Меч в ножнах из дикой сливы

Размер шрифта:   13
Меч в ножнах из дикой сливы
Рис.0 Меч в ножнах из дикой сливы
Рис.1 Меч в ножнах из дикой сливы
Рис.2 Меч в ножнах из дикой сливы

Посвящаю книгу брату, которого у меня никогда не было.

Зоя Ласкина

Тому, кто ни о чем не пожалел.

Лада Змеева

Пролог

Рис.3 Меч в ножнах из дикой сливы

Рассказывают, что некогда в мире не было ничего, кроме плоской и бесплодной земли, омываемой водами холодного сонного океана, и небо нависало над унылой равниной, безмолвное и равнодушное, незнакомое ни с золотом солнца, ни с серебром луны, ни со звездными россыпями. Так было, пока однажды не грянул гром, не раскололось небо и не явился в струях проливного дождя Водный Дракон Шуйлун. Тогда грянул гром в другой раз, разверзлась земля, и из трещины вырвалась во всполохах огня Хо Фэнхуан, пылающий Феникс. Встретились они ровно посередине между небом и землей; от радости этой встречи пришла в мир божественная энергия ци, соединившая начала инь и ян, вдохнувшая жизнь в сушу и океан. Покрылась до того бесплодная земля травой и цветами, поросла деревьями и кустарниками, зашумела голосами птиц и зверей; проснулся океан, резво побежали в него могучие реки Дацзиньхэ и Тунтяньхэ[1]; и в огне, и в земле, и в воде, и в воздухе зародились большие и малые духи, и первые люди вскоре ступили в оживленный Шуйлуном и Хо Фэнхуан мир.

У божественных владык родилось семеро сыновей: Лазурный Дракон Цан Лун, Красная Птица Чжу Цюэ, Белый Тигр Бай Ху, Черная Черепаха Сюань У, Летучая Рыба Фэй Юйфу, Жемчужный Дельфин Чжу Хайтунь и Желтый Журавль Хуансэ Хэ – и одна дочь, Голубой Феникс Луань-няо. Сыновья изучали пробужденный мир со всем рвением, учили людей читать письмена на земле и в облаках, слушать духов всех стихий и говорить с ними. Со временем наиболее одаренные и стойкие из людей обрели особые способности, позволяющие чувствовать энергию, пронизывающую мир, парить в облаках и повелевать стихиями. Называли их сянь, бессмертными, ибо срок их жизни продлевался намного по сравнению с обычными людьми[2], или заклинателями – за их необычайную силу.

Сыновья божественных владык поделили между собой пробужденную землю, и каждый увел за собой приглянувшихся ему сяней. Так возникли семь Великих кланов. Единственная же дочь Дракона и Феникса, прекрасная Луань-няо, осталась с простыми людьми, помогая им в мирной жизни, и пела так чудесно, что они забывали все невзгоды и печали.

Шли века, золотые волны омывали цветущие лотосы, а лепестки зимней сливы уплывали по красной воде[3]; сянь все так же правили своими землями, и страну их стали называть Жэньсяньго – страной стремящихся к бессмертию заклинателей.

Однако как луна, прибыв, убывает, как вода, заполнив емкость, переливается через край[4], так и миру однажды приходит конец. Может, тесно стало заклинателям в своих землях, позавидовали они собратьям на пути совершенствования – ведь кажется, что у соседа и похлебка вкуснее, и цветы в саду пышнее; может, захватило их желание большей власти и могущества; а может, и вовсе вышли из равновесия темное и светлое начала, затмила разум сяней исказившаяся ци – теперь уже не узнать, как не узнать и имен тех, кто первым обнажил клинки не ради постижения искусства, а для убийства. Известно лишь, что война была долгой и кровопролитной.

Каждый клан славился своими боевыми техниками и заклинательскими умениями, никто не желал уступать и смиряться – тщетно божественные покровители пытались усовестить своих подопечных. Так и продолжалось, пока не случилось страшное: чудовищный взрыв сотряс небо и землю, вышли из берегов реки, огненный дождь пролился с небес. То позабыл о благодарности и чести один из кланов: стремясь получить преимущество в войне, его заклинатели осмелились призвать своего божественного покровителя против воли того, заполучить его силу и могущество, пленить сына владыки Небес и сделать своим орудием.

Не стерпели этого другие кланы, не стерпели и братья плененного бога; но даже совместными усилиями не смогли сдержать всю высвободившуюся мощь. Больше всего пострадали от нее горы на границе Жэньсяньго, где сходились владения кланов Чу Юн и Цинь Сяньян, но затопило и несколько населенных долин, многие города были разрушены. Тогда уставшие от сражений и бедствий простые люди собрались и восстали против сяней, что когда-то поклялись оберегать их, но истощили земли войной; и было их так много, что устрашились заклинатели, и без того мучимые чувством вины перед людьми и богами. Верно ведь говорят: государь – что лодка, а народ – как вода: может нести, может и утопить.

Созвали главы кланов срочный совет и вынесли единогласное решение: остановить войну и впредь решать вопросы мирно. А чтобы никто в дальнейшем не осмелился нарушить договоренность, обратились они к народу с просьбой найти среди своих рядов человека, готового стать беспристрастным судьей и блюсти отныне порядок и закон между кланами. И был избран народом Чэнь Миншэн, названный мудрым, признавший главную вину за кланом Цинь Сяньян – их земля понесла наибольший урон, и их, жителей предгорий, считали более всего охочими до чужих владений, где зимой не клубятся холодные туманы, а летом не бушуют грозы.

Все кланы согласились поставить печати под договором о прекращении войны на условиях Чэнь Миншэна и признать его право судить их; все, но не Цинь Сяньян. Они настаивали на своей непричастности, не желая мириться с решением избранника народа, и обвиняли в бедствии соседний клан Чу Юн. Их словам, однако, никто не внял, и заклинатели Цинь Сяньян, не желая нести наказание, бежали в далекие западные горы. Никто не решился следовать за ними – ведь никто не знал эти неприветливые каменные громады лучше, никто больше не мог долго выдержать их суровые условия. След Цинь Сяньян затерялся среди глубоких ущелий и бурных рек.

Из семи великих кланов осталось лишь шесть.

Ослабленные бесконечной войной, напуганные страшными бедствиями, лишившиеся защиты оскорбленных божественных покровителей и измученные чувством вины перед народом, заклинатели все более вверялись Чэнь Миншэну и сами не заметили, как его власть укрепилась настолько, что из судьи он провозгласил себя императором – а народ, более не доверявший заклинателям, охотно поддержал его.

Теперь каждый вновь избранный глава клана приносил императору мофа шиянь[5] – особую клятву повиновения, нарушение которой грозило смертью и ему, и его подчиненным; с течением лет забылись и слава, и правда былых времен; жила в народе лишь память о том, как оступились некогда заклинатели. Не стало более земли Жэньсяньго, именовали ее теперь Жэньго – «Земля людей».

Глава 1. Когда смерть выпивает вино, боги замолкают

Рис.4 Меч в ножнах из дикой сливы

Не зря говорится: «Мудрый человек требует всего только от себя, ничтожный же человек требует всего от других». Си Сяньцзань мог по праву считать себя мудрым человеком – настолько высоких требований, что предъявлял он сам к себе, к нему не предъявлял никто. Ни покойный отец, с болезнью которого на семнадцатилетнего Сяньцзаня свалилось управление семейным делом; ни покойная же мать – от нее тогда совсем еще юноша постоянно получал лишь любовь и заботу; ни младшие братья, которым он заменил отца; ни старший брат. Впрочем, Шоуцзю утратил всякое право что-то требовать от него, когда покинул дом, следуя за призрачной мечтой стать заклинателем.

Нет, Сяньцзань уже не злился на него: глупо изводить себя обидой столько лет, да и не вытравить из души и сердца братскую привязанность к тому, с кем когда-то разделял и игры, и стремления. Однако он солгал бы, сказав, что никогда не хотел упрекнуть брата при встрече, ударить словами побольнее, закричать, чтобы передать все то, через что ему пришлось пройти без его поддержки, которой он так желал и на которую так рассчитывал. Спросить, зачем тот ушел, зачем бросил семью и его, Сяньцзаня. Сказать, что он не заслужил разбираться со всем в одиночку и никогда не должен был нести на спине этот закопченный котел[6].

Но это осталось в прошлом. С возрастом Сяньцзань научился если не контролировать свои эмоции, то подавлять их; понимал он к тому же, что и Шоуцзю пришлось несладко: непросто выбирать между мечтой и семьей, непросто жертвовать одним ради другого. Потому он и старался сдерживать свою злость и обиду, пытаясь хоть ненадолго подарить брату – любимому, несмотря ни на что – ощущение дома во время их редких встреч; показать, что своя комната, теплое одеяло и горячий чай всегда будут ждать его в доме Си. Что бы ни случилось.

И все же Сяньцзань, с юных лет взявший на себя слишком большую ответственность, не мог не терзаться мыслями, что где-то не уследил, чего-то вовремя не сделал, не сказал… Не смог что-то предотвратить или изменить. Пусть и выбор Шоуцзю – его и только его; пусть и в лавке дела идут хорошо: на днях как раз поступил большой заказ на пять свертков шелка и несколько отрезов ярко окрашенных хлопковых тканей от градоначальника на свадьбу единственной дочери; пусть и младшие братья давно пристроены и живут своей жизнью… Это чувство никогда не покидало торговца до конца, неотступно следуя за ним черной тенью.

Впрочем, Сяньцзань, привыкший все брать в свои руки, не сдавался этой тени без боя и позволял себе заслуженный отдых – когда голос разума подсказывал, что мир точно не рухнет за половину ши[7] бездействия. Вот и сейчас, оставив позади длинный трудовой день, он решил дать себе немного расслабиться за чашечкой травяного отвара.

На этот раз, однако, расслабиться не получалось. Пометавшись по комнате какое-то время, Сяньцзань все же заставил себя усилием воли примоститься у низкого столика и налить в пиалу успокаивающего настоя; но едва лишь он успел вдохнуть изысканный аромат, как снаружи раздались громкие голоса, кто-то невнятно вскрикнул, и в дверь судорожно застучали.

– Господин Си! Господин Си!

Сяньцзань чуть не выронил свою пиалу.

– В чем дело?

– Господин Си, прибыл молодой господин Си!

– Что? Насколько молодой господин Си? Ючжэнь здесь? Да открой ты уже дверь!

– Как прикажете, господин!

Едва дверь распахнулась, в комнату, практически отпихнув слугу, ворвался молодой человек в светло-зеленом ханьфу и черной шапке-мао[8]. Он раскраснелся и тяжело дышал.

– Диди[9]?! – Сяньцзань порывисто поднялся с места. – Что ты здесь делаешь? Твои выходные в этом месяце уже закончились, ты должен быть на службе!

– Эргэ[10]… – Обычно спокойного и доброжелательного Иши ощутимо трясло – с заметным трудом он взял себя в руки и, пройдя к столу, без сил опустился на подушку. – Господин Цао не знает, что я здесь, но не волнуйся, эргэ, он благоволит мне… Я успею вернуться до исхода ши Крысы[11].

– За тобой будто стая цзянши[12] гналась, диди. – Сяньцзань налил еще пиалу и пододвинул брату. – Вот, успокойся и расскажи все как есть.

– Эргэ… – Даже не притронувшись к отвару, Иши поднял на брата совершенно больные глаза. – Дагэ[13]… Он мертв.

– Что? – Все звуки словно отодвинулись, стали далекими-далекими. Сяньцзань ощутил, как горло будто сдавило железной рукой. – Что ты сказал?

– Дагэ мертв, – повторил Иши и разрыдался как ребенок.

Аромат трав теперь отчетливо отдавал горечью и пеплом.

Безотчетно поглаживая по голове уткнувшегося ему в колени Иши – тот уже не рыдал, а только всхлипывал, – Сяньцзань пытался отыскать у себя хоть одну внятную мысль – и не мог. Все заслоняло ощущение того, что его диди сейчас плохо – его А-Ши[14], которому он собственноручно расчесал и заколол волосы в день совершеннолетия, которого отпаивал укрепляющими и успокаивающими отварами накануне сдачи очередного экзамена на государственную службу, которого утешал после смерти родителей… И вот брату снова нужна его помощь – в отличие от другого, которому, кажется, уже ничего никогда не понадобится. А ему самому… О себе Сяньцзань подумает потом – как делал всегда. Ничего не изменилось.

Мелькнула глухая короткая мысль: возможно, только эта вынужденная привычка заботиться о ком-то наперед себя и спасала его все эти годы от тоски, боли, злости, просто не оставляя для них времени и сил.

Наконец Иши успокоился, отстранился неловко и смущенно, сел прямо, приглаживая растрепавшиеся волосы и поправляя шапку.

– Как ты так быстро добрался сюда из столицы? – спросил Сяньцзань, давая брату время прийти в себя.

– Хань Шэнли помог, донес на мече, – отозвался Иши. – Он хороший человек, талантливый заклинатель. Обещал меня дождаться и отвезти назад. Эргэ, я распорядился накормить и напоить его, это ничего?

– Пустое, это и твой дом тоже. Всегда был и будет. – Сяньцзань помолчал немного, потом тихо попросил: – Расскажи, что случилось.

Иши вздрогнул, быстро провел ладонью по глазам, глубоко вздохнул и заговорил – собранно, четко, будто докладывал начальству:

– Тело нашла городская стража сегодня утром в Саду Отдохновения, недалеко от городской черты. Мужчина в простой темной одежде, иных примет заклинателя, кроме меча, при нем не обнаружено. Множественные колотые раны, смерть предположительно наступила от потери крови. Тело сразу доставили в ведомство по надзору за заклинателями, где я служу. Господин Цао вызвал меня и еще нескольких служащих, включая Хань Шэнли – на этой неделе как раз его очередь дежурить. Младший дознаватель Юнь предположил, что это внутренние разборки кланов. Хань Шэнли возмутился и сказал, что впервые видит этого человека… – Иши запнулся и умоляюще взглянул на старшего брата. – Эргэ, я не понимаю… Хань Шэнли ведь из клана Хань Ин, как он мог сказать такое, ведь дагэ был с ними все это время? Но господин Цао, а он знает многих заклинателей из разных кланов, сказал то же самое! А я… я не рискнул признаться, что это мой брат, ты же понимаешь! Как я мог?!

– Успокойся, А-Ши. Я все понимаю. И давно подозревал к тому же, что с дагэ все не так просто, как кажется… Да, сразу бы он не добился высокого положения в клане, но, милостивый Шуйлун, за столько лет что-то должно было поменяться! Клан Хань Ин не бедствует, заботится и о внешних своих адептах, а дагэ даже ни разу дома в клановых цветах не появился. И сколько бы я ни расспрашивал, он все время отмалчивался и переводил разговор… Наверное, не смог добиться места в клане, вынужден был стать бродячим заклинателем. Боги, какой упрямец! – Сяньцзань стукнул кулаком по столу. – Ну почему, почему ты опять никого не послушал, дагэ?! Я знал, я чувствовал: что-то не так! Но ты же все хотел делать сам, никому не позволял себе помочь!.. Да и что бы я мог?.. – добавил он совсем тихо и продолжил уже громко и деловито: – Что дальше, диди? Что будет с телом? Вы нашли убийцу?

– Мы расследуем это дело, эргэ. Завтра господин Цао отправляет меня и Хань Шэнли во Дворец Дракона, резиденцию главы клана Хань Ин. Попробуем выяснить что-то там. Не знаю, когда смогу вырваться в следующий раз, но обязательно сообщу, как что-то узнаю. – Голос Иши дрогнул: – Эргэ, как же так? Почему в нашу семью снова пришла смерть? Неужели мы чем-то прогневали прекрасную Луань-няо и ее божественных родителей?

– Теперь сложно сказать, диди; как говорится, огонь в бумагу не завернешь. Кто мог удержать дагэ, если этого не удалось сделать никому из нашей семьи? Не будем об этом. Главное – выяснить, кто виновен в его смерти. Буду ждать от тебя вестей. Только береги себя. – Сяньцзань хотел добавить, что покойному уже не поможешь, а терять еще одного брата он не хотел бы, но так и не смог себя заставить. Губы онемели, язык стал неповоротливым и тяжелым.

– Что мне будет, эргэ? – бледно улыбнулся Иши. – Сегодня мы уже рассчитались со смертью за несчастливое число[15]. Прости, мне пора.

– Пойдем, я провожу тебя. – Торговец все же не выдержал и обнял брата на пороге. – Да пребудет с тобой благословение всех богов.

– Спасибо, эргэ. Хань Шэнли ждет во дворе, я объяснил ему свою спешку тем, что доверенный слуга прислал мне письмо о твоей внезапной тяжелой болезни. Скажи ему, пожалуйста, что ничего серьезного не произошло и слуга просто преувеличил.

– Не беспокойся, диди. Сделаю так, как попросишь.

Хань Шэнли оказался крепко сбитым молодым человеком в клановом лазурном ханьфу. Завидев братьев, он вскочил, торопливо что-то дожевывая, и поклонился, уважительно сложив руки в качестве приветствия[16].

– Господин Си, прошу простить за вторжение! Меня зовут Хань Шэнли. Рад видеть вас в добром здравии! Иши сказал, что с вами приключилась внезапная болезнь… – Он сделал паузу, и Сяньцзань, безошибочно угадав его сомнения, вежливо отмахнулся:

– Добрая встреча, господин Хань. Это вы меня простите, всего лишь съел несвежую лепешку, а старый слуга уже решил, что я на пути к предкам. Еще и Иши взволновал попусту. Тем не менее благодаря вам я смог увидеться с братом; да благословит вас Лазурный Дракон – с тех пор как саньди[17] поступил на службу, наши встречи стали редки.

Хань Шэнли расцвел:

– О, вы немало знаете о нашем клане, это честь для меня! Не стоит извиняться, мне полезно тренировать навыки. Премного счастлив нашему знакомству, но мы вынуждены поспешить – уже стемнело, а путь в столицу неблизкий. Си Иши, я с удовольствием дал бы тебе подольше насладиться встречей с господином Си, но…

– Я иду. – Молодой чиновник повернулся к брату: – Жди от меня новостей, эргэ. Да хранят тебя Небеса!

Силуэты двоих на мече уже скрылись в сумраке ночи, а Сяньцзань все стоял, глядя им вслед. Лишь через пару кэ[18] он медленно вернулся в чайную комнату.

«Видно, зря я просил Лазурного Дракона, покровителя Хань Ин, защитить тебя, – подумал он, прижимаясь лбом к закрытой двери и чувствуя, как по щекам текут так долго сдерживаемые слезы. – Он, поди, и не знал о тебе, дагэ, а может, просто глух к молитвам. Видно, и впрямь в свое время заклинатели тяжко оскорбили Небесных братьев, своих покровителей, раз те оставили их на произвол судьбы. А у меня снова нет права на слезы при всех – только наедине с собой я могу не сдерживаться… Дагэ, как же быстро оказалось выпито твое вино![19] Ты на самом деле ведь оставил меня много лет назад, не сегодня, почему же тогда так больно?..»

Сяньцзань не считал, сколько времени он так простоял; лишь когда в груди перестало жечь, отправился к себе – все слуги уже спали, никто не должен был видеть хозяина таким. Забывшись тревожным сном до рассвета, Сяньцзань в начале ши Дракона[20] позвал к себе управляющего лавкой.

– Ма Фань, я уеду на три дня. Все должно идти как обычно. На сегодня была назначена встреча с госпожой Лю; скажи ей, что мы готовы поручить ей и ее девушкам вышивку серебряной нитью для госпожи Ло Айминь, сестры градоначальника. Я видел работы ее мастерской, все будет достойно. Также не забудь отправить посыльного к дядюшке Ши, к сегодняшнему дню уже должны быть окрашены в цвет магнолии семь отрезов хлопковой ткани. Это заказ для клана Хань Ин, без меня не отсылать, я вернусь и сам займусь этим.

– Будет исполнено, господин! – почтительно поклонился управляющий. Другой бы на его месте не удержался и принялся расспрашивать, куда и зачем собрался хозяин, но Сяньцзань, сам не слишком разговорчивый, и помощников подбирал себе под стать. При необходимости лавку можно было спокойно оставить на Ма Фаня хоть на пару месяцев.

Отпустив помощника и дав всем слугам выходной на три дня, Сяньцзань оделся как можно проще, захватил соломенную шляпу и, тщательно заперев дом, отправился к западным воротам. За ними лежала дорога, ведущая к Тяньбаожэнь, монастырю Небесных покровителей, где уже несколько лет обучался целительству Ючжэнь, самый младший брат Си. Торговец хотел сам рассказать ему о смерти Шоуцзю да и – что греха таить – надеялся, что при встрече, глядя в чистые глаза брата, радуясь его светлому лицу, сможет хоть немного примириться с обрушившимся горем.

Священные рощи Тяньбаожэнь, по слухам, способны исцелить любую скорбь.

* * *

«В дни владычества Небесных покровителей были поделены все произрастающие на земле Жэньсяньго травы на шесть видов. С древности людям лучше всего известны пять из них: цзюнь, что способны вылечить любую болезнь, если целитель опытный и своевременно различит ее; чэнь – растения среднего сорта, применяемые при выздоровлении и для предупреждения болезней; цзоши – растения низшего сорта, требуемые лишь в небольших количествах как составные части сложных лекарств; ибаньцао – сорные травы, годные лишь в пищу скоту и диким животным; сянци – ароматные травы, успокаивающие душу и пробуждающие чувство прекрасного в сердце. Но наиболее примечателен и чудесен шестой вид – линцао, духовные травы, поглотившие энергию ци из природного мира и преобразовавшие ее в целебный эликсир. Способы распознать такие травы и применить их известны лишь заклинателям-сянь, которые взращивают Золотое ядро с помощью как внутреннего, так и внешнего совершенствования…»[21]

Ючжэнь со вздохом отложил свиток и потер уставшие глаза. Опять он засиделся до ши Змеи[22]… Скоро начнутся занятия с мастером-травником, опаздывать нельзя, а он мало того что схватился за трактат сразу, как проснулся, так еще и завтрак пропустил! Но как оторваться от чтения? Ведь каждый раз он надеялся, что именно в этом свитке найдет что-то об исцелении любой болезни.

Десять лет назад, когда вслед за отцом умерла и мать, маленький Ючжэнь укрепился в мысли, что должен стать даосом, монахом, способным исцелять молитвами богам и искусным врачеванием; он видел это единственным путем к счастью своей семьи – единственным залогом того, что никто больше не умрет. Сейчас, уже достигнув возраста совершеннолетия, он считался одним из лучших учеников монастыря Тяньбаожэнь, знал наизусть «Дао Дэ Цзин»[23] и еще несколько священных книг и даже получил недавно первый ранг, собственную заколку-гуань в виде пера божественного Феникса и официальное дозволение носить небесно-голубую накидку с красным кантом. Братья и наставники могли по праву гордиться Ючжэнем, однако сам юный монах не был столь доволен собой – он так и не сумел найти лекарство, способное исцелить любую болезнь.

Боги отвечали на молитвы только избранным, вроде святых отшельников, лишь раз в году выходящих из медитации и возвращающихся в монастырь поделиться мудростью с остальными, а о наиболее сильных из возможных трав, тех самых линцао, не было известно почти ничего. Заклинатели и в мирные древние дни не склонны были делиться своими знаниями с простыми людьми, а после Сошествия гор и вовсе замкнулись, не позволяя себе лишнего.

Если бы Ючжэнь только мог научиться распознавать и применять травы как они, соединять молитвы и искусство траволечения с умением изготовлять целебные эликсиры!..

Само собой, Ючжэнь не собирался сидеть у пня и ждать кролика[24], но порой сердце заходилось от осознания невозможности просто взять и совершить хоть какое-нибудь завалящее чудо и хотя бы раз одержать победу над несчастьем.

Впрочем, не беда. Ючжэнь решительно тряхнул головой, отгоняя печальные мысли. Впереди, несмотря ни на что, был чудесный весенний день, а на кухне наверняка ждала пара лепешек – пусть он и пропустил завтрак, брат Вэньхоу, хранитель трапезы, всегда привечал усердного и приветливого юношу. Ючжэнь не умел долго отчаиваться – счастливый дар Небес для того, на чью долю с рождения выпало немало испытаний.

Уже покинув кухню, по дороге к учебным комнатам молодой даос заметил необычайное, даже тревожное оживление у храма. Монахи высоких рангов, мастера боевых искусств, наставники, среди которых Ючжэнь с удивлением увидел и мастера-травника, собрались небольшими группами, что-то обсуждая вполголоса и косясь на высокие храмовые двери. Не в силах сдержать любопытство, Ючжэнь приблизился и, почтительно поклонившись, спросил:

– Уважаемый лаоши[25], могу я узнать, что случилось? И состоятся ли сегодня занятия?

– А, дицзы[26] Ючжэнь. – Мастер-травник суетливо подтянул пояс одеяния. – Пока неясно, настоятель велел всем, кроме учеников, собраться в храме. Боюсь, урок придется отложить. Ох, только бы не война…

– Понимаю, лаоши, не волнуйтесь, подожду, сколько нужно. – Ючжэнь снова поклонился и отступил за куст белой акации. Укрывшись среди цветочных гроздьев, он твердо решил дождаться новостей.

Примерно через кэ на пороге храма показался настоятель и пригласил всех внутрь. Когда ступени окончательно опустели, Ючжэнь осторожно приоткрыл дверь и проскользнул в уголок. Мысль о том, что он совершает нечто недозволенное, мелькнула и исчезла. «В Небесном ковре случайных нитей не бывает[27], если это что-то серьезное, об этом так или иначе узнают все в монастыре», – утешил он свою совесть.

Поразительно, но в центре зала, напротив замерших монахов и наставников, рядом с настоятелем, стоял один из святых отшельников, старец Ло Цзайшэн. В начале весны Ючжэнь уже видел его на празднестве в честь божественных супругов; Ло Цзайшэн посещал его каждый год, остальное время уединенно обитая в глубине священных рощ и беседуя с богами. Должно было произойти что-то воистину неслыханное, чтобы он покинул свое пристанище второй раз за столь короткий срок.

– Почтенный Ло Цзайшэн, – говорил меж тем настоятель, – прошу, поделитесь и с братьями тем, что поведали мне.

– Я не хочу никого пугать и тем более сеять сомнения, – отозвался старец, поглаживая бороду. – Как вы знаете, божественная Луань-няо, дочь Водного Дракона и Огненного Феникса, одарила меня своей милостью еще в юные годы. Я удостоен чести слышать ее несравненное пение, исцеляющее любую душевную тревогу; те мелодии, которые я сумел записать за свою жизнь, без преувеличения стали нефритовыми бусинами в ожерелье нашего собрания духовной музыки. Однако вот уже три месяца как благодать Луань-няо оставила меня. Не скрою, сначала я решил, что причина во мне – дочь божественных супругов и без того была слишком добра к этому ничтожному монаху, – но на днях меня посетил другой наш брат в уединении и поведал о том, что ему во снах более не является и сам Владыка вод Шуйлун. Брат просил передать вам его слова, не чувствуя в себе духовных сил оставить ради этого священные рощи.

Прежде перешептывавшиеся монахи потрясенно замолчали, а потом вдруг загомонили все разом, да так громко, что настоятель вынужден был подхватить жезл и ударить в маленький бронзовый гонг.

– Прошу тишины, братья! Да, вести тревожные, но впадать в панику нам не к лицу. Со времен Сошествия гор, когда покровители заклинательских кланов покинули своих подопечных, затворившись в Небесных садах, лишь монастыри оставались оплотом присутствия божеств на земле. Смею надеяться, все наши собратья в Жэньго достойно несли эту ношу прошедшие годы и ничем не оскорбили Баожэнь. Однако теперь это повод задуматься, не готовит ли будущее нам новых испытаний. Возможно, мирные времена, какими мы их знали, подошли к концу. Выслушайте мое предложение: необходимо отправить посланцев во все крупные монастыри и выяснить, не случилось ли и у них чего-то подобного; также стоит посетить двор императора – не готовится ли Его Величество Гэньцянь к войне, не угрожает ли кто границам. Обсудите все между собой, но пока тайно, завтра жду вас здесь к началу ши Собаки[28]. Да пребудет с вами благодать трех путей![29]

Все еще переговариваясь, но уже шепотом, монахи потянулись к выходу. Настоятель с отшельником ушли вглубь храма. Укрывшись за колонной, Ючжэнь пропустил всех вперед, тихо вышел следом и поспешил в учебную комнату. Голова гудела от услышанного, и юноша изо всех сил пытался избежать паники по совету настоятеля, цитируя на память раздел об усмирении духа. Это не очень помогало.

Мастер-травник вскоре пришел, но, едва они с Ючжэнем уселись за свитки, явился мальчик-прислужник.

– Лаоши, прошу прощения, к брату Ючжэню пришли.

– Кто? – порывисто поднялся молодой даос, совсем забыв о правилах, но – странное дело! – наставник даже не одернул его.

– Ваш старший брат, даочжан, господин Си Сяньцзань.

Сяньцзань здесь? Вот так, без предупреждения? Раньше брат всегда сообщал о своем визите заранее, как и Иши… Но так, нежданно… Что-то случилось!

– Лаоши… – умоляюще начал Ючжэнь. Если тот сказал бы, что сначала необходимо закончить урок и только потом идти к брату, юноша не посмел бы возразить, но внутри все сжималось от тревоги.

– Иди, дицзы Ючжэнь, – махнул рукой мастер. – Надеюсь, с твоей семьей все хорошо.

– Благодарю, лаоши!

За мальчиком Ючжэнь почти бежал, но перед гостевым павильоном замедлил шаг, оправил накидку, даже волосы пригладил: перед старшим не хотелось предстать неряхой; к тому же если и правда что-то случилось, не стоит давать брату еще больше поводов для волнений – ведь, если он поймет, что младший торопился, точно станет беспокоиться.

Сяньцзань неподвижно стоял у перил, глядя в глубину рощи. Ючжэнь сразу отметил и соломенную шляпу рядом на скамье, и неприметный ханьфу цвета весенней земли – необычно для старшего, который всегда одевался тщательно, подбирая ткани к погоде и времени года и не забывая о паре украшений. А здесь хоть растрепанным не выглядел, но и волосы скрутил небрежно и заколол лишь простой медной шпилькой. Да и цвет одежд…

– Эргэ, – тихо позвал Ючжэнь.

Сяньцзань вздрогнул, обернулся – и Ючжэнь едва не подавился воздухом. У старшего было спокойное, ничего не выражающее лицо – как и всегда, пожалуй, – но раньше в нем была жизнь. Во всем: в глазах, в строгих губах, в изломе бровей. Теперь ее словно не стало, и сердце Ючжэня сжалось от безотчетного страха.

– Здравствуй, А-Чжэнь, – проговорил Сяньцзань, делая шаг навстречу, и взял брата за плечи. Он долго смотрел на него; вблизи глаза старшего, обычно ласковые и теплые, напоминали необработанный обсидиан – тот самый, что до сих пор находят в местах, пострадавших от Сошествия гор. Мудрые говорили, что им плачет сама земля, когда-то раненная огнем из глубин и обожженная магией заклинателей.

Боги, да о чем он сейчас думает?

– Как поживаешь, А-Чжэнь? – Сяньцзань опустил руки и отступил, но наваждение не рассеялось.

– Хорошо, эргэ, спасибо. Пройдемся? Возле Пруда Созерцания недавно зацвела магнолия, ты, наверное, не видел еще такого – дерево похоже на облако, в городе таких нет…

– Пойдем куда скажешь.

Они медленно шли по мощеной дорожке; Сяньцзань задавал ожидаемые вопросы об учебе, прочитанных книгах, жизни в монастыре, но мыслями был не здесь – настолько явно, что становилось не грустно, а жутко. У пруда Ючжэнь пригласил брата присесть на резную скамейку под цветущей магнолией; солнечные лучи, проникавшие сквозь крону, бросали на лицо Сяньцзаня нежные цветочные тени, и оно будто смягчилось, казалось уже не таким пугающе неподвижным.

– А-Чжэнь, мне нужно кое-что тебе сказать.

– Слушаю, эргэ.

– Наш брат Шоуцзю… умер.

– Умер? – глупо повторил Ючжэнь.

Он плохо помнил самого старшего из братьев Си: разница в пятнадцать лет – не шутка, и из дома тот ушел, не дожидаясь совершеннолетия, когда самому Ючжэню едва исполнилось пять; семью потом навещал раз в полгода, не чаще. Когда Ючжэня отдали на обучение в монастырь, встречи стали еще реже, пусть Шоуцзю и бывал в Тяньбаожэнь.

Молодой даос чувствовал сходство с Шоуцзю – пожалуй, большее, чем с остальными братьями, ведь тот тоже выбрал путь постижения мира; кто бы что ни говорил, а между заклинателями и даосами различий было не так уж много. Шоуцзю к тому же, пусть и не отличался разговорчивостью, всегда выказывал готовность выслушать, с уважением относился к мнению Ючжэня и был хорошим собеседником, когда дело касалось спорных мест в философских трактатах.

И вот теперь он мертв? В это верилось с трудом, но… Ючжэнь с болезненным, стыдливым изумлением понимал, что не чувствует в своем сердце скорби – той скорби, что сжимала его всякий раз, когда монах вспоминал о смерти матери или задумывался о гибели Сяньцзаня либо Иши. Он лихорадочно пытался найти причину: они не были близки? Виделись слишком редко? В нем все же укоренилась мысль о неизбежности, естественности смерти всякого живого существа?

И да, и нет. Горькая правда заключалась в том, что Шоуцзю был для него… чужим. Не тем, ради кого Ючжэнь посвятил себя служению богам и изучению трав. Не той необходимой частью семьи.

Да, Шоуцзю был чужим; для него, но не для Сяньцзаня.

И этому своему брату Ючжэнь обязан был помочь – не только из-за вгрызшегося вдруг в душу чувства вины.

– Сожалею, эргэ, – тихо проговорил он, взяв холодную ладонь брата в свои, и беззвучно прошептал молитву Небесным покровителям. – Все в руках высших сил. Пусть душа Шоуцзю недолго пробудет в круге перерождений и быстрее вернется в мир.

– Наш брат умер, – повторил Сяньцзань, и что-то дрогнуло в его лице, судорожно дернулись ледяные пальцы. – Ты не понимаешь, А-Чжэнь… Его убили.

Даосское спокойствие Ючжэня, и так подточенное внезапно накатившей виной, все-таки не выдержало. Эмоции нахлынули мгновенно – одной огромной волной, разбивающей волю в щепки.

– Как убили?! – Монах схватил брата уже за обе руки. – Кто? Почему? За что?

– Если бы я только знал, – горько усмехнулся Сяньцзань. – А-Ши сообщил мне вчера. Все сложно, А-Чжэнь. Тело нашли в саду столицы с множеством колотых ран… Видно, дагэ скрывал от нас многое – хотя бы то, что никогда не состоял в клане Хань Ин, как мы считали.

– То есть он обманывал тебя? Нас? – Ючжэнь все никак не мог осознать услышанное. В ушах начинало противно звенеть.

– Хотелось бы мне верить, что это не так. Прости, что ворвался к тебе с такими вестями, но А-Ши сейчас в столице, пытается выяснить хоть что-то, а мне, – он замялся, – слишком тяжело было оставаться одному.

– Эргэ… – На памяти Ючжэня Сяньцзань впервые так откровенно говорил о своих чувствах. Монах боялся даже предположить, насколько сильно тот тревожился, если не в силах был удержать маску ответственного и всезнающего старшего брата. «Действительно, как сильно он переживает! Что ты почувствовал бы сам, узнай о смерти эргэ или саньгэ[30]?» – тут же выговорил себе Ючжэнь, едва удержавшись от того, чтобы закусить губу.

– Надеюсь, мне позволят побыть здесь до завтра, – тихо закончил Сяньцзань. – Здесь даже дышится легче.

– В Тяньбаожэнь всегда рады гостям, – твердо ответил Ючжэнь, окончательно справившись с волнением. – Я прослежу, чтобы тебя разместили со всеми удобствами. И еще, эргэ… ты позволишь вернуться с тобой домой?

– Домой? – Сяньцзань недоуменно моргнул и внезапно впился взглядом в лицо брата – обсидиановые глаза заблестели, словно омытые дождем камни. – Со мной? Зачем? Ты же…

– Следовать Пути можно везде, – сказал Ючжэнь уже мягче. – А я так давно не был дома. Прости за откровенность, эргэ, но мне кажется, там я буду нужнее, чем здесь.

Сяньцзань глубоко вздохнул, словно сбрасывая с плеч тяжелый груз, и вдруг обнял монаха, прижав его к себе так крепко, будто тот в любое время мог раствориться в полуденных тенях:

– Спасибо, А-Чжэнь…

И Ючжэнь уже точно знал, что скажет мастеру-травнику и самому настоятелю, чтобы те отпустили его с братом. В конце концов, облегчить боль потери близкому человеку – задача ничуть не менее достойная, чем избегание мирских соблазнов в стенах монастыря. А странности с богами, о которых он услышал сегодня, подождут. Он нужен своей семье.

* * *

Иши никогда не считал себя общительным. Да, он не был ни таким скрытным, как Шоуцзю, ни таким напоказ уверенным в себе, как Сяньцзань, ни таким доброжелательно-отстраненным, как Ючжэнь, – но искренне считал, что кому попало свои чувства и пристрастия открывать не стоит. Это не подобает благовоспитанному мужу. Быть со всеми ровным и вежливым, не терять лица и стойко встречать все, что посылают Небеса, – так его учила мать. «Беден – так не обманывай, богат – так не зазнавайся», – говорила Мэн Минчжу; ей, дочери знатного, но обедневшего рода об умении держать лицо было известно не понаслышке. Иши вырос скорее ее сыном, чем отца – и, наверное, потому его и любили больше в семье матери за эту сдержанность и прилежание в науках. Старший господин Мэн очень помог в продвижении по службе: пригодились былые связи при дворе.

Иши никогда не считал себя общительным – и, возможно, именно поэтому поладил с Хань Шэнли. Молодой заклинатель любил поесть и поболтать – последнее, пожалуй, больше всего, – а Иши хорошо умел слушать. Его не раздражала болтовня Хань Шэнли – она казалась вовсе не надоедливой, как другим служащим их ведомства, а даже уютной; Хань Шэнли же был рад молчаливому собеседнику, способному, однако, четко дать понять, когда следует остановиться. Они быстро сработались – потому господин Цао и отправил их двоих во Дворец Дракона. Полет на мече туда занимал чуть более ши; вчера Иши и Хань Шэнли успели вернуться до исхода ши Крысы, но измученный душевной болью и дорогой молодой чиновник дурно провел ночь, и сейчас ему, поднявшемуся с рассветом, приходилось прилагать все усилия, чтобы ровно держаться на мече и не слишком сильно наваливаться на стоящего впереди напарника. В иное время ведомство выделило бы повозку для служебной поездки, но тогда дорога заняла бы несколько дней, а господин Цао считал, что дело не терпит отлагательства. Иши был с ним согласен – пусть и по иной причине.

– Си Иши! Си Иши, ты слушаешь?

– Да? – очнулся от полусна-полузадумчивости молодой чиновник. – Прости, ты что-то сказал?

– Говорю, ты очень хороший брат! – почти прокричал Хань Шэнли, повернув голову. – Так заботишься о родных! Едва получил письмо о болезни господина Си и сразу сорвался домой – нет-нет, я не упрекаю, мне в радость помочь. Даже завидую.

«Ты и не представляешь, до какой степени я забочусь о родных», – мрачно подумал Иши, стискивая меч-цзянь Шоуцзю – вещественное доказательство. Последнее, что осталось от брата. Прямой меч с простой кожаной рукоятью и потрепанной кистью. Прямой меч – а путь старшего брата, как видно, прямым не был.

И кто виноват – еще только предстоит выяснить. Если бы не потребность хранить тайну от всех, Иши бы сейчас с полным правом распустил волосы[31] и был рядом с Сяньцзанем в его горе, но ему пришлось вместо этого сосредоточить сердце и направить волю[32]. Что ж, Небеса посылают испытания под стать человеку – в этом Иши убеждался всю сознательную жизнь.

Кажется, он все же задремал, уцепившись за пояс Хань Шэнли, и едва не свалился с меча от пронзительного вопля приятеля:

– Мы на месте! Си Иши, смотри, где ты еще увидишь такое!

Осторожно выглянув из-за плеча своего возницы, молодой чиновник увидел внизу и впереди Дворец Дракона – резиденцию клана Хань Ин. В зеленой долине возле реки вилась целая цепь дворцов и зданий разной высоты, складывавшихся в изображение дракона. Река и галереи по обоим ее берегам служили ему туловищем с длинным хвостом, вытянутые одно- и двухэтажные дома (очевидно, склады или жилые павильоны) – лапами, а головой – несколько соединенных между собой зданий с загнутыми крышами. Крыши отливали зеленым, будто и правда покрытые драконьей чешуей. Между домами вдоль реки розовели цветущие магнолии и темнели хвойные деревья.

Постепенно снижаясь, Хань Шэнли в нескольких чжанах[33] от земли заложил лихой вираж и подвел меч прямо к главным воротам, резко выделявшимся ярким пурпуром на фоне бледно-зеленых с голубыми вкраплениями стен. «Точно пасть дракона, готовая нас проглотить. Строители постарались на славу», – невольно подумал Иши, осторожно спускаясь с меча. О заклинателях он слышал много – в основном от матери, впоследствии кое-что рассказывал и Шоуцзю (горько теперь думать о том, сколько же правды в действительности было в его словах); сам Иши познакомился с совершенствующимися уже на службе в ведомстве, а вот бывать в клане ему еще не доводилось. Да, миссия у них сегодня важная (а для него это еще и долг перед семьей), но, если уж эта свеча зажглась, Иши обязательно воспользуется случаем[34] и рассмотрит все как следует.

От ворот к ним уже спешили двое заклинателей в лазурных ханьфу.

– Приветствую братьев! – звонко выкрикнул Хань Шэнли, складывая руки в приветствии. Иши повторил его жест. – Этот адепт[35] сопровождает служащего из столичного ведомства по надзору за заклинателями. Его глава господин Цао Сюань должен был предупредить о нас вчера.

От Иши не укрылось, как похолодели взгляды адептов, едва Хань Шэнли произнес «ведомства по надзору за заклинателями». Поклоны и приветствия, однако, были безупречно вежливы. Один тут же убежал, а другой повел гостей к воротам. За блестящими створками цвета киновари обнаружились еще одни – куда массивнее и толще, все покрытые искусной резьбой, изображавшей, судя по всему, сцены из истории клана. Наверное, не одно поколение заклинателей добавляло свои узоры на эту летописную парчу[36], бережно храня память о прошлом.

За воротами открылся просторный двор, вымощенный восьмиугольными мраморными плитами и окруженный павильонами; в дальнем конце высилось здание, опоясанное галереями на высоте каждого этажа. На коньках сидели деревянные драконы.

– Ждите здесь, – велел адепт и вернулся к воротам.

Вскоре появился представительный мужчина средних лет в таком же лазурном ханьфу, как у Хань Шэнли и стражей ворот, но с вышитым цветком магнолии.

– Я Хань Шуан, ответственный за прием новых адептов, – представился он не слишком дружелюбно, но и без открытой враждебности. – Мне передали послание господина Цао Сюаня, прошу за мной.

Он привел гостей в один из павильонов, жестом пригласил сесть и выжидательно уставился на Иши. Молодой чиновник был готов к такому. Глубоко вздохнув и постаравшись очистить разум от лишних эмоций, он коротко и сухо обрисовал положение дел. Хань Шуан внимательно осмотрел меч и проговорил:

– Работа не нашего клана. И кисть из конопляных нитей, а у нас делают из хлопковых с примесью шелка. Как, говорите, выглядит тот заклинатель?

– Не старше сорока, темная одежда без знаков отличий, медная заколка, – ответил Хань Шэнли.

– Надо посмотреть точнее, – свел брови Хань Шуан. – Иди-ка сюда, – махнул он Хань Шэнли.

Иши сразу догадался, что заклинатель собирается применить технику «чужих глаз», которая позволяла на короткое время заглянуть в сознание другого человека и увидеть то, что видел он сам. Господин Цао предупреждал его об этом, и Иши был готов – и даже почти не беспокоился о том, что будет пристрастен из-за Шоуцзю; в конце концов, отделять службу от личного его научили прежде всего. Но сейчас он все же порадовался, что выбрали Хань Шэнли, ведь, как ни очищай разум, он живой человек и сердце у него живое.

Отняв руки от головы Хань Шэнли, Хань Шуан нахмурился еще сильнее.

– Никогда раньше не видел этого человека. – И Иши с трудом подавил горестный стон. Если до этого он позволял себе надеяться, что произошла какая-то ошибка и Шоуцзю все же состоял в клане Хань Ин, как говорил домашним, то теперь надежда осыпалась мертвым холодным пеплом. Не может человек, ответственный за прием новых адептов, не знать их в лицо, ведь не так уж часто появляются люди с потенциалом совершенствующегося, готовые посвятить жизнь укрощению стихий и познанию мира.

– Может быть, кто-то пропадал у вас в последнее время? – сделал он последнюю попытку что-то прояснить.

– Нет, – покачал головой Хань Шуан. – Наш клан заботится о своих адептах; если кто из них и захочет вернуться к обычной жизни, ни к чему уходить тайно. Глава Хань Ин господин Хань Даичжи, да пошлют ему боги всех милостей, строг, но справедлив, беды всего клана как свои принимает.

– Что ж, – поклонился Иши, – благодарю, что уделили нам время, шифу[37]. Позвольте в будущем снова к вам обратиться, если возникнет необходимость.

Голос его не дрожал, и он испытал слабое чувство гордости.

– Клан Хань Ин всегда готов оказать все возможное содействие господину Цао Сюаню и его ведомству. Буду рад и впредь иметь дело с вами, господин Си. Я передам главе содержание нашей беседы – думаю, он согласится, – на этих словах голос Хань Шуана неуловимо смягчился.

Погруженный в невеселые мысли, как в темный омут, Иши шел, куда вели, и очнулся уже во внутреннем дворе – Хань Шэнли тряс его за плечо.

– Си Иши, Си Иши, да послушай! Меня вызывает глава клана, тебе придется подождать вон там, в гостевом павильоне.

– Да-да, конечно, иди, – неловко улыбнулся Иши. – Подожду сколько нужно, о чем речь.

Из павильона открывался прекрасный вид на реку, вьющуюся яркой лентой между зеленых берегов. Деревянные галереи над водой бросали на ее поверхность резные сказочные тени – будто рассказывали истории о былых временах. Мальчик в ученическом ханьфу принес чайный прибор и чайник с кипятком, быстро и ловко заварил гостю душистого чая с цветками османтуса. Иши, любуясь видом, вспомнил один давний случай, которому невольно стал свидетелем.

Шоуцзю тогда навестил братьев впервые после смерти матери; до этого он приезжал как раз накануне ее смерти – Иши до сих пор помнил те бесконечные сутки, полутемную комнату, пропахшую лекарственными травами и болезнью, себя пятнадцатилетнего, забившегося в угол вместе с малышом Ючжэнем – тот цеплялся тогда за него, как детеныш обезьяны, не отодрать, и даже не плакал, только крупно вздрагивал. Помнил бледную руку матери в руке сидевшего на ее постели Сяньцзаня, ее задыхавшийся кашель – будто на груди у нее сидел злой дух, вытягивавший жизнь; помнил высокую фигуру Шоуцзю у двери – темную, неподвижную, как страж преисподней в ожидании грешника. Когда мать перестала дышать, Сяньцзань повалился лицом на постель и заплакал, Ючжэнь заскулил тоненько потерявшимся щенком, а Шоуцзю, присев возле Сяньцзаня, долго гладил брата по спине. Старший остался с ними до самых похорон, а потом снова ушел и вернулся лишь спустя полгода с подарками: несколькими искусно выделанными шкурами и набором кистей для письма в грубо вырезанном футляре. Денег он почти не привез – в который раз, и в глазах Иши, уже многое понимавшего в семейных делах и торговле, сказочно-могучий образ брата, великого заклинателя, оседлавшего тучи, несколько померк. Значит, дела у него вовсе не так хороши, как кажется домашним? Но он промолчал из любви к Шоуцзю: понимал, что взрослые встречаются с куда большими трудностями, чем мечтающий о государственной службе подросток, а вот Сяньцзань – как уже потом понял выросший Иши – из любви же к Шоуцзю молчать не стал. Из любви, а еще из обиды: горькой, странной, смешанной с ревностью.

Сяньцзань тогда сильно похудел: после болезни, а затем и смерти отца ему и так пришлось несладко, а гибель матери почти добила его. Он стоял у ширмы, тонкий, почти прозрачный, в белых траурных одеждах, а Шоуцзю сидел у чайного стола в своем темном ханьфу (Иши и не помнил его в другом после ухода того из дома) и упрямо молчал, не сводя глаз с брата. А у Сяньцзаня дрожали губы, дрожал голос, и весь он был как тростник на ветру:

«Дагэ, скажи, почему ты ни разу не появился в клановой одежде? Ты ничего не говоришь о своей жизни, ничего не рассказываешь, неужели мы не заслужили хоть немного правды?»

«Я никогда не лгал тебе, диди».

«Ты никогда не говорил прямо, это другое! Теперь, когда отец мертв, когда матушка ушла вслед за ним, неужели ты так и продолжишь ходить дорогами ветра? Ни за что не поверю, что в твоем клане запрещают навещать родных чаще, чем раз в полгода!»

«Я не могу посвящать семью в клановые тайны». – Шоуцзю мрачнел все больше, но глаз все не отводил, и взгляды братьев скрещивались, как клинок и копье, но ни одному не удавалось проткнуть другого[38].

«Ты обещал, – почти прошипел Сяньцзань, – обещал помогать нам, говорил, что никогда не оставишь! И все, что досталось тебе в твоем клане, – это жалкие шкуры? Дагэ, дело не в деньгах, мы как-то выживали без тебя, выживем и дальше, если придется, но неужели ты не понимаешь?!..»

«Это ты не понимаешь! – взорвался Шоуцзю, вырастая над чайным столом, как готовый к прыжку леопард. – Зачем ты пытаешь меня вопросами, на которые я не могу ответить?! Чего ты хочешь, в конце концов?!»

«Я хочу перестать чувствовать себя рыбой под острым ножом, которой не сбежать с разделочной доски! – Теперь и Сяньцзань повысил голос. – Я не просил об этой ответственности, не просил! Но мне стало бы хоть немного легче, если бы я знал, что все было не зря, что ты стал свободным, исполнил свою – нашу общую – мечту! Мне стало бы легче, если бы я знал, что ты все еще любишь свою семью!»

«Ты сомневаешься в моей любви к тебе, диди?» – тихо спросил Шоуцзю, и лицо его исказилось, словно от боли.

Сяньцзань внезапно успокоился. Тщательно расправил рукава одеяния, пригладил волосы.

«Я сомневаюсь в том, способен ли ты еще любить», – отозвался он пустым, бесцветным голосом.

«Цзань-гэгэ[39], почему ты кричишь?» – раздалось от двери. Сонный Ючжэнь переминался с ноги на ногу, испуганно тараща глаза.

«А-Чжэнь? – Сяньцзань стремительно подошел к нему, присел на корточки. – Ты чего не спишь?»

«Услышал, как ты кричишь. Цзань-гэгэ, тебе больно?»

«Нет, малыш, все хорошо. – Сяньцзань подхватил младшего на руки. – Пойдем, уложу тебя».

«А сказку расскажешь?» – деловито спросил мальчик.

«Расскажу. Про художника, который нарисовал такого прекрасного дракона, что тот ожил и улетел на небо[40]».

Иши, невольный свидетель разговора, едва успел отпрянуть за угол, но Сяньцзань по сторонам не смотрел – сразу прошел в комнату Ючжэня. А Шоуцзю опустился на место, спрятав лицо в ладонях, и долго еще сидел так. Тогда Иши не осмелился подойти – как и потом.

* * *

Все кланы заклинателей бережно хранят память о прошлом: когда первые из бессмертных сяней впервые поднялись в небо и оседлали тучи, когда божественные покровители поделили пробужденную землю на уделы, когда наступило время славы каждого из кланов – спроси старейшин о чем угодно, ответят без запинки. Лишь два вопроса оставят без ответа в клане Янь Цзи: как закончилась великая кровопролитная война и как была основана Рассветная Пристань, резиденция клана. О первом говорить слишком больно до сих пор – семьдесят лет, как живет клан без милости покровителя-Дельфина, семьдесят лет заклинатели пытаются удержать минувшую благодать, как отражение лотоса в зеркале или луну в воде[41]; а о втором, напротив, ничего определенного и сказать нельзя. То ли покровитель-Дельфин, ведя за собой избранных им сяней, увидел впервые рассвет над устьем реки Дацзиньхэ и повелел построить здесь дворец, то ли у первого главы клана была невероятной красоты дочь, которая затмевала собой солнце и которую поэт сравнил с красным лотосом в тихой заводи[42], то ли сам Цинчэнь-сяньшэн, Хозяин Рассвета, благословил это место в древние времена – выбирай любое объяснение. Может быть, дворец назвали и в честь самого Дельфина – рассказывали, когда он поднимался с морского дна и выпрыгивал вверх, навстречу небу, жемчужная кожа его блистала, как утренняя заря. Легенды сменяли друг друга, и неизменна была лишь вода, над которой рождался рассвет, – как текущая в русле Великой Золотой реки или проливающаяся дождем с небес, так и набегающая на морской берег прозрачными волнами.

Янь Шуньфэн, наследник клана Янь Цзи и единственный сын нынешней главы – Янь Хайлань, не представлял свою жизнь без воды. Он вырос на стыке реки и моря, у самого устья Дацзиньхэ, и шум воды всегда сопровождал его: стуком дождя по деревянному карнизу, прибоем у скал, водопадами у моста Светлого Пути. Особенно долгими летними ночами, когда часто не до сна и тянет на берег говорить с морем, Шуньфэну казалось, что вода течет в его жилах вместо крови и если воспользоваться духовным чувством, то можно увидеть голубое сияние под кожей. Он даже думал долгое время, что и его Золотое ядро[43] голубого цвета, пока ему не объяснили, что так не бывает. Но, в конце концов, какое это имеет значение?

Вода была наставником Шуньфэна наравне с матерью и старшими членами клана, он учился летать на мече наперегонки с волнами, к воде он приходил тренироваться в игре на янцине[44], и водные духи направляли его пальцы, пока переливчатый, будто стеклянный, звук подчинял себе разлитую вокруг энергию. Это про воду писал великий Лао-цзы: «Хотя в мире нет предмета, который был бы слабее и нежнее воды, но она может разрушить самый твердый предмет. В мире нет вещи, которая победила бы воду, ибо она нежнее и слабее всех вещей. Известно, что слабое существо побеждает сильное, нежное – крепкое, но никто этого не признает»[45]. Впервые прочитав изречение мудреца, маленький Шуньфэн заявил матери и наставникам: «Я буду как вода!» – и сдержал слово. Еще одно изречение Лао-цзы: «Будь текуч, как вода, покоен, как зеркало, отзывчив, как эхо, и невозмутим, как тишина» – стало его девизом, и уже совершеннолетнего наследника Янь Цзи за глаза называли «крадущимся тигром, затаившимся драконом»[46]. Шуньфэн лишь безмятежно улыбался: с крадущимися тиграми впору сравнивать исчезнувший в горах клан Цинь Сяньян, а «затаившийся дракон» больше подойдет Хань Дацзюэ, наследнику клана Хань Ин, обладателю невероятных серебряных волос и самых неулыбчивых губ в мире. Впрочем, пусть болтают – своего сердца Шуньфэн все равно не откроет никому. Даже матери – главе клана.

Легкая улыбка мерцала на его губах, когда он медленно вытянул из-за пояса меч и встал в боевую стойку. Дорога Ветров, узкая галерея над морем, была его любимым местом для тренировок. Позади – скала, впереди – море, над головой и под ногами – просоленное морскими ветрами и покрытое пятью слоями лака дерево. Место покоя и единения со стихией…

– Молодой господин Янь, молодой господин Янь!

…но явно не сегодня.

– Я здесь, Ляо Шань, – все с той же улыбкой Шуньфэн аккуратно убрал меч в ножны и повернулся к младшему ученику. Он знал по именам всех адептов клана и немало гордился своей превосходной памятью. Важное умение для будущего главы.

– Прошу простить, что прервал вашу тренировку, но вас зовет глава клана! Приехала молодая госпожа Чу!

– Сейчас буду.

«Чу Чжунай здесь? Впрочем, неудивительно, матушка открыто благоволит ей. Интересно, зачем я понадобился? Надеюсь, речь пойдет не о браке? Чу Чжунай, конечно, стройна и гибка, настоящий бамбук[47], но вряд ли затмит луну и посрамит цветы»[48].

По дороге к любимой чайной комнате матушки Шуньфэн повторял про себя свой девиз: спокойствие при встрече с возможной наследницей клана Чу Юн было необходимо как вода или воздух. Говорили, что У Иньлин, молодой глава клана У Минъюэ, отправлял свата к Чу Чжунай, но та отказала ему. Характер у девушки был далеко не сахар, не то что у ее младшего брата Чу Хэпина, которого прозвали Сунь – Ирис. Пусть некоторые и склонны были трактовать это прозвище как «молодой побег бамбука» или шли еще дальше и намекали на значение «государь», проча мальчишку в будущие главы, Шуньфэн считал, что Ирис – ирис и есть. В ядовитом болоте Чу Юн, где все грызутся за теплое место (и это если не вспоминать мутную историю с Сошествием гор), Чу Хэпин, похоже, единственный умудрился остаться нежным цветком. Судьба у нежных цветов, увы, незавидная: либо пропитаться ядовитыми болотными испарениями и уподобиться другим растениям, либо погибнуть от нехватки свежего воздуха. Чу Чжунай в силу молодости ядом пока не истекала, но язык имела острей болотной осоки.

Усердный ученик, однако, использует для обучения любую возможность. Если рассматривать визит Чу Чжунай как еще один урок, можно извлечь немало полезного.

Янь Шуньфэн оправил ханьфу цвета морской волны, разгладил плотный пояс-дай, повернул серебряной пряжкой по центру (Янь Хайлань строго следила за опрятностью своих подчиненных, и сын не был исключением) и поднялся по ступеням чайной комнаты. Шагнув под воздушный занавес, сложил руки в безупречном приветствии.

– Глава клана желала видеть этого адепта.

Янь Хайлань была великолепна в своем длинном коралловом ханьфу и с забранными в сложную прическу волосами. Шуньфэн посмеялся про себя: матушка, когда хотела, умела здорово пускать пыль в глаза. В обычные дни ничего роскошнее мантии-чаошэна с узкими рукавами поверх рубашки и штанов она не надевала, предпочитая удобство и свободу движений, но к гостям выходила исключительно при параде. Чу Чжунай, напротив, выглядела подчеркнуто скромно в цветах своего клана: темно-красном ханьфу с узкими «рукавами лучника», из-под которого виднелся ярко-зеленый ворот нижнего одеяния. При ближайшем рассмотрении, однако, были заметны и дорогая плотная ткань с блестящей нитью, и серебряная тесьма на вороте.

Насколько помнил Шуньфэн, эта девушка никогда не хвалилась богатствами клана (еще бы, после Сошествия гор южная часть Сяньян с ее железными и серебряными рудниками отошла именно Юн), но и забыть о своем положении не давала. А взгляд… Если бы заклинателям и впрямь передавались способности божественных покровителей в полном объеме, наследница Красной Птицы уже спалила бы наследника Жемчужного Дельфина дотла.

Янь Хайлань чарующе улыбнулась:

– Я всегда рада видеть первого ученика и единственного сына, однако, боюсь, младший ученик Ляо Шань неверно меня понял. Сейчас у меня гостья, прошу обождать в приемной.

Так, значит, сегодня будем играть в любимую матушкину игру: «Послушай, что происходит, и скажи, что думаешь об этом».

Это был их условный знак: «Прошу обождать в приемной» значило, что Шуньфэн устраивался снаружи у открытого окна и внимательно слушал разговоры матушки с гостями, а потом они вместе разбирали услышанное, и Янь Хайлань учила сына определять, кто лжет, кто ищет выгоды, кто играет словами, как морская волна – галькой, но на деле пуст внутри. Еще один церемонный поклон, и Шуньфэн, покинув комнату, занял привычное место.

Звякнула посуда, зажурчала льющаяся из чайника вода.

– Госпожа Янь, а вы не делаете разницы между своим сыном и остальными адептами, – подала голос Чу Чжунай.

– Мой сын – такой же адепт, как и прочие, – отозвалась Янь Хайлань. – Если он не будет знать их жизнь изнутри, как же сможет в будущем управлять кланом и вникать в нужды каждого?

– Великое благо – разумный глава, – вздохнула гостья. – Ах, если бы все разделяли вашу точку зрения.

– Разве почтенный Чу Мидянь не готовит себе смену?

Чу Чжунай усмехнулась:

– Отец и старейшины живут прошлым. А прошлое для них – это безграничная власть, интриги и попытки утопить противника. Я не застала эпоху до Сошествия гор, но, судя по тому, что все воевали со всеми, вряд ли можно говорить о превосходстве прошлого над настоящим. Если только не считать войну привычным делом. Но пока они у власти в клане, мои возможные права под угрозой, как утренняя роса[49].

– А ваш младший брат, Хэпин, что думает об этом?

– Моего младшего брата интересуют лишь каллиграфия, рисование и науки, – фыркнула девушка. – Его мечта – должность хранителя архива или философа, и будь моя воля ее исполнить… Но управление кланом прочат ему, невзирая ни на его желания, ни на мои способности, – потому лишь, что я не родилась мужчиной!

Янь Хайлань мягко – о, Шуньфэн прекрасно знал цену этой мягкости! – заметила:

– Увы, предрассудки искоренить чрезвычайно непросто. Но верно говорят: «Бывает только неправильный путь, но не бывает безвыходного положения». Молодая госпожа Чу, с вашими умом и упорством вы можете добиться многого.

– Надеюсь, что выбрала правильный путь, госпожа Янь. Сейчас мне удалось договориться с Лю Вэньмином, приближенным императора и наставником принца Чэнь Шэньсиня. Лю Вэньмин имеет вес при дворе и обещал мне поддержку в моих притязаниях на пост главы клана.

– Будьте осторожны, милость придворных бывает недолговечна, а их слова подобны дыму от костра. Быть может, выгодный брак быстрее поправил бы ваши дела? Поддержка супруга бывает не менее важна, чем поиск сторонников. Я слышала, к вам сватался молодой глава клана У…

Шуньфэн мысленно рукоплескал матери: так выводить собеседника на откровенность надо уметь!..

– Сватался, – пренебрежительно ответила Чу Чжунай. – Меня это не интересует. Да и что У Иньлин может мне дать? Мальчишка, за которого правят советники! Прислал мне дар со сватом – парчу с вышитым любовным стихотворением, представляете?[50]

– Подобный дар говорит о возвышенной и чуткой натуре господина У. – Шуньфэн ясно представил себе тонкую улыбку матери, так похожую на его собственную. – Внимание к чувствам будущей супруги исключительно важно для счастливого брака.

– Госпожа Янь, простите за откровенность, а ваш брак был счастливым? – прямо спросила Чу Чжунай. – Как ваш муж смирился с тем, что вы стали главой клана?

Янь Хайлань какое-то время молчала.

– Мой брак был очень счастливым, это не тайна, – наконец ответила она тихо. – Я осталась последним поздним ребенком у отца, двое старших братьев погибли в той самой войне всех со всеми, о которой вы уже упоминали сегодня, так что у главы клана не было выбора, кому передать управление. А мужа мне подарило море. Однажды к Рассветной Пристани вынесло потрепанную бурей лодку с потерявшим сознание заклинателем. Мне случилось обнаружить его первой. Когда он очнулся, не помнил ничего: ни своего имени, ни откуда он. Так и остался с нами, его прозвали Лиу – «Дар». Море подарило мне его – море и забрало несколько лет назад. Лиу повел торговый корабль на юг, в порт не дошел и домой не вернулся. Но я не жалею ни о едином дне, проведенном с ним. Когда рядом есть тот, кто всегда тебя поддержит, можно взлететь в небеса даже без меча.

После слов матери озерная гладь спокойствия Шуньфэна на короткое время взволновалась. Он любил отца, тяжело переживал его уход и, пусть уже не надеялся на его возвращение, порой думал о том, что Лиу, должно быть, вовсе и не человек, а морской дух, и срок его пребывания на земле просто подошел к концу.

Чу Чжунай молчала какое-то время.

– Я понимаю, о чем вы говорите, госпожа Янь, – сказала она наконец. – Однако, боюсь, это не мой путь.

– Путь у каждого свой, и белый олень к каждому приходит в свой срок[51]. – Снова звякнула посуда и зажурчала вода. – Вы еще молоды, и да пребудет с вами благословение Небес.

Серьезный разговор на этом закончился; хозяйка и гостья еще немного поговорили о пустяках, но Чу Чжунай отвечала все более односложно и наконец стала прощаться.

– Благодарю за беседу и наставления, госпожа Янь. Прошу позволения вновь посетить вас с новостями.

– В клане Янь Цзи всегда рады следующим праведному пути и упорным в достижении цели. Счастливого пути, молодая госпожа Чу.

Теперь можно было уже не скрываться. Шуньфэн прогулочным шагом вышел из-за угла – и наткнулся прямо на Чу Чжунай, которая почему-то еще не ушла, а стояла на крыльце в раздумьях. При виде Шуньфэна ее большие черные глаза яростно сверкнули.

– Молодой господин Янь, ваша мать не учила вас, что нельзя подслушивать под дверью?

«Будь текуч, как вода, покоен, как зеркало, отзывчив, как эхо, и невозмутим, как тишина».

– Моя мать учила меня выполнять распоряжения главы клана, которой она и является, – невозмутимо парировал Шуньфэн. – Она поручила мне ждать в приемной, я выполнил ее поручение.

– Если вы такой исполнительный, хватит ли вам самостоятельности управлять кланом, когда придет время? – Она очевидно злилась и очевидно не на него.

Шуньфэн благоразумно промолчал. Какой толк спорить с дерзкой девицей? Он отвесил безупречный поклон и замер, глядя в сторону. Не прошло и фэня, как он ощутил всплеск духовной энергии и, повернувшись, увидел лишь стремительно исчезающий в небе силуэт.

– Ты все слышал. Что скажешь? – встретила его вопросом мать, безмятежно попивая чай. И не скажешь, что она только что откровенничала с гостьей; впрочем, все ее откровения могли быть лишь частью плана – даже Шуньфэн, знающий главу как никто, не осмелился бы судить наверняка.

– Что У Иньлин либо безнадежно влюблен, либо столь же безнадежно слеп, – отозвался Шуньфэн, наливая чай и себе. – А еще – что смена главы определенно пойдет на пользу клану Чу Юн.

– Старик Чу Мидянь так просто не уступит власть, – хмыкнула Янь Хайлань. – Меня больше интересует малыш Хэпин – так ли он прост, как считает его сестра?

– Опасения вызывает не Чу Хэпин, а этот советник Лю Вэньмин, – заметил Шуньфэн. – То, что он начал налаживать связи с заклинателями, о чем-то да говорит.

– Десять лет назад молодой глава Хань вместе со стариком Чжао уже влезли куда не следовало. – Янь Хайлань поставила пиалу ровно в центр стола. – И что теперь? Один – на Небесах, вместе с супругой, другой затаился, как сурок в ожидании ястреба. Если что-то и менять, то не грубой силой. Что ж, может, у девчонки Чу что-то и выйдет.

– Вода течет вниз, а человек стремится вверх, – философски заметил Шуньфэн.

Глава 2. Пять добродетелей не помогут против сильного ветра

Рис.5 Меч в ножнах из дикой сливы

– Господин Цао, прошу прощения, но достоин ли этот скромный служащий такой чести? – Иши держал спину безупречно ровной в поклоне и столь же безупречно ровным – голос, добавив в него точно отмеренного удивления. Знало бы начальство, какая буря бушует у него внутри…

– Разумеется, Си Иши! – начальник ведомства по надзору за заклинателями пробежался пальцами по поясным подвескам-пэй из резного коралла[52] и махнул рукой, дав Иши знак выпрямиться: – Я знаю, ты не склонен к тщеславию, потому скажу прямо: подобное дело, пусть оно и кажется простым, другому служащему я не доверю. После ухода в отставку господина Цзяо Его Высочество особо подчеркнул, что желает видеть на его месте кого-то молодого и расторопного, а поскольку Его Высочество крайне редко выражает личную просьбу, уважить ее – наша святая обязанность. Помочь я тебе, к сожалению, не смогу, так как вынужден сопровождать господина советника Лю во время визита в клан Вэй Далян, но уверен, что ты справишься. Рекомендации господина Мэн, конечно, дорогого стоят, ну так и цзиньши[53] в двадцать семь не каждый становится.

Иши позволил себе улыбку – с таким же тщательно отмеренным смущением. Господин Цао ясно дал понять, что рекомендация дядюшки по материнской линии сыграла свою роль, но не умалял заслуг и самого Иши в продвижении по службе. Так быстро получить должность во дворце – мог ли он когда-то мечтать о подобном, просиживая за книгами день и ночь? Сяньцзань тогда ругался, что он испортит не только глаза, но и здоровье, силой отбирая у него лампу и прогоняя спать.

Эргэ… Похвала начальства и важное поручение не вытеснили мыслей о главной задаче.

– Благодарю за высокую оценку, господин Цао, – вновь поклонился Иши, – однако дозволено ли будет этому служащему узнать, как быть с расследованием? Причина смерти неизвестного до сих пор не установлена. Осмелится ли этот служащий надеяться, что сможет вернуться к делу после выполнения поручения господина?

– Что ж, Небеса любят трудолюбивых. Пусть будет по-твоему. Что собираешься предпринять в дальнейшем по этому делу?

– Поскольку визит в клан Хань Ин ощутимой пользы не принес, этот служащий считает целесообразным подробнее изучить характер оставленных на теле ран. Младшим служащим можно поручить работу с Палатой правосудия для определения оружия, которым эти раны были нанесены. Это, вероятно, даст больше сведений для дальнейших действий.

– Разумно, Си Иши. – Господин Цао поднялся – легко, несмотря на некоторую присущую возрасту грузность, – и покровительственно похлопал подчиненного по плечу. – Вернусь через пять дней и жду подробный отчет о том, что удалось узнать, подкрепленный твоими собственными выводами.

– Благодарю, господин Цао, все будет сделано.

Лишь когда начальник покинул комнату, молодой человек позволил себе выпрямиться и неслышно выдохнуть с облегчением.

Его Высочество наследный принц Чэнь Шэньсинь, в отличие от своего отца-императора, был наделен широтой взглядов, обаянием и терпимостью, а потому благоволил заклинателям, к которым Его Величество не питал и тени доверия, нередко выражаясь в духе: «Лучше поверить ядовитому скорпиону, чем одному из этих бешеных псов». Принц же раз в два месяца либо ездил в клан Вэй Далян, к родне по матери, либо принимал у себя кого-то из молодых глав или – чаще всего – наследника клана Хань Ин, своего друга детства; когда такое случалось, подготовка встречи ложилась прежде всего на ведомство по надзору за заклинателями, а не только и не столько на плечи личной охраны принца или слуг. Господин Цао одобрял действия Его Высочества и уж точно не стал бы подозревать того в государственной измене, но подчинялся во избежание недовольства императора, который готов был смотреть сквозь пальцы на причуды наследника только при условии полного контроля.

В обязанности Иши – а прежде господина Цао – входило отправить наследнику Хань Ин деловое письмо с приглашением, встретить его, проводить в обычное место – озерный павильон Спокойствия в дворцовом парке, выставить везде охрану, проследить, чтобы принц и его гость ни в чем не нуждались до заката, устроить гостя на отдых и утром удостовериться, что тот отбыл. Придется потратить на это сутки – даже больше с учетом подготовки, и только потом удастся вернуться к расследованию. Впрочем, убить двух ястребов одной стрелой – не самая сложная задача, которую Иши приходилось решать в своей жизни. Искать убийцу брата, не выдавая при этом своего с ним родства, было куда сложнее.

Вызвав младшего дознавателя Юня и еще парочку помощников, Иши передал им свой отчет о визите в клан Хань Ин и поручил составить подробный перечень всех фактов по делу с комментариями, а также наведаться в Палату правосудия и пригласить судебного врача для определения орудия убийства. Перед тем как удалиться, молодой чиновник под предлогом проверки талисманов заморозки прошел в особую камеру, где хранились тела до выяснения всех обстоятельств, и позволил себе провести кэ возле старшего брата. Талисманы были изготовлены на совесть: Шоуцзю лежал перед ним как живой, и, если бы не изорванная, залитая кровью одежда да чересчур бледное лицо, могло показаться, что он просто спит. Вот только от такого сна не пробудят ни поцелуй истинной любви, ни снадобье с волшебной горы, ни молитвы богам.

– Прости, дагэ, что оставляю тебя здесь, – беззвучно шепнул Иши, радуясь царящему в камере холоду, не дающему рухнуть его не такому уж безупречному самоконтролю. – Можешь не сомневаться: я выясню, кто стоит за твоей гибелью. Они не уйдут безнаказанными.

Он едва удержался от того, чтобы провести по спутанным волосам Шоуцзю рукой, и вышел.

Составление письма наследнику Хань Ин не заняло много времени, доставить его вызвался Хань Шэнли, чье дежурство еще не закончилось, и уже к вечеру привез ответ: на дорогой бумаге с шелковой нитью, с печатью в виде цветка магнолии. Хань Дацзюэ в весьма изысканных выражениях благодарил за приглашение и извещал, что прибудет к концу ши Дракона. Письмо было составлено по всем правилам хорошего тона, не придраться, но Иши показалось, что от листа веет холодом.

Встречаться лично с наследником Хань Ин Иши не доводилось, но младшие служащие – да и старшие тоже – частенько сплетничали о вышестоящих и молодого заклинателя иначе как «ледяной статуей» не называли. Иши сплетен не любил и считал их распространение недостойным занятием не только для благородных мужей, но и для любых уважающих себя людей, однако иногда размышлял о том, как может принц Чэнь Шэньсинь, подлинно обладающий всеми пятью добродетелями[54], водить дружбу с таким человеком: если допустить, что сплетни правдивы, то Хань Дацзюэ представлялся безразличным, холодным и в высшей мере неприятным.

Однако Иши не любил судить о ком-то, не имея на руках всех сведений, – эта его черта помогала не только в общении с другими, но и в работе. Хань Дацзюэ оставался для него загадкой, и молодой дознаватель надеялся исправить это в ближайшее время.

Наследник Хань Ин оказался точен: за кэ до конца ши Дракона у внутренних ворот – особая привилегия, дарованная принцем и позволяющая избежать утомительного церемониала приема гостей и попасть сразу на территорию дворца, – с опустившегося с неба меча грациозно сошел высокий молодой человек. Иши, встречавшему гостя вместе с частью охраны принца, сразу стало ясно, почему того сравнивали с ледяной статуей, но у самого дознавателя, человека, не лишенного любви к искусству и прекрасному, в голове возник образ зимнего рассвета, когда высокое холодное небо лишь слегка розовеет с близостью утра, но остается таким же недосягаемым. Хань Дацзюэ был весь сияние и серебро: поблескивали пластинчатый доспех, поножи и наручи с вычеканенными драконьими силуэтами, мерцали грани хрусталя в заколке-гуане на непокрытой голове, серебрились длинные волосы, забранные в причудливые косы у висков, белело нижнее одеяние, и лишь верхнее, по-воински укороченное, напоминало о принадлежности к клану Хань Ин – такой насыщенный и в то же время нежный окрас бывает именно у цветущей магнолии[55].

Будь Иши поэтом или художником – наверняка пожелал бы увековечить образ наследника в искусстве. Его призвание, однако, заключалось в ином – и он лишь сделал в голове пометку о том, что, несмотря на юные годы, Хань Дацзюэ весьма силен, раз способен преодолеть путь до столицы по воздуху, не снимая доспехов, ощутимо утяжеляющих владельца и осложняющих перелет.

– Этот служащий приветствует молодого господина Хань. – Иши поклонился со всей изысканностью, на которую был способен. – Добро пожаловать во Дворец Благоденствия.

Заклинатель молча ответил на приветственный поклон и замер, словно и впрямь обратившись в высеченное изо льда изваяние. Однако Иши вдруг совершенно отчетливо понял, что высокомерие здесь ни при чем: глаза Хань Дацзюэ не отрывались от жезла с хрустальным шариком на конце в руках одного из стражников – Посоха Безопасности.

Подобные жезлы ввели в обиход еще при Первом императоре: они были призваны отслеживать использование заклинателями духовных сил и появление в пределах городов и поселений заряженных талисманов и артефактов. «Это необходимо, чтобы защитить наших подданных», – объявил император. «Это сделано, чтобы унизить и ограничить нас еще больше. Что ж, мы сами показали себя недостойными доверия», – считали заклинатели. С тех пор Посохи Безопасности имели при себе и городская стража, и охрана императорской семьи и знатных сановников. Его Величество Чэнь Гэньцянь, нынешний правитель, пошел еще дальше: он и вовсе запретил любое использование духовных сил в пределах дворца – послабление делалось лишь для монахов. Иши видел несколько раз порядок досмотра прибывающих по делам заклинателей: ничего смущающего или тем более болезненного, но безусловное недоверие к каждому носящему меч-цзянь само по себе должно было выглядеть достаточно оскорбительным.

– Этот служащий просит прощения. Досмотр является служебной необходимостью, не более, – сказал он твердо, позволив себе посмотреть прямо в холодные светлые глаза, – он выполняет приказ, – и забрал Посох Безопасности прямо из рук изрядно удивленного этим стражника.

Недрогнувшей рукой приводя жезл в действие, молодой чиновник очень надеялся, чтобы гость расценил все правильно, – и, кажется, так и вышло. Хань Дацзюэ опустил ресницы, и его пальцы, крепко сжимавшие рукоять меча, расслабились, совсем чуть-чуть, но Иши хватило и этого, чтобы понять: его внезапная задумка увенчалась успехом. Он поступил так не только из уважения к заклинателям, и без того вынужденным унижаться перед светской властью, но и с целью вполне прагматичной: завоевать хотя бы толику благосклонности того, с кем теперь часто придется иметь дело по долгу службы. Иши не желал и не собирался лебезить, однако считал полезным наладить отношения – от него не убудет и при провале, а работе в будущем помочь сможет.

В молчании они проследовали в парк, где в павильоне Спокойствия, напоминавшем поднявшийся прямо из озера резной каменный корабль, Его Высочество наследный принц уже в нетерпении мерил шагами мраморный пол.

– Хань-сюн[56]! – Завидев гостя, принц расцвел и едва не побежал навстречу, но, вовремя вспомнив о достоинстве, замер у балюстрады. Его улыбка так и норовила сбежать с лица и расплескаться по всему павильону яркими искрами.

– Ваше Высочество, рад видеть вас в добром здравии. – Наследник клана подарил принцу укоризненный взгляд, но теплота в голосе прозвучала совершенно отчетливо даже для постороннего человека, будь он хоть сколько-нибудь внимателен.

– Благодарю за помощь. – Сияющий принц нетерпеливо кивнул Иши. – Прикажите принести завтрак, и более я вас не задерживаю.

– Этот служащий повинуется Его Высочеству.

Покинув павильон, Иши отдал распоряжения слугам. Список блюд он составил заранее, обсудив с поварами, что обычно заказывает Его Высочество, принимая гостей: суп из акульих плавников, лапша с имбирем и креветками, свинина в кисло-сладком соусе, два вида овощных салатов, рисовые пирожки, травяное желе, фрукты и обязательно пять видов чая – весьма скромно для трапезы наследника престола, учитывая, что пиршества у императора включали не менее трех перемен блюд в каждой подаче. О скромности и вежливости принца Иши раньше только слышал, а теперь сумел в этом убедиться и сам. Чэнь Шэньсинь не приказывал, не повелевал, не требовал – пожалуй, скорее, просил, но тем приятнее было выполнить его просьбу.

Наказав страже бдительно за всем следить и чуть что – послать за ним, Иши вернулся в свои покои. В ожидании сведений от помощников неплохо будет самому составить перечень всего, что удалось выяснить по делу об убийстве, и потом сравнить результаты. Иши чувствовал настоятельную необходимость чем-то занять свой ум, иначе рисковал утонуть в глухой тоске.

* * *

– Наконец-то! – Его Высочество облегченно выдохнул, опускаясь на подушки. Хань Дацзюэ устроился напротив, бережно вытянув из-за спины гуцинь в тканевом чехле. – Хань-сюн, ты как восточный ветер, появился – и день сразу удался![57]

– Не преувеличивайте, Ваше Высочество. – Хань Дацзюэ улыбнулся уголками губ. И как эти узколобые сплетники смеют сравнивать его с ледяной статуей? Он же настоящий, живой, а что не любезничает со всеми подряд – и вовсе несомненное достоинство! К тому же имя обязывает[58].

– К чему эти церемонии? Каждый раз мы с тобой с этого начинаем, будто не знакомы тысячу лет!

– Вежливость – украшение мужчины, Чэнь-сюн, а мой уровень совершенствования пока не позволяет прожить тысячу лет, – откликнулся Хань Дацзюэ, без лишних слов выполнив просьбу. Эта его черта тоже всегда нравилась принцу. – Хочу, кстати, отметить нового служащего из ведомства по надзору, который меня встретил. Предыдущий тоже был неплох, но всегда смотрел свысока.

– Да, господин Цзяо ушел в отставку, и я попросил главу ведомства прислать кого-то помоложе.

– Несмотря на молодость, он прекрасно держится. И он единственный, кто понимает, что обыск по прибытии довольно унизителен. Присмотрись к нему, Чэнь-сюн, тебе нужны свои люди во дворце. Не исключено, конечно, что у него есть свои мотивы так себя вести, но одинаково плохо как верить всем, так и не верить никому.

– Предлагаешь завести собственную тайную службу? – хмыкнул принц. – Умоляю, Хань-сюн, давай поговорим о делах позже. Ты только что приехал!

– В тигрином логове друг никогда не помешает. Я рад, что мы отныне встречаемся в этом павильоне. Он нравится мне, в нем легко дышится.

– Подарок матушке от главы клана У Минъюэ на именины. – Принц с нежностью погладил мраморные перила. – Он тогда лично приезжал с мастерами, павильон собрали за сутки с помощью талисманов. Глава У еще сказал: раз уж в столице не увидеть настоящих кораблей, пусть будет хотя бы такой.

– У главы У щедрая душа и доброе сердце, что неудивительно для потомка Летучей Рыбы. На побережье ветра свободнее, особенно в устье Тунтяньхэ, на границе наших кланов. Я хотел бы как-нибудь показать тебе Золотой треугольник[59], где Тунтяньхэ встречается с морем Дунхай[60], а приливная волна поднимается порой на два человеческих роста. Древние мосты висят над рекой, будто парят безо всякой опоры…

– Боюсь, пока я не стану императором, свободно перемещаться по стране мне не дадут, – вздохнул принц. – У моего отца обязанностей больше, но больше и власти, в его силах издать любой приказ, если он захочет. А стану ли я императором – одним богам ведомо.

– О чем ты? – Светлые глаза Хань Дацзюэ сузились. – Что сделал твой отец?

– В очередной раз прилюдно посетовал, что я его разочаровал и горазд привечать подозрительных личностей, которых нельзя считать благонадежными подданными. Наставник Лю вступился за меня, но отец никого не слушает. Он злится еще с прошлого месяца, когда младший дядя навещал матушку, и запретил мне покидать дворец. Сейчас наставник поехал в клан Вэй Далян, все уладить для вида. Но младший дядя не сделал ничего, что могло бы бросить тень на матушку или на его клан; ты же знаешь, все главы принесли императору клятву! Хань-сюн… – Принц даже привстал. – Ты же когда-нибудь сменишь своего дядю на посту главы клана, и тебе придется тоже присягать на верность императору, то есть мне. А это значит, что твоя жизнь станет залогом твоей верности!

– Станет – таково условие клятвы, – спокойно кивнул Хань Дацзюэ. – Ты будешь хорошим императором, Чэнь-сюн, я убежден, что ты не потребуешь ни от меня, ни от других кланов ничего недостойного. Так что там с твоим отцом?

Принц какое-то время молчал: на него с сокрушительной силой обрушилось осознание того, насколько жизни его близких людей: матери, обоих дядюшек, лучшего друга – зависят от воли или, вернее, прихоти императора. Чэнь Шэньсинь прекрасно знал, что его отец не собирался жениться на матушке, дочери правящей ветви клана Вэй Далян, урожденной заклинательнице: у Чэнь Гэньцяня, тогда еще наследного принца, уже были жена из богатого рода Чжунчэн и маленький сын. Однако ребенок умер, не дожив и до двух лет, других детей императрица подарить супругу не смогла, и он развелся с ней, женившись второй раз на знатной девушке с севера, но и здесь судьба посмеялась над ним: молодая жена умерла при родах, ребенок также не выжил. И тогда Чэнь Сяолун, правящий император и племянник того самого Чэнь Миншэна, прозванного Первым императором и подчинившего кланы, заставил сына взять в жены заклинательницу для укрепления рода. Чэнь Сяолун держал бразды правления железной рукой, пусть и не притеснял кланы чрезмерно, и Вэй Далян не оставалось ничего другого, как подчиниться. Вэй Юншэн и Вэй Юнмэй были тогда слишком малы. Повзрослев, ни словом, ни вздохом не выдали они своих мыслей, связанные клятвой мофа шиянь и страхом за двоюродную сестру, но принц, с юных лет приучившийся видеть больше, чем ему показывали, замечал и тоску в их глазах, и то, как они дольше положенного удерживали руки императрицы в своих, и то, как грустил эрху[61], рассказывая о степях вокруг Даляна, когда кто-то из близнецов доставал инструмент. А однажды маленький А-Синь даже видел, как матушка плакала, обнимая Юнмэя.

Принц не знал, есть ли у него дар заклинательства, – под страхом смерти никто не взялся бы его учить, но у матушки он был: мальчик чувствовал прикосновения духов воздуха, когда она пела ему колыбельные, видел в покоях талисманы чистоты и тишины, а в тайнике под полом императрица хранила свой меч. Без должной тренировки она вряд ли бы уже смогла им воспользоваться, но заклинатель расстается с мечом только вместе с жизнью, ведь это не простое оружие, у него есть душа и имя. Принц до сих пор верил, что с душой меча можно разговаривать – как в сказках матери. Да в сказках ли?

– Чэнь-сюн! Чэнь-сюн! – Хань Дацзюэ с тревогой заглядывал ему в лицо. – В какие дали ты ушел? Нам принесли завтрак!

– Прости, задумался. – Принц сразу потянулся к деревянной шкатулке. – Я приготовил для тебя нечто особенное. – Он достал из шкатулки связанные кольцом травы, бросил в стеклянный чайник с кипятком, и в воде медленно распустился изысканный букет.

– Юй Лун Тао?[62] – Хань Дацзюэ потянул носом воздух и призрачно улыбнулся. – Чэнь-сюн, ты гостеприимный и внимательный хозяин. Ее Величество может по праву гордиться таким сыном.

– Слышал бы тебя мой отец, – неловко усмехнулся принц. – Я ведь самое большое разочарование в его жизни.

– Чэнь-сюн, послушай меня: я понимаю, ты считаешь, что Его Величество ищет кость в яйце[63] – вечная беда отцов и детей. Я никого не оправдываю и никого не осуждаю, но помни, что слова – ветер и лишь кисть оставляет след. Каким будет твой след, зависит от тебя одного.

– У вас в клане все такие философы? – попытался пошутить принц.

– Самодисциплина и умение направлять волю – основа тренировки любого заклинателя. Иначе ты не удержишь силу, тебя настигнет искажение ци[64] или убьет призванная тобой стихия, с которой ты не справишься. И вот тебе мой заклинательский совет: перестань себя мучить и поешь. Издевательство над плотью еще никому и никогда не помогало.

Принц рассмеялся, и обстановка разрядилась. Отдав должное салатам, пирожкам и разным видам чая, молодые люди умиротворенно следили, как сверкает под утренними лучами поверхность озера – словно супруга Небесного хозяина рассыпала драгоценности по ковру.

– Хань-сюн, ты же сыграешь мне? – нарушил молчание принц. – Хочу послушать про горные вершины и текущие воды. Ваши мелодии Дракона созданы для того, чтобы успокоить самый мятежный дух.

– Ты же помнишь, Чэнь-сюн, что я не могу использовать духовную силу во время игры, когда нахожусь во дворце, – напомнил Хань Дацзюэ, и его строгое лицо смягчилось. – Таково условие, поставленное Его Величеством моему дяде в день его вступления в должность главы клана.

– Тебе не нужна духовная сила, когда ты играешь. Твой гуцинь и так говорит с человеческими сердцами.

– Я сыграю тебе, но прошу, не сравнивай больше мою музыку с горными вершинами и текущими водами. Не хочу, чтобы наша история окончилась так же, как у поэта Ю и дровосека Чжуна[65]. – Хань Дацзюэ достал из чехла светлый гуцинь, бережно устроил его на коленях, положил руки на струны и замер, прикрыв глаза. Принц не отводил взгляда от его рук, но все равно пропустил миг, когда заклинатель тронул струны, – так естественно музыка вплелась в щебет птиц, отозвалась плеску воды и шепоту ветра и подхватила их голоса, повела мелодию, в которой было все звучание окружающего мира и одновременно не было ничего, кроме рассыпавшегося вечного серебра.

– Это прекрасно… – прошептал принц, едва Хань Дацзюэ прижал струны и мелодия растворилась в наступившей тишине. – О чем ты играл, Хань-сюн?

– Я назвал эту мелодию «Одна радость»[66]. – Изящная рука заклинателя провела по вышитому драконами покрывалу. – Я сочинил ее давно для дяди, потому что дождь в его глазах все никак не кончался. Подумал, что сегодня она поможет и тебе, хотя и сомневался, что без духовной силы подействует как надо. Рад, что ошибся.

– Хань-сюн, прошу тебя, сыграй это и моей матушке! – загорелся принц, вскакивая и протягивая руку другу. – Пусть ей тоже станет легче!

– Почту за честь доставить удовольствие Ее Величеству. – Молодой заклинатель неторопливо убрал гуцинь в чехол и поднялся. – Если игра этого подданного поможет развеять печаль императрицы, он будет вознагражден сполна.

* * *

Иши устало потер глаза, откладывая лист с пометками. Полноценно сесть за работу удалось только ближе к вечеру: сначала его вызвали, когда принц зачем-то повел гостя навестить императрицу, потом надо было проследить за накрытием ужина, и лишь к концу ши Собаки, когда молодой господин Хань удалился для отдыха в отведенные ему покои, Иши смог вернуться к записям. Помощники оказались расторопными, и перечень фактов вместе с выводами судебного врача Се Цзюэдина уже лежали на столе у молодого чиновника. Прежде чем переходить к ним, Иши снова пробежал глазами свои записи.

Итак, что известно о жизни его старшего брата? С детства мечтал стать заклинателем, сбежал из дома незадолго до совершеннолетия, несколько лет не появлялся, ограничиваясь короткими редкими письмами. Стал приезжать чаще после смерти отца, примерно раз в полгода. Денег почти не привозил, из подарков главным образом были выделанные шкуры и какие-то хозяйственные мелочи. Носил одну и ту же темную одежду без знаков отличия, на прямые вопросы о клане отвечал уклончиво, переводил тему, при попытках выяснить больше либо отмалчивался, либо огрызался. Вряд ли бы Шоуцзю так себя вел, прими его клан Хань Ин в свои ряды, – скорее, всячески бы это подчеркивал, Иши хорошо знал, каким гордым был старший брат. По зрелом размышлении молодой чиновник осознал, что Шоуцзю не обманывал домашних – он просто не говорил правды, и они с братьями сами решили, что он должен состоять в Хань Ин. Где же еще, если они жили на землях именно этого клана?

Однако в Хань Ин никто не знал о Шоуцзю; значит ли это, что старший, не сумев поступить туда, вынужден был стать бродячим заклинателем? Это бы объяснило и редкие визиты, и простую одежду, и отсутствие полноценного жалованья. Разумный вывод, но Иши все словно что-то царапало, мешая принять его, и он взял бумагу с печатью судебного врача.

«Многочисленные раны в верхней части туловища, одинаковые с обеих сторон по расположению и силе проникновения, нанесены, предположительно, колюще-рубящим оружием. Этим скромным врачом были обнаружены зацепы по краям некоторых ран, напоминающие следы от крюка, на который подвешивают туши мясники. Таким образом, все разновидности мечей отпадают. Своеобразный характер ранений позволяет сделать вывод, что нанесены они были не шуанфу[67]: слишком аккуратные разрезы от легких лезвий; не фэйгоу[68]: раны сделаны одновременно с двух сторон, а фэйгоу – непарное оружие; яньюэдао[69] и цзи[70] не подходят по причине меньшей маневренности. Этот скромный врач полагает, не боясь упреков в отсутствии мастерства, что единственное возможное орудие убийства – шуангоу[71]».

Иши, книжник и ученый, об оружии имел весьма смутное представление, но по записям врача понял одно: то, чем убили Шоуцзю, не является чем-то общеизвестным и доступным. И очевидно, что самая важная часть выводов врача в отчет не попала, поэтому стоит поговорить с ним лично. Интересно, начало ши Свиньи[72] – уже слишком неприличное время для визита или государственная важность дела оправдает любую неучтивость? Помаявшись около кэ, Иши все же оделся подобающе, захватил записи и отправился в судебное крыло. Большинство окон еще озаряли отблески светильников: чиновники рано спать не ложатся.

Се Цзюэдин открыл дверь почти сразу, вежливо поклонился и выжидательно уставился на позднего гостя.

– Господин Се, прошу меня простить за визит в столь неурочное время, – вернул поклон Иши. – Я помощник господина Цао Сюаня из ведомства по надзору за заклинателями, меня зовут Си Иши.

– Добрая встреча, господин Си, ваши служащие уже были у меня сегодня. Случилось что-то еще, требующее моего внимания? Прошу, входите.

– Молодой господин Си, если позволите. Благодарю.

Се Цзюэдин провел посетителя в чайную комнату. Усевшись у низкого столика и приняв пиалу с чаем, Иши вновь извинился за поздний визит и достал отчет.

– Господин Се, меня кое-что заинтересовало в ваших словах, не могли бы вы пояснить?

Чиновник прищурился, не сводя с Иши внимательного взгляда.

– Молодой господин Си, вы, судя по всему, человек усердный и честный. Позволите говорить прямо?

– Почту за честь, шифу.

– Как я понял, вы хотите услышать мое собственное мнение в дополнение к написанному в отчете. Что ж. Убили найденного вами человека со знанием дела, не каждый стражник или военный способен на такое. Ни одного лишнего пореза. Удивительно, что покойный умер не сразу – обычно от подобных ран истекают кровью за пару кэ, а он продержался почти половину ши. Вряд ли его смерть – результат уличной драки или стычки с лихими людьми, больше похоже на заказное убийство или убийство при попытке побега. Я неслучайно упомянул шуангоу: слишком нетипичные раны; и другой чиновник на моем месте, скорее всего, выбрал бы другой вид оружия или попросту не смог сделать выводы. Но я уже сталкивался с парными крюками головы тигра[73]. Это довольно дорогое и редкое оружие, им пользуются некоторые школы боевых искусств в отдаленных горных монастырях, лучшие среди наемных убийц и телохранители чиновников не ниже второго ранга, членов императорской семьи или вельмож вроде гунов или хоу[74].

С каждым словом Се Цзюэдина ледяная рука все сильнее сжимала сердце Иши. «Святые Небеса, дагэ, во что же ты ввязался?»

– Господин Се, правильно ли я понимаю, что вы исключаете разборки заклинательских кланов?

– Пока убийца не найден, исключать нельзя ничего, но участие заклинателей маловероятно, если только убитый не служил какому-либо клану тайно. Явных знаков принадлежности при нем не обнаружено, а заклинатели, напротив, всегда носят цвета своего клана. Большего я вам, к сожалению, сказать не могу.

Иши сдержанно поблагодарил судебного чиновника, еще раз извинился и на негнущихся ногах отправился к себе. Плотно закрыв дверь, он позволил себе сползти по ней вниз и долго сидел на полу, бессильно уронив руки. Даже его выдержка и спокойствие порой подводили.

«Дагэ, в клане Хань Ин, как и в других кланах, ты не состоял, но и бродячим заклинателем, судя по всему, не был. Кому ты перешел дорогу? Что узнал или увидел такого? Почему не открылся нам, своей семье? Дагэ, что же ты сделал? И что теперь делать мне?»

Ночью Иши поспать толком не удалось: он ворочался с боку на бок, пытаясь усилием воли отогнать невеселые мысли и глухое отчаяние. Открывшиеся подробности смерти старшего брата не вселяли уверенности в благополучном исходе расследования, а грозили лишь большим увязанием в трясине интриг. Тот случай, когда и отступить нельзя, и вперед идти опасно. Подремав немного уже на рассвете, Иши долго умывался ледяной водой, пока пальцы не заныли, а лицо не онемело, и в конце концов решил действовать постепенно. Для начала надо было закончить с визитом наследника Хань Ин, а потом уже продолжать расследование – там к тому же и господин Цао вернется.

В делах, как на войне, где военный лагерь ставится шаг за шагом, – торопиться не стоит.

Поймав себя на таком сравнении, Иши усмехнулся: еще неделю назад он привел бы в пример учебу, когда упорным трудом можно добиться хороших результатов, а сегодня в мыслях оказались одни сражения.

Хань Дацзюэ и принц вновь позавтракали в павильоне Спокойствия, затем молодой заклинатель очень тепло попрощался с Его Высочеством, кивнул Иши и улетел. Слуги споро начали уборку в павильоне, стражники большей частью разошлись вокруг пруда, поблизости осталось лишь пятеро. Отдавая распоряжения слугам, Иши украдкой наблюдал за принцем: тот сидел на перилах, словно простолюдин, весь уйдя в себя; лишь пальцы теребили нефритовую подвеску на гладком поясе из желтого сэдина[75]. Его Высочество в целом никогда не отличался склонностью наряжаться, а с прошлого месяца, когда император запретил ему покидать дворец, и вовсе ходил по грани приличий, не надевая даже шапки-мяньгуань[76]. Все это Иши услышал от слуг и нехотя признал, что недостойность сплетен не отменяет их полезности. И если уж ему довелось выполнять распоряжения Его Высочества, – а опыт и здравый смысл подсказывали, что этот раз далеко не последний, – надо изучить все как следует.

Отвлекшись, молодой чиновник вздрогнул, когда ближайший к нему слуга вдруг выронил поднос и повалился лицом в пол. «Император, император, Его Величество здесь!» – зашептались другие слуги и стражники, низко кланяясь. Иши обернулся к берегу и, заметив краем глаза ярко-желтый лунпао[77], тоже поспешно замер в церемониальном поклоне.

– Приветствую царственного отца, – раздался голос принца.

– Что здесь происходит? – Иши раньше не то что не видел – даже не слышал императора, и голос его молодому чиновнику не понравился. Слишком холодный, слишком надменный. Да, едва ли Иши мог судить об императоре – он выше самого Иши, выше всех прочих людей, выше даже заклинателей, но в народе о нем чаще всего отзывались уважительно (впрочем, вряд ли кто-то осмелился бы выражать недовольство открыто, и ему стоило бы это учитывать), и сейчас его интонации разочаровывали. Разочаровали бы, имей Иши право на такие мысли в адрес самого императора.

– Пусть царственный отец не утруждает себя беспокойством, всего лишь небольшой завтрак в парке.

– А я отчетливо вижу, что мой царственный сын лжет. Ему должно быть прекрасно известно, что совместный завтрак императорской семьи – одна из незыблемых дворцовых традиций. И если отсутствие твоей матери еще можно оправдать состоянием здоровья, то твое отсутствие, да еще и второй день подряд, выглядит уже подозрительно. Судя по всему, ты не болен, так в чем причина?

Едва-едва повернув и приподняв голову, Иши смог лучше рассмотреть происходящее. Император Чэнь Гэньцянь – высокий грузный мужчина, уже перешагнувший рубеж старости, – стоял на берегу в окружении десятка сановников и стражников. Желтый халат-лунпао поблескивал золотыми драконьими узорами в лучах утреннего солнца, подрагивали подвески на мяньгуане; напротив замер принц в темно-фиолетовом. «Ирис у желтого источника[78]», – с усмешкой подумал Иши. Ему бы надавать себе пощечин за сравнение правителя с преисподней да на коленях молить Дракона и Феникса о прощении, но… Видно, разочарование все же оказалось явственнее, чем ему хотелось бы. Иши был преданным чиновником, способным мыслить здраво и усердно выполнять свою работу, однако при всех своих достоинствах оставался всего лишь человеком – человеком, не лишенным эмоций.

– Царственный отец изволит допрашивать наследного принца? – Его Высочество не склонил головы, глядя прямо в лицо отцу. – Или наследному принцу уже запрещено не только покидать дворец, но и свободно по нему перемещаться? Или слово наследного принца уже не имеет никакого веса?

«Почему Его Высочество не может просто ответить на вопрос? – Иши не вполне понимал, что происходит. – Ведь не было прямого запрета на визит наследника Хань Ин, почему принц Чэнь упорно уходит от ответа?» Внутри кольнуло предчувствием неприятностей.

– Пока что император я, и только мое слово имеет значение. – Его Величество не повысил голоса, но весеннее утро словно выстыло под порывом зимнего ветра. – Я задал тебе простой вопрос, но простого ответа, очевидно, не дождусь. – Он резко повернулся, плеснув рукавами и зазвенев подвесками на шапке, почти грубым жестом подозвал одного из охраны принца. – Отвечай, чем вы здесь занимались до моего прихода?

– Да простит этого ничтожного слугу Его Величество, но он подчиняется напрямую приказам Его Высочества, – ответил стражник вежливо, но твердо.

– Ты с ума сошел, Лян-сюн?! – прошипел его товарищ и, выйдя вперед, поклонился так низко, что подмел перьевым султанчиком плиты дорожки. – Ваше Величество, эти ничтожные слуги провожали наследника клана Хань Ин по окончании его визита!

– Что?! Заклинатель был здесь, во дворце?! Да как вы посмели?! – Лицо императора свело судорогой.

– Его Высочество приказал, и эти ничтожные слуги не осмелились… – разговорчивый стражник мелко задрожал и закланялся как заведенный.

– Пин-сюн, прекрати! – вполголоса вмешался первый стражник. – Мы выполняли приказ Его Высочества, это наш долг! Вины за нами нет!

– Вины, говоришь? – процедил император, находя взглядом сына, выпрямившегося еще сильнее. Иши было хорошо видно, как у того подрагивают пальцы рук, сжатых в кулаки под длинными рукавами. – Вина здесь лежит целиком и полностью на моем сыне, который забыл повеления отца!

– Значит, виноват я? – голос принца звенел. – Виноват в том, что люблю свою мать, что люблю своих друзей? Вы император, фуцинь[79], вы можете запретить мне что угодно, но не любить!

– Замолчи! – тяжело дыша, император вздернул подбородок. – Так ты повинуешься моим приказам?!

– Если приказы жестоки и бессмысленны, много ли чести в повиновении?

– Убирайтесь! – Его Величество повернулся к свите, и тех словно метлой вымело с дорожки до самых дальних кустов. На берегу у павильона кроме отца с сыном остались только стражники, слуги так и лежали лицом в пол; у Иши уже заныли сложенные руки и затекла шея, но он не смел пошевелиться лишний раз и привлечь к себе высочайшее внимание.

– Чего еще ждать от юнца, путающегося с заклинателями? – император невероятным усилием воли понизил голос. – Впрочем, ты воистину сын своей матери! Тот день, когда я подчинился своему отцу и заключил этот брак, был днем величайшего несчастья моей жизни. Мало мне было того мальчишки Вэя, теперь и ты мне прекословишь? Берегись, еще немного – и я начну подозревать тебя в заговоре против меня и императорской власти!

– Ни единого мига я не думал о свержении власти, фуцинь! – Принц застыл нефритовой статуей, его глаза на бледном лице с пылающими румянцем щеками горели как два костра. – Но разве младший дядя сказал неправду о том, что матушка серьезно больна?

– Лучшие целители во дворце к ее услугам, о чем тут говорить?! Ты смеешь упрекать меня, мальчишка?

– Вы прекрасно знаете, фуцинь, что обычные целители ей не помогут, нужна помощь заклина…

– Молчать! – Лицо императора побагровело, он пошатнулся, но устоял. – Когда я запретил тебе встречаться с кем-либо из заклинателей, я выразился предельно ясно! Дабы пресечь нежелательные слухи, я не стал отдавать приказ по дворцу, рассчитывая на твое благоразумие, но ты мало того что ослушался меня, так еще и привлек слуг и стражу, сделав их соучастниками! Что ж, прекрасно.

«Вот уж правда, если дерево решит выстоять, ветер не прекратится. – Будь Иши больше похож на младшего брата, ему стало бы уже отчаянно жаль принца, который держался из последних сил. – К чему упорствовать и еще больше злить Его Величество? Лучше согласиться со всем и потом все равно поступить по-своему».

– Эй, ты! – император тем временем снова обратился к тому стражнику, что сказал правду о визите наследника Хань Ин. – Смотрю, ты больше почитаешь власть, чем мой собственный сын, так что ответь: кто руководил вами во время визита заклинателя?

– П-помощник господина Цао Сюаня из ведомства по надзору за заклинателями, господин Си Иши. – Стражник Пин снова поклонился и указал на Иши. Тому ничего не оставалось, кроме как выйти вперед.

– Отвечай, сказал ли тебе наследный принц о том, что я лично запретил ему принимать заклинателей во дворце? – Глаза императора вблизи казались блеклыми и холодными, как у мраморных статуй, и Иши совсем некстати вспомнил светлые глаза Хань Дацзюэ. При прощании они вовсе не выглядели ледяными – скорее, прозрачными, как родниковая вода, пронизанная солнечными лучами. «Не того прозвали статуей», – мельком подумал молодой чиновник. Он не хотел выдавать принца – и дураку ясно, что тот пошел против воли отца, стремясь увидеться с другом детства, но солгать значило подставить под удар невиновных стражников и слуг, которые перед правителем и вовсе бессильны.

– Ваше Величество, этого служащего назначили ответственным за сопровождение наследника Хань Ин во время его пребывания во дворце. Это все, что этому служащему известно.

– Я так и думал. Отрадно видеть такую исполнительность в подчиненных, но прискорбно, что их усердие явилось результатом неподчинения моего сына. Таким образом, виновны оказались все. А виновных необходимо наказывать. Ты и ты, – император махнул двум стражникам, – ступайте и принесите бамбуковые палки. Не будем откладывать.

– Кого вы собрались наказывать, фуцинь? – голос принца дрогнул. Его Величество смерил сына равнодушным взглядом.

– Не скрою, более всего наказания здесь заслуживаешь ты, однако наследник престола слишком ценен, чтобы поднимать на него руку; чужая боль к тому же всегда воспринимается острее. Слуг и стражу сечь бессмысленно, они и так подневольные и привыкли терпеть. Поэтому наказан будет тот, кого ты подвел тем, что нарушил мой приказ. Тот, кто, будучи твоим подчиненным, все же знаком с ответственностью и знает, что слово императора – закон.

И унизанная кольцами рука указала на Иши.

Тот сначала даже не осознал услышанного, стоя в полупоклоне. Принц захлебнулся воздухом, почти неслышно ахнули слуги, кто-то из стражи уронил меч. А потом до Иши наконец дошло, и он рывком выпрямился, будто уже ударенный в спину.

В детстве Иши никогда не секли: сдержанный и усердный мальчик не доставлял хлопот; потом отец умер, мать заболела и всё свое внимание уделяла маленькому Ючжэню – будто знала, что тоже скоро сойдет в могилу, – и хотела подарить младшему ребенку как можно больше любви и тепла; тогда уже подросток Иши оказался предоставлен самому себе и книгам. После же смерти матери Сяньцзань трясся над младшими братьями и никогда не поднял бы на них руку. А вот соседские ребята частенько показывали исхлестанные бока и ноги, так что Иши хорошо себе представлял, что такое порка. Но представлять – одно, а пережить самому?

– Фуцинь, вы не можете!.. – голос принца сорвался.

– Только я и могу, – император не удостоил сына и взглядом.

Его Высочество стремительно встал между Иши и отцом и… опустился на колени.

– Прошу милосердия, Ваше Величество! Слуга не может отвечать за проступки господина, в этом нет справедливости! Накажите меня, если на то ваша воля!

– Уйди с дороги, мальчишка! Кто ближе к огню, тот первым и сгорает, пора тебе это усвоить. Может, палки на чужой спине вколотят немного ума и в твою голову.

– Фуцинь, и вы еще называете себя мудрым правителем? Может, снаружи у вас и золото с яшмой, но внутри – только гнилая вата![80] Неужели божественные Дракон и Феникс учили людей такому?

Император побагровел, и Иши, ощущая странное спокойствие, осознал, что пора вмешаться. Обойдя принца, он вежливо поклонился ему и сказал как мог мягко:

– Ваше Высочество, не нужно, будьте благоразумны. Его Величество в своем праве судить. Если наказание этого служащего послужит разрешению ваших разногласий, он не будет противиться. – И, развернувшись к императору, добавил: – Если владыка захочет, чтобы слуга умер, слуга умрет. Повиновение воле Его Величества.

Само собой, Чэнь Гэньцянь ничего не ответил, но поза его стала чуть менее напряженной, и молодой чиновник понадеялся, что причиной тому его слова. Принц не сводил с Иши блестящих глаз, готовых пролиться слезами, но больше возражать не пытался.

Бегом вернулись посланные за бамбуковыми палками стражники. Повисла неловкая тишина, которую нарушил резкий голос императора:

– Что стоите? Начинайте! Пятнадцать ударов, и не вздумайте хитрить!

Стражник Пин и еще один из свиты принца неуверенно двинулись в сторону Иши, двое с палками последовали за ними.

– Не волнуйтесь, господа, – Иши держал спину прямой, а голос – ровным, – я все сделаю сам.

Быстро, но все с той же безупречной осанкой, без лишней суеты он снял шапку-мао, за ней – верхнее одеяние и рубашку-шань (порадовавшись мимолетно, что всегда следит за своей одеждой и людям показаться не стыдно), тщательно сложил их на скамье; оставшись в нательной рубахе, подвязал волосы повыше и, отойдя немного в сторону, опустился на колени.

Пин и другой стражник крепко взяли его за локти, зажав между собой. Иши подавил детское желание зажмуриться – без толку, опасность все равно никуда не денется – и постарался расслабить спину.

И все равно первый удар застал его врасплох.

От резкой боли перехватило дыхание, он невольно дернулся, но стражники держали крепко. Руки Пина слегка дрожали.

– Вы ковер выбиваете, что ли? – раздался гневный окрик императора.

Новый удар обрушился так, что Иши мотнуло и кости, кажется, хрустнули. После пятого удара постепенно нараставшая боль стала почти невыносимой. Били, правда, не по самой спине, в основном по бокам и бедрам, но Иши казалось, что позвоночник превратился в раскаленный столб, к которому, по поверью, в преисподней привязывают клятвопреступников и лжесвидетелей. Все силы уходили на то, чтобы сдержать слезы и дрожь в теле, – после унижения поркой Иши не мог позволить себе еще больше потерять лицо. «Это всего лишь очередное испытание, как во время государственных экзаменов, – твердил он про себя, – это всего лишь раны тела, душе бывает куда больнее, раны в душе так просто не заживают, а телесная боль пройдет. Эргэ страдал сильнее после смерти родителей и ухода дагэ, значит, я должен выдержать. Только бы он и сяоди[81]

1 Дацзиньхэ, по-китайски «Великая Золотая река», – имеется в виду река Хуанхэ. Тунтяньхэ, по-китайски «Река, проходящая через небо», – одно из древних названий реки Янцзы. Здесь и далее, если не указано иное, примечания авторов.
2 Бессмертие в концепции древнекитайского учения даосизма – состояние, которого теоретически способен достичь любой человек путем выполнения определенных ритуалов и практик (как физических, так и духовных) и приведения своего тела и сознания к гармонии со Вселенной. Если следовать круговороту энергии ци в природе и естественным ритмам, можно постоянно обновлять свое тело и сохранять жизненную энергию.
3 Поэтическое описание смены времен года: лотосы – символ лета, золотые волны – осени, слива мэйхуа цветет даже зимой, а красная вода – символ весны, так как несет опавшие лепестки.
4 Крылатое выражение-чэнъюй: «Ничто не вечно».
5 Дословно «магическая присяга».
6 Крылатое выражение-чэнъюй: нести ответственность, о которой не просил; быть козлом отпущения.
7 То есть примерно за час. Каждый ши составлял 1/12 времени суток, то есть удвоенный современный час (120 минут).
8 Часть традиционной одежды чиновника.
9 Обращение старшего брата к младшему.
10 Обращение младшего брата ко второму по старшинству старшему брату.
11 Все ши в сутках названы в честь двенадцати зодиакальных животных. Крыса – первый ши, время с 23:00 до 01:00.
12 Оживших мертвецов.
13 Обращение младшего брата к самому старшему брату.
14 Приставка «А» в сочетании с последним иероглифом имени означает уменьшительно-ласкательную форму имени – допустимо между близкими родственниками, особенно старших по отношению к младшим.
15 Иши говорит о том, что их осталось три брата, ведь число «четыре» для китайцев считается очень несчастливым и по произношению созвучно слову «смерть, умирать». Также это игра слов: «четыре» по-китайски – «си», фамилия братьев – также Си.
16 Этикетное китайское приветствие руками, сложенными вместе: ладонью левой руки обнимают кулак правой, руки слегка качаются перед грудью, действие не должно быть слишком сильным, руки не должны подниматься высоко. Женщины делают все наоборот.
17 Обращение старшего к третьему брату, более официальное, чем «диди».
18 Кэ – около 15 минут.
19 Игра слов: Сяньцзань намекает на значение имени Шоуцзю, которое состоит из двух иероглифов – «долгоживущий» и «вино».
20 Время с 7:00 до 9:00.
21 Выдержка из трактата о лекарственных травах, который читает Ючжэнь, основана на информации из «Трактата Шэнь-нуна о корнях и травах», написание которого приписывают Шэнь-нуну (он же Янь-ди) – покровителю земледелия и медицины в китайской мифологии. Его называют также Яован – «царь лекарств».
22 Змея – шестой ши, время с 09:00 до 11:00.
23 «Дао Дэ Цзин» («Книга пути и добродетели») – основополагающий источник учения даосизма и один из выдающихся памятников китайской мысли. Традиционно автором книги считается Лао-цзы (VI–V вв. до н. э.).
24 Крылатое выражение-чэнъюй: ждать возможности, не прикладывая усилий; слепо довериться удаче, вместо того чтобы работать.
25 Обращение к мудрому наставнику, который учит словесной и духовной мудрости, принцип учения «делай подобно мне» (в отличие от учителя боевых искусств – шифу, который учит «делай, как я тебе покажу»).
26 Ученик, последователь.
27 Немного перефразированное крылатое выражение-чэнъюй: «ни одной напрасной нити», то есть относиться к делу, не упуская из виду мелочей.
28 Собака – одиннадцатый ши, время с 19:00 до 21:00.
29 Имеется в виду истинный путь неба, земли и людей.
30 Обращение младшего к третьему по старшинству старшему брату, в данном случае Ючжэня к Иши.
31 Распустить волосы – быть в трауре по близкому человеку.
32 Крылатое выражение-чэнъюй: «сосредоточиться на достижении цели».
33 Чжан – единица измерения длины, примерно два с половиной метра.
34 Перефразированное крылатое выражение-чэнъюй: «зажечь свечу и учиться» – так говорят о человеке, которому нравится получать новые знания.
35 В китайском языке форма речи, в которой человек говорит о себе в третьем лице, – обычно выражение почтения к собеседнику, демонстрация манер или шутливое между друзьями. В данном случае, как ясно из контекста, выражение почтения. Часто к обращению в третьем лице добавляются слова типа «скромный», «ничтожный» и т. д.
36 Китайская идиома «добавлять узоры на парчу» означает преумножать прекрасное.
37 Уважительное обращение к мастеру, достигшему высот в своем деле.
38 Перефразированное крылатое выражение-чэнъюй: «ни клинком, ни копьем не проткнуть» – образно о непробиваемом, неуязвимом, упорном человеке.
39 Гэгэ – близкое обращение к старшему брату, иногда в сочетании с последним иероглифом имени (как здесь: «Цзань» от «Сяньцзань»). Часто используется маленькими детьми.
40 Отсылка к истории о художнике Чжан Сэнъю, который нарисовал на стене храма драконов, которые получились как живые; но едва художник нанес завершающий штрих – нарисовал им зрачки, как драконы ожили и улетели.
41 Перефразированное крылатое выражение-чэнъюй: «цветы в зеркале, луна в воде» – о чем-то призрачном, эфемерном.
42 Отсылка к цитате из поэмы «Ли Сэ Фу» китайского поэта Цзян Яня: «Когда бросаешь первый взгляд на эту прекрасную даму, она кажется красным лотосом в тихой заводи. Когда она движется, ее грациозные жесты – словно изумительные облака, летящие с утесов».
43 Маленький золотой шар внутри тела, кристаллизованный из сгущения ци; формирование Золотого ядра – важный шаг на пути достижения бессмертия для заклинателя.
44 Янцинь – китайский струнный музыкальный инструмент наподобие цимбал. Инструмент клана Янь Цзи.
45 Цитата из «Дао Дэ Цзин».
46 Крылатое выражение-чэнъюй, подразумевает человека со скрытыми возможностями и неизведанным потенциалом.
47 Игра слов: имя «Чжунай» означает «бамбуковая стойкость», также бамбук в Китае считается символом стойкости и твердости духа, он гнется под порывами ветра, но не ломается.
48 Старинная идиома «затмить луну и посрамить цветы» используется, когда речь идет о невероятно красивой женщине.
49 Образно о чем-то хрупком и нестабильном.
50 Парча, вышитая письменами, – образ из китайской легенды о тоскующей в разлуке жене, которая вплела письмена в орнамент парчи, чтобы рассказать мужу о себе.
51 В китайской мифологии: белый олень переносил по земле бессмертных и заклинателей, близких к достижению бессмертия.
52 Резной коралл – драгоценный знак отличия в костюме чиновника, обозначал принадлежность ко второму рангу.
53 Человек, получивший высшую степень на экзамене на государственную службу, проводившемся раз в три года.
54 Человеколюбие, верность долгу, следование обрядам, мудрость, верность слову.
55 Магнолия бывает разных цветов, от белого до кремового и пурпурного, наиболее популярный оттенок – нечто среднее между розовым и сиреневым. Цвет верхнего одеяния Хань Дацзюэ именно такой.
56 Вежливое/дружелюбное обращение к сверстнику или равному по положению мужчине. Переводится примерно как «уважаемый друг», в сочетании с фамилией – «брат Хань», например. Обращаясь таким образом к Хань Дацзюэ, принц показывает, что считает его другом и равным себе.
57 Перефразированное выражение «все подготовлено, не хватает лишь восточного ветра» (отсутствие одного из важнейших условий для выполнения плана).
58 Имя Дацзюэ означает «стойкий в чувствах».
59 Так называют дельту Янцзы.
60 Дословно «Восточное море», имеется в виду Восточно-Китайское море.
61 Эрху – старинный монгольский смычковый музыкальный инструмент с двумя металлическими струнами. Инструмент клана Вэй Далян.
62 «Нефритовый персик дракона», «связанный чай» – при заварке распускается в виде букета. Содержит не только чайные листья, но и цветы жасмина и клевера. Считается одним из самых красивых китайских чаев.
63 Китайская идиома в значении: придирается, ищет недостаток там, где его нет.
64 Оно же отклонение ци. Состояние, при котором основа совершенствования становится опасно нестабильной, вызывая внутренние повреждения тела и симптомы психоза. Люди, которые поддаются своим внутренним демонам, неправильно практикуют совершенствование/боевые искусства или опрометчиво используют запрещенные искусства, рискуют попасть в это состояние.
65 Крылатое выражение-чэнъюй: «горные вершины и текущие воды» – используется, когда речь идет о прекрасной музыке и об истинной дружбе. Согласно древней легенде, поэт Ю Боя, играя на лютне, познакомился с дровосеком Чжун Цзици, который понимал все, о чем играет Ю Боя: в частности, одна мелодия была о горных вершинах, а другая – о текущих водах. Они подружились и договорились о встрече, но потом Ю узнал о смерти Чжуна и, сыграв на его могиле последнюю мелодию, разбил свою лютню в знак того, что больше не встретит такого понимающего музыку друга.
66 Отсылка к пословице «Одна радость может разогнать сотню горестей».
67 Шуанфу («парные топоры») – холодное оружие Древнего Китая, парные топоры с полукруглыми лезвиями. На обухе может встречаться крюк, а на конце рукояти – острие или лезвие..
68 Фэйгоу («летающие крюки») или фэйчжуа («летающие когти») – китайское гибко-суставчатое оружие. Представляло собой веревку, к которой крепилась боевая часть в виде крюков.
69 Яньюэдао («меч ущербной Луны», более распространено неточное название «гуань дао») – китайское холодное оружие, похожее на алебарду, состоящее из длинного древка с боевой частью в виде широкого изогнутого клинка.
70 Цзи – китайское древковое оружие, напоминающее копье. Оно было довольно распространенным оружием пехоты в Древнем Китае, также им пользовались конница и колесницы.
71 Шуангоу («парные крюки») – китайское холодное оружие, представляющее собой стальную полосу, один конец которой загнут крюком, второй у рукояти заострен. К рукояти крепится гарда в виде полумесяца с острыми концами наружу. Шуангоу применялись главным образом в парном варианте. Рубящие и колющие удары можно было наносить и месяцевидной гардой, а колющие – острым противоположным крюку концом.
72 Свинья – двенадцатый ши, время с 21:00 до 23:00.
73 Другое название шуангоу.
74 Гун и хоу – титулы высшей знати в Древнем Китае. Гун соответствует примерно европейскому герцогу, хоу – маркизу.
75 Так в Китае называют атласную ткань и ее разновидность, сатин.
76 Традиционный китайский головной убор императора и высших сановников, отличавшийся количеством подвесок (двенадцать – у императора, девять – у наследного принца и т. д.).
77 Традиционное императорское облачение.
78 Желтый источник – метафорическое обозначение загробного мира.
79 «Батюшка», уважительное обращение к отцу.
80 Крылатое выражение, чэнъюй, означает что-то внешне очень привлекательное, но на самом деле бесполезное.
81 Иши имеет в виду Сяньцзаня и Ючжэня.
Продолжить чтение