Чаша Грааля

Мастерская и лавка при ней, принадлежащие мастеру Трефиклу мало чем отличались от других мастерских и лавок в рабочей слободе столицы Тавроскифии, Херсонеса. Но почему-то именно сюда зашёл верховный волхв Гритон. В лавке в это время находился только сын мастера Трефикла, юный Протокл. В Тавроскифии волхвов не то чтобы боялись. Скорее всего к ним относились с великим почитанием, ну и с опаской, конечно. И среди тавров, и среди скифов, и даже среди жителей греческих городов-государств существовало немало поверий и историй о чудесах ,творимых волхвами – истинными учениками легендарных гиперборейцев.

Рассеянный взгляд волхва блуждал по полкам и подносам, уставленным разными поделками из золота, серебра, яхонта и других драгоценных, полудрагоценных и даже обычных бронзовых и медных материалов. Протокл, живо вскочив на ноги, почтительно прижал обе ладони к своей груди и стал нахваливать товар, выполненный руками его отца, мастера Трефикла, который и сейчас трудился в мастерской, предпочитая работать своими руками и извилинами, а не мять пятую точку в ожидании покупателей.

– Великий волхв! Посмотрите, как прекрасны эти ожерелья, как красив этот подсвечник, достойный занять место в самом лучшем храме Таврии, как сверкают рубинами ножны для острейшего акинака…

– Не трещи, как сорока в полуденном лесу, отрок. Дай моим глазам привыкнуть к полусумраку и уравновесить мои желания и возможности.

Поделки мастера Трефикла были не самыми дешёвыми в рабочей слободке Херсонеса, потому Протокл смущённо умолк, предоставляя самому покупателю выбрать товар по душе и по кошельку. Наконец, взгляд волхва остановился на кубке, выполненном не из золота и не из серебра. Нет, он был простым и незатейливым с точки зрения украшений, гравировки и скорее всего сделан из обычной бронзы. Но перст Гритона указал именно на этот кубок, стоящий на самой верхней полке, и Протокл, встав на лавочку, снял его оттуда и вручил волхву. А тот, получив из рук юноши выбранный кубок, на какое-то время словно окаменел. Глаза свои при этом он закрыл. ладони его обхватили кубок и крепко сжали. И тут Протокл почувствовал как волосы зашевелились у него на голове! Из пальцев и ладоней волхва в стенки кубка потекли-зазмеились какие-то голубоватые всполохи. Время словно остановилось для них обоих. Юноша не мог толком сказать, прошла целая вечность или всего несколько секунд. Наконец, из груди Гритона вырвался шумный, протяжный выдох, больше похожий на стон.

– Заверни чашу сию в холстину чистую, отрок!

Протокл суетливо расстелил на прилавке чистый кусок рядна и обеими руками ухватился за выбранный волхвом кубок и, тут же отдёрнув их, отшатнулся в испуге. Кубок жёгся так, словно его долго держали над огнём. И всё же юноша нашёл выход. Он накинул рядно на кубок, а затем спеленал его для покупателя.

Но если вы думаете, что на этом события, связанные с этим кубком, или чашей, как его ещё называли, закончились, то вы ошибаетесь.

Тайная вечеря была в самом разгаре. Учитель Иисус сидел за одним столом с двенадцатью своими учениками-сотрапезниками. Впоследствии их назовут апостолами, то есть людьми, которые будут нести нарождающееся христианство и знания о нём, так сказать, в массы.

Иисус чуть повернул голову назад и что-то сказал. Тут же Мария Магдалина, преданная ему до мозга костей молодая женщина, поставила перед ним ту самую чашу, выполненную руками мастера Трефикла и по-своему освящённая волхвом Гритоном. Правда, на этой чаше по её внутреннему ободку уже появилась выграненная на каком-то языке надпись, да ножка по по нижнему кругу и центру имела вкрапления в виде бисера из красных рубинов. Одному Богу было известно, как эта чаша попала с берегов Таврии к берегам Мёртвого моря. Тут же в эту чашу и кубки его друзей-сподвижников Мария Магдалина и ещё несколько женщин прислужниц налили вино. И снова за столом потекли разговоры, и снова Иисус говорил и говорил о мире, который вскоре разительно изменится. И изменится благодаря,в том числе его скорой смерти и скорому воскрешению. И дела его, и деяние будущих апостолов утвердят новую веру – христианство. И что христианство завоюет умы и сердца и простых смердов, и малых царьков, и великих императоров.

Мария Магдалина улучила момент и на короткое время припала губами к ладони Иисуса. Именно ему она была обязана чудесному исцелению от семи недугов. Да, ещё недавно она была одержима семью бесами. И когда Иисус изгнал их из неё, она воспылала самой преданной, самой благодарной любовью к своему спасителю. Иисус мягко оторвал руку от своей благодарной ученицы и этой же рукой поднял чашу с вином над головой:

– Так донесите слова Отца моего и вашего до страждущих людей, с которыми вам придётся столкнуться по жизни. Един Бог, Отец наш, и едина воля его для всех нас. Да не ослушаемся мы его и сегодня и вовеки веков! Аминь!

Да, потом будет Голгофа, распятый на кресте Иисус. Потом Мария Магдалина и преданный новой вере назаретянин Иосиф Аримафийский соберут в эту чашу кровь из ран Христа. Потом будет краткое воскрешение его, о котором первой оповестит людей всё та же Мария Магдалина. Крестоносцы, пришедшие в Палестину после этих событий, найдут копьё, которым были нанесены смертельные раны Иисусу, найдут плащаницу, в которую заворачивали тело Христа после его смерти, и якобы вместе с Чашей эти реликвии были доставлены Иосифом Аримифийским в Британию. И более-менее ясно, где сейчас плащаница, где копьё, а вот Чаша надолго скрылась из поля зрения почитателей Иисуса Христа. Но уже тогда было известно, что Чаша Грааля, благодаря воздействию на неё магии волхва, благодаря тому, что она побывала в руках Иисуса, а в ней самой побывала его кровь, стала непростой чашей. Легенды донесли до нас, что те из счастливчиков, которым удалось испить из неё вино или даже простую воду, получали исцеление от любых недугов, прощение за свершённые грехи и даже вечную жизнь! А в повседневной жизни Чаша Грааля могла служить как бы в качестве мифических скатерти-самобранки или рога изобилия. А самое главное – Чаша Грааля давала власть над людьми.

Добралась ли она до Британии или нет, точно не установлено. Говорят, последние, кто пользовался ею, и кто её охранял, были рыцари Круглого стола – тамплиеры (по-другому их ещё называли храмовниками). Но прежде чем она попала к ним, она чудесным образом оказалась в руках катаров – небольшой христианской секты, не признававшей власти Папы Римского. И вот, против катаров Папа Иннокентий Третий начал крестовый поход, чтобы искоренить ересь в рядах христиан. Войскам иезуитов удалось окружить городок Безос на юге Франции. В ходе штурма было убито свыше пятнадцати тысяч его жителей, при этом лишь малая часть жителей городка были катарами. Эта неимоверная жестокость навечно легла на совесть католиков. Некоторые взятые в плен катарцы под пытками сознались в том, что в их руках действительно была Чаша Грааля, но её успела вывезти из городка часть уцелевших защитников в замок Монсегюр. Тогда тамплиеры ещё подчинялись Папе Римскому и по его приказу они вместе с иезуитами и гвардией короля Франции Филиппа Красивого целый год осаждали цитадель замка Монсегюр. Но к концу года тамплиеры узнали, что Филипп Красивый за их спиной сговорился уже с новым Папой Климентом Пятым, чтобы уничтожить самих тамплиеров. Ведь к тому времени Орден тамплиеров стал настолько богатым, что ему задолжали почти все правители тогдашней Венеи-Европы, в том

числе и сам Филипп Красивый. Кроме того ему и Папе стало известно, что в руках еретиков оказалась вожделенная Чаша Грааля. К концу осады замка Монсегюр, ядро тамплиеров в пятьсот человек уже было арестовано и дожидалось своей участи в тюрьмах Парижа. А часть рыцарей этого Ордена в других городах страны была сожжена на кострах ещё до вынесения им какого-либо приговора. Теперь уже сами тамплиеры оказались осаждёнными в замке Монсегюр. Королевские гвардейцы и монахи-иезуиты теснили малочисленную рать храмовников и не было им спасения.

Лица четырёх рыцарей, сидевших за круглым столом стоящего в центре нижнего зала замка Монсегюр были злы и неприветливы. Герцог Монпасье, сидевший по одну сторону стола, поддерживал здоровой рукой раненую руку, покоившуюся на перевязи. Он только что прибыл с поля боя.

– Друзья! Дела наши плохи. Королевская гвардия и монахи-иезуиты, имея преимущество в численности, наступают, и замок ими скоро будет взят

– Герцог, мы только что обрели Чашу Грааля , забрав её из рук умирающего катара и даже не успели ею воспользоваться!

– Что вы этим хотите сказать, маркиз?

Монпасье, кривясь от боли, повернулся к молодому маркизу де Трушанье.

– Говорят, Чаша творит чудеса, нужно только заставить её прийти к нам на помощь!

Граф Савойя, убелённый сединами человек, воскликнул:

– Маркиз, никто из нас, в том числе и вы, не знаем того языка надпись на котором выгравирована на Чаше. Как вы будете что-то приказывать ей?

Последний из троих мужчин сидевших напротив герцога, с лицом обезображенным старым шрамом на левой щеке, полученным в бою с сарацинами, воздел над собою руки:

– Братья! Не о том мы сейчас говорим и спорим. В замок с минуты на минуту могут ворваться псы Папы и шакалы короля. Нужно спасать Чашу. Не должна она попасть в лапы коварных и предавших нас властителей. Они уже отобрали у нас все богатства, отбирают у нас жизни, так не отдадим им сейчас самое дорогое, что есть на свете.

Герцог Монпасье хмуро кивнул головой:

– Вы правы, виконт Кортье. Катар Брёне, который отдал богу душу у меня на руках, получил от нас клятву, что мы умрём, но не отдадим Чашу в руки алчных властителей мира сего. Он подсказал мне, как можно незаметно для противника выбраться из замка, а потом спуститься в долину, принадлежащую стране басков. Там за скромную плату можно приобрести лошадей и продуктов, которых вам должно хватить до Бильбао.

Монпасье встал из-за стола и прислушался. За стенами замка нарастал шум толпы, звон клинков и вскрики раненых.

– Поторопимся, месье!

Тройка тамплиеров устремилась вслед за герцогом в узкий коридор, пол которого заметно уходил куда-то вниз. Вскоре Монпасье упёрся в казалось бы, непроходимый тупик. Герцог, упреждённый катаром, уверенно подошёл к стене и, нащупав какой-то выступ, с силой нажал на него ногой. И, о чудо! Казалось бы, монолитная стена с лязгом отъехала в сторону, обнажив щель достаточную для того, чтобы через неё мог протиснуться человек.

Герцог сорвал с плеча котомку, в которой лежала завёрнутая в рядно чаша, вытащил и чуть оголил её край.

– Братья! Пришла пора принести клятву. Коснитесь двумя молельными пальцами края чаши и повторяйте за мной: «Я, такой-то, клянусь защищать подарок Иисуса Христа от посягательств власть имущих. Клянусь не щадя живота своего оберегать её в дороге и перенести в безопасное место».

– Клянусь! Клянусь! Клянусь! – повторили за герцогом его братья-храмовники, а де Трушанье воскликнул, – герцог, вы хотя бы намекнули, где нам искать это безопасное место.

Чёрные глаза Монпасье как буравчики вонзились в лицо молодого человека:

– Пожалуй, я знаю одно такое место. Когда-то один из моих предков был с миссией тамплиеров в Грустине, столице далёкой страны Тартарии. Нашим братьям даже удалось поднять там мятеж, чтобы сменить местного царя на лояльную Папе Римскому фигуру, но мятеж провалился и с тех пор ни один посланник от Папы не мог попасть в эту страну. Да, это дикая языческая страна, но пусть лучше Чаша упокоится там, чем попадёт в руки наших продажных и алчных правителей.

Герцог прервался и чуть повернул голову. Бледность разлилась по его лицу. Слух уловил топот многих ног в залах замка.

– В добрый путь, братья!

Граф Савойя, прежде чем нырнуть в щель в стене, положил руку на плечо друга:

– Герцог, пошли с нами!

Монпасье отрицательно мотнул головой:

– Нет, граф, моя судьба умереть здесь. Я не брошу своих братьев в трудную минуту.

Как только Савойя скрылся в проёме, герцог привёл в движение механизм поворота стены. А тамплиеры за этой стеной оказались в полной темноте, но Кортье уже высекал искры из огнива, чтобы зажечь заранее приготовленные факелы, сложенные в углу. Примерно через час неторопливой ходьбы по лабиринту беглецы вышли уже на ту сторону хребта отделяющего собственно Францию от территории, принадлежащей испанской короне. Правда, в Х1У веке Испании как таковой ещё не было. Было несколько отдельных королевств, герцогств и почти независимых княжеств. Эти земли на время то объединялись, чтобы воевать против засилья тех же мавров ,оккупировавших чуть ли не половину Пиренейского полуострова, то вновь рассыпались в разные стороны и продолжали грызню между собой. Это было время, когда страна басков на севере полуострова почти не испытывала давления ни с испанской, ни с французской сторон.

Через два часа пути тройка беглецов вышла на окраину небольшого горного селения. Сейчас на его месте стоит город Донастия-Сан-Себастьян. Катар Брёне не обманул. Второй домик от края селения тотчас же ожил, как только граф Савойя постучал несколько раз эфесом шпаги в ворота ограды. Тамплиеры услышали чьи-то шаркающие шаги по ту сторону ограды, и вскоре одна из створок ворот приоткрылась, а на гостей удивлённо уставился человек уже преклонного возраста. Одной рукой он опирался на плечи молодой женщины, одетой в чёрное глухое платье, а второй придерживал створку ворот.

– Черро ир тажо? Престо ир мане, сеньоры?

Никто из гостей не знал языка басков, кстати, одного из труднейших на Земле. Они растерянно посмотрели друг на друга. Но на помощь пришла женщина:

– Хозяин спрашивает кто вы такие? Чего вы хотите сеньоры?

Савойя приосанился и в то же время постарался принять скорбный вид:

– Нам очень жаль, сеньора, но мы принесли вам последний привет от сеньора Брёне. Он, к сожалению, погиб при штурме замка Монсегюр войсками французского короля. Мы – последние защитники замка, которым посчастливилось остаться в живых. Великодушный сеньор Брёне перед смертью успел сообщить нам, как добраться до вашего селения и найти ваш дом, сеньор…

– Баррас, – торопливо произнесла женщина и, бросив быстрый взгляд в конец улицы, пригласила гостей идти за ней.

Хозяин тем временем закрыл за гостями ворота, пнул между делом огромного пса, чтобы тот не крутился под ногами и не лаял почём зря. Настало утро, стало совсем светло. Дом Барраса был густо увит плющом и к нему между двух зелёных стен виноградника тянулась дорожка, отсыпанная мелким галечником. Женщина тем временем сообщила гостям:

– Меня зовут Терезой. Сама я сирота. Мои родители погибли в горах под каменной лавиной, когда мне не было ещё и пяти лет. С тех пор меня растил мой дядя сеньор Брёне. А три года назад он выдал меня замуж за Гриаса, сына Барраса. Правдв, год назад, – она всхлипнула, – охотясь на тура в горах, Гриас насмерть разбился.

Баррас тем временем догнал их и ещё раз посмотрев на гостей, стал что-то ворчливо выговаривать снохе. Впрочем, не дожидаясь её ответа он открыл дверь и пропустил тамплиеров в дом. Внутри их встретила пожилая женщина с двух-трёхлетним мальчиком на руках. Увидев свою мать мальчик вырвался из рук женщины и проворно скрылся в объятиях Терезы.

– Это моя свекровь, Луиза, а вот этот проказник – мой сын, Мигель.

После скромного обеда Савойя вновь обратился к молодой женщине:

– Тереза, милое дитя, в вашем селении можно раздобыть хорошую писчую бумагу и чернила?

Женщина задумалась лишь на секунду:

– Такое водится лишь у нашего старосты, сеньора Ваго.

Граф вытащил из своего кошеля, привязанного к широкому поясу, две небольшие серебряные и три золотые монеты и протянул их женщине.

– Одну серебряную монету я даю тебе, добрая душа, чтобы оплатить обед и постой в вашем доме. Вторую серебряную монету отдай старосте за письменные принадлежности и золотые отдашь ему же за три лошади.

К вечеру тамплиеры уже имели возможность познакомиться со своими лошадьми. Они были довольно низкорослыми, но на вид крепкими и выносливыми. Баррасу за отдельную плату удалось выторговать у соседей сёдла, уздечки и три мешка овса. А граф уже при свете двух свечей принялся за сочинение первого письма-пропуска, с помощью которого он надеялся провести тройку беглецов через таможенные посты к порту Бильбао. С тем, чтобы на первом же попутном судне отправиться в ближайший английский порт. Идти по территории Франции, где развернулась настоящая охота на катаров и тамплиеров, было бы безумием. Такой окружной путь на восток подсказал ему герцог Монпасье. Савойя коротко вздохнул. Человека скорее всего уже нет в живых, а его советы продолжают помогать беглецам.

По дороге в Бильбао путников дважды останавливали на таможенных постах, но магическое слово «послы», перевод которого на местном языке подсказала Тереза, сделали своё дело. Послы в Западной Венее тех времён были личностями неприкосновенными, а бандиты и шальные разбойники в той же стране басков ещё не завелись.

Лошадей задешево продали на припортовом рынке, но к вырученным деньгам капитану судна Эндрюсу пришлось добавить ещё пригоршню монет.В порт Кардиффа барк прибыл через три дня пути. Перед прибытием в Кардифф графу вновь пришлось потрудиться. На этот раз письмо «послов» было адресовано королю Швеции.

Савойя был вдумчивым и начитанным человеком. Он принимал участие и в последнем

походе крестоносцев в землях Палестины. Побывал он однажды и в Швеции. Все Папы Римские в течение Х111 и начале Х1У веков делали всё возможное и невозможное, чтобы распространить свою власть и на северо-западные земли Руси, на территории финнов и карелов. Правда в глубину страны русов крестоносцам продвинуться так и не удалось.

После 1054 года, когда христианство раскололось на католическую и православную ветви, Александр Невский и другие Великие князья Владимирские окончательно отвергли все притязания Рима на свои земли и веру. А в Скандинавии время словно остановилось. В Европе начался какой-никакой экономический подъём, а рыцарские традиции в то же время стали постепенно сходить на нет, а в той же Швеции, наоборот, рыцарство только набирало силу. Вот только экономика Швеции да и всей остальной Скандинавии находилась в упадке. Да более-менее развивалось мореходство, приносило прибыль рыболовство, в крупных городах действовало металлургическое производство, но в целом Скандинавия отставала в своём развитии от «материковой» Венеи лет на сто.

В той, последней миссии, легату Папы Римского Согрэ и самому графу Савойе удалось создать общества тамплиеров в нескольких городах Швеции, и сейчас граф надеялся на помощь своих собратьев по Ордену при передвижении по этой неспокойной стране. На рубеже веков отношения между властью короля Швеции и его аристократией накалились до предела. Определённым компромиссом в этой необъявленной войне стало образование Государственного Совета – Риксрода. Таким образом потомки знаменитого ярла Биргера из династии Фалькунгов окончательно прибрали власть к своим рукам.

Троице тамплиеров вскоре удалось найти судно, которое после погрузки товаров должно было покинуть Кардифф и направиться в Стокгольм. Тамплиеры решили сходить на местный рынок, чтобы прикупить продуктов на дорогу. Впереди шёл сам граф Савойя, облачённый в широкий плащ под которым в котомке покоилась Чаша. За ним шаг в шаг следовал виконт Кортье. В его задачу входило неусыпное наблюдение за «тылами» графа, чтобы обезопасить главного «носителя» Чаши от поползновений воришек и всякого сброда, шатающегося по рынку. А маркиз де Трушанье как челнок сновал от одного прилавка к другому, время от времени призывая товарищей подойти к нему, чтобы рассмотреть приглянувшийся товар..

В самом центре рынка маркиз наткнулся на довольно большой помост, где к столбам были привязаны несколько человек в довольно потрёпанной одежде. Де Трушанье в какой-то момент даже растерянно оглянулся на своих спутников. Подобный помост с людьми, выставленными на продажу, маркиз видел лишь однажды, в Марселе. Там продавали мавров-рабов захваченных в плен. Но те были смуглыми, загорелыми до черноты людьми, а здесь – белые! Подошедший к нему граф прошептал на ухо:

– Маркиз, не удивляйтесь. Это ирландцы. Англичане уже несколько столетий воюют с Ирландией, пытаясь её поработить. А захваченных в плен ирландцев они продают в рабство.

Да, белые рабы в средневековой Англии были не в новость. Англы чувствовали в ирландцах ненавистную им чуждую кровь. А в ирландцах действительно была кровь фоморов (поморов-славян), бриттов-бретонцев, и сотни лет англы терзали и завоёвывали этот непокорный народ. А сама Ирландия обрела независимость от Англии уже в наше

историческое время. Англосаксы досаждали не только ирландцам. Этот «самый демократичный и цивиллизованный» народ за счёт своей безмерной агрессивности, алчности, хитрости и неправедно накопленного богатства покорил в теченеи ХУ – ХХ веков полмира! Досталось в своё время от англов, а в последние времена от англоамериканцев и нашим предкам. Вспомните хотя бы их попытки ещё при Иване Грозном отхватить от Руси весь богатый на пушнину и леса север нашей европейской части, отравление Анастасии, любимой жены молодого Ивана 1У да и самого царя. Они же вместе с османами и французами развязали так называемую Крымскую войну. Хотя название этой войны довольно условно. Война шла и в Балтийском море и под Санкт-Петербургом, и на Кавказе, и в Петропавловске-Камчатском. Не без их участия был убит Распутин, который уговаривал царя Николая Второго не вступать в губительную войну с Германией. А во время Гражданской войны англы оккупировали часть нашей территории. Они же в лице премьер-министра Черчилля тянули до последнего и не открывали второй, западный фронт против гитлеровского Вермахта. Они же сейчас всемерно «начиняют» бандеровскую Украину оружием, чтобы русские убивали русских. Так что «послужной список» наших злейших врагов, англосаксов, по убиванию нашей страны и нашего народа огромен…

Через пять дней Савойя и его друзья высадились в порту Стокгольма. Ещё через три дня графу удалось разыскать ярла Ангрена, руководившего Орденом тамплиеров в Швеции. При очной встрече граф обратил внимание на подавленное состояние и хмурое лицо рыцаря Ангрена.

– Что тревожит тебя, ярл?

Ангрен вяло отмахнулся:

– Похоже ваш Филипп Красивый допёк короля Биргера Второго просьбами начать борьбу с нашим Орденом. Пока до арестов дело не дошло, но боюсь, что скоро Швеция станет не самым лучшим местом для пребывания тамплиеров.

– Ярл, мы не собираемая надолго задерживаться в вашей стране. Кони, в том числе и запасные, уже закуплены. Осталось закупить кое-что из продуктов, тёплую одежду и мы тронемся в путь на восток.

Рыжие брови ярла поползли вверх. Его ладонь обхватила косичку такой же рыжей бороды.

– Граф, на востоке наш король пытается захватить земли финнов и карелов. Правда зловредные русичи не дают там нам спокойно развернуться. Мы в состоянии войны с Русью и на востоке сейчас очень неспокойно.

Савойя недвусмысленно побряцал кошелём с монетами:

–Брат Ангрем, я прошу тебя лишь об одном – подыщи для нас двух-трёх проводников, чтобы они довели нас до границы с Русью. Впрочем я держу в голове и запасной план – идти в сторону Руси морем.

И снова на лице Ангрена застыла маска удивления:

– Что вас так тянет на восток, в эту варварскую страну, граф?

Савойя ответил уклончиво:

– Когда-то была первая попытка тамплиеров установить на Руси и в соседней Тартарии власть Папы Римского. Но эта попытка не увенчалась успехом. Я везу с собой письма для Великого князя Владимирского и царя Тартарии, где он в который раз предлагает присоединиться к нашей истинной вере и отринуть свою, языческую веру.

– Позвольте граф, но насколько я знаю, на Руси тоже христианская вера.

– Я бы сказал, – подхватил Савойя, – полухристианская вера. Православие по своим канонам ближе к язычеству, чем к истинной христианской вере, которую исповедуем мы, католики.

Ярл Ангрен сконфуженно развёл руками и усмехнулся:

– Брат Савойя, у нас в Швеции или Норвегии короли сменяют друг друга так часто, что мы не успеваем запоминать их имена, а уж о Руси и говорить не приходится. Там вроде бы правил очередной наместник от Золотой Орды по прозвищу Юрий Данилович. Но, насколько я знаю, его сменил другой Великий князь – Дмитрий Михайлович Грозные Очи.

Улыбнулся Савойя:

– Мне бумаги не жалко. Напишу письмо и ему. На всякий случай, – добавил он, – а вообще мы постараемся обойти Русь по северам, после чего устремимся к Грустине, столице царства тартарского. Правда, кто сейчас там царствует, мне неведомо.

– И мне неведомо, брат Савойя. Никого тартарцы в свои леса дремучие не пускают, даже своих соседей, русичей. А с Золотой Ордой у тартарцев, слышал я, договор существует о мире вечном, так что держите с русичами, ордынцами и их баскаками ухо востро, иначе сдадут они вас либо тартарцвм, либо ордынцам, что едино плохо для вас.

– Спасибо за совет, брат Ангрен

Через несколько дней отряд в шесть всадников на заре выехал на юг, в сторону Норрчелинга. В те времена только два пути были из Швеции на Русь. Самый трудный из них – посуху, через заболоченные леса северо-восточной Швеции и совсем малопроходимые леса финнов и карелов. Но там без надёжных проводников можно было заблудиться между тысячами озёр, протоков и речушек. Путь по морю представлялся более предпочтительным, .но и тут были свои сложности. В те времена на Балтике господствовал флот могущественной Ганзы, где всеми делами верховодили купцы из Дании, Голландии и германских королевств. Ходили эти купцы и в Венету, бывшую столицу княжества венетов. Сейчас на этом месте расположен Санкт-Петербург.

Итак, наши беглецы без особых приключений переправились на шведский остров Готланд. На этом острове находилась большая фактория ганзейских купцов. И именно здесь можно было попасть на судно, прямиком направляющееся к устью Невы. Савойю неприятно удивило, что практически все ганзейские купцы, с кем ему пришлось там пообщаться, оказались на редкость жадными на золото. Тамплиерам пришлось буквально вывернуть карманы и отдать купцам, согласившимся взять их на борт, почти все свои золотые монеты, взятые в дорогу. И всё же весной 1324 года путники (уже без шведов-проводников) оказались в бывшей Венете.

Наверное, в старину этот город-порт в устье Невы был сказочно красив. На берегах то тут, то там виднелись полуразрушенные, а то и вовсе лежащие на земле коллонады и уцелевшие части величественных строений – дворцов и храмов. Датчанин Петерсон, капитан судна, хмурясь, сообщил французам, что лет двести назад недалеко от устья Невы

в воду упала пылающая звезда, поднявшая огромные волны. И эти волны разрушили, наверно, самый прекрасный город на всей Балтике, легендарную Венету. С тех самых пор сюда часто наведывались жители и соседних земель и местные, чтобы увезти с собой «красивые» камни, бесхозно валяющиеся на землях бывшей столицы венетов. Шли эти камни и как отдельные украшения и как фундаменты под свои дома. Кстати, в этом раздербанивании артефактов прежней эпохи преуспел и царь Пётр Первый. Ведь все сколько-нибудь значимые здания и строения заложенного им Петербурга : Исаакиевский собор, Адмиралтейство, Зимний дворец и ряд других были поставлены на прочные фундаменты стоявших до этого зданий Венеты.

Маркиз де Трушанье, глядя на руины Венеты, удивлённо заметил:

– Друзья, вы не находите, что эти остатки былой роскоши очень напоминают развалины Баальбека, Пальмиры или тот же афинский акрополь?

Кортье, равнодушно скользнув взглядом по древним руинам, изрёк:

– Маркиз, вы напрасно ищите подобие прекрасного и тем более древнего прошлого в этой глуши. Франция, Англия – вот центр нашего мира!

Савойя же в очередной раз ощупывая Чашу через ткань плаща думал совсем о другом. Они только прибыли в страну русичей, а уже нищи, как голь перекатная. А в этой стране, впрочем,как и в любой другой, без «смазки», без более менее щедрой оплаты за ту или иную услугу и шага не сделаешь. А ещё ему давно хотелось проверить стоит ли Чаша, которую он так оберегал такого внимания, которое он ей уделял. Он пытался прочесть, что было написано на Чаше. Но даже он, знающий несколько иностранных языков, пасовал перед, как он считал, древним арамейским языком, на котором разговаривал сам Христос.Но в нескольких университета,х открывшихся в Париже, Лондоне и Милане этот язык не изучали.

Наконец, судно пришвартовалось к бревенчатому причалу, и тамплиеры, расплатившись с неразговорчивым капитаном, вывели своих коней на берег и вскоре углубились в заболоченные дебри, окружающие причалы. Найдя более-менее сухую поляну среди стройных лиственниц друзья развели небольшой костерок, чтобы перекусить остатками пищи ещё завалявшейся в их котомках.

День угасал. Нужно было готовиться к ночлегу. Маркиз и виконт стали неспешно собирать хворост для костра. Весна в этих краях была на удивление тёплой, но к утру могла преподнести неприятные сюрпризы в виде обильной росы или даже инея. Савойя проводив взглядом товарищей, задумчиво посмотрел на свою котомку. Какое-то шестое чувство заставило его вынуть Чашу из неё и ещё раз, уже при колеблющемся свете от костра рассмотреть надпись, выправленную на ней. Внутренний голос уже нашёптывал ему: брось что-нибудь на дно Чаши! Он, подчиняясь этому внутреннему голосу, пошарил рукой вокруг себя и вскоре собрал целую пригоршню обыкновенных окатышей примерно одинакового размера. И ссыпал их в Чашу.

В этот момент раздался громкий зовущий голос Кортье. Тот призывал графа присоединиться к ним и помочь перенести к костерку крупный обломок дерева. Граф поставил Чашу на едва выступающий из земли плоский камень, прикрыл её своим плащом и поторопился на помощь друзьям. Тамплиеры сделали несколько ходок за

дровами и уже в полной темноте окончательно расположились у костра. Савойя, укладываясь спать, сдёрнул плащ с Чаши и обомлел от неожиданности. В Чаше в неверных отблесках пламени костра блестели не блеклые камушки, а самые настоящие золотые самородки!

Чаша без всяких камланий, алхимии, мольбы и просьб дала беглецам то, в чём они сейчас нуждались больше всего – золото! Услышав восхищённые возгласы графа, друзья обступили его, а Кортье с видом знатока этого дела попробовал на зуб эти чудесные «камушки». Виконт утвердительно кивнул головой, подтверждая, что перед ними действительно золотые самородки. Ночную тишину леса расколол пронзительный крик де Трушанье. Молодой француз по-своему прореагировал на это истинное чудо. Отныне беглецы были спасены от многих неприятностей, сопровождающих по жизни неимущих людей. А Кортье, искоса посматривая на графа, недоверчиво выслушал объяснения Савойи и всё пытался понять, как это их седовласому товарищу удалось их провести. Ведь ещё находясь на судне, они проверили все карманы, все котомки, всю кладь, навьюченную на лошадей, надеясь найти хоть один завалявшийся талер, помимо тех монет, которые предназначались для расплаты с капитаном Петерсоном.

Граф и так всю дорогу не расставался со своей драгоценной ношей, а теперь после чуда, совершённого ею, Савойя, сняв с плаща запасную булавку, накрепко пришпилил ею откидной полог своей котомки, чтобы не дай Бог не выронить Чашу в пути.

Утром сытые кони уже били копытами о землю, торопя путников в дорогу. За час они доскакали до ганзейской фактории, где уже кипела работа. Немецкие, шведские, голландские и прочие купцы на все лады покрикивали на своих грузчиков, торопя их с погрузкой товаров на обозы, направляющиеся к причалам. Граф, свободно говорящий на немецком, переговорил с одним из купцов и тот растолковал тамплиеру, как найти ближайший рынок. Он оказался рядом, и через несколько минут друзья уже закупали нужные для себя продукты. Там же удалось столковаться с двумя ушкуйниками, направляющимися на Онегу-озеро.

Ещё будучи в Англии Савойя переговорил с теми, кому удалось побывать на русском севере. Вот они и надоумили француза не соваться вглубь Московии. Там, мол, и межусобица творится, и татей на дорогах развелось видимо-невидимо, и дозоры княжеские рыщут, и баскаки татарские наскакивают. Словом, решил граф вести своих сотоварищей к Тартарии по северам.

В чём-то англичане были правы. После смерти хана Батыя, а затем и Александра Невского, родственник Батыя, Берке, став ханом Золотой Орды буквально выдавил из своего окружения тартарцев, заменив их приверженцами ислама, и Русь уже при нём почувствовала, что такое настоящее чужеземное иго. Политику Берке на исламизацию Золотой Орды продолжили и сменившие его ханы. А ведь при позднем хане Батые и его наместнике на Руси, Александре Невском население русских княжеств выросло в два раза. Как грибы после дождя росли на земле русской всё новые и новые храмы и церкви. В их числе была построена церковь в столице самой Золотой Орды. Быстро восстанавливались и строились новые города, бурно развивались ремёсла. Словом, после завоевательной волны со стороны Тартарии наступили мир и спокойствие на землях русских, а в Тартарии и так мир творился веками. Не смели долгие годы соваться на северо-запад Руси проклятущие крестоносцы Папы Римского. Крымская Тартария стала союзницей Золотой Орды, а значит в какой-то мере и самой Руси. А с приходом к власти в Золотой Орде хана Берке снова стоны растеклись по земле русской, снова стали совершаться набеги на южные княжества русичей.

Начало похода хранителей Чаши на восток пришёлся на 1323 год. На Руси тогда правил Великий князь Владимирский Дмитрий Михайлович Грозные Очи. Он же был с 1318 года и тверским удельным князем. Правда, недолго он был Великим князем Владимирским. Между его отцом и самим Дмитрием и тогдашним Великим князем Владимирским Юрием Даниловичем Московским шла постоянная грызня за власть в стране. Но в 1321 году Дмитрий после смерти отца всё-таки вынужден был признать верховную власть Юрия Даниловича. В том же году Дмитрий заплатил накопившуюся дань в 2000 рублей Юрию. Но тот лишь малую часть этой дани передал в столицу Золотой Орды новому хану Узбеку, а большую часть этих денег потратил на улаживание дел в неспокойном Новгороде Великом. Дмитрия Михайловича, ещё молодого князя с горячим характером, поступок князя Юрия возмутил до глубины души. Он поехал в Орду и на приёме у Узбек-хана обвинил Юрия в утаивании денег. Осерчал Узбек-хан и тут же выдал Дмитрию ярлык на Великое княжение во Владимире.

Потом, в 1324 году, когда хранители Чаши Грааля уже прибудут в северо-западную Русь, Юрия Даниловича вызовут в Сарай-Берке. Следом за ним приедет туда и Дмитрий Михайлович. Там же в 1325 году Дмитрий отомстит за убийство своего отца и убьёт Юрия. За такое самоуправство Узбек-хан не помилует и самого Великого князя Владимирского.

Вот так неожиданно закончится спор между князьями тверскими и московскими за власть в стране. Но всё это произойдёт чуть позднее описываемых событий. А пока тамплиеры упорно продвигались на северо-восток Руси, обходя таможенные посты и заслоны ордынцев.

Ушкуйник купец Данила привёл свой коч в Новую Ладогу, чтобы разгрузить часть своих товаров, прикупить новых. И там, на припортовом рынке вездесущий де Трушанье увидел такую картину. Со шведского шнека, стоявшего рядом с кочем купца Данилы, тоже шла разгрузка-погрузка товаров. Но работал там лишь один грузчик. Но какой! Могучий, огромный как медведь мужик был закован в верхнюю колодку, но это не мешало ему брать в охапку сразу по два тяжёлых тюка в обе руки и таскать их на береговой склад. Худо-бедно, но маркиз знал язык свеев и вскоре выяснил, что этот грузчик в прошлом году был выкуплен у какого-то ганзейского купца. Улучив момент маркиз пообщался с грузчиком и выяснил, что тот родом из самой Тартарии. А когда де Трушанье намекнул ему, что он может в качестве проводника тамплиеров вернуться на родину, того словно подменили. Исчезла лютая угрюмость. В глазах засверкали искры надежды на скорое

освобождение, да и сам он ещё больше распрямился, оказавшись выше, чем на голову самого довольно рослого маркиза.

Разыскав своих друзей маркиз сообщил им о том, что нашёл надёжного проводника, который доведёт их до Тартарии. Савойя и Кортье решили самолично посмотреть на тартарца и поспешили на берег. И они вовремя поторопились. Свейский шнек уже был готов отойти от берега. Французы долго торговались с капитаном Свенсоном и всё же уломали отдать татртарца им. Здесь же в ближайшей кузне, Трофима, так звали тартарца,

расковали, купили для него крепкого на вид мерина, одёжку в дорогу и палицу ,окованную железом.

Растроганный тартарец перед тем, как все четверо вскочили на коней, в пояс поклонился каждому из тамплиеров. В его глазах стояли слёзы.

– Не сумлевайтесь, месье. Не подведу я вас. И каждого, кто станет вам поперёк дороги, смету вот этой палицей.

Говорили они на смеси разных языков, но, тем не менее, все поняли друг друга. Трофим вскоре оказался человеком незаменимым в походе. В его руках всё крутилось, вертелось и горело. Во время ночлегов он успевал и постели из еловых лап для своих спасителей сварганить, и варево сварить из подстреленных рябчиков или зайца. Обладая богатырской силой, он стаскивал к кострищу столько валежника, сколько тамплиеры не смогли бы заготовить и за весь световой день.

Савойя теперь частенько выспрашивал у Трофима о его стране далёкой, и тот словоохотливо отвечал на все вопросы седовласого графа.

– Нет, месье, родом я не из самой Грустины, а из города Коломнины, что недалеко от столицы нашей стоит на Оби-реке.

– А кто сейчас правит твоей страной? – вставил своё слово Кортье.

Трофим сгрёб бороду в кулак и на секунду задумался:

– Сейчас, право и не знаю кто. А пять лет назад был у нас царь-батюшка Святозар.

–Так ты выходит уже пять лет как мыкаешься по белу свету, – воскликнул де Трушанье

– как случилось так, что тебя в колодки заковали?

Вздохнул тартарец тяжело, голову опустил:

– Да вишь ли, послал в Бахчисарай наш царь-батюшка посольство, чтобы значит с ордынцами крымскими мирный договор продлить. Там старый хан богу душу отдал, и новый хан на трон взошёл. А этот новый хан, уж не помню, как его звали, с османами снюхался и приказал своим янычарам убить всё наше посольство прямо во время пирушки. Я в это время на входе в шатёр стоял. Услышал крики, кинулся внутрь, а на мне уже трое янычар повисли. Ну ,я их стряхнул с себя, да опять в шатёр сунулся. Смотрю, а там всем нашим посольским уже кровинушку пустили. А хан, сидит на своём троне, в ладошки хлопает и хихикает. Весело ему, бесермену. Увидел меня, заверещал от страха. На меня уже с десяток янычар навалились. Я и их раскидал, кому-то шею свернул, кого-то мордой в пол сунул. Да разве с прорвой такой, что на меня накинулась можно справиться? По голове чем-то саданули, и скрутили меня крепко – накрепко. Но убивать меня хан не позволил. Долго вокруг меня ходил кругами, всё щупал меня, языком цокал и приговаривал:

– Корош гяур! . Корош гяур!

– Словом, через три дня от османов из-за моря их посольство приплыло на кораблях Вот им хан меня и продал в рабство. Ещё тогда меня в колодки заковали, чтобы, значит, не брыкался я. А в Кафе, где у них большой невольничий рынок есть, продали меня задорого какому-то купцу заморскому. И скитался я по морям и весям чужестранным года три, а то и четыре. Я уж и счёт годам потерял. Несколько раз пытался я от ганзейского купца сбежать, да не получалось у меня с побегами, уж больно колодки треклятущие мешали. Словом мой хозяин герр Минхен продал меня от греха подальше другому, свейскому купцу Андерсу. Ну, а тут и вы поспели.

Трофим улыбнулся во весь рот, обнажив крепкие крупные зубы. Поддел его граф очередным вопросом:

– Не забыл ли ты дорогу домой, Трофим?

– Как можно забыть? Те, кто бежит из страны нелюбимой может и сразу дорогу назад забывают, а я ведь не бежал и в рабство не по своей воле попал. Родина, мил человек, она у каждого человека одна. Как одна у человека мать, родившая тебя. Я по стране своей и сам и с батюшкой-царём, и дворней его много поездил

Трофим закинул руки за голову и с хрустом, с протяжкой потянулся:

– Привольная у нас страна, месье. Не то, что в Венее вашей. У вас как? Не успел оглянуться, а уж из одной страны в другую попал и моргнуть не успел. А у нас не так. Из Грустины нашей до края страны тартарской бывает полгода нужно добираться, да ещё полгода уйдет, чтобы назад возвернуться. Где на конях, где через переправы речные, где на лодиях вниз или вверх по течению сплавлялись. Городов-то прорва у нас, поболе чем в вашей Венее, многолюдство, известное дело от Камня уральского до океана Великого. И везде царю-батюшке слово нужно сказать, кого ободритть, кого-то наругать. Бывало приказывал он сечь кнутом нерадивых правителей местных, чтобы они народ не забижали. Бывало назначал он бояр в том или ином городе прямо из свиты своей. Да, поездил я…

Вдруг встрепенулся, напрягся тартарец. Рукой сделал он знак, чтобы замолкли все, а сам другой рукой уже нащупывал палицу, что лежала рядом с ним на лесном ложе. Насторожились и французы. Где-то недалеко от костра, вокруг которого расположились путники, уже несколько раз треснули под чьими-то осторожными шагами сухие ветки.

В те далёкие времена на берегах и Онеги и Ладоги, где промышляли торговлей купцы и свои,, и заморские, водились и те, кто охотился на самих купцов и их товары. Трофим вскочил на ноги, ухнул в еле блымающий костёр целую охапку хвороста и высокое пламя тут же ярко осветило полянку, на которой путники остановились на ночлег. А к освещённому костром пятачку уже бежали с криками и гиканьем человек десять-двенадцать лесных разбойников. Против четверых – сила неимоверная! Но стали плечом к плечу рыцари, умудрённые боевым опытом, стал со своей палицей по другую сторону костра тартарец, похожий на медведя, вставшего на дыбы. Нахлынули разбойники, и сразу троих уложили тамплиеры на землю, сделав синхронные выпады шпагами. Сразу двоих одним ударом своим страшным оружием сразил Трофим. Но не отступились разбойнички, снова вразнобой бросились на свою «законную» добычу. И в этот раз не успел увернуться от удара палаша Кортье. Удар пришёлся в предплечье правой руки. Но на земле корчились в предсмертных судорогах ещё три бандита. Теперь сравнялись числом нападавшие и защищающиеся. Увидел Трофим что один из бандитов поднял лук и выцеливал одного из тамплиеров. Широко размахнулся он и запустил палицу прямо тому в голову, а потом, схватив набежавшего на него очередного разбойника поперёк туловища раскрутил его над головой, сметая с пути оставшихся в живых татей. В темноту леса с воем великим утёк лишь один разбойник. Де Трушанье всё-таки успел пустить вдогонку стрелу из своего лука не слишком надеясь на попадание, но Трофим разыскавший к тому времени свою палицу уверенно заявил:

– Кажись попал ты в него, месье.

Скосив глаза на Кортье, обхватившего ладонью кровоточащую рану на предплечье, добавил:

– Утром, посветлу пробегусь по следам татя лесного, а сейчас дай-ка руку твою осмотрю.

Подбросив в костёр хвороста, чтобы было больше света, он помог виконту снять кафтан и, заголив рукав рубашки у раненого, тартарец, внимательно рассмотрев рану, проворчал:

– Вот же поганец какой, он тебя, месье до самой кости достал.

У запасливого Савойи в подсумке нашёлся порядочный кусок белой ткани, но Трофим отвёл руку француза:

– Погодь немного, месье. Надо кровь споначалу остановить.

С этими словами он порылся в своей котомке и вытащил оттуда продолговатый холщовый мешочек. Затем выдернул из него небольшой пучок травяных былинок и, сунув их в рот, с минуту перетирал их зубами в кашицу. После чего он эту кашицу прилепил прямо на рану Кортье.

– Моя бабушка Параскева знатной была травницей в Коломнине. Помню ещё с детства своего голопупого, у нас во дворе дома народ страждущий с самого утра и до вечера толокся ,и никому она в помощи не отказывала, всех привечала да лечила. Так что, друже, – Трофим похлопал Кортье по здоровому плечу, – через день-другой ты и о ране своей забудешь.

Тамплиеры ещё спали, а Трофим спозаранку, сделав приличный крюк, наведался к полянке, где путники оставили стреноженных лошадей на ночном выпасе и, убедившись, что с ними всё в порядке, прошёлся по следу раненого разбойника. Тем более, что след был кровавым, попал-таки маркиз в татя ночного. Нашёл он его на берегу лесного ручья. Тот лежал ничком. Из-под правой лопатки торчала стрела, пущенная де Трушанье.. Не жалея, тартарец резким движением вырвал её и перевернул раненого на спину. Тать живучим оказался, дышал он ещё, но мутный взгляд раненого красноречиво свидетельствовал о том, что часы и даже минуты разбойника сочтены. Вздохнул Трофим, потеребил не очень ласково мужичка лесного:

– Эй, слышишь ли меня? Ты кто такой будешь, как тебя зовут?

Посиневшие губы раненого разомкнулись:

– Коськой меня кличут.

– Откуда родом?

– Местный я, с Вытегры.

Вытегра и сейчас представляет собой небольшой посёлок на берегу Онеги-озера, а тогда это была лесная заимка с несколькими домишками да землянками.

– Придушить бы тебя, татя лесного, да руки марать не хочется.

Снова вздохнул тяжко Трофим, опять вытащил из своей котомки заветный мешочек и

снова повторилось то, что он проделал с Кортье.

– Ты это, ты полежи здесь денёк да ночку не вставая, а уж завтра можешь и на ноги встать. Словом, живи!

К его возвращению к товарищам своим, он нисколько не удивился тому, что Кортье, сидя у костра ,с аппетитом уплетал жареную на костре ножку подсвинка добытого вчера.

– Вижу, на поправку идёшь, месье. Да только надо бы нам ещё на денёк задержаться здесь, чтобы рана угомонилась и не кровоточила боле.

Савойя и де Трушанье согласно кивнули головами и уставились на тартарца:

– Что с беглецом ночным сдеелось, Трофим?

Тартарец лишь шевельнул своими могутными плечами:

– Стрелу я из его спины вытащил, рану подлечил, а дальше, как Тара-вселюбящая пожелает: или смерть на него нашлёт за грехи его, или простит за промысел разбойничий.

Тартарцы вплоть до гибели Тартарии в середине восемнадцатого века не признавали христианскую веру и поклонялись своим ведическим богам, прежде всего Тарху и его сестре Таре. Потому и страна их звалась Тархтарией, превратившейся в Тартарию.

Вечером улеглись путники у костра, и снова их поднял на ноги треск сухих веток под чьими-то ногами. Трофим ухватился было за свою палицу, но вскоре опустил он её. К костру пошатываясь из стороны в сторону, ковылял… Коська. Дошёл он до круга, освещённого кострищем, бухнулся на колени:

– Простите мя, люди добрые, за то, что умысел злой сотворил. Не гоните, небось, пригожусь я вам ещё.

Переглянулись путники меж собой, а Трофим вспомнил, что Коська местным назвался. И правда, мог он пригодиться в походе по окрестностям Онеги-озера. О том он Савойе, как старшому, всё и рассказал. Тот с сомнением посмотрел на тщедушного русича:

– Слаб он, да и коней запасных у нас нет.

Трофим тем временем уложил Коську на своё лесное ложе, прикрыл того зипуном.

– Месье Савойя, через день-другой я и Кортье и этого заморыша на ноги поставлю.

А сухопарый де Трушанье воскликнул:

– Мой конь,пожалуй, и меня и этого паренька выдержит.

Утром следующего дня Савойе удалось подстрелить молодого лося и двое суток все, в том числе и раненые, усиленно питались, набираясь сил. Остальные принялись коптить в дорогу мясо добытого зверя. А на третий день вскочили путники на своих коней и продолжили путь, направляясь как раз к той самой Вытегре. В само селение всем гамузом решили не въезжать. Отправили туда пеше на разведку Трофима да Коську. Пока шли до заимки, Коська признался тартарцу, что их банда не раз ночевала и столовалась там.

Одна улочка в той заимке и была. По одну сторону несколько избушек бревенчатых, почерневших от времени стояло, по другую бугры и норы землянок. Повёл Коська Трофима к первому же бугорку, благо уже рассвело.

– Тут в землянке энтой матушка моя живёт.

– А где батька твой?

– Да его медведь задрал ещё зим пять назад.

На улочке пока никого не было видно. Лишь вдалеке, от самой крайней избы,

отделилась человеческая фигурка, рядом с которой просматривался силуэт коровы. Коська проследил за взглядом тартарца и ухмыльнулся:

– То Фенька блаженная свою корову на выпас повела.

Спустились они по земляным ступенькам вниз. Откинули полог из куска замызганного рядна. В нору эту свет через одно-единственное оконце едва проникал, но Коська уверенно шагнул к дальней стенке.

– Мамо, спишь ли?

На жердяном топчане, покрытом пахучим сеном и куском рядна, шевельнулась сухонькая седовласая женщина. Увидев сына, встрепенулась она, руки к нему протянула:

– Сынку, родненький мой, вернулся! А мне сказали, что Челим окаянный повёл вас на Ладогу.

– И там мы побывали и на Онеге. Нет теперь ни Челима, ни Пахи, ни Гурьяна, ни кого ещё, – покосился Коська на тартарца, добавил, – Сгинули они. Ты скажи кто ещё из нашей ватаги Челима на заимке остался?

– Да почитай, никого и не осталось. Разве что Васька Кривой рану свою залечивает.

Коська тронул тартарца за рукав:

– Это матушка моя, Гостята. А Васька Кривой, тот человек безобидный. Лет десять назад

через нашу заимку дружина княжеская проезжала. Узнал воевода дружины, что мы без креста живём да Перуну поклоняемся, рассвирепел шибко и давай нас под крест подводить, идолов наших сжигать. Мы тут, на северах испокон веков своим богам поклонялись. Васька и скажи это в лицо воеводе. А тот недолго думая хрясь его саблей по шее. Вот с тех пор и окривел Васька и стали кликать его Кривым, шея-то у него подрезана была!

Гостята тем временем выставила на стол чугунок с пареной репой, крынку с козьим молоком, да две малые краюхи хлеба ржаного. Трофим, держа в уме, что это может быть последняя снедь у хлебосольной хозяйки, сунулся в свою котомку и вытащил из неё огромный кусище лосятины, прожаренной и подкопчёной на костре. По землянке тотчас же поплыл запах ароматного дымка. У женщины при виде такого богатства слёзы из глаз брызнули. Она отродясь не видела такого мясного изобилия. И всё же с опаской поглядывала она на огромного гостя, по сравнению с которым её взрослый сын выглядел щуплым подростком.

– Пойду козу свою на прикол травный поставлю, а то соседи подумают, не случилось ли что со мной.

– А много ли у вас соседей на заимке вашей?

Вздохнула тяжко Гостята:

– Да уж теперь совсем мало осталось. Девятерых Челим на промысел увёл, вот Васька Кривой ещё, да у Челима и Егорки в избах жинки их с детьми сидят, их дожидаются, да Фенька блаженная в крайней избушке живёт.

Вот в самый просторный дом бывшего атамана ватажников Трофим и позвал своих сотоварищей. А там и правда, детишек семеро мал мала меньше копошатся на палатях. Всех встретила на пороге дородная женщина с волосами на голове, которых ,похоже, гребень никогда не касался. Увидев, что гостей незваных привёл Коська, она схватилась

за сердце и попятилась назад. Старшая дочка Челима тоже вернулась домой после того как выгнала коров из сарая на выпас и теперь растерянно посматривала то на Коську, который должен был быть с её отцом, то на гостей в странных одеждах и со страхом она смотрела на великана среди этих людей. Тамплиеры ещё будучи на Готланде, распрощались со своими плащами с нашитыми на них крестами Ордена, посчитав их неуместными среди этих варваров.

Что могли сказать тамплиеры этой женщине, этой девочке с испуганными глазами, малышне копошащейся на полатях? Что сложил их муж и отец голову свою забубённую в ночной схватке? Об этом пусть Коська потом им скажет. Трофим, пошептавшись с Савойей за приличный кусок лосятины выменял у хозяйки две полные ковриги ржаного хлеба и тут же засобирались они в дорогу. Коська вызвался проводить путников до озера Лача ,что лежало в ста вёрстах на восток от Онеги-озера, благо, что в сарае хозяйском стояла лошадь Челима, и хозяйка хоть и неохотно, но позволила Коське временно забрать лошадку.

Путники были уже недалеко от Лачи, когда Коська признался:

– Дале Лачи я не ходил, но знаю что на восток от озерца этого Онега-река, а затем и Двина Северная текут прямо на север, а вам значит, только на восход солнца идти. Путники и без него знали, в какую сторону им стопы свои направлять. День за днём, неделя за неделей шли они на восток, чувствуя с каждым днём, что не так жарко солнце их лица опаляет. Но Трофима например не это больше удивляло. Удивляло малолюдье этих мест. Ведь в родной Тартарии он другим был избалован. Там на каждой реке или её притоке гроздьями стояли города, селения, храмы да скиты. А здесь, на русском севере в течение не одной сотни лет княжеские дружины так «прорежали» местную «нехристь», что редко где можно было встретить людей.

До уральских гор путники добрались уже в самое предзимье. Спустившись с восточного склона Урала они впервые наткнулись на казачий разъезд тартарцев.. Да, ещё не было донских и запорожских, терских и кубанских казаков. Эта служивая часть русов и русичей появилась ещё со времён противостояния с ариманами, именуемых теперь ханьцами, а ещё китайцами. И хотя нагло украл у нашей общей истории царь Пётр Первый целых пять тысяч лет, нужно понимать и всегда помнить, что предки наши эти пять тысяч лет в бдениях великих прожили и до наших дней дожили, что бы ни говорили нам современные историки, знающие только ту историю, которую нам написали великие и гнусные фальсификаторы типа Миллера-Шпеера.

В конном разъезде было всего пять человек. Казаки сидели на мохнатых приземистых лошадках и ноги ездоков едва до земли не доставали. Но Трофим в отличие от тамплиеров знал, чем хороши тартарские лошадки. Нипочём им были ни мороз, ни жара, ни худая кормёжка во время пути. Он всматривался в лица со знакомыми вроде чертами и даже полез было целоваться-обниматься со своими земляками, но такой же громадный телом старшинка разъезда лишь холодно поприветствовал путников и самого Трофима, не признав в нём родную кровинушку. Одежда французов, их шпаги насторожили казаков, выдавая в легко одетых путниках чужаков. А у него был строжайший приказ не пускать чужеземцев в свою страну. Старшинка лишь слегка смягчился, когда Савойя,

поднаторевший в языке тартарцев объяснил Миките, так звали старшинку, что дело у них есть неотложное к их государю. При этом он помахал перед носом казака, слегка потрёпанным свитком с им же написанным посланием, правда на французском языке.

Микита даже скривил лицо как от зубной боли, пытаясь прочесть письмо. Решение проблемы с пропуском незванных гостей через свой кордон было, что называется ,не на его зарплату.

Трофим посмотрел на своих спутников да призадумался. Пока они двигались, сидя верхом на лошадях, не мёрзли они так, как сейчас, в ожидании решения старшинки. Ведь от самих лошадок шло тепло, да и спешиваться всадникам приходилось не раз, обходя завалы лесные. А теперь южане еле сдерживали дрожь от холода, и губы их синими стали как у вчерашних покойников. Он снова к Миките оборотился:

– Ты вот что, Микита, ты давай решай, пущать нас или не пущать, а то видишь что с французиками деется, того и гляди замёрзнут да заболеют они. Вишь, как они легко одеты. Дай ты им что-нибудь из одёжки тёплой, а вон тот, седой, – Трофим кивнул на Савойю, – вполне с тобой расплатится.

Ещё раз хмуро посмотрел Микита на гостей. И правда, у тех уже зуб на зуб не попадал. Крякнул он с досады, да под навес направился, где стояли запасные лошадки. Вскоре гости нежданные были одеты в зипуны тёплые, в малахаи меховые. Повеселели они, правда, при этом с удивлением таращились то на казаков кордонных, то на Трофима своего. Ему-то старшинка никакой одёжки не дал. Тот как был в сермяге да безрукавке облезлой, так в ней и доехал до кордона, представляющего собой несколько добротно сделанных бревенчатых изб. Но от Трофима всё время валил пар, столько энергии было в этом человеке.

Тамплиеры к вечерней трапезе вытащили последний кусок лосятины, что «задержался» в котомке Кортье. А казаки выставили на низкий стол из двух плах свои нехитрые припасы: балык осетровый, горку из жареных тушек рябчиков, туесок с клюквой промороженной и баклажку с медовухой. Чуть разморенный теплом большого костра и чаркой-другой медовухи, Трофим рассказал землякам о своих мытарствах. Ещё не дослушав рассказ тартарца до конца, снова хмыкнул Микита, тихо отошёл куда-то, но вскоре вернулся, держа отороченный мехом зипун в руках. Молча накинул он эту одёжку на плечи Трофима и участливо похлопал его по плечу. А Трофим, вспомнив вопрос тамплиеров на который он не смог ответить, к казакам обратился:

– А скажите, братцы, кто сейчас правит в стране нашей?

Памятуя о том, что им сейчас рассказал Трофим, казаки не слишком удивились его вопросу. Посыпались и ответы:

– Сын Святозара-старшего сейчас правит.

– Кличут его Святозаром Вторым.

– Умница царь у нас, все науки преодолел, на всех языках бает.

– Особенно жинка у него милая да пригожая, Евдокея-красавица.

И тут же усатый моложавый казак получил подзатыльник от старшинки:

– Ты на чужих, особливо на царских жинок рот не разевай, свою заведи.

Казак притворно заверещал:

– Да когда же мне, служивому, жинкой обзаводиться? Я ведь всё в разъездах да бдениях, недосуг мне жениться.

– Ты, Завид, хоть женатый, хоть холостой всё одно бы завидовал семейным мужикам. Пропусти разок поход к кордонам, да и обженись наконец! А-а, – Микита махнул на казака рукой, – как был ты Завидом, так им и остался.

У многих казаков от выпитой медовухи языки совсем развязались и долго бы они косточки Завиду перемывали, если бы Микита вдруг не гаркнул:

– Ну всё, всё, раскудахтались тут, как курки на насесте. Поздно уже, а завтра всех до зари разбужу. Пойдём к Шеркале, там на Оби-матушке,небось, последний караван до Грустины собирается, поспеть бы к нему.

В Шеркалу успели прибыть в самый раз. И через день караван из семи кочей ,нагруженных в основном мехами, мясом дичи лесной, мешками с вяленой рыбой тронулся под парусами вверх, против течения реки. Целую неделю сиверко надувал паруса кочей, и они споро бежали по студёным уже волнам тартарской реки. Понятия «сибирь», «сибирская река» тогда ещё не было. Это название окончательно «прилипло» к этой огромной территории лишь спустя несколько веков.

Виконт Кортье почти всю дорогу лежал под навесом в коче и редко когда высовывал нос наружу. Он был из тех, кто считал, что именно его Франция, Париж – центр, пуповина всего мира, а то, что было вне этого мира, он считал варварским приложением к его «цивилизованному» мирозданию. Де Трушанье, наоборот, искренне удивлялся тому, что он видел за бортом коча. Да, он не увидел ни одного каменного здания или строения. Даже храмы и маленькие церкви здесь строились из дерева. Но сколько же было здесь, на этих далёких от его Франции, берегах городов и селений! Наверное, уже больше сотни их проплыло мимо них. Некоторые дома в этих городах были очень недурны собой. У наиболее близких к воде домах-теремах маркиз рассмотрел витиеватые узоры на наличниках окон, качели во дворах, флюгеры на крышах.

А Трофим и Савойя спускались под навес только на ночь. Граф часто замечал на лице

Тартарца слёзы, которые тот украдкой смахивал, таясь от чужестранца. А француз и не думал чем-то попрекать этого мужественного и отчаянно храброго человека. Разлуку с Родиной каждый переживает по-своему. Кто-то даже с радостью расстаётся с ней, надеясь, что чужбина за такое предательство уж точно не отторгнет беглеца и он там обязательно обретёт своё иллюзорное счастье. Вот сейчас, во время, не побоюсь этого сказать, очередной эпохальной войны между русским миром и Западом, тысячи молодых и не совсем молодых, порой «заслуженных» людей рванули за «бугор»: в Грузию, Армению, Казахстан, Израиль и куда подальше. Кто-то из них,, таким образом решил избежать мобилизации в армию, кто-то выразил бегством своё несогласие с тем, что мы имеем право на самозащиту. Но у этих людей, сбежавших из страны, на мой взгляд, память как у аквариумных рыбок. Ведь пора привыкнуть, что каждые сто лет у западников начинают чесаться руки и другие части тела, при этом на них появляются привычные для них кресты да свастики. Значит опять пришла пора очередной смертельной схватки между Тьмой и Светом. Наверное,жизни свои никчёмные эти бегунки от смерти уберегут. А вот уберегут ли они свою душу, если она у них есть, от мерзкого чувства предательства,

которое их будет преследовать всю оставшуюся жизнь?

А вот такие люди, как Трофим, несмотря на лишения и опасности, несмотря на то, что страна палец о палец не ударила, чтобы выручить их из неволи, всегда будут стремиться вернуться на Родину, так уж они устроены, такими их мамка с папкой воспитали.

– Скажи, Трофим, тебе с посольством вашим в Московии приходилось бывать?

– Разок побывал во Владимире, стольном граде Руси. Да недолго мы у них пробыли. Там между князьями вечная грызня из-за власти идёт, недосуг им дружбу устраивать с соседями.

– Да, о том и я слышал, – Савойя проводил взглядом очередной городок на берегу реки, однако ни готы, ни Орден Тевтонский, ни половцы, ни свеи их страну так и не смогли завоевать, впрочем, как и твою, братец.

– Верно говоришь, граф. Мы ведь с русичами братья кровные, у нас только веры разные, а так, когда кто нападает на нас, мы про дрязги свои забываем да против ворогов все как один поднимаемся. Так было у наших предков славных, так есть и сейчас, такие мы уж люди непокорные.

– Далеко ли ещё до Грустины твоей?

– Теперь уже рукой подать. В том месте, где она стоит, в Обь Иртыш впадает. А раньше, когда царь-батюшка Святозар на престол всходил, в верховьях Оби столица наша обреталась. И уж при мне он повелел наш стольный град на новое место перенести, так как степняки стали одолевать рубежи наши, вот он и поостерегся.

По мнению альтернативных историков, Грустина, столица Тартарии меняла своё местонахождение не менее трёх раз за время существования этой страны. Внезапно Трофим ухватился за руку графа:

– Смотри, смотри, месье. Вот она Коломнина моя!

И правда, из-за плавного закругления реки на берегу показался город, впрочем, для француза такой же, как и остальные до этого. Жилые избы крыты были соломой, обмазанной глиной с известью, другие строения имели крыши из тёса. В центре городка высился храм, увенчанный кругом-коловратом из которого словно прорастали два золотистых полновесных колоса, олицетворяющих два божества тартарцев: Тарха-творца и Тары-богоматери. Нужно сказать, что до самой гибели Тартарии в ХУ111 веке тартарцы так и остались верны своим ведическим богам, отвергнув и католичество,, и православие, и ислам, и иудейство. Именно за эту упёртость, за любовь к деяниям своих предков она и была ненавидима и спесивой Европой-Венеей и степняками, и царями, особенно романовской династии. Впрочем, последние рюриковичи: Иван Грозный и Борис Годунов, пытались завязать с Тартарией союзнические отношения, но мировая закулиса, прежде всего англосакская, сделала всё для того, чтобы последние русские цари не смогли договориться о мире и дружбе со своими кровными братьями.

К причалам Грустины кочи подошли, когда солнечные лучи высветили в центре столицы высокий храм, стены которого были густо выкрашены известковым раствором. Терем царя Святозара Второго находился через две улицы от столичного храма. Весть о том, что в столицу вновь прибыли посланники от Папы Римского не слишком удивила горожан. Католические миссионеры нет-нет да заглядывали в этот «медвежий» угол

человеческой Ойкумены, так что не было на улицах, по которым проезжали тамплиеры толп зевак и восторженные жители не бросали в воздух свои шапки и чепчики.

Казачий голова, встретивший посланников на берегу, естественно не бельмеса не понял, что было написано в «послании» от Папы Римского и, как это и было заведено, определил гостей на постоялый двор. Там пришлось им дожидаться приглашения от царя целых три дня. Не было принято у царских (королевских, княжеских, ханских и т.д.) особ сразу принимать у себя гостей, даже самых дорогих. Накануне вызова к царю у тамплиеров побывал царский дьяк, и Савойя настоял на том, чтобы вместе с ними на приём к царю пошёл и Трофим в качестве толмача.

В просторных сенях перед тронным залом тамплиерам пришлось расстаться со своими шпагами. К царю никто не имел права входить с оружием. Когда «послы» прошли в зал, с невысокого трона, к которому вели три ступеньки, легко встал и также легко и быстро сошёл совсем молодой белокурый человек, с голубыми глазами, ростом выше самого высокого из тамплиеров. Он был светел лицом и довольно широк в плечах. Его глаза пронзительно всматривались в лица гостей и, наконец, взгляд его остановился на толмаче.

– Не Трофимом ли тебя зовут, казаче? Не ты ли был в посольстве нашем, что батюшка мой отправил в Бахчисарай несколько лет назад?

Бухнулся Трофим на колени, молвил:

– Истинно так, царь-батюшка. Да только хан крымский переметнулся к османам, а наше посольство вырезал до единого человека. А меня хан в живых оставил только для того, чтобы в Кафе продать в рабство купцам заморским. Да вот спасли меня, выручили из неволи эти месье, – повёл он головой в сторону гостей, – и вот снова я на родине своей, снова готов служить тебе, царь-батюшка.

– Ты встань, встань с колен, чай неволя у тебя за спиной осталась! А вот о жизни на чужбине, о приключениях, с тобой случившихся, расскажешь позже и мне и моей женушке Евдокее, уж больно охоча она до новостей всяких.

Перевёл взгляд царь с Трофима на седовласого француза.

– А это, царь-батюшка, месье Савойя, граф по ихнему уставу придворному. С чем он и его товарищи прибыли в нашу страну я и сам толком не знаю, о том он сам с тобой толковать будет.

Едва качнул головой Святозар и дальше свой взор устремил.

– Это виконт Кортье, царь-батюшка, гонимый во Франции рыцарь и всецело преданный графу Савойе.

Ещё шаг в сторону царя и новый комментарий тартарца:

– Это маркиз де Трушанье, тоже изрядно преданный месье Савойе и их общему делу.

В раздумье Святозар вернулся на трон и, присев на него, проговорил:

– Тот свиток, что мне передал от вас мой дьяк не самим Папой вашим написан был, верно?

Савойя утвердительно качнул головой:

– Верно, светлейший царь. Послание сие написано собственноручно мною. И, признаюсь, мы вовсе не от Папы Римского здесь, а по собственному почину.

– Вот как?!

Брови царя поползли вверх. Гости его всё больше и больше удивляли.

– Тогда что же привело вас в мою страну?

Савойя нервно сглотнул. Сейчас откроется сокровенное. Сейчас схлестнутся небо и земля, ложь и правда, Зло и Добро.

– Светлейший царь, я знаю, что в вашей стране христианство не в почёте, но наверно учёность ваша безупречна и знаете вы как, кем и когда было превнесено христианство на нашу грешную Землю?

Усмехнулся Святозар:

– Я знаю одно, граф, что ваши и наши грехи несоизмеримы. Вы, рыцари Круглого стола, так называемые тамплиеры-храмовники, реки крови пролили, насаждая учение Христа в своих и чужих землях. Вы и у нас попытались насадить это чужое для нас учение. Правда, переворот, устроенный вами в старой Грустине не удался, а вот у наших соседей, русичей, вы уже не один кусок земли отгрызли и продолжаете терзать Русь. Так что сдаётся мне, что и от вашей миссии хорошего ждать не приходится.

– Напротив, светлейший царь. Наша миссия в другом заключается.

И Савойя, чуть запинаясь и подыскивая нужные слова с помощью Трофима-толмача, рассказал Святозару о том, каким образом Чаша Грааля оказалась у него, кто из неё алкал вино в своё время, о крови Иисуса, излитой в неё, о путях-дорогах скитаний Чаши, об охоте на неё чуть ли не всех правителей Венеи.

Он осторожно вытащил из своей котомки драгоценную ношу, снял с неё покровы и на вытянутых руках поднёс её к трону.

– В одном вы правы, светлейший царь, корысть и зависть правителей Франции, Англии да и других стран Венеи подвигли нас, – граф повёл рукой в сторону своих сотоварищей, – уберечь Чашу сию от алчных правителей наших, дабы она в их руках не привнесла в жизнь людей ещё больших страданий и смертей. Вам я вручаю эту Чашу с надеждой, что не направите вы её чудесные свойства во вред человечеству.

Святозар принял Чашу в свои руки и, повертев её в руках попытался прочесть то, что было написано на её внутреннем ободке. Наконец просветлело чело его, лёгкая усмешка возникла и тут же погасла в аккуратно подстриженных волосах бороды и усов.

Кликнул он дьяка, что стоял у двери тронной залы, и когда тот подошёл вплотную к царю, Святозар, весело посматривая на притихших гостей, что-то тихо сказал тому на ухо. Дьяк, сверкнув зубами в улыбке, с поклоном,, молча удалился. А через несколько минут он вернулся в залу с высоким седобородым стариком, одетым в длинную накидку. В руках старика посверкивало небольшое …зеркальце. Это был верховный волхв и наставник молодого царя, опекавший его с самого детства. Звали его мудрёно для уха европейца – Божидаром.

Передавая Чашу в руки волхву, Святозар что-то тихо прошептал ему. Старик кивнул головой и, присев на нижнюю ступеньку пьедестала трона, принялся крутить Чашу и священнодействовать, применяя заркальце, пристально изучать надпись на ней. Виконт Кортье наблюдая за действиями царя и волхва, скривил губы:

– Мой сир, арамейский язык, коим нанесена гравировка на Чаше, не смогли прочесть лучшие умы Франции.

В его голосе сквозило явное, не прикрытое пренебрежение, и Савойя, стоявший по левую руку от него, предупредительно кашлянул в кулак и с осуждением посмотрел на него. Тем временем верховный волхв закончил изучать Чашу и, вернув её царю тихо проговорил:

– Ты был прав в своём предположении, мой мальчик.

А Святозар, сурово посмотрев на спесивого француза, произнёс:

– Виконт, ты оказался неправ. Надпись сделана на знакомой вам латыни. Только сделана надпись в зеркальном отражении, вот почему даже самые умные мужи вашей Франции, – царь интонацией выделил именно эти слова, – не смогли прочитать надпись. И всего лишь простое зеркальце помогло решить нам эту проблему. А написано на Чаше вот что: «Бог ничего не делает напрасно».

Смущены были Савойя и де Трушанье, а Кортье буквально сгорал от неимоверно сильного чувства стыда. Лицо виконта стало не просто красным, а багровым. Но это было не только проявлением стыда, а и гнева, спеси так и бурливших в этом человеке.

– Светлейший царь, – склонил голову граф Савойя в низком поклоне, прости нас за неразумность и поспешание в мыслях.

Святозар хмуро посмотрел на набычившегося виконта, переглянулся со своим учителем Божидаром:

– Когда-то предки моих предков властвовали во всей вашей Венее, да и в Асии тоже. И был язык един для всех, язык русов. И говорили и писали на этом языке все живущие в Асии от берегов океана атлантов, до берегов Великого океана Восточного, в том числе и твои предки, виконт, которые,правда, ещё в шкурах звериных ходили да в пещерах обитались. И об этом мельком,правда, сказано в вашем Ветхом Завете. Да о русах и языке этом едином те, кто писал этот Завет, ничего не написали, словно их и не было вовсе. Ещё в те времена ложь поселилась в ваших сердцах и головах, только в себя вы самовлюблялись, а другие народы стали презираемы вами. С тех пор во лжи вы и живёте. А горькая правда в том, что со временем нарождались новые и приходили чуждые народы из глубин нашей Ойкумены. И многие из них, обуреваемые гордыней непомерной, стали отвергать дружбу с русами, их язык, их чистые нравы. Теперь у каждого народа Венеи появились свои языки, свои обычаи, своя правда жизни. И ушли русы с захваченных вами земель, а те, что не смогли или не успели уйти, повержены были в прах франками да галлами, готами да англами. Со временем оставили мы и русичей, так как они предали наших общих богов-родителей и повернулись лицом к богу иудейскому и сыну его, Иисусу Христосу. С тех пор и в Венее и на Руси смута сплошная деется. Брат на брата идёт, князь на князя, король на короля, народ на народ. Вашими кумирами давно стали корысть да алчность, жестокость и хитрость, обман и лживость. И все эти пороки произрастают у вас от дремучего незнания своего прошлого, прошлого других народов, от ложного чувства превосходства над другими народами не такими оборотистыми как вы. Вы и веру свою христианскую не словом одним, а ещё и огнём и мечом несёте в чуждые для вас земли. Вот поэтому наши границы на замки прочные закрыты, чтобы в Отчизну наших предков великих ересь ваша не проникала, ибо губительна она для людей нормальных, живущих по законам в Ведах наших изложенных и пока я жив, никто извне

не сможет посягнуть на жизнь нашу устроенную и славную.

Святозар умолк и, склонив голову, задумался:

– То, что Чашу сию ко мне доставили, одобряю. Не знаю и не хочу знать, какие чудеса она творит. У нас так говорят: «от добра добра не ищут». Я признателен вам, граф Савойя, что вы доверились мне. Я найду ей достойное пристанище ,и никакие алчущие и грязные руки до неё не дотянутся.

Савойя, а следом за ним де Трушанье склонились в глубоком почтительном поклоне, лишь гордец Кортье ответил царю коротким кивком головы.

– Именно это, государь, я желал услышать от вас.

Где спрятали волхвы царя Святозара Чашу Грааля до сих пор неизвестно, но сдаётся мне, что с тех пор она не покидала пределы нашей страны и подтверждения тому, пусть и косвенные, есть. В течение последних семисот лет много раз нападали на нашу страну разные вороги и каждый раз мы отбивали их наскоки. Боги-родители наши, Бог христианский или Чаша Грааля всегда приходили нам на помощь, заставляли сплачиваться народ наш в единый и мощный кулак и непобедимы мы были, есть и будем.

Граф Савойя и маркиз де Трушанье с разрешения царя навсегда остались на новой для них родине. Виконт Кортье был отпущен восвояси. Трофим рассказал-таки свою богатую приключениями историю скитаний семье царя и был отпущен в родную Коломнину. Видел ли кто с тех пор Чашу Грааля? Вряд ли. Волхвы всегда умели хранить тайны,, и свои, и царские. Спрятана она до поры до времени в тайном, укромном месте. Возможно, опять дождётся она своего часа, да ещё и послужит делу честному, делу праведному. Возможно, сгинет со временем, в прах превратившись…

СКИТ

Витёк кинул взгляд вперёд. Последняя из трёх байдарок подходила к высокому береговому утёсу, чтобы скрыться за ним с глаз долой. На последней байдарке шла Вера, Верунька, его девушка. Она успела помахать ему рукой, мол, догоняй! Он тоже вскинул руку над головой, мол, плывите, догоню!

Сто лет в обед сдался бы ему этот «Великий поход по следам Ермака» как сказал о нём Сёмка Пегов. Витёк все свои неполные двадцать пять лет дальше озера Шарташ ни разу не высовывался из Екатеринбурга. Зачем? После школы, а затем Уральского политеха он устроился работать айтишником в нехилую фирму, где и платили хорошо и работа была рядом с его домом, всего пятнадцать минут езды на троллейбусе и вот он, его родной обжитый компьютер со всеми его наворотами.

И дёрнул же его чёрт за язык сказать Вере, что он тоже заядлый, как и Семён байдарочник и не против поучаствовать в этом сплаве по реке Тавда. А ведь Семён, гад, в отличие от Веруньки знал, что Виктор Салазкин никакой не любитель-байдарочник и всё время подкалывал своего товарища, мол, слабо тебе или не слабо по речке триста километров отмахать? Не мог же Витёк упасть в глазах своей девушки и отказаться от

похода. Вот и дохрабрился. Неумело завязав узел крепления рюкзака на байдарке, он на первом же буруне слабенького порога потерял его. Узел поехал, рюкзак выскользнул из пут и булькнул в воду. А там были банки с тушёнкой для четырёх человек на все шесть дней пути.

Вода была прозрачной, и Витёк видел какое-то время потерянный груз на дне реки. Он даже попытался судорожно подгрести двухлопастным веслом чуть назад и хотел подцепить лопастью весла лямку рюкзака, но лопасть соскочила с лямки, и парень, потеряв равновесие, опрокинулся в воду. Его ноги предательски застряли в самой байдарке, и он прилично нахлебался воды пока выбирался из посадочного гнезда своего утлого судёнышка. В холодной воде пальцы плохо слушались, и он умудрился выпустить из ладони носовой фал байдарки, и ту стремительно понесло вниз по течению. Витёк заорал. Заорал на эту чёртову реку, на вертлявую байдарку, на зловредного Семёна и даже на Алину Лескову, четвёртую участницу их похода. Но больше всего он орал на самого себя, неуклюжего, неумелого «компьютерного аса», в жизни не державшего ничего тяжелее компьютерной мыши. Правда, последние полгода он два раза в неделю ходил в тренажёрный зал недалеко от гостиницы «Исеть», где и познакомился с Верунькой.

Стоя по колено в ледяной воде он только сейчас заметил, что до сих пор сжимает в руках бесполезное теперь весло. Размахнувшись, он со злым уханьем швырнул его вслед за уплывающей лодкой. Салазкин никогда не оставался в лесу один. Он вообще не любил лес, эту мошкару, облепляющую лицо и руки, звенящих над ухом комаров. Он ещё с детства был запуган мамой ужасными клещами, стадами бродящими по лесу и нападающими на людей. Отца своего он не помнил. Мама развелась с ним, когда Витечке и трёх лет не было. Так что в нём бурлило и клокотало только женское начало, женские привычки, женские капризы и грела душу только неизбывная материнская любовь.

Что делать? Куда идти, и идти ли, или оставаться на месте, в надежде на то, что более опытному в этих делах Пегову не западло будет вернуться за ним, после того как он увидит проплывающую мимо них байдарку Салазкина. Краем уха, когда он отлипал от своего всевластного хозяина-компа, чтобы быстренько проглотить приготовленные мамой бутерброды или заказанную пиццу и запить их кофейком, он иногда улавливал, что говорили с экрана телеящика в соседней комнате. Удалось ему как-то услышать в такие редкие минуты «отдыха» и историю про потерявшуюся шестилетнюю девочку из какой-то деревни. Она три дня одна мыкалась в тайге и ничего, не пропала. Более того, когда её всё-таки нашли, она была с полным лукошком грибов. Вот что значит деревенская закваска. А он был человеком сугубо городским. Не знал он, в каком направлении от него искать север или юг, куда течёт эта злая река, так как географию вообще, и географию своей области он не знал, и знать не хотел.

Середина августа в этих краях порой бывает очень даже прохладной. К утру изо рта чуть ли не пар идёт. Витёк похлопал по клапанам спасательной куртки и облегчённо вздохнул. Пакетик с набором спасательных принадлежностей был на месте. Он подышал несколько раз на пальцы, чтобы согреть их и покопался в пакетике. Спички, залитые стеарином не размокли. Мельком взглянув на клонящееся к закату солнце он, присмотрев для себя походящую для ночлега площадку между двумя крупными валунами, начал

стаскивать на неё всё, что могло гореть. Хвороста, веток, обломков деревьев тут хватало. Но для того чтобы запалить костерок ему пришлось потратить почти половину спичек. Хворост прогорал быстро и Витёк чертыхнувшись, осмотрелся. Что он будет делать, если вся эта мелочь прогорит в самом начале ночи? По второму кругу в уже сумрачном лесу он собрал к костру крупные сучья, коряги и даже несколько стволов небольших деревьев явно поверженных каким-то ураганом, прошедшем в этих местах. Покончив с этим, он сразу почувствовал гложущую пустоту в желудке. Он хотел есть! И не просто есть, а жрать! В пакетике «Спас» он нашёл только одну шоколадную плитку. Недолго думая Витёк засунул в рот сначала половинку плитки, а спустя минуту отправил в рот и вторую половинку, после чего с наслаждением сглотнул. Он по-прежнему надеялся, что ушедшие вперёд ребята вернутся за ним, после того как выловят его байдарку.

У костра он почти обсушил свою одежду, да и сам согрелся. Расстелив спасательную куртку Витёк незаметно для себя уснул. Пробуждение было нерадостным. За ним никто так и не пришёл. С неба, затянутого низкой облачностью, моросил нудный дождь. Костёр, естественно, давно потух. Снова ужасно хотелось есть, но есть было нечего. И Витёк струхнул. Он понял, что вторую ночь без костра или какого-либо укрытия над головой он не переживёт. И он решил пройти вниз по течению в надежде встретиться на полпути с ушедшими вперёд туристами. Но идти вперёд вдоль русла реки оказалось делом почти невозможным. Скалистые береговые утёсы, курумник выстилающий русло реки на обеих берегах своими каменными глыбами и валунами, делали ходьбу по ним опасной и порой невозможной. Сломай или вывихни ногу и всё, пиши пропало. Витёк затравленно осмотрелся. Влево от него берег уходил вверх казалось не очень круто, но там виднелись деревья, а значит какая-никакая, а защита от дождя будет обеспечена. И он свернул к береговому откосу. Несколько раз ноги предательски скользили по намокшей лесной подстилке, но он уже заметил, что ещё чуть-чуть и он достигнет плато над откосом. Он даже стал различать мелкие сосновые шишки, прятавшиеся в пушистых пучках иголок. Он сделал очередной торопливый шаг в сторону этого кедрового рая и тут правая нога предательски зацепилась за выступающий из обрыва корень какого-то дерева, и он кубарем покатился вниз по склону.

Очнулся он от звука немного дребезжащего старческого голоса:

– Эй, эй, милок, просыпайся, а то и так все бока пролежал.

Витёк чуть разлепил веки и тут же вновь крепко зажмурился. Над ним склонилась голова, на которой свободными от растительности были разве что глаза и лоб. Ни дать ни взять леший-лесовик из его детских сказок.

– Ну ладно, ладно, вижу что проснулся. Давай знакомиться.

Витёк потёр глаза кулаками и тут же сморщился от боли. От кисти до локтя правой руки была наложена тугая повязка. Пытаясь уложить голову поудобнее на подушку, он снова почувствовал резкую боль в голени левой ноги. Заглянув под одеяло, он с ужасом обнаружил, что его нога от паха до пятки тоже была перетянута бинтами.

– Зови меня просто, Кузьмичом. А тебя как зовут, милок?

– Витьком.

– Это что, имя такое или кличка?

Голубые, чуть выцветшие глаза старика разве что искры из себя не источали.

– Виктор. Виктор Салазкин.

– Как тебя, Виктор Салазкин угораздило в глухой тайге оказаться да ещё одному, да без корки хлеба за пазухой?

– Да мы тут с ребятами поход на байдарках замутили, хотели до Тобольска сплавиться.

– До Тобольска?! Ишь ты, путь-то неблизкий! И что случилось с вами?

– Да так-то ничего не случилось. Ребята вниз по реке ушли, а я рюкзак с припасами утопил, хотел его достать со дна, но байдарка опрокинулась, и потом её течением унесло А ночью, видимо, дождь начался ,и я решил по сухому, берегом вниз по реке пройти да вот сорвался с кручи, а дальше не помню, что со мной было.

– А дальше милок я и сам знаю, что было. В тот день я лисичек в лесу решил собрать и заметил внизу под кручей твою яркую оранжевую куртку. Приволок тебя в избушку, подлечил малость. Так что дней десять тебе тут лежать, бока проминать. Да ты молодой ещё, косточки и на руке и на ноге быстро срастутся.

Витёк ошалело уставился на старика:

– Так рука и нога у меня сломаны?

– На ноге трещина в кости, а рука точно сломана. Да ты не пужайся так. Подлатаю я тебя. Здоровей будешь пуще прежнего.

– Так меня, ,наверное, весь Екатеринбург уже ищет. Мама у меня такая, что кого хочешь на дыбы поставит. Надо ей срочно позвонить, а то ей плохо становится, когда она волнуется.

Кузьмич взял с подоконника, нависающего над кроватью навороченный смартфон, под защитным стеклом которого виднелись потёки воды.

–Попробуй конечно связаться, только сдаётся мне, что у тебя ничего не получится. Ты же искупал телефон в речке, да и будь он сухой тоже не дозвонился бы.

– Это почему?

– Это потому, что здесь на сто вёрст вокруг нет ни одной вышки для мобильной связи.

На глазах Салазкина стали наворачиваться слёзы:

– Да как же? Как же вы без связи тут живёте? А вдруг со мной или с вами, что серьёзное приключится!

– Да ты милок раньше времени не паникуй. Ничего ни со мной, ни с тобой не случится. Срастутся твои косточки, и вернёшься ты солнцем палимый в свой человейник. Кстати, чем ты в городе занимаешься, кем работаешь или баклуши бьёшь как некоторые?

Витёк коротко дёрнул плечами:

– Айтишник я.

Густые серебристые брови старика дёрнулись вверх:

– Что это за профессия такая, ай… ай…

– Кузьмич, это работа, связанная с Интернетом, компьютерами, программами всякими, алгоритмами.

Старик как-то рассеянно, поверх головы гостя посмотрел в оконце. Там медленно угасал день и из теней разлапистых ветвей елей и кедров к избушке медленно подкрадывались сумерки.

– Ишь ты, были просто песни да ритмы, а стали алгоритмы

В его глазах при этом плескались искры лукавства.

– Проголодался?

– Есть немного, – засмущался парень.

Старик достал с нижней полки, нависающей над столом, новую толстую стеариновую свечу, принёс от рукомойника початый брусок хозяйственного мыла и, густо обмазав им свечу вставил её в старинный, с узорами подсвечник. После того как свеча была зажжена, он повернулся к кирпичной печке густо извачканной известковым раствором. Подкинув несколько поленцев в топку, Кузьмич передвинул сковороду с длинной ручкой с угла в центр плиты. Витёк отметил про себя, что такую сковороду ни в одном музее не найдёшь.А старик тем временем вылил на сковороду немного растительного масла, покрошил туда же приличную головку лука. Немного погодя ссыпал туда же заранее порезанные грибы-лисички, а потом и свеженарезанную картошку.

Ели молча. Витёк про своё думал. Перед началом их «великого похода» его мама говорила с сестрой, что жила в Донецке. Та сообщала, что укронацисты стягивают чуть ли не всю свою армию к границам пророссийского Донбасса, и его жители начали постепенно эвакуироваться в Россию. Салазкин, как и его друг Пегов были далеки от политики, и им было фиолетово кто окажется прав в будущей заварухе Некоторые продвинутые коллеги-айтишники из их фирмы даже поговаривали, не пора ли «лыжи» намыливать куда-нибудь в ближнее зарубежье, чтобы не попасть под возможную мобилизацию. Начальство правда успокаивало их, что уж кого-кого, а айтишников точно трогать не будут. Но народ айтишный это не очень успокоило.

Кузьмич подложил остатки жаркого в миску больного:

– Ты ешь, ешь, набирайся сил.

– Спасибо, Кузьмич.

И без всякого перехода добавил:

– Удивляюсь, как ты тут живёшь? Один. Без телевизора, Интернета, без связи с внешним миром. Не страшно?

Лёгкая усмешка вспыхнула и тут же погасла в волосяных дебрях «лешего».

– Да отбоялся я своё. Давеча подходил к избушке Топтыгин местный. Он пошумел, я пошумел, так мирно и разошлись. Нет, Витя, бояться надо не зверя лесного, а зверя двуногого.

– Ну, ты хватил! Нас, двуногих уже восемь миллиардов на Земле, и что, всех их бояться нужно?

– Зачем же всех? – усмехнулся старик, – ты бойся и обходи стороной тех, кто в душу тебе плюёт, да свои порядки тебе навяливает.

– Да в моём окружении вроде и нет таких.

– Лично в твоём может и нет. Но ты же не в вакууме живёшь. Ты в стране огромной и древней живёшь. И сколько она существует, столько ей и пакостят инородцы всякие.

– Ты кого имеешь в виду: манси, ненцев и прочих северян?

– Да нет, сынок, эти уже давно своими в доску стали. Я говорю о зарубежье нашем, всяких так англосаксах и прочих западниках. Сколько раз они на нас войной ходили,

сколько смертей нам принесли?

– Дед, это ж когда ещё было? Зачем прошлое ворошить? По-моему, нужно жить по принципу: ты никого не трогаешь, и тебя никто не тронет.

– На Руси, сынок в таком случае так говорили:« моя хата с краю, я ничего не знаю». Вот сейчас западники снова на нас ополчились. Снова норовят нас раздербанить и покорить.Неужто ты об этом не знаешь?

– Да мне фиолетово, кто там кого дербанить собирается. Телеящик я не смотрю. Я сам к любой информации доступ имею через Интернет ,и никто мне не указ, что я там смотрю.

У меня нормальная работа. Нотации никто не читает, потому как я свободная личность.

Ни от кого не завишу. Я даже маме финансово помогаю, так как пенсия у неё мизерная.

Девушка у меня есть, словом всё как у нормальных людей.

Кузьмич укоризненно покачал головой:

– Нормальные люди добровольцами едут на Донбасс русских от фашистов защищать,

сидят в окопах да от ненормальных нациков отбиваются. Если мы, русские не отобьёмся

от них сейчас, то скоро они будут и здесь, на Урале. И здесь установят свои, фашистские

порядки, работу у тебя цивильную отберут, твою девушку изнасилуют.

– Ну, ты завернул, дед. Я им ничего плохого не сделал, думаю, и они мне ничего плохого не сделают.

Старик присел на лавку и стал вытирать тряпицей руки:

– Когда гитлеровцы напали на нашу страну, многие жители СССР примерно так и рассуждали, мол, лично я немцам ничего плохого не сделал, уж меня они не обидят. А

вот обидели. Двадцать семь миллионов жителей нашей страны поубивали. Они вообще намеревались под корень нас всех извести, хотел ты того, не хотел. Да вишь какое дело.

Проснулся народ, взял в руки оружие да погнал эту погань с земли русской, как это делали и не раз наши предки.

– Да кто сейчас об этом помнит? Это ж когда было? При царе Горохе! Пора забыть о том, что кто-то когда-то нас обижал.

– Вот-вот, западники только этого и ждут. Ждут, когда мы забудем о подвиге своих предков, о жертвах напрасных и невинных. Да ещё, слышал я, Сталина и Гитлера на одну доску вровень ставят. А вы, молодые да пустоголовые, это сглатываете да поддакиваете ереси всякой. Да, Сталин порой так кулак сжимал, что из него юшка кровавая бежала, но не будь он тогда во главе государства нашего, кранты бы нам были.

– Да ладно, Кузьмич, чего ты завёлся? Страна у нас большая, найдётся кому и сейчас

Родину защищать.

– А ты чего отлыниваешь от защиты рубежей наших?

– А я Кузьмич, пацифист, я против войны.

– Ну, что-то подобное я от тебя уже слышал. Да только так может случиться, что даже если ты на войну не пойдёшь, она к тебе сама придёт.

Старик, чуть покряхтывая, встал с лавки, просеменил в соседнюю половину избушки, отделённой от первой куском обычной парусины, и вскоре вернулся оттуда с довольно толстой книгой в руках.

– Вот здесь, – Кузьмич любовно погладил потемневшую от времени обложку книги, – сказано, что ещё десять тысяч лет назад после войны гиперборейцев с атлантами, то бишь западниками, остров с коварной Атлантидой скрылся в пучине океанской, а следом и острова Гипербореи начали на дно морское опускаться. Да многих предков наших их родители небесные успели спасти, переправив их на материк. Тогда воды океанские поднялись неимоверно, потоп начался. И вот по этим горам уральским пошли люди с северов на юг. Так что война, затеянная атлантами, и тогда едва не погубила сынов и дочерей рода нашего. И до сих пор никак не успокоятся дети Тьмы, всё норовят куснуть нас.

Витёк краем глаза заглянул через руку старика и ничего не понял. На пожелтевших страницах черные, витиевато написанные буквы совершенно не походили на современные. Увидев на лице парня недоумение и недоверчивую улыбку, Кузьмич буркнул: