Босс скучает

Глава 1

– Что здесь такое происходит?

Словно фурия, я влетаю в свой рабочий кабинет, который ничем не напоминает привычное мне место. Кругом нагромождение коробок, папки с документами разве что не выпотрошены до конца, монитор нагло развернут к окну, стеклянные дверцы шкафа распахнуты настежь.

А еще посреди всего этого безумия стоит он. Нет… ОН! Тот, которого я ожидаю увидеть здесь меньше всего. Преспокойно так стоит и изучает документы в одном из моих файлов.

От удивления я даже слегка спотыкаюсь, но равновесия не теряю и решительно подхожу к НЕМУ, замирая лишь в полутора метрах. Потому что находиться ближе опасно.

И все-таки меня мутит. Да, определенно мутит, когда твердый взгляд темно-зеленых, как речные омуты, глаз впивается в меня. Мутит, потому что последний раз мы расстались при совсем уж неблагоприятных обстоятельствах, а еще мне не нравится внезапная реакция собственного тела на этого мужчину. Потому что тело помнит то, что разум желает позабыть.

– Что происходит? – повторяю я вопрос, добавляя твердости в голос. – И что ты здесь делаешь?

– А что, мы снова на «ты», Мельникова?

– Запамятовала, как вас по батюшке, Герман?..

– Маркович.

– Герман Маркович, да, точно.

Вру я, конечно, что запамятовала. Ничего подобного. Ни секунды я не запамятовала. Все прекрасно помню, как будто вчера было. Хотя прошло уже… сколько лет? Считай, пять? Да, пожалуй, что пять.

– Герман Маркович, не соблаговолите ли любезнейше мне объяснить, какого черта забыли в моем кабинете?

С улыбкой, которая никоим образом не отражается в его глазах, он захлопывает папку и бросает ее к остальным на стол.

– Я перевожу головной офис в Питер, поэтому, Варвара, если хотите сохранить свою позицию, советую начинать паковать чемоданы.

– Что? – потрясенно выдыхаю я. – Что значит «я перевожу»?

– А то и значит, Варя, – переходит он вдруг на «ты».

Приближается ко мне ровно на шаг, раз уж я не осмелилась, и заглядывает в лицо. Глаза в глаза. Прямо и без смущения.

– Я купил эту компанию. Теперь я владелец, понимаешь? И я принял решение о переводе основного штата в Петербург.

– Погоди, что значит «купил»? – я будто бы не слышу его, пытаясь переварить новую информацию.

– Большинство персонала уже согласилось на релокацию. У тебя, насколько я знаю, проблем возникнуть не должно.

– Почему в Петербург?

– Навряд ли ты продала свою квартиру на Шпалерной? Офис, кстати, будет в центре. Так что при хорошей погоде сможешь даже пешком прогуливаться до работы.

– С каких это пор ты «продаешь» и «покупаешь» компании?

Герман будто бы не слышит меня, продолжая гнуть свою линию.

– Я выделю тебе кабинет прямо с окнами на Невский, если хочешь. Это в знак некой компенсации за небольшие неудобства.

У меня вырывается нервный смешок.

– Небольшие неудобства? Шутишь, что ли? Ты просишь меня сорваться с насиженного места в столице, бросить налаженную жизнь, забыть…

– Я ничего не прошу, – холодно перебивает Герман, – последний раз, когда я у тебя что-то просил, был очень давно.

Ничего не могу поделать, но краснею после его слов, а затем сдаюсь первой. Отворачиваюсь и отхожу к окну. С удовольствием бы плюхнулась на диван, так как голова еще идет кругом от перемен. Только на диване я буду ниже Германа, а черта с два позволю ему доминировать. Это пока еще мой кабинет, не знаю вот, правда, насколько. Все так неожиданно: новости эти и он, как призрак из прошлого.

– Это деловое предложение, Варвара. Тем более о тебе отзывались как о ключевом специалисте. Мне бы не хотелось терять кадры.

– Отзывались обо мне, – огрызаюсь я. – Только не вешай мне лапшу, что не знал, что я здесь работаю.

В следующую секунду я вздрагиваю и бросаю взгляд через плечо. Тишину кабинета разрывает громкий звук смеха. Герман стоит, запрокинув голову, и смеется. Внезапно искренне. По рукам под плотной костюмной тканью пробегают мурашки… от воспоминаний. Я слишком хорошо помню, как было здорово – смеяться с ним вместе. Когда-то…

– Потрясающая самонадеянность, Мельникова. У меня нет привычки следить за чьей-либо жизнью, в том числе и за твоей.

Эта фраза стирает весь ностальгический эффект.

– Как и у меня, – говорю я, просто чтобы хоть что-то сказать.

– Вот и прекрасно. Ну, так что… принимай решение. Завтра жду или подписанное согласие, что с приказом ознакомлена и насчет перевода не возражаешь, или заявление об увольнении по соглашению сторон. Компенсацию гарантирую.

Гарантирует он…

Ничего не отвечаю, лишь слегка киваю, давая понять, что услышала.

Герман направляется к выходу, но у порога притормаживает и оборачивается.

– Похоже, ты меня изрядно повеселишь. А то я что-то заскучал в последнее время.

Как же… повеселю… Скучать точно не будешь, Герман. Это я тебе обещаю.

Глава 2

Едва за новоиспеченным боссом закрывается дверь, мои напряженные плечи опускаются. Упираюсь ладонями в подоконник, наклоняю голову и делаю долгий глубокий вдох. Спокойствие, только спокойствие, – небольшая личная мантра обычно работает безотказно.

Но не сегодня.

– Че-е-е-рт! – все-таки не сдерживаюсь я и бью кулаками по подоконнику.

И миллион раз «черт» следом.

Откуда он здесь взялся? Откуда, мать его?!

Мне совсем не нравится, что Герман вызывает во мне хоть какие-то чувства. До сих пор. До сих пор, чтоб его! Столько лет прошло, а все вернулось на круги своя. Он рядом, и я таю. Не хочу, а таю. Плавлюсь, как пломбир под жарким карибским солнцем. Будто бы мы расстались вчера.

«Гораздо раньше, детка… гораздо раньше вы расстались», – шепчет противный голосок собственного «я».

Еще и квартиру на Шпалерной вспомнил, гад. Да… конечно, я не продала ее. Даже не сдавала. Держу, как собственное жилье во время кратковременных наездов в северную столицу.

Прекрасно помню то воскресное утро и Германа… одной ногой стоявшего на узком французском балконе окнами в парк. Одной ногой и в чем мать родила. Помню, как схватила его за талию и утянула обратно в комнату. Помню, как смеялись, заваливаясь на разворошенную после долгой бурной ночи кровать. И что было потом, тоже помню…

Обнимаю себя руками, резко разворачиваюсь и все-таки иду к дивану.

Надо присесть, а еще лучше прилечь. Работать сегодня точно не получится. По крайней мере сейчас.

Только закидываю ноги на диван, как в дверь стучат, и по ту сторону раздается тонкий голосок моей помощницы.

– Варя?

– Да, Алена, входи.

С неуверенной улыбкой она приоткрывает дверь. Миловидная блондинка с короткой стрижкой и бирюзовыми глазами – обманчивый нежный образ. Аленка была настоящим профессионалом своего дела: прекрасный исполнитель с окаменевшим комплексом отличницы.

– Ждала, пока новый шеф уйдет.

– Ты чего мне не написала, по какому поводу тут кипиш? – перебиваю я, думая, что, если бы меня предупредили, что у фирмы сменился владелец, когда выдергивали из командировки в Нижний, я пришла бы на встречу с Германом во всеоружии.

Хотя нет… не пришла бы. К таким встречам не подготовишься.

– Так никто не знал, – разводит она руками. – Этот хрен как снег на голову свалился. Ты думаешь, Возов нам что-то говорил о продаже компании?

Возов – это наш бывший босс, и, видимо, мне стоит отправить ему пару ласковых личным сообщением, чтобы передать всю степень моего негодования. В карты он, что ли, фирму проиграл? Так быстро такие дела не решаются. Обтяпали сделку по-тихому, так, чтоб шито-крыто, и никто ничего не узнал.

– Ты переводишься? – спрашиваю я.

– А ты?

Как только Алена задает этот вопрос, я сразу понимаю, что решение уже принято.

Могу говорить Герману все что угодно, но… конечно, я перевожусь.

И дело не в должности, и в деньгах, и не в нем самом, хотя… тут я, возможно, обманываюсь в какой-то мере.

Мне все равно… все равно, где жить, где работать, я не связана обязательствами, не связана семьей (об этом Герман, наверное, уже узнал, посмотрев в моем личном деле). Питер? Москва? Нижний? У черта на рогах? Какая разница…

Хотя… опять же, возможно, Герман готовит мне мой персональный ад, потому что… потому что есть моменты, о которых даже сейчас мне стыдно вспоминать. Я ведь тогда некрасиво поступила. Очень некрасиво. Впрочем, и он хорош!

Что это я все себя виню?

Он первый начал!

– Варя? – голос Алены возвращает меня в реальность. – Ты куда-то мыслями уплыла.

– Я перевожусь, – твердо отвечаю.

– А я нет, – с извиняющимся видом она жмет плечами. – Так что…

Мне очень жаль терять такую помощницу, как Алена. Мы хорошо сработались, но у нее в Москве своя жизнь и жених, поэтому, можно сказать, к такому ответу, я была готова.

– Все нормально, дорогая, я понимаю, – подмигиваю, а затем с заговорщичецкой улыбкой предлагаю: – Может, ты приготовишь нам по чашке кофе и… расскажешь, что болтают про нашего нового шефа?

– А как же… я мигом!

Видно, что Алену отпускает, и она бодро выпархивает из кабинета. А я мысленно потираю ручки. Нет лучшего источника информации, чем внутриофисные сплетни, о да!..

Через час я уже в курсе всех событий, домыслов, слухов и разнотолков.

Герман Маркович Островский, двадцати восьми лет от роду, ну это я и сама знала, а вот дальше… Не женат, детьми не обременен, последние четыре года трудился на одну из крупнейший аудиторских компаний «КМПГ», аж в самой Швейцарии, вернулся и, видимо, решил попытать счастья в самостоятельном плавании, купив уже готовый бизнес. Какое совпадение, что именно тот, где работаю я! Каким образом его выбор пал на фирму Возова – тайна, покрытая мраком. В друзьях экс-шефа замечен не был. Темная лошадка, словом. Явился с утра пораньше, навел шороху, организовал экстренное совещание с руководителями департаментов, ликвидировал ненужный балласт, огорошив сообщением о переводе офиса в Питер. Спасибо, что не на Сахалин, как сказала Лерочка из бухгалтерии. Скуп на слова, строг, чувством юмора не наделен, уверен в себе, консервативен до жути и повсюду таскает за собой личного секретаря. Даму неопределенного возраста в очках, с высокой кичкой на голове, словно серый кардинал незаметно передвигающуюся по офису и строчащую пометки в толстенном синем блокноте.

– Характер нордический… – добавляю я задумчиво.

Все это описание напоминает мне Германа, но в то же самое время и противоречит многому, что я о нем знаю.

Как говорится, из песни слов не выкинешь, а общего прошлого – не сотрешь.

Как не пытайся. Хотя я пыталась… конечно, пыталась. Островский стал моим лекарством после самого темного периода в жизни, а потом… потом мне потребовалось уже новое лекарство от самого Островского.

Решая не тянуть кота за хвост, я иду в отдел кадров. Улыбаюсь коллегам, некоторым, уже бывшим, а некоторым, таким, как я сама, согласившимся на перевод. Подписываю все нужные приказы и протоколы и испытываю непреодолимое желание заявиться к Островскому в кабинет лично, чтобы сунуть бумаги ему под нос.

«Ты хочешь его позлить или просто хочешь увидеть?» – спрашиваю саму себя и не могу быть уверена, что готова дать стопроцентно честный ответ.

Глава 3

До вечера мы больше с Германом не видимся. Упаковка вещей не занимает много времени. В моем кабинете почти нет ничего личного, потому что даже в работе я – перекати-поле. Так проще: жить то там, то здесь, не привязываясь к вещам, проводя в дороге большую часть жизни. Хватает одной коробки, чтобы уложить мои пожитки. А папки с бумагами и прочую рабочую макулатуру упаковать могут и без меня.

Мы договариваемся с Аленой завтра посидеть где-нибудь после работы, чтобы «отпраздновать» мой перевод и ее увольнение. Странный такой праздник получится, с неким горьким привкусом. Впрочем, иногда перемены к лучшему, даже когда отправляют тебя одним точным ударом в нокаут.

До конца рабочего дня остается еще два часа, но я понимаю, что в офисе уже делать нечего, поэтому решаю сбежать домой. Там дел в два раза больше, да и вещей тоже.

Спускаюсь на скоростном лифте на первый этаж и, отвечая на одно из сообщений в рабочем чате, семеню к выходу, но наталкиваюсь на преграду.

Чья-то рука, придерживающая для меня дверь, одновременно и перегораживает выход.

Приходится прервать свое занятие и вскинуть голову.

И наткнуться на Островского, нацепившего на себя полный «покер фейс»1.

Он что, совсем разучился улыбаться за прошедшие годы? Здесь у меня есть возможность чуть лучше разглядеть его, отметить складки в уголках губ и место на левой щеке, где появляется ямочка, когда он смеется. Но Герман так же молча смотрит на меня, не пропуская и ничего не говоря.

– Я пройду? – тихо спрашиваю, затем пытаюсь шагнуть вперед, и наши тела слегка соприкасаются.

Мы тут же отстраняемся друг от друга, так как даже я не могу игнорировать короткий электрический разряд, будто молния проскакивающий между нами.

– Сбегаешь? – прищуривается Герман.

Меня охватывают странные чувства: я и знаю, и не знаю его одновременно. Смотрю в лицо «того самого парня», но приходится то и дело напоминать себе, что «того самого парня» больше не существует.

– Мой компьютер упаковали для переезда в Питер, ты лишил меня рабочего места, так что я решила поехать домой и провести время с пользой. Например, собрать пару чемоданов со всем необходимым.

– Здравое решение, – соглашается он.

Когда я выхожу из здания, Герман следует за мной.

– Вы, я смотрю, тоже прогулять решили?

– Мы так и будем скакать с «вы» на «ты» и обратно?

– Не знаю, Герман Маркович, не знаю, а вы что предлагаете?

– Предлагаю зарыть топор войны с самого начала. Подумал, Варвара, нам эти трудности ни к чему. Мы теперь в одной команде.

«Поздно, милый, я его уже вытащила», – думаю я, но в ответ лишь улыбаюсь загадочно.

– Что вы, Герман Маркович, какие топоры? Какие войны? У вас богатая фантазия.

– Я слишком хорошо тебя знаю, Мельникова, чтобы игнорировать некоторые сигналы.

Так незаметно мы доходим до моей машины, я достаю брелок из сумочки, но нажимать на кнопку не спешу.

– Интересно, это… какие же сигналы? Нет, вернее, с чего вы взяли, что хорошо меня знаете?

Оборачиваюсь и второй раз за день оказываюсь нос к носу с Островским. Только теперь отстраняться некуда. За спиной белый борт моего «Опеля», а шаг в сторону будет выглядеть мелкой и трусливой попыткой к бегству.

Герман стоит с зажатой под мышкой папкой, засунув одну руку в карман, и задумчиво смотрит на меня.

– Ты ни капли не изменилась, знаешь.

– Неправда, я очень изменилась, – отрицаю, и голос предательски дрожит, будто я испуганная первой влюбленностью девочка, а не гордая сексуальная двадцатипятилетняя женщина.

– Ну, разве что аэрофобию свою переборола, судя по количеству командировочных листов и авиабилетов на твое имя.

В его голосе ласка, он смягчается, я вижу это по его глазам. И от этого мне еще больше не по себе. Такой Герман еще опаснее для меня. Такой Герман может разбудить давно уснувшие чувства: подавленные и погребенные под грузом обиды и прожитых лет.

Его рука поднимается и замирает в воздухе. Выглядит так, будто он собирается провести костяшками пальцев по моей щеке в незамысловатой ласке. Я невольно поддаюсь вперед, как бы по инерции, словно внутренний магнит, который сильнее разума, тянет меня вперед сам по себе.

Островский опускает руку, и я отшатываюсь, нажимая на кнопку брелока.

– От этого я излечилась, – вздергиваю подбородок и с вызовом смотрю на Германа.

Так, чтобы тому стало понятно: к чему еще у меня сформировался иммунитет.

– Можно? – взглядом прошу его отойти, и Островский кивает.

– Ладно, Варвара, увидимся уже в Питере.

– Увидимся, – бормочу я и прячусь в машине.

В салоне за закрытой дверью мне намного спокойнее. Сердечный ритм становится ровнее, и глупые мысли не лезут в голову.

Когда большая черная машина наподобие тех, которые я про себя называю «танками», проносится мимо, я понимаю, что это он уехал.

Впервые за день ко мне окончательно возвращается мое душевное равновесие. Все-таки опасно находиться рядом с Островским. Категорически опасно. Я не знаю, что у него на уме. Герман может строить из себя кого угодно, но я знаю… знаю, что он не забыл. Потому что таких подстав, как я ему устроила, просто так не прощают и не забывают о них. Да, возможно, покупая фирму, он не ожидал найти меня в списках сотрудников. И получилось так, как получилось. Только это не значит, что он не воспользуется предоставленным шансом и не… Что? Отомстит? А если отомстит, то как?

Боже…

Роняю голову на руки, обхватившие руль.

Эти мысли сведут меня с ума.

Да не только мысли сведут, еще и воспоминания, так настойчиво лезущие в голову.

Глава 4

Почти шесть лет назад

Аэропорты всегда наводили на меня ужас. Гигантские пространства, в которых можно заблудиться. Гигантские машины, летящие сквозь хмарь облаков и трясущиеся, словно шейкер в руках бармена. Вот и сейчас я еду от терминала «А» в терминал «С» на чем-то напоминающим вагон метро. Здесь, кроме меня, только парочка немецких пенсионеров. Сидят под ручку, поодаль от меня и лопочут на своем. Небольшой самолетик, на котором я прилетела из Питера, молниеносно выплюнул пассажиров. И те разбежались кто куда, оставляя меня абсолютно одну в пустом терминале франкфуртского хаба.

Даже не зная, куда мне двигаться дальше, я просто пошла вперед в надежде встретить кого-то или найти информационное табло с подсказками о пересадке, так оно в итоге и получилось.

Погода за окном сейчас просто мрак. Уже на подступах к аэропорту мой желудок скрутило от страха. Летели вроде нормально. Относительно нормально. Но, нырнув под облака, оказались в ливневом апокалипсисе. А еще, сев у иллюминатора, я во всех подробностях рассмотрела, как вереницы самолетов целеустремленно направляются к аэропорту на разных эшелонах. Видеть столько летящих воздушных судов и так близко друг к другу мне еще не приходилось. Думается, «Полет валькирий» Рихарда Вагнера стал бы прекрасным саундтреком к разворачивающемуся передо мной зрелищу.

Выйдя в терминале «С», долгим безлюдным коридором я бреду, сама не зная куда. Пока внезапно не возвращаюсь в цивилизацию. Здесь снова светло, много народа, открытые дьютики – транзитная зона, словом. Я будто вынырнула из-подо льда и оказалась на поверхности, где по-прежнему кипит жизнь.

Время до следующего рейса решаю скоротать в «Старбаксе». Кофе тут так себе, зато вай-фай отличный.

Не могу ничего с собой поделать, но лезу на страничку в соцсети к Русику. Кажется, у него все хорошо, даже обнимает очередную блондинку. Вон как она на нем виснет, еще не знает, дурочка, что ее ожидает. Радуется, что такого шикарного парня отхватила. Прям как я когда-то… Ну… он будет шелковым какое-то время, будет самым внимательным, самым заботливым, самым-самым… Даже его гиперопека и как бы наигранная ревность будут казаться ей милыми. До поры до времени. А потом?..

А потом она забудет, что у нее есть иная жизнь, кроме жизни Руслана. Забудет про друзей, родных, про планы на будущее… свои личные планы, а не Руслана устремления. И… А может, ей понравится? Тебе же самой когда-то нравилось, так?

С долгим раздраженным «пф-ф-ф» я отбрасываю телефон на столик и смотрю в окно. За ним как раз очередной самолет-гигант подъезжает к одному из свободных «рукавов» терминала. Может, это даже и мой следующий борт. С трудом сглатываю, даже не желая представлять, что скоро окажусь внутри: беспомощная и напуганная полетом. Проклятая аэрофобия досталась мне от мамы по наследству, слишком часто она рассказывала про Як-40, машущий крыльями в полете, на котором ей пришлось как-то лететь в молодости из Крыма.

Телефон на столике пиликнул, экран зажегся, снова демонстрируя мне страницу Русика в обнимку с блондиночкой.

«Так, пора перестать думать о Руслане, – говорю себе твердо. – Тебя зачем родители в поездку отправили? Отдохнуть, развеяться, мир посмотреть, забыть о плохом. Вот что самое главное. Так и отдыхай, развеивайся, смотри мир, о плохом не думай. И что важно: не вспоминай. Папа ведь сказал, выбирай, куда хочешь. И ты выбрала. Куда подальше, где поменьше соотечественников и… не надо заморачиваться с визами.

Рио – мечта, а не город. Детская, наивная, приправленная воспоминаниями о бразильских сериалах, которые ты так любила смотреть после уроков в школе. Вот и думай о мечтах, а не о Руслане. Пора перевернуть страницу».

По громкой связи анонсируют посадку. Я подхватываю свою ручную кладь, документы и иду к нужному гейту, где встаю почти в самый конец длиннющей, как нотации моей бабули, очередь.

Вокруг сплошь иностранная речь, ни слова по-русски, и это мне нравится. Чувствую себя полным инкогнито. Впервые в жизни путешествую одна и впервые так далеко. Я не боюсь этого одиночества, не боюсь, что будет скучно, да вообще много чего не боюсь после этих больных отношений с Русланом. А вот летать – боюсь… Вернее, я в ужасе. И с каждым шагом, приближающим меня к более чем десятичасовому беспересадочному перелету, мне становится хуже.

Внезапно взгляд цепляется за парня, стоящего в начале очереди. Цепляется, потому что он смотрит на меня. Не вижу четко черты его лица, но по спортивному телосложению, небрежной свободной позе и вьющимися волосам могу догадаться, что он симпатяга. Может, француз? Тут их в очереди немало.

Я невольно улыбаюсь, и парень улыбается мне в ответ.

Бах… Что такое? Какой-то непривычный жар охватывает щеки. Я что, краснею? Ой, мамочки.

В смущении смотрю под ноги, затем делаю шаг вперед, потому что очередь задвигалась.

Волевым усилием приказываю себе не пялиться на парня, потому что эта игра в гляделки меня смущает. Но не выдерживаю и вскидываю взгляд. А его уже нет. Прошел контроль, видимо, и идет в самолет.

Ну да и ладно. Сомнительно, что мы встретимся в этой махине… Нас сколько там?.. Пятьсот или больше человек?

Все идет неплохо, даже под ложечкой почти не сосет, когда я иду по рукаву. Однако стоит мне переступить порог самолета, все меняется. Непривычные звуки, толпящийся в проходах народ, шумная система кондиционирования, жующее невнятное бормотание на английском, долетающее из динамиков, – и паника тут как тут. Она начинается с легкого озноба и какой-то нервной тряски.

Я застываю в проходе, пока легкий толчок в спину не приводит меня в чувство.

Очнувшись, я иду вперед, выискивая нужный ряд и нужное место. Сажусь у окна справа, тут всего два кресла: мое и соседа. Неулыбчивый мужчина под пятьдесят деловито распихивает свои пожитки на багажной полке. Рядом я пристраиваю свою сумку, а сумочку поменьше бросаю в ноги. На спинке уже лежит пледик, я живо заворачиваюсь в него, прикидывая, удастся ли мне поспать ночью? Ведь уже около полуночи, кажется.

Ну, если не будет трясти, то, может, и удастся, если я внушу себе, что все хорошо и в этом с виду неподъемном цеппелине мне ничего не грозит. Надо было намахнуть для храбрости перед вылетом… Интересно, а здесь мне продадут алкоголь? Мне ведь только девятнадцать? Или, кроме пива, ничего нельзя?

Сосед плюхается в кресло. Затем подцепляет мыском ботинка на правой ноге пятку левого, сбрасывает его, потом проделывает ту же манипуляцию со второй ногой, вытягивает обе вперед и удовлетворенно вздыхает.

Подтягивая плед повыше, я искренне морщусь.

Ну, во-о-обще отлично… Сенкью вэри мач, так сказать, и энджой. Тем более вся ночь впереди.

Взлет проходит по обычной схеме. Я молюсь всем богам сразу, и когда самолет выравнивается, вздыхаю с облегчением. Состояние более-менее, главное, чтоб не трясло. Хотя нет… трясти все равно будет, мы же полетим над Атлантикой. Тогда главное, чтоб сильно не трясло.

Нас поят, кормят, снова поят (только водой-чаем-кофе, к сожалению), затем гасят свет, и все готовятся ко сну.

Мой сосед, видимо, пассажир со стажем, быстро вырубается и начинает тихонько похрапывать, а я пытаюсь отвлечься просмотром фильма да прослушиванием аудиокниги. Выбираю самую скучную, чтоб побыстрее заснуть, но разве тут заснешь?..

Самолет то качает, то трясет, мы то набираем высоту, то сбрасываем, я отказываюсь понимать, что за ерунда творится с пилотом… или автопилотом, скорее уж.

Так проходит час-другой, может быть, даже третий, когда я наконец решаюсь выбраться в туалет, да и ноги размять заодно. В салоне полумрак, где-то горят экраны редких телефонов, несколько пассажиров шепчутся, увлеченные диалогами, но в основном все спят. Я пробираюсь к ближайшим туалетным комнатам, где в этот час уже нет очереди, и запираюсь изнутри, чтобы умыться, продышаться и взглянуть на себя в зеркало.

Ну и видок… Провожу ладонями по лицу. Мои светло-русые волосы вдруг резко потускнели, тоже паникуют, что ли? Перед вылетом я их собрала в аккуратную «булочку» на макушке, теперь на ее месте – извергающийся вулкан. Под глазами тени, в самих глазах – затаившийся ужас полета, а нижняя губа вся искусана. На взлете, наверное, перестаралась.

Внезапно самолет встряхивает.

С совсем не тихим «а!» я пальцами впиваюсь в угол раковины, а ноги ставлю шире для равновесия.

Пластик на стенах потрескивает, а сама машина заходится какой-то мелкой рябью.

В голове темнеет и начинает шуметь. В этом замкнутом помещении еще страшнее. Мне надо выйти, пока я окончательно не потеряла сознание – хотя я его ни разу в жизни не теряла, – выйти и посмотреть, как там люди и стюарды. Если все спокойно и никто не бегает в панике по салону, то и мне станет полегче.

Вслепую я нашариваю защелку и вываливаюсь из туалета.

В спокойно спящий салон самолета.

Из груди вырывается всхлип, и я съезжаю по стенке вниз, садясь прямо на пол. Под которым тоже что-то стучит, вибрирует и перекатывается. Я знаю, да, умом я знаю, что это не так, но у страха глаза велики, и воображение сейчас рисует огромные фантастические механизмы с шестеренками, которые крутятся с астрономической скоростью, приводя машину в движение.

– Мисс, с вами все в порядке? – раздается над моим ухом английская речь.

Голос мужской и участливый. Представляю, как странно я выгляжу, сидя прямо на проходе и сжавшись в комок от страха.

Не размыкая век, я киваю, на автомате отвечая по-русски:

– Д-да, все нормально.

– А… ну отлично, – отвечают мне также на русском, – а то со стороны и не скажешь.

Я даже не успеваю удивиться, но боком чувствую тепло чужого тела, так как незнакомец опускается на пол и садится рядом со мной. Это несколько приводит меня в чувство и помогает заземлиться, что ли.

Открываю глаза и вижу его. Того парня из толпы. Моргаю несколько раз, смотря в зеленые глаза. У меня они тоже зеленые, но более светлые, а у него темные, как цвет густой листвы в летнем парке. А еще у него появляется потрясающая ямочка на левой щеке, когда он улыбается и шепчет мне:

– Привет.

Глава 5

– Привет, – выдаю я, отмечая, что у него красивый глубокий голос, даже несмотря на шепот.

Ну вот, никакой он не француз, как я себе насочиняла.

– Ты что, боишься летать?

– А что, так заметно? – искоса смотрю на него и снова вижу эту завлекательную ямочку на щеке.

На вид ему чуть больше двадцати, значит, мы примерно одного возраста. И путешествует он, видимо, как и я – один.

– Честно? Очень…

Нервно хихикаю, думая, что смотримся мы странно – парочка, сидящая в темноте, пока большинство пассажиров спит. Сейчас точно появится какой-нибудь дежурный стюард и прогонит нас отсюда. Но никого нет, и мы не двигаемся. Механизмы самолета продолжают активно работать, нас еще раз качает вверх-вниз, и я на автомате хватаю парня за предплечье, будто бы он сможет удержать, если огромная металлическая птица надумает меня стряхнуть с высоты.

– Все хорошо, просто небольшая воздушная ямка, – заговорщицки заявляет он.

– Просто небольшая воздушная ямка, – передразниваю я, мне бы его невозмутимость.

– Если полеты тебя пугают, зачем отправилась так далеко?

– А захотелось, – с вызовом бросаю я, но с новым потряхиванием весь вызов сходит на нет.

Парень участливо накрывает мою ладонь своей. Кожа у него грубая, но теплая, и от этого тепла мне становится спокойнее. Чужая уверенность – это несколько заразительно, и я решаюсь на откровенность.

– Если честно, – со вздохом признаюсь, – больше всего я боюсь взлетов, хотя сегодня было терпимо. Боюсь, что двигатель откажет или птица в него попадет, и мы загоримся, или скорость будет недостаточной для взлета, или угол тангажа превысит допустимую норму, что при развороте крен будет слишком сильным, и мы завалимся, или что закрылки не проверили, что датчики высоты и скорости работают некорректно, или что давление в шинах шасси забыли замерить. Потом боюсь турбулентности, боюсь, что диспетчер вывел нас на один эшелон с другим судном, и мы неминуемо столкнемся. Пожара на борту боюсь. На посадке – бокового ветра, болтанки, тумана, плохой видимости, в общем. На взлете я всегда считаю про себя, и если конечная цифра счета превышает обычное число секунд, а высота все еще не набрана и самолет никак не выравнивается, я тоже паникую. Вдруг что-то сломалось? А?

Все это я выдаю на одном дыхании, смотря прямо на своего собеседника и не моргая. На его лице нет насмешки, только если легкое удивление проскальзывает. Так что надеюсь, совсем за спятившую он меня не примет.

– Знаешь, это очень похоже на какие-то дурацкие навязчивые мысли, – заключает он. – А все проблемы твоей аэрофобии не от незнания, как у большинства, а от излишней осведомленности о самолетах.

Тут он, конечно, прав. Я столько времени провела, изучая материалы на форумах, посвященных авиации, где кучка таких же аэрофобов, как я, борются со своими страхами, что эти часы можно сложить в недели, если не в месяцы. Вникла в авиационную терминологию до такой степени, что, наверное, с легкостью сдам какой-нибудь теоретический экзамен в летном училище. Да, я знаю, что по статистике самолет – самый безопасный вид транспорта; да, я знаю, что турбулентность не может быть причиной аварии, разве что травмы, если ты забыл пристегнуться и тебя подбросит к потолку при гигантской воздушной яме; да, я… много чего знаю. Я сначала как думала: предупрежден – вооружен, но сейчас совсем не уверена, что идея была дельной.

– Намекаешь, что у меня мозги набекрень?

– Нет, – хмурится он, – но с этим надо что-то делать.

Его лицо светлеет, будто ему в голову пришла замечательная идея, но он никак ее не комментирует.

– Но я знаю, как тебя немного отвлечь. Пошли со мной.

– Куда?

– Тут недалеко, я покажу.

Он упирается свободной рукой в пол, готовится подняться, но я его торможу, заявляя с легкой ухмылочкой.

– Меня мама учила: никуда не ходить с незнакомыми дяденьками.

На мгновение «дяденька» застывает, а потом с неизменной улыбкой представляется:

– Герман, я Герман.

– А я Варя.

Нет, все-таки я его веселю, определенно веселю, потому что улыбка не сходит с его лица, когда он помогает мне встать на ноги. Ух ты, а он высокий, я едва выше его плеча, а ведь сама не маленькая. Не выпуская моей руки, он ведет меня почти в конец салона, на последние места.

– М-м-м, прям как в кино, – шучу, устраиваясь на центральном ряду, где все четыре кресла свободны.

– Скидывай обувь и накрывайся пледом, а я сейчас, – он бросает в меня флисовым покрывалом и показывает на пальцах «о'кей».

Я киваю и делаю ровно то, что он мне предложил.

Довольно скоро Герман возвращается.

– А еще чему тебя мама учила? Например, конфеты от незнакомых дяденек не брать?

С этими словами он протягивает мне какой-то предмет, и я на автомате его принимаю. Глаза мои расширяются от удивления. Это же эскимо – тонкое и в блестящей фольге.

– Ну, мы вроде как уже познакомились, – усмехаюсь я, без промедления начиная разворачивать обертку. – Это ты откуда взял?

У меня начинают закрадываться сомнения, что мне повстречался какой-то волшебник. Мороженое тает на языке, приятно холодит и отвлекает, надо сказать. А еще кажется мне самым вкусным лакомством на свете.

– Его ближе к завтраку раздавать будут, а я сейчас попросил, – Герман также с ногами устраивается на сидении напротив меня, и я делюсь краем пледа, хотя у него есть свой.

Некоторое время мы молча поглощаем мороженое. Это просто фокус какой-то, никогда не думала, что в самолетах раздают такие десерты. Тут же я высказываю Герману свои мысли.

– Это «Люфтганза», детка, – отшучивается он, – в общем-то на «Эр Франс» его тоже в середине полета дают.

– М-м-м, а ты, смотрю, путешественник со стажем, – я впиваюсь зубами в остатки шоколада на палочке. – Часто летаешь?

– Реже, чем хотелось бы, – пожимает он плечами, забирая у меня мусор и бросая его в бумажный пакет, который он вытянул из сетки впереди стоящего кресла. – Первый раз в Рио летишь?

– Да, можно сказать, «за мечтой».

– А чего одна?

– А ты чего один? – тут же нахожусь я, потом мысленно закатываю глаза.

Ну, Варь, куда ты так гонишь: небось очень хочется узнать про горячую бразильянку ожидающую этого красавчика на своей исторической родине?

– Со мной друг должен был лететь, но он ногу сломал, так что я один, планы менять не хотелось. Следующий год у меня точно спокойным не будет, ну, я так надеюсь, поэтому решил отдохнуть вперед, – признается он, даже ничуть не обижаясь, что я ответила вопросом на вопрос. – Ты где в Рио остановилась?

– Квартиру арендовала на Копе, а ты?

– А я пока нигде…

Герман так многозначительно смотрит на меня, что приходится сглотнуть, прежде чем неуверенно улыбнуться в ответ.

Стоит ли упоминать, что пять часов спустя, прилетев в Рио и выйдя из аэропорта, мы оказываемся в одном такси?

Глава 6

Что такое «джетлаг» я узнаю сполна на собственном опыте. Мои внутренние часы сбиты, накатывает безумная усталость, организму совсем не нравится этот неестественный ход времени, когда ты из светлых суток прилетел в те же самые светлые сутки, хотя преодолел аж целую Атлантику. Ведь мой перелет из Питера начинался днем.

Что я могу сделать? Да ничего, кроме как завалиться спать, едва мы приезжаем в снятую моими родителями квартиру на Копе. Это небольшая студия с кухней в отдельном помещении и окнами на океан.

Едва успеваю бросить короткий взгляд в окно, как, приманенная кроватью, погружаюсь в молниеносный сон. Буквально проваливаюсь в пустоту.

Следующее, что понимаю – я проснулась. Лежу на спине, моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд. В комнате все еще светло, и поэтому не понимаю, сколько я проспала. Сажусь на кровати и вижу Германа, расположившегося на диване с ноутом на коленках.

– Проснулась? С добрым вечером, путешественница, – отвлекается он на мои шуршания и шевеления.

Герман выглядит так органично в одной комнате со мной, будто мы сотни раз делили с ним дом, а не познакомились всего несколько часов назад. Прошлая я сказала бы: ты с ума сошла, привела в дом практически незнакомца, а новая я лишь машет рукой, пусть все идет своим чередом.

– А? С добрым вечером? Как уже с добрым вечером? Это минус один день от путешествия? Я так все на свете просплю, – начинаю причитать я. – Скажи, что это состояние не навечно? Скажи, что это пройдет?

Я сжимаю голову в ладонях и… на удивление – она светлая и ясная. Сон помог.

– Уже прошло, так думаю. Кстати, я тоже поспал, не считай, что я киборг какой-то. Просто быстрее, чем ты, восстановился. И… – он кивает на пакет на барной стойке, – сходил в магазин. Он прямо в этом доме, только вход с параллельной улицы. Так что, Варь, у нас есть реальный шанс встретить закат на городском пляже. Предлагаю тебе наведаться в душ, прийти в себя, нацепить что-нибудь полегче, потому что за окном почти тридцать градусов и… айда во внешний мир.

Через час мы уже в нем: во внешнем мире. Я смотрю на него широко распахнутыми от удивления глазами. Меня поражает абсолютно все: незнакомая речь, быстрый ритм города, белоснежные высотные здания вдоль бесконечной набережной, светлый песок и бурлящий океан прямо в черте города. Неужели еще вчера я была в сером Питере?

Герман хватает меня за руку, и мы перебегаем авеню Атлантик, чтобы очутиться на пляже. Мой заботливый попутчик расстилает захваченное из квартиры покрывало, достает вино и бокалы, также взятые из кухни студии, а еще фрукты и сэндвичи, сделанные на скорую руку.

– Ого, вот это пир, – искренне восхищаюсь я и словно завороженная смотрю, как Герман умело откупоривает бутылку.

На нем футболка с короткими рукавами, и я вижу крепкие мышцы и светлые выгоревшие волоски на руках, признак того, что этот парень любит находиться на солнце.

– Погоди, тебе же можно пить, ты совершеннолетний? – с улыбочкой спрашиваю я, принимая наполненный вином бокал.

– Мы же уже выяснили, что я «дяденька», с которыми мамы своим дочерям не разрешают общаться.

– Что, правда? Совсем-совсем не разрешают? Ты настолько опасен?

– Нет, я абсолютно безобиден и бесконечно дружелюбен.

Мы дружно чокаемся и пьем за наш приезд сюда и первый вечер в новой стране.

– Ну а если серьезно, сколько тебе лет? – чуть погодя спрашиваю я.

– Двадцать три, – Герман пододвигает ко мне тарелочку с фруктами.

У нас на пикнике нет пластика. Герман прилично опустошил кухню на предмет посуды, чтобы создать этот импровизированный «ресторан на берегу». Я в некотором восторге от этого парня. С ним легко и совсем не страшно. Вспоминаю, как он отвлекал меня разговорами во время посадки, и я почти и не заметила, что самолет уже приземлился.

– А мне девятнадцать, – зачем-то поясняю я и снова делаю глоток красного вина.

Оно местное: терпкое и богатое на вкус, как все южноамериканские вина, и пьется удивительно легко.

– На первом курсе учишься? – спрашивает Герман.

– На второй перешла.

– А что за специальность?

– Экономика.

– Красивые у нас финансисты.

Ничего не могу с собой поделать: краснею, как переживающий гормональный взрыв подросток. А все потому, что Герман мне нравится. И судя по тому, как он смотрит на меня, я ему тоже нравлюсь.

Все чаще я замечаю, как его взгляд задумчиво задерживается на мне, как горят его глаза, когда он начинает что-то мне рассказывать, как он смеется, поддерживая мои шутки, как садится все ближе и ближе, пока мы не оказываемся совсем рядом друг с другом.

Наконец в какой-то момент он наклоняет голову, и наши губы оказываются на опасно незначительном расстоянии друг от друга.

Замираю на полуслове и смотрю то на него, то на его рот. Взгляд Германа скользит по моему лицу, он делает короткое движение, и наши губы соприкасаются. Сладкие от вина и теплые от вечернего солнца. Поцелуй этот, скорее, долгое касание, мягкая дегустация, не резкий и не требовательный, но я чувствую, что он может стать таким, если мы и дальше продолжим.

– Не удержался, ты мне очень нравишься, Варя, – говорит Герман, и я понимаю, что за его словами кроется нечто большее.

Например, обещание не останавливаться на одних только поцелуях. С ужасом я внезапно осознаю, что мне бы хотелось, чтобы он не останавливался.

«Боже, ты знаешь его без году неделя, – твердит внутренний голос, и тут же сам себе отвечает: – А ну и что?»

– Вижу, что и я тебе нравлюсь, ведь так? – продолжает он, и я мгновенно вспыхиваю.

Не привыкла я получать такие вопросы в лоб, поэтому, не зная как реагировать, не нахожу ничего лучше, чем спросить:

– Ты всегда такой откровенный?

– Всегда, – подтверждает он, и мы почему-то хохочем.

Солнце практически село. Мы еще какое-то время сидим на пляже, но наши мысли уже о другом. И он, и я – оба думаем об одном и том же. О том, что произойдет, когда мы поднимемся в квартиру. А ведь это обязательно случится. И не надо сейчас говорить, что я не знала, чем все закончится, когда принимала решение пригласить его к себе.

Еще выдерживаем полчаса, а потом возвращаемся в студию. Слегка напряженные поднимаемся в тесном лифте на двенадцатый этаж. Думаю, если бы руки Германа не были заняты вещами и посудой, он бы начал прямо здесь. А так мы доходим до двери, которую я отпираю пляшущим ключом в неуверенно дрожащей руке.

Заходим внутрь, не зажигаем света. Герман закидывает вещи на кухню, а потом оборачивается, смотрит на меня, стоящую позади него в темноте.

Пары шагов достаточно, чтобы он оказался рядом со мной. Делаю шаг назад и теперь прижимаюсь к стене. Герман молчит, молчу и я. Только вижу в глубине его темных глаз неприкрытое желание. Так мужчина испокон веков смотрит на женщину, когда и без слов понятно: он хочет, чтобы она стала его. Я знаю, что сейчас произойдет, и я соглашаюсь. Я нравлюсь ему, он нравится мне: к чему лишние вальсы? Все просто: он и она, другой конец света, отпуск и внезапное притяжение. Мы ведь взрослые люди, прочь эти предрассудки!

Цепочку рассуждений прерывают пальцы Германа. Он проводит ими по моей щеке нежно и аккуратно, разжигая занимающийся огонь. Я прикусываю нижнюю губу и с шумом выдыхаю, когда пальцы следуют к шее, мягко поглаживая ее, а затем рука опускается к груди.

Голос у Германа хриплый, низкий и глубокий, когда он говорит:

– Если хочешь, скажи «нет».

Несколько секунд я смотрю на его лицо, укрытое тенями, прежде чем ответить:

– Не хочу. Не хочу говорить «нет».

Глава 7

Первые три дня мы практически не вылезаем из кровати. Ленивые и разморенные жаркой погодой, а еще поглощенные друг другом. Мы бродим по пляжу, пытаемся купаться в океане, а по факту лишь барахтаемся в волнах. Катаемся на мегасумасшедших скоростных автобусах, заглядываем на блошиный рынок хиппи в воскресенье, где Герман спонтанно покупает мне удобные хенд-мейд шлепки, в которых так классно таскаться и по улицам, и по пляжам. Мы едим в кафешках, торгующих едой на вес, пробуем всевозможные экзотические фрукты, продающиеся на каждом углу, и только наслаждаемся нашей свободой.

Русских туристов пока не встречаем, поэтому, когда местные узнают, откуда мы приехали, они удивленно и воодушевленно кричат «Вива Русиа», а мы лишь смеемся и чувствуем себя какими-то особыми диковинками в этом диковинном государстве.

– М-м-м, – очередное мое утро начинается с нежного поцелуя в шею.

– Просыпайся, красавица, у меня сегодня на тебя грандиозные планы.

– Серьезно?

Мне совсем не хочется открывать глаза, я бы еще поспала, тем более мы гуляли большую часть ночи, а потом занимались любовью. Герман неутомим, да и я не лучше, превратилась рядом с ним в какую-то мартовскую кошку.

Мне щекотно, потому что его пальцы блуждают по моему плечу, гладят шею, откидывают волосы и… замирают.

– Что это?

Я напрягаюсь, тут же переворачиваюсь, чтобы он дальше не пялился на меня. Три дня прошло, наверняка он уже заметил на мне эту отметину, но, вероятно, лишь сегодня разглядел при дневном свете. Обычно я хожу с распущенными волосами, но не потому, что чего-то стесняюсь, мне так самой больше нравится.

– Ничего, – стараюсь говорить ровно и без лишних эмоций.

Прекрасно знаю, что он там увидел. Шрам… он бы не выглядел так ужасно, если бы не был относительно свежим.

– Откуда он у тебя?

– Ниоткуда, – отвечаю и зачем-то натягиваю одеяло повыше, чуть ли не до подбородка.

– Ты что, внезапно замерзла? – Герман хмурится, сдергивает покрывало и принимается меня щекотать, предпочитая свести разговор к шутке.

Очень быстро я оказываюсь у него на коленях, задыхаюсь от хохота, пока он не накрывает мои губы своим ртом. Возмущение тонет в глубоком поцелуе. Пальцами ныряю в его темные, завивающиеся от жары волосы. Они и мягкие, и жесткие одновременно, и прекрасно отображают характер самого Германа. Он может быть очень целеустремленным и настойчивым, но я понимаю, что у него доброе сердце.

Боже… я, кажется, тотально увязла в этом парне. Не хочу говорить, что влюбилась. Просто потому, что не готова думать сейчас о каких-либо чувствах, но я таю и млею, и чувствую себя окрыленной, как никогда. Это даже несколько меня пугает. Эмоции такие сильные, что я практически ощущаю от них боль. Они режут… режут меня, жалят, а секунды, проведенные без Германа, когда он просто спустился в магазин за соком на завтрак, тянутся бесконечно. И паника накрывает, что он… может не вернуться.

– Варя, – он с нежностью прижимает меня к своей груди, – я хочу, чтобы ты рассказала, откуда у тебя этот шрам. Он ведь… появился недавно?

Подушечкой большого пальца он поглаживает основание моей шеи.

Ну, вот… приехали.

Шрам небольшой и, надеюсь, со временем станет менее заметным.

– Давай как-нибудь в другой раз, ладно?

Я смотрю на него исподлобья, вкладывая в этот многозначительный взгляд обещание, что мы когда-нибудь вернемся к этой теме. Сейчас я не готова рассказывать ему про Руса и то, что тот со мной сотворил. Да и в целом не хочу с Германом обсуждать свое прошлое. Так приятно жить в здесь и сейчас и не думать о том, что было, а еще больше – о том, что будет. Правда, я знаю, что Герман из Питера, так что в душе надеюсь, что наше маленькое «курортное» (боже, как странно звучит, тут же не курорт) приключение выйдет за рамки пошлого слова «случайный роман».

– Договорились? – повторяю более настойчиво.

– Хорошо, – нехотя отступает Герман.

– А сейчас лучше расскажи, что ты там сегодня придумал?

– Э-э-э… нет, когда приедем на место, тогда и расскажу, а вернее, ты сама все поймешь, как увидишь.

– Тогда как? Сейчас собираемся?

Я уже готова спрыгнуть с кровати, но Герман ловит меня за талию и притягивает спиной к своей груди.

– Попозже, – чуть ли не мурлычет мне на ухо, раскрытыми ладонями поглаживая ноги и задирая подол легкой сорочки.

Мои бедра покрываются мурашками, когда Герман кончиками пальцев рисует на них узоры. Наша одежда куда-то быстро исчезает. Он обнимает меня крепко-крепко и переворачивает, укладывая на живот. Ему явно мало нашего ночного забега. Говорю ж, неутомим.

Через два часа мне вовсе не до смеха. Мы забрались, кажется, на самую высокую гору в Рио. Идем по извивающейся тропинке вверх, хорошо, что налегке, сомневаюсь, что выдержала бы такой подъем даже с небольшой поклажей.

– Далеко еще? – недовольно ворчу.

– Да собственно все.

Дорожка делает поворот, мы выходим на открытое пространство, и я замираю.

Секунду спустя со словами «э-э-э… нет» разворачиваюсь, готовая бежать обратно, но Герман быстро ловит меня за руку и тормозит.

– Ты спятил? – приходится на него чуть ли не шипеть. – Что это такое? – мой палец обвинительно указывает на группу людей на краю скалы, а еще огромный ненадежный дельтаплан.

– Это? Лекарство от аэрофобии, – с улыбкой Герман притягивает меня к себе, и я утыкаюсь лбом ему в грудь, мотая головой из стороны в сторону.

Сама мысль, что он пусть даже теоретически предполагает, что я соглашусь сигануть вниз на этих «крыльях мотылька», меня удивляет.

– Нет и нет. И еще раз нет. И нет.

– Тише, – он целует меня в макушку. – Не обязательно лететь сразу. Пошли просто посмотрим.

Герман не давит и не настаивает, и я ему благодарна, но принять предложение не могу.

– Ты точно обалдел, я не собираюсь на это смотреть.

– Варь, ну ты же мне сама говорила, помнишь?

– Что говорила?

– Что твоя аэрофобия от того, что ты не управляешь процессом. То есть скорее всего из-за этого. А здесь, – он делает широкий жест рукой, – все полностью под твоим и моим контролем. Я ведь полечу с тобой, я уже делал это, со мной тебе абсолютно ничего не грозит, я буду рядом, я поддержу.

Его голос такой ласковый, а доводы настолько убедительны, что велико искушение поддаться, согласиться, пойти на поводу.

– А-а-а… я… не знаю, – жмурюсь и снова мотаю головой, но Герман опять шепчет свое «тише».

В конце концов он убалтывает меня посидеть и посмотреть, как это делают другие.

– Ты мне доверяешь? – шепчет мне на ухо.

– Доверяю, – искренне отвечаю, – но это – другое!

Смотрю на довольных улыбающихся людей, предвкушающих приключение, а у самой в животе холодеет, но где-то там… под ледяной коркой страха начинает просыпаться интерес, пока Герман в красках описывает мне, какое это классное чувство – свобода полета, как здорово ловить потоки воздуха, чувствовать себя птицей, видеть сверху места, где мы гуляем каждый день: Ипанему, Леблон, Сан-Конраду, он практически убеждает меня. Я смотрю на все его глазами, и, наверное, в какой-то момент страх немного отступает.

Глава 8

Наши дни

Очень опасно вспоминать о прошлом. По крайней мере о том периоде, когда они только познакомились и все было безоблачно. Герман подлечил меня от последствий токсичных отношений, в которых я увязла достаточно плотно. А затем произошло то, что произошло. Так что теперь приходится напоминать себе, что ностальгировать в моем положении непозволительно.

Непозволительно. Именно так. Однако воспоминания то и дело лезут в голову. Жила без Германа и думать не думала о том периоде, на который сама поставила жесткий блок. С самого начала волевым усилием приказала себе не искать о нем информацию, не «гуглить», не спрашивать общих знакомых, а всех желающих рассказать о его жизни – убрать из круга общения.

К концу недели я уже в Петербурге. Сейчас только середина октября, так что снегом даже не пахнет. Зелени на деревьях еще предостаточно, а я с детства знаю, что, пока все не спадет, начала зимы можно не ждать.

Квартира на Шпалерной встречает меня холодом каменных стен. Приходится в спешном порядке включать все батареи и выветривать застоявшийся запах питерских дворов из просторного помещения. Здесь не особо уютно, или это мне так кажется, потому что мой северный город встретил меня мрачным серым небом и призрачной туманной дымкой, висящей над артериями рек. Комната площадью почти в тридцать метров, с потолками под четыре метра, живо отапливаться не желает, поэтому, как только представляется возможность, я сбегаю отсюда, готовая гулять хоть весь день, только бы не возвращаться и не заполнять голову очередными воспоминаниями. Здесь они по большей части будут горькими.

Но и в городе, особенно в этом районе, куда ни плюнь, все напоминает о Германе. Вот черт же-ж! Не было его на горизонте, и жила себе преспокойно, а теперь я так нервничаю, будто мне снова девятнадцать и мы только познакомились.

Самое неприятное, я не понимаю, что в голове у Германа, не могу поверить, что он не знал, что я здесь работаю. А может, действительно не знал?.. Кто теперь разберет… Ситуация поменялась: он мой босс, и надо с этим как-то жить. Только если Островский думает, что я буду покладистым сотрудником, пусть обломится сразу и бесповоротно. Если он, как и говорил, наводил справки, то знает, что покладистость – это совсем не про меня.

Вечер накатывается внезапно, я снова забегаю домой, чтобы переодеться и сходить в «Шляпу». Я знаю, там всегда разношерстная публика, прекрасный джаз и разнообразный выбор алкоголя. В тесном душном помещении можно без проблем затеряться и перекинуться парой ничего не значащих фраз у барной стойки с каким-нибудь завсегдатаем.

Контрабас звучит заигрывающе, а клавиши под пальцами музыканта за узким видавшим виды пианино выдают шаловливую импровизацию, когда я с бокальчиком красного сухого устраиваюсь в углу стойки. Этот бар на Белинского совсем не меняется: все те же зеленые стены, все та же тяжелая деревянная барная мебель и огромные вытянутые окна, за которыми по улице пробегают ночные гуляки. Такие же одиночки, как и я.

Хныкающие звуки саксофона с каждым новым моим глотком становятся все веселее. И все-таки чувствую себя в своей стихии, в своем городе. Боже, мне так этого не хватало. Да-да! В Москве так стремительно, в Нижнем – слишком неспешно, а тут – самое оно. Ритм северной столицы странным образом сонастроен с моим собственным.

Ловлю заинтересованные взгляды мужчин. Странные, ведь я оделась совсем по-простому: джинсы, толстовка, волосы забраны в хвостик, никакого намека на интимность и утонченность, но, видать, здесь особая публика.

Притоптываю ногой в такт музыке и допиваю вино. «Надо бы повторить», – думаю, и тут же передо мной на стойку опускается наполненный до краев бокал, будто бы кто-то ждал знака от меня.

Поворачиваю голову и утыкаюсь взглядом в чтеца моих мыслей. В Германа. Отшатываюсь так, что чуть не падаю с высокого барного стула. Неподдельное удивление мелькает на моем лице, и глаза Островского опасно и довольно вспыхивают.

Я ненавижу, когда меня застают врасплох, теперь еще более ненавижу, если это Герман.

– Преследуешь? – коротко бросаю без всяких приветствий, снова находя равновесие.

Он наклоняется ближе, и до меня долетает его запах – тягучий, мужской. Аромат его кожи, перемешанный с дорогим парфюмом. Мне хочется вдохнуть поглубже, но я сдерживаюсь, лишь смотрю на его щеку, где уже проступает дневная щетина.

Мозг работает на полную, просчитывая все его и мои ходы. Общение с Германом сродни игре в шахматы, я не знаю, какой будет его следующий ход. Сегодня пятница, и, если он не спешит домой, значит, действительно торопиться особо некуда.

А зачем тебе знать: есть ли у Германа кто-то, к кому стоит спешить? – тут же нарисовывается закономерный вопрос.

– Кто виноват, что нам нравятся одни и те же места? – вопросительно вскидывая брови, интересуется он.

Никто, милый. Только если общее прошлое.

Я жму плечом, как мне кажется, вполне себе небрежно. Затем опускаю взгляд на барную стойку.

– Спасибо, но не надо, – отодвигаю вино.

– Не дури, давай уже без привычной принципиальности, – он возвращает бокал на место, в его голосе легкое раздражение, будто я маленький ребенок, который не желает слушаться. – Я хочу тебя угостить.

– Ладно, спасибо, – слегка отступаю, а затем отворачиваюсь, чтобы не искушаться и не продолжать разговор, хотя по спине начинают бегать опасные мурашки.

Нервные окончания так остро реагируют на близость Германа, что вызывают у меня сплошное недовольство. Внутреннее «я» в приказном тоне твердит: обернись, обернись, ну обернись же!

– Как переезд? Удачно? – дыхание Островского касается моих волос.

Это что ж: он, значит, ближе подвинулся?

– Если бы не ты, я бы и не переезжала.

– Если бы не я… – повторяет он медленно, будто пробуя слова на вкус. – Варя, а начало было таким многообещающим.

Возможно, это вечер и расслабляющая обстановка бара так на него действуют, а возможно, он, как и я, какое-то время предавался горько-сладким воспоминаниям. Кто знает?

Я оборачиваюсь, и то, что вижу, совсем мне не нравится. Только сейчас замечаю, что Герман одет повседневно, и от того столичного «босса» в нем мало что прослеживается. Джинсы, тонкий черный свитер с треугольным вырезом, кожаная куртка поверх создают совсем другой образ.

Даже интонация его голоса изменилась: мягкая и заигрывающая, что возвращает нас во времена, когда мы познакомились, и он был моим…

Так. Стоп. Очень неправильное направление мыслей. Он теперь мой босс, а то, что было прежде, – прошло, похоронено и забыто.

– Знаешь, у меня нет привычки тусоваться с начальством, может, ты отсядешь? – эти слова вырываются так необдуманно и слегка внезапно даже для меня самой.

Язык побежал вперед головы, не совсем удачно, ведь с этим мужчиной надо аккуратнее подбирать слова, а я тут откровенно грублю.

Герман же, ничуть не обидевшись, накрывает лицо ладонью и хохочет, поглядывая на меня.

– И не подумаю, тем более тут всегда дефицит посадочных мест, ты же знаешь.

Это его «ты же знаешь» действует на меня раздражающе. Знаю, конечно, но предпочла бы не знать. Вернее, не разделять с ним общие воспоминания.

Хмурюсь, соскакиваю со стула, иду в зал. Ладно, тебе лень переместиться, тогда это сделаю я. Но Герман прав, тут яблоку негде упасть, и свободных стульев нет. Замираю на другой стороне бара напротив сцены, в пританцовывающей толпе.

Контрабасист заводит «Город над вольной Невой» в джазовой обработке, и все начинают подпевать. Это такой местный мини-гимн, что ли.

– Ничего не меняется, даже репертуар, – Островский все же настигает меня, держится позади, и я сдаюсь.

Куда я бегу? Зачем? К тому же это глупо и по-детски. Просто вспомнилось прошлое, вот я и расклеилась, но я ведь не такая, я сильная, смелая, гордая и никогда не пасую перед трудностями. Пожалуй, стоит это себе почаще напоминать.

Герман стоит прямо за моей спиной. Его ладони ложатся мне на плечи, защищая от неизбежных толчков в толпе. Через нее то и дело, словно волнорезы, снуют люди. А я ничего не замечаю и ни о чем не думаю, только о горячих руках Германа, оберегающих меня.

Я делаю глубокий вдох и прислоняюсь к его плечу. Ладно, к черту, пора расслабиться. Сейчас я не могу держать оборону. А он чего хочет? Может, случайно в «Шляпе» оказался?

Ага, так же случайно, как купил фирму, в которой ты работаешь… Вот, мысли снова бегут по кругу.

Если это какой-то извращенный способ мести, я не хочу быть его целью. Интересно, простого «прости, я переборщила тогда» будет достаточно? Что-то сомневаюсь…

– Варь, – выдыхает он мне в ухо, – я здесь давно не был, а ты?

Мы начинаем перекидываться незначительными фразами о музыке, об атмосфере, которая совсем не изменилась, кажется, болтаем даже об октябрьской погоде. Ох, и на опасную дорожку мы ступили. Ладно, пусть будет только сегодняшний вечер. Потом я подумаю, как поступать дальше, как с ним себя вести, какой тактики придерживаться.

В конце концов через пару часов мы собираемся по домам, выходим на улицу и бредем по Белинского до перекрестка с Литейным. В голове немного шумит от выпитого вина, но прохладный октябрьский воздух приводит меня в чувство. Не знаю, куда Герману надо, но мне вперед, поэтому я быстро бросаю «пока» и спешу к мигающему светофору. Не хочу этих долгих неловких прощаний.

Островский быстренько ловит меня за руку.

– А как же прощальный поцелуй?

Меня прошибает, это сказано так… вот с теми самыми интонациями Германа из самолета, того самого парня, с которым я познакомилась в отпуске. Это совсем не похоже на Германа-босса, и я боюсь, как бы у меня не случился диссонанс.

– Лучше не стоит, – бормочу я, пытаясь высвободить зажатый в его пальцах локоть.

Герман на секунду замирает, но затем усмехается и наклоняется еще ниже. Его зеленые «омуты» маячат совсем рядом с моим лицом. Взгляд невольно опускается к губам. Я помню их мягкость и вкус, и деликатность, и ласку. С трудом мотаю головой, сбрасывая легкое оцепенение.

– Не надо, – упорствую и слегка толкаю его в грудь рукой.

А затем разворачиваюсь и ухожу, пока есть силы.

– Давай провожу, – долетает до меня.

– Не надо, – коротко бросаю через плечо.

«Тем более не надо», – уточняю уже про себя.

Глава 9

Первый рабочий понедельник, как ледяной душ. Закрадываются мысли, что тот Герман из «Шляпы» мне то ли привиделся, то ли приснился. В офисе меня встречает совершенно другой Островский.

– Зайдите ко мне, Варвара, – бросает он, проходя мимо отдела кадров, куда я заглянула, следуя предписаниям в каком-то дурацком маршрутном листе, кем-то оставленном для меня на ресепшене.

– А куда идти-то, Герман Маркович? – бросаю я ему в спину, но он уже вышел из кабинета и меня не слышит.

– Я вам сейчас все объясню, – успокаивает меня местный кадровик Анастасия, девушка чуть за тридцать, с толстой косой каштановых волос.

Здесь все сотрудники, на первый взгляд, несколько «прибалдевшие». Филиал был неким сонным северным царством, которое раньше и не трогали без особой надобности. Теперь же на всех свалилось гордое звание головного офиса, и пока местные не понимают: хорошо ли это для них, плохо ли и в целом чем грозит.

Когда я слиняла сюда от Варгановых, «Интер-консалт» занимал всего несколько кабинетов в скромном двухэтажном здании на Лиговке. Теперь компания переехала в бизнес-центр премиум-класса с окнами на основную городскую магистраль – сердце города и планирует оккупировать в перспективе два уровня полностью.

Из невнятного маршрутного листа я не могу понять, где находится мой кабинет. Поэтому пока, по договоренности с Настей, пристраиваю вещи в отделе кадров на временную передержку и иду в указанном ею направлении. Проплываю по коридору мимо бесконечных стеклянных дверей, я будто в аквариуме – вижу всех и вся. Царит легкий хаос, и кучи не распакованных коробок ждут своей очереди на разбор. Такое ощущение, что Островский сюда не только Москву перевез. Интересно, это опыт работы в Европе сказывается или такой у него стиль руководства: экстремальная встряска? А еще интересно, эти прозрачные стены для красоты или для удобства руководителей, чтобы знать, что их сотрудники не заняты левыми делами в рабочее время?

В целом я надеюсь, что мой режим «постоянно в разъездах» сохранится, и новая командировка унесет меня подальше от этого улья и нового босса. А еще от воспоминаний. Нет ничего лучше, чем быть подальше от объекта моим мыслей.

Кое-где стекло, однако, матовое, это создает некое подобие интимности, а дверь, к которой я в итоге прихожу, – деревянная и сплошная. За ней офис генерального директора.

– Ну, конечно, – бормочу я, – о своей приватности ты не забыл побеспокоиться, милый.

Вхожу внутрь, ожидая увидеть секретаря, но за столом никого нет, и следующая дверь в кабинете Германа нараспашку.

– Нет-нет, думаю, на следующей неделе мы уже его получим, – доносится до меня голос босса.

Кстати, довольно странно, что слово «босс» так органично приклеилось к Герману, так естественно называть его шефом. Пусть и дальше ходит в своих идеально скроенных деловых костюмах, это помогает не воспринимать его как парня из моего прошлого.

– Это было бы замечательно, – отвечает кто-то ему.

Я заглядываю в дверной проем и обнаруживаю Германа и еще одного мужчину лет пятидесяти с легкой проседью в волосах сидящими за конференц-столом, расположенным перпендикулярно к директорскому. Интересно, кто же этот визитер, учитывая, что Островский предпочитает решать с ним вопросы на одном уровне?

– Кхм, – обозначаю я свое присутствие, и мужчины синхронно оборачиваются.

Конечно, можно было подождать в приемной, пока они договорят, но раз уж я заглянула, будет как-то странно молча удалиться. Да и сам Герман приказал зайти к нему, как закончу. Вот, раз приказано, надо исполнять.

На лице Германа возникает дежурная улыбка, глаза смотрят серьезно, но устало, будто бы он проработал все выходные без продыху. Если в моей душе и возникает какое-то сочувствие, оно быстро улетучивается, стоит Островскому открыть рот:

– Варвара, приятно видеть, что вы уже закончили, принесите нам, пожалуйста, кофе.

Мои брови удивленно приподнимаются вверх. Принесите нам, пожалуйста, кофе? Это он с чего взял, что я тут нанялась кофе носить? Ни приветствий, ни представлений, полный игнор делового этикета, и эта просьба о кофе так сбивает меня с толку, что я на автопилоте разворачиваюсь и иду его готовить.

Пока кофе-машина в приемной жужжит, выдавливая черный горький напиток из капсулы, я расставляю на подносе сахарницу, вазочку с печеньем, блюдца и приборы. Голоса мужчин приглушенные, только раз я слышу, как собеседник Островского чуть ли не выкрикивает: «нет, нет, что вы!» О чем у них там беседа, интересно? В голову закрадывается мысль, что не специально ли меня выставили из кабинета, чтобы я не услышала лишнего. Впрочем, тогда Герману было достаточно попросить меня подождать за дверью, да и в общем-то не оставлять ее открытой.

Через несколько минут с невозмутимым видом заношу поднос в кабинет, а потом удаляюсь, тихонько закрыв за собой дверь.

Ну и что мне теперь делать? Окидываю взглядом приемную: тут большой кожаный диван светло-коричневого цвета, фоторамки с видами города на стенах, безликий полупустой стеллаж и секретарский стол с развернутым к окну креслом. Еще в приемной есть пара дверей, но что за ними и куда они ведут, я не представляю.

Сажусь в кресло, достаю телефон и просто листаю ленту новостей, покачиваясь взад-вперед, упираясь в пружинистую сетчатую спинку.

В чате в мессенджере сообщения от девочек из Нижнего, грустные смайлики и вопросы, как обустроилась на новом месте. А мне пока и рассказать нечего. Кабинета нет, стола нет, определенности тоже нет.

Через минут десять дверь кабинета Германа распахивается, седовласый незнакомец пулей вылетает в приемную, невнятно прощается со мной и исчезает в коридоре.

– А кто это был? – спрашиваю у Островского, когда он выходит следом за гостем.

– Не важно, – бросает он, а потом с ухмылкой спрашивает: – Уже обустроилась, смотрю?

– В смысле? Что значит обустроилась? – я поднимаюсь из-за стола и теперь стою подбоченившись.

– В смысле это твое рабочее место. Как будешь готова, заходи, расскажу, что у нас на повестке дня, – кидает Герман и опять уходит к себе, показывая тем самым, что разговор окончен.

А мне это совсем не нравится. Я чуть ли не рычу от досады, готовая броситься за ним и высказать все, что думаю о нем и его самомнении в это ужасное утро понедельника. Даже не верится, что этот айсберг с океанским самомнением пару дней назад подпаивал меня в «Шляпе», пытался поцеловать и набиться в провожатые до дома. Интересно, чем бы все закончилось, если бы я позволила? Если вспомнить про Рио, ну… понятно, чем бы все закончилось, я так думаю. Ледяной душ рабочих отношений прекрасно приводит в чувство, скажу я вам.

Снова опускаюсь на стул и подъезжаю к столу.

– А как же обещанный отдельный кабинет с окнами на Невский? – фыркаю я. – Врун!

Ну да, тут есть одно окно, оно тоже смотрит на проспект, но, видимо, мои заслуги для компании столь ничтожны, что меня перевели на должность секретаря в приемной директора. Плакали мои командировки и инновационные технологии, внедрением которых я до недавнего времени занималась.

Выдвигаю верхний ящик стола и натыкаюсь на груду всякой всячины: тут и ежедневник, и помада, и расческа, и стикеры, перетянутые резинкой, а еще отрывные листы накладных курьерской службы и прочая дребедень.

Хлопком задвигаю ящик и решительно вскакиваю на ноги.

– Там в тумбочке чьи-то вещи, – обвинительно кидаю я, заходя к Герману в кабинет без стука.

Он уже сидит за столом и что-то быстро набирает на компьютере, уставившись в монитор.

– Это моего секретаря.

– Ах, все-таки у тебя есть секретарь, – не без сарказма отвечаю я.

– Есть.

Островский лаконичен и даже не смотрит на меня, словно у него есть дела куда важнее, чем бессмысленный разговор с сотрудником. Нет, милый, придется оторваться. Я приближаюсь к рабочему столу и прислоняюсь бедром к его краю. Герман переводит на меня задумчивый взгляд. Я жду, пока он пройдется от бедра выше и остановится на моем лице. Надеюсь, он удовлетворен своим коротким осмотром. Мускул на его щеке дергается, и я почему-то прихожу к заключению, что он доволен. Сегодня я надела зеленое платье по фигуре и знаю, что оно чертовски мне идет.

– И где же он, твой секретарь, позволь узнать?

В моих глазах вызов, а в голосе – легкая претензия. А что? Имею право.

– В отпуске на три недели по семейным обстоятельствам, – снисходит он до ответа, и я киваю.

– И ты решил…

– Что ты пока ее заменишь, – заканчивает босс за меня.

Герману не удается сохранить серьезность до конца, потому что я вижу эту его чертову ямочку на щеке, и мне совсем не нравится, что наглец тут развлекается за мой счет. Сказал же, что скучает.

– Прекрасно, но у меня, Герман Маркович, другая должность. Я далека от ассистентского функционала.

– Пока у нас идут перестановки в филиалах, ты вполне можешь помочь мне. Уверен, ты справишься.

В целом он прав, но я не хочу уступать ни миллиметра, пока это возможно.

– Помочь? Взяв на себя обязанности твоего секретаря?

Герман разворачивается ко мне, чуть качнувшись на спинке кресла. Если я обойду стол и сделаю два шага, то имею все шансы прямиком приземлиться к нему на колени. И отчасти мне очень хочется это сделать. Наверное, так будет удобнее вцепиться ему в волосы и стереть эту ухмылочку с лица.

– Как вариант. В деньгах ты ничего не теряешь.

– При чем здесь деньги, я…

Что я? Не рождена для секретарской работы? Вернее, для секретарской работы на тебя, милый… Вот что мне хочется ему сказать, но я лишь делаю глубокий вдох и держу язык за зубами.

– Я не могу быть твоим секретарем.

– Это еще почему?

Потому что ты неправильно на меня действуешь. Потому что я не хочу слишком часто с тобой контактировать. Потому что мне не нравится собственная реакция на твое появление в моей жизни. А еще потому что я боюсь этой реакции, очень боюсь. Давай встречаться на совещаниях и держаться на расстоянии друг от друга? И больше никаких внерабочих встреч. Прекрасный вариант, ты так не думаешь? Все это проносится в моей голове за секунду, но, конечно, Островскому я говорю совсем другое:

– Потому что у меня есть свои должностные обязанности. Моя работа сама себя не сделает.

– Мы наймем тебе помощника, – откидывает мои возражения одной фразой.

Приехали.

– А почему бы тебе не найти временного помощника себе?

Логично же, так? Но, видимо, у Германа своя логика.

– Можно найти, но… я хочу, чтобы это сделала именно ты. Насколько помню, ты прилежна и исполнительна.

Помнит он… лучше бы не вспоминал, а то и я следом, еще чего, тем же займусь.

После таких слов мне нечего добавить. Удовлетворение, плещущееся в его взгляде, можно разливать по флаконам и продавать за бешеные деньги. Что ж, хочет себе секретаря в моем лице, значит, получит. Только со всеми отсюда вытекающими последствиями.

Глава 10

Своей самой сильной стороной я всегда считала стрессоустойчивость. Только вот работа под началом Германа доказала мне полную несостоятельность этого убеждения. Началось все со звонков, вереницей потянувшихся через мой рабочий стол в кабинет шефа. Когда я работала преспокойно в своем пространстве на своей отдельной должности, да еще и большую часть года пребывала в командировках, я не особо часто общалась с коллегами по телефону, предпочитая формат электронной почты или обмена сообщениями в мессенджерах. Тут же оказалось, что я являюсь первым барьером, неким пограничным пунктом, через который не каждому абоненту суждено пройти.

Мало того что звонили много и по всякой ерунде, так у большинства самомнение оказывалось размером с дубайский небоскреб. Как там его? Не помню. Такое ощущение, будто они ожидали, что я буду стелиться перед ними ковровой дорожкой.

– Варя, где контракт с «Берингом»? Мне нужны эти документы, – Герман выглядывает в приемную, так как дозвониться до меня не представляется возможным.

Я с очередным зам замом зама на телефоне.

– Сейчас, – киваю я, продолжая сшибать возражения раздраженного мужчины на том конце провода, считающего, что я срочно ему что-то там должна.

Я в общем-то еще плохо ориентируюсь в документах, так как половина их находится в коробках, и точно не понимаю, где какой контракт лежит. А подать их Герману всегда нужно «пять минут назад».

А еще Островский замучил меня просьбами приносить ему и его визитерам кофе. Как там говорят, жена с годами может превратиться в кухонный комбайн? Тогда я на временной должности секретаря уже с первого дня превращаюсь в кофе-машину.

Когда Герман отправляет меня с поручениями в другие отделы, я напоминаю себе Алису в Зазеркалье, бродящую по стеклянному офису и точно не знающую, что ее ждет в конце пути. Хорошо, хоть народ у нас добрый: всегда поможет, всегда направит.

В какой-то момент меня начинают раздражать эти его приказы «принеси-подай» или «пойди туда, не знаю куда», и я начинаю закипать.

Потом торможу себя. Пфф… что же это такое? Надо сделать вдох-выдох, еще раз вдох и сосредоточиться на деле. А то Островский слишком довольный ходит, видя, что у меня практически мозг кипит от его заданий.

Во вторник утром я на офисной кухне. Приехала пораньше, чтобы спокойно начать день и просмотреть свою собственную почту и решить свои собственные дела по своим собственным прямым обязанностям. А то с поручениями Островского мне больше ни на что времени не остается.

Решаю пока не показываться в его приемной, поэтому сижу тут за столом и гружу свой небольшой рабочий ноут. Мой почтовый ящик ломится от писем. Боже ж, я ведь весь вчерашний вечер потратила на его разгребание. Раньше этим частично занималась Алена, а теперь все-превсе на мне. Может, действительно поговорить с Германом, пусть возьмет ее на удаленную сдельную работу, пока его секретарь в отпуске, и я за него пашу, как ненормальная.

Иду к раковине сполоснуть кружку и кидаю взгляд на двух девушек, о чем-то шепчущихся за столом у окна. Мало кого я тут знаю по имени и должностям, да и визуально тоже. Только вот лицо, высвечивающееся на экране смартфона одной из них, мне безмерно знакомо. Я теперь его лицезрю ежедневно.

– Это Герман на экономическом форуме, – говорит одна, – в прошлом году приезжал.

Это ее «Герман» звучит так небрежно, будто они миллион лет на короткой ноге. Ничего не могу с собой поделать, но тихонько закипаю.

– Слушай, ну он ничего так, – отвечает ей подруга-коллега.

– Да, более чем ничего.

Обе тихонько хихикают, и я невольно скептически поднимаю бровь. Как-то странно, что их ни капли не смущает оценивать новое начальство прямо на работе. Более чем ничего, это на сколько баллов, кстати, тянет?

– Более чем? Я бы по-другому сказала, – вторит моим мыслям девица.

– И?

– Да он просто бомбический.

– Ты хочешь сказать: секс ходячий.

– Ну, у меня таких секси-директоров еще не было.

– У меня тоже, – признается следом ее подружка.

– Я тут еще его фоток нашла, смотри.

– Специально искала?

– Ну, да, надо же знать, под чье крыло мы теперь попали.

Блондинка, в чьих руках телефон, прыскает от смеха и прикрывает рот ладонью. Сразу понятно, что она была бы не прочь попасть не только под «крыло» шефа. Без вариантов девочка. Я со стуком опускаю чашку на столешницу.

– Жаль, он из своего кабинета почти не выходит, – вздыхает блондинка. – Сережа-то был ближе к народу, когда приезжал, всегда уделял всем нам время.

– Сереже уже под пятьдесят, а Герману и тридцати нет.

Меня опять передергивает от их фамильярного «Герман», да и наш бывший шеф, Возов, на Сережу ну никак не тянет.

«А что это ты так разволновалась? – тут же просыпается внутренний голос. – Будто тебе одной из всего женского пола позволено его Германом называть».

«Ну, почему же одной, – мысленно отвечаю себе же. – Еще маме, бабушке, ну и тете, если есть таковая».

– Привет, – невинно хлопаю ресницами и делаю шаг к столу девушек, – а кто это у вас тут такой?

Наклоняюсь чуть ниже, чтобы рассмотреть Островского. В темно-синем костюме, в прекрасном галстуке в красную полоску, стоит, улыбается, вроде даже ни капли не скучает.

– Так это наш новый босс, не видела разве еще? Ой, а ты сама, наверное, новенькая, из Москвы перевели? Да? – говорит миловидная блондинка на одном дыхании.

– Да, из Москвы, – коротко подтверждаю.

– Ну, вот, я так и думала! – она покачивает телефоном в руке. – Симпатичный, правда?

Не знаю, с чего она вдруг решила, что со мной можно посплетничать. Может быть, стиль жизни у нее такой?

– Ага, – без лишних охов и подробностей выдаю я. – И правда симпатичный.

– Надеюсь, что контактный, – с усмешкой продолжает она.

– Ну, это мы только на каком-нибудь корпоративе сполна проверить сможем, в неформальной, так сказать, обстановке, – вставляет ее подруга.

– А скоро… корпоратив-то? – тут же интересуюсь.

– Нет, – вздыхает блондинка, – ближайший только зимний. До него еще вон сколько времени.

– Хм, – поджимаю губы и решаю выдать им здравую мысль. – А мне бывший шеф говорил, что корпоратив – это тоже работа. В старой фирме после каждого корпоратива по компании прокатывалась волна увольнений.

– А где ты раньше работала? – тут же интересуется блондинка.

– В «Варганов и сыновья», – отвечаю честно.

– А… понятно, – тянет она, и в ее взгляде зажигается интерес. – Там Кирилл начальник, но у него невеста есть. Вон в новостях часто мелькают. А раньше он только моделями интересовался.

Ну, допустим, не только моделями, так-то Ксения у него в подружках ходила довольно долго. Но меня удивляет осведомленность этой девицы, любительницы светской хроники.

– О, у него же еще младший брат был. Паша вроде, – лицо блондинки светлеет.

– Там без вариантов, девочки, – качаю головой.

– Женат? Не слышала.

– Обручен, – вскидываю многозначительно бровь, думая про Нику и веря, что с младшим Варгановым у них все сложится наилучшим образом.

Когда-то я пыталась с помощью Паши вытравить Германа из головы, потому что личная жизнь после фиаско с Островским была поставлена на паузу чуть ли не на два года, но затея изначально была обречена на провал.

Девушки продолжают шушукаться, а я возвращаюсь к своему ноуту и, пока сижу, раздраженно выстукиваю ногой под столом. Нет, я, конечно, не ослепла. Герман был привлекательным парнем, а стал притягательным мужчиной, кто же виноват, что он до сих пор меня привлекает и притягивает?

А это странное чувство… что это? Ревность? Откуда? Я не интересуюсь Германом и не ревную его. Нет-нет. Вот так. Буду чаще это повторять, сама быстрее поверю.

Когда минутная стрелка на круглых настенных часах опускается к половине десятого, я подрываюсь и бегу на свое место. Так увлеклась ответами на письма, что совсем про время забыла.

Сегодня в офисе спокойнее, и, кажется, горы коробок слегка поуменьшились. Очень надеюсь, что к пятнице помещения фирмы перестанут напоминать макулатурный склад.

Дверь в кабинет шефа закрыта, но я слышу приглушенные голоса оттуда, а на собственном столе обнаруживаю стопку папок и записку с просьбой снять копии с определенных страниц и раздать. Этим я и занимаюсь следующие десять минут, а потом захожу в кабинет Германа, прерывая оживленный разговор своим появлением.

Ого, да тут настоящее совещание. За длинным столом расположились двенадцать человек, а Островский во главе всех – тринадцатый. Настоящая чертова дюжина. Почему этой встречи не было в его рабочем календаре? Импровизация?

Я одариваю всех милой улыбочкой и начинаю раздавать откопированный материал. В этой странной тишине я даже начинаю ощущать легкое неудобство. Его усиливает тяжелый взгляд Германа, следящего за каждым моим движением.

Ну, секси-босс, знал бы ты, как сотрудники надеются, что ты у нас контактный, а я вот надеюсь, что нет.

– Варвара? – привлекает он мое внимание.

Заканчиваю со своим коротким поручением и оборачиваюсь к нему.

– Варвара, организуйте нам что-нибудь, – он ровно смотрит на меня, а в глазах пляшут черти. Наверное, прекрасно догадывается, как меня раздражает эта игра в официантку. – Пожалуйста, – будто бы спохватившись, добавляет он.

Значит, организуйте нам кое-что… Кое-что просит, кое-что и получит… Прищуриваюсь в ответ и с улыбкой киваю.

– Конечно, сейчас организую.

Глава 11

Когда почти через пятнадцать минут я широким жестом распахиваю дверь в кабинет и впускаю внутрь вереницу официантов, недоумение и недовольство на лице Островского невозможно не заметить.

– Кофе-брейк, – заявляю перед всеми, бодро хлопая в ладоши. Я уже привлекла внимание, просто хочется позлить хозяина этой деловой обители. – Проходите, ребята, – по-свойски подгоняю я, – расставляйтесь тут и принимайте заказы, если таковые будут.

Придерживаю дверь, пока двое замыкающих вкатывают столик с бойлером, чайным набором, кофе-машиной, разнообразной выпечкой и нарезкой для бутербродов.

– Если кто-то проголодался, можно сделать заказ посерьезнее.

Так и хочется добавить «не надо стесняться», но я сдерживаюсь.

Затем киваю официантам, мол, работаем, и одариваю присутствующих мужчин своей лучезарной, как надеюсь, улыбкой.

– А вы знаете, – заявляет какой-то наглец примерно моего возраста, развалившийся на стуле и с вызовом поглядывающий в мою сторону, – я вот только за.

– И я, и я, и я бы не отказался, – раздается со всех сторон.

– Ну так что? Примите у меня заказ? – поднимая бровь, интересуется хамоватый брюнет.

– Конечно, – елейно улыбаюсь и делаю знак свободному официанту.

Кажется, я спутала Герману все карты и превратила деловую встречу в деловой завтрак. Ох, уверена, никто из присутствующих такого не ожидал. Да и мой «начальничек» тоже.

Перевожу взгляд на Островского, а тот в упор смотрит на потерявшего берега парня. Боссу точно не нравятся заигрывающие интонации в мой адрес. Так и хочется его успокоить: не волнуйся, милый, я на такое давно не реагирую.

«А зачем мне его успокаивать?» – тут же спрашиваю саму себя.

Потом Герман и сам не промах, вон как смотрит: таким взглядом можно прибивать к стене. Внутри разливается приятное тепло от его… чего? Ревности?

«Не сочиняй!» – тут же одергиваю себя, но чувствую приятную удовлетворенность: чуть ранее меня посетило это неприятное чувство, теперь Островского. Возможно… только возможно.

Мне не хочется оставаться внутри и находиться на линии огня, поэтому убегаю к себе.

В итоге кофе-брейк затягивается, а я жду шефа, готового свалить мне на голову все, что он думает по поводу моей самодеятельности. Подобные мероприятия оговариваются заранее и закладываются в бюджет. Но Герман и носа из кабинета не кажет.

Когда встреча заканчивается, я откладываю в сторону все дела и встаю, чтобы попрощаться с покидающими офис визитерами. Один из них притормаживает, чтобы поблагодарить.

– Спасибо вам?.. – мужчина вопросительно поглядывает на меня.

– Варвара, – тут же нахожусь, понимая, чего он ждет.

– Спасибо вам, Варечка, – кивает он с улыбкой. – Утро было внезапно непростым и затянувшимся. Вы скрасили нам совещание своим вниманием.

Он еще какое-то время продолжает рассыпаться в благодарностях, а я лишь стою и развожу руками. Мол, не стоит, вот совсем не стоит, это всего лишь моя работа.

Ну, все, теперь я точно могу чувствовать себя секретарем по полной. Это фамильярное «Варечка» от полного мне незнакомца окончательно навешивает на меня кадровый ярлык. Когда я вхожу в переговорную в должности руководителя отдела инновационных технологий, Варечкой меня никто не называет. Да, иногда я принимаю деловых партнеров и могу сама им приготовить чашку чая или кофе, ничего зазорного в этом не вижу. Герман же специально выводит меня из себя, знает, как меня это злит. Теперь вот еще и «Варечкой» стала.

Но что не прокатит с менеджером высшего звена, то позволено по отношению к секретарю.

Пока теряюсь в размышлениях: то ли оскорбиться, то ли умилиться, так и стою с улыбкой, молчаливо принимая похвалу. Еще думаю про Германа и его реакцию, которую я, безусловно, буду наблюдать, когда все уйдут.

Однако босс удивляет меня. Запирается в своем кабинете и не выходит по крайней мере пару часов. Я тоже сосредоточиваюсь на делах, коих у меня великое множество. Признаться, мне немного жаль. Жаль, что он не вышел, не накричал на меня. Вернее, не наворчал. Все-таки кричащий Островский как-то не укладывается в моей голове. С другой стороны, ах как здорово было бы вывести его из себя. Этого айсберга.

«Ну, какой же он айсберг, – твердит внутренний голос, – ты ведь знаешь, что это не так».

Да, было не так. Когда-то было. Даже теперь, вспоминая о его поцелуях, о его внимании и ласке, по телу проносятся горячие волны неуместного возбуждения. В постели Герман всегда больше давал, чем брал, и моему сердцу и телу, покалеченным после отношений с Русланом, эта терапия пришлась как никогда кстати.

А сейчас о парне из прошлого мне напомнил разве что Герман из «Шляпы» в минувшую пятницу. На работе Островский совсем другой. Признаться честно, меня это даже несколько задевает. Будто бы реакция на меня у этого мужчины просыпается только в неформальной обстановке, а тут я всего лишь рабочий предмет интерьера.

«А тебе что, хочется, чтобы у него на тебя проснулась реакция? – прилетает в голову очередной вопрос. – Э-э-э, не уверена».

Наконец где-то после обеда босс выходит из своего кабинета и направляется прямиком к моему столу.

– Меня не будет до вечера, – бросает он, – отмени все встречи, пожалуйста.

– Ладно, – киваю я.

Когда же Островский без дополнительных комментариев устремляется к выходу, я не выдерживаю.

– А тебе понравилось сегодняшнее обслуживание? Я быстро созвонилась с кафе на первом этаже нашего центра, они оперативно среагировали. Счет, конечно, пришлют в бухгалтерию для оплаты. Может быть, даже немаленький. Извини, что не удалось сэкономить ресурсы компании. Зато перед партнерами не ударили лицом в грязь. Не хочешь ли похвалить меня за находчивость, кстати?

Сижу, сложив ладони под подбородком, и вопросительно смотрю на обернувшегося Германа.

– Хвалю, – без энтузиазма бросает он. – Если заключить с ними договор на постоянное обслуживание, тарифы можно обговорить. Займись этим, кстати.

Улыбка гаснет. Ну вот, только лишней работы себе подкинула. Ладно, перепоручу кому-нибудь из договорного отдела. Улыбка снова расцветает.

– Значит ли это, что с меня сняты обязанности по личному кейтерингу твоего кабинета?

Уголок рта босса ползет вверх в усмешке.

– О нет, хочу, чтобы кофе для меня готовила лично ты.

Он выуживает из кармана куртки ключи от машины, зажимая их в свободной руке.

– Это что, фетиш какой-то? – с вызовом бросаю я.

– Можно и так сказать. Из твоих рук он вкуснее, – совершенно внезапно Герман мне подмигивает, а затем скрывается в коридоре.

Пока я все еще сижу и хлопаю ресницами от его внезапного признания.

Вот же, хотела позлить, а выходит, сама напросилась. То ли на комплимент, то ли на внезапное признание.

Его слова мне кое о чем сказали. Например, о том, что и он вспоминает то, что между нами было.

«Да он не может не воспоминать!» – тут же вопит дерзкая девчонка внутри меня.

И я даже не знаю: хорошо ли это, плохо ли. Отвечать могу только за себя, а Герман до сих пор темная лошадка. Хотя пять лет назад мне тоже казалось, что я его знаю, а вышло-то вон оно как.

Вечером сижу на кровати, зарывшись в одеяло, и штудирую присланные из Твери документы. Кажется, мой рабочий день никак не заканчивается. Когда я с утра до вечера разгребаю дела Островского, на собственные почти не остается времени. Все-таки мысль привлечь моего бывшего помощника не такая уж неверная.

Я настолько возмущена, что решаю позвонить Герману здесь и сейчас и высказать все, что накопилось. Реально, завтра только среда, а у меня ощущение, что пятница была уже вчера. Такой уж у меня характер, действую под влиянием импульса. Вот и сейчас вместо того, чтобы отложить разговор до нового дня, я звоню Островскому и слушаю долгие протяжные гудки.

«Ничего страшного, – настаивает внутренний голос, – если занят, отвлечется».

– Слушаю, – коротко бросает он без всяких лишних слов.

На заднем фоне легкий шум и ненавязчивая музыка, Герман то ли в ресторане, то ли где-то в гостях.

– Отвлекаю? – зачем-то спрашиваю.

– Говори.

– Мне нужна моя Алена. Помощник мой бывший. Уже десятый час, а я все работаю.

Боже, это звучит так ужасно. Я и сама это осознаю. Вероятно, стоило продумать речь заранее или остыть, дождавшись утра. Проклятая моя импульсивность.

– Да. Непорядок.

– В общем, как знаешь, а я возвращаю ее на сдельную работу. Не успеваю обслуживать и себя, и тебя, – все-таки высказываюсь, чувствуя, что еще больше закипаю от его дурацкой лаконичности в ответах.

– Без проблем, – отзывается Островский.

Больше тут добавить нечего.

– До завтра.

– До завтра.

– Гера, кто это? – раздается за секунду до того, как связь обрывается.

И звук этого высокого женского голоса где-то там, в отдалении, заставляет меня скрипнуть зубами.

Глава 12

В шесть тридцать, когда я только варю себе кофе на кухне окнами во двор, приходит сообщение от Германа. Оказывается, у нас сегодня с ним деловая встреча где-то в городе.

– Мистер Спонтанность, – фыркаю я.

Он вполне себе оправдывает это прозвище, потому что за несколько дней, что я работаю с ним бок о бок, замечаю, что Герман чертовски прилично отклоняется от своего рабочего расписания.

Чей бы голос я ни слышала вчера на заднем фоне, это никоим образом не повлияло на его распорядок дня. Еще нет и семи, а он уже раздает указания.

Отправляю короткое «принято» и готовлю завтрак. Приоткрываю окно, чтобы впустить свежий воздух. В кухню врывается звук капель дождя, барабанящих по карнизам и скатам унылого двора-колодца. Очень надеюсь, что это привычная утренняя морось октября, и дождь не зарядит на весь день.

Я не хочу думать про женщин в жизни Островского, но любопытство и какая-то досада раздирают меня изнутри. Кто она? У них все серьезно? Давно ли? Это точно не должно меня волновать. Но вместе с воспоминаниями о прошлом вернулось и неприятное чувство, что история повторяется.

«Ты ведь тоже монашкой не была», – подключается внутренний голос.

Ну, да, не была… не была… да, мы взрослые люди, что же мне оставалось – сохнуть по Герману до конца дней своих после нашего расставания? Почему-то сейчас, после более чем пяти лет врозь, мне кажется, что я рубанула с плеча, да и он был не прав. Приходит осознание нелепости произошедшего. Но дел мы оба наворотили, чего уж там скрывать.

Ладно, с кем там спит Островский, с кем проводит свое внерабочее время, меня уж точно не касается. Тогда почему мне неприятно даже просто об этом думать?

Следом отписываюсь Алене с просьбой связаться сегодня, но чуть позже. Уверена, она мне не откажет, а может, даже будет рада помочь. Даю в общем чате указаниям сотрудникам: моя команда инновационного офиса раскидана по разным филиалам, и у нас достаточно слаженная работа. Обычно мы встречаемся раз в неделю, но из-за загруженности у Островского сообщаю, что конференцию перекинем на утро пятницы, то есть на завтра.

Ровно в восемь я выхожу из дома, и дождь перестал. Прекрасно. Но прогуляться не получится. На мне туфли на высоких шпильках, и я вызываю такси. Тащиться сейчас на машине в сторону работы совсем не хочется. Я надела темно-бордовый брючный костюм и серое пальто в тон моему настроению.

Герман уже на месте, и я с усмешкой кидаю ему: «Может, чашечку кофе?» Но он лишь с рассеянной улыбкой качает головой. Прекрасно, я знаю, когда надо отъехать. Он весь в делах и мыслях, и ему явно не до шуток. О моей вчерашней выходке с официантами тоже никто из нас не вспоминает.

Чуть позже просит меня накидать аналитику по нескольким последним проектам фирмы. Я с огромным удовольствием этим занимаюсь. Все-таки цифры – это мое. Прогнозирование, планирование, анализ – тут я как рыба в воде. Да и в общем, ориентируюсь в минувших проектах фирмы лучше Германа. Он-то, считай, новичок.

– Может, поедем уже? – вырастает Островский перед моим столом, и я поднимаю голову от таблицы.

– А не рано? – посматриваю на часы на мониторе.

– Если раньше приедем, зайдем куда-нибудь, кофе попьем.

Предложение звучит и заманчиво, и пугающе. Однако я широко усмехаюсь и отодвигаюсь от стола, нашаривая ступнями туфли, которые успела скинуть.

– Вау, ну наконец-то кто-то приготовит его для меня. Этот расчудесный кофе. Хотя бы бариста, – тяну с предвкушением.

Герман улыбается в ответ, и в его глазах зажигается знакомый огонек. Небось уже представил, как готовит кофе для меня в постель? Как когда-то…

Черт, Мельникова, отбрось ты эти фантазии. Это моя внутренняя ехидна играет словами и образами.

А дальше меня ждет настоящее испытание – я, Герман и напряжение между нами в замкнутом пространстве автомобиля.

– Я хоть в каком качестве с тобой еду? В качестве стенографистки?

Островский бросает на меня короткий взгляд.

– Ага, машинистки. Сейчас как раз по дороге заедем в какую-нибудь антикварную лавку, купим доисторический аппарат для работы.

– Супер, мечты сбываются, – я приподнимаю брови, демонстрируя весь свой неподдельный восторг. – А там никого не смутит, что я буду сидеть в уголке и стучать по клавишам этого «динозавра»?

– И со звоном передвигать каретку? – вливается он в поток моей иронии.

– О да, обязательно со звоном.

Герман пропускает меня вперед, когда мы выходим из здания, и более ровным тоном поясняет:

– Ты едешь по своим прямым должностным обязанностям, как руководитель отдела. Прости, что сразу не предупредил. Встреча организовалось слишком внезапно. Вчера уже поздно было созваниваться. Я как раз по дороге собирался все тебе пояснить. В общем, тебе сейчас главное поприсутствовать и понять, чего от нас требуется. Говорить в основном буду я.

– Если думаешь, что меня обрадует такой расклад, глубоко ошибаешься. Я не из молчаливых.

Мои руки сами собой складываются на груди в защитную позу.

– Варвара, я лишь хотел тебя подстраховать, прекрасно понимаю, что о таких мероприятиях предупреждают заранее.

– Хорошо, давай вводи меня в курс дела, – чуть остываю, не обнаружив никаких подтекстов в его словах. – Я готова слушать.

Мы забираемся – в прямом смысле слова забираемся – в «танк» Германа.

– Нравится смотреть на всех свысока? – усмехаюсь я, пристегивая ремень безопасности.

– В смысле? – он реально не понял или делает вид, что не понял.

Машина быстро заводится, и Герман без промедления трогается с места.

– А, не обращай внимания. Давай лучше к делу.

Ехать нам недалеко, но мы медленно ползем в пробке, поэтому у Островского достаточно времени, чтобы более-менее подробно мне все рассказать. Я задаю вопросы, прошу рассказать подробнее, спрашиваю его мнение, делюсь своим. Удивительно, но это выходит так органично, что я на какое-то время забываю, что передо мной Герман. Забываю о своей болезненной реакции на него. Забываю о подозрительности.

Забываюсь настолько, что, когда мы паркуемся на Большой Конюшенной, я выхожу из машины как-то неудачно. Ступаю на крышку люка, и тонкий каблук шпилек встает аккурат в небольшое круглое отверстие, уезжая вниз наполовину.

– Ой! – восклицаю, взмахивая руками.

Я бы упала, если бы не подоспевший Герман. Он ловит меня на полпути к земле.

– Ай, блин!

Слезы мигом брызжут из глаз, потому что острая боль в лодыжке на секунду затмевает разум.

– Варь? Ты как? – раздается над ухом.

Утыкаюсь носом Герману в плечо, а пальцами впиваюсь в ткань пальто.

– Я… Я… – глотаю воздух, не в силах продолжать от острой боли, но вздох за вздохом становится легче. – Моя нога. Мои туфли.

– Сейчас.

Герман впихивает меня обратно в машину, усаживая на пассажирское сиденье. Правая нога сама собой выскальзывает из застрявшей туфельки.

– Сейчас пройдет, – обещает он.

Герман массирует мою ступню очень нежно и деликатно. Обхватывает подъем горячей ладонью, растирает кожу и пытается слегка покрутить стопой, проверяя, больно мне еще или нет. Если бы не знала, что он финансист, заподозрила бы в нем склонность к спортивной медицине.

– Так нормально? Или болит? – в его голосе беспокойство и участие.

Смотрю на его склоненную голову, темные волосы легли волной от влажной мороси, висящей в октябрьском воздухе.

– Н-нормально, – заикаюсь я уже даже не от боли. Потому что она под волшебными манипуляциями Германа отступает.

Близость и прикосновения Островского туманят разум. Впервые мы так близко. Он присел, осматривая меня, и я смотрю на него сверху вниз. Эти прикосновение не похожи на касания руки или плеча, более интимные, более интенсивные.

– Ты все еще плачешь, – замечает он, свободной рукой смахивая покатившуюся слезу с моей щеки.

– Это нечаянно и уже не от боли. Чувствую себя глупо, если честно. Спасибо, что не дал мне упасть.

– Зря благодаришь, – ворчит он, – это ведь я так неудачно припарковался.

– У твоего «крузака» высокая подножка. Слышала, что мужчины меряются… автомобилями. У кого больше, тот и круче, все в таком духе. Да? Ну, судя по размерам… этой машины, можно сделать кое-какие выводы. Ну и я могла бы посмотреть под ноги, когда вылезала. Еще есть желание взаимно посыпать голову пеплом в знак раскаяния? – вот так: то ли напала, то ли сгладила, ума не приложу, почему рядом с Германом так сложно прикусить язык вовремя?

Островский усмехается и убирает от меня руки. Поток чудодейственных прикосновений, увы, окончен.

– Давай посмотрим, что там с твоей обувью.

Прищурившись, наблюдаю, как он аккуратно выкручивает шпильку из дырки в люке. Только чуда не происходит. Каблук поломан к чертям, а я расстроена. День неудач какой-то, начиная с погоды.

– М-да… – забираю обувь из его рук. – Тут нужен конкретный ремонт.

– Или новая пара, – веселеет Герман и обводит бульвар взглядом. – Пошли в магазин зайдем. До встречи еще есть время. А кофе придется перенести на другой раз.

Последнюю фразу он произносит с такими ласкающими интонациями, что я не знаю, куда мне посмотреть, чтобы не на него, а то еще краснеть начну.

– Да я даже не знаю, – как-то мнусь. – Может, ты без меня, а?

– Куда? В магазин? Нет, прости, обувь очень индивидуальная штука.

– Да не, на встречу.

Кажется, я превращаюсь в настоящую девочку: одна поломка, и я сбита с толку. Но не могу же я, как в той известной рекламе, открутить оба каблука и пройтись с широкой улыбкой по улице. А так у меня будет время вызвать такси, сгонять домой и вернуться с небольшим опозданием.

– Тут тоже без вариантов. Нет.

Кое-как на поломанной туфле, поддавшись уговорам Островского, я ковыляю в магазин.

Стоит нам подойди ближе, как мои пальцы на его локте сжимаются. Герман притормаживает, вопросительно смотря на меня.

– Ну, куда ты меня ведешь? – недовольно ворчу я.

– Внутрь.

– Это же «ДЛТ»!

Фраза эта звучит как обвинительный приговор.

– И что дальше?

Он опять тянет меня к входу, не слушая никаких возражений. Мы заходим в «ДЛТ», где помимо нас, считай, нет народа. Да и те, кто праздно шатается по магазину, скорее похожи на экскурсантов, чем на покупателей.

– Слушай, может, не надо? Я как-нибудь сама перекантуюсь.

– Это еще почему? Не надо?

– Здесь это… Цены как номера телефонов, – повторяю заезженную шутку. – Не думаю, что поломанный каблук стоит того, чтобы покупать новую пару именно здесь.

Следующие слова Германа дают понять, что платить за туфли намерен он сам.

– Ты думаешь, меня цены тут пугают?

– Нет, не думаю, что пугают. Не после того, как ты купил фирму у Возова. Кстати, напомни, а зачем ты ее купил?

Мой вопрос остается без ответа. Я получаю лишь тяжелый молчаливый взгляд. Наконец мы доходим до обувного отдела, и я очень стараюсь не думать о ценниках, вот честно.

– Я тебе потом все верну.

– Ты серьезно?

– В общем-то да.

Мы сверлим друг друга взглядами, у Германа на щеке появляется опять эта его завлекательная ямочка, от которой я, оказывается, таю.

– Считай, это подарок.

С барского плеча? Хм? Прищуриваюсь, смотря на него.

– В честь чего? До Нового года далеко, до моего дня рождения тоже.

– Не в честь чего, а в качестве. В качестве извинения.

Я думаю, что извиняться ему все же не в чем, но качаю головой и неожиданно сбалтываю.

– Кажется, у тебя вошло в привычку покупать мне обувь.

Герман вскидывает взгляд, и оба мы знаем, о чем сейчас думаем. О том дне в Рио на рынке хиппи и о шлепках. Они, кстати, до сих пор пылятся в моем шкафу, ждут следующего лета, когда я опять не решусь их надеть. А выкинуть как-то рука не поднимается. Да и удобные они, чего уж врать.

– Пойдем, – сметает он любые мои возражения одним коротким словом и тянет за руку за собой.

Глава 13

Когда утром открываю глаза, вижу черные туфли на высоких каблуках. Классические, идеальные, подходящие практически под любой наряд. Они стоят на столике возле окна. Видимо, я вчера была совсем не в себе, что примостила обувь на столешнице, а не под ней.

Эти туфли словно немое доказательство моей неосмотрительности. Опасно ступать на новый уровень взаимоотношений. Боссы не покупают обувь своим подчиненным. А подчиненные не принимают таких личных подарков, как предметы одежды, от своих руководителей.

Я будто нарушила негласное правило. Вернее, два. Два правила. Второе – не сближаться с Германом ни при каких обстоятельствах. Эти четыре дня бок о бок, кажется, показали, что мы вполне сносно можем общаться, оставаясь в рамках деловых отношений.

Только вот мое несостоявшееся падение спутало все карты. Он прикоснулся ко мне. Утешал меня. Заботился. И я… растаяла, как обычная девчонка.

Как когда-то уже таяла и млела от него.

Похоже, и до сих пор таю. И ни его поступок, ни моя небольшая месть никоим образом этого не изменили.

Ничего себе… небольшая… Она могла бы сломать ему жизнь, но, видимо, не сломала. Раз уж были в биографии Германа и Швейцария, и карьера, и успех.

На часах почти восемь, и так неохота вылезать из кровати, но я делаю над собой усилие, попутно отписываясь Островскому, что буду к полудню. Решение провести региональное совещание не из офиса приходит внезапно, да я уже сотни раз это делала. Вся необходимая информация есть на моем ноуте. Нет надобности нестись прямиком на работу.

Вслепую нашариваю тапочки у кровати, подхватываю ноут под мышку и иду на кухню. Заодно и позавтракаю без спешки.

Мое белое царство встречает меня идеальной чистотой. Когда-то я тут сделала прекрасный ремонт, накупила дорогой техники, всяких прибамбасов для кухни. Да, раньше, бывало, я что-то себе готовила. Последнее же время питаюсь едой исключительно на вынос или предпочитаю ужинать в многочисленных заведениях Питера. Мне все еще странно возвращаться в пустую квартиру. В командировках я постоянно была окружена людьми, а тут – предоставлена самой себе. Родителей несколько лет назад отправила на ПМЖ к морю. У отца больные суставы, а там он вполне чувствует себя человеком. Да и мама расцвела, ухаживая за собственным домом и садом, а не замуровывая себя заживо в одной из каменных многоэтажек Питера. Друзей у меня тут тоже маловато осталось, это еще Руслан постарался, а мне потом было не до налаживания контактов. За исключением Риты. Только она в курсе моей истории, и встреча с ней – лишнее о том напоминание.

Аленка подключается самая первая к конференц-звонку и, так же как и я, сидит с чашкой кофе в своей гостиной.

– Привет, спасибо, что согласилась помочь, – искренне благодарю я.

– Привет, да все нормально, я очень рада на самом деле. Хотя, – мой помощник загадочно улыбается, – меня никто из компании не выгонял, представляешь. Все хотела тебе написать, да к родственникам Денчика в гости ездили. А его родня как черная дыра – засасывает. Я сейчас в отпуске, но раз такое дело, решила выйти из него досрочно.

– То есть не выгонял? – повторяю то, что уловила из болтовни Аленки. Я аж выпрямляюсь и приближаю лицо к монитору.

– Ну, мне предложили должность в другом отделе. Наш Нью-Островский не такой уж зверь, как тут все думали. Никого выпирать из компании не собирается. Другое дело, что некоторых не устраивает эти, как бы выразиться… пертурбации. А я поразмышляла, взвесив все «за» и «против», и решила согласиться, но я с тобой, пока нужна.

– Слушай, ты очень нужна, – бормочу я, все еще думая над словами Аленки, – а ты можешь оставаться моим помощником, но с выходом в офис, как думаешь? Я поговорю с шефом.

– Ага, могу, но, Варь, мне и на удаленке очень нравится, – она смеется, поднимая чашку с кофе и салютуя мне. – Главное, не надо нестись через половину города, да и к началу рабочего дня не опаздываешь.

Мы тихонько посмеиваемся, пока подключаются остальные, и я начинаю наше короткое, как обычно, совещание. У меня нет цели мариновать всех часами, обсуждая текущие задачи, эфемерные «кипиай» и раздавать приказы. В моем небольшом отделе каждый занят своим делом, находится в зоне своей ответственности и не нуждается в контроле. Идеально, в общем.

К полудню, как и обещано, я в офисе. Герман куда-то уехал, и почему-то я облегченно выдыхаю. Будто бы встреча с ним мне грозит лишним нервяком.

Вчерашнее «знакомство» с перспективными клиентами прошло успешно, и сейчас я решаю накидать небольшой отчет по этому поводу. В первую очередь он нужен мне самой. Да и Герману не будет лишним предоставить список дел, который у нас образовался. Строчу ему письмо по электронной почте. Нумерую пункты, по которым у нас остались незакрытые после встречи вопросы. И последним, что уж чистой воды ребячество, добавляю от себя: «Выпить по чашечке кофе». Мы же вчера так этого и не сделали.

«Ой, кажется, кто-то нарывается», – подключается мой внутренний голос, но я с ним абсолютно не согласна. Я ж Островскому не вечер с бокальчиком вина предлагаю, распитие кофе – такое невинное занятие.

Еще в сегодняшнем дне есть что-то странное. Я никак не могу понять, что именно, когда снисходит внезапное озарение – телефон заткнулся. Ну, да, кажется, он ни разу не звонил с момента моего прихода. Хмурюсь, тянусь к трубке. Вроде есть гудок. Встаю с кресла и приседаю на корточки, желая проверить, все ли в порядке и подключен ли второй кабель к телефонному каналу. В этот момент в офис вваливается Герман. Шумно распахивает дверь, принося с собой свежесть осенней улицы и собственную харизму, мигом заполнившую приемную.

– Здравствуй, – бросает он мне со своей улыбочкой, покачивая папкой в руке.

Смотрю на него из-под края стола и выдаю ответное приветствие.

– Ты там от кого прячешься?

– От надоедливых директоров, – с сарказмом бормочу я.

Герман улыбается еще шире, демонстрируя сексуальную ямочку на гладко выбритой щеке. Кажется, он в хорошем расположении духа. Выспался. И чем бы ни занимался в это утро, не растерял бодрости.

– Тебе помочь?

– Не надо. Я уже проверила шнур, и он в порядке.

– А был не в порядке?

– Не знаю, телефон молчит с того момента, как я пришла.

Я снова сажусь на кресло, а Герман бросает свое пальто и папку на диван, затем подходит к столу.

– А… ну, это легко объяснимо.

Я вопросительно приподнимаю брови: раз легко, пусть объясняет.

– Сегодня должен был заработать секретарский департамент во всем своем составе. Теперь они перераспределяют звонки. Мимо них никто не проскользнет, блокируют любой спам и ненужные запросы.

– Красота, где ж он раньше был, – фыркаю с небольшим возмущением, – когда я тут помирала все начало недели.

– Это к эйчарам вопросы.

Повисает секундная тишина, когда мне больше нечего добавить. Наше дыхание почему-то кажется мне особенно громким. Может, все дело в близости Германа? Он стоит так рядом со мной. Телефон на моем столе внезапно оживает, и я вздрагиваю от неожиданности. А Герман зачем-то обходит стол, встает позади меня и тянется к трубке. Совершенно внезапно его левая ладонь ложиться мне на плечо. Дистанция порушена окончательно. Хотя жест совсем не интимный, скорее дружеский. Может быть, даже неосознанный.

«Ага, ага, сама ты в это веришь?» – опять альтер-Варя иронично сдувает пылинки со свежего маникюра.

– Да? Да, – Островский внимательно слушает, посматривая на меня. Я тихонько выдыхаю, потому как задержала дыхание. – Нет. Да. Хорошо. Да. – Пауза. – Отлично.

Кладет трубку и улыбается.

А мне не до улыбок, ведь его горячая ладонь все еще лежит на моем плече. Обжигает через ткань блузки. Чувствую, еще секунда, и тело предательски задрожит от его близости. Неужели Герман не понимает, какой эффект производит на меня? Его касание как бы ненарочное, но на самом деле ни черта оно не ненарочное, конечно. Самое ужасное, мне некуда деться. Встал со спины и заблокировал все отступы.

Если бы могла, отъехала бы на стуле назад. Вот сделаю и прокачусь по ногам босса. Мне хочется повести плечом, но я не решаюсь, потому что до конца не знаю: а хочу ли я, чтобы Герман убирал руку? Но Островский первым прерывает контакт и выпрямляется, когда раздается стук в дверь.

Застыв, я продолжаю сидеть прямо. Герман коротко и громко бросает:

– Входите.

В приемной появляется пара рабочих.

– Мы это…

– Уже в курсе, – кивает Островский. – Вон та дверь, – указывает он.

Автоматически поворачиваю голову в указанном направлении. Знаю, что за дверью большой кабинет, и он пустует. То есть не кабинет, а помещение без всего. Думала, что рассчитан он, вероятно, на дополнительную переговорную, только пока не обставлен.

– Пошли ко мне, – командует Герман, подхватывая свои вещи с дивана, и я следую за ним без лишних слов. Потому что в приемной уже завязывается хаос, а я больше всего в этой жизни ненавижу две вещи: ремонты и переезды.

– Что там будет? – спрашиваю, притворяя дверь и оставляя болтовню рабочих за нею.

– Твой кабинет. С мебелью вот только запоздали почти на неделю. Но ты и сама видишь, какой у нас хаос творится. Я ведь не могу все сам контролировать.

Островский стоит по центру комнаты, не спешит садиться или предлагать присесть мне.

– Мой кабинет? – переспрашиваю слегка шокированная.

С чего бы ему, выражаясь фигурально, вдруг помещать меня в одно с собой помещение? Не зная, как реагировать, выбираю привычную тактику сарказма.

– Больше похоже на кабинет заместителя. Может быть, меня ждут головокружительные перепады карьеры за такой короткий период? Сначала меня разжаловали в секретари, теперь все-таки я дождалась своего отдельного кабинета.

– Варя, – он приближается ко мне, и я делаю шаг назад, внезапно испугавшись его близости.

Сегодня Герман какой-то странный, и эти его перемены – они слегка пугают меня. Потому что я не понимаю, как к этому относиться.

Островский надвигается как туча, готовый накрыть меня своим темным крылом. Его руки ложатся мне на плечи, сжимая их слегка. Чувствую электрический импульс, коротко проскакивающий между нами. Ну вот, Герман второй раз за день нарушает дистанцию и позволяет себе более близкий контакт. Не может быть, чтобы он сам этого не понимал! Директора не трогают своих подчиненных просто так без повода.

Все изменилось со вчерашнего дня, когда он впервые за долгое время так интимно дотронулся до меня. Теперь же словно спусковой крючок сработал. Он трогает снова и снова. А я ничего не говорю и никак не показываю, что мне это неприятно.

– Варь? – он наклоняет голову, пытаясь заглянуть мне в глаза. А я отвожу взгляд, потому что боюсь. Боюсь смотреть на него, когда он так близко. – Ты очень мне помогла и помогаешь. Думаешь, я не ценю это? В любом случае, ты знаешь работу изнутри. В курсе большинства проектов. Ориентируешься в данных лучше меня.

Этот ласковый Герман, с которым не надо бороться, будто эхо далекого прошлого. Он настигает меня, несмотря на все усилия держать дистанцию, несмотря на все попытки забыть.

– Ну неправда, – смущаюсь слегка. – Ты очень хорошо втянулся в процесс управления.

– Спасибо, что оценила, – усмехается он и придвигается еще ближе.

В голову врываются образы, в нос – запахи. Аромат Германа дурманит и кружит голову. Я не хочу поддаваться, я не поддамся.

Происходит что-то странное. И со мной, и с ним. С моей решимостью, с моей памятью, с моим здравомыслием.

Ни он, ни я не двигаемся, оба молчим. Слова закончились. Только его пальцы до сих пор обхватывают мои руки. Я не знаю, чего он хочет: притянуть или оттолкнуть? И не знаю, чего хочу сама.

Магию разрывает звонок сотового. Мы отскакиваем друг от друга. Я невольно обхватываю себя руками и пячусь к выходу. Когда Островский говорит «алло», выскакиваю за дверь. И мне хочется оказаться как можно дальше от Германа. В другом кабинете, в другом здании, в другой стране, а может быть, даже на другом континенте.

Глава 14

Суббота – отсыпной. Это я всегда так думала. Только не Герман. Его звонок будит меня, черт дери, когда на часах нет и восьми. Не то чтобы я любитель долгого валяния в постели, но я бы отсюда еще пару часов не вылезала. Обязательно бы поленилась и посмотрела какое-нибудь глупое утреннее ток-шоу с чашкой кофе и бутербродом. Да-да, я ем в постели. Знаю, что так нельзя, но каждый из нас ведь имеет право на небольшие слабости?

Островский оказывается в аэропорту, летит куда-то. Куда именно – не уточняет. Да, и не важно в общем-то. Зато я получаю четкую схему действий. Надо передать архиважные документы архиважному партнеру. Какой-то швейцарец с личным переводчиком прилетел на несколько дней раньше, чем Герман ожидал. И раз Островский удаляется из города, ответственность перекладывается почему-то на меня.

Со скрипом вылезаю из кровати и без захода на кухню собираюсь в офис. Он пустой, тут нет ни души, ни привычного жужжания голосов, правда, у охраны на входе не возникает вопросов, с чего это я появилась здесь в субботу.

Я слегка на нерве, потому что голодна, и нестись куда-то сломя голову совсем не в моем ритме жизни. Хотя нет, обманываю себя. Раздражена я отъездом Германа, раздражена его как ни в чем не бывало тоном, раздражена фактом, что стоит ему коснуться меня, каждый раз переживаю настоящий эстрогеновый взрыв. Если это не прекратится, нам будет сложно общаться в дальнейшем. Может, с ним поговорить, очертить границы, так сказать? Например, прямо заявить, чтобы он больше меня не трогал.

«Ты такая смешная, деточка, – подключается внутренний голос, который как всегда не вовремя. – И как ты себе это представляешь?»

– Шеф, у нас проблемы, – первым делом говорю я, набрав Германа. Хорошо, что он еще не в небе. – Белой папки нет.

– А в ящике ты смотрела? – спокойно уточняет он.

– Смотрела.

– А в нижнем?

Выдвигаю нижний: девственная пустота.

– Ничего.

Сижу за столом Островского, закинула ногу на ногу, а очень хочется бухнуть щиколотки на столешницу – чисто из чувства противоречия.

– Ну, я так и думал, – выдает Герман.

– Что? – я даже выпрямляюсь. – Ты так и думал? Скажи, я ослышалась?

– Нет.

Начинаю закипать уже не на шутку. Более всего раздражает приподнятый тон Германа. Будто ситуация его крайне забавляет.

– Зачем меня в офис отправил?

– Проверить-то надо.

– Проверил? Доволен?

– Да, – спокойно подтверждает он, – а теперь тебе надо заехать ко мне домой. Если папка не в офисе, она в квартире. Лежит на рабочем столе.

– На рабочем столе? – передразниваю с утрированным сарказмом. – У тебя что, так много рабочих столов, что ты их путаешь? Герман Маркович, заведите один на все случаи жизни и больше никаких проблем. Гарантирую! А если виртуальный с удаленным доступом – так удобства не оберетесь.

Мне очень хочется вывести этого айсберга из себя, но он лишь смеется. Словно я для него лишь забавная подчиненная. Ну, хоть скучать перестал вроде бы. Впрочем, мне повезло. Будь на месте Германа кто-то другой, я бы не стала так часто острить. Он же и мой босс, и парень из прошлого. Все смешалось, даже не знаю, а хорошо ли это?

– Что за прошлый век – везде таскать с собой распечатки? Берегите лес, Герман Маркович.

– Мельникова, я его очень даже берегу. Но на этих документах уже моя подпись, и они нужны в оригиналах.

– Понятно, – тяну я. – Ладно, куда ехать?

Не то чтобы мне очень хочется побывать у Германа дома, но некая доля любопытства меня разбирает. Как выглядит его дом? Где он живет? С кем? Ну, если передать документы некому, явно ни с кем.

«Не факт, не факт», – снова просыпается внутренний голос.

– Я сброшу адрес сообщением, – поясняет Островский, а после небольшой паузы добавляет: – но сначала тебе надо заглянуть к моей маме за ключами.

Настроение падает резко, будто бы меня головой окунают в ледяную воду.

– На Всеволода Вишневского? – охрипшим голосом уточняю я.

– На Всеволода Вишневского, – подтверждает Герман. – Адрес я сброшу.

– Я помню, где это, – бормочу я. – Сейчас займусь, – и даю отбой.

Если бы документы не были нужны так срочно, как утверждал Герман, я бы к нему ни под каким предлогом не поехала. Это еще один пласт воспоминаний, который мне совсем не хочется вскрывать. Еще и предстать перед лицом Лидии Васильевны после того, что я сотворила с жизнью ее сына, – выше моих сил. Куда проще заползти в нору и тихо шипеть оттуда на Германа, совсем другое – встретиться с человеком, который относился к тебе, как к родной дочери, а ты его по факту – предала. Сделала больно ее сыну.

Но ведь и он сделал тебе больно?

Не важно… сделал, но не сломал.

Подношу руки к щекам и кладу ледяные ладони на горячие щеки. Что это? Стыд? Стыд и страх.

Мне нужно время собраться с мыслями и с силами. Чтобы Герман не говорил про срочность, время еще есть. Встречусь я с его швейцарцем и этим переводчиком попозже. Пока же зайду в кафе, позавтракаю и спокойно проиграю про себя все возможные сценарии встречи с матерью Островского.

Через почти два часа я на Петроградке. Стою у шестиэтажного желтого здания и мнусь. Еще зачем-то ругаюсь на Германа. «Какой нехороший сын, – думаю про себя, – деньги есть, а мать до сих пор живет в коммуналке».

Ох, сколько времени мы тут с ним проводили. У семьи Германа здесь было две комнаты из четырех. Одна такая большая, что в ней поместилась бы вся моя квартира на Шпалерной. Только в те дни мы по очереди зависали то у него, то у меня. Занимались всякой ерундой, которой занимаются влюбленные пары, отсыпались после ночных прогулок по городу, строили планы на будущее: например, как рванем на будущий год в Рио опять. Только уже не было у нас ни Рио, ни будущего, планы рассыпались в прах, а дорогу в этот район я предпочла забыть. Только каждый раз, проезжая по набережной Карповки мимо знакомого перекрестка, чувствовала, как у меня сосет под ложечкой, и горькое чувство ностальгии перерастает в беспросветное отчаяние.

Парадная ни капли не изменилась. Все та же облупившаяся синяя краска, истертые гранитные ступени и старый громыхающий лифт. Разве что звонки жильцов на косяке двери поменяли свое положение. Никаких опознавательных табличек, к какому номеру какой из звонков относится, я не обнаруживаю. Поэтому нажимаю наугад. Долго жду, пока по ту сторону не начинают возиться с ключами. Дверь мне открывает незнакомая женщина неопределенного возраста. Вопросительно глядя на меня, уточняет, к кому я.

– Добрый день, а я к Лидии Васильевне.

– К Островской, что ли? Так уже давно здесь не живет, – приглаживает седые волосы. С постели я ее, что ли, подняла? – Года как три, наверное.

– Как не живет?

– Ну, вот так, не живет, – раздраженно повторяет хозяйка. – Простите, у меня времени нет тут с вами болтать.

– Извините.

Дверь перед моим носом захлопывается. Ничего не понимая, я выхожу на улицу. И где мне теперь искать мать Германа? Ах, да, он же говорил, что пришлет адрес сообщением. Расстегиваю сумочку и нашариваю телефон. Улица в эсэмэс та же, только дом другой. Тринадцатый. Так это ж напротив!

Взгляд упирается в десятиэтажное совершенно другого формата здание. Светлое, с округлыми балконами и мансардной надстройкой.

Значит, все-таки перевез мать из коммуналки. Да, странно ожидать, что теперь при его деньгах и влиянии он оставил бы ее в прежнем доме. Только Лидия Васильевна, видимо, район менять не захотела. Вот и нашел вариант поблизости.

Дом добротный, с консьержем, у которого я прохожу настоящий допрос: кто, к кому, куда, по какому случаю, да чуть ли не паспорт с отпечатками пальцев предъявляю. Затем на лифте поднимаюсь на пятый и замираю у двери, ругая себя за нерешительность. Надо просто сделать шаг. И я его делаю: жму на звонок.

Дверь вскоре открывается, а я стою, опустив взгляд.

– Варечка, – раздается ласковый голос Лидии Васильевны. – Гера предупредил, что ты заедешь. Заходи.

Глава 15

Следующие полчаса являются самыми неловкими в моей жизни. Мне совсем не хочется заходить в квартиру к его матери. Не потому, что мне это неприятно, а потому, что чувство упущенного счастья слишком остро.

Я всячески мнусь и отнекиваюсь, пока Лидия Васильевна чуть ли не силой втаскивает меня в светлую прихожую, чтобы провести дальше и усадить за стол, где уже все накрыто к чаю.

– Да я ненадолго, – что-то там бормочу себе под нос.

– Это я прекрасно понимаю, но никакие дела не пострадают, если мы немного поболтаем.

Вот этого «поболтаем» я очень боюсь.

Матери Островского немного за пятьдесят. Она не растеряла ни своей моложавости, ни бодрости духа. Да и настойчивость при ней. В ее темной копне густых волос совсем немного седины, а в зеленых, как у сына, глазах – острый ум и любопытство.

– Вот ключи. Убери сразу, чтобы не забыть.

Я прячу ключи в сумочку и расправляю плечи. Надо собраться с силами, что это я тут закисла? Правда, одно дело – бодаться с Германом, другое – держать марку перед Лидией Васильевной.

– У вас тут уютно, – начинаю с дежурной фразы.

Хотя это истинная правда. Квартира просторная и светлая, обставленная современной мебелью, а из окна видны купола собора Свято-Иоанновского монастыря на другом берегу реки.

– Спасибо. Герман уж расстарался устроить меня с комфортом. Честно говоря, большевато тут для меня одной, но я уже привыкла. Да и из района этого не хотелось уезжать, понимаешь? – подтверждает она мои догадки.

– Понимаю.

– Как у тебя-то дела, расскажи?

А я даже не знаю, с чего начать. Чувствую себя будто на языковом экзамене или на собеседовании, когда просят рассказать о себе, а ты и не понимаешь, о чем говорить, потому что не готовился.

– Да… у меня все хорошо. Я в Москву переехала несколько лет назад, сейчас обратно вернулась. Основную часть года провожу в командировках, – благодарно киваю, когда Лидия Васильевна наливает чай и пододвигает ко мне кружку.

Я плотно позавтракала в кафе и совсем не хочу пить, да и кусок в горло не лезет, но отказаться будет совсем невежливым.

– А у вас как дела?

– Да у меня тоже все отлично. Грустно было, когда Гера в Европу уехал. – Она досадно вздыхает. – Жаль, что у него с аспирантурой не сложилось.

Я вскидываю взгляд, смотрю ей в лицо, но не нахожу никакого осуждения. Впервые у меня закрадывается подозрение: а может быть, она не в курсе?

– А то если б с аспирантурой вышло, может, и у вас что-то тоже б вышло, а? Отношения на расстоянии – это не всякий выдержит, так?

Ее вопросительный взгляд впивается в меня.

Аспирантура? Не вышло? Отношения на расстоянии? Я уже отказываюсь что-либо понимать.

Лидия Васильевна все еще ждет ответа.

– Так, – хрипло подтверждаю я, а она кивает вполне себе довольно.

– Но он меня к себе забирал на какое-то время, – тем временем продолжает Лидия Васильевна. – Только мне там не прижиться, не мой ритм. Подруги просто обзавидовались. Я здесь живу полгода, считай, и в Цюрихе полгода. Шикарно по их мнению.

– Могу представить, – киваю я.

– Вот, Варя, так они и думают. А мне-то что шикарного? Работу оставила, сижу и бездельничаю. Да и знаешь, как говорят, тот, кто вырос в Петербурге, нигде больше жить не сможет. Нет другого такого города, как наш. Я люблю путешествовать, но жить… Нет. Только здесь. Так что это точно про меня. Я так рада, что Герман решил вернуться.

– Да, это точно. Я тоже рада, – говорю и внезапно осекаюсь, – ну, что, я тоже решила вернуться… рада, я имею в виду.

Не рада я, конечно. Вернее, вернуться рада, а что именно Герман вынудил меня это сделать – вот нисколечко ни рада.

Однако моя, как говорится, оговорочка по Фрейду не ускользает от внимания Лидии Васильевны. Она смотрит на меня и улыбается. Приходится прятать взгляд за чашкой с чаем.

Она ведь сейчас думает, что я рада видеть Германа. А рада ли я? Когда первый шок прошел, можно сказать, что отчасти рада. И боязно, и радостно. Странные какие-то ощущения в общем-то. В любом случае Островский меня равнодушной не оставляет.

Мы еще немного болтаем. Лидия Васильевна не поднимает болезненных тем, поэтому я расслабляюсь потихоньку. Все-таки ужасно приятно ее видеть. Она ведь особо не изменилась. Все такая же – родная и знакомая. Бывают люди, с которыми не виделся целую вечность, а встретился и продолжил ровно с той же ноты, на которой вы расстались. Без скованности, без напряжения и излишней неловкости. Вот мать Германа как раз из такой породы людей.

Когда я прощаюсь и выхожу из ее гостеприимного дома, мое настроение разительным образом меняется. Это не ощущение из серии: отмучилась, наоборот – приятная встреча с прошлым. Приятная, а не мучительная, как я думала.

Вот на этой приподнятой ноте я и открываю сообщение Островского, чтобы уточнить его адрес и застываю. Ничего не могу поделать, но нервный смешок вырывается сам собой. Интересно, почему меня даже особо не удивляет, что мы с Германом, оказывается, практически соседи.

Таврическая улица дом пять. Чудно. Чудно. Помню этот классный вековой дом с террасами на пятом этаже. Как-то мы прогуливались мимо и фантазировали: вот здорово было бы там жить, попивая кофе поутру на личном просторном балконе. Выходит, кто-то осуществляет свои мечты, которые когда-то были нашими. Пускай и встречались мы с Германом совсем недолго, зато нафантазировали на целую жизнь вперед.