«Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл

Глава 1

Общий сбор: решаем что и как

Вот вам история, как мы искали сокровища. Полагаю, дочитав её до конца, вы поймёте: подошли мы к поискам со всей серьёзностью и действовали не наобум и тем более не спустя рукава.

Прежде чем приступить к главному предмету, считаю необходимым коснуться пары-другой подробностей, потому что когда в иных книгах я их не нахожу, то сильно раздражаюсь, и, вероятно, вы также, если тоже много читаете. Никуда не годится, по-моему, начинать книгу так: «Увы, – сказала с горестным вздохом Хильдегард. – Мы сейчас бросаем последний взгляд на родовое гнездо наших предков». А дальше автор заведёт волынку на множество страниц, с три короба вам наплетёт, кроме главного: каким было родовое гнездо этой самой Хильдегард, где оно находилось и что собой представляет она сама.

Наше родовое гнездо находится на Льюишэм-роуд. Это дом на две квартиры, одна из которых наша. При ней имеется сад, но не слишком большой. Фамилия наша Бэстейбл. Нас шестеро, не считая отца. Мама у нас умерла, и если вам вдруг покажется, будто я мало о ней рассказываю, поскольку нас это не особо волнует, то вы ничего не понимаете в людях. Старшая из нас Дора. Следующим по возрасту идёт Освальд. Потом – Дикки. Освальд выиграл в своей подготовительной школе приз за латынь, а Дикки силён в арифметике. Элис и Ноэль у нас близнецы. Им по десять. И наконец, Гораций Октавиус – самый младший мой брат. Эту историю вам рассказывает один из нас, но кто именно, не скажу. Разве что в самом конце. Попробуйте догадаться, пока читаете, но зуб даю: не выйдет у вас.

Идею искать сокровища подал Освальд. Ему часто приходят в голову очень интересные мысли, и как только пришла эта самая, о сокровищах, он не стал наподобие некоторых держать её при себе, а тут же сказал нам:

– Знаете что? Мы должны пойти и отыскать сокровища. Так всегда поступают, когда нужно восстановить утраченное состояние семьи.

– Неплохая идея, конечно, – ответила Дора.

Она часто так говорит. Одновременно Дора пыталась заштопать большую дыру в носке Ноэля. Продрал он носок о гвоздь, когда мы играли на крыше сарая в кораблекрушение. Гораций Октавиус тоже тогда пострадал – свалился с крыши и рассёк себе подбородок. У него до сих пор от этого шрам.

Дора – единственная из нас, кто пытается что-нибудь починить. А Элис пытается что-нибудь сделать своими руками. Однажды она связала для Ноэля, который часто простужается, красный шарф. Только он у неё получился с одного конца у́же, чем с другого, и Ноэль носить его не хотел. Но мы нашли шарфу применение: он служит нам флагом. С тех пор как умерла мама, почти все наши вещи чёрные или серые. Так что красная эта штука вносит приятное разнообразие.

Отец не любит, когда мы просим новые вещи. Это один из признаков, по которым мы можем судить, до какой степени оскудело состояние древнего рода Бэстейблов. Карманных денег нам тоже теперь не дают, лишь самым младшим изредка достаётся по пенни. И красиво одетые люди в кебах не подъезжают, как раньше, к нашей двери, чтобы отужинать. И ковры прохудились, а стулья, когда от них отваливаются ножки, не отправляют теперь в починку. И садовника постоянного у нас больше нет. Он только изредка появляется, чтобы совсем чуть-чуть привести в порядок сад перед домом.

А столовое серебро, хранившееся у нас в большом дубовом сундуке, обитом изнутри зелёной бязью, однажды отослали в мастерскую для полировки да так обратно и не вернули. Должно быть, отец не смог заплатить за работу мастеру. Новые ложки, ножи и вилки, которыми мы теперь пользуемся, куда легче прежних; желтовато-белые поначалу, через день они помутнели и больше не блестят.

Отец после смерти мамы слёг, очень долго болел, а деловой партнёр его тем временем уехал в Испанию, и у нас вдруг стало плохо с деньгами. Не знаю уж почему. Из всей прислуги в доме осталась только служанка за всё. Ваш комфорт очень сильно зависит от служанки за всё. Предпоследняя была очень хорошая. Она пекла для нас отличные пудинги с изюмом и разрешала ставить блюда с ними на пол, чтобы пудинг стал диким вепрем, которого мы на охоте закалываем вилками. А вот нынешняя наша служанка готовит пудинги из саго. Они малость жидковаты. С ними не то что в дикого вепря – в острова не поиграешь, как с кашей.

А потом мы перестали ходить в школу. Отец сказал, что при первой возможности снова отправит нас в очень хорошие учебные заведения, а пока каникулы пойдут нам на пользу. С этим мы согласились. Но лучше бы сказал прямо, что наше образование ему теперь не по карману. Мы же понимали.

Затем к нашему дому повадилось ходить множество людей с конвертами без марок. Иногда они сильно сердились и говорили: «Это в последний раз, а потом дело будет передано в другие руки». Я спросил у Элизы (служанки), что это значит. Она любезно мне объяснила. Ох, как же мне стало жалко отца!

А однажды пришла длинная голубого цвета бумага. Её принёс полицейский. Мы страшно перепугались. Но отец сказал нам, что всё в порядке. Правда, по словам девочек, заглянув поцеловать их перед сном, он плакал. Я‐то уверен, им показалось. Плачут ведь одни только трусы и хлюпики, а мой отец – самый храбрый человек в мире.

Теперь, полагаю, вам ясно: время искать сокровище настало. И Освальд так сказал. И Дора согласилась: так тому и быть. И остальные были согласны с Освальдом. Поэтому мы собрали совет. Дора сидела в кресле, с которого мы пятого ноября[1] запускали фейерверк, когда не могли для этого выйти в сад, потому что у нас была корь. Дыру в сиденье так и не заделали, и кресло с тех пор стоит у нас в детской. Нам за него, конечно, тогда ввалили, но, полагаю, мы легко отделались.

– Мы должны что-то сделать, – сказала Элис, – наша казна пуста. – И она потрясла сундучком-копилкой. В нём загремела только одна монетка – фальшивый пенни, который мы сохранили на счастье.

– Легко сказать «что-нибудь сделать», а вот что именно мы должны сделать? – спросил Дикки. Ему всегда и во всём нужна определённость, за что наш отец и прозвал его Определённым Артиклем.

– Давайте поищем в книгах. Уж там-то точно найдётся масса полезных сведений! – Предложение исходило от Ноэля, но мы его мигом заткнули. Ясное дело: он просто хотел поскорее вернуться к своим книгам. Ноэль у нас к тому же ещё и поэт. Чуть позже он даже продал немного своих сочинений, и они были опубликованы. Но об этом потом.

Слово опять взял Дикки:

– Давайте-ка все помолчим минут десять. Будем следить по часам. Пусть каждый за это время придумает способ найти сокровище. А когда придумаем, мы их разложим по старшинству и один за другим попробуем.

– Я не могу за десять минут. Мне нужно полчаса, – заявил Г. О.

Хотя по-настоящему зовётся он Горацием Октавиусом, мы называем его Г. О. – из-за уличного рекламного щита на столбах. Там было написано большими яркими буквами: «Ешьте Г. О. – наши великолепные готовые обеды навынос». Гораций Октавиус так этой штуки боялся, что даже смотреть на неё не мог. Ему кажется, будто он был тогда совсем маленький, но в действительности ещё на позапрошлое Рождество он проснулся посреди ночи, рыдая и всхлипывая. Все решили, что виноват пудинг. Но пудинг был ни при чём. До того постный, что живот уж точно не заболит. Гораций Октавиус мне потом всё объяснил. Оказалось, к нему во сне пришла реклама «Г. О.» и хотела съесть его на обед.

Ну, мы дали ему полчаса и все вместе молча сидели и думали, думали… То есть мне-то уже через две минуты кое-что пришло на ум, да и остальным – я видел – тоже. Всем, кроме Доры. Она всё, за что ни возьмётся, делает очень медленно. У меня от долгой такой неподвижности даже нога затекла. И ещё семи минут не прошло, как Г. О. заголосил:

– Ой, наверное, мы сидим уже больше получаса!

Ему восемь лет, но он до сих пор не умеет определять по часам время. А Освальд умел уже в шесть.

Мы встали и заговорили все разом. Но Дора зажала уши и крикнула:

– Пожалуйста, по одному! Мы сейчас ведь не в «Вавилон» играем.

(Хорошая, между прочим, игра, если вы сами ещё не знаете!)

Дора усадила нас на пол в ряд по старшинству и принялась тыкать в одного за другим пальцем в медном напёрстке. Прежний, серебряный, потерялся, когда позапредыдущая прислуга за всё уволилась. Должно быть, по рассеянности забыла, что это Дорин напёрсток, и случайно убрала его в свою шкатулку. Очень забывчивая была девушка. Особенно сильно ей изменяла память, когда её посылали за покупками. Никогда не могла сказать точно, на что и сколько потратила, и сдачу с выданных денег возвращала какую-то чересчур маленькую.

Первым заговорил Освальд:

– Думаю, мы должны надеть чёрные маски, пойти на Блэкхит[2] и останавливать там прохожих поприличнее, угрожая им пистолетами: «Кошелёк или жизнь! Сопротивление бесполезно. Мы вооружены до зубов». Так всегда поступали Дик Тёрпин[3] и Клод Дюваль[4]. У них, правда, ещё были лошади, но нам лошади без надобности. Карет ведь тоже теперь не сыщешь.

Дора сморщила нос наподобие примерных старших сестёр из книжек, когда они собираются вразумить несмышлёных младших сестёр и братьев, и заявила:

– Но это же очень плохо. Всё равно что воровать деньги из карманов или брать их без спроса у отца из пальто, когда оно висит в передней!

Могла бы этого и не припоминать, особенно перед младшими. Мне тогда всего четыре было. Освальду стало, конечно, обидно, но он сделал вид, что ему наплевать.

– Подумаешь, – сказал он. – У меня есть на выбор ещё куча способов. Например, спасти состоятельного старого джентльмена от опасных разбойников с большой дороги.

– Такие разбойники перевелись давным-давно, – снова возразила Дора.

– Ну и ладно. Других-то опасностей куча осталась, – продолжал Освальд. – Главное, спасти его хоть от какой-нибудь, а потом он окажется принцем Уэльским и скажет: «О дорогой мой отважный спаситель, жалую тебе в благодарность за мужество, благородство и самоотверженность миллион фунтов в год. Поднимись же с колен, сэр Освальд Бэстейбл!»

Освальд считал этот план очень хорошим, но остальные так не считали и принялись слушать, что придумала Элис.

– По-моему, нам надо воспользоваться волшебной лозой, – объявила она. – Уверена, я смогу. Держишь её в руках, идёшь с ней, и, как только доберёшься до места, где под землёй есть золото, она задёргается. Там-то и надо копать.

– Ой! – воскликнула Дора. – Придумала. Но я буду говорить самой последней! А насчёт твоей лозы… Надеюсь, Библия не считает это чем-то непозволительным.

– Как, например, есть свинину и уток, – встрял Дикки. – Но мы-то едим.

– Давайте всё же сперва послушаем про другие способы, – сказала Дора. – Г. О., твоя очередь!

– Мы станем бандитами, – объявил Г. О. – Думаю, это будет непозволительно, зато их изображать интересно.

– Вот уж точно непозволительно, – отрезала Дора.

И тогда Дикки вставил, что Дора всё считает непозволительным. Дора решительно возразила, но Дикки твёрдо стоял на своём. Пришлось Освальду восстанавливать мир:

– Дора, если не хочешь играть, не играй! Никто ведь не заставляет. А ты, Дикки, брось валять дурака и помолчи. Лучше давайте послушаем Ноэля.

Дора и Дикки выглядели недовольными, но я всё равно пнул под столом Ноэля, чтобы поскорей разродился собственным планом. И тогда он промямлил, что, кажется, больше не хочет играть. Нашёл время! Остальные и так уже были готовы поссориться. Мне оставалось лишь срочно воззвать к его совести:

– Будь мужчиной, а не хлюпающим поросёнком!

Тут он наконец выдавил из себя, что придумал два способа, но ещё не решил, какой из них лучше: продать побольше своих стихов, чтобы хватило на целую книжку, или найти принцессу и жениться на ней.

– И в том и в другом варианте с нуждой для всех нас будет покончено, и я даже согласен забыть, что Освальд сперва меня пнул, а потом обозвал хлюпающим поросёнком, – подытожил он.

– Я тебя не обозвал, а попросил им не быть, – справедливости ради уточнил Освальд.

Элис в поддержку ему добавила, что, когда вас просят кем-то не быть, это совсем не то же самое, что обзываться. Даже наоборот. И тогда Ноэль взял свои слова обратно, а Дикки проговорил:

– Должно быть, вы сами заметили в газетах рекламные объявления, где предлагается всем желающим леди и джентльменам, если у них найдётся свободное время, зарабатывать по два фунта в неделю. Надо только сперва отправить два шиллинга, за которые вам пришлют образцы и инструкции, как следует запакованные, чтобы никто, кроме вас, не смог их увидеть. Вот я и подумал: ведь мы все вместе сможем зарабатывать за неделю целых двадцать фунтов. Вполне неплохо, правда? Но прежде, конечно, придётся каким-нибудь иным способом обзавестись двумя фунтами на оплату инструкций. Есть у меня и другая идея, только мне ещё надо её хорошенько обмозговать.

Мы все потребовали:

– А ну, выкладывай быстро! Что за идея?

Но не тут-то было. Дикки упёрся. Нет, и точка! Вечно так с Дикки – никогда не покажет, если не готово, и мыслями не поделится. Вы допытываетесь, а он молчит, и это ему доставляет жуткое удовольствие.

– Ну и сиди на здоровье со своим глупым секретом, – сказал ему Освальд, чтобы он не особо радовался. – Давай, Дора! Мы всё уже рассказали.

Дора, вскочив, уронила носок и напёрсток, который так далеко укатился, что мы потом много дней не могли его отыскать.

– Полагаю, нам первым делом нужно прибегнуть к моему способу. По-моему, это будет справедливо, потому что я старшая, – начала она. – Давайте выкопаем сокровище. Без всякой там нудятины с волшебной лозой. Просто по-честному станем копать. Если люди копают как следует и хотят найти сокровище, то обязательно его находят. Мы станем богатыми, и тогда все другие способы нам не понадобятся. Потому что одни из них трудноваты, а другие вообще непозволительны. А непозволительные поступки, как мы должны помнить…

Тут остальные велели ей замолчать и приниматься за дело. И когда мы уже продвигались по направлению к саду, мне вдруг подумалось: почему отцу не пришло на ум то же самое, что и Доре? Лучше выкопал бы в саду сокровище, чем целыми днями торчать в неуютной конторе.

Глава 2

Копая в поисках сокровищ

Боюсь, предыдущая глава вышла довольно скучной. Самые скучные места в книгах – это те, где говорят, говорят и ничего не делают. Начни я, однако, нашу историю по-другому, вам стало бы непонятно дальнейшее, где мы как раз от слов переходим к делу. А это ведь самое интересное – и в книгах, и в настоящей жизни. Но в жизни ведь с вами то происходит масса всего, а то совсем ничего. Для книг, я считаю, это никуда не годится, поэтому попросту опущу те дни, когда ничего не происходило. Не заведу (разве что случайно): «Медленной чередой потянулись грустные дни», или: «Настал период однообразно-тяжёлых дней», или даже просто: «Время шло». Пустые и глупые фразы! Время, конечно же, идёт, это понятно и так. Лучше уж расскажу вам о самом важном и интересном, что с нами случилось, а вы просто имейте в виду: в промежутках мы просыпались, ели, ложились спать и делали ещё много всякого прочего, о чём распространяться скучно до зевоты. Между прочим, меня на сей счёт поддержал даже дядя соседского Альберта, а дядя этот очень умный и сам пишет книги.

– Совершенно верный подход, – одобрил он. – Мы это называем отбором материала, без этого в истинном искусстве не обойтись.

Я всегда считал, что было бы здорово, если бы люди, пишущие детские книги, знали о детях хоть чуточку больше. Я не раскрою вам о нас ничего, кроме того, о чём мне самому хотелось бы знать, будь я на вашем месте. Дядя Альберта сказал, что мне следовало бы поместить рассказ о нас в предисловие, но я вот никогда не читаю предисловий. А писать что-то только для того, чтобы это пропустили, – совсем невесело. И почему другие авторы никогда об этом не задумывались?

В общем, приняв решение выкопать сокровище, мы все вместе спустились в подвал, зажгли газовые светильники, и Освальду захотелось прямо здесь к раскопкам и приступить. Но, увы, пол в подвале был сплошь из каменных плит. Мы пошуровали среди старых ящиков, сломанных стульев, проржавевших каминных решёток, пустых бутылок и прочего хлама и наконец наткнулись на лопатки, славно нам послужившие для рытья песка, когда три года назад нас возили на море. Не какие-нибудь там дрянные детские лопатки из тех, что от одного вашего взгляда разлетаются в щепки. Нет, эти были отличные, из железа, с синим кантом и жёлтыми деревянными рукоятками. Некоторое время пришлось потратить, чтобы их отчистить. Это, конечно, из-за девчонок. Они наотрез отказались прикасаться к лопатам в паутине. Потому-то девочкам никогда и не стать исследователями Африки. Чересчур уж брезгливые, чистюли.

Подходить к делу спустя рукава мы не собирались. Выбрали местечко в самой старой части сада, расчистили там квадрат три на три ярда[5] и принялись за работу. Результат нас обескуражил. Сплошные черви да камни. К тому же земля оказалась ужасно твёрдой, и мы перенесли фронт работ на другой участок.

Большая круглая клумба была гораздо податливее, да и яму мы стали копать в ней поуже, и дело у нас пошло несравненно лучше. Мы копали, копали, копали… Очень тяжёлая, между прочим, работа. Мы жутко упарились, но так ничего и не нашли.

Тут на нас поглядел через стену соседский Альберт. Вообще-то, он нам не особенно нравится, но мы иногда позволяем ему с нами вместе играть. Как-никак у него умер папа, а к сиротам следует относиться по-доброму, пусть даже мамы у них ещё живы. Он всегда весь такой аккуратненький. Носит насборенные воротнички и бархатные бриджи. Не представляю, как в этом можно нормально жить.

Ну, мы сказали ему:

– Привет!

А он ответил:

– Что вы такое делаете?

– Откапываем сокровище, – объяснила Элис. – Древний пергамент открыл нам место, где оно спрятано. Перелезай сюда и помоги. Когда докопаемся до нужной глубины, сразу найдём большущий горшок из красной глины, полный золота и драгоценностей.

Соседский Альберт презрительно фыркнул:

– Глупая чушь!

Он совсем не умеет правильно играть. Вот ведь как странно: дядя у него великолепный, а племянник совсем размазня без малейших достоинств. Даже читать не любит. И поскольку он не прочитал столько книг, сколько мы, то, естественно, пребывает во тьме невежества. Тут уж, увы, ничего не остаётся, кроме как принять это со смирением, когда он нам зачем-нибудь понадобится. Да и неправильно это – пенять человеку за то, что он вас глупее. Может, тут и вины-то его особенной нет.

Вот Освальд ему и сказал:

– Иди копай! А когда отыщем сокровище, то и с тобой поделимся.

Но он ответил:

– Не хочу. Не люблю копать. Я вообще сейчас собирался идти пить чай.

– Лучше иди покопать. Будь хорошим мальчиком. Я тебе даже свою лопату дам. Она из всех самая лучшая, – сказала Элис.

И он пришёл. Стал копать. А раз уж к нам перелез, мы обратно ему уйти не дали. И сами, конечно, тоже работали. Яма делалась глубже и глубже. Пинчер, наш пёс, тоже над ней трудился. По части копания у него настоящий талант. Иногда он копается в мусорном баке, ищет там крыс. Чище от этого он не делается, но мы всё равно его любим, даже если приходится мыть ему морду.

– Полагаю, что без туннеля мы до несметных сокровищ не доберёмся, – объявил Освальд.

Он спрыгнул на дно ямы и принялся копать вбок, а следом за ним и мы. По очереди. И Пинчер очень нам пригодился. Он выкидывал из туннеля землю задними лапами, как обычно и делает, стоит только сказать ему: «Крыса!» Передними лапами копает, задними выкидывает, а к тому же умеет рыть носом.

Нашими общими усилиями туннель достиг длины почти в ярд, и мы, конечно, смогли бы по нему добраться до сокровища, сделайся он ещё немного длиннее. Настала очередь соседского Альберта залезть внутрь и потрудиться с лопатой, но он отказался.

– Давай, давай! Внеси по-мужски свою долю в общее дело, – призвал его Освальд, которого точно никто бы не смог упрекнуть, что он не вносит по-мужски своей доли в общее дело.

Но соседский Альберт упёрся. А мы должны были его заставить, иначе бы получилось несправедливо.

– Это очень просто, – уговаривала Элис, – тебе надо заползти внутрь и рыть руками. А как нароешь достаточно, мы выгребем то, что ты накопал, лопатами. Давай! Будь мужчиной! В туннеле, конечно, темно, но если закроешь глаза, не заметишь. Мы все уже там побывали, кроме Доры, потому что она не любит червей!

– Я тоже не люблю червей, – нагло соврал соседский Альберт. А то мы не помнили, как он всего лишь вчера спокойно себе подцепил пальцами толстого красно-чёрного червячину и запулил им в Дору.

Пришлось нам соседского Альберта в туннель запихнуть. Только он не захотел внедриться туда правильным манером, головой вперёд, и прокапываться руками, как делали мы. И Освальд хоть и разозлился в тот момент на его малодушие, позже признал, что, может, всё вышло и к лучшему. Никогда не бойтесь признать собственную ошибку, если на все сто процентов уверены, что ошибались. Но если такой уверенности у вас нет, говорить, что не правы, просто трусость.

– Нет уж, я лучше залезу ногами вперёд, – канючил соседский Альберт, – и буду копать ботинками. Правда буду. Честью клянусь.

Ладно, решили мы. И он полез туда, медленно-медленно, пока наконец не исчез под землёй целиком, за исключением головы, которая торчала наружу.

– Давай! Рой ботинками, – велел ему Освальд. – А ты, Элис, подержи, пожалуйста, Пинчера. Иначе он тоже начнёт копать. Альберту будет неудобно, если ему в глаза полетит земля.

Надо всегда предусматривать подобные мелочи. Забота о комфорте ближних располагает их к вам.

Элис держала Пинчера, а мы все кричали:

– Пинай! Копай! Сил не жалей!

И соседский Альберт вовсю работал ногами, а мы, стоя наверху, прямиком над ним, ждали. Не знаю, прошла ли минута, когда земля под нами вдруг провалилась. Мы все кучей упали. А когда поднялись, увидели там, где совсем недавно стояли, впадину, под которой лежал капитально застрявший соседский Альберт. Какой-то он невезучий. Ведь потолок туннеля рухнул точнёхонько на него.

Он, правда, вынужден был признаться, что ему не больно, а только лишь тяжело и двигаться он не может, но всё равно кошмарно орал и визжал. Мы бы, конечно, могли бы сами его выкопать, но из-за этих жутких воплей побоялись, что полиция подоспеет прежде, чем мы это сделаем. Поэтому Дикки перелез через стену с просьбой к тамошней кухарке объяснить дяде соседского Альберта, что племянник его оказался случайно погребён под землёй и теперь надо срочно его откапывать.

Дикки долго не возвращался, даже чересчур. Мы гадали, что с ним могло там произойти, а вопли снизу тем временем все неслись и неслись, даже гораздо громче прежнего. Мы ведь счистили землю с лица недотёпы, и теперь ему ничего не мешало орать во всю глотку.

Наконец появился Дикки, а с ним дядя соседского Альберта. У этого дяди длинные ноги и светлые волосы, а лицо загорелое. Раньше он был моряком, а теперь пишет книги, и мне он нравится.

Первым делом он велел племяннику утихнуть. Соседский Альберт послушался, и тогда дядя спросил, не больно ли ему. Альберт с большой неохотой ответил, что нет. Потому что хоть он трус и совсем невезучий, но отнюдь не лжец.

Дядя соседского Альберта поглядел, потирая руки, на яму с башкой племянника и бодро так произнёс:

– Задача хоть и не лишена приятности, однако потребует некоторых усилий и времени. Схожу-ка я, пожалуй, за другой лопатой!

Он направился в свой сарай, откуда принёс большую лопату, которой и начал откапывать родного племянника.

– Главное, не вздумай пошевелиться, – наставлял он его. – Иначе могу по случайности отхватить от тебя кусочек лопатой.

Сперва он откапывал соседского Альберта молча. Но через некоторое время проговорил:

– Ситуация представляется мне не совсем обычной. Признаться, я даже несколько заинтригован. Если быть до конца откровенным, то моё жгучее любопытство жаждет разгадки тайны. Каким образом мой племянник оказался столь основательно погребён? Впрочем, если не хочется, можете не отвечать. Сила, надеюсь, не применялась?

– Исключительно моральное давление, – успокоила его Элис.

В средней школе, где она училась, много говорили о моральном давлении. Если вам неизвестно, что это такое, объясняю. Вы заставляете человека сделать то, что хотите, а он не хочет, без применения физической силы, а воздействуя исключительно словом. Либо ругаете его, либо дразните, либо даёте взамен какое-нибудь обещание, которое выполните, если он вас послушается.

– Неужели всего лишь моральное давление? – удивился дядя соседского Альберта. – Ну…

– Ну, – подхватила Дора. – Мне очень жалко, что это случилось с Альбертом. Лучше бы уж с кем-то из нас. Лезть-то в туннель должна была я. Но я не люблю червей, и мне позволили пропустить свою очередь. Понимаете, мы искали сокровище.

– Да, – подтвердила Элис. – И когда туннель обвалился на Альберта, мы, по-моему, почти достигли подземного хода, который ведёт к тайнику. Альберт такой невезунчик! – И она тяжело вздохнула.

Не успела Элис договорить, как соседский Альберт опять зашёлся от воплей. А его дядя вытер лицо (своё собственное лицо, а не племянника) шёлковым носовым платком, который потом убрал в карман брюк. Вообще-то, такие вещи носят, как правило, в пиджаке. Но пиджак и жилетку дядя соседского Альберта перед копанием снял, а платок предпочёл держать под рукой. Работа с лопатой всегда ведь упаривает.

Он приказал Альберту прекратить, иначе не станет его дооткапывать. Альберт стих, и тогда дядя ещё через некоторое время его окончательно откопал. Альберт был сам на себя не похож. Волосы грязные. Бархатный костюмчик облеплен землёй. Лицо тоже в земле, смешавшейся со слезами.

Мы все сказали, что нам очень жаль. А он в ответ ничего не сказал. Ему, ясное дело, было противно думать, что это случилось с ним, когда с таким же успехом могло случиться с кем-нибудь из нас. Такая вот ситуация. Напряжённость её остро чувствовалась.

– Значит, вы копали в поисках сокровищ? – уточнил дядя соседского Альберта и снова вытер лицо носовым платком. – Ну, боюсь, шансы ваши на успех не велики. Признаться, вопрос о зарытых сокровищах мной изучен столь основательно, что вне моей компетенции осталось лишь, может быть, несколько не стоящих внимания фактов. Так вот, мой богатый опыт подсказывает: в отдельно взятом саду больше одной монетки не обнаруживается. Эй! А вот, кажется, и оно!

И дядя соседского Альберта ткнул пальцем в яму, из которой недавно вытащил своего племянника. На дне что-то блестело, и когда Освальд это достал, оно оказалось монеткой в полкроны[6]. Мы, онемев от радости и изумления, как пишут обычно в книгах, уставились друг на друга.

– Выходит, вам повезло, – сказал дядя соседского Альберта. – Получается по пять пенсов каждому.

– Нет, по четыре с чем-то, – возразил ему Дикки. – Точней подсчитать не могу, я ещё не освоил дроби. Видите ли, нас семеро.

– То есть Альберт в доле? – мигом сообразил дядя.

– Ну да, – подтвердила Элис. – А ещё мы должны учесть, что его засыпало. Поэтому вот давайте оставим себе по четыре пенса, а все эти дроби отдадим ему.

Мы с ней согласились и пообещали соседскому Альберту вручить его долю сразу же, как разменяем монетку. Он вмиг повеселел, а дядя его опять вытер себе лицо. Откапывание племянника его, видать, изрядно утомило, но он всё равно надел жилетку и пиджак.

А когда это всё уже было на нём, он вдруг наклонился, что-то поднял с земли и (вы, может, и не поверите, но это чистая правда) на ладони его заблестела ещё одна монета в полкроны.

– Подумать только! Целых две! – удивлённо воскликнул он. – Я всё знаю о закопанных сокровищах, но никогда о таком не слышал!

А мне тогда подумалось: вот бы дядя соседского Альберта всегда находился поблизости, когда мы ищем сокровища. У него, вероятно, на редкость острое зрение. Дора ведь после нам рассказала, что всего за какую-нибудь минуту до дяди соседского Альберта очень пристально вглядывалась в то самое место, где он нашёл полкроны, но ничего не увидела.

Глава 3

Теперь детективы

А потом с нами произошло кое-что очень интересное, и это было совсем не игрой и случилось не понарошку, а по-настоящему, как с теми двумя монетками в полкроны. И рассказать об этом я постараюсь по-настоящему, как в настоящих книгах. Мы ведь читали про мистера Шерлока Холмса, а ещё – книжки в жёлтых обложках со слепыми картинками, которые распродают по четыре с половиной пенса за штуку, после того как люди в ожидании поезда берут их с круглого стеллажа-этажерки, листают, смотрят, чем история кончилась, и, не купив, возвращают обратно. В результате книжки засаливаются, уголки страниц загибаются. Ужасная несправедливость, я считаю, по отношению к мальчику-продавцу. Книги эти написаны джентльменом из Франции по фамилии Габорио[7]. Дядя соседского Альберта говорит, что перевели их у нас наихудшим образом, хуже просто некуда, что английский язык там ужасен. Ну да, конечно, до Киплинга им далеко, но истории всё-таки хорошие. Другое дело – книга Дика Диддлингтона, которую мы недавно прочли. Вообще-то, автора зовут по-другому, но как – не скажу. Я ведь знаю об ответственности за клевету, а он может запросто меня в ней обвинить, если до него дойдёт моё мнение, что вот он-то пишет и впрямь ужасно.

Тем не менее именно эта книга и навела нас на мысль сделать то, о чём вы сейчас узнаете.

Наступил сентябрь. На море, однако, нас не везли, потому что нам теперь был не по карману даже Ширнесс с его грязным пляжем, где валяются пустые жестянки из-под консервов и старые башмаки, а песка вообще никакого нет. Остальные на море ехали, даже наши соседи – не те, у которых Альберт, а с другой стороны. Их служанка сказала Элизе, что они собираются в Скарборо. И действительно, на другой день мы увидели, что все окна у них забраны жалюзи, а ставни закрыты. И молока им больше не привозили. Между их садом и нашим растёт высокий конский каштан. Очень полезное дерево. Плоды у него замечательные. Из них можно даже делать мазь против цыпок на руках. Но в тот день дерево нам мешало, не давая разглядеть, опущены ли жалюзи у этих соседей на окнах с задней стороны дома. Пришлось Дикки вскарабкаться на верхушку. Оттуда он наконец разглядел, что задние окна тоже основательно закрыты.

Погода стояла очень жаркая. Дома была ужасная духота, и мы большей частью играли в саду. Принесли из кухни сушилку для белья, сняли со своих кроватей простыни и соорудили палатку. В ней оказалось не менее жарко, чем дома, но это была другая жара. Дядя соседского Альберта сказал, что наша палатка совсем как турецкая баня. Жаль, конечно, что мы не попали к морю, но всё равно нам грех жаловаться. Несчастным детишкам, которые ходят босые, в жалких лохмотьях, а живут в тесном проулке, куда даже в летний полдень с трудом пробивается солнечный свет, вот им действительно тяжело. Впрочем, я лично не обращаю особенного внимания на дырки в одежде. А походить босиком в такое-то пекло, по-моему, даже приятно. Да мы иногда так и ходим, особенно если игра к этому располагает. Что и случилось, кстати, в тот день, о котором я вам рассказываю. Мы играли в потерпевших кораблекрушение и все сидели в палатке. Только что утолили голод провизией, которую с риском для жизни спасли со стремительно тонущего корабля. Весьма вкусной провизией. Кокосовыми леденцами, приобретёнными в Гринвиче на два пенни (четыре унции[8] их стоят пенни). Макаронами – такими прямыми, с дырками, через которые удобно что-нибудь пить. Небольшим количеством сырого риса и большим куском пудинга, который Элис свистнула из кладовой, когда ходила туда за рисом и макаронами.

Когда мы всё доели, кто-то сказал:

– Хотел бы я быть детективом.

Увы, не могу уточнить, кому именно принадлежали эти слова. Освальд считает, что ему, Дора уверена, что Дикки, ну а Освальд слишком уж джентльмен, чтобы ссориться с ней из-за такой ерунды.

– Хотел бы я быть детективом, – сказал, возможно, Дикки, но мне всё же кажется, что не он. – И раскрывать разные странные и хитроумные преступления, – добавил тот самый, кто это сказал.

– Тогда тебе стоит набраться побольше ума, – заметил Г. О.

– Не преувеличивай, – заспорила Элис. – Ведь если ты прочитал нужные книги, то быстро примечаешь, что к чему. Ну там рыжий волос на рукоятке ножа или гранулы белого порошка на бархатном воротнике пальто у преступника. Полагаю, у нас получится.

– Но мне совсем не хотелось бы иметь дело с убийствами. Как-то это небезопасно, – покачала головой Дора.

– И всегда кончается тем, что бедных убийц вешают, – проговорила с сочувствием Элис.

Мы ей объяснили, зачем убийц нужно вешать.

– А мне всё равно, – ответила нам она. – Зачем их вешать, когда, я уверена, никто и без всякой виселицы второй раз убивать не захочет. Только представьте себе эту кровь и другие ужасы. Как потом спать по ночам? Нет, я не прочь стать детективом, но только таким, который сидит и следит из засады за бандой фальшивомонетчиков, а потом захватывает их врасплох и берёт под арест либо совсем один, либо вместе с верной собакой-ищейкой. – И она почесала за ухом нашего Пинчера, но он даже не проснулся. Зачем? Пудинг с почками-то уже доели. Очень разумный пёс.

– Ты вечно подходишь ко всем задачам не с той стороны, – упрекнул её Освальд. – Нельзя выбирать преступления, которые будешь расследовать. Начинается-то с чего? Сначала подмечают некие настораживающие обстоятельства. Дальше ищут улики. Затем приступают к слежке. А находишь ли в результате убийцу или фальшивое завещание, тут уж как повезёт.

– Это один способ, – вмешался Дикки. – А можно и по-другому. Попадается нам в газете среди объявлений или новостей сообщение, что исчезла некая молодая леди. Дальше описана одежда, в которой она пропала, золотой медальон, цвет её волос и всё такое прочее. Ну вот. А потом мы читаем: «Найден золотой медальон». И понеслось.

Мы тут же послали Г. О. за газетой, но вдохновляющих совпадений она нам не принесла. Нашлись там, правда, две заметки. В первой рассказывалось про парочку грабителей из Холлоуэя[9], которые ворвались на фабрику, где делали консервированные языки и прочие деликатесы для больных, и бо`льшую часть продукции унесли. А во второй, на другой странице, нас привлёк заголовок «Таинственные смерти в Холлоуэе».

Освальду показалось, что тут есть над чем поразмыслить, и дядя соседского Альберта, когда мы его спросили, предположил то же самое, но остальные не согласились, и Освальд решил отказаться от этого варианта. Да и Холлоуэй от нас далековато.

Пока мы обсуждали газетную хронику происшествий, Элис, похоже, обдумывала что-то своё. И действительно, стоило нам замолчать, как она сказала:

– Мы, конечно, можем стать детективами, вот только мне не хотелось бы, чтобы кто-то попал из-за нас в беду.

– Даже убийца или грабитель? – уточнил Дикки.

– Нет, не убийца или грабитель, – ответила она. – Понимаете, я на самом деле подметила одну странность, но это меня немного пугает. Давайте сперва посоветуемся с дядей Альберта.

Элис чересчур любит советоваться по любому поводу со взрослыми. Но мы ей сказали, что это чушь собачья и она просто должна выложить всё нам без утайки.

– Ну, если дадите честное слово ничего не делать без меня, – тут же выдвинула она условие.

Мы дали.

Тогда она сказала:

– Это серьёзный секрет. И если кто-то из вас считает, что ему лучше не ввязываться в раскрытие преступлений, то пусть прямо сейчас и скажет, пока не поздно.

Доре немедленно, по её словам, надоело сидеть в палатке, зато очень захотелось прогуляться по магазинам. Г. О. увязался за ней, решил потратить свои два пенса. Оба они, по-видимому, сочли тайну Элис невзаправдашней, а вот Освальду сразу же стало ясно, что дело и впрямь серьёзное. Он такое почти всегда чувствует. По глазам человека способен понять, правдивы его слова или нет, однако своей прозорливостью не кичится. Потому что неправильно задирать нос, если ты от рождения гораздо умнее других.

Г. О. с Дорой ушли, а остальные сгрудились потесней:

– Теперь выкладывай!

– Ну, – начала Элис, – я про тот соседний дом, где хозяева отбыли в Скарборо. Он сейчас заперт, внутри никого. И всё-таки я вчера ночью видела в тамошних окнах свет!

Мы спросили, как ей удалось. Ведь окна её спальни выходят в садик перед нашим домом, и соседний из них не виден.

– Думаю, что могу довериться вам, мальчики, если дадите честное слово больше ни разу не ходить без меня на рыбалку.

Пришлось пообещать.

И тогда она приступила к рассказу:

– Это произошло прошлой ночью. Я вдруг проснулась, неожиданно вспомнила, что забыла покормить своих кроликов, и мне стало страшно. Ведь они могли умереть от голода, как у Освальда.

– Голод тут ни при чём, – возразил ей Освальд. – Я их кормил регулярно и по всем правилам. С ними случилось что-то другое.

Элис, отмахнувшись (она не о том), продолжила:

– Спустилась я в сад и вот оттуда-то и увидела: окна дома освещены, а за ними двигаются какие-то тёмные фигуры. Мне показалось, что это воры, но отец ещё не вернулся, а Элиза уже легла спать. В общем, я ничего не могла поделать. Просто решила, что утром, наверное, всем расскажу.

– Почему же не рассказала? – упрекнул Ноэль.

А Элис ответила, что ей, видите ли, не хотелось никому доставлять неприятности. Даже жуликам.

– Но мы можем сегодня ночь понаблюдать, – предложила она. – Вдруг опять увидим там свет?

– Не удивлюсь, если это и впрямь были жулики, – сказал Ноэль, досасывая остаток своей макаронины. – Соседи-то эти наши, знаете ли… На нас смотрят как на пустое место. Ездят в отличном собственном экипаже. Для визитов у них отведён специальный день, когда к ним съезжаются гости в кебах. Полагаю, у них полно посуды, драгоценностей, дорогих тканей, ценных мехов и всего такого прочего. Давайте-ка мы и вправду сегодня ночью покараулим.

– Обыкновенные жулики по второму разу не сунутся, – заявил Дикки. – Если это, конечно, были обыкновенные жулики. Но ведь в домах, где никто не живёт, свет иногда зажигают совсем другие личности. – И он глубокомысленно воззрился на нас.

– Это ты про фальшивомонетчиков? – сообразил Освальд, который почти всегда ловит мысль на лету. – А вот интересно, хорошая ли полагается награда тем, кто навёл полицию на след такой банды?

Дикки сказал, что награда уж точно должна быть солидной. Фальшивомонетчики – публика отчаянная. И приспособления для отливки фальшивых монет увесистые, врежут такой штуковиной по башке детективу – на ногах не удержится.

Между тем подошло время пить чай. Дора с Г. О., объединив свои капиталы, наскребли на дыню – довольно большую, хотя и слегка подмякшую с одного бока, но очень вкусную. Мы её быстренько уплели, а семечки собрали и промыли. Потому что из них, если взять булавки и вату, получаются разные интересные штуки, которые мы и принялись мастерить. И никто больше ни словом не заикнулся про слежку за соседним домом.

Только уже перед самым сном Дикки, сняв куртку и жилет, но не добравшись ещё до штанов с подтяжками, поинтересовался:

– А что насчёт фальшивомонетчиков?

Освальд, успевший освободиться от галстука и пристежного воротничка рубашки, проговорил (поскольку на языке у него вертелся тот же вопрос):

– Конечно же, я собирался понаблюдать. А воротничок отстегнул, потому что он мне туговат.

Возможно, дело это опасное, рассудил Дикки, а потому девчонок втягивать в него не стоит, но Освальд мигом напомнил ему про честное слово, которое мы дали Элис, добавив, что честное слово свято – даже в тех случаях, когда кажется самым удобным о нём забыть.

Но заводить разговор с Элис в присутствии Доры было никак нельзя. Поэтому Освальд, войдя в спальню девочек, объявил, что принёс показать им гусеницу. Дора, которая их на дух не переносит, с визгом бросилась вон. Тут Освальд и предупредил Элис. Она ответила, что пойдёт, как только сможет улизнуть, а улизнуть она сможет не раньше, чем заснёт Дора. Вот и пришлось нам ждать. А потом красться тихонько на цыпочках, чтобы пол где-нибудь случайно не скрипнул и не разбудил Дору. Девочки-то ведь, опасаясь жуликов, спали с открытой дверью. В итоге выйти нам удалось куда позже, чем мы смогли бы без Элис. Хорошо ещё, ей не пришлось канителиться с одеванием. Сообразила по секрету от Доры напялить ночную рубашку прямо поверх всего.

Мы прокрались мимо кабинета отца, выбрались через стеклянные двери веранды наружу, спустились по железным ступенькам в сад, очень тихо прошли к каштану и вскарабкались на него. Сперва я было подумал, что мы просто играем в свою любимую карточную игру, как говорит дядя соседского Альберта, когда нам случается в очередной раз свалять дурака. Окна дома-то были темнее некуда. Но потом мы услышали звук. Он доносился со стороны калитки в дальнем конце сада.

Такие калитки есть в каждом из наших садов, и выходят они в проулок за садами. Ну, знаете, что-то вроде чёрного хода. Очень удобная штука, когда не хочется никому говорить, куда идёшь. Калитка в конце соседнего сада стукнула. Дикки ткнул Элис в бок с такой силой, что, если бы Освальд не проявил редкостное присутствие духа, она бы уж точно свалилась с дерева. Но он успел вовремя крепко схватить её за руку. И мы стали смотреть. Спутники мои немного перепугались. Ожидали-то мы только света в окнах, да и его не наверняка, и вдруг такое!

На соседнем участке по дорожке к дому быстро перемещался смутный человеческий силуэт, и мы заметили, что под тёмной накидкой, которая плотно его укутывала, скрывается таинственная ноша. Прочее одеяние придавало ему сходство с женщиной в матросской шапочке.

Мы даже дышать перестали, когда она проходила под нашим сторожевым каштаном. Достигнув задней двери дома, фигура тихонечко постучалась, её впустили. В окнах комнаты на первом этаже, где хозяева всегда завтракали, возник свет. Он пробивался через зазоры между закрытыми ставнями.

Дикки сказал:

– Ого! Вот все остальные от зависти задохнутся, когда узнают, что` прошляпили.

Но Элис происходящее не понравилось. Как-никак она девочка. Поэтому я не виню её. Если честно, я ведь и сам сначала подумал, что лучше бы нам сейчас потихоньку смыться, а вернуться попозже с подкреплением. Желательно вооружёнными до зубов.

– Точно не жулики, – прошептала Элис. – Эта таинственная личность не вынесла вещи из дома, а, наоборот, принесла. Вероятно, и впрямь фальшивомонетчики. И… Ой, Освальд, давай не будем. Эти их штуковины для отливки фальшивых монет бьют очень больно. Пошли лучше спать.

Ну уж нет, упёрся Дикки, если за выслеживание таких тёмных дел существует награда, он лично намерен её получить, а потому поведёт наблюдение дальше.

– Заднюю дверь заперли, – прошептал он. – Замок щёлкнул. Я слышал. Ничего, могу запросто заглянуть в щель между ставнями. А после метнусь через стену назад, прежде чем они дверь успеют открыть. Даже если они это сразу сделают.

Сквозь зазор между ставнями по-прежнему струился свет. И прорезанные в ставнях сердечки светились тоже.

Если Дикки пойдёт, объявил Освальд, то и он тоже. В конце концов, он старше.

А Элис сказала:

– Если кто-то и должен идти, то я. Ведь именно мне пришло в голову следить за домом.

– Ну и вперёд! – скомандовал тогда Освальд.

Но Элис ответила:

– Ни за что. – И принялась умолять, чтобы мы не ходили.

Так, сидя на дереве, мы и обсуждали, идти или не ходить, пока окончательно не осипли от шёпота.

В итоге нам удалось составить план операции. Элис остаётся на дереве и в случае чего должна заорать: «Убивают!» Мы же с Дикки пробираемся в соседний сад и по очереди заглядываем в окно.

Мы изо всех сил старались спускаться вниз как можно тише, но оказалось, ночью дерево издаёт куда больше звуков, чем днём. Мы даже несколько раз замирали от страха, что обнаружены, но ничего, обошлось.

Под окном сгрудилось множество красных цветочных горшков. И ещё один, очень крупный, стоял на наружном подоконнике. Похоже, он был поставлен туда рукою самой Судьбы. Герань в нём полностью высохла, он словно был специально создан, чтобы на него вставали. Вот Освальд и встал первым, по праву старшего. Дикки был не согласен (ведь это он, а не Освальд затеял вылазку) и попытался остановить брата, но не вышло. Разговаривать-то было нельзя.

Освальд, встав на цветочный горшок, заглянул в прорезь сердечком. Застать фальшивомонетчиков за их гнусным занятием он, вообще-то, не ожидал, хотя и вовсю притворялся, будто ожидает, пока мы сидели на дереве. Но даже зрелище того, как расплавленным металлом заполняют формы для полукроновых монеток, поразило бы его куда меньше, чем то, что открылось взгляду в действительности.

Сперва он увидел самую малость. Сердечко располагалось высоковато, и глаз детектива сумел ухватить только «Блудного сына» в блестящей раме, на стене напротив прорези. Но, крепко вцепившись в ставень и встав на цыпочки, Освальд увидел гораздо больше.

Не было за окном ни пылающего очага, ни раскалённого металла, ни бородатых мужчин в кожаных фартуках, вооружённых щипцами или чем-нибудь таким. Вместо этого в комнате обнаружился накрытый к ужину стол. Освальд приметил банку с лососем, листья зелёного салата и пиво в бутылках, а на одном из стульев – накидку и матросскую шапочку таинственной незнакомки. За столом устроились двое. И никакие не фальшивомонетчики, а взрослые младшие дочери соседской леди.

– Так вот, этот лосось обошёлся мне на три с половиной пенса дешевле, – сказала одна из них. – А салата, ты только представь себе, я купила в «Бродвее» за пенни целых шесть пучков! Мы должны постараться как можно сильней экономить на домашних расходах, если хотим будущим летом поехать в какое-нибудь приличное место.

А другая ответила:

– Ах, как бы мне хотелось, чтобы мы все могли уезжать на отдых каждый год. Или же… Я, вообще-то, на самом деле мечтаю…

Так вот, значит, Освальд смотрел и слушал, а Дикки снизу всё это время дёргал его за курточку, торопя слезть и позволить ему самому взглянуть хоть одним глазком, что там происходит. И в тот самый момент, когда девушка за столом произнесла: «Я, вообще-то, на самом деле мечтаю…», Дикки дёрнул чересчур сильно. Нога Освальда на краю большого, но неустойчивого горшка закачалась. Он приложил прямо-таки героические усилия, чтобы восстановить эквили… или, проще говоря, равновесие, но, увы, его эквили… уже был безвозвратно утрачен.

– На сей раз тебе удалось! – только и успел он воскликнуть, прежде чем рухнуть на груду цветочных горшков.

Последнее, что ему довелось услышать, был грохот падающих и разбивающихся посудин. А затем он ударился головой о железный столб, из тех, что подпирали карниз террасы, и больше ничего не видел.

Вы, может быть, ожидали, что Элис тут же закричала: «Убивают»? Если так, девичий склад ума для вас совершенно тёмен. Едва мы оставили Элис на каштане одну, как она кинулась к дяде Альберта и всё ему рассказала, чтобы он шёл нас спасать, если банда фальшивомонетчиков окажется чересчур уж свирепой. Так что ровно в момент моего падения дядя Альберта перелезал через стену. И Элис, конечно же, ничего не кричала. Зато Дикки показалось, что он расслышал, как дядя Альберта произнёс:

– Чёрт бы побрал этих детей!

На мой взгляд, с его стороны это было бы не по-доброму и невежливо. До сих пор хочу верить, что Дикки послышалось.

Дочери соседской леди из дома на шум не вышли. И дядя Альберта не стал дожидаться, пока они выйдут. Быстренько подняв Освальда, он отнёс бесчувственное тело благородного юного сыщика к стене, взвалил на неё, перелез сам и доставил свою безжизненную ношу в наш дом, бережно там опустив её на диван в кабинете отца.

Отца дома не было. Зря мы старались красться бесшумно мимо его двери, когда выходили в сад! Освальд вскорости был приведён в сознание, голову ему перевязали, после чего отправили в постель, и наутро он обнаружил на своём юном челе шишку размером с куриное яйцо, чему совсем не обрадовался.

Днём пришёл дядя Альберта и побеседовал с каждым из нас по отдельности. Освальду он сказал множество неприятного о том, как это не по-джентльменски – следить за леди и вообще совать нос в чужие дела. Я хотел было рассказать про подслушанный разговор, но он велел мне заткнуться. В итоге беседа с ним доставила мне больше мучений, чем шишка.

Когда настал новый вечер и сумерки пали на землю, Освальд, ускользнув от остальных и нацарапав на клочке бумаги: «Хочу с вами поговорить», устремился к соседнему дому, где доверил своё послание прорези в форме сердечка.

Самая младшая молодая леди сперва выглянула наружу через отверстие в форме сердечка, а затем отворила ставень и очень сердито осведомилась:

– Ну и?..

И тогда Освальд сказал:

– Мне очень жаль, и я умоляю вас о прощении. Мы хотели быть детективами, и нам показалось, что в вашем доме орудуют фальшивомонетчики. Поэтому мы подсматривали за вами в окно прошлой ночью. Я видел салат и слышал про лосося, который обошёлся вам на три пенса дешевле. Конечно же, мне понятно: совать нос в чужие дела не по-джентльменски, особенно в дела леди. Никогда больше не поступлю так. Но на сей раз простите меня!

Леди сперва нахмурилась, потом рассмеялась.

– Вот, – говорит, – значит, кто свалился в горшки прошлой ночью. Мы-то подумали, это грабители, и ужасно перепугались. Ничего себе шишку ты заработал на бедной своей голове.

Мы ещё чуть-чуть с ней поболтали о прошлой ночи, а потом она мне объяснила про себя и сестру. Оказалось, они хотели скрыть ото всех, что остались дома, потому как… Тут она внезапно умолкла и залилась краской. И тогда я сказал:

– Мы думали, вы все в Скарборо. Это наша служанка Элиза узнала от вашей служанки. Почему же вам захотелось скрыть ото всех, что остались дома?

Молодая леди ещё сильней покраснела, а затем, засмеявшись, проговорила:

– Ах, да какая разница почему! Надеюсь, голова у тебя не очень болит. И спасибо за милую мужественную речь. Тебе-то уж точно стыдиться нечего.

И она поцеловала меня без малейшего возражения с моей стороны, а потом сказала:

– Давай, дорогуша, беги домой. Мне надо прямо сейчас открыть ставни и жалюзи. Хочу это сделать, пока не стало совсем темно. Пусть все увидят, что мы не в Скарборо, а дома.

Глава 4

Доброй охоты!

Четыре шиллинга, которые принесли нам поиски сокровища, было бы правильнее всего использовать для проверки идеи Дикки насчёт газетного обращения к леди и джентльменам, которые располагают свободным временем и не прочь зарабатывать два фунта в неделю. Однако у нас назрела необходимость срочно приобрести сразу несколько нужных вещей.

Доре требовались новые ножницы. На них она и собиралась пустить свои восемь пенсов, но Элис сказала:

– Это ты, Освальд, должен потратиться для неё. Сам ведь знаешь, что сломал кончики старых ножниц, когда выковыривал стеклянный шарик из медного напёрстка.

Чистейшая правда, пусть этот случай уже и стёрся из моей памяти. Только вот шарик в напёрсток запихнул не я, а Г. О. Поэтому я заметил:

– Г. О. виноват не меньше меня. Вот пусть и заплатит.

Не то чтобы Освальд пожалел денег на дурацкие ножницы, просто его натура всегда решительно восставала против малейшей несправедливости.

– Но он ещё такой маленький, – подал голос Дикки.

Ясное дело, Г. О. немедленно заявил, что никакой он не маленький. В итоге они едва не поссорились.

Тут Освальд, который всегда остро чувствует назревшую необходимость проявить всю широту и щедрость своей натуры, выдвинул предложение:

– Давайте-ка я заплачу шесть пенсов, а остальное доложит Г. О. Это научит его впредь быть аккуратным.

Г. О. согласился. Он ведь ничуть не вредный. (Впрочем, потом я узнал, что долю его внесла Элис.)

Кроме ножниц, нам всем требовались новые краски, а Ноэль не мыслил дальнейшего существования без карандаша и чистой амбарной книги ценой в полпенни, чтобы записывать новые стихи. Ну и всем нам очень трудно жить без яблок.

Так или иначе, деньги были потрачены, и мы пришли к общему выводу, что объявлению про два фунта в неделю придётся немножечко подождать.

– Очень надеюсь, – вздохнула Элис, – что у них не наберётся достаточно леди и джентльменов до того, как мы найдём деньги на образцы и инструкции.

Я, если честно, тоже слегка опасался упустить такой потрясающий шанс.

Но, заглядывая в газету, мы каждый день находили там объявление, а потому надеялись, что дело ещё выгорит.

На детективном поприще успеха мы не снискали, а тем временем наши денежные запасы почти исчерпались. Остались полпенни моих, два пенни у Ноэля, три у Дикки да несколько у девочек. Мы снова собрались на совет.

Дора пришивала пуговицы к воскресной одежде Г. О. Он их срезал, все до единой, приобретённым на свои деньги ножиком. Вы даже не представляете, сколько пуговиц оказалось на его лучшем костюмчике! Дора произвела подсчёт, и вышло, включая маленькие, на рукавах, которые не расстёгиваются, целых двадцать четыре.

Элис учила Пинчера служить, стоя на задних лапах, но безуспешно: он слишком умный и знает, когда вам нечего ему предложить. Остальные пекли в очаге картошку. Специально для этого развели огонь, хоть тепло было и без него. Картошка так получается очень вкусная, если срезать с неё горелые корки. Только сперва помойте хорошенько, не то основательно измажетесь.

– И как дальше действуем? – спросил Дикки. – Ты, Освальд, любишь призывать: «Давайте что-нибудь сделаем», но никогда не говоришь, что именно.

– Ну, если ответ на объявление пока вынужденно откладывается, может, попробуем кого-то спасти? – предложил Освальд.

Идея была его собственная, но он на ней не настаивал, хоть и мог бы, как второй по старшинству, потому что знал: навязывать свою волю окружающим невоспитанно и невежливо.

– А какой план был у Ноэля? – осведомилась Элис.

– Либо женитьба на принцессе, либо книга стихов, – сонно откликнулся Ноэль с дивана, на котором лежал и дрыгал ногами. – Только принцессу я буду искать сам. И один. Но конечно же, познакомлю вас с ней, когда мы уже поженимся.

– А хватит ли у тебя стихов на целую книгу? – поинтересовался Дикки.

Очень разумный и своевременный был, между прочим, вопрос, ибо стоило Ноэлю рассмотреть проблему под этим углом, как выяснилось: из кучи всего им написанного смысл мы смогли уловить всего в семи стихотворениях. Одно называлось «Крушение „Малабара“»[10]. Другое он написал, когда Элиза водила нас послушать проповедника, призывающего к духовному возрождению. Там все плакали, и отец сказал, что, видимо, дело тут в красноречии пастыря.

Вот Ноэль и написал:

Правда, Ноэль сознался Элис, что первые полторы строчки позаимствовал из недописанной книги соученика, которую тот собирался закончить, когда найдёт на это время.

Другое стихотворение называлось «В память о мёртвом чёрном жуке, которого отравили».

Повод ему подала отрава для жуков. Очень действенная. Полегли от неё сотни, но оплакал Ноэль только одного. На остальных, говорит, его не хватило. А самое досадное, он не мог потом распознать, какого именно жука воспел в стихах, лишив Элис возможности похоронить насекомое под надгробием с эпитафией, хотя ей очень хотелось.

Когда стало ясно, что стихов на книгу не наберётся, Ноэль предложил:

– Подождём год или два. Уверен, за это время я много чего напишу. Мне, например, вот сегодня утром пришла идея стихов про муху, которая знает, что сгущённое молоко липкое.

– Но деньги-то нам нужны сейчас, – сказал Дикки. – А писать ты, конечно, пиши. Рано или поздно пригодится.

– Стихи ещё печатают в газетах, – подсказала Элис. – Лежать, Пинчер! Не бывать тебе умной собакой. Даже и не пытайся.

– А за них платят? – моментально оживился Дикки. Он готов поразмыслить о действительно важном, даже если это немножечко скучно.

– Не знаю. Но думаю, что никто не позволит даром печатать свои стихи. Я бы точно не позволила! – внесла свою лепту Дора.

Однако Ноэль ей возразил: лично он ничего не имел бы против. Пусть бы не заплатили, только бы напечатали. Тогда он увидит в газете свои стихи, а под ними собственное имя.

– Но попытаться-то мы ведь можем, – сказал Освальд, который всегда стоит за то, чтобы человек дерзал воплотить свои замыслы.

Ну, мы переписали на бумаге для рисования «Крушение „Малабара“» и шесть стихов. Точнее, Дора переписала. У неё почерк лучше, чем у всех нас, остальных. А Освальд нарисовал «Малабар» и танцующих на палубе моряков. Получилась шхуна с полной оснасткой. И канаты, и паруса, и всё прочее. Честь по чести, как описывал мне кузен, который служит на флоте.

Мы долго обдумывали, не написать ли письмо в газету и не отправить его вместе со стихами Ноэля по почте. Дора сочла это самым разумным. Однако Ноэль не согласился: он дол- жен сразу узнать, возьмут стихи или нет, ожидания он не вынесет. И тогда мы решили отвезти стихи в редакцию.

Я отправился вместе с Ноэлем, потому что старше, а он ещё не дорос до самостоятельных поездок в Лондон. Дикки компанию нам не составил. Объявил, что поэзия – лабуда, он рад, что ему не придётся выставлять себя дураком, но на самом-то деле у нас просто денег не хватило ему на билет. Г. О. не поехал по той же причине, но пошёл проводить нас на станцию и, когда поезд тронулся, помахал кепкой и крикнул: «Доброй охоты!»

В углу купе сидела леди в очках. Она писала карандашом на полях длинных узких полос бумаги, посередине которых был напечатан какой-то текст.

– Что это он вам такое кричал? – спросила она у нас, когда поезд тронулся.

– Доброй охоты! – ответил ей Освальд. – Это из «Книги джунглей».

– Крайне приятно такое слышать, – заметила леди. – Рада встрече с людьми, которые хорошо знают великолепную «Книгу джунглей». Ну и куда же вы направляетесь? В зоологический сад поискать Багиру?

Нам тоже было приятно встретить кого-то, кто хорошо знал «Книгу джунглей».

– Мы должны восстановить утраченное состояние дома Бэстейблов. Придумали много способов и собираемся испытать их все. Ноэль надеется на стихи. Полагаю, ведь всем великим поэтам за них платят?

Наша спутница рассмеялась. Очень весёлая леди. И поведала нам, что тоже не чужда поэзии, а длинные полоски бумаги – гранки с её новыми рассказами. Прежде чем книга обретёт окончательный облик стопки страниц в обложке, её печатают вот таким образом, чтобы автор мог писать на полях свои поправки и замечания. Пусть издатели увидят, какие они дураки: вместо хорошего текста сотворили какую-то чушь.

Тут мы рассказали ей, как пытались откопать клад, и поделились другими планами. А она попросила у Ноэля разрешения посмотреть его стихи, но он сказал, что ему этого не хотелось бы. И тогда она предложила:

– Слушай, давай-ка ты мне покажешь свои стихи, а потом я тебе – свои.

Тогда он согласился.

Весёлая леди прочитала стихи Ноэля и оценила их очень высоко. Изображение «Малабара» тоже произвело на неё весьма сильное впечатление. А потом она сказала:

– Я, как и ты, пишу серьёзные стихотворения. И есть среди них одно, про мальчика, которое, полагаю, должно оказаться вам близким.

Она нам его подарила, поэтому я могу поместить его здесь. Считаю, оно прекрасно доказывает, что встречаются в мире неглупые леди, не чета остальным. Мне оно понравилось больше стихов Ноэля, но я ему об этом не сказал. У него и без того был такой вид, будто он вот-вот заплачет. Правду скрывать, конечно, неправильно. Её всегда следует говорить, как бы она ни расстраивала людей. Просто мне не хотелось, чтобы он плакал в вагоне.

Вот стихи этой леди:

Она прочитала нам и другие свои стихи. Много. Но я как-то их не запомнил. И разговаривала она с нами всё время. А когда мы уже почти добрались до Кеннон-стрит, она сказала:

– У меня тут есть два новых шиллинга. Как думаете, они помогут проложить дорогу к славе?

Ноэль сказал «большое спасибо» и уже хотел взять свой шиллинг, когда Освальд, который не забывает данных ему по какому-то поводу наставлений, быстро вмешался:

– Огромное вам спасибо, но отец наш считает, что мы не должны ничего брать у незнакомцев.

– Досадная закавыка, – покачала головой наша попутчица. Должен отметить, что разговаривала она не как настоящая леди, а почти как сорванец, который для смеху нарядился в платье и шляпку. – Очень досадная, – повторила она. – Но не кажется ли тебе, что мы с Ноэлем почти родня, раз оба сочиняем стихи? Ты, наверное, слышал о братстве поэтов? Чем мы не тётка с племянником или кто-то в этом роде, а?

Я терялся с ответом, а она продолжала:

– Вообще-то, ты молодец, что помнишь наставления отца. Но послушай: возьми эти шиллинги, и вот тебе моя визитная карточка. Дома расскажешь обо всём отцу. Если он будет недоволен, вернёшь мне мои шиллинги.

Ну и мы взяли монетки, а она пожала нам руки и говорит:

– До свидания. Доброй охоты!

Когда дома мы рассказали о ней отцу, он успокоил: всё в порядке. А потом посмотрел визитку и добавил, что нам оказали великую честь. Эта леди пишет стихи лучше любой другой из ныне живущих. Но мы-то никогда раньше о ней не слышали. И вообще, для поэта она оказалась слишком весёлой. А старине Киплингу честь и слава! Благодаря ему мы не только могли наслаждаться «Книгой джунглей», но и получили два шиллинга.

Глава 5

Поэт и редактор

Было здорово оказаться в Лондоне без взрослых. Мы справились, как попасть на Флит-стрит, где, по словам отца, находятся редакции всех газет. Нам объяснили: идите прямо по Ладгейт-Хилл. Хорошо, что мы не сразу туда отправились. Оказалось, идти следовало в другом направ- лении.

Когда на пути нам встретился собор Святого Павла, Ноэля так и потянуло внутрь, и мы увидели, где похоронен Гордон[11], то есть посмотрели на его надгробие. Как-то оно простовато, если вспомнить, что это был за человек.

Потом мы вышли на улицу и долго ещё шагали, пока не спросили у полицейского, далеко ли ещё до Флит-стрит. Он ответил, что лучше бы нам вернуться через Смитфилд назад. Мы так и сделали. Смитфилд-то теперь вполне мирное место, даже, пожалуй, какое-то скучноватое. Там ведь уже уйму лет никого не казнят и не сжигают на кострах.

Ноэль от долгой ходьбы устал. Он вообще у нас хилый. Полагаю, из-за того, что поэт. Пришлось время от времени восстанавливать его силы булочками, которые мы покупали в лавках, потратив на это часть денег от леди из поезда.

Из-за таких остановок мы добрались до Флит-стрит только к концу рабочего дня, когда на улицах уже зажгли газ и электричество и нам очень весело подмигивала разноцветными яркими лампочками реклама «Боврила»[12].

Мы вошли в офис «Дейли рекордер» и попросили встречи с редактором. Офис у них оказался большой. Очень яркий. Отделанный красным деревом и начищенной медью. И освещался он весь электрическими лампочками.

Нам сказали, что редактор принимает в другом здании, куда мы и направились по очень грязной улице. Внутри этого здания, очень скучного, в стеклянной выгородке сидел мужчина, словно бы выставленный на обозрение, как экспонат в музее. Он нам велел написать свои имена и сообщить о цели визита. И Освальд старательно вывел:

Освальд Бэстейбл,

Ноэль Бэстейбл.

По очень важному делу.

Потом мы сидели на ступеньке каменной лестницы и ждали. Там сильно сквозило, а человек из стеклянной будки таращился на нас так, будто бы это не он, а мы музейные экспонаты. Ждать пришлось долго. Наконец сверху спустился мальчик.

– Редактор принять вас не может. Изложите, пожалуйста, письменно, что вам надо, – сказал он нам и усмехнулся.

Мне захотелось врезать ему по башке, но Ноэль смиренно изрёк:

– Хорошо. Изложу, если дадите мне ручку, бумагу и конверт.

Мальчик ответил, что лучше послать бумагу по почте. Однако у Ноэля есть одно скверное качество: он малость упрям. И он твёрдо так произнёс:

– Нет уж, я изложу всё сейчас.

Тут и я его поддержал:

– Между прочим, почтовые марки последнее время сильно подорожали.

Мальчик широко улыбнулся. А человек из стеклянной будки снабдил нас листком бумаги и ручкой. Ноэль принялся излагать. Освальд пишет лучше, но Ноэль захотел сам. Трудился он очень долго, очень чернильно и кляксово.

Дорогой мистер редактор!

Я хочу, чтобы Вы напечатали мои стихи и заплатили за них. Между прочим, я дружен с миссис Лесли, которая тоже поэт.

Ваш преданный друг

Ноэль Бэстейбл

Он облизал хорошенько клеевую полоску на конверте, чтобы мальчик, пока поднимается, не смог прочитать послание, а снаружи ещё написал: «Очень личное».

Зря старается, подумалось мне, однако через минуту ухмыляющийся мальчишка снова возник перед нами и уважительно произнёс:

– Редактор пригласил вас подняться.

И мы двинулись наверх. Миновали множество ступеней, коридоров, странного гула, непонятного буханья и необычного запаха. Мальчик, который стал теперь жутко вежливым, объяснил нам, что запах распространяет типографская краска, а бухают и гудят печатные машины.

После хитросплетения шумных коридоров мы оказались у двери, возле которой мальчик остановился, чтобы открыть её и пропустить нас внутрь.

Это была большая комната. На полу лежал сине-красный ковёр. В камине ревел огонь, словно в зимнюю стужу, хотя стоял лишь октябрь. Огромный письменный стол с множеством ящиков был завален бумагами, совсем как в кабинете отца.

За столом мы увидели джентльмена, светлоглазого и светловолосого. Слишком молодого для должности редактора, куда моложе нашего отца. Похоже, он сильно устал и выглядел таким сонным, будто поднялся в жуткую рань, однако лицо у него было доброе и нам понравилось.

Освальд решил, что они попали к умному человеку. А Освальд обычно умеет распознавать характер людей по их лицам.

– Итак, – начал редактор, – вы друзья миссис Лесли?

– Полагаю, что вправе считаться ими. Она ведь дала нам по шиллингу и пожелала доброй охоты, – ответил Ноэль.

– «Доброй охоты»? – внимательно оглядел нас редактор. – Ну а поэт из вас кто?

Теряюсь в догадках, какие вообще у него могли быть сомнения на сей счёт? Освальд ведь выглядит достаточно взрослым и мужественным для своих лет. Но не показывать же, что обиделся. И я просто ответил:

– Вот он. Видите моего брата Ноэля? Он поэт.

Ноэль побледнел. Иногда он до ужаса похож на испуганную девчонку. Редактор велел нам сесть, взял у Ноэля его стихи и углубился в чтение.

Ноэль делался всё бледней и бледней. Я уже испугался. Не хватало ещё, чтобы он сейчас грохнулся в обморок. Однажды именно так и случилось, когда я держал его руку под холодной водой, после того как случайно засадил в неё стамеской.

Ознакомившись с первым стихотворением (про жука), редактор вскочил из кресла и встал к нам спиной. Не очень-то вежливо, на мой взгляд, однако, по мнению Ноэля, он повёл себя точь-в-точь как герои книг, когда хотят скрыть охвативший их шквал эмоций.

В результате он прочитал все стихи, а потом сказал:

– Мне очень нравятся ваши опусы, юноша, и я предлагаю вам за них… Дайте-ка подумать, сколько мне заплатить…

– Сколько можете, и побольше, – прорезался голос у бледного Ноэля. – Дело в том, что мне нужно ужасно много. Мы ведь должны восстановить утраченное состояние дома Бэстейблов.

Редактор нацепил очки, пристально нас оглядел и снова устроился за столом.

– Превосходный замысел, – похвалил он. – Расскажи мне, как он у тебя зародился. Кстати, вы чай уже пили? А то я как раз послал за ним.

И он позвонил в колокольчик. Тут же явился давешний мальчишка с подносом, на котором стояли чайник, толстостенная чашка, блюдце и всё такое прочее, что полагается к чаю.

Редактор велел принести ещё один поднос нам. И мы стали пить чай с редактором «Дейли рекордера». Полагаю, Ноэль очень гордился собой, но это мне пришло в голову только потом. Редактор нас много о чём расспрашивал, и мы ему многое рассказали, но, конечно, я предпочёл умолчать о некоторых обстоятельствах, наведших нас на мысль, что состояние семьи требуется восстановить. Как-никак мы были с ним не настолько знакомы.

Спустя полчаса, когда мы собрались уходить, он объявил:

– Дорогой мой поэт, я напечатаю все твои стихи. А теперь ответь мне, сколько, по-твоему, они стоят?

– Не знаю, – честно сознался Ноэль. – Понимаете, я писал их не для продажи.

– А зачем же тогда? – задал новый вопрос редактор.

Ноэль сказал, что не представляет себе. Надо думать, ему просто хотелось.

– Искусство для искусства? – подхватил редактор, и у него сделался такой восхищённый вид, будто Ноэль сказал что-то ужасно умное. – Как думаешь, гинея[13] ответит твоим ожиданиям?

Мне приходилось, конечно, читать о людях, которые теряли от неожиданности дар речи, немели от сильных эмоций, каменели от потрясения, но я не представлял себе, до чего глупо они при этом выглядят, пока не увидел, как Ноэль с отвисшей челюстью таращится на редактора.

Брат мой сперва покраснел, потом побелел, затем весь зарделся так густо, будто на лице его, как на палитре, изо всех сил растирали алую краску, а после и вовсе побагровел. И поскольку он стал нем как рыба, в дело пришлось вступить Освальду:

– Смею думать, что да.

И тогда редактор вручил Ноэлю один соверен[14] плюс один шиллинг. Потом он пожал нам обоим руки, а Ноэля ещё хлопнул ободряюще по спине со словами:

– Ну, старина, вот и твоя первая гинея. Уверен, она будет не последней. Возвращайся домой, а лет через десять принеси мне ещё стихов. Только не раньше. Понял? Те, что ты дал сейчас, мне очень понравились, и я их принял, хотя наша газета стихов не печатает. Придётся опубликовать их в другой, где у меня есть знакомые.

– А что печатаете вы? – поинтересовался я. Отец читает «Дейли кроникл», и я ни малейшего представления не имел, какова из себя эта «Дейли рекордер». Выбрали-то мы её исключительно из-за шикарного офиса и часов с подсветкой снаружи.

– Новости. Скучные статьи. И всякую всячину про именитые персоны, – начал объяснять редактор. – Кстати, не знаком ли вам кто-нибудь именитый?

– А что такое «именитый»? – уточнил Ноэль.

– Ну королева. Принцы. Люди с титулами. А ещё – писатели, актёры, певцы. Словом, известные личности, которые делают что-нибудь умное и хорошее или, наоборот, нехорошее, неумное и злое.

– Среди моих знакомых нет никого злого или нехорошего, – начал Освальд, внутренне сожалея, что не водил знакомства с Диком Тёрпином или Клодом Дювалем, а значит, лишён возможности рассказать редактору что-нибудь занятное про них. – Но я знаю одного титулованного. Это лорд Тоттенхэм.

– Этот сумасшедший старый протекционист?[15] Откуда ты его знаешь?

– Ну, мы не то чтобы его знаем, – объяснил Освальд. – Просто он каждый день в три часа прогуливается по пустоши в Блэкхите. Шагает широко, что твой великан. В чёрном плаще, как у лорда Теннисона[16]. И этот плащ будто летит за ним, а он на ходу ведёт сам с собой беседы.

– И что же это за беседы? – Редактор снова сел за стол, вертя в руке синий карандаш.

– Мы только раз оказались достаточно близко, чтобы расслышать. «Проклятье страны, сэр! – сказал он тогда. – Разруха и запустение, сэр!» И припустил дальше, колошматя по кустам тростью, будто рубил головы лютых врагов.

– Колоритный момент, – обрадовался редактор. – Продолжай!

– Но я больше ничего не знаю. Если только вот что: каждый день он останавливается посреди пустоши, озирается по сторонам – нет ли кого вокруг? – и, если никого не увидит, снимает воротничок.

Тут редактор перебил Освальда (что, вообще-то, невежливо) вопросом:

– А ты, часом, не сочиняешь?

– Простите, не понял, – откликнулся Освальд.

– Я имею в виду, не выдумываешь?

Освальд, оскорблённо выпрямив спину, заверил, что он не лжец.

Редактор лишь рассмеялся и высказался в том плане, что сочинять и лгать не одно и то же, он просто подумал, не слишком ли разыгралось у Освальда воображение. Освальд счёл это достаточным извинением и продолжил:

– Однажды мы притаились среди кустов дрока и увидели, как он это делает. Один воротничок снял, другой, чистый, надел, а старый закинул в кусты. Мы потом подобрали воротничок, и он оказался совсем паршивым. Бумажным.

– Ну спасибо тебе, – похоже, остался доволен редактор. Он встал и засунул руку в карман. – Информация на пять шиллингов, и вот они тебе. Хотите, прежде чем соберётесь домой, пройтись по типографии?

Я убрал в свой карман пять шиллингов, поблагодарил его и ответил насчёт типографии, что, конечно, хотим.

Он позвал другого джентльмена и что-то тихонько сказал ему. Потом опять попрощался с нами. Тут Ноэль, который за всё это время не произнёс ни слова, вдруг говорит:

– Я сочинил стихи про вас. Они называются «Строчки про благородного редактора». Хотите, я запишу их вам?

Редактор протянул ему синий карандаш. Ноэль уселся за редакторский стол и написал приблизительно вот что, если это были, конечно, те самые строки, которые он потом мне прочёл, как запомнил:

– Спасибо! – поблагодарил редактор. – Меня никто ещё не увековечивал в стихах. Можешь не сомневаться, я буду бережно их хранить.

Другой джентльмен бросил что-то про покровителя молодых дарований, и мы, как минимум с одним фунтом и семью шиллингами в карманах, пошли осматривать типографию. В общем, охота выдалась действительно доброй.

В «Дейли рекордер» стихи Ноэля действительно не появились. И вообще нигде долго не появлялись. Только спустя изрядное время мы увидали в книжном киоске на станции другую газету и там прочитали историю, которую, полагаю, написал тот самый добрый сонный редактор.

Вышло, по-моему, скучновато. Много всего говорилось и о поэте, и обо мне, и о том нашем чаепитии. Только мы у него получились совсем не взаправдашними. Все стихи Ноэля он и впрямь включил в свою историю, но, сдаётся мне, просто для смеха.

Ноэль, правда, со мной не согласен. Он рад, что опубликовался, ну и пускай себе. Стихи-то его, а не мои, чему я, честно сказать, очень рад.

Глава 6

Принцесса Ноэля

Мы натолкнулись на неё совершенно случайно. Тогда мы даже не думали искать принцессу. Ноэль ведь заявил, что сам найдёт её и женится сам, без нашей помощи. Так примерно и вышло. Очень странный, по-моему, факт. Обычно ведь, когда кто-то что-то предрекает насчёт своего будущего, именно это предсказание и не сбывается. У древних пророков было, конечно, по-другому, но я сейчас не про них.

Сие знаменательное событие, вероятно, могло бы принести нам сокровище, но принесло лишь двенадцать шоколадных драже. Зато, как ни крути, это было настоящее приключение.

Гринвич-парк замечательно подходит для игр. Особенно в тех частях, которые дальше всего от Гринвича. А самые из них лучшие возле пустоши Блэкхит. Я часто мечтаю, чтобы парк вдруг взял и переместился поближе к нашему дому. Но сколько ни мечтай, из этого всё равно ничего не выйдет, парк с места не сдвинешь.

Иногда мы просим Элизу собрать нам обед в корзину и, прихватив его, отправляемся в парк. Элиза обычно не против, потому что с холодной едой для корзины куда меньше возни, чем с обычным обедом. Иногда она даже сама говорит: «Я вам вот тут кой-чего напекла. Коли желание есть, забирайте и дуйте в свой этот Гринвич. Денёк-то прелесть какой погожий».

Она только просит нас мыть чашки под фонтанчиком для питья. Девочки так и делают, а я подсунусь поближе к струйке воды, попью, и все дела. Как будто ты отважный охотник, утоляющий жгучую жажду живительной влагой из горного ручейка, где, уж будьте уверены, вода кристально чистая. Дикки и Г. О. тоже пьют из фонтанчика. А Ноэль всегда тянет воду из чашки, величая её золотым кубком, который сделали зачарованные гномы.

С принцессой мы столкнулись в один из октябрьских дней, очень ясный и жаркий. Нас тогда порядком утомила дорога до парка, куда мы попадаем через небольшую калитку на вершине холма Крумс-Хилл. Такую, знаете, маленькую, почти незаметную калиточку, за которой в разных историях обычно всё и случается.

И если путь выдался ужасно пыльным, то в парке мы почувствовали себя преотлично и перво-наперво решили слегка отдохнуть. Раскинулись навзничь на траве, потому что так удобнее всего разглядывать верхушки деревьев, которые навевают мечты об игре в обезьян. Стоящая игра. Вот только смотритель парка, если вас засечёт за ней, начинает скандалить.

Когда мы немного передохнули, Элис сказала:

– Путь в зачарованный лес был долог. Но теперь мы на месте, и здесь так чудно. Интересно, что нам предстоит?

– Нам предстоят олени, – ответил Дикки. – Только их ещё попробуй найди. Обычно они попадаются в другой части парка, потому что там их угощают булочками.

Слово «булочки» моментально нас навело на мысль об обеде, и мы его съели, после чего принялись копать ямку под деревом, чтобы зарыть в неё промасленные обёртки. Ведь всякий знает: противные эти, просаленные бумажки, если оставить их просто валяться на земле, очень портят красоту мест.

Так объяснила нам с Дорой мама в нашем далёком детстве, и я это на всю жизнь запомнил. Считаю, другим родителям тоже неплохо бы довести до своих детей столь полезные сведения. И пусть, кроме сальных бумажек, не забудут упомянуть апельсиновые корки.

Когда мы доели всё, что у нас имелось, Элис прошептала:

– Я вижу среди деревьев белого колдовского медведя. Давайте пойдём по его следам, выследим до берлоги и там сразим.

– Чур, я буду медведем! – вызвался Ноэль и тут же крадучись скрылся.

Петляя между деревьями, мы приступили к охоте. Порой колдовской медведь был нам хорошо виден и мы уверенно шли по следу, но иногда он напрочь исчезал, и тогда мы брели наугад, гадая, откуда он может вдруг на нас выскочить.

– Когда мы его выследим, разразится великая битва, – объявил Освальд. – И я буду в ней графом Фолко Монфоконским[17].

– А я буду Габриэлой, – вызвалась Дора, единственная из нас, кому нравятся женские роли.

– Тогда я – Синтрамом, – сказала Элис. – Что до Г. О., он может стать Маленьким Мастером.

– А ты, Дикки, кем хочешь быть? – поинтересовался Освальд.

– О, мне вполне подойдёт Пилигрим с костями.

– Эй, – прошептала Элис. – Видите его белую колдовскую шерсть? Она прямо сияет сквозь вон те ветви.

Я тоже увидел промельк белого, точнее, воротничок Ноэля, который встопорщился у него на затылке.

И мы преследовали медведя, петляя между деревьями, пока он окончательно не исчез куда-то, а мы не натолкнулись на стену, причём в том месте, где, уж поверьте, раньше никакой стены не было. Ноэль нигде не просматривался, зато в стене мы увидели дверь – и она оказалась открыта! Ну, мы в неё и вошли.

– Медведь затаился в бескрайности этих гор, – сказал Освальд. – Обнажу-ка свой добрый меч и пущусь на поиски.

И я «обнажил» тот самый зонтик, который Дора всегда захватывает с собой на случай дождя. Ведь Ноэль, если промокнет, потом на неделю себе заработает кашель и насморк.

Словом, мы вошли в дверь и двинулись дальше. За стеной оказалась конюшня и вымощенный булыжником двор. Вокруг, кроме нас, никого не наблюдалось, однако в конюшне, судя по звукам, кто-то чистил лошадь и насвистывал. Едва мы как можно тише прокрались мимо, Элис шепнула:

– Это логово змея-монстра. Я слышу его убийственный змеиный свист. Берегитесь! Храбрость и решительность!

Мы на цыпочках миновали булыжный двор и почти тотчас же обнаружили ещё одну стену. Снова с дверью. И опять с открытой! Мы, ясное дело, вошли в неё. На цыпочках. Тут-то и впрямь началось настоящее приключение.

Мы попали в густые заросли, но сквозь деревья нам удалось разглядеть что-то белое. Дора сказала, что это белый медведь. Вот уж верна себе! Никогда не подхватит игру сразу, зато, будьте уверены, увлечётся ею именно в тот момент, когда всем остальным уже надоело.

Не хочу, чтобы замечание моё прозвучало недобро. Я очень люблю Дору. Всегда буду помнить, как она обо мне заботилась, когда я болел бронхитом. Неблагодарность – ужасный порок, но от правды-то не уйдёшь.

– Это не медведь, – ответил ей Освальд.

И мы все двинулись дальше, снова на цыпочках, по петляющей между стволами тропинке. Ноэль был там. Воротничок рубашки, как уже говорилось, встопорщен. На лице пятно от чернил, которыми он измазался перед тем, как выйти из дома. (Дора хотела их смыть, но он не позволил.) Шнурок на одном ботинке у него развязался, а он стоял и таращился на маленькую девочку. Самую смешную маленькую девочку, которую вы когда-либо видели.

Она была точь-в-точь фарфоровая куколка, из тех, что продаются по шесть пенни за штуку. Белое круглое личико. Длинные светлые волосы заплетены в две тугие косички. Лоб выпуклый и высокий. А щёки будто приподняты кверху, образуя что-то вроде двух маленьких полочек под её маленькими синими глазами. Одета она была в смешное чёрное платьице, отделанное витой тесьмой. Высокие ботинки на пуговицах доходили почти до колен её очень тонких ног. Она сидела в кресле-гамаке, держа на руках голубого котёнка. Естественно, не голубого, как небо, а голубовато-серого, словно свеженький графитный грифель.

Мы ещё не совсем дошли до них, когда услыхали её вопрос, обращённый к Ноэлю:

– Ты кто?

Ноэль уже забыл, что он медведь, и вошёл в свою любимую роль, а потому ответил:

– Я – принц Камаралзаман.

Маленькая смешная девочка выглядела довольной.

– А мне сперва показалось, ты обычный мальчик. – Тут она увидела нас, всех остальных, и спросила: – А вы тоже принцы и принцессы?

Разумеется, мы ответили «да», и тогда она нам сообщила:

– Я тоже принцесса. – И сказала она это так легко и быстро, как говорят только самую чистую правду.

Мы обрадовались. Дети, которые подхватывают игру с полуслова, очень большая редкость. Обычно кучу времени тратишь на разъяснения, и даже после них тугодумы долго не могут выбрать, кто они понарошку: лев, ведьма или король. А эта вот маленькая девочка сразу сказала:

– Я тоже принцесса. – А потом посмотрела на Освальда и добавила: – По-моему, я тебя видела в Бадене.

И Освальд, ясное дело, ответил:

– Вполне вероятно.

У маленькой девочки были странные интонации, и слова она выговаривала очень чётко – каждое как бы отдельно. Совсем не похоже на нас.

Г. О. спросил её:

– Как зовут котёнка?

И она ответила:

– Катинка.

После этого Дикки сказал:

– Лучше уйти подальше от окон. Потому что, если мы начнём играть возле них, кто-нибудь внутри дома обязательно примется колотить по стеклу и требовать: «Прекратите немедленно!»

Принцесса бережно опустила котёнка на землю и сообщила:

– Мне не велят уходить с травы.

– Очень жалко, – отозвалась Дора.

– Но если хотите, я всё равно уйду, – сказала принцесса.

– Ты не должна делать того, что тебе запрещают, – возразила Дора.

В этот момент Дикки нам указал на ещё одну полянку, которая начиналась сразу за гравиевой дорожкой, и я преспокойно себе перенёс на руках принцессу туда. Теперь она могла, не покривив душой, кому хотите сказать, что с травы не сходила.

На этой, другой, траве мы все и расселись, и принцесса нам предложила:

– Хотите драже?

(Слово было для меня новое, но, как видите, я пишу здесь его совершенно правильно, потому что спросил у дяди соседского Альберта.)

– Пожалуй, нет, – ответили мы принцессе.

Но она всё равно вытащила из кармана настоящую серебряную коробочку и открыла. Эти самые драже оказались просто шоколадными шариками. Мы их съели по две штуки каждый, а после спросили, как её зовут. Она начала отвечать и всё говорила и говорила. Ужасно долго. Мне даже казалось, она уже вообще никогда не остановится. Г. О. насчитал целых пятьдесят имён. Но Дикки, который у нас на цифрах собаку съел, внёс поправку:

– Ошибаешься. Всего-навсего восемнадцать.

Первые были Паулина, Александра, Алиса, потом – Мария и Виктория. Эти мы чётко расслышали. А в завершение следовали Хильдегард, Кунигунда[18], что-то ещё примерно такое же и принцесса чего-то там другого.

Когда она наконец остановилась, Г. О. воскликнул:

– Вот это да! Повтори снова!

И она повторила. Только у нас даже и по второму разу не получилось запомнить всё полностью.

Мы ей назвали свои имена, и она каждому говорила, что они у нас слишком короткие, пока очередь не дошла до Ноэля, который сказал, что его зовут Ноэль Кармаралзаман Иван Константин Шарлемань Джеймс Джон Эдуард Биггс Максимилиан Бэстейбл, принц Льюишэмский. Девочка попросила его повторить по новой, но Ноэль, конечно, смог назвать только два первых имени, так как сочинял все их на ходу.

– Ты уже достаточно большой, чтобы выучить своё имя, – очень строго и важно проговорила в ответ принцесса и добавила, что приходится королеве Виктории пятой кузиной.

Мы все заинтересовались, какие ещё есть у королевы кузины, но девочка вопроса не поняла и добавила, что она – кузина в седьмом колене. Сплошная неразбериха, но Освальд вроде бы понял. Видимо, все кузины Виктории так сильно любят её, что постоянно приходят к ней в гости. И когда они начинают слишком ей докучать, слугам приказывают их выпроводить. А так как кузинам, наверное, очень не хочется уходить подобру-поздорову, слуги вынуждены легонько подпихивать их к выходу коленом. Должно быть, эта маленькая девочка так горячо любила королеву и так часто приходила её повидать, что слуги выпихивали её аж семь раз.

Похоже, принцесса очень гордилась своими семью коленами, но нам стало жалко бедную королеву, которой нет ни минуты отдыха от кузин.

Некоторое время спустя девочка поинтересовалась, где наши горничные и гувернантки. Мы сообщили, что в настоящее время у нас их нет.

– Как хорошо! – воскликнула она. – Вы, значит, пришли сюда совершенно одни?

– Да, – ответила Дора. – Мы пришли сюда через пустошь.

– Вот ведь везучие! – явно позавидовала нам маленькая девочка.

Сидела она на траве очень прямо, а маленькие её пухлые ручки лежали на коленях.

– Мне бы хотелось сходить на пустошь. Там есть ослики в белых попонах. Так славно было бы покататься на них, но гувернантка не велит.

– Лично я рад, что у нас нет никакой гувернантки, – объявил Г. О. – Мы не упускаем случая прокатиться на осликах, как только заводится монета-другая. Однажды я дал их хозяину лишний пенни, и он пустил моего ослика галопом.

– Вы действительно очень везучие, – выдохнула принцесса, и «полочки» на её щеках обозначились больше прежнего. Теперь на них запросто можно было положить шестипенсовик (имей вы его, конечно).

– Не бери в голову. Если хочешь, пошли прямо сейчас покатаемся. У меня полно денег, – объявил Ноэль.

Но маленькая девочка, покачав головой, ответила, что, вероятно, это будет неправильно.

Дора тут же подхватила, что совершенно с ней согласна, и наступил один из тех неприятных моментов, когда сказать больше нечего и все просто молча косятся друг на друга. Наконец Элис напомнила, что нам пора возвращаться домой.

– Если можно, не уходите ещё чуть-чуть, – попросила девочка. – У вас экипаж на какое время заказан?

– Наш экипаж сказочный. В него запряжены грифоны. И появляется он, как только мы захотим, – ответил ей Ноэль.

Девочка посмотрела на него странным взглядом:

– Это же из книжки с картинками.

И тогда Ноэль решительно произнёс, что, если мы собираемся успеть домой к чаю, сейчас для него настало самое время жениться. Уверен, смысл его слов до девочки не дошёл, тем не менее она послушно сделала всё, что мы ей велели. Фатой для неё послужил носовой платок Доры, а металлический ободок от пуговицы на рубашке Г. О. оказался вполне подходящим обручальным кольцом, которое замечательно село на маленький пальчик принцессы.

Покончив с женитьбой, мы показали принцессе, как играть в обыкновенные салочки, сложные салочки и «кошку в углу»[19]. Нас здорово позабавило, что сама она никаких игр не знала, кроме волана и серсо[20]. Зато, узнав, начала смеяться и теперь гораздо меньше походила на куклу.

Ей выпало быть «кошкой», и она как раз неслась за Дикки, когда вдруг застыла как вкопанная с таким лицом, будто вот-вот заплачет.

Мы проследили за её взглядом. С той стороны, куда она уставилась в испуге, к нам приближались две чопорные леди с маленькими, плотно сжатыми ртами и тугими причёсками. И одна из них спросила кошмарным голосом:

– Что это за р-ребята, Паулина? – «Р» у неё получалось раскатистое, и казалось, она не говорит, а рычит.

Девочка ответила, что мы принцы и принцессы. Глупо такое говорить взрослому человеку, если он вам не близкий друг.

Рычащая леди исторгла короткий рычащий смешок:

– «Пр-ринцы»? Да это всего лишь пр-ростые дети.

Дора стала вся красная и попыталась что-то сказать, но тут принцесса как закричит:

– Простые дети? Ой, как я рада! Когда вырасту, буду всегда играть только с простыми детьми!

Кинувшись к нам, она принялась всех по очереди, начиная с Элис, целовать и дошла уже до Г. О., когда противная леди пролаяла:

– Ваше высочество! Немедленно отпр-равляйтесь в дом!

А маленькая девочка ей ответила:

– Не хочу!

И тогда чопорная леди приказала второй чопорной леди:

– Уилсон, отнесите её высочество в дом!

И маленькую девочку понесли, а она визжала, сучила в воздухе своими тоненькими ножками в ботинках на пуговицах и выкрикивала:

– Простые дети! Я рада! Рада! Простые дети! Простые дети!

Затем неприятная леди сказала нам:

– Убир-райтесь вон, иначе пошлю за полицией!

И мы ушли. Г. О. напоследок скорчил ей рожу, Элис сделала то же самое – но только не Освальд. Этот последний снял кепку и произнёс, что очень сожалеет, если доставил леди повод к неудовольствию. Ибо Освальд приучен к учтивости с любыми леди, даже если они такие вот «непр-р-иятные».

Дикки, увидев, как я повёл себя, тоже снял кепку. Он теперь говорит, будто бы сделал это первым, но, конечно же, ошибается. Будь я и впрямь мальчиком из простой семьи, вообще бы сказал, что он врёт.

Ну, мы, короче, пошли прочь, и когда стена с дверью осталась уже позади, Дора сказала:

– Выходит, она действительно настоящая принцесса. Даже представить себе не могла, что здесь живёт принцесса.

– Но принцессы ведь тоже должны где-то жить, – ответил ей Дикки.

– Если бы я только знала, что это не просто игра, что всё взаправду, я бы о стольком её спросила… – вздохнула Элис.

Г. О. также хотел бы задать два вопроса. Во-первых, что у принцессы бывает на обед, а во‐вторых, есть ли у неё корона.

Я, в свою очередь, тоже жалел об утраченном шансе выяснить много разного про жизнь королей и королев. А ведь мог, между прочим, и догадаться: у девчонки столь глуповатого вида нипочём бы так хорошо не пошла игра в принцессу.

В общем, мы прошли через пустошь к себе домой и приготовили к чаю тосты с растопленным маслом.

Когда мы уже принялись их уплетать, Ноэль сказал:

– Как вкусно! Хотелось бы мне её угостить. – Сказал, вздохнул и замер с набитым ртом.

И мы поняли, что он думает о своей принцессе. Он с того дня о ней думает постоянно и всё время твердит, сколь она прекрасна. Как ясный день, по его словам. Однако мы, остальные, её хорошенько запомнили, и вовсе она была не такая.

Глава 7

Стали разбойниками

После встречи с принцессой Ноэль долго ещё продолжал утомлять нас своим помешательством на походах в парк и требовал, чтобы мы отправлялись туда, даже когда остальные этого совсем не хотели. Мы несколько раз сходили, исключительно ради его удовольствия, но дверь в той стене каждый раз оказывалась заперта, и всем, кроме Ноэля, было ясно, что её больше никогда не откроют.

Следовало как-то вызволить его из пучины отчаяния. Ведь именно так поступают обычно с героями, если судьба загнала их в тупик, из которого они сами не могут выбраться.

Кроме того, мы остро нуждались в деньгах. Фунт и восемь шиллингов – сумма, конечно, славная, однако далеко не достаточная для восстановления пошатнувшегося благосостояния славного рода Бэстейблов. Её, этой суммы, надолго не хватило.

Львиная доля добытого в результате доброй охоты ушла у нас на подарки ко дню рождения отца. Мы купили ему пресс-папье, похожее на стеклянную булочку с изображением Льюишэмской церкви на дне, блок промокательной бумаги, коробку засахаренных фруктов и подставку для ручки, в которой сверху имелась дырочка – сквозь неё можно было увидеть маленький Гринвичский парк.

Отец страшно обрадовался подаркам и удивился, а когда узнал, каким образом Ноэль и Освальд заработали деньги на них, его удивление возросло стократ.

Почти весь остаток мы потратили на фейерверки для Пятого ноября. Шесть огненных колёс, четыре ракеты, два факела (один красный, другой зелёный), шестипенсовый бурак, две римские свечи за шиллинг, несколько итальянских лент, фонтан фей и турбийон, который нам встал в восемнадцать пенсов и почти полностью оправдал свою цену.

Думаю, тратиться на хлопушки и петарды в таком количестве было ошибкой. Конечно, их за шесть пенсов получаешь целую кучу, и первые две-три дюжины запускать действительно весело. Однако потом сильно надоедает, а этих штук остаётся ещё полно. Развлечь тут может только одно – покидать оставшиеся боеприпасы в огонь. Но это-то как раз категорически запрещено.

Когда у вас дома есть фейерверки, время до вечера тянется очень долго. В общем-то, день стоял довольно туманный, так что, на мой взгляд, можно было, не дожидаясь вечера, приступить к запуску непосредственно после завтрака.

Мы, наверное, так и сделали бы, если бы не отец, который сказал, что поможет нам с фейерверками в восемь часов, как только поужинает. А надо по возможности не разочаровывать своего отца.

Словом, у нас появилось целых три повода для новой попытки восстановить утраченное состояние семьи Бэстейбл – на сей раз способом Г. О., иными словами, занявшись разбоем на Пятое ноября.

Существовал ещё и четвёртый повод, самый важный из всех. Вы, наверное, помните утверждение Доры, что становиться разбойниками нехорошо. Но Пятого ноября она не могла нам этого напомнить, потому что уехала погостить к своей крёстной в Страуд в Глостершире. Вот мы решительно и настроились провернуть наш план, пока её с нами нет. Потому что, вопреки её мнению, мы, остальные, не считали это неправильным и всё равно намеревались попробовать.

Мы, конечно, собрались на совет и составили очень тщательный план. Г. О. было позволено стать капитаном, потому что идея с разбойниками принадлежала ему. Освальд согласился на лейтенанта. Похвальная скромность с его стороны. Ведь он, самый старший после Доры, высший чин уступил самому младшему.

План у нас был такой. Отправляемся вместе на Блэкхит. От нашего дома на Льюишэм-роуд до пустоши недалеко, если идти коротким путём мимо кондитерской, детских садиков и небольшой деревенской больницы, затем повернуть налево, а потом направо, прямиком к вершине холма, где стоят большие пушки и летом по вечерам каждый четверг играют оркестры.

Там мы заляжем в засаде, чтобы внезапно напасть на ничего не подозревающего путника. Вынудив его сложить оружие, мы приведём пленника домой, заточим в самом глубоком подземелье под дворцовым рвом, для надёжности заключив в цепи, и потребуем у его друзей выкуп.

Если вы думаете, что у нас не было цепей, то глубоко заблуждаетесь. Раньше у нас, кроме Пинчера, жили ещё две собаки. Я имею в виду времена до того, как славный род Бэстейблов утратил своё состояние. Вот от этих-то двух довольно больших собак цепи и сохранились.

К пустоши прибыли мы под вечер, потому что, по нашему мнению, из засады лучше всего нападать в сумерках. Стоял довольно густой туман, и нам пришлось долго ждать возле ограды у пушек. Среди запоздалых путников никак не попадался подходящий. Это всё были либо взрослые, либо ученики из школы-пансиона. Связываться с взрослыми, особенно незнакомыми, мы не хотели и уж тем более не собирались требовать выкуп у родственников несчастных учеников пансиона для неимущих. Ни один уважающий себя разбойник не опустится до такого. Вот мы и ждали, когда на горизонте возникнет подходящая фигура.

Как я уже говорил, это происходило в День Гая Фокса. Выбери мы для разбоя какой-нибудь обыкновенный день, вряд ли бы наш план осуществился. Ничего не подозревающий путник, которого мы захватили в плен, был, вообще-то, простужен, из дома ему выходить строго-настрого запретили, но, увидав, как по улице несут чучело Гая Фокса, он всё-таки выбежал, причём не надев ни пальто, ни даже шарфа. А вечер стоял очень сырой, туманный, и к тому же уже почти совсем стемнело. Я это говорю к тому, чтобы вы поняли: он был полностью сам во всём виноват, а значит, и поделом ему.

Он уже возвращался обратно домой, еле волоча ноги и громко шмыгая носом, после того как проследовал за толпой с чучелом, из-за которого смылся больной из дома, до самой деревни. (Это мы все Блэкхит называем деревней, сам не знаю уж почему.)

Мы тоже уже собирались ни с чем возвратиться домой к чаю, когда вдруг видим: идёт.

– Тсс, – призвал к молчанию остальных Освальд. – Приближается запоздалый и одинокий путник.

– Оберните головы лошадям и зарядите пистолеты, – прошептала Элис. Во всех наших играх она для себя выбирает мужские роли. Из-за этого даже стричься старается как можно короче, и парикмахерша Иллиз отвечает ей пониманием. Она очень услужливый человек.

– К нему тихонько подкрадёмся мы во тьме туманной, которая на землю уж спустилась и скроет нас от посторонних глаз, – подхватил Ноэль.

Тут мы, покинув засаду, и взяли в кольцо ничего не подозревающего путника. Он оказался соседским Альбертом и сильно перетрухал, пока не понял, кому попался в лапы.

– Сдавайся! – приказал Освальд свирепым разбойничьим шёпотом, схватив крепко за руку ничего не подозревающего Альберта.

Тот ответил:

– Хорошо. Я сдаюсь изо всех моих сил. Только не отрывай мне руку.

Мы объяснили ему, что сопротивляться бессмысленно, и, полагаю, он это понял сразу. Потом мы заключили пленника в каре, но, поскольку конвоировали его впятером, каре у нас получилось не квадратное, не с четырьмя, а с пятью углами.

Пока мы волокли пленника вниз с холма, он всё норовил рассказать нам про чучело, но мы тут же дали ему понять, что вести разговоры с конвоем взятым в плен категорически не положено, особенно разговоры про чучело, увязываться за которым пленнику по причине простуды запрещалось.

Мы уже прибыли к дому, когда Альберт сказал:

– Не хотите, не буду рассказывать, но вы сильно потом пожалеете, потому что сами никогда в жизни не видели такого чучела.

– Да нам и ты сойдёшь за чучело, – сказал Г. О.

Очень грубо с его стороны, о чём Освальд, по праву старшего брата, тут же и объявил, хотя это не самое худшее, чего можно ждать от Г. О. Он у нас ещё очень юн и не всегда проявляет должный такт.

– Невежа ты невоспитанный, – сказал соседский Альберт, – а мне давно пора домой, пить чай. Отпустите меня.

Но Элис ему, так очень по-доброму, объяснила, что домой он пить чай не пойдёт, а останется с нами.

– А вот и нет, – заупрямился соседский Альберт. – Пойду домой. Отпустите. Я и так простужен, а тут ещё больше разболеваюсь. – И он попытался закашлять. Большая глупость с его стороны. Мы ведь видели его утром, и он нам тогда показал, что` у него простужено. Так вот, этим местом не кашляют, хотя выходить из дома ему, возможно, и впрямь не следовало.

В общем, он попытался покашлять, а потом снова завёл своё:

– Ну-у, отпустите… Не видите, что ли? Меня совсем простуда одолела.

– Раньше надо было думать, – отрезал Дикки. – А теперь ты идёшь с нами.

– Не глупи, – подхватил Ноэль. – Ты ведь знаешь. Мы сразу тебе сказали: «Сопротивление бессмысленно». И ничего стыдного, если сдаёшься превосходящим силам. Нас ведь пятеро против тебя одного.

Элиза уже нас заметила и отворила дверь. Нам показалось, что лучше будет завести пленника внутрь без дальнейших пререканий. А так как разбойники со своей добычей не чикаются, мы решительно затолкали Альберта целым и невредимым прямиком в детскую.

Г. О. запрыгал и закричал:

– Вот теперь ты самый взаправдашний пленник!

А соседский Альберт заревел. Вечно он так. Я вообще удивляюсь, как он ещё раньше не разнюнился. Элис принесла сушёный фрукт, из тех, что мы подарили на день рождения отцу. Это был зелёный грецкий орех. Я давно уже замечаю: в коробке с сушёными фруктами почему-то всегда напоследок остаются грецкие орехи и сливы, а первыми исчезают курага, затем инжир и груша, ну и вишни, если они там, конечно, были.

Альберт сжевал орех и заткнулся. Тогда мы чётко обрисовали ему положение. В таких делах нужна ясность. А то вдруг потом начнёт говорить, что не понял.

– Принуждения силой не будет, – принялся растолковывать Освальд, который теперь стал капитаном разбойников, потому что Г. О., когда мы играем в захват заложника, предпочитает изображать лейтенанта. – Ты без всякого принуждения силой просто-напросто будешь брошен в глубокую подземную темницу, где ползают жабы и змеи и свет почти не просачивается сквозь узкое маленькое зарешеченное окошко. Тебя всего обмотают цепями. С ног до головы. Только не начинай, малышок, снова плакать. Слезами не поможешь. Постелью тебе послужит солома, рядом с тобой твой тюремщик поставит жбан, полный воды. Да не пугайся, глупыш. Жбан – это всего лишь кувшин, он не укусит. А глодать ты будешь заплесневелую корку.

Но соседский Альберт не умеет проникнуться духом игры, поэтому он по-прежнему продолжал канючить насчёт чая, который ему давно пора выпить.

Тут Освальд, суровый, но справедливый, решил явить пленнику акт милосердия, тем более что мы все сами успели порядком проголодаться, да и стол к чаю Элиза уже накрыла.

Короче, мы приступили к еде. Вместе с соседским Альбертом. И отдали ему весь абрикосовый джем, который ещё оставался в четырёхфунтовой банке, купленной нами из денег за стихи Ноэля. А также пожертвовали пленнику все недоеденные корочки.

Соседский Альберт здорово нам надоел, хотя вы бы не придумали лучшей темницы, чем наша. Мы не стали запирать этого нюню в угольном подвале, как сперва собирались, а выделили ему угол комнаты, огороженный старым проволочным детским манежиком и стульями. Когда же он пожаловался, что цепи слишком холодные, Элис предупредительно подогрела их как следует на огне, и только потом мы обмотали его цепями.

Затем мы принесли соломенные короба от бутылок вина, которые кто-то прислал однажды отцу на Рождество. С тех пор прошло несколько лет, но короба ещё были вполне хороши. Я имею в виду для того, чтобы их разодрать на части и разбросать по полу.

Работали мы над этим долго, зато соломенная подстилка вышла на зависть, но от Альберта никакой благодарности за наш труд мы не дождались. Похоже, ему ещё учиться и учиться воздавать людям за заботу.

В качестве деревянной плошки, на которую полагается класть корки для пленника, мы воспользовались доской для нарезания хлеба. Правда, плесень на корках отсутствовала, что было против правил, но не могли же мы ждать, пока они заплесневеют?

Жбан с водой мы удачно заменили кувшином для умывания из комнаты, где никто не живёт, однако и после этого соседский Альберт не пожелал разделить с нами счастья.

Он выл, рыдал и пытался вырваться. Опрокинул жбан и топтал корки, только-только начавшие плесневеть. Хорошо ещё, в жбане не оказалось воды (мы забыли её налить), так что на пол только посыпались пауки да пыль.

В общем, пришлось нам связать соседского Альберта бельевой верёвкой из задней кухни. Несносным своим поведением он, на горе себе, вынудил нас торопиться.

Прояви этот хныкальщик чуть больше покладистости и не опрокинь кувшин, мы бы дали его спасти преданному пажу, в которого уже переодевался Ноэль. Увы, нам волей-неволей пришлось прибегнуть к иному способу.

Мы вырвали из старой тетради листок бумаги и заставили Г. О. уколоть себе большой палец. Он ведь наш младший братик, и наш долг научить его храбрости. Мы, остальные, уколоть себя не боимся. Кучу раз это делали.

Г. О. был недоволен, но согласился. Мне, правда, пришлось немножко ему помочь, потому что он слишком медлил. Зато, как я и предсказывал, страшно возгордился при виде красной бусины крови, которая всё росла и округлялась, по мере того как я сдавливал его большой палец.

И вот мы написали послание кровью Г. О., которая у нас, правда, кончилась на слове «возвращён», так что дописывать нам пришлось краской «алое озеро», а она не совсем того же цвета, хотя я всегда ею и пользуюсь, когда рисую раны.

Освальд ещё писал, когда до него донеслось, как Элис шепчет пленнику: это, мол, просто игра, и скоро всё кончится. Пленник прекратил выть, и я прикинулся, будто шёпота её не расслышал. Капитанам разбойников, знаете ли, порой приходится закрывать глаза на кое-какие проделки своей команды. А письмо получилось такое:

Альберт Моррисон захвачен в плен разбойниками. При условии выплаты трёх тысяч фунтов он вновь обретёт свободу, вернётся к своим скорбящим родственникам и всё будет забыто и прощено.

Насчёт «забыто и прощено» я сначала несколько сомневался, но когда Дикки сказал, что точно такую же приписку видел в газете, сомнения у меня отпали.

Отнести письмо соседям для миссис Моррисон мы позволили Г. О. Это было по справедливости. Писали ведь его кровью.

Г. О. вернулся довольно быстро, а с ним вместе пришёл дядя соседского Альберта.

– Как это понимать, Альберт? – воскликнул он. – Увы-увы, мой племянник. Неужто ты оказался в плену у банды грабителей?

– Разбойников, – поправил его Г. О. – Там ведь у нас было написано: «разбойников».

– Прошу прощения, джентльмены, – извинился дядя соседского Альберта. – Разумеется, вы разбойники. Вот, Альберт, какие ты пожинаешь плоды своей самовольной погони за чучелом – очень, конечно, захватывающего удовольствия, от которого тем не менее любящая мать тебя категорически призывала отказаться.

Альберт в ответ заявил, что не виноват и совсем не хотел играть.

– К тому же ты ещё и не раскаиваешься, – вздохнул дядя. – А где же темница?

Мы дали ему исчерпывающие объяснения про темницу, показали соломенную подстилку, жбан, плесневеющие корки и всё остальное.

– Очень недурно и продумано до мелочей, – похвалил он. – Тебе, Альберт, предоставили условия куда лучшие, чем были когда-либо у меня. Я в твоём возрасте мог только мечтать о такой великолепной темнице, но мне ни разу никто ничего подобного не устраивал. Пожалуй, оставлю-ка я тебя здесь.

Альберт усилил вой и принялся уверять, что ему очень жаль и он теперь навсегда станет хорошим мальчиком.

– Полагаешь, эти твои старые и столь хорошо мне знакомые клятвы есть достаточный повод, чтобы тебя выкупить? Если честно, племянник, я сомневаюсь, стоишь ли ты такого. Кроме того, сумма, означенная в письме, мне представляется сильно завышенной. Три тысячи фунтов за Альберта чересчур много. К тому же по странному и несчастливому стечению обстоятельств, я не захватил с собой таких денег. Вы на выкуп поменьше не согласитесь?

Мы ответили, что, возможно, и согласимся.

– Ну, скажем, если я вам предложу восемь пенсов? – продолжал дядя Альберта. – Это вся мелочь, которая у меня при себе имеется.

– Спасибо большое, – поблагодарила Элис, когда он протянул ей деньги. – Только вот вы уверены, что это не будет для вас обременительно? Мы ведь на самом деле просто играли.

– Совершенно уверен, – подтвердил он и посмотрел на племянника. – Ну, Альберт, игра окончена. Беги домой к маме и расскажи ей, как славно ты провёл время.

Когда соседский Альберт отбыл, дядя его уселся в кресло имени Гая Фокса и усадил Элис себе на колени, а мы устроились на полу возле огня и в ожидании того времени, когда можно будет пускать фейерверки, жарили каштаны, за которыми дядя соседского Альберта послал Дикки.

Пока мы жевали, дядя Альберта развлекал нас своими историями. Они у него отличные. И рассказывает он их на разные голоса, от лица всех героев.

А потом он сказал:

– Знаете, молодёжь, это здорово, что вы получаете удовольствие от своих игр, но, мне кажется, Альберту тоже не вредно получать удовольствие.

– Сдаётся мне, он особого удовольствия не получил, – признал Г. О.

Но я-то гораздо старше и догадался, что` имел в виду дядя Альберта.

– А как насчёт мамы Альберта? – продолжал он. – Вы не подумали, что она ужасно встревожилась, когда сын так долго не возвращался домой? Хорошо ещё, я случайно заметил, как он вместе с вами вернулся. Тогда мы и поняли, что всё в порядке. А если бы не заметил, а?

Такой тон у него появляется, когда он очень серьёзен или даже сердит. В другие моменты дядя соседского Альберта похож на героев из книжек. Я имею в виду, с нами.

Мы все молчали. Я обдумывал, как ему лучше ответить, но первой заговорила Элис. Девочки не боятся высказать то, о чём мы обычно молчим. И она, обхватив дядю соседского Альберта за шею, проговорила:

– Нам очень-очень стыдно. Мы действительно не подумали о его маме. Понимаете, мы стараемся не думать о мамах других людей, потому что…

Тут во входной двери провернулся ключ отца. Дядя Альберта поцеловал Элис, поставил её на пол, и мы все пошли вниз, навстречу отцу. И пока мы спускались, мне показалось, будто я услышал, как дядя Альберта пробормотал что-то вроде: «Ах, бедолаги!»

Вряд ли это могло относиться к нам. Мы ведь так весело провели время, жарили каштаны, а впереди нас ещё ожидали фейерверк и другие радости.

Глава 8

Стали редакторами

Совет выпускать свою газету мы получили тоже от дяди Альберта. Разбойничий бизнес не слишком удачный выбор, сказал он, для тех, кто рассчитывает получать постоянный доход, в чём мы и сами бы вскорости убедились, а вот журналистика вполне способна обеспечить стабильный заработок.

Нам уже удалось продать доброму редактору стихи Ноэля, а ещё ценные сведения о лорде Тоттенхэме, так что замысел с выпуском собственной газеты выглядел в наших глазах совсем недурным. Мы ведь знали теперь, какими богатыми и могущественными могут быть редакторы. У них шикарные офисы с привратниками, восседающими в стеклянном кубе, как музейные экспонаты, мягкие ковры на полу и огромные письменные столы. А как небрежно редактор вытащил из кармана целую пригоршню денег, когда отсчитывал мне пять шиллингов!

Редактором захотела стать Дора. Освальд тоже хотел, но, зная, что девочкам следует уступать, смирился с желанием Доры и вскорости был за это вознаграждён.

Вышло всё в точности, как пишут в учебниках по поводу добрых дел. Ну, что они благо для тех, кто их совершает. Редакторский труд оказался каторгой. Каждый норовит поместить в газету всё, что вздумается, не считаясь с тем, сколько места осталось на странице. Ну просто ужас!

Дора терпела, сколько могла, и наконец заявила, что, если её не оставят в покое, она больше не будет редактором – пусть все остальные с этим разбираются.

Тогда Освальд, по долгу хорошего брата, ей предложил:

– Хочешь, я тебе помогу, Дора?

А она ответила:

– Вот как раз ты мне мешаешь больше всех. Попробуй-ка поработать редактором. Посмотрим, понравится ли тебе. С удовольствием уступлю своё место.

Но не уступила, и мы принялись делать газету вдвоём, взяв в заместители соседского Альберта, потому что он пробуравил ногу гвоздём, который вылез у него из ботинка.

Когда всё было готово, мы отнесли плоды своих трудов дяде соседского Альберта, и он нам их перепечатал в нескольких экземплярах на своей машинке, а мы раздали их своим друзьям и только потом спохватились, что на продажу ничего не оставили. Поздновато, конечно, сообразили, но уж так вышло. А газету свою мы назвали «Льюишэм рекордер» («Льюишэмский хроникёр»). «Льюишэм» – по месту нашего жительства, а «рекордер» – в честь газеты нашего доброго редактора.

Я запросто мог бы сделать нашу газету гораздо лучше, но ведь редактору не разрешено писать все статьи самому. Как ни досадно, но не полагается. Приходится смиренно наполнять её тем, что получаешь от других. Если найду когда-нибудь время, обязательно сам напишу газету. Уж у меня она точно не будет пёстрой, словно кое-как смётанные воедино разноцветные лоскуты.

Газета наша была без иллюстраций. На них не хватило времени. Но я всё же нарисовал для первой копии корабль, который вместе со всей командой идёт ко дну. К сожалению, в других копиях мой рисунок отсутствовал. Пишущая машинка ведь не умеет рисовать корабли. Можно, конечно, было бы нарисовать от руки на каждом экземпляре, но мы и так с этим номером провозились до того долго, что вы не поверите.

Вот она, наша газета.

ЛЬЮИШЭМ РЕКОРДЕР

Редакторы – Дора и Освальд Бэстейбл

КОЛОНКА РЕДАКТОРОВ

Каждая газета существует по каким-то причинам. Наша причина в том, что мы хотим от продажи её получать доход. Если её содержание порадует хоть одно грустящее сердце, значит мы потрудились не зря. Но денег мы тоже хотим. Есть много газет, которым достаточно просто приносить радость грустящим сердцам, однако мы не такие, и лучше никого не обманывать.

В газете будут истории с продолжениями. Одну из них написал Дикки, а ещё одну – мы все вместе. Обычно в газетах истории с продолжением печатают по главе в каждом выпуске. Но нашу совместно написанную историю мы поместим сразу всю целиком, если, конечно, Дора успеет переписать её набело. А в следующих номерах пойдёт история Дикки.

ИСТОРИЯ С ПРОДОЛЖЕНИЯМИ

Авторы – мы все

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Автор – Дора

Солнце уже закатывалось за романтического вида башню, когда стало возможно заметить двух незнакомцев, спускавшихся с гребня холма. Старший – мужчина во цвете лет, другой – юноша, который весь из себя походил на Квентина Дорварда. И вот они подошли к замку, где прекрасная леди Алисия ожидала своих спасителей. Она высунулась из зарешеченного окна и, пока они подходили, махала им своей белоснежной рукой. В ответ на её сигнал они тоже ей помахали и удалились к ближайшей гостинице, чтобы там освежиться и передохнуть.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Автор – Элис

Принцессе очень неуютно жилось в замке, потому что она от своей феи-крёстной получила предупреждение об очень многих неприятностях, которые обязательно с ней случатся, если она не станет ловить каждый день по мыши. И принцесса поймала столько мышей, что их практически уже вообще почти не осталось. Пришлось ей обратиться к своему почтовому голубю:

– Слетай-ка, пожалуйста, к благородным незнакомцам. Пусть одолжат мне немного мышей. Только чтобы хватило до совершеннолетия. Оно у меня через несколько дней наступит, и тогда мне уже не потребуется никого ловить.

Тут фея-крёстная… (Мне очень жаль, но для всей этой главы тут не хватило места. – Ред.)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Автор – заместитель редактора

(Я не могу… Я бы предпочёл не… Я не знаю как…)

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Автор – Дикки

А теперь я должен вернуться назад и кое-что рассказать вам о нашем герое. Чтобы вы знали, учился он в обалденно отличной школе, где каждый день на обед давали гусей и индеек и никогда решительно никакой жёсткой баранины. А добавочных порций пудинга можно было получить столько, сколько раз протянешь за ними тарелку. Поэтому, ясное дело, ученики там все делались очень сильными. И наш герой, перед тем как покинуть школу, бросил вызов старосте, чтобы с ним по-мужски разобраться один на один. И уделал его в бифштекс! Такое прекрасное образование позволило ему после сражаться с индейцами. И стать тем самым незнакомцем, которого вы могли заметить в первой главе.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Автор – Ноэль

По-моему, самое время в этой истории чему-нибудь произойти.

• Выдувая огонь из носа, прорычал дракон:
•                                                   «Не потерплю!
• Человек благородный, бесстрашный,
•                             я ща тебе по делу вломлю!»

(Это очень плохой английский язык! – Ред.)

(А мне всё равно. Именно так дракон и сказал. Разве где-нибудь говорится, что драконы не могут использовать просторечия? – Ноэль.)

И тогда герой, чьё имя было Ноэльнинурис, ответил:

• Мой меч хорош, топор ещё острей,
• Разил я ими тварей и крупней.
• Тебе угодно? Пусть же будет бой.
• Я одержу победу над тобой.

(Не надо столько стихов, Ноэль! Это нечестно. Другие ведь сочинять их не умеют. – Ред.)

И тогда они начали биться. И он победил дракона, отделав его не хуже, чем старосту в той главе, которую написал Дикки. А потом наш герой женился на принцессе, и жили они… (Нет, не жили, по крайней мере до последней главы! – Ред.)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Автор – Г. О.

Я думаю, это хорошая история. Но что там дальше с мышами? Больше говорить ничего не хочу. А то, что осталось от моей главы, может взять себе Дора.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Авторы – редакторы

А когда дракон умер, появилась уйма мышей, потому что при жизни он их убивал себе к чаю. Без него они стали стремительно плодиться в неимоверном количестве и скоро заполонили всю страну. Поэтому прекрасной леди Алисии, которую иногда называли принцессой, пришлось заявить, что она не выйдет ни за кого замуж, пока не найдётся тот, кто избавит страну от них. И тогда принц, настоящее имя которого начиналось не с буквы «Н», а было Осравальддо, взмахнул своим волшебным мечом, дракон ожил и с почтением отвесил ему изящный поклон. С дракона взяли честное слово, что он будет хорошим, и он получил прощение, а когда состоялся свадебный завтрак, дракону достались все косточки.

Вот так они поженились и жили долго и счастливо.

(А что случилось с другим незнакомцем? – Ноэль.)

(Дракон съел его, потому что он задавал слишком много вопросов. – Ред.)

И это конец истории.

ПОЛЕЗНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Доехать от Лондона до Манчестера вы теперь сможете всего за четыре часа пятнадцать минут. Но думаю, каждый, если возможно, предпочтёт этой поездки избежать.

НАСТОРАЖИВАЮЩЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Один нехороший мальчик рассказал мне чрезвычайно поучительную историю об имбире. Когда открыли большую банку с имбирём, мальчик довольно много оттуда взял, а вместо имбиря накидал внутрь стеклянные шарики, чтобы всем показалось, будто бы имбиря там столько же, сколько и было. Но к воскресенью, когда он признался мне, в банке остался только один маринад. Не знаю, что он сам чувствовал и что ответил бы, если бы его спросили, но мне было бы стыдно вести себя так.

ИЗ МИРА НАУКИ

Эксперименты надо производить не дома. И остерегайтесь пользоваться бензином.

Дикки

(Он воспользовался и спалил себе брови. – Ред.)

Окружность Земли составляет две тысячи четыреста миль. А насквозь – восемьсот. Во всяком случае, мне так кажется. А может, и наоборот.

Дикки

(Надо было бы убедиться, прежде чем писать. – Ред.)

КОЛОНКА ДЛЯ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫХ

Отпрыски семей, спесивых от своего богатства, очень мало думают о науке. Вот оно, так называемое просвещённое девятнадцатое столетие! Но мы не такие.

Не каждому известно, что, если поместить кусочки камфары в тёплую воду, они там задвигаются. А если потом накапать туда оливковое масло, камфара отпрянет и остановится. Только не торопитесь капать, пока вам не надоест вести за ней наблюдение. Она ведь после уже не задвигается. Многие интересные вещи пропадают чересчур быстро, если сперва не прочтёшь инструкцию по их правильному использованию.

Если положить в винный бокал шестипенсовик, на него шиллинг и потом сильно стукнуть по боку бокала, шестипенсовик подпрыгнет и окажется сверху шиллинга. У меня это, правда, не вышло, а вот кузен мой умеет. Он служит во флоте.

ОТВЕТЫ КОРРЕСПОНДЕНТАМ

Ноэлю. Ты, конечно, очень поэтичен, но это никуда не годится.

Элис. Ничто никогда не заставит твои волосы виться. Лучше и не пытайся. А вот уборке, по ходу, как многие говорят, можно бы уделять и побольше времени. Я не имею в виду конкретно тебя. Я про всех.

Г. О. Никто не говорит, что ты толстенький коротышка, но редактор не знает ни одного способа, как от этого вылечиться.

Ноэлю. Если, когда мы закончим газету, у нас останется сколько-нибудь бумаги, могу её выменять на твою чернильницу с крышечкой или на ножик, в котором есть такая полезная штучка для вынимания камней из лошадиных ног. Но без обмена ты бумагу не получишь.

Г. О. Есть много возможных причин, почему твой паровозик больше не работает. Одну из них знает Дикки. Спроси у него. Думаю, что по этой самой причине паровозик и не работает.

Ноэлю. Если ты думаешь, что, завалив сад песком, заставишь крабов строить там свои гнёзда, то это с твоей стороны глубокое заблуждение.

Ты столько всего позачеркивал и переправил в своих стихах про битву при Ватерлоо, что мы не можем ничего разобрать, кроме места, где герцог размахивает мечом и что-то там говорит, но что именно, тоже прочесть невозможно. Это же надо додуматься – написать поэму на промокашке, да ещё лиловым мелком! Зачем?

(Затем, что мой карандаш кто-то свистнул. И ты знаешь кто. – Ноэль.)

ПОЭЗИЯ

• Ассириец, как волк на овчарню, напал,
• Он стремителен был, всех сразил наповал,
• Но один из редакторов пуще разит,
• Если хлеб раскрошил я иль чай мной пролит.

Ноэль

ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ФАКТЫ

Если дёрнуть морскую свинку за хвостик, у неё глаза прямо выпучатся.

Невозможно сделать даже половины того, что делают дети в книжках. Ну, всякие там модели и ещё многое. Интересно, почему так?

Элис

Если вынуть из финика косточку и вместо неё запихнуть ядро миндаля, а потом финик съесть, будет очень вкусно. Я сам это обнаружил!

Заместитель редактора

Если вы смочите руку водой, а потом опустите в кипящий свинец, она не пострадает. Только надо её оттуда как можно быстрее вынуть. Сама никогда не пробовала.

Дора

УРОКИ МУРЛЫКАНЬЯ

(статья-инструкция)

Если я когда-нибудь стану хозяйкой собственной школы, в ней всё будет совсем по-другому. Никого не заставят учить то, чего ему не захочется. А иногда у нас вместо учителей-людей будут преподавать кошки. Мы оденемся в кошачьи шкуры, и начнётся урок мурлыканья.

– А теперь, мои дорогие, – скажет старая кошка, – раз, два, три! Мурлыкаем вместе.

И мы станем мурлыкать изо всех наших сил.

Она не будет учить нас мяуканью, потому что это у нас получится просто так, без обучения. Дети знают кое-что и без уроков.

Элис

ПОЭЗИЯ

Переведено на французский Дорой

• Quand j΄etais jeune et j΄etais fou
• J΄acheterai un violon pour dix-huit sous
• Et tous les airs que je jouai
• Etait с холмов усвистывали прочь.

• Merci joli vache qui fait
• Bon lait pour mon déjeuner
• Tous les maitins tous les soires
• Mon pain je mange ton lait je boire[21].

РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Тот, кто считает, что кошки любят играть, ошибается. Я очень часто пытаюсь поиграть с нашей кошкой, но ей это ни разу не понравилось, и не важно, было ли ей при этом не очень больно.

Г. О.

Лепить посуду из глины ужасно весело. Только не говорите об этом взрослым. Пусть лучше ваша работа станет для них сюрпризом. Но после того как преподнесёте его, обязательно поскорее предупредите, что глина очень легко с вас смоется. Гораздо легче, чем чернила.

Дикки

СЭМ РЭДФЕРН, или ПОХОРОНЫ БУШРЕЙНДЖЕРА[22]

Автор – Дикки

– Ну, Энни, у меня для тебя плохие новости, – сказал мистер Риджуэй, входя в уютную гостиную своей хижины в буше. – Сэм Рэдферн, бушрейнджер, находится сейчас в этой части буша. Надеюсь, он не нападёт на нас вместе со своей бандой.

– Надеюсь, нет, – ответила Энни, нежная дева шестнадцати лет.

Как раз в это время в дверь постучали, и грубый голос потребовал, чтобы они открыли дверь.

– Это Сэм Рэдферн, папа, – сказала девушка.

– Он самый, – подтвердил грубый голос.

И в следующий момент дверь в прихожую была выбита. Внутрь влетел Сэм Рэдферн, а за ним – его банда.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Отец Энни был сразу же сражён, а саму Энни положили, связанную верёвкой, на диване в гостиной. Сэм Рэдферн поставил охрану вокруг одинокой хижины. И вся человеческая помощь стала недоступна. Но никогда не знаешь. Далеко в буше разворачивалась совсем другая сцена.

– Должно быть, индейцы, – сказал сам себе высокий мужчина, продираясь сквозь густой кустарник.

А представлял он собой Джима Карлтона, знаменитого детектива.

– Я их знаю. Это апачи[23].

Как раз в этот момент появилось десять индейцев в полной боевой раскраске. Карлтон поднял свою винтовку и выстрелил. И, перекинув снятые скальпы себе через руку, он поспешил к убогой бревенчатой хижине, где жила его помолвленная невеста Энни Риджуэй, прозванная Цветком Буша.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Луна низко висела над горизонтом. Сэм Рэдферн пьянствовал с некоторыми из своих ближайших подельников.

Они обшарили погреб в хижине, и богатые вина лились, как вода, в золотые кубки мистера Риджуэя.

Но Энни подружилась с одним из бандитов, благородным, добросердечным мужчиной, который примкнул к Сэму Рэдферну по ошибке. Вот его-то она и попросила пойти и как можно скорей привести полицию.

– Ха-ха! – вскричал Рэдферн. – Теперь я доволен!

Он не догадывался, как близок его конец.

Между тем Энни исторгла пронзительный вопль, а Сэм Рэдферн встал и схватился за свой револьвер.

– Кто ты? – крикнул он, когда вошёл мужчина.

– Я – Джим Карлтон, знаменитый детектив, – ответил прибывший.

Револьвер Сэма Рэдферна выпал из испуганных пальцев, но в следующий момент он кинулся на детектива с проворством горного барана, который известен своей резвостью.

И Энни взвизгнула, потому что успела полюбить грубого бушрейнджера.

(Продолжение в конце газеты, если останется место.)

ШКОЛЬНОЕ

Новая грифельная доска очень противна, пока не протрёшь её молоком. Мне нравятся зелёные точки на досках, вокруг них очень славненько рисовать узоры. Знаю также хороший способ, чтобы грифель стал взвизгивать, но не раскрою его. Это моя секретная наработка.

Заместитель редактора

Мятные леденцы оказывают большую помощь в арифметике. Мальчик, занявший второе место на оксфордском местном экзамене, всегда ими пользуется.

И мне тоже дал два. Экзаменатор полюбопытствовал:

– Ты что, ешь мятные леденцы?

А он ему:

– Нет, сэр.

И мне потом объяснил, что это была чистейшая правда. Он ведь не ел леденец, а всего лишь сосал. Очень удачно, что меня не спросили. Мне бы так ловко не исхитриться, а значит, пришлось бы ответить «да».

Освальд

КРУШЕНИЕ «МАЛАБАРА»

Чу, что за шум грохочет и ревёт, Тревогой всё вокруг заполоня? Матросам, офицерам, пассажирам шлёт Предвестие крушенья корабля «Малабар».

А как прекрасно начинался ясный день, Когда корабль из порта отплывал. Никто тогда не думал, не гадал, Чтоб он игрушкою стихии стал.

Он, паруса надувши, гордо шёл! Но капитан скрестил, мрачнея, руки, И думал он, тая предчувствий муки, Что превратить в спасательную шлюпку Сейчас свой «Малабар» бы предпочёл. И вот уже, приня΄в решенье, Он кинул сына своего на камни В надежде, что любимый сын избавлен От общей гибели в стремительном крушении. Увы, никто не спасся в шторме беспощадном. И сгинул «Малабар» в пучине моря. Что ж, головы склонив, помянем Всех, кто на нём погибли как герои.

Ноэль, автор «Мечты древних предков»

(На самом деле не автор, но он это вставил, чтобы выглядеть солидней. – Ред.)

САДОВОДАМ НА ЗАМЕТКУ

Сажать вишнёвые косточки в надежде потом поесть вишни бесполезно. Потому что они не прорастают.

Элис снова отказалась одолжить свои садовые инструменты из-за того, что Ноэль последний раз оставил их под дождём, и мне это не понравилось, а Ноэль сказал, что такого не делал.

СЕМЕНА И ЛУКОВИЦЫ

До того как будешь готов посадить их, они хорошо подойдут для игры в магазин, но не для игры в торжественные обеды. В сваренном виде из них ничего не вырастет. Картошка растёт не из семян, а из разрезанных на части клубней. Яблоки растут из косточек, поэтому от них гораздо меньше отходов.

Дуб вырастает из жёлудя. Факт известный всем, кроме нашего Ноэля. Он собирается вырастить дуб из персиковой косточки, которую завернёт в листок от этого дерева. Убедительное доказательство, что он ничего не смыслит в садоводстве, если не считать ноготков. В его садике растут только они, и теперь, когда он сорвал у цветов все головки, они смахивают на обыкновенные сорняки.

Один мальчик хотел, чтобы я на спор с ним съела сырую луковицу.

Собаки такие деятельные и обожают заниматься садоводством. Пинчер всегда сажает кости, но у него из них ни разу ещё ничего не выросло. Костяных деревьев ведь не существует. Думаю, потому он с такой тоской по ночам и лает. А вот собачье печенье ему ни разу ещё не пришло в голову посадить. Наверное, кости он любит больше и каждый раз надеется, что в этот раз у него с ними выйдет.

СЭМ РЭДФЕРН, или ПОХОРОНЫ БУШРЕЙНДЖЕРА

Автор – Дикки

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ

Это была бы история зашибись, если бы мне позволили завершить её, как я и хотел, в начале газеты. А теперь я забыл, чем собирался её закончить, да вдобавок ещё где-то посеял свою книжку про индейцев, и все выпуски журнала «Английские мальчики» исчезли с концами. Девочки говорят: «Туда им и дорога», потому сильно подозреваю, что это дело их рук. Теперь они меня просят дорассказать хотя бы про Энни. Им, видите ли, интересно, за кого она выйдет замуж. А вот не стану! Никогда не узнаете!

Ну вот мы наконец и поместили в газете всё, что только смогли придумать. Придумывать нам пришлось очень много. И как это взрослые умудряются написать столько всякой всячины? Подозреваю, у них от этого сильно головы болят, особенно если они сочиняют учебники.

Соседский Альберт выцедил из себя в истории с продолжениями только одну главу. А мог бы и больше, если бы захотел. Он не смог, потому что у него трудности с правописанием. Вернее, он говорит, что может писать как надо, но тогда тратит столько времени, что, считай, и не может.

И ещё чуть-чуть в заключение. Меня уже просто тошнит, но Дора сказала, что всё равно собирается это вписать.

ТРЕБУЕТСЯ ЮРИДИЧЕСКАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ

Готовы премировать некоторым количеством прекрасной верёвки того, кто ответит, действительно ли есть закон, запрещающий покупать порох людям моложе тринадцати лет.

Дикки

Цена этой газеты шиллинг за экземпляр плюс дополнительные шесть пенсов за рисунок «Малабара», идущего вместе со всей командой ко дну. Если мы сумеем продать сто экземпляров, то напишем и выпустим новый номер.

Так мы и сделали бы, только ничего не получилось. Дядя соседского Альберта дал нам два шиллинга, вот и вся прибыль. А двумя шиллингами утраченного семейного состояния не восстановишь.

Глава 9

Щ. Б

Увы, мы все убедились, что издание газеты, дело вполне уважаемое, принесло нам богатства не больше, чем не столь уважаемый ныне разбойничий промысел.

Можете быть уверены: мы изо всех сил старались восстановить утраченное фамильное состояние. Ещё совсем недавно Бэстейблы были богаты. Дора и Освальд помнят ещё денёчки, когда отец всегда привозил из Лондона разные приятные вещи.

И рассыльный из лавки доставлял к Рождеству гусей, индеек, вино и сигары. А также картонки с засахаренными фруктами и французский чернослив в золочёных коробках, обтянутых шёлком и бархатом, не чета тому, что продаётся в лавке зеленщика.

Теперь из Лондона нам редко привозят что-то хорошее. А поставщики рождественских гусей, индеек и чернослива забыли адрес отца.

– Как же нам всё-таки восстановить это проклятое утраченное состояние? – ломал голову Освальд. – Мы что только не пробовали. И копать, и писать, и принцессу искать, и быть редакторами.

– А ещё разбойниками, – добавил Г. О.

– «Разбойниками»? Когда? – встрепенулась Дора. – Разве вам не было сказано, что это нехорошо!

– Ничего такого нехорошего мы и не делали. Всего-навсего взяли в плен соседского Альберта, – ответила Элис, прежде чем Освальд успел ответить: «А какое кому вообще дело, что` тобой было об этом сказано?» Получилось бы грубовато. И он в результате остался рад, что не успел.

– Ах, соседского Альберта… – пренебрежительно проговорила Дора.

Я облегчённо вздохнул, потому что, сохранив своё мнение при себе, всё равно опасался, как бы она сейчас не принялась строить из себя примерную такую, правильную старшую сестру. Последнее время подобное с ней бывает чересчур часто.

Тут Дикки, который, пока мы беседовали, читал газету, поднял от неё глаза и объявил:

– А вот это, пожалуй, сгодится. – И принялся читать вслух: – «Всего за сто фунтов вы можете обеспечить себе партнёрство в выгодном деловом предприятии по продаже доходного патента. Прибыль – десять фунтов в неделю. Личное присутствие не требуется. Адрес: Джоббинс, триста, Олд-стрит-роуд».

– Вот было бы славно вступить в такое партнёрство, – сказал Освальд. Ему двенадцать, но его часто посещают серьёзные не по годам, взрослые мысли.

Элис оторвалась от рисования, точнее, от попытки раскрасить платье королевы фей зелёно-голубой краской, которая никак не желала ложиться на кисточку. Этот аквамарин вообще никогда на кисть не ложится. Не из дешёвых наборов красок, не из дорогих. Его даже кипятком развести почти невозможно.

– Гнусная краска! – с досадой воскликнула Элис. – А о партнёрстве, Освальд, даже и не мечтай. Ну кто нам даст сто фунтов?

– Десять фунтов в неделю, следовательно, пять фунтов нам, – продолжил Освальд, который тем временем уже успел решить в уме эту простую арифметическую задачку. – Потому что партнёрство означает доходы поровну. Было бы отлично.

Ноэль в задумчивости сосал карандаш. Он, как обычно, писал стихи. Я смог подглядеть две первые строчки:

И вдруг он заметил невпопад:

– А мне так хотелось бы, чтобы к нам в дом по дымоходу сошла фея и оставила на столе драгоценный камень, который стоил бы умноженную стократ сотню фунтов.

– Лучше бы уж она – раз всё равно собралась сойти – просто оставила бы сто фунтов, – откликнулась Дора.

– Или с тем же успехом могла бы оставлять нам по пять фунтов в неделю, – подхватила Элис.

– Или пятьдесят, – сказал я.

– Или пятьсот, – добавил Дикки.

Я вовремя засёк момент, когда Г. О. открыл рот, наверняка собираясь сказать «пять тысяч», и опередил его:

– Фея не даст вам и пяти пенсов. Но если вы наконец согласитесь на моё предложение спасти богатого пожилого джентльмена от смертельной опасности, он нам подарит целую кубышку денег. Тогда стать партнёрами в прибыльном деловом предприятии, приносящем пять фунтов в неделю, будет проще простого. А на пять фунтов в неделю можно много чего купить.

И тут Дикки выпалил:

– А почему бы нам просто их не занять?

И мы спросили:

– У кого?

Вместо ответа он зачитал нам ещё одно газетное объявление:

– «Деньги частным образом. Без уплаты сборов. Банк Бонд-стрит. Менеджер Зэ. Розенбаум. Авансовые выплаты для леди и джентльменов наличными от двадцати до десяти тысяч фунтов по расписке без обеспечения. Никаких вопросов. Конфиденциальность гарантирована».

– И как это понимать? – растерялся Г. О.

– А так, что есть один щедрый джентльмен, у которого много денег, но мало знакомых бедных людей, которым он мог бы помочь. Вот он и сообщает через газету, что поможет им, одолжив свои деньги, – объяснила Дора. – Правильно, Дикки?

И Дикки ответил:

– Да.

Стало быть, это щедрый благотворитель, сделал вывод Г. О., как в книгах мисс Эджуорт[24]. Ноэль поинтересовался, что такое расписка. Дикки где-то читал о расписках и принялся объяснять, что это такая штука вроде письма, в котором вы обязуетесь вернуть деньги не позже определённого срока, а затем заверяете обещание своей подписью.

– Никаких вопросов! – воскликнула Элис. – О, Дикки, ты думаешь, он нам поможет?

– Полагаю, да, – кивнул Дикки. – Странно, почему отец не идёт к этому доброму джентльмену? Я ведь у него на столе в кабинете видел листок с таким именем.

– Может, он уже ходил? – предположила Дора.

Но мы, остальные, были уверены, что не ходил. Иначе у нас наверняка появилось бы больше денег на покупку разных приятных вещей.

Тут Пинчер прыгнул на банку с водой, в которой мы мыли кисточки, и опрокинули её. Очень неряшливый пёс! Обозревая последствия, я задумался: и почему это вода, в которой моют кисточки, всегда такого мерзкого цвета?

Дора побежала за тряпкой, чтобы вытереть лужу, а Г. О., накапав себе грязной водой на руку, изображал больного бубонной чумой. Мы чуть-чуть поиграли в чуму. Я был арабским лекарем в тюрбане из полотенца и лечил от чумы волшебными леденцами.

Потом подошло время ужина, а после, основательно посовещавшись, мы решили прямо завтра встретиться с щедрым благотворителем.

Мы опасались, что, если нагрянем к Щ. Б. (щедрому благотворителю) все вместе, это может ему не понравиться. Я ведь часто замечал, что некоторых взрослых пугает наша многочисленность. Число шесть в случае с детьми кажется им непомерно большим.

Вы сбиты с толку? Тогда уточню. К примеру, их совершенно не смущают шесть фунтов[25] яблок или шесть апельсинов, особенно в задачках. Но шесть братьев и сестёр? Просто ужас какой-то.

Дикки, конечно, имел право пойти, поскольку идея принадлежала ему. Дора, даже если бы хотела, отправиться с нами не могла – должна была проведать в Блэкхите одну старую леди, приятельницу отца.

Элис настаивала на своём участии: раз уж в объявлении говорится про «леди и джентльменов». А вдруг Щ. Б. откажет нам в деньгах, если не будут присутствовать те и другие?

Никакая она не леди, тут же возразил Г. О. и услышал в ответ, что он-то уж точно никуда не пойдёт, после чего немедленно обозвал сестру склочной кошкой, а она заплакала.

Тут вмешался Освальд, который всегда старается поскорее всех помирить:

– Вы оба глупые малыши.

А Дора добавила:

– Не реви, Элис. Он просто хотел сказать, что ты не взрослая леди.

– А что, интересно, ты думала, я хотел сказать, ты, склочница? – мигом встрял Г. О.

– Ты лучше сам, Г. О., не разводи склоку, – вмешался Дикки. – А ну, быстро отстань от неё и скажи, что тебе стыдно, иначе силой заставлю!

Ну, Г. О. это самое и сказал. Тогда Элис поцеловала его: ей самой стыдно, а Г. О. обнял сестру и признался:

– Теперь мне действительно очень и очень стыдно.

Короче, всё между ними наладилось.

Ноэль совсем недавно ездил в Лондон, и было только справедливо, что сегодня он к нам не присоединился. Дора предложила ему отправиться вместе с ней в Блэкхит, если мы согласимся принять в компанию Г. О. Споров нам на сегодня уже хватило, и мы согласились.

Ехать к Щ. Б. мы сперва хотели в самой старой своей одежде, немного дорвав её и напришивав кое-где разноцветных заплат, чтобы ему моментально сделалось ясно, до чего нам нужны деньги, но Дора наш план осудила.

Её послушать, так притворяться беднее, чем ты есть, – гнусный обман. Порой, злоупотребляя своим положением старшей сестры, она придирается к нам не по делу, но в данном случае мы признали её правоту. И решили, наоборот, одеться во всё самое лучшее – мы, мол, не так уж бедны и способны вовремя возвращать одолженное.

Дора, однако, нам возразила, что это тоже будет неправильно. Честнее всего не вносить никаких поправок в теперешний наш внешний вид, даже не умываться. Надо так надо.

Запоздалое сожаление посетило меня уже в вагоне, когда, поглядев на Г. О., я убедился, что честность тоже должна иметь свои пределы.

Поездка на поезде – дело обычное, и распространяться о ней не стану, хотя было весело, особенно когда на вокзале Ватерлоо контролёр пришёл проверять билеты, а Г. О. залез под сиденье, притворяясь безбилетной собакой.

В Лондоне мы первым делом направились на Чарринг-Кросс и прошли к Уайтхоллу[26] полюбоваться на часовых. Оттуда – к Сент-Джеймсскому дворцу с той же целью. Затем мы немножечко позаглядывали в разные магазины, после чего проследовали по Брук-стрит до Бонд-стрит.

Медная табличка с интересующей нас надписью обнаружилась рядом с шикарным шляпным магазином, где продавали очень яркие и стильные головные уборы без ценников.

Мы позвонили и справились у отворившего нам мальчика про мистера Розенбаума. Невежливый мальчик войти нам не предложил. Тогда Дикки вручил ему визитную карточку. Визитку мы взяли у отца, благо у Дикки с отцом имя и фамилия совпадают: и тот и другой – Ричард Бэстейбл. Остальных себя мы приписали снизу розовым мелком, который нашёлся в моём кармане.

Мальчик захлопнул дверь у нас перед носом, оставив ждать на ступеньках. Вскоре он снова вышел и спросил, что нам надо.

– Авансовые выплаты, юноша, – солидно пояснил Дикки. – И поскорее!

Мальчик скрылся за дверью. На сей раз он заставил нас ждать так долго, что у меня даже ноги заболели. А вот Элис, наоборот, обрадовалась возможности поглазеть на шляпки и капоры в витрине.

Наконец дверь отворилась, и мальчик нам сообщил:

– Мистер Розенбаум вас примет.

Мы вытерли ноги о половичок, призывающий это сделать, и по лестнице, застланной мягким ковром, проследовали в комнату такой красоты, что я пожалел о решении не надевать лучшие свои вещи. Стоило хотя бы умыться. Впрочем, в сожалениях теперь не имелось никакого смысла.

Кроме бархатных портьер и мягчайшего ковра, тут было на что посмотреть. Чёрные с золотом шкафчики, фарфор, статуи, картины. На одном из полотен живописец очень натурально изобразил капусту, фазана и мёртвого зайца. Всё бы на свете отдал, чтобы оно стало моим! Шерсть на зайце выглядела такой взаправдашней. Я прямо глаз от неё не мог оторвать. А вот Элис больше понравилась картина с девушкой, разбившей кувшин.

Помимо перечисленного, там имелись большие часы, подсвечники, вазы, зеркала в позолоченных рамах, коробки с сигарами, флаконы с духами и другие роскошные вещи. Они заполоняли все столы и стулья.

И в этом средоточии роскоши, посреди вот такого великолепия стоял маленький старый джентльмен в очень длинном чёрном сюртуке, с очень длинной белой бородой и крючковатым, словно у ястреба, носом.

Нацепив на нос золотые очки, он окинул нас таким взглядом, будто бы точно знал, сколько стоит наша одежда. Мы, конечно, пожелали ему доброго утра, а затем умолкли, соображая, как лучше начать разговор, но Г. О., не спрося разрешения ни у кого из нас, старших, вдруг возьми да ляпни:

– Вы Щ. Б.?

– Я кто? – удивлённо взглянул на него старый джентльмен.

– Щ. Б., – повторил Г. О.

Я состроил ему свирепую рожу, чтобы заставить заткнуться, но он ничего не заметил, зато заметил Щ. Б. и тут же махнул рукой, призывая заткнуться уже меня. Ну и что мне оставалось? Г. О. между тем продолжал:

– «Щ. Б.» означает «щедрый благотворитель».

Старый джентльмен нахмурился, а затем спросил:

– Полагаю, сюда вас прислал отец?

– Ничего подобного. Почему вы решили? – растерялся Дикки.

Старый джентльмен указал на нашу визитку. Тогда я объяснил, что у отца и Дикки имена полностью совпадают, вот мы её и позаимствовали.

– А он знает, что вы сюда собрались?

– Нет. И мы ему не расскажем, пока не заключим партнёрство, – ответила Элис. – Его ужасно тревожат собственные дела. Не хочется причинять ему лишнее беспокойство своими. Зато, заключив партнёрство, мы станем отдавать ему половину прибыли от своей доли.

Старый джентльмен снял очки, взъерошил волосы и поинтересовался:

– Так зачем же тогда вы пришли?

– Мы увидели ваше объявление в газете и хотим получить сто фунтов под расписку, – начал объяснять Дикки. – Сестра пришла с нами, потому что там говорилось и про леди. А деньги нужны нам на покупку партнёрства в процветающем деловом предприятии по продаже доходного патента. Личного присутствия не требуется.

– Не совсем уверен, что понял тебя, – озадаченно произнёс Щ. Б. – Но прежде чем рассмотреть вопрос глубже, хотелось бы выяснить, почему ты, – тут он глянул на Г. О., – назвал меня щедрым благотворителем?

– Понимаете, – начала Элис с улыбкой, которой хотела показать, что совсем не испугана, хотя я-то видел, до чего ей страшно, – нам показалось очень великодушным с вашей стороны искать бедных, как мы, людей, у которых нет денег, и помогать им, одалживая свои.

– Хм… – протянул Щ. Б. – Присаживайтесь. – Он освободил от часов, ваз и подсвечников несколько стульев с бархатной обивкой и позолоченными ножками, прямо как в королевском дворце.

Мы уселись.

– Вам, вообще-то, не о деньгах думать нужно, а в школе учиться. Почему вы не там?

Мы объяснили ему, что опять пойдём в школу, как только отец это сможет себе позволить, а пока заняты восстановлением утраченного состояния славного рода Бэстейблов, в чём, надеемся, нам поспособствует доходный патент.

Щ. Б. засыпал нас вопросами, и мы отвечали как на духу, честно рассказывая только то, против чего отец бы, по нашему мнению, не возражал. Наконец он спросил:

– Вот вы хотите одолжить деньги, а когда вы мне их вернёте?

– Конечно же, сразу, как только они у нас появятся, – пообещал Дикки.

Щ. Б. повернулся к Освальду:

– Похоже, старший-то ты.

Тогда я объяснил, что идея принадлежит Дикки, а потому не важно, кто старший. Щ. Б. глянул на Дикки и неразборчиво пробормотал:

– Но ты несовершеннолетний!

– Почему это вы меня называете «летним»? – удивился плохо расслышавший его Дикки.

– Несовершеннолетним, – на сей раз отчётливо повторил старый джентльмен. – Ведь тебе нет ещё двадцати одного года.

– Ничего, через десять лет будет, – не стушевался Дикки.

– Тогда ты сможешь оспорить заём, – сказал Щ. Б., а Дикки разинул рот:

– Че-его?..

Естественно, ему следовало спросить: «Прошу прощения, я не совсем понял, что вы сказали». Именно так выразился бы Освальд, поскольку это гораздо вежливее, чем «че-его?».

– Оспорить заём, – разъяснил Щ. Б. – Я имею в виду, ты, возможно, потом заявишь, что не намерен возвращать деньги, и заставить тебя по закону будет нельзя.

– Ну, если вы считаете нас такими подлыми!.. – вскочив со стула, вспыхнул Дикки.

Но Щ. Б. урезонил его:

– Да сядь ты. Шуток не понимаешь? – Он ещё кое-что нам сказал, а закончил так: – Я не советую вам вступать в партнёрство. Это мошенничество. Как и многое, что предлагают такие объявления. И ста фунтов сегодня у меня нет, чтобы вам одолжить. Но я одолжу вам один фунт. Потратьте его как хотите. А когда вам исполнится двадцать один, возвратите мне.

– Я возвращу вам его гораздо раньше, – уверенно произнёс Дикки. – Спасибо огромное. А что насчёт расписки?

– О, я полагаюсь всецело на вашу честность, – ответил Щ. Б. – Между нами, джентльменами… и леди, – добавил он с элегантным поклоном в сторону Элис, – данное слово крепче любых расписок.

После этого он вытащил из кармана соверен и с монетой в руке продолжал наставлять нас, предостерегая от деловых начинаний в столь юном возрасте и настоятельно советуя налечь на уроки, чтобы не потерять форму к тому времени, когда снова сможем пойти в школу.

И всё это время он поглаживал пальцами соверен, так нежно его разглядывая, будто бы это было что-то очень красивое. Такой новенький, такой блестящий соверен.

Наконец он протянул монетку Дикки, но когда тот уже почти её взял, рука старого джентльмена отдёрнулась и монетка вновь перекочевала в его карман.

– Нет, – сказал он, – этот соверен вы не получите. Я дам вам пятнадцать шиллингов и вон ту хорошенькую бутылочку духов. Она стоит гораздо дороже пяти шиллингов, которые я за неё вам назначу. Таким образом, вы, когда сможете, возвратите мне один фунт и проценты. Шестьдесят процентов. Шестьдесят процентов…

– А что это значит? – спросил Г. О.

Щ. Б. ответил, что объяснит нам, когда мы вернём соверен, однако бояться шестидесяти процентов совершенно не стоит. Он вручил Дикки деньги, приказал своему мальчику вызвать нам кеб, сам нас в него посадил, пожал нам всем руки, а Элис попросил поцеловать его, и она поцеловала. Г. О. тоже хотел, но рожица у него к этому времени стала ещё чумазее, чем в поезде, и Щ. Б. отказался, зато заплатил кебмену, сказал, на какую станцию нас отвезти, и мы уехали домой.

Тем же вечером отцу пришло с семичасовой почтой письмо, и, едва прочитав его, он сразу поднялся к нам в детскую. Вид у него был серьёзный, но гораздо менее несчастный, чем обычно.

– Вы были у мистера Розенбаума, – начал он.

Ну и мы ему всё рассказали. Это заняло немало времени. Отец даже сел в кресло. Было здорово. Он ведь теперь так редко приходит с нами поговорить. Времени не хватает. Оно всё у него растрачивается на решение деловых проблем. Выслушав нас, он сказал:

– Дети мои, на сей раз вы не причинили никакого вреда. Даже скорее наоборот, сделали доброе дело. Мистер Розенбаум прислал мне очень хорошее письмо.

– Он, значит, твой друг? – поинтересовался Освальд.

– Скорее знакомый, – ответил, слегка нахмурившись, отец. – У нас с ним кое-какие дела, и это письмо… – Он чуть помолчал и продолжил: – Словом, никаких неприятностей вы сегодня мне не доставили, но на будущее давайте договоримся, что вы не предпримете больше ничего такого серьёзного, как покупка партнёрства, не посоветовавшись прежде со мной. Вот, собственно, и всё. Я не хочу вмешиваться в ваши игры и развлечения, но настоятельная просьба обязательно советоваться со мной по всем деловым вопросам. Договорились?

Конечно же, мы ответили, что именно так и поступим, а потом Элис, сидевшая у него на колене, добавила:

– Мы не хотели тебя тревожить.

– У меня мало времени остаётся на вас. Его у меня почти полностью отнимают дела. Очень, знаете, напряжённые. Но мне горько думать, что вы оказались обделены моим вниманием.

И он стал до того грустным, что мы поспешили изо всех сил заверить его, будто нам так даже больше нравится. Только он после этого ещё сильней погрустнел. И тогда Элис сказала:

– Ты не совсем правильно нас понял. Нам действительно иногда становится одиноко, с тех пор как умерла мама.

А затем мы ещё посидели все вместе, только никто уже ничего не говорил, и было очень тихо.

Отец оставался с нами, пока не настало время ложиться спать. И когда он пожелал нам спокойной ночи, вид у него был вполне спокойный. Мы сказали ему об этом, а он ответил:

– Признаться, это письмо сняло тяжесть с моей души.

Не представляю, что` он имел в виду, но убеждён: Щ. Б., услыхав от отца такое, наверняка бы обрадовался. Полагаю, он из числа людей, для которых нет большей радости, чем снять тяжесть с чьей-то души.

Красивый флакон мы отдали Доре, но его содержимое оказалось совсем не таким хорошим, как можно было предполагать.

Зато у нас были пятнадцать шиллингов – вполне хорошие и настоящие, наподобие самого Щ. Б. И пока эти пятнадцать шиллингов не кончились, мы ощущали себя почти так же хорошо, как если бы утраченное состояние семьи Бэстейбл было уже восстановлено.

Ведь карманные деньги имеют свойство отодвигать тревоги о семейном состоянии. Вот почему большинство детей, получающих их регулярно, вряд ли сочтёт своим долгом искать сокровища.

Я даже подозреваю, что отсутствие карманных денег стало для нас тайным благословением. Только благословение это скрывалось от нас, словно лицо злодея из книжки, который прячется за непроницаемой маской, и стало вовсе незримым, едва иссякли пятнадцать шиллингов.

Вот тогда-то Освальду наконец позволили испытать его поначалу отвергнутый остальными план обретения сокровищ.

Люди менее упорные, вероятно, плюнули бы и больше свой план предлагать не стали. Но Освальд, наделённый долготерпением настоящих героев, которые никогда не сдаются, мужественно стоял на своём до тех пор, пока каждый не осознал, что осуществить им задуманное – их долг.

Глава 10

Лорд Тоттенхэм

Освальд – мальчик с характером твёрдым и несгибаемым, уж если что-то задумал, всеми силами постарается воплотить свои замыслы в жизнь. Он был убеждён, что нет вернее способа восстановить утраченное состояние семьи, чем тот, который описан во многих книгах. Спасаешь старого джентльмена от какой-нибудь беды, и готово дело. В благодарность тот, конечно же, захочет тебя воспитать как сына, а если ты всё-таки предпочтёшь остаться сыном собственного отца, щедро отблагодарит каким-нибудь другим образом.

В книгах для этого иногда достаточно сущей ерунды. Например, у старого джентльмена заело в купе поезда окно, а ты сумел поднять раму. Или старый джентльмен не заметил, как уронил бумажник, а ты возвратил утерянное владельцу. Или он вдруг попросил тебя прочесть ему позабытый церковный гимн, ты, к собственной удаче, знал этот гимн и прочёл, и старичок так обрадовался, что захотел тебя облагодетельствовать.

Остальные, как я уже говорил, отнеслись к плану с большим сомнением. И долго артачились, упирая на то, что нам никак не подгадать с подходящей опасностью, а значит, мы будем вынуждены сперва сами её подстроить, а уж потом спасать от неё старого джентльмена.

Освальд здесь никаких препятствий не усматривал, полагая, что даже придуманная опасность вполне сгодится, и в доказательство остальным решил самостоятельно опробовать пару наиболее простых путей.

Он отправился на станцию и при каждом удобном случае поднимал окна в купе поездов для всех подходящих на вид старых джентльменов, но это ничего не давало. В конце концов один из носильщиков разворчался, что Освальд сильно ему мешает. Пришлось прекратить.

С чтением гимна тоже как-то не задалось. Освальд специально выучил новый, короткий и трогательный. Гимн начинался со слов: «Они обновляются каждое утро…», но никто не просил их напомнить.

А когда возле парикмахерской Иллиз старый джентльмен уронил двухшиллинговую монетку и Освальд, подняв её, как раз обдумывал, с какими словами лучше вернуть старику пропажу, тот схватил его за шиворот и обозвал воришкой.

Для Освальда всё могло бы кончиться очень неприятно, не окажись он знаком с местным полицейским. Полицейский защитил его, старый джентльмен принёс извинения и предложил Освальду шесть пенсов, но Освальд от них хоть и вежливо, но презрительно отказался, на чём всё и кончилось.

После того как самостоятельные попытки не принесли результатов, Освальд сказал остальным:

– Откладывая спасение старого джентльмена, мы понапрасну растрачиваем драгоценное время. Возьмите же себя в руки, и подойдём к делу серьёзно.

Это было во время ужина. Пинчер ходил вокруг стола, выклянчивая у всех по очереди подачки, а ему в тот вечер много чего перепадало, потому что давали холодную баранину, которая нам не слишком-то нравится.

Элис ответила:

– Если по-честному, то, я считаю, будет справедливо попробовать способ Освальда. Он ведь попробовал всё, что придумали остальные. Почему же нам не спасти теперь лорда Тоттенхэма?

Лорд Тоттенхэм – это тот самый старый джентльмен, который каждый день в три часа ходит через Блэкхит в бумажном воротничке, а на полпути, если вокруг никого нет, снимает его и выкидывает в кусты дрока.

– Лорд Тоттенхэм годится, – одобрил Дикки. – Но где же нам взять смертельную опасность?

Увы, ни в одну из наших голов ничего не приходило. В Блэкхите теперь, к сожалению, не орудуют разбойники с большой дороги. Освальд предложил, правда, половине из нас самим стать такими разбойниками, а другой половине – спасителями, но Дора тут же сказала, что становиться разбойниками нехорошо. Пришлось отказаться.

Тут Элис вдруг и спросила:

– А что вы думаете насчёт Пинчера?

И мы все сразу поняли: может сработать.

Пинчер очень хорошо воспитан. И хотя, несмотря на все наши старания, пока так и не научился служить, стоя на задних лапах, зато умеет много всего другого. Если вы даже шёпотом скомандуете ему: «Взять!», тут же вцепится.

Мы начали разрабатывать план.

Дора заявила, что участвовать не согласна. Наша задумка снова казалась ей неправильной и вообще глупой. Пришлось её исключить. Она ушла, засела в столовой с какой-то очень правильной книжкой и теперь, если мы влипнем в историю, могла сказать, что отношения к этому не имеет.

Остальные распределили между собой обязанности. Элис и Г. О. прячутся в кустах дрока рядом с тем местом, где лорд Тоттенхэм обычно сбрасывает грязный воротничок и надевает чистый. В нужный момент они шепчут Пинчеру: «Взять!» Пёс вцепляется в Тоттенхэма, а мы трое спасаем лорда от смертельной опасности, после чего он обязательно должен воскликнуть: «О мои благородные юные спасители, чем я могу вас вознаградить?»

Ну, мы и двинулись к Блэкхиту. Очень боялись, что опоздаем. Освальд отметил по этому поводу, что прокрастинация – промедление с намеченным и откладывание его на потом – очень мешает успеху, после чего все прибавили шагу и оказались возле густого дрока почти на целый час раньше, чем было нужно.

Погода стояла довольно холодная. Элис и Г. О. затаились в кустах с Пинчером, которому это нравилось меньше всех, и мы, трое, бродя взад-вперёд, слышали, как он скулит, а Элис повторяет: «Ох, как я замёрзла. Он ещё не идёт?»

Г. О. вообще попросился было вылезти и попрыгать для согрева, но мы ему очень строго велели владеть собой, укреплять силу воли и благодарить судьбу, что он не спартанский мальчик, который прятал у себя за пазухой лису, выгрызавшую ему внутренности. А ведь Г. О. – наш маленький братик, и мы никогда себе не простим, если из-за потакания его слабостям он вырастет размазнёй. Да и не так уж холодно было, вообще-то. Просто у него коленки мёрзли в коротких штанах. Словом, мы убедили его оставаться на месте.

К тому времени, когда даже мы, трое, ходившие взад-вперёд, почувствовали, что сильно продрогли, на горизонте наконец-то возникла широкая чёрная накидка лорда Тоттенхэма. Он приближался к нам, и плащ его развевался и хлопал на ветру, как крылья огромной птицы.

– Элис, – окликнули мы, – он скоро будет на месте. Как только услышишь, что он разговаривает сам с собой – а он всегда это делает, когда снимает воротничок, – натравливай Пинчера.

Затем мы, трое, неспешно так удалились, посвистывая, ну как бы вроде просто прогуливаемся и ничего не замечаем. Губы у нас задубели, но извлекать из них жалкое подобие свиста всё-таки удавалось.

Лорд Тоттенхэм подходил всё ближе и ближе, бормоча что-то себе под нос. Некоторые люди называют его сумасшедшим протекционистом. Не знаю, что это такое, но сомневаюсь, что кто-то имеет право обзывать лорда.

Проходя мимо нас, он проговорил:

– Подрыв устоев страны, сэр! Роковая ошибка!

Когда ему оставалось всего ничего до места, где прятались Пинчер, Элис и Г. О., мы ещё чуть продвинулись в противоположную сторону, чтобы он не заподозрил слежки, и минуту спустя услыхали лай Пинчера. Затем на секунду всё стихло.

Мы развернулись. Старый наш добрый Пинчер не подкачал – вцепился в штанину лорда и отказывался её отпускать. Мы побежали ближе.

Лорд Тоттенхэм успел до атаки Пинчера наполовину снять воротничок, который теперь торчал у него сбоку под ухом.

– Помогите! Помогите! Убивают! – увидев нас, заорал лорд Тоттенхэм, да так громко и с таким ужасом, словно ему заранее растолковали, что нам от него требуется.

Пинчер, хищно рыча, грозно сопя и шумно сглатывая, продолжал упорно удерживать в пасти его штанину.

Подбежав к лорду, я объявил:

– Дикки, наш долг – спасти этого доброго старого человека.

– Этот «добрый старый человек» вам сейчас покажет!.. – взревел яростно лорд Тоттенхэм, добавив ещё несколько слов, смысла которых мы не поняли, и в заключение рявкнул: – Отзовите собаку!

– Задача опасная, – сказал Освальд. – Но уместны ли колебания, когда чувство долга нас призывает к акту отчаянной храбрости?

Пинчер упорно и грозно трепал тоттенхэмовскую штанину, рычал, а лорд исступлённо вопил, чтобы мы убрали собаку, и прыгал по дороге, силясь стряхнуть Пинчера, который повис на его штанах. Воротничок лорда метался и хлопал с той стороны, где Тоттенхэм успел его отстегнуть.

– Так поспешим же! – призвал нас Ноэль. – Время дорого, и промедление может стать роковым.

– Почтенный сэр, – обратился немедленно я к лорду Тоттенхэму. – Примите мои заверения, что я приложу все свои силы и всю отвагу, стремясь вас избавить от мук.

Лорд замер на месте, а я наклонился, схватил Пинчера и шепнул ему в ухо:

– Фу!

Он тут же разомкнул челюсти. Лорд Тоттенхэм пристегнул обратно воротничок (который никогда не меняет на людях) и произнёс:

– Премного обязан. Гнусное животное! Вот вам кое-что. Выпьете за моё здоровье.

Но Дикки ему объяснил, что мы трезвенники и никогда не пьём ни за чьё здоровье.

– Ну, как бы там ни было, я всё равно вам очень обязан, – ответил лорд Тоттенхэм. – И разумеется, теперь вижу: вы не какая-то там шантрапа, а сыновья джентльмена, не так ли? Тем не менее, полагаю, вы не сочтёте ниже своего достоинства принять монетку от старины Тоттенхэма. В вашем возрасте я никогда против этого не возражал. – И он вытащил из кармана полсоверена.

Глупейшее положение! Теперь, когда мы уже это проделали, до меня дошло, какой стыд брать деньги у неплохого, в сущности, старика за то, что мы сами ему и устроили. И главное, устроили зря. Он явно не собирался нас воспитывать как собственных сыновей.

Быстро всё осмыслив, я отпустил Пинчера и уже собирался сказать: «Рады были помочь, но денег, пожалуй, не надо», как этот проклятый пёс всё испортил. Не успел я вернуть ему свободу, как он, радостно лая, принялся прыгать на нас и пытался облизывать наши лица, показывая таким образом, что весьма горд старательно выполненной работой.

Лорд Тоттенхэм мигом пришёл к абсолютно правильным выводам:

– Похоже, собака вас знает.

Освальду стало ясно, что это полный провал. Быстренько выпалив: «Хорошей прогулки вам, сэр!», он надеялся ещё более стремительно удалиться, но лорд Тоттенхэм со словами: «Не спешите», – ухватил Ноэля за воротник.

Ноэль взвыл. Элис выскочила из кустов. Ноэль – её любимчик, не знаю уж почему. Лорд Тоттенхэм воззрился на неё:

– Так вас, значит, ещё больше.

Тут Г. О. тоже вылез.

– Ты последний? – осведомился Тоттенхэм.

Г. О. объяснил, что сегодня нас только пятеро.

Лорд резко развернулся и зашагал вперёд, таща с собой Ноэля, которого так и держал за воротник.

Мы их нагнали и спросили, куда он идёт.

– В полицейский участок, – ответил Тоттенхэм.

Услышав такое, я очень вежливо обратился к нему:

– Тогда отпустите Ноэля. Он у нас слабенький и легко расстраивается. К тому же он ничего не сделал. Если вам кто и нужен, так это я. Идея была моя собственная.

Дикки тоже очень достойно себя повёл.

– Если возьмёте Освальда, то и я пойду, – сказал он. – Только Ноэля не берите. Он у нас очень чувствительный.

– Об этом вам надо было раньше подумать, – остановившись, ответил лорд Тоттенхэм.

А Ноэль всё это время рыдал и сделался таким бледным, что Элис взмолилась:

– Милый, хороший, добрый лорд Тоттенхэм! Отпустите, пожалуйста, Ноэля. Если вы не отпустите, он упадёт в обморок. Я знаю – именно так и случится, потому что с ним это бывает. Ах, лучше бы мы никогда так не делали! Дора ведь нам говорила, что это нехорошо.

– Ваша Дора выказала недюжинный здравый смысл, – отметил лорд Тоттенхэм и отпустил Ноэля.

Элис обняла брата и пыталась успокоить, но он весь дрожал, и лицо у него было белее бумаги.

– Вы даёте мне слово чести, что не попытаетесь сбежать? – внимательно поглядел на нас лорд Тоттенхэм.

Мы ответили, что даём.

– Тогда следуйте за мной, – приказал он и повёл нас к скамейке.

Мы последовали за ним – все, включая Пинчера, который плёлся, поджав хвост. Он всегда понимает, когда случается что-нибудь нехорошее.

Лорд Тоттенхэм сел. Освальда, Дики и Г. О. он выстроил перед собой в шеренгу, а Элис и Ноэлю разрешил сесть рядом.

– Вы натравили на меня собаку, – начал лорд. – Заставили поверить, будто спасаете от неё. И вы взяли бы мои полсоверена. Подобное поведение… Нет, сэр, уж извольте сами его оценить. И говорите как есть.

Ну, мне и пришлось ответить, что оно абсолютно не джентльменское, хотя я всё же добавил, что не собирался брать его полсоверена.

– Зачем же тогда вы это устроили? – последовал новый вопрос. – Напоминаю: мне требуется от вас только правда.

И тогда я сказал:

– Ну, теперь-то мне ясно, что это большая глупость. Да и Дора нам говорила, что это нехорошо. Но нам казалось иначе, пока не дошло до дела. Мы хотели восстановить утраченное состояние рода Бэстейблов. А в книгах старый джентльмен, спасённый от смертельной опасности, обязательно предлагает тебя воспитывать как собственного сына. Если ты всё-таки хочешь остаться сыном собственного отца, старый джентльмен делает тебя компаньоном в своём процветающем деловом предприятии и тем самым вполне обеспечивает. Но мы не могли придумать никакой смертельной опасности, вот и решили приспособить для этого Пинчера и… – Мне стало так стыдно, что я не мог продолжать. Наш поступок теперь мне казался ужасной подлостью.

Лорд Тоттенхэм покачал головой:

– Обман и мошенничество. Замечательный способ сколотить состояние. Я страшно боюсь собак. Будь у меня послабее здоровье, мог от подобного потрясения отправиться на тот свет. Что вы о себе возомнили, а?

Мы все заплакали. Кроме Освальда. Правда, остальные уверяют, будто он тоже плакал. А лорд Тоттенхэм продолжал:

– Ну что ж, вижу, вам стыдно. Надеюсь, вы получили хороший урок. И на этом поставим точку. Сейчас я, конечно, старый. Но когда-то тоже был молодым.

Элис скользнула по скамейке поближе к нему и подсунула руку под его локоть. Пальцы её розовели сквозь дырки в шерстяных перчатках.

– По-моему, вы очень добрый, раз нас простили, – сказала она. – И нам действительно очень и очень стыдно. Но мы ведь просто хотели как в книгах… Только вот нам почему-то никогда не выпадает таких шансов, как людям из книг. Они, если что-то задумают, всегда добиваются своего. Но нам действительно очень жаль. Очень-очень. И я знаю, что Освальд не собирался брать ваши полсоверена. И сама, как только вы начали говорить про деньги, сразу прошептала Г. О., что лучше бы нам такого не делать.

Лорд Тоттенхэм вдруг встал со скамейки, и вид у него был столь же величественный, как на картине, где Нельсон стоит на палубе перед гибелью. Мужественный, гладко выбритый, и лицо приятное. И он нам сказал:

– Запомните на всю жизнь: никогда не следует поступать бесчестно. Ни ради денег, ни за какие другие блага на свете.

Мы обещали ему, что будем помнить. После этого он в знак прощания снял шляпу, а мы сняли свои головные уборы, и он продолжил прогулку, а мы повернули назад домой. Никогда в жизни ещё так скверно себя не чувствовал.

Дома Дора сказала нам:

– Я ведь предупреждала.

Кому же приятно такое слушать? Однако куда мучительнее и больнее было оттого, что лорд Тоттенхэм назвал наш поступок бесчестным.

Мы потом целую неделю не ходили в Блэкхит, но в конце концов всё же туда отправились, чтобы дождаться лорда возле скамейки. И когда он пришёл, Элис сказала:

– Послушайте нас, пожалуйста, дорогой лорд Тоттенхэм. Вы нас отпустили, но мы сами себе в наказание не ходили всю эту неделю на пустошь. Теперь мы пришли и принесли вам каждый по подарку, если вы их, конечно, примете в знак того, что согласны мириться.

Он сел на скамейку, и мы вручили ему подарки. Освальд – шестипенсовый компас, купленный специально для этого на собственные деньги. Освальд всегда покупает полезные подарки. Правда, стрелка у компаса после двухдневных испытаний отчего-то больше не двигалась, но лорд Тоттенхэм ведь бывший адмирал, а значит, уж у него она точно опять забегает как миленькая.

Элис сделала ему футляр для бритвы и вышила на нём розу. Г. О. отдал ножик – тот самый, которым однажды срезал все пуговицы со своего лучшего костюмчика. Дикки преподнёс школьный приз – книжку про морских героев, потому что ценил её больше всех остальных любимых вещей. А Ноэль сочинил для лорда стихи:

Кажется, лорд Тоттенхэм остался доволен. Он сперва поблагодарил нас, потом разговаривал с нами какое-то время, а на прощание сказал:

– Шторм утих, друзья. За бортом ясное небо.

И теперь при каждой встрече он нам кивает, а когда с нами девочки – снимает шляпу. Так что, надеюсь, он уже не считает, что мы не джентльмены.

Глава 11

«Кастилиан Аморозо»

Однажды мы вдруг обнаружили себя обладателями общей суммы в целую полукрону и поняли, что должны наконец попытаться восстановить утраченное состояние дома Бэстейблов способом, который придумал Дикки. Как говорится, лови момент, если он настал. Когда ещё в будущем у нас опять наберётся целых полкроны и наберётся ли?

Поэтому мы решили не валандаться со всякой там ерундой вроде журналистики, разбоя и прочего, а вместо этого оплатить образец и инструкцию из газетного объявления, которое нас давно уже привлекало. Там говорилось, что любая леди и любой джентльмен, располагая свободным временем, может запросто зарабатывать по два фунта в неделю, но только сперва нужно приобрести за два шиллинга инструкцию и образец, которые будут доставлены, тщательно упакованные, по почте.

Мы давно бы уже их приобрели, но двух шиллингов до сих пор не скапливалось.

Основная часть нынешней полукроны принадлежала Доре, которая получила её от крёстной и готова была одолжить Дикки, если он, во‐первых, вернёт долг до Рождества, а во‐вторых, может с уверенностью сказать, что этот его способ правильный.

Вернуть, конечно же, было просто. Получая два фунта в неделю, Дикки даже после уплаты долга оставался с почти полукроной в кармане. Ну а по поводу правильности мы хором велели Доре заткнуться.

Дикки всегда полагал, что метод, им найденный, действительно лучше всего поспособствует восстановлению средств семьи. И мы были рады, что теперь у него появился шанс этот метод воплотить. Нам ведь тоже хотелось иметь по два фунта в неделю каждому, а кроме того, изрядно надоело, что Дикки всякий раз, как не срабатывали наши способы, говорил: «А вот зря мы не попробовали на досуге попытать удачи с образцом и инструкцией».

Обнаружив, что у нас есть полкроны, мы стали искать свежий номер газеты. Нашлась она на голове у Ноэля. Он играл в адмиралов и свернул из газеты треуголку, но, к счастью, не порвал. Объявление в ней присутствовало. Точно такое же, как в прежних номерах.

Мы отправили почтовым переводом два шиллинга, потратив ещё немного на марку, а на оставшееся купили имбирного лимонада, чтобы отметить будущий успех в новом деле.

Дикки написал письмо на хорошей бумаге, взятой из кабинета отца, мы вложили его вместе с квитанцией почтового перевода в конверт, отправили Г. О. к почтовому ящику, затем выпили лимонада и стали ждать образца с инструкцией.

И потянулось время. Нам казалось, его прошло уже очень много. По крайней мере, достаточно, чтобы мы сильно надоели почтальону, навстречу которому по очереди выбегали на улицу с одним и тем же вопросом: нет ли для нас посылки?

На третье утро она пришла. Довольно большая посылка, тщательно упакованная, как и было обещано в объявлении. Точнее, мы получили коробку. Внутри оказался коричневый картон, гофрированный, как железная крыша курятника. В картоне мы обнаружили много бумаги, часть которой представляла собой листы с набранным в типографии текстом, а остальная – комки, которыми была обложена со всех сторон небольшая бутылка из чёрного стекла с горлышком, запечатанным жёлтым сургучом.

Пока одни разглядывали бутылку, лежавшую на столе в детской, а другие вцепились в инструкции, торопясь их изучить, Освальд отправился за штопором, чтобы откупорить бутылку и исследовать её содержимое.

Штопор обнаружился в комоде с одеждой. Почему-то он вечно там оказывается, хотя законное его место – ящик буфета в столовой.

Когда Освальд вернулся, инструкция уже была прочитана, и не раз.

– Не думаю, что от этого будет толк, – объявила Дора. – К тому же, считаю, нехорошо продавать вино. А кроме того, торговля ведь требует навыков. Без них ничего не выйдет.

– Ну не знаю, – ответила Элис. – Мне кажется, у меня выйдет.

Выглядели все как-то кисло, и Освальд спросил, указав на бутылку:

– Каким, интересно, образом мы сможем этим заработать два фунта в неделю?

– Каким, каким… – огрызнулся Дикки. – Мы должны уговаривать, кого сможем, пробовать вино из бутылки. Это херес «Кастилиан аморозо». Так он называется. Но попробовать мало – нужно, чтобы попробовавший захотел его приобрести. Нашёл такого – пишешь в контору, что есть покупатели. Тебе присылают уже не одну, а много бутылок, и за каждую дюжину, которую продашь, платят два шиллинга. Продашь двадцать дюжин в неделю – заработаешь свои два фунта. Только мне кажется, мы столько не продадим.

– Ну, может, первую неделю и не удастся, – рассудила Элис. – Зато потом, когда люди распробуют, какое оно вкусное, им захочется ещё и ещё. Пускай мы даже получим по десять шиллингов в неделю, это ведь будет хорошее начало, правда?

Освальд с ней согласился, а тут как раз Дикки вытянул штопором пробку. Она сильно раскрошилась, и часть крошек просыпалась внутрь. Дора принесла мензурку с мерными делениями: столовая ложка, чайная ложка, и мы решили, что каждый попробует по чайной ложке хереса. Хороший продавец всегда должен знать, чем торгует.

– Но больше чайной ложки никому пробовать нельзя. Даже если окажется очень вкусно, – предупредила Дора. С таким видом предупредила, будто бы только одна имела право распоряжаться бутылкой. Наверное, ей так казалось, потому что мы вложили в дело её деньги.

Отмерив чайную ложку, она первая и попробовала по старшинству. Мы, естественно, тут же спросили:

– Ну как?

Дора сначала вообще не могла говорить, а потом ответила:

– Напоминает микстуру, которую пил весной Ноэль, но, может, херес таким и должен быть?

Настала очередь Освальда. Вино показалось ему очень жгучим, но он ничего не сказал, так как хотел сперва узнать мнение остальных.

Дикки скривился: отвратительно. А Элис уступила очередь Ноэлю, если, конечно, он хочет. Ноэль хотел. И попробовал. И высказался в том духе, что испил золотую каплю божественного нектара. Но, говоря это, прикрывал лицо носовым платком, который не помешал мне разглядеть, как он сморщился.

Затем выпил Г. О. и тут же выплюнул вино в огонь – очень по-свински, о чём мы не преминули ему сказать.

А потом наступила очередь Элис.

– Мне только пол-ложечки, Дора, – предупредила она, – а то ведь там ничего не останется.

Её мнение о вине нам осталось неясно, потому что, попробовав, она вообще ничего не сказала.

– Слушайте, я лично пас. Неохота возиться с этой гадостью. Предлагаю любому, кто хочет, взять бутылку себе, – объявил Дикки.

– Чур, я! – первой выкрикнула Элис и после этого объяснила: – Мне теперь всё понятно. Нужно добавить сахара.

И нам всем, конечно, тоже открылся корень проблемы. Мы взяли два куска сахара, растолкли их на полу при помощи деревянных кубиков до состояния пудры, смешали со столовой ложкой вина, и оно стало не таким уж противным.

– Вот видите. Всё в порядке, когда привыкнешь, – провозгласил Дикки, который явно уже жалел, что поспешил откреститься от вина.

– Именно, – подхватила Элис. – Даже с пыльным сахаром стало лучше. А для бутылки надо его растолочь на чистой бумаге.

Дора забеспокоилась, не обман ли это – делать содержимое пробной бутылки вкуснее, чем тех, что люди получат, когда закажут дюжину, но Элис ответила, что Дору вечно волнует всякая ерунда, на самом деле мы поступим вполне честно.

– Понимаешь, – растолковала она, – я просто им расскажу, что` мы сделали с этой бутылкой, и тогда они тоже смогут добавить в свою дюжину сколько угодно сахара.

Мы растолкли ещё восемь кусков, очень тщательно и аккуратно, между двумя листами газеты, хорошенько перемешали сахарный порошок с вином, потрясли бутылку и заткнули горлышко. Не газетой, а коричневой бумагой, потому что на газете есть вредная для организма типографская краска, которая может раствориться, стечь в вино и убить людей.

Пинчеру мы тоже дали чуть-чуть попробовать улучшенный херес. Он потом очень долго чихал и с тех пор, стоило нам показать ему бутылку, тут же прятался под диван.

На вопрос, кому она собирается продавать вино, Элис ответила:

– Всем, кто будет приходить в наш дом. Одновременно подумаем, кого ещё заинтересовать. Но на пробу даём теперь по чуть-чуть. В бутылке-то, несмотря на досыпанный сахар, осталось меньше половины.

Не знаю уж почему, но Элизу мы в свои планы виноторговли не посвятили, и в результате первых двух посетителей, один из которых был сборщиком налогов, а второй к нам попал по ошибке, перепутав наш дом с соседним, она выпроводила гораздо скорее, чем Элис смогла предложить им «Кастилиан аморозо».

Зато примерно в пять вечера нам наконец подвернулась счастливая возможность. Элиза отлучилась на полчаса повидаться с подругой, которая мастерила для неё воскресную шляпку, и когда в её отсутствие к нам постучали, открывать пошла Элис, а мы, остальные, перегнулись на втором этаже через перила лестницы и слушали. Открыв, она тут же пригласила:

– Заходите, пожалуйста!

Человек, стоящий в дверях, ей ответил:

– Мне надо увидеться с твоим папой. Он дома?

– Да вы заходите, заходите, пожалуйста, – повторила Элис.

Тогда пришедший (по голосу нам было ясно, что это мужчина) уточнил неуверенно:

– То есть твой папа дома?

Но Элис лишь повторяла своё:

– Ой, заходите, пожалуйста!

Ну и в итоге мужчине больше ничего не оставалось, кроме как войти, что он и сделал, очень шумно вытерев ноги о коврик.

Элис заперла за ним дверь, и когда они прошли в дом, нам стало видно, что это мясник с конвертом в руке, одетый не в синее, как обычно, когда он рубит в своём магазине мясо, а в широкие короткие штаны, подобранные у колен (никербокеры). Элис нам после пояснила, что он приехал на велосипеде.

Они скрылись из нашего поля зрения в столовой, где наготове стояла бутылка с «Кастилиан аморозо» и мензурка. Освальд, оставив остальных на лестнице, прокрался вниз к двери столовой и стал сквозь щёлку подсматривать.

– Садитесь, пожалуйста, – очень спокойно предложила Элис, хотя позже призналась, до чего глупо себя чувствовала, – я даже представить себе этого не могу.

Мясник сел. Довольно долго Элис не могла выжать из себя ни слова – просто стояла на месте и одной рукой крутила мензурку, а другой ковыряла коричневую бумагу, которая в результате её стараний провалилась в бутылку.

Мясник, видимо устав от молчания, спросил:

– Так ты сообщишь своему папе, что я хочу с ним поговорить?

– Думаю, он скоро придёт, – ответила Элис и опять замолчала, застыв на месте.

Это было так глупо, что Г. О. на лестнице засмеялся. Пришлось мне к нему подойти и влепить очень тихий подзатыльник. Чтобы мясник не услышал.

Он, полагаю, и не услышал, зато услышала Элис, и это ей помогло выйти из ступора. Слова из неё посыпались горохом, и до того быстро, что я понял: она их придумала и разучила заранее, большей частью взяв из инструкции:

– Позвольте привлечь ваше внимание к образцу хереса, который находится в этой бутылке. Он называется «Кастилиан…» – и ещё что-то там такое – и не имеет равных себе в части изысканного букета и непревзойдённого вкуса, предлагаемых за бросовую цену.

Мясник протянул:

– Ну, дела-а…

– Вы бы не отказались его попробовать? – спросила Элис.

– Большое спасибо. Не откажусь, – ответил мясник.

Элис налила ему немного. Он пригубил херес, облизнул губы, и мы уже ждали, что сейчас он начнёт нахваливать вино, но мясник просто поставил на стол мензурку, в которой почти не убавилось жидкости (мы потом слили её обратно в бутылку, чтобы не пропадала зря), и сказал:

– Прошу прощения, мисс, но не слишком ли оно сладкое? Для хереса, я имею в виду.

– На самом деле это вино вовсе не сладкое, – созналась Элис. – Если вы закажете дюжину, оно придёт совсем другое. Но нам больше нравится с сахаром. Мне очень хотелось бы, чтобы вы сделали заказ.

Мясник спросил:

– Почему?

– Ладно, так и быть. Я вам расскажу, – чуть помолчав, откликнулась Элис. – Вы ведь и сами человек деловой, правда? Так вот, значит, мы предлагаем людям купить это вино, потому что потом получим два шиллинга с каждой дюжины, которую нам удастся продать. Это называется проц… что-то там такое.

– Проценты. Да. Понимаю, – кивнул мясник, разглядывая дыру в ковре.

– Понимаете! – подхватила Элис. – Есть очень важная причина, по которой мы хотим как можно быстрее нажить состояние.

– Ну, конечно, – согласился мясник. Теперь он смотрел на стену в том месте, где от неё отошли обои.

– И нам показалось, что это неплохой способ, – продолжала Элис. – Мы заплатили два шиллинга за образец и инструкцию, а в ней сказано, что каждый, у кого есть свободное время, может легко зарабатывать по два фунта в неделю.

– Надеюсь, это возможно, мисс, – проговорил мясник, и Элис снова спросила, не купит ли он вино.

– Херес – моё любимое вино, – сообщил он.

Элис предложила ему ещё раз попробовать.

– Нет, мисс, спасибо, – отказался он. – Вино-то хоть и любимое, но организм мой плохо его усваивает. Даже, признаться, совсем не усваивает. Но у меня имеется дядя, и он его пьёт. Что, если я закажу для него полдюжины бутылок в виде подарка на Рождество? Ну а вам, мисс, вот сразу шиллинг комиссии. – И, вытащив из кармана горсть монет, он вручил одну ей.

– Но мне казалось, за это платит производитель вина, – растерялась Элис.

Однако мясник объяснил, что за полдюжины производитель ей не заплатит, а потом сказал, что отца дальше ждать, пожалуй, ему нет смысла. Не будет ли Элис так любезна попросить, чтобы отец написал ему.

Элис опять предложила мяснику херес. Он быстро ответил что-то вроде «ни за что на свете», после чего она его проводила до выхода и вернулась к нам с шиллингом:

– Ну как?

Мы одобрили результат и весь остаток вечера обсуждали утраченное состояние, которое начали возрождать.

На другой день к нам никто не приходил, а ещё через день наведалась леди просить деньги на строительство приюта для детей погибших моряков. Мы впустили её, и я в этот раз пошёл в столовую вместе с Элис. Леди мы сразу же объяснили, что из денег у нас имеется только шиллинг, но он нам необходим для кое-чего другого. А затем Элис быстро спросила:

– А не откажетесь ли вы от вина?

Леди несколько удивилась, но ответила:

– Да. Большое спасибо.

Она была не самой юной, эта леди, в манто, расшитом бисером, который, правда, кое-где успел уже оторваться, обнажив коричневую тесьму. И на её сумочке из меха тюленя тоже виднелись проплешины, а внутри лежали брошюры про погибших моряков.

Налив столовую ложку «Кастилиан аморозо» в настоящий бокал из буфета (как и следует подавать вино настоящим леди), мы протянули ей бокал. Она попробовала, резко взвилась со стула, расправила платье, защёлкнула замок на сумочке и выпалила:

– Вы злые и невоспитанные дети. Как вы посмели так бессовестно надо мной подшутить? Где ваши совесть и стыд? Я ведь могла отравиться! Вот напишу вашей маме об этом. Ты отвратительная девчонка, и пусть твоя мама…

Тут Элис её перебила:

– Мне очень жаль, но мясник сказал, что ему понравилось, только чересчур сладкое. И не пишите, пожалуйста, моей маме. Каждый раз, когда ей приходят письма, отец становится таким несчастным. – Элис уже чуть не плакала.

– О чём ты, глупый ребёнок? – вмиг оживилась леди, и глаза у неё заблестели от любопытства. – Почему твоему отцу не нравится, когда твоей маме приходят письма?

– Ах, вы!.. – воскликнула Элис и, зарыдав, выбежала из комнаты.

Тут уже я сказал:

– Мама у нас умерла. И пожалуйста, не могли бы вы прямо сейчас уйти?

Леди какое-то время глядела на меня, а потом лицо у неё смягчилось и подобрело, и она произнесла:

– Мне очень жаль. Я не знала. И забудьте про вино. Полагаю, твоя сестричка не хотела мне причинить вреда. – Она окинула комнату точно таким же взглядом, как и мясник. А затем повторила: – Мне очень жаль. Я не знала.

А я ответил:

– Да ладно. – И, пожав ей руку, проводил к выходу.

Ясное дело, что после такой беседы мы не могли предложить ей заказать вина. Но, сдаётся мне, человек она неплохой. Мне нравятся люди, особенно взрослые, которые извиняются, когда есть за что. Ведь на такое не каждый способен, и, наверное, именно потому это ценится нами.

Правда, мы с Элис всё равно потом ещё долго не могли воспрянуть духом. Вернувшись в столовую, я увидел, как комната изменилась после маминой смерти. Как изменились мы сами. И отец. Ничто уже не было прежним. Хорошо ещё, не каждый день меня кто-нибудь наталкивает на такие мысли.

Отыскав Элис, я рассказал ей, как повела себя леди перед уходом, и когда сестра перестала плакать, мы убрали бутылку, решив больше не предлагать вино людям, которые приходят к нам в дом. Остальные от нас ничего не узнали, кроме того, что леди вино не купила.

А потом мы отправились на Блэкхитскую пустошь. Там мимо нас промаршировали солдаты. А ещё давал представление бродячий кукольный театр. И домой мы вернулись совсем в другом настроении.

Спрятанная с глаз долой бутылка обросла толстым слоем пыли и, вероятно, со временем вовсе бы скрылась под ним из виду, если бы в наше отсутствие к нам домой не зашёл проповедник. Не наш местный.

Нашего зовут мистер Бристоу, мы все его очень любим и не стали бы предлагать ему херес, как и любому другому симпатичному нам гостю. Два фунта в неделю каждому из нас на досуге должны были приносить совершенно иные люди.

Речь о проповеднике, совершенно нам не знакомом, случайно забредшем с вопросом. Он справился у Элизы, не хотели бы милые детки посещать его маленькую воскресную школу.

Мы, вообще-то, всегда проводим воскресные дни с отцом. Но раз уже этот незнакомый священник вместе с просьбой передать приглашение оставил Элизе адрес своего прихода, нам показалось нелишним зайти к нему, объяснить, что по воскресеньям мы заняты, а заодно захватить с собой и наш херес.

– Я не пойду, если вы, все остальные, тоже не пойдёте. И говорить я не буду, – упёрлась Элис.

Лучше нам никуда не ходить, сказала Дора. Так ей кажется. Но мы ответили:

– Ерунда!

В результате она пошла с нами. И я этому рад.

Освальд заметил, что, если другие не против, говорить может он, поскольку слова из инструкции у него от зубов отскакивают.

К проповеднику мы отправились субботним днём. Дом у него оказался новый. Красного цвета и с садом совсем без деревьев, а только с гравием и очень ярким жёлтым бордюром. Всё очень аккуратно и сухо.

Только мы собрались позвонить в дверной колокольчик, как из дома послышалось пронзительное: «Джейн! Джейн!» И мы все разом подумали, что нам не хотелось бы оказаться на месте этой Джейн. Когда человека зовут таким жутким голосом, его поневоле становится жалко.

Нам открыла очень аккуратная служанка в чёрном платье и белом фартуке, тесёмки которого она завязывала на ходу, как мы разглядели сквозь разноцветное стекло в двери. Лицо у неё было красное, и мне показалось, что перед нами та самая Джейн.

Мы спросили, можем ли видеть мистера Маллоу. Служанка ответила, что мистер Маллоу в настоящее время очень занят – пишет проповедь, но она узнает.

Тут Освальд сказал:

– Да всё в порядке. Он сам просил нас зайти.

Она впустила нас всех, заперла дверь и довела до очень тщательно убранной комнаты. Там стоял шкаф, полный книг в переплётах из чёрной хлопковой ткани с белыми наклейками, а ещё присутствовали какие-то скучные картины, фисгармония и письменный стол с выдвижными ящиками, за которым сидел и переписывал что-то из книги мистер Маллоу. Толстенький, низенький и в очках.

Когда мы вошли, он, не знаю уж почему, поторопился накрыть написанное чистым листом бумаги. Вид у него был довольно сердитый, а издали снова донёсся визгливый голос, который мы уже слышали, стоя под дверью. И голос этот бранил Джейн или кого-то ещё. Надеюсь, не потому, что она нас впустила, но всё же, подозреваю, именно потому.

– Ну и зачем вы пожаловали? – не слишком любезно спросил нас священник.

– Вы сами нас просили зайти, – не растерялась Дора. – Мы – Бэстейблы с Льюишэм-роуд.

– О‐о! Ах да! – спохватился он. – Так, значит, я вас всех завтра жду?

Он оторвал перо от бумаги и принялся вертеть ручку в пальцах, но не предложил нам присесть, так что некоторые из нас сели сами, не дожидаясь приглашения.

– Воскресные дни мы всегда проводим с отцом, – сообщила Дора. – Но нам хотелось поблагодарить вас за то, что вы были так добры и нас пригласили.

– И хотели вас ещё кое о чём попросить, – перешёл к главному Освальд, делая Элис знак налить херес в мензурку.

Это она и сделала у него за спиной, пока он говорил.

– У меня очень мало времени, – поморщился мистер Маллоу, глядя вместо меня на часы. – Но всё же… – Тут он пробормотал что-то не очень разборчивое про «нужды паствы» и наконец перевёл глаза в мою сторону. – Скажи, дорогое дитя, какие тревоги тебя привели ко мне, и ты получишь всю меру помощи, которую я только в силах тебе предоставить. С чем ты пришёл?

Освальд быстро взял из рук Элис мензурку и протянул её священнику:

– Я пришёл узнать ваше мнение об этом.

– Об этом? – удивился священник. – И что у тебя там такое?

– Поставляется из-за границы, – объявил Освальд. – Там вполне достаточно, чтобы вы распробовали.

А Элис налила чуть ли не половину мензурки. Видимо, от волнения позабыла, сколько нужно отмерить.

– Из-за границы? – переспросил священник, беря мензурку.

– Да, – подтвердил Освальд. – Уникальный букет. Полнотелое, с ореховыми нотками.

– Действительно, очень напоминает по вкусу один из видов бразильского ореха, – как всегда, не могла промолчать Элис.

Священник перевёл взгляд на неё, а потом обратно на Освальда, а тот продолжал расписывать достоинства вина в точности по инструкции.

Мистера Маллоу будто льдом сковало. Он так и застыл с мензуркой в вытянутой руке.

– Подобного качества по столь умеренной цене ещё не было. Выдержанное и одновременно нежное. «Аморо…» Как его там дальше?..

– «Аморалио», – подсказал Г. О.

– «Аморозо», – вспомнил Освальд. – Заткнись, Г. О. «Кастилиан аморозо». Подлинно качественное десертное вино. Бодрящее и вместе с тем…

– «Вино»?! – воскликнул мистер Маллоу, отведя ещё дальше от себя руку с мензуркой. – А известно ли вам, – начал он каким-то совсем другим голосом, который с каждым словом густел и набирал силу (полагаю, именно так он проповедует с кафедры в своей церкви), – известно ли вам, – повторил он, – что именно питие вина и прочих горячительных напитков – да, в том числе и пива! – выкрикнул он, – множит число несчастных детей и опустившихся до весьма пагубного состояния родителей в половине домов Англии?!

– Ничего такого не будет, если вы добавите туда сахара, – решительно возразила Элис. – Восемь кусков, и как следует потрясти бутылку. Мы попробовали каждый по чайной ложке – и ничего, не заболели. Г. О., правда, было чуть-чуть нехорошо с животом, но это, наверное, от желудей из парка.

Проповедник молчал, похоже утратив дар речи под напором противоречивых эмоций.

В это время дверь отворилась и вошла леди в белом чепце с кружевом и безобразным лиловым цветком. Она была высокая и худая, хотя по виду сильная. Подозреваю, она подслушивала за дверью.

– Но почему? – наконец прорезался снова дар речи у священника. – Почему эту ужасную жидкость, подлинное проклятие нашей страны, вы принесли именно мне? Отчего решили, что именно я должен её попробовать?

– Просто мы думали, что вы, быть может, купите несколько бутылок, – ответила Дора, вечно упускающая момент, когда уже нужно смириться с проигрышем. – В книгах священники любят порой распить бутылочку доброго старого портвейна. А этот херес не хуже, особенно с сахаром, для любителя. Если вы закажете дюжину бутылок, мы получим два шиллинга.

– Кошмар! – возопила леди, и мы узнали тот самый голос. – Мерзкие, грязные маленькие скоты! Неужели некому научить их хорошему поведению?

Тут Дора взвилась со стула:

– И совсем мы не такие, как вы сказали! И нам жалко, что мы пришли сюда и вынуждены слушать про себя подобные слова. Мы не меньше мистера Маллоу хотим сделать себе состояние. Только проповедовать не можем. Нас же слушать никто не станет. А значит, бессмысленно по его примеру переписывать проповеди из книг.

После этого заявления, довольно умного на мой взгляд, хотя и несколько грубоватого, я тоже встал, объявив, что нам, пожалуй, лучше уйти, а леди гавкнула:

– Ну разумеется!

Мы уже вознамерились забрать бутылку с мензуркой, однако священник нам не позволил:

– Нет, это останется здесь!

И мы от расстройства послушались, хотя ни то ни другое ему не принадлежало.

До дома мы дошли очень быстро и в полном молчании. Девочки сразу же поднялись к себе в комнаты. Когда я пришёл к ним сообщить, что чай готов и к нему есть кекс, Дора вовсю ревела, а Элис её обнимала.

Боюсь, в этой главе у меня пролилось многовато слёз, но ничего не могу поделать. Девочки иногда плачут. Полагаю, такова их природа, и мы должны сочувствовать их слабостям.

– Всё ужасно, – говорила сквозь слёзы Дора. – И вы все меня ненавидите. Вам кажется, я ханжа и всюду сую свой нос. А я просто пытаюсь поступать правильно. Да, пытаюсь. Уходи, Освальд! Нечего тебе надо мной насмехаться.

Я ответил:

– Нет, сестрёнка, я не насмехаюсь. Хватит плакать, старушка.

Это мама меня научила звать Дору сестрёнкой, когда мы были совсем маленькие, а остальные ещё даже не родились. Теперь мы выросли, и я очень редко так её называю.

Я погладил её по спине, а она прижалась головой к моему рукаву, одновременно обнимая Элис, и продолжила говорить, то усмехаясь, то всхлипывая. В таком состоянии наружу нередко прорывается то, о чём обычно молчишь.

– Ой-ой-ой! Как я пытаюсь… Как пытаюсь… Я пытаюсь… А мама перед смертью сказала мне: «Дора, заботься об остальных. Научи их быть хорошими. Береги от бед. И научи быть счастливыми». Она попросила: «Заботься о них, дорогая Дора, ради меня». Вот я и пытаюсь. А вы все за это меня ненавидите. Сегодня я вам поддалась, хотя с самого начала понимала, до чего это глупо.

Не посчитайте меня слабаком, но я поцеловал свою сестрёнку. Ведь девочкам это нравится. И я никогда больше не стану корить её за правильность или смеяться над стараниями быть образцовой старшей сестрой. Не слишком-то это приятно, но должен признать: я жестковато вёл себя с Дорой, но больше не буду. Она хорошая старушка.

И ещё мы, конечно, раньше не знали, что это мама её просила. Иначе разве бы стали так изводить сестру?

Мелким мы, разумеется, ничего не расскажем, а насчёт Дикки мы с Элис договорились, что он от неё всё узнает. Тогда мы втроём вполне сможем, если понадобится, держать остальных в узде.

За всеми этими треволнениями о хересе мы думать не думали, пока в восемь вечера не раздался стук в дверь. Элиза открыла, и мы увидели несчастную Джейн (если именно так её зовут) из дома захожего священника.

Она передала Элизе что-то завёрнутое в коричневую бумагу и письмо, а три минуты спустя отец позвал нас к себе в кабинет.

На столе его лежала уже развёрнутая коричневая бумага, а на ней стояли наша мензурка и бутыль. В руках у отца было письмо.

– Ну и что вы на сей раз удумали? – спросил он со вздохом, указывая на бутылку.

Письмо у него в руках представляло собой четыре больших листа, сплошь испещрённых мелкими чёрными строками.

Дикки заговорил первым. Выложил отцу всё от начала и до конца, вернее, рассказал всё, что знал сам, ведь мы с Элис не говорили остальным о леди, хлопотавшей за детей погибших моряков.

Когда он умолк, Элис с надеждой спросила отца:

– Значит, мистер Маллоу написал тебе, что всё-таки купит дюжину бутылок? Это вино и впрямь не такое плохое, когда оно с сахаром.

Отец ей ответил, что священник вряд ли может себе позволить столь дорогое вино, и сказал, что хочет сам попробовать херес. Мы отдали ему весь остаток, так как ещё по пути домой твёрдо решили отказаться от дальнейших попыток зарабатывать на досуге по два фунта в неделю каждому.

Отец пригубил вино и повёл себя в точности как Г. О. Он тоже выплюнул вино в огонь, но ему мы, само собой, этого на вид не поставили. А затем он разразился хохотом и хохотал так, что я боялся, он вообще уже не остановится.

Полагаю, во всём виноват был херес. Я где-то читал, что вино веселит человеку сердце. Главное, выпил-то отец совсем чуть-чуть. Выходит, всё же хорошее было десертное вино. Бодрило и… остальное я забыл.

– Все в порядке, дети, – сказал наш отец, когда наконец отсмеялся. – Только никогда больше такого не делайте. В винной торговле огромная конкуренция. К тому же вы, кажется, мне обещали не затевать никаких деловых начинаний, прежде чем посоветуетесь со мной.

– Я думал, что ты имеешь в виду приобретение доли в каком-нибудь деле, – ответил Дикки. – Но здесь-то речь шла всего лишь о процентах.

Отец опять рассмеялся.

И знаете, я очень рад, что мы купили «Кастилиан аморозо». Оно ведь действительно развеселило отца. А это с ним редко теперь случается, даже если стараешься изо всех сил, шутишь или даёшь ему самые лучшие комиксы.

Глава 12

Благородство Освальда

Про его благородство будет только в конце. Потому что, если вы не узнáете, с чего всё началось, то не поймёте, в чём заключалось благородство. А начиналось всё примерно так же, как почти все наши другие попытки отыскать сокровище.

Как только мы пообещали отцу обязательно с ним советоваться по поводу деловых предприятий, заниматься ими нам, само собой, немедленно расхотелось. Не могу назвать точную причину, но отчего-то, обсудив свои намерения со взрослыми, даже самыми решительными и умными, вы потом не можете отделаться от чувства, что намерения эти лучше оставить.

Не то с дядей Альберта. Он иногда участвует в наших делах, но только когда они уже в полном разгаре. Против такого мы совершенно не возражаем. К тому же он, к нашей радости, никогда не брал с нас обещания в будущем с ним советоваться, прежде чем что-либо затевать.

И всё же Освальд осознавал правоту отца. Вот, предположим, нашли бы мы сотню фунтов. И что бы с ней сделали? Конечно, потратили бы на покупку доли в том самом прибыльном предприятии по продаже доходного патента, а после бы горько сожалели, что не нашли им лучшего применения.

Так говорит мой отец. А уж он-то знает.

В момент, о котором идёт речь, у нас возникло сразу несколько идей, но денег на их воплощение не хватало. По сей причине затух на корню план Г. О. установить на той стороне Блэкхитской пустоши, где ничего подобного нет, аттракцион по сбиванию кокосов в подставке. Не было у нас ни подставок для кокосов, ни деревянных шаров, которыми их сбивают. И зеленщик отказался без письменного разрешения мистера Бэстейбла заказывать для нас двенадцать дюжин кокосовых орехов. А поскольку обсуждать затею с отцом нам не хотелось, мы решили её оставить.

Тогда Элис нарядила Пинчера в кукольные одёжки, чтобы научить его танцевать под шарманку и водить по улицам на потеху прохожим. Но Дикки почти тут же вспомнил, что откуда-то знает: за оргáн нужно выложить семьсот фунтов. Он, конечно, имел в виду большой церковный орган, а не крохотный на трёх ножках, который представляет собой шарманка, но и её не купить за шиллинг и семь пенсов, которыми исчерпывалась тогда вся наша наличность.

Стоял мокрый, дождливый день. На обед была тушёная баранина, очень жёсткая, с бледной комковатой подливой. Сдаётся мне, мясо так и оставили бы почти всё на тарелках, хотя и знали, что это нехорошо, но Освальд спас положение. Потрясающе вкусный обед, объявил он, не хуже жаркого из оленя, которого подстрелил на охоте Эдвард. И мы моментально себя почувствовали героями романа «Дети Нового леса»[27]. Баранина отчего-то сделалась вкуснее, ведь против жёсткого мяса и жидкой подливы никто в нашей любимой книге вроде не возражал.

После обеда мы разрешили девочкам устроить чаепитие в кукольной посуде с условием, что потом нас, мальчиков, мыть её не заставят. И вот, когда мы уже допивали из маленьких чашечек лакричную воду, изображавшую чай, Дикки сказал:

– Кстати, мне это кое-что напомнило.

– И что? – спросили мы.

Дикки явно поторопился с ответом, хотя рот у него был полон хлеба с лакрицей, которую мы воткнули в каждый кусок, чтобы стало похоже на торт. С набитым ртом, разумеется, говорить неприлично, даже в семейном кругу. И вытирать губы тыльной стороной руки тоже никуда не годится. Лучше воспользоваться для этой цели платком. (Если, конечно, он у вас есть.) Но Дикки, разумеется, всё сделал не так и прошамкал:

– Помните, когда мы впервые заговорили про поиск сокровища, я сказал, что кое-что обдумываю, но что именно, не говорил, потому что ещё не закончил обдумывать.

Мы ответили:

– Помним.

– В общем, эта лакричная вода…

– Чай, – поправила его Элис.

– Ну ладно. Пусть будет чай. В общем, это меня навело на мысль… – Дикки ещё не успел сказать, на какую мысль, когда Ноэль прервал его криком:

– Слушайте, а давайте-ка прекратим наконец чаепитие и устроим военный совет.

Мы вытащили флаги, деревянный меч и барабан, и Освальд бил в него всё то время, пока девочки мыли посуду, а точнее, пока не пришла Элиза, которая объявила, что у неё и так в зубе стреляет и дёргает, а от нашего шума ей вовсе кажется, будто её ножом режут.

Освальд, конечно, тут же прекратил. Потому что всегда готов откликнуться на вежливую просьбу.

Мы оделись по-военному, сели у походного костра, и Дикки продолжил:

– В этом мире всем нужны деньги, но не каждый видит, что` способно их принести. А я вот увидел. – Тут он умолк, чтобы выкурить трубку мира, из которой мы летом пускали мыльные пузыри, каким-то чудом до сих пор не сломанную.

На сей раз мы набили трубку мира чайной заваркой, и трубка стала очень похожа на настоящую, но девочкам курить её не дозволялось. Им вообще нельзя пользоваться всякими разными сугубо мужскими вещами, потому что, если им это позволить, они ещё выше задерут нос.

Освальд поторопил:

– Ну, давай! Излагай!

– Я сообразил, что стеклянные бутылки стоят всего лишь пенни за штуку. Вот только ещё раз хихикни, Г. О., и отправишься у меня продавать старые бутылки. И конфеты станешь покупать на то, что выручишь. Других денег тебе не дадим. Кстати, Ноэль, тебя это тоже касается.

– Ноэль не хихикал и даже не улыбался, – мигом вступилась за него Элис. – У него просто такой оживлённый вид, потому что ему интересно, о чём ты скажешь. Замолчи, Г. О., и перестань строить рожи. А ты, Дикки, дорогой, продолжай.

И Дикки продолжил:

– В мире каждый год продаётся, как я полагаю, несколько сот миллионов бутылок с лекарствами. Многих и разных. И почти на каждом есть надпись: «Тысячи ежедневных исцелений». Значит, имеется в виду не одна тысяча, а много тысяч. Тогда, если мы будем исходить хотя бы из двух тысяч, то получим несколько сот миллионов бутылок. Продавцы лекарств наверняка очень много на них зарабатывают. Потому что лекарство почти всегда стоит два шиллинга девять пенсов за маленькую бутылку или три шиллинга шесть пенсов за ту, что в два раза больше, а пустые бутылки, как я уже говорил, по сравнению с этим вообще почти ничего не стоят.

– Деньги берут в основном за лекарство, – уловила ход его мыслей Дора. – Посмотрите, как дорого продаются в аптеке пастилки из ююбы[28] и мятные леденцы.

– Это из-за того, что они вкусные, – объяснил Дикки. – Противные лекарства гораздо дешевле. Какой-нибудь серы или квасцов можно купить за пенни целую кучу. Мы тоже не станем класть в свои лекарства вкусные добавки.

Как только мы придумаем своё чудодейственное лекарство, продолжал он, сразу напишем об этом в газету редактору, а он напечатает о нас хвалебную статью, и люди начнут присылать нам по два шиллинга девять пенсов за маленькую бутылку и три шиллинга шесть пенсов за большую. А когда наше лекарство их исцелит, станут писать в газету, что мучились много лет и уже не чаяли вернуть себе здоровье, однако наша благословенная мазь…

– Только не мазь! – перебила Дора. – Они такие пачкучие!

Элис её поддержала. Но Дикки их успокоил: никакой мази, исключительно микстура. Вот так мы наметили новый план действий, знать не зная, что опять затеваем деловое предприятие. За что позже нам стало стыдно. Но это потом, когда дядя Альберта всё как следует объяснил. А пока нам казалось, что для успеха потребна самая малость – изобрести лекарство.

Думаете, это легко, когда уже и до нас успели столько их напридумывать? Ошибаетесь. Задача была гораздо труднее, чем может кому-нибудь показаться. Даже при выборе недуга, который мы хотим врачевать, у нас, как пишут в парламентских отчётах, разгорелась горячая дискуссия.

Дора мечтала о снадобье, от которого кожа становится ровной, нежной и ослепительно прекрасной, но мы ей тут же напомнили, каким воспалённым и красным стало её лицо после мыла «Розабелла», которое, если верить газетным объявлениям, «способствует матовой белизне вашей кожи, придавая ей шелковистость и гладкость лепестков лилии». Дора мигом остыла и согласилась, что этого нам, пожалуй, лучше не надо.

Ноэль предложил сперва сделать хорошее лекарство, а уж после разбираться, от чего именно оно лечит. Дикки не согласился: лекарств существует гораздо больше, чем болезней, а значит, проще вначале выбрать болезнь.

Освальд стоял за лекарство для ран, но у Дикки снова нашлось возражение:

– Да откуда сейчас возьмутся раны? Никаких войн-то нету. Мы с вами даже бутылки в день такого лекарства не продадим.

Освальд не стал вступать в спор. Он человек воспитанный и умеет себя вести. Тем более что идея была не его, а Дикки.

Г. О. выступал за лекарство от несварения, при котором дают противную слабительную соль, но мы ему объяснили, что взрослые несварением не страдают, сколько бы и чего бы ни съели. Г. О. согласился.

Ему наплевать, рассердился Дикки, что это будет за проклятая хворь. Главное, чтобы мы больше не тратили понапрасну время и хоть на чём-то остановились. Тогда Элис нашлась:

– Нам нужно что-такое, что бывает у всех. И только одно. Но не боли в спине и другие недомогания, которые лечат микстурами от всех болезней. Ну, что бывает у всех?

И мы ответили хором:

– Простуда.

На ней и остановились.

И мы сочинили и написали на листе бумаги текст этикетки, которую наклеим на бутыль. Рукописная этикетка вышла слишком большой для приспособленной нами в фармацевтических целях уксусной бутылки, но мы не волновались: когда все эти слова напечатают, они поместятся на бумажке вполне подходящего размера.

НЕПРЕВЗОЙДЁННОЕ БЭСТЕЙБЛОВСКОЕ ЛЕКАРСТВО ОТ ПРОСТУДЫ

Кашель, астма, одышка и все грудные инфекции

Моментальный эффект после первого же приёма

Одна бутылка лекарства гарантирует полное излечение

Двойной объём за 3 шиллинга и 6 пенсов

Опасайтесь подделок! Заказывайте только у производителей!

Производители: Д., О., Р., Э., Н. и Г. О. Бэстейблы

150, Льюишэм-роуд, задняя дверь

(За возвращённую тару платим полпенни)

Теперь перед одним из нас стояла задача как следует простудиться и выяснить, какое именно средство его излечит. Роль подопытного кролика привлекала нас всех, но Дикки, на правах автора идеи, категорически не соглашался её никому уступать. Нам пришлось по справедливости с этим смириться, после чего он старательно начал ловить простуду.

Тем же днём он отринул тёплое нижнее бельё. Ранним утром назавтра долго стоял на сквозняке в одной ночной рубашке, а перед тем как надел дневную, мы хорошенько её смочили мокрой щёточкой для ногтей. И почему только взрослые вечно твердят, что после такого вы заработаете верную простуду? Абсолютное заблуждение. Дикки даже ни разу не чихнул.

Тогда мы отправились в парк, где Дикки вошёл, не снимая ботинок, в воду и простоял, сколько смог, пока мы подбадривали его с берега. А было довольно холодно, и он по такой погоде вернулся домой прямо в мокрой одежде, что, по мнению взрослых, уже окончательная дорога к простуде. Тем не менее у него опять ничего не вышло. Только ботинки совсем испортились. Зато Ноэль через три дня начал чихать и кашлять.

Дикки был возмущён и заявил, что это нечестно со стороны Ноэля.

– Я не виноват, – оправдывался Ноэль. – Сам бы ловил простуду как следует, тогда ей не пришлось бы идти ко мне.

А Элис сказала, что с самого начала опасалась за Ноэля, которому вредно было стоять на берегу, да ещё и воздух холодный вдыхать, ободряя криками Дикки.

Словом, Ноэль отправился в постель, а мы начали готовить лекарства. Элис взяла шалфей, тмин, чабрец и майоран, залила водой, посолила и сварила, добавив туда ещё и петрушку. Освальд уверен: лечебных свойств у петрушки нет. Дайте её попробовать попугаю, так он от омерзения окочурится. Она даже и на холодном мясе несъедобна, хотя его часто подают с этой травкой. Полагаю, именно из-за петрушки Ноэлю после приёма отвара сделалось ещё хуже, а кашель как был сильным, так и остался.

Освальд купил на пенни квасцов, потому что это хорошее и дешёвое средство, подмешал к ним немного скипидара, который, как всем известно, хорош при простуде, сдобрил смесь щепоткой сахарного песка и одним анисовым драже, добавил воды, вылил в бутылочку и тщательно взболтал, однако Элиза назвала лекарство «мерзкой дрянью» и вылила.

Дора сварила Ноэлю жидкую овсяную кашку, и он сказал, что его грудной клетке стало от каши лучше, хотя для продажи средство это никак не годилось. Не лить же кашу в бутылку под видом лекарства? Во-первых, нечестно, а во‐вторых, никто в неё не поверит.

Дикки смешал лимонный сок с сахаром и небольшим количеством жидкости, окрашенной красной фланелью, которой было обмотано горло Ноэля. В горячей воде ткань здорово линяла. Ноэль принял, ему понравилось.

А сам он нам предложил как лекарство лакричную воду. Мы, конечно, дали ему выпить лакричной воды, однако сошлись на том, что средство это слишком простое и слишком чёрное для продажи в бутылках по достойной цене.

Самым лучшим Ноэль назвал лекарство Г. О. На мой взгляд, это было полной глупостью, потому что оно представляло собой всего-навсего растворённые в горячей воде мятные леденцы с добавленной для красивого синего цвета капелькой кобальта. Краска была из французского набора Г. О., на котором написано, что она совершенно безвредна для организма. А значит, можно спокойно облизывать кисти с ней или пить краски, если вы очень маленький мальчик.

Мы неплохо проводили время, пока Ноэля лежал с простудой. В его спальне, смежной со спальнями Дикки и Освальда, постоянно горел огонь. Девочки целыми днями читали ему вслух, чего от них нипочём не добьёшься, когда совершенно здоров.

Отец находился по делам в Ливерпуле, а дядя соседского Альберта уехал в Гастингс. Мы посчитали это большой удачей. Нам ведь хотелось как следует испытать лекарства, а взрослые любят вмешиваться в подобные дела. Можно подумать, мы могли дать Ноэлю что-нибудь ядовитое.

Простуда его не отпускала. Она была сильная, хотя и не настолько, чтобы потребовались припарки. Он проболел уже почти неделю, когда Освальд, спускаясь по лестнице, вдруг споткнулся об Элис. Оба быстро поднялись на ноги, и тут Освальд увидел, что она плачет.

– Брось, глупышка, – сказал он сестре. – Тебе же не больно!

Я действительно очень старался, падая, не задеть её, и мне было бы очень жаль, если бы она пострадала, но, с другой стороны, нельзя же сидеть в темноте на ступеньках, чтобы люди о вас спотыкались? Нужно помнить, как мучительно больно им будет, если они вас ушибут.

– Ой, да не в этом дело, Освальд, – ответила она. – Не будь поросёнком. Я такая несчастная. Не вредничай.

Освальд похлопал её ободряюще по спине и посоветовал не разводить нюни, но она продолжала:

– Это из-за Ноэля. Уверена, он очень болен. Делать лекарства, конечно, здорово, но Элиза не хочет позвать настоящего доктора. Говорит, у Ноэля обыкновенная простуда и он сам поправится. Конечно, я понимаю: доктор берёт за визит очень много. Слышала, как однажды летом отец сказал это тёте Эмили. Но Ноэлю ведь плохо. Вдруг он умрёт или ещё что-нибудь случится?

Она снова начала плакать, а Освальд опять похлопал её по спине, потому что знает, как должен вести себя по-настоящему хороший брат:

– Выше нос!

Будь мы героями книги, Освальд бы «нежно обнял младшую сестрёнку, и слёзы их смешались» бы. На самом же деле Освальд спросил:

– А почему ты тогда не напишешь отцу?

Она зарыдала ещё сильнее:

– Листок с адресом потерялся. Г. О. вздумал рисовать на чистой стороне и взял его, а теперь я нигде листок не найду. Везде уже посмотрела. Я скажу тебе, что` собираюсь сделать. Нет, не скажу, но мне надо уйти. Только не говори остальным. А если спросит Элиза, пожалуйста, Освальд, притворись, что я дома. Обещай!

– Скажи мне, что` собираешься делать! – потребовал я.

– Нет, – наотрез отказалась она.

И добавила, что у неё есть причина не говорить. Что ж, ответил я, тогда и обещать не буду, хотя, конечно же, собирался хранить секрет. Но это было нечестно с её стороны – ничего мне не рассказать.

Пока Элиза в столовой накрывала чай, Элис выскользнула через заднюю дверь. К чаю она не вернулась.

Элиза спросила у Освальда, где сестра. Он отговорился тем, что точно не знает, наверное, Элис наводит порядок в своём угловом комоде. Девочки часто этим занимаются, и уж если начнут, то потом никак не могут остановиться.

Ноэль после чая много кашлял и тоже спрашивал, где Элис. Освальд ему объяснил, что она занята и это секрет. Даже спасая сестру, избежал вранья.

Наконец она вернулась, очень тихая, но Освальду прошептала, что всё в порядке.

Поздним вечером Элиза ушла отправить письмо. Это у неё занимает не меньше часа, потому что, не доверяя почтовому ящику на нашей улице, она ходит через Блэкхит на почту. Началось это после того, как в почтовый ящик на нашей улице один мальчишка бросил запал и все письма внутри сгорели. Мы отношения к этому не имеем. Даже вообще не знали, пока Элиза не рассказала нам.

Ну вот, значит, она ушла, и вдруг раздался стук в дверь. Мы подумали, что Элиза забыла ключ от заднего входа, и послали Г. О. открыть. Быстро сбегать туда-сюда входит в круг его обязанностей. Ноги-то у него самые молодые из всех.

Он сбежал вниз, а потом мы услышали, как вместе с ногами Г. О. по ступенькам наверх ступают ещё чьи-то ноги. И ступают тяжелее, чем Элизины.

Мы прислушивались и гадали, кто бы это мог быть. А потом дверь открылась и к нам вошёл дядя Альберта, очень усталый с виду.

– Как хорошо, что вы здесь! – обрадовался Освальд. – Элис уже начала бояться, что Ноэль…

Элис не дала мне продолжать. Лицо у неё было очень красным, а нос распух и блестел, потому что она долго плакала перед чаем.

– Я просто сказала, что Ноэлю нужен доктор, – выпалила она, цепляясь за дядю Альберта, будто боялась, как бы он не исчез. – Ведь нужен, правда?

– Ну-ка, давайте осмотрим вас, молодой человек, – сказал он, садясь на краешек кровати Ноэля.

Кровать немного качнулась. Она стала несколько шаткой, после того как штанга, вставленная в неё для устойчивости, сломалась из-за игры в грабителей, где штанга изображала лом. Дядя Альберта смерил у Ноэля пульс, а потом сказал:

– Арабский лекарь прохлаждался в своих шатрах на диких просторах Гастингса, когда ему вдруг доложили о простуде его величества, и он, сев на ковёр-самолёт, повелел доставить себя к высочайшей особе. Лишь один-единственный раз сделал остановку на базаре, чтобы купить там восточных сластей. – И он вытащил из пакета, который держал в руках, довольно много шоколада, ирисок и ещё виноград для Ноэля.

Выслушав наши благодарности, он объявил:

– Мудрый врачеватель выносит заключение: этому ребёнку пора спать. Слово сказано. Пришедшим проведать больного разрешаю покинуть его покои.

Мы и покинули. Дора и дядя Альберта, устроив как следует Ноэля на ночлег, вскоре тоже спустились в детскую, где мы, остальные, их ждали.

– Ну так и что? – осведомился дядя Альберта, сев в кресло имени Гая Фокса.

А Элис потупилась:

– Можете им рассказать, что` я сделала. Они, конечно, все разозлятся, ну и пускай.

– Поступок твой мудр, – похвалил дядя Альберта и усадил её к себе на коленку. – Я рад, что ты мне отправила телеграмму.

Тут до Освальда и дошло, в чём заключался секрет Элис. Она удрала из дома, чтобы отбить дяде Альберта телеграмму в Гастингс. Освальд, однако, не понимал, к чему такая скрытность. Позже Элис передала ему текст телеграммы. Он был таким: «Возвращайтесь скорее мы простудили Ноэля и я думаю мы его убиваем». Вместе с адресом это ей обошлось в девять с половиной пенсов.

Дядя Альберта принялся задавать нам вопросы, и всё постепенно вышло наружу. И как Дикки ловил простуду, а она вместо него напала на Ноэля, и как мы делали лекарства, и как у нас в остальном жизнь складывалась.

Дядя посуровел:

– По-моему, вы уже слишком большие, чтобы валять подобного дурака. Это же надо додуматься, так рисковать здоровьем! Оно ведь самое лучшее, что у вас есть. А вы своими замечательными лекарствами могли запросто отравить брата. Вам крупно повезло, что не отравили. Бедняга Ноэль!

– Ой, вы считаете, он умрёт? – простонала Элис и приготовилась снова рыдать.

– Нет-нет, – успокоил её дядя Альберта. – Но надеюсь, до вас хотя бы дошла вся глупость вашего поведения? Мне-то казалось, отец с вас взял обещание… – И он закатил нам длинный выговор. А у него при необходимости это хорошо получается – сразу чувствуешь себя маленьким несмышлёнышем.

Мы и почувствовали. И нам стало ужасно стыдно, в чём мы ему и сознались, а он спросил:

– Помните, я обещал повести вас на спектакль?

– Помним, – ответили мы, сильно подозревая, что теперь обещание отменяется.

– Если хотите – пойдём, – вопреки нашим опасениям сказал он. – Или могу вместо этого взять с собой Ноэля на недельку к морю. Там он окончательно избавится от простуды. Ну, что выбираете?

Конечно, он понимал, что мы выберем Ноэля и море. Мы так и сделали, но Дикки потом мне сказал, что Г. О. чуть не плакал.

Дядя Альберта пробыл с нами, пока не пришла Элиза, а затем так попрощался, что стало ясно: всё прощено и забыто.

И мы отправились спать. Должно быть, уже в середине ночи Освальд внезапно проснулся и увидал Элис. Она трясла его, чтобы разбудить, и зубы её стучали.

– Ой, Освальд! – воскликнула она. – Я такая несчастная! Вдруг я сегодня ночью умру?

– Не неси чушь и отправляйся в кровать! – строго велел ей Освальд, но она продолжала:

– Я должна тебе рассказать. Мне так жаль, что я дяде Альберта не призналась. Я мошенница и, если сегодня умру… Сам ведь знаешь, куда отправляются грешники, когда умирают.

Освальд понял, что дело плохо, и, сев на кровати, спросил:

– Ну, что случилось?

И Элис, стоя и вся трясясь, начала рассказывать:

– У меня не хватало денег на телеграмму. Тогда я взяла из копилки фальшивый шестипенсовик, добавила его к пяти пенсам, которые у меня были, и таким образом расплатилась. Тебе я сказать не могла, потому что ты мог меня не пустить, а я бы этого не пережила. А если бы отпустил и помог мне, то тоже стал бы мошенником. О, что мне делать?

Освальд подумал с минуту и ответил ей так:

– Лучше бы ты, конечно, со мной посоветовалась. Но, полагаю, всё будет в порядке, если мы эти шесть пенсов вернём. Иди и ложись спать. Сержусь ли я на тебя? Да нет, глупышка. Но, чур, в другой раз, пожалуйста, без тайн!

Она поцеловала Освальда, и он ей это позволил, а потом Элис ушла к себе. На другой день Ноэль и дядя Альберта уехали, прежде чем Освальд успел уговорить Элис признаться дяде насчёт шестипенсовика. Элис была очень несчастна, но всё же меньше, чем ночью. Я это понимаю. Если сделал что-то плохое, то особенно сильно угрызения совести мучают тебя ночью, не давая заснуть.

Освальда охватила тревога. Денег ни у кого из нас нет. Просить их у Элизы не позволяет семейная честь, потому что Элиза обязательно спросит зачем. А с телеграфом время не ждёт. Там могут в любой момент обнаружить, что шестипенсовик Элис фальшивый, и тогда к нам нагрянет полиция.

Кажется, у меня никогда ещё не случалось столь несчастливого дня. Можно было, конечно, написать дяде Альберта, но это заняло бы достаточно много времени, а опасность для Элис возрастала с каждой секундой.

Мы думали, думали, но нам никак не удавалось найти хоть какой-нибудь способ добыть шесть пенсов. Главное, деньги-то пустяковые, но как же они оказались важны, когда от них зависела свобода Элис!

Был ранний вечер, когда я, бредя в отчаянии по улице, повстречал миссис Лесли. На ней было коричневое меховое манто, а в руках она держала огромный букет жёлтых цветов.

Остановившись со мной поболтать, она осведомилась, как поживает поэт. Я начал рассказывать о его простуде, про себя лихорадочно подбирая слова, чтобы попросить у неё шесть пенсов, однако произнести это вслух у меня не получалось.

Ужасно трудно, знаете ли, такое произнести. Гораздо труднее, чем кому-нибудь может казаться, если он сам никогда не пробовал.

Она ещё немного поговорила со мной, а потом неожиданно села в кеб, сказав: «Ах, как уже поздно, оказывается». Затем она обратилась к кебмену, объяснив, куда её нужно везти, а когда он уже трогался с места, просунула мне сквозь окно букет: «Передай их вместе с моей любовью больному поэту». И кеб увёз её.

Я, досточтимые мои читатели, не скрою, как поступил дальше Освальд. Ему, представителю древнего рода Бэстейблов, не доставило удовольствия то, к чему его вынудили обстоятельства. К тому же он знал: цветы подарены не ему, а Ноэлю. Но ведь не мог же он переправить букет в Гастингс? И не сомневался, что Ноэль, спроси вы у него разрешения, определённо не стал бы возражать.

Так что опасность, нависшая над младшей сестрой, заставила Освальда поступиться семейной гордостью. Не стану его называть благородным мальчиком, лучше просто расскажу, что` он сделал, а вы уж насчёт его благородства судите сами.

Одевшись в старьё (никто и вообразить бы не смог, когда он был прилично одет, что у него имеются такие жалкие отрепья), он взял эти жёлтые хризантемы, отправился с ними на станцию Гринвич, где дождался прибытия лондонского поезда и распродал цветы маленькими букетиками по пенни, выручил десять пенсов и поспешил на льюишэмский телеграф.

– Вчера маленькая девочка расплатилась с вами фальшивым шестипенсовиком, – сказал он леди, которая там работала. – Вот вам вместо него настоящие шесть пенсов.

Леди ему ответила, что это сущая ерунда. Освальд, однако, превыше всего ставил честность, поэтому деньги обратно взять отказался. И тогда леди решила пожертвовать их церкви в воскресенье. Очень хорошая леди. И причёска её мне понравилась.

Наконец Освальд вернулся домой и рассказал всё Элис, а она обняла его: какой он потрясающе добрый! И тогда он ответил:

– Да пустяки! Всё нормально!

На оставшиеся четыре пенса мы с ней купили для всей компании мятных леденцов. Остальные, конечно, пытались узнать, откуда у нас появились деньги, но мы от них это скрыли. Только для Ноэля сделали исключение, когда он вернулся. Цветы-то были его. Он нам сказал, что всё правильно, и написал про это стихи. Я помню только один кусочек из них:

Но сам Освальд никогда этим не хвастался.

И никаких сокровищ не принесла нам эта история, за исключением разве что мятных леденцов.

Глава 13

Вор и грабитель

Дня через два после того, как Ноэль вернулся из Гастингса, пошёл снег. Было здорово. Мы расчистили от него дорожку. Если нанять для этого человека, он возьмёт самое меньшее шесть пенсов, а мы вот их сэкономили. Это следует делать всегда, когда можешь. Ведь любой сэкономленный пенни всё равно что заработанный.

Когда стало ясно, что с дорожкой полный порядок, нам показалось совсем не вредным почистить и навес над крыльцом. Снег лёг на него подушкой, словно бы обрезанной по краям ножом.

Мы как раз подобрались к козырьку, высунувшись из окна лестничной площадки на втором этаже, когда увидели, что по дорожке приближается к дому учётчик воды со своей тетрадочкой, из которой он выдирает листки, где написано, сколько вы должны заплатить, и маленькой бутылочкой чернил на тесёмке, продетой в пуговичную петлю пальто, на случай если вы вдруг ему сразу заплатите и нужно будет выписать вам квитанцию.

Отец считает этого учётчика человеком разумным, всегда готовым к любому, даже самому невероятному повороту событий. Элис потом сказала, что ей тоже в общем и целом нравится водный учётчик. А Ноэлю он показался кем-то вроде доброго визиря или просто великодушного человека, который обязательно вознаградит честного мальчика, если тот возвратит ему кошелёк.

Однако, вознамерясь очистить козырёк, мы не приняли всего этого в расчёт и в тот самый миг, когда учётчик поднимался по ступеням, скинули вниз огромный куб снега. Лавина низринулась прямо на голову учётчику. А так как идея скинуть снег с козырька осенила сразу двоих из нас, лавина вышла капитальной и учётчику удалось позвонить в нашу дверь не раньше, чем он смог наконец хоть чуть-чуть привести себя в порядок.

Уточню, что дело было в субботу и отец находился дома.

Теперь-то мы знаем, что сбрасывать снег с козырька на учётчика воды – и на любого другого человека – затея в корне неправильная и недостойная джентльмена. Искренне, от души надеемся, что учётчик не заболеет. А нам очень стыдно. Мы извинились перед учётчиком по требованию отца, а потом в виде наказания были раньше срока сосланы в спальни. Причём все, а не только двое виноватых, потому как и остальные непременно учудили бы то же самое, приди им это в голову раньше нас.

Но даже самые огорчительные события и неправильные поступки иногда оборачиваются приключениями. Это известно каждому, кто читал про пиратов или разбойников с большой дороги.

Элиза терпеть не может, когда нас отправляют в спальни раньше обычного, потому что вынуждена тогда подниматься с ужином по лестнице, да ещё разносить его по комнатам. А кроме того, в подобных случаях ей приходится раньше обычного разжигать огонь в комнате у Ноэля, которому нельзя мёрзнуть, поскольку он ещё до конца не выздоровел.

К счастью, как раз тем днём мы задобрили Элизу, подарив ей отвратительную брошку с поддельными аметистами, которую тётка зачем-то преподнесла Элис. Поэтому сперва Элиза принесла нам ещё одно ведёрко угля, а когда пришёл зеленщик с картошкой (а он по субботам всегда появлялся поздно), сумела добыть у него для нас каштаны.

Словом, к тому моменту, когда мы услышали, что отец куда-то ушёл после ужина, в камине у Ноэля уже плясало весёлое пламя и перед нами открылась возможность, накинув на плечи одеяла, в тепле и уюте изображать собравшихся у костра индейцев.

Элиза тоже ушла. Она говорит, что к вечеру субботы в лавках всё дешевеет. Есть у неё один приятель из рыбной лавки. Очень щедрый, видать, человек, раз уступает Элизе селёдку за полцены.

Итак, мы остались в доме совсем одни. Даже Пинчер и тот ушёл с Элизой. И мы разговаривали про грабителей. Дора считает, что это ужасное занятие. Дикки ей возразил:

– А по-моему, очень даже интересное. Можно ведь грабить только богачей и быть щедрым к нуждающимся. Ну, как Клод Дюваль.

– Становиться грабителем неправильно, – упорствовала Дора.

– Да, – поддержала Элис. – Это же ни одной минуты спокойной. Вот пытаешься, например, заснуть, а у тебя под кроватью награбленные драгоценности. Как тут забудешь про полицейских и детективов, которых полным-полно на свете?

– А если грабить по справедливости? – спросил Ноэль. – Ограбить грабителя – дело правильное.

– Не получится, – ответила Дора. – Грабители слишком хитры, чтобы позволить такое. И это всё равно будет нехорошо.

– Получится, – заспорил Ноэль. – Против них всегда можно использовать кипящее масло. И лить его на грабителей хорошо. Так и было в «Али-Бабе»! А?

Один – ноль в пользу Ноэля. Это поняли все.

– А что вы сделаете, если на самом деле столкнётесь с грабителем? – осведомилась Элис.

Г. О. ответил, что изничтожит грабителя тем самым кипящим маслом. Но Элис уточнила, что имеет в виду не сказочного, а настоящего грабителя. Который вот прямо сейчас, сию минуту забрался к нам в дом.

Освальд и Дикки помалкивали. А Ноэль высказался в том смысле, что, по его глубокому убеждению, исходя из соображений справедливости, нужно сперва тихо и вежливо попросить грабителя удалиться, а уже потом, если он не послушается, перейти к расправе.

И тут вдруг приключилось нечто потрясающе странное. Надеюсь, вы мне поверите, хотя, если честно, сам не поверил бы, расскажи о таком какой-нибудь мальчик. Разве что я бы точно знал, что мальчик этот – человек чести и вдобавок подтверждает слова свои клятвой. Тем не менее всё последующее, о чём вам предстоит сейчас прочесть, чистая правда, которая может служить убедительным доказательством, что дни романтики и дерзновенной смелости ещё не канули в прошлое.

Элис как раз поинтересовалась, как именно Ноэль намерен расправиться с грабителем, если тот не захочет удалиться после тихой и вежливой просьбы, когда снизу до нас внезапно донёсся шум. Очень отчётливый, а совсем не такой, какой вам может просто почудиться. Будто бы кто-то подвинул стул.

Мы затаили дыхание и прислушались. И снова уловили шум, какой возникает, когда ворошат кочергой угли в камине. А вы, вероятно, помните, что совершенно некому было внизу ни стулья двигать, ни уголь в камине ворошить.

Отец с Элизой ушли и наверняка ещё не вернулись. Иначе мы бы услышали. Двери, и задние, и передние, у нас стали очень тугие. Когда закрываешь, приходится так ими хлопать, что стук разносится по всей улице.

Г. О., Элис и Дора вцепились в одеяла, которые на себя накинули по примеру индейцев, и, побледнев, с надеждой уставились на Дикки и Освальда, а Ноэль прошептал:

– Это привидение. Я точно знаю.

Мы снова стали прислушиваться, но ничего больше не услышали. Кроме шёпота Доры:

– Что же нам делать? О, что же теперь нам делать? – И она это повторяла, пока мы не велели ей умолкнуть.

Приходилось ли вам когда-нибудь, о читатель, накинув на плечи одеяло, играть в индейцев возле огня в спальне дома, где, по вашему убеждению, кроме вас, нет ни души, а потом вдруг услышать, как этажом ниже пододвигают стул и ворошат уголь кочергой? Если вы этого не испытали, то даже представить себе не можете, что` с нами было.

Нет, ничего такого, о чём пишут в книгах: ни волос, вставших дыбом на голове, ни зловещего «т-сс!» из-под прижатого к губам пальца. Просто ноги наши вдруг заледенели, сделались холодными-прехолодными, хотя мы сидели возле огня в одеялах, а у Освальда взмокли загоревшиеся ладони, нос сделался холодным, как у собаки, а уши пылали.

Девочки, как нам после стало известно, тряслись от ужаса, громко стуча зубами, но мы тогда этого не видели и не слышали.

– Может, откроем окно и позовём полицию? – предложила Дора.

Тут Освальда посетила мысль, от которой слегка отпустило дух, и он поспешил довести её до остальных:

– Я точно знаю, что это не привидение. И что это грабители, тоже не верю. Думаю, там всего-навсего бродячая кошка. Забралась, должно быть, в подвал, когда привозили уголь, и сидела тихо, а теперь ходит. Пошли посмотрим!

Девочки, конечно, не соглашались, но я заметил, что даже им полегчало. Дикки, однако, не возражал.

– Хорошо, – согласился он. – Пойду, если и ты пойдёшь.

Ноэль спросил:

– Ты действительно думаешь, это кошка?

Мы ответили, что ему лучше остаться с девочками, после чего, конечно же, пришлось брать с собой не только его, но и Элис. Тут Дора сказала, что, если мы потащим с собой Ноэля, ещё не отошедшего от простуды, она закричит: «Пожар! Убивают!» – и ей будет всё равно, даже если услышит вся улица. Поэтому Ноэль сдался и решил просто одеться, пока мы внизу ловим кошку.

Хотя Освальд, сказав про кошку, и поднабрался отваги для вылазки вниз, тревога не покинула его душу окончательно. Вдруг всё же грабитель? Мы раньше часто о таком разговаривали, но ведь это совсем не то же, что сидеть, затаив дыхание, и прислушиваться, прислушиваться. Вот Освальд и решил, что легче спуститься и посмотреть, что там, внизу, чем ждать и слушать. И ждать, и ждать, и слушать, и снова ждать…

А потом ведь можно услышать, как это, чем бы оно ни оказалось, тихо поднимается по лестнице. Настолько бесшумно, насколько можно ступать без ботинок. Вот только предательские ступеньки немного скрипят у него под ногами. А оно всё ближе и ближе к комнате, где мы сидим и где даже дверь не закрыта на случай, если Элиза неожиданно вернётся. И мы глядим с ужасом на проём, а за ним утопает во мраке тёмная лестничная площадка.

Это было бы так же жутко, только длилось бы ещё дольше, да вдобавок мы бы ещё себя ощутили трусами. Дикки говорит, что почувствовал в точности то же самое.

Многие бы назвали нас юными героями. Вот ведь, нашли в себе смелость спуститься, не испугались. Именно потому я и попытался здесь объяснить, как всё происходило в действительности. Юным героям не нужно больше славы, чем они заслужили.

Пламя в газовом светильнике на лестничной площадке было подвёрнуто до голубоватой бусины. Мы вчетвером очень тихо вышли из комнаты и долго стояли в своих одеялах на верхних ступеньках, прежде чем двинуться вниз, и слушали, слушали и снова прислушивались до звона в ушах.

Освальд шепнул кое-что Дикки на ухо. Тот отправился в нашу комнату и принёс игрушечный пистолет – большой, очень длинный, но со сломанным спусковым крючком. Взял себе его я, по праву старшего. Полагаю, ни мне, ни Дикки уже не верилось в кошку, но Элис с Г. О. верилось. Дикки прихватил из спальни Ноэля ещё и кочергу, объяснив Доре, что это для усмирения кошки, когда мы её поймаем.

Затем Освальд прошептал:

– Начинаем игру в грабителей. Мы с Дикки вооружены до зубов, поэтому идём первыми. Вы держитесь на марш позади. Если на нас нападут, будете подкреплением или, коль скоро вам это больше понравится, отступайте в крепость – оборонять женщин с детьми. – Зубы у Освальда, когда он всё это говорил, немного стучали – от холода.

Элис и Г. О. выбрали роль подкрепления. Дикки и Освальд начали красться вниз. Спустившись до конца лестницы, мы разглядели, что дверь отцовского кабинета чуть-чуть приоткрыта и сквозь щёлку струится свет.

Освальд обрадовался. Он ведь прекрасно знал, что грабители любят орудовать в темноте. Самое большее, что они себе позволяют, – это потайной фонарь, но от него бы свет в щель не просачивался. Значит, и впрямь, наверное, кошка.

И Освальд уже предвкушал, какая будет потеха, если для остальных, наверху, сделать вид, будто в дом действительно проник настоящий грабитель. Он взвёл курок, который ещё работал, хотя стрелять пистолет уже не мог, и коротко бросил:

– Идём, Дик! – А затем, шагнув к двери кабинета, ворвался внутрь с криком: – Сдавайтесь! Вы обнаружены! Сдавайтесь, или я стреляю! Руки вверх!

И, выкрикнув это всё, он увидел прямо перед собой, на ковре возле камина, настоящего грабителя. Ошибки быть не могло. Освальд не сомневался, что это грабитель. Зачем бы иначе тот держал в руках отвёртку и стоял с ней перед дверцей шкафа, в котором Г. О. сломал замок? Зачем понадобились лежавшие на полу буравчики, винты и ещё какие-то инструменты?

В шкафу, правда, ничего не было, кроме старых конторских книг, журналов и ящика с инструментами. Но знать этого грабитель, конечно, не мог, пока не залез внутрь. Вот только Освальд понял, что перед ним действительно самый-самый настоящий грабитель, да ещё и вооружённый отвёрткой, ему тут же стало не по себе. Однако пистолет не опустил. И – вы вряд ли поверите, но это правда – грабитель бросил отвёртку, которая со звоном упала на другие инструменты, вскинул руки и сказал:

– Сдаюсь. Не стреляйте! Сколько вас тут?

– Да уж побольше, чем вас, – ответил Дикки. – Вы вооружены?

Грабитель покачал головой:

– Ни в коей мере.

И тогда Освальд, продолжая держать его на мушке и чувствуя себя очень сильным и храбрым, как герой захватывающей повести, приказал:

– Выворачивайте карманы!

Грабитель послушался, и пока он их выворачивал, мы сумели его разглядеть. Среднего роста. Одет в чёрный сюртук и серые брюки. Ботинки по бокам немного потёрлись, а манжеты рубашки поистрепались, но в остальном выглядел он вполне прилично и держался как джентльмен. Лицо худое и немного морщинистое. Серые большие глаза, которые то блестели, то вдруг становились мягкими и даже ласковыми. И короткая бородка. Видимо, в молодости она была у него золотистой, как пшеница, но теперь изрядно подёрнулась проседью.

Мало-помалу Освальд проникся к нему жалостью, особенно после того, как заметил большую дыру в одном из вывернутых карманов. Другие карманы, хоть и были целы, содержали в себе сущую ерунду. Письмо, кусок верёвки, три спичечных коробка, трубку, носовой платок, тощий кисет почти без табака и два пенни. Мы заставили его выложить всё это на стол, а потом он сказал:

– Ну вот, вы меня поймали. Что намерены делать? Сдадите полиции?

Элис с Г. О., услыхав мои громкие крики, спустились вниз в качестве подкрепления, и когда Элис увидела настоящего грабителя, который сдался, она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Браво, мальчики!

Г. О. сделал то же самое.

А потом Элис сказала:

– Если он даст слово чести, что не сбежит, я бы не вызывала полицию. Как-то жаль это делать. Давайте лучше подождём, пока отец не вернётся домой.

Грабитель с ней согласился, что так будет лучше всего, дал нам слово чести и попросил разрешения закурить трубку. Мы позволили. Тогда он устроился у огня в отцовском кресле и стал сушить ботинки, от которых пошёл пар.

Я отправил Г. О. и Элис одеться во что-нибудь, рассказать Доре с Ноэлем о наших здешних обстоятельствах, принести нам с Дикки наши бриджи-никербокеры, а заодно захватить остаток каштанов.

Вскоре все собрались. Мы сели полукругом возле огня. Стало очень весело. Грабитель-то оказался очень дружелюбным и охотно с нами разговаривал.

– Ну, я не всегда занимался столь низким промыслом, – сообщил он в ответ на наши замечания по поводу вынутых из его карманов вещей. – Для человека, подобного мне, это прискорбнейшее падение. Знал ведь, знал, что судьба ведёт меня к краху, но даже представить себе не мог поворота, подобного этому. Весьма впечатляет. Силы небесные! Да вы настоящие юные герои! Каковы храбрецы! Вихрем сюда ворвались – и «Сдавайтесь!», «Вы обнаружены!». Да вы, верно, рождены и воспитаны, чтобы ловить грабителей.

Освальду очень совестно, но он не нашёл в себе мужества сразу честно сказать, что просто не ожидал никого найти в кабинете и только по сей причине так дерзко (и опрометчиво, между прочим!) ворвался внутрь. Позже он признался.

– А что вас заставило заподозрить присутствие постороннего в доме? – спросил грабитель, после того как некоторое время смеялся, откинув голову на спинку кресла.

Мы ввели его в курс событий. Он аплодировал нашей доблести, а Элис с Г. О. объяснили, что, не вели мы с Дикки им оставаться в подкреплении, они тоже бы обязательно закричали: «Сдавайтесь!»

Грабитель съел часть каштанов. А мы сидели и про себя прикидывали, скоро ли вернётся отец и что скажет про наше бесстрашное поведение, а грабитель рассказывал нам, чем занимался до той поры, как стал лазить по чужим домам. Дикки поднял с пола инструменты и вдруг сказал:

– Но ведь это отцовские. И отвёртки, и буравчики, и всё остальное. Просто невероятная наглость – взламывать человеку замки его же собственными инструментами.

– Совершенно согласен – самая невероятная наглость. Видите ли, в последнее время нужда меня вынудила совсем низко пасть. Ведь я в прошлом разбойник с большой дороги. Но нанимать лошадей стало так дорого. Пять шиллингов в час, знаете ли. А завести собственных мне тем более не по карману. Словом, дело это уже не такое прибыльное, как прежде.

– А если на велосипеде? – спросил Г. О.

Грабитель, однако, посчитал, что велосипед – это мелко. Да и не заменит велик доброго скакуна, на котором можно умчаться на другой конец страны, если вынудят обстоятельства.

Он говорил о разбойниках с большой дороги именно так, как нам нравилось про них слушать, а затем рассказал, что был капитаном пиратов. Его судно вздымали и били волны высотой с гору, но добыча ему доставалась очень богатая. Он даже думал, что наконец нашёл занятие по душе.

– В нём есть, конечно, и плюсы и минусы, особенно в штормовую погоду. Но какое же это славное ремесло! Абордажный клинок на боку, Весёлый Роджер развевается на самой высокой мачте. И добыча перед глазами. И чёрные жерла всех ваших пушек направлены на гружённое под завязку торговое судно. И паруса ваши надувает попутный ветер. И верная команда готова для вас на всё.

Моя жалость к нему стала ещё острее. Он говорил так красиво. И голос его звучал абсолютно по-джентльменски.

– Я уверена, вас воспитывали не для того, чтобы стать пиратом, – назидательно изрекла Дора, которая, прежде чем спуститься, оделась полностью. Даже воротничок пристегнула. И Ноэля тоже заставила. Остальные-то так и были по-прежнему в одеялах с очень малым количеством кое-чего под ними.

Грабитель нахмурился и вздохнул:

– Да, воспитывали меня для юридического поприща. Образование я получил в оксфордском Баллиоле, это чистая правда, благослови Всевышний добрые ваши сердца! – Он снова вздохнул и уставился на огонь.

– Мой отец учился в этом колледже, – начал было Г. О., но Дикки быстро его перебил:

– Почему же вы больше не пират?

– «Не пират»? – переспросил грабитель с таким видом, словно уже запамятовал, о чём нам рассказывал. – Ах да! Почему я не… Потому что… Потому что не мог больше выносить ужасную морскую болезнь.

– Нельсон тоже страдал от неё, – вспомнил Освальд.

– О, мне ли сравняться с его удивительной стойкостью? – ответил грабитель. – Он держался в любых обстоятельствах и победил в Трафальгарском сражении. «Поцелуй меня, Харди…»[29] и всё такое. Ну, я не смог, и пришлось мне сойти на берег. И никто меня, разумеется, не целовал.

Из его слов о Нельсоне я понял, что до Баллиола он учился ещё и в хорошей школе.

Затем мы спросили его:

– И чем же вы всё-таки занялись?

А Элис полюбопытствовала, не приходилось ли ему, случайно, отливать фальшивую монету. И мы рассказали, как надеялись поймать целую банду фальшивомонетчиков в соседнем доме.

Грабитель очень заинтересовался, но оказалось, сам он никогда не хотел испытать себя в этой области. Во-первых, монеты, по его мнению, в наши дни безобразны и делать их удовольствия мало. А во‐вторых, тут не только рискуешь попасться, но и наносишь непоправимый вред своему здоровью из-за раскалённых печей, расплавленного металла и всего остального. Тут он опять взглянул на огонь.

Освальд как-то совсем забыл на минуту, что наш интересный новый знакомец – грабитель, и спросил, не хочет ли тот выпить. Освальд слышал, как отец иногда предлагает это своим друзьям, и знал, что так полагается.

Грабитель не возражал. Опять же как полагалось.

Дора – под свою ответственность – принесла бутылку отцовского эля под названием «Лёгкая игристая семья» и стакан. Мы протянули то и другое грабителю.

Он сделал несколько глотков и начал рассказывать нам про бандитов в лесах и парках, особо остановившись на том, как ужасно это занятие, когда идёт дождь. Берлоги-то их вполне проницаемы для воды, кусты тоже плохая защита от влаги и сырости.

– Кстати, не далее как сегодня я именно этим и занимался, – продолжил он. – Среди кустов дрока на пустоши в Блэкхите. Увы, удача от меня отвернулась. Остановил я лорд-мэра[30]. Позолоченная карета, на запятках лакеи в красном бархате и золотых кружевах, яркие, как какаду. А толку-то? У лорд-мэра гроша в кармане не оказалось. Счастье ещё, один из его лакеев имел при себе шесть новеньких пенни. Лорд-мэр всегда платит слугам только новыми пенни. Четыре из них у меня ушли на хлеб и сыр, да два вот остались. Неважнецкий доход. Эх, гиблое это дело!.. – махнул он рукой и вновь принялся набивать свою трубку.

Газовый светильник мы выключили, чтобы преподнести отличный сюрприз вернувшемуся отцу, и нас освещало теперь только пламя камина, возле которого мы продолжали вести замечательную беседу. Никогда ещё ни одно знакомство не доставляло мне такого удовольствия, как встреча с этим грабителем. И чем больше мы узнавали о нём, тем сильнее мне делалось его жалко. Выяснилось, что в более успешные свои дни он был военным корреспондентом и издателем, а также воровал лошадей и имел чин драгунского полковника.

Мы как раз стали ему рассказывать про лорда Тоттенхэма и про то, как сами разбойничали на большой дороге, когда он вдруг поднял предупреждающе руку и выдохнул:

– Ш‐ш-ш!

Мы умолкли, прислушались.

До нас донеслись скрип и скрежет. Откуда-то снизу.

– Что-то пилят, – с уверенностью произнёс грабитель. – Ведём себя тихо. Дайте-ка мне пистолет и кочергу. Это точно воры. Не сомневаюсь.

– Он игрушечный и не стреляет, – объяснил я про пистолет. – Но можно взвести курок.

Снизу раздался треск.

– Щеколду выбили на окне, – тут же определил грабитель. – Силы небесные! Вот это приключение. Сидите здесь, ребята, а я разберусь.

Но мы с Дикки сказали, что тоже пойдём. Тогда он позволил нам спуститься до конца кухонной лестницы, и мы взяли с собой угольные щипцы и совок. Из-под кухонной двери пробивался совсем тусклый свет.

Самое забавное, никому из нас даже в голову не пришло, что наш грабитель таким образом может сбежать. Мы не сомневались в твёрдости его слова чести и были правы.

Этот благородный грабитель резко распахнул кухонную дверь, влетел внутрь с большим игрушечным пистолетом в одной руке, кочергой в другой и крикнул, прямо как Освальд до этого:

– Сдавайся! Ты обнаружен! Сдавайся, или я стреляю! Руки вверх!

Мы с Дикки немедленно загремели совком и щипцами, чтобы тому, кто забрался на кухню, сделалось ясно, как нас здесь много, и почти тут же до нас донёсся его хриплый голос:

– Всё в порядке, хозяин. Убери свою пукалку. Я сдаюсь. Мне всё одно это дело уже обрыдло.

Тогда мы тоже вошли. Наш грабитель стоял в величественной позе, широко расставив ноги и целясь из пистолета в скукожившегося от страха взломщика. Тот был настоящим громилой и не то чтобы оброс бородой, а скорее, мне показалось, просто давно не брился. Лицо красное. Голос грубый. Полная противоположность нашему грабителю.

У взломщика был потайной фонарь. Он стоял рядом с корзинкой для столовых приборов.

Когда мы зажгли газовый светильник, стало ясно, что этот тип – вылитый домушник. Про такого точно уж не подумаешь, что он раньше мог быть пиратом, или разбойником с большой дороги, или заниматься чем-то ещё таким же шикарным и благородным.

Он хмуро глянул на нас, переминаясь с ноги на ногу:

– Чего же полицию-то не зовёте?

– Да, честно говоря, сам не знаю, – ответил ему наш грабитель, задумчиво теребя бородку. – Почему мы не зовём полицию, Освальд?

Не каждому бы грабителю я позволил к себе обращаться просто по имени, но в тот момент как-то даже не обратил на это внимания и просто спросил:

– Хотите, чтобы я привёл полицейского?

Наш грабитель молча перевёл взгляд на взломщика, а тот вдруг очень быстро заговорил, и его маленькие глаза забегали:

– Слушай, хозяин, я напрочь остался без денег, но, вот те крест, у тебя здеся и на полпенса не взял. Сам знаешь, нечем у тебя особо и соблазниться-то. – И он с таким видом потряс корзинку для столовых приборов, будто она его разозлила. Желтоватые оловянные ложки, ножи и вилки в ней загремели. – Я как раз в этом вот добре копался, а тут вы. Уж отпустили бы меня, сэр. У меня дома тоже свои детишки имеются. Точно как ваши. Разрази меня гром, коли вру! Паренёк вон с него ростом, – ткнул он корявым пальцем в сторону Освальда. – И что с ними станется, коли меня засадят? Я недавно этим-то занимаюсь. И не так чтобы хорошо у меня выходит.

– Да уж, точно нехорошо, – подтвердил наш грабитель.

Тут к нам спустились узнать, в чём дело, Элис и остальные. Элис потом мне сказала, что была уверена: на сей раз это уж точно кошка.

– Нехорошо, – подтвердил взломщик. – Ваша правда, сэр. И ежели милосердно меня отпустите, лопни мои портки, завяжу я с этим. Не губите парня, мистер. Пожалейте жёнушку-то мою с детками. У меня и такая вот точно дочурка есть, благослови её миленькое сердечко, – указал он на Элис.

– Вот почему-то все в таких обстоятельствах говорят, что дома у них осталась замечательная семья, – посуровел наш грабитель.

– Ой, а давайте отпустим! – воскликнула Элис. – Вдруг у него действительно есть такая же девочка? Представляете, если бы это случилось с нашим отцом.

– Крайне сомнительно, что у него есть такая же дочка, как ты, и, полагаю, самое место ему за решёткой и под замком, – ответил наш грабитель.

– Ох, милая мисс, умолите же своего папашу меня не губить, – заканючил взломщик. – Уж вам-то он не откажет.

– Если я это сделаю, обещаете никогда больше не возвращаться? – спросила Элис.

– Сюды? Да ни в жисть! Только не я, – очень искренне произнёс взломщик, и наш грабитель потом рассказывал, что отлично видел, с каким тот презрением покосился на наши столовые приборы, словно показывая, что отныне не подойдёт к подобным домам даже на пушечный выстрел.

– То есть вы будете теперь хорошим и никого не станете больше грабить?

– Начисто жизнь начну, как праведник, мисс.

– Ой, отпустите его, – опять попросила Элис. – Я уверена, что он станет хорошим.

Но наш грабитель ответил, что это будет неправильно, нужно подождать, пока наш отец вернётся домой. И тут Г. О. как рубанёт сплеча:

– А по-моему, так совершенно нечестно, потому что вы сами грабитель!

– Вот те раз! Надули! – проорал, услыхав это, взломщик и метнулся в сторону.

Наш грабитель было загородил ему путь, но мы не успели и ахнуть, как громила одной рукой выхватил у него пистолет и с грохотом швырнул его на пол, сильным ударом другой сбил грабителя с ног и вылез в окно, хотя Освальд и Дикки пытались вцепиться беглецу в ноги.

Уже выбравшись на улицу, взломщик имел наглость просунуть к нам голову и, прежде чем окончательно испариться, крикнул:

– Передам от вас привет пламенный своей жёнушке и детишкам.

Элис и Дора засуетились возле нашего грабителя, выясняя, не пострадал ли он и не болит ли у него что-нибудь. Оказалось, не пострадал, если не считать шишки на затылке. Когда он поднялся на ноги, мы отряхнули его от всего, что прилипло к нему с кухонного пола. Элиза у нас не слишком-то утруждает себя уборкой.

Потом он сказал:

– Давайте закроем ставни. Беда никогда не приходит одна. Если уж два грабителя к вам наведались, смею подозревать, что придут ещё двадцать.

Вообще говоря, ставни велят закрывать Элизе перед уходом из дому, только она никогда этого не делает. Ладно. Сами закрыли. И возвратились все в кабинет.

– Ну и вечерок у нас с вами выдался, – сказал наш грабитель, сев в кресло и закинув ноги на каминную решётку, чтобы его ботинки ещё немного подсохли.

И мы все разом заговорили, потому что ведь это было самое потрясающее приключение из всех, которые нам до сих пор пришлось пережить, пусть оно даже и не имело ничего общего с поиском сокровищ. Я имею в виду – нашим поиском. Взломщик-то на них и надеялся, но ему мало чего досталось. Кстати, грабитель наш сказал, что совсем не верит ни одному его слову про таких же детей, как мы, которые у него якобы есть и похожи на меня и на Элис.

Послышался стук калитки, и мы сказали:

– Это отец.

– Ну, значит, пора и полиции появиться.

Мы разом вскочили на ноги. Он всё сильнее нам нравился, и стало жутко обидно, что его вот сейчас отправят в тюрьму, а огромный и мерзкий взломщик сумел смыться.

– О нет! – воскликнула Элис. – Бегите! Дикки выпустит вас через заднюю дверь! Бегите скорее, пока не поздно!

– Да! – подхватили все мы, торопливо ему протягивая шляпу, трость и все вещи, которые он вытащил из карманов.

Но было поздно. Входная дверь за отцом захлопнулась, и он, шумно отдуваясь от холода, быстрым шагом вошёл к нам.

– Всё в порядке, Фоулкс, я достал… – начал он, но, уставившись изумлённо на нас, сперва резко осёкся, а затем произнёс совсем другим тоном, который нам всегда очень не нравился: – И как прикажете это понимать, дети?

Повисло молчание. А затем наш отец сказал:

– Фоулкс, я вынужден извиниться перед тобой за этих непослушных…

Тут наш грабитель простёр к нему руки и, засмеявшись, воскликнул:

– Ты ошибаешься, дорогой мой сэр! Я не Фоулкс, а грабитель, пойманный самым изящным образом этими вот молодыми людьми. «Сдавайтесь! Вы обнаружены! Сдавайтесь, или я стреляю! Руки вверх!» Ну и всё остальное. Завидую, Бэстейбл, что у тебя такие дети. Их стойкость бы моему Денни.

Мы начали кое-что понимать, и это было сногсшибательно. Оказалось, наш грабитель в действительности не рыцарь большой дороги, а просто старый друг отца по колледжу. И пришёл он к нам после ужина. Отец в это время как раз хотел заняться починкой замка, сломанного Г. О., но мистер Фоулкс попросил его добыть письмо к доктору для своего приболевшего малыша Денни. И отец поспешил за письмом через Блэкхит на улицу Ванбру-Парк к состоятельным знакомым, а мистера Фоулкса оставил ждать своего возвращения, чтобы тот узнал без промедления, раздобыл ли отец письмо, а в случае неудачи как можно скорей обратился с такой же просьбой к кому-то другому.

Мы опешили от изумления.

Про другого вора грабитель наш тоже отцу рассказал и сожалел, что не смог его задержать, но отец ответил:

– Да, может, и к лучшему. Вдруг у него, бедняги, действительно дома дети? Попробуй определи, у кого и как жизнь сложилась. Сам ведь знаешь не хуже меня. Расскажи- ка лучше поподробней про первое дело. Наверное, это было забавно.

Тут наш грабитель ему рассказал, как я ворвался с пистолетом, крича… Ну, вы уже сами знаете что. А потом он принялся в таких ярких и красочных выражениях хвалить «отважного юношу, который пошёл весь в отца», что у меня от смущения запылало не только лицо, но и всё тело под одеялом. И я, кое-как справившись с комом в горле, который там каждый раз появляется, когда о чём-нибудь очень трудно сказать, но должен, выдавил из себя с усилием:

– Знаешь, отец, я, вообще-то, на самом деле не думал, что в кабинете кто-то есть. Верней, мы считали, там или кошка, или вообще никого. Короче, я просто играл. И когда крикнул: «Сдавайся!» – и всё такое, то понарошку. Вот так.

А грабитель сказал:

– Да, старина. Однако, увидев, что внизу действительно кто-то есть, не бросил ведь пистолет и не смылся, правда?

– Не смылся, – подтвердил я, – потому что подумал: «А вот и грабитель. Мне, видимо, с ним не справиться, но если чуть-чуть продержусь, то хоть, может, пойму, что случилось».

И после того, как я набрался смелости признаться, мне стало совсем хорошо, потому что отец хлопнул меня по плечу и сказал: «Ну ты и кремень», а наш грабитель добавил: «Да уж, не робкого он у тебя десятка». И хотя от их слов я запылал под своим одеялом ещё сильнее, слушать такое мне очень понравилось. А потом я им объяснил, что остальные поступили бы точно так же, если сообразили бы раньше меня.

Затем отец принёс себе и мистеру Фоулксу ещё эля, а нам лимонада и вытащил коробку с инжиром, которую купил для нас, но не отдал раньше из-за учётчика воды. Элиза, уже возвратившаяся домой, подала хлеб, сыр и остаток бараньей шеи, который отец назвал «холодными руинами баранины».

И мы устроили настоящий пир. Прямо как на пикнике, потому что сидели все где попало и ели руками без всяких там столовых приборов. Блаженство, и только!

Засиделись за полночь, и я радовался, как никогда прежде, что родился не девочкой. Сестёр я, конечно, очень люблю, но им было бы гораздо труднее добиться, чтобы отец, хлопнув их по плечу, сказал, что они – кремень.

На прощание мистер Фоулкс обратился к Элис:

– Ну а теперь «поцелуй меня, Харди»!

И она, конечно поняв, что` он имел в виду, поцеловала его от всей души, а потом созналась:

– Я чуть не сделала это, когда вы рассказали, как ушли из пиратов и никто вас не поцеловал.

А мистер Фоулкс ей ответил:

– Я догадался, моя дорогая.

Дора тоже поцеловала его на прощание и строго спросила:

– Полагаю, все ваши истории были неправдой?

И наш грабитель ответил:

– Я просто старался как можно лучше сыграть свою роль, моя милая.

И он ведь великолепно сыграл её. С тех пор мы часто с ним видимся, и с его сыном Денни, и с дочкой Дейзи тоже.

Не знаю, найдётся ли среди вас, дорогие мои читатели, хоть один человек, которому бы случилось за одну ночь пережить целых два таких приключения? Если да, обязательно мне расскажите.

Вот и всё.

Глава 14

Волшебная лоза

Вы даже не представляете, как был неуютен наш дом тем днём, когда мы искали золото с помощью волшебной лозы. Будто во время весенней генеральной уборки, но только зимой. Все ковры подняли с пола и скатали в рулоны.

Это отец наш велел Элизе навести идеальный порядок, потому что на ужин к нам в гости придёт один джентльмен. Ну, Элиза позвала уборщицу, а потом они вместе разлили повсюду воду и разбросали по ступенькам разные щётки, веники и мётлы.

Вот интересно: во время подобных уборок это нарочно делают, чтобы побольше людей споткнулось и поскользнулось? Г. О., конечно, своего шанса не упустил. Навернулся на лестнице, заработал огромную шишку на голове и принялся ныть, как ему теперь больно.

Но Элиза ему сказала, что сам виноват, надо было остаться в детской, а не шастать там, где его не просят. Мы ему обвязали голову полотенцем, и он тут же переключился на роль раненого героя, гордости британской нации, умирающего в кубрике корабля, пока остальная команда, повинуясь его приказу, исполняет свой долг перед родиной. Элис изображала капитана Харди, я был судовым врачом, а остальные – командой корабля.

Игра в Харди напомнила нам о нашем грабителе, и мы пожалели, что его сейчас нет с нами, и гадали, удастся ли свидеться вновь.

Вообще-то, нас сильно удивило, что отец пригласил гостя на ужин. Он ведь теперь ни о чём не думает, кроме своих дел. Раньше, когда была жива мама, дела не требовали от отца столько времени и хлопот. И гости часто приходили к нам на ужин. А мы, дети, соревновались в том, кто ловчее проскользнёт вниз незамеченным в ночной рубашке, чтобы стащить с тарелок остатки вкусненького, когда взрослые уйдут из-за стола.

Элиза готовить таких вкусностей не умеет. Она уверяла отца, будто сильна в простых блюдах, но он назвал это явной переоценкой своих способностей.

Мы оставались в детской, пока там не возникла уборщица и не велела нам выметаться, потому что ей нужно свернуть ковёр и отнести его вместе с остальными на улицу, где уже ожидает человек, который их должен выбить и вычистить.

Ковёр подняли. Под ним оказалось жуть как пыльно. И ещё мы нашли трехпенсовик, который я очень давно потерял. Вот и судите сами, какая у нас Элиза мастерица наводить чистоту.

Г. О. устал изображать раненого адмирала Нельсона, а Дикки так утомился от безделья, что Дора, с полным на то основанием, предположила: ещё минута – и он начнёт дразнить Ноэля.

Дикки ей возразил, что не собирается никого дразнить. Он просто улизнёт на пустошь. Подальше от слабого пола, который своими придирками выживает из дома сильный пол. Он, мол, давно уже слышал про подобных особ, а теперь одну из них лицезреет перед собой.

Освальд, который всегда старается быть миротворцем, мигом велел Дикки заткнуться и не строить из себя осла. Тут Элис и говорит:

– Дора первая начала…

Задетая за живое Дора вздёрнула подбородок: нечего Освальду лезть не в свои дела, а мнение Элис вообще никого не волнует.

И нам всем делалось всё неуютней и неуютней, пока Ноэль вдруг не призвал:

– Давайте не ссориться из-за ерунды! Помните, как хорошо сказано в стихах Уоттса: «Пусть наслаждаются собаки грызнёй и лаем среди драки», а детям грызня не к лицу[31]. И я тоже сейчас сочинил стихи на эту тему, пока вы пререкались.

Мы рассмеялись и прекратили ссориться. Стихи у Ноэля не всегда получаются понятными, но эти вышли вполне вразумительными. Вот ведь и впрямь: стоит начать ссору, и конца-края ей не видно.

Мне, правда, вся глупость её обычно становится очевидна гораздо раньше, чем остальные готовы заплакать и помириться, но я всё равно не смеюсь над ними и вообще помалкиваю, чтобы не разозлить их ещё сильней. Интересно, почему так?

Элис сказала, что Ноэль достоин увенчания лаврами за такие стихи, и не только сказала, но даже выскочила из дома на холод и нарвала в саду пятнистых лавровых листьев, а потом Дора сплела из них венок и мы торжественно водрузили его на голову Ноэлю.

Он остался очень доволен, только вот листья посыпались с него на пол, намусорили, и Элиза велела нам: «Прекратите!» Я ошибаюсь, или взрослые это слово и впрямь произносят гораздо чаще, чем все остальные слова?

Тут Элис вдруг вспомнила про свой способ отыскания сокровищ и предложила:

– Давайте-ка испытаем волшебную лозу!

А Освальд подхватил:

– О прекрасная жрица! Мы очень хотим найти золото в недрах нашей земли, а потому молим тебя с помощью чудодейственных свойств волшебной лозы твоей указать нам, где оно скрывается.

– Уж не жаждешь ли ты выковать из него кольчуги и шлемы? – спросила Элис.

– Да, – отозвался Ноэль. – А ещё цепи и торквесы.

– Спорим, ты не знаешь, что такое торквес? – съехидничал Дикки.

– А вот и знаю, – уверенно возразил ему Ноэль. – Торквес – это карканет. Я посмотрел в словаре.

Тогда мы спросили его, что такое карканет, но он умолк и больше про это нам ничего не сказал[32].

– И мы хотим отлить прекрасные кубки из золота, – продолжил Освальд.

– И пить из них кокосовое молоко, – добавил Г. О.

– Мы мечтаем возвести из него прекрасные замки, – придал масштаб нашим замыслам Дикки.

– И покупать вещи, – уточнила приземлённая Дора. – Множество разных вещей. Новые воскресные платья, и шляпки, и нежные кожаные перчатки из шевро, и…

Она продолжала бы говорить ещё долго, но мы ей напомнили, что золота пока нет. К этому времени Элис накинула на себя зелёную скатерть со стола в детской, повязала голову старой сине-жёлтой салфеткой и обратилась к нам:

– Если ваши намерения праведны, ничего не бойтесь и следуйте за мной!

Она двинулась вниз, в прихожую, мы последовали за ней, затянув хором «Героев» – такую довольно мрачную и заунывную вещь, которую девочки разучили в школе и которую мы с тех пор используем, когда нам требуется изобразить ритуальное пение.

Элис резко остановилась возле шляпной вешалки, воздела вверх руки, насколько позволяла накидка из скатерти, и воскликнула:

– О великий алтарь золотого идола, яви мне, яви мне волшебную лозу, которую я смогла бы использовать во благо страждущим людям!

Алтарём золотого идола была подставка для зонтиков, явившая Элис старый школьный зонтик, который она зажала между ладоней.

– Теперь, – провозгласила она, – я буду петь волшебную песнь, а вам вообще ничего говорить не надо. Просто идите туда же, куда и я, как в игре «следуй за лидером». Когда под волшебной лозой окажется золото, она вдруг забьётся в моих руках, будто живое существо, которое хочет вырваться на свободу. Тогда вам ровно в том месте надо копать, и там откроется золотое сокровище. Г. О., если ты будешь так громко топать своими ботинками, нам велят прекратить. Ну всё, пошли!

И она двинулась наверх, потом вниз, заходила в каждую комнату. Мы следовали за ней на цыпочках, а она шла и на ходу пела, и это были не слова из книжки, а стихи Ноэля, которые он сочинил, пока она переодевалась в жрицу:

Когда мы пришли туда, где была Элиза, она сказала:

– Пошли вон отсюда!

Но Дора ей объяснила, что мы просто играем и ботинки у нас совсем чистые, поэтому выгонять нас не стоит. Тогда Элиза смилостивилась.

Жрице-то было хорошо, а всем остальным – скучновато, потому что петь она не позволяла. В конце концов мы сказали, что с нас хватит; если она не может найти золото, мы лучше займёмся чем-нибудь поинтереснее. Жрица молвила: «Хорошо, подождите минутку» – и продолжала петь.

Она прошла в детскую. Мы – за ней. Ковёр там был по-прежнему свёрнут, а от досок пола пахло мыльным раствором. И вдруг Элис воскликнула:

– Она затряслась! Задрожала! Ну-ка, давайте споём ещё раз ритуальную песню!

Мы затянули «Героев», на середине которых зонтик взял да и выпал из её рук.

– Золото здесь, – уверенно объявила Элис. – Лоза ошибиться не может. Копайте быстро и без сомнений!

Мы, вообще-то, не очень поняли, как здесь копать, но всё же послушно принялись скрести пол. Жрица сказала:

– Вы что, совсем глупые? Забыли про газовую трубу? Сюда постоянно ходят её проверять, и эта доска даже не прибита. Спешите, копайте, если вам жизнь дорога! Потому что с заходом солнца сюда вернётся дракон, стерегущий золото. Застигнув вас, он разъярится, запылает, и вы превратитесь навечно в его покорных жертв.

Ну, мы тогда и начали «копать» усерднее. Точнее, подняли доску, которая и впрямь не была прибита. И Элис, всплеснув руками, воскликнула:

– Видите, какие богатые залежи золота с вкраплениями серебра и алмазов?

– Как кекс с изюмом, – облизнулся Г. О.

– Да, замечательное сокровище, – зевнул Дикки. – Полагаю, нужно оставить его до завтра, а там, может, и заберём.

– Дозвольте хоть насытиться видом этого золотого великолепия! – Элис уже опустилась на колени перед дырой, пытаясь заглянуть внутрь. – Сколько долгих столетий оно пролежало здесь, сокрытое от человеческих глаз! Воззрите же, как лоза привела нас к сокровищам, затмевающим всё вокруг своим сиянием… Не пихай меня, Освальд!.. Затмевающим своим сиянием все богатства, которые когда-либо ласкали взор могущественнейших монархов… Слушайте, а ведь там действительно что-то есть! И оно блестит! Я точно видела!

Мы было приняли это за шутку, но, когда Элис попыталась протиснуть руку в чересчур узкую для неё дыру, поняли, что она говорит всерьёз. И тогда я сказал:

– Дай посмотрю.

И я посмотрел, но не ничего увидел. Даже после того, как распластался на животе. Остальные тоже плюхнулись на животы и пытались что-нибудь разглядеть.

Все, кроме Ноэля, который стоял и смотрел на нас: что за гигантские змеи приползли испить из волшебного пруда? Сейчас он, доблестный рыцарь, сразит этих тварей своим волшебным мечом. И он уже взял зонтик на изготовку, но Элис ему сказала:

– Ладно. Мы станем змеями, но только через минутку. А пока, Ноэль, пожалуйста, будь умницей – принеси нам спички. Я уверена, там что-то есть.

– И что, по-твоему, там может быть? – спросил Ноэль, очень медленно поспешая за спичками.

– Что-то яркое. На самом углу доски, возле балки.

– Может, это посверкивает крысиный глаз? Или змеиный? – предположил Ноэль, и мы на всякий случай отодвинули головы от дыры подальше в ожидании спичек.

Он принёс. Я зажёг. И Элис вскричала:

– Вот оно!

И «оно» действительно там было – монетка в полсоверена, частью блестящая, но в основном пыльная. Должно быть, подумалось нам, мышь, потревоженная уборкой ковров, смахнула хвостиком пыль с краешка монеты.

Как монетка там оказалась, мы сперва не могли взять в толк, но потом Дора вроде бы вспомнила, как мама, когда Г. О. был ещё очень маленький, дала ему поиграть с монетками, а он их уронил, и они рассыпались по полу. Тогда, видимо, этот полусоверен и провалился в щель между досками.

Конечно, мы очень обрадовались. Г. О. хотел тут же бежать в магазин за маской, которая прежде стоила шиллинг, а теперь – всего каких-то четыре пенса, потому что, во‐первых, День Гая Фокса уже прошёл, а во‐вторых, поверхность её немного потрескалась, но Дора сказала:

– Я не уверена, что мы имеем право на эти деньги. Давайте подождём отца и спросим у него.

Г. О. ждать, однако, не хотел, и я понимал его. Дора в подобных случаях иногда хуже взрослых. Похоже, ей неведомы муки ожидания, которые терзают вас, когда вы страстно чего-то желаете.

И мы пошли посоветоваться к дяде соседского Альберта. Он в это время трудился над одной из тех своих книг, которые называет «ерундой для заработка», и сказал, что мы ему совершенно не помешали.

– Гордыня поставила моего героя в сложное положение, – начал объяснять нам он. – Это сугубо его вина. Вот и оставлю пока гордеца осознавать, сколь глупо бессмысленное геройство. Пусть плачевный итог, ставший следствием этого, послужит ему уроком, я же полностью посвящу себя удовольствию беседы с вами.

Что мне нравится в дяде Альберта, так это умение говорить по-книжному, но так, чтобы смысл его слов всё равно был вам ясен. Я это объясняю устройством его мозгов. Они у него гораздо больше похожи на наши, чем у остальных взрослых.

Например, он прекрасно умеет войти в роль во время игры. Я больше таких среди старших не встречал. Кроме, конечно, нашего дорогого «грабителя». Но его мы вовлекли в игру, а дядя соседского Альберта первый нам показал, что во время игры можно разговаривать, как в книжке.

А ещё он научил нас рассказывать истории с самого начала, а не с середины, как делает большинство. И теперь Освальд, вовремя об этом вспомнив (он всегда вспоминает), начал с самого начала и постепенно дошёл до того, как Элис объявила себя жрицей.

– О‐о… – прервал тут его дядя Альберта. – Дозволь же теперь несравненной жрице собственными златоречивыми устами поведать свою историю.

– О высокий жрец великого идола! – начала немедленно Элис. – Знай, что нижайшая из твоих рабов избрала на роль волшебной лозы школьный зонтик и запела… как оно там называется?..

– Видимо, заклинание, вознесённое духам? – предположил дядя Альберта.

– Ага, – кивнула Элис. – Потом я начала ходить повсюду, пока остальным это не надоело, но тут лоза упала, указав на определённое место. Я молвила: «Копайте!» И мы внедрились туда, где во имя удобства людей из газовой компании доска не прибита, и под ней – взаправду и по-настоящему – отыскалась монета в полсоверена. Вот она!

Дядя Альберта взял полсоверена и осмотрел.

– Высокий жрец попробует её на зуб для проверки на подлинность, – сказал он и сделал это. – Могу вас поздравить. Вы действительно оказались в числе тех избранных, к которым благоволят бессмертные. Сперва вы нашли несколько полукрон в саду, теперь это. Высокий жрец советует вам рассказать отцу и спросить, можете ли вы оставить находку себе. О, мой герой уже, кажется, раскаялся и с нетерпением жаждет, чтобы я вызволил его из переделки. Дозволяю вам удалиться.

Мы, конечно же, знали из Киплинга, что это значит: «Ступайте своей дорогой, да побыстрее!», а потому ушли.

Мне нравится дядя Альберта. Когда вырасту, хочу быть таким же. Он подарил нам «Книгу джунглей». И вообще, он ужасно умный, хотя и вынужден писать взрослые истории ради заработка.

Тем же вечером мы рассказали отцу про находку. Он отнёсся к нам очень по-доброму, разрешил оставить полусоверен себе и пожелал, чтобы найденное сокровище доставило нам как можно больше удовольствия. Затем он сказал:

– Завтра вечером к нам придёт на ужин индейский дядя вашей дорогой мамы. Настоятельная к вам просьба обойтись без воплей и не возить мебель по полу чаще, чем этого требует крайняя необходимость. Да, вот ещё что! Ботинки Г. О. Их грохот я узнаю издали Хорошо бы ему вместо них надеть тапочки или ещё что-нибудь не такое шумное.

Мы заверили, что будем вести себя очень тихо, и отец продолжил нам объяснять:

– Этот дядя не привык к детям. Придёт он поговорить со мной о делах. Крайне важно, чтобы в это время вокруг было тихо. Как ты считаешь, Дора, не лучше ли завтра Г. О. и Ноэлю лечь спать часов в шесть?

Но Г. О. сказал:

– Отец, я правда не издам ни звука. Лучше весь вечер на голове простою, чем потревожу дядю своими ботинками.

А про Ноэля Элис сказала, что он вообще никогда не шумит.

Отец рассмеялся:

– Ну, хорошо. Значит, всё в порядке. – Насчёт полусоверена он ещё добавил: – Делайте с ним что угодно. Только, бога ради, не пытайтесь вложить его в какое-нибудь дело. Потому что затевать дело с недостаточным капиталом всегда большая ошибка.

Мы тем же вечером обсудили это и пришли к выводу: если для вложения в дело наше сокровище не подходит, потратим его на то, чего душа требует, и перво-наперво закатим настоящий королевский пир.

И на следующий день мы накупили себе всякого-разного. Инжир, миндаль, изюм – и даже тушку кролика, которого Элиза обещала приготовить, если подождём до завтра, потому что сегодня придёт дядя и она занята готовкой для него.

Кролик был нами приобретён вот по какой причине: говядина и баранина сильно нас утомили, а в лавке, где торгуют кроликами, у отца нет кредита.

Ещё мы купили цветов для дядиного вечера, чтобы ими украсить стол, а для себя – миндальные карамельки, конфеты с малиновым ликёром, мятные леденцы, апельсины, кокосовый орех и ещё кое-что из фруктового и кондитерского.

Дома мы сложили свои припасы в длинный верхний ящик комода. Вообще-то, он предназначен для игрушек Г. О., но мы велели ему игрушки вытащить и переложить в старый баул отца. Г. О. уже достаточно большой, чтобы учиться жертвовать своими эгоистическими интересами ради общего блага, да и ящик его по-любому давно было пора разобрать.

Мы сообща поклялись честью древнего рода Бэстейблов не притрагиваться ни к чему из этих роскошных яств, пока Дора завтра нам не скомандует, и дали Г. О. немного миндальной карамели, чтобы легче было хранить верность клятве.

Что же касается завтрашнего дня, то он оказался самым знаменательным для всех нас, хотя накануне мы ничего такого даже не подозревали. Но это уже другая история.

Очень удобная фраза для завершения главы, если ничего интереснее не придумалось. Научился я этому у другого писателя, по фамилии Киплинг, о котором здесь уже несколько раз вспоминал, чего, на мой взгляд, он вполне заслуживает.

Глава 15

Ло, бедный индеец

Легко было отцу просить нас обходиться без шума, когда мамин дядя придёт для разговора о делах. Ботинки у Г. О. мы, конечно, забрали, заставив его надеть вместо них Дорины шлёпанцы для ванной, мягкие, пушистые, без каблуков и подмёток, но выяснилось, что тишину нарушает не один его топот.

Мы, однако, старались изо всех сил. И естественно, очень хотели увидеть дядю. Едва он пришёл, мы тихо, как мышки, прокрались на лестницу и глазели вниз сквозь перила.

Элиза, по-видимому, забыла про тишину, потому что, впустив дядю в дом, вернулась на кухню и устроила там такой грохот, будто бы наступил Судный день. Ручаюсь, вы никогда не слышали столь оглушительных звона и буханья в своей кухне. Впечатление было такое, будто все кастрюли, сковородки и прочая посуда разом упали на пол и потом их ещё попинали ногами, хотя Элиза мне объяснила позднее, что просто-напросто опрокинула впопыхах поднос с парой чашек и блюдец.

– Господи помилуй! – донеслось до нас восклицание дяди, и он прошёл в кабинет отца.

Дверь за ним тут же закрылась. Мы его толком и разглядеть не смогли.

Не думаю, что ужин был очень вкусный. Кое-что из него определённо сгорело. Мы это сразу поняли, когда запахло так, как баранина не пахнет.

В кухню Элиза никого из нас, кроме Доры, не допускала до самого конца ужина, а затем мы получили остатки десерта и принялись за них на ступенях лестницы, устроившись за углом так, чтобы снизу нас можно было заметить, если только прихожая очень ярко освещена.

Дверь кабинета вдруг распахнулась. Из неё вышел дядя и принялся шарить в карманах своего пальто. Полез он туда за портсигаром, как мы потом поняли.

Теперь мы куда лучше его разглядели. По виду он был совсем не индеец, а крупный такой англичанин, только лицо очень загорелое. Он нас, понятное дело, не видел, зато мы его не только видели, но и услышали, как он негромко пробормотал себе под нос:

– Кошмарный ужин. Да-да, вот именно.

Вернувшись к отцу в кабинет, он недостаточно плотно затворил дверь. Она вообще у нас плохо закрывается с тех самых пор, как мы вынимали из неё замок, чтобы вытащить точилку для карандашей, которую Г. О. запихнул в скважину.

Честно и откровенно, мы не старались подслушивать. Но у маминого дяди прямо-таки трубный голос, а отец, похоже, не собирался ни в чём уступать бедному индейцу и тоже стал говорить очень громко, вот мы и услышали, как он сказал:

– Предприятие очень выгодное. Требуется лишь небольшой капитал. – Произнёс он это с натугой. Как бывает, когда пытаешься кого-то в чём-то убедить, но делать это противно.

– Уф-уф! – пропыхтел дядя, добавив затем, что боится, предприятию этому хорошего управления недостаёт куда больше, чем капитала.

– Не самая приятная тема, – быстро проговорил отец. – Мне жаль, что я её поднял. Оставим это. Давайте я наполню ваш бокал.

Бедный индеец что-то сказал про год урожая и про то, что при его, увы, плачевном, подорванном состоянии нельзя пренебрегать осторожностью.

– Ну, тогда лучше виски, – ответил отец, и они завели речь про какие-то «коренные народы» и что-то «имперское». Нам стало очень скучно.

Тут Освальд спохватился: пусть вы даже не ставите себе цель подслушать, пусть непредназначенное для ваших ушей донеслось до вас совершенно случайно, всё равно это как-то нехорошо. И он сказал остальным:

– Мы не должны больше здесь оставаться. Возможно, им не понравилось бы, что мы их слышим.

– Я, вообще-то, так не думаю, – возразила Элис, но всё же прокралась на цыпочках к двери кабинета и как следует её затворила.

И поскольку оставаться на лестнице стало бессмысленно, мы отправились в детскую.

– Знаете, я теперь понимаю, – начал Ноэль, как только мы там оказались. – Отец наш позвал на ужин индейского дядю, потому что дядино состояние подорвано. Он очень бедный, разорённый человек. Могли бы и раньше догадаться. Ведь мы же все знаем стихи Александра Поупа[33] «Ло, бедный индеец».

Мы, остальные, с ним согласились и были рады, что на смену нашему недопониманию пришла ясность.

– Бедные люди такие гордые, – сказала Элис. – Вот, видно, отец и подумал, что дяде станет очень стыдно, если мы, дети, увидим, какой он бедный.

– В бедности нет ничего стыдного, – покачала головой Дора. – Мы должны чтить честную бедность.

И все с ней опять согласились.

– Жалко, ужин был такой мерзкий, – сочувственно продолжала Дора.

Между тем Освальд во избежание шума прямо руками аккуратно подкинул в огонь несколько свежих углей, а после, будучи мальчиком думающим, не вытер пальцы о штанину, как, наверное, сделали бы Ноэль и Г. О., а воспользовался носовым платком Доры, пока она продолжала говорить:

– Боюсь, ужин был отвратительный. Хорошо ещё, стол с цветами, которые мы купили, выглядел вполне мило. Я сама его накрывала, и Элиза меня заставила одолжить у мамы соседского Альберта серебряные приборы.

– Надеюсь, бедный индеец – человек честный, – хмуро взглянул на нас Дикки. – Видите ли, для бедолаги с подорванным состоянием серебряные приборы – большой соблазн.

Освальд немедленно попросил его прекратить нести чушь, потому что индейский дядя приходился нам родственником и, конечно же, просто не мог совершить ничего бесчестного.

А Дора добавила, что с серебром полный порядок. Она сама после ужина его перемыла, пересчитала и, убедившись, что всё на месте, вернула в замшевом мешочке маме соседского Альберта.

– Брюссельская капуста вышла раскисшей и мокрой, – снова принялась она сетовать по поводу ужина. – Картошка – серой. В соусе плавало что-то чёрное. Баранина была недожарена, ужасного цвета. Я видела, когда выносили её остатки. Пирог вышел с виду вполне симпатичным, но яблоки не допеклись. А пригорел – когда мы все запах гари почувствовали – суп.

– Жалко, – вздохнул Освальд. – Полагаю, бедному индейскому дяде не каждый день выпадает случай съесть хороший обед или ужин.

– Как и нам, – объявил Г. О. – Но уж завтра мы насладимся.

Я подумал сперва о еде, которую нам удалось накупить благодаря столь удачно найденному полусоверену, затем о противной баранине и остальных несъедобных кушаньях. И пока мои мысли вращались вокруг всего этого, Элис сказала то, что я сам бы сказал, если бы меня не опередили:

– А давайте завтра пригласим бедного дядю пообедать с нами.

Мы отправили младших мальчиков по постелям, пообещав оставить на тумбочках возле кроватей записки, чтобы они, как проснутся, сразу увидели, получилось у нас или нет, а затем взялись осуществлять задуманное.

Я занял позицию возле задней двери, оставив Дикки дежурить на лестнице, чтобы он, едва дядя надумает откланяться, оповестил меня об этом, бросив сверху стеклянный шарик. Такой вот условный сигнал, после которого я, обежав дом, подскочу к передней двери и как бы случайно встречу дядю, когда он выйдет на улицу.

Тут, конечно, не обошлось без обмана. Но если вы человек неглупый и не лишённый такта, то без труда поймёте, что мы никак не могли сказать дяде в прихожей, куда его наверняка выйдет провожать отец: «Сегодня вас угостили мерзким, невкусным ужином. Но если вы завтра придёте обедать с нами, мы вам покажем, что` считаем вкусным». Ясное дело, это было бы крайне невежливо по отношению к отцу.

Отец проводил бедного дядю до входной двери и вернулся себе в кабинет. (С очень грустным видом вернулся, как потом сообщила Дора.) Бедный дядя тем временем сошёл по ступенькам крыльца на дорожку к калитке и тут же возле неё увидел меня.

– Добрый вечер, дядя! – обратился к нему я. Так, словно он не был ужасно беден, а собирался сесть в позолоченный экипаж, на каких разъезжают богатые и могущественные персоны. – Добрый вечер, дядя, – повторил я, от всего сердца жалея его, потому что ему предстояло пройти пешком четверть мили по грязной дороге до станции, если, конечно, не наскребёт денег на трамвай.

Он какое-то время в растерянности смотрел на меня. Видимо, не привык к вежливым мальчикам. Не все ведь такие, особенно с пожилыми и бедными.

– Добрый вечер, дядя, – повторил я в третий раз.

– Вам пора быть в постели, молодой человек. А?.. Вот именно!

И тут я решил без дальнейших обиняков перейти по-мужски прямо к делу:

– Вы ужинали с моим отцом, и мы случайно услышали, что ужин был кошмарный. И мы подумали: раз вы индеец, то, наверное, очень бедны, как в тех стихах про Ло, бедного индейца. – Деликатность не позволила мне сказать, что о его подорванном состоянии мы тоже случайно подслушали, когда он признался в этом отцу. – И у вас не каждый день бывает хороший обед, – продолжал я. – И нам очень жаль, что вы бедны. Поэтому не согласитесь ли вы прийти к нам завтра обедать? Я имею в виду, с нами, детьми. Это будет очень хороший обед. Кролик, миндальная карамель и кокос. И вам не нужно стесняться своей честной бедности, потому что она совсем не позор, а…

Я ещё долго бы говорил, не перебей он меня:

– Чтоб мне провалиться! Как, говоришь, твоё имя?

– Освальд Бэстейбл, – представился я. Надеюсь, мои читатели до сих пор не догадывались, что всё это время именно Освальдом я и был.

– Освальд Бэстейбл? О боже мой! – воскликнул бедный дядя. – Да, мистер Бэстейбл, с великим моим удовольствием. Буду рад и счастлив отобедать с вами. Спасибо за доброе и сердечное приглашение. Полагаю, прибыть нужно к часу дня? Доброй вам ночи, сэр.

– Да, к часу, – подтвердил я. – И вам доброй ночи, сэр.

Я вернулся в дом и передал наш разговор остальным. Потом мы оставили записки на тумбочках младших мальчиков. В них говорилось: «Бедный дядя придёт к часу дня. Похоже, он очень растроган моей добротой».

Отцу мы вообще ничего не сказали из соображений того самого такта, о котором я говорил уже выше, а Элизу предупредили, что с нами отобедает гость, поэтому мы хотим, чтобы всё было красиво и вкусно. Полагаю, она подумала, будто мы ждём соседского Альберта, но настроение у неё в тот день было хорошее, и она согласилась приготовить нам кролика и пудинг с изюмом.

К часу дня прибыл дядя. Я помог ему снять пальто, изнутри подбитое мехом, как оказалось, и мы провели его в детскую. Нам представлялось, что лучше всего будет пообедать именно там, как обычно, чтобы дядя почувствовал себя не чужим, а одним из нас. Это наверняка доставит ему удовольствие.

И общаться с ним мы решили точно так же, как между собой. Потому что излишняя церемонность бедного человека может обидеть, заставив подумать, будто мы перед ним задираем носы.

Он пожал нам всем руки, спросил, сколько каждому из нас лет, в какие мы ходим школы, и покачал головой, узнав про вынужденно длинные каникулы.

Мне сделалось несколько неуютно, как всегда, когда взрослые задают нам вопросы про школу, и потому никак не придумывалось, о чём повести разговор, чтобы дядя сразу почувствовал себя одним из нас. Я, правда, спросил, играет ли он в крикет, но он ответил, что последнее время не играет, а потом все замолчали до самого начала обеда.

Перед приходом дяди мы вымыли лица и руки, причесались и выглядели все очень прилично, особенно Освальд, который утром к тому же сходил постричься.

Когда Элиза внесла обед и ушла, мы, как пишут в книгах, переглянулись в безмолвном отчаянии. Похоже, обед получился таким же скучным, как вчерашний ужин с отцом, только еда была, конечно, гораздо вкуснее.

Дикки пнул Освальда под столом, чтобы тот хоть что-то выдавил из себя. И намёк получился достаточно ощутимым, потому что ботинки на Дикки были новые и жёсткие. Но Освальд взял себя в руки и не стал пинаться в ответ. И тут дядя справился по поводу кролика:

– Сами будете резать, сэр, или поручите это мне?

А Элис спросила у дяди:

– Что вам больше понравится – взрослый обед или обед-игра?

И он, ни секунды не размышляя, ответил:

– Ясное дело, обед-игра. А? Вот именно!

Мы быстренько научили дядю, как обедают неустрашимые охотники. Кролик мигом у нас стал оленем, добытым в Зелёном лесу с помощью наших по-робингудски надёжных тисовых луков. И когда дядя его нарезал, мы принялись поджаривать это роскошное мясо на длинных, отщеплённых от дров лучинах, которые дядя же и выстругал. Дядин кусок немножко обуглился, но он сказал, что мясо всё равно потрясающе вкусное, и добавил, что дичь особенно хороша, если добудешь её сам.

Когда Элиза унесла кости от кролика и принесла пудинг, мы, дождавшись её ухода, поставили блюдо на пол и расправились с ним старым добрым, давно придуманным способом. Пудинг был диким вепрем, и сражаться с ним – даже с помощью вилок – было нелегко, потому что он до последнего вздоха отчаянно боролся за свою жизнь.

Дядя атаковал яростно, подпрыгивал и испускал победные вопли каждый раз, как вилка его достигала цели, однако, когда подошёл момент получить свою порцию, сказал:

– Нет, спасибо. Вам стоит пощадить мою печень. А? Вот именно.

Но он согласился отведать немного миндаля и изюма, когда мы забрались на шкаф и сорвали их с ветвей огромных деревьев. И от инжира тоже не отказался, как только угощение прибыло на богатом торговом судне, трюм которого был забит до отказа всевозможными экзотическими диковинами. Кораблём нам служил большой ящик, и мы, остальные, угощались из него конфетами и кокосом.

Это был славный, обильный пир, и когда он закончился, мы спросили:

– Надеемся, вам это понравилось больше вчерашнего ужина?

А дядя ответил:

– Ни один обед в жизни не доставлял мне ещё столь огромного удовольствия.

Вежливость не позволила ему ничего сказать об отцовском ужине, и это нас окончательно убедило: несмотря на ужасную бедность, он истинный джентльмен.

Пока мы приканчивали остатки пира, он закурил сигару и принялся рассказывать про охоту на тигров и про повадки слонов, а мы пытались его расспросить про вигвамы, ожерелья из ракушек, мокасины и бобров, но он то ли ничего об этом не знал, то ли стеснялся обычаев своей родины.

Мы замечательно провели с ним время, и когда настала пора прощаться, Элис меня ткнула в бок, а я сказал:

– У нас остались ещё от нашего полусоверена шиллинг и три пенса. Возьмите, пожалуйста, их, потому что вы нам очень нравитесь, а нам они не нужны, и мы будем рады, если они станут вашими. – С этими словами я вложил деньги в его ладонь.

– Пожалуй, возьму вот эту монетку в три пенни, – ответил он, повертев их все. – Но лишить вас остального не вправе. Кстати, где вы добыли деньги на этот королевский пир? Полсоверена, как я понял? А? Вот именно!

И мы стали ему рассказывать про разные способы, которыми искали сокровище, а он сперва слушал стоя, а потом до того заинтересовался, что снова сел. Последний способ, когда Элис сперва просто играла в волшебную лозу, а потом с её помощью обнаружила настоящие полсоверена, кажется, увлёк дядю больше всех остальных, и ему захотелось самому посмотреть, как она это делает. Но мы объяснили, что волшебная лоза предназначена только для поиска золота и серебра, а так как дом уже обшарен сверху донизу, можно уверенно утверждать: золота здесь больше нет.

– Но серебро-то осталось, – возразил дядя. – Давайте как следует спрячем корзинку со столовыми приборами, а милая Элис попробует обнаружить её своей лозой. А? Вот именно!

– Не получится, – покачала головой Дора. – Потому что в нашей корзинке никакого серебра сейчас нет. А то, которое было вчера на столе во время ужина, я по просьбе Элизы одолжила у мамы соседского Альберта. Отец на такие вещи никогда не обращает внимания, но Элиза подумала, что с серебром вам будет поприятнее. Наше-то собственное отправили в полировку, но, мне кажется, отец не смог заплатить за работу, потому что назад к нам оно не вернулось.

– Боже правый, – выдохнул дядя, разглядывая прожжённую по вине Гая Фокса дыру в кресле. – Ну и сколько же вы получаете карманных денег? А? Вот именно.

– Сейчас нисколько, – не стала скрывать Элис. – Но этот шиллинг нам всё равно не нужен. Мы очень хотим, чтобы вы взяли его себе, правда ведь? – посмотрела она на нас.

– Да, – подтвердили мы хором.

Дядя, однако, и после этого не захотел взять шиллинг, но перед уходом задал нам ещё много разных вопросов, а на прощание сказал:

– Ну, молодые люди, вы даже представить себе не можете, какое доставили мне удовольствие. Никогда не забуду вашего доброго гостеприимства. Надеюсь, бедный индеец сможет вас однажды пригласить на ответный обед.

Освальд ответил, что мы, конечно же, все придём, но дядя совершенно не должен из кожи вон лезть, чтобы его обед был таким же вкусным, как наш. Мы вполне удовлетворимся холодной бараниной и рисовым пудингом. (Вы, дорогие читатели, конечно же, давно поняли, что нам не по вкусу такая еда, но Освальд умеет себя вести и никогда не поставит в неловкое положение достойного джентльмена с подорванным состоянием.)

Бедный индеец ушёл.

И пусть нам не удалось отыскать никакого сокровища, зато мы великолепно провели время. Уверен, что дядя тоже.

Мы до того расстроились, когда он ушёл, что даже чай пить без него не захотели. Но всё равно это был замечательный день. Ведь мы сумели доставить радость бедному индейцу, а себе – огромное удовольствие. Потому что, как верно отметила Дора, лучший на свете пир – это пир души и разума, и наплевать вам на чай.

Вот только душа и разум Г. О. не возликовали после лучшего на свете пира. Элизе даже пришлось ему дать желудочный порошок, который она подмешала в порцию желе из красной смородины, оставшегося от отцовского ужина. Остальные не чувствовали никаких неприятных последствий и надеялись, что дядя тоже в порядке. Что же касается нашего младшего брата, подозреваем, он пострадал исключительно оттого, что слишком налегал на кокос.

Глава 16

Конец поискам сокровищ

Мы приближаемся к концу наших поисков сокровищ. Потрясающему и замечательному концу, вслед за которым жизнь наша стала совсем иной. Как если бы наши судьбы вдруг пережили землетрясение, которое перевернуло их вверх тормашками.

День, который последовал за охотой на пудинг в компании дяди, начался с грусти и мрачности. Но жизнь такая штука: поди пойми, что как начнётся и чем закончится. Ведь именно в этот день всё и должно было случиться.

Тем не менее раннее утро такого поворота не предвещало. Одно сплошное уныние и расстройство. Никто из нас не чувствовал себя хорошо. Уж не знаю почему. Видать, так совпало.

На отца в очередной раз навалилась жуткая простуда, и Дора сперва убедила его не ехать в Лондон, а остаться в уюте и тиши кабинета, а потом сама сварила ему жидкую кашу, потому что Элиза нормальную кашу варить не умеет – сплошь комки, а внутри, когда раскусишь, сырая овсянка.

Из-за отца мы старались не шуметь и, вспомнив совет щедрого благотворителя, заставили Г. О. делать уроки.

Мне стало очень скучно. Случается, просыпаешься с мыслью, будто жизнь упёрлась в мрачную точку. Всё интересное уже произошло, а дальше тебя не ждёт ничего, кроме нудной тягомотины. Подобное настроение обычно накатывает дождливыми днями, и на улице впрямь лило не переставая.

Словом, повторяю, ничто ничего хорошего не предвещало, но никогда ведь не предугадаешь заранее, как всё сложится на самом деле.

Дикки проворчал, что, если так и дальше пойдёт, он убежит из дома и наймётся на корабль юнгой. А Элис сказала, что подумывает о монастыре, где ей, наверное, будет неплохо.

Г. О. куксился из-за порошка, который ему вчера дала Элиза, и для развлечения загрёб сразу две книги, пытаясь одну читать правым глазом, а другую – левым, исключительно по той причине, что одну из них хотел читать Ноэль. Вредничал, понятное дело, и вдобавок к животу от этого разболелась его голова.

Сам виноват. Уже достаточно большой, чтобы на собственном опыте уразуметь, как нехорошо вредничать. О чём Освальд объявил ему без околичностей, когда Г. О. попытался ему пожаловаться. По праву старшего считаю своим долгом всегда указывать ему на то, что он не прав.

В ответ Г. О. разразился рёвом, и Освальду волей-неволей пришлось перейти от воспитания к униманию, потому что отец хотел поболеть в тишине. И Освальд сказал:

– Вот сейчас от такого ора порошок у тебя в животе вскипит и разъест все твои внутренности.

Дора тут же заявила Освальду, что он ужасен.

Тогда Освальд решил вообще больше не вмешиваться и отошёл к окну понаблюдать, как по улице проезжают трамваи. Г. О. тоже туда подошёл. И Освальд, который всегда безошибочно ощущает момент, когда нужно от строгости перейти к великодушному прощению, подарил ему огрызок синего карандаша и два почти новых пера.

Так они продолжали глядеть на булыжную мостовую, всё сильнее заливаемую дождём, когда вдруг увидели трёхколёсный кеб, кативший по направлению к дому со стороны станции.

– А вот и карета феи-крёстной! – воскликнул Освальд. – Сейчас доедет до нашего дома и остановится. Сами увидите.

Все остальные вмиг оказались возле окна, чтобы посмотреть. А Освальд, хоть и утверждал, будто кеб возле них остановится, сказал это просто так и был немыслимо потрясён, когда тот и впрямь остановился возле их дома.

На крыше кеба громоздились какие-то коробки, а из окон торчали бугристые свёртки. Будто бы кто-то собрался пожить на берегу моря или какой-нибудь джентльмен вёз на продажу много вещей из своего дома.

Кебмен спустился, и сидевший внутри человек, который нам не был виден, начал передавать ему свёртки разных размеров и форм, а тот принимал и широко улыбался.

Дора сказала:

– Жалко, никто из нас их вовремя не предупредил, что они ошиблись адресом.

Из кеба тем временем высунулась нога, пытавшаяся нащупать ступеньку. Это было похоже на то, как болтает лапами черепаха, если её держать в воздухе. Следом за первой возникла вторая нога, потом ещё множество свёртков, и Ноэль воскликнул:

– Да это же бедный индеец!

Да, это был именно он.

Элиза открыла дверь, а мы все свесились вниз, перегнувшись через перила. Отец, услыхав шорох коробок и свёртков, которые заносили в прихожую, совершенно забыл, что ужасно простужен, и вышел. (А вот если вы поступите так же в простуде и насморке, вас обязательно назовут непослушным и безответственным.)

А потом мы услышали, как бедный индеец сказал отцу:

– Знаешь, Дик, я вчера обедал с твоими детьми. Полагаю, они тебе рассказали. Самые замечательные детёныши, которых я когда-либо видел. И почему ты позавчера не дал нам встретиться? Старшая – вылитая бедняжка Дженни. А уж Освальд – настоящий мужчина, а если это не так, значит я африканец. А? Вот именно. И ещё вот что, Дик: не удивлюсь, если найду знакомого, который взбодрит твой бизнес. А? Вот именно.

Затем они с отцом вошли в кабинет, дверь за ними закрылась, а мы, тут же спустившись вниз, стали обследовать свёртки. Оболочкой для некоторых из них послужили старые и довольно грязные газеты, перевязанные длинными полосками ткани. Другие, в плотной коричневой бумаге, были, похоже, из магазина. А ещё мы увидели коробки.

Нам оставалось только теряться в догадках. Дядя приехал у нас пожить и это его багаж? Или вся уйма вещей, которые мы сейчас видим, предназначена на продажу? Кое-какие из них пахли пряностями, как лавка колониальных товаров. А про один из свёртков Элис, пощупав, уверенно заявила, что это тюк сена. Вскорости мы услышали, как дверь кабинета медленно открывается.

– Бежим! – тут же крикнула Элис.

Ну, мы и удрали. Все, кроме Г. О., которого дядя поймал за ногу, когда он пытался догнать нас на лестнице.

– Подглядываешь в багаж? – спросил его дядя.

И мы все тоже вернулись. Во-первых, было бесчестно бросать Г. О. в щекотливой ситуации, а во‐вторых, нам самим не терпелось узнать, что находится в свёртках и коробках.

– Я ничего не трогал, – оправдывался Г. О. – А вы к нам приехали жить? Я очень надеюсь, что да.

– Ничего страшного, даже если и трогал, – ответил хороший и добрый наш дядя-индеец. – Это же всё равно для вас.

Я уже несколько раз вам описывал случаи, когда мы все немели от изумления, ужаса или радости, но не помню, чтобы немота находила на нас с такой силой, как после этих его слов.

А дядя тем временем продолжал:

– Мой старый друг, которому я рассказал про замечательный обед с вами, и про монетку в три пенни, и про волшебную лозу, и про всё прочее, до того впечатлился, что прислал вам в подарок вот эти вещи. Кое-какие из них даже прибыли из Индии.

– А вы тоже прибыли из Индии? – спросил Ноэль.

И когда он ответил «да», мы все очень удивились, потому что даже не представляли себе такого и считали его индейцем, а вовсе не индийцем[34]. То-то он ничего ровным счётом не мог нам сказать про бобров, вигвамы и мокасины!

Он попросил нас помочь, и мы вместе с ним отнесли всё им привезённое в детскую, где он принялся развязывать, разворачивать и распаковывать свёртки, пока весь пол не устлала бумага.

Отец тоже пришёл и устроился в кресле имени Гая Фокса.

Горю нетерпением рассказать вам про вещи, которые нам прислал старый друг дяди. Уверен, что человек это очень славный.

Там оказались игрушки для самых младших из нас. Модели паровозов для Дикки и меня. Чайные сервизы из японского фарфора для девочек – красные, белые и золотые. Конфеты – в коробках и развесные. Ярды и ярды нежнейшего шёлка из Индии, чтобы девочкам из него сшить платья. Настоящий индийский меч для Освальда. Книга с японскими картинками для Ноэля и множество других книг. Шахматы слоновой кости для Дикки, с ладьями в виде слонов, на спине у которых стоит башня замка. Кстати, одна из станций лондонской подземки называется «Элефант-энд-Касл» («Слон и башня»)[35], но я раньше не понимал, как это может выглядеть.

В свёртках из коричневой бумаги, перехваченной крест-накрест верёвками, оказались коробки с играми, большие деревянные ящики с сухофруктами и другими лакомствами.

А из старых газет перед нами возникло множество индийских вещей. Одна прекраснее другой. Никогда раньше не видел столько великолепия. Резные вееры. Серебряные браслеты. Нити и нити янтарных бус. Ожерелья из необработанных драгоценных камней, которые дядя назвал бирюзой и гранатами. Шали и платья из шёлка. Шкатулки из коричневого дерева с золотой инкрустацией. Коробочки из слоновой кости и серебряные подносы. И ещё разные штучки из меди.

А дядя приговаривал: «Это вам, молодой человек!» Или: «Маленькой Элис, полагаю, должен понравиться этот веер!» Или: «На мой взгляд, Доре будет к лицу этот зелёный шёлк. А? Вот именно».

Отец так глядел на дядю и на нас, словно видит сон наяву, пока не дошла очередь и до него. Дядя вручил ему нож из слоновой кости для разрезания бумаг и коробку сигар:

– Это тебе, Дик, от моего старого друга, который, как он говорит, и твой старый друг.

И он подмигнул отцу, а отец в ответ подмигнул ему, и хотя нам он всегда запрещает так делать, но мы с Г. О. точно заметили, что себе он это позволил.

Вот так прекрасно в тот день всё и вышло. Мы всё-таки отыскали сокровища. На сей раз абсолютно точно и безошибочно. Никогда не видел ещё таких гор подарков. Прямо как в сказке.

Даже Элизе досталась шаль, и, полагаю, заслуженно. Ведь это она нам тогда приготовила пудинг и кролика. И Освальд её не особо винит за курносый нос и за то, что волосы она очень редко причёсывает. Кажется, она просто не любит щётки – ни для головы, ни для пола, а Освальд умеет быть снисходительным даже к людям, которые не моют уши.

Индийский дядя с тех пор стал часто к нам приходить, каждый раз обязательно принося для нас ещё что-то от своего старого друга. Однажды друг ему передал для нас каждому по соверену. Потом прислал деньги, чтобы мы могли полюбоваться на Хрустальный дворец[36], и дядя по его просьбе туда нас отвёз. И в цирк мы с ним тоже сходили.

А незадолго до Рождества дядя сказал:

– Помните, когда я некоторое время назад обедал у вас, вы обещали отобедать у меня, если мне когда-нибудь удастся вас пригласить? Ну вот, мне удалось, и я решил устроить рождественскую вечеринку. Не в само Рождество, потому что его все празднуют дома, а на следующий день. Холодная баранина и рисовый пудинг. Придёте? А? Вот именно.

Мы ответили, что, конечно же, отобедаем у него с удовольствием, если только позволит отец, потому что именно так полагается отвечать. И бедный индеец, то есть я хотел сказать – дядя, тут же заверил нас:

– Несомненно, позволит, потому что, благодарение богу, и сам придёт.

Мы все приготовили дяде рождественские подарки. Девочки собственноручно сшили из обрезков подаренного им шёлка мешочки для носовых платков и расчёски. Я (на паях с Дикки) купил ему ножик с тремя лезвиями. Г. О. – оглушительно громкий свисток.

А Ноэль решил преподнести дяде коробочку из слоновой кости, которую получил в День волшебных подарков от дядиного старого друга. Ноэль, конечно, не сам её покупал, зато считал самой лучшей своей вещью и потому был уверен, что, хоть он и не потратил на подарок собственных денег, дядя не обидится.

Мне кажется, дела у отца пошли лучше. Вероятно, друг дяди уже вложил в отцовское предприятие деньги, и это влило в него жизнь, как кусок хлеба, вовремя поданный голодающему. У нас появились новые костюмы, девочкам сшили платья из индийского шёлка, а на рождественский ужин к дяде мы поехали аж в двух кебах. Один подали для отца с девочками, а другой – для нас, мальчиков.

Где живёт дядя, ни он сам, ни отец нам заранее не объяснили, и мы по этому поводу изнывали от любопытства. Когда наши кебы начали подниматься на гору, ведущую к Блэкхиту, нам показалось, что он поселился в одном из маленьких убогих домишек Гринвича, но кебы, миновав пустошь, въехали сквозь большие ворота на дорогу, по сторонам которой тянулся кустарник, покрытый, словно волшебный лес, белой блестящей изморозью. Вот уж и впрямь рождественская картинка.

Наконец мы остановились прямо перед одним из тех солидных, больших краснокирпичных особняков с несметным количеством окон, глядя на которые даже снаружи чувствуешь, как хорошо и уютно внутри. На ступеньках стоял с важным видом индийский дядя в синем сюртуке и жёлтом жилете из тюленьей кожи, из кармана которого свисала цепочка с брелоками от карманных часов.

– Он, видимо, нанялся сюда дворецким, – предположил Дикки. – Бедный. Всё из-за подорванного состояния…

Ноэль счёл это вполне возможным, так как в подобных домах, по его словам, должно служить не меньше тысячи представительных дворецких.

Дядя спустился по ступенькам, сам открыл дверцу кеба, что, как мне казалось, в обязанности дворецких не входит, и провёл нас внутрь.

Мы оказались в прекрасном холле, устланном медвежьими и тигровыми шкурами.

Ещё там были большие напольные часы, на циферблат которых днём выходило изображение солнца, ночью – луны. Кроме того, о наступлении очередного часа возвещала фигурка Повелителя Времени. «Флинт Эфорт. 1776» – было выгравировано на этих часах.

Мы также увидели лису в стеклянной витрине, не живую, конечно, а чучело. Лиса ела утку, тоже чучело. А над дверьми висели рога оленей и разных других животных.

– Первым делом пройдём ко мне в кабинет и пожелаем друг другу весёлого Рождества, – сказал дядя.

Тут мы и поняли, что он, конечно, совсем не дворецкий, а это собственный его дом, потому что лишь у хозяина дома бывает собственный кабинет.

Здесь ничто не напоминало кабинет отца: почти никаких книг, зато много мечей, ружей, газет, сапог и каких-то не до конца распакованных коробок, из которых торчали разнообразные индийские штучки.

Мы вручили дяде свои подарки, которыми он остался очень доволен, и начал раздавать нам свои. Должно быть, я уже сильно вам надоел перечислением разных даров, но не волнуйтесь: на сей раз дядя нам приготовил одно и то же, а именно часы. Каждому по часам с гравировкой на крышках – наши имена. Все часы были серебряные, кроме тех, которые получил Г. О. Простые. Недорогие. Фирмы «Уотербери». Дядя сказал, что они будут замечательно гармонировать с его ботинками, но я не понял, что под этим подразумевалось[37].

Потом дядя посмотрел на отца, а отец сказал:

– Расскажите им, сэр.

Дядя откашлялся, встал и очень торжественно произнёс:

– Леди и джентльмены! Мы собрались здесь для обсуждения столь важного предмета, что он уже не одну неделю поглощает внимание как сидящего напротив от меня достопочтенного джентльмена, так и моё собственное.

– Здорово сказано! – вырвалось у меня.

А Элис шепнула мне:

– Не выступай. Иначе тебя, как морскую свинку, которая всем мешала, засунут в мешок. Помнишь «Алису в Стране чудес»?

Убеждён, вы помните, равно как помнил и я, поэтому тут же заткнулся, а дядя продолжил:

– Я собираюсь жить в этом доме, и так как он для меня одного немного великоват, ваш отец согласился тоже сюда переехать, чтобы все мы отныне жили вместе. Словом, если нет возражений, дом этот для нас, с божьей помощью, станет счастливым. А? Вот именно!

Он высморкался и по очереди поцеловал нас всех, и я ввиду Рождества не имел никаких возражений, хотя в другие дни считаю себя уже слишком взрослым для поцелуйчиков.

Затем дядя сказал:

– Спасибо большое вам за подарки, но у меня есть один, который мне ценен больше всего, чем я обладаю.

Это заявление мне сперва показалось не слишком вежливым, но тут он указал на цепочку своих карманных часов, и я увидел на ней трехпенсовик. Нашу монетку, которую мы ему подарили.

А он продолжал:

– Вы, дети, мне подарили её, когда были уверены, что я бедный индеец, и я не расстанусь с ней до последнего своего часа. Ну а теперь хочу вам сообщить, что пригласил нескольких друзей. Они помогут нам веселиться. Ведь сегодня для нас не только первый день Рождества, но и новоселье. А? Вот именно!

Они с отцом крепко пожали друг другу руки, потом оба высморкались, и отец сказал:

– Не часто встретишь на свете столь добрых людей, как ваш дядя. Он самый…

Но дядя его перебил:

– Эй, Дик, давай-ка без ерунды.

И тут Г. О. вдруг взглянул на него с ужасно разочарованным видом:

– Так, значит, вы совсем и не бедный?

А дядя ему ответил:

– У меня есть достаточно для моих скромных потребностей, а ваш отец благодаря своим деловым начинаниям достаточно обеспечит вас.

На этом все мы спустились вниз и перво-наперво оглядели лису. Даже заставили дядю снять стеклянный короб, чтобы её стало видно со всех сторон. Когда мы достаточно ею насладились, дядя провёл нас по всему дому – самому уютному из всех, где мне приходилось бывать. В отцовской гостиной висел очень красивый портрет мамы. Должно быть, наш дядя очень богат, раз смог заказать такой.

Эта книга оканчивается совсем как романы Диккенса. По-моему, ничего нет лучше. И в жизни бывает такое. Особенно если это чистая правда и у вас появился потрясающий индийский дядюшка, который устроил вам такой замечательный сюрприз.

Вы только представьте себе, как стало бы скучно, если бы мы подарили дяде шиллинг и три пенса, а он бы сразу сказал: «Ой, да на что мне ваш несчастный шиллинг с трехпенсовиком, когда я такой богатый?»

А он вместо этого сохранил свою тайну до Рождества и потом преподнёс нам её по-праздничному, так что она взорвалась яркими радостными огнями, как самый лучший фейерверк. Словом, по поводу Диккенса ничего не могу поделать. Как уж случилось на самом деле, так вам и рассказываю.

Ну, значит, мы осмотрели дом. И нас отвели в столовую, где мы увидели миссис Лесли, которая в поезде дала нам по шиллингу и пожелала доброй охоты. И лорда Тоттенхэма. И дядю соседского Альберта. И самого Альберта вместе с его мамой (не могу сказать, что она мне очень нравится). А самое главное, нашего собственного «грабителя», в новом костюме, с двумя его детьми. Дядя сказал, что пригласил всех, кто был добр к нам, а Ноэль немедленно задал вопрос:

– В таком случае где же мой благородный редактор, которому я написал стихи?

Дядя ему объяснил, что у него не хватило смелости пригласить на обед человека, которого он совершенно не знает. Иное дело – миссис Лесли. Лорд Тоттенхэм, старый друг дяди, представил эту леди ему, после чего дядя смог обратиться к ней с просьбой оказать честь своим присутствием на нашем новоселье. И, сказав это, дядя отвесил миссис Лесли галантный поклон.

– А что насчёт мистера Розенбаума? – поинтересовалась Элис. – Он был так добр. Приглашение стало бы для него приятным сюрпризом.

Взрослые почему-то засмеялись. А дядя сказал:

– Взятый вами взаймы у него соверен ваш отец возвратил. Боюсь, ещё одного сюрприза мистеру Розенбауму не выдержать.

Я счёл своим долгом напомнить про мясника, который и впрямь был добр, но они опять засмеялись. И отец, улыбнувшись, нам объяснил, что людей, с которыми вас связывают пусть и добрые, но исключительно деловые отношения, на частные торжества в узком кругу не приглашают.

Когда всех позвали к столу, мы вспомнили слова дяди насчёт холодной баранины и риса, однако зря волновались. Обед был прекрасен, а уж такого десерта я и подавно никогда не видел. Нам положили его на тарелки и отправили нас в другую гостиную, что было гораздо веселее, чем сидеть со взрослыми.

Только дети «грабителя» не захотели уйти и остались вместе со своим отцом. Они вообще вели себя как-то застенчиво и испуганно, ничего не говорили, а только смотрели на всё блестящими глазами.

Г. О. они показались похожими на белых мышек, но после того, как мы их узнали получше, нам стало ясно, что не такие уж они беломышные. Я расскажу о них множество интересного, но только в следующей книге, потому что в этой уже нет места.

Мы долго играли в необитаемые острова, пили имбирный лимонад за здоровье дяди, и нам было так хорошо и весело, что когда Г. О. ухитрился опрокинуть свой стакан на новое платье Элис, она с ним ни чуточки не поругалась.

У братьев не должно быть особых любимиц среди сестёр. И Освальд никогда бы себе не позволил ставить одну из них выше другой, а если бы и позволил, никакая сила не заставила бы его в этом признаться.

С тех пор мы живём в большом блэкхитском доме, и это очень здорово.

Нас часто навещает миссис Лесли. Наш «грабитель» – тоже. И дядя соседского Альберта. Индийскому дяде он нравится, потому что тоже был в Индии и такой же загорелый. А вот кто дяде совсем не по нраву, так это Альберт. Дядя говорит, что он лопух.

Скоро я начинаю учиться в школе, которая называется Рагби[38]. Пойдут в неё также Ноэль с Г. О. А после, возможно, нам всем предстоит поступить в оксфордский колледж Баллиол, который окончил наш отец. У Баллиола целых два герба. Множеству остальных колледжей такое не позволено. Ноэль по-прежнему собирается стать поэтом, а Дикки хочет стать деловым партнёром отца.

Дядя у нас старина что надо. И ведь подумать только: мы никогда бы его не нашли, если бы не решили стать искателями сокровищ.

Ноэль на эту тему высказался в стихах:

На мой взгляд, стихи так себе, но дяде, которому их показала Элис, они очень понравились. Он поцеловал Элис, хлопнул по плечу Ноэля и сказал:

– Я, правда, никогда не был искателем сокровищ, но, если вдуматься, у меня тоже вышло весьма неплохо. А? Вот именно!

Глава 1

Джунгли

– Дети, они как джем. В нужном месте он вкусен, но бывает просто невыносим, если растёкся по всему дому. А? Вот именно! – произнёс грозно наш индийский дядя, и мы почувствовали себя очень маленькими и очень сердитыми, а главное, даже не могли успокоиться, хорошенько обругав его за глаза, что, как правило, восстанавливает, хотя бы отчасти, душевное равновесие, когда противные взрослые говорят вам противные вещи.

Но дядя-то наш не противный, а совсем наоборот, да и слова его мы не могли счесть неджентльменскими. Ведь, как справедливо отметила Элис, джем действительно очень приятная вещь, но вряд ли кого-то обрадует, если он размазан по мебели и другим неподходящим предметам.

– Может, лучше отправить их в школу-пансион? – спросил мой отец.

Мы почувствовали себя ещё ужаснее, потому что знали: отцу совсем не по душе школы-пансионы.

Он посмотрел на нас и сказал, обращаясь к дяде:

– Мне за них стыдно, сэр.

Ваша участь темна и ужасна, когда вас стыдится собственный отец. Мы все знали это, и у каждого так сдавило в груди, будто мы проглотили одновременно по крутому яйцу. Во всяком случае, именно так почувствовал себя Освальд. А он, будучи старшим сыном, выражает, как сказал однажды отец, позицию всей семьи. Следовательно, и остальные почувствовали то же самое.

Повисло временное молчание, а потом отец произнёс:

– Можете идти, но запомните…

Слова, которые он сказал дальше, я повторять не стану. Вы сами прекрасно знаете, что` говорят в таких случаях в школе. Уверен, многим из вас это наверняка говорили. Но одно дело школа и совершенно другое, когда слышишь подобное от горячо любимого и глубокоуважаемого отца.

Нам лишь оставалось подавленно удалиться. Девочки плакали, а мы, мальчики, скрывая, насколько сильно нас это затронуло, уселись читать. Но куда от себя-то денешься? И Освальд, как самый старший – после отца – представитель семьи Бэстейбл по мужской линии, себя очень скверно чувствовал.

Обида наша усугублялась тем, что ничего такого мы на самом-то деле не задумывали. Ну, если только сочли за лучшее пропустить мимо ушей предупреждения взрослых относительно наших планов. Ведь планы наши не всегда бывают сразу понятны взрослым, а мы потом собирались вернуть всё на место, прежде чем кто-нибудь спохватится.

Но я не должен предвосхищать события. (Это значит повести рассказ с конца, опустив начало истории. Объясняю, потому что сам не люблю натыкаться в книжках на непонятные слова, которые приходится отыскивать в толковом словаре.)

Итак, мы – Бэстейблы. Зовут нас Освальд, Дора, Дикки, Элис, Ноэль и Г. О. Почему мы сократили имя младшего брата до инициалов Г. О., вы можете узнать из книжки «Искатели сокровищ». Как раз мы-то и были теми самыми искателями, искали сокровища повсюду, поскольку найти их требовалось позарез.

В итоге сокровищ мы не нашли, зато нас нашёл хороший и добрый индийский дядя, который помог отцу поправить дела и предложил нам всем перебраться в его большой и роскошный краснокирпичный особняк в Блэкхите, на Чёрной пустоши.

Тут мы все теперь и обретались, оставив прежнее жилище на Льюишэм-роуд, где жили, пока были бедными, но честными искателями сокровищ.

В то время – в пору честной бедности – мы думали, что, будь у отца всё нормально с делами, у нас водились бы карманные деньги и одежда получше и поновее. (Последнее меня, признаться, не очень-то волновало, но девочкам доставляло огорчения.)

В общем, представляя себе, как избавимся от всех этих неприятных последствий утраты семейного состояния, мы думали, что больше ничего и не требуется для полного счастья, обретя которое мы, конечно, станем очень-очень хорошими.

И вот мы переехали в прекрасный и большой блэкхитский особняк. Казалось бы, о чём ещё можно мечтать, когда живёшь в таком месте? Где есть и газ, и вода, и даже оранжереи для выращивания винограда и ананасов. А ещё ухоженный сад и конюшни. Словом, «все мыслимые современные удобства», как это называется в рекламных объявлениях конторы «Дайер и Хилтон», предлагающих состоятельным леди и джентльменам респектабельные дома. Я это прочитал и переписал слово в слово.

Особняк и вправду очень красивый. Он обставлен крепкой, солидной мебелью. Никаких вам сломанных стульев и поцарапанных столов. И серебро сверкает. И прислуги множество. И еда каждый день первоклассная. И очень много карманных денег.

Но удивительно, до чего быстро привыкаешь к хорошему! Даже к вещам, о которых давно и безнадёжно мечтал. Взять хотя бы часы. Как же нам всем их хотелось иметь… И вот спустя неделю-другую пружина завода у моих часов сломалась. Правда, часовщик по фамилии Беннетт её починил. Однако мне как-то разонравилось то и дело открывать заднюю крышку, чтобы полюбоваться работой механизма. Хотя, лишившись часов, я бы, конечно, почувствовал себя очень несчастным. То же касается новой одежды и вкусной еды.

В общем, когда всего у вас предостаточно, вы начинаете воспринимать это как должное, однако если у вас это заберут, почувствуете себя весьма удручённым. (Симпатичное выражение. Почему я раньше никогда им не пользовался?)

И вот, привыкнув к изобилию разных житейских благ, вы начинаете желать большего, гораздо большего. Отец называет это коварством богатства, а дядя соседского Альберта – одним из проявлений неостановимого в своём поступательном движении прогресса, тогда как миссис Лесли усматривает причину в священной неуспокоенности души. Освальд поинтересовался их мнением однажды во время пасхального обеда.

Индийский дядя тоже обозначил свою позицию, заявив, что неуспокоенность душ и неостановимое стремление к прогрессу отменно излечивается хорошей поркой и временной переменой рациона на хлеб и воду. Но он, конечно же, просто пошутил.

Мы переехали жить в красный дом на Рождество. Сразу после каникул девочки отправились в блэкхитскую приходскую школу, а мы, мальчики, – в частную, и нам целый семестр пришлось до того основательно попыхтеть, что к Пасхе мы осознали всю коварную обманчивость богатства, да и пасхальные каникулы принесли нам не слишком много развлечений вроде походов в театр и прочего.

Потом наступил летний семестр, и пахать пришлось больше прежнего. К тому же настала жара, которая не идёт на пользу характерам учителей. Девочки об одном только и мечтали: как было бы хорошо сдавать экзамены исключительно в холодное время года. Не пойму – почему так не делают? Полагаю, никому в школах попросту не приходит в голову столь разумный порядок вещей. А между тем девочек в жару ещё и ботаникой мучают.

И вот наконец начались летние каникулы. Мы было вздохнули свободно, но, увы, лишь в первые несколько дней, а затем нас всех посетило ощущение, будто бы мы позабыли что-то очень важное и никак не можем сообразить, что именно. Нам хотелось каких-то событий, однако каких – мы не знали, поэтому очень обрадовались, когда отец сказал:

– Я предложил мистеру Фоулксу прислать к нам на недельку-другую своих детей. Ну, вы их знаете. Это те самые, что были у нас на Рождество. Примите их как можно лучше и постарайтесь, чтобы они хорошо провели с вами время.

Разумеется, мы их знали и помнили. Маленькие такие, розовощёкие робкие существа с блестящими глазами. Очень похожи на белых мышек. После Рождества мы с ними больше не виделись, потому что мальчик Деннис болел и вместе с сестрой жил у тётки в Рамсгейте.

Элис и Дора хотели сами приготовить спальни для почётных гостей. Но по-настоящему хорошая горничная гораздо меньше расположена уступать кому-то свои обязанности, чем служанка за всё. И, выслушав категорический отказ, девочки с этой идеей поневоле распрощались.

Единственное, что им позволила Джейн, – украсить цветами каминные полки в гостевых комнатах. Да и то пришлось спрашивать у садовника, какие цветы можно взять из оранжереи, ибо в садах в это время ничего подходящего не цвело.

Поезд гостей прибывал в двенадцать двадцать семь. Мы все отправились их встречать, и уже только потом я понял, что это была кардинальная ошибка.

Детей привезла их тётка. Вся в чёрном. Платье расшито бисером. На голове плотно сидит чёрный капор. Мы в знак приветствия сняли кепки.

– Вы кто? – очень сердито спросила она.

И мы ответили:

– Бэстейблы. Пришли встречать Дейзи и Денни.

– Это те дети? Вы помните их? – вонзила она свой немигающий взгляд в Дейзи и Денниса, и нам стало их жалко. Ужасно, если вам, пусть даже временно, приходится жить с такой суровой особой, как эта леди.

Возможно, мы выглядели не совсем опрятно, потому что до похода на станцию немножечко поиграли среди кустов в разбойников, а с мытьём предпочли повременить до обеда, раз уж перед ним всё равно придётся приводить себя в порядок, но…

Денни пролепетал, что, кажется, помнит нас. Дейзи была увереннее.

– Конечно, это они, – сказала она и почему-то скуксилась – того и гляди заплачет.

Тётка наняла кеб и, запустив внутрь Дейзи и Денни, противным таким тоном изрекла:

– Обе маленькие девочки могут поехать с нами, а вам, маленькие мальчики, придётся идти пешком.

Кеб уехал, а мы остались. Напоследок тётка обернулась с явным намерением что-то ещё нам сказать, и мы знали: сейчас услышим про то, что «приличные дети носят перчатки и аккуратно причёсываются». Поэтому Освальд буркнул: «До свидания!» – и гордо отвернулся, прежде чем она успела рот раскрыть. Остальные последовали его примеру.

Ни у одной леди на свете, кроме таких вот, сплошь в чёрном с бисером, язык бы не повернулся назвать нас «маленькими мальчиками». Ни дать ни взять противная мисс Мёрдстоун из «Дэвида Копперфилда» Диккенса! Хотел бы я сказать ей об этом, да, боюсь, она бы не поняла. Полагаю, она вообще ничего не читает, кроме «Истории» миссис Маркем и «Вопросов Мэнгнэлл»[39].

Вернувшись домой, мы обнаружили всех пассажиров кеба в нашей гостиной, которая теперь уже не называлась детской. Они выглядели очень сильно умытыми.

Наши девочки принялись задавать гостям вежливые вопросы, но те в ответ только мямлили: «Да», «Нет» или «Не знаю». Мы, мальчики, не имея охоты вступать в такой разговор, просто стояли у окна и глядели в него, пока не раздался гонг к обеду.

Мы уже чувствовали, что всё сложится просто ужасно, и не ошиблись. Эти двое вновь прибывших определённо не относились к тем, кто становится странствующим рыцарем или скачет верхом на конях по Франции с тайным посланием кардинала. И уж тем более не додумается, как сбить со следа врага.

Они лепетали: «Да, пожалуйста» и «Спасибо, нет», ели на возмущение аккуратно, вытирали салфеткой губы всякий раз, как попьют или прежде того, и никогда не разговаривали с набитым ртом.

После обеда положение дел не исправилось, наоборот, стало хуже.

Мы вытащили все свои книжки, и эти двое поблагодарили нас, толком не разглядев ни одной. Мы достали все наши игрушки и в ответ получили: «Спасибо, как мило».

Сперва нам стало неприятно, потом – тошно, и ко времени чаепития мы погрузились в мрачное молчание. Все, кроме Г. О. и Ноэля, обсуждавших между собой крикет.

После чая к нам зашёл отец и предложил гостям и девочкам сыграть в слова. Стало вроде немного получше, но позднего обеда я никогда не забуду. Освальд чувствовал себя героем книжки, который «достиг предела своих возможностей». Вот уж не думал не гадал, что когда-нибудь так обрадуюсь отходу ко сну. Однако в тот вечер именно так и случилось.

(От Доры я позже узнал, что ей пришлось расстёгивать все пуговички и развязывать все тесёмки на платье Дейзи, поскольку сама маленькая мисс этого не умеет, хотя ей уже почти десять. А Денни, оказывается, боится засыпать в полной темноте.)

Усевшись на кровати в комнате девочек, мы устроили срочное совещание. Видели бы вы эту кровать: здоровенная такая, из красного дерева, с балдахином на четырёх угловых столбиках. Из её зелёных занавесок получились бы превосходные воинские палатки, но экономка снимать их не разрешает.

– Хорошенькое дельце, а? – начал Освальд, оглядывая остальных.

– Завтра станет полегче, – заверила Элис. – Они пока просто стесняются.

Дикки сказал, что стеснение – вещь, конечно, извинительная, если ты при этом не ведёшь себя как полный дурак.

– Они испуганы, – вступилась за гостей Дора. – Пойми же, мы им кажемся совсем чужими.

– Можно подумать, мы индейцы или хищные звери, – хмыкнул угрюмо Дикки. – Уж, наверное, как-нибудь их не съедим.

А вот Ноэль посчитал наших гостей зачарованными принцем и принцессой, которых превратили в белых кроликов, а затем вернули в человеческое тело, однако нутро-то у них осталось кроличьим.

Освальд велел ему заткнуться и подвёл итог:

– Что толку придумывать разные байки? Мы должны выработать план действий. Нельзя допустить, чтобы эти слюнтяи испортили нам все каникулы.

– Нельзя, – согласилась Элис. – Но не могут же они вечно хныкать? Вдруг их к этому приучила жизнь с тёткой? От такого любой, между прочим, захныкал бы.

– И всё же, – продолжил Освальд, – мы не можем позволить себе ещё хоть день, похожий на сегодняшний, а значит, должны их как-то пробудить от хныкающей летар… или как это там называется? В общем, нам нужно применить к ним решительные и неожиданные меры.

– Устроить ловушку, – оживился Г. О. – Сразу как встанут утром. А следующей ночью завернуть край простыни, чтобы лечь под неё не могли.

Но Дора решительно этому воспротивилась и, признаю, была совершенно права. У неё возникла другая идея:

– Думаю, нам лучше всего предложить им какую-нибудь хорошую игру. Ну, что-то вроде поисков сокровищ.

– Ну и какую? – спросили мы.

Но она не смогла предложить ничего дельного.

– Игра должна быть длинной, – внёс предложение Дикки. – Чтобы хватило на целый день. Понравится им – станут играть, а если нет…

– Если нет, я буду читать им вслух, – подхватила Элис.

Но мы возразили:

– Нет, не будешь. Стоит только начать, как потом не отделаешься.

– Я, вообще-то, имел в виду другое, – объяснил Дикки. – Если им не понравится, они могут сами чем-нибудь заняться. По своему вкусу.

Словом, все мы сошлись на том, что должны придумать какую-нибудь потрясающую игру, но она никак не придумывалась, а потом совещанию нашему, так и не давшему плодов, положила конец миссис Блейк (наша экономка), которая явилась и погасила свет.

Зато на следующее утро, за завтраком, Освальд, глядя на наших розовеньких, чистеньких гостей, сказал:

– Теперь я знаю. Мы устроим джунгли в саду.

Остальным это понравилось. До конца завтрака мы обсуждали, как именно станем играть, а маленькие незнакомцы на все наши предложения отвечали лишь: «Я не знаю».

После завтрака Освальд, отозвав в сторонку братьев и сестёр, спросил:

– Вы не против, если сегодня я возьму на себя роль предводителя? Придумка-то ведь моя.

Возражений не последовало, и тогда он объявил:

– Мы разыграем «Книгу джунглей». Я буду Маугли, а вы, остальные, – кем захотите. Отцом или матерью Маугли, любым зверем.

– Не думаю, что они знают «Книгу джунглей», – засомневался Ноэль. – Подозреваю, они вообще ничего не читали, кроме полезных книг для учёбы.

– Ну, животными-то они всё равно могут быть. Любой может быть животным, даже если вообще ничего не читал.

Так и решили.

После этого Освальд (умелый организатор, по мнению дяди соседского Альберта) принялся излагать свой план.

В тот день обстоятельства складывались для нас как нельзя лучше. Нашего индийского дяди не было дома. Отца – тоже. Миссис Блейк собралась уходить. И горничную во второй половине дня отпустили.

Теперь Освальду требовалось нейтрализовать «белых мышек», а точнее, маленьких примерных гостей. Он объяснил им, что после обеда состоится игра, в которой они смогут быть кем хотят, и дал им «Книгу джунглей», где отметил места, которые им надо прочесть. Там везде говорилось про Маугли.

Озадачив гостей таким образом, он отвёл их в укромное местечко среди горшков с листовой капустой на кухонном огороде и велел оставаться там, пока их не позовут, а затем вернулся к остальным. И мы весело провели время под кедром, обсуждая, чем займёмся, когда Блейки уйдёт. И после нашего обеда экономка удалилась.

Когда мы спросили у Денни, кем он хотел бы быть в игре, оказалось, что вместо кусков, отмеченных Освальдом, этот неслух прочёл «Белого тюленя» и «Рикки-тики-тави».

Мы договорились сначала как следует обустроить джунгли, а уж после одеться для игры.

Освальд, чувствуя себя не совсем уютно из-за того, что надолго оставил гостей одних, взял Денни в помощники, и тот оказался ему полезен. У юного Фоулкса были очень ловкие пальцы, и когда он что-то завязывал, это уже не развязывалось.

Дейзи мы тоже звали присоединиться, но она захотела продолжить чтение. Пришлось ей позволить, как и полагается вежливым и воспитанным хозяевам.

Кусты должны были стать джунглями, а лужайка под кедром – лесной поляной. Мы занялись подбором нужных вещей. Лужайка под кедром имела для нас то достоинство, что она не просматривалась из окон дома.

День стоял очень жаркий. Из тех, когда солнце светит белым, а тени не чёрные, как вечерами, а тёмно-серые.

Мы придумали множество разного. Во-первых, естественно, обернули подушки в звериные шкуры и разложили на траве, чтобы они смотрелись как можно естественней. Затем натёрли Пинчера толчёным грифелем, желая придать ему правильную волчью окраску Серого Брата, но он стряхивал с себя графит, и нам приходилось начинать всё сызнова, пока Элис вдруг не воскликнула:

– Я знаю, что делать!

Сбегав в спальню отца, она возвратилась с французским миндальным кремом для бороды и рук. Мы выдавили крем на Пинчера, втёрли, и толчёный графит прилип к шерсти намертво. А Пинчер ещё потом, по собственному почину, повалялся немного в пыли, что окончательно придало его шерсти правильный оттенок. Он очень смышлёный пёс, жаль только, вскоре улизнул от нас, и мы до позднего вечера не могли его найти.

Денни хорошо нам помог и с Пинчером, и со шкурами диких животных, а когда с гримировкой Серого Брата было покончено, спросил:

– А можно, я сделаю бумажных птиц, чтобы рассадить их на деревьях? Ну пожалуйста! Я правда умею.

Мы, ясное дело, разрешили. И он, можно сказать из почти ничего, а вернее, из газет, разрисованных красными чернилами, наделал довольно много больших бумажных птиц с красными хвостами, которые очень неплохо выглядели на живой изгороди.

И тут он вдруг взвизгнул:

– Ой!

И мы, обернувшись, увидели существо в меховой шкуре и с огромными рогами. Нечто среднее между обычным быком и Минотавром. Естественно, у Денни душа ушла в пятки. Это Элис удумала так одеться, и вид у неё был что надо.

До сих пор мы ещё могли вернуться в границы дозволенного. Рубеж перейти нас заставило чучело лисы. И, как ни прискорбно мне в этом признаваться, истина требует: идея принадлежала Освальду. Самой идеи он не стыдится – она ведь была занятной. Однако теперь он знает: пользоваться без спросу чужими лисами и другими вещами недопустимо, даже если живёшь с их хозяином в одном доме.

Именно Освальд вскрыл стенку стеклянного короба в холле, чтобы извлечь оттуда лису, держащую в пасти серо-зелёную утку. Когда остальные увидели, как живописно выглядит эта парочка чучел на зелёной лужайке, всё было потеряно безвозвратно.

Наша компания спешно кинулась за остальными чучелами, а их в доме дяди имелось невероятное множество. По большей части это были его охотничьи трофеи, кроме лисы из холла. А ещё лисьей головы без туловища, которую мы разместили на кусте так хитро, что казалось, будто лиса выглядывает из зарослей. Чучела птиц мы привязали верёвками к дереву. Утконос словно бы сидел на собственном хвосте, а выдра на него скалилась.

Затем Дикки придумал ещё кое-что. И хотя за это нам потом досталось куда меньше, чем за чучела, сам я считаю его затею такой же пагубной, хотя, если по-честному, она была столь же занятной, как измысленная Освальдом.

Взяв поливочный шланг, Дикки перекинул его через ветку кедра. Затем мы подтащили лестницу, которой пользуются для мытья окон, опустили конец шланга на верхнюю ступеньку, и вода оттуда потекла вниз.

Это сооружение замышлялось как водопад, но вода текла сквозь ступеньки, так что земля у подножия лестницы быстро раскисла в жидкую грязь. Тогда мы накрыли ступеньки плащами отца и дяди, и вода наконец потекла как задумывалось, каскадом.

Ох, и до чего же славно у нас получилось! Стремительно падая вниз, вода устремлялась дальше по лужайке в вырытый нами небольшой канал, так что выдра и утконос как бы попали в естественную среду обитания.

Надеюсь, читая, вы не соскучились. Во всяком случае, нам было очень весело. А если совсем уж по-честному, мы никогда ещё не проводили время так замечательно, пока всё не кончилось.

Мы вытащили из клеток всех кроликов, прицепили им розовые хвосты из бумаги и гонялись за ними с охотничьими ружьями, сделанными из газеты «Таймс», пока они все не разбежались. И прежде чем их удалось изловить (уже на следующий день), съели очень много салата и прочей зелени на огороде. Освальду жаль, что так получилось. Садовник-то ему нравится.

Денни хотел морским свинкам тоже приделать хвосты, но толку, естественно, не добился. Послушал бы нас, когда мы ему сказали, что у морских свинок нет ничего такого, к чему можно было бы прицепить бумагу. Но он это принял за шутку.

Мы думали, он растеряется, когда сам убедится, однако он без тени растерянности произнёс:

– Не беда.

И, выпросив у девочек обрезки голубой ткани, оставшейся от шитья халатов, сделал из них пояски, которые повязал морским свинкам, как сам выразился, «вокруг их маленьких животиков». Они стали очень забавные с голубыми бантиками на спинах, и одну из них потом так нигде не нашли.

То же случилось и с черепахой, когда мы раскрасили алой краской её панцирь. Она улизнула от нас и больше не возвращалась. Видимо, кто-то её забрал себе, приняв за редкостный драгоценный вид, ещё не известный в наших холодных широтах.

Лужайка под кедром, населённая словно ожившими чучелами животных и птиц, кроликами с бумажными хвостами и водопадом, превратилась в мечту о красоте.

Элис сказала:

– Как бы я хотела, чтобы тигры выглядели не такими плоскими. Ведь когда внутри подушки, трудновато в них заподозрить затаившихся хищников, которые вот-вот на вас прыгнут. Вот если бы мы заставили эти шкуры стоять, как когда-то при жизни…

– А не подойдут ли для этого подставки из-под пивных бочонков? – пришло в голову мне.

Мы вытащили из подвала две подставки, уложили на них диванные валики, сверху примотали верёвками шкуры, и получилось именно то, что надо. Ножки подставок сделались тигриными лапами. Это был, что называется, завершающий штрих.