Записки провинциального гитариста. В хронологической последовательности от первого лица

1965 – 1976

Впервые гитару я увидел и потрогал лет в пять. Две огромных, как мне казалось, пыльных семиструнки валялись на чердаке бабушкиного дома. Я проворно взбирался туда по угловым планкам из чулана, под напрасные причитанья бабушки: – ирод, куда ты опять полез! Там было кое-что посмотреть, сундук со старьем, широкополые шляпы, внушительные горные ботинки дяди Коли, его же гитары. Я крутил колки, выставляя их одинаково, дергал струны, и, ободрав пальцы до ссадин, оставил инструменты в покое.

В чулане держался запах мёда и яблок. Медовые соты стояли вертикально в сундуке, яблоки лежали в огромных фанерных чемоданах, каждое завернуто в газету. Стоило открыть дверь в чулан, поднимались клубы пыли, и в лучах солнца, бивших в щели дощатых стен, эти медленные завихрения в солнечных бликах рождали волшебные картинки. По стенам на полках стояли большие диковинные жестяные банки из под кофе и чая. В углу удочки, спиннинг с огромной катушкой, в сумке – планшете хранились всякие хитрые рыболовные штучки. Рядом висел патронташ с патронами. Отцовское добро.

Этот дом, по Космонавтов 12-А, мои отец, дядя и дед строили уже после войны. До этого раскулаченная семья, приехав из района, жила по съёмным углам тут же недалеко, на Володарского.

Номер дома был с литерой вероятно потому, что соседний двенадцатый, двухэтажный кирпичный, но тесный на вид, с маленькими окнами, принадлежал Авдеевым, и по рассказам, был раньше постоялым двором. При постоялом дворе было пространство для повозок, телег, потом этот пустырь отвели под строительство еще одного дома, между двух уже существующих.

С бабушкой ходили на Мытный, так она называла рынок, на подходе к которому, вдоль всей стены ресторана Колос (сейчас м-н Электроника), на Пасху и другие праздники, сидели на каталках безногие мужики, после войны едва 20 лет прошло. На обратном пути заходили за керосином в угловую часовню Спасского монастыря, где небритый дядька в кепке длинным черпаком из емкости под полом черпал и разливал через латунную воронку по бутылям.

Осталась в памяти дедовская мастерская, самого его я не застал, деда не стало за два года до моего появления. Центральную часть дощатого хозблока во дворе занимала его столярка. По стенам лучковые пилы, рубанки на полках, стамески всех калибров, рейсмусы, угольники, линейки, верстак с упором для строгания, половина огромного точильного камня, на котором отец правил топор. Мне нравилось там бывать, я брал приличный гвоздь, молоток, шел в дом и заколачивал его в порог, под восклицания женщин: ой ну надо же, весь в деда, мастеровой будет.

В 68-м дом продали цыганам. В 70-м бабушка умерла в Свердловске у тёти Муси. Редко, но бывает снится мне этот дом. Всегда примерно одинаково. Будто в нем много солнца, света и светлого, нового чистого дерева, хотя были там обои, прямо на брёвнах. Голые брёвна были только на печи, стёсанные полубрусом, гладкие, естественно отполированные, словно вощеные, с трещинами в палец. И будто бы бабушки в доме нет, будто она вышла или в магазин, или в огород, и вот вот придёт. Дух заходится от этих снов, и трудно вернуться к реальности.

Следующее приобщение к музыке случилось тоже ещё до школы. Меня отдали в хоровую капеллу мальчиков при музучилище, там же, где оно и сейчас, только занимало второй этаж, на первом был гастроном. Вели занятия хора двое молодых интересных мужчин, с пышными волнистыми шевелюрами, один из них Гребёнкин, второй то ли Сидоров, то ли Симонов, не могу сейчас идентифицировать, оба они были очень увлечены процессом, постоянно что-то с жаром обсуждали, эффектно жестикулируя и поправляя волосы. Остальные мальчики, надо полагать, были гораздо старше, потому что умели писать, а я ещё нет, класс где писали был напротив по Торговому ряду, тогда Кооперативная, там же размещалась в то время вечерняя школа. Мало того, занятия были поздно вечером, и я просто засыпал, натурально стоя в хоре. Вобщем забрали меня оттуда.

Но мама упорно не оставляла попыток моего музыкального образования, наверное потому, что пел я про себя постоянно, и достаточно чисто, помню что нравилось попадать в звучащую мелодию. Ещё нравилось отстукивать двудольный или четырёхдольный ритм тремя пальцами, забавляло что на сильную долю попадали всегда разные пальцы по очереди. В доме была ламповая радиола Восток 57 и много пластинок. В топе моего личного хит – парада были Кумбанчеро, Тереза, В эту ночь (Tonight tonight). Мама пела постоянно, когда мыла посуду или убиралась, часто записывала тексты песен по радио. Из её репертуара помню Любовь – кольцо, Может быть.

Таким образом определили меня на пианино, но почему то не в музыкальную школу, а опять таки в училище, видимо к студентке. Энтузиазма от занятий я не испытывал, желания тоже, инструмента дома не было, и дружбан мой из соседской квартиры нового дома Мишка Рыбин, временами с вызовом вопрошал: ты чё, в музыкалку пойдёшь?, на что я с таким же напором отвечал: да ладно!, чё я там не видел! И мы отправлялись шлёндать по городу. Короче и с фортепиано было покончено, едва начавшись.

Потом в квартире появилась семиструнка, опять же по маминому скрытому замыслу, но уже так называемая дамская, уменьшенная. Какие то гости иногда что то показывали перебором, но не зацепило. Представлялось что то безнадежно устаревшее и этакое пошленькое. Гитара висела на стене как натюрморт.

Всё резко изменилось, когда я услышал гитарный бой. Мне уже было 14. До этого как то не до музыки было. Футбол, хоккей, настольный теннис, баскетбол, дворовые развлечения, книги, читал всегда много, на тот момент запоем был поглощен весь приключенческий  Джек Лондон.

 И гитара тут пришлась в пору.  Я запомнил это летнее утро. Звуки, которых я раньше не слышал начали проникать в мой слух ещё во сне, они будоражили своей новизной и несли в себе какой то бунтарский, для подростка, дух. Проснувшись на балконе, понял что на гитаре играет внизу в палисаднике Мишка Назаров, залихватским боем он наяривал два аккорда Шизгары. И видимо вся новизна для меня и заключалась именно в этих аккордах, Cm – F, подобная повторяющаяся последовательность нигде до этого не встречалась. Ну а если принять во внимание ещё и доморощенный текст на эту мелодию :

Было мне шестнадцать лет,

Когда увидел я тебя,

Блеск твоих прекрасных глаз,

Навеки покорил меня.

Припев:

Венера,

Голубая Венера… и тд и тп,

то у неокрепшей отроческой психики крышу махом срывало и уносило в заоблачные дали.

С этого момента всё изменилось. Дамская семиструнка мигом слетела со стены, и с инструментом я больше не расставался. Начался гитарный дворовый бум.

На гитарах играли все. И добропорядочные мальчики из преподавательского дома #5 по Жуковского – а дальше домов и не было, было поле, через которое ходили на Смирновский, между дендрарием и автобазой, куда лазили, отодвинув доску в заборе, чтобы слить бензин, и за старыми аккумуляторами, добыть свинец для переплавки – и отпетая шпана из хрущёвской части 17-го по Калинина. Наш 3-й дом был между ними, и по степени испорченности мы были по середине. У нас поначалу на гитарах выделялись братья Назаровы, бойко “восьмёрили “ на районе Витька Калганов, Вадик Шарапов. Дворовый репертуар осваивался быстро, потому что в целом игра на гитаре захватила тотально. Первостепенно важным для меня было именно сыграть аккордовую последовательность, звучно и лихо, в хорошем ритме. Тексты песен я даже и не старался запомнить. Зато вскоре мог сыграть практически любую песню, хоть как то актуальную на улице.

Нравилось играть набор аккордов, который назывался “шейк”. Это было не что иное как блюзовый квадрат, что то в этом было затягивающее, что хотелось повторять и повторять, почему, я тогда и не задавался вопросом, просто это доставляло удовольствие. Даже без текста, хотя какие то абсолютно дикие тексты на “шейк” были, типа этого:

Я помню трассу в сосновый бор,

Пилу кривую, тупой топор,

И как бомбили родимый дом,

Об этом песню мы вам споём,

О Вулли вулли, о Вулли вулли,

О Вулли Вулли

Сидим мы в баре как то раз,

И вдруг от шефа летит приказ,

Летите мальчики на восток,

Бомбите маленький городок

О Вулли Вулли, о Вулли Вулли

О Вулли Вулли

Вот такая дворовая реинкарнация блюзового стандарта Шестнадцать тонн. Да, сам блюзовый квадрат, о котором я узнал много позже, реально завораживал.

Шестнадцать тонн умри но дай,

Всю жизнь работай, всю жизнь страдай,

Но помни,что в день похорон

Тебе споют Шестнадцать тонн, 

О Вулли Вулли, о Вулли Вулли

О Вулли Вулли

Кроме дворовых гитарреро был в доме, двумя этажами выше, почти профессионал, из первого состава Темпа, Слава Переводов, который показал мне, как он заговорщицки поведал, “блюзовый” аккорд, девяточку с басом на пятой струне, C9, который конечно ни в какую дворовую песню у меня не влезал. Заодно у него в квартире я впервые услышал стереозвук, на Симфонии 001, Скальды, в тот момент мне показалось, что я стал выше сантиметров на десять.

Таким образом в 8-й класс я пришёл уже в новом качестве, чего то умеющего вроде играть гитариста, как мне хотелось думать. Но сразу стало ясно, что в английской спецшколе #1 с гитаристами и вообще с музыкантами дела обстоят просто превосходно, гораздо лучше чем во дворе. Даже в своём классе оказалось, что Вовка Трифонов подаёт большие и серьёзные надежды как пианист, тем более, что его старшая сестра Наташа, студентка музучилища, уже играла в виа. И годом и двумя старше и младше были и пианисты, и гитаристы, и барабанщики Сергей Россов, Женя Суслов, Коля Дуняхин, Коля и Боря Грязевы, Володя Елисеев и много других. Многие парни ходили в кружок Виа при Доме пионеров под руководством Владимира Комиссарова.

Эти ребята на школьных вечерах могли попросить у приглашенного ВИА инструменты и сыграть что то вполне звучащее, вполне уверенно и со знанием дела. Понимали функции гитар в ансамбле, умели сыграть сложный ритм, повести соло и бас, короче мне до них было далековато. Всё, что было во дворе, ушло куда то в прошлое, и все помыслы теперь были устремлены в школьный и городской музыкальный социум.

Не пропускалось ни одно выступление ни одной группы, на которых по большей части просто стоял как вкопанный перед составом, пытаясь впитать и запомнить как можно больше.

На арзамасской сцене тогда были заметны Темп, Вега, Всегда вместе, ХХ Век. Моя старшая сестра Таня, девушка продвинутая и с хорошим вкусом, была знакома с ребятами в теме и приносила домой записи и на катушках, и на открытках с фотографиями бит групп, открытка в пластиковой оболочке, на которой были нарезаны звуковые дорожки, проигрывалась на проигрывателе как пластинка ( из них помню American Woman Guess Who), и однажды просто окаменел, вглядываясь в лица на фирменном диске Out Of Heads Rolling Stones, принесенном через кого-то от Комиссарова.

Как-то после выступления Всегда вместе и Темпа, я как то не мог составить конкретного мнения, на что сестра безаппеляционно заявила: “дурак, Темп – это сила”. Я тут же согласился, Темп отличались профессинализмом и бескомпромиссностью. В их составе сразу обращал на себя внимание и запоминался басист, даже не своей экзотически диковатой внешностью, сколько отрешённой решимостью и убеждённостью в том, что он делал на своём немыслимом самопале Griffin, с клавишами от приборной панели Пазика, и манерой пения как в последний раз,  зелёные замшевые клешеные джинсы с бахромой убедительно довершали  харизматичный образ. Владимир Станиловский, прошу любить и жаловать.

Из запада слушали Beatles, Slade, Sweet, Uriah Keep, Alan Price из культового фильма “О, счастливчик!”. И абсолютно посходили с ума по рок-опере Jesus Christ Superstar, принесенной на 2-х бобинах из музучилища Наташей Трифоновой. Регулярно собирались тесным кругом, когда у кого,  в ореоле некоей таинственности и важности момента, и прослушивали от начала до конца, с повторами каких то кусков. Да, существовал такой формат совместного времяпровождения, "слушать музыку", когда собирались, ставили какой то альбом и сидели слушали, практически молча. Говорили: пойдём к тому то, туда то, послушаем музыку, или приходи ко мне, послушаем музыку. То есть было специальное занятие – слушать музыку. Музыка была чем то вроде религии. Это ценилось всеми, и этим мерилось многое. С утра малолетний уркаган Вадик Шарапов уже прокуренным сипом подкатывал: – Толян, дай десять копеек, –  дальше чтоб соблюсти политес, заводил светский разговор: – ты Пинк Флойд последний слышал?, там ревер, обосраться..

И как это водится, в каморке за актовым залом, чего-то мы хотели силами своего класса изобразить, а скорее создать видимость, примерить на себя роли, и как бы со стороны посмотреть на себя с инструментами: Вова Трифонов, естественно, клавиши, Андрюха Воронин – бас, я на гитаре, Серёга Таланов на барабанах. Реально же мы там просто маялись дурью, вскоре это стало ясно всем и нас закрыли. Однако на школьных конкурсах наши девочки под аккомпанемент трёх акустических гитар (я , Воронин, Женька Плешаков) и пианино (В. Трифонов), проникновенно исполняли гимн Чили “El pueblo unido jamás será vencido”, и про Бам “У нас молодых”. И выглядели мы уже не хуже Суслова и Дуняхина, годом старше. Таким образом из семи парней в классе пятеро были напрямую вовлечены в творческий процесс, Саша Цопов и Вадик Кремляков опосредованно.

Попутно изучалась и теория, и со временем мог уже сыграть сходу простые цифровки, найти все простые аккорды в стандартной аппликатуре по всему грифу. И ноты на грифе соответственно тоже знал.

В начале 9-го класса, в сентябре, поехали на картошку. Само собой куда же без гитар.

Что то пели, играли, просто бренчали, после чего ко мне подошёл Сергей Россов из 10-го, уже закончил музыкалку по ф-но, и как я тут же узнал, у него был свой ВИА в ПТУ №5, на Кооперативной внизу, напротив Спорттоваров. Его мама там преподавала эстетику, каким то образом он там обустроил базу для ансамбля, и развивал деятельность в этом направлении, что и училищу было на руку. Собственно туда он меня и позвал на репетицию.

Будучи старше меня по возрасту на год, по музыкальному развитию Россов опережал меня как минимум лет на десять, а то и больше. Музыкальная школа за плечами, и вообще это была известная музыкальная фамилия в городе. Сам он на тот момент в данном составе играл на басу по той лишь причине, что не было на примете басиста. Если бы не было барабанщика, он играл бы на барабанах, или на гитаре, естественно на кравишах. Знал все партии, приёмы игры. Откуда, мне неведомо и непостижимо. Я играл поначалу только то, что он показывал. Помню объяснял, как играть свободный, неповторяющийся ритмический рисунок аккомпанемента.

Кроме музыкальной одарённости налицо была и техническая. Мог починить усилитель, спаять схему и тд., позже паял гитарные и органные примочки типа файзер. Умнейший парень, светлая голова.

На барабанах играл Вова Галкин, на органоле Юность Ирина Лиликина, по территориальному принципу, и Россов, и они жили в средней части Коммунистов.

Из репертуара помню песню “Вишня” :

За рекою в непокое вишня расцвела,

Будто снегом за рекою стёжку замела..

Ещё “Прощай, от всех вокзалов поезда”..

Из импортного репертуара Everyday из Slade, Miss Vanderbilt из Маккартни, попросту Хоп хей хоп.

Первыми моими  электрогитарами, согласно описи материальной базы училища, стали Тоника, отечественного производства, и Musima Record, производства ГДР. Вторая конечно была значительно презентабельнее, изготовлена добротно, из хороших пород, задняя дека волнистого клёна, и сейчас имеет коллекционную ценность. По игровым качествам обе были на 3 с минусом примерно. Грифы очень напрягали, несмотря на то, что это был первый опыт, даже  я понимал, что это далеко не идеал, а наоборот, издевательство над пальцами. Вообще в городе у ансамблей, которые все были при каких то конторах, самыми распространёнными были Этерны, тоже музимовские, чешские Йоланы, болгарские Орфеи, короче нормального грифа никто в руках не держал. Первый полуфирменный инструмент привёз уже потом Стас Куриков, ФРГ – ский Хофнер в красном крокодиловом дермантине. Гриф  у него был похож на настоящий. Уже при мне Россов из Москвы с Неглинки привёз болгарский бас Орфей, в форме скрипки, имитация хофнеровского баса Пола Маккартни. Вот у него гриф был вполне себе рабочий. Что касается гитарного усиления, я был абсолютно тёмен и дремуч на этот счёт, знал только где кнопка включения. Судя по оставшейся фото, гитара заведена в Электрон 103, как знающие люди сказали, также был УМ-50, с зелёным глазом. Когда я брал гитару домой, включал её в отцовский ламповый приёмник  Восток 57, то есть всё таки был на правильном ламповом пути.

Время от времени на репетиции и на танцевальные вечера приходил поиграть Вова Трифонов, и уже было видно, что он птица более высокого полёта. В отличие от меня. Моё развитие шло очень медленно и, понимая, что исходные данные по сравнению с Россовым и Трифоновым несопоставимы, в попытке как то подняться в музыкальном образовании, уже самостоятельно, по своей воле, пошёл таки в музыкальную школу, на классическую гитару, к Евгению Катанскому, единственному гитарному преподу в городе. Но больше чем на месяц меня не хватило. Причины? Трудно сказать. Видимо сам материал был неинтересен. Но точно знаю, что дело не в преподавателе. Материал никак не пересекался с тем, что мне нравилось, от этого потянулись другие мотивы. И сольфеджио. Мысль о том, что надо идти на групповое занятие, вместе с детьми 8 лет, сводила на нет все другие доводы. Это было неприемлемо, на соль-фо я так и не пошёл, тем самым в очередной раз отодвинув на потом своё образование. Видимо знал, когда от него будет больший толк.

И как то успокоился с мыслью, что не моё это дело, пытался настроить себя на учёбу в обычной школе и поступление в горьковский иняз, с английским всегда дружил. Хотя в итоге и сыграл на конкурсе городских ПТУ в 68-м училище несложную технически тему 16-го каприса Паганини. Играли эстрадную обработку, которую Россов позаимствовал из репертуара виа Темп под руководством Виктора Тюрина.

Да, почти одновременно, в конце зимы 76-го и Россов и Трифонов получили приглашения, можно сказать, в профессиональные взрослые коллективы. Россов в Темп, Трифонов в только что организованный пришедшим из армии Стасом Куриковым состав, на базе дк железнодорожников, и названный 8-й День недели. Ансамбль в 5-м училище под названием Moon Stone прекратил своё существование, к моему даже облегчению. И углубляться в музыку у меня намерений не было.

1976 – 1978

Конечно совсем гитару я не бросил, и не собирался. Однако всяческую музыкальную активность прекратил. Смотрел на других и не высовывался.  Затусовался через Вову Трифонова с 8-м Днём, командой, ставшей невероятно модной и популярной в городе. За счёт того, что они пытались быть во всём, и это им удавалось,  бит группой, а не виа. В поведении на сцене и вне её, в позиционировании себя, в создании определённого имиджа музыкального коллектива.

Многое они в этом смысле почерпнули у горьковских групп, и в первую очередь у группы Время, которая выступила тогда в Арзамасе и полностью перевернула все стандарты. “Время” были командой абсолютно мирового исполнительского уровня, да  ещё и в очень серьёзном стиле арт-рок. Первый их концерт полностью сорвал крышу, поразило всё, в том числе и как бы отсутствие желания понравится публике. То есть именно роковая, а не попсовая подача. И сложнейший музыкальный материал. Emerson, King Crimson в репертуаре и свои композиции такого порядка, Грузинские танцы, Хроматическая токатта и др. В зале УПК был полный аншлаг и невероятно позитивный приём, фурор. Лидер группы, клавишник Алексей Смирнов, в своей  отрешённости от толпы, сразу обрёл статус легенды в Арзамасе, в Горьком он пребывал в нём уже задолго до описываемых событий. Впечатления от их концерта основательно перетряхнули мои  музыкальные приоритеты, и в целом взгляды на то, каким должен быть музыкант. Оказывается настоящего рока мы ещё не видели, и я начал понимать, что настоящее искусство идёт впереди публики, а не за ней.

Осенью 76-го произошло очень значимое для меня знакомство. У 8-го Дня был концерт в ГДК, меня попросили присутствовать в электроцехе, поскольку я знал репертуар, обрисовать характер композиций для решений светового оформления концерта. Так я познакомился с Владиком Ворониным. Заведующим электроцехом театра, и единственным  работником этого цеха, соединяющим в одном лице и звукорежиссёра и художника по свету. Когда то он учился в Ленинградском университете, и по какой то тайной причине оставил Питер. Кроме этого у него была самая большая в городе фонотека роковых альбомов на катушках. Все коллекционеры города несли ему  новинки на перезапись, там же у него менялись, общались и тд. Как то мы подружились, и он ничего не имел против моего присутствия в его владениях в подсобных помещениях.

Это был совершенно незаурядный человек, вдвое старше меня, энциклопедических познаний, в разных областях, в музыке, литературе, искусстве, театре, во многих отраслях техники, истории и конкретно генеалогии и тд. Под его влиянием я, например, тоже заинтересовался историей, и в тот год проглотил запоем историческую прозу Л. Фейхтвангера и не только. Во вторник у него в театре был выходной, в этот день я в школу не ходил, а шёл к нему домой на Комсомольский бульвар чуть ли не на целый день, слушали музыку, смотрели альбомы по искусству, генеалогические таблицы, то есть родословные дворянских родов России и Европы, готов был листать энциклопедию Брокгауза и Ефрона часами, под фоном звучащие с запретных станций  “Зияющие высоты” Зиновьева. Главное было общение с умнейшим человеком, которое было необходимо как воздух. В электроцехе я буквально дневал и ночевал и, естественно, невольно  присутствуя на всех театральных  репетициях и прогонах, узнал эту сферу изнутри. Главное, что я усвоил от Владика, если суммировать, конъюнктурщина – не есть гуд. И что надо быть профи, по любому.

Да, долгое время я считал, что это я усвоил исключительно от него. Однако по прошествии многих лет, глядя с высоты, становится ясно, что у любого подростка, или юноши, однажды наступает момент, когда он начинает подвергать сомнению и критике опыт своего собственного отца. Потому что отец всегда рядом. Вон он сидит в кресле, читает газету, курит, крутит настройку радиоприёмника. Он не представляет никакой тайны. Так нам кажется. И мы начинаем искать авторитеты на стороне. А то, что отец, инженер, главный энергетик, штучный специалист в городе, своими руками мог построить дом, а мог и телескоп из картона, не говоря уже о столярке, половина мебели в доме была из его рук, выросший на Тёше, всю жизнь имел страсть к рыбалке, любил шахматы, Гиляровского, Мельникова – Печерского, это всё для юноши в тёртых джинсах не имело значения. Да, отец был придавлен войной и пленом, на дух не переносил любого рода показуху, вот я и думаю, что неприятие конъюнктуры, как впрочем и стремление к профессионализму это конечно и от него тоже. А может быть и в большей степени.

Так прошёл 10-й класс. Если присмотреться к логике событий моего, какого ни есть, бытия (…житие мое – какое житие твое…), к примеру связанных с получением музыкального образования, и выстраивающих определённую карму, легко предположить, что и ни в какой иняз я не поехал. Не захотел ничего менять, всё устраивало, в общем и целом. Может и не всё, но было терпимо. Какая то апатия напала, то ли русская хандра, то ли пофигизм, то ли аглицкий сплин, ну Евгений Онегин в натуре. Поступил в пединститут на литфак. Куда ж ещё. И практически сразу понял, что попал не туда. Настроя на учёбу не было. Юношеские нигилизм и асоциальность делали практически любой формальный социум тягостным. Мне не нравилось всё, что нравилось большинству, и я не хотел быть как все. Относительно комфортно было в студенческой художественной самодеятельности. По гитаре в институте мне уже равных почти не было, разве что Володя Шеваров. Они с Сергеем Клоковым, будучи иногородними, почти сразу вошли в состав ВИА Саши Ерофеева в Луче. Наши литфаковские концерты с идейным вдохновителем Борисом Сергеевичем Кондратьевым были реально интересны и зажигательны, как по подготовке, так и по воплощению. Тем не менее учёбу я забросил, и возникали мысли уйти из института в армию. Прогуливал неделями и катился за горизонт.  Однако судьбе было угодно не дать совсем докатиться. Эту судьбу звали Марина Доценко. Которая, несмотря на всю изящность силуэта, затмила горизонт, такое бывает, а заодно  как то собрала непутёвого хипаря  в кучу, наставила на путь истинный и внесла в бытие особый смысл и содержание. По сию пору.

Её методика включала две стратегии. Ночные лекции до трёх, и утренняя практика.  В арзамасском филиале МАИ пары начинались с восьми, в Педе с девяти. Окна аудитории, в которой барышня слушала лекции и наблюдала, выходили на её же родной 17-й дом, мимо которого я продвигался на свои пары. Если я попадал в поле зрения, мне делали ручкой, потом уже заодно с ней и вся женская половина её группы, если же нет, дикой серной срывалась после первого часа, звонила мне в дверь с возгласом: – бегом в институт!, и возвращалась на второй час. Сейчас эти окна с тротуара не видно, выросли деревья.

Вобщем не стал расставаться с альма-матер. Альма-матер вздохнула с облегчением, конкретно зам декана Абрам Соломонович Райхман, который даже как то одним воскресным майским утром, в пору самых беспросветных прогулов, вдруг нагрянул в гости домой, провести со мной воспитательную беседу. Настолько ценный был студент. В кавычках. Просто доцент Райхман любил и хорошо делал свою работу.

Марина и паровоз.

На дворе стоял декабрь примерно 1978-го года. Девушка Марина, будучи  студенткой 2-го курса, собралась в Москву, просто развеяться, ну и посмотреть какого товару. Одета она была так: огромная чёрного меха ламы шапка непосредственно от Валерия Леонтьева ( артисты тогда фарцевали на гастролях, шапка эта до сих пор где-то в закромах, а к нему она попала, по его словам, от гитариста венгерской группы Иллеш), далее длинное зелёное  пальто осиной талией с пышной лисой сверху, расклёшенные джинсы, сапоги рыжей кожи на каблуке – всё пучком. Прикупила девушка в белокаменной чешского хрусталя по случаю и батончик финского сервелату, села в поезд, прилегла на полочку, прикорнула – завтра к первой паре на лабу. Открыла ясные очи когда мимо окон уплывала надпись "Арзамас 2", метнулась девушка вдоль по вагону к проводникам, обратно, в одних бордовых колготках, без клешей, без сапог, в одних  колготках, ну да этот изящный силуэт, как здесь уже упоминалось, это же просто национальное достояние. Пока металась,  пока надевала клеши, то сё, поезд затормозил на Трактовом, и сошла девушка в снега по пояс. В шапке от Валерия Леонтьева, с пышной лисой пальто в пол, джинсовые клещи, все дела, хрусталь, финский сервелат. По пояс в снегу. Бескрайние поля. Скоро пара начинается. Глядь, откуда не возьмись – маневровый. Паровоз остановился словно такси, барышня скомандовала – в город, в ответ услышала – дочк, нам в другую сторону, – но, оценив ситуацию,  машинист тут же добавил: – садись, если сможешь- , посмотрела куда её зовут садиться – вертикальная лесенка как примерно третий этаж небольшого домика, делать нечего – не опаздывать же на пару, стала "садиться" по лесенке, словно на Эльбрус, без стаховки. В шапке от Валерия Леонтьева, пальто в пол с лисой, клеши,  хрусталь, финский сервелат… поместилась в кабину с машинистами – один пожилой дяденька,  другой его помошник подмастерье; аккурат ровесник пассажирке – села и заплакала, за что такие напасти, бедная я горемычная. Старшой тут из добрых побуждений попытался было посватать подмастерья своего – Сашк, смотри девка то кака справна, но девка захлюпала ещё больше, а подмастерье чуть не спрыгнул с паровоза. Тогда дядька издал протяжный гудок и подмигнул бедолажке: нуу .. хошь чтоль дуднуть то?, нууу дудни.. девушка шмыгнула носом, глаз загорелся сквозь слезу, несмело потянула верёвку гудка – ваууу, потом ещё раз и ещё,  и так, победно дудя, вкатилась на запасные пути станции Арзамас 2.

1978 – 1986

В сентябре 78-го, в начале второго курса  пришел в отпуск из армии Серёга Россов. Естественно встретились, сидели большой компанией у него на Коммунистов в беседке заросшего сада, весело и проникновенно пели, играли с жаром и азартом на акустиках, и как то всё было вдохновенно, на экспрессивной волне. Естественно подогревались портвешком, осенний холодок вечером уже окутывал сад. И в какой то момент я мимолётно поймал на себе его пристальный взгляд с прищуром, совершенно трезвый, я это запомнил. А через день – другой он уехал дослуживать.

Прошел примерно месяц или более, был конец октября. Какой то тягомотный дождливый вечер, в квартире раздаётся звонок, открываю дверь и застываю в столбняке. Передо мной стоят Виктор Тюрин, Владимир Станиловский, Виктор Кобзев. ВИА Темп почти в полном составе, во главе с руководителем, музыканты известные всему городу.

– Морозов?

– да

– Анатолий?

– да

– Приходи на репетицию, в УПК…

Сказать, что я был шокирован, это ничего не сказать. Я просто не знал, что говорить. Что то мычал невразумительно, типа может вы ошиблись, что особо и играть то не умею и тд. Россов, гад, мог бы и предупредить. Нет, говорили на полном серьёзе, конкретно день и час.

В назначенный день и час я не пришёл. Думал, может передумают и возьмут кого то более подготовленного. Гитаристы в городе были всегда, и гитаристы крепкие. Игорь Кудашов например, из ещё одной классной команды Калейдоскоп, при МАИ. Или Серёга Барышников, вроде в приборке тогда играл, Толик Андронов после XX Века временно был не у дел. Все эти музыканты на тот момент очень серьёзно опережали меня и имели игровой опыт.  Я просто не понимал, зачем я понадобился Темпу, и что мне там делать. Нет, я совсем не боялся своего фиаско на первых репах и отставки, больше как то беспокоился, что они потеряют время.

Не пришёл, но благо что жил в минуте ходьбы от УПК, ко мне был послан Станиловский, который просто молча кивнул, дескать с вещами на выход. Отпираться было бессмысленно и уже некорректно. Дальше я руководствовался соображениями не подвести бы людей. И да, внутри начали шевелиться амбиции. Не каждого приглашают в группу из топовых в городе.

Когда мы вошли в зал, на сцене стоял какой то аппарат, и кроме Тюрина был замечен ещё Евгений Кислов. Так, думаю, значит его кандидатуру тоже рассматривают. Что ж, вполне логично и правильно, высококлассный, стильный вокалист, опытный, практически лидер Калейдоскопа, с гитарой в руках, владеющий ей уж никак не хуже меня, может и лучше. Нормально пообщались, показал как работает блочок исказитель, который непосредственно стыковался на гнезде его Этерны, у меня инструмента вообще не было, в УПК, на их новой базе тоже Этерна была потасканная, даже две. Евгений подошел к микрофону и под гитару спел что то стандартное, или Only You, или The Shadow Of Your Smile, на мой взгляд безупречно и фирменно, никакого вроде разговора по существу дела не было, да, классная музыка, вечная и тд, ещё через какое то время он собрался и ушёл, мне было непонятно, придёт ли ещё, нет ли, я мало что понимал.

Потом мне дали гитару, и вроде бы начали вспоминать Паганини, что ещё с Россовым в училище делали. Как то так состоялось первое знакомство. На следующих репетициях начали работать над танцевальным репертуаром, к новогодним вечерам.

Вообще это был очень непростой для группы период. А если ещё точнее, то абсолютно кризисный. Тюрин оказался у разбитого корыта. В результате административных и межличностных трений, подковёрных ходов произошла рокировка. Ансамбль Вячеслава Тряскова из УПК ( сейчас ДК Ритм) перешёл в Темп, а ансамбль Темп Виктора Тюрина перебазировался в УПК. Причём если с Трясковым перешёл весь его состав без изменений и потерь, то музыкантам Темпа, работавшим в ОКБ Темп, было поставлено условие, если уходите в культурно – массовый сектор другого предприятия, то и из ОКБ Темп увольняетесь. Главный конструктор Мирошников не мог допустить чтобы его люди, по его словам, приносили славу другому предприятию. Станиловский ушёл на АПЗ, видя там перспективы для инженера – исследователя, не допуская разговора с собой в подобном тоне, и не желая прекращать интересную творческую работу с Тюриным.  Михаил Нечаев, гитарист с которым они начинали ещё в школе, не захотел менять работу, остался и соответственно закончил музыкальную карьеру. Потеря Нечаева была очень серьёзной, уход из состава инструменталиста, работавшего много лет, равносилен утрате одного из четырёх угловых столбов фундамента. Если учесть, что на тот момент в армии были клавишник Россов и барабанщик Сергей Курин,  оставаясь из инструменталистов с одним  басистом в материале, что конечно само по себе существенно облегчает ситуацию, то это всё равно как ни крути было  равносильно  созданию новой группы. В качестве клавишника был приглашён студент музучилища пианист Андрей Котляр, вероятно с прицелом на интерпретации классики, что становилось фишкой группы, уже звучали 16-й каприс Паганини и Турецкое рондо Моцарта. Барабанщиком был приглашён Сергей Лисин, засветившийся ранее в Калейдоскопе. Хотя до Лисина,  на вторую мою репу единственный раз приходил только пришедший из армии Валера “Бича” Бочкарёв, поскольку его место в 8-м Дне было занято Михаилом Пыхтиным. Но даже мне было понятно, что с ним  продолжения не будет, так как слишком сильным там было влияние 8-го Дня, и музыкальное и по жизни.

Значит вот таким составом начали реанимацию коллектива, у которого и названия теперь не было, поскольку Темпом уже называться было противоестественно:  Виктор Тюрин – саксофон, кларнет, Виктор Кобзев – вокал, Андрей Котляр – клавиши, Анатолий Морозов – гитара, Владимир Станиловский – бас-гитара, Сергей Лисин – барабаны.

***

Приступили к работе по двум направлениям. Концертные программные композиции, типа творческое лицо коллектива и танцевально – халтурно – свадебный репертуар, часа на три. Лично для меня главными задачами стали поиск звука и обретение исполнительской свободы. Пресловутая Eterna de Lux. И Regent 300H. До сих пор снятся. Ну не было там звука. Было понятно еще из первого опыта, что для определенной этакой стратоподобной остроты, необходима атака, струну нужно высекать, движением сходным с чирканием спички о коробок. Плюс к этому у меня сложилось так, что медиатор стал располагать под определённым углом и чтоб вместе с медиатором струны касались ногти указательного и среднего пальцев. Это придавало остроты штриху. Думаю у каждого свои прихваты. Но у меня это осталось до сих пор, несмотря на то, что давно играю на стратокастерах, и нужды в этом нет. Примочек никаких  не было, соло от ритма отличалось поворотом ручки громкости на гитаре, что конечно неправильно применительно к синглам. Про свободу в игре нечего было и говорить, её не было очень долго. По настоящему какой то более менее  уверенной формы я достиг к уходу в армию, в 82-м.

Запомнилось первое выступление. Танцевальный новогодний вечер в Техническом училище #16, рядом с Легмашем. Погрузили аппарат в автобус. На клавишах должен был играть Тюрин, поскольку видимо Котляр был ещё молодой для таких мероприятий. Только отъехали от базы, у стадиона на Кирова Тюрин восклицает: орган забыли!.

Сейчас я ума не приложу, почему было не вернуться за органом, десять минут времени, но не вернулись. То есть на первом своем выходе я, и без того абсолютно сырой и необкатанный, вынужден был играть без второго аккомпанирующего инструмента, не считая баса, по сути в трио. Сакс солирующий в аккомпанементе не участвует. Это и при нормальных обстоятельствах непростой формат. Чувствовал я себя очень погано. В полной растерянности, словно в прострации. Станил свирепо шевелил усами, сверкал глазами, и сквозь зубы скрежетал: играй, давай, ещё, нет, ми, молчи, играй, давай.. и тд и тп. Кобзев тоже удивлённо оборачивался на меня, с недоумением в глазах. Думал конца не будет никогда. Полнейшее погружение. Как в кипяток. Сейчас вполне допускаю, что возможно Тюрин намеренно не вернулся за клавишами, чтобы с первого раза окунуть новичка в экстремальную ситуацию, выгребай как хочешь, дабы все последующие уже казались легкой прогулкой.

Еще до сих пор нет-нет да всплывает у меня вопрос, почему он остановился именно на моей кандидатуре, при наличии выбора из более подготовленных и опытных гитаристов, только руку протяни. И вот подумал я уже по прошествии многих лет, что возможно предпочёл Виктор Иванович взять чистый лист. Он намерен был играть вдолгую. Готовый взрослый музыкант, со своими амбициями,  сегодня здесь, завтра не здесь, опять ищи, опять репетируй, сколачивай состав. Подготовленный с нуля человек оставался в команде надолго, и был свой по взглядам и убеждениям, тогда  было так. Эти взгляды и убеждения, заложенные в меня Виктором Тюриным, и Владиком Ворониным, были приняты мной как отче наш, и остались во мне на всю жизнь.

Что касается аранжировки классических вещей, в основном функция гитары сводилась к аккордовому сопровождению, постепенно слепили Паганини и Моцарта и приступили к Концерту Фа минор Баха. Также  к Весне 79 решено было готовить Stairway To Heaven из Led Zeppelin. Эту вещь Владимир Станиловский вынашивал давно, и практически вся гитарная партия кроме соло была им изучена и разобрана, как и вокал, бас само собой. Соло не помню чтоб вызвало какие то особые трудности, постепенно по фразам снял с магнитофона, естественно помогал усатый нянь (именно Владимир кстати показал мне, как берутся рок-н-ролльные унисонные дабл-стопы посредством бенда) и долго наигрывал, накатывал. Больше волновало то, что у меня не получалось использовать то, что я снимал, в своих импровизациях. Помню Олег Антошин говорил, что если он снял какую то фразу например из Хендрикса, то точно знает, где и как её можно будет потом использовать. У меня так не получалось. Образования и эрудиции не хватало. Я может быть и понимал где какой то ход или приём можно сыграть, но на практике применить долго не получалось.

На каждой танцевальной халтуре, и даже на свадьбах Тюрин играл обязательно пару инструментальных вещей на блюзовый квадрат, где тема игралась на саксе. Одна из них, которая запомнилась это Tenor Madness Сонни Роллинза. Когда очередь доходила до моих двух корусов, все заготовки куда то испарялись, и игралась какая то неинтересная невразумительная дежурная каша, пурга, лишь бы заполнить эти 24 такта.

На этой волне возникла мысль поизучать блюз, это я тоже отлично помню. Прихожу к Владику Воронину: – есть какой нибудь блюз на гитаре?, – вот – говорит – E.C. Was Here. Концертник Клэптона 75-го года. – О!, давай!. Начал слушать. Не зашло. Видимо ещё не был я готов к этому. Хотя при разборе отдельно по фразам я понимал, что сами по себе ходы мне знакомы, они хрестоматийны, как классика. Я то хотел пополнить лексический запас, набрать новых фраз, но тут, помню, было легкое разочарование, хотя и вместе с долей некоторого тщеславия, дескать я уже это знаю. Тогда я не понимал, что смыслом блюзового повествования является компоновка, выстраивание фраз, как лексических морфем в языке,  в единый экспрессивный речевой поток. И главное здесь даже не знание фраз, это само собой, но важнее правильный эмоциональный настрой. Это начнёт приходить позже, а тогда блюз был отложен, и взгляд устремился к более понятным Deep Purple, Grand Funk, Pink Floyd, Carlos Santana, Whitesnake наконец, если угодно.

Помню как увлечённо делали втроём, со Станиловским и Лисиным, несколько вещей Grand Funk. Тюрин тогда летом уехал с семьёй на море, мы чуть ли не каждый день приходили в пустой ДК и колбасили с таким удовольствием и азартом Stop Looking Back, Trying To Get Away. Тогда же втроём подписались отыграть свадьбу, вроде это было в столовой на Нижегородской,  даже сейчас мне представляется это очень непростой и рискованной затеей, но помню что отыграли очень лихо, и были довольны и горды собой. Мастерство и уверенность  росли, с другой стороны поражает, каковы были массовые музыкальные потребности в обществе, в сравнении с теперешними. Народ вкушал рок за милую душу. И еще непонятно как Владимир тогда всё это отпел в одиночку. Или Кобзев тоже был, сейчас уже не вспомнить.

Я в те времена вообще к микрофону не подходил даже близко. Хотя в компании под гитару пел всегда, этакий застольно – приблатнённый, табуированный тогда репертуар, исполняемый сейчас в Кремле. И даже без гитары. Коронный номер был, когда за фортепиано садился Вова Трифонов, я вставал рядом в позу, куртуазно облокотясь на пианино, и давал “Камнем грусть лежит на мне”, или “Увяли розы. (Сын судомойки и чеканщика)”. Очевидно в этих обстоятельствах как таковые голосовые данные отходят на второй план, уступая убедительной подаче и куражу. Но стоило мне было подойти к микрофону, сразу слышалось что никакого голоса нет совсем, было что-то невнятное, абсолютно безтембровое, плоское, что  вообще не должно звучать. Запою я в микрофон как вокалист лишь лет через 15.

Ещё этапной своей работой считаю Shine On Your Crazy Diamond. Это уже Россов и Курин пришли из армии. Да, перед этим у нас на какое время на клавишах отметился Серёга Мазнов.  Так вот эта была  гитарная работа с не очень большим количеством нот в единицу времени, но при этом с неимоверно насыщенным смысловым и эмоциональным содержанием. Вещь требующая очень серьёзного настроя, немалой работы над звуком, в том числе и без атаки, умения придать содержания длинным нотам и умения  заставить слушателя слушать воздух.  Особенно в начальной части, где просто необходимо вкладываться всем существом в каждую ноту. Кстати в связи с этим вспоминается тема, которая демонстрирует абсурдность некоторых гитарных представлений тех времён, противоположных правильному пониманию гитарного звука. Ездили в Киров для участия в шоу программе, типа мини фестиваль с участием нескольких местных ансамблей. Взял в руки инструмент одного тамошнего гитариста, и прямо таки не захотелось выпускать из рук, настолько удобно и легко было играть. Очень тонкие струны, и очень плоские низкие лады. Спрашиваю что за струны, говорит это стальная проволока для кордовых авиамоделей, в домах пионеров раньше были, проволока толщиной 0,17 мм, то есть если сейчас я играю на калибре первой струны 0.010 дюйма, или 0.25 мм, у него было 0.17 мм, это 0.06 дюйма, таких тонких струн не бывает. Приехали домой, Тюрин с завода приносит проволоку 0.17 целый моток, вот на ней я играл и был очень рад, что этот куний волос так тянется, что там при этом было со звуком, вроде даже и не коробило. И приходили коллеги, спрашивали, дивились, всем отрезал сколько просили. А всё потому, что настрадались все с толстенными грифами и струнами в сантиметре от ладов. Да, и лады сейчас ставлю jumbo, самые толстые и высокие. И считаю, что 90 процентов отдачи звука заложено именно в ладах. Их материале, размерах и правильной форме, никак не плоской, а наоборот. Такими тёмными были и несведущими, непродвинутыми. Уже молчу про все эти заблуждения, мифы и бредни по поводу фирмовости гитар, и об этом, дойдет время, поговорим.

Из обработок классики были ещё Полёт шмеля Римского-Корсакова и пьеса Мурада Кажлаева Протест. Полёт шмеля делали не на скорость, а на вкусноту, в хорошем темпе, но это самоцелью не ставили. Тему поделили между кларнетом и гитарой, и в процессе работы я окончательно понял, что не являюсь виртуозом. Сыграл, но много было на легатных сдёргиваниях, не всегда чисто, гороха не было. Тюрин это понимал, но вслух не говорил, а наоборот похваливал, а кроме него никто недочётов не видел. Истинно    говорят деревенские строители – умный не скажет, дурак не поймёт, как раз  про этот случай. Протест Кажлаева сделали в джаз – роковом ключе, на хорошем груве, со сменой размеров и в целом очень добротной работой ритм – секции.

Но до неё, как помнится, если говорить об арт – роке, делали из Emerson, Lake & Palmer композицию Living Sin. По инициативе Россова,  на полную его ответственность,  и конечно под впечатлением от исполнения этой композиции группой Время. Почти всю органную тематику дублировали  гитарой, где то и  сакс добавляли. В концертах на эту вещь приглашали Серёгу Таланова, как танцовщика, номер был очень зрелищный, экспрессивный. В Кирове Таланов свалился с температурой, лежал полуживой в гримёрке, и Россов глядя на него изрёк: – а этот глист будет под нас ломаться?.. Ломаться тогда  означало танцевать, а не капризничать, было выражение “шейк ломать”. Там эту программу давали два дня, суббота и воскресение, в субботу два концерта.

Постепенно музыкальные пристрастия начинали смещаться в сторону джаз – рока. Опять же благодаря тому, что джаз – рока  было много на горьковской сцене конца 70-х – начала 80-х. “Времяки” исполняли Чикаго, Аврору Жан Люка Понти, “Движенцы” Бенсона, ансамбль ГГУ Наши дни под руководством Рудольфа Вшивкова Стиви Уандера, в ансамбле Александра Шишкина блистал поющий в джазовой манере барабанщик Сергей Манукян из Грозного, наряду Горьковским Синатрой, напополам с Армстронгом – Александром Розмари. Джаз – рок становился всё более актуален. Нам с саксофоном сам бог велел двигаться в этом направлении, тем более для Виктора Ивановича это была почти родная стихия. И опять таки информационный голод. В отличие от традиционного рока, популярного массово, в Арзамасе джаз – рока было днём с огнём не сыскать. Даже у Владика. Единственное что я раскопал в его залежах это Chuck Mangione, джазовый исполнитель на флюгельгорне, разновидность трубы. Из его альбома Feel So Good внимание привлекла пьеса Hide And Seek. Динамичный, полётный инструментал на минорый блюз в Fm. Впечатлила конечно в первую очередь работа ритм – секции. В основе что-то самба подобное, с ярким развитием в каждой импровизации, с филигранными басовыми штрихами, формирующими заводной грув, ну джаз как он есть. Понятно, что никто из нас, кроме Тюрина, играть это как джаз не был готов. Мы готовы были только снимать это донотно, но никак не играть свою импровизацию в этом же ладу. Я тогда и вообще не знал, что такое играть в ладу. Это сейчас я понимаю что там дорийский лад, потому что при минорной тонике субдоминанта мажорная, то есть можно играть просто при тональности Fm диатоническую мажорную гамму Eb, а тогда об этом вообще не думал, и не понимал зачем об этом думать, просто снимал ноту за нотой, фразу за фразой, ничего не анализируя, и не формируя из этого какой то свой багаж, хотя в итоге какая то малая толика снятого откладывалась где-то на подкорке.

И ещё постепенно, с появлением сложных партий,  давал о себе знать вот какой аспект. Мне было очень некомфортно играть заученный, как бы авторский  текст, особенно на ответственных выступлениях, типа конкурсах. Проклятый мандраж лишал меня воли, доходило до явной дрожи в коленях. С тех пор я ненавижу конкурсы, и заученные партии. Говорят этого не бывает, если выходишь на сцену с детства, и исполнительство вошло в твоё нутро с инстинктами, помимо сознания. Если начал поздно, то сознание, лишние мысли сильно мешают, тут или сильная воля, то есть играть на крепко стиснутых зубах, но без эмоций и радости, или добиваться свободы, играть сиюминутно, импровизационно и кайфовать.

Да, со временем исполнительский опыт делал своё дело. Мало помалу обреталась уверенность, теперь на халтурах я чувствовал себя абсолютно комфортно, играл свободно, вариативно, уверенно, как хотел, само собой не мешая другим и не выпячиваясь. На Весне 82 играли  Hide And Seek Чака Манджоне, New Kid In Town из Eagles, где я к тому же пел в бэках, а вторым вокалистом, наряду с Витей  Кобзевым тогда был Серёга Клоков, и забойный рочешник Сантаны All I Ever Wanted Was To Be With You.  На танцах в парке тем летом плюс к этому ещё играли несколько вещей из Whitesnake (попсовая реинкарнация Пёпл). Ну то есть разыгрался не на шутку .

*****

Попутно, к этому времени я закончил институт, женился, всё на той же обладательнице изящного силуэта, родилась Настя, и стало быть замаячила передо глазами армия.

С армией дело было так. Поскольку до этого, по хитрому плану Тюрина, мы систематически выступали в воинской части на Советской, комсомольский секретарь части прапорщик Слава Несов однажды сказал: – Толя, мы тебя заберём к себе, нам нужно художественную самодеятельность поднимать. Дело решённое. Ну и хорошо, думаю, самодеятельность так самодеятельность, к тому же на соседней от дома улице. И успокоился. Однако не всё было так просто. Где то ближе к концу лета выясняется, с его же слов, что на Арзамас нет разнарядки, то есть походу арзамасских вообще в эту часть этой осенью брать не будут. С большой вероятностью. Процентов на девяносто. Ок, думаю, пойдём по запасному варианту. Запасной вариант это был практически профессиональный окружной ансамбль “Товарищ” при батальоне ВВ в Горьком, на проспекте Гагарина, почти напротив Оки. Сейчас это Приволжский округ Нацгвардии. В Товарище служили очень многие горьковские музыканты после музучилища и консы, из арзамасских первый туда попал Юра Тюльпанов, и дальше с его помощью туда попадали сначала Коля Лапин, уже потом Олег Антошин, Серёга Шейков и ещё многие, дорога была проторена.

Тут надо ещё сказать о том, что моя мама в то время была председателем медкомиссии на призыве в военкомате, для меня это означало лишь одно, что я должен идти в армию в первых рядах со знаменем в руках и с барабаном на шее. Дело моё, вроде как где-то залежавшееся, с её помощью нашли и положили поближе. Так вот поехали мы с Юзефом в Горький. Непосредственно проходим через КПП в клуб, естественно по предварительному звонку, там аппаратура, начальник ансамбля капитан, старшина ансамбля прапорщик, кто-то из музыкантов. Просят что то сыграть. Что то сыграл, не помню что, возможно квадрат из Манджоне, вроде понравилось, говорят надо брать. Решили так, что прапорщик поедет в Арзамас в военкомат, попробует получить моё дело и привезти его в Горький, если не получится, то перехватить в Дзержинске, что было уже не так обнадёживающе, но говорят,  должны отдать документы, есть такая практика.

Уже примерно начало октября было. В состав вводили Олега Антошина, на паре последних халтур играли с ним в две гитары, на сцене он смотрел на меня снизу вверх как на абсолютного гуру. Приезжает прапорщик, старшина ансамбля, идёт в военкомат, по мои документы. Встречаемся после с ним у моих родителей дома, обедаем, он невесёлый. Документы не дали. Причину точно не знает, но подозревает, по отрывочным сведениям, что набирается арзамасская команда в какую то арзамасскую часть. Уехал, договорились, что как придёт повестка, сразу дать знать, будут отслеживать в Дзержинске.

Имея в виду поначалу этот вариант как запасной, я пересмотрел ситуацию и понял, что служба в ансамбле гораздо более предпочтительна для меня, поскольку это постоянная игровая практика в течение полутора лет, в партнёрстве с классными музыкантами, в Арзамасе даже мечтать о подобном не приходилось.

Тем временем приходит повестка, отправка 12 ноября. Я сообщаю об этом в ансамбль. И морально готовлюсь, то на проводах у одного однокурсника, то у другого. Так после очередных проводов, конкретно 28 октября, обнаруживаю себя часов в шесть пополудни в одной из комнат общежития по Жуковского, на полу, на одном матрасе с будущим проректором. В одежде. Дальше медленно перемещаюсь в УПК, типа на репетицию, где мне говорят, что меня разыскивает жена. Ну понятно, думаю, надо сдаваться. Тут в помещение влетает фурией сама ненаглядная, сверкая очами ещё более выразительно, чем всегда: – Звонили из военкомата, велят срочно прийти, с повесткой! – с вещами?, спрашиваю, – нет, без вещей, – ладно хоть так. И пошли мы с суженой рука об руку сдаваться на низ, в военный комиссариат г. Арзамаса. Воспалённое сознание рисовало картинку, что сейчас возьмут у меня повестку, порвут, и гуляй, парень. Приходим, было примерно десять вечера, протягиваю дежурному повестку, он берёт ручку, аккуратно зачёркивает дату отправки 12 ноября и пишет 29 октября, то есть завтра, время исправляет на 16.00. Немая сцена. Занавес.

В военкомате к 16.00 собралось человек пятнадцать призывников, из Арзамаса и Выездного. Никто ничего не знал, куда повезут. Нас посадили в кузов шишиги, покрытый тентом, машина сделала круг по городу и въехала в ворота в/ч 17845 на ул. Советской. За машиной, в коляске остановленного мотоцикла ехал Виктор Тюрин, он проследил весь путь машины, вернулся к провожавшей меня компании и сообщил, что я тут, в городе.

*****

Как я предполагал, так и вышло. За полтора года армии, играли ансамблем раза три – четыре. Слава Несов этой же осенью уехал на три года в командировку в Венгрию. Сразу стало ясно, что в этой части те, кто не владеют специальностью, радиосвязью, являются людьми второго сорта, какими бы талантами они не обладали. Я не захотел быть вторым сортом, и стал радистом. О чём не пожалел. Только один раз очень сильно пожалел.

Когда я был за забором на Советской,  Группа Тюрина была отобрана для поездки во Францию. Какой то фестиваль по профсоюзной линии, вот типа заводской ансамбль играет интересную музыку. Половину состава, работающую на заводе, заменили, как невыездных зарубеж. Вместо Станиловского репетировал Стас Куриков, вместо Курина Миша Пыхтин. Специально ездили в Горький на прослушивание. Прослушивать и выносить вердикт приехал из Ленинграда Владимир Фейертаг, музыковед, специалист по джазу. Всё в целом понравилось, сделал кое-какие замечания, дал добро.

На последнем этапе поездка сорвалась, то ли горком партии, то ли КГБ не пропустили ансамбль дальше. Подробностей не знаю, и из группы никто не знает точно, что, кто, почему.

А в воинской  части ансамбля по любому не могло быть, так как  не было такой задачи, это была учебка спецрадиосвязи, разведка. Исполнительскую форму я конечно потерял. Но зато хоть морзянку освоил. В тот день, в мае 84-го, когда я демобилизовался, был призван в армию Олег Антошин, то есть идеальная рокировка, я на полтора года освободил место для него, теперь он мне его возвратил.  В этот же день, ни раньше ни после, он поехал в ВИА Товарищ.

Были еще кое-какие изменения в составе, ушёл Витя Кобзев, вместо него вокалистом был Виктор Карташов, вокалисткой Элла Приходько. Начал мало помалу набирать форму. Времена менялись, вкусы тоже, Витя Карташов,

студент музучилища по баяну, оказался поклонником Владимира Кузьмина, это была новая эстетика, реггей, новая волна. Вообще традиционный хард стремительно терял актуальность, среди музыкантов был в почёте фьюжн, фанк, джаз-рок. На этих стилях замешивалась и добротная попса, Барыкин, Саруханов, Рок-Ателье, прибалтийские группы, Радар, Модо, и из восточных республик тоже, Гюнеш, Арай, последняя потом трансформируется в А-Студио. По телевизору каждую пятницу шла программа Джазовая панорама с ведущим Юрием Саульским. Я старался не пропускать её, на отечественной джазовой сцене фаворитами были Арсенал Алексея Козлова, Аллегро Николая Левиновского, с начинающим Игорем Бутманом на саксе, Каданс Германа Лукьянова, трио Ганелин – Чекасин – Тарасов, и масса других замечательных инструменталистов и вокалистов, Валентина Пономарёва, Татевик Оганесян, Лариса Долина, Ирина Отиева. В 85-м мы с женой и дочерью были в Сочи на концерте Оркестра Олега Лундстрема, это было одно из сильнейших впечатлений.

Съездили на несколько фестивалей в Горький, тех старых групп не осталось, появились новые интересные, Ироникс, Кантабиле. Начал появляться Русский Рок, мне это не было близко, Рок для меня был один. Тем паче  всё больше увлекала инструментальная музыка, безотносительно русская она или нерусская. Время шло.

1986 – 1988

В июне 1986-го Виктор Тюрин распустил группу. Об этом было объявлено задолго, примерно за полгода. Решил свернуть эту свою активность, объясняя возрастом, 43 на тот момент, но было очевидно, что грядёт смена  руководства УПК, и в новую систему он не вписывается.