Потому что мы – мама!

Посвящается великому врачу Анатолию  Зильберу, в кабинете которого есть

полка с игрушками

Марсианин лежал на больничной койке и позорно пускал слезу. Слеза стекала по щеке в самое ухо. В ухе уже хлюпало. Было немного щекотно, но совсем не смешно.

Честно говоря, Марсианином Марка Мышкина называли только друзья со двора. Потому что, едва научившись говорить, он представлялся так: «Я – Марсик!» И когда они всей гурьбой посмотрели сериал «Мыши-рокеры с Марса», то и стали называть его Марсианин, никак иначе.

Потом Марк Мышкин пошел в школу, а прозвище осталось. Хотя их у него много.

Папа зовет его Цицероном за умение заводить беседы с каждым встречным. Ведь Марк Туллий Цицерон – древнеримский философ и оратор. Папа утверждает, что Марсик на «оратора» от слова «орать» смахивает больше, чем на философа.

Чтобы Марсик поменьше «ораторствовал», папа записал его в секцию кун-фу, ведь есть такой мастер боевых искусств Марк Дакаскос. Папа мечтает, чтобы Марсик вырос физически развитым и интеллектуально одаренным.

Мама в минуты нежности называет сына Масюня. А бабушка – Масяня, о чем Марк никому не рассказывает. Бабушке простительно, потому что, во-первых, она бабушка, а во-вторых, она не смотрела мультик про девочку Масяню. Иначе бы никогда не стала бы называть любимого внука этим именем. Вот Марк смотрел много раз. И никакой он не Масяня. Он очень даже взрослый, самостоятельный и уверенный в себе второклассник.

И вот сейчас этот взрослый, самостоятельный и уверенный в себе второклассник украдкой пускал слезу, сильно-пресильно сжимая губы.

Если бы не этот дедуся с палочкой на узком тротуаре… Чего вдруг он начал топтаться на одном месте и своими авоськами размахивать?! Как будто про безобразия и перекопанную дорогу так уж важно поведать всему свету!

Марсианин, чтобы не влететь на велике в дедусю, вильнул в самую стройку. И привет – подозрение на «потрясение» мозга, а хуже того – этот штырь из земли, и нога теперь похожа на спеленутого младенца, который еще и все время ноет.

Сколько придется лежать в больнице, Марк не знал. Это был его первый день, точнее – вечер. Прощай, учеба в школе. Прощай, театральная студия, где как раз собирались ставить сказки Андерсена. Прощай, секция кун-фу, которую он уже успел полюбить… Вот тебе и разностороннее воспитание. Что скажет папа? Что сын не оправдал надежд? Слезы сами катились.

Рядом с ухом зашевелился родной плюшевый комок. Это был медвежонок Винни-Пух, которого мама когда-то привезла Марку из командировки. Винни был цвета карамели, а размером с котенка. Он охотно путешествовал в кармане куртки, но больше всего любил высовываться из-под подушки. Он считал, что это его законное место в семье Мышкиных.

– А ну-ка, хватит реветь. Хватит, говорю! Что нам сказала мама? Ты помнишь, что она сказала? Мама сказала – не плачь, а то будешь долго поправляться. Ты же хочешь домой, Марсик? Так что цыц. Ну-ка цыц! У кого в носу болото?

Марк Мышкин и сам знал, что плакать вредно. И нос краснеет, и мама не одобрила бы. Но как тут удержаться, если у всех завтра репетиция, а он загремел в больницу ни за что ни про что?

Медвежонок по-хозяйски завозил плюшевыми лапами по щекам Марсика.

– Носовые платки я сунул тебе под подушку, – доверительно шепнул он.

С медвежонком вдвоем было не так обидно лежать в больнице. Марсик честно отнекивался. Но мама заявила, что ей так будет спокойнее, если за сыном станет приглядывать кто-то знакомый, и сунула Винни ему в карман. Да и сам Пух упрашивал не бросать его в одиночестве.

Марк уже давно чувствовал себя достаточно взрослым для того, чтобы говорить мягким игрушкам твердое «нет». Но перечить маме сил не было, поэтому он захватил Винни, строго-настрого его предупредив:

– Только не вздумай соваться куда не просят.

Сейчас маленькое плюшевое сердце Винни-Пуха разрывалось от жалости. Его лучший друг лежал совершенно беспомощный в чужой постели, в чужом месте, среди чужих людей. И Винни не находил способа ему помочь.

– Что же делать?! – ломал он голову, поглаживая Марка по макушке, отчего тот начал наконец дремать, устав от боли, переживаний и лекарств.

* * * * * * * * * * * * *

– А ничего не делать, продолжай в том же духе! – внезапно прозвучало в полной тишине.

Винни чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он высунул мордочку из-под одеяла и на всякий случай протер глаза. В тусклом свете, который давал фонарь за окном, было видно, что от дверей крадутся маленькие темные фигурки с явным намерением забраться к Марсику на кровать.

– Поживей на консилиум, коллеги, – прозвучал такой скрипучий голос, как будто где-то завертелись железные шестеренки.

По одеялу ковыляла маленькая жестяная лягушка. На спине у нее немного облупилась краска, а железные швы кое-где покрывала ржавчина. Своим большим желтым глазом она подмигнула Винни, как старому приятелю.

– Ты еще кто? Ну-ка брысь отсюда! – Винни вылез из-под одеяла и на всякий случай принял боксерскую позу, собираясь защищать друга.

– Это что там за мандарин квакает?

– Я не мандарин, я Винни.

– А чего такой оранжевый?

– На фабрике только такой плюш был. А ты откуда?

– Тоже с фабрики, – насмешливо квакнула лягушка. – Только с другой. В наше время игрушки не из плюша делали. Уж мы не сгибаемся под ударами судьбы. Чистая жесть! Пощупай. Меня заводят ключиком.

– Золотым?

– Если бы! – завела глаза к потолку лягушка и горько вздохнула. – Да и тот потерян. Теперь не могу скакать. Стара!

– Не можешь скакать… А топочешь как слон! – возмущенно зашептал Винни-Пух, опасаясь, что Марсик проснется.

– Я топочу как слон, потому что я и есть слон, – тут же откликнулся трубный голос с другого конца кровати. Там и впрямь стоял пластмассовый слон, серый в разноцветной попоне. На темечке его сидела клоунская остроконечная шапочка с помпоном. Слон лукаво улыбался, всем своим видом выражая желание немедленно подружиться.

– Тем более! Неизвестный слон на хозяйском одеяле – куда это годится? – продолжал бурчать Винни-Пух, стараясь, тем не менее, вести себя как можно тише. – А ну кыш! Не видите: ребенок только что с трудом уснул, а тут вы.

– Именно поэтому мы здесь. Потому что ребенок уснул! – рассудительно произнес кто-то рядом с Винни бархатным баритоном. Пух обернулся и увидел, что к нему подошел резиновый розовощекий пупс в зимней шапочке, завязанной под подбородком. Меховой воротник был залихватски перетянут синим шарфом.

– Разрешите представиться: Артемий Петрович. Мой хозяин звал меня Тёмочкой, потому что у меня эээ… такой свежий, молодеческий вид. Но в душе я не таков. Повторяю: пока не нужно, чтобы ребенок нас видел.

– Это еще почему? – изумился Винни. – Мой хозяин очень даже вменяемый. Он не будет устраивать крик из-за парочки говорящих игрушек. Я же с ним разговариваю!

– Никто не сомневается в вашем хозяине, уважаемый медвежонок, – успокоил Артемий Петрович. – Мы не показываемся все сразу, потому что нам необходимо будет разделиться.

– Чтобы всем хватило. Мы просто знакомимся с тобой. Я – Флора, – представилась тоненьким голоском кукла Винкс, взлетевшая прямо на подушку.

– Да что вы вообще за банда такая? – спросил Пух, когда все игрушки залезли на одеяло и оказались рядом с ним.

Помимо лягушки, слона, пупса и куклы Винкс на кровать забрались: небольшой деревянный самолетик, серебристый робот устаревшей конструкции и тряпичный кот в тельняшке.

– Мы пришли помочь этому па-па-па-циенту, – выступил вперед робот.

– Не надо нам помогать, – замахал лапами Винни. – Я самый лучший друг этого пациента, и это я ему помогаю.

– Мы в друзья и не набиваемся, – обиженно фыркнул кот.

– Ты не понял. Мы – мама, – загалдели они разом.

– Чья мама?

– Мы общая мама. Кому нужны – тому и мама.

– Иногда мы – папа. Зависит от обстоятельств. Кого ребенок чаще зовёт – тот и мы.

У медвежонка голова пошла кругом.

– Как же это?

– Очень просто. В больнице есть всё, чтобы поправиться. Только мамы нет. И папы тоже, – печально махала крылышками Флора.

– А это одно из непременных условий, чтобы дети выздоравливали. Родительская любовь! – Слон приложил к сердцу хобот в знак того, что говорит чистую правду.

– Нам сказали, что мама может навещать, – возразил Винни.

– Верно! Но ведь это раз в день на часик. И когда нет карантина. А когда карантин, в больницу никого не пускают! Чтобы дети дополнительно не заболели гриппом, например, – наперебой объясняли игрушки.

– Ну-ка, что у нас тут – нога? – Лягушка бесцеремонно ворошила одеяло. – А, и голова впридачу? Куда твоему в довесок еще грипп, верно?

– Верно. Не надо нам никакого гриппа. Нам надо, чтобы он как можно скорей встал на ноги.

– Ну вот видишь! Мама всего на часик, а ему тут мыкаться круглые сутки много дней. Поначалу знаешь, как страшно? – добавил кот.

– Делай всё так, как будто с ним рядом мама. Будь за маму! – подсказал слон.

– Слушайте нас, медвежонок, мы всему научим, – авторитетно произнес Артемий Петрович.

– Мы тут много лет, – шепнул самолетик. Он был явно самый стеснительный.

– Мы тут – свои. Знаем каждый закуток, – закивала Флора.

– С нами не страшно, – подытожил робот, грозно сверкнув единственным красным глазом.

– С этим я бы поспорил, вообще-то, – буркнул Винни-Пух, но, глянув в сверкающий красный глаз, развивать свою мысль не стал.

Они перезнакомились. Оказалось, что имя лягушки – Квака, ее изготовили во второй половине прошлого века.

Слон был гораздо моложе, его все называли Джамбо, хотя он помнил, что хозяин звал его Фунтиком.

Робота звали Паша, но у него стали садиться батарейки, и именно на первом слоге происходило замыкание. Так робот стал Па-па-пашей.

Самую длинную историю о себе рассказал кот. Его для внучки сшила старушка, которая много лет проработала в музее, была исключительно культурной и мечтала хоть раз в жизни нахулиганить. Поэтому на кота она повязала пиратский платок с Веселым Роджером, один глаз закрыла ему черной повязкой и облачила его в тельняшку, назвав пиратом.

– Где она видела пиратов в тельняшках?! – сокрушался Кот. – И зрение у меня отличное! Приходится постоянно приподнимать повязку, чтобы смотреть на мир во все глаза. Если бы вы знали, как она мне надоела. И снять не получается, она пришита к затылку. А к лапе она леской примотала пластмассовую шпажку от канапе! Защищать свою жизнь такой шпажкой совершенно невыносимо. И поцеловать руку даме, когда к тебе примотана эта пародия на оружие, невозможно. Я даже намыться этой лапой не могу.

Коту сочувствовали. В душе он был Котом в сапогах, и страдал от их отсутствия. Он настаивал, чтобы его называли Сильвестром, хотя, глядя на его хулиганскую физиономию, остальные игрушки предпочитали называть его Сильвер.

Бед у каждого в их компании хватало. От лягушки потерялся ключ, у куклы порвались туфли, и она ходила босая. Робот рисковал вовсе остаться без голоса, если не добудет новые батарейки.

При этом они обожали спорить о современных методах лечения. Квака наставляла:

– Детям нужен покой. Вот взять меня, к примеру! У меня же все бока проржавели. На, пощупай. Сплошь трухля и ржавчина. Я еле ползаю! И поэтому хорошо знаю, как полезен полный покой.

– Да это же дети, им двигаться надо. Они от этого растут и физически крепнут, – спорила гибкая Флора.

– Главное для ребенка – это веселье, – не соглашался Джамбо, который был цирковым слоном и больше всего на свете ценил смех.

Винни-Пух, выслушав каждого, сообразил, что оказаться в такой компании не только почетно, но и полезно. Опыт у каждого в лечении детей был явно большой.

– Только все равно непонятно – откуда вы все в больнице взялись?

– Можно сказать, мы тут квартируем. В кабинете заведующего отделением, – ответил Артемий Петрович, поправляя шарф.

Винни с сочувствием оглядел его экипировку.

– Я смотрю, вы так тепло одеты. Жарко, наверное.

– Спасибо вам, дружище. Но это еще не самое ужасное в моей конфигурации, – дрогнувшим голосом признался Артемий Петрович.

– Хе, уж этого не отнять. В него снизу свистулька вставлена! Он если неудачно приземлится, всякий раз присвистнет. Настоящая морока с ним по ночам! Рискуем засыпаться из-за его писклявых передвижений, – закряхтела лягушка, изображая смех.

– Уважаемая Квака во всем права, она у нас старейшина, однако хочу заметить, что не стоило бы смеяться над тем, что я хотел бы, да не могу изменить, – со слезой в голосе промолвил Артемий Петрович.

– Да как же не смеяться? Уж больно уморительно ты присвистываешь, совсем не идет к твоему характеру. А ну – попрыгай-ка! Покажи, на что способен! – Квака веселилась вовсю.

– Тише вы, всю палату перебудите! – тихо забубнил слон.

– А если ночная сестра зайдет – считай, засыпались, – осторожно напомнила кукла Флора.

Игрушки угомонились. Слон Джамбо, продолжая ласково улыбаться, рассказал:

– Если вкратце – мы подарки. Наши хозяева, которых тут вылечили, на прощание дарили нас доктору. В знак благодарности.

– Теперь мы стоим у него на полочке. Но иногда сбегаем в палаты. Ведь не у каждого ребенка есть с собой игрушка, с которой можно пережить трудную минуту, – подхватила Флора.

– А трудная минута не за горами. Завтра раненько придет сестра Светочка, сунет градусник. А потом будет анализ крови. Ты своему скажи – так надо, мол, пускай не пугается. Колоть начнут – ты его за руку держи. А потом дуй, – наставляла Квака Винни-Пуха.

– Дуй со всех ног?

– Дуй со всей силы! На больное место. А своему скажи – смотри, дескать, на меня! И улыбайся ему. Улыбайся, даже если самому больно. Тут иначе нельзя, улыбка – наше главное оружие, – и Квака нахмурила брови и даже кулаком потрясла, чтобы Винни лучше запомнил.

– Посмотри на меня, – вовремя перехватил инициативу слон и повертел головой. – У меня улыбка – залюбуешься. Запомнил?

– Запомнил! Я и сам так умею, – заверил Винни-Пух слона, который очень ему понравился как раз своей улыбкой.

Игрушки начали прощаться:

– Первые ценные указания мы тебе дали, про остальное потом поговорим. Нам еще нужно обойти другие палаты, куда новеньких привезли. Да и тут не мешало бы с остальными квартирантами познакомиться. Знаешь их уже?

– Пока не успели толком поболтать, столько всего сразу навалилось. Вот у окна мальчишка лет одиннадцати. Ему вы вряд ли нужны. А у стены двое друг за другом – им по восемь. Тут вам точно дело найдется, – сказал разбирающийся в детях Винни-Пух.

Игрушки потихоньку слезали с кровати, причем Артемий Петрович неудачно скатился и присвистнул на полу, отчего покраснел чуть не до слез.

– Не тушуйся, Тёмочка, – квакнула лягушка и по-свойски пихнула его локтем в бок. – Распотешил-таки старушку! Умница. А теперь будь мамой вон тому – лопоухому. Ему твой свист по нраву придется.

Артемий Петрович в сердцах бросил Кваке: «Зря вы так, почтеннейшая! Ведь нервы у меня не резиновые», рванул на груди шарф и полез на соседнюю койку.

– Нервы, может, и нет, зато все остальное именно что резиновое. А вот у меня нервы железные, – стукнула себя в жестяную грудь лягушка и отправилась проверять другие палаты.

Когда дверь за ней закрылась, Артемий Петрович, поудобнее устраиваясь на тумбочке рядом с головой нового друга, прошептал обреченно: «Просто она жаба!» Но так тихо, чтобы никто его не услышал.

* * * * * * * * * * * *

Утром Винни-Пух не успел даже глаза открыть, как вспыхнул свет, на окне разлетелись занавески, и у кровати оказалась медсестра Светочка, о которой, видимо, и рассказала Квака.

– Подъём, подъём, – бодро пропела она каждому пациенту над ухом. – Никто никуда не идет, всем сначала положен градусник. И готовим пальцы, сейчас придут кровь брать.

Винни, заслышав про кровь, забрался Марсику в ладошку, чувствуя всей своей шубкой, как у того взволнованно бьется венка на запястье. Он гладил его лапкой, приговаривая: «Это не больно, это так надо, это быстро».

В кроватях недовольно зашевелились. Кровь из пальца никто не любил.

– Ну а чего такие унылые? – Светочка летала между койками, прямо как фея Винкс. – Бодрей давайте! Сегодня с лечащим врачом познакомитесь. Ой, Ефим Семенович у нас – чудо, без пяти минут профессор. Он вчера на конференции выступал. Гляжу, с утра уже успел заскочить к вам, да? – Света состроила умильную рожицу, увидев игрушки на тумбочках. – Ну каждого, каждого буквально, как сына родного… Благодетель! Давайте подмышки. Вот увидите, он вам понравится. Его у нас все обожают.

Светочка заморгала счастливыми глазами, показывая силу всеобщего обожания, и выскочила из палаты. В своем нежно-зеленом одеянии она была похожа на изящного стрекочущего кузнечика.

– Предупреждаю сразу, пацаны. Не реветь! Закон джунглей, – подал голос от окна самый старший из мальчишек. Он приподнялся на подушке, опершись на здоровый локоть. – Я в больницах часто. Каждое лето в турпоходы ходим. То змеи, то ушибы, то ожоги – всего насмотрелся. И сразу скажу: у вас у каждого – плевое дело. Раз – и будете как новенькие. Так что не боись, братва!

Недовольное копошение в кроватях после этих слов пошло живее. Кто-то под одеялом даже облегченно выдохнул.

Вскоре в палату вошла строгая женщина, по глаза замотанная в маску. От этого она казалась зловещей, потому что не было видно – доброе у нее лицо или нет. В ее руках дребезжала стойка с пробирками. Своим непреклонным видом она сразу давала понять, что пощады не будет никому.

– Красильников? – негромко, но внушительно назвала женщина фамилию из списка, хищно звякнув стеклом в повисшей тишине.

– Вы прямо как мумия из фильма, – отозвался Красильников, стараясь разрядить предгрозовую атмосферу. Это и был тот самый старший мальчишка в палате.

– Шутим? – тем же бесстрастным голосом спросила женщина и проткнула протянутый палец. Красильников и бровью не повел.

– Конечно, шутим, не плакать же, – отозвался он и подмигнул. – Не дрейфь, пацаны.

Марсик давно научился не плакать в кабинете врача. Вот когда обидно – тогда другое дело, тут пока он не умел с собой совладать.

Кровь из пальца прошла «на ура». Один попыхтел, второй пошипел, но обошлось без слез и скандалов, непреклонная мумия даже одобрительно подняла брови. Когда она вышла, в палате стало ощутимо теплее.

– Прямо какой-то айсберг. Какая-то толща льда. Первый раз такую непробиваемую мумию вижу. Прямо «не троньте, а то я растаю», – веселился Красильников.

В кроватях одобрительно захихикали.

– Меня Ваня зовут, – представился он.

– Я – Альгис Кипке.

– Я – Лева Стронк.

– А я – Марк Мышкин, друзья зовут меня Марсианин.

Но познакомиться как следует им не удалось, потому что в палату вошел доктор.

После Светочкиной рекомендации все почему-то ожидали увидеть толстенького пожилого врача с седой бородой. Но Ефим Семенович был молод, худ и брит до синевы. Из-под белой шапочки торчали жесткие, как черные пружинки, легкомысленные кудри, что в представлении мальчишек совершенно не вязалось со званием будущего профессора. Он обежал взглядом палату и весело воскликнул:

– Так, опять Светочка! И тут успела поставить свои игрушечные войска. Что ж, это делу не помеха. Надеюсь, градусники она тоже успела поставить.

И он по очереди осмотрел каждого, пробегаясь своими стремительными прохладными пальцами по местам больным и не очень, доставал как фокусник из папки черные листы рентгеновских снимков, прищуривался, как будто прикидывая, имеют ли они художественную ценность.

– Так, а что у нас тут? – приговаривал он монотонно, но безмятежно, как будто заклинание бормотал. – Тут у нас отлично. 37 и 6 – ну это нормально. Нет, тут не больно, я знаю, где больно. А вот здесь просто прекрасно. Сюда покой пару дней. Того покапаем неделю. Этого еще раз на снимок. Так, и витамины каждому.

Светочка порхала за его спиной, добросовестно кивая и записывая. Дальше Ефим Семенович пробурчал несколько совершенно непонятных заклинаний на латыни, но с таким оптимизмом подмигивая каждому, что все в палате, даже Винни-Пух, почувствовали большое облегчение и прилив сил.

– А мне тут долго лежать? – подал голос Альгис.

– Много будешь знать – мало будешь спать, – доктор предостерегающе поднял палец.

– По-вашему выходит, что хорошо спят только неучи, – усмехнулся Ваня.

Заинтересованно и быстро доктор глянул на него:

– Остроумие? Молодцом. Еще никому оно не мешало. Только будь другом, умоляю тебя, не шути с Анной Григорьевной, – он понизил голос до трагического шепота. – А то нам всем попадет. Я сам ее боюсь. Честное слово!

Ефим Семенович энергично хлопнул себя по коленкам, сообщил, что надо бежать, потребовал, чтобы все немедленно поправлялись, и каждому со значением посмотрел в глаза. Каждый обещал Ефима Семеновича не подвести.

И трудный рабочий больничный день начался. Завтрак, перевязки, процедуры. Их по одному водили (а Марсика возили) в отдаленные больничные коридоры, похожие на темные подземелья, в которых угрожающе гудели и попискивали огромные технические установки.

В кабинетах пугающе пахло. Где-то чем-то кислым, где-то чем-то мыльным, а где-то горячей резиной. Дома у Марсика таких зловещих запахов не было. В каждом новом кабинете его ждали всё новые врачи с одинаковыми внимательными глазами, и все они были замотаны в одинаковые костюмы и маски, и поэтому похожи один на другого, как будто специально договорились пугать его своим однообразием.

И каждый раз в новом кабинете или новом коридоре Винни-Пух, который устроился за пазухой Марсика, утешал своего друга:

– А что ты хотел? Конечно, тут не медом пахнет. Как, по-твоему, гонять микробов? Знаешь, какие тут микробы водятся? Настоящие монстры. А тут с ними борются. Поэтому и пахнет по-больничному. Это запах борьбы!