Логика Гегеля. Книга третья

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

Иллюстратор Валерий Антонов

© Уильям Уоллес, 2024

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

© Валерий Антонов, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0062-7976-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА I

ГЛАВА II. ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗНАКОМСТВО

19. Логика – это наука о чистой Идее; чистой, потому что Идея находится в абстрактной среде Мысли.

Это определение, как и другие, которые встречаются в этих вводных набросках, вытекают из обзора всей системы, к которой они, соответственно, являются последующими. То же замечание относится и к предварительным понятиям в общем объяснении философии.

Логику можно было бы определить как науку о мысли, ее законах и характерных формах. Но мысль, как мысль, представляет собой лишь общую среду, или квалифицирующее обстоятельство, которое делает Идею отчетливо логичной. Если мы отождествляем Идею с мыслью, то мысль следует понимать не в смысле метода или формы, а в смысле саморазвивающейся системы ее законов и составных элементов. Эти законы – дело рук самой мысли, а не фактов, которые она находит и которым должна подчиняться.

С разных точек зрения, Логика – либо самая трудная, либо самая легкая из понятий. Логика трудна, потому что ей приходится иметь дело не с восприятиями, не с абстрактными представлениями чувств, как геометрии, а с чистыми абстракциями; и потому что она требует привычки и умения абстрагироваться, твердого познания мысли как таковой и способности перемещаться среди этих нематериальных реальностей. Логика проста, потому что ее факты – это не что иное, как наша собственная мысль и ее привычные термины: а это – апогей простоты, a, b, c всего остального. Они также являются тем, с чем мы лучше всего знакомы: например, «есть» и «нет»: качество и величина: бытие потенциальное и бытие актуальное: один, много и так далее. Но такое знакомство только усугубляет трудности исследования; ведь если, с одной стороны, мы, естественно, считаем, что не стоит больше заниматься столь хорошо известными вещами, то, с другой стороны, цель состоит в том, чтобы познакомиться с ними по-новому, совершенно противоположно тому, в каком мы их уже знаем.

Полезность логики – это вопрос, который касается ее влияния на студента и подготовки, которую она может дать для других целей. Эта логическая подготовка заключается в упражнении в мышлении, которое должен пройти студент (эта наука – мышление о мышлении): и в том, чтобы сохранять мысли в их первоначальном виде, их родном неискаженном характере. Верно, что логика, будучи абсолютной формой истины и другим названием абстрактной истины как таковой, является чем-то большим, чем просто полезной. Да, ценность логики выходит за рамки простого упражнения для ума и должна оцениваться на основе ее полезности в продвижении благородства, либерализма и независимости. В целом, логика является ключом к пониманию мира и к достижению успеха в различных областях жизни. Тогда ее ценность должна оцениваться по какому-то другому стандарту, нежели упражнение в мышлении ради упражнения.

(1) Первый вопрос: что является объектом нашей науки? Самый простой и понятный ответ на этот вопрос заключается в том, что объектом логики является Истина. Истина – великое слово, а дело – еще более великое. Пока человек здоров сердцем и духом, поиск истины должен пробуждать весь энтузиазм его натуры. Но тут же возникает возражение: а можем ли мы познать истину? Кажется, что между такими конечными существами, как мы, и абсолютной истиной существует несоизмеримость, и возникают сомнения, существует ли какой-либо мост между конечным и бесконечным. Бог есть истина: как же нам познать Его? Такое утверждение, кажется, противоречит благодати смирения и скромности. Другие, кто спрашивает, можем ли мы познать истину, преследуют иную цель. Они хотят оправдать себя, чтобы жить дальше, довольствуясь своими мелкими, ограниченными целями. А смирение такого рода мало что значит.

Прошло то время, когда люди спрашивали: «Как я, бедный червь из праха, смогу познать истину? И теперь нам приходится бороться с тщеславием и высокомерием тех, кто без всякого труда претендует на то, чтобы дышать самой атмосферой истины. Молодым людям льстят, внушая, что они обладают естественным правом рождения на моральную и религиозную истину. И в том же духе наши зрелые годы объявляются утонувшими, окаменевшими, окостеневшими в лжи. Молодежь, говорят эти учителя, видит яркий свет зари, а старшее поколение лежит в трясине обычного дня. Они признают, что специальные науки – это то, что, конечно, должно культивироваться, но только как средство для удовлетворения потребностей внешней жизни. Во всем этом нет ни капли смирения, которое с трепетом относится к познанию и изучению истины, но есть убежденность в том, что мы уже полностью владеем истиной. Неоспоримым фактом является то, что молодые несут в себе надежды своих старших товарищей; на них опирается прогресс мира и науки. Но эти надежды возлагаются на молодых только при условии, что вместо того, чтобы оставаться такими, какие они есть, они возьмут на себя тяжелую работу мысли.

У этой скромности в поисках истины есть еще одна фаза: это благородное безразличие к истине, как мы видим это в разговоре Пилата с Христом. Пилат спросил: «Что есть истина? "с видом человека, который давно со всем рассчитался и пришел к выводу, что ничто не имеет особого значения: он имел в виду то же самое, что и Соломон, когда говорил: «Все суета сует». Когда дело доходит до этого, не остается ничего, кроме самодовольства.

Познание истины встречает дополнительное препятствие в виде робости. Ленивому уму легко сказать: «Пусть не думают, что мы всерьез занимаемся философией. Мы будем рады, в частности, изучать логику: но логика должна быть уверена, что мы останемся такими же, какими были раньше». У людей есть ощущение, что если мышление выходит за обычные рамки, в которые заключены наши материальные представления, то оно не может не быть на злом пути. Кажется, что они вверяют себя морю, на котором их будет бросать то в одну, то в другую сторону волнами мысли, пока они снова не достигнут песчаного берега этой временной сцены, такой же пустой, какой они ее покинули. Что вытекает из такого взгляда, мы видим в мире. В этих пределах можно получить разнообразную информацию и множество достижений, стать мастером официальной рутины и быть обученным для специальных целей. Но совсем другое дело – воспитать дух для высшей жизни и посвятить свои силы служению ей. Можно надеяться, что в наши дни в молодых людях зародилось стремление к чему-то лучшему, и они не будут довольствоваться пустой соломой внешних знаний.

(2) Все согласны с тем, что мысль – это объект Логики. Наше мнение о мысли может быть очень низким, а может быть и очень высоким. С одной стороны, люди говорят: «Это всего лишь мысль». С их точки зрения, мысль субъективна, произвольна и случайна – она неотличима от самой вещи и не является ни истинной, ни реальной. С другой стороны, можно дать очень высокую оценку мысли; когда одна только мысль считается достаточной для постижения высочайшей из всех вещей, природы Бога, о которой органы чувств ничего не могут нам сказать Бог – это дух, говорят они, и ему нужно поклоняться в духе и истине. Но объекты чувств и ощущений отличаются от объектов духа, внутренней природой которого является мысль: и только дух может познать дух. Чувство, несомненно, является способом духовной жизни (пример которого мы имеем» в религии): но просто чувство, как способ сознания, – это одно, а его содержание – другое. Ощущение, как чувство, есть общая форма чувственной природы, которая у нас общая с животными. Эта форма, т. е. чувство, может, пожалуй, принять и присвоить все элементы религиозной истины: но форма не имеет реального соответствия с содержанием. Форма чувства – это самый низкий уровень, в котором может быть выражена духовная истина. Идея духовного сознания, то есть сам Бог, существует в своей истинной форме только в мысли и как мысль. Если это так, то мысль, далекая от того, чтобы быть просто мыслью, является высшим и, в строгой точности, единственным способом постижения вечного и абсолютного бытия.

Как о мысли, так и о науке о мысли можно составить как очень высокое, так и очень низкое мнение. Предполагается, что любой человек может мыслить без Логики, как он может переваривать пищу без изучения физиологии. Если он изучил логику, то мыслит после этого так же, как и раньше, возможно, более методично, но без особых различий. Если бы это было все, и если бы Логике не нужно было делать ничего другого, кроме как знакомить людей с действием мысли как способности к сравнению и классификации, то не было бы ничего, что не было бы сделано так же хорошо раньше. Положение прежней Логики было в основном таким же. И все же знание мысли, даже как простой деятельности субъективного разума, почетно и интересно для человека. Именно в знании того, что он есть и что он делает, человек отличается от животных. Но мы можем принять и более высокую оценку мысли. В этом случае логика как наука о мышлении занимает высокое место. Только мысль способна познать высшую из всех вещей – Истину. Если наука Логика рассматривает мысль в ее деятельности и в связи с ее продуктами (а мысль, не будучи безрезультатной энергией, производит мысли и необходимые конкретные мысли), то ее факты, можно сказать, составляют сверхчувственный мир, и иметь дело с этими фактами – значит на некоторое время поселиться в этом мире. Математика занимается абстракциями времени и пространства. Но они являются объектом чувства, хотя чувственное абстрагировано и идеализировано. Мысль прощается даже с этим последним воздержанием от чувств: она утверждает свою собственную независимость, отказываясь от области внешнего и внутреннего чувства и отворачиваясь от интересов и склонностей индивида. Когда Логика встает на эту почву, она оказывается более высокой наукой, чем мы привыкли считать.

(3) Необходимость понимать логику в более широком смысле, чем просто форма мысли, обусловлена интересами религии и политики, права и морали. Вначале люди не испытывали никаких подозрений по поводу мысли; они размышляли свободно и безбоязненно. Они думали о Боге, о природе, о государстве; и они были уверены, что познание истины возможно только с помощью мысли, а не с помощью органов чувств или какого-либо иного восприятия и мнения. Но пока они так думали, главные жизненные порядки начали серьезно страдать от их предрассудков. Мысль лишила существующие институты их силы. Конституции пали жертвой мысли: религия подверглась нападкам со стороны мысли: твердые религиозные убеждения, которые всегда рассматривались в свете откровений, были подорваны, и во многих умах старая вера была низвергнута. Греческие философы, например, стали антагонистами старой религии и уничтожили формы народной веры. Философов изгоняли или предавали смерти, как революционеров, которые подрывали религию и государство – две вещи, которые были неразделимы. Мысль, короче говоря, стала властью в реальном мире и оказывала огромное влияние. Дело закончилось привлечением внимания к влиянию мысли и более тщательной проверкой ее притязаний, в ходе которой мир с радостью обнаружил бы, что мысль слишком много себе присвоила и не в состоянии выполнить то, что взяла на себя. Она не узнала, что является сущностью Бога, природы и разума. Она не узнала, что такое истина. В результате она свергла религию и государство. Поэтому возникла необходимость оправдать мысль, сославшись на результаты, которые она принесла: именно это исследование природы мысли и ее оправдание стало в наше время одной из главных проблем философии.

20. Когда мы рассматриваем самую простую популярную концепцию того, что подразумевается под Мыслью, мы находим несколько моментов, заслуживающих внимания. Во-первых (а) в общепринятом субъективном понимании мысль – это один из многих видов деятельности или способностей ума, координируемый с такими другими, как ощущение, восприятие, воображение, желание, воля и т. п. Продукт этой деятельности, форма или характер, свойственные мысли, – это универсалия, природа которой должна быть абстрактной. Мысль, рассматриваемая как деятельность разума, может быть, соответственно, названа активной универсалией; а поскольку результат, производимый ею, – это повторение универсалии, мысль можно назвать самоактуализирующейся универсалией. Мысль, понятая как субъект, есть мыслитель, а субъект, существующий как мыслитель, просто обозначается термином «я». Предложения, дающие представление о мысли в этом и следующих разделах, не являются моими утверждениями или мнениями по этому вопросу. Но в этих предварительных главах любые умозаключения или доказательства были бы невозможны, и эти утверждения можно принять за факты. Другими словами, каждый человек, когда он думает и рассматривает свои мысли, обнаруживает в опыте своего сознания, что они включают в себя характер универсальности, а также другие формы или характеры мысли, которые будут перечислены далее. Мы предполагаем, что его способности внимания и абстракции прошли предварительную тренировку, позволяющую ему правильно наблюдать факты своего сознания и своих представлений. В этой вводной части мы уже упоминали о различии между чувством, восприятием и мыслью. Поскольку это различие имеет огромное значение для познания природы и различных видов знания, мы обратим на него внимание и поможем объяснить суть дела. Для объяснения чувства самым простым методом, конечно, является обращение к его внешнему источнику – органам чувств. Но название органа не слишком помогает объяснить, что именно он воспринимает. Реальное различие между чувством и мыслью можно сформулировать следующим образом. Первое индивидуально, а поскольку индивид (который, в самом простом понимании, является атомом) также является членом ряда, разумное существование представляет собой ряд взаимоисключающих единиц, – состояние вещей, которое соответствует более специальным абстрактным условиям сосуществования и преемственности. Концепция или образное мышление работает с материалами из того же чувственного источника. Но эти материалы, когда они воспринимаются, характеризуются, во-первых, как находящиеся во мне и, следовательно, мои: во-вторых, как универсальные, или простые, поскольку относятся только к себе.

Чувство также не является единственным источником материализованных представлений.

Существуют концепции, основанные на материалах, исходящих от самосознающей мысли, такие как концепции права, морали, религии и даже самой мысли, и не сразу можно заметить, где существует разница между такими концепциями и мыслями, имеющими тот же объем. Ибо это мысль, средством которой является такое понятие, и здесь нет недостатка в форме всеобщности, без которой никакое содержание не могло бы быть во мне или вообще быть понятием. Однако и здесь особенностью концепции является индивидуализм или изолированность ее содержания. Верно, что мораль и моральные идеи не существуют в чувственном мире пространства, взаимно исключая друг друга. Что касается времени, то, хотя они в какой-то степени проявляются в последовательности, их содержание само по себе не мыслится как затронутое временем или как преходящее и изменчивое в нем. Ошибка в концепции лежит глубже. Эти идеи, хотя они и принадлежат разуму, стоят изолированно то тут, то там на широком поле способности восприятия, которая придает им лишь внутреннюю и несовершенную обобщенность. Сведенные таким образом к отдельным сущностям, они являются тем, что мы называем простыми: Справедливость, Долг, Бог. В этих обстоятельствах концепция либо довольствуется заявлением, что Справедливость есть Справедливость, Бог есть Бог: либо в более высоком классе культуры она переходит к изложению атрибутов, как, например, Бог есть Творец мира, всеведущий, всемогущий и т. д. Таким образом, несколько изолированных, простых предикатов соединяются вместе: но, несмотря на связь, обеспечиваемую их субъектом, предикаты никогда не выходят за рамки простого соседства. В этом отношении концепция совпадает с познанием: единственное различие заключается в том, что последняя вводит отношения всеобщего и особенного, причины и следствия и т. д., и таким образом обеспечивает необходимую связь между изолированными идеями живописной концепции; последняя же оставляет их бок о бок на смутном фоне воображения, связанными только голым «и». Различие между концепцией и мыслью имеет особое значение: ведь философия, можно сказать, не делает ничего, кроме превращения концепций в мысли, – хотя она и занимается дальнейшим превращением простой мысли во всеобъемлющее понятие.

Разумное существование характеризуется атрибутами индивидуальности и взаимного исключения членов. Хорошо помнить, что эти атрибуты являются мыслями и общими понятиями. В «Логике» будет показано, что мысль (и всеобщее) не является простой противоположностью чувства: она постигает свою противоположность и, перекрывая даже ее, не позволяет ничему ускользнуть от нее. Язык – это работа мысли: следовательно, все, что выражается в языке, должно быть всеобщим. То, что я только подразумеваю или предполагаю, – мое: оно принадлежит мне как конкретному человеку. Но язык не выражает ничего, кроме всеобщности; и поэтому я не могу сказать то, что я только подразумеваю или чувствую. А то, что не может быть произнесено, чувство или ощущение, отнюдь не является высшей истиной, это самое неважное и неистинное. Если я говорю «Единица», «Эта единица», «здесь», «сейчас», то все это – универсальные термины. Все и вся является индивидуальным, «этим», или, если быть разумным, находится здесь и сейчас. Точно так же, когда я говорю «я», я имею в виду свое единственное «я», исключая все остальные: но то, что я говорю «я», есть просто каждое «я», которое таким же образом исключает из себя все остальные. В неловком выражении, которое использовал Кант, он говорит, что Я связано с нашими ощущениями, желаниями и действиями, а также с нашими представлениями. «Я» – это абсолютная универсалия: а общность или ассоциация – одна из форм, хотя и внешняя форма универсальности. Все другие люди имеют со мной общее «я»: точно так же, как для всех моих ощущений и представлений общее – быть моими. Но «я», в абстракции, как таковое, – это просто акт концентрации или обращения к себе, в котором мы абстрагируемся от всех представлений и чувств, от всех состояний ума и всех особенностей природы, таланта и опыта. В этом смысле" F означает существование полностью абстрактной универсальности, принципа абстрактной свободы. Мысль, рассматриваемая как предмет, выражается словом «я»: и поскольку я нахожусь одновременно во всех моих ощущениях, представлениях и состояниях сознания, мысль присутствует везде и является категорией, проходящей через все эти модификации.

Когда мы используем термин «мысль», то в первую очередь представляем себе субъективную деятельность – одну из многих схожих способностей, таких как память, воображение и воля. Если бы мысль была лишь деятельностью субъекта-разума и рассматривалась логикой в этом аспекте, то логика напоминала бы другие науки, обладая четко очерченным объектом. Удивительно только, что в таком случае кто-то счел необходимым посвятить мысли специальную науку, в то время как воле, воображению и остальным было отказано в такой же привилегии. Однако даже в этом случае выбор одной из способностей может быть вполне обоснован определенным авторитетом, признанным за мыслью, и ее претензией на то, чтобы считаться истинной природой человека, в которой заключается его отличие от животных. Не менее важно изучать мысль даже как субъективную энергию. Детальный анализ ее природы позволит выявить правила и законы, знание которых вытекает из опыта. Рассмотрение законов мышления с этой точки зрения в свое время составило корпус логической науки. Основателем этой науки был Аристотель. Ему удалось приписать мысли то, что ей по праву принадлежит. Наша мысль чрезвычайно конкретна: но в ее составном содержании мы должны различать ту часть, которая принадлежит мысли, или абстрактный способ ее действия. Тонкая духовная связь, заключающаяся в действии мысли, связывает все эти содержания в одно целое, и именно эту связь, форму как форму, отметил и описал Аристотель. До сегодняшнего дня логика Аристотеля остается общепринятой системой. Она, правда, подверглась большему развитию, особенно благодаря трудам средневековых школяров, которые, не расширяя материал, лишь более детально его проработали. Современники также оставили свой след в этой логике, частично опустив многие пункты логической доктрины, приписываемой Аристотелю и школьникам, а частично добавив в нее большое количество психологических материй. Целью науки является знакомство с процедурой конечного мышления (или мышления, имеющего дело с существующими объектами): и если она приспособлена к своему предполагаемому объекту, то наука имеет право называться правильной. Изучение этой формальной логики, несомненно, имеет свою пользу. Она, как говорится, прочищает голову, учит собирать мысли и абстрагироваться – в то время как в обыденном сознании нам приходится иметь дело с чувственными представлениями, которые пересекаются и озадачивают друг друга. Кроме того, абстрагирование подразумевает концентрацию ума на одной точке, а значит, прививает привычку внимать своему внутреннему «я». Знакомство с формами конечного мышления может стать своего рода введением к преследованию эмпирических наук, поскольку их метод регулируется этими формами: в этом смысле логика была названа инструментальной. Правда, мы можем быть еще более либеральными и сказать: Логику следует изучать не ради ее полезности, а ради нее самой: высшее благо не следует искать ради простой полезности. В одном смысле это совершенно верно: но на это можно ответить, что высшее благо также и самое полезное: ведь оно – всеобъемлющий факт, который, имея собственное существование, может поэтому служить проводником всех специальных целей, которые он продвигает и обеспечивает. Таким образом, особые цели, хотя они и не имеют права быть поставленными на первое место, все же поддерживаются присутствием высшего блага. Религия, например, имеет абсолютную ценность сама по себе; но в то же время другие цели процветают и преуспевают в ее сопровождении. Как говорит Христос: «Ищите прежде Царства Божия, и это все приложится вам». Конкретные цели могут быть достигнуты только при достижении того, что абсолютно есть и существует само по себе.

21. (b) Было показано, что мысль активна. Теперь, во вторую очередь, мы рассматриваем это действие в его отношении к объектам, или как рефлексия на чем-то. В этом случае универсалия или продукт ее работы оценивается как эквивалент факта, сущности, внутренней ценности, истины.

В разделе 5 было приведено старое мнение о том, что реальность объекта, обстоятельства или события, внутренняя ценность или сущность – это тот факт, на котором следует делать акцент, что этот факт не является самоочевидной данностью сознания или совпадает с первым появлением и впечатлением; что, напротив, требуется размышление, чтобы обнаружить реальную конституцию объекта, и что посредством такого размышления она будет установлена.

Размышлять – это урок, который должен усвоить даже ребенок. Один из его первых уроков – соединение прилагательных с существительными. Это обязывает его внимать и различать: он должен запомнить правило и применить его к конкретному случаю. Это правило – не что иное, как общезначимое: и ребенок должен видеть, что конкретное приспосабливается к этому универсальному. В жизни, опять же, у нас есть цели, которых нужно достичь. И по отношению к ним мы размышляем о том, как лучше всего их достичь. Цель здесь представляет собой общезначимый или управляющий принцип, а у нас есть средства и инструменты, действие которых мы регулируем в соответствии с целью. Точно так же размышление активно в вопросах поведения. Размышлять здесь означает помнить о законе праведности и долга – универсальном, который служит неизменным правилом, направляющим наше поведение в данном случае. Наш конкретный поступок должен подразумевать и признавать общезначимый закон. То же самое мы видим при изучении природных явлений. Например, мы наблюдаем гром и молнию. Это явление нам знакомо, и мы часто его воспринимаем. Но человека не устраивает простое знакомство или факт в том виде, в каком он представляется органам чувств; он хотел бы проникнуть за поверхность, узнать, что это такое, и постичь его. Это приводит его к размышлениям: он стремится выяснить причину как нечто отличное от простого явления: он пытается познать внутреннее в его отличии от внешнего. Таким образом, явление становится двойным, оно распадается на внутреннее и внешнее, на силу и ее проявление, на причину и следствие. И снова мы видим, что внутреннее или сила отождествляются с универсальным и постоянным: не та или иная вспышка молнии, не то или иное растение, а то, что остается неизменным во всех них. Чувственная видимость индивидуальна и мимолетна: постоянный факт, содержащийся в ней, обнаруживается в процессе размышления. Природа демонстрирует нам бесчисленное множество отдельных форм и явлений. В это многообразие мы вынуждены вносить единство: мы сравниваем, следовательно, и пытаемся найти всеобщее в каждом отдельном случае. Индивидуумы рождаются и гибнут: род пребывает и повторяется во всех них, и его существование заметно только в рефлексии. Под эту же категорию попадают такие законы, как законы, регулирующие движение небесных тел. Сегодня мы видим звезды здесь, а завтра – там: и наш разум находит в этом хаосе нечто несочетаемое – то, во что он не может поверить, потому что верит в порядок, в простой, постоянный и общезначимый закон. Вдохновленный этой верой, наш разум направил свое размышление на явления и познал их законы. Другими словами, он установил, что движение небесных тел соответствует универсальному закону, на основании которого можно узнать и предсказать любое изменение положения. Точно так же обстоит дело с влияниями, которые проявляются в бесконечной сложности человеческого поведения. Здесь человек тоже верит в силу общего принципа. Из всех этих примеров можно понять, что рефлексия всегда стремится к чему-то фиксированному и постоянному, что обладает собственной определенностью и управляет частностями. Этот общезначимый принцип не может быть постигнут чувствами, но только он может считаться истинным и существенным. Таким образом, обязанности и права имеют огромное значение в вопросах поведения: действие истинно, когда оно соответствует этим универсальным формулам.

Характеризуя таким образом общезначимое, мы осознаем его противоположность чему-то другому. Это нечто другое – просто непосредственное, внешнее и индивидуальное, в противоположность опосредованному, внутреннему и универсальному. Всеобщее не существует для внешнего глаза как всеобщее. Доброе как доброе не может быть воспринято: законы небесных движений не написаны на небе. общезначимое нельзя ни увидеть, ни услышать, его существование – тайна, известная только разуму. Религия ведет нас к универсальному, которое заключает в себе все остальное, к Абсолюту, благодаря которому все остальное становится бытием: и этот Абсолют – объект не чувств, а разума и мысли.

22. (c) В результате размышления и медитации происходит изменение наших ощущений, восприятия и материальных представлений. Объект сознания претерпевает трансформацию. Таким образом, как оказывается, необходимо изменить объект, прежде чем можно будет обнаружить его истинную природу.

То, к чему приводит размышление, является продуктом нашего мышления. Солон, например, исходил из своих собственных суждений, принимая законы, которые он дал афинянам. Это половина истины: но не следует забывать, что всеобщее (в случае с Солоном – законы) – это не просто субъективное, а нечто обратное, или не замечать, что оно – сущностное, истинное и объективное существо вещей. Чтобы обнаружить истину в вещах, недостаточно простого внимания; мы должны призвать к действию наши собственные способности, чтобы преобразовать то, что находится непосредственно перед нами. На первый взгляд, это кажется инверсией естественного порядка, рассчитанной на то, чтобы помешать самой цели, ради которой и затевается познание. Но этот метод не настолько иррационален, как кажется. Каждый период истории чувствовал, что единственный способ добраться до постоянного субстрата – это трансмутировать данное явление с помощью рефлексии. В наше время впервые возникло сомнение по этому поводу в связи с различием, якобы существующим между результатами нашей мысли и вещами в их собственной природе. Эта реальная природа вещей, как утверждается, сильно отличается от того, что мы из них делаем. Развод между мыслью и вещью – дело рук критической философии и противоречит убеждению всех предыдущих эпох, что их согласие было само собой разумеющимся. Антитеза между ними – это шарнир, на котором держится современная философия. Между тем естественная вера людей опровергает ее. В обычной жизни мы размышляем, не особенно отмечая, что это и есть процесс прихода к истине, и думаем без колебаний, в твердой уверенности, что мысль совпадает с вещью. И это убеждение имеет величайшее значение. Она свидетельствует о больном состоянии эпохи, когда мы видим, как она принимает отчаянное кредо, что наше знание только субъективно и что этот субъективный результат является окончательным. В то время как истина, правильно понятая, объективна и должна так регулировать убеждения каждого, что убеждение отдельного человека клеймится как неправильное, если оно не согласуется с этим правилом. Современные взгляды действительно придают большое значение самому факту убеждения и считают, что быть убежденным хорошо само по себе, к чему бы это ни относилось, но нет никакого стандарта, по которому мы могли бы измерить его истинность.

Выше мы говорили, что, согласно старому вероучению, познание истины является характерной функцией разума. Мы можем пойти еще дальше и сказать, что все, что мы знаем как о внешней, так и о внутренней природе, одним словом, объективный мир, сам по себе является тем же самым, что и в мысли, и что мысль, следовательно, выражает истину объектов восприятия. Вся проблема философии заключается в том, чтобы довести до ясного сознания то, что мир во все века считал мыслью. Поэтому философия не предлагает ничего нового; и наше нынешнее обсуждение привело нас к выводу, который согласуется с естественным убеждением человечества.

23. (d) Реальная природа объекта выявляется в размышлении; но не менее верно и то, что это усилие мысли – моя aet. Если это так, то реальная природа является порождением моего ума, в его характере мыслящего субъекта. Эго в его некомпозитной универсальности, самособирающееся и отрешенное от посторонних влияний, – одним словом, наша Свобода, – является, таким образом, источником этой реальной природы.

Думайте сами – это обычное замечание, которое люди произносят, как будто оно выражает нечто важное. Дело в том, что ни один человек не может думать за другого, так же как он может есть или пить за него: это выражение смахивает на плеоназм. Свобода явно и тесно связана с мыслью, которая, будучи действием универсального, ставит нас в связь только со вторым «я», поскольку субъект и объект мысли одинаково универсальны. Здесь мы находимся дома с самими собой; но при этом не выделяется ни один особый аспект субъекта-разума, и содержание нашего сознания полностью основано на факте и его проявлениях. Если признать это и применить термин «смирение» к отношению, при котором никакие особые действия или влияния не приписываются нашему собственному психическому «я», то легко понять вопрос, касающийся смирения или гордости философии. Ведь по содержанию мысль истинна лишь в той мере, в какой она поглощена фактами; а по форме она не является особым или специфическим состоянием или действием ума. Мысль подразумевает следующее: разум как «Я» в одной лишь точке своего бытия освобождается от всех особых ограничений, которым подвержены его обычные состояния или качества, и ограничивает себя тем универсальным действием, в котором он тождественен всем индивидам. В этих обстоятельствах философия может быть оправдана от обвинения в гордыне. И когда Аристотель призывает разум возвыситься до достоинства этого действия, достоинство, которого он добивается, достигается тем, что мы отбрасываем все наши индивидуальные мнения и предрассудки и подчиняемся силе факта.

24. С этими пояснениями и оговорками мысли могут быть названы объективными мыслями, к которым мы отнесем формы, обычно обсуждаемые в обычной логике, где они считаются формами только сознательной мысли. Логика в нашем понимании совпадает с метафизикой, наукой о вещах в изложении мыслей, которые, как допускается, выражают сущность вещей.

Изложение отношения, в котором такие формы, как понятие, суждение и силлогизм, находятся к другим, таким как причинность, является делом самой науки. Но уже сейчас многое очевидно. Если мысль должна составлять понятие о вещах, то это понятие, как и его ближайшие фазы, суждение и силлогизм, не могут состоять из предметов и отношений, которые чужды и не имеют отношения к вещам. Рефлексия, как было сказано выше, ведет к универсалиям вещей: эти универсалии сами по себе являются одним из элементарных факторов понятия. Сказать, что Разум или Рассудок находится в мире, равносильно по своему значению фразе «Объективное мышление». Последнее выражение, однако, неудобно и двусмысленно. Мысль обычно ограничивается выражением того, что принадлежит только разуму или сознанию, в то время как объективное – это термин, применяемый, по крайней мере в первую очередь, к противоположности разума.

(1) Если говорить о мысли или объективной мысли как о внутренности или, так сказать, ядре мира, может показаться, что это означает приписывание сознания вещам естественной природы. Нельзя не почувствовать определенного отвращения к тому, чтобы сделать мысль внутренней функцией вещей, пока мы считаем, что она знаменует собой отклонение человека от природы. Поэтому будет лучше, если мы вообще используем термин «мысль», говорить о природе как о системе бессознательного мышления, или, по выражению Шеллинга, об окаменевшем интеллекте. А для того, чтобы предотвратить все заблуждения, вместо двусмысленного термина «мысль» следует использовать термин «тип» или «категория» мысли.

Из сказанного мы видим, что логика – это поиск системы типов или фундаментальных идей мышления, в которой исчезает противопоставление субъективного и объективного в обычном смысле. Значение, придаваемое этими замечаниями мысли и ее характерным формам, можно проиллюстрировать древним изречением, что «νοῦς управляет миром», или нашей фразой, что «Разум находится в мире»: это означает, что Разум – душа мира, который он населяет, его имманентный принцип, его самая собственная и внутренняя природа, его универсалия. Другим примером может служить то обстоятельство, что мы говорим о каком-то определенном животном как о животном. Так вот, животное qua animal не может быть показано; ничто не может быть показано, кроме какого-то особого животного. Животное, qua animal, не существует: это просто универсальная природа индивидов, в то время как каждое существующее животное – это более конкретная и партикулярная вещь. Но быть животным – закон Добра, который в данном случае является универсальным, – это свойство конкретного животного, составляющее его определенную сущность. Отнимите у собаки ее животность, и невозможно будет сказать, что она собой представляет. Все вещи имеют постоянную внутреннюю природу, а также внешнее существование. Они живут и умирают, возникают и исчезают; но их существенной и универсальной частью является Вид; и он не полностью описан, когда его объясняют как то, что они имеют совместно или совместно.

Мысль образует внутреннюю природу или субстанцию внешних вещей: она также является «универсальной субстанцией того, что духовно». В любом человеческом восприятии мысль – это Tpreseht; также мысль является универсальной во всех актах зачатия и воспоминания; короче говоря, в любой умственной деятельности, в желании, хотении и тому подобном. Все эти способности – лишь дополнительные характеристики мысли. Когда мысль предстает в таком свете, она играет совсем не ту роль, которую она играла, когда мы говорили о мыслительном факультете, одном из множества других факультетов, таких как восприятие, представление и воля, с которыми она стояла на одном уровне. Когда же мы видим, что она является истинной универсалией всего, что содержит в себе природа и разум, она расширяется, охватывая все эти способности, и становится основой всего. Этот взгляд на мысль в ее объективном значении как на vovs дает нам на данный момент точку соприкосновения, от которой мы можем перейти к рассмотрению субъективного смысла этого термина. Сначала мы говорим: человек – это существо мыслящее; но в то же время мы говорим: человек – это существо воспринимающее и волящее. Человек мыслит и универсален: но он мыслит только потому, что чувствует свою универсальность. Животное тоже подразумевает универсальность, но общезначимое не ощущается им сознательно как общезначимое: оно ощущает только индивидуальное. Животное видит единичный объект, например, свою пищу или человека. Для животного все это никогда не выходит за пределы единичного. Точно так же и ощущения не имеют отношения ни к чему, кроме единичных вещей, таких как эта пара или это удовольствие. Природа не доводит свои вовы до самосознания: это человек сначала делает себя двойным, чтобы быть универсальным для универсального. Впервые это происходит, когда человек осознает, что он есть «Я». Под термином «я» я подразумеваю себя, единственную и полностью детерминированную личность. И все же на самом деле я не произношу ничего, свойственного мне самому, ибо каждый другой – это «Я» или «Эго», и когда я называю себя «Я», то, хотя я, безусловно, имею в виду единственную личность, я выражаю абсолютную универсальность, таким образом, – это просто бытие-для-себя, в котором все особенное или отмеченное отброшено и похоронено вне поля зрения; это как бы конечная и не поддающаяся анализу точка сознания. Мы можем сказать, что «я» и мысль – это одно и то же, или, более определенно, «я» – это мысль как мыслящий. То, что я имею в своем сознании, есть для меня. «Я» – это вакуум или вместилище для всего и вся, для которого все есть и которое хранит все в себе. Каждый человек – это целый мир концепций, которые покоятся в ночи «Я». Из этого следует, что «Я» – это общезначимое, в котором мы оставляем в стороне все конкретное и в котором в то же время все конкретное имеет скрытое существование.

Иными словами, это не просто универсальность и ничего более, а универсальность, которая включает в себя и постигает все. Мы используем слово «Я», не придавая ему особого значения, и оно не является объектом изучения, за исключением философских размышлений. В «Я» факт мышления представлен ясно и непосредственно. В то время как животное не может сказать «я», человек может, потому что он мыслит. Теперь в «Я» есть множество содержаний, полученных как изнутри, так и извне, и в зависимости от природы этих содержаний наше состояние может быть описано как восприятие, или концепция, или воспоминание. Но во всех них обнаруживается «я»: или в них присутствует всякая мысль. Человек, таким образом, всегда мыслит, даже в своих восприятиях: если он что-то наблюдает, он всегда наблюдает это как общезначимое, фиксируется на одной точке, которую он ставит рельефно, отстраняясь от других точек, и воспринимает это как абстрактное и общезначимое, даже если эта универсальность только в форме.

В случае с нашими репрезентативными концепциями может произойти две вещи. Либо мыслится содержание, но не форма; либо форма принадлежит мысли, а не содержанию. Например, в таких терминах, как гнев, роза, надежда, я говорю о вещах, которые я познал на уровне чувств и ощущений, но я выражаю эти содержания в универсальном режиме, то есть в форме мысли. Я опустил многое конкретное и передал содержание в его всеобщности: но все же это содержание остается чувственно полученным. С другой стороны, когда я представляю Бога, содержание, несомненно, является продуктом мысли, но форма все еще сохраняет чувственную ограниченность, которую она имеет, когда я нахожу его непосредственно или интуитивно присутствующим в себе. В этих обобщенных образах содержание не просто и не просто чувственно, как это бывает в восприятии; но либо содержание чувственно, а форма принадлежит мысли, либо наоборот. В первом случае материя] дана нам, и наша мысль обеспечивает форму: во втором случае содержание возникает в мысли, а форма преобразует это содержание в данные, поступающие в дух извне.

(2) Логика – это изучение чистой и простой мысли, или нематериальных типов мысли. В обычном понимании этого термина мы обычно представляем себе нечто большее, чем простую и несмешанную мысль; мы считаем себя мыслящими нечто, что является даром опыта. В то время как в логике под мыслью понимается не что иное, как то, что зависит от мышления и что мышление привело к существованию. Именно в этих обстоятельствах мысли являются чистыми (несмешанными) мыслями. Ум в этих обстоятельствах находится в своей собственной домашней стихии и поэтому свободен: ведь свобода означает, что другая вещь, с которой вы имеете дело, – это второе «я» (alter ego), так что вы никогда не покидаете свою собственную почву, а отдаете закон самому себе. В случае с инстинктами или аппетитами импульс исходит от чего-то другого, от чего-то, что мы ощущаем как внешнее. Для свободы необходимо, чтобы мы не чувствовали присутствия чего-то другого, не являющегося нами самими. Естественный человек, чьи движения подчиняются только его аппетитам, не является своим собственным хозяином. Как бы он ни был своеволен, фактические составляющие его воли и мнения не являются его собственными, и его свобода – это всего лишь форма. Но когда мы думаем, мы отказываемся от своего эгоистичного и конкретного бытия, погружаемся в вещь, позволяем мысли следовать своим собственным путем, и если мы добавляем 1 что-либо от себя, мы думаем плохо.

Если в соответствии с вышеизложенными замечаниями рассматривать Логику как систему чистых типов мышления, то окажется, что другие философские науки, Философия природы и Философия разума, занимают место, как это было раньше, Прикладной логики. Прикладная логика, и что логика – это душа, одушевляющая их обе. Их проблема в таком случае заключается лишь в том, чтобы распознать логические формы под теми формами, которые они принимают в природе и разуме, – формами, которые являются лишь особым способом выражения форм чистой мысли. Если мы возьмем, например, силлогизм (не в том виде, как он понимался в старой формальной логике, а в его реальном значении), то обнаружим, что он дает выражение То, что каждая конкретная вещь – это средний термин, который объединяет крайности всеобщего и единичного. Силлогистическая форма – это универсальная форма всех вещей. Все, что существует, – это частности, дозированное объединение всеобщего и единичного. Но природа слаба и не способна продемонстрировать логические формы в их чистоте. Такой слабый пример силлогизма можно увидеть в магните. В середине, или точке безразличия магнита, два его полюса, как бы они ни различались, сходятся в один. Физика также содержит изложение универсального или сущностного начала в природе: единственное различие между ней и натурфилософией заключается в том, что последняя заставляет нас осознать реальные формы этого понятия в физическом мире.

Теперь понятно, что логика – это всепожирающий дух всех наук, а ее категории или типы мышления составляют духовную иерархию. Они – сердце и центр вещей: и в то же время они всегда у нас на устах и, по крайней мере, кажутся наиболее знакомыми объектами. Но знакомство такого рода обычно сопровождается наименьшим количеством знаний. Например, бытие – это категория чистой мысли: но сделать «есть» объектом исследования – это последнее, что может прийти нам в голову. Обычная фантазия помещает Абсолют далеко в запредельном мире. Абсолют – это скорее вечно присутствующее, то настоящее, которое, пока мы можем мыслить, мы должны, хотя и без явного осознания этого, всегда носить с собой и всегда использовать. Язык – главное хранилище этих типов мышления; и одно из применений грамматического обучения, которое получают дети, состоит в том, чтобы бессознательно обратить их внимание на различия мысли^.

О логике часто говорят, что она занимается только формами и черпает предмет для них из других мест. Но такая манера говорить, предполагающая, что логические мысли – ничто по сравнению с остальным содержанием, во многом противоположна истине. Только» – это не то слово, которое следует использовать в отношении форм, составляющих абсолютное и самосуществующее основание вселенной. Скорее, мы должны использовать слово «только» в отношении всего остального по сравнению с этими мыслями. Чтобы сделать такие абстрактные формы проблемой, подлежащей исследованию, требуется более высокий уровень культуры, чем обычный; а чтобы изучать Кроме того, изучение их самих по себе и ради них самих означает, что эти характерные типы должны быть выведены из ресурсов самой мысли, а их истинность или реальность исследована в свете их собственных законов. Мы не принимаем их как данные извне, а затем определяем их или демонстрируем их ценность и адекватность, сравнивая их с формой, которую они принимают в нашем собственном сознании. Если бы мы действовали таким образом, наш метод был бы основан на наблюдении и опыте, и мы должны были бы, например, сказать, что мы привычно используем термин «сила» в таком-то случае и в таком-то значении. Такое определение можно было бы назвать обоснованным или правильным, если бы оно согласовывалось с представлением о своем объекте, существующим в нашем обычном состоянии ума. Дефект этого эмпирического метода заключается в том, что понятие определяется не как оно есть само по себе, а в терминах чего-то предполагаемого, что затем используется в качестве критерия и стандарта правильности. Никакой такой проверки не требуется: мы просто должны позволить категориям оправдать себя в их собственной независимой жизни. Вопрос о том, когда категория истинна или нет, должен звучать странно для обычного ума: ведь идея или категория, очевидно, становится истинной только тогда, когда она отнесена к определенному объекту, а кроме этой отнесенности, казалось бы, бессмысленно доискиваться до ее истинности. Но именно от этого вопроса зависит все. Однако прежде всего мы должны четко понимать, что мы подразумеваем под истиной. В обыденной жизни мы называем истиной согласие между объектом и нашим представлением о нем. Таким образом, мы заранее предполагаем объект, которому должна соответствовать наша концепция. С другой стороны, в философском смысле слова истина может быть описана, в общем и одностороннем смысле, как согласие предмета мысли с самим собой. Это значение существенно отличается от приведенного выше. В то же время более глубокий и философский смысл истины можно частично проследить даже в выражениях обычного языка. Так, мы говорим о настоящем друге, подразумевая под этим друга, чья манера поведения соответствует понятию дружбы. Точно так же мы говорим о настоящем произведении искусства. Неистинное в этом смысле означает то же самое, что и плохое, или несогласованное с собой. В этом смысле плохое состояние – это неистинное состояние; и можно сказать, что зло и неистина заключаются в противоречии, существующем между категорией или понятием и существованием объекта. О таком плохом объекте мы можем сформировать в своем сознании правильный образ или представление, но факт, который этот образ представляет, по своей сути ложен. Образцы такого рода правильности, которые в то же время являются неправдой, очень часто встречаются в головах людей. Только Бог демонстрирует реальное совпадение понятия и действительности. Все конечные вещи содержат в себе неправду, они имеют понятие и существование, но их существование не соответствует требованиям понятия. По этой причине они должны погибнуть, и тогда несовместимость их понятия и существования станет очевидной. Именно в роде индивидуальное животное имеет свое понятие, а род выходит из этого индивидуального существования через смерть.

Изучение истины, или, как ее здесь объясняют, последовательности, составляет собственно проблему логики. В повседневной жизни нас никогда не беспокоят вопросы об истинности форм мышления. Мы можем выразить проблему логики тем, что она рассматривает формы мышления, касаясь их способности постигать истину. И вопрос сводится к следующему: Каковы формы бесконечного, а каковы формы конечного? Обычно к конечным формам мысли не возникает никаких подозрений, их пропускают без сомнений. Но именно из соответствия конечным категориям в наших мыслях и действиях проистекает весь обман.

(3) Истина может быть постигнута несколькими методами, каждый из которых, однако, является не более чем формой. Опыт – первый из этих методов. Но метод – это только форма: он не имеет собственной ценности. Ведь в опыте все зависит от ума, который мы привносим в реальность. Великий ум велик в своем опыте; и в пестрой игре явлений он сразу улавливает момент, имеющий реальное значение. Идея присутствует, имеет реальную форму, а не находится в мире, недоступном нашему зрению и далеком. Великий ум Гете, например, вглядываясь в природу или историю, имеет большой опыт и дает выражение рациональному закону, открытому его взгляду. Второй способ постижения истины – размышление, которое определяет ее терминами или отношениями мысли. Но в этих двух способах абсолютная истина еще не нашла своей адекватной формы. Самый совершенный метод познания протекает в чистой форме мысли: и здесь отношение человека – это полная свобода.

То, что форма мысли есть совершенная форма и что она представляет истину в ее абсолютном и необусловленном бытии, является общим догматом всей философии. Доказательство этой догмы, достаточное для данного момента, будет получено, если мы сможем показать, что другие формы знания являются конечными формами. Основательный скептицизм древности выполнил эту задачу, когда показал противоречия, которыми полны эти формы. Скептицизм действительно пошел дальше: но когда он осмелился напасть на формы разума, то начал с того, что скрыл под ними нечто конечное, на что можно опереться. Все формы конечного мышления будут появляться в ходе логики по мере того, как она будет разворачиваться, причем порядок их появления определяется необходимыми законами. Здесь В интроспективном действии они могли быть лишь ненаучно предположены без доказательства. В самой теории логики эти формы будут показаны не только с отрицательной, но и с положительной стороны.

Когда мы сравниваем различные формы знания друг с другом, первая из них, непосредственное или интуитивное знание, может показаться самой прекрасной, самой благородной и самой подходящей. Оно включает в себя все то, что моралисты называют невинностью, а также религиозное чувство, простое доверие, любовь, верность и естественную веру. Две другие формы, во-первых, рефлексивное и, во-вторых, философское знание, должны оставить после себя эту невостребованную природную гармонию. И в той мере, в какой они имеют это общее, методы, претендующие на постижение истины с помощью мысли, естественно рассматривать как неотъемлемую часть гордыни, которая заставляет человека уповать на собственные силы для познания истины. Такая позиция влечет за собой глубокое разрушение и, если рассматривать ее в этом свете, может рассматриваться как источник всех зол и несчастий – первородного проступка. Поэтому единственным способом примирения и восстановления мира является отказ от всех претензий на то, чтобы мыслить или знать. Этот отказ от естественного единства не ускользнул от внимания, и народы с древнейших времен задавались вопросом о смысле этого удивительного разделения духа против самого себя. В природе нет такого внутреннего разделения: естественные вещи не делают зла.

Моисеево предание о грехопадении народа Мун сохранило древнюю картину, отражающую происхождение и последствия этого разделения. Факты этой легенды лежат в основе важнейшей статьи вероучения – доктрины первородного греха в человеке и вытекающей из него необходимости в помощи. В начале логии было бы неплохо рассмотреть историю, в которой говорится о происхождении и значении того самого знания, которое должна обсуждать логика. Ибо, хотя философия не должна позволять себе быть потрясенной религией или соглашаться с униженным положением страдальческого существования, она не может позволить себе пренебречь этими народными представлениями. Религиозные сказки и аллегории на протяжении тысячелетий пользовались благоговением народов, да и сейчас не лишены определенной ценности.

При более глубоком рассмотрении истории грехопадения мы обнаруживаем, как уже было сказано, что она служит примером универсального влияния знаний на духовную жизнь. В своей инстинктивной и естественной форме духовная жизнь облачена в одежды невинности и доверительной простоты: но сама суть духа подразумевает поглощение этого непосредственного состояния чем-то более высоким. Духовное отличается от природного и особенно от животного тем, что оно не остается слепым фактом, а поднимается к сознанию. фактом, а поднимается до сознания самого себя и собственного бытия. Это разделение должно в свою очередь исчезнуть и быть поглощено, и тогда дух сможет снова завоевать путь к миру. Согласие тогда будет духовным; то есть принцип восстановления находится в мысли, и только в мысли. Рука, нанесшая рану, является и рукой, которая ее исцеляет.

В нашей истории рассказывается, что Адам и Ева, первые люди, прообразы человечества, были помещены в сад, где росли дерево жизни и дерево познания добра и зла. Бог, как сказано, запретил им есть плоды этого последнего дерева: о дереве жизни пока ничего не говорится. Эти слова явно говорят о том, что человек не предназначен для поиска знаний и должен оставаться в состоянии невинности. Можно отметить, что и другие разумные расы придерживались того же мнения, что первобытное состояние человечества было состоянием невинности и гармонии. Все это в определенной степени верно. Разлад, который наблюдается во всем человечестве, – это не то состояние, в котором можно успокоиться. Но ошибочно считать естественную и непосредственную гармонию правильным состоянием. Разум – это не просто инстинкт: напротив, в нем заложена склонность к рассуждениям и размышлениям. Детская невинность, несомненно, имеет в себе много милого и привлекательного: но только потому, что она напоминает нам о том, что дух должен завоевать для себя. Гармоничное существование детства – это дар природы: вторая гармония должна возникнуть в результате труда и культуры духа. И поэтому слова Христа: «Только если вы будете как малые дети» и т. д., далеки от того, чтобы сказать нам, что мы должны всегда оставаться детьми.

В повествовании о Моисее мы также видим, что причиной, побудившей человека покинуть свое природное единство, стало побуждение извне. Змей был искусителем. Но правда в том, что акт дифференциации, пробуждение сознания, вытекает из самой природы человека: та же история повторяется в каждом сыне Адама. Змей представляет подобие Богу как состоящее в познании добра и зла: и именно в этом познании, а не в каком-либо другом, участвует человек, когда он разрывает единство своего инстинктивного существа и вкушает запретный плод. Первый отблеск пробудившегося сознания в людях сказал им, что они наги. Это наивная и глубокая черта. Ведь чувство стыда свидетельствует о том, что человек отделился от своей естественной и чувственной жизни. Звери никогда не доходят до такого отделения и не чувствуют стыда. И именно в человеческом чувстве стыда мы должны искать духовное и нравственное происхождение одежды, по сравнению с которым чисто физическая потребность – дело второстепенное.

Далее следует Проклятие, как его называют, которое Бог произнес над человеком. Главным моментом в этом проклятии является контраст между человеком и природой. Мужчина должен трудиться в поте лица своего, а женщина рожать в печали. Говоря о труде, мы отмечаем, что, хотя он и является результатом разделения, он также является и победой над ним. Зверям не остается ничего другого, как подбирать материалы, необходимые для удовлетворения их потребностей: человек, напротив, может удовлетворять свои потребности, лишь преобразуя и как бы создавая необходимые средства. Таким образом, даже в этих внешних вещах человек имеет дело с самим собой.

История не заканчивается изгнанием из Рая. Далее нам говорят, что Бог сказал: «Вот Адам стал как один из нас, чтобы знать добро и зло». Знание теперь называется божественным, а не, как раньше, чем-то неправильным и неестественным. Возможно, эти слова опровергнут тех болтунов, которые изгоняют философию в ничтожество духа. Философия – это знание, и именно через знание человек впервые осознает свое изначальное призвание – быть образом Божьим. Когда в летописи говорится, что Бог изгнал людей из Эдемского сада, чтобы они не ели древа жизни, это означает лишь то, что по своей природе человек конечен и смертен, но в познании бесконечен.

Все мы знаем теологическую догму о том, что природа человека зла, запятнана тем, что называется первородным грехом. Принимая этот догмат, мы должны отказаться от инцидента, который представляет первородный грех как следствие случайного поступка первого человека. Ибо самого понятия духа достаточно, чтобы показать, что человек зол по своей природе и что ошибочно представлять, будто он может быть иным. В той мере, в какой человек является и действует как творение природы, в той мере вся его позиция и поведение ошибочны. Для духа долг – быть свободным и завоевать то бытие, которое ему причитается. Природа для человека – лишь отправная точка, которую он должен преобразовать в нечто лучшее. Теологическая доктрина первородного греха – глубокая истина; но современное просвещение предпочитает верить, что человек от природы добр и действует правильно, пока остается верен природе.

Час, когда человек покидает путь простого природного бытия, знаменует собой различие между ним, самосознающим агентом, и миром природы. Но жизнь, состоящая из внутреннего разделения, хотя она и является необходимой частью самого понятия духа, не является конечной целью человека. Место разделенного «я» занимает конечное действие мысли и воли. В этой конечной сфере человек преследует цели, которые он сам себе придумал, и черпает из себя только материал для своего поведения. Пока он преследует эти цели до конца, пока его знание и воля ищут свое узкое «я» в отрыве от всеобщего, он – зло; и его зло в том, что оно субъективно. На первый взгляд кажется, что мы имеем здесь двойное зло: но на самом деле оба зла одинаковы. Человек в той мере, в какой он есть дух, не является творением природы: и когда он делает себя таковым и следует влечениям своих аппетитов, это происходит потому, что он желает быть таковым. Поэтому природная порочность человека не похожа на природную жизнь животных. Просто естественная жизнь может быть более точно определена через вал ing, что естественный человек как таковой является индивидуумом: ибо природа во всех своих частях находится под узами индивидуализма. Таким образом, когда человек желает быть творением природы, он в той же степени желает быть просто индивидуумом. Для противодействия таким действиям из побуждений страсти и аппетита, когда человек подчиняется эгоистическому обособлению природы, существует закон, или всеобщее повеление. Этот закон может быть либо внешней силой, либо иметь форму божественного авторитета. Пока человек пребывает в своем естественном состоянии, он находится в рабстве у закона. Правда, среди инстинктов и чувств человека есть социальные или благожелательные наклонности, любовь, симпатия и другие, выходящие за пределы эгоистической замкнутости. Но в какой бы степени эти склонности ни были инстинктивными, их содержание, хотя и является практически универсальным, сохраняет личный или субъективный характер и дает возможность для эгоизма и капризов.

25. Термин «объективные мысли» указывает на истину, которая должна быть абсолютным и завершенным объектом философии, а не просто целью нереализованной науки. Но само это выражение не может не предполагать оппозиции, охарактеризовать и оценить которую – главный мотив философской установки настоящего времени и которая образует реальную проблему вопроса об истине и наших средствах ее познания. Если формы мысли встречаются и всегда будут встречаться с чем-то, что не является ими самими, т. е. если они имеют лишь конечный характер, то они не подходят для эгоцентрического универсума истины, и истину следует искать в какой-то другой области, нежели мысль. Некоторое мышление может лишь порождать эти ограниченные и частичные категории и действовать с их помощью. Ибис – это то, что в более строгом смысле слова называется познанием. Конечный характер некоторых режимов, которые принимает мысль, виден в двух моментах. Во-первых, они только субъективны, и антитеза объективного мира постоянно накладывает на них отпечаток. Во-вторых, они не включают в себя всю истину, а потому всегда взаимно противоположны, и еще более противоположны Абсолюту. Для того чтобы более полно объяснить положение и значение логики, далее в качестве введения будет рассмотрено отношение, в котором мысль должна находиться к объективному миру.

В моей «Феноменологии духа», которая в связи с этим при публикации была названа первой частью «Системы философии», принятый метод состоял в том, чтобы начать с первого и простейшего феномена разума, непосредственного сознания, и показать, как эта стадия постепенно по необходимости развивалась к взгляду, принятому философией, причем необходимость этого взгляда доказывалась в процессе. Но в этих обстоятельствах невозможно было ограничить поиск только формой или способом сознания. Ведь ступень философского знания одновременно наиболее адекватна и конкретна, а потому, поскольку она предстала перед нами в виде результата, она предполагала конкретные образования сознания, такие как общественная и индивидуальная мораль, искусство и религия. В развитии сознания, которое, на первый взгляд, ограничивается точкой зрения, есть, таким образом, одновременно и развитие материи, о которой идет речь в специальных отраслях философии. Но последний процесс должен, так сказать, протекать за сознанием, поскольку факты имеют собственное бытие, которое сознание как бы прослеживает. Изложение, соответственно, становится более запутанным, так как многое, относящееся к конкретным отраслям, преждевременно втягивается во введение. Исследование, которое следует в данной работе, имеет еще большее неудобство, поскольку является только историческим и инференциальным по своему методу. Но оно поможет показать, как вопросы, предложенные людьми о природе знания, веры и т. п., – вопросы, которые, по их мнению, не имеют отношения к абстрактным мыслям, – естественным образом сводятся к простым терминам или категориям, которые впервые находят свое истинное решение и урегулирование в логике.

ГЛАВА III. ПЕРВОЕ ОТНОШЕНИЕ МЫСЛИ К ОБЪЕКТИВНОМУ МИРУ

26. Первая из этих установок мысли проявляется в методе, который не испытывает никаких сомнений и не чувствует противоречия в мысли или враждебности мысли по отношению к самой себе. Он безоговорочно верит в то, что размышление является средством установления истины и представления объектов перед разумом такими, какие они есть на самом деле. И в этом убеждении она движется прямо к своим объектам, берет материалы, предоставленные чувством и восприятием, и воспроизводит их от себя как факты мысли; а затем, считая результат размышления истиной, довольствуется методом. Философия на ее первых этапах, все науки и даже повседневное действие и движение сознания живут в этой вере.

27. Этот метод мышления никогда не осознавал антитезы субъективного и объективного: и в этом смысле ничто не мешает его утверждениям иметь подлинно философский и спекулятивный характер, хотя столь же возможно, что они никогда не выйдут за пределы конечных категорий или той стадии, когда антитеза еще не решена. В настоящем введении основной вопрос для нас состоит в том, чтобы проследить эту установку мысли в ее крайней форме; соответственно, мы прежде всего рассмотрим второй, более низкий аспект метода. Один из самых ярких примеров этого метода, особенно интересный для нас, можно найти в «Метафизике прошлого» в том виде, в каком она существовала у нас до философии Канта. Однако только в связи с историей Однако только применительно к истории философии можно сказать, что эта метафизика принадлежит прошлому: она всегда и во всех местах обнаруживается как взгляд, который абстрактное познание принимает на объекты разума. И именно в этом заключается настоящая и непосредственная польза от более пристального изучения ее основных фактов, а также способа ее работы.

28. Метафизические системы принимали законы и формы мышления за фундаментальные законы и формы вещей. Они предполагали, что мыслить вещь – значит находить ее сущность и природу: и в этом смысле они занимали более высокое положение, чем критическая философия более поздних времен. Но в первую очередь (1) these terms of thought were cut off from their connexion,

эти термины мысли были оторваны от их связи, их солидарности; каждый из них считался действительным сам по себе и способным служить предикатом истины. В этих метафизических системах было аксиомой, что знание Абсолюта достигается путем простого приписывания ему предикатов. Они не задавались вопросом о том, что конкретно означают термины познания и какова их ценность, и не подвергали критическому анализу метод, характеризующий Абсолют посредством приписывания предикатов.

В качестве примера таких предикатов можно привести, во-первых, бытие, как в предложении «у Бога есть бытие» (Бог есть): во-вторых, конечность или бесконечность, как в вопросе «Конечен или бесконечен мир?»: в-третьих, простое и сложное, как в предложении «Душа проста»; и, опять же, такие выражения, как «Вещь есть единство, целое» и т. д. Никому еще не приходило в голову спросить, имеют ли такие предикаты абсолютную истину сами по себе или может ли пропозициональная форма вообще быть формой истины.

Метафизика прошлого приняла ту же аксиому, что и бесхитростная вера: мысль постигает саму сущность вещей, а чтобы вещи стали такими, какие они есть на самом деле, их нужно помыслить.

Ведь природа и человеческое сердце постоянно демонстрируют серию протейских превращений, никогда не оставаясь прежними; и одно мгновение размышлений показывает нам, что вещи, когда они сразу же предстают перед нами, не являются самими собой. И на этом размышлении основывались старые системы метафизики. действовали. Их точка зрения была прямо противоположна результату, к которому пришла критическая философия; результат, о котором можно сказать, что он заставил человека идти и питаться лишь шелухой и мякиной.

Мы должны немного подробнее рассмотреть пути этой старой метафизики. Прежде всего, она никогда не выходила за пределы аналитики рассудка. Без предварительного исследования она принимала абстрактные характеристики или термины мысли и присваивала им ранг предикатов истины. Но, используя термин «мысль», мы не должны забывать о различии между конечным или дискурсивным мышлением и мышлением бесконечным и рациональным. Категории, как они встречаются нам prime facie3 и в изоляции, являются конечными формами. Но истина всегда бесконечна и не может быть выражена или представлена сознанию в конечных терминах. Фраза «бесконечная мысль», возможно, вызовет удивление, если мы придерживаемся современной концепции, согласно которой мысль всегда ограничена. Но, говоря правильно, сама суть мысли заключается в том, чтобы быть бесконечной. Номинальное объяснение того, что вещь называется конечной, состоит в том, что она имеет конец, что она существует только до определенного момента, где она вступает в контакт со своей противоположностью и ограничивается ею. Конечность, таким образом, состоит в том, что она привязана к своему антитезису, который является ее отрицанием и представляет собой ее предел. Теперь мысль всегда находится в своей собственной сфере; ее отношения – это отношения с самой собой, и она сама является своим объектом. Имея мысль как объект, я нахожусь дома с самим собой. Мыслящая сила, «я», поэтому бесконечна, поскольку, когда она мыслит, она находится в отношении к объекту, который не является ничем иным, как ею самой. В других случаях объект означает нечто иное, негативное, противостоящее мне. Но в случае, когда мысль мыслит себя, у нее есть объект, который в то же время не является объектом, другими словами, когда она полностью мыслит, объект как бы поглощается и удерживается в покое. Мысль как мысль, следовательно, в своей несмешанной природе не имеет границ; она конечна только тогда, когда придерживается ограниченных категорий, которые она считает конечными. Бесконечная или умозрительная мысль, напротив, хотя она не в меньшей степени определяет, в самом акте ограничения и определения заставляет этот недостаток тонуть и исчезать. И поэтому бесконечность не следует, как это чаще всего случается, представлять себе как абстрактную бесконечность на веки вечные, а простым способом, о котором говорилось ранее.

Мышление старой метафизической системы было конечным, весь ее образ действий регулировался категориями, границы которых, по ее мнению, были навсегда закреплены и не подлежали дальнейшему отрицанию. Таким образом, одним из ее вопросов был: Существует ли Бог? Вопрос предполагает, что существование – это альтнгатарный позитивный термин, своего рода ne рЛил ultra, имеющий высокую ценность. Однако со временем мы увидим, что существование – это отнюдь не просто позитивный термин, а термин, который слишком низок для Абсолютной идеи и недостоин Бога. Вторым вопросом в этих метафизических системах был следующий: Является ли мир линейным или бесконечным? Сами условия вопроса предполагают, что конечное постоянно противоречит бесконечному: и можно легко убедиться, что при таком противопоставлении бесконечное, которое, конечно, должно быть целым, предстает лишь как отдельная его сторона и страдает от ограниченности. Но ограниченная бесконечность сама является лишь конечностью. Точно так же спрашивали, является ли душа простой или сложной. Иными словами, простота принималась за конечную характеристику, дающую выражение целостной истине. Далеко не так, простота – это выражение полуправды, односторонней и абстрактной, как само бытие: понятие мысли, которое, как мы увидим далее, само по себе неправдиво и, следовательно, не способно ухватиться за истину. Если рассматривать душу лишь как абстрактно простую, то она характеризуется неадекватно и ограниченно.

Поэтому главным вопросом до- кантовской метатеории было выяснить, следует ли приписывать предикаты такого рода ее объектам. Ведь предикаты – это всего лишь ограниченные формулы познания, которые не выражают истину, а лишь накладывают на нее ограничение. Более того, следует отметить, что главная особенность метода заключалась в том, что называлось приписыванием предикатов познаваемому объекту, например, Богу. Но атрибуция – это не более чем внешнее размышление об объекте: предикаты, с помощью которых объект должен быть определен, поставляются из ресурсов картинного мышления и применяются механически. В то время как, если мы хотим иметь подлинное познание, объект должен характеризовать свое собственное «я» и не должен черпать свои предикаты из посторонних источников. Даже если предположить, что мы следуем методу предикации, разум не может не чувствовать, что предикаты такого рода не исчерпывают объект. С этой же точки зрения восточные люди совершенно правы, называя Бога многоименным или мириадами имен. Одна за другой эти конечные категории оставляют сердце неудовлетворенным, и восточный мудрец вынужден непрерывно искать все новые и новые предикаты. Конечные вещи, несомненно, должны характеризоваться конечными предикатами, и в них познание находит надлежащее поле для своего особого действия. Будучи само конечным, оно знает только природу конечного. Так, когда я называю какое-то действие кражей, я характеризую это действие в его существенных фактах: и такого знания достаточно для судьи. Точно так же конечные вещи стоят друг перед другом как причина и следствие, сила и действие, и когда они постигаются в этих категориях, они познаются с их новой стороны. Но объекты разума не могут быть определены этими конечными предикатами: и попытка сделать это была ошибкой метафизики оби.

29. Предикаты такого рода, когда они рассматриваются по достоинству, страдают от ограниченности своей сферы применения, и никто не может не заметить, насколько они неадекватны и насколько они не соответствуют той степени детализации, которую дает наше образное мышление, например, в случае Бога, Разума или Природы. Кроме того, хотя тот факт, что все они являются предикатами одного субъекта, придает им определенную связь, их различные значения удерживают их друг от друга: и, следовательно, каждое из них, насколько это касается других, предполагается извне.

Первый из этих недостатков восточные люди пытались исправить, когда, например, определяли Бога, приписывая Ему множество имен; но все же они чувствовали, что число имен должно было быть бесконечным.

30. (2) Во-вторых, метафизические системы придерживались неверного критерия. Их объектами, несомненно, были тотальности, которые сами по себе принадлежат разуму, то есть организованному и систематически развитому универсуму мысли. Но эти тотальности – Бог, Душа, Мир – были даны метафизику как предметы, сделанные и готовые, чтобы сформировать основу для применения категорий познания. Они были выведены или предположены из народных представлений. Соответственно, народные представления были единственным каноном для решения вопроса о том, являются ли предикаты подходящими и достаточными.

31. Можно предположить, что общепринятые представления о Боге, душе, мире дают прочную основу для мышления. На самом деле они этого не делают. Помимо того, что они носят конкретный и субъективный характер, оставляя место для большого разнообразия смыслов, они сами нуждаются в том, чтобы быть тщательно и удовлетворительно зафиксированными мыслью. Это можно увидеть в любом предложении. Нам нужен предикат, или в философии определение мысли, чтобы указать, что такое субъект, или понятие, с которого мы начинаем.

В таком предложении, как «Бог вечен», мы начинаем с представления о Боге, еще не зная, что он есть: сказать нам об этом – дело предиката. В теории логики, соответственно, когда термины, формулирующие предмет, относятся только к нашим понятиям, к мысли, не просто излишне относить эти получувственные категории предикатами к высказываниям, в которых Бог или еще более туманный Абсолют является субъектом; это даже неправильно, поскольку предполагает другой канон, нежели природа мысли. Кроме того, пропозициональная форма (а пропозицию правильнее было бы заменить суждением) не приспособлена для выражения конкретного – а истинное всегда конкретно – или умозрительного. Каждое суждение по своей форме односторонне и, следовательно, ложно.

Эта метафизика не была свободным или объективным мышлением. Вместо того чтобы позволить объекту свободно и спонтанно проявлять свои собственные характеристики, метафизика взяла его как решенное дело. Если кто-то хочет узнать, что такое свободное мышление, он должен обратиться к греческой философии: ведь схоластика, как и эти метафизические системы, приняла свои факты и приняла их как догму от авторитета церкви. Под влиянием современной культуры нас посвятили в концепции, от которых очень трудно отказаться из-за глубины их содержания. Но древние философы находились в другом положении. Это были люди, которые жили исключительно восприятием чувств, и которые, отбросив мифологию и ее причуды, не предполагали ничего, кроме неба над головой и земли вокруг. И вот, хотя мысль окружена реальными фактами, она свободна и наслаждается своим собственным уединением: очищена от всего материального и чувствует себя как дома. Это чувство, что мы все сами по себе, характерно для свободной мысли, для того путешествия в открытое море, где нет ничего ни ниже, ни выше нас, и мы стоим в уединении с самим собой.

32. (3) В-третьих, эта система метафизики превратилась в догматизм. Когда наша мысль никогда не выходит за пределы узких и жестких рамок, мы вынуждены считать, что из двух противоположных утверждений, каковыми были вышеприведенные предложения, одно должно быть истинным, а другое – ложным.

Догматизм проще всего описать как противоположность скептицизму. По крайней мере, древние скептики давали название «догматизм» каждой философии, придерживающейся системы определенных понятий. В этом широком смысле скептицизм может применяться даже к философии, которая в должной мере является спекулятивной. Но в более узком смысле догматизм заключается в упорстве, с которым проводится жесткая и быстрая граница между определенными понятиями, считающимися абсолютными, и другими, противоречащими им. Мы можем ясно видеть это в строгом «или-или»: например, мир либо конечен, либо бесконечен; но одно из этих двух должно быть. Противоположность этой жесткости – характерная черта всех спекулятивных истин. Там не допускается никаких неадекватных формул, и они не могут ее исчерпать. Эти формулы; Спекулятивная истина держится в единстве как тотальность, в то время как догматизм наделяет их в их изолированности правом на истинность и непогрешимость.

В философии часто случается так, что полуправда занимает место рядом с полной истиной и сама по себе принимает положение чего-то постоянного. Но дело в том, что полуправда, вместо того чтобы быть фиксированным или самоподдерживающимся принципом, является всего лишь элементом, исчезающим в более адекватной мысли. Метафизика познания догматична, поскольку сохраняет полуправду в ее изолированности: тогда как идеализм спекулятивной философии проводит закон или принцип тотальности и показывает, что он может выйти за пределы неадекватности формул абстрактного мышления. Так, идеализм говорит: «Душа не является ни только конечной, ни только бесконечной; на самом деле она в равной степени является как одним, так и другим, и, таким образом, ни тем, ни другим». Иными словами, такие формулировки сами по себе неприменимы, а только как формирующие элементы в более широком понятии. Такой идеализм мы наблюдаем даже в обычных фазах разума. Так, мы говорим о разумных вещах, что они изменчивы: то есть они изменчивы, но столь же верно и то, что они не изменчивы. Еще большее упрямство мы проявляем, когда имеем дело с категориями познания. Это термины, которые мы считаем несколько более фиксированными или даже абсолютно жесткими. Мы смотрим на них как на отделенные друг от друга бесконечной пропастью, так что противоположные категории никогда не смогут добраться друг до друга. Битва разума – это борьба за разрушение жесткости, к которой все сводит познание.

33. Первой частью этой метафизики в ее систематической форме является онтология, или учение об абстрактных характеристиках бытия. Множество этих характеристик и пределы их применимости не основаны ни на каком принципе. Следовательно, они должны перечисляться в зависимости от опыта и обстоятельств, а значение, которое им приписывается, основывается только на общих чувственных представлениях, на утверждении, что определенные слова используются в определенном смысле, и даже, возможно, на этимологии. Если опыт признает значение, приписываемое им, полным, и если если употребление языка, соглашаясь с ним, показывает правильность анализа, метафизик удовлетворен; а истинность и необходимость таких характеристик, просто по их собственному признаку, вообще никогда не становится предметом исследования.

Вопрос о том, являются ли бытие, существование, конечность, простота, сложность и т. д. дугими понятиями, верными своим собственным высшим законам, должен удивить тех, кто считает, что вопрос об истине может касаться только пропозиций (относительно того, является ли понятие истинным или не является таковым, чтобы быть отнесенным, как говорится, к предмету), и что ложность заключается в противоречии, существующем между предметом нашего концептуального видения и понятием, которое должно быть предсказано о нем. Теперь, поскольку понятие конкретно, оно и каждый его признак в целом есть по сути самодостаточное единство отчетливых характеристик. Если бы истина была не чем иным, как отсутствием противоречия, то в случае каждого понятия необходимо было бы прежде всего проверить, не содержит ли оно в действительности такого рода внутреннее противоречие.

34.Вторым направлением метафизической системы была рациональная психология или пневматология. Она занималась метафизической природой души, то есть разума, рассматриваемого как вещь. Она предполагала найти бессмертие в сфере, где господствуют законы состава, времени, качественного изменения и количественного увеличения или уменьшения.

Название «рациональная», данное этой разновидности психологии, служит для того, чтобы противопоставить ее эмпирическим способам наблюдения за явлениями души. Рациональная психология рассматривала душу в ее метафизической природе и до мозга костей с помощью категорий, предоставляемых абстрактным мышлением. Рационалисты стремились выяснить внутреннюю природу души, как она есть сама по себе и как она есть для мысли. В настоящее время в философии мы мало слышим о душе: любимым термином сейчас является разум или дух. Эти два понятия различны, душа является как бы средним понятием между телом и духом, или связью между ними. Ум, как душа, погружен в телесность, а душа – это оживляющий принцип тела.

Докантовская метафизика, как мы говорим, рассматривала душу как вещь. Вещь» – очень двусмысленное слово. Под вещью мы понимаем, во-первых, непосредственное существование, такое, которое очевидно для органов чувств: и в этом значении термин применялся к душе. Отсюда вопрос о месте пребывания души. Конечно, если у души есть место, то оно находится в пространстве и очевидно для чувств. Так же, если рассматривать душу как вещь, мы можем спросить, является ли она простой или составной. Этот вопрос важен, поскольку касается бессмертия души, которое, как предполагается, зависит от отсутствия состава. Но дело в том, что в абстрактной простоте мы имеем категорию, которая так же мало соответствует природе души, как и категория сложности.

Несколько слов об отношении рациональной и эмпирической психологии. Первая, поскольку она добровольно применяет мысль для познания разума и даже для демонстрации этих продуктов мысли, является более высокой; в то время как эмпирическая психология исходит из восприятия и лишь излагает и описывает то, что дает восприятие. Но если мы предлагаем мыслить разумом, мы не должны так уж стесняться его особых явлений. Разум по сути своей активен в том же смысле, в какой школьники говорили, что Бог – это *абсолютная актуальность*. Но если разум активен, он должен как бы выразить себя. Поэтому неправильно принимать разум за беспредметную цель, как это делала старая метафизика, которая разделяла беспредметную внутреннюю жизнь разума и его внешнюю жизнь. Ничего хорошего не получится, если не рассматривать разум в его конкретной реальности, в его действии; и таким образом, чтобы его проявления определялись его внутренней силой.

35. Третьей ветвью метафизики была космология. Она охватывала такие темы, как мир, его случайность, необходимость, вечность, ограниченность во времени и пространстве: законы (только формальные) его изменений: свобода человека и происхождение зла.

К этим темам он применял такие, как случайность и необходимость; внешняя и внутренняя необходимость; действенная и конечная причина, или причинность вообще и замысел; сущность или субстанция и явление; форма и материя; свобода и необходимость; счастье и боль; добро и зло.

Объектом космологии является природа, а также сложные явления, которые разум выбрасывает из самого себя; фактически, существование в целом, или сумма всех конечных вещей. Однако этот объект рассматривается не как конкретное целое, а точечно, в виде абстрактных формул. Вопросы, которые пыталась решить космология, были следующими: Что преобладает в мире – случайность или необходимость? Вечен ли мир или сотворен? Главная задача космологического учения, следовательно, состояла в том, чтобы установить так называемые всеобщие законы космологии: например, что природа не действует случайными путями. А под вспышками они подразумевали качественное различие или качественное изменение, проявляющееся без какого-либо предшествующего и определяющего стона: тогда как, напротив, постепенное изменение (количества), очевидно, не обходится без посредничества.

Что касается Разума, как он проявляет себя в мире, то вопросы, которые в основном обсуждала Космология, касались свободы человека и происхождения зла. Никто не может отрицать, что это вопросы первостепенной важности. Но чтобы дать на них удовлетворительный ответ, прежде всего необходимо не утверждать абсолютную значимость абстрактной формулы познания и не полагать, что каждый из двух терминов в антитезе имеет самостоятельное значение и истину. Однако именно такой позиции придерживались метафизики до Канта, и это проявляется в их космологических рассуждениях, которые по этой причине не смогли достичь своей цели и понять явления мира. Обратите внимание, как они проводят различие между свободой и необходимостью, применяя эти категории к природе и разуму. Природу они считают подчиненной в своих действиях необходимости, а разум – свободным. Несомненно, это различие имеет реальное основание в самой сердцевине Разума: но свобода и необходимость, противопоставляемые в абстрактном смысле, являются терминами, применимыми только в конечном мире, к которому они, как таковые, принадлежат. Свобода без необходимости и необходимость без свободы – абстрактные и, таким образом, неистинные формулы мысли. Свобода, по сути, предполагает встречу элементов, сейчас и всегда обусловленную своими собственными законами и пока необходимую. Необходимость, опять же, в обычном понимании этого термина в популярной философии, означает детерминацию только извне; как в конечной механике, тело движется только тогда, когда его ударяет другое тело, и движется в направлении, сообщенном ему ударом. Однако это лишь внешняя необходимость, а не настоящая внутренняя необходимость, которая тождественна свободе.

Аналогично обстоит дело с противопоставлением Добра и Зла – излюбленным противопоставлением интроспективного современного мира. Если мы рассматриваем Зло как обладающее собственной фиксированностью, отдельное и отличное от Добра, то мы в определенной степени правы: между ними существует оппозиция: те, кто поддерживает кажущийся и относительный характер оппозиции, не имеют в виду, что Зло и Добро в Абсолюте едины, или, в соответствии с современной фразой, что вещь сначала становится злом от одного способа смотреть на нее. Ошибка возникает, когда мы принимаем Зло за постоянный позитив, а не за то, чем оно на самом деле является, – за негатив, который, хотя и хотел бы заявить о себе, не обладает реальной устойчивостью и является, так сказать, лишь абсолютной фикцией-существованием негатива в самом себе.

36. Четвертой отраслью метафизики является естественная или рациональная теология. Понятие Бога, или Бог как возможное существо, доказательства его существования и его свойства составляют предмет изучения этой ветви.

(a) Когда познание таким образом рассуждает о Божестве, его главная цель – найти, какие предикаты соответствуют или не соответствуют тому, что мы представляем себе как Бога. При этом он предполагает, что контраст между позитивным и негативным является абсолютным и незыблемым; и поэтому в конечном счете для понятия, как его понимает познание, не остается ничего, кроме пустой абстракции неопределенного Бытия, простой реальности или позитивности, безжизненного продукта современного просвещения.

(b) Метод демонстрации, используемый в конечном знании, всегда приводит к ошибочной позиции. Ведь он требует «утверждения некоего объективного основания для бытия Бога, которое, таким образом, приобретает вид производного от чего-то другого». Такой способ доказательства, руководствуясь канонами простого аналитического тождества, затрудняется сложностью перехода от конечного к бесконечному. Либо конечность действительного мира, который остается таким же фактом, как и прежде, цепляется за понятие Божества, и Бог должен быть определен как непосредственная субстанция этого мира, – что является пантеизмом: либо Он остается объектом, отличным от субъекта, и таким образом конечным, – что является дуализмом.

(c) Атрибуты Бога, которые должны быть разнообразными и точными, были, так сказать, потеряны в дымке, в абстрактном понятии чистой реальности, неопределенного Бытия. В нашем материальном мышлении конечный мир продолжает, тем временем, иметь реальное бытие, с Богом в качестве своего рода антитезы: и таким образом возникает дальнейшая картина различных отношений Бога к миру. Эти отношения, сформулированные как свойства, должны, с одной стороны, будучи отношениями к конечным состояниям, сами обладать конечным характером (давая нам такие свойства, как справедливый, милостивый, могущественный, мудрый и т. д.); с другой стороны, они должны быть бесконечными. Теперь на этом уровне мышления единственным средством, и то смутным, примирения этих противоположных требований было количественное возвышение свойств, вытесняя их в сферу необусловленного, – или в tentus emiueniior. Но это было средство, которое на самом деле уничтожало свойства и оставляло от них лишь название.

Цель старой метафизической теологии заключалась в том, чтобы выяснить, как далеко может зайти разум в познании Бога без посторонней помощи. Безусловно, познание Бога с помощью разума является высшей проблемой философии. Самые ранние религиозные учения – это образные представления о Боге. Эти представления, как их излагает Символ веры, передаются нам в юности. Они являются доктринами нашей религии, и в той мере, в какой человек опирается на эти доктрины и считает их истиной, у него есть все, что нужно христианину. Это и есть вера, а наука, изучающая эту веру, – теология. Но пока теология не станет чем-то большим, чем простое перечисление и компиляция этих доктрин, она не имеет права на звание науки. Даже тот метод, который сейчас в моде, – чисто исторический, когда, например, сообщается о том, что было сказано тем или иным отцом Церкви, – не придает теологии подлинно научного характера. Этот результат достигается только после того, как мысль полностью овладевает вопросом, а это уже дело философии. Таким образом, подлинное богословие – это одновременно и подлинная философия религии, какой она была, добавим мы, в Средние века.

А теперь давайте рассмотрим эту рационалистическую теологию более узко. Это была наука, которая подходила к Богу не через разум, а через познание, и в своем образе мышления использовала термины без всякого чувства их взаимной ограниченности и связанности. Понятие Бога составляло предмет обсуждения, и все же критерий нашего знания черпался из такого постороннего источника, как материализованная концепция Бога. Теперь мысль должна быть беспрепятственной в своем действии. Несомненно, следует помнить, что результат независимого мышления гармонирует с содержанием христианской религии: ведь христианская религия – это откровение разума. Но такая гармония превзошла все усилия рациональной теологии. Она предложила выразить образное представление о Боге в терминах мысли; но в результате получилось представление о Боге, которое можно назвать абстракцией позитивности или реальности, исключающей всякое отрицание. Соответственно, Бог был определен как самое реальное из всех существ. Однако любой может увидеть, что это самое реальное из существ, в котором отрицание не играет никакой роли, прямо противоположно тому, чем оно должно быть, и тому, чем его представляет себе познание. Вместо того чтобы быть обширным и глубоким сверх всякой меры, оно так узко понято, что, напротив, крайне бедно и совершенно пусто. Вполне обоснованно, что сердце жаждет разнообразного и единого содержания; но без определенного признака, то есть без отрицания, содержащегося в понятии, может быть только абстракция. Когда понятие Бога воспринимается только как понятие абстрактного или наиболее позитивного существа, Бог как бы отходит в другой мир, за его пределы: и говорить о его познании было бы бессмысленно. Там, где нет различия элементов, познание невозможно. Простой свет – это простая тьма.

Вторая проблема рационального богословия заключалась в доказательстве существования Бога. В этом вопросе необходимо отметить, что демонстрация, как ее использует разум, означает зависимость одной истины от другой. Этот метод имеет фиксированную точку, гипотезу, из которой следует нечто другое; и он демонстрирует зависимость некоторой истины от предполагаемой отправной точки. Следовательно, если этот способ демонстрации применяется к существованию Бога, это может означать только то, что бытие Бога должно зависеть от других терминов мысли, которые затем будут составлять основание его бытия. Сразу же становится очевидным, что это приведет к ошибке: ведь Бог должен быть просто и исключительно основанием всего, и в этом смысле не зависеть ни от чего. И осознание этой опасности в наше время привело к тому, что некоторые стали говорить, что существование Бога не подлежит доказательству, а должно быть постигнуто сразу или интуитивно. Однако разум и даже здравый смысл придают демонстрации значение, совершенно отличное от познания. Демонстрация разума, несомненно, начинается с того, что не является Богом. Но, продвигаясь вперед, она не оставляет начальную точку просто необъяснимым фактом, каковым она и была. Напротив, она выставляет эту точку как производную и вызванную к бытию, и тогда Бог предстает первичным, истинно непосредственным и самосущим, со средствами выведения, завернутыми и поглощенными в нем самом. Те, кто говорит: *Рассмотрите природу, и природа приведет вас к Богу; вы найдете абсолютную конечную причину, не имеют в виду, что Бог есть нечто производное: они имеют в виду, что это мы приходим к самому Богу из его «другого», и таким образом Бог, хотя и является следствием, также является абсолютным основанием первоначальной остановки. Отношение двух вещей меняется на противоположное, и то, что пришло как следствие, будучи показано как предшествующее, первоначальное предшествующее сводится к следствию. То же самое повторяется всякий раз, когда это демонстрирует разум.

Если в свете данного обсуждения мы бросим еще один взгляд на метафизический метод в целом, то обнаружим, что его главной особенностью было сделать своим принципом абстрактное тождество и попытаться постичь объекты разума с помощью абстрактных и конечных категорий познания. Но эта бесконечность познания, эта чистая сущность, все же конечна: она исключила все многообразие конкретных вещей, которые, таким образом, ограничивают и отрицают его. Вместо того чтобы завоевать конкретное, эта метафизика упорно держалась за абстрактное, тождественное. Ее положительным моментом было представление о том, что мысль составляет сущность всего сущего. Она черпала свои материалы у более ранних философов, в частности у школяров. В спекулятивной философии познание, несомненно, является одним из факторов, но фактором, который не должен закрывать дверь от дальнейшего исследования. Платон не является метафизиком этого несовершенного типа, равно как и Аристотель, хотя принято считать иначе.

ГЛАВА IV. ВТОРОЕ ОТНОШЕНИЕ МЫСЛИ К ОБЪЕКТИВНОМУ МИРУ