Клевер на ладони

Глава 1

Для того чтобы понять, идет дождь или нет, нужно посмотреть на соседний дом. На фоне его коричневых бревен видны капли любого размера, достаточно прищурить глаза, и тогда даже самая мелкая морось становится заметной.

Порой кажется, дождь совсем прошел, отстучал по крыше, слился с напором из водосточной трубы, полил грядки, наполнил лужи на дорогах и притих. Но если выйти на крыльцо и задержать взгляд на коричневом доме из круглых бревен, стоящем напротив, сразу замечаешь белые косые штрихи.

Открытие это я сделала еще в первое лето, а сейчас – четвертое. Я стою на крыльце и высматриваю дождь. Бревна дома коричневые и гладкие, это значит, что дождь кончился. Я слышу, как открывается дверь, слышу шаги за спиной. Это из дома выходит Дашка и, не замечая меня, идет к калитке. Я посылаю ей вдогонку сигналы, я хочу, чтобы она обернулась и спросила: «Пойдешь?» Но она не оборачивается и не спрашивает, она хлопает калиткой и спешит по улице, а ее высокий хвост качается из стороны в сторону. Я выхожу за калитку вслед за Дашкой и провожаю взглядом ее уменьшающуюся фигурку. Дашка идет гулять, а мне идти некуда. Я на даче. Начало лета. Здесь все как всегда.

Четыре года назад дача началась для меня с нового и непонятного слова «таранить». Тогда мы с Дашкой еще были рады друг другу и, как дурехи, веселись от мысли, что проведем вместе все каникулы.

– Если будут таранить, не бойся, – уверенно говорила мне Дашка.

Я растерянно кивала в ответ, стесняясь спросить, что же значит «таранить». Я поняла, что это как-то связано с великами и мальчишками – мы как раз собирались прокатиться, но, немного подумав, Дашка решила, что лучше все-таки пойти пешком.

Мы шли по даче вдвоем, и всем встречным девчонкам Дашка объясняла, что я – Поля, ее троюродная сестра, приехала вместе с бабушкой в гости на все лето. Я бессмысленно глазела по сторонам, даже не пытаясь запомнить имена, лица, повороты дороги. Четыре длинные дачные улицы встретили меня лужами большими и маленькими: первые можно было обойти, вторые – перешагнуть или перепрыгнуть.

Мы дошли до дачных ворот, и Дашка предложила:

– Давай до конца аппендицита?

Я снова кивнула, но по моим глазам Дашка поняла, что теперь без объяснений не обойтись.

– Смотри, – начала она. – От той большой дороги, которая ведет к шоссе, отходит эта маленькая дорожка, как отросток, аппендикс, прямо к нашим воротам. «До конца аппендицита» значит – до дороги.

– Дальше нельзя? – уточнила я.

– Можно до сосны, если на великах, сейчас увидишь.

Но до сосны в тот день мы так и не добрались. Мы дошли до конца аппендицита, как вдруг из-за поворота галдящей стайкой выскочили мальчишки на велосипедах. Они подъехали к нам и обступили плотным кольцом.

– Инкубаторские! – закричали они. – Смотрите, инкубаторские!

И пусть это было третьим новым для меня словом за сегодня, о значении его можно было легко догадаться. Собираясь гулять, мы с Дашкой оделись в одинаковые наряды. На нас были черные юбки и малиновые свитера, немного различались только колготки и высокие кроссовки. Дома это казалось прикольно, а здесь посреди пыльной дороги хотелось провалиться сквозь землю.

Мы и внешне были немного похожи, обе темноволосые и кареглазые, но мои глаза темнее Дашкиных, а кожа смуглее. Зато Дашка выше, и ее волнистые волосы можно легко уложить в любую прическу, не то что мои прямые. Я всегда ходила с косами, никакие заколки и резинки не могли удержать мои густые и тяжелые волосы, и меня спасали только ленты.

– Кукушка – в жопе пушка! – крикнул чернявый мальчишка Дашке. Он стоял облокотившись на седло темно-синего велика, на раме которого еле читались полустертые буквы «Десна».

Остальные ребята были на красных «Камах», почти всех я видела впервые, знакомым мне показался только один паренек в кепке. Кажется, он жил на соседнем участке в доме из круглых бревен, и я уже несколько раз замечала его синюю бейсболку, мелькавшую за забором.

– К-кукушка – г-гордая птица! – сказал он, слегка запинаясь, и выжидающе посмотрел на Дашку.

Она и правда стояла гордо, высоко подняв голову, и только по прищуренным глазам можно было догадаться о том, что происходило в ее душе.

– Как-то у кукушки съехала кукушка! – снова выкрикнул чернявый.

– Заткнитесь! – защищалась Дашка.

Напряжение нарастало. Насмешливые глаза мальчишек дырявили нас насквозь. Плотно составленные друг за дружкой велики преграждали путь. Тучи в небе угрожающе сгущались.

Мальчик в синей кепке подобрал несколько камешков с дороги и начал бросать по одному под ноги Дашки.

– Т-танцуй л-лезгинку! – приговаривал он, ожидая, что Дашка начнет поднимать ноги, уворачиваясь от камней. Его друзья одобрительно загудели.

Но Дашкины кроссовки не отрывались от земли, она только крепче сжимала губы и выше задирала нос. Я еще очень плохо знала ее характер и испытывала восхищение перед такой силой и бесстрашием.

Несколько минут мальчишки продолжали стоять кольцом, насмехаясь, пока забрызганный грязью ЗИЛ не пронесся мимо, прогоняя с дороги. А потом они вскочили на свои велики и с криками «Погнали!» покатили к дачным воротам.

Мы тоже поплелись домой. Я не знала, как поддержать Дашку, и пинала камни под ногами, а она рассерженно бурчала себе под нос:

– Собрались! Вместе все крутые! Выпендриваются друг перед другом. А поодиночке по песочницам с малышней сидят! Голубь – главный обсеральник! И Соколов туда же. Чуть что, сразу Кукушка!

Я сочувственно смотрела на сестру, до конца не понимая сути происходящего. Ясно было одно, Дашку дразнят за ее фамилию.

– Три года назад, когда дачи только строились, все гуляли вместе, и такого не было, – Дашка кивнула головой в сторону дороги. – Я вышла знакомиться, и Славка Голубев, тот, что на синем велике, спросил: «Девочка, как тебя зовут?», и я честно ответила: «Даша Кукушкина». С тех пор чуть что, у них крайняя Кукушка! Но я им устрою! Скоро приедет Павлова, будут бегать, как собачонки!

Хотя многое из Дашкиных слов оставалось для меня непонятным, лишних вопросов я старалась не задавать и, только уже подходя к дому, решилась спросить:

– А почему на даче столько птичьих фамилий?

– Не знаю, – ответила Дашка. – Совпадение! Я, Гошка Соколов, – Дашка показала рукой на соседний участок и загнула два пальца. – Славка Голубев и еще на Третьей улице Валера Дроздов. Но его никто не зовет Дроздом, потому что он – Дикарь.

– Как это «Дикарь»? – снова не поняла я.

– А так, кличка такая! Он лазает по деревьям и ест кузнечиков!

Я ошеломленно вытаращила глаза.

– Жарит кузнечиков на костре, – продолжала Дашка. – Но и за это его никто не будет дразнить, потому что он старше. Его боятся! И у них всегда крайняя Кукушка! – В Дашке снова закипела свежая обида. – Как обзывать, так Кукушку! Как таранить, так Кукушку! У меня из-за них на велике все крылья помяты!

У участка мы встретили Дашкину бабушку – бабу Веру, она вышла нам навстречу, держа в руках алюминиевое ведро, доверху набитое сорняками.

– Дашенька, ты показала Полине дачу? – весело спросила она.

– Показала! – ехидно ответила Дашка и быстро прошла вперед. – Главное дождаться Павлову! – бросила она чуть слышно, заходя в дом.

– Что-то случилось? – спросила меня баба Вера.

– Ничего, – ответила я. – Просто гуляли.

Глава 2

Постепенно дачный мир выстроился вокруг меня разноцветным конструктором. В его основе лежала зеленая пластина нашего участка с большим желтым домом по центру, салатовыми прямоугольниками грядок, коричневыми вертикалями яблонь.

Дачный мир наполняли люди – маленькие и взрослые. Со взрослыми все было просто – главным здесь был дед. Он построил желтый дом и разбил землю на грядки, он наполнял жизнь правилами и порядками: ставить самовар три раза в день, завозить на ночь велики в сарай, рассказывать вечерами смешные истории с одинаковым началом «Был у нас на заводе один еврей…», класть за обедом в щи жгучую аджику и крякать от ее остроты. Бабушки отвечали за внуков. Надежда – так звали мою бабушку – за меня, Вера – за Дашку и ее младшего брата Димку.

Детский мир был устроен сложнее. Дети здесь делились на мелочь и старшаков. Иногда это было явно, и два лагеря враждовали – вернее, нападали старшие, младшие только отбивались, – а иногда все мгновенно менялось, общая игра примиряла, обиды прощались, чтобы скоро вспыхнуть с новой силой.

После первой встречи с мальчишками далеко от дома я старалась не отходить, Дашка тоже сидела на участке и с нетерпением ждала загадочную Павлову, Димкины друзья – Кирька и Зотик – приходили к нам каждый день, и если бы не дождь, который шел почти без перерывов и разогнал по домам даже старшаков, можно было с уверенностью сказать, что этот мир не так уж и плох. Неясным для меня по-прежнему оставалось, кто такая Павлова, и как ее приезд изменит положение дачных дел.

Дождь монотонно выстукивал по шиферу зашифрованное азбукой Морзе послание, которое никто не хотел принимать и разгадывать, отчего дождь злился и упрямо повторял его снова и снова. Лужи на дорогах сливались в длинные грязные ручьи, а речка, мирно бегущая в канаве за дачным забором, вдруг рассвирепела и вышла из берегов. Слух о наводнении мгновенно разнесся по участкам, со всех улиц к речке потянулись дети, желая увидеть потоп своими глазами. Дача могла уйти под воду, как Атлантида!

Все последние дни я, Дашка и Димка сидели в комнате большого дома у масляного обогревателя. Конечно, теплее сейчас было в хозблоке – маленьком доме с печкой, но здесь, в большом, мы могли слушать пластинки. Больше всего мы любили Врунгеля. Мы много раз уносились в регату вместе с находчивым капитаном Христофором Бонифатичем, матросом Ломом и невезучим Фуксом, и нас преследовали и настигали опасные гангстеры – Джулико Бандитто и Де ля Воро Гангстеритто, дышала в спину «Черная каракатица». И стены дома, еще не обшитые вагонкой, с вылезающими ниточками пакли между больших бревен, превращались то в трюм «Беды», то в ее палубу, и нашу яхту бесстрашно гнал вперед ветер, подбрасывая на волнах.

Новость о наводнении вытащила нас из теплого дома, как будильник из-под одеяла, и мы с Дашкой под колпаками разноцветных зонтиков отправились к речке. Улицы на даче не имели названий, только номера: Первая, Вторая, Третья… Мы жили на крайней – Четвертой, и сейчас наш путь лежал туда, где наша улица, поворачивая направо, встречалась с Третьей. Еще улицы называли линиями.

Мы дошли почти до самого конца Четвертой линии, когда вдруг из-за поворота нам навстречу вышел Гошка Соколов. Сегодня он был один, без Голубева и компании, от чего вел себя дружелюбно и поздоровался с Дашкой.

– Ну что там? – серьезно спросила она, не помня обиды.

В ответ Гошка развел руками, показывая на свои залитые водой резиновые сапоги и мокрые джинсы.

– Ты же зн-наешь, Даш, я см-мелый. Глубину изм-мерял!

Я внимательно посмотрела на него. Первый раз я видела его так близко, мальчика в синей бейсболке, живущего в доме из круглых бревен. Был он невысоким, ниже Дашки, из-под козырька кепки насмешливо смотрели голубые глаза, забавно торчали оттопыренные уши, припухлые обветренные губы кривила сдержанная улыбка.

Необычные Гошкины слова прозвучали эхом в моей голове, точно так же с запинками, как он сам произнес их минуту назад. Вот только совсем не заикание делало его слова необычными, а интонация, с которой Гошка их произнес – небрежно, не всерьез, как бы посмеиваясь над самим собой.

Никогда раньше я не слышала ничего подобного от детей: ни от ровесников, ни от старших. Все детские фразы были просты, не имели скрытого смысла и всегда в лоб выражали свою нехитрою суть.

К тому, что одни дети легко насмехались над другими детьми, я давно привыкла, но выходило, что Гошка запросто посмеялся над собой, а эта способность даже среди взрослых встречалась не часто. Кажется, она называлась словом «самоирония», но я никак не могла припомнить, откуда мне это известно.

Гошка махнул рукой и пошел в сторону своего и нашего домов, хлюпая водой в сапогах, и мне сразу стало грустно, что он ушел, а ведь мог бы постоять с нами еще немного.

Дашка свернула за угол, а я поплелась вслед за ней, и тяжелые круглые капли скатывались со спин наших зонтиков, как лыжники с горки.

Это был настоящий потоп! Стихия разлила речку по палисаднику и превратила Третью линию в другой берег. Вода шумела и пенилась и, подгоняемая неизвестно откуда взявшимся течением, подступила к ступеням крайних домов. На том берегу к речке тоже подходили ребята, без лодки до них было не добраться, и мы растерянно смотрели друг на друга, как иноземцы на островитян.

Один из ребят, розовощекий и кудрявый Пашка, стоял по пояс в воде, не решаясь продвинуться дальше, ему в спину упирались восхищенные детские взгляды. Пашка выбрался на берег и слил воду из сапог, брюк на нем не было, только куртка и плавки. Все ребята наперебой говорили о том, что сейчас происходит что-то удивительное и грандиозное, что-то, чего не было раньше и не будет больше никогда, и нам посчастливилось увидеть это своими глазами.

Мы с Дашкой постояли еще немного, но дождь припустил с новой силой, заставляя нас вернуться домой. Оказавшись на участке, я первым делом посмотрела в сторону Гошкиного дома, но ни его, ни взрослых не было видно. И только дождь, как художник карандашом, штриховал белыми каплями коричневые стены дома.

На следующий день дождь закончился и стало потихоньку теплеть, вода отступила от домов, подсохли лужи, и речка притихла и спряталась в свою привычную канаву. А я все время смотрела в сторону Гошкиного участка: может, промелькнет там его синяя кепка или скажет он что-нибудь интересное и мне удастся это услышать.

Глава 3

Через неделю мы первый раз поругались с Дашкой. Оказалось, иметь сестру не так уж и здорово. Больше всего Дашка злилась из-за обязанности везде таскать меня с собой, и от этого было не отвертеться. Как только она собиралась гулять, кто-нибудь из взрослых непременно говорил: «Возьми с собой Полю, познакомь с девочками».

Очень быстро забылось, что когда-то мы хотели все делать вместе: кататься на великах, болтать часами, одеваться в одинаковые наряды и так ходить по даче, вызывая всеобщий интерес. За одинаковые одежки дразнили, велики быстро надоели, все теперь приходилось делить, в том числе друзей, и сомнений больше не оставалось – ничего хорошего мое появление на даче Дашке не принесло. Она могла бы потерпеть меня недельку, две, но чтобы целое лето – нет, на это Дашка не подписывалась. Быть старшей сестрой Димки куда ни шло, тут уж ничего не поделаешь, но повесить себе на шею еще и троюродную сестру, скромницу и трусиху, быть за нее в ответе сейчас, в летние каникулы, в самое счастливое и беззаботное время – нет уж, дудки!

Мне и самой не хотелось быть обузой для Дашки, но взрослые старательно навязывали нам общество друг друга, отчего Дашка смотрела на меня все злее и подолгу не разговаривала. В ответ я обижалась и никак не могла объяснить Дашке, что я такой же маленький и бесправный человек, как она, к желаниям и чувствам которого никто не прислушивается, и поступать со мной так – с ее стороны несправедливо.

А потом за Дашкой зашла девочка в джинсовой панаме, и я догадалась, что это Павлова. Звали ее Алька. К кому-то на даче намертво приклеивалась кличка, к Павловой – фамилия, да так, что оторвать ее было уже невозможно, и порой за глаза по фамилии ее звали даже взрослые.

Девочки долго стояли на дороге перед нашим участком и смеялись, а потом Дашка забежала в дом и прокричала:

– Бабуль, я гулять!

– Возьми с собой Полю, – сказала баба Вера.

– Это несправедливо, Павлова – моя подруга!

– Поля здесь никого не знает…

– Когда-то я тоже никого не знала, – перебила Дашка, изо всех сил защищая свою территорию. – Но никто ни с кем меня не знакомил, и я сама искала себе друзей!

– Поля в гостях у тебя на даче! – Это был последний аргумент, приводимый взрослыми в наших спорах с Дашкой.

– Это дача деда, пусть с ним сидит! – отрезала Дашка и распахнула дверь комнаты, совсем не ожидая увидеть меня внутри.

Наши взгляды встретились, и Дашка с недовольной гримасой процедила сквозь зубы:

– Пойдешь?

– Не пойду, – сама того не ожидая ответила я. – Не хочу.

Дашка просияла и, кажется, не поверила своему счастью. Она даже улыбнулась мне своей почти еще детской и совсем уже забытой мною улыбкой.

– Бабуль, она не хочет! – радостно прокричала Дашка и убежала.

Так началась череда унылых дачных дней, жарких и прохладных, хмурых и солнечных, но неотличимо похожих друг на друга. С самого утра Дашка уходила к Павловой и пропадала у нее до обеда, а я слонялась между хозблоком и большим домом, не зная чем заняться. Я наблюдала за тем, как монотонно течет дачная жизнь, как день за днем трудится дед, как готовит завтрак, обед и ужин моя бабушка, как в душной теплице колючие огурцы требуют внимания бабы Веры, как Димка собирает конструктор на террасе и как Дашка равнодушно проходит мимо, жалея для меня слова и взгляды.

Я поднималась на второй этаж большого дома и растворялась в прохладе его полупустых комнат, вдыхала свежий аромат деревянных стен, мечтала помириться с Дашкой и наблюдала из окна за перемещениями синей бейсболки по соседнему участку.

Дашка приходила от Павловой повеселевшей и далекой, а однажды принесла рисунок: два красных сердца, скрепленных булавкой с надписью «LOVE». Иногда девчонки сидели на нашем участке, и я вдруг поняла, что мне неинтересно с ними так же, как и им со мной. Их шуточки не смешили меня, а намеки были непонятны. Все же я была младше: на год – Дашку, и на целых два – Павлову.

В тот день бабушкам все же удалось убедить Дашку взять меня с собой. Она уже закатила глаза и приготовилась спорить, но увидев Павлову, которая, как всегда, дожидалась ее перед домом, промолчала.

– С нами пойдет, – выдавила Дашка вместо приветствия, кивая в мою сторону.

– Пусть идет, – равнодушно пожала плечами Павлова.

Мы шли по улице и молчали. Павлова сорвала ромашку и начала отрывать лепестки по одному.

– Любит, не любит, любит, не любит…

Когда на желтой сердцевине остался всего один белый лепесток, как самый стойкий оловянный солдатик, она радостно выдохнула:

– Любит!

– Тот, о ком я думаю? – многозначительно спросила Дашка.

– Тот, о ком я думаю, – таинственно ответила Павлова и засмеялась.

Мы дошли до березовой рощи. Черно-белые стволы деревьев уходили здесь прямо в небо, под высокими березами топтались дети, они казались еще меньше на фоне таких великанов.

– Сколько народа! – удивилась Павлова и повернула прямо в рощу.

Я внимательно рассмотрела всю толпу – никого из старшаков в роще не было. Я узнала всего двоих ребят: белобрысого Зотика и щуплого черноголового Кирьку, остальные ребята были мне незнакомы. Все шумели, обсуждая что-то.

Березовая роща отделяла наши участки от соседних. Давно некрашеный забор подпирали крепкие стволы деревьев, толстенная цепь замком скрепляла покосившиеся створки ворот. Между ржавых прутьев воротины металась фигурка мальчика, похожая на зверька, вылезающего из клетки.

– Назад! – кричал кто-то. – Лезь обратно!

– Не может он – голова застряла!

– Теперь только пилить!

– Пилить болгаркой! По-другому никак!

– Бедный Вовчик!

Голова мальчика, торчащая из ворот, находилась в березовой роще, тело – на территории соседних участков. Вовчик, так называли мальчишку ребята, тянул голову на себя, но уши упирались в ржавые прутья. Со стороны происходящее напоминало цирковой фокус, который должен был получиться, но что-то пошло не так.

Я заметила, что внизу расстояние между прутьев шире, чем сверху. Для того чтобы освободиться, Вовчику нужно было всего лишь присесть. Я начала искать глазами Дашку, чтобы поделиться с ней своей догадкой, но ее нигде не было. Дашка и Павлова исчезли из березовой рощи.

Рядом со мной стояла незнакомая девочка, худая и сероглазая. Я потянулась к ней и прошептала:

– Скажи, чтобы он присел. Внизу шире.

– Скажи сама, – отмахнулась девчонка.

Я отрицательно покачала головой, сказать о своей догадке было невозможно. В школе учительница приводила меня в пример всему классу как человека, олицетворяющего собой слово «скромность». Когда на переменах все носились по коридорам до пота на лбу, я спокойно стояла у окна. Все самое интересное происходило в моей голове.

Вовчик вспотел, покраснел и чуть не плакал. Я дернула девчонку за рукав. Ну же!

– А ты опусти голову пониже, – наконец-то произнесла она. – Внизу пошире будет.

Обессиливший Вовчик начал опускать одеревеневшую шею вниз, и когда до земли оставалось совсем чуть-чуть, он попробовал отклониться назад. Ворота разжали свои железные кулаки, и счастливый Вовчик повалился на землю.

– Молодец, Саша! – заголосили ребята. – Сообразила!

Отдышавшись, Вовчик побежал в противоположную сторону улицы, где почти всегда была открыта калитка. Остальные ребята тоже стали расходиться. Я и сероглазая девочка остались вдвоем.

– Ты Саша? – неуверенно начала я.

– А ты двоюродная сестра Дашки и Димки? – спросила она, кивая.

– Троюродная, – уточнила я. – Наши бабушки родные сестры.

– Почему сама не сказала?

– Я тут никого не знаю, – замялась я. – А Дашка пропала куда-то…

Мы выбрались из березовой рощи и пошли бродить по улицам. С Сашей оказалось очень легко. Так же легко бывает в пятницу после уроков, когда идешь из школы, а впереди выходные. У нас впереди было почти все лето. Я удивилась, узнав, что Саша ровесница Павловой. Оказалось, дело не в возрасте, просто некоторые люди подходят тебе, как кроссовки твоего размера, другие малы, а третьи купили на вырост, и их лучше отложить до следующего года.

Мы болтали и смеялись, пели Титомира, и Саша вдруг спросила:

– Дашка бросила тебя в роще, да? Вы же вместе пришли?

Я опешила и обреченно кивнула:

– Раньше я хотела иметь сестру, а теперь не очень. А ты одна у родителей?

– Одна, – ответила Саша тихо. – Но есть двоюродный брат.

– Как зовут?

– Сашка!

– Сашка-брат и Саша-сестра! – мы обе захохотали.

Потом Саша задумалась о чем-то и стала очень серьезной.

– Только вот я не с родителями живу, а с бабушкой и дедушкой, они – мои опекуны.

– А родители?

– Маму лишили родительских прав, а папа умер.

Слово «умер» она произнесла легко и нежно, как будто он просто уехал куда-то и умирать совсем не страшно.

Я не знала, что говорят в таких случаях, и молчала.

– Смотри, – Саша показала на два завитка на висках. – Это от папы! Он был кудрявым.

Мы не заметили, как подошли к нашему солнечному, будто желток, дому. Изнутри раздавались удары молотка – это дед обшивал вагонкой стены комнаты. В то лето этот стук слышался отовсюду – кругом достраивали дома и возводили заборы. Удивительно, но на этот звук никто не обращал внимания: днем под него дремала малышня и кемарили старики, он был очень важен для дачи и незаметен одновременно, так же, как бывает важен и незаметен стук сердца.

У участка мы увидели Димку, окруженного толпой ребят. В его растопыренных пухлых ладошках лежали конфеты – леденцы монпансье были сложены в кульки из салфеток, по несколько разноцветных штук в каждом. Ребята брали себе по одному свертку и тут же разворачивали, пробуя содержимое. Мы с Сашей тоже взяли по кулечку, а последний Димка засунул в карман своих шорт.

Я положила один леденец в рот, и тут со своего участка вышел Гошка Соколов. Он всегда появлялся неожиданно – все самое интересное на даче случалось внезапно и заставало врасплох. Гошка с интересом посмотрел на кульки в наших руках и спросил совсем по-детски:

– А мне?

Недолго думая я отдала ему свои конфеты. Это был порыв, жест, который моя рука совершила быстрее, чем я сама поняла что делаю, и мне тут же захотелось провалиться сквозь землю, так сильно я была смущена. Продолжать стоять рядом с ребятами было невыносимо. Я ушла в дом, не попрощавшись с Сашей, и мне казалось, что все смотрели мне в след и читали мои мысли.

Глава 4

После знакомства с Сашей жизнь моя стала ярче, как будто в радуге, возникающей над дачей после дождя, появились новые цвета. Гулять Саша выходила нечасто и ненадолго, дома ее всегда ждала куча обязанностей: мыть посуду и полы, полоть грядки и собирать все то, что заводское садоводство гордо называло «урожай».

Зато вечерами, когда она выходила, а я заезжала за ней на велике, как карета за золушкой, каждая прогулка превращалась в бал, который золушке и не снился. Саша садилась на мой велик, я запрыгивала на багажник, и мы летели по дачным улицам навстречу лету, и ветер, запутавшись в волосах, еще долго оставался с нами, чтобы скоро лечь на подушки, наполняя сны благодатью.

В тот день Саша появилась в нашем палисаднике вместе с другими девчонками – на даче снова происходило что-то интересное, настолько, что даже я не смогла усидеть в хозблоке. В палисаднике я увидела Сашу, Дашку, Павлову в джинсовой панаме, сестер Мухиных – Риту и Женьку, Сашину соседку Светку по кличке Пчелиха и Асю из дома №1 по Первой улице.

Думаю, именно Асе жилось на даче тяжелее всех. Она ходила, чуть приседая, припадая то на одну, то на другую ногу, и мыски ее тряпочных тапочек смотрели не вперед, а друг на друга. И в лице ее было что-то натянутое, напряженное, как будто неправильность мышц начиналась сверху, растягивая чуть в стороны черты ее подросткового лица.

Порой, встретив Асю на улице, я думала, что помочь ее беде было бы очень просто, будь мы все марионетками кукольного театра. Всего-то и нужно размотать спутанные нитки, идущие от рук и ног Аси, а кукловод упустил это из виду, заставив ее играть весь спектакль скрючившись.

Никогда Асе не удавалось пройти незамеченной мимо Голубева и компании, даже издалека ее всегда выдавала походка.

– Кривоножка! – кричал ей вслед Голубев.

– Ася-кривоножка! – подхватывали остальные ребята.

А она продолжала идти, не меняя направления, ее губы струнками вытягивались в улыбку, а в глазах читалось недоумение: «Да что вы опять?», «Хватит тебе, Славка!».

Как бы на даче ни обижали друг друга дети, равных в этом не было Славке Голубеву – направо и налево он сыпал самыми гнусными шуточками и оскорблениями. Лучше было не встречать Голубя на своем пути, а точнее, не попадаться на его. Славкины глаза, карие с прищуром, всегда смотрели остро, будто выискивали самое слабое место, чтобы побольнее в него уколоть. Больше всего на даче я боялась встречи именно с ним.

– Даш, точно можно? – спросила старшая из сестер Мухиных, Ритка, когда я вошла в палисадник.

– Точно-точно, – отозвалась Дашка. – Давайте место искать.

– Что происходит? – наклонилась я к Саше.

– Собираемся строить шалаш в вашем палисаднике, – заговорщически ответила она.

Девчонки разбрелись в разные стороны, осматривая кусты и деревья в поисках подходящего места.

– Идея! – прокричала Дашка, и все обернулись. – Давайте прямо здесь!

Посреди палисадника стояли сколоченные дедом, потемневшие от времени деревянные качели.

Дашка уперлась рукой в их основание:

– Как вам? Сиденье с крючков снимаем!

Дашкину идею тут же подхватили девчонки.

– Класс!

– Накроем сверху целлофаном и покрывалами!

– Здесь сделаем вход!

– Девочки, несите материал!

– У кого что есть?

– Зонтики!

– С миру по нитке!

Под вечер в нашем палисаднике вырос странной формы шатер. Наброшенные на качели покрывала по краям подпирали длинные палки, пленка от теплицы была расстелена сверху на случай дождя, вход в шалаш располагался между двумя складными креслами, стоящими спинками друг к другу, поверх которых лежал раскрытый зонтик – мой личный вклад в общее дело.

Девчонки с гордостью рассматривали результат своего труда, настала самая приятная часть – шалаш должен был принять первых гостей. По очереди все заползли внутрь и расселись на лежащих на земле бревнах. Места было в обрез, мы упирались друг в друга коленками и мысками кроссовок.

– Хорошо сидим, – сказала Ритка Мухина и выглянула в щелку между двумя покрывалами.

– Замечательно! – подтвердили девчонки. – Классно!

– Кто о чем мечтает, девочки? – спросила Ритка и почти шепотом добавила. – Кроме хороших отношений с соседями, – и хитро улыбнулась.

Я тоже выглянула в щель между покрывалами и не поверила своим глазам. В соседнем, Гошкином палисаднике стоял еще один шалаш. Сразу было ясно, что строили его не девчонки, очень уж добротно он был сделан и замаскирован. Издалека его можно было принять за стог сена, вблизи же становилось ясно, что весь сверху донизу он укрыт еловыми ветками. Вот это да! Теперь все встало на свои места и смысл Риткиной фразы про отношения с соседями наконец-то дошел и до меня. Неспроста девчонки стали строить шалаш именно в нашем палисаднике! Здесь, совсем рядом, стоит шалаш ребят, и, наверное, в нем точно так же, как мы сейчас, они сидят кружком, и среди них Гошка. Сердце мое заколотилось.

– Ну так что, девочки, кто о чем мечтает? – повторила свой вопрос Ритка.

– Я мечтаю о барби, – первой дала ответ ее младшая сестра Женя.

– Я хочу собаку, – ответила Павлова и натянула на брови свою панаму.

– Я хочу, чтобы на даче все было как раньше, – сказала Дашка и скосилась в мою сторону. – Меньше народу, больше кислороду!

Я даже не успела обидеться, потому что с ужасом думала о том, что же придется отвечать мне, когда дойдет очередь. Разве мечта может быть всего лишь одна? Я вот, например, тоже хотела барби, но больше мечтала о том, чтобы Дашка снова дружила со мной, как раньше. А последнее время в моей голове почему-то застрял Гошка. Но мысли о нем еще не успели превратиться в мечту, я просто перебирала в памяти все наши встречи, словно пластмассовые бусины, и они вдруг начинали превращаться в драгоценные жемчужины.

– Я мечтаю об операции, – прервала мои мысли Ася. – Вот сделаю операцию, и ноги мои станут прямыми, и ходить я буду ровно, как все.

Девчонки сочувственно посмотрели на Асю и замолчали, это тебе не барби и не собака, здесь дела серьезные.

– В Америку надо ехать, – вставила свои пять копеек Пчелиха. – Такие операции только там делают.

– Неправда, у нас тоже делают! – ответила ей Дашка, и я уже не первый раз заметила, как же она любит поспорить.

– Конечно, делают, – поддержала Дашку Ритка Мухина. – У нас в стране самая лучшая медицина! О чем мечтаешь ты, Саша?

– А я знаю о чем, – опять влезла в разговор Пчелиха. – Она хочет каждый вечер приходить к Пашке слушать магнитофон, и чтобы им не мешали посторонние вроде меня!

– А вот и неправда, – защищалась Саша. – Слушай со своим Пашей что хочешь, хоть магнитофон, хоть как гремят ведра в колодцах!

– Тихо! – оборвала всех Дашка. – Слышите?

Все прислушались, в соседнем палисаднике кто-то кукарекал.

– Позывные! – догадалась Ритка и попыталась издать похожий звук, но безрезультатно. – Девочки, кто может так же?

Девчонки пытались свистеть и пищать, но ни у кого так и не получилось прокукарекать как следует. Несколько минут мы сидели в растерянности, и тишина повисла над нами под потолком-покрывалом.

– Да что мы как дети, – заключила Павлова, встала с бревна и, распахнув покрывала, как кулисы, вышла наружу.

Остальные девчонки выбрались из шалаша вслед за ней.

Нас осталось двое, я и Саша, с облегчением мы смотрели друг на друга.

– Это правда? – шепотом спросила я. – Про Пашку?

– На Второй линии живет девушка, молодая мама с маленькой дочкой, – зашептала Саша в ответ. – Ты видела ее, наверное, она часто по линиям с коляской гуляет.

– Такая в желтом платье?

– Ага. Она красивая и веселая. Она не пьет. Ее никто не лишит родительских прав. Вот такую бы маму мне, – большие серые глаза Сашки наполнила грусть, но слез в них не было. – А Пашка, он кудрявый… – Саша поднялась с бревна. – Вставай, пойдем, там интересно!

В соседнем палисаднике из своего шалаша по одному выходили мальчишки. Сколько же их там было? Гошка и Голубев, старший брат Кирьки – Ромик, кудрявый Пашка и самый взрослый из ребят – Валера Дикарь. Между собой они переговаривались о чем-то, но слов было не разобрать. Первым ближе к девчонкам подошел Гошка, он поставил ногу на бревно, разделяющее наши палисадники, сорвал длинную травинку и, прикусив один ее конец уголком рта, с самым непринужденным видом произнес:

– Пред-длагаю дружить ш-шалашами!

Снова он говорил, слегка посмеиваясь, снова удивил меня своей манерой произносить слова, и заикание его показалось не изъяном, как бедные Асины ноги, а силой, достоинством, данным далеко не каждому. Его фраза врезалась в мою память. Кажется, похожую я слышала в каком-то фильме, но Гошка переделал ее под нашу особую ситуацию, от чего она сразу стала звучать остроумно.

Предложение Гошки поддержали ребята, они тоже подошли ближе, и Ромик сказал:

– Заходите в гости.

Слегка ошарашенные, с недоверием смотрели на них девчонки. Путь в Гошкин палисадник преграждала высокая трава и крапива.

– Что, прямо в крапиву лезть? – капризно спросила Павлова. – Лучше вы к нам!

– Зачем в крапиву, – засмеялся Ромик. – Есть же главный вход.

Он открыл калитку палисадника и вышел на улицу, остальные ребята двинулись за ним следом. Переглянувшись, девчонки тоже вышли им навстречу. Самая старшая и смелая, Ритка Мухина, первой пересекла границу Гошкиного палисадника.

Тогда-то и случилось самое страшное, то, чего я боялась больше всего, – мое присутствие заметил Славка Голубев. Он скривился в недовольной гримасе и оглядел меня сверху вниз.

– Я чет не пойму, эт кто такая? – грубо спросил он, обрывая окончания, как будто моя персона была настолько ничтожной, что даже не заслуживала целиком произнесенного слова.

Я похолодела. Мне казалось, что весь мир замер и даже ветки деревьев окаменели и больше не раскачиваются от ветра в разные стороны.

– Кто такая, спрашиваю? – еще громче повторил свой вопрос Голубев.

Обида, унижение, страх, волнение от того, что совсем рядом Гошка, – все смешалось в моей душе, я не знала что делать, помощи ждать было неоткуда. В этом мире нужно было уметь себя защищать и всегда отстаивать свое право быть там, где ты хочешь. Я не умела ни того, ни другого.

– Иди домой! – раздался у меня за спиной голос Дашки, и слова вонзились между лопатками острыми стрелами. Нет, я не ждала помощи от сестры, но и того, с какой легкостью она воспользуется придиркой Голубева, чтобы избавиться от меня, не ожидала тоже.

До дома было совсем близко. «Спасение!» – пронеслось в моей голове. Я бросила последний взгляд на девчонок. «Держись!» – прокричали мне глаза Саши. Всем остальным хотелось только одного – чтобы маленькое препятствие на пути в Гошкин палисадник было как можно быстрее устранено. Где-то за спинами ребят стоял Гошка, но мне было его не видно.