Курша-2. Чёрное солнце

В основе произведения лежат реальные события, произошедшие аномально жарким летом 1936 года в посёлке лесозаготовителей Курша-2, построенном в глухих Мещёрских лесах к северо-востоку от города Рязани.

Справочно: 3 августа 1936 года рабочий посёлок Курша-2 был полностью уничтожен крупным лесным пожаром. Погибло практически всё население посёлка – более 1000 человек.

Глава 1

Страшнее равнодушия, может быть только забвение…

..................................................................................................

Примечание автора

29 июля 1936 г.

Рельсы узкоколейки[1] о́жили, загудели едва уловимым характерным звуком, и из-за поворота лесного массива показался чёрный паровоз, лениво тащивший за собой пару пассажирских вагонов со сцепкой пустых платформ[2]. Полуденное солнце нещадно палило, и стройные сосны, образующие коричнево-зелёный коридор вдоль железной дороги, не могли скрыть под своей тенью вторгшегося в их мир чужака. Казалось, что это вовсе не поезд, а мираж – настолько его контуры были расплывчаты в потоке раскалённого воздуха, исходившего от нагретого металлического корпуса. И только столб серого дыма, вырывавшийся из трубы локомотива и оставлявший за собой реальный шлейф, делал кажущийся мираж явлением материальным.

Это лето выдалось на редкость жарким и засушливым. Зной стоял невообразимый! Третий месяц кряду земля не видела дождей. Обмелели водоемы и реки; усохли травы в лугах; опустилась, пожухла листва на деревьях; даже небо – и то выблекло! Днём не только люди, но также звери и птицы стремились укрыться в спасительной тени, всё живое как будто умирало, или впадало в летаргический сон. И лишь назойливые слепни в поисках добычи нарушали воцарившуюся тишину своим противным жужжанием, не сулившим ничего хорошего. Иной раз под вечер можно было услышать раскаты грома, но на этом всё и заканчивалось – небесная канцелярия не спешила радовать жителей Рязанщины спасительным дождём.

– Нет, нет больше моих сил! – с распаренным как после бани лицом, переключил на себя внимание машиниста молодой паренёк лет семнадцати-восемнадцати. Его посоловелые глаза уже не изучали с прежней увлечённостью многочисленные приборы и механизмы управления паровозом, – теперь они бесцельно смотрели куда-то в одну точку перед собой.

– Да… Жарковато… – осипшим голосом отозвался пожилой машинист. – Не припомню на своём веку подобного…

– Бросить бы всё, да на речку! Такую, как наша, но только чтоб водица прозрачная-прозрачная, словно хрусталь. И ледяная! Как полагаете, дядь Вань?.. – оживился паренёк подобно маленькому ребёнку, получившему одобрение взрослого.

– Полагаю я, что голова твоя не тем, чем требуется занята! Тебе, Колька, учиться надо. Ещё многому учиться… Вот и давай, перенимай опыт, так сказать! – на сей раз строгим, наставническим тоном произнёс Иван Фомич.

– Гори оно всё огнём! Вторую неделю подряд без продыху по такой жаре! Так и вся жизнь молодая пройдёт, а я уже и не помню, когда последний раз Катьку видел.

– Вообразите себе – обработался, сударь! – усмехнулся машинист. – Вот скоро в Куршу прибудем, мужики лес начнут грузить, тогда и посмотришь у кого работа не сахар. Так что считай, тебе повезло!

– Да я не о том, дядь Вань… – что сказать дальше Колька не знал, ведь в душе он прекрасно понимал, что дядя Ваня был прав – из родного села не только все без исключения мальчишки, но и многие взрослые мужчины ему завидовали. Да и девчата с тех пор, как он стал работать на железной дороге, не давали прохода. Большинство его товарищей дни напролёт гнули спины на колхозном поле. А он – без пяти минут помощник машиниста! Некоторые сельчане даже стали называть его уважительно Николай, а соседка баба Настя – Николай Харитонович! Отчего Кольку распирало чувство гордости и собственной значимости.

– Решительно, в Куршу приедем…

– Прибудем. – перебив ученика, поправил опытный машинист.

– Вот и я говорю, в Куршу прибудем – так первым делом на пруд, – освежиться! – стараясь держать фасон[3], продолжил Колька, следом поднял козырёк фуражки и вытер ладонью пот с лица.

– Освежишься… – задумчиво произнёс Иван Фомич и тут же, спохватившись, уже как можно серьёзнее, добавил: «А вообще, начальству оно видней: нам приказано – мы исполняем! Тут хочешь, не хочешь, наше дело маленькое. Вот план выполним, тогда и будем отдыхать».

Колька сделал вид, что слушает скучную речь машиниста, а сам уже рисовал в воображении, как завтра он, наконец-то, увидит Катьку… Как преподнесёт ей сюрприз в виде жестяной коробочки дефицитных леденцов «Монпансье»… Катька непременно состроит огромные от удивления глазки, потом по обыкновению хитро их прищурит и скромно поцелует его в щёку. Вдохнув полной грудью и расправив худощавые плечи, Николай Харитонович всё глубже и глубже погружался в мечту о предстоящей встрече…

…А за окном величественно проплывали корабельные сосны[4] с зарослями дикой ежевики и деревцами крушины, именуемой в народе «волчья ягода».

Приближаясь к станции, паровоз подал резкий протяжный гудок и застонал колёсами… Первым из него выскочил Колька. Оглядевшись по сторонам, он демонстративно за козырёк натянул пониже фуражку железнодорожника и важной походкой направился в сторону маленького пруда на краю посёлка, при этом поздоровался с кем-то на ходу, кивнув головой с широко посаженными глазами и курносым носом. Измученные дорогой немногочисленные пассажиры с разномастными корзинами, одинаковыми как под копирку чемоданами и перекинутыми за спину, разбухшими от внутреннего содержимого, мешками, спешили покинуть душные вагоны.

– Вот молодёжь пошла! – ворча себе под нос, Иван Фомич спускался по крутой металлической лестнице, крепко удерживаясь за поручень. – Всё бы им отдыхать да ничего не делать. – обращаясь неизвестно к кому, уже громче произнёс он.

Носок стоптанного кирзового сапога коснулся земли. Отойдя от паровоза на несколько шагов, машинист остановился и стал разминать затёкшую поясницу. Воздух был пронизан целым букетом разных запахов: тяжёлый запах железной дороги и раскалённого пыльного локомотива перемешивался с ароматом хвойного леса, вот подул ветерок – и повеяло скошенными травами, тут же чувствовалось присутствие расположенной неподалёку от станции конюшни. Само же здание станции представляло собой деревянное строение (по виду – небольшой домик) совсем рядом с железной дорогой, из треугольной крыши которого торчала печная труба, а над козырьком висела белая табличка с выведенной чёрной краской надписью «Курша-2»[5].

Дверь домика со скрипом открылась, оттуда вышла женщина среднего возраста и стремительно направилась к только что прибывшему поезду. Несмотря на изнуряющую жару, поверх белой блузки на ней был надет строгого покроя приталенный синий пиджак, и такого цвета юбка длины ниже колен.

– Уже заждались вас! – с ходу бросила женщина в синем пиджаке.

– Лидия Петровна, так мы это… – попытался оправдаться пожилой машинист, но растерялся с ответом. Несмотря на то, что Лидия Петровна годилась ему в дочери, он старался держаться от неё подальше и при всяком удобном случае обходил стороной.

Лидия Петровна имела должность диспетчера станции, одновременно являясь официальным представителем власти в посёлке, и стояла на хорошем счету у партийного руководства. Она росла старшим ребёнком в многодетной бедной семье, с ранних лет ощутив всю безысходность и трудность крестьянской жизни. Рано выйдя замуж и так же рано овдовев в период гражданской войны, одна воспитывала дочь, а когда та, повзрослев, сочеталась браком, родила первенца и переехала молодой семьёй в большой город, – осталась в полном одиночестве. Всё это только закалило и без того волевой характер русской женщины, поэтому за глаза многие называли её «железной бабой», а в лицо уважительно обращались – Лидия Петровна.

– Ну чего ждешь, Фомич? Поехали! – просверлив взглядом смущённого машиниста, она первой забралась в будку паровоза. – А ты почему один? Разгильдяй твой где?

– Освежиться от-отошёл… Скоро будет… – сконфуженно ответил Иван Фомич и втянул голову в плечи. И если бы не крепкий загар на лице, да въевшаяся в кожу сажа, Лидия Петровна заметила бы, что машинист покраснел.

– Ну-ну. – неодобрительно произнесла «железная баба». – Совсем распустились!

Железнодорожный состав зашёл в тупик, предназначенный для погрузки леса. Лидия Петровна уверенно шагнула с подножки паровоза и направилась к группе рабочих в одинаковых тёмно-серых спецодеждах, которые расположились под тенью вековых сосен, что-то активно обсуждая.

– Где бригадир? – командный голос диспетчера прервал их оживлённый разговор.

Отряхиваясь, рабочие поспешили подняться на ноги.

– В курилке он… – развязно произнёс за всех неприятного вида человек, – единственный, кто не отреагировал на появление начальства и так и остался сидеть на корточках. Косящий на один глаз, с надменным выражением лица и синими татуировками на руках, подчёркивающими криминальное прошлое их обладателя, он всем своим видом излучал враждебность.

Неприязненно поморщившись, диспетчер посмотрела в сторону курилки, откуда бежали, делая последние затяжки на ходу, двое мужчин с голыми, цвета тёмной бронзы, торсами.

– Здра-а-а-сьте… – выдыхая остатки папиросного дыма через плечо, поздоровался один из подбежавших – высокий жилистый парень лет тридцати-тридцати пяти с тонкой полоской шрама, пересекавшего верхнюю губу. Ещё тлеющий окурок папиросы как бы случайно выпал из его руки на землю, и втирающим движением он затушил его пыльным сапогом.

– Петя, я уже говорила тебе и всем остальным, что курить можно только в специально отведённом для этого месте – то есть в курилке! Говорила? – тон диспетчера не предвещал ничего хорошего.

– Да, говорили. – с показательным спокойствием и уверенностью ответил Пётр. Иначе он вести себя не мог – ведь за происходящим внимательно наблюдали его подчинённые.

Словно уловив это, диспетчер обвела взглядом присутствующих и снова задержалась на бригадире: низко надвинутая кепка; чёрные «цыганские» глаза с наглецой; чуть загнутый, с небольшой горбинкой нос, чем-то походивший на клюв хищной птицы; шрам по верхней губе. «А коли так, – после короткой заминки произнесла она, – если увижу ещё раз – будешь не грузить лес, а валить. Но не здесь, а в Сибири! Надеюсь, ты всё понял?!» – обожгла взглядом диспетчер и, не дожидаясь подтверждения, продолжила: «Никаких больше перекуров пока состав не загрузите, времени у вас в обрез! Да, и вот ещё что, после работы зайдёшь ко мне, разговор есть», – бросила «железная баба», развернулась и зашагала в направлении станции.

Позади послышались сдержанно-недовольные голоса рабочих, но диспетчер уже не обращала внимания на возникшие за её спиной перемолвки.

– Ну что, мужики, за работу. – без энтузиазма скомандовал Пётр и демонстративно сплюнул себе под ноги.

Нехотя, подчинённые направилась к ожидавшим погрузку брёвнам, уложенным в штабеля.

– Это всех касается! – заметил Пётр, обращаясь к неприятному человеку с татуировками, который по-прежнему сидел на корточках.

– От работы лошади дохнут! Уже как коней до пены загоняли, совсем за людей не принимаете… – всё также развязно произнёс татуированный. – Правильно я говорю, мужики? – громко обратился он за поддержкой к остальным.

Рабочие остановились и напряжённо переглянулись.

– Ах да, понимаю… – издевательски произнёс Пётр. – Ну что ж, если ты так устал – отдыхай, пожалуйста! А работать за тебя будут другие. Мы же не устали!

– А ты за всех не говори! – оскалился татуированный.

– Ну ведь ты же, Косой, за всех говоришь!

Лицо татуированного побагровело и скривилось от злости, но противопоставить в ответ он ничего не смог. Стоит добавить, что человек этот появился в посёлке совсем недавно – в начале весны. Был замкнут, нелюдим, ничего о себе не рассказывал, да и вообще первое время предпочитал молчать, больше присматриваясь к окружающим. Опыт неоднократного пребывания в «местах не столь отдалённых», что ни говори, накладывает свой отпечаток на любого человека, прошедшего столь суровую школу жизни.

– Значит так, – воспользовавшись замешательством, перехватил инициативу Пётр, – мы здесь не за пайку[6] вкалываем, и я хочу, чтобы все это понимали. А если кому-нибудь что-то не нравится – то я не держу. Можете идти на все четыре стороны. Хоть в работники посольства… Если, конечно, возьмут с такой биографией.

Все присутствующие обидно расхохотались и посмотрели на татуированного. Тот побагровел ещё больше. На этом возражения закончились. С торжественным выражением лица Пётр наблюдал, как рабочие отправились на погрузку, – своё главенство он в очередной раз доказал! Замелькали мышиного цвета спецовки. Дело пошло… Он окинул взглядом состав, совершая привычные расчеты в голове, и боковым зрением заметил приближающуюся к нему одну из серых фигур.

– Зря ты так с Косым, – негромко произнёс подошедший, – чувствуется мне, он такого не простит.

– А я в его прощении и не нуждаюсь! – огрызнулся Пётр, а про себя подумал: «Свалился этот Косой на мою голову. Чем дальше – тем всё наглее и наглее. Вот уже и на меня хвост поднимать стал. Нехорошо это. Не-хо-ро-шо…»

Пока рабочие грузили платформы, Иван Фомич решил передохнуть в курилке, сделанной в виде беседки с двумя деревянными скамейками, расположенными по бокам сбитого из нескольких широких досок столика. Крыша беседки спасала от палящего солнца, а повсюду чувствовался запах свежеспиленного хвойного леса. Усевшись на одну из скамеек, он расстегнул верхнюю пуговицу выцветшей гимнастёрки, достал из кармана галифе сложенную до размера кармана старую газету, вместе с ней – маленький мешочек, сшитый из плотной однотонной ткани, а также измятый коробок спичек, на котором красовалась этикетка с изображением затёртого льдами судна «Челюскин» и самолёта, летящего над ним. Оторвав от газеты небольшой кусочек, умело скрутил его в лодочку, затем раскрыл мешочек и тремя пальцами, стараясь не рассыпать, извлёк из него щепотку махорки, которую также аккуратно выложил в лодочку. Края бумаги свернул, поднёс к губам и склеил слюной. Затем поджёг самокрутку, затянулся и глухо откашлялся в кулак… Через минуту мыслями он уже был далеко от этого места…

Путь от тупика, где кипела погрузка, до деревянного домика станции с табличкой «Курша-2» составлял немногим более километра и занимал до двадцати минут неспешной ходьбы. Лидия Петровна толкнула дверь от себя и вошла внутрь. Из глубины слабоосвещённого помещения повеяло живительной прохладой. Усевшись за письменный стол, накрытый зелёным сукном, она осторожно откинулась на спинку расшатанного стула… В левом верхнем углу стола находилась ровная, листок к листку, тонкая стопка бумаг. Чуть ниже – начищенная до блеска керосинка[7] и обычные конторские счёты. В другом углу лежала потрёпанная, местами с затёртой и размазанной от пальцев рук типографской краской, газета «Коммунист» выпуска 20 октября 1935 года с главной статьёй «Множить ряды Стахановцев[8]» на первой полосе. В некоторых местах текст статьи был ровно подчёркнут, а на полях нарисованы жирные восклицательные знаки. В центре стола стояла простая стеклянная чернильница, рядом с которой лежали чернографитный карандаш фабрики имени «Красина» и перьевая ручка, представляющая из себя круглую крашеную палочку с металлическим зажимом на конце, в который было вставлено стальное перо. В дальнем углу помещения располагалась давно не используемая печка буржуйка, а напротив письменного стола вдоль стены – вместительная деревянная скамья, над которой с висящего в рамке портрета на диспетчера пристально смотрел всесильный вождь советского народа. Отогнав неприятные мысли о недавно совершённой краже (когда за ночь вскрыли местный магазин и унесли всю скопившуюся там двухнедельную выручку, за исключением незначительной суммы разменных монет), она взяла в руки стопку бумаг, отделила от неё нужные документы, а остальное вернула на прежнее место. Внимательно сверив между собой несколько листов и сделав отметку карандашом на одном из них, – облегчённо выдохнула, отложила в сторону карандаш и с отрешённым взглядом уставилась в окно.

Выполнение планов по заготовке и вывозке леса было главной задачей всего посёлка. Невыполнение же – строго каралось и могло повлечь самые непредсказуемые последствия. Это понимали все, и в первую очередь она – диспетчер и официальный представитель власти. «Железная баба» продолжала безучастно смотреть в окно. Волевая морщинка, расположенная вертикально между бровями, разгладилась, и незнакомому человеку могло показаться, что диспетчер имеет растерянный вид, но хорошо знавшие Лидию Петровну без труда распознали бы в этом верный признак редкой удовлетворённости и спокойствия. Несмотря на то, что месяц ещё не закончился, планы на июль уже были выполнены, а позади оставался очередной напряжённый календарный период. Жизнь продолжалась…

– Ты помни его немножко, станет твёрдым, как картошка! – подкравшись сзади и заразно хохоча, Колька ткнул пальцем в спину задремавшего машиниста. Настроение паренька после освежающих водных процедур явно улучшилось.

Иван Фомич тяжело открыл глаза, не сразу сообразив, где находится.

– Ты помни его немножко, станет твёрдым, как картошка! – не унимаясь, повторил Колька, и с ловкостью мангуста оказался уже спереди.

– Чего?

– Загадка такая, дядь Вань! Что это будет? – не отставал он.

– Я почём знаю! – отмахнувшись, словно от назойливого насекомого, Иван Фомич нехотя поднялся со скамейки и стал растирать руками заспанные глаза.

– Снежок… – теперь без энтузиазма дал ответ на свою же загадку Колька.

Когда гружёный массивными брёвнами железнодорожный состав уходил со станции «Курша-2», солнце уже скрылось за верхушками деревьев, и лес стал погружаться в полумрак. Безмятежно смотря на устремлённые в бесконечность рельсы, Колька вспомнил слова дяди Вани, подумав про себя – действительно повезло. Вот если бы он не устроился на железную дорогу, чем бы он тогда сейчас занимался?.. Гнул спину на колхозном поле с утра до вечера? Махал в лесу топором целый день? Или грузил вагоны?.. А здесь тебе и почёт, и деньги хорошие платят, да и романтика, что ни говори! Удовлетворённо шмыгнув носом, Колька принялся напевать тихим гнусливым голосом популярную песенку:

«Где б ни скитался я цветущею весной,

Там мне приснился сон, что ты была со мной…»

Впереди ожидало несколько десятков километров пути, за которым уже маячил такой вожделенный выходной день шестидневки[9].

Пустой вечерний перрон. Одинокое здание станции. Дверь приоткрылась: «Можно?» – послышалось снаружи.

– Заходи. И давай без любезностей. – ответил строгий женский голос.

Пётр зашёл внутрь и прикрыл за собой дверь. Вспомнив правила приличия, он снял головной убор и, зажав кепку в руке, остался стоять у двери.

– Особое приглашение нужно? Садись! – Лидия Петровна повелительно указала место напротив.

Заметно ссутулившись, то ли из-за невысокого потолка, а может по какой другой причине, Пётр прошёл и сел на край скамьи. Сейчас он чувствовал себя нервно и неуверенно, хотя всем видом старался этого не показывать. Казённая обстановка помещения давила на психику ещё больше.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – зашла издалека Лидия Петровна.

– Вполне. А что? – поёжился Пётр.

– Да так, ничего. Просто вид имеешь… не совсем здоровый. Впрочем, ладно, не для того я тебя сюда вызвала, чтоб справляться о здоровье. Догадываешься, зачем пришёл?

– Нет. – осторожно ответил тот.

Лидия Петровна, молча, откинулась на спинку стула. Тяжёлым, неморгающим взглядом она пристально уставилась на бригадира. Какая-то напряжённая, вязкая тишина заполнила всё вокруг. Время замерло… На миг ему даже представилось, что из глубины полутёмного помещения её глаза вот-вот вспыхнут красными злыми огоньками и женщина превратиться в страшного монстра. От этой мысли он непроизвольно дёрнул ногой.

– Скажи-ка мне вот что, Петя, – диспетчер прищурилась, – не твои ли это орлы кассу взяли?

– Какую кассу? – сразу напрягся бригадир грузчиков.

– Ну как какую? – недобро усмехнулась «железная баба». – Кассу магазина, конечно! Или может, я не всё знаю? Может быть, ещё какая-то касса была?

– А с чего… – голос бригадира сорвался, и он откашлял. – А с чего вы взяли, что это мои люди?

– Я конкретный вопрос задала! – жёстко напомнила диспетчер.

– Нет, не мои. – быстро ответил бригадир и забегал глазами.

– А ты уверен?.. – «железная баба» подалась вперёд и поставила локти на письменный стол. Своим взглядом она словно хотела просверлить дыру в сидящем напротив.

– Я не думаю что…

– Ты никогда не думаешь что! – не дав договорить, перебила Лидия Петровна. – А вот лично я, кроме как на твоих, больше ни на кого подумать не могу!

– Это почему? – удивлённо спросил Пётр.

– Это потому, что рожи у них уголовные! Особенно этот твой… Как его?.. Косой! – вспомнила она.

– А причём здесь рожи?! – попытался перейти в наступление бригадир. – С какими уродились, с такими и ходят. Или теперь что, всех у кого уголовная рожа – пересажать?

– Не передёргивай! – повысила голос диспетчер. – В этом компетентные органы разберутся, кого сажать, а кого ещё нет! Ну а сам-то ты в ту ночь, где был?..

– В ночь, когда магазин обчистили? – уточнил Пётр.

– Да. В ту самую, когда магазин ОБОКРАЛИ. – поправила она.

Бригадир изобразил задумчивость.

– …Спал, кажется… – выдержав паузу, ответил он. – Ну да, точно спал! Спал как обычно… А что же ещё ночью делать?!

– А вот мне сказали, видели тебя в ту ночь… – прищурилась диспетчер, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

– Как видели?! Кто?.. – побледнел бригадир.

– А вот так! Калган с младшим Екимовым, – они в ту ночь по посёлку дежурили[10].

– Не может быть… – тихо произнёс Пётр, и мысли беспорядочно забегали в его голове.

– Да ладно, не напрягайся, пошутила я. – с каменным выражением лица «железная баба» снова откинулась на спинку стула. – А чего это ты сразу так испугался, а? В нашей стране честным людям бояться нечего!

Пётр облегчённо пожал плечами и вытер о штаны вспотевшие ладони:

– Испугаешься тут… Время сами знаете какое – завистников много. Донесут, а потом не отмоешься.

– Это точно, не отмоешься. Да и не успеешь – за три дня к стенке поставят и всего делов-то! – недобро улыбнулась диспетчер.

– Между прочим, – доверительно заговорил бригадир, – лично я считаю, что кассу так вообще не наши брали.

– То есть?

– То есть залётные[11]. Ну сами посудите – магазин в самом центре посёлка, к нему надо незаметно подойти, без шума вскрыть, а потом так же незаметно уйти. А если кто увидит? Своих ведь сразу срисуют! Извините – распознают. Нет, слишком рискованно…

– Складно говоришь. – призадумалась диспетчер. – Но почему тогда они не сделали этого раньше? Откуда вообще они узнали, эти твои залётные, что в кассе выручка за две недели собралась?.. Обычно за деньгами приезжают когда? Правильно, после каждого выходного на следующий день, – выстраивалась логическая цепочка, – а в один из таких прекрасных дней за деньгами никто не приехал, по непонятным мне причинам. И на следующий день никто не приехал, и потом тоже…

– Случайность. – предположил Пётр. – Просто повезло!

– Я не знаю такого слова – случайность! – грозно процедила «железная баба». – Любая случайность – это последствия чьей-то непредусмотрительности или откровенной халатности! А в данном случае – кто-то определённо владел информацией и воспользовался ситуацией. Вот ты, например, я знаю, с Глашкой любуешься.

– С Глашкой?

– С Глашкой. Той, что продавщица из магазина…

– И что из этого? Ничего серьёзного у нас нет.

– А я и не спрашиваю о ваших чувствах. Я говорю, что ты мог владеть информацией.

– А почему только я?! – вскипел Пётр. – Вот Нинка – тоже продавщица. И у неё тоже хахаль есть!

Диспетчер выставила вперед открытую ладонь, означающую «замолчи», и заговорила сама:

– Это не твоего ума дело, у кого кто есть! Сейчас речь идёт именно о тебе. Так что в твоих же интересах, чтобы снять с себя определённые подозрения, рассказать всё, что знаешь. Ты не спеши, подумай, может необычное что-то заприметил, или, может быть, сорока на хвосте чего принесла?.. Вспомни…

Бригадир ничего не ответил и только развёл руками.

– Понятно… Кстати, про каких это ты там завистников говорил, Петя? И откуда им у тебя взяться? – припомнила диспетчер.

– Сейчас у каждого завистники найдутся, а у меня сами знаете – должность! Кому что не так сказал, на кого не так посмотрел.

– А-а-а-а… – с наигранным пониманием протянула «железная баба». – Должность это серьёзно, должность обязывает…

В знак согласия бригадир кивнул головой и перевёл взгляд на окно, по которому ползала чёрная жирная муха. Периодически долбясь в стекло, и противно жужжа крыльями, муха настойчиво стремилась вырваться на волю, из раза в раз натыкаясь на невидимое препятствие. Здесь же, на подоконнике, в слое пыли, валялись несколько засушенных её собратьев-насекомых, которым так и не удалось этого сделать. «Да уж… У каждого своя стена», – уныло отметил про себя Пётр, и желание всё бросить и уехать отсюда охватило его с новой силой. «Брось всё, уезжай навсегда!» – подсказывал внутренний голос. – «Уезжай… Уезжай!.. Уезжай!!!» Несомненно, он так бы и поступил, если бы не одна единственная, но очень веская причина, которая мёртвой хваткой держала его здесь.

– Значит, ничего не видел, не слышал, не знаешь? – перехватила взгляд диспетчер.

– Именно так. – не задумываясь, ответил бригадир.

– …Ну, тогда свободен… Пока свободен. – уточнив, поставила точку в разговоре «железная баба» и демонстративно положила перед собой стопку исписанных бумаг, которые взяла с угла стола. На данный момент дальнейшее продолжение собственного расследования она посчитала исключительно пустой тратой времени.

От погрузочной площадки тупика станции вглубь леса уходила довольно широкая (в сажень) грунтовая дорога. По ней лошадьми с помощью трелёвочных приспособлений осуществлялся вывоз брёвен с лесосеки[12]. Ничем особо примечательным дорога эта не обладала, разве что в одном месте (примерно на полпути) спускалась она в низину и огибала болотце с непроглядно-чёрной водой, а после непродолжительного подъёма – проныривала под тяжело нависавшими, раскидистыми ветвями старого-престарого дуба, – совершенно нехарактерного дерева для данной местности. Ствол дуба был настолько толстым, а ветви настолько мощными, что его вполне можно было представить заставшим времена ратных подвигов русских былинных богатырей. В конце дорога выводила на огромную поляну, усеянную множеством торчащих из земли пней.

С дальней окраины поляны слышался шум пил и отдающие эхом глухие удары топоров. В наступающих сумерках различались силуэты людей, занятых каждый своим делом: одни – валили деревья, другие – обрубали сучья поверженных исполинов, третьи – собирали порубочные остатки в большие кучи (предназначенные для последующего сжигания) и готовили очищенные стволы к трелёвке[13]. При этом, все до единого, несмотря на не отступающую жару, были одеты в спецодежду из плотной ткани – только таким образом можно было спастись от огромных полчищ назойливых комаров, обитающих в несметном количестве в Мещёрских[14] лесах.

Неожиданно звонкий затяжной свист разнёсся по поляне и «оркестр», составленный из рабочих инструментов, стих. Лишь где-то вдалеке не утихали одинокие удары топора. Свист повторился вновь. Топор замолчал, и сумеречный лес погрузился в непривычную тишину…

– Все? – пересчитав собравшихся, коротко спросил бригадир.

– Да. Все. – ответили ему сразу несколько голосов.

Бригадир лесорубов вытер рукавом пот со лба и сосредоточенно посмотрел на темнеющее небо, в котором уже виднелось дымчатое очертание луны. Луна… Сколько неизведанного и, одновременно с тем, притягательного таит она в себе… Скольких восхищает, будоражит, пугает. Свидетелем скольких клятв в верности и любви вечной, из числа людей ныне здравствующих и в тысячелетия канувших, была она: нет этому числа. Всегда холодная, всегда одинокая, и всегда такая непостоянная… Луна… Неизменная спутница ночной бездны… В какой-то миг почудилось, будто бездна ожила и стала манить к себе. Она зазывала первыми мерцающими звёздами, она нашептывала «будь со мной», она завладела каждой клеточкой тела… Но чем же притягательна эта бездна?! Что так манит туда?.. Страсть к познанию? Вряд ли… Скорее всего, это чувство навсегда осталось в детстве. Ощущение свободы? Тоже нет… Но тогда что? Что может так увлечь молодого мужчину, не для своих лет настолько уставшего от жизни?.. Только покой! Абсолютный покой… Зрачки его расширились и взгляд стал безмятежным…

Завязавшиеся вполголоса разговоры заставили оторваться от наливающегося темнотой неба. Вдохнув полной грудью кисловатый воздух хвойного леса, бригадир закинул на плечо массивный топор лесоруба с длинной рукоятью и, скомандовав «уходим», направился в сторону посёлка. За ним последовали остальные. Огромная поляна опустела…

Топор он оставил в сенях. Здесь же снял куртку и повесил на вбитый в стену гвоздь. Присев на лавку, с трудом стянул с отёкших ног сапоги. В ушах до сих пор не умолкал шум вгрызающихся в древесину пил и удары топоров. Он растёр пальцами пульсирующие виски. Встал… Сделав несколько шагов по скрипучим половицам – открыл дверь в избу. Прямо на пороге его встретил соблазнительный запах еды, отчего зажгло область солнечного сплетения, – так давал знать о себе голод. Дома было тихо и относительно прохладно. В левой части помещения находилась русская печь с обеденным столом у окна; по правую руку от входной двери стоял большой шкаф, за ним – самодельная детская кроватка, напротив неё у стены – две пружинные кровати, сдвинутые вместе, возле изголовья которых располагался ещё один шкаф (платяной), по своим габаритам уступавший первому. Таким образом, шкафы условно разделяли помещение на две части: кухню и спальню. Тихо, стараясь никого не разбудить, Степан прошёл на кухню и достал из печи чугунок с томлёной кашей. Зачерпнув из ведра колодезной воды, он жадно осушил ковш. Только после этого напряжение, накопившее за день, стало отступать: расслаблялись мышцы лица, шей, спины… Безжизненный, серебристый свет луны вливался в окно. Сидя за столом, бригадир посмотрел на свои руки: сухие растрескавшиеся ладони с наростами ороговевшей кожи мало походили на руки обычного тридцатилетнего мужчины – скорее, такие присущи бывалому каторжнику, оставившему здоровье в далёких сибирских рудниках, – именно подобное сравнение показалось ему сейчас наиболее верным…

Закончив поздний ужин, Степан подошёл к детской кроватке. В ней, свернувшись калачиком и прижав к себе самодельную тряпочную куклу, спала маленькая девочка. Он склонился над кроваткой и заботливо осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал дочку. Затем улёгся на свободное место рядом со спящей женой, после чего практически сразу же погрузился в глубокий сон.

Глава 2

30 июля 1936 г.

Шестой день шестидневной недели. Выходной.

"В центральных, северо-западных и восточных районах

европейской части Союза – небывало жаркая погода.

Термометры показывают рекордные температуры".

.................................................................................................

Газета «Правда» от 30 июля 1936 года

Температура воздуха в Москве +36,5 градусов в тени.

В Рязани +37,3 °С.

– Доброе утро… – сквозь сон послышался ласковый женский голос и мягкая, словно бархат, ладонь слегка потеребила его за плечо.

Солнечные лучи разливались по подушке. Степан неохотно открыл глаза, щурясь от яркого света.

– Полюбуйтесь, каков соня! – с игривой улыбкой Лиза склонилась к мужу и нежно поцеловала его в небритую щеку.

– Который час? – хриплым после сна голосом произнёс он.

– Уже девять доходит… Ах, совсем забыла: схожу воды принесу. – молодая симпатичная женщина направилась на кухню и стала сливать остатки воды в ковш, освобождая ведро.

Степан поднялся и сел на край кровати. Голова казалась невероятно тяжёлой; настолько тяжёлой, как если бы была отлита из свинца. В распахнутое настежь окно с улицы доносились радостные крики и смех детворы.

– А где Дашка? – обхватив голову руками, спросил он.

– С соседскими детишками играет. К Савёловым родственники из Костромы приехали, восемь человек! Родной брат Настасьи с женой, да шестеро детей. Самому младшенькому ещё четырех не исполнилось, а ростом и весом больше нашей будет! – как-то безрадостно ответила Лиза. – Завтрак твой на столе. Вставай, а то всё остынет! – добавила она и, уходя, оставила открытой входную дверь. Потянуло лёгким сквозняком.

Аппетита не было… Сделав из ковша несколько глотков воды, Степан подошёл к окну и посмотрел вслед супруги, направлявшейся с пустым ведром к ближайшему колодцу. Лиза приветливо поздоровалась с почтенного возраста соседкой и, перейдя на другую улицу, скрылась из вида.

Утреннее солнце ещё не успело раскалить воздух и не обжигало лучами редких прохожих, неспешно следующих каждым по своим делам. В единственный выходной многие отсыпались после тяжёлой рабочей недели. День начинался размеренно и неторопливо. Даже коты, совершенно не обращая внимания на воробьёв и голубей, вальяжно прогуливались мимо оных; либо, щурясь, лениво сидели на заборах и крылечках домов до поры, пока крепчающий к полудню зной не загонял их в тень.

Быстрой походкой с авоськой[15] в руках Колька шёл по пустым улочкам родного села Тума[16]. Пройдя мимо Троицкой церкви, славящейся своим беломраморным иконостасом работы итальянских мастеров, он повернул за угол и вскоре зашёл в единственный подъезд двухэтажного восьмиквартирного дома. Шустро перепрыгивая через ступеньки, по широкой деревянной лестнице заскочил на второй этаж и остановился у выкрашенной в коричневый цвет двери.

Немного отдышавшись, поправил кепку и посмотрел вниз. Пыльная обувь явно не придавала ему солидности. Достав из кармана штанов носовой платок, он до блеска протёр начищенные гуталином перед самым свиданием ботинки, а затем снова спрятал платок в карман. Подождав ещё немного, будто собираясь с мыслями, трижды постучал костяшками пальцев по двери и стал внимательно прислушиваться. Из глубины квартиры послышались приближающиеся шаги… Открылась дверь и за порогом показалась стройная ухоженная женщина, возрастом на вид не более лет тридцати пяти:

– Коленька, здравствуй! – с радушием встретила она гостя.

– Здрасьте, тёть Валь! – расплылся в ответ в улыбке Колька. – А Катя ещё спит?

– Катя уже проснулась… Ну что ты в дверях стоишь? Проходи скорее, а Катю я сейчас позову. – и, впустив гостя, тётя Валя поспешила в одну из комнат.

– Катя, к тебе Коля пришёл! – послышалось оттуда.

– Мам, скажи я скоро! – раздался в ответ такой родной и долгожданный голос.

Колька снял отполированные ботинки, аккуратно поставил их в сторонке, и стал терпеливо дожидаться у двери.

– Коленька, Катя сейчас выйдет, а ты проходи пока на кухню, чай пить будем. – выглянув из комнаты, сказала тётя Валя и снова скрылась.

Из комнаты доносился непонятный шорох и суетливые перебежки.

«Наверное, прихорашиваются… А если так, значит действительно рады видеть» – мелькнула мысль, и воодушевлённый Колька прошёл на кухню и уселся за стол.

Лучи утреннего солнца тёплым ярким светом заливали белые стены, отчего тесноватое помещение казалось больше и уютнее. На серванте стояли самовар и дорогой чайный сервиз из фарфора, который хозяйка доставала, как правило, по праздникам или для гостей. Рядом с заварным чайником, на блюдце, лежал пучок сушёной травы. Чабрец, – с присущей ему разборчивостью в травах, определил Колька. Тут же стояла баночка с земляничным вареньем. Он немного подвинул табурет и облокотился о прохладную стену. «Вот оно, счастье» – подумал Колька, и на его лице появилась блаженная улыбка.

Вдруг, послышался приближающийся топот детских ног – на кухню влетела маленькая девочка. Остановившись возле стола, она сердито посмотрела на гостя и высунула язык.

– Я тебе! – играючи, пригрозил ей Колька, и младшая Катькина сестра с развесёлым визгом бросилась наутёк.

– Иришка, оставь дядю в покое! – донёсся из глубины квартиры строгий голос тёти Вали.

Колька посмотрел на старые настенные часы, призадумался, и, сам того не замечая, погрузился в воспоминания…

Колька знал Катю с раннего детства. Она была родной сестрой его лучшего друга – Мишки. Когда-то раньше, когда он приходил к ним в гости, Катя первой встречала его у двери, неотступно следуя тенью всё то время, что он находился в гостях. Потом они с Мишкой уходили гулять, и Катька, с заплетёнными в косички волосами, как хвостик увязывалась за ними. Конечно же, мальчишкам не хотелось таскать за собой девчонку-малявку, которая была младше их на целых два года. Тогда они выходили из подъезда и прочь бежали со всех ног. Катька кидалась вдогонку, но довольно быстро останавливалась, надувала губки и начинала плакать от собственного бессилия. Время шло… И, как-то раз, неожиданно для себя, Колька заметил, что Мишкина сестра больше не увязывается за ними. Что она уже не заплетает косички. Не встречает его в дверях, когда он приходит к другу. Всё чаще во дворе её дома ошиваются пацаны с соседней улицы. Она уже не играет в куклы, а всё больше помогает родителям и присматривает за младшей сестрёнкой. Из маленькой девочки Катька вдруг превратилась в красивую стройную девушку с большими чёрными глазами и тёмными вьющимися волосами, спадающими на плечи… Потом репрессировали их отца, и уже более года от него не было никаких известий. А прошедшей зимой тяжело заболел и умер от пневмонии Мишка. К этому времени Колька устроился на работу, и как только мог, старался помогать семье друга – то продукты принесёт, то по дому выполнит мужскую работу. С каждым разом его визиты становились всё чаще да чаще…

Весной, в один из майских вечеров, Колька снова постучал в знакомую дверь, и, как когда-то давно, на пороге первой его встретила Катя. В этот день Мишка должен был отмечать свой день рождения… Вчетвером в тишине они пили чай на маленькой кухне. Потом тётя Валя засобиралась в гости к подруге, забрав с собой Иришку. За окном было уже темно, и мягкий свет керосиновой лампы выхватывал из полумрака грустные Катины глаза. Старые настенные часы методично отсчитывали навсегда убегающие секунды. В такт маятнику Колька тихо постукивал чайной ложечкой по краям опустевшей фарфоровой чашки. Они молча сидели друг напротив друга. Непонятное, щемящее чувство не давало ему покоя и так стремилось наружу. Несколько раз Колька пытался нарушить неловкое молчание, но не мог подобрать нужных слов… А во дворе дома цвела черёмуха. Её терпкий, дурманящий аромат врывался через открытую форточку и наполнял собой всё помещение, пьянил и кружил голову. Откуда-то издалека доносился несмолкаемый хор лягушек, наперебой исполнявших любовные серенады после долгой зимней спячки. Неожиданно по Катиной щеке скатилась слеза и упала на кружевную скатерть. Ни сказав ни слова, Колька вскочил из-за стола и выбежал на улицу. Стоя у подъезда, он задрал голову вверх, растеряно вглядываясь в тёмное ночное небо. Потом закрыл глаза и сделал глубокий вдох… Бодрящий свежий воздух ошпарил лёгкие. Уже в следующую минуту, не отдавая себе отчёта, он ломал черёмуху, ветка за веткой. Её белые лепестки как снег осыпались на голову и путались в русых волосах. Вернувшись на кухню, он протянул охапку обломанных веток. Печально улыбаясь, девушка взяла букет и утопила лицо в белые гроздья цветков. Колька робко обнял её за плечи, притянул к себе, и Катька тут же разрыдалась…

– Привет! – голос Кати вернул его из воспоминаний.

– Привет! – резко подскочив с табуретки от неожиданности, поздоровался он и застыл на месте. Лёгкое белое платьице, облегающее стройную фигурку девушки, и сияющая улыбка – на миг ввели его в оцепенение… «Это… Это вам», – Колька заворожённо протянул авоську со связкой свежих баранок, и, тут же спохватившись, быстро достал из неё красивую жестяную баночку: «А это – лично тебе!»

– Ой, а что это?! – глаза девушки вспыхнули от любопытства.

Она взяла подарок и заинтригованно приоткрыла крышку. Под солнечными лучами внутри переливались яркие разноцветные леденцы, а по кухне сразу разнёсся душистый фруктовый аромат.

– Коленька, спасибо! – с нескрываемым восторгом выговорила Катя, хитро прищурила глазки, и чмокнула парня в щёку.

– Папа, папа! – едва переступив через порог, Дашка радостно бросилась к отцу.

Степан протянул вперёд грубые ладони, как ту же две тонкие детские ручонки обхватили его за шею.

– Ну вот, хоть дочь увидишь, – Лиза закрыла за собой дверь и поставила на пол ведро с водой, – а то приходишь домой только переночевать. – с некоторой долей упрёка добавила она.

– Пап, посмотри какое я для куколки платье сшила! – чуть отстранившись от отца, Дашка с гордостью выставила напоказ самодельную тряпочную куклу, одетую в ярко-красное платье.

– Прямо-таки сама сшила? – деловито спросил он и посадил дочку к себе на колени.

– Ну-у-у… Мама помогала… – растягивая слова, смутилась девочка. – Совсем немного, самую малость!

– Ах ты моё сокровище! – Степан снова прижал к себе дочку и подмигнул жене.

В ответ Лиза расплылась в улыбке, а её глаза вмиг стали влажными, тем самым лишний раз подчёркивая сентиментальную натуру. Дашка же сияла от радости и внимательно рассматривала куклу, которую держала в руке за широкой спиной отца.

– А ты поиграешь со мной? – обратилась девочка к отцу.

– Обязательно поиграю, только немного позже.

– А когда?

– …Позже…

– Обещаешь? – полные надежд детские глаза теперь внимательно смотрели на отца.

– Обещаю! – не сумел сдержать улыбку он, и, выкрикнув «Ура!», девочка весело выскочила на улицу.

Дашка росла единственным ребёнком в семье, поэтому вся родительская любовь и забота доставались только ей, впрочем, как и повышенная притязательность со стороны отца, учитывая его суровый нрав и принципиальный характер. В свои шесть лет она уже старалась во всём помогать матери по хозяйству. Собственно говоря, и хозяйство было совсем небольшим – несколько соток огорода, одна коза да полдюжины кур. В свободное время Дашка часто играла с соседскими ребятишками и по-детски завидовала их большой и дружной семье, в которой воспитывалось четверо детей. Несколько раз она спрашивала у родителей, почему у неё нет братика или сестрички, но заметив резкие перемены в настроении матери, усмирила своё любопытство и в дальнейшем прекратила эти расспросы.

Первая беременность с последующим появлением на свет очаровательного крошечного создания, которому уже заранее было придумано имя – Даша, прошла без каких-либо осложнений. Однако, завести ещё детей у молодых родителей больше не получалось. Непонятный, и тем пугающий диагноз «вторичное бесплодие», поставленный в одной из Рязанских больниц пожилым доктором с бегающими глазами и седой козлиной бородкой, для Степана прозвучал как приговор. В отличие от смирившегося с данностью супруга, Лиза по-прежнему остро переживала из-за происходящего. Нескончаемый поток тягостных мыслей и безрезультатные, самоистязающие попытки понять «Почему?» и «За что?» не оставляли её. Но, как бы там ни было, в душе она надеялась, что у них всё ещё впереди, и непременно, когда-нибудь непременно (!) будет большая семья. Время шло, вот только ничего не менялось…

– Дорогой, а какие у нас планы на сегодняшний вечер? – Лиза подошла сзади и приобняла мужа, положив подбородок ему на плечо.

– У тебя есть пожелания? – вопросом на вопрос ответил Степан. – Или уже готовое предложение?

– Есть одно маленькое пожелание. Или предложение. Это как будет угодно…

– И какое?

– Я не знаю, как ты к этому отнесёшься… – заискивающе произнесла Лиза.

– Ну давай уже, говори, не томи!

– Я тут подумала, а может на танцы сходим?.. – ласковым, упрашивающим голосом сказала она, и Степан почувствовал горячее дыхание на шее.

Несмотря на непростой характер мужа, за всё время их совместной жизни Лиза отлично усвоила, как найти к нему подход. Знала, как можно о чём-либо попросить, в какой ситуации покритиковать, когда следует и поспорить, а в какие моменты – лучше вообще не трогать.

– Ну пожа-а-а-алуйста… – протянула она, видя сомнения супруга, и дотронулась губами до его небритой щеки. Тот заёрзал на стуле.

– …Хорошо… Пускай будет по-твоему.

– Спасибо!!! – Лиза радостно сжала кулачки, и как маленькая девочка бросилась к платяному шкафу, из которого тут же полетели на кровать летние платья и цветастые сарафаны.

На улице, у входа в единственный в посёлке магазин, стояла парочка.

Она (эмоционально размахивая руками):

– Вот так… Прям до слёз меня и довёл! Вцепился, как клещ. Наглый такой! А глаза! Глаза то какие! Взглянет – мороз по коже. Не удивлюсь, если из самой из Москвы по наши души его прислали! Всё личными связями интересовался. А какое ему дело до моей личной жизни, спрашивается?! Ещё про каких-то подозрительных посетителей выпытывал…

Он:

– А ты?

Она:

– А что я? Слежу я, что ли за всеми? Мне за это не платят.

Он:

– А если бы платили?

Она:

– Ну уж нет! Сто лет мне таких денег не надо!

Он (улыбаясь):

– Вот и зря – выдали бы тебе и форму, и револьвер. А самое главное – бирку[17] красную.

Увлечённые разговором они не заметили, как к ним подобрался неопрятно одетый, неухоженный мужичонка, про которого с иронией можно было бы сказать – местная «достопримечательность».

– П-п-привет, п-Петяй. – заикаясь, поздоровался мужичонка.

– Ну?.. – вместо ответного приветствия, нахмурился Пётр.

– Выручи?!

– Денег нет.

– Во-о-още?

– Вообще.

– Глафира батьковна, ваше б-благородие… – утратив интерес к несостоявшемуся собеседнику, с вселенской грустью в глазах, мужичонка переключился на его спутницу.

– Свинья на огороде ваше благородие! – желая поскорее избавиться от назойливого визитёра, повысив голос, пресёк его Пётр. – Она тоже не выручит!

– А если в долг? П-поллитру… – сделал очередную попытку мужичонка, но поймал на себе гневный взгляд и решил не искушать судьбу. – П-понял, улетаю. А п-п-покурить не найдётся?..

– Слышь, завязывай! – начал терять терпение Пётр.

– С чем? – осторожно осведомился мужичонка.

– Да совсем!

– Курить я буду, но п-пить не брошу! – твёрдо ответил тот, и пошатывающейся походкой направился куда-то дальше.

В это время в магазин заходил новый посетитель: «Здравствуй, Глафира. Привет, Петяй», – поздоровался он.

– Привет, Тантал! – учтивым голосом поприветствовал в ответ Пётр.

Посетитель зашёл в магазин и оттуда, неизвестно по какому поводу, послышался звонкий девичий смех продавщицы смежного отдела.

– Странно, – задумалась Глашка, – а почему именно Тантал? И что это слово означает?

– Не знаю, – пожал плечами, – такую вот гонялку приклеили[18]… Значит, до слёз, говоришь, довёл? – неожиданно вернулся к прерванному разговору Пётр. – А кого-нибудь конкретно он уже подозревает?

– Да что ты к нему привязался? Или, может быть, ты меня к нему ревнуешь?

– А хотя бы и ревную.

– Ой как! Смотрит лисой, а пахнет колбасой. Ревнует он… Ну, в таком случае, пригласил бы вечером девушку на танцы… – намекая на себя, кокетливо предложила Глашка.

– …Пардон, но сегодня вечером не получится. Дела, понимаешь ли…

– Не любишь ты меня. Уйду я от тебя, – то ли в шутку, а то ли всерьез, сказала Глашка.

– Куда это ты собралась, любовь моя? – подступил ближе Пётр.

Глашка демонстративно отвела глаза: «Да хотя бы к Иванову!»

– К Иванову? – изумился Пётр. – Так он же женатый!

– И что?! Женатый мужчина – это такой же мужчина, только с ограниченными возможностями!

Из магазина послышался проказливый девичий голос: «Глашка, у тебя посетитель!»

– В общем, пошла я… – несколько расстроено произнесла Глашка и, призывно виляя бёдрами, направилась к своему рабочему месту.

Тонкие пальцы коснулись клавиш, и из-под открытой крышки фортепиано зазвучала приятная мелодия. Пальцы перебирали клавиши быстрее – и мелодия нарастала, пальцы замедлялись… – и тогда звук утихал, вновь скрываясь под крышку фортепиано. С ощущением нереальности происходящего Колька не мог оторвать взгляд от изящных девичьих рук, повелевавших большим музыкальным инструментом. Он даже боялся лишний раз вздохнуть, дабы не нарушить это великолепие! А тонкие пальцы всё скользили и скользили по чёрно-белой дорожке, они жили своей жизнью, они будоражили и гипнотизировали единовременно, они порождали нечто удивительное, неземное. Но вот, прозвучала последняя нота, – воздух в гостиной взорвался, задрожал, после чего звук стал угасать, и наступила полная тишина…

– Как красиво!.. Что это было? – наконец, придя в себя, с тихим восторгом спросил Колька.

– Фредерик Шопен. Прелюдия номер четыре, ми минор. – улыбнулась Катя.

– Словно капли дождя стучат по крыше… Никогда в своей жизни ничего подобного я не слышал! А можешь повторить?

Девушка всплеснула руками и потрясающей красоты мелодия снова заполнила просторную гостиную…

– Ну, как-то вот так… – завершив повторное исполнение, смущённо произнесла Катя и отстранилась от фортепиано.

– Мне кажется, это можно слушать вечно…

– Согласна! – обворожительная улыбка засияла на лице девушки. – У Шопена много хороших произведений, но четвертая прелюдия – это… Это нечто особенное! Раньше моя мама часто исполняла Шопена для папы. Ему тоже нравилось. – на этот раз с грустью произнесла она.

– А я хорошо помню, как твоя мама учила играть тебя… Ты ещё маленькая, с косичками, за таким большим ящиком…

– Фортепиано. – поправила Катя.

– Прости, конечно же фортепиано! – поправился Колька и продолжил, – Так вот, мама тебе что-то говорит, показывает, а у тебя не получается, ты начинаешь расстраиваться и плачешь… Но плачешь совсем тихо, не слышно, словно в себя, и лишь изредка вздрагиваешь… А мы с Мишкой на всё это смотрим и смешно нам… Совсем глупые были… – тут он замолчал, оберегая возлюбленную от ранящих воспоминаний о брате, после чего вопросом увёл разговор в другую сторону: «А кто научил музыке твою маму?».

Катя словно ненадолго задумалась, потом подошла к резному буфету цвета «красное дерево», выдвинула один из его ящиков и, достав чёрно-белую фотографию в рамке, протянула её Кольке: «Когда-то давно, как говорила мама, фотография эта висела на стене, но не здесь, а в Московской квартире. Теперь же подобные вещи лучше хранить в укромном месте».

– В Моско-о-о-овской?! – удивился Колька.

Уверенным, полным достоинства взглядом с фотографии на него смотрел красивый офицер Русской императорской армии.

– Моя мама родилась и выросла в Москве… – присаживаясь на небольшой диванчик в гостиной, тихим голосом заговорила Катя. – Её папа, мой дедушка, был офицером царской армии. Мама говорит, я очень на него похожа.

– Действительно похожа! – сверяя изображение на фотографии с лицом возлюбленной, вставил Колька.

– Мама рассказывала, что он воевал с Германией и даже был ранен. – продолжала откровенничать Катя. – Я бы очень многое отдала, лишь бы увидеть его, поговорить, обнять… – слёзы навернулись на глаза девушки и ей пришлось сделать над собой усилие, дабы не разрыдаться. – А вот воспитанием мамы в основном занималась моя бабушка. Кроме мамы, у бабушки с дедушкой были ещё двое детей – девочки близняшки, но они умерли в младенчестве. Какая несправедливость!.. Чем они провинились? Чем они заслужили? – рассчитывая то ли на ответ, дать который не в силе никто из живущих, то ли за сочувствием, обратилась она к Кольке, но почему-то с виноватым выражением лица тот лишь пожал плечами.

Катя поднялась с диванчика, забрала у растерянного парня фотографию и поставила её на буфет, на самое видное место: «Ему не место в темноте. Он должен видеть свет!». Затем она вернулась на диванчик и стала рассказывать дальше:

– После полученного ранения дедушка с бабушкой, ну и с моей мамой, конечно, временно решили пожить подальше от большого города. Как раз в тот момент дедушку пригласил погостить к себе его сослуживец. Так моя мама впервые оказалась в Туме… Им здесь очень понравилось, и что бы в дальнейшем ни от кого не зависеть и иметь возможность почаще приезжать сюда – стали присматривать свой собственный, что называется, уголок. Выбор пал на эту квартиру. – вздохнув, Катя обвела глазами просторную гостиную…

– А дальше? Что было дальше? – заинтригованно спросил Колька.

– А дальше власть в стране сменилась… Сразу после этого дедушка привёз маму с бабушкой сюда, а сам вернулся в Москву и… И пропал… Больше о нём ничего слышно не было… Как мне сейчас кажется, он наперёд догадывался, что будет и сделал всё возможное, чтобы спасти свою семью…

Потрясённый рассказом, Колька тоже присел на край удобного диванчика:

– Но тогда зачем он вернулся? Почему не остался здесь?

– Я тоже задавала маме этот вопрос… – тихо произнесла Катя.

– И что она тебе ответила?

– Она сказала всего два слова – «честь офицера».

– Честь офицера?.. – растягивая слова, повторил Колька.

– Я и сама раньше не могла понять, что это значит… Впрочем, и теперь до конца не понимаю. Но, как мне кажется, это то, что сильнее смерти… А потом моя мама познакомилась с папой. – отгоняя прочь грустные мысли, уже бодрее заговорила Катя. – Родился Мишка, родилась я… Бабушки не стало, когда мне было всего полгодика. А потом на свет появилась Иришка… Так что своего дедушку я никогда не знала, а бабушку не помню… Говорю-говорю, а на твой вопрос так и не ответила. – грустно улыбнулась она.

– На какой вопрос? – не понял Колька.

– Уже забыл?.. Ты спрашивал кто давал уроки музыки моей маме.

– Ах да, совсем забыл, прости!

– Дедушка. Мама рассказывала – он очень хорошо играл на фортепиано и обладал чистым, красивым голосом. А ещё она рассказывала, как они сразу вдвоем любили играть на одном инструменте, и дедушка при этом пел. Наверное, это выглядело очень мило…

Колька встал с диванчика, подошёл к буфету и ещё раз внимательно посмотрел на чёрно-белую фотографию:

– Странно, его ты никогда не знала, но каждый день можешь видеть и помнишь.

– И правда! Раньше об этом я как-то не задумывалась! – с весёлыми нотками в голосе подхватила Катя.

– Интересно, а нас будут помнить?.. – на этот раз с грустью произнёс Колька.

– Нас тоже будут помнить… Обязательно будут!

– Мне бы этого очень хотелось… А может сходим погуляем?

– Пошли! – легко согласилась Катя. – А куда пойдём?

– Айда[19] на речку?!

– С удовольствием!..

В доме пахло раскалённым на углях утюгом.

– А как тебе вот это?! – с блеском в глазах Лиза примеряла синее ситцевое платье в мелкий белый горошек. Повернувшись на носочках вокруг себя, она, широко улыбаясь, смотрела на мужа.

Степан отстранился от зеркала, закреплённого над рукомойником с подъёмным стержнем, и вытер полотенцем только что выбритое лицо.

– Хорошо, его надень.

– Тебе правда нравится?

– Очень нравится! Бесподобно! – с раздражением ответил он и закинул полотенце на плечо.

Ему в принципе был непонятен смысл вопроса про платье, поскольку данный предмет ранее неоднократно надевался супругой и никоим образом не относился к категории новых вещей, покупка которых в большинстве своём и сопровождалась подобными расспросами. Она же, в свою очередь, пусть и в такой форме, но всё же получила столь необходимую ей порцию внимания.

– Ты у меня самый лучший! – Лиза подскочила к мужу и прижалась всем телом.

Степан ощутил приятный запах чистых, до конца не высохших после мытья, волос. От раздражения не осталось и следа.

– Я вот что ещё подумала… А давай поездку в Рязань запланируем? Всей семьёй! – предложила Лиза, распушая руками влажные волосы.