Как приходит глория мунди

1

Он стоял у края площадки, огороженной полосатой пластиковой лентой. Прямо перед ним лежало тело, накрытое окровавленной простыней. Впереди полицейский автомобиль, вспыхивает мигалка, слева «форд» скорой помощи с отворенной дверцей кузова, куда санитары уже внесли второе тело. Место, где оно находилось, очерчено белым. У машины несколько хмурых мужчин в плащах и в полицейской форме.

Николай был один. Он рассматривал застывшую композицию, привычно прикидывая, что здесь стоило бы сделать иначе. Откуда-то доносилась негромкая музыка, умеренно тревожная, какой часто в кино сопровождают демонстрацию трупов. Из-под простыни торчат ноги в белых носках; туфли, надо полагать, слетели, валяются рядом. Да, так часто бывает. В стороне разбитый в хлам «мерседес», выглядит очень эффектно.

В соседнем помещении накрыты столы, все приглашенные усердно угощаются, тоненькое звяканье фужеров накладывается на музыку, которая все еще звучит, хотя основное действо завершено. Самое интересное, по замыслу организаторов перформанса, не в манекенах, изображающих молчаливых мужчин возле фургона и жертву на переднем плане. Самое интересное – это вторая жертва, которая вот только что лежала под простыней. Двое санитаров на глазах у зрителей бережно уложили ее на носилки и понесли к машине. При этом рука ее, звякнув множеством браслетов, свесилась вниз, мелькнул черный лак ногтей и густая татуировка в виде переплетающихся змей. А в следующее мгновение покрывало вроде как случайно упало, и все увидели, что это девушка, никакой не манекен, а девушка, совершенно голая и совершенно живая. Она классная, может, даже чересчур шикарная. Несли ее очень медленно, чтобы все можно было рассмотреть. Идеально сложена. Улыбка завораживает. Ноги, тонкие щиколотки, бедра, кисти рук, грудь – неужели бывает такая грудь…

– Банкет, похоже, не привлекает?

Она! Вся в черном, черный лак, черные тени под глазами, пряди черных волос. И еще и голос, низкий, странный, заполняет всю черепную коробку.

– Это вы? – Николай кивает в сторону площадки перформанса.

– Да. Ребята попросили помочь, им нужна была голая девушка.

В одном ухе бриллиантовая сережка, в другом – несколько блестящих фиговинок, похожих на шляпки гвоздей. Глаза у нее темно-зеленые.

– Вообще-то глаза у меня черные, – говорит она, видя, что Николай пялится на нее, не может оторваться. – Это линзы. А вы изучаете меня, словно хотите снять мерку, словно портной. Хотите сшить мне костюм, – в глазах зеленые искры, – или купальник?

– Я хотел бы написать ваш портрет, – Николай едва не скривился от собственной пошлятины.

– Так вы художник?

– Художник. Никола Рейш.

– А я Амалия.

– А я Амалия, – повторил Николай. – Похоже на стихи.

2

Подушка приятно пахла Амалией. Николай активно работал носом и думал о ней, об этой удивительной девушке. А о чем же еще прикажете думать? Таких девушек он еще не встречал.

Если честно признаться, у него было совсем немного романтических встреч. Не до того, как-то – искусство требует жертв. Невинность он потерял в 23 года, и совсем не так, как хотелось. Просто он понимал, что должен это сделать, давно пора. У себя в Томске Николай уже был признан как живописец, подающий большие надежды. В тот вечер он работал в мастерской своего учителя, писал обнажёнку. (Он еще пребывал в плену предметной живописи). Женщина, профессиональная натурщица, лежала на боку, спиной к художнику. Он отложил кисть, подошел к кушетке, разделся. Женщина, конечно, слышала, как он возится, но не шевелилась. Николай осторожно лег рядом с ней. То, что случилось потом, ему не понравилось; не испытал ничего, кроме облегчения.

Свой творческий путь Николай начинал как поэт. В юности многие, естественно, пишут стихи, но у Николая получалось лучше, чем у многих других. Хорошо получалось. Его хвалили, с удовольствием печатали в городской газете. Маститый московский литератор, посетивший местный поэтический семинар, отметил талант Николая. Особенно мэтру понравилась небольшая поэма про англичанку мисс Тэйк, которая, взявшись учить русский язык, в каждом слове делала смешные ошибки. Поэму должны были опубликовать в сборнике издательства «Молодая гвардия» наряду с произведениями других юных дарований. К слову, именно москвич посоветовал Николаю сменить не вполне звучную фамилию Шнырик на что-либо более величественное. Профессиональным поэтом, впрочем, Николай так и не стал. Помешала неуверенность в себе. В том, что таланта ему не занимать, Николай Шнырик никогда не сомневался, самооценка у него на нужном уровне. Дело в другом. Он много читал, в голове его крутились свои и чужие строчки, и вот что его поражало – совпадения, назовем это так. Вот у него, Николая, в последнем стихотворении авокадо рифмуется с адвокатом. Неужели никому в голову не пришло? Или, скажем, его героиня мисс Тэйк – mistake? Может, у кого-то это уже использовано? Николай панически опасался повторов. Где-то прочел, услышал чужие стихи – и на тебе, покажется, что сам сочинил!

А вот в живописи Николай нашел свой путь, свой почерк, он теперь не боится кого-то повторить. Его пытаются копировать, осознанно или нет. Николай видел эти работы. Но это не то, братцы, совсем не то.

Амалия, похоже, застряла в ванной. Ее жилище, конечно, говорит о многом. Завораживает стилем. Черные стены, черный потолок с яркой стеклянной люстрой. Ленивый черный котяра как элемент интерьера. Огромное, во весь простенок, черно-белое изображение обнаженной Амалии – неслабые фотообои – впрочем, никакой пошлости, даже никакой эротики, просто очень красиво. Ну, и все остальное – Николай, развалившись в кровати, мысленно перебирает все остальное: стеклянные шары с красным вином, свечи, камин, круглая белая кровать, антикварного вида письменный стол с включенным ноутбуком… Все в одной комнате, здесь она спит, здесь же и работает.

Хорошо бы сделать ей сюрприз. Запись в ноутбуке. Подписаться как-нибудь, со светлой иронией. Например, Н. Рейш – последний романтик. Или так: Н. Рейш – человек, когда-то писавший в рифму. Амалия прочтет и улыбнется. Николай присел к столу. Что-нибудь веселое, стишки. Вспомнилось: «Прилегла подруга слева, машет длинною ногой – что ж, пизда не просит хлеба, нужен ей продукт другой!». Нет, не то. Он стер написанное. Амалия, конечно, не стесняется в выражениях, но черт знает, как она прореагирует. Николай попытался вспомнить что-либо другое из своих прежних опусов, что-то придумать на ходу, но, как назло, ничего не шло на ум. Упорно лезло в голову «причалы – причиндалы», но увязать это никак не удавалось. «Черная, черная девица ищет черного, черного кота в черной, черной комнате…», вымучил, наконец, Николай. Да будет так! Сохранить. Коротко назовем: Черное. Оставить на рабочем столе? Нет, лучше спрятать в Документах. Он открыл «Мои документы» и замер. В самом конце небольшого списка стояла его собственная фамилия. ШНЫРИК. Совпадение? Едва ли, фамилия, можно сказать, редкая. Николай позабыл про свой сюрприз. Щелкнул мышкой. Вот так да! Его, Николая, фото. Мелким шрифтом биографические данные. Родился – учился. Участник художественных выставок… Произведения хранятся в частных коллекциях… Германия… Голландия. Еще фото: презентация в галерее «М2», а это он с букетом гладиолусов в Малом Манеже на канале Грибоедова. Дальше еще круче – подборка его, Николая, ранних стихов.

– Тайны магии и их полное разоблачение! – насмешливый голос Амалии вывел его из столбняка.

– Это смешно?

– Только не надо, что лгать нехорошо, – Амалия улыбалась, мокрые черные волосы небрежно завернуты в полотенце. – Что тебе кажется невероятным? Что, по-твоему, противоречит законам вселенной? Да, я заранее готовилась к встрече с тобой, это моя работа. Но в задание, представь, не входило с тобой переспать. Не думаешь же ты, что я стала б трахаться с кем попало ради какого-то абстрактного задания?

Конечно, стала бы, подумал Николай.

– Конечно, стала бы, – сказала Амалия, опустив ресницы. – Но, по правде, это оказалось очень приятно.

3

Квартира изначально была трехкомнатной. Оформив ее, Амалия первым делом велела рабочим снести все перегородки. Получилась одна комната, но какая – 65 квадратных метров! Правда, железные балки старого дома угрожающе провисли, возникла реальная перспектива того, что соседи с четвертого этажа вместе с потолком обрушатся вниз. Пришлось укреплять балки. Уйма денег, но это еще не все. Квартира, из которой Амалия расселила три семьи помоечных забулдыг, оказывается, не подлежала перепланировке, дом, оказывается, был памятником архитектуры. Еще уйма денег и необходимость особых разрешений. Спасибо, Филипп все уладил. Теперь в ее просторной черной берлоге есть, где развернуться.

Обычно Амалия просыпается рано, не позднее восьми утра. Сразу же на коврик – растяжка, гимн солнцу – даром, что оно не частый гость в Петербурге. Полезный, легкий завтрак: соки, кофе с печенюшкой, иногда овсянка с фруктами. Потом макияж. Это серьезно, это надолго. В 9, в 9–30 она уже на колесах. Офисы, банки, галереи, вернисажи – всюду надо успеть. И получается! Город, слава богу, пока еще не так забит, как Москва. Амалии нравится ее работа, ей по душе быть активной; она выглядит нестандартно, но в той среде, где она крутится, это никого не запаривает. Если обстоятельства требуют, она легко меняет свой имидж, ей все к лицу. С Филиппом работать – сплошной кайф. Он поручает ей самые серьезные дела, никогда особо не разжевывает, что и как ей делать, он доверяет ей, и Амалия умеет это ценить. Она справится с любой задачей, она не подведет.

Как, например, она управилась с Николой Рейшем. Она сыграла на нем, как по нотам.

Амалия внимательно разглядывала себя в зеркале. Большое, во весь рост, медного оттенка зеркало занимало целую стену ее ванной комнаты. Зеркало не обманет, оно всегда правду скажет. Амалия рассматривала лицо, руки, ногти, все тело. Она не искала недостатки, она просто ловила кайф. Бьютифул! Заметно, правда, что уже не девочка, и хорошо; у нее, представьте, совсем не детская работа. А где же, скажите, та маленькая девочка-дурочка, которую рвало от метамфетамина? Кстати, когда ж это она трахалась без мета или чего-нибудь другого, просто так, без ничего? И не припомнить. Вот и сегодня… Сама испекла крендельки с препаратом, угостились они с Николой как следует. Главное было уследить, чтобы гость не объелся.

Как он там, не заснул?

Нет, не заснул. Сидит у компьютера. Все ясно, он раскрыл секрет, и, конечно, растерян. Увы, гораздо проще живется, если чего-то не знаешь.

– Тайны магии и их полное разоблачение!

От неожиданности Никола едва не упал со стула.

– Это смешно? – строго спросил он.

– Только не надо, что лгать нехорошо, – сказала Амалия, улыбаясь. – Что тебе кажется невероятным? Что, по-твоему, противоречит законам вселенной? Да, я заранее готовилась к встрече с тобой, это моя работа. Но в задание, представь, не входило с тобой переспать. Не думаешь же ты, что я стала б трахаться с кем попало ради какого-то абстрактного задания?

Николай усмехнулся. Его лицо, словно открытая книга, позволяло читать его мысли, очень удобно.

– Конечно, стала бы, – сказала Амалия, опустив ресницы. – Но, по правде, это оказалось очень приятно.

Она сделала паузу.

– Скажи, а почему Рейш? Николай – Никола, это понятно, но почему Рейш?

– Фамилия моего школьного учителя географии. Маленькому Коле нравился этот высокий педантичный немец.

– На что бы ты был готов, Никола Рейш, чтобы добиться успеха? Я имею в виду, настоящего успеха, всемирной известности, богатства, славы? – спросила Амалия.

– На все! – тихо сказал он.

– Подробнее! – потребовала она.

Николай задумчиво ее рассматривал.

– Когда приехал в Питер, я дал себе зарок. Четыре года. Если не прославлюсь, то все, тема закрывается.

– В смысле – бросишь живопись?

– Покончу с собой. Два года уже прошло… Я душу готов дьяволу продать, как Фауст.

Амалия убрала мокрые волосы со лба и взглянула Николаю прямо в глаза.

– Ну, зачем же дьяволу? – она улыбнулась. – Продай душу Филиппу. Он – сущий дьявол!

4

Справка. Родился 10 апреля 1981 года в г. Томске. В 1998 г. окончил школу. Следующие два года – служба в армии. В это время родители развелись, отец уехал в Удмуртию, у матери образовалась новая семья. После демобилизации в 2001 г. Н. жил с отцом, поступил в Удмуртский государственный университет на художественно-графический факультет, в котором и проучился до 2003 года, всего три семестра. В том же году возвратился в Томск, но отношения с матерью и ее новым мужем не сложились, поселился отдельно. Непродолжительное время преподавал рисунок в художественной школе. В дальнейшем был свободным художником. В Томске близко сошелся с маститым живописцем Сидоренко Б. Н., местной знаменитостью. Тот, уверившись в необычайном таланте Н., стал всячески ему покровительствовать. В то же время Н. начал успешно публиковать в городских изданиях свои стихи. Летом 2009 года Н. переехал в Санкт-Петербург. Здесь он познакомился с Чебыкиным М. М., владельцем галереи «М2». В настоящее время Н. считается персональным художником галереи. Ему предоставили небольшую квартиру-студию на Моховой; там он работает, там же и живет. Н. не женат, никогда не был женат, ведет замкнутый образ жизни. Увлекается разного рода мистикой. Галерея «М2» успешно продает картины Н. западным коллекционерам. Приложение 1. Список художественных выставок, в которых Н. принимал участие. Приложение 2. Стихи Н. 2004–2006 г.г., опубликованные в периодических печатных изданиях.

Из окон его кабинета можно было наслаждаться открыточным видом Исаакиевского собора, но Филипп Арбенин располагался спиной к окну. Он, не перебивая, слушал подробный отчет Амалии. Так он поступал всегда – никаких комментариев по ходу, никаких вопросов, только поощрительно улыбался время от времени и делал какие-то пометки в блокноте.

– Ну, что же, – сказал он, наконец, – блестящая работа. Отлично!

– Я могу организовать вам встречу с Николой в любой день.

– Встречу? – рассеянно повторил Филипп. – Да, конечно. Только ее следует подготовить особенным образом. Это будет не просто встреча. Говоришь, Никола контактирует с высшими силами, склонен к мистике? Мы устроим ему незабываемое зрелище… Например, ву-ду. Но не обязательно. Какой-нибудь экзотический африканский культ. Непременно связанный с темным потусторонним миром. Но понарошку, а то как бы чего не вышло.

– Вы верите в магию? – удивилась Амалия.

– Неважно, верю я или нет. Главное, чтобы наш парень поверил.

Вот, собственно, и все инструкции. А дальнейшее – на хрупкие девичьи плечи. Но Амалия не подведет, не впервой!

Естественно, она начала с интернета. И сразу же была ошарашена количеством практикующих в Петербурге экстрасенсов, эзотериков, ясновидящих, нумерологов и прочих специалистов, предлагающих магические услуги. Как выбрать, с кого начать? Амалия торопливо просмотрела с десяток объявлений. В некоторых случаях требовалось зарегистрироваться, отправить мейл и ждать ответа – это, разумеется, ни к черту не годилось. Фраза о предварительной записи по телефону тоже вызывала торможение. Хотя, если личной встречи не придется ждать долго… «Потомок древних ведунов, маг-колдун с многолетним стажем Матвей Ранев навечно избавит от проклятий, сглазов, страхов, навсегда отвергнет либо приворожит любого. Запись по телефону…» Амалия набрала номер, ответили сразу, монотонный мужской голос, оказалось, это сам маг-колдун, собственной персоной.

Амалия легко нашла нужную дверь, восьмой этаж новой многоквартирной башни. Открыл мужчина лет сорока, джинсы, подтяжки, темные, шелковистые пряди, плотно покрывающие плечи и большую часть спины.

– Амалия? – уточнил он.

– Она самая!

– Ступайте за мной!

Длинные волосы, непривычно длинные даже для девушки, были густыми, волнистыми, казались тщательно вымытыми и приятно пахли. В кабинете мужчина сел на вращающийся стул, Амалия расположилась в глубоком кожаном кресле, предназначенном для посетителей.

– Вы, очевидно, Матвей Ранев, маг-колдун с многолетним стажем? – вежливо спросила она.

– А что, не похож? Как, по-вашему, должен выглядеть маг? В сорочинской шапке белой, весь как лебедь поседелый? А вы сами из готтов?

– Из готтов? Потому что вся в черном? Нет, ничего общего.

– Вот видите, внешность обманчива. Мои услуги колдуна стоят недешево, – продолжил Матвей Ранев без всякого перехода. – Вы платите за реальные ритуалы, себестоимость которых ощутимо высока, а эффективность максимальна.

– Мой шеф весьма состоятелен.

– Это радует. Выкладывайте, что вас ко мне привело. Я должен знать все. Конфиденциальность гарантируется.

Выбор ее шефа, Филиппа, возможно, достоин удивления. Вокруг полным-полно молодых художников, интересных, подающих надежды, согласных на все. Почему же Филипп ухватился за Николу Рейша, непонятно. Да это и не обсуждается. Филипп – личность известная в мире искусства. Коллекционер, меценат, совладелец нескольких арт-галерей, не только в России, но и в Нью-Йорке, в Лондоне. Никола – амбициозный молодой живописец, можно сказать, никто; пока, во всяком случае. С Николой будет заключен договор. Филипп считает целесообразным использовать присущую Николе тягу к мистицизму, привязать его к себе неким магическим способом. Это важно в свете предстоящей раскрутки молодого дарования, предполагается вложить в этот проект значительные средства, и не хочется, чтобы амбициозный автор вдруг позабыл о своем покровителе; а подобное происходит, увы, слишком часто.

– И вот еще что, – Амалия застенчиво улыбнулась. – Никола, как и полагается художнику, весьма эмоционален и к тому же достаточно наивен, он безусловно поверит в силу магического спектакля или ритуала, не суть, как этот процесс назвать, главное, чтобы он был художественно убедителен, если вы понимаете, что я имею в виду. Например, черной петух – красная кровь. Конечно, резать петуха не надо, все можно сделать понарошку. Так можно?

– Разумеется, – подтвердил колдун своим невыразительным голосом. – Понарошку, как вы изволили выразиться, можно. Но это не ко мне! Матвей Ранев приворожит не понарошку, а всерьез и навсегда. И никто этот приворот не снимет. А что до петуха, то он, представьте, бывает очень даже нужен, и это ничуть не игрушка. Курицу в магических ритуалах частенько используют в качестве вольта, помогает защититься от оборотки.

Маг говорил негромко и равномерно, ноль эмоций, речь его журчала словно струйка воды из крана. Он поведал об особенностях предстоящего обряда, в котором используется сила мира мертвых. Чтобы предотвратить откат или оборотку применяют церковные свечи, зеркала, специальные колдовские символы, пентаграммы. Но лучше всего помогает вольт (или кукла) – чтобы перевести на него возможный ответный удар. Сам Матвей Ранев вместо вольта предпочитает курицу.

Амалия утонула в глубоком кресле и слушала мага. Она, безусловно, не спала, но, казалось, плыла в густом, как сироп, тумане. Маг-колдун с многолетним стажем использует гипноз, отчетливо подумала она.

У меня недавно был клиент, журчал маг, очень известный человек, медийная личность. Проблемы с любовницей, молодая женщина стала вдруг чахнуть, врачи не могут поставить диагноз. Я сказал ему, тебя, мол, ангелы послали ко мне, чтобы спасти твою подругу. Ее хотят извести, ее фото положили во влагалище умершей женщины. Не знаю, смогу ли ее отмолить. Но, если смогу, порча бумерангом вернется к тому, кто ее наслал. В итоге девица поправилась (она некоторое время носила переданный мной поясок), а жена вдруг умерла. Повысилась температура, увезли в больницу, и человека не стало. Я все это рассказываю, чтобы вы и ваш шеф понимали, что черная магия – это очень опасно. Черная магия всегда направлена на достижение желаемых перемен, в том числе, получения власти над людьми. В итоге этот ваш Филипп получит безраздельную власть над молодым художником…

Долго ли еще слушать эти песнопения? Амалия не отказалась бы от чашки чаю.

– Хотите чаю? – произнес Матвей Ранев. В его равномерной речи вопросительная интонация едва угадывалась. – Или кофе?

– Вы читаете мысли? – Амалия мгновенно вынырнула из тумана.

– Да, конечно, – просто подтвердил маг. – Но не в данном случае. Вы подумали про чай, я предложил, это совпадение. Чтобы читать мысли, требуется определенный ритуал, все не так просто.

Ехали на трех машинах, впереди Матвей Ранев на новеньком пафосном «порше», следом Амалия с Николой Рейшем, за ними Филипп со своим неразлучным Серегой, водителем и охранником в одном лице. Ангар, где должен был проводиться ритуал, располагался на территории коттеджного поселка. В квартире ритуалы не проводятся, снисходительно объяснил маг-колдун, это совершенно невозможно. Кажется, прошло не меньше сорока лет, прежде чем добрались до места; наконец, приехали, было уже одиннадцать вечера. Внутри ангара полумрак, свет от фонарей снаружи проникал сквозь небольшие окошки под крышей. Горел костерок, трещали сложенные пирамидкой сырые дрова, дым поднимался вверх и терялся под высоким потолком.

– Ннгама! – позвал Ранев. – Где ты? У тебя все готово?

Из полумрака возник молодой чернокожий мужчина. Голый по пояс, в черных в обтяжку штанах, курчавые волосы заплетены в дреды. Неудобный противник для дуэли на пистолетах; если станет боком, в него не попасть – такой тощий. Он приблизился и почтительно склонился перед колдуном, выглядело это словно тщательно отрепетированная сцена спектакля.

– Все готово, господин!

– Мой помощник Ннгама, – представил чернокожего колдун. – Будем начинать! Вы располагайтесь, отсюда все отлично видно. А нам с Николой надо переодеться.

Амалия и Филипп с Сергеем послушно заняли места для зрителей – складные пластмассовые стулья вокруг низкого столика из толстого прозрачного стекла с хромированными ножками. Само же действо должно было развернуться прямо перед ними. Амалия с любопытством разглядывала декорации: внутри круга, очерченного почему-то рассыпанным по полу белым порошком, высился дубовый стол, пять массивных стульев с высокими спинками; четыре из них заняты застывшими фигурами людей с птичьими головами – манекены, завернутые в длинные, до пола, черные, расшитые серебром плащи. На лицах маски, вероятно, из жести, но выглядят как старое, потемневшее серебро. Острые длинные клювы, птичьи перья, черные провалы глазниц… И повсюду свечи, свечи, помощник Ннгама порхает вокруг, зажигает все свечи подряд, сцена предстоящего ритуала уже ярко освещена, в воздухе острый запах какой-то ароматической смеси. Амалия только сейчас замечает ритмические звуки музыки, даже не музыки, конечно, не музыки, а просто ритмичное постукивание барабанов, россыпи перкуссии или чего-то похожего, и, кажется, некто монотонно приговаривает: тара-тара-тара…

Позже Амалия попытается вспомнить, когда, в какой момент ей вдруг сделалось страшно. Вначале ничего такого не было, только отчетливое ощущение театральности, ожидание предстоящего действа, представления. Было любопытно. Ннгама тощий, плоский, с длинными тонкими руками; как же должно быть неудобно его сердцу, легким и прочему в этой грудной клетке, словно в тесной, малогабаритной квартире. Вот он приволок небольшого черного петуха и ловко привязал его к ножке стола. А вот и сам потомственный маг-колдун, в черной судейской мантии, длинные девичьи волосы связаны в пучок и прикрыты отложным воротником. Колдун вводит в круг немного смущенного Николу, усаживает его на свободный стул, становится рядом, положив пациенту руки на плечи. Никола также одет в мантию, на глазах у него черная повязка. «Арр… барр… арр… армм…» – рычит Матвей Ранев, ритмический аккомпанемент становится громче, и вдобавок тощий помощник начинает ладонями отбивать на большом, коническом барабане, зажав его босыми ногами. Так продолжается довольно долго. Николе вся эта процедура, по-видимому, не нравится, он порывается встать, но колдун тяжелыми своими руками придавливает строптивого художника к стулу. Амалии тоже не нравится, она ощущает страх, будет что-то такое, ей не хочется, чтобы все это продолжалось. Ритм ускоряется, звук становится громче…

– Иска-тонга-фин! Иска-тонга-фин! – Колдун выкрикивает заклинание, заходится в крике.

Ннгама перестает барабанить, встает, направляется к столу. Черный петух, словно почувствовав неладное, начинает метаться, хлопает своими короткими, неприспособленными к полету крыльями. Ннгама небрежно, словно бутылку, берет петуха за горло, поднимает над столом. В руке чернокожего помощника будто по волшебству появляется длинный нож или, скорее, короткий меч, и Ннгама одним ударом отсекает голову птице. Кровь заливает стол, брызги летят во все стороны, у Николы лицо в крови, достается и одной из молчаливых фигур с птичьей маской.

– Господи, – шепчет Амалия. – О, Господи!

Она украдкой смотрит на Филиппа, его муви-стар профиль невозмутим. Но ему-то легко, он, как, впрочем, и сама Амалия, хотя и рядом со сценой, но, все-таки, на безопасном расстоянии. Никола же, который оказался в центре событий, не издал ни звука, сидит бледный, обалдевший. Один из манекенов, тот, которому кровь петуха залила маску, вдруг ожил. Вероятно, кровь подействовала на него так же, как поцелуй царевича на спящую красавицу. Манекен встрепенулся, поднял голову и отчетливо произнес: «Ку-ку-реку!». Потом, вспоминая все это, Амалия посчитала ситуацию вполне комичной, но тогда, видимо, никто так не думал, во всяком случае, никто не рассмеялся.

Когда этот экспонат пошевелил клювом и прокричал свое «ку-ку-реку!», Николай готов был рассмеяться. Но, понятно, не смог. Нет, не зря ему не хотелось пить эту микстуру, которую так настойчиво совал ему Ямайка. Теперь Никола как бы вышел из своего тела и наблюдает за всем происходящим сверху. Он видит себя, сидящим за столом, приторможенным, прибитым, этот кудесник, Матвей, склонился над ним, вцепился в плечи.

– Я, Матвей Ранев, – вещает он, – повелеваю тебе выполнить сказанное, а не выполнишь, жди смерти. Я, Матвей Ранев, тебе приношу кровь черной птицы, а ты мне выполни сказанное. Когда старая липа за окном потеряет все листья, тогда и успех придет к Николе Рейшу.

Сейчас июль, механически отмечает Николай, листья с липы осыпаются не позднее ноября, ждать осталось всего ничего, если, конечно, правда. Но он верит, что все получится. Спросите, почему он верит. Потому что его напоили раствором какого-то вещества? С самого начала он потерял контроль над ситуацией. Он разделся догола, позволил уложить себя в ванну, наполненную ароматной пеной. Матвей, этот уверенный в себе коротконогий крепыш, обмыл его, потом натер маслом, при этом откровенно касался гениталий, потом тщательно вытер и, наконец, напялил на голое тело Николы черную мантию. Во всем этом не было ничего эротического, скорее это походило на медицинские процедуры. Матвей завязал ему глаза, черная повязка.

– Не больно? Нигде не давит? Не волнуйся, тебе ничего не надо видеть.

– Это обязательно?

– Это для твоей же безопасности. Как скорлупа для цыпленка. Ограничивает, приносит некоторое неудобство, но защищает. Цыпленок в итоге непременно преодолевает скорлупу.

А затем черный паренек, помощник Матвея, вынудил Николу выпить какой-то вонючий напиток. Он как-то назывался, этот паренек, но имя трудное, Николай предложил присвоить ему кодовое имя Ямайка, никто не был против. Черный парень – кудряшки, косички, болезненная тощая бороденка и сам тощий, как стебелек, с пропорциями что-то не то. Николай понюхал напиток, не понравилось. Сначала ты выпей, пошутил Никола. Ямайка энергично отказался. Ну, ладно, белые начинают и выигрывают! Запашок, конечно, тот еще, но у художника все идет в дело: запахи, ревность, чувство голода, боль – все питает эмоции. А дальше все в каком-то полусне, в оцепенении. Ничего страшного, для Николы, опытного потребителя разных веществ, даже интересно. Негромкий, монотонный голос Матвея:

– Представь, что стоишь на сильном ветру. Ветер уносит все негативные эмоции. Не думай о предстоящем ритуале, он уже давно начался. Тебя обволакивает дымом: ладан, шалфей, розмарин… Я окропляю тебя соленой водой… Граница магического круга обозначена рассыпанной мукой. Окружность поднимается куполом наверх и также сферой уходит вниз. Дух Востока – воздух, дух Юга – огонь, дух Запада – вода, дух Севера – земля… Людей истинно ищущих принимает Сила. Ифа Ориша. Пало Майомбе. Повинуйся Бакуко. Сиди спокойно. Чтобы не попасть под власть вызванного существа, ни в коем случае нельзя выходить из круга. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять. Девять!

Никола хорошо помнил, как Матвей усадил его за стол, а потом – вид сверху – суровый Фил, бычара Серега, Амалия…

Амалия…

Николай видел самого себя за столом и одновременно мог наблюдать себя же сидящим на скамье возле приготовленной Матвеем ванны. Он, Никола, совершенно голый, в помещении не холодно, но член почему-то так съежился, что смотреть на него не хотелось, хотелось поскорее прикрыть его полотенцем. Никола занимается онанизмом. Старается не думать ни о ком, ни вообще о какой-либо женщине. Говорит себе, что делает эту в общем-то скучную работу исключительно ради здоровья. Плохо, если все подолгу бездействует, застаивается, всякий орган нуждается в упражнении. Ничего не получается. Казалось, можно дергать себя часами, и безрезультатно. Член сдувался, делался противно мягким. Приходилось воображать каких-то абстрактных красоток – и все равно толку никакого. А вот стоило подумать про Амалию, и гадская сосиска сделалась вполне себе крепкой палкой. Черт, наваждение! Он вдруг понял, что это никакой не член, что он крепко стискивает жилистую шею немолодого человека в военной форме. Николай немедленно ослабил хватку, человек судорожно вздохнул, его красное лицо казалось смутно знакомым.

– Кто вы? – ошеломленно вымолвил Николай.

– Я полковник Сандерс! – с достоинством ответил военный, поправляя очки в старомодной оправе.

– И… и что вам надо?

– Я прошу вас, не трогайте моих цыплят!

– Что? Каких еще цыплят?

– Черного петушка!

Николай в растерянности провел рукой по лбу.

– Кровь! – укоризненно говорит полковник Сандерс. – У вас на лице кровь.

Это какое-то недоразумение. Никола разглядывает свою ладонь. Никакой крови нет. Рука затянута в железную чешуйчатую перчатку. Такое впечатление, что он видит себя на экране. Камера отодвигается, и Николай обнаруживает, что на нем рыцарский доспех. Понятное дело, он видит себя всего сверху, он сидит на могучем коне, который, как и положено, одет в броню. Всадник в раздумье стоит перед серым валуном, вокруг невзрачный пейзаж, знакомая иллюстрация сказки, указатели: направо пойдешь… налево пойдешь… прямо пойдешь… Естественно, Никола движется прямо, стрелка с надписью «Путь к успеху». Всаднику, возможно, и невдомек, а вот если взглянуть сверху, становится понятно, что путь к успеху не прост, перед ним лабиринт; ничего особенного, обычный такой лабиринт, какой изображают в компьютерных играх. И у входа монстр. Ясно, что рыцарю предстоит сражаться с чудовищем. Вблизи чудовище просто огромно, в густой шерсти легко заблудиться, конный рыцарь продирается в ней, как в лесу, он совсем крошечный, словно блоха.

5

Галерея «М2» занимала обширное подвальное помещение. Над входом – низко – массивная коварная балка, обозначенная красными и белыми полосами, как шлагбаум. Надпись «Берегите голову!» на русском и английском. И далее повсюду надписи на двух языках: «Залы современного искусства», «Продолжение осмотра», в туалете – подробное перечисление, чего не следует бросать в унитаз, и благодарность за понимание и сотрудничество, у выхода, естественно, надпись «выход», предупреждение – «ступенька, берегите ноги» и приглашение приходить снова.

Филипп Арбенин обошел все залы, терпеливо ожидая, когда появится владелец галереи, тот наверняка зарегистрировал появление гостя с помощью камер наблюдения.

– Какие люди! Какие люди к нам пожаловали! – Чебыкин, владелец галереи «М2», уже спешил навстречу Филиппу с неискренним дружелюбием.

– Кстати, все забываю поинтересоваться, а почему, собственно, «М2»? – спросил Филипп, ласково задерживая протянутую для рукопожатия ладонь и разглядывая перстень – внушительное золотое изделие с монограммой «М», выложенной бриллиантовой крошкой.

– А ты не знал? Это в честь отца. Я по батюшке Мстиславович. Мстислав Мстиславович. Давненько мы с тобой знакомы, а ты и не знал. Ну, ладно. Что, все-таки, тебе надо?

– Хочу приобрести кое-что у тебя.

– Ой, Филипп, не смеши! Я же знаю, что тебе нужно. Леонор Френи, Барлах, возможно, Вистлер. Ничего этого у меня нет. Давай, колись, что у тебя на уме?

– Никола Рейш.

– Никола? – удивился Чебыкин.

– Это возможно?

– Нет вопросов. Но я продаю его дорого. Прошу ко мне в кабинет, за стол переговоров.

В кабинете Мстислава Чебыкина на стенах вперемешку висели плакаты, картины, гравюры, на старинном поставце теснилось несколько фигур из золоченой бронзы, здесь же – самовары, матрешки, хохлама и прочий хлам, который принято дарить иностранцам.

– Итак, Никола Рейш. Что именно тебя заинтересовало?

– Все. Все девять полотен, – объявил Филипп, усаживаясь в кресло.

Чебыкин невозмутимо кивнул, словно официант, принявший самый обычный заказ, и стал рыться в своем ноутбуке.

– Это будет, – сказал он, – двести тридцать пять тысяч баксов.

– Странная цифра, не находишь?

– Картины разные, и оценены по-разному, это ж не апельсины. Определяющим, сам понимаешь, является размер; художественные достоинства современной живописи оценить мудрено. Рейш здесь мало кому известен, но у меня на него стабильный спрос. Голландия, Германия… Последнюю его работу я втюхал за тридцать тысяч. Впрочем, торг, естественно, возможен.

– Мое предложение: сто двадцать тысяч.

– Я, конечно, заинтересован в том, чтобы ты продавал моего автора, но не до такой степени.

– Понимаю. Сто пятьдесят. Выше подняться не смогу.

– Оплата наличными?

– Чеки.

– По рукам!

Картины были сразу же упакованы в пупырчатую пленку и загружены в машину. Это заняло меньше получаса. Получая чеки, владелец галереи заглянул в бумажник Филиппа.

– Ого! – воскликнул он. – У тебя еще куча чеков. Похоже, я продешевил.

– Серьезно? А мне кажется, что это я свалял дурака. Можно было заплатить поменьше, так ведь?

– На самом деле мы оба знаем, что сделка удалась! – умиротворенно рассмеялся Чебыкин. – С тобой приятно иметь дело.

– Да, вот еще что, – вспомнил Филипп, уже на пороге. – Никола теперь будет работать со мной.

– Увы, ничего не получится. У нас с ним договор, нотариально оформлен.

– Договор?

– Ну, да. Договор должен исполняться.

– Pacta sunt servanda.

Чебыкин насторожился:

– Что ты сказал?

– То же самое, – усмехнулся Филипп, – только на латыни.

– У меня договор, – упрямо повторил Чебыкин, понимая, что иллюзии тают. Плохо, ему не хотелось расставаться с иллюзиями. Он поискал на лице Филиппа признаки сочувствия. Но не нашел.

– Я понял, у тебя договор, – Филипп задумался о подходящем случаю тактичном эвфемизме, ничего не приходило на ум. – Засунь договор себе в жопу. Все. В цирке погасли огни.

В документе, который Филипп накануне подписал с Николой Рейшем, имелся пункт о том, что все прежние договоры, подписанные художником, считаются недействительными, а претензии со стороны третьих лиц, если таковые возникнут, будут адресовываться к Филиппу. Это был типовой контракт, вполне солидный, грамотный текст, рассчитанный на то, что Никола поставит свою подпись, в присутствии адвоката (авокадо, как упорно произносил Никола), будучи в ясном сознании, восстановив свой фармакологический баланс после процедуры в ангаре. Именно так все и было сделано. Единственное, что удивило видавшего виды адвоката, да, признаться, и самого Филиппа, это то, что Никола во что бы то ни стало захотел подписать контракт своей кровью.

6

Группа художников, объединившихся вокруг Савелия Моисеевича Зарайского в кружок «Немолодые живописцы», была довольно разнородной. Собирались, как правило, в огромной запущенной квартире Альберта Давыдова, еженедельно, а то и чаще; иногда – у кого-нибудь в мастерской. Впрочем, не всякая мастерская могла бы вместить всех. А ведь помимо собственно живописцев приглашали поэтов, артистов, музыкантов. Бывало шумно; горячо обсуждали, спорили, выпивали, расходились обычно далеко за полночь.

– Зарайский со своим кружком выставляется в манеже в октябре. Возьмут четыре твои картины, Филипп обо всем договорился. Но ты должен понравиться Савелию, – Амалия дотронулась до своих губ черной помадой. – Думаю, с этим проблем не будет.

– Савелий видел мои работы? – удивился Никола.

– Все, кроме «Петуха». Специально посетил галерею «М2». Сам отобрал три картины. Четвертой, естественно, будет «Петух».

«Смерть черного петуха» – последняя работа Николы Рейша. Он сделал ее сразу же после подписания контракта с Филиппом. Получилось неплохо.

– Галерея может не согласиться, это ведь ее собственность.

– Доверься Филиппу, он с этим разберется. Я готова, – Амалии трудно было оторваться от зеркала, и ее можно было понять. – Нам надо выходить, к Зарайскому не следует опаздывать.

Дверь им открыл юноша в бескозырке, в тельняшке, на носу пенсне. Он близоруко сощурился, уставился, как завороженный, на грудь Амалии и зачмокал тонкими губами. Положение спас полный человек с обаятельной, жизнелюбивой улыбкой.

– Ах, Лешенька, спасибо, но дальше я сам, это моя обязанность встречать гостей.

Лешенька заковылял прочь старательной походкой пьяницы, стремящегося казаться трезвым.

– Позвольте представиться: Альберт Давыдов – хозяин здешних апартаментов.

Он церемонно приложился к руке Амалии. Татуировка его восхитила.

– Какая дивная, тонкая работа! Как искусительны эти змеи!

– Вы, должно быть, поэт?

– О, нет, нисколько, но я внутри круга. Варюсь в этом с детства, отец был большим поэтом. Ананасы в шампанском, весь я в чем-то испанском и так далее. Угощайтесь шампанским, горячее еще не скоро. На закуску у нас сегодня фуа-гра. Божественная рука. Кожа матовая, гладкая, как будто подвергалась специальной обработке. Кстати, известно ли вам, друзья мои, кожа – самый большой человеческий орган, восьмая часть массы всего тела, площадь кожи около двух квадратных метров. Походите, осмотритесь, чувствуйте себя как дома.

Произнеся все это, Альберт вихрем унес за собой Амалию, Николай остался предоставлен самому себе.

В обширной прихожей все стены были увешаны картинами. Живопись членов кружка Зарайского. Естественно, значительная часть экспозиции отводилась творениям самого Савелия Моисеевича. Он вдруг возник прямо за спиной Николая, лениво разглядывающего картины, деликатно покашлял. Николай обернулся и оказался в лучах доброжелательной улыбки мастера.

– Интересуетесь творчеством коллег?

– Конечно. Есть, чему поучиться, – не растерялся Никола.

– Ах, не скромничайте, не скромничайте, – звонко рассмеялся Зарайский, как будто услышав презабавный анекдот. Он ласково смотрел на Николая, и казалось, едва сдерживается, хочет немедленно заключить его в объятия. – Что ж, я с удовольствием представлю вам работы моих товарищей, со многими из них вы прямо сегодня сможете перезнакомиться. Это вот Рубинштейн Юра, большой художник, его крымский период. Мощно, экспрессивно, как вы находите? Это Миндадзе. Здесь Стукалин Фома, по-моему, не лучшая из его работ… А здесь ваш покорный слуга. Автопортрет, узнаете? А это Ирка, супруга…

– Супруга с упругой грудью, – выпалил Николай.

– Очаровательно! – и, мгновенно сделавшись грустным, без всякого перехода, Зарайский продолжил. – Вы ведь еще совсем молоды, а посмотрите на меня.

Николай послушно посмотрел. Голова глубокого старика с серой кожей и провалившимися щеками, длинные седые волосы, довольно густые, сзади завязаны кокетливым хвостиком.

– Лысины, однако, не намечается, – Зарайский повернулся к Николаю спиной и тощим задом, демонстрируя прическу. – Автопортрет этот тридцатилетней давности. Узнать можно?

Какое-то минимальное сходство с объектом имелось, возможно, благодаря длинному сизому носу человека пьющего, но узнать в портрете Зарайского – нет, никогда! С уверенностью можно было бы сказать, что изображен некий человеческий облик, не уточняя, мужчина это либо женщина, и возраст живописца тут роли не играл. Дело заключалось в самой манере живописи. Лицо было вылеплено грубыми разноцветными мазками, и кто бы осмелился назвать эту работу законченной – эскиз, подмалевок, не более. Николай и сам писал портреты, в которых никто бы не сумел себя узнать. Но ведь он сознательно уходил от изобразительности. Для него, как для художника, лицо натурщицы или чайник с чашкой – просто повод высказаться. Хотя он умел работать как грамотный реалист и часто этим пользовался.

– Несомненно, – дипломатично ответил Николай. – Как не узнать!

– Ах, не верю! – вздохнул Зарайский. – Время безжалостно. Что оно с нами делает! Ирка моя была замечательной красавицей. А сейчас растолстела, беда. Я писал ее бесконечно. Здесь только малая часть.

Савелий Моисеевич перстом указал на группу из трех разного размера полотен, выполненных в той же хаотично-экспрессивной манере, что и автопортрет. Это были изображения обнаженной женщины в раскоряку, в более скромной позе – в ванной, наполненной зеленой водой, и, наконец, сидящей на унитазе… Последнее полотно называлось «Верхом».

– Ни один ее портрет я не продал, представьте! А уж как меня соблазняли, это что-то! Коллекционеры на части рвали, Русский музей умолял, но я ни в какую, нет.

Амалия говорила, что близкий друг Зарайского курирует отдел современного искусства в Русском музее, и там представлены все художники, входящие в кружок «Немолодые живописцы». Потому-то и надо понравиться влиятельному мастеру. Николай подумал, что ему это вполне удалось, похоже, с первого взгляда.

Из глубины необъятной квартиры донеслись звуки рояля.

– Это Альберт, наш хозяин, славный человечек. Пойдемте, послушаем?

Зарайский протянул свои огромные, сильные руки кузнеца, взял ладонь Николая в свою лапу, другую положил сверху, ласково заглянул в глаза:

– Пойдемте, будем знакомиться.

В большой комнате у окна хозяин играл на рояле что-то легкое, возможно, мазурку. Гости группками и поодиночке бродили вдоль стен, рассматривая картины. На черной крышке рояля были выставлены фужеры с шампанским, котором все активно угощались. Похоже, все здесь друг друга знали. Амалия оживленно о чем-то говорила с высокой седовласой дамой с определенно лошадиным лицом. Звяканье бокалов, обрывки разговоров, на пианиста никто не обращал внимания.

– Альберт пока занят, – сказал Зарайский, – стало быть, я возьму на себя эту приятную роль, представлю вас присутствующим. Вот, полюбуйтесь, это наш новый друг, талантливейший живописец Никола Рейш. А это…

Савелий по очереди представлял ему собравшихся, называя имена художников и поэтов, возможно, известные, но ничего не говорившие Николаю, он их тут же забыл. Да и как иначе, когда на тебя разом обрушивается лавина незнакомых лиц и имен, способных заполнить страницы толстого романа! Только один из новых знакомых, пожимая Николаю руку, вручил ему свою визитку. Савелий, между тем, в короткой пафосной речи сообщил, что сегодняшний вечер поэзии и живописи открывает уникальную возможность общения мастеров кисти с незаурядными молодыми мастерами слова. Стихи, которые вы сегодня услышите, предупредил он, могут показаться странными, непонятными. Но, если мы признаем право современного концептуального искусства полностью отойти от изобразительности, то, разумеется, мы должны быть готовы признать поэзией и творчество наших сегодняшних гостей.

А дальше произошло следующее. Тетка с лошадиным лицом вместе с выскочившим из-за рояля Альбертом с удивительной ловкостью развернули небольшой экран, включили проектор. Сменяя друг друга, на экран выползли три абстрактные картины.

– Дамы и господа! – торжественно произнес Зарайский. – Перед вами работы Николы Рейша.

Все повернули головы к Николаю, раздались недружные аплодисменты.

Амалия коснулась его плеча:

– Это картины из галереи «М2», которые Савелий отобрал для выставки. «Он их сфотографировал», – шепотом сказала она.

– Я догадался, – прошипел Николай.

Он был взбешен. Мало того, что Зарайский по-дилетантски поместил его, Николы Рейша, абстрактную живопись в разряд современного концептуального искусства, которое сам Николай искренне презирал, его картины, точнее, некачественные фоторепродукции его картин, без всякого на то разрешения использованы как фон для каких-то виршей. Это было равносильно тому, как если бы уважающего себя автора симфонии усадили за пианино в ресторане, чтобы развлекать обедающую публику.

Амалия сжала его руку.

– Нас ждут в Лондоне. Галереи, аукционы, мировая известность. Зарайский – кратчайший путь в Русский музей. Это – необходимый начальный этап. Это как инициация. Нужно потерпеть.

Между тем Альберт вернулся к роялю, и рядом с ним, на то место, где обычно становятся исполнители вокала, встал коренастый мужчина с лицом бодрого идиота.

– Давай, Валера! – крикнул кто-то.

– Стихи, – объявил Валера. – Ты спросил, что будет потом. Все как всегда. А потом будет утро? Да. А потом, вечер? Да, потом будет вечер. А потом? Потом мы все умрем.

Нелепые звуки, которые хозяин извлекал из рояля, сопровождая декламацию, оборвались вместе с последней фразой.

Тишина в зале. Кто-то неуверенно захлопал в ладоши.

Следующим выступал не вполне трезвый юноша в матросском костюме, в пенсне.

– Привет, Душа Родная, Незримой Свет Звезды, Как Луны коротаешь? Исполнены ли дни? Я ж не сомкнувши очи, Сперва до полуночи, А после до утра, Оттачивал слова…

Стихам матросика, казалось, не видно конца. Николай отметил завидный инфантилизм, в смысле тупой, самонадеянной детскости; человеку с потухшим взглядом и обвисшей кожей так не написать, как ни старайся.

– Послушаем еще? Или есть желающие высказаться? – Зарайскому была явно по нраву роль ведущего концертной программы. – Хотелось бы услышать мнение профессионального поэта. К сведению присутствующих, наш друг живописец Никола Рейш начинал как поэт, его стихи многократно выходили в печати. Прошу!

– М-да, – сказал Николай. Клиническая форма стихов. Амалия сжала его руку. – Свежая форма стихов. Любопытно…

Дальше действительно было любопытно, во всяком случае, не так плохо. Понравилась толстая девица в круглых очках. Она читала нараспев. «Вечер проходит… Вечер. Свечи. Тают в заднем проходе». И еще, среди разного хлама, которым засорена голова, застряли строчки ее детских стихов: «Вот скоро семьдесят отцу – напоминает он овцу». Толстая поэтесса, улучшив момент, оттащила Николу в сторонку и призналась ему в любви. То есть она сказала, что знакома с работами Николы (директор галереи «М2» ее старый приятель) и является его страстной поклонницей. При этом смотрела на живописца жадными, влюбленными глазами, как если бы он был рок-звездой. У толстухи была прическа, называемая «взрыв на макаронной фабрике», от нее пахло каким-то слишком сладким парфюмом, но, безусловно, такое обожание, пусть и экзальтированной особы, не могло не понравиться. Понравилось и угощение. Подавали салаты, обещанную фуа-гра, рыбу с овощами, сыры… За столом он оказался зажат между Альбертом, хозяином, и Ираклием Вердяном, тем самым, который в ходе представления вручил Николаю свою визитку. Альберт, завладев вниманием группы гостей, увлеченно рассказывал про то, что древние живописцы вначале рисовали обнаженную натуру, а после одевали ее. Какое потрясающее знание анатомии! Художник в старину легко мог изобразить любую из двухсот шести костей взрослого человека, включая крошечные косточки внутреннего уха. Неожиданно, увлекшись, Альберт стал объяснять, что по костям скелета можно установить личность умершего и даже причину смерти. Но, понятно, вначале, следует полностью очистить кости от мягких тканей.

– Столь специфические знания связаны с профессией хозяина, он патологоанатом, – пояснил Вердян. – От профессиональной темы не избавиться, но было бы, пожалуй, хуже, если б он был проктологом, согласны?

Сам Ираклий живописец.

– А где же здесь ваши работы? – спросил Николай.

Это была простая вежливость, Николаю, по сути, глубоко фиолетово, как выглядят работы Ираклия. Вопрос, однако, поверг нового знакомого в глубокое уныние. Он некоторое время помедлил с ответом, затем, вздохнув, начал издалека. Ираклия, видите ли, снисходительно принимают, с ним готовы приятельствовать, но в кружок не впускают ни в какую. Язвительный Зарайский придумал ему роль ассоциированного члена кружка. Еще, представьте, утверждает, что он, Ираклий Вердян, слишком молод для их группы – «немолодые живописцы». Чепуха, разумеется, какой же он молодой – лысый и виски седые, принимают и более молодых. Ну, да ничего, у него, у Ираклия, есть и свои покупатели, и мастерская роскошная, Дашенька выбила.

Никола хотел встретиться глазами с Амалией. Но она, казалось, не замечала его, перешептываясь с Зарайским, тот как раз сейчас подставил ей свое непомерно большое ухо, отодвинув в сторону длинные седые пряди. Николай с неприязнью наблюдал, как губы его подруги, окрашенные плотной черной помадой, фактически касались огромного сероватого уха. Даже представилось, как выросшее до размеров зонтика ухо накрывает Амалию с головой. Николай встрепенулся как пес, выбравшийся из воды, чтобы прогнать наваждение…

– Ты героически держался, – похвалила его Амалия. – Я опасалась, что сорвешься. Но вот выражение лица… с этим надо поработать. Очень заметно, когда тебе что-либо не нравится. Только представь себе, мы проводим в Лондоне пресс-конференцию в связи с тем, что твои полотна купила галерея Тэйт. Обязательно найдется репортер, который задаст неприятный вопрос. И что?

– Мои работы собирается купить галерея Тэйт? – усмехнулся Николай.

– Филипп этим занимается.

Николай недоверчиво хмыкнул. Амалия посмотрела на него снисходительно.

– А пока мы приглашены на ужин к Дарье Асланян. Ты не мог ее не заметить сегодня – высокая седая дама.

– Тетя Лошадь?

– Она известная личность. Искусствовед, доктор наук, эксперт в области современного искусства. Написала монографию о Ларри Гагосяне, хорошо с ним знакома.

– Он кто, шахматист?

– Он один из магнатов арт-рынка. По плану Филиппа мы должны выстрелить в Лондоне через полгода, или немного раньше. Вначале в галерее Филиппа. Потом несколько музейных выставок. К этому времени тебе надо подтянуть английский.

– Никола Рейш будет стараться. Он будет землю рыть!

– И еще. Придется много улыбаться. Если часть зубов отсутствует, это заметно, это не годится. Публичному человеку нужны все зубы. Есть хороший доктор…

– Филипп обо всем договорился?

– Этот доктор – приятель Зарайского, коллекционер, собирает современную живопись. У него своя клиника в Израиле и еще в Греции. Он все сделает.

7

Туманный Альбион. В Лондоне всегда дождь. Привычный образ английского джентльмена неотделим от черного зонта. И все такое прочее. Конечно, это полная чепуха. Каждый раз, когда Филипп прилетал в Лондон, погода, как и на этот раз, была вполне комфортной. В Хитроу его никто не встретил, хотя Шон пообещал. Хорошо, что Филипп привез только два самых маленьких подрамника, две картины Николы Рейша, чтобы показать их партнеру. Пакет с картинами и сумка – вот и весь багаж. У Филиппа была квартира в тихом квартале западного Лондона, но он не стал заезжать домой, направился прямиком в галерею; на 33 процента это его собственная галерея, все остальные проценты принадлежат Шону. Тот вытащил из-за стола свою громадную тушу, сделал несколько шагов навстречу Филиппу и осторожно, чтобы не придавить, обнял за плечи. Немалое, надо сказать, достижение, если представить, сколько весит Шон и каких усилий стоит ему малейшее движенье.

– Тебе пришлось ехать на такси, не бзди, я оплачу, – пророкотал Шон, – ха-ха-ха! Шучу, конечно. Представляешь, послал встретить тебя Джейсона, так этот придурок вмазался в аварию, расхерачил вторую уже мою тачку за неделю. Ну, показывай, что там за еботень ты привез папочке Шону.

Голос у него был грубоватый, и к тому же он нарочито использовал самые грубые выражения, как бы подчеркивая этим свое шотландское происхождение.

Филипп осторожно вынул подрамники из пакета. На первой картине Николы нечто, напоминающее троллейбус, закручивалось мощными цветными вихрями, на второй – среди ярких красно-желтых клякс полз черный жучок, изображенный с фотографической точностью – филигранный натуралистический рисунок в стиле прошлых веков; рядом с ним был прилеплен точно такой же засушенный экземпляр, выпирающий из плоскости холста хитиновым горбиком.

Шон некоторое время рассматривал оба творения молча, не выражая никаких эмоций, только сопел, как часто сопят тучные люди.

– Ты думаешь, это пойдет?

– Безусловно! – твердо сказал Филипп. – Нужен только качественный промоушен.

– Надеюсь, ты не ошибся. В конце концов, это твоя часть нашего бизнеса, ты ведь у нас креативный директор. И ты, к чести твоей сказать, еще ни разу не обделался, ха-ха-ха!

Шон обычно не смеялся, а как бы обозначал смех, произносил свое «ха-ха-ха».

В прошлом Шон Уэлш был боксером-профессионалом. Боже, что с ним стало! Пухлый студень шеи, стекающий на грудь, и в нем плавает небольшой круглый подбородок с плотно сжатым ртом. Собственно, подбородок вполне обычный, но на фоне массивных щек и нескольких слоев шеи он просто терялся, казался непропорционально маленьким. Внешность и хамские манеры Шона приводили к тому, что очень немногие способны были выносить его общество без отвращения. Но Филиппу эта глыба даже нравилась, и как партнер Шон был на уровне.

В кабинете Шона дубовые панели, стены украшает антикварная живопись. Работы старых мастеров. Бородатые мужчины в темных камзолах, пышные бакенбарды, ажурные кружевные воротники. Разным лохам, заглядывавшим в его галерею, Шон обычно впаривал, что это все его родня, предки по отцовской линии.

– Я слышал, Лайза от тебя ушла, – вздохнул Филипп, – сочувствую.

– Ушла? Ничего подобного, из рая не уходят, из рая выгоняют!

– Микки остался с тобой?

– Естественно. Эта манда не способна позаботиться о ребенке.

Из своей дорожной сумки Филипп извлек подарки: армянский коньяк для партнера и пластмассовый автомат Калашникова для Микки. Шон по интеркому вызвал сына, тот болтался где-то рядом, в галерее.

– Вот, дядя Фил привез тебе оружие. Но это не твой конек, ты ведь будешь художником? Или доктором искусствоведения, так? Что нового в школе?

– Мне неудобно, неловко перед ребятами, – заявил будущий доктор искусствоведения. – Почти все приезжают в школу на автобусе, а меня привозит лимузин.

– Что ж, давай купим тебе автобус, – немедленно отреагировал отец. – Я серьезно. Водитель будет менять номера, будет периодически перекрашивать кузов, внутрь посадим охрану под видом пассажиров…

У Филиппа не было детей. Каково это быть отцом? Филиппа это даже не интересовало. Он никогда не был женат, постоянной подруги тоже как-то не заводилось. Возможно, он просто безразличен к сексу? Наверное, хотя он все на свете, казалось бы, перепробовал. И, надо признать, был очень хорош собой, женщинам нравился. Подтянутый, спортивный, с лицом современного героя-любовника из телесериала. В его внешности можно было углядеть некоторую небрежность, но это впечатление обманчиво. Продуманная аккуратная щетина – заметная, но никак не борода. Дорогая стрижка, очки – точеная оправа, неброские, но жутко дорогие часы (для тех, кто понимает), галстук, костюм, блестящие ботинки – тщательно подобранное сочетание знаменитых брендов, парфюм – не очень заметный, но, конечно, известной марки и поражающей воображение цены. Улыбка открытая, дружелюбная, но без сверкающей белизны, заставляющей думать, будто тебе сейчас станут предлагать зубную пасту или телефон дантиста. Ну, и так далее, вплоть до изысканной визитной карточки – шершавая рисовая бумага, рельефное тиснение. «Филипп Арбенин. Эксперт современного искусства».

Деньги, вероятно, его интересуют только деньги? Конечно, интересуют, но это никак не главное. Тогда, возможно, современное искусство, с которым так или иначе связана вся его деятельность? Ответ – нет.

Так что же, что заставляет этого, несомненно, незаурядного человека, являться в свой элегантный офис, как на работу, встречаться со многими людьми, ездить по разным странам, посещать музеи, галереи, аукционы, покупать и продавать картины и прочее? Увы, причиной всему некая внутренняя потребность, как определяет сам Филипп, страсть плести кружева. Продумывать многоходовые комбинации, рисковать и выигрывать, манипулировать людьми, наблюдать, как развиваются спроектированные им события. Он сумел бы продвинуться, вероятно, в любой сфере. Но так сложилось, что он плетет свои кружева на ниве современного искусства.

8

Живопись Ираклия Вердяна повсюду. В прихожей, в гостиной, в туалете для гостей, в столовой, в детской. Размещенные по всем поверхностям в три ряда, унылые, поражающие однообразием, серо-голубые пейзажи. Бледные горы, анемичные не то ели, не то папоротники, написанные старательно и вставленные в аккуратные рамы, почти все одного и того же размера, одинакового позолоченного багета. Ираклий методично проводит экскурсию по квартире.

– Это, признаться, только часть моих работ; немало распродано, кое-что хранится в мастерской, это здесь же, на чердаке. Дарья шутит, что я мог бы, при моей-то работоспособности, покрыть живописью все стены вместо обоев. В ее шутке немало правды, я на самом деле работаю как взбесившийся мотоцикл. Начинаю, не могу остановиться.

– Фантастика! – восторгается Никола. – Неудивительно, что ваши работы пользуются спросом. Такую живопись приятно держать в доме. Это просто красиво, и к тому же во всем этом есть глубина, достойная самых серьезных музейных собраний, – Николай внутренне удивлялся своей светскости – откуда в нем это умение, ведь никто его не учил! Главное, чтобы выражение лица соответствовало, за этим надо следить, Амалия не раз говорила, будто у него на лице все написано.

Ираклий смотрит преданной собакой; натыкаясь на его взгляд, Николай испытывает неловкость, но продолжает гнать пургу.

– Если бы ваши картины были представлены у Зарайского, я, несомненно, не прошел бы мимо. Такая плодовитость и при этом такое разнообразие в художественном плане. Потрясающе!

Да и почему можно было бы думать, что Никола так не сможет? Ведь он далеко не дурак. Еще как сможет! Видела бы его сейчас Амалия! Улыбаться, нравиться людям, говорить им приятное – не так уж это сложно.

Экскурсию прерывает Манана. Провинциальная приживалка, чья-то дальняя родственница, помогающая по хозяйству. У нее черные сросшиеся брови, орлиный профиль и выдающихся размеров зад.

– Дарья Сергеевна велела идти, все уже за столом.

Длинный овальный стол уставлен роскошными яствами. Многоярусные фарфоровые вазы с фруктами, серебряные салатницы со всякими деликатесами, антикварного вида подставки для ножей и вилок, накрахмаленные салфетки. Над всем этим великолепием барочная бронзовая люстра, сделавшая бы честь любому дворцу. Да и сама вместительная комната с зелеными панелями и лепниной казалась бы очень нарядной, если бы не жуткая мазня Ираклия, украшающая стены. Дарья Асланян, супруга Ираклия, лошадиное лицо на длинной тонкой шее, во главе стола. (Сразу понятно, кто в доме хозяин). Слева от нее сверкает Амалия, справа уже знакомый Альберт Давыдов. Далее – бывалая, несвежая тетка с веселыми светлыми глазами и девичьими косичками; это подруга семьи, психолог, знаток человеческого поведения. Рядом с нею солидный лысеющий мужчина – клетчатый пиджак, крупный узел галстука поддерживает двойной подбородок, очки в тяжелой оправе – искусствовед Павел Петрович Микробоев. И, наконец, юная дочь Дарьи, возможно, от другого брака, похожая исключительно на мать.

Было весело. Альберт развлекал публику страшилками об устройстве внутренних органов, а когда Дарья повелела ему сменить свою производственную тематику, начал рассказывать анекдоты. Он тщательно выбирал слова, но по сути все анекдоты, про поручика Ржевского и прочие, были исключительно непристойные. А вот еще анекдотец. Купец возвращается с нижегородской ярмарки и восторженно рассказывает односельчанам про увиденное там чудо – женщину с бородой. Дескать, сидит в палатке огромная такая баба, борода лопатой, груди, правда, нет, но с таким вот членом! Дочь Дарьи, Алина, резко отодвинула стул и выбежала из комнаты. Альберт удивленно обвел глазами собравшихся и повторил упавшим голосом: «груди, правда, нет, но с таким вот членом!». Николай был удивлен не меньше Альберта – анекдот, конечно, с бородой, но такая девичья реакция… При том, что Альберт дипломатично сказал, «с таким вот членом», а не так, как в первоисточнике.

– Девочке скоро девятнадцать, – улыбнулась хозяйка, – а груди, правда, нет; переживает…

– Но это ведь неважно, – Николай был полон сочувствия, – надо ее успокоить.

– Это можно сделать, немедленно, – глаза Дарьи загорелись. – И с вашей, Никола, помощью. Алина, представьте, серьезно занимается живописью, – продолжала Дарья. – Вся в отца.

Не лучшая характеристика, подумал Николай.

– Давайте же устроим мастер-класс!

– Я употребляю красок немерено, – сказал Николай. Отказываться он не собирался.

– Ну, это не проблема, – снисходительно заметил Ираклий.

– И еще. Мне понадобится обрести некоторое состояние… можно использовать алкоголь, водка сгодится, довольно много. Насколько это будет педагогично?

– К вашим услугам, – приветливо сказала Дарья, театральным жестом указывая на уставленный бутылками стол. – И, если нужно, готовы предложить кое-что еще. Ирка сейчас все подготовит.

Ираклий, он же Ирка, принес мольберт, внушительного размера подрамник с загрунтованным холстом, выкатил ящик на колесиках с красками. Высокая степень подготовленности напоминала эстрадную шутку про пианино в кустах. Дарья, таинственно улыбаясь, поставила на стол небольшую шкатулку.

– Здесь травка, некоторые вещества. Угощайтесь, не стесняйтесь!

– Я буду стесняться только пока не начну, – пообещал Никола.

Алина стала раскладывать тюбики с красками. Николай подумал было заговорить с нею, но глядя на нелепую фигуру девушки, понял, что какие-либо слова утешения прозвучат лицемерно, и просто улыбнулся. Мало того, что грудь у Алины начисто отсутствовала, она была еще и вогнутой, а спина, соответственно, изгибалась коромыслом. Ростом девушка пошла в мать, воистину трудный случай.

Николай налил себе полный фужер водки, выпил половину, неторопливо свернул козью ножку, раскурил. Трава была качественная. На него все смотрят, он на арене. «Да, я шут, я циркач, но все же»… Он удобно расположился на стуле, надо подождать, пока нужное состояние дозреет. Никола Рейш подключится, обязательно подключится, и тогда он им покажет. Все сидят за столом, молчат, ждут, что он станет делать. Определенно неловкая ситуация, в таких условиях ему еще не доводилось работать. Никола поднял бокал, улыбнулся, как бы приглашая их всех расслабиться, сделал мощный мужской глоток. Водка хорошая, белая вкуснятина. Но пока напиваться не стоит. Ирка с готовностью поднял свой фужер, что он там наливает себе, вино или шампанское, выпил до дна. Искусствовед Микробоев тоже поднял рюмку, осторожно, словно лекарство, отхлебнул водку.

– Друзья мои, – Дарья, умница, постаралась разрядить обстановку, – не будем пялиться, мы наверняка мешаем мастеру сосредоточиться. Манана сейчас сварит нам кофе, и мы просто посидим, поболтаем.

Сама она встала, вышла из-за стола, как бы переключая на себя внимание собравшихся. Ноги у нее красивые, отметил Никола, но, пожалуй, от еще более крупной женщины. Вообще, он чувствовал, что должен испытывать признательность, но почему-то не мог.

– Скажите, Амалия, – заговорила дама с косичками, принимая правила игры, – это ведь вас я могла видеть среди участников перформанса, что-то такое со «скорой помощью»?

– Да, конечно. Я всегда готова раздеться догола ради искусства.

– А я, признаться, стараюсь не пропускать перформансы, профессиональный интерес, если угодно. Позавчера была на одном очень милом представлении. Собрали кучу народу, самого разного, множество медийных людей, и всех заставили кормить резиновых уток.

– Я, знаете, тоже там оказался, – подхватил Микробоев. – Постоянно приглашают на подобные штуки. Но, честно говоря, я не поклонник. Кормить резиновых уток – зачем это? Бесполезная вещь, ничего не изображает, ничему не учит. Хотелось бы что-то почувствовать, хотя бы отвращение, но ничего, как сейчас выражаются, не торкает, не цепляет. Пустота. Прочесть, понять, что хотели сказать авторы, как ни верти, невозможно, никакого месседжа.

– Но людям нравится, – робко вымолвила неказистая Алина, глядя в сторону.

– То, что нравится людям, а особенно, то, что нравится массам, это почти всегда «не очень», – назидательно произнес Павел Петрович. – Скажем, «бестселлер» не может быть хорошо.

Есть! Никола почувствовал, что подключен. Значит, есть доступ к информации, доступ в невидимый мир, в котором эта информация циркулирует и хранится. Мир, в котором есть шаманы, ясновидящие и другие медиумы, при условии, что они не шарлатаны и не мистификаторы. Назовите это ощущением вдохновения, если хотите. Столько раз Николай уже испытывал это ощущение! Но разве он может сказать, что освоил некий алгоритм, позволяющий подключаться? Нет, конечно, нет! Вот и сегодня, он никак не ожидал, что получится так скоро. Да и выпил он совсем немного по сравнению со своей обычной практикой. Не говоря уже о веществах – что такое какая-то травка, то ли он перепробовал! Чтобы подключиться, надо прежде всего преодолеть себя. Это значит, ты не должен говорить себе, что света мало, темновато, или, напротив, слишком яркое освещение, все бликует, или слишком рано, или уже поздно, холодно или чересчур жарко. Лень причину найдет. Но и тупо долбить стену тоже не стоит, если не дается, ничего не сделаешь! А сегодня получилось, и как-то сразу. Может быть, это благодаря эмоциям группы людей, которые смотрят на него, на Николу?

Процесс пошел. Никола встал, спиной чувствуя всеобщее внимание. Разговоры за столом стихли. Охра, краплак – он выдавливал краски, руками их перемешивая и руками же переносил их на холст. Потом пригодится мастихин, кисти, но это потом, а сейчас он создает основу, разноцветную подложку будущего шедевра. Теперь зелень, еще больше зелени. Выплескивая краски на холст, Никола стал мычать, издавать стоны, напоминающие часто пародируемые звуки теннисисток на корте. Он ни секунды не собирался превращать свою работу в шоу, просто так само собой получалось. Абстрактная живопись – это сон разума. Кто это сказал? Возможно, сам он, Никола, и сказал. И это чистая правда. Как долго он пребывал в трансе? Полчаса? Час? Меньше, намного меньше, не более пятнадцати минут. И все в ажуре – основа произведения готова. Теперь отработка деталей, здесь уже требуется легкое касание разума. Алина смотрит на него с восхищением, она не напугана его странным поведением, она что-то почувствовала, ритм, экспрессию, она сама подмешивала краски, и очень ловко, естественными движениями большого насекомого… и, конечно, ее глаза. Никола сосредоточенно разглядывает согнутую в дугу девицу как экспонат. Никола Рейш увековечит этот взгляд…

– Мне потребуется еще полчаса… – Никола обернулся к слегка ошарашенной публике.

Он успел даже раньше. Первой прореагировала Дарья:

– С ума сойти! Это же Алина!

Из нагромождения мрачных, зловещих пятен выступал вполне узнаваемый лик Алины, ее взгляд…

Аплодисменты. Никола был доволен. Не оттого, что вызвал шквал восторга, нет. То есть успех у публики – дело, бесспорно, приятное. Но главное, он понимал, что все получилось, здорово получилось.

– Спасибо! – прошептал он, с религиозным чувством глядя в небеса. Он всегда поступал так, когда бывал доволен своей работой.

Все сгрудились вокруг свежеиспеченного шедевра. Все это возникло прямиком из подсознания, сказала дама-психолог. Это не та симуляция подсознания, которую мы наблюдаем у Сальвадора Дали. В этом есть сила, это воздействует на зрителя, но, разумеется, далеко не каждый хотел бы с этим жить, повесить у себя дома на стену в гостиной. Павел Микробоев обнаружил, что данная работа ассоциативно напоминает ему живопись Thomas Eakins. Говоря это, искусствовед старательно изобразил иностранный акцент. Считается, что нынешняя всеобщая дегуманизация оправдывает художника, отказавшегося от жизнеподобия, внушительно, словно эксперт, приглашенный на телешоу, продолжал Микробоев, но здесь налицо оксюморон, сочетание несочетаемого, облик юной Алины, несомненно узнаваем. Вы войдите в это полотно, ощутите его, повторял Ираклий, обращаясь к каждому по очереди. Казалось, он хотел, чтобы и на него обратили внимание, никак не мог примириться с собственной незначительностью. А вот я придерживаюсь мнения, что цель искусства – наслаждение автора. Искусство – пустой круг, в котором ничего нет, и художник заполняет эту пустоту своим содержанием, вступает Альберт Давыдов. Искусство без игры задушит нас скукой, это голос Дарьи.

Про Николу, казалось, все забыли. Он сидел, измученный, опустошенный, уставясь на холст, но видел и слышал только пестрый рой своих мыслей. Алина стояла рядом, она единственная из всех не произнесла ни слова. Вдруг он резко встал, схватился рукой за край мольберта и торжественно произнес:

– Алина, милая, это тебе! Подарок.

Реакция Амалии была мгновенной.

– Прошу прощения, но я должна связаться с Филиппом, – негромко, но твердо сказала она, обращаясь в основном к хозяйке дома. – Ты ведь понимаешь, Дарья, дело не во мне. Дело в том, что все, что напишет Никола, принадлежит Филиппу Арбенину – таковы условия контракта, извини.

И Амалия решительно вышла из комнаты.

– Э.… – начал было Микробоев, чувствуя, что надо что-то сказать, но ничего не сказал.

Похоже, присутствующие были озадачены, но долго ждать не пришлось. Амалия вернулась, улыбаясь.

– Все в порядке, формальности улажены. Картина твоя.

9

Амалии повезло родиться в Сочи. Море, солнце, пальмы. У нее были папа и мама, бабуля и старшая сестра. Жили тесно; в доме, это был старый бабушкин дом, имелось всего четыре комнатки, и в них селились отдыхающие – иногда парочки бледных студенток из северных городов, но обычно – приезжие из Краснодара, толстые тетки с детьми и их хмурые мужья; вся эта публика громко разговаривала, заливалась пивом и водкой, обжиралась шашлыками, дети орали, по утрам во дворе возникала очередь в сортир и к умывальнику. Амалии не нравилось дома, куда лучше было в детском саду. Звездой детсада был Ренат, красивый, черноглазый, с длинными ресницами. Девочки соревновались за право спать с ним рядом во время тихого часа. Суть соревнования – кто глубже засунет в попу палец. Непревзойденный результат был у самого Рената. Но Амалия почти всегда оказывалась среди лучших, это у нее с детства. И потом, позднее, она всегда ловко находила путь к успеху. Ее старшая сестра была уже опытной путаной (в мутные перестроечные годы эта профессия многим казалась достойной уважения и зависти), и, едва начав под ее руководством делать первые шаги, Амалия в гостинице «Приморской» познакомилась с итальянцем, фотографом, работающим для журналов мод. И закрутилось. Рестораны, подарки, Париж, Рим, Венеция. И съемки, профессиональные съемки, вроде как ради смеха, однако Амалия ухитрилась даже занять второе место на конкурсе моделей в купальниках на каком-то турецком курорте. Влюбленный Винченццо, такое красивое было у него имя, представил ее родителям, хотел жениться. Но не срослось. Казалось бы, хорошая зажиточная семья, да и сам фотограф жил припеваючи – барская квартира в Риме, деньги, приличная работа… Но девушка, видите ли, с претензиями – что ей какой-то фотограф! К тому же он оказался ужасно ревнивым. Причина, правду сказать, была – собственный приятель, похожий на надушенную картинку из журнала. Ревнивец, однако, устроив сцены, поутих и готов был все простить. Ах, эта ужасная, глупая молодость! Все время хотелось трахаться или, по меньшей мере, говорить об этом с подружками. Амалии, конечно, нравилось, что этот элегантный, избалованный глянцевыми моделями, мужчина едва сдерживает слезы, провожая ее в аэропорту; это повышало самооценку. Но выйти замуж? Разве это предел мечтаний? Тогда она верила, что все лучшее впереди. Ей и сейчас так кажется. Амалия на уровне, она заслуженно может гордиться собой. Ей все по плечу, она эффективна, она успешна. Она всегда стремится к успеху? Безусловно! Но в чем это выражается? Некоторые ее знакомые хотят бабла, очень много бабла, не могут остановиться; для других жизнь не удалась, если их физиономии регулярно не показывают по ящику. А чего нужно ей самой? Во всяком случае, не всенародной славы, как Николе Рейшу.

– Скоро Новый год, – глубокомысленно замечает Никола. – Обозначенный кудесником Матвеем срок прошел, и вот он, успех, пожалуйста. Но можно ли считать достигнутый результат успехом?