Сказка о доброй девочке

– В некотором царстве, в некотором государстве, при правлении добрейшего царя Василия Молчальника жил был мужик по имени Алипий. Жили они со своей женой Матрёной в добре и согласии не много не мало, а двадцать пять лет. И достаток был, и горе вместе пересиливали, и радость проживали. Жили своим трудом с земли матушки и с хозяйства что держали. А хозяйство у них было богатое, и коровы, и бычки, и овцы, и птицы полон двор. Всё было. Но вот детей не было. Не давал Господь им детишек. И так горевали мужик с бабой своей, так Бога молили, что раз, в летний день, поутру пришел ангел к жене и говорит.

– Можешь ты родить ребёночка, но так сложилось, что за рождение его сама должна жизнь положить, умрёшь много ранее положенного. Коли согласна, жди девять месяцев.

Всколыхнулось сердце у Матрёны, и ребёночка невмоготу как хочется, и пожить бы, в люди деточку вывести, на кровиночку свою насмотреться. Ничего не надумав, опустила она взор, и отвечает ангелу: – Пусть на всё будет воля Господа нашего, а не моё умствование.

По желанию души её, Господу открытого, в ту же ночь понесла она ребёночка, и стыдилась поначалу мужу о том молвить, годов стеснялась. Но не скрыть радость на сердце положенную, подивился муж её приподнятому настроению, и открылась ему жена. Сразу и имя придумали: коли мальчик, Ванечкой назовём, а если Господь девочку пошлёт, будет Машенькой…

– И родила жена девочку на радость себе и мужу своему, Марией назвали, а меж собой Марьюшкой прозывали.

И так они миловали свою доченьку, так холили и нежили, что окромя любви ничего она в доме родительском и не видела. Но счастью не всегда дорога видная, как исполнилось Марьюшке семь годков поняла Матрёнушка, что пора ей, зажилась она. Остался мужик один. Погоревал год, посмотрел по сторонам ещё год, другой, третий, и надумал жену новую взять. Спросил согласие у дочурки, а та на волю отцовскую указует, пусть по-твоему батюшка будет, ты в доме хозяин. Так и решил Алипий. Стал новую хозяюшку в дом искать.

Поехал в другую деревню и взял в жены женщину, красавицу местную, Хотинию по имени. С дочками красавицами, близняшками Ленюшой и Лянушой. Но какими красивыми дочки были, все в маму, так и ленивыми, за упавшим куском хлеба не наклонятся. Самые ленивые на деревне. Хозяйства не держали. На пенсию жили офицерскую, за отца на поле брани за Отечество павшего, царём Василием выплачиваемую.

Не знал того Алипий, а в деревне ему никто о том и не сказывал. Дом был видным, участок ухоженным, вот и решил мужик, что бабы в доме проживают работящие. Одно смущало, что без хозяйства жили, но больно Алипий на красоту женскую запал, не хотел в непонятом разбираться.

Переехали они в дом к Алипию с Марьюшкой, свой продали за тридцать три золотых, деньги в банк положили.

И настали у дочки Алипия тяжёлые дни, раньше по хозяйству работы было невпроворот, а теперь ещё и мачеху с сёстрами дармоедками обслуживай. И как они раньше жили, а оказывается слуги их обслуживали. Теперь на слугах решили сэкономить, и зачем деньги тратить, если Марьюшка такая работница.

Мало того, что обслуживай их с утра до ночи, так ещё и придираться стали, что не сделаешь, всё не так. А потом и пакостить в открытую, занесёт она воды в дом полы мыть, дочки возьмут и опрокинут, и смеются потом, вот какая кулёма, воды нанести не может. Убирает воду с пола Марья а сама про себя молится и твердит: только не плакать, только не плакать. В школу перестала Марьюшка ходить, учебники домой принесла, сама по вечерам учится, когда Хотиния с дочками уснёт крепко.

Долго такой жизнью не проживёшь, но год минул, вконец Марья устала, а батюшке не жалуется, боится расстраивать. Но всему приходит конец, пришло окончание и такому жилью.

Уехал батюшка с мужиками в губернский город, скотину на продажу на ярмарку погнал. Продал хорошо, а как назад ехали, напали на них разбойники, в лютой злобе поубивали мужиков, деньги отобрали. Пойманы были спустя неделю, и принародно казнены быстрой, не мучительной смертью, лишь бы зло не распространялось, ну и на поучение другим душегубам.

Марье с того горе необъятное, разливанное, осталась с буйными бабами одна одинёшенька. Только Бог и молитва у неё в заступничестве. А мачеха Хотиния с дочками зловредными, поняв, что последнего заступника девочка лишилась, совсем озверели. Стали столь работы задавать, что с ног Марьюшка валится, и чувствует, нет сил более терпеть жизнь такую.

Раз, умаявшись от заданного, присела минуточкой на скотном дворе, глаза прикрыла и видит матушку свою: красивую, молодую, с косой толстой ниже пояса.

И молвит мать такие слова: – Как станет тебе доченька не по силам житиё твоё, беги к Оке реченьке, беги к ней заботливой. На круче бора соснового, где венки плели в день равноденствия, садись на упавшее в воду дерево, помолись Господу, всё и образумится.

Только молвила, слышится голос Хотинии, – Опять расселась мерзавка, лентяйка приболотная, и за что кормлю тебя только.

И ударила сапожком сафьяновым со всей силы под сердце девичье. Защемило, заболело сердчишко, запечалилась Марьюшка вовсе. Не били её ранее, а теперь вот как поворачивается. А коль раз ударили то быть теперь ей битой изо дня в день.

Побежала Марьюшка на крутой берег реки Оки, села на поваленную сосну, ноги в реченьку, печалится. И с усталости своей взяла и прикорнула. А как заснула, в реку и упала, сарафан тяжелый по ногам связал, чувствует Марья, не выплыть. Силы покинули бедну девушку, желание за жизнь бороться ослабло, а потом и пропало вовсе. Опускается ко дну, и странно дело, вода не темнее становится, не мутнее, а прозрачнее и светлее, будто не вниз опускается, а наоборот, – вверх поднимается.

Смотрит по сторонам, растения невиданные, на водоросли ни капли не похожие. Листья как лопухи огромные, ярко, как зеркала светом отражаются. Плоды на них висят, как яблоки и груши, но другие совсем, много больше и цветами ярче. Пока вниз опускалась, город прекрасный рассматривала, со стенами кварцевыми. В центре града того, на холме, крепость со стенами высокими, из топаза сложенными, понизу цвета фиолетового, в серёдке розового, а по верху желто оранжевого. А кругом белоснежные храмы православные блистают, один краше другого, с куполами золотом крытыми, и восьмиконечными крестами, алмазами усыпанными.

Но вот опустилась вниз, Марья на поляне большой стоит, по сторонам головой вертит, удивляется. Вдруг слышит, колокольчик заливается, и прямо на поляну дрожки выезжают, двумя единорогами запряжённые, а в них огромный, с человеческий рост чёрный кот, за сиденьем два зайчика поменьше, серый и белый.

Кот в чёрный фрак одет, с белой рубашкой и галстуком Кис-кис. Галстук странный, из толстого стекла, в каждой половинке по золотистому жуку ползает, усами шевелят.

– Это что? – удивляется девушка.

– Это антенны, не обращайте внимания. И вообще, здравствуйте красавица, перед вами начальник бюро определения, старший царский советник Мурзило Кванторезский, представьтесь пожалуйста.

– Марией во Святом Крещении нарекли, а мама с папой Марьей или Марьюшкой промеж себя величали, – молвит девица, – Дщерь Алипия и Матрёны Родиных – почтительно присела девочка в реверансе.

– С какой целью в наш стольный град пожаловали? – не унимается кот, записывая в чёрный лист бумаги пером гусиным, белыми чернилами наполненным.

– С какой и не знаю, – задумалась Марьюшка. – А какие бывают?

Кот мяукнул в нетерпении, – Ознакомительные, деловые, с целью постоянного проживания.

Тут совсем смутилась девочка. Что ждёт её на верху? Опять работа безконечная, неблагодарность людская, да ещё и побои ежедневные, без них отныне не обойдёшься. А может здесь пожить, а лучше совсем, навсегда поселиться?

– С целью постоянного проживания, – затаив дыхание от волнения, молвила девица.

– Так и запишем, на постоянное место жительства, – чиркнул в чёрном бланке Кот, и оторвав кусок от написанного, протянул Марье.