри у нее все сжалось.

– Твоя Вероника Петровна! – Продолжая отчаянно всхлипывать, она схватила мать за руку: – Слышишь, ма, у меня не будет детей!

– С чего это она могла сказать такую чушь? – Самоварова пыталась переварить услышанное. – Она что, гадалка, чтобы видеть сглаз? Никакого сглаза не существует!

– Она не про сглаз сказала, про сглаз говорю тебе я! – злилась сквозь истерику Анька.

– Успокойся, я ничего не понимаю… Вероника Петровна сделала тебе полное обследование?

– Мам, ты что, не слышишь?! У меня не будет детей! – Анька вжала ногти в ее руку с такой силой, что Самоварова чуть не вскрикнула от боли.

Варвара Сергеевна понимала – до тех пор, пока истерика не отступит, продолжать расспрашивать дочь не имеет смысла.

«Надо позвонить Веронике Петровне и все у нее выяснить…»

Мобильный остался в кармане плаща, а бросить Аньку в таком состоянии она не могла.

Выпустив руку матери, Анька снова упала на подушку.

Варвара Сергеевна осторожно приподняла ее голову, поправила смятую подушку и прилегла рядом на кровать.

– Не будет так не будет. Усыновим… – сама себе не веря, бросила Самоварова в полумрак комнаты.

Анька сползла вниз и вжалась в ее грудь.

– Ма, да что ты несешь?! Чтобы потом у ребенка какой-нибудь уродский ген выскочил? – запричитала она в вырез ее джемпера. – Вот ты… Разве ты могла бы кого-то усыновить? Чужого? Пропахшего блевотной кашей детдома, квартирой алкашей?

– Девочка моя… Бог подарил мне тебя… – Самоварова гладила дочь по спутанным волосам.

– А если б не подарил? А если б ты захотела еще одного ребенка, но не смогла?

– Не знаю… Мне тебя всегда хватало…

– Нет, ты просто представь себе это! Не сейчас, но когда была моложе, разве ты могла бы, даже от безнадеги, на такое решиться? – не унималась Анька.

Самоварова судорожно думала о том, как увести разговор в другую сторону.

Она хотела одного – чтобы дочь успокоилась и все ей разъяснила.

Но против воли в ее сознание вклинилось одно давнишнее, навеянное Анькиными клокотавшими вопросами воспоминание.

…В этом доме на последнем этаже когда-то жила ее приятельница Ольга.

В детстве они не дружили, Оля была старше Вари на пару лет.

Сблизились молодые женщины уже после того, как Оля похоронила трагически погибших родителей и, связавшись с украинцем, приехавшим в город шабашить на стройку, забеременела.

В то время наконец разъехавшаяся с родителями Самоварова уже родила Анюту. В первый год жизни дочери самолюбивая и гордая Варя, отказавшись от помощи, формально предложенной матерью, с которой у нее никогда не было настоящей близости, была вынуждена оставить службу и взять отпуск по уходу за ребенком.

Как ни странно, именно после того, как Варины родители наконец получили долгожданную квартиру в новостройке, отношения с Анькиным отцом начали стремительно разлаживаться. Ему не было нужды стесняться чопорных тещи и тестя, и его скверное нутро проявилось во всей красе. То похмельный, то депрессивный, сотрудник НИИ почти ежедневно изводил вымотанную бессонными ночами жену высосанными из пальца придирками. Стремясь как можно меньше бывать в обществе супруга, Варя, когда позволяла погода, подолгу гуляла с малышкой во дворе.

Окончив консерваторию, Ольга работала в музыкальной школе, недалеко от дома.

О ее интересном положении Варя узнала первой. Возвращаясь с занятий, Ольга частенько садилась на лавочке рядом и с разрешения Самоваровой подолгу покачивала коляску со спящей Анютой. Сказав о своей беременности, она засыпала соседку вопросами о трудностях, подстерегающих молодых матерей.

Живот Ольги как на дрожжах округлялся, а украинец все реже появлялся в их доме… Брак не был зарегистрирован, соседи начали судачить, и Варя была единственной, кто поддерживал «аморальную» пианистку.

С детства Ольга была неприметной, сосредоточенной на учебе и музыке. Ее семья жила замкнуто и никогда не давала поводов для сплетен. Даже трагическая гибель родителей Оли в автокатастрофе была воспринята соседями без особого драматизма.

Оставшись без родителей, двадцатипятилетняя Ольга неожиданно расцвела.

Скромную одежонку она сменила на джинсы клеш и обтягивающие водолазки, подстриглась по последней моде и стала пользоваться косметикой.

Соседи наконец обратили на нее внимание и сделали одной из обязательных героинь своих пустых пересудов.

Стоило ли говорить, сколько пищи для разговоров принесло им появление в ее жизни мужчины! И какого! Как метко выразилась Маргарита Ивановна, «категорически не подходящего ей по ментальности».

– Мам, ты куда провалилась?

Анька, оказывается, уже сидела на краю кровати и, шаря ногами по полу, пыталась отыскать свои тапочки.

– Усыновлять чужого ребенка – это последнее, что можно сделать… Я еще понимаю, когда сирот брали во время войны… Ты вот знаешь, например, что на тех, кто с нормальными генами, очередь в детдоме на несколько лет вперед?

– Не знаю. Давай оставим эту тему и пойдем поедим, – предложила Варвара Сергеевна.

А про себя решила: как только выдастся возможность, она сразу же наберет Веронику Петровну.

Через час дочь, перекусив сваренной на воде овсянкой, приправленной медом, убежала на урок. Выплеснув на мать свои страхи, Анька, как это часто бывало, успокоилась и резко повеселела.

Варвара Сергеевна вышла на балкон и набрала старую знакомую.

Вероника Петровна пожурила Самоварову за то, что та не показывалась ей больше года, а после, нехотя и коротко, выдала врачебную тайну: утром Анька была на приеме, и при осмотре Вероника Петровна обнаружила у нее полип. Со слов врача, реакция Аньки была неадекватной – она сильно разнервничалась и начала допрашивать Веронику Петровну, может ли полип повлиять на возможность забеременеть.

Профессор гинекологии попыталась ее успокоить, объяснив, что такое часто встречается у женщин ее возраста, что полип не опасен и его необходимо удалить после того, как закончатся ближайшие месячные.

По всей видимости, дочь, выйдя от Вероники Петровны, полезла в интернет и начиталась всякой всячины.

– Полип действительно может препятствовать оплодотворению, но это обратимо. К тому же у твоей дочери фолликулы бушуют, как у двадцатипятилетней! – подытожила Вероника Петровна и, сославшись на ожидавшую ее пациентку, завершила разговор.

Эта беседа и успокоила Самоварову, и огорчила: Анькина ненормальная реакция лишь подтверждала стремительно развивавшийся у нее невроз.

Со вчерашнего вечера в холодильнике оставался плов, а Валера с утра предупредил, что задержится на работе из-за банкета по случаю юбилея Вислакова.

Варвара Сергеевна облегченно выдохнула – придумывать что-то на ужин не было необходимости, да и, положа руку на сердце, не любила она готовить.

Примостившись в любимом кресле у окна, Варвара Сергеевна открыла недавно купленный новый роман любимой писательницы, но сосредоточиться на книге не получалось – в голове продолжали звенеть горячечные Анькины слова.

«А вот ты бы могла?! Не сейчас, когда была молодая?»

…Вынашивая плод, Ольга скрупулезно соблюдала предписания врачей. Она подолгу гуляла, принимала по часам насыщенную витаминами пищу, следила за весом, а в холодное время года – за тем, чтобы ноги и голова были в тепле. Ольга вновь вернулась к привычному для нее образу «серой мышки», и соседи, наблюдая, как она сидит на лавочке с книгой или тащит в авоське несколько яблок и бутылку кефира, быстро потеряли к ней интерес.

Роды были легкими, девочка появилась на свет здоровой. Ольга взяла положенный ей декретный отпуск, а Варя, едва Анюте исполнился годик, отдала ее в ясли и снова вышла на службу.

Теперь они виделись реже, в основном по выходным или в праздники, когда обе гуляли с малышками на детской площадке.

Но доверие, некогда сложившееся между молодыми женщинами, не исчезло.

Когда дочери Ольги было месяца два, ее милый друг внезапно исчез. Мать-одиночка была уверена в том, что ненадолго.

Наивность соседки поражала Варю, но, внимательно слушая Ольгу, она не спорила: разве можно походя отбирать у человека надежду?

Говоря Варе о своем печальном положении, Ольга была сдержанна и немногословна, но Самоварова чувствовала, какие в ней бушуют нешуточные страсти.

Ольга редко говорила про своего украинца, но по тому, каким жадным взглядом соседка провожала каждого молодого мужчину, подходившего к подъезду, Варя понимала – она его ждет.

Когда Анюте исполнилось четыре, Варвара Сергеевна, залипнув в мучительном разводе с мужем, влюбилась в своего молодого начальника – тогда еще капитана Никитина. Горечью этих отношений (Никитин был женат) она, за неимением иной «жилетки», делилась с Ольгой.

Рассказывая ей о своем женатом мужчине (чье имя и статус она не раскрывала), Самоварова не рассчитывала на Ольгины советы и не нуждалась в ее оценке ситуации.

Молодость есть молодость. Когда эмоции зашкаливают, даже привыкшим быть закрытыми людям время от времени требуется выплеснуть из себя то, что ежечасно подтачивает изнутри…

Из нахлынувших, как нежданный дождь, воспоминаний Самоварову выдернул настырный звонок в дверь.

Она отбросила книгу и, резко встав с кресла, почувствовала, как закружилась голова. Запнулась о Пресли, который, как оказалось, дремал на коврике возле ее ног. Кот обиженно вскочил. Хозяйка поняла, что впервые с момента переезда кот снова, как в старые добрые времена, выказал ей доверие своей близостью.

– Лапушка, прости…

Прежде чем выйти из комнаты, Самоварова, преодолев головокружение, присела на корточки рядом со своим любимцем.

Она ласково взяла кота за мордочку:

– Прости меня, дуру слепую… Не больно тебе?

Пресли обиженно отвернулся, но не убежал.

– Что-то у нас разладилось… Так бывает. Но мы же все поправим, да?

Кот сердито напряг ушки и внимательно ее слушал, нервно подергивая хвостом.

– Я тебя не оставлю, – пообещала Варвара Сергеевна. – Переедешь вместе с нами, как только закончим ремонт.

В дверь больше не звонили.

Нехотя оторвавшись от Пресли, Варвара Сергеевна осторожно привстала и прошла в коридор.

Посмотрела в глазок. За дверью никого не было.

К Пресли, крутившемуся возле ее ног, присоединилась и выбежавшая из Анькиной комнаты Капа.

Самоварова приоткрыла дверь.

На площадке было тихо.

– Чертовщина какая-то… – забубнила себе под нос Самоварова и решительно распахнула дверь.

Открываясь, дверь обо что-то запнулась, и это что-то упало, рассыпавшись на дверном коврике.

В очередном черном мусорном мешке был все тот же набор: рыбная тухлятина, камни и грязные, с мертвыми пластмассовыми глазами мягкие игрушки.

Инфанта ждала Петра Анатольевича в шумном сетевом кафе неподалеку от отделения РОВД, где он служил замначальника.

Она посмотрела на часы – Петя задерживался уже на пятнадцать минут.

От нечего делать она принялась рассматривать публику – слева и справа от нее, за столиками на двоих, разместились две влюбленные парочки.

Парочка слева была совсем юной. Судя по их удобной, бесформенно модной одежде – какие-нибудь студенты-интеллектуалы. Парень и девушка, сидевшие напротив друг друга, держались за руки и о чем-то тихо беседовали.

Парочка справа, мужчина лет сорока пяти и женщина лет тридцати, явно были любовниками. Они сидели, не смея прилюдно касаться друг друга, но их выдавали взгляды. Симпатичная блондинистая дамочка, громко рассказывая мужчине какую-то ерунду из жизни своей подруги, ласкала мужчину красивыми карими глазами, он же млел, то пряча от нее взгляд, то страстно, на долю секунды, впиваясь в ее лицо.

Инфанта почувствовала, что эти люди испортили ей настроение.

Мурлыканья и сюсюканья, все эти кокетливые кружева всегда были ей противны.

«Потом тот, что слева, бросит свою студенточку, как только папочка подыщет для него выгодную партию из семьи нужного человека, а те, что справа, через пару часов придут домой и будут там привычно лгать, чтобы сохранить худой мир в своих пропахших магазинными полуфабрикатами и тупыми сериалами квартирках…»

Когда Петя, заполняя своим грузным телом все пространство, вошел в зал, Инфанта с ходу на него набросилась:

– Дорогой мой! Ты совсем не уважаешь мое время!

Еле уместив задницу на узком стуле, Петр Анатольевич заухал в невидимый рупор:

– Радость моя! Богиня! Я все-таки при исполнении. Такого ща перца крученого к нам привезли, уф… – Он отер кулаком пот со лба.

С эндокринной системой у Пети давно было не в порядке, и это сказывалось на его неустойчивой потенции. Правда, после их сеансов и его вступления в придуманный им же орден его дела на сексуальном фронте заметно улучшились. Истинная проблема Пети была в том, что он больше смерти боялся своей скандальной жены, и Инфанта научила его с ней взаимодействовать.

– У меня мало времени. – Инфанта в два глотка осушила давно остывший эспрессо. – Что по объекту?

– Да ничего там особенного… Точнее – вообще ничего…

К их столику подошла стройная симпатичная официантка.

– Коньяку мне пятьдесят принеси. – Петя с трудом удержался, чтобы не облапать взглядом девчонку.

– Какого? – уточнила девушка.

– Самого дорогого! – хмыкнул он, не глядя на нее.

– Вы что-нибудь еще будете заказывать? – любезно обратилась официантка к Инфанте.

– Иди уже! – огрызнулась она.

– Короче, объект из «наших», ушла на пенсию в звании майора около двух лет назад. По состоянию здоровья. Но там была какая-то темная история. Похоже, тетка принципиальная, поперла, куда не следует, вот ее и спровадили. Служила под полковником Никитиным, с которым много лет водила нежную дружбу.

– А что сейчас с Никитиным?

– Тоже вышел на пенсию. У него частное сыскное бюро. Чел неплохой, серьезный, но осторожный, куда не надо, не лезет. Из тех, с кем всегда можно договориться.

Официантка поставила перед Петей коньяк и подошла к столику, где сидели любовники.

Пока мужчина рассчитывался наличными, женщина юркнула к выходу. От них так и разило желанием скорого секса.

– Петь, Никитин меня пока не особо колышет! Что по объекту?! – злилась Инфанта.

– Богиня, да ничего на нее нет… Сидит баба дома, до недавнего времени жила у мужика, но там квартира на той неделе погорела. Теперь вернулась по месту прописки, живет с дочерью и ее хахалем. Из дома выходит раз в день, наведывается на погоревшую квартиру, там сейчас гастеры ремонт делают. Соседи дали показания, что, типа, квартиру психиатру подожгли. Но наши, ясный пень, дело уже закрыли, прямых улик нет.

– Что за психиатр?

– Мужик ее, – пожал плечами подполковник. – На него тоже ничего, недавно перешел в частную медицину. И на дочь, переводчицу, тоже ничего. И на мужика дочери, эмчеэсника – тоже.

– Плохо работаешь, Петя, – скривилась Инфанта. – Объект уже больше половины жизни прожил, в вашем ведомстве работал, семью имеет – и что, совсем ничего?!

– Да вот те крест, богиня! – Петя неловко и поспешно перекрестил себя, с трудом сложив толстые пальцы. – Не, если надо, мы этой грымзе жизнь подпортим! По наркоте, например… Дочка же с иностранцами якшается… Или кого-то из отсидевших по ее делам разыщем, – торопливо зашептал он.

– Фуфла не надо! – отрезала Инфанта, вставая. – За кофе заплати. А за психиатром этим пусть твои пиздодельные пинкертоны последят с недельку. И еще мне понадобится кое-какая личная инфа о семье Никитина. Сообщу позже.

Выйдя из кафе, она накинула на голову белоснежный кашемировый шарф – моросило.

Информация, поступившая от Пети, окончательно испортила настроение. До этой встречи она была уверена – ему удастся что-то нарыть на «объект», если не по сфабрикованным когда-то уголовным делам, то хотя бы по семье… по налогам…

Кидать подставу она не хотела.

Все должно быть по справедливости.

Придется, как привыкла, и дальше действовать самой.

Восстановить равновесие ей помогала живопись.

Купив входной билет, Инфанта прошла в здание музея.

От скверной погоды, отсутствия солнца, моросившего, но пробиравшего до костей дождя в теплом, ярко освещенном помещении слегка закружилась голова.

Судя по полученной информации, Петя не врал – он, похоже, прочесал все, что мог. А в последние дни после ее просьбы, озвученной в грузинском ресторане, когда был сбор ордена, он вообще приставил к «объекту» наружное наблюдение.

Впрочем, удивляться было нечему.

Насколько она знала, «объект» жил скромно и имел принципы.

Ей нравилось это слово – объект.

Оно обезличивало человека и примиряло давно задуманное с шевелившимися в ней сомнениями.

Поднявшись по лестнице, Инфанта окинула взглядом впечатляющий своей выдержанной роскошью зал.

Народу в будничный дневной час было немного: в основном студенты или неторопливые, интеллигентного вида пенсионеры.

Ей нужно было уцепиться взглядом за что-то такое, что могло дать не поверхностное впечатление, но полное погружение.

Инфанта была уверена: все зна́чимые, вошедшие в историю творцы, будь то писатели, композиторы или художники, имели психические отклонения. Стоило ли говорить о тех безродных, затертых, но так и не исчезнувших гениях, непризнанных при жизни, о тех, кто не признан до сих пор и не будет признан никогда?

Шизофрения, паранойя, обсессивно-компульсивное и тревожное расстройства – в безумии талантов можно блуждать бесконечно… Чужое безумие всегда затягивает. Путешествия по тоннелям чужих душ, не обычных людишек, как большинство клиентов, а особенных, назначенных публикой гениев или никому не известных учителей и подмастерьев, выглядывавших из-за их спин, давало ей необходимую перезагрузку.

Бродить в глубинах собственной души она не любила, рефлексия мешала ей действовать.

Виновные должны быть наказаны.

Только это справедливо.

Пытаясь сфокусироваться, Инфанта уцепилась взглядом за одну из работ.

Она не поняла, что именно привлекло ее в этой унылой картине: холст/масло, одинокая ворона на покосившемся от времени заборе.

На банкетке напротив картины сидел молодой мужчина и смотрел на нее зачарованным взглядом.

Остановившись у полотна, она из любопытства обернулась и посмотрела на посетителя. И тут же поняла, что он глядит вовсе не картину.

Его горящий взгляд был обращен внутрь себя.

Погрузиться не получалось. Энергия мужчины сильно мешала. Она отвернулась.

– Нравится? – послышался голос с банкетки.

– Не знаю. Депрессуха какая-то, но прописано хорошо. Думаю, художник хотел отразить какой-то второй смысл, – ответила, не оборачиваясь.

– Девушка, смысл может быть только один, – продолжил голос за спиной. – Художник написал лишь то, что видел, когда работал над картиной. Это мы, якобы ценители искусства, пытаемся создать иллюзию иного смысла, так же интересней, не правда ли?

Инфанта обернулась.

Мужчине на первый взгляд было не больше сорока. Он был чисто, модно, неброско одет. В темно-русых, коротко стриженных волосах проглядывала легкая седина. Лицо немного скуластое, глаза зеленые, умные, но глядящие так, будто в них выключили обычный огонек. В его облике непонятно как сочетались вальяжность и хорошо спрятанный, но все же уловимый подростковый протест.

– Не знаю, – обронила она, почувствовав, как стала нарастать тревога: ладони вспотели, а сердце заколотилось сильней. Банкетка с сидевшим на ней мужчиной, картины за его спиной, старушка-смотрительница на бархатном стуле, люди, проходившие мимо, – все это смазывалось перед глазами, превращаясь в одно резкое, неприятное пятно.

«Старею, что ли? Вот уже и сосуды стали на погоду реагировать, – пыталась успокоить она себя. – Должно быть, пересидела вчера в чане…»

– Девушка, вам плохо? – не отставал от нее мужчина, но и с банкетки не вставал. Судя по интонации голоса, им двигало то ли пустое любопытство, то ли обычная вежливость. Вероятней всего, он был из тех, кто на работе вынужден постоянно соглашаться с начальством. Такие любят поболтать с незнакомыми людьми.

– Погода скверная, – быстро ответила она и, намереваясь уйти, повернулась к нему спиной.

– Может, кофе? – Он наконец соизволил встать и подошел вплотную.

Мужчина оказался невысоким. Его можно было бы назвать отлично сложенным, если бы под полосатой рубашкой не прослеживалось уже заметное возрастное пузцо.

От столь наглого вторжения в ее пространство по всему телу пробежала дрожь.

«Да что ж за денек! Буря, что ли, магнитная…»

– Даже не знаю, – чтобы что-то ответить, глухо обронила она и с ужасом поняла, что в таком состоянии не сможет сесть за руль.

– В этом корпусе есть неплохое кафе. – Он смотрел на нее спокойно и выжидающе.

Она неопределенно мотнула головой и машинально, чтобы почувствовать опору, схватила его под локоть.

– Похоже, у вас паническая атака, – как будто забеспокоился он.

– Не парьтесь… Посижу немного и поеду.

– Вот и посидите в кафе. На улицу вам лучше пока не выходить.

Когда они спускались по лестнице, Инфанта поняла, что все еще держит его под локоть.

Ей стало неловко и стыдно от собственной слабости, и она резко вытащила руку из мягкого тепла его твидового пиджака.

В кафе-ресторане были заняты лишь два круглых, со старомодными бледно-желтыми скатертями, столика.

Проводив ее за один из свободных, он, даже не спросив, чего она хочет, ушел на поиски отсутствовавшего в поле зрения официанта.

Пара глотков хорошо сваренного кофе действительно помогли – головокружение и тревога утихли.

Им на смену подкрался тихий страх. Будто он, этот симпатичный мужчина, сидевший напротив, за то время, что она едва не потеряла над собой контроль, смог заполучить весла от лодки и теперь вез ее неизвестно куда по темной реке.

За соседний столик прошли, оживленно болтая, две ухоженные, бодрые старушки – на сморщенных личиках очки в солидных оправах, у одной в ушах крупный жемчуг, у другой – тяжелая нитка яшмы поверх темной кашемировой водолазки. Подруги, любуясь друг другом, мягко спорили о неизвестных широкой публике художниках-передвижниках, на выставку которых (как она наконец с трудом сообразила) Инфанта случайно попала минутами раннее.

По тому, как случайный кавалер едва заметно усмехался, прислушиваясь к разговору пожилых женщин, ей показалось, что это соседство отозвалось в нем чем-то не слишком приятным.

Он не хотел рассказывать о себе, она – тем более.

Чтобы не молчать и не зацикливаться на своем, столь необычном для нее, состоянии, Инфанта продолжила тему про первые и вторые смыслы картин. Он без особого энтузиазма подхватил, после чего они незаметно перешли к обсуждению классической литературы.

Беседа, так необычно начавшаяся в зале, скатилась к формальной – оба, особенно не слишком образованная Инфанта, натужно выдавливали из себя замыленные до дыр штампы.

Когда они вышли на улицу, уже стемнело.

Моросивший днем дождик успел превратиться в мерзкий, валивший хлопьями с буро-серого неба снег. Проводив до авто, он всего лишь попросил ее быть на дороге аккуратной.

Добравшись до дома, Инфанта, чувствуя только отупляющую усталость, сразу поднялась к себе в спальню.

Быстро раздевшись, полезла в душ.

В кабине хлоркой не пахло.

Вышколенный Жаруа не мог, не имел права забыть о том, что раковина, унитаз и особенно душевая кабина должны ежедневно обрабатываться хлоркой!

Запах хлорки ее успокаивал.

Согревшись под теплой струей, она решила, что отругает его завтра.

Травяной чай, предусмотрительно заваренный Жаруа, ждал ее на прикроватной тумбочке. В изножье лежал заботливо принесенный плед – ей всегда было холодно, и одного одеяла не хватало.

Неожиданно проснувшись среди ночи, Инфанта вновь почувствовала такую же, как днем в музее, тревогу.

Короткий ежик волос на затылке взмок, пальцы подрагивали. Свернувшись калачиком, она убедила себя в том, что во всем виноваты погода и имбирь, добавленный таджиком в чай.

Инфанта зажгла ночник и, полулежа на подушках, открыла ноутбук.

Ночь – самое подходящее время для оживления призраков.

Трясущиеся пальцы, цепляясь за осколки давно услышанных и засевших в подсознании фраз, застучали по клавишам, не успевая за мыслью. На мониторе рождались потоки слов, с многочисленными, как сладострастные вздохи, отточиями.

«Ничего… Причешу уже на свежую голову…»

Заснула она лишь под утро, разбитая, но удовлетворенная.

Ей снилась лодка, плывущая по темной реке.

Только сидела в ней не она, а молодая пухлогубая старший лейтенант милиции в штатском, а правил лодкой широкоплечий ироничный капитан.

– Ребята, – когда все поели, решила задать неприятный вопрос Самоварова, – скажите, кто-нибудь из вас когда-либо обнаруживал у нашей двери чужой мусор?

Анька и Валерий Павлович залипли в телефонах, а Олег, повернувшись ко всем спиной, что-то искал в кухонных ящиках.

Варвара Сергеевна чувствовала себя глупо, но выхода не было – ситуация со зловонными мешками требовала прояснения.

– Ни разу не видел, – не отрываясь от телефона, отозвался доктор.

– Я тоже, – не оборачиваясь, ответил Олег.

– А ты, дочь? Бывали под нашей дверью чужие мешки? – еще раз переспросила Самоварова.

Ответа не последовало, Анька, будто не слыша, продолжала сидеть в мобильном.

– Аня!

Дочь раздраженно отлипла от телефона.

Краем глаза Варвара Сергеевна увидела, что на экране открыт какой-то эзотерический сайт. Зазывно подмигивающая нарисованная цыганка предлагала попытать судьбу.

– Мам, тебя, похоже, заклинило на мусоре… Что не так-то, не пойму! Нам больше поговорить не о чем?

– Да мы, к сожалению, и не разговариваем, – вздохнула Самоварова. – Я просто задала вопрос.

Олег с довольным видом достал из ящика спрятанную в глубине пачку сигарет.

– Варвара Сергеевна, я на балкон, вы со мной?

Анька, оторвавшись от мобильного, с неприязнью покосилась на пачку в его руке.

– А где же твоя пыхтелка?

– Стики закончились, забыл купить, – спокойно ответил Олег.

Самоваровой нравилось, как он вел себя с ее дочерью. В их общении она наблюдала то, что, увы, отсутствовало у нее самой. Взаимодействуя с Анькой, мать скатывалась либо к жалости, либо к застаревшему, как толстенная мозоль, чувству вины, и это определяло тональность общения.

– Ясно… – пробурчала, глядя на цыганку в телефоне, Анька. – Ну, травитесь на здоровье!

Во время перекура Самоварова подробно поведала Олегу ситуацию с мусорными мешками.

– Бред какой-то… – немало удивился Олег. – Нет. Раньше такого точно не наблюдалось.

– Ну… может, вы пару раз забыли вынести мусор, и кто-то из соседей с запозданием решил таким образом нас проучить?

Он пожал плечами:

– Исключено. Вечером, по необходимости, я всегда выносил мусор сам. Пока здесь не было доктора, когда дежурил, говорил Анюте выставлять его на балкон. А памятуя о ее манере выставлять мусор по утрам за дверь и зная о ее забывчивости, просил так не делать, ведь окурка проходящего мимо хулигана вполне достаточно для возгорания даже небольшого пакета с отходами.

– Одним словом, до нашего появления в доме ничего подобного не было, так?

Олег смутился и не ответил.

– Олежка, говори прямо! Ситуация действительно бредовая. Между тем за последние три дня я саморучно выволокла на помойку три чужих мешка, под завязку набитых журналами, старыми игрушками и тухлятиной.

Олег, глубоко затянувшись, задумался:

– Ну… если только наша старушка-соседка из нижней квартиры жжет. Пару недель назад Анюта с ней сцепилась из-за трубы, которую у нас в прошлом году прорвало во время ремонта. Потолок мы ей подпортили, но я тогда же его и побелил! Теперь она предъявила Ане, что на месте протечки стало проступать темное пятно. А наша Аня, как она выразилась, ее «культурно послала». На следующий день бабулька обратилась уже ко мне, я сказал: «Ща поем, зайду гляну». Но в тот момент ей было не с руки меня впустить, решили так: она сама к нам зайдет и мы договоримся о дне, удобном для всех.

– Маргарите Ивановне восемьдесят с лишним лет! – перебила его Варвара Сергеевна. – Я сама с трудом эту гадость подняла, а ей понадобилось бы поднимать мешок на второй этаж! Да и не будет она так мелко гадить, я знаю ее с детства. Тетка она дотошная и языком почесать любит, но все же воспитанный, нормальный человек.

– Тогда версий нет. – Олег поплевал на окурок и бросил его в пустую пластиковую бутылку. – Может, по вашу душу? – не глядя на Самоварову, предположил он.

За этим она и вышла с Олегом на перекур – чтобы услышать от него то, от чего ее сознание все эти дни пыталось отбрыкнуться…

– Вы усматриваете связь с пожаром? – Олег прикурил вторую сигарету.

Варвара Сергеевна, облокотившись о перила, вглядывалась в осенний потемневший город. Парк напротив дома, вид которого ее всегда так радовал, в полумраке был похож на дряхлого старика, поглотившего в свой жадный желудок все золото дня.

– Дорогой мой, я не усматриваю, я, к сожалению, ее чувствую…

Олег неопределенно кивнул. Его лицо, подсвеченное уличным фонарем, было напряжено.

Варвару Сергеевну кольнуло сомнение – а что, если дочка права и она себя накручивает? Мало ли неприятных совпадений случается в жизни? Пожар в квартире доктора формально зачли «возгоранием от неопределенного предмета», а ставить мешки под их дверь вполне мог какой-нибудь воинствующий подросток – так просто, из вредности или на спор.

Олег бросил очередной окурок в бутылку и, закрутив крышку, потряс ее. Взявшись было за ручку балконной двери, он обернулся и посмотрел на Варвару Сергеевну:

– Узнаю, кто пакостит, – ноги вырву!

– Ноги-то вырвать всегда успеется, – вяло улыбнулась она. – Я поговорю с Маргаритой Ивановной. Может, такое уже у кого-то случалось… В нашем подъезде мимо нее ничто не проходит. Возможно, она подскажет, кому и чем мы могли насолить.

Прошло два дня.

Молдаване заливали стяжку, погрузившийся с головой в новую работу доктор уставал на службе, Олег спасал людей и здания, Анька по-прежнему психовала по любому поводу.

А к чувствительной к невидимым вибрациям Самоваровой вернулись беспокойные сны.

То, что видела она в снах за прошедшие две ночи, не имело логично выстроенных сюжетов. Но падение с лестницы, вокзал незнакомого города, протягивающие к ней грязные худые руки бездомные цыганята, лифт, везущий на самый высокий этаж, стерильный запах больницы, железные каталки и груды поломанных, с мертвыми пластмассовыми глазами игрушек – все эти образы существенно портили ей пробуждение.

Откуда берутся сны?

Возможно, психотерапия права, и они представляют собой созданный по произвольному рецепту коктейль из ингредиентов, лежащих в нашем подсознании. А если допустить, что природа снов схожа с природой смерти?

Что есть иной мир, в котором мы имеем возможность путешествовать только при отключенном разуме? А если он не один и существует множество таких миров?

Как бы то ни было, эти эмоции – тревога, напряжение и страх, – которые она пережила за две последних ночи, Варваре Сергеевне категорически не нравились.

Поскольку Олег работал, Самоварова провела два утра в одиночестве. Она подолгу зависала на балконе с дымящейся папиросой и чашкой кофе в руке.

Курить она стала, как и прежде, по десять, а то и двенадцать папирос в день.

«В любой непонятной ситуации лучше действовать, чем загоняться раздумьями!» – уговаривала она себя и, не позволяя себе расклеиваться, отправлялась в город по спланированным с вечера делам.

…Выйдя от молдаван, Варвара Сергеевна проследовала к лавочке, где недавно вела странную беседу с Мариной Николаевной. Она хотела по горячим следам подбить расходы и, возможно, уличить нагловатых работников в мелком воровстве. Достав телефон, открыла первый попавшийся сайт, торгующий строительными материалами.

Почти полчаса ушло на то, чтобы высчитать расход по стяжке с учетом метража квартиры. Цифры сходились: молдаване брали материалы через знакомого прораба по вполне адекватным рыночным ценам.

Почувствовав, как сильно затекла шея, Самоварова отлипла от телефона. Сделав несколько круговых движений головой, задержала взгляд на окнах пятого этажа. За плотными занавесками спряталась чья-то жизнь, давно не имеющая никакого отношения к любвеобильному учителю йоги и его восторженной, наивной ученице. Голова по-прежнему слегка кружилась, и вдруг, в начале октября, ощутимо запахло апрелем.

И в это головокружение, словно в наслоившиеся друг на друга реальности, вихрем ворвались картинки ее собственных, будто еще вчерашних переживаний.

Ей было хорошо знакомо, что это такое, чужие квартиры.

Поднимаешься по лестнице, а сердечко женское, тревожное, доверчивое, бешено отбивает чечетку. Ноги будто ватные, идти не хотят, но выполняют команду не разума, нет… какого-то абсолютного, не подчиняющегося уму центра, который определяет земные любови.

А того, ради которого преступаются нормы морали и плетется паутина ежедневного вранья, никогда нет рядом.

Он уже ждет, либо – опаздывает.

Самоварова достала из сумки телефон и, повинуясь внезапному импульсу, набрала номер Марины Николаевны.

– Приветствую! Это Варвара Сергеевна, в квартире которой был пожар.

– Как я рада вас слышать! Не поверите, только что о вас подумала! – искренне обрадовалась та.

– Вы в городе?

– Да я и живу в городе, прописана только в области.

– А зачем дознавательнице наврали? – добродушно уточнила Самоварова.

– Не хотела лишних вопросов… Живу я, правда, в новостройке, на отшибе, но работаю в центре.

– Отвлекаю?

– Нет, ну что вы!

– Может быть, как-нибудь встретимся, выпьем кофе? Не подумайте, я не навязываюсь, просто ваша история меня чем-то зацепила. Я пытаюсь попробовать себя в писательском ремесле… нужны новые эмоции. – Спохватившись, Самоварова тут же добавила: – Я про вас писать не буду, просто вы встряхнули меня, что ли… Это очень ценно, что в наше пластмассовое время кто-то еще способен глубоко чувствовать.

На другом конце связи напряженно молчали.

– Знаете, я часто ощущаю, что время – единица относительная. Наверное, поэтому я вас хорошо понимаю, – продолжила Самоварова.

– Была бы рада увидеться, – наконец откликнулась собеседница. – У меня через полчаса обед. Если вам удобно, давайте встретимся в какой-нибудь приличной кофейне на Невском.

Варвара Сергеевна, недолго думая, назвала адрес своей любимой.

Нажав отбой, Самоварова поймала себя на мысли, что ее внезапный порыв был связан не столько с интересом к этой женщине, сколько с нежеланием идти домой, где, раздраженная то на доктора, то на Аньку, то на саму себя, она стала ощущать свою ненужность… Пожар и новая должность Валеры, ворвавшись в их отлаженную жизнь, обнажили прорехи ее нынешнего существования – все домочадцы были чем-то заняты, а она, все еще полная энергии, нестарая женщина, разменивала себя на нелюбимые вещи: походы по продуктовым магазинам и готовку еды. Прислушиваясь к шорохам на площадке, она медленно сходила с ума от переизбытка свободного времени.

Стоило ли говорить, что за истекшие дни, зациклившись на подкинутых к двери мусорных мешках, она не написала ни строчки!

В жизни часто случается, что с чужим человеком мы больше бываем самими собой, чем с ближним, рядом с которым упорно играем некогда заученную роль.

Даже с Валерой, знакомство с которым помогло ей выйти из мрака, Варвара Сергеевна давно лукавила, вжившись в роль чудаковатой, местами капризной подруги, за действиями которой (по его мнению и с ее молчаливого согласия) требовался постоянный контроль.

Когда же из их отношений стало исчезать очарование пульсирующей влюбленности, волшебным образом изменившее ее взгляд на мир?

Спонтанность сменилась стабильностью, внезапные поцелуи – скорыми «чмоками», кулинарные шедевры доктора – дежурной яичницей и жарким, предусмотрительно приготовленным сразу на три дня, а ее беспокойные, не всегда стройные мысли, высказанные вслух, уже не умиляли доктора, как прежде, а вызывали у него снисходительную усмешку.

Откровения Марины Николаевны приоткрыли запретную и, как казалось Варваре Сергеевне, наглухо закрытую дверь: она вдруг затосковала по молодости, а конкретно – по тому времени, когда была отчаянно влюблена в полковника Никитина.

Добираясь пешком до кафе, Самоварова думала о том, что даже в своей тогдашней несчастливости все-таки была счастлива.

Или это неверная память, как в кривых зеркалах, искажала воспоминания, выкидывая все нелицеприятное и преувеличивая давно перегоревшие восторги?

Прошлое назойливо цепляется к сознанию тогда, когда есть пустоты в настоящем.

Возможно, перемены в отношениях с доктором начались прошедшим летом, когда судьба забросила их в подмосковный поселок, в дом Лешкиного друга, у которого исчезла жена [1].

Андрей, которого доктор знал с детства, категорически не хотел привлекать к розыску официальные органы, потому и обратился за помощью к Валерию Павловичу, узнав, что его гражданская жена – бывший следователь.

Поступок Алины, сметающий все приличия и подрывающий основы брака, неожиданно отразился и на отношениях Самоваровой и доктора.

Читая ее дневник, Варвара Сергеевна невольно приняла ее сторону – за внешним благополучием девушка-интроверт годами скрывала бушевавшие в ней страсти. Ее пронзительная исповедь не могла не отозваться в душе человека, которому выпала сомнительная роскошь хоть раз в жизни безумно любить.

Доктор, наблюдая за развитием той истории, не раз высказывал вслух категоричную позицию среднестатистического русского мужчины, заключающуюся в том, что «взбесившуюся с жиру и удравшую из семьи бездельницу Алину давно пора подлечить, дабы выбить из ее головы нездоровые мысли».

Так неожиданно обнажилась невидимая до того трещина – чувствительная Самоварова, как и много лет назад, по-прежнему считала, что любовь оправдывает если не все, то многое. Доктор же был иного мнения и считал любое неудобное для здорового общества чувство помешательством, требующим излечения с помощью психотерапии, а то и корректирующих сознание препаратов.

Марина Николаевна ждала ее в кафе.

Она заняла самый дальний столик, подальше от входа и стойки с заманчивыми, возбуждающими аппетит десертами, таким образом продемонстрировав, что настроена на откровенный разговор.

Варвара Сергеевна вошла с настроением, какое бывает у женщин, когда неожиданно захотелось поговорить по душам. Она была одновременно и спокойна и взбудоражена.

Марина Николаевна выглядела все так же элегантно, разве что светлая эластичная водолазка уж слишком подчеркивала чрезмерно худую, с выступавшими позвонками спину. Присев напротив, Варвара Сергеевна сразу заметила ее бледность и синеву под глазами.

Она наконец поняла, почему Марина Николаевна при первой встрече показалась ей красивее, чем впоследствии.

Дело было в дымчатых очках.

Хорошие филлеры в руках грамотного косметолога придали увядающей коже объем и хорошо увлажнили лицо, но с областью глаз, в уголках которых лучиками разбегались морщинки, женщинам с таким типом кожи (это Самоваровой было хорошо известно на собственном примере!) было сложно что-либо сделать.

Варвара Сергеевна, с позиции старшей, решила задать тональность предстоящей беседе.

– Вы сказали, что подумали обо мне в тот момент, когда я позвонила, – мягко улыбнулась она своей новой приятельнице.

– Именно так… Я как раз сидела и думала вам написать.

– Что-то вспомнили еще? Про того мужчину?

Самоварова произнесла это без прежней иронии.

– Вспомнила, но, боюсь, моим словам нельзя доверять.

Марина Николаевна крутила в руках свои дымчатые очки. Кажется, она снова нервничала.

– Ну, уж коли вы пришли на встречу, смею предположить, что мне вы доверяете. Можете смело рассказать, что хотели.

К их столику подошла совсем юная, в фирменном переднике заведения, официантка.

– Дамы, вы определились? – бойко спросила она.

– Двойной эспрессо и две «картошки», – выпалила успевшая проголодаться Самоварова и почувствовала, как ожил и слегка сжался в предвкушении пирожных желудок. Так и не полюбившая готовить, она всю жизнь обожала сладости. К счастью, природа наградила ее хорошим обменом веществ, и на фигуре эта слабость не отражалась.

– А у меня диета, – вздохнула Марина Николаевна. – Мне капучино на соевом молоке, без сахара и без сиропа.

– Да плюньте вы на диету! Здесь пирожные – пальчики оближешь! – воодушевилась Варвара Сергеевна.

Хорошенькая, как майское утро, официантка довольно разулыбалась:

– Приятно видеть постоянных гостей! Напомню, у нас все сладости готовятся в день продажи.

– Ладно… – пошла на попятную от двойного натиска Марина Николаевна. – Найдется что-нибудь без теста?

– У них здесь изумительное суфле!

– Сегодня только торт-суфле, пирожные пока не подвезли. Но ради такого дела я поговорю с менеджером, думаю, он согласится отрезать для вас кусочек, – пообещала девушка.

Как только официантка отошла, Варвара Сергеевна искоса посмотрела на Марину Николаевну – ее большие беспокойные глаза блуждали по столу, ни на чем не задерживаясь. Варвара Сергеевна решила выдержать паузу и достала из сумки телефон. Сделав вид, что ищет в нем что-то важное, открыла вчерашнюю переписку с Валерой.

«Во сколько будешь?»

«Не раньше девяти»

«Молдаване сказали, через несколько дней пора определяться с чистовыми материалами. Если ты мне доверяешь, попробую подобрать сама»

«Хорошо»

И все… Ни любви, ни тоски, ни жалости – ни между, ни вместо строк.

Только бытовая необходимость.

«Неужели у любого нормального мужчины всегда на первом месте самореализация? Господи, Варя, тебе же, в самом деле, не двадцать пять, чтобы ревновать мужика к работе!» – тут же одернула она себя.

– Это ведь не ваша квартира? – наконец спросила Марина Николаевна.

– Не моя. Это квартира моего гражданского мужа, и я в ней не прописана. Но разве это что-то меняет? – улыбнулась Варвара Сергеевна.

– Конечно нет. Знаете, я все кручу в голове события того утра, и теперь уже практически уверена, что мужчина, выскочивший из подъезда, имеет отношение к пожару. Считайте, что это интуиция. Жалею, что слишком поздно вспомнила, надо было рассказать об этом дознавательнице.

– Да бросьте! – усмехнулась Самоварова. – Дело бы точно так же прикрыли за недостаточностью улик. Под ваше описание может подойти практически любой!

– Я вспомнила: у него через плечо была перекинута небольшая спортивная сумка! – будто не слыша Варвару Сергеевну, воскликнула Марина Николаевна.

Глаза ее блестели.

Варвара Сергеевна прекрасно понимала, что ее собеседницей движет чувство надуманной вины, нанизанной на неустойчивое психоэмоциональное состояние.

– Марина… С таким описанием никто нас слушать не станет.

– Я понимаю… Но я должна была вам это рассказать.

Самоваровой вдруг стало ее искренне жаль. Не из-за спортивной сумки неизвестного мужчины Марина пришла на эту встречу, ей, успешной и уверенной в себе лишь для вида, катастрофически не хватало простого человеческого внимания. Варвара Сергеевна мысленно представила себе ее мужа-трудоголика, по воскресеньям ходящего на службу в церковь, подруг – зацикленных на сохранении уходящей молодости карьеристок, еще, наверное, где-то есть родители, живущие, предположим, в области, наверняка они ею гордятся – самодостаточной, сумевшей прочно обосноваться в большом городе.

– Очень хорошо, что рассказали, – завидев официантку, спешившую к их столику с подносом, ободряюще улыбнулась новой приятельнице Варвара Сергеевна.

Поблагодарив девчонку за оперативность, она без стеснения набросилась на пирожные.

Внимательно оглядев свой десерт, Марина Николаевна осторожно притронулась к нему вилкой.

– Правда же, вкуснотища? – кивнула Самоварова на лавандовое суфле в ее тарелке. – Жизнь не только сложна, но и справедлива. Всегда найдется кто-то, кто готов выслушать, готов не осудить, но попытаться понять. И вдвойне хорошо, когда при этом есть еще и прекрасный десерт!

– Интересная я вроде женщина, мужики помоложе заглядываются. Зарабатываю хорошо, муж верный, не гуляет. Чего еще? Живи да радуйся. А я взяла и подвисла… – Осторожно положив в рот небольшой кусочек суфле, Марина Николаевна уставилась в окно.

– Милая моя, у вас типичный возрастной кризис. И его надо прожить.

– У вас такой был? – Взгляд Марины Николаевны блуждал за большим, в самый пол, арочным окном. Второй день в городе стояла погода, которую Олежка коротко охарактеризовал словом «жесть». С пожелтевшего клена безжалостно опадала листва. Крупные, еще несколько дней назад похожие на яркие звездочки листья жалобно корчились на взбухшей и грязной от непрекращавшегося дождя земле. Угрюмые прохожие в невзрачной одежде спешили по делам.

Марина Сергеевна перевела взгляд на Самоварову. В озерцах ее глаз плескалось едва заметное безумие. Но внутренний стержень этой привыкшей быть собранной женщины еще не позволял ему взять над ней верх.

– Конечно, был… Мама дорогая, какой у меня был кризис! – шутейным тоном воскликнула Варвара Сергеевна.

– И что, тоже в этом возрасте? – наконец вымучила из себя улыбку Марина Николаевна.

– А сколько вам?

– Не за горами сорок.

Варвара Сергеевна задумалась:

– В сорок не припомню… хотя… и в тридцать, и в сорок они, скорей всего были, но проскочили не слишком болезненно. А тот, который после шестидесяти, цепанул так, что едва выкарабкалась.

– И каков был пусковой механизм?

Варвара Сергеевна почувствовала, что собеседница впервые проявляет искренний интерес к ней самой, а не к ситуации с пожаром.

– Причины у всех одни. Переоценка некогда не подлежавших сомнению ценностей.

– Простите за нескромный вопрос: мужчина в этом был замешан? – оживилась Марина Николаевна.

– Естественно, моя дорогая… Без мужчин у нас, женщин, и жизни нет. А возрастной кризис – тоже часть жизни, но такая, которую мы будто фильм в зеркале прошлого подсматриваем и изводим себя бесплодными мыслями: «Вот если бы тогда вышло так, а не иначе, то, возможно, сейчас…» Здесь-то и кроется дьявол, потому что нет никакого «если»! Вышло так, как должно было выйти. Если бы вы остались с вашим армянским гуру, может, сейчас вас уже не было бы в живых!

– В смысле?! – изумилась Марина Николаевна.

– В смысле, что у вас была бы другая судьба. Рядом с этим человеком вы могли стать жертвой авиа- или автокатастрофы, неизлечимо заболеть от его постоянных измен, погибнуть от выкидыша или внематочной беременности…

По тому, как на последней фразе исказилось лицо собеседницы, Варвара Сергеевна поняла, что про беременность, пытаясь как можно красочнее донести свою мысль, брякнула зря. Как могла она забыть, что эта тема является проблемной не только для дочери, но и для новой подруги!

– Извините, – теперь уже Самоварова, коря себя за бестактность, уставилась на унылый клен за окном.

– Ничего… Я прекрасно поняла, о чем вы. И думаю, кстати, совершенно так же, только все больше на примерах других людей. Знаете, я не теряю надежду стать матерью! – неожиданно твердо заявила Марина Николаевна. – Ребенок мог бы наполнить настоящим смыслом мою жизнь.

– Простите и вы меня за нескромный вопрос: а вы обследоваться пробовали?

В ответ Марина Николаевна вымучила из себя улыбку и неопределенно махнула рукой:

– Это бессмысленно.

– В наше время появилось множество недоступных ранее возможностей воплотить в жизнь желаемое! – ободряюще сказала Варвара Сергеевна.

– Это в тридцать – возможности, а в сорок – уже судьба.

– Марина, вы рассуждаете как старушка! Сейчас женщины как раз после сорока рулят! Получают второе и третье образование, меняют нелюбимую работу на дело, которым всегда хотели заниматься, учат языки, руководят компаниями. Я, например, пошла на курсы вождения.

– Вы говорите про внешние возможности. Все это работает на самореализацию и расширение кругозора. А мужчина и ребенок – это судьба. – Последнюю фразу Марина Николаевна отчеканила с печальной и твердой убежденностью. – Знаете, моя мать всю жизнь любила только одного мужчину, моего отца. А он этого не ценил. Возможности найти себе другого, надежного и положительного, уж поверьте, у нее были. Но ей это было не нужно. Что это, как не судьба?

Задумавшись над словами Марины Николаевны, Самоварова была вынуждена про себя с ней согласиться.

«Конечно, судьба… И Анька – судьба, и Никитин – судьба, и Валерка, выходит, судьба. Судьбу не купишь, не разменяешь, не найдешь в интернете, не сотрешь…»

– Помнится, в прошлый раз вы рассказывали про некую волшебницу.

Варвара Сергеевна наконец призналась себе в том, что ее неожиданное желание встретиться с Мариной Николаевной носило и вполне рациональный характер.

Анька…

Видя, как изводит себя дочь, как от отчаяния сидит на сомнительных, предсказывающих судьбу и дающих дурацкие советы женских сайтах, она все чаще вспоминала Маринины слова о «чудо-женщине».

Марина Николаевна наклонилась вперед. Тонкая водолазка обтянула небольшую, но все еще призывно торчащую грудь. Глаза лихорадочно заблестели.