Мыслил ли ты против Единого

Выдержка из правил братьев-защитников:

1)

Брат-защитник не имеет права делиться полученной конфиденциальной информацией ни с кем, кроме своего непосредственного звеньевого руководителя;

2)

Брат-защитник не имеет права утаивать информацию о прямых или косвенных действиях, способных нанести вред или неудобства Единому;

3)

Брат-защитник, в случае приказа вышестоящего руководства, не имеет права отказываться от прохождения внеочередной исповеди:

4)

Братьям-защитникам категорически запрещаются личные встречи, электронная переписка, или же иные методы контактов с предписанными им объектами наблюдения.

01 сейчас/тогда

–

Мыслил ли ты против Единого?

–

Нет.

–

Узнал ли ты о том, кто мыслил против воли Единого, кто желал войти в систему его?

–

Нет.

–

Вершил ли ты греховное против Единого?

–

Нет.

–

Согласен ли ты со справедливостью Единого, с законами его, равными для всех?

–

Да.

Старший брат-исповедник чуть склонил голову на бок, сощурился, вглядываясь в видимые лишь ему данные, постучал пальцем с длинноватым ногтем о холод белого пластика стола. Снова спросил:

– Согласен ли ты со справедливостью Единого, с законами его, равными для всех?

– Да.

Брат исповедник задумался, губы его беззвучно что то сказали, он закатил глаза, кивнул.

– Иди с миром, младший брат-защитник. Во славу Единого.

– Во славу Единого, – повторил я, зажимы на руках чуть приоткрылись, я вытянул из них руки, на тех местах, где лежали мои кисти, по очертаниям ладоней, медленно затухал зеленоватый свет. Я встал.

– Подожди.

Остановился, оглянулся. Старший брат-исповедник смотрел на меня хмуро, ноготь его вновь постукивал по пластику стола. Я ждал.

– У тебя появились сомнения, брат-защитник. Это нехорошо. Подумай над этим.

– Хорошо, я подумаю, – кивнул, но не уходил, ждал. Брат-исповедник, все так же продолжая постукивать, сказал задумчиво.

– Сомнения опасны, сомнения разрушают веру… Верь в Единого, верь брат-защитник, иначе… – он перестал стучать ногтем, со вздохом возложил ладонь на стол, – иначе за тобой придут стражи.

– Я знаю, – кивнул. Кому как не мне, младшему брату-защитнику, не знать о стражах, не знать о том, как они, являются, прячась за черными безликими масками, сокрыв глаза за черным блеском армированного плексигласа, кому как не мне знать, как их глухие, обезличенные голоса говорят обвинительные слова…

– Это хорошо. До свидания, брат-защитник.

– До свидания брат-исповедник.

Я вышел из кабины, там, за автоматической полукруглой ее дверью, уже стоял следующий исповедующийся. Судя по нашивкам – послушник строитель, совсем уж мелкая сошка, раньше, вроде бы, их не гоняли к братьям-исповедникам, обходились домашним терминалом.

– Брат-защитник! – воскликнул он и испуганно склонил голову.

Я не ответил, прошел мимо, мимо всех этих вытянутых овальных исповедальных кабин, мимо ожидающих, дальше, вперед, к высокому, уродливо-геометричному выходу из храма Исповеди. Прошел мимо стражей охранников, что недвижными изваяниями застыли по сторонам от входа, пошел вниз по широким серым ступеням храма. Спустился, оглянулся: квадратичное, безликое нагромождение, серое, без стыков плит, будто цельное – монолитное. Пара камер над входом, блеснули линзами – навелись. Хорошо работают братья-защитники, хорошо.

Развернулся и пошел прочь. Одинаковые улицы, одинаковые пустые лица, всегда так, даже дома, даже за закрытыми дверями, в пустоте одинаковых серых комнат – я знаю, я видел – там тоже всё одинаковое.

Ровные, прочерченные линии улиц, автоматы-раздатчики – подойди к любому, приложи руку, посмотри в глазок считывания сетчатки и получи то, на что у тебя не выбран лимит. Единый знает потребности каждого, Единый распределяет ресурсы во благо и соизмеримо с выполняемыми работами. Помнится раньше, когда-то, в какой-то стране, говорили: «От каждого по способностям, каждому по потребностям» и называли они это «коммунизмом».

Дошел до своего квартала, повернул за безликий бетонный угол безликой монолитной высотки…

– Служба идентификации, – путь мне преградил страж, судя по красной оторочке шеврона – старший страж.

Я предъявил идентификационную карту, с указанием времени работы, отдыха. Страж сверился с временем, спросил:

– С какой целью покидали место жительства?

– Посещал храм Исповеди.

– Планово?

– Плановое посещение.

– Спасибо.

Он отступил в сторону и я вошел в квартал братьев-защитников. Улицы были пусты, перед каждым входом будка охранения, вдалеке, у самого поворота к центральной зоне высших братьев-защитников, стоял бронетранспортер, на серой броне сидела пара стражей, скучали, один, положив на коленки автомат, скучно и привычно, вгонял в рожок желтые патроны.

Поднялся, прошагал до своего отсека, вошел, за мной с шипеньем закрылась дверь, пикнул магнитный замок. Один. Один у себя дома, где под стандартными гипсокартонными панелями спрятались стандартные железобетонные стены, где по стандартным правилам спрятаны стандартные жучки, где стандартная панель интерфейса, стандартное койкоместо и стандартный кухонный терминал. Все стандартное, и я знаю откуда на меня смотрят сейчас братья-защитники, знаю где микрофоны, знаю о камере прямо над терминалом, так, чтобы и экран было видно, и допотопную клавиатуру – все знаю.

Я, как всегда, снял типовые городские ботинки с твердой подошвой, прошел до типового койкоместа, лег на типовое постельное белье, закрыл типовые глаза, и попытался заснуть, чтобы увидеть типовую темноту, но не смог – в голову лезли не типовые, индивидуальные мысли, сомнения, о которых меня предупреждал брат исповедник. Нет, даже не так: сомнения были следствием, сначала я, как всегда, подумал о ней, о номере 265, которая, обычно, была выведена на восьмой экран моего терминала – угловой экран.

Она, номер 265, была такая же как все. Она просыпалась по стандартному оповещению, справляла стандартные надобности, уходила на работу, чем она там занималась, я не знал, приходила, чем то занималась по вечерам – всё как у всех, всё обычно, и если бы… У нее были необычные руки, они жили какой-то отдельной, необычной жизнью. Сначала я обратил внимание на то, что когда она ходила, руки ее, пальцы, тоненько подрагивали – едва заметно, неуловимо, Я выкрутил звук, сделал громче, так, что даже стало слышно как на улице, у нее за окном, дует ветер, услышал, как шуршит ее одежда, как она дышит… Музыки не было, только пальцы ее будто играли, как у дирижера отсчитывали ритм, перебирали тончайшие струны мелодии, трогали саму музыку.

Музыку я давно не слышал, еще со времен своего обучения, когда все мы, послушники первой ступени, дети, сидели на занятиях по общим знаниям. Тогда наставник, уже и не помню его, только лысина его блестящая в воспоминаниях осталась, что то рассказывал нам, а потом, через терминал, выбрал закрытую библиотеку данных и включил музыку. Мы слушали молча, почему-то улыбались, почему-то нам от этих звуков становилось радостнее, будто кто-то нас хвалил за успехи, или сделал подарок. Потом музыка кончилась, а после… После не было ни времени, ни желания искать ее. Забылось. Другие тоже не искали: Единый не считал, что музыка достойна выделения ресурсов, да собственно и как всё остальное, не касающееся сектора реальной экономики. Один из постулатов Единого гласил: «Каждый член общества обязан приносить материальную пользу, поддающуюся исчислению, качественной оценке и последующей эксплуатации». Музыка не попадала под это определение, как и изобразительное искусство, как и литература, которую невозможно было расценивать как профессиональную. Следующий, вытекающий из первого, постулат гласил: «Человек должен служить обществу, человек должен быть частью общества, человек должен быть отражением общества, а общество должно быть отражением человека и только тогда общество будет идти по пути прогресса».

Номер 265, наверное, так же служила обществу, она, наверное, как и все остальные, трудилась во благо общего прогресса и, наверное, была верна постулатам синей книжечки Единого, той, что была у всех, которую учили наизусть все послушники всех интернатов, не взирая на братство, не взирая на высоту ступени. Всё это было, но, кроме всего прочего номер 265 слышала музыку, я был в этом уверен, но всё же… Однажды, когда был плановый перерыв нашего звена и братья-защитники отправились в чайную, я задержался. Взял крупным планом руки номера 265, я их уже знал, наизусть, помнил о маленьком шраме на мизинце левой руки, помнил маленькую родинку у нее на запястье… Я взял крупным планом руки, привесил туда маркер, включил запись. А вечером объединил все с файлом «для дальнейшего решения» по всем подозрительным лицам и отправил все это себе домой.

Подозрительные меня не интересовали, я их всех знал наперечет, знал, что ни один из них не способен пройти защиту Единого, да что там, даже за пределы своего терминала они не могли выйти не наследив – тут не до беспокойств. Я включил запись с нею, с номером 265, с ее руками. Они, руки, пели, они трогали музыку, дрожали тонко неслышимым ритмом. Я, отвернулся от камер, сгорбился, и, невидимо для своих братьев-защитников, выстукивал пальцем вслед за нею…

На следующий день я не снял маркер и снова смотрел за нею, за ее руками, и на следующий, и на следующий, только теперь не только руки – всю ее снимал, и смотрел, каждый день смотрел.

– Кто это? – я вздрогнул как от удара, оглянулся. Сзади стоял старший брат-защитник, начальник нашего звена. Лицо суровое, глубокая вертикальная складка меж бровей, глазки острые, глубоко посаженные – пронзительные, будто всё насквозь видят.

– Номер 265, – отчеканил я, хотя номер он и так мог увидеть внизу экрана.

– Причина наблюдения?

– Необычное поведение.

– Опасна для Единого?

– Нет, не знаю. Возможно.

– Младший брат, – он посмотрел мне в глаза, остро, серьезно, – вы уделяете номеру 265 слишком много времени. Нерационально. Это сказывается на ваших показателях, а это, в свою очередь, – он дал многозначительную паузу, – сказывается на безопасности вашего сектора работ. Вы понимаете, что своими симпатиями вы подвергаете риску Единого?

– Но, Вячеслав Владимирович, – я сорвался на имя, чего давно не делал, не принято было так обращаться.

– Никаких «но». Прошу вас, в дальнейшем, вести себя более профессионально. Понятно?

– Понятно.

Он кивнул, заложил руки за спину, и неспешно двинулся назад, к своему терминалу. То и дело он поглядывал по сторонам, очень так по хозяйски поглядывал, и братья-защитники, будто чувствуя его буравящий взгляд, ёжились, вжимали стриженные затылки в шеи, хоть и никто не был виноват, хоть и каждый в своей безгрешности уверялся раз в неделю на посещении братьев-исповедников. Единый требовал непогрешимости, и не было места для плевел, среди бескрайних полей его…

В тот день, в тот вечер, я, чтобы выслужиться, поднял записи за прошедшую неделю по номеру 116. Крепкий мужчина средних лет, тяжелый взгляд, форма с нашивками старшего брата-электронщика, руки совсем не подходящие по его чину – тяжелые, сильные, с мясистыми ладонями, сильными, полными пальцами. Он давненько вызывал у меня подозрение, и я все думал взяться за его разработку, но… как раз тогда я обратил внимание на номер 265. Начал с ключевых камер: терминальная, дублирующая, над клавиатурой, стол со старомодной настольной лампой, прибором и аккуратной стопкой бумаги на левом его углу. Сначала подозрение у меня вызвал именно этот стол, именно этот порядок и то, что не было на столешнице другой аккуратной стопки – исписанной, изрисованной схемами, опять же пустой мусоросборник рядом со столом. Так не бывает. У таких людей все по полочкам, и если схема в работе, она всегда будет в центре, будут множится записи, будут выкладываться варианты и… Это был не первый электронщик у меня в разработке, и даже далеко не второй. Почему-то именно электронщики были одной из наиболее опасных каст, не было к ним доверия. Хотя… Возможно защитники, или стражи были более опасны. Но у меня в разработке за все время не было ни одного стража, ни одного брата-защитника – наверное за ними приглядывали старшие братья…

Сперва просмотрел записи терминала. Судя по всему номер 116 пытался влезть в систему чуть глубже, чем полагалось, но ничего по настоящему недозволительного не сделал. Через общие стандартизованные редакторы нижней ступени он влезал в архитектуру своего терминала, пытался чуть увеличить права доступа, но не более того, и, стоило только появиться уведомлению о том, что он близок к запрещенным действиям, как номер 116 возвращал предписанные установки. Вот только одно смущало: он повторял и повторял свои попытки, каждый день, и каждый день другим путем, другими средствами.

– Пока ничего страшного, – сказал я сам себе. Такое часто приключалось, многие из ретиво продвигающихся вверх по касте пытаются получить дополнительную информацию, из таких получаются хорошо информированные высшие братья, и только такие, как мне казалось, способны войти в Круг Единого. Собственно говоря я бы на том и закончил, отстал бы от номера 116, разве что написал бы рекомендацию на углубленную исповедь, но… Я включил запись с камеры над столом – ничего необычного. Благоверный старший брат, что часто и подолгу сидит за столом, склонившись над синенькой книжечкой Единого, и, почти не листая страниц, то ли заучивает мысли великого руководителя, то ли пытается осознать всю их глубину. Смотреть было скучно: затылок, рука лежащая на корешке книги, второй, вроде, страницы придерживает, саму страницу не видно из за головы, да и руки тоже особенно не разглядишь, только самые краешки запястий, что прячутся в рукава форменной одежды братьев электронщиков. Я зевнул, включил ускоренное проигрывание. Все точно так же. Прокрутил время. Ничего не изменилось, разве что… Верхние листы на стопке бумаг были сбиты чуть в сторону. Может быть нечаянно коснулся листков, когда садился, или еще что… Я перещелкнулся на полчаса назад – стопка идеально ровная. Включил тройное ускорение, и, не отрываясь, уставился на бумагу. Мгновение, и листки сдвинуты. Остановился. Открутил время на несколько секунд назад, включил на нормальной скорости. Движение было почти незаметным: просто потянулся, просто чуть двинул плечами, руками повел и… но листок на мгновение в огромной руке номера 116 я успел увидеть. Листок был и тут же пропал, наверное лег в книгу. Я смотрел пристально, щурился, вглядывался, но ничего не видно, разве что склонился он чуть ниже, но это еще ничего не меняло, ничего не значило. Может быть он выписывал мысли из синенькой книжечки, только куда он их потом девал? Может быть он просто вложил закладку, вот только не велика ли закладка, размером в аккурат под формат раскрытой книги. Не получается, не сходится, несуразица какая-то…

Я просмотрел другой день, когда он сидел за столом и ничего не увидел, потом просмотрел день, когда он вновь пытался влезть в систему и… Есть! Он брал листки только в дни с попыткой взлома! На этот раз, когда он встал, он забыл на столе свою книжечку: была она потерта, обложка ее мягкая лоснилась, кое где стала темной, грязной будто, но главное было в том, что из книжицы выглядывал белый уголок сложенного листка. Я поставил паузу, увеличил изображение, приблизил с максимальным накатом и… Кусок командной строки, так и есть, все то же самое, что он пытался сделать с терминалом в этот день!

Я нажал кнопку связи с отделом внешнего наблюдения, склонился над микрофоном.

– Старший брат-защитник, номер 42 слушает.

– Номер 42, докладывает младший брат-защитник 142, Дмитрий. Выявлено подозрительное поведение наблюдаемого, возможен сговор с саботажниками для взлома системы Единого, – щелкнул по клавиатуре, отправил записи службе внешнего наблюдения, – номер 116 записывает результаты попыток выйти за пределы своего допуска, видимо результаты, в дальнейшем, передаются.

– Хорошо. Ознакомлюсь. Младший брат, Дмитрий, просьба, не уходите до моего вызова.

– Хорошо, старший брат-защитник, номер…

– Евгений, – перебил он меня.

– Хорошо, Евгений, я дождусь вызова.

Ближе к ночи, начальник нашего звена, он обычно уходил последним, подошел ко мне, спросил:

– Причина задержки?

– Приказ старшего брата-защитника службы внешнего наблюдения.

– Кого-то выявили?

– Да, есть подозрение…

– Та… 265?

– Нет. Номер 116. Старший брат-электронщик. Возможен сговор лиц с целью взлома АО «Заслон» общей системы Единого.

– Хорошо. Ждите.

Он ушел. Я остался один в нашем крыле. Это случилось впервые. До этого, никогда, ни при каких обстоятельствах я не оставался после ухода персонала – это противоречило правилам, предписаниям, и было возможно лишь в случае распоряжения вышестоящего брата… как сегодня. От нечего делать я вновь переключился на объект 265.

Она была дома, сидела за столом, перед нею стояла тарелка то ли с макаронами, то ли еще с чем. Она не ела, ковырялась в еде, смотрела на экран терминала. Показывали новости. Она скучала. Я пригляделся, прищурился, взял крупным планом руки… Нет, я не ошибся, сегодня ее руки молчали, не выстукивали неизвестный ритм, не касались беззвучных нот – они молчали.

– У тебя что-то случилось? – спросил я тихо. Она кивнула, будто услышала меня, крутанула вилку, теперь стало окончательно ясно, что у нее там спагетти, отвернулась в сторону от терминала и, случайно, совершенно случайно, уставилась прямо в камеру, будто в глаза мне посмотрела. Я вздрогнул, отвернулся, и только после понял – глупостью маюсь, не видит она меня.

Она решительно крутанула вилкой, сунула спагетти в рот и, с неожиданной злобой, со звоном бросила блестящую вилку на тарелку. Вскочила, прошлась нервно по комнате туда, обратно, села, махнула рукой, тут же погас экран терминала. Она же смотрела вперед, туда, где только что шли новости и, вроде бы даже, говорили что-то о Едином, во всяком случае я успел заметить светло голубые, с золотым тиснением, накидки старейшин.

– Что с тобой? – вновь спросил я у нее, а она, вдруг как-то вся сникнув, уткнула лицо в свои музыкальные, но такие тихие сегодня руки, и заплакала. Плечи ее тихо подрагивали.

Раздался звонок, я вздрогнул, нажал на кнопку ответа.

– Дмитрий?

– Да-да, Евгений, я слушаю вас.

– Подтвердилось. Информацию о своих попытках он оставлял на пищевом автомате, там же брал задания. Я думаю, что это были задания…

– Мне продолжать наблюдение?

– Нет. Его уже должны были взять. Стражей я выслал сразу, как только вы мне сообщили.

– Зачем? Можно было бы…

– Дмитрий, поэтому я попросил вас задержаться. Я хочу побеседовать с вами по одному вопросу… Очень щекотливому вопросу. Информация о нарушителях, при длительной разработке, становится недействительной. Пропадают носители информации, обрубаются контакты, исчезают записи. Вообще в последнее время…

– Вы хотите сказать, что кто-то из братьев сливает информацию? По нашему звену? – не выдержал, перебил старшего.

– В большей степени вероятно.

– Давно?

– Не стоит вдаваться в подробности.

– А как же наблюдение старших братьев-защитников, я верил…

– Дмитрий, вы в системе, и вы видите как, если хотя бы даже чуть знать простейшие правила, можно обходить наблюдение, скрываться. Подумайте, если бы вы сами вдруг решили бы чуть «поскрываться», если бы… Ну давайте, давайте. Подумайте. Есть лазейки?

– Ну… Есть конечно, но…

– Есть. Приглядитесь к своим братьям, просто пообщайтесь, курс психологии общения у вас же был, должны помнить.

– Конечно.

– Посмотрите. Это важно.

– Почему я?

– Однако, – Евгений усмехнулся, – вы, Дмитрий, простите, самый неинтересующийся в вашем звене. Вам нет дела до прочих, вы не заглядываете в экраны, не общаетесь, не расспрашиваете.

– Понимаете, я считаю, что в деле наблюдения и защиты Единого должна быть конфиденциальность…

– Подождите, я не критикую. Вы не могли получить информацию о выявленных нарушителях не включенных в ваш ареал, вам она была просто неинтересна.

Я вздохнул.

– Логично.

– Ну вот и славно. Сегодня вы получите записи братьев вашего звена. Просмотрите их пожалуйста, со тщанием. Мы уже отсмотрели всё, но… Возможно вы увидите больше нас, всё же работаете с этими людьми в одной упряжке.

– Хорошо, я посмотрю. Обязательно.

– Замечательно. Просто замечательно, – я уже собрался отключить связь, когда Евгений вновь подал голос, – И еще, Дмитрий, номер 265…

– Да.

– Я бы на вашем месте постарался избегать чувств к ней.

– Почему?

– Пока… Пока просто. Пока просто не стоит, но есть подозрения.

– Хорошо. Я… Я буду выполнять только предписанное наблюдение, не более.

– Ну теперь точно всё хорошо. До свидания, Дмитрий, спасибо за работу. И… Пропуск на позднее возвращение получите на выходе, я уже поговорил с братьями-стражами.

И он отключился. Я набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул, отер лоб. Оказывается я вспотел: пот был холодный и липкий, будто страху натерпелся.

02 тогда

По дороге домой патруль остановил меня лишь дважды, хотя разок мимо проехал бронетранспортер с братьями-стражами на броне, еще раз, даже не глянув на меня, прошла пара пеших стражей. Наверное я шел слишком уверенно, а может и доложили им уже обо мне, но я им был совершенно не интересен.