В комбинашке и бусах

Размер шрифта: 13

* * *

«А это я – в малиновом берете…»

А это я – в малиновом берете.
Ты что же, бедной Кати не узнал?
Позволь в глубоком замереть привете –
Как ты, бывало, в школе замирал.
О детях. О жене, прекрасной телом…
Потом в метро и дальше – по кольцу.
(Ну почему я шапку не надела!
Малиновый мне явно не к лицу.)

«в комбинашке и бусах…»

в комбинашке и бусах
в причудливом танце
или в мокрой рубашке
с тату на лодыжке
чтоб красивые кольца
сигарного дыма
и бокал полный чая
как будто коньяк
а потом под дождём
пенопластовым снегом
в перекрёстном огне
фонарей и софитов
чтоб цветы алкоголь
шоколад подношенья
а зачем же ещё
становиться актрисой

Себе

Есть же на свете худые женщины.
На них налезают любые лифчики.
Они купальники покупают, не меряя,
Картинкам веря.

Ты же любишь на ночь чай с бутербродами,
А от бега трусцой позвоночник стонет.
Общаться с книгами, а не с идиотами,
Из воды состоящими на девяносто.

Так чего же ты хочешь, тучная женщина,
В духовной пище неутомимая?
В алкоголе также и прочей пище.
Чего ты ищешь?

«выйду я…»

выйду я
ничья не раба
а человек
звучащий гордо
из дома в двери
из дверей на улицу
с улицы в метро
в вагон переполненный

встану я
один на один
сама в себя
как в яму падкая
там лежит доска
под доской тоска
не ухватишь её
толстая гладкая

прошумит метро
будто выход есть
эскалатор вверх
лестница Иакова
выхожу на свет
неужели нет
того о ком
в пятницу плакала

«Быть Кушнером больше, чем Кушнер…»

«Быть Кушнером больше, чем Кушнер», –
Промолвил учитель Андрей…
Пытаюсь бороться послушно
Я с женскою темой своей.

И мысли приходят стадами,
И стих наползает на стих.
И в гору толкает свой камень
Сокамерник тихий Сизиф.

«Осень. Жёлтый эрдельтерьер…»

Осень. Жёлтый эрдельтерьер.
Осень. Мама моя под зонтиком.
Театральных время премьер.
Мокнут голуби, мёрзнут котики.
Под ногами грязь и вода,
Листья спинки свои покрасили.
То туда бегут, то сюда,
Красно-жёлтые, жёлто-красные.
Есть мечта про горячий чай,
И варенье, и друга близкого.
Чтоб всю ночь обо всём невзначай,
От высокого и до низкого.
А ещё в электричку сесть,
Мокрый лес и грибы под осинами.
Что-то на зиму надо съесть,
Чтобы умною, чтобы сильною.
Жёлтый пёс убежал. Под дождём –
Ищет мама моя, волнуется.
Мокрый город и мокрый дом.
И от слёз вся мокрая улица.

«Море – давно внутри…»

Анатолию Ермолову

Море – давно внутри.
Читаю «Смесь» Валери –
Женщина на вокзале.
Ветер странствий – брат сквозняка.
Я простужена на века.
Что же раньше-то не сказали?

По хлебным крошкам в бреду,
По буквам искать иду
Смысл жизни и всё такое.
Оракул грозит строкой
«Не всегда хорошо оставаться собой».
Стадия непокоя.

Есть же где-то чай с чабрецом,
Выпиваемый вместе с отцом.
В одиночестве – тоже неплохо.
Тогда глубоко внутри
Очарованно море шумит
Между вдохом – выдохом – вздохом.

«Долина посёлка Култук…»

Долина посёлка Култук.
Старый бурят Мураками
Что-то там про овец
Говорит, разводя руками.

Охота уже идёт:
Кедровый орех, брусника.
Пахнет трава чесноком –
Так черемша возникла.

Ветки саган-дайля
Жги – отгоняют духов.
Чья за горами земля –
Доля? Монголия духа?

Мой мысленный дождь
Приходит всегда с востока.
Там – мне тринадцать лет.
Радостно. Одиноко.

«Я хочу однажды…»

Я хочу однажды
Приехать к тебе в Иркутск.
На Маршала Конева
Дом окнами в поле.
Там у слёз и ветра
Сосен и донника вкус.
Это мной проверено.
И вот – до боли:
Не берут на гастроли.
«Вампилов – и не мечтай.
Ну, какая же ты,
Побойся Бога, Макарская».
Мой такой дорогой
Родной отдалённый край.
И доля актёрская
Рабская, царская.

«Тридцать восемь. Пушкин моложе…»

Тридцать восемь. Пушкин моложе.
Раньше мнилось – возраст богов.
Сумасшедшая стайка слов
Больше смерти меня тревожит.

Всё, что было на языке, –
Улеглось. Недебютный возраст.
Шевеление рифмы «поздно».
И горошина в кулаке,

Та, которая Шар Земной.
Мне не спится. Мне тридцать восемь.
Где-то в Болдино тоже осень.
Не со мной, мой друг, не со мной.

«По волнам с молодым Одиссеем…»

По волнам с молодым Одиссеем…
Он ещё не наполнен пространством.
Он о времени думать не хочет
И граде троянском.

А моя конопатая дочка
Переполнена шумом и летом
И о времени думать не хочет,
Засыпая с рассветом.

И они совпадут с Одиссеем
В синусоиде сна и Гомера.
Список книг безвозвратно посеян…
К переменам.

«Мы пропустили, как приходит лето…»

Мы пропустили, как приходит лето.
Ты был в больнице. Я пила вино.
Тепло одета. Я снималась где-то.
(Не где-то, а в дешёвеньком кино.)

Всё из-за денег. Всё из-за погоды.
Тяжёлый климат, скверная вода.
В метро не лица – а парад уродов.
И я такой не буду никогда.

Но – буду. Это грустная планета.
К больнице самой подобрался лес.
А нам с тобой вполне хватило б лета.
Хотя – мы будем счастливы и без.

«Ну наконец-то! Это Коктебель…»

А. Коровину

Ну наконец-то! Это Коктебель.
Глядится в море профиль бородатый.
И мне в театре выданной зарплаты
Хватает на вино и на коктейль
Из мидий и рапанов.
Море – даром.

И безвозмездно рядом Кара-Даг.
Хождения к Волошинскому дому,
Где всяк – поэт. Он пьян и весел так,
Что всем стихи читает без разбора
И лезет в споры.

Но сердолик злосчастный не нашла.
(И лучше бы Сергей его Марине
Не подарил. Но это их дела.)
Мои – в Москве. Где моря и в помине…
И стоит титанических усилий
Не пропустить обратный самолёт.

«Самое время придумать, куда бы сбежать…»

Самое время придумать, куда бы сбежать.
Море опять открывает возможность дороги.
Я наконец-то освоила навык играть
В прятки. И пользуюсь им от нужды понемногу.
Пряталась в сёстры, любовницы, стервы, друзья,
Матери, дочки, подруги и недруги тоже.
Море шумит, отделяя меня от меня.
Страшно увидеть, на что становлюсь я похожа.
Самое время подумать, куда бы уйти,
Что-то расслышав в морском непрерывном напеве.
Я на пороге – мне только прибой перейти.
И убежать в монастырь. Или в старые девы.

«Девочка с виолончелью…»

Девочка с виолончелью.
Жучок, расправивший крылья.
Побитый дневной капелью,
Школьной измученный былью.
Нóшу свою непосильную,
Дорогу свою и укрытие
Смахнёт с канифольной пылью.
И возникнет событие.

Невидимые горы

Там за туманом, там
Что-то подходит к нам.
Что-то за ним стоит –
Дышит, смотрит, молчит.

Строят буддисты дацан.
Туристы глотают аршан.
Ленточки на ветру –
Может, здоровой умру.

Лес кедровый побит.
Леший за камнем спит.
Кынгарга по камням.
Что-то подходит к нам.

Из всех затуманенных пор –
Дыхание гор.

«Вот она я, читавица…»

Вот она я, читавица!
Строчек веду пунктир.
Бабушка отзывается,
Смотрит на этот мир.

– Хочешь с судьбою справиться —
Тише воды живи.
Тоже была читавица.
Тоже всё по любви.

В лагерь, в Сибирь, на выселки.
Стройка за Ангарой.
Первый недолго выдержал.
Лётчик-герой второй.

Могилы за чёрной оградой.
Страшно идти среди них.
– Мёртвых бояться не надо —
Надо бояться живых.

Иркутск

В этом городе декабристов
В декабре такие морозы,
Что дышать только через варежку,
А монетка влипает в стекло.

Планетарий здесь – перевёртыш.
Река убегает от озера.
Буряты глядят, прищурившись, –
Им в унтах зимою тепло.

Несолёное море детства.
Омулёвая бочка славная.
Мой корабль давно на якоре
Совсем в другой стороне.

Чего я на ней не видела?
О чём я её проплакала?
Кто бы чаю с листом смородины
Заварил, как бабушка мне.

«Поворот наступит очень скоро…»

Поворот наступит очень скоро.
Рухнет с неба океан дождя.
Мировые бороздить просторы
Нам с тобой, от бывших уходя.

Обновленья перезапустили.
По дощечке наскребли ковчег.
Каждой твари пару сочинили.
Каждой вещи приложили чек,

Допотопных требуя гарантий.
Дозаветный сохраняя быт.
Ты всё так же весел и галантен,
Но ещё не знаешь, что подбит.

Я же в тёмном трюме подсознанья
Вдохновляюсь историей о том,
Как пёс
Затыкал носом пробоину,
Спасая ковчег и всё человечество
(То есть тебя и меня).
Вот почему у него
Такой холодный и мокрый нос.

«Это горький запах корицы…»

Всеволоду Кузнецову

Это горький запах корицы
В сочетании с первым снегом.
Мокнут ноги, нос и ресницы.
Пол-Москвы по озвучкам избегав,

Понимаешь, что жизнь вообще-то,
Даже если дубляж не очень,
Получилась – по всем приметам.
И синхронно ложится в строчку.

«Боюсь почувствовать весну…»

Продолжить чтение