Петя + Маша

Голубятня

В нише круглого окна лежали пять желтых садовых яблок с красным бочком. Жаль, что они не могли лежать там вечно – в помещении было душно. От старых стен, не раз уже отмытых и побеленных, все равно пахло чем-то сыроватым, а запах яблок был единственным сладким и свежим. Утренний свет августовского солнца рисовал желтый овал на полу, как мог освещал стены чердака с треугольным потолком и делал лицо женщины с плаката в красной косынке очень светлым и еще более воодушевленным своим лозунгом «долой неграмотность!» На стенах вытянутого чердака висело много старых газет и плакатов, среди них были прибиты кучи полок, куда девушки клали книги, тетради и прочие предметы для учебы и личные вещи. На входе в комнату около лестницы стояли швабры и ведра – полы мыли и по графику, и по личной инициативе. За водой спускались на второй этаж, а на тряпки как правило сходили совсем старые вещи обитательниц так называемого общежития. Между стен провисшими дугами тянулись бельевые веревки, вечно сушилась одежда. Кое где на полу и вдоль стен выпирали трубы. Это был чердак бывшей обувной фабрики, а теперь – женский студенческий этаж. Среди жителей дома коммуны его называли голубятней, а девушек, которые там жили – голубихами. Там стояло множество кроватей с тумбочками, худыми вешалками и личными полками. Нужные вещи лежали снаружи, часто используемая одежда висела на вешалке, а обувь и остальное – в сумках и мешках под кроватью. Из-за того, что на веревках то тут то там сушилось постельное белье, чердак будто бы разделялся на комнаты. Если бы не вечно висящие простыни и отсутствие дневного освещения кроме как от крошечного окна на дальней стене, это пространство напоминало бы госпиталь. А днем это был шумный девичий этаж, наполненный смехом, болтовней, сплетнями, шуршанием тканей, скрипом коек и треском радио. Но пока что все спали, укутанные влажной духотой. Крошечные пылинки поднимались с пола к потолку и плавали в лучиках света, этаж был заполнен тихим сопением и редким скрипом пружин кроватей. Слышно было как снизу кто-то включил воду, редкие шаги раннего утра казались нахальными, бренчали звуки кухонной возни. За окном свистели о землю прутья метлы дворника, слышались птичьи чириканья. Последние минуты утреннего покоя скоро растворятся и начнется галдящий, весь в заботах, людный день.

Дом коммуны номер четыре между собой называли четвертым обувным или четверкой. Первый этаж стал мужским студенческим, половина второго была выделена под мужские и женские туалеты и душевые, общие кухню и прачечную, вторая половина – комнаты рабочих с семьями. Второй этаж был хорошей прослойкой между первым этажом и голубятней – на желающих прокрасться к девушкам парней часто прикрикивали, замахивались половниками, хлестали полотенцами… Они, правда, все равно бегали, но хотя бы не все разом.

***

Кровать Маши стояла с правой стороны от окошка. Оно не открывалось, а воздух сочился только сквозь длинную трещину. Первокурсница приехала вчера вечером, почти вся комната уже спала. Ее провела к свободной кровати толстая бабулечка маленького роста – комендант четвертой обувной.

–Вот, тут место твое. Где что у нас по хозяйству утром у девочек спросишь, – говорила она в полголоса.

– Спасибо, Тамара Тимофевна.

– Баба Тома меня зови. А тебя как звать, напомни? – баба Тома присела на край кровати и вгляделась сквозь вечерний свет на Машу.

– Машей. Машей Торошиной, – ответила девушка и присела рядом с бабулей.

– Машенька… Не вижу тебя толком, темно уже. Поздно ты приехала. А, ну да, электричка же так ходит. Все равно поздновато, лучше бы уж утром тогда… Ну ладно, приехала и хорошо. Главное, что место дали, не на улице и слава богу… Худая ты больно, эх, да сейчас все вы такие… – баба Тома отвела глаза к круглому окошку и замерла от каких-то дорогих и печальных ей воспоминаний и размышлений, но заставила себя стать бодрой. Встала, опершись об угол тумбочки, и зашептала в темноту, потихоньку уходя, – так, хорошо. Пропуск я тебе дала, с собой носи, будешь показывать мне как спрошу. В комнате не пить, не курить, никого постороннего не водить. Из родни если кто навестить приедет – мне скажи, пущу. Все, я пошла двери закрою и спать. И ты ложись, не мешай тут никому.

И она, поглубже засунув ноги в домашние тапочки, поплелась к лестнице, отодвигая на ходу с дороги висящие на веревках простыни, платья и лифчики. Как только ее шаги стихли, с соседней кровати послышался скрип и негромкий веселый голос:

– Ты ее не бойся, бабуся добрая, нам с ней повезло. Вот в «пятой» – там злющая бабка! У меня там сестра живет, рассказывает как та к ним в каждую кастрюлю смотрит и двери запирает раньше времени, а у нас нормально. Меня Катя Лопатина зовут, я в швейном техникуме учусь, а ты где?

Маша смотрела в сторону кровати соседки – ее было только слышно, но невидно даже силуэта, потому что какая-то одежда загораживала изголовье койки. Подсев поближе к железным прутьям спинки, Маша ответила как можно тише:

– Я тоже там, поступила только что.

Панцирная сетка койки заскрипела, Катя присела и отодвинула рукой висящую одежду – очень уж хотела разглядеть соседку:

– Ух ты! Здорово! Только я тебя не вижу, темно уже, а свет уже все выключили, будить неохота… Ну спокойной ночи, утром дознакомимся!

Она хихикнула и улеглась обратно. С других кроватей тоже стали слышны переворачивания с боку на бок и недовольные ворчания: «не угомонятся никак…»

***

В утренний запах яблок и солнечный пыльный вальс ворвались возгласы ругани:

– Поразвесили тряпки свои! Итак дышать нечем ночью! Еще и сырость развели!

– Раз такая умная тогда и свои убирай!

– Я свое во дворе вешаю, лето еще! А ну, перевесь поди!

– Ага! А как если сопрут со двора? Кто мне новых простыней даст? Ты чтоли?!

– Да кому они нужны тряпки твои!

– А может и нужны!

– Дышать нечем!

– Потерпишь, не царица! Все сушат и ничего!

– Да угомонитесь вы, куры!

– Сама курица!

– От курицы слышу!

Еще не было семи часов, но проснуться пришлось не только от чужих криков – духота и правда стояла такая, что могла свести с ума молоденьких девушек и вынудить их раздражаться наравне со старухами. Маша отодвинула в сторону одеяло и медленно села к стене, подобрав под себя ноги. Оглядела при свете свое место – круглое окно, яблочки на нем, висят плакаты. Сонные соседки тоже начинали шевелиться, вставать, зевать, шарить по полу ногами в поиске тапочек. Напротив левой кровати, где вертелась и просыпалась Катя, стояли еще две – обе заняты. На первой уже сидела и терла глаза полная девушка с толстой русой косой, а на второй тоже пухленькая, но с косичкой пожиже и посветлее. С ними, как с самыми ближайшими соседками, предстояло познакомиться и желательно подружиться. А Катя Лопатина, которая уже вскочила со своего места, молнией заправила кровать и начала бодро тянуть руки к потолку, делать наклоны головой и приседать, вдруг споткнулась о чей-то пустой тапок и шлепнулась на пол. Две полные девушки с косами засмеялись и тоже встали заправлять свои кровати, подшучивая над Катей, говоря что та своими костями уж теперь точно перебудила все этажи. Маша тоже улыбнулась и стала помогать Кате подняться, взяв ее за худенькую руку. Лопатина была тоненькая-тоненькая, среднего роста, с редкими бледными веснушками на щеках и на носу и светло рыжими волосами. У нее был худой острый нос с небольшой горбинкой около самой переносицы, большие серые глаза и пухлая родинка над верхней губой. Огромная сорочка в ромашку болталась на ее острых плечиках и только она, пожалуй, и портила студентке внешность, не вписываясь в ее природные черты, которые, кстати, сочетались приятно и симпатично. Катя заметила взгляд на своей сорочке и тут же сказала:

– Это моей сестры, той что в «пятой» живет, она у нас толстуха. Я эту ночнушку потом перешью, не до нее пока. Все равно никто не видит, я в ней не хожу тут далеко. А ну-ка сама покажись, красота, давай уже дознакомимся!

Маша скромно улыбнулась и еще раз представилась теперь еще и двум новым пухленьким соседкам, они оказались сестрами Федоровыми. Та, что с косой потолще – Варя, а вторая – Оля. Варя была на пару лет старше и вся немного мощнее, а младшая чуточку нежнее, но обе были похожи карими глазами, плавными крупными чертами лица, полными плечами, мягкой грудью и крепкими ногами.

Сама Маша не была ни слишком худой, ни слишком полной. У нее были русые волосы ниже лопаток, которые она чаще всего заплетала в косу на прямой пробор, зелено-голубые глаза, ровные черты лица с еще пухлыми щеками и обычное тело. Она застегивала пуговицы на голубом ситцевом платье, пока Катя ее рассматривала, а затем добродушно вынесла новенькой критику:

– А я-то думаю, чего ты такая вся спокойная ночью приехала? Так ты ладненькая вся, как Аленушка с картинки! Ну все понятно теперь! Я бы тоже спокойная была, будь я такая ладненькая! Ух и весело будет, когда тебя первый этаж заметит!

– А что будет? – осторожно спросила у нее Маша.

– Внимание уделять начнут, может подерутся, – откликнулась Варя, – там на первом студенты строители в основном, еще трактористы и инженеры, они нам проходу не дают.

– Точно-точно, – подхватила младшая Оля, – мы обычно все вместе ходим, а то по одной в угол зажмут и все.

– Что, все? – испуганно спросила Маша.

– Да не бойся ты, Машка-мышка, никто ничего плохого не сделает. Но лучше все равно вместе ходить, – подбодрила ее Катя и добавила, – значит техникум в этом году четыре койки тут выделил. В прошлом году мы тут втроем швеи были – я, Варька и Оля, а с твоего места девочка из медицинского выпустилась и съехала. Весело заживем!

Все наконец собрались спускаться вниз умываться и потом идти на кухню завтракать. От новых подружек Маша узнала, что их голубятня как правило просыпается раньше всех, в основном из-за духоты. А еще между этажами сам собой прижился порядок очереди в туалеты и на кухню – первыми все свои дела делали девушки, потом семейные, а потом парни – те и просыпались позже и вообще редко мылись и меньше хозяйничали. Совсем рано вставали те, кому раньше всех идти на работу, но таких было мало. Толстая бабулечка Тамара Тимофеевна, баба Тома, открывала им дверь, закрывала за ними, а потом шла обратно к себе спать до шести. Она давно похоронила мужа и теперь жила тут в комнатке на втором этаже, работала, а в выходные ездила к детям возиться с внуками. В субботу и воскресенье на замену выходила ее подружка баба Клава, такая же маленькая и толстенькая. Она могла зайти в гости и на неделе и тогда две бабуси сидели то рядышком на проходной в коридоре первого этажа, то прямо на скамеечке у входа. Знали всех и все про всех.

***

Влиться в этот распорядок Маше было несложно во-первых потому, что она и правда была спокойная. А во-вторых она привыкла жить у себя в маленьком городе среди кучи двоюродных сестер, родных братьев, родственников и соседей. Она рано поняла, что если хочешь жить с пользой для себя и без конфликтов в месте, где находится сразу много людей и у всех совершенно разные дела, то для начала стоит придерживаться местных привычек, обычаев и графика. И третье, что помогало терпеливо жить в создавшихся условиях – жгучее желание получить профессию и работу, что означало иметь в будущем возможность заботиться о себе, не обременяя свою семью, а еще лучше – помогать ей. Поэтому, как только в их городке стали открываться школы, Торошину вместе с одним из младших братьев сразу отправили учиться. Второй был еще мал для школы, а третьим мама еще тогда ходила беременная. Когда Маша пошла в первый класс ей было десять. В первый класс многие дети пошли старше семи лет, так что она не сильно выделялась, к тому же никогда не была особо рослой. В семьях ее подруг обычно было очень много детей, а у Торошиных считалось как-то маловато. Но Маше казалось, что их вполне еще может стать больше, ведь мама с папой не были старыми и друг друга любили. И именно в тот день, когда она уселась первого сентября учиться в переполненный класс рядом со своим братишкой, тогда она размечталась и решила что будет умной, что будет работать когда вырастет, чтобы в семье всегда было что поесть, что надеть и чтобы мама с папой не боялись рожать им новых братьев и сестер, потому что она подаст пример остальным младшим и все будут помогать друг другу.

Она закончила восемь классов на отлично и поступила в ближайший большой город в техникум, даже получила место для проживания. Ей еще и полагалась стипендия! Небольшая, разумеется, даже почти крохотная, но такая чтоб хватало заплатить за жилье и как-нибудь прокормиться. День, когда Маша поступила в техникум и получила место в четвертом обувном, стал днем родительской гордости и соседи с улицы приходили поздравить их и поговорить об этом. Родных братьев уже стало было четверо – младшему было три годика, он сидел у Маши на коленях вместе с малюткой двоюродной сестрой. Остальные братья ходили вокруг нее, показывали свои рисунки, свои уроки, игрушки, болтали как ни в чем не бывало, что-то спрашивали. Только старший, тот с которым они вместе пошли в школу, Костя, ему уже было шестнадцать, сидел в сторонке молчаливый. Он тоже закончил школу, но в город его не пустили. Он должен был остаться учиться в местном училище на машиниста и продолжать помогать папе работать. Костя не отказывался учиться здесь и работать, но Маша была его любимой сестрой и разлучаться с ней он не хотел. Он сидел за столом в углу обиженный и царапал карандашом на тетрадном листке портрет сестры – у него был талант к рисованию.

Когда семья провожала их студентку на электричку, Костя крепче всех обнял ее и заручился от сестры честным словом писать ему почаще и ничего не скрывать, и пообещал, что если кто из чужих ее тронет, он непременно приедет и обидчику мало не покажется! Расцеловав всех сквозь слезы, взяв две небольшие сумки, Маша поднялась в вагон и пошла к свободному месту. Ей не хотелось уезжать. Детские мечты о том как она станет взрослой, выучится, будет работать и помогать не предупредили самой болезненной и горькой правды во всем этом – долгой разлуки с домом. Она уезжала одна, куда-то в незнакомое и неизвестное, прекрасно понимая, как будет тихо плакать по ночам, вспоминая личики своих маленьких братьев и стыдясь того, что пропускает важные мгновения их жизни. Как будет тосковать по самому близкому ее душе брату Косте, представлять как скучают родители по единственной дочери в семье. Она утешила себя тем, что будет писать им письма или отправлять телеграммы, что сама будет приезжать по праздникам или выходным. Да и они тоже могут, не все сразу конечно, но хоть кто-нибудь. А потом они обязательно снова будут вместе. А пока что нужно сделать задуманное.

Перемены

Маша приехала за два дня до начала учебного года, свободное время они провели вчетвером с Катей и сестрами Федоровыми; постояли в очередях за покупками, погуляли по скверику и даже прокатились на карусели в парке. Сходили до техникума и еще раз уточнили свое расписание, а также время и даты разных осенних сборов и мероприятий. Им очень повезло, что идти до техникума было не дольше чем полчаса – экономились деньги на трамвай. Так что на нем можно было покататься просто так, для развлечения, и пока что не вникать в неудобства езды в толкучке и тесноте по утрам и вечерам. Как и угадала Лопатина, парни с первого этажа не смогли не отреагировать на Машу. Раз десять за эти дни она услышала: «О! Новая голубиха прилетела! Лети к нам, с нами веселее!» Парни кричали ей, когда видели на кухне и когда они с девочками спускались и поднимались. А всякие будущие трактористы и машинисты подбегали и шли рядом с ней до лестницы в голубятню, задевая плечом и пристально заглядывали ей в лицо и строя многозначительные глаза, а потом получали шлепок мокрым полотенцем от какой-нибудь тетушки со второго этажа и с театральным страданием разворачивались в обратную сторону. На чердаке стояла вечная духота, правда хорошо спасали сквозняки с крыши, но все равно там старались находиться как можно реже. То есть по возможности уйти рано утром и вернуться ближе к ужину, а до сна провести время на втором этаже либо на улице в скромном сквере рядом со зданием общежития. Заниматься учебой можно было в училище, все домашние задания делались в пустой аудитории, в цеху, в столовой или в библиотеке.

За первую неделю жизни в большом городе Маша не смогла не заметить разницы между ее приезжими соседками по «четверке» и местными горожанками. Во-первых, они были совсем по-другому одеты. Если большинство девушек с четвертой обувной в основном ходили в одежде из простых тканей и без украшений, а наряжались как правило только на выходной вечер, то городские девушки побогаче как будто стояли на каком-то особом и недосягаемом модном пьедестале! Можно было встретить модниц в интересных шляпках, туфельках, платьях-рубашках, блузах, юбках с разнообразными воланами, складками и пуговицами, костюмах с жакетами, платьях модного кроя с заниженной талией, еще и из разных фактурных разноцветных тканей. Часто встречались девушки в круглых шляпках с украшениями, а на серьги и всякие разные браслеты и бусы Маша первое время до неловких моментов долго засматривалась. Она еще не видела, чтобы в повседневной жизни девушки красиво одевались, ведь она то привыкла относиться к одежде в первую очередь как к необходимости быть по удобству и по погоде одетой, а не привлекательной. А ее русая коса под косынкой и добротные косы ее подруг-сестер совсем никуда не вписывались рядом с модно остриженными местными девушками. А тоненькая Катя с ее жидкими рыжими волосёнками и вовсе напоминала ощипанную птичку среди красоток – у тех были крупные локоны на коротких стрижках и крашеные басмой волосы. А во-вторых – городские вели себя более дерзко, у них были быстрые и уверенные походки, деловитая манера речи, раскованная веселость, яркий макияж и еще нормальным считалось курить. Да и городские парни отличались от населения первого этажа «четверки». Свои то были простые, веселые, грубоватые, в широких штанах с подтяжками, рубашках или спортивных свободных футболках поло, мягких кепках восьмиклинках, легкие на комплименты и участливые в быту. А местные щеглы вышагивали в двубортных пиджаках с жилетками, укороченных брюках, выглаживали на них стрелки, носили полосатое, клечатое, шляпы. Начищали свои тканевые туфли, повязывали на шеи короткие галстуки и отращивали мудреные усы. Даже попадались молодые люди, которые носили при себе трость. Это уж в голову простой девушке не укладывалось никак – зачем парню со здоровыми ногами трость? Обеспеченные модники на таких девушек как Маша, Оля, Варя и Катя в ответ смотрели с тем же непониманием об их самоподаче. Маше вообще казалось, что они ищут глазами не девушек, а модную одежду. Так улицы и пестрили городскими и приезжими из маленьких городков и деревень. Все они смешивались в одной толпе, в которой каждый тянулся к тем, кто больше друг другу подходил по образу и поведению.

В одном из писем к Косте Маша рассказывала об этих отличиях, смеялась над тем что для нее здесь только и есть название что «деревня», и что для хорошей жизни оказывается всего-то и нужно что разрисоваться помадой, остричь и выкрасить косу и начать курить. На что в ответном письме прочитала разные фразы о запретах на то, чтоб не пачкать лицо, не сметь трогать косу и даже не думать прикасаться к сигаретам. А на обратной стороне была нарисована карикатура на городскую курящую фифу под ручку с тощим пареньком с петушиным гребешком вместо волос.

Еще Маша внимательнее рассмотрела остальных жительниц голубятни и то, как они живут. На их этаже часто бывали парни, которые прибегали к своим подругам. Иногда можно было даже увидеть голые мужские ноги, торчащие из-под чьего-нибудь одеяла… Вообще, некоторые девушки и сами любили сбегать уединиться со своими женихами на первом этаже – у тех все-таки были комнаты на несколько человек и можно было умудриться побыть наедине и улучить момент, пока никого нет. Но встречались и такие пары, которых крылья страсти несли на чердак. Таких обходили стороной, будто не замечая, и старались уйти в конец подальше или вообще спуститься вниз. Но чаще парни все же прибегали просто поболтать и невинно пообниматься. Тут то и пригождались вечно висящие простыни, которые висели уже давно сухими как ширмы для переодевания от глаз неожиданных гостей. К Маше никто не бегал, а сама она, проходя мимо собравшейся на чьей-нибудь кровати веселой компании, быстренько проходило мимо в свой уголок. Она не была против веселья и того, что девушки встречаются с парнями, просто ни с кем не была хорошо знакома. Да и никто пока не привлек ее внимания.

У некоторых соседок были выставлены их личные японские ширмы – красочные, с орнаментами и рисунками. И далеко не все полки и тумбочки были заставлены студенческими учебными вещами – у трети из всех соседок по крючкам были развешаны боа, бусы, на полках лежали шляпки, шарфики, разные флакончики, тюбики, кисточки, баночки, модные журналы и брошюрки, зеркала, пластинки и мундштуки… Но почему-то они ничем этим не пользовались, не носили, стеснялись, берегли. А на стенах прямо поверх плакатов были приклеены маленькие коллекционные фотографии-открытки с иностранными актрисами и моделями. У всех на тумбочках стояли ночные лампы. И у кого-то они были украшены затейливыми абажурами с висюльками и кисточками. Этот дух моды, кутежа и творческих увлечений никак не мог полностью поглотить Машу, она даже начинала думать, что наверное так нельзя, что она просто скучная и вялая. Ее личные привязанности, правила и дела плохо впитывали в себя какие-либо коллективные идеи. Неважно касались ли они моды или патриотических обязанностей. Торошина никак не протестовала, но и активисткой себя не проявляла. Плюс ее подруги оставались также трезвы и спокойны к жажде праздничной повседневности. Их закуток около круглого окна был в голубятне самым ненарядным и просто чистым и наполненным нужными вещами. И, как ни странно, выглядел по-своему уютным, хотя ничем не напоминал модный салон. Студентки-швеи конечно же были дружны со всеми соседками по чердаку, но вот моде никак не удавалось пустить свои корни на их территорию. Хотя специальность, вроде как, обязывала… Но так продолжалось до одного памятного дня. Когда сопротивляться и ходить равнодушными к своим сельским образам стало больше невозможно.