Шопинг с Санта Клаусом. Любовные игры по Интернету

© Логунова Е. И., 2011

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2011

Шопинг с Санта Клаусом

Число 13 ничего хорошего не сулило само по себе, а уж в сочетании с подозрительной буквой «г» однозначно способно было накликать какую-нибудь крайне неаппетитную ситуацию.

Гарик был настолько уверен в этом, что при оформлении на рейс отказался от места «13 Г» так твердо, как ни разу не произносил сакраментальное «Да, согласен!» в актовом зале Дворца бракосочетания – а женился он уже трижды и всякий раз абсолютно убежденный в правильности своего очередного выбора.

Значительно более образованный и свободный от предрассудков Петрович над махровым суеверием Гарика только посмеялся, а зря: может, не сел бы на место «13 Г», так и не помер бы в одночасье! Впрочем, карму Петровича изначально омрачало не только неразумное пренебрежение приметами, но и хроническое сердечно-сосудистое заболевание.

Что Петрович сыграл в ящик, Гарик смекнул раньше всех, опередив даже самого Петровича, который незаметно для себя и своих соседей по ряду тихо умер во сне. У Гарика был наметанный глаз: к своим двадцати пяти годам он повидал столько покойников, что мог бы обойти по этому показателю заслуженного работника морга. Посмотрев на Петровича, скукожившегося под пледом, он правильно оценил его восковую бледность и заострившиеся черты лица, решив, что старик дал дуба еще на взлете. Таким образом, Петрович эргономично выстроил четкую вертикаль в Царствие небесное, откуда, впрочем, по итогам жизнедеятельности его запросто могли турнуть в преисподнюю. Гарик не идеализировал работу в Компании и не обольщался насчет перспектив загробной жизни сотрудников.

Делиться своим открытием с другими пассажирами и членами экипажа Гарик не стал: не в его интересах было поднимать шум и привлекать внимание к скончавшемуся Петровичу и его багажу. Не дожидаясь, пока бортпроводница озаботится пробуждением спящего последним сном, Гарик в череде других пассажиров поспешил к выходу из самолета и по пути непринужденно прихватил с полочки для ручной клади любимый ноутбук усопшего. Сам Гарик в компьютерной технике разбирался не в пример хуже, чем в покойниках, но у Босса имелись и другие спецы, кроме Петровича, смола ему пухом.

В ноутбуке покойника хранилась важная информация, отсутствие которой лишило бы Компанию ожидаемой прибыли и позиционного преимущества в борьбе с конкурентами. Гарик обоснованно полагал, что с потерей Петровича Босс примирится, а вот утрату его компьютера кое-кто не переживет. Не сам Босс, конечно, ему-то ничего не сделается – он без существенного вреда для здоровья пережил две пятилетки кровавой драки за кусок криминального пирога, а затем добросовестно усвоил его весь, благополучно переварив в чистый капитал. Потеря ноутбука могла фатально укоротить жизнь самого Гарика, а он пока не планировал заводить знакомство с серыми буднями моргов и погостов так далеко.

– Молодец, – скупо похвалил Гарика Босс, жестом переадресуя спасенный ноутбук нетерпеливо ожидающему специалисту.

Лысый, как колено, маленький живчик Петя Малявин, он же Мальвина, принял лэптоп, аккуратно поместил его на стол, потер розовые детские ладошки и ткнул пальцем в кнопку. Ноутбук открылся с тихим щелчком, неприятно напомнившим Гарику кое-что по оружейной части. Именно в этот момент у него появилось дурное предчувствие, осмыслить которое не отходя от кассы помешал душевный вопрос Босса:

– Родне нашего дорогого успопшего уже сообщили?

Босс, надо отдать ему должное, любил продемонстрировать заботу о людях. Особенно после их смерти.

– Сообщили, – ответил Гарик, скорбно приглушая голос, чтобы соответствовать благородной печали Босса. – Тело в морге, мы готовим похороны.

– Проверь, чтобы все было как надо! – велел Босс своему помощнику.

– Сделаем в лучшем виде! – пообещал тот, тоже убирая бодрые басы до приглушенного шелеста.

– Это был наш верный товарищ, – вздохнул Босс.

– Мастдайный ламер!

Специфическая ругань Мальвины образовала с чинным полутрауром кричащий диссонанс. И тут же дурное предчувствие Гарика оправдалось в полной мере:

– Юзать эту лапу анриэл! – объявил Мальвина.

– Использовать данный ноутбук невозможно, – машинально перевел для Босса его помощник. – Одну минуточку…

Он проворно обогнул фикус, за которым деликатно таился, подскочил к Мальвине и зашептался с ним на компьютерном сленге, смутные фонемы которого заметно беспокоили Босса, – он нахмурился и начал нервно притопывать ногой. Стараясь не попасться ему на глаза, Гарик тихонько попятился в освободившееся укрытие за фикусом.

Озабоченно выслушав Мальвину, помощник старательно распутал сведенные судорогой брови и неискренне улыбнулся Боссу:

– Виктор Иванович, тут у нас небольшая проблемка. Наш усопший товарищ немного перестарался с секретностью и использовал в качестве пароля отпечаток пальца.

– Руки бы ему оторвать! – не сдержавшись, пробормотал расстроенный Гарик.

– К сожалению, никто, кроме покойного владельца, работать с этим компьютером не сможет.

– Так и он тоже не сможет! – совершенно резонно заметил Босс. – И что теперь?

– Расфигачить лапу, вырвать винт и прикрутить к другой машине? – обернувшись к Мальвине, предложил разносторонне образованный помощник.

– Не вариант! – возразил тот.

Мальвина двумя руками потер лысину, сосредоточился и с трагическим надрывом выдал почти по-русски:

– По отпечатку генерируется ключ шифрования винта. Отпечаток совпадает – ключ активируется – можно работать. Отпечаток не совпадает – ни фига не работает. Выломать винт – раз плюнуть, прицепить к другому компу тоже не фиг делать, но юзать его не вариант!

– И что теперь? – настойчиво повторил Босс.

Лицо его налилось кровью, а ритм нервного притопа вплотную приблизился к виртуозной чечетке. Гарику стало ясно, что отсутствия конструктивного решения кто-нибудь из присутствующих не переживет. Надо было как-то спасать ситуацию. Грозный взгляд Босса прошелся по унылым физиономиям Мальвины, помощника и остановился на Гарике.

– Кгхм! – с ужасом ощутив на своем румяном лице ледяное дыхание смерти, беспомощно кашлянул он.

– Насчет того, чтобы оторвать нашему дорогому Петровичу руку, – буровя его взглядом, задумчиво промолвил Босс. – Это предложение было или как?

Поезд тряхнуло на стрелке, я тихо выругалась, и тут же с верхней полки послышался хриплый зов:

– Сестрица Аленушка!

– Чего тебе, братец Вадечка? – уныло отозвалась я, продолжая сутулиться у окошка.

– Сестрица, дай водицы напиться! – в рэповом стиле проблеял мой похмельный козленочек.

Я взяла со столика бутылку минералки и не глядя подала ее страдальцу. Наверху забулькало, потом послышался долгий вздох и снова голос – уже менее хриплый:

– Спасибо тебе, сестрица! Добрая ты…

– В жизни пригодится! – Я машинально закончила поэтическую строку подходящей рифмой.

Вадик одобрительно хмыкнул и заскрипел, укладываясь поудобнее. Минералка ко мне не вернулась, зато сверху, загораживая обзор, свесились угол клетчатого одеяла и вялая мужская длань. Одеяло я раздраженно забросила обратно, а с рукой обошлась более бережно: сначала пощупала пульс (кое-какой имелся), потом сняла показания хронометра на запястье. Было самое начало восьмого.

Прогрохотав дверью, я вышла в коридор, посмотрела там расписание движения поезда и, выяснив, что мы уже где-то за Ростовом, вернулась в купе.

– Чего тебе не спится, сестрица? – недовольно пробурчал Вадик, продолжая свой фольклорный рэп.

Я не ответила и снова пригорюнилась у окошка.

– Эх, сестрица! – вздохнул он и затих.

Насыпь железной дороги уходила в сизый туман, затянувший унылую пустошь до самого горизонта. Примерно таким (за исключением редких семафоров) и представляла венерианский пейзаж. Это заставляло меня чувствовать себя пришельцем, оказавшимся в мире недоброжелательно настроенных Чужих.

Некоторое время я сидела, безрадостно глядя на мелькающие в сером мареве за окном столбы, потом не выдержала, аккуратно – как дохлую рыбину – ухватила маятником раскачивающуюся передо мной пятерню и возвернула ее на полку к остальному организму дружественного мне гуманоида, товарища и брата.

Братско-сестринскими наши отношения с Вадиком стали совсем недавно. Вообще-то мы старые друзья, товарищи по работе и напарники: я – журналист, а он – мой оператор. Но директор родной телекомпании Василий Онуфриевич Гадюкин, напутствуя нашу боевую двойку перед отъездом на чужбину, со слезой повторял:

– Братцы! Вы уж там не подведите, братцы!

– Да не подведем мы, Василий Онуфриевич, не беспокойтесь! – заверила я, не выдержав его душераздирающего тона. – Работать мы умеем, язык знаем…

– Натюрлих! – вставил Вадик, сопроводив эту убедительную реплику коротким военным кивком в безупречном имперском стиле.

Я покосилась на него и тоже перешла на немецкий:

– Зер гут!

Легенду о знании немецкого языка мы с Вадиком сочинили и активно внедряли в сознание начальства на протяжении всего месяца, пока решался вопрос, посылать ли нас в командировку в Берлин. Поскольку места, в которые нас обычно посылают, гораздо менее привлекательны, чем культурная Европа (хотя зачастую гораздо более интересны), мы с напарником для разнообразия очень хотели поехать в Германию.

Привлекательности короткой заграничной командировке добавляло то, что состояться она должна была сразу после католического Рождества и перед самым Новым годом. Вадик радостно предвкушал тесное межполовое общение с празднично-веселыми и хмельными немецкими фройляйн, а мне грела душу мысль о рождественских распродажах. В общем, я специально выписала из русско-немецкого разговорника два десятка общеупотребительных выражений и не только зазубрила их сама, но и заставила сдать мне зачет по сильно усеченному немецкому знатного разгильдяя Вадика.

– Дас ист фантастиш! – решив, что пауза слишком затянулась, добавил мой товарищ.

Я предупреждающе кашлянула и покосилась на Гадюкина. Директор смотрел на нас с таким печальным умилением, словно провожал свою лучшую съемочную группу в последний путь. Я даже пожалела, что вместе с легендой о знании нами немецкого без устали внедряла в директорский мозг важную мысль: предстоящая берлинская миссия столь сложна, что справиться с ней под силу только матерым телевизионным волкам и волчицам. Но иначе было никак нельзя: у Василия Онуфриевича могло появиться нездоровое желание прогуляться в Германию и обратно самолично, оставив нас с Вадиком рутинно пахать телевизионную ниву на исторической родине.

– Идите, – с усилием проглотив ком в горле, сказал директор. – И без контракта не возвращайтесь!

– То есть нас фактически благословили в случае неудачного исхода дела просить политического убежища в Германии! – резюмировала я, когда мы вышли из директорского кабинета.

– Хенде хох! – радостно ответил Вадик и в полном соответствии со сказанным поднял руку, подставляя мне ладонь.

Я хлопнула по ней в высоком замахе, и мы пошли в бухгалтерию вымогать командировочные, от которых к данному моменту – в день нашего возвращения на родину – остались только смутные воспоминания.

За дорогу и проживание в отеле мы с «братцем» не платили, но вынуждены были потратиться на переводчика – правда, нам удалось немного сэкономить, ангажировав этого самого переводчика вместе с его личным автомобилем в качестве водителя. Это была моя персональная заслуга: именно я отыскала контакты такого полезного человека на сайте «Русская Германия», где бывший поволжский немец Пауль Кох предлагал себя потенциальным нанимателям в качестве гида. Сопровождая, вернее даже – транспортируя нас с Вадиком на деловую встречу, Паша по неистребимой профессиональной привычке бормотал крепко зазубренную лекцию о местных достопримечательностях, что вполне заменило нам платную экскурсию. Так что, с какой стороны ни посмотри, сотрудничество с герром Кохом оказалось для нас с напарником трижды выгодным.

А что до того контракта с национальным телевидением Германии, за которым нас послал Гадюкин, то его мы заключили без всяких проблем и хлопот. Оказывается, нам всего-то нужно было приехать и принять участие в торжественной церемонии подписания соглашения о сотрудничестве! С немецкой стороны контракт подмахнул импозантный дедушка с седой гривой а-ля Альберт Эйнштейн, с нашей – я. Признаюсь, мне доставило удовольствие изобразить закорючку вблизи того немецкого слова из тридцати семи букв, смысла которого я не поняла (в разговорнике его не было), но сочла достаточно внушительным, чтобы соответствовать моей самооценке. В штатном расписании нашей телекомпании я числюсь шеф-редактором службы новостей, но мне крайне редко доводится столь важно титуловаться вне строки бухгалтерской ведомости.

Культурные немцы все сделали красиво. Наш экземпляр контракта – четыре листа кремовой бумаги с тиснением и водяными знаками – затейники сложили втрое, запечатали в пергаментный конверт, его, в свою очередь, поместили в кожаный футляр – и всю эту красоту вручили нам совершенно задаром. «За красивые глаза!» – как сказал довольный Вадик.

Глаза, видимо, имелись в виду мои – Вадиковы в краткий период нашего пребывания в Берлине красотой не блистали: они постояно были припухшими и красными. В первый же вечер мой напарник в сопровождении не в меру услужливого переводчика-водителя-гида Паши Коха отправился в какой-то ночной клуб, откуда вернулся под утро без Паши, но с дамой, и не выходил из своего номера до вечера. Я в это время потрошила закрома берлинских магазинов, наслаждаясь редким удовольствием – одиночным шопингом. Обычно мне приходится делать покупки в компании сынишки, который столь любознателен и непоседлив, что я больше занята своевременным возвращением на полки его покупок, чем выбором своих.

А вечером, когда мой названый брат с его новым приятелем поволжско-немецкого происхождения вновь отправились крепить дружбу и любовь между народами, у меня планировалась своя собственная культурная программа. Она имела некоторое отношение к дружбе, но никакого – к любви, и именно по этой причине я была столь мрачна в туманное и седое утро нашего возвращения на родину.

Второй – и последний – вечер нашего пребывания в столице Германии я провела в обществе мужчины, который в бытность свою мальчиком являлся моим соседом по лестничной площадке и по совместительству первой любовью, столь же светлой, сколь и безответной. По последнему пункту у меня, естественно, остались к бывшему соседу серьезные претензии. Пять долгих лет я тайно его обожала, а он, видите ли, не изволил этого заметить! Эту обиду я запомнила и даже за давностью лет не могла простить, хотя былые чувства давно улетучились.

Экс-мальчик Саша, которого в связи с изменениями в возрасте, статусе и внешности более подобало почтительно величать Александром Андреевичем, не сразу узнал меня при встрече и не казался смертельно разочарованным моим новым обликом. Это меня воодушевило. Мое воображение, богатое, как все семейство Онассис, без всяких просьб и поощрений приступило к черновой разработке плана окончательного и бесповоротного охмурения ранее неприступного субъекта. Хотя воплощать этот безнравственный сценарий в жизнь я не собиралась, представлять торжество исторической справедливости мне было приятно. Каково же оказалось разочарование, когда на финишной прямой к моему отелю бывший кумир прекратил поступательное движение к победе Добра (в моем лице) над Злом (ясно, в чьем) и, обняв меня не более страстно, чем плюшевого мишку, со словами прощания на устах устремился к свободной машине такси!

– Я очень тяжело переношу рецидив детско-юношеского комплекса неполноценности, – пожаловалась я Вадику, когда он понял, что мое сопливое хрюканье не позволит ему уснуть, слез со своей полки и с подкупающей душевностью спросил: какого черта я распустила нюни, как голодный шарпей?!

Пришлось рассказать напарнику, что после отъезда несгибаемого Саши я натворила немало глупостей. Вместо того чтобы подняться в свой номер и благоразумно лечь спать в гордом и отвратительном одиночестве, я осталась в холле. И не просто осталась, а ледоколом вломилась в плотную толпу принаряженных иностранных граждан с бокалами и рюмками. Скудных знаний немецкого языка, почерпнутых из замечательного разговорника, мне удивительным образом хватило, чтобы понять: я угодила на коктейль-прием Берлинской ассоциации юристов.

Лучше бы я этого не знала! Ведь мой так и не состоявшийся возлюбленный за истекшие годы тоже сделался не кем-нибудь, а именно юристом! Этого трагического совпадения оказалось достаточно, чтобы вывести меня из себя далеко и надолго.

Окинув недобрым взглядом представителей ненавистного мне отныне племени законников, я локтями проложила себе путь к открытому источнику алкоголя и показала этим скучным крючкотворам, этим занудным судейским, этим хитроумным лицемерам, сухим и пыльным, как прабабушкин школьный гербарий, что такое живая натура, способная искренне и непосредственно выражать свои чувства.

Живая натура в моем исполнении выглядела впечатляюще. Когда я, зажмурясь, решительно опрокинула вторую рюмку огненной самбуки, некоторые крючкотворы и лицемеры мужского пола разразились одобрительными восклицаниями. Я глубоко затянулась дымом с привкусом кофе, открыла глаза и в упор посмотрела на ближайшего крючкотвора. Он ответил мне неуверенной улыбкой.

– Юристы капут! – с ненавистью сказала я и обошла приветливого лицемера по крутой дуге, попутно зацепив плечом и локтями с полдюжины менее приветливых.

Пылающая самбука высветила глухие закоулки моей грешной души. Понимание, что с юристами мне тотально не везет, нарушило гармонию мироздания окончательно и непоправимо. В этот момент я совершенно неистово желала обладать… Нет, не одним-единственным мужчиной – одной-единственной ракетой класса «земля – земля» и точными координатами местонахождения своего обидчика.

– Даже не знаю, что он должен был сделать, чтобы я его простила! – призналась я Вадику, гневно раздувая ноздри.

– Харакири? – добродушно подсказал мой напарник.

Я хмыкнула и слабо порадовалась, что уже могу над этим смеяться, – до начала душеспасительной беседы я при воспоминании о том вечере непроизвольно стискивала кулаки, вгоняя ногти в ладони. А той ночью в отеле мне нестерпимо хотелось набить кому-нибудь физиономию! Ну, хоть кому-нибудь! Только остатки политкорректности не позволяли мне использовать в качестве боксерской груши иностранца.

– Именно поэтому я стала посылать эсэмэски ему – своему бывшему соседу, – объяснила я.

– Пыталась таким образом избежать назревающего межнационального конфликта? – фыркнул напарник. – Ой, только не заливай! Да ты просто хотела заставить его вернуться, чтобы реализовать свои порочные желания!

Эта грубая мужская трактовка тонких душевных порывов мне совсем не понравилась. Я представила на миг, как сильно она не понравится моему супругу, если Вадик проболтается ему о моих берлинских страданиях, и пожалела, что открыла душу напарнику. И моя давняя любовь, и моя новая ненависть одинаково роняли меня в глазах мужа.

Стало ясно, что душевный разговор пора сворачивать, но Вадика уже было не остановить. Вникнув в то, что ему показалось сутью моих переживаний, он начал подводить под козни не расположенного ко мне мироздания философскую базу.

– Знаешь, Ленка, один мудрый человек, барахтаясь в зубах акулы, сказал себе так: «Я за свою жизнь съел столько рыбы, что по справедливости теперь рыба должна съесть меня!»

– Ты читал Хемингуэя? – некстати удивилась я. – Про акулу только врешь, не было ее там.

– Она тут, у нас, – акула пера! – Вадик изобразил шутливый поклон в мою сторону.

– А кто у нас человек?

– Я! – Напарник постучал себя в грудь кулаком. – И вообще, «человек» – это по-украински «муж, мужчина». И относиться к нам, мужчинам, нужно по-человечески! А ты вот лично сколько рыбы съела?

– Я вообще рыбу не ем! Я ее не люблю!

– А мужиков любишь? Вообще?

– Да. – Я кивнула, потому как понимала, что запираться бессмысленно: Вадик знает меня десять лет. – Мужиков я люблю. Но далеко не всех!

– Во-от! О том и речь!

Вадик победно щелкнул пальцами. Я посмотрела на него задумчиво.

– Кажется, я уловила смысл твоей аллегории…

– Смысл простой: ты, Ленка, отшила столько мужиков, что кто-то должен был отшить тебя! Один за всех и все за одного!

В голосе моего дотоле верного товарища послышалось неприятное ликование.

– Ты-то чего радуешься? – хмуро спросила я.

– Ну, здрасте! Меня же ты тоже отшила!

– Разве? – Я напрягла память.

– А разве нет? – Вадик расценил эту неуверенность по-своему, живо прыгнул на мою полку и сделал попытку приобнять меня за талию.

– Руки прочь! – рявкнула я и пересела на другую сторону.

– Вот, видишь! Отшила! – Вадик старательно скроил обиженную мину.

Я посмотрела на него с беспокойством. Черт, неужели мой напарник тайно питал ко мне особо нежные чувства? А теперь возненавидит меня, как я своего (то есть, увы, не своего) Александра, и затаит обиду на всю оставшуюся жизнь… Которая, сто процентов, будет у него недолгой, потому как я еще не потеряла желания кого-нибудь убить, и Вадик, пожалуй, сгодится… Один, так сказать, за всех.

– Ладно, Ленка! – решительно сказал мой товарищ и брат. – Я знаю, что тебе сейчас надо сделать!

– Не харакири, надеюсь? – пробормотала я, с беспокойством наблюдая, как он поднимает сиденье и наклоняется над багажным ящиком.

Длина полки вполне позволяла разместить под ней стандартный самурайский меч. Я, правда, не помнила, чтобы в багаже моего товарища было что-то подобное, но мало ли какой сувенир он мог прихватить из-за границы.

– Тебе надо выпить! – непререкаемым тоном пророка возвестил Вадик и со стуком поставил на стол плоскую бутылку виски.

– Где ты это взял? – удивилась я.

– В кофре, – честно ответил напарник и улыбнулся. – А ты думала, я такой же дурак, как некоторые? Думала, я тоже пожертвовал весь свой элитный алкоголь жлобам с украинской таможни?

– Вот ты скотина, братец козленочек! – в сердцах воскликнула я. – Не мог поделиться со мной ценным советом!

– Советом – мог, а кофром – нет. В потайной карман больше двух бутылок не поместилось, – с сожалением сказал Вадик.

Я с прискорбием вспомнила две пузатые литровые бутылки «Бэйлиса», изъятые у меня «человеками» с украинской таможни, и сокрушенно вздохнула.

Наш с Вадиком обратный путь был долог, труден и полон потерь. То есть сначала все было хорошо. Мы благополучно вылетели из Берлина бортом «Люфтганзы» и мысленно уже готовились ступить на кубанскую землю, но из-за погодных условий наш самолет не посадили в Екатеринодарском аэропорту. Ростов тоже не принимал, и мы приземлились в Донецке. Там нас погрузили в автобус и повезли в ночную степь, посреди которой в окружении крайне неуютных буераков помещался таможенный пост, представляющий собой будку, плотно занятую тремя украинскими парнями.

Они ожидали нашей встречи не больше, чем мы. Когда из окружающего пост седого тумана появилась первая фигура в деловом костюме, с чемоданом на колесиках, пакетом из «Дьюти фри» и удивительным вопросом: «Борт 335, нас так пропустят или еще досматривать будут?» – служивые хлопцы оторопели, и я вполне могла их понять. Это был первый в истории случай появления на наземном посту донецкой таможни российских авиапассажиров с пакетами из Берлинской зоны беспошлинной торговли! Впрочем, таможенники оказались ребятами бывалыми и сориентировались огорчительно быстро. Почти все пассажиры вынужденно расстались с прикупленным перед вылетом алкоголем. Один только Вадик оказался вполне успешным бутлеггером!

– Постой-ка! – нахмурилась я. – А где лежит наш немецкий контракт?

– В кофре, в потайном кармане, – ответил напарник. – Ты же сама просила спрятать этот важный документ понадежнее.

– Но я не просила прятать туда же контрабандное виски! – рассердилась я. – Вадик, у тебя голова есть? А если бы бутылки разбились? Что было бы с контрактом? А ну, дай его сюда!

Невзирая на уверения напарника, будто немного замечательного шотландского виски никому и ничему не повредят (даже русско-германскому контракту), я заставила Вадика вытащить футляр с ценными бумагами из секретного отдела кофра и сунула его под свою подушку.

Унылый венерианский пейзаж за окном сменился вполне обжитым земным, правда, образца середины прошлого века. Поезд приближался к станции, в соседних купе наметилось оживление, в коридоре образовалось движение.

Наш вагон остановился напротив протяженного прилавка, уставленного разнообразной снедью умилительного деревенского вида. Фон для корзин, кастрюль и чугунков образовывали однотипные станичные тетушки в белых платочках и куртках с китайского рынка. В лучах утреннего солнышка красиво серебрились вязанки сушеной тарани.

– О! Закусь! – обрадовался Вадик. – Я сейчас!

Он спешно обулся и, путаясь в рукавах куртки, вывалился в коридор, по которому уже массово топали другие любители закуси.

– Я же не люблю рыбу! – запоздало напомнила я. – Мне пирожок с сыром купи!

Вадик уже выскочил на перрон и, зябко ежась, приплясывал вблизи наиболее богатой коллекции рыбьих чучел. Хореографический номер получился у него интересный, с сюжетом: придирчиво пощупав таранку, напарник похлопал по карманам, стукнул себя по лбу, обернулся к поезду и выразительными жестами потребовал от меня финансового участия в процессе. Я было удивилась, что цены на сушеную рыбу за время нашего недолгого отсутствия на родине так сильно выросли, что обыкновенная таранка стала Вадику не по карману, но тут же заметила, что растяпа просто забыл в купе свой бумажник – он так и остался лежать на столе.

Открыть окно я не сумела, пришлось организовать доставку напарнику денег из рук в руки. Хотя идти было недалеко, управилась я минут за пять, не меньше: в коридоре, в тамбуре и у вагона стояла толчея. Мужчины в тренировочных штанах и майках, женщины в спортивных костюмах и комнатных тапочках, детишки, крепко сжимающие в кулаках шоколадные батончики, бабули с клетчатыми сумками времен расцвета челночной торговли – вся эта классическая пассажирская братия образовала на моем пути плотную пробку.

– Дорогу большому слону султана! – бешено орал Вадик, пробиваясь уже в обратном направлении – в купе.

Одной рукой он тянул за собой меня – как маленького слоненка султана, в другой держал гирлянду из тарани, которой потрясал над толпой, как связкой колокольчиков. Серебристые рыбины не звенели, но рассыпали вокруг солнечных зайчиков и сухую чешую. Она падала на головы граждан, как напоминание о приближающемся празднике – новогоднее конфетти. Народ чертыхался и послушно сторонился с нашей слоновьей тропы.

– Ну вот, теперь можно и поговорить по-человечески! – сказал Вадик, ловко ободрав и разделав янтарную таранку. – Продолжай, дорогая. Итак, ты напилась самбуки и принялась бомбардировать дезертировавшего Александра эсэмэсками. А он?

– А он молчал, как дохлая рыба, – неохотно призналась я, ассоциативно покосившись на в высшей степени неживую таранку.

– Вот негодяй! – весело сказал Вадик и поднял свой стаканчик с виски. – За твое, Ленка, душевное здоровье! Вишь, какому испытанию оно подверглось! Надеюсь, ты не сойдешь с ума в попытке понять, почему этот стойкий парень не ответил на твои призывы – как телепатические, так и телефонные.

– Ты думаешь, мне больше думать не о чем?! – разозлилась я. – Я и так знаю, почему он не ответил!

– Почему? – Вадик живо заинтересовался и даже сделал попытку предугадать ответ. – Ох, блин… Неужели синьор импотенто?

– Сам ты импотент! – обиделась я. – С этим у него все в полном порядке, можешь мне поверить, я в мужиках разбираюсь, как… как…

Я замялась, подыскивая сравнение, которое не уронило бы мой многострадальный моральный облик ниже рельсов и шпал.

– Как я – в рыбе, – кивнул напарник и подвинул ко мне неопознанный фрагмент таранки. – Ты закусывай, закусывай, а то снова захмелеешь и по пьяни еще каких-нибудь дел натворишь!

– Золотые слова, – виновато пробормотала я. – Вадя, я ведь не все тебе сказала. Я после самбуки и перед рассылкой эсэмэсок еще текилу пила.

– У-у-у-у! – Напарник сокрушенно покачал головой и уронил подбородок в ладони. Взгляд его заблестел дьявольским весельем. – Представляю, какие ты потом писала тексты!

– Хорошо тебе, – сокрушенно позавидовала я. – Я вот, например, этого совсем не представляю! Смутно помню, что тексты были смелые, призывные и, кажется, немного ругательные… Сто пудов, называла я адресата каким-то нехорошим словом… Но каким?

– Наверное, козлом! – услужливо подсказал Вадик, повторно наполняя стаканы. – По опыту знаю: все бабы, когда злятся на мужиков, почему-то называют их козлами!

– Да ничего подобного! – горячо возразила я. – Я лично никогда никого козлами не называла!

Напарник недоверчиво заломил бровь, и я справедливости ради добавила:

– Конечно, кроме собственно козлов – настоящих, с рогами, из мира животных.

– Ну, тогда давай за нас, настоящих мужиков, прощающих вам, настоящим женщинам, любые обиды! – торжественно возвестил Вадик, поднимая стакан. – Что бы ты ни говорила, а Саша этот молодец. Не стал ругаться с пьяной дамой, проявил терпение и мудрость, промолчал и погасил конфликт.

– Да ничего он не проявил! – взбесилась я. – Уверена: он не ответил просто потому, что не получил моих сообщений! Он знать не знает, что я на него разобижена! У меня разных Саш в адресной книге – человек двадцать! Ты меня все время перебиваешь, не даешь рассказать главное: я эти свои наглые эсэмэски по ошибке кому-то другому отправила!

– Кому? – Вадик на секунду замер в ожидании ответа, а потом проворно полез в карман за собственным мобильником. – Интересно, я ничего такого игривого не получал? Ну-ка… Нет, мне ты ничего не присылала. Хочется думать, это только потому, что я не Саша.

– Вот ужас-то, – пристыженно пробормотала я. – Ничего себе – ситуация! Я послала в белый свет, как в копеечку, восемь хамских сообщений, которых сама не помню, потому что сразу же их стерла. И теперь даже не могу узнать, кому они ушли!

– Любому из двадцати Саш в твоих контактах! – безжалостно поддакнул Вадик. – Хотя по пьяному делу ты запросто могла в одну кучу к Сашам и Вась, и Петь подгрести!

– Кошмар! – Я залпом выпила виски и пригорюнилась пуще прежнего. – Как я теперь людям в глаза смотреть буду? Не зная, кого из них я безвинно отругала?

– И еще бесстыже агитировала на аморалку! – добил меня бессердечный напарник.

Я застонала, повалилась на полку и накрыла свою глупую голову подушкой.

– Давай-давай, страдай как следует! Угрызения совести – это страшно мучительно, но полезно! – назидательно сказал Вадик, некультурно чавкая таранкой. – Авось осознаешь правоту народной мудрости: «Как аукнется, так и откликнется». И в следующий раз десять раз подумаешь, прежде чем послать нового кавалера куда подальше!

– Не нужны мне никакие новые кавалеры! – огрызнулась я из-под подушки.

– Запоздалое заявление! – хмыкнул напарник. – Сколько, ты говоришь, отправила страстных призывно-ругательных эсэмэсок? Восемь? Если тебе не повезло (или если повезло – это как посмотреть) и все они достались разным адресатам мужского пола, то в самое ближайшее время тебе предстоит объясняться с восемью потенциальными кавалерами! А как ты думала? Ни один нормальный мужик не оставит такую тему без внимания! Будешь отбиваться…

– Начну прямо сейчас! – я дико разозлилась и швырнула в Вадика свою подушку.

Он ловко пригнулся и издевательски захохотал. А я зашипела, подыскивая подходящее ругательство (в голову упорно лезло одно «Мужики – козлы!») и вдруг осеклась, охнула и схватилась за сердце.

– Эй, Ленка, ты чего? Не надо так нервничать! – перестав смеяться, забеспокоился напарник.

– Надо, Вадя, надо! – прошептала я, судорожно шаря руками по желтоватой железнодорожной простыне. – Где он? Куда пропал?!

– Кто? Твой Саша?

– К черту Сашу!!! – рявкнула я, чуть не плача. – Наш немецкий контракт! Он лежал у меня под подушкой, а теперь его там нет!

Вадик открыл рот и выронил недоеденный рыбий хвост. Я закрыла глаза, схватилась за голову и застонала, только теперь осознав, что такое настоящий кошмар и ужас.

Пока мы с напарником отсутствовали в купе, нас ограбили!

– Юрик, ты знаешь, что это за дрянь? – с напускной кротостью спросил Василий Онуфриевич Гадюкин своего доверенного помощника.

– Что? – переспросил тот, не спеша приближаясь.

Юрик Солнцев в меру сил и способностей помогал Василию Онуфриевичу в самых разных делах еще в те времена, когда господин Гадюкин ограничивал свой интерес к телевидению просмотром «Криминального вестника» и знал только одно значение слова «камера». Сотрудничество возникло на почве, политой кровью и нетрудовым потом братков, и Юрик не забыл, каким суровым и неправедным бывал кадровый менеджмент в исполнении Василия Онуфриевича.

Директор энергично шарил в выдвижном ящике, содержимое которого скрывала от взгляда помощника широкая столешница. Нервное движение гадюкинской длани не позволяло с уверенностью догадаться, какую именно дрянь он собирается извлечь на свет божий. Юрик не сильно удивился бы, увидев, например, боевую гранату. Приличным бизнесом Василий Онуфриевич командовал не настолько давно, чтобы стопроцентно изжить бандитскую привычку всегда держать под рукой что-нибудь огнестрельное или взрывоопасное. Хотя дрянью он такие полезные вещи никогда прежде не называл.

– Вот это! – сказал директор, перебросив помощнику свой коммуникатор.

Юрик, успевший застращать себя мыслями о гранатах, замешкался и выхватил дорогую игрушку из воздуха за мгновение до ее столкновения со стеной.

– А что не так? – спросил он, непонятливо оглядев коммуникатор, с виду производящий вполне приятное впечатление.

– Последнее сообщение прочитай, – буркнул Василий Онуфриевич.

Он скрестил руки и откинулся на спинку кресла, буровя помощника недобрым взглядом.

– Эсэмэс? – уточнил Юрик, проворно тюкая по сенсорным кнопкам.

И без промедления прочитал с экрана:

– «Какой же ты все-таки гад! А я не могу. Плохо дело». Гм! – Помощник кашлянул, быстро взглянул на директора и застенчиво потупился.

Он лучше многих других знал, как не любит Василий Онуфриевич бесцеремонных вторжений в свою личную жизнь. А текст данного эсэмэс— сообщения производил впечатление весьма и весьма приватного.

– Чей это номер, ты знаешь? – хмуря брови, спросил директор.

– Ну… да, знакомый номер, – неохотно признался помощник, в душе остро сожалея о собственной памятливости. – Это мобильный Елены. Она у нас редактор новостей.

– А то я не знаю, кто она у нас! – рявкнул Гадюкин, выбрасывая себя из кресла.

Юрик посторонился, освобождая шефу побольше жизненного пространства. Директор резвой трусцой пробежался от стены до стены и на повороте высоко воздел руки:

– Неблагодарные!!!

– Бабы – они все такие, – сокрушенно вздохнул Солнцев, сочтя необходимым проявить умеренное сочувствие к личной драме руководителя.

Гадюкин коротко рыкнул, дернул узел галстука, закрыл глаза, сделал глубокий вдох и на полтона ниже пожаловался:

– Ну, положим, о том, что в нашем дружном телевизионном коллективе руководителя за глаза называют гадом, я и так знал.

Юрик тактично промолчал. Гадом Василия Онуфриевича называли во всех коллективах, которыми он руководил, зачастую добавляя к этому слову из трех букв еще более ругательные, производные от других коротких слов.

– Но почему же она не смогла справиться без меня?! – возмутился Гадюкин. – А Рябушкин ей что, не мужик? Или он вообще ни на что не годен?!

Он требовательно посмотрел на помощника, но тот предпочел выдержать паузу. Неожиданно вскрывшиеся сложные взаимоотношения шефа с редакторшей новостей не сильно удивили Юрика: Василий Онуфриевич частенько проявлял интерес к симпатичным сотрудницам, хотя в ответной реакции никто из представительниц трудового коллектива до сих пор замечен не был. А вот упоминание в том же контексте знатного студийного ловеласа Рябушкина, о котором ходили упорные слухи, что он очень даже мужик и годится на многое, интриговало и будило фантазию.

Воображение Юрика принялось рисовать очертания классического любовного треугольника, но Гадюкин испортил ему всю пространственную геометрию неожиданным заявлением:

– Юра, ты немедленно отправляешься к ним! Я сам не могу, а там конкретный мужик нужен, а то запорют, гнилые интеллигенты, все дело!

– Куда – к ним? – струхнул помощник, смущенное воображение которого торопливо переформатировало тругольник в квадрат, конфигуративно совпадающий с очертаниями огромной многоспальной кровати, способной вместить и бесследно поглотить как интеллигентов, так и конкретных мужиков. – Василий Онуфриевич, я же это… Я женат!

– Жене скажешь, что отпуск я тебе не дал, так что в Париж свой полетите не на Новый год, а на майские праздники! – рявкнул директор. – Живо бери билет и ближайшим рейсом в Берлин! И никаких возражений! Ты сейчас один у нас с открытой шенгенской визой!

Безудержный гнев Василия Онуфриевича сулил помощнику в дополнение к открытой визе пару закрытых переломов, поэтому дальнейших возражений со стороны подчиненного не последовало.

Супругу Солнцева это обстоятельство очень расстроило, но в срочную командировку в столицу Германии Юрику предстояло лететь в одиночку.

– Пропустите, граждане! Пропустите! – шумел Вадик, проталкиваясь к купе проводницы.

Шумел он эффектно (пол-литра виски мы распили не зря!), но результативную шутку про султанского слона больше не использовал – настроение было совсем не то, чтобы веселиться. Утеря священного контракта грозила нам с напарником крупными неприятностями со стороны шефа и его партнеров по бизнесу.

Лисьей манерой Василия Онуфриевича Гадюкина именовать своих сотрудников «братцами» обманываться не стоило. «Видал я такого родственничка в гробу, в белых тапках!» – емко высказывался по этому поводу Вадик. К сожалению, гораздо более вероятным представлялось, что в сосновый ящик сыграем мы с ним. Денежный немецкий контракт призван был спасти нашу телекомпанию от крайне нежелательного слияния с медиахолдингом, у хозяина которого имелись давние контры с Гадюкиным: в не столь далеком прошлом они оба являлись топ-менеджерами соперничающих бандформирований и в новые времена не затруднились перенести кровавую драку на поприще легального бизнеса. Не нужно было быть большим специалистом по жизни и быту отечественных мафиозных группировок, чтобы понять: без спасительного контракта Гадюкин и его бизнес-банда встретят нас с Вадиком отнюдь не хлебом-солью. «Не с калачами, а с «калашами»! – мрачно сострил мой напарник.

Умирать в расцвете лет решительно не хотелось, хотелось как-то спасти ситуацию и себя с ней заодно.

В узком коридорчике у служебного купе толпились люди.

– Граждане! – проникновенно сказал им Вадик, пробившись в первый ряд. – Разойдитесь! Сейчас не время думать о суетном и вымогать у проводников чай и белье. Родина в опасности!

– Вах, дарагой, нэ мешай! – с досадой отмахнулся от оратора горбоносый дядечка, по лицу и акценту которого можно было предположить, что его родина в опасности со времен Шамиля. – Дэвушка!

– Девушка! – поправил произношение кавказца Вадик и продолжил свою линию: – У вас в поезде воры! Нас только что ограбили!

– О, еще один раззява! – поразительно хладнокровно резюмировала «девушка» – массивная тетка возрастом хорошо за сорок.

Она подняла на Вадика лазоревые глазки и неожиданно бешено рявкнула:

– А кто за вашими кошельками смотреть должен?! Пушкин?! Поездная бригада за вещи пассажиров ответственности не несет!

– И меня! Меня тоже ограбили! – почти без акцента возопил кавказец. – Дэньги взяли, тэлефон взяли, записной книжка и паспорт тоже зачем-то взяли!

Граждане, сгруппировавшиеся в коридоре, заволновались, зашумели – всяк спешил сообщить о своих утратах, общий список которых обещал стать протяженным, как Байкало-Амурская магистраль.

– Все претензии – к линейной милиции на транспорте! Идите в отделение, пишите заявления! – гаркнула проводница и с грохотом задвинула дверь своего купе перед самым носом Вадика.

Я оценила совет как филолог – рифма «отделение-заявление» была безупречна, но с точки зрения пользы дела ценность данной рекомендации казалась мне сомнительной. Ну, пойдем мы с Вадиком в милицию, напишем заявление – и что? Линейщики со всех ног бросятся ловить вора?

Я не заметила, что произнесла это вслух, но услышала ответ на свой вопрос:

– Они-то бросятся – вон сколько народу заявления напишут, да только воры те давно уже тю-тю! – со вздохом сказал худощавый парень с печальным лицом Пьеро.

Сходство с грустной марионеткой из кукольного театра Карабаса-Барабаса усугубляла белая трикотажная рубашка, выпущенная поверх таких же штанов. И рукава, и штанины одеяния, по цвету и фактуре абсолютно не соответствующего времени года, были невысокому юноше откровенно длинны.

– Ничего, что я в пижаме? – перехватив мой удивленный взгляд, обеспокоенно спросил Печальный Пьеро.

Краснея, он поспешно натянул теплую куртку, отчего не стал выглядеть менее комично, зато приобрел законченный имидж раззявы, оставленного наглым вором буквально без штанов.

– У вас одежду украли? – сочувственно спросила я.

– Когда? Сейчас? – Пьеро помотал головой. – Нет, на этот раз обошлось! Я в купе один ехал, закрылся изнутри, ну, и проспал свою станцию. Придется теперь назад возвращаться, а переодеться уже не успеваю – мы сейчас всего на минуту остановимся.

Уяснив, что чудак в пижаме не наш ограбленный собрат, я потеряла к нему интерес. А он, наоборот, разговорился:

– А у вас они что украли – вещи или деньги?

– Они? – я выцепила из вопроса одно ключевое слово. – Откуда вы знаете, что вор был не один? Вы их видели? Можете описать, составить словесный портрет?

Я цепко ухватила предполагаемого свидетеля за пижамную пуговку, готовясь тащить его в милицию для дачи показаний.

– Я-то никого не видел, я спал, – не сделав ни малейшей попытки вырваться, охотно ответил парень. – А вот вы наверняка видели этих жуликов. Думаю, это была группа мужчин и женщин, одетых в дорожную одежду – спортивные костюмы, халаты, шлепанцы. Почти наверняка с детьми. Они прошли по вагону, когда пассажиры на станции выскочили на перрон за покупками. Взрослые стояли «на стреме», а дети выгребали все, что могли, из карманов, сумочек, из-под подушек…

– Точно, из-под подушки! – охнула я и почтительно приглушила голос. – Вы – кто? Ясновидящий?! Или милиционер?

– Нет! – Пьеро грустно улыбнулся и покачал головой. – Я многократно потерпевший! Просто я очень часто езжу поездом и на собственной шкуре узнал типичные трюки транспортных воров.

– Так! – Я потянула за пуговку, которую продолжала держать нежно и крепко, как опытный дояр – место приложения своих умелых рук, и оттащила знающего человека в относительно тихий уголок. – Расскажите-ка мне, что вы знаете про такие типичные кражи в поездах. Куда эти воры прячут награбленное? Как отступают с места преступления? Где можно ждать их следующего появления?

У меня появилась робкая надежда, что с помощью неожиданно обнаружившегося консультанта по транспортным кражам мы с Вадиком скорее, чем при поддержке линейной милиции, нападем на след похищенного документа. А если понадобится, то и на самих похитителей нападем, за нами не заржавеет!

«Вот и представится случай надавать кому-нибудь по мордасам!» – кровожадно хохотнул мой внутренний голос, радуясь шансу совместить личные нужды с общественными.

– Вадик, живо сюда! – позвала я напарника.

В нашей дружной паре «журналист – оператор» функции командира обычно выполняю я. Просто потому, что задача Вадика – фиксировать происходящее, а что именно из всего разнообразия реальности, данной нам в ощущениях, нужно увековечить, определяю я. Конечно, у оператора может быть свое мнение, и оно заслуживает внимания, но спорить и капризничать без необходимости мой напарник не любит (и большое ему за это спасибо). Услышав призыв, озвученный деловитым, «рабочим» тоном, Вадик без раздумий подчинился: перестал бестолково материться и молотить кулаками в дверь служебного купе, растолкал наших собратьев и сосестер по несчастью и встал рядом со мной, заметно устрашив хрупкого Пьеро своей внушительной фигурой и грозным выражением лица. Я решила, что пора нам всем познакомиться, и живо представила себя и напарника:

– Я Лена, а это Вадим.

– Я Вася, – заметно робея, сообщил юноша.

– Пусть будет Вася, – одобрила я. – Давайте, Вася, делитесь опытом.

– Ибо Господь велел делиться! – протоиерейским басом бухнул суровый Вадик.

И Вася стал делиться. Опыт пассивного – в качестве жертвы – участия в имущественных преступлениях на транспорте у него был огромный. Он не понаслышке знал, кто такие «мойщики» и как они действуют, назубок затвердил обычные приемы карманников, работающих в переполненных электричках, и даже имел печальный опыт знакомства с жуликами, которые надевают противогазы и впрыскивают в купе усыпляющий газ. Все это оказалось очень интересным, но времени у нас с Вадиком было в обрез, потому я нетерпеливо попросила докладчика сузить увлекательную лекцию до одного конкретного случая. Дотошный Вася запросил уточняющую информацию:

– Вы не знаете, только наш вагон обворован или в других жулики тоже поработали?

Вадик слетал к проводнице и вернулся с сообщением:

– Обобрали три вагона!

– Может, и больше, просто не везде еще потерпевшие хватились своего добра, – уверенно сказал Вася. – Три вагона – это много, на Степной мы стояли всего семь минут, значит, весьма возможно, что преступники еще в поезде. Тогда они будут сходить на ближайшей станции – Дачной.

– И мы их там сцапаем! – воодушевился Вадик.

– Как мы их сцапаем? В поезде шестнадцать вагонов, а нас с тобой всего двое! И, кроме того, мы не знаем, откуда они выйдут! – с досадой напомнила я.

– К тому же поезд остановится всего на минуту, а выйдут тут многие: рядом большой дачный поселок, – добавил многоопытный Вася. – Я бы посоветовал вам высунуться в окошко и внимательно осмотреться. Скорее всего, воры приехали на предыдущую станцию на машине, билетов не брали – прошли в вагон в массе других пассажиров, в халатах и тапках, а сейчас так же в толпе выйдут, сядут в ожидающую их машину и укатят.

– Вадик, расчехляй камеру! – сориентировалась я. – Высмотри машину, в которую сядут взрослые с детьми…

– Скорее всего, с мальчишками лет восьми-десяти, – подсказал мудрый Вася.

– Ставь задачу точнее, – потребовал напарник. – Если таких машин будет несколько, попытаться снять их все?

Я секунду подумала и сообразила:

– У наших воров должна быть особая примета: они не только в дорожной одежде, но и в домашней обуви выйдут! А сейчас декабрь, плюс пять, нормальные люди ходят в сапогах и ботинках!

– Понял, ищу босоногих мальчиков! – И Вадик побежал в купе.

Я проводила его взглядом и обернулась к Васе, который тронул меня за локоток.

– Лена, так что у вас украли – кошелек?

– Ах, если бы! – расстроенно отмахнулась я.

Кошелька мне было бы не жалко, потому как в нем остались сущие копейки, точнее, евроценты, которые в наших широтах и вовсе деньгами не считаются. Потерять пластиковые карточки тоже не так страшно – я уже делала это раз десять и потом благополучно восстанавливала их без ущерба для банковского счета.

– У нас украли очень важный документ, – объяснила я, сторонясь, чтобы пропустить людей с чемоданами, – поезд как раз подошел к станции. – Деловые бумаги, контракт, который мы подписали в Германии! Он был в плоском кожаном футляре вроде бювара. Наверное, воры приняли его за бумажник.

– Ну, бумаги эту публику не интересуют, – покачал головой мой консультант. – Можете быть уверены, ваш контракт они хранить не станут, выбросят при первой возможности. Если еще не выбросили – вместе с футляром! Вообще-то у этой братии заведено немедленно избавляться от кошельков и бумажников, оставляя себе лишь наличные деньги: купюры, если только они не помечены, не смогут уличить воров.

– Немедленно – это значит «по ходу дела»? – сообразила я.

– И по ходу поезда, – кивнул Вася. – Наверняка они выбрасывали все лишнее еще в тамбуре, переходя из одного вагона в другой.

– Пассажиры, Дачная, кто прибыл, поторапливаемся, стоим одну минуту! – проорала из тамбура проводница.

Добросовестно поторапливаясь, по коридору потянулись прибывшие пассажиры. С трудом отцепив закостеневшие пальцы от Васиной пижамной пуговицы, я шустро, змейкой, скользнула навстречу движению. Поспешающие на выход граждане меня ругали и толкали, но ни остановить, ни серьезно задержать не могли. Остановить меня, когда я ясно вижу цель, можно только тяжелой техникой в режиме лобового столкновения или выстрелом в упор.

В купе было сумеречно: свет загораживал Вадик, утвердившийся коленками на столе. Он сумел открыть окно и высунулся в него с камерой. Наметанным глазом я уловила характерную постановку и мелкую моторику руки оператора: Вадик отлаживал фокус. Определился, стало быть, с объектом видеосъемки.

– Вадька, живо дай мне свой бумажник! – крикнула я, выхватывая из ящика под поднятой полкой свою сумку.

– На, возьми! – напарник, не меняя рабочей стойки, игриво отклячил зад.

Сочетание реплики и позы могло показаться непристойным, но я поняла товарища совершенно правильно: затребованный бумажник рельефно оттопыривал его джинсовый карман.

– Беру две тысячи, верну дома! – скороговоркой сообщила я, выдернув из кошелька напарника пару купюр. – Приедешь в город, никому не звони, на работе не появляйся, сиди тихо, как мышка.

– А ты куда? – Вадик заволновался, но съемку не прекратил, так что волнение его выразилось, опять же, в нервных колебаниях нижней части организма.

– Пойду назад по шпалам! Есть шанс найти там нашу пропажу, – объяснила я и зайчиком выскочила из купе.

Дородная проводница уже успела выпроводить из вагона почти всех прибывших пассажиров и загородила выход своим телом. В тамбуре, растерянно оглядываясь, переминался только наш консультант по криминальным ЧП на транспорте Вася-Пьеро. Увидев меня, он улыбнулся и радостно сказал:

– Я правильно понял, вы тоже выходите? Давайте вместе пойдем, в компании веселее!

– Ага, обхохочешься, – мрачно пробормотала я, поправив сумку на плече.

– Да выходите уже, сейчас тронемся! – рявкнула на нас проводница.

У меня мелькнула мысль, что я уже слегка тронулась: чтобы по собственной воле покинуть поезд за двести километров до места назначения, нужно быть совсем ненормальной! С недавних пор все происходящее со мной здорово напоминало театр абсурда.

«А началось все со встречи с твоим юристом, не к ночи будь помянут!» – подсказал мой внутренний голос, не утративший целенаправленной мстительности.

– С юристом я еще разберусь, – пообещала я.

Вася-Пьеро взглянул на меня озадаченно, видимо, попытался уловить логическую связь между преследованием воров и разборками с юристом.

– Никакой логики нет, никакой связи тоже, – не без сожаления брякнула я.

Однако сокрушаться по поводу отсутствия в моей жизни того или другого было не время.

– Живо, живо! – грубиянка проводница едва не вытолкала нас из вагона.

На перроне уже было немноголюдно, граждане, благополучно прибывшие, деловито втягивались в открытые двери здания станции либо пересекали пути, разбредаясь по окрестностям в соответствии с милым сердцу каждого русского человека анархическим принципом «куда душе угодно». По единственной подъездной дороге удалялись старенькие «Жигули» невнятного светлого колера. Я прищурилась, но номера не рассмотрела и понадеялась, что у Вадика, вооруженного оптикой камеры, зрение острее моего.

Поезд, потерявший немало пассажиров, со стуком и грохотом промчался мимо. Стало тихо, только в дачном поселке азартно лаяли собаки, по-своему приветствуя прибывших.

– Не знаю, как вы, Вася, а я лично собираюсь идти на предыдущую станцию непосредственно по шпалам! – чинно сообщила я своему дружелюбному консультанту. – Это к вашему вопросу о прогулке в компании.

– Тогда и я с вами!

Мой новый знакомый с готовностью поддержал идею пешего странствия. Багаж у него был не существенный – одна спортивная сумка. Он нацепил ее на манер рюкзака и потер руки:

– Ну, я готов идти!

Я вместо ответа с треском застегнула молнию куртки, и мы двинулись по шпалам в сторону, противоположную той, куда ушел наш поезд.

Пьеро, переставший быть печальным, некоторое время развлекал меня песенными номерами на железнодорожную тему. Сначала он вдохновенно исполнил «Голубой вагон», потом песенку паровозика из Ромашково, а затем перешел с детского репертуара на «дедский» и завел стародавний лирический хит про сбежавшую электричку.

– И я по шпалам, опять по шпалам иду-у-у-у домой по привычке! – бодро распевал Вася. – Пара-ру-ра-ру-ра-ру-ра-ру-ра-ру-ра! Пара…

– Действительно, пора! Пора переходить от слов и мелодий к делам и поступкам! – строго сказала я. – Вася! Мы с вами тут не просто так гуляем, а ищем коричневый кожаный бювар с важными документами на немецком языке. Давайте разделим зоны ответственности: вы смотрите направо, я – налево.

«Что-то в последнее время тебя слишком часто тянет налево!» – уязвил меня высокоморальный внутренний голос.

– Или наоборот: вы налево, а я направо! – признав суровую правоту сказанного, поправилась я.

– А на рельсы кто? – спросил Вася.

– Анна Каренина! – хмыкнула я. – Не на рельсы, Вася, а на шпалы и на то, что между ними. На железнодорожное полотно мы смотрим с вами оба. И в оба!

Никогда прежде я не гуляла по шпалам – и правильно делала. Как выяснилось, железная дорога очень плохо приспособлена для пешеходного движения. Мне с большим трудом удавалось соотносить длину шага с расстоянием между шпалами, которые к тому же оказались скользкими из-за покрывающего их инея. После того как мои ноги пару раз соскользнули с деревянных поперечин на неуютный гравий, я поняла, что рискую оказаться на больничной койке с порванным сухожилием, и благоразумно сместилась на обочину. Вася избрал другую тактику: он удивительно ловко шагал по рельсу, балансируя руками, как канатоходец, пока я не попросила его прекратить эквилибристику. Мне хотелось, чтобы мой добровольный компаньон по поисковым работам на пересеченной местности держал в поле зрения более широкое пространство, нежели серебристая полоска металла под ногами. Вася проявил похвальное послушание, спрыгнул на обочину, и мы пошли на запад параллельным курсом.

Время от времени я теряла своего спутника из виду, потому что периодически то он, то я сбегали под откос, чтобы рассмотреть какой-либо подозрительный предмет. Поскольку аукать друг друга и переговариваться через разделяющую нас насыпь было неудобно, мы с Васей применили современные технологии связи и обменялись номерами мобильных телефонов. После этого держать друг друга в курсе находок труда не составило. Правда, мне ничего хорошего так и не попалось, а вот Васе повезло. На двадцать третьей минуте нашего железнодорожного странствия он взволнованно окликнул меня по телефону с другой стороны насыпи:

– Лена! Идите сюда! Это не оно?

Местоимение среднего рода «оно» имело чрезвычайно широкий диапазон применения, но очень плохо сочеталось с существительными мужского рода «контракт», «документ», «бювар» и «футляр», однако я легко простила милейшему Васе несоблюдение правил российской грамматики. Я бы ему в этот момент все что угодно простила, даже смертные грехи в малом джентльменском наборе!

– Оно! – радостно вскричала я, с первого взгляда узнав незабываемый кожаный бювар с оттиснутым на нем логотипом немецкого ТВ. – Оно, родимое! Оно, дорогое! Вася! Дай я тебя расцелую, бесценный ты человечище!

– Гля, Митрич, как милуются, голубки! – свободной от сумки рукой Дарюха хлопнула себя по оплывшему бедру, выбив из пыльных трикотажных штанов фасона «Юность дедушки Мао» вонючее сизое облачко.

Китайскими штанами с лохматым, как пекинес, начесом Дарюха разжилась на кукурузном поле, раздев тамошнее чучело еще летом, и с тех пор носила обнову, не стирая.

– Прям Ромео и Джульетта! – хрипло хохотнула она, глядя на парня с девкой, энергично, с подскоками и приплясом обнимающихся в опасной близости от железной дороги.

– Да не, на влюбленных не похожи – не целуютша и не ложатша. Никак, конкугенты? – Картавый присел на корточки и из-под низко нависшей дубовой ветви мучительно прищурился на подозрительную парочку.

Впередсмотрящий из него был неважнецкий: оба ока знатока любовных ритуалов прятались под большими багровыми фингалами.

Дарюха на всякий случай попятилась обратно, в лесополосу, и спряталась там за дубовый ствол. Ее сумка стукнулась о дерево и стеклянно звякнула.

– Побегеги бутылки-то, не побей! – не оборачиваясь, прикрикнул на подругу Картавый. – Не для того они шобигалишь!

Малопонятное слово «шобигались» Дарюха уже привычно перевела для себя как «собирались». Вчера по пьяному делу ее друг-приятель лишился пары зубов и теперь мог величественно зваться Картавым-и-Шепелявым.

– Да что твоим бутылкам сделается? Они из вагонов повылетали и не побились, – напомнила Дарюха.

– Точно, конкугенты! – не слушая ее, ожесточенно пробормотал Картавый. – Гля, они там что-то нашли! Что, не видишь?

Дарюха, у которой в данный момент синяки располагались в некотором отдалении от органов зрения, напрягла глаза и неуверенно сказала:

– Кажись, кошелек…

– Пустой или нет?

Дарюха вытянула шею из-за древесного ствола:

– Чего-то есть в нем, точно.

– Вот пашкуды мелкие! – разозлился Картавый, в сердцах сильно дернув себя за неопрятную бороду. – Че шаштают по чужому учаштку? Мы ш тобой школько уже по этой жележке ходим туда-шюда?

– Так с лета, – ответила Дарюха, непроизвольно погладив памятный летний сувенир – замечательные китайские штаны имени кукурузного чучела.

– А кошельков ш деньгами никогда не подбигали! – напомнил Митрич. – Пора начинать.

– Подбирать? – удивилась Дарюха.

– Отбигать! – поправил Митрич и стал закатывать рукава замусоленного ватника.

– А сейчас наш астролог Варфоломей Звездопадов расскажет, уважаемые радиослушатели, кому что сулит главное новогоднее животное. Итак, козероги!

– Козлы! – с ненавистью сказал старлей Сергей Горохов и щелкнул тумблером, выключая приемник.

Главное в округе новогоднее животное, занесенное в устные народные святцы под именем Полкаш Вонючка, уже определило судьбу сержанта на всю ближайшую неделю. Глава УВД Сероземского сельского округа полковник милиции Вонюков лично подписал распоряжение о назначении старшего лейтенанта Горохова ответственным за проведение традиционной предновогодней операции «Елки-палки, лес густой». В напарники ему был дан сержант Коля Петров. Отдавая соответствующий приказ, Вонючка, как донесли старлею приближенные к Полкашу (и исполненные злорадства) коллеги, ликовал, как дитя, и ржал, как лошадь. Послать старлея Горохова и сержанта Петрова охранять елки – очень смешная и столь же злая шутка, ситуативно понятная, впрочем, только милиции райцентра.

Если вдуматься, Сереге не на кого было сердиться, кроме себя самого, – в новогоднюю сказку он вляпался по собственной глупости, точнее, по причине избыточного внимания к приказам начальства в лице все того же Вонюкова. В самом начале осени, когда на День округа в Сероземской торжественно открыли памятник Расказаченному Станичнику, полковник распорядился установить вблизи монумента милицейский пост для охраны устроенной вокруг памятника клумбы: некоторые потомки Расказаченного Станичника, к сожалению, имели общественно вредную привычку к неправедной прихватизации народного добра садово-паркового назначения. Полковник, строго предупрежденный о персональной ответственности главой района, застращал личный состав управления прозрачной угрозой:

– Ежели опять какая-нибудь сволочь мраморную плитку с бордюра сколупнет, дерн срежет, цветочки повыдергает или, не дай бог, голубые, прости господи, ели выкопает, я это все найду и знаете, куда засуну?

«Ясно, что не в клумбу!» – поняли смышленые подчиненные и приготовились тщательно охранять и травку, и цветочки, и особенно елочки, которые по причине своей крупногабаритности и колючести были бы особенно некомфортны в режиме воспитательно-карательного засовывания.

Несмотря на наличие охраны, одна из четырех поднадзорных елей исчезла ранним утром, когда утомленный вахтой сержант Петров «закрыл глаза на одну минуточку». Причем пропажу заметил не кто-нибудь, а именно старший лейтенант Горохов, навестивший священный монумент на рассвете с прозаической целью – накопать червей, во множестве содержащихся в щедро удобренной почве вип-клумбы. Далее в планах старлея, получившего законный выходной, стояла фантастическая рыбалка на зарыбленном пруду, однако при виде квадратной ямы в земле Серега напрочь забыл про удочки. Местоположение ямы в одном строю с тремя елочками ясно говорило, что ее создатель копал на клумбе отнюдь не червей.

Поспешно и безжалостно разбуженный сержант Петров ужаснулся перспективе и уговорил старлея Горохова не поднимать тревогу. Вместо этого два доблестных милиционера на личном автомобиле старшего лейтенанта рванули в ближайший лесопитомник и за две бутылки водки, приготовленные Гороховым для рыбалки, выторговали себе у сторожа эксклюзивное право выкопать одну елочку. Лопата, спасибо рыбацкой предусмотрительности старлея, у них была своя, так что третью поллитру милиционеры сберегли и позднее распили за благополучное завершение операции.

В половине восьмого утра статус-кво на поруганной клумбе был восстановлен – елочек снова стало четыре. А в половине девятого бригада озеленителей с лопатами и новой елью взамен неприжившейся и тихо удаленной ими ночью огласила центральную площадь удивленными возгласами и уместными, но нежелательными вопросами. Не меньше двух недель после этого при появлении сержанта Петрова и старлея Горохова сероземские милиционеры фальшивыми от подавленного смеха голосами напевали: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…».

Будь на то Серегина воля, он собственноручно скосил бы все елки в радиусе километра от станицы отцовской бензопилой!

Тем более муторным и противным стало для него спецзадание по патрулированию двух га лесопитомника, где зеленели молодые пицундские сосны и голубели, черт их подери, ненавистные старлею ели.

– Штоять, шуки, гуки ввегх! – хрипло проорал грубый мужской голос с характерным речевым дефектом алкогольного происхождения: крикун глотал звуки, превращая фразу в кроссворд.

Вдобавок он еще картавил и шепелявил!

Не будучи уверенной, что поняла сказанное правильно, я обернулась на крик и удивленно спросила:

– Что, простите?

– Я тя прощу! Я тя щас так прощу по башке, что мало не покажется! – доверительно пообещала дюжая красномордая тетка в обтрепанных спортивных штанах и жутко грязном свитере с прорехами, сквозь которые виднелась полосатая матросская тельняшка.

Прозвучало это убедительно, к тому же мадам уже высоко занесла правую руку с зажатой в ней бутылкой из-под шампанского. Я ойкнула и попятилась.

– Гуки, шуки! – продолжал орать дефективный.

Выглядел он устрашающе – как Франкенштейн из мира животных: красный нос тукана, глазные впадины расцвечены «под панду», в косматой бороде крошки и какой-то цыплячий пух. Разинутый в крике рот демонстрировал тотальную нехватку зубов. В руке монстр держал большой зазубренный нож.

Жуткая парочка до того напоминала безобразно спившихся и опустившихся Лису Алису и Кота Базилио, что я ассоциативно покосилась на Васю-Пьеро. Мой спутник уже стоял с поднятыми руками, и я со всей определенностью поняла, кому вот-вот достанется роль несчастного простака Буратино, под бандитским нажимом расстающегося с золотыми монетами.

– Кошелек или жизнь! – подтверждая мою догадку, сказала мадам с бутылкой.

Свободной рукой она вырвала у меня бювар с немецким контрактом и не глядя сунула его в обширную прореху свитера, плотно зафиксировав добычу между вязаным полотном и тельняшкой.

– Послушайте, уважаемые! – возмутилась я (не опуская, впрочем, поднятых рук). – Верните бювар, он вам не нужен! Это мое, отдайте, я вам денег дам!

– Пошла на хген шо швоими бабками! – дефективный огрызнулся и взмахнул ножом, вынудив нас с Васей попятиться. – Мы люди швободные и чештные, нам чужого не надо, но и наше не тгонь!

– Давай, давай свои деньги! – одобрила меня его боевая подруга. – Ты че, Картавый? Сама дает, зачем отказываться?

– Тю, дуга! – беззубый сплюнул сразу тремя струйками. – Шама дашт, шама и в ментовку побежит!

– Сразу не побежит, а потом поздно будет, – успокоила его подруга, вытягивая из кармана замусоленную бечеву. – А ну, геть вниз!

Оступаясь на камешках, мы с Васей спустились с насыпи на плантацию ровных, как на подбор, сосенок.

– Зря вы им про деньги сказали, не поможет это, – беззлобно попенял мне Василий. – Только хуже будет: теперь вам ни денег, ни документов не вернуть! Я эту публику знаю, они ваши тыщи пропьют точно так же, как свою совесть!

– Девочки налево, мальчики направо! – весело скомандовала мадам, повелительно взмахнув моими деньгами. – Раз-два! Присели под сосенками! Три-четыре! Ручки назад, и сидим, дышим целебным хвойным ароматом! Вдох-выдох! Вдох-выдох!

Шершавая бечевка туго стянула мои запястья и сосновый стволик в один «букет». Посмотрев на Васю, я увидела, что он тоже перевязан и помещен под елочку, как оригинальный новогодний подарок.

– Кра-со-та! – полюбовавшись нами, с удовольствием произнесла мадам.

Ее приятель уже карабкался вверх по насыпи.

– Счастливо оставаться! – улыбнулась нам на прощание вредная баба.

И, видимо уловив сходство Васи-Пьеро в его светлых трикотажных штанах с новогодним зайчиком, издевательски напела:

– Трусишка зайка серенький под елочкой скакал! С наступающим, товарищи!

Она помахала моими деньгами и моим же бюваром и заторопилась вдогонку за картавым.

А мне стало так отчаянно грустно, что утренняя печаль по поводу неразделенной любви сейчас вызывала у меня лишь ностальгическую улыбку. Дела были плохи, как никогда: я лишилась и контракта, и денег, и свободы действий.

Подергав руки, я убедилась, что привязь моя крепка. Хотя, конечно, веревка – это не чугунные кандалы, при достаточном количестве времени и терпения ее можно перетереть о шершавый ствол…

Додумавшись до этой бодрящей мысли, я энергично зашевелилась. При этом в поле моего зрения вновь попала персональная елочка Васи – он тоже размеренно ворочался, старательно перетирая свои веревочные оковы. Васино освободительное движение оказалось гораздо успешнее моего: минут через десять «зайка» выпрыгнул из-под своей елочки к моей сосенке:

– Давай помогу!

– Не надо, сама справлюсь! – проявила благородную самоотверженность я. – Ты лучше беги поскорее вдогонку за этими гадами, нельзя их потерять! Не упустить контракт – сейчас самое главное!

От моего замутненного многочисленными переживаниями сознания как-то ускользнул очевидный факт, что у Васи, не являющегося подданным Их Величества Гадюкина, может быть свое, отличное от моего представление о главном и второстепенном. По идее, после пережитого на пару со мной неприятного приключения Вася запросто мог сказать: «Да идите вы со своим контрактом!» Послав меня в тенистый сад, то есть в данном случае в сосновый лес. Однако Печальный Пьеро оказался настоящим товарищем с бойцовским характером.

– Отвяжу тебя, и вместе побежим! – возразил он.

– Есть идея получше, – сказала я. – Открой мою сумку. В боковом кармашке есть пилочки. Дай мне одну и беги, не теряй времени. Я освобожусь – догоню.

Пяток прекрасных маникюрных пилочек я купила в Германии в качестве маленьких полезных сувениров для коллег женского пола. Стальное лезвие каждой пилки было покрыто алмазной пылью, а на пластмассовой – под слоновую кость – рукоятке имелось изображение кряжистой мужской фигурки с топором. Не думаю, что логотип производителя указывали в качестве потребителей фирменной продукции гламурных дровосеков. Скорее это был намек на непревзойденную крепость прославленной немецкой стали, которой хоть ногти точи, хоть дубы вали. Но я намерена была поддержать идею красивой жизни лесорубов и слегка подманикюрить германской пилкой свою пицундскую сосенку.

Сунув в мой кулак маникюрно-лесопильное орудие, бесценный Вася оставил меня сражаться с веревочными оковами и заторопился вдогонку за нашими обидчиками. Мне уже удалось заметно ослабить веревочную петлю, оставалось правильно сориентировать пилку. После нескольких неудачных попыток, завершившихся появлением царапин на моем левом запястье и ссадин на стволе дерева, я нащупала путь к свободе и энергично зачиркала пилочкой.

– Вот су-уки! – с ненавистью произнес старший лейтенант Горохов, оглядев поруганную плантацию.

В лесопитомнике, порученном их с Петровым заботам, успели похозяйничать незаконные рубщики. В ровных рядах двухлетних хвойных там и сям зияли бреши.

– Не меньше пятидесяти деревьев спилили! – негодовал старлей.

– Больше, – убитым голосом поправил сержант Петров, глядя в сторону железнодорожной насыпи.

Под ней аккуратным рядком, как загорающие на пляже дисциплинированные пионеры, лежали отборные полутораметровые сосенки – идеальные рождественские деревца, которые наверняка будут восхитительно смотреться в новогоднем наряде из стеклянных шаров и мишуры. Однако сержанта предвкушение чужого праздника не порадовало.

– Почитай, сотню завалили! – скорбно заметил он и стянул с головы шапку, ассоциируя лежащие елочки не с загорающими пионерами, а с невинными жертвами массового побоища.

– Ну и нам с тобой теперь кирдык, – зло сказал старлей Горохов. – Засмеют окончательно. А то и вовсе из органов попрут. Блин, а я только в прошлом месяце пятнадцать штук за семестр заплатил!

– Жалко, – сказал Петров с сочувствием, которое, впрочем, было весьма умеренным.

У сержанта не имелось свободных пятнадцати тысяч. А если бы и имелись, он не стал бы отдавать их за обучение в юридическом институте МВД. Сержант Петров был простым и скромным парнем с простыми и скромными потребностями, преимущественно физиологического характера. Другое дело – бывший выпускник истфака старлей Горохов. Он страстно мечтал сделать карьеру и знал, что без профильного юридического образования ему не подняться даже до подполковника. А хотелось подняться много выше – старлей находил, что «генерал Горохов» будет звучать весьма внушительно.

Неосознанным жестом старлей тоже стянул головной убор, притиснул его к печени и тяжко вздохнул. Глядя на безвременно срубленные сосенки, он прощался не только с ними, но и с надеждами на блестящую милицейскую карьеру.

– Под откосом сложили, – сказал тем временем сержант. – На дрезине, что ли, увозить собрались?

Эта реплика повернула мысли старлея Горохова от печальных фантазий на тему бесславного милицейского будущего к тревожному настоящему, в котором еще можно было попытаться повлиять на ход судьбы. Воображение старшего лейтенанта услужливо нарисовало ряд жизнеутверждающих картин. Вот он, старлей Горохов, геройски задерживает преступников, цинично покусившихся на несовершеннолетние ели. Вот нелегальных рубщиков показательно судят и отправляют в те суровые края, где сосны рвутся в небо, а рубка их производится на законных основаниях, в порядке, крайне далеком от добровольного. Вот сто пострадавших от произвола сосенок в праздничном новогоднем убранстве уходят в детские дома, школы, садики и квартиры районного начальства, неизменно охочего до халявы и конфиската… Старший лейтенант представил даже визгливую радость избалованной младшей дочки полковника Вонюкова и неуверенно улыбнулся.

– По-моему, эти деятели еще не закончили, – сказал сержант Петров, продолжая обстоятельно разрабатывать тему. – Вишь, как деревца лежат? Растопырочками. В таком виде их везти негоже, ветки помнутся, поломаются, товарного вида не будет. Елочки, сосенки, пихты всякие – их перед транспортировкой вязать надо.

– Вязать – это правильно, – просветлев лицом, недобро ухмыльнулся Горохов. – Вязать – это очень даже хорошо. Только это не они, это мы их повяжем! А ну, загони-ка машину за елку пораскидистее, и пойдем поищем наших клиентов, заклятых врагов зеленых насаждений!

Спрятав свой «жигуль», милиционеры-гринписовцы тихо двинулись в обход плантации, для пущей таинственности поминутно присаживаясь за сосенками и оглядывая окрестности из-под мохнатых зеленых лап. При этом старлей Горохов, продолжающий мечтать о превращении своего позорища в достохвальный подвиг, был менее внимателен, чем его не обремененный фантазиями товарищ, и подозрительный звук первым расслышал именно младший по званию.

– Слышь? Кажись, они! – прошептал сержант с недоброй радостью карателя, напавшего на свежий партизанский след.

Старший лейтенант сторожко прислушался и торжествующе пробормотал:

– В лесу раздавался топор дровосека!

Стихотворный текст незначительно расходился с прозой жизни: звук, который уловило чуткое милицейское ухо, соответствовал не рубке, а пилке.

– Там! – приблизительно определившись с источником шума, Петров и Горохов разделились, чтобы взять противника в тиски.

И едва не припозднились с захватом: объект неожиданно сам выскочил из-под деревца навстречу старлею!

– Стоять! Милиция! – крикнул Горохов, приседая и растопыривая руки, чтобы не упустить резвую гражданку в нетипичном для вредителя леса наряде: модных джинсиках и кожаной курточке с рюшками.

– Милиция, миленькая! – опять же нехарактерно обрадовалась вредительница.

В следующую секунду она повисла на шее у старшего лейтенанта, как медаль на ленточке.

– Стоять! – задергался Горохов, спешно стряхивая с себя неожиданную «награду».

Вредительница держалась на форменной милицейской куртке цепко, как плющ на дереве, но, в отличие от безобидного растения, порывалась дополнить несанкционированное объятие поцелуями.

– Вот нахалка! – с плохо скрытой завистью возмутился сержант Петров, незаслуженно обделенный преступными ласками. – Так и запишем: при задержании сопротивления не оказала, но пыталась дать взятку натурой лицу, находящемуся при исполнении!

– Чего? – удивленно переспросила нахалка, отказываясь от намерения покрыть признательными поцелуями исполнительное милицейское лицо. – При каком задержании?

– Документики ваши предъявите! – утерев физиономию, злорадно сказал старлей Горохов.

– А орудие преступления вот сюда попрошу! – сержант Петров выдернул из кармана полиэтиленовый пакетик из-под благополучно съеденных пирожков.

Вытряхнув из него крошки, он ухватил нахалку за запястье и в имитации рукопожатия ловко вытряхнул из стиснутого кулачка миниатюрный клинок.

– Вы спятили?! – оскорбилась нахалка.

– Так и запишем: при задержании оскорбляла лицо, находящееся при исполнении! – с удовольствием отметил сержант.

– Какого преступления?!

– Да ладно вам! К чему запираться? – махнул рукой старлей, настроение которого улучшалось с каждой минутой. – «Какое преступление»! А такое: незаконная заготовка новогодних елей!

– В количестве ста штук! – услужливо подсказал сержант Петров. – Или не ста? Признавайтесь по-хорошему, сколько деревьев срубили?

– Чем бы я их рубила?! – удивилась нахалка. – У меня и топора нет, одна пилочка!

– Сколько деревьев спилили? – учел поправку сержант.

– Это дамская маникюрная пилочка!!! – завопила гражданка, топая ногами.

– Ага, рассказывайте! Дамская! – заржал сержант. – А нарисован-то на ней мужик с топором!

– Мужики, вы что – смеетесь? – Дамочка перестала орать и широко раскрыла глаза, заблестевшие не хуже новогодних шариков.

Милицейские мужики и впрямь весело смеялись.

– Не пилила я деревья, клянусь вам! – горячо сказала задержанная, прижимая руки к сердцу. – Я веревку пилила!

– О, точно, тут и веревочка есть! – заглянув под сосенку, пуще прежнего обрадовался сержант Петров. – Вокруг стволика намотана, а на коре имеются отчетливые следы пилки!

– Так и запишем: пилила деревья – раз, вязала их – два! – резюмировал старлей Горохов. – Короче, гражданочка, попрошу прекратить разговорчики. Пройдемте!

– Да побойтесь бога, господа товарищи! Какие елки? Между прочим, я сама стала жертвой бандитского нападения! Меня, между прочим, ограбили! Украли очень важный документ! – задергалась гражданочка. – Вы выслушайте меня сначала!

– А вот мы сейчас вас в отделеньице отвезем и там как следует выслушаем! – пообещал Петров.

– Погоди уезжать, надо в лесничество сообщить, пусть пришлют своих людей – ущерб посчитать, елки собрать! – возразил Горохов.

В ожидании лесников милиционеры поместили задержанную в «шестерку», а сами остались на плантации, глубоко и свободно дыша хвойным ароматом. Солнышко поднималось все выше, приятно согревая воздух и озябшие милицейские души.

Для кого как, а для сержанта Петрова и старлея Горохова день обещал быть чудесным.

– Ладно! – сказала я себе, нервно побарабанив пальцами по бугристому сиденью, с которым до меня контактировали не лучшими своими сторонами худшие люди общества. – Ладно, ладно, ладно! Только один звонок. Один звонок – это же не беспринципное заигрывание, правда? Тем более у меня и в мыслях нет с ним заигрывать. Хватит уже, наигралась.

«Доигралась!» – ворчливо поправил внутренний голос.

– Тем более пусть он меня спасает! – огрызнулась я. – Во всех детективах безвинно арестованные герои всегда звонят своим юристам! Вот и я позвоню.

«Да уж, что-что, а повод организовать ты умеешь!» – неодобрительно буркнул мой внутренний ментор, но я его уже не слушала.

Я быстро, но внимательно, чтобы вновь не ошибиться, набрала нужный номер и, пока шел вызов, успела трижды прочитать успокаивающее заклинание: «Юрист человеку – друг, товарищ и брат!»

В братьях благодаря Вадику у меня острой нехватки не было, а вот юридически подкованный друг и товарищ требовался просто до зарезу. С учетом специфики шьющегося мне дела, я бы даже сказала – до запилу и зарубу.

– Привет! – вполне ласково сказал мой заклятый друг. – Как дела? Я рад тебя слышать.

– А уж я как рада, – удерживая на лице старательно прицепленную улыбку, ответила я. – Слышать! Видеть, обонять, осязать…

«Полегче с сомнительными глаголами, – сердито предупредил внутренний голос. – Договоришься опять…»

– Извини, что беспокою, но у меня возник срочный и важный вопрос по твоей юридической части, – светски застрекотала я, усилием воли заглушив вскипающие эмоции. – Не подскажешь, какое будущее светит человеку, которого несправедливо обвиняют в том, что он спилил сотню елок?

– Гм… – Саша, похоже, озадачился, но в грязь лицом не ударил. – Секундочку, я сейчас посмотрю… Этот человек, он спилил свои елки без договора аренды лесных участков?

– Вообще без всякого договора, ты угадал, – вздохнула я, с тоской и печалью вспомнив отнятый у меня наглыми грабителями германский контракт.

– Значит, рубка является незаконной, и ущерб от нее будет исчисляться на основании постановления Правительства Российской Федерации от 8 мая 2007 года, – бодро зачастил законовед. – В каком возрасте были ели? Старше десяти лет или моложе?

– А я почем знаю? – искренне изумилась я. – Они мне свои паспорта не показывали!

– А стволы тебе показывали? – по тону чувствовалось, что Александр начинает нервничать.

– Стволы – это пистолеты? – Я обернулась к окошку и опасливо посмотрела на пленивших меня ментов. – Пока не показывали. А что, могут?

Мне сделалось зябко: если меня будут допрашивать с оружием, я сознаюсь в чем угодно – от незаконной рубки елок до убийства президента Кеннеди. Таким образом, перспектива давать показания под дулом пистолета для меня топографически совпадает с прямой дорогой на нары.

– Я тебя про еловые стволы спрашиваю! – рассердился Саша. – Они больше двенадцати сантиметров в диаметре или меньше?

– Меньше, точно меньше! – вспомнила я.

– Стоимость древесины деревьев хвойных пород, не достигших двенадцати сантиметров, определяется исходя из «Ставок платы за единицу объема лесных ресурсов и ставки платы за единицу площади лесного участка, находящегося в федеральной собственности».

– Да к чертовой бабушке эту высшую еловую математику! – психанула я. – Скажи просто, впаяют штраф?

– Надо смотреть конкретный случай, – уклончиво ответил Саша. – Но если это сто елок, то административным взысканием не отделаться. Видишь ли, есть еще статья 260 Уголовного кодекса Российской Федерации «Незаконная рубка лесных насаждений». Наказывается действительно штрафом до сорока тысяч рублей или в размере заработной платы осужденного за период до трех месяцев…

– Ну, это пустяки! – обрадовалась я, вспомнив, сколь мизерную официальную заработную плату назначил мне Гадюкин, злостно экономящий на налоговых отчислениях в бюджет.

– Я еще не договорил, – остановил меня знаток преступлений и наказаний. – Либо штраф, либо лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет!

Эта информация меня не напугала: что-то мне подсказывало, что журналистская деятельность в число потенциально подзапретных не входит. Но Саша продолжал меня запугивать:

– И это, учти, только если данное уголовно наказуемое деяние не совершено группой лиц, потому что в противном случае умножай все в разы. Штраф – до двухсот тысяч, лишение свободы – до двух лет.

– Что?! Меня посадят на два года за какие-то паршивые елки?! – возмутилась я. – Да кто придумал такие законы?!

Очень хотелось развить эту тему с упоминанием сухарей-адвокатов-законников-лицемеров-крючкотворов, но пришлось экстренно свернуть дискуссию, потому что на гребне железнодорожной насыпи появилась знакомая фигура в белом пижамном обмундировании. Очевидно, не замечая ни милицейский «жигуленок», ни его хозяев, мой верный товарищ Вася целеустремленно шагал к покинутой мною сосенке.

«Надо же, как он некстати! – сокрушенно охнул внутренний голос. – Вот сейчас они так и запишут: незаконную пилку сосен совершила группа лиц!»

– Вася! Вась, Вась, Вась! – заблажила я, судорожно тиская мобильник. – Стой, где стоишь! Ни шагу вперед!

– Лен, я как раз стою на рельсах и вижу – поезд идет, – неуверенно хохотнул голос в трубке. – Можно я все-таки отойду с пути состава на пару шагов?

– Тогда не вперед, а назад! И заляг там, как партизан, чтобы менты тебя не заметили! – Я наскоро переиграла сценарий.

– Лен, так это же наш поезд, не вражеский! – продолжал веселиться Беспечальный Пьеро.

– Делай, что тебе говорят! – разозлилась я. – Не хватало еще из-за твоего тупого упрямства на два года на Север загреметь!

«Кстати, Саша как раз на Севере живет», – не особенно кстати заметил мой внутренний голос.

– Тем более, к черту Север! – вызверилась я. – Вася, ты где?

– Дисциплинированно лежу под откосом, как взорванный состав! – доложил мой товарищ подозрительно дрожащим голосом.

Я заподозрила, что Вася смеется, окончательно осатанела и с большим удовольствием испортила ему неуместное веселье рассказом о моем аресте и наших общих таежных перспективах.

– Погоди пугаться раньше времени, – выслушав меня, сказал Вася с твердостью, которой я от него не ожидала. – Вижу, телефон у тебя не забрали. А документы?

– Спрашивали, но я решила не давать, а обыскивать меня пока не стали, – ответила я, непроизвольно поежившись при мысли о личном досмотре.

– В таком случае что же тебе мешает уйти, не прощаясь?

– Так догонят же! – заволновалась я. – Еще, глядишь, по шее накостыляют и срок добавят за побег!

Вася попытался вернуть мне спокойствие, напомнив, что меня еще не только не судили, но даже фактически не арестовали (тут я мысленно помянула недобрым словом всех знатоков юриспруденции – как профессионалов, так и любителей). Я не сильно успокоилась и, закончив разговор с Васей, позвонила своему доброму другу милицейского происхождения Сергею Лазарчуку.

– Капитан!

– Опять забыла? Я уже майо-о-ор! – Серега зевнул мне в ухо. – Доброе утро!

– Кому как, – пробормотала я. – Серый, один вопрос: скажи мне, как многоопытный мент, могут ли твои коллеги всерьез ангажировать на роль преступника, срубившего сотню елок, хрупкую женщину с маникюрной пилочкой?

– Что, никого получше не нашлось, а дело закрыть очень надо? – Лазарчук хохотнул. – Могут, Лен, могут! Другой вопрос – смогут ли ей это дело пришить так крепко, чтобы оно на суде не оторвалось? Добрый адвокат…

– Где же мне его взять-то, доброго? – раздраженно буркнула я и выключила трубку, пока Серега не проснулся окончательно и не начал примерять роль преступной пильщицы елок на некоторых своих не в меру активных (и при этом жутко невезучих) знакомых.

Разговор меня не порадовал. Я разочаровалась в милиции так же, как в юристах, и поняла, что надеяться могу только на себя. После этого мысль о бегстве в моей голове не просто укоренилась – выросла в смелый план так же быстро, как побег бамбука.

Как убежать, чтобы злые милицейские дяди не пустились в погоню, я придумала без труда. Сложнее было найти способ выбраться из замкнутого пространства машины, но тут мне помог добрым советом знакомый продавец-консультант из магазина, специализирующегося на продаже автосигнализаций и противоугонных средств. Мы с Вадиком в позапрошлом году снимали рекламный сюжет об этой конторе и с тех пор неоднократно крепили взаимоотношения, обращаясь к специалистам за профильной консультацией: пижон Вадик за два года поменял три машины, а я все еще собиралась купить свою первую и так сильно боялась ошибиться с выбором, что переход из пешеходов в автомобилисты обещал затянуться надолго.

– Димочка, привет, это Лена, можешь быстренько ответить на один вопросик? – ласково замурлыкала я. – Не подскажешь, как можно открыть запертую машину изнутри? Если все двери закрыты намертво?

– Что, система центрального замка установлена? – легко диагностировал проблему специалист. – Понятно. Тогда для отпирания изнутри любой двери сначала нужно перевести в верхнее положение рычажок замка в двери водителя.

– А, ч-ч-ерт! Он не переводится! – сообщила я, проверив на прочность полученный совет и собственные ногти, один из которых не выдержал неравной борьбы с противным рычажком и сломался.

– Тогда только ключом снаружи.

– Вот спасибо тебе, помог! – язвительно сказала я. – Дима! Ключом снаружи любой дурак откроет! Надо без ключа и изнутри!

– Если не секрет, какому конкретно дураку это надо? – съязвил в ответ знатный спец.

– Мне, – честно сказала я, полагая, что это снимет ненужные вопросы.

Действительно, вопросов больше не возникло.

– Пожалуй, я не буду спрашивать, твоя ли это машина, – пробормотал мудрый Дима. – Значит, слушай. Самый простой и эффективный способ разгерметизировать салон – выбить стекло.

«Припаяют еще энное количество лет за порчу казеного имущества!» – быстро подсказал мне внутренний голос.

– А без откровенного варварства никак нельзя? – спросила я вслух. – Как-нибудь так, чтобы машину не испортить?

– Какая хоть машина-то? – с досадой уточнил специалист.

На этот вопрос я могла ответить легко:

– «Жигули» шестой модели!

Это ущербное детище отечественной автопромышленности я могу узнать с закрытыми глазами – у моей подружки Ирки такая же колымага, и мне порой разрешается ею порулить.

– Сказала тоже – «машина»! – развеселился Дима. – Считай, тебе повезло! «ВАЗы» с единицы по семерку включительно запросто открываются металлической линейкой, просунутой между стеклом и стенкой двери. Конструкцию автомобиля знать не обязательно, можно несколько раз потыкать в щель, дверь и откроется. Чем и пользуются угонщики, амбиции которых не распространяются на хорошо защищенные дорогие иномарки.

Я поняла, что Дима вот-вот оседлает своего конька и начнет аргументированно склонять меня к покупке у него самой лучшей и дорогой противоугонной системы, и предпочла закончить разговор. Пора было переходить от теории к практике.

Металлической линейки у меня при себе не было, но имелось нечто подобное – злосчастные маникюрные пилки. В свете новой задачи изображенный на них мужик с топором мог рассматриваться как средневековый штурмовик, хорошо вооруженный для разборок с укрепленными воротами замка. Взлом обычной автомобильной двери в таком контексте представлялся вполне реальным делом.

«Тонкая полоска стали, которая при необходимости гнется и при этом не ломается! – с удовольствием охарактеризовал универсальный германский инструмент мой внутренний голос. – Вполне может сработать. Давай приступай!»

Я не заставила себя уговаривать и приступила.

Практикум начинающего взломщика прошел на удивление успешно. Правда, первую пилку я сломала, но не расстроилась, потому что у меня имелся небольшой запас инструментов. Не было только запаса терпения и времени: я очень беспокоилась, что злые милицейские дяди вернутся в машину раньше, чем я ее покину. Поэтому я тыкала пилкой в щель между стеклом и стенкой двери с энтузиазмом ревнивого фокусника, пронзающего саблей ящик с запертой в нем ветреной красоткой. Пилочка яростно скрежетала, дверь протестующе скрипела, внутренний голос комментировал процесс фехтовальными терминами: «Выпад! Еще выпад! Туше!!!»

– Это не просто туше, это уже проникающее ранение, – пробормотала я.

Печально крякнув, дверь приоткрылась.

«Шпаги в ножны! – быстро сориентировавшись, распорядился мой внутренний командир. – Готовься к отступлению. Пора выводить из укрытия наш засадный полк!»

Я спрятала победоносную пилку, достала мобильник и позвонила Васе.

Идиота, приплясывающего на рельсах в обнимку с двумя хвойными деревцами, машинист приближающегося товарного состава заметил гораздо раньше, чем старший лейтенант Горохов и сержант Петров. В ожидании задерживающихся представителей лесхоза милиционеры расслабленно курили и травили анекдоты. Вернее, курил старлей, а хохмил сержант. Рассказывал он артистично, играя голосом, помогая себе мимикой и жестами – старший лейтенант так заслушался и засмотрелся, что отреагировал только на дикий визг паровозного гудка.

– Ох, мать вашу! – обернувшись на звук и выронив сигарету, вскричал Горохов тоном, который однозначно свидетельствовал об отсутствии у него всякого почтения к институту материнства. – Куда попер елки, придурок?!

Хлипкий парень в светлой пижаме поднял хвойное деревце повыше и помахал им, как знаменем.

– А ну, положь, где взял! – на полуслове оборвав анекдот, завопил сержант Петров.

Приближающийся поезд разодрал лесную тишь воплем сирены. Псих на диво шустро отскочил, и накативший товарняк скрыл его от суровых милицейских взглядов.

– Догоним! – предложил старший лейтенант и первым понесся к железнодорожной насыпи.

Побудительные мотивы старшего по званию сержант Петров постиг интуитивно и счел безусловно уважительными.

Несмотря на острое желание старлея и сержанта найти в этом деле крайнего, одинокая дамочка с маникюрной пилкой была неважнецким подозреваемым. При большом желании высокого милицейского начальства ей, конечно, можно было предъявить обвинение в незаконной рубке ста полуторагодовалых сосен, но судебная перспектива такого дела была крайне мутной. А вот добавив на скамье подсудимых к даме с пилкой психа с елкой, можно было с гораздо большим основанием рассчитывать на обвинительный приговор: эти двое уже могли сойти за организованную преступную группу.

– К ним бы еще третьего – с тележкой! – пробормотал Горохов, карабкаясь на насыпь.

При наличии компаньона с транспортным средством дама с пилкой и псих с елкой железно сообразили бы на троих годика по два, если не больше! Юридически подкованный старший лейтенант был неплохо знаком с содержанием статьи двести шестидесятой Уголовного кодекса.

– Вот же гад, а? – присев на корточки, бессильно ругался сержант Петров.

Он пытался высмотреть под несущимися мимо вагонами парня с елками, но тот оказался не таким уж дураком, чтобы ждать, пока поезд пройдет и откроет дорогу милицейской погоне.

– Это как же так получилошь? – озадаченно пробормотал Картавый, склонясь над мелкой серебристой лужей.

Он низко нагнул голову и рассматривал отражение ее лобовой части с таким интересом и вниманием, словно был молодым олененком, нетерпеливо ожидающим появления у него рогов.

– Это как он меня, я не понял?

– Как, как! Молча! – огрызнулась Дарюха, выкручивая намоченную в той же луже тряпочку. – На вот, приложи, пока шишки не вылезли! Мужик, называется! Хилый пацан ему накостылял одной левой!

– Ражве одной? – нахмурился Картавый.

Если бы хилый пацан накостылял ему двумя руками, было бы не так обидно.

– Одной левой! – охотно повторила Дарюха, не щадя чувств приятеля. – В правой он кошелек держал.

– Дуга ты! – сурово выругался Картавый, прилепив на лоб мокрую тряпочку. – Жачем отдала?

– Затем, что не хотела тоже по морде схлопотать! – ехидно объяснила ему подруга.

– Думаешь, обойдешшя? – распрямляя спину и скручивая кулаки, прошипел Картавый. – Щаш тоже шхлопочешь токо так! Дуга! Пгаждник на ношу, а мы тепегь беж денег!

– Легко пришли, легко ушли! – вздохнула Дарюха, из осторожности отступая в сторонку.

Злобное выражение многократно битой физиономии Картавого не сулило ей ничего хорошего. Чувствовалось, что драчливый дружок запоздало рвется в бой и в отсутствие накостылявшего ему обидчика может сорвать зло на ком поближе.

– Выпьешь? – предложила Дарюха, надеясь поменять и тему, и настроение приятеля.

– А ешть? – Картавый недоверчиво вздернул брови, не сумев поднять их особенно высоко: помешали надувающиеся на лбу шишки.

– Ну! Берегла к праздничку!

Дарюха пошарила в своей сумке и извлекла из нее поллитровку с завинчивающейся крышкой. Этикетка на бутылке утверждала, что содержимым ее является водка, однако бурый цвет мутной жидкости заставлял в этом усомниться. Данный алкогольный напиток имел сложный состав, химический анализ которого ужаснул бы самого Менделеева. Посильный вклад в наполнение поллитровки вносили все стеклянные и жестяные емкости, встречавшиеся запасливой Дарюхе на ее извилистом жизненном пути на протяжении примерно двух дней. Таким образом, адская смесь пошагово включила в себя несколько сортов пива, вина, водки, алкогольную газировку «Секс на пляже», чуть-чуть коньяка и даже немного виски, драгоценные капли которого Дарюха сцедила из фирменной бутылки, не пригодной к сдаче в пункт приема стеклотары, с благоговением алхимика. Недостающие до полноты внутреннего объема кубические сантиметры Дарюха вдохновенно дополнила забродившим компотом, который красиво затуманил общий колер смеси плодово-ягодной мутью.

– Клашш! – приложившись к бутылке, оценил получившееся пойло Картавый.

Он не ограничился дегустационным глотком и быстро выхлебал все пол-литра. Гремучая смесь подействовала на него немедленно, хотя и не совсем так, как надеялась талантливая последовательница ученого изобретателя водки. Картавый отнюдь не утратил агрессивности, но направил ее на другой объект.

– А ну, пшли! – прошипел он, широким жестом отбросив опустошенную бутыль в кустики, которые та проломила с пугающим треском. – Ща я покажу этому шопляку, шоб он шдох!

– Шо? – сипло выдохнула Дарюха, от волнения перенимая у харизматичного приятеля один из ярко выраженных речевых дефектов.

Вопрос имел характер риторического, ибо диапазон того, что Картавый в принципе мог предъявить в качестве демонстрации со смертельным исходом, ограничивался диспансерным бланком с результатом анализов. Зная характер приятеля, Дарюха не сомневалась, что Картавый намерен показать «шопляку» не что-нибудь (его «что-нибудь» давно уже не впечатляло даже саму Дарюху), а свою молодецкую удаль. По мнению Дарюхи (которое она благоразумно не афишировала), успех данного предприятия представлялся сомнительным, однако и терять Картавому было особо нечего: свободных для новых синяков и шишек мест на его физиономии уже не осталось. Поэтому Дарюха не стала останавливать товарища в его разрушительном порыве. Кое в чем Картавый был, безусловно, прав: для достойной встречи приближающегося Нового года необходимы были материальные ресурсы.

– Ща он шоплями ижойдет, шука! – страшно грозился Картавый, ускоренно перемещаясь в сторону, куда удалился его обидчик, по сложной траектории с многочисленными поворотами и петлями.

Твердо рассчитывать на то, что он не собьется с курса, не приходилось, поэтому Дарюха была немало изумлена, увидев в ложбинке под откосом знакомую фигуру. Парень, которого Картавый упорно именовал «шопляком», не только не убежал подальше – он, наоборот, двигался встречным курсом! При этом скорость его передвижения не снижал даже габаритный и неудобный для транспортировки груз – пара сосенок. Бегущий «шопляк» расположил их параллельно земле и в таком виде несколько напоминал самолет с подвешенными с двух сторон ракетами.

– Ага! – завидев своего врага, азартно закричал картавый. – Штой, шволощ!

Это распоряжение не грешило логикой: остановка могла только отсрочить встречу противников. Парень и не подумал остановиться, наоборот, он ускорил бег и устремился прямо к Картавому, улыбаясь, как умалишенный. Картавый гавкнул:

– Отдавай…

– Пиу! – крикнул придурок и метнул в него одно хвойное деревце, как гигантский дротик. – Пиу!

Дарюха проворно отскочила в сторону, пропуская вторую сосновую торпеду мимо себя.

Умалишенный заложил крутой вираж, обогнул вражескую пару и налегке взбежал на холм, быстро затерявшись среди таких же светлых, как его дурацкий наряд, березок. Картавый грязно выругался, и от бессилия пнул павшее к его ногам деревце, и, ударив ногу, засвистел, как суслик.

– Тихо, тихо! – крикнула ему Дарюха, призывая приятеля к умеренности в производимых им звуках и действиях. – Не ломай ветки-то! Хорошие ведь сосенки, товарные! На рынке такие по пятьсот рублей за метр продают!

– Шо? По пятихатке?!

Картавый прекратил ругаться и с новым интересом посмотрел на дармовые сосенки. В пересчете на озвученные цены два деревца, любезно поднесенные им придурочным сопляком, «тянули» тысячи на полторы. Практическая сметка заслуженного гражданина без определенного места жительства подсказывала Картавому, что реализация востребованного новогоднего товара по демпинговой цене – с пятидесятипроцентной скидкой от рыночной – обречена на финансовый успех.

Дождавшись прохода задержавшего их длинномерного состава, старший лейтенант Горохов и сержант Петров бросились в погоню за психом с крадеными сосенками.

Едва они скрылись за гребнем насыпи, из оставленного по другую сторону железной дороги автомобиля шустро вылезла тоненькая женская фигурка. Поправив на плече сумочку, прикрыв дверцу и слегка виновато пробормотав:

– Надеюсь, починить эту дверь будет стоить не очень дорого! – беглая пленница устремилась прочь от покалеченной «шестерки» с такой скоростью, что, если бы по итогам стихийно организовавшегося забега вручались призы и подарки, она свободно могла бы претендовать на Гран-при.

Когда часом позже запыхавшиеся и взмокшие милиционеры в компании двух бомжей с сосенками вернулись к своему авто и не обнаружили в нем задержанной гражданочки, это не стало для них непереносимой утратой.

– Что ни делается, все к лучшему! – философски заметил старший лейтенант Горохов, с третьей попытки захлопнув дверцу за парой новых узников.

В качестве лиц, пригодных для привлечения к ответственности за абсолютно незаконную варварскую рубку молодой сосновой поросли, маргинальные личности с полной сумкой стеклотары и двумя однозначно уличающими их сосенками нравились юридически грамотному старлею гораздо больше, чем крикливая интеллигентная дамочка. Поглядывая через плечо на притихших на заднем сиденье бомжей, Горохов брезгливо морщил нос и довольно ухмылялся.

Со сменой подозреваемых атмосфера в салоне служебного милицейского автомобиля стала заметно хуже, зато судебные перспективы дела несравненно улучшились.

– Сегодня мы провожаем в последний путь замечательного человека, отсутствие которого в наших рядах не сможет остаться незамеченным! – на хрустальной слезе прозвенел в микрофон специально нанятый теледиктор.

Голос у него был поставленный, манера говорить эффектная – с многозначительными паузами и страстным придыханием. Гарик неоднократно подпадал под его обаяние при просмотре интригующей телевизионной программы «Криминальный вестник региона», имеющей среди работников Компании самый высокий рейтинг. Единственным минусом речистого диктора была профессиональная привычка косить глазами в поисках телесуфлера. Впрочем, в данном случае это дела не портило: расходящееся косоглазие добавляло образу оратора тревожной растерянности, что только усиливало впечатление от его скорбной речи.

– Андрей Петрович был человеком с большой душой, ясным умом и чистыми руками! – с чувством произнес диктор, слегка отклонившись от заранее согласованного текста.

– Болван! – прошептал стоящий рядом с Гариком помощник Босса – автор надгробной речи и сценария всего мероприятия. – С чистой совестью, а не с чистыми руками!

Гарик скупо усмехнулся краешком рта. Он прекрасно понял, что ошибку в тексте диктор сделал под впечатлением от необычной экипировки покойного: на скрещенных руках мертвого Петровича ослепительно белели нитяные перчатки, гораздо более уместные в праздничном облачении живых музыкантов военных оркестров, караульных гвардейцев, пионерских горнистов и девочек-мажореток. Поскольку ни к одной из вышеперечисленных категорий Петрович при жизни не принадлежал, его посмертное франтовство нуждалось в каком-то объяснении, но Гарик лучше всех понимал, что рассказывать во всеуслышание настоящую историю появления в гробу белых перчаток не следует.

Белый трикотаж обтягивал не холодные пальцы покойника, а парафиновые муляжи кистей рук, наскоро отлитые по гипсовым слепкам. Перчатки с парафином удерживал на культях прозрачный скотч. Гарик находил эту систему крепления не слишком надежной и поэтому заранее попросил сценариста исключить из программы мероприятия ритуальный момент распутывания связанных рук и ног покойного – потревоженные бутафорские конечности запросто могли отвалиться. Гарик чувствовал, что этого зрелища он не выдержит, его и так тошнило, как будущую мамашу с проблемной беременностью.

Прежде чем чувствительность дежурного служителя морга понизилась до порога, который был характерен для клиентов этого заведения, Гарику пришлось выпить с ним на пару три бутылки водки. Только после этого медбрат отключился, а Гарик под водочным наркозом ампутировал золотые руки Петровича. Их замену на парафиновые муляжи произвели уже железобетонные парни из похоронного бюро, услугами которого Компания пользовалась очень давно. К слову сказать, служитель морга, проспавший много интересного, по пробуждении немало удивился, увидев в приготовленной к вывозу домовине полностью экипированного Петровича в неуставных белых перчатках. В практике морга это был первый случай, когда покойник по собственной инициативе необычно принарядился к выходу в последний путь.

Свежий ветерок приятно обдувал тяжелую голову Гарика. С трудом поворачиваясь, чтобы взглянуть на Босса, он отмечал, что тот вроде бы доволен ходом процесса. На похоронах своего заслуженного работника компания не сэкономила: гроб для Петровича купили по цене антикварной мебели, голосистых плакальщиц заказали в Театре оперетты, а венки сплел именитый флорист. Публика выглядела достойно, а уж Босс в черном итальянском пальто и велюровой шляпе с заломом был и вовсе великолепен – только нетерпение во взоре контрастировало с тихой грустью улыбки. Босс ждал результата Мальвининых экспериментов по запоздалому воссоединению фрагментов тела Петровича с ноутбуком.

К сожалению, Мальвина сильно припозднился с докладом. Он начал названивать Боссу, только когда проводы Петровича в последний путь вышли на финишную прямую. Оркестр дружно грянул реквием, и сигналы мобильника бесследно потерялись в вое духовых и грохоте ударных. В результате Мальвина дозвонился лишь с десятой попытки, когда тот уже вышел из крематория.

– Ну?! – нетерпеливо выдохнул Босс, с размаху впечатав в ухо ультратонкий мобильник и сбив набок щегольскую шляпу.

В перекошенном головном уборе вид у него был не столько величественный, сколько комический, но Гарик остерегся веселиться. Наметанным глазом он оценил внезапную бледность и остановившийся взор Босса и встревожился: похоже было, что тот может отправиться по стопам Петровича.

– Виктор Иванович, вам плохо? – рискнул спросить Гарик.

– Останови машину! – просипел Босс, дергая воротник пальто, как революционный матрос Железняк, эротично разрывающмий на себе тельняшку.

Водитель послушно ударил по тормозам.

– Назад! – хрипло велел Босс и, оглядываясь, вывернул шею.

В скругленной раме заднего стекла явственно виднелась дымящая труба крематория.

– Поздно, – пробормотал он.

– Что-то не так, Виктор Иванович? – дерзнул спросить его помощник.

– Не так? – Босс нервно хмыкнул. – Конечно, не так! Этот гад, наш дорогой усопший, вовсе не ручкой ноутбук опечатал! Мальвина все десять пальцев и так, и сяк попробовал – ни один не подошел!

Он нехорошо выругался и уныло добавил, точно хозяюшка, не добравшая субпродуктов на холодец:

– Надо было и ножки брать.

– Ох, ма! – выдохнул Гарик, впечатленный перспективами, которые, к счастью, успел развеять в дым исправно работающий крематорий.

– Извините, Виктор Иванович, но есть ли у нас вообще уверенность в том, что в качестве пароля был использован отпечаток пальца? Мало ли какие бывают отпечатки? – осторожно спросил помощник.

Босс молчал – думал. Подчиненные тоже молчали – не мешали.

– Ну, что я вам скажу? – вздохнул Босс минут через пять. – Выход один: надо лететь обратно, чтобы еще раз получить ту же информацию. Без нее мы как без рук.

Гарик даже не улыбнулся. Информация, нужная Боссу до зарезу, ради конспирации была передана Петровичу только в электронном виде. Однако заказчик располагал и таким же файлом, и оригинальным бумажным документом.

– Причем сделать это надо втайне от клиента! Иначе он решит, что мы люди ненадежные, несерьезные, и откажется от сотрудничества, – рассуждал Босс. – А это будет очень плохо.

Он посмотрел на Гарика, а затем выразительно покосился на дымящую трубу, без слов давая понять, кому именно будет плохо и насколько.

– Я все сделаю, Босс! Будьте спокойны! – торопливо заверил его Гарик.

– Алло, девушка, это справочная аэропорта? – не дожидаясь команды, забасил в телефонную трубку расторопный помощник. – Подскажите, пожалуйста, на сегодняшний рейс «Люфтганзы» одно местечко найдется?

Ирина Максимова стояла на перроне, зябко притопывая ногами в шикарных мокасинах из антилопы. Кожа тонкой выделки смотрелась очень красиво, но плохо защищала от холода. На сыром бетоне ноги мерзли, как на льду, и щеголиха уже десять раз пожалела о том, что не обулась в теплые сапожки. Но ей так хотелось показать подруге, возвращающейся из шикарной заграничной командировки, что и в родном отечестве лучшие люди ходят отнюдь не в лаптях и сермяге! Как альтернативу сермяге, о которой лучшие люди родного отечества даже не знали толком, что она такое, Ирка набросила на плечи вязаную кофту из полосочек норкового меха. Противоестественный союз норки и антилопы визуально, тем не менее, не диссонировал.

– Да где же она, в конце-то концов? – ворчала Ирка, высматривая на перроне знакомую фигуру. – Небось накупила в Берлине тряпок, набила полные чемоданы и теперь вытащить их не может!

Она пару раз позвонила подружке на мобильный, но абонент был постоянно недоступен.

Поток пассажиров, покидающих вагоны поезда, почти иссяк, когда Ирка наконец заметила знакомую фигуру – правда, вовсе не подружкину, а мужскую – видную, заметную издалека. При этом быть замеченной фигура, похоже, не очень хотела, потому как в процессе перемещения по перрону норовила прятаться за столбы и киоски.

– Вадик! Ну, наконец-то! – заорала Ирка, испортив парню всю конспирацию. – Давай сюда! Я ж вас встречаю, как договорились, вы забыли, что ли?

– Не ори, пожалуйста! – поравнявшись с ней, досадливо попросил Вадик и поправил на носу солнцезащитные очки, абсолютно неуместные пасмурным днем в конце декабря.

В темных очках и с многочисленными сумками, среди которых выделялся внушительными габаритами кофр с аппаратурой, Вадик имел таинственный и подозрительный вид не то добычливого шпиона, не то оборотистого контрабандиста.

– Давай помогу! – Шестипудовая Ирка любезно подставила под одну из сумок свое плечо, почти столь же могучее, как у самого Вадика. – О, а это разве не Ленкин чемодан? А где же его законная хозяйка?

– Не поверишь – сошла с поезда в чистом поле! – пробурчал оператор, охотно перегружая чемодан напарницы на ее подружку.

– В чистом?! – переспросила Ирка с изумлением, словно если бы Ленка сошла в поле грязном, это было бы куда менее странно. На торфяном болоте, например. – А зачем она там сошла?

– А вот этого я тебе, Иришка, сказать не могу! – вздохнул Вадик. – Мне не велено болтать. Ленка запретила. Сказала: «Приедешь в город – сиди дома, никуда не высовывайся, ни с кем не разговаривай, на работу не ходи».

При упоминании последнего запрета хмурое лицо «шпиона-контрабандиста» заметно просветлело. Вето, наложенное на регулярную трудовую деятельность, Вадик поддерживал и одобрял почти столь же горячо, как идею установления на Руси легального многоженства.

– Не нравится мне все это! – прямо сказала Ирка и резко опустила тяжелый чемодан, совершенно случайно установив его на ногу оператора. – Что за фигня?

Придавленный Вадик мучительно взвыл и свистящим шепотом понизил оценку ситуации с малоприличной «фигни» до откровенной нецензурщины.

– В каком конкретно поле Ленка сошла, ты помнишь? – не обращая внимания на гримасы и ругань собеседника, настойчиво спрашивала Ирка.

– Ну, помню, – неохотно признался Вадик. – У поселка Дачное. А оттуда пошла по шпалам в сторону предыдущей станции.

– Интересно, но непонятно, – резюмировала Ирка, снова подхватывая подружкин чемодан. – Ладно, объяснишь мне все по дороге. Раз тебе не велено разговаривать в городе, будем разговаривать за городом! Шагай, конспиратор! Моя машина на привокзальной площади.

До Дачного ехали меньше двух часов – а поездом в противоположном направлении у Вадика получилось три с половиной.

– Аккуратно прибыли, – похвалил Ирку ее пассажир, выбравшись из машины и с хрустом потянувшись. – Как раз к обеденному перерыву! Я полагаю, на этой станции есть буфет?

– Мужики! – сглотнув слюну, заворчала Ирка. – Примитивное племя! Только о жратве и думаете, животные!

– Можно подумать, вы, бабы, растения! – обиделся яркий представитель примитивного племени. – Вот твоя подружка Ленка, например! С виду – девочка-ромашечка, а на самом деле – натуральная чума. Из любого мужика все жизненные соки выпьет и не подавится!

– То-то ты рядом с ней стал такой обескровленный и чахлый! – ехидно сказала Ирка, выразительно оглядев двухметрового Вадика с румяной физиономии до пяток, вполне крепко установленных на выщербленном асфальте. – Да и муженек Ленкин тоже далеко не дистрофик! И вообще, чего ж вы, мужики, тянетесь к женщине, если она чума и все такое?

– Во-первых, мы, настоящие мужчины, любим преодолевать трудности, а Ленка – одна сплошная трудность и есть! – сзъязвил в ответ Вадик. – А во-вторых, не все тянутся. Некоторые, у кого инстинкт самосохранения в порядке, совсем наоборот!

– Чего? – Ирка нахмурилась. – А ну, с этого места поподробнее! Кто это с порядочными инстинктами к моей любимой подруге наоборот?

Вадик замолчал и отвернулся.

– Та-а-ак! – протянула Ирка, устанавливая руки в бока. – А ну, колись, трепло, до конца! Она все-таки встречалась в Берлине с этим своим соседом детства, да? И что?

– И ни-че-го! – гордо ответил полномочный представитель мужского племени.

– Вот козлы! – неизобретательно выругалась Ирка. – Бедная Ленка, какая обида… Так она поэтому из поезда выпрыгнула? Надеюсь, хоть на рельсы не легла?

– Зачем сразу на рельсы? Не настолько же все плохо! Есть еще куда лечь! – заволновался Вадик. – Я вот, можно сказать, почти предлагал… гм… руку помощи.

– Я же говорю – вы, мужики, бездушные животные! – буркнула Ирка и, приставив ладошку ко лбу, сурово засмотрелась из-под этого козырька в голубую даль, где параллельные рельсы сходились вместе, злостно нарушая законы геометрии Эвклида.

– Я же говорю – вы, бабы, бессмысленные растения! – фыркнул Вадик. – Что ты смотришь? Она ушла туда пять часов назад! За это время можно было успеть добежать до канадской границы!

– Логично. – Ирка вздохнула, поменяла расположение ладони относительно лба, потерла его и решила:

– Тогда поехали дальше. И буфет, и Ленку будем искать на следующей станции.

Пашка сидел на заиндевевшей лавке так долго, что образовал в ледяном серебре аккуратную полукруглую проталину. Пашке некуда было спешить. Мамка, надеясь побольше заработать к празднику, нажарила такую гору пирогов, что она с трудом поместилась в два ведра. Пироги были хорошие, вкусные – с картошкой и с печенью, притом не маленькие – с ладонь взрослого мужика. Мамка с Пашкой вынесли их к поезду, надеясь, что пассажиры быстро все расхватают, но проезжающий мимо люд уже вовсю отмечал Новый год, и для простых домашних пирогов места в праздничном меню не находилось. Пашка предвидел, что торговля затянется, и развлекал себя, как мог.

Самое интересное на станции – рассматривать людей. Пашка, вытягивая шею из-за прилавка, заглядывал в окна, за каждым из которых в радужном мыльном шаре помещался целый мир – параллельный Пашкиному и последовательно связанный с другими пузырями. Непрочные миры в вагонах складывались на время совместного пути и разрушались по прибытии поезда. Наверное, именно поэтому люди в купе так спешили знакомиться и общаться, тщетно пытаясь крепить свой заведомо обреченный мир зыбкими паутинками временных связей. Пашке происходящее за стеклом казалось театром теней. Когда поезд уходил, он невольно сравнивал призрачную дорожную мимолетность с яркой, объемной и незыблемой реальностью станции. Он не ленился наблюдать, запоминать картины и лица и систематизировать увиденное. «Кто владеет информацией – владеет миром!» – сказал один умный человек, мнение которого Пашка вполне разделял. Он также верил, что информация дорогого стоит.

– Пирожки! Вкусные домашние пирожки! – по инерции прокричала мать вслед уходящему поезду, а потом сокрушенно покачала головой и в очередной раз подняла крышку эмалированного ведра, проверяя, много ли еще там осталось вкусных домашних пирожков.

Уровень выпечки в ведре понижался медленно. Оставшихся слоев должно было хватить еще на три-четыре поезда.

– Сиди, смотри! – строго сказала мать.

Она со скрежетом задвинула ведро Пашке под ноги и пошла в буфет за горячим чаем – орать на холоде «Пирожки, пирожки!» было делом нелегким. Пашка знал, что к вечеру мать охрипнет.

С уходом поезда на станции стало спокойно, но не скучно. Пашка с интересом наблюдал за новыми людьми: со стороны лесопосадки притопали жутковатые чудики в отрепьях, мужик и баба. В немытых лапах оба несли по сосенке, держа новогодние деревца торжественно, как жезлы. Это придавало им карикатурное сходство с Дедом Морозом и Снегуркой. Герои страшненькой сказки встали с краю прилавка, поставили свои сосенки на землю и замерли, как часовые.

Пашка не выдержал и хмыкнул.

– Ты че лыбишшя, шопляк? – тут же окрысился на него сердитый дядька с мордой, похожей на сырую отбивную.

– Что ты заладил, Картавый, сопляк да сопляк! – одернула его баба, которая выглядела чуточку приличнее.

– Кштати! – мужик, названный Картавым, нехорошо оживился. – Пацан! Ты тут шопляка в белых подштанниках не видал?

Единственным сопляком в белых подштанниках, увиденным Пашкой сегодня, был младенец, которому мамаша меняла памперс на столике в купе. Полагая, что Картавый интересуется какой-то другой личностью в белом, пацан сказал:

– Не-а! – и помотал головой.

Бомжеватый Дед Мороз отстал, но продолжал озираться по сторонам и минут через десять кого-то заметил.

– Дагюха, шматываемшя! – озабоченно шикнул он своей маргинальной Снегурке и косолапо, вперевалку затрусил по перрону, часто оглядываясь через плечо.

Через пару минут к прилавку, за которым восседал одинокий Пашка, подошли два милиционера.

– Эй, малой! – позвал один из них – помоложе. – Ты тут парня в белом не видал?

– С елками в руках! – подсказал второй.

– Елок не видал, только сосенки, – охотно ответил Пашка. – Их дядька с теткой несли.

– Какие дядька с теткой? – переглянувшись, заинтересовались милиционеры.

– Да никакие уже! – хмыкнул пацан. – Просто никакущие! Пьянючие, вонючие!

– Штаны белые? – с надеждой спросил молодой мент.

– Может, когда и были белые, но теперь такие грязные, что не разберешь, – обстоятельно рассудил Пашка. – Они во-он туда пошли! На тот конец!

– Пошли и мы! – обрадовался молодой милиционер.

Не вставая с лавочки, Пашка качнулся вперед, вытянул шею и проводил милиционеров любопытным взглядом, но ничего интересного не увидел. Менты быстрым шагом прошли по перрону и скрылись из виду за монументальным кирпичным строением, на крыле которого отчетливо читалась большая буква «М», обозначающая отнюдь не метрополитен.

Охочий до бесплатных развлечений пацан еще глазел на уборную, когда на пустой прилавок перед ним легла чья-то жидкая тень, и приятный женский голос удивительно вежливо произнес:

– Извините, пожалуйста, вы случайно не видели тут молодого человека в светлых штанах?

– С елками? – Пашка с готовностью переключил внимание на симпатичную женщину в джинсиках и несерьезной кургузой курточке.

Услышав про елки, она почему-то отодвинулась от прилавка и спросила, заметно робея:

– Почему обязательно с елками?

Пашка честно обдумал ответ и сказал:

– Потому что Новый год, сейчас все с елками!

– Спасибо, не надо! – проворчала странная женщина. – Я с елками не хочу…

Она попятилась и отошла в сторону, скрывшись за киоском с надписью «Буфет «Ласточка». Пашка пожал плечами и поозирался, не идет ли мать, но она, видимо, основательно заболталась с буфетчицей Наташкой. Спешить было некуда: до прихода следующего поезда оставалось почти двадцать минут.

Вскоре мимо прошли уже знакомые Пашке милиционеры. Подтверждая версию о том, что в Новый год все с елками, они несли помятые сосновые деревца и ими же подгоняли бомжеватых Мороза и Снегурку.

Странная женщина с нехарактерной для зимнего праздника антипатией к хвойным больше не показывалась. Зато минут через пять после отбытия пассажирского поезда появился невысокий парень, худобу которого не скрывала даже пухлая вельветовая куртка. Зорким глазом заметив на ворсистой ткани длинные сосновые иглы, Пашка привстал с лавки, выглянул за прилавок и увидел, что штаны на парне не какие-нибудь, а белые. Догадавшись, что перед ним неоднократно упоминавшийся разными людьми «молодой человек в светлых штанах», он же «придурок в белых подштанниках», Пашка приготовился услышать сакраментальный вопрос про елки, но ошибся.

– Братишка! – позвал его парень. – Ты тут девушку не видал? Высокую, темноволосую, в голубых джинсах и черной куртке?

– Да мало ли тут девушек! – уклончиво ответил хитрый Пашка.

Он уже увидел, что парень сунул руку в карман, и догадался, что настал тот момент, когда информация обретает цену.

Парень в белых штанах нескупо оценил Пашкины сведения в пятьдесят рублей.

– Девушка в голубых джинсах и черной куртке была здесь двадцать пять минут назад! Ушла в сторону буфета, – пряча полученный полтинник, доложил Пашка.

И, чтобы щедрый парень не подумал, что информатор не отработал свои денежки, бонусом добавил:

– Между прочим, она вас спрашивала.

– Правильно спрашивала, мобильник-то у меня разрядился! – озабоченно кивнул парень, уже удаляясь в сторону «Ласточки».

Ближе к полудню торговля пирожками пошла гораздо живее. Во втором ведре осталось не больше трети содержимого, а мать почти совсем осипла, так что теперь уже Пашка призывно горланил: «А вот кому пирожки с картошкой, с печенью, вкусные домашние пирожки!»

– Один такой, один такой, – обшарив глазами сначала перрон, а потом прилавок, распорядился высокий парень с голодным взглядом человека, от природы награжденного здоровым аппетитом не только к еде.

Так что Пашка даже не удивился, когда этот покупатель, жадно укусив пирог, вопросил сквозь чавканье:

– Длинноногую брюнетку в джинсах и кожанке не видал?

– А парень в белых штанах вам не нужен? – предвосхищая второй вероятный вопрос, уточнил Пашка.

– Где они?! – обрадовался любитель пирожков.

Пашка с намеком придержал причитающуюся ему сдачу. Парень оказался сообразительным и разрешил:

– Оставь себе.

По новому курсу Пашкина информация потянула всего на двадцатку, но с учетом повторной продажи и это было неплохо. Пашка решил, что секонд-хэнд дороже не стоит, и отработал гонорар исчерпывающим докладом:

– Девушка в голубых джинсах была тут утром. Спрашивала парня в белых штанах. Парень тоже подходил, спрашивал, наоборот, эту девушку. Ушел следом за ней в ту сторону, за буфетный киоск.

Коротко поблагодарив платного информатора, парень убежал туда же. Проводив его взглядом, Пашка спрятал поглубже в карман заработанные деньги и закричал, перекрывая звонким голосом шум прибывающего поезда:

– А вот кому пирожки! Домашние пирожки!

Интуиция прирожденного коммерсанта подсказывала ему, что спрос на актуальную информацию о парнях, девушках, штанах и елках на сегодня исчерпан.

От милиции я убегала, точно зайчик от волка или мышка от кошки – короче, как маленькое безмозглое животное. Поэтому ничего удивительного, что я заблудилась. Это меня огорчило, но не сильно: я была уверена, что приступ топографического идиотизма пройдет у меня раньше, чем разовьются боязнь открытых пространств и фарингит, спровоцированный истошными криками «Ау! Помогите! Спасите!».

Гораздо хуже, что вместе с представлением о собственном местоположении я потеряла и Васю. Попытки дозвониться до него успехом не увенчались, а найти компаньона было очень важно. Не потому, что я нестерпимо страдала от одиночества (я от него никогда особенно не страдаю, мне и собственного общества за глаза хватает), а чтобы прояснить судьбу злополучного контракта, в погоню за наглыми похитителями которого я и отправляла товарища. Оставалось надеяться на нашу случайную встречу. Я трезво рассудила, что ее вероятность повысится, если я вернусь к месту нашего драматического расставания, и двинулась в сторону железной дороги, ориентируясь на трубные вопли невидимых за деревьями поездов. Они привели меня к маленькой станции. Васю я там не нашла, зато обнаружила в некотором отдалении от шумного перрона симпатичное кафе с многообещающим названием «Встреча» и, не придумав ничего лучшего, решила обосноваться там.

«Положимся, так сказать, на провидение!» – разглагольствовал мой внутренний голос, пока я сосредоточенно изучала меню, пытаясь выбрать блюдо, наименее рискованное с точки зрения стремительного развития желудочно-кишечных заболеваний.

Таковыми мне показались кофе и пломбир, и не ошиблась в выборе, осталась довольна и напитком, и десертом. А полчаса спустя выяснилось, что и в смысле выбора точки рандеву моя интуиция не оплошала: Вася нашел меня сам!

– Привет, чем тут кормят? – упав на стул, спросил он и сразу же потянулся к меню – словно мы с ним заранее договорились вместе перекусить, а не расстались при весьма драматических обстоятельствах, чреватых попаданием на нары (для меня) или под поезд (для него).

Я ожидала обмена информацией и впечатлениями, бурного обсуждения приключений и взаимных комплиментов нашей ловкости и сообразительности, но Вася сказал только:

– Тс-с-с! Когда я ем, я глух и нем!

И затем самым добросовестным образом потерял слух и дар членораздельной речи на время, которое понадобилось ему для тотальной зачистки большого блюда с шашлыком. Тщетно я пыталась разговорить обжору или хотя бы добиться от него ответа на вопрос о судьбе дорогого моему сердцу (и карману Гадюкина) немецкого контракта – Вася держался стойко, как Мальчиш-Кибальчиш. Тогда я обиделась, надулась и тоже замкнулась в молчании. Так мы сидели в тишине, нарушаемой лишь его размеренным чавканьем и моим сердитым сопением, до тех пор, пока откуда ни возьмись не появились… Ирка с Вадиком!

– Ах, во-от ты где! – обрадовано вскричала подруга, загодя открывая мне свои медвежьи объятия.

Я с готовностью вылезла из кресла, позволила Ирке меня потискать и безропотно снесла боль в помятых ребрах и неизбежный – один на все времена нашего знакомства – критический комментарий:

– Отощала, как спичка!

– Ну, чем тут кормят? – в продолжение темы спросил Вадик, подарив небрежный кивок мне и страстный взгляд красной книжке меню.

В результате обмениваться информацией, впечатлениями и комплиментами мне пришлось исключительно с Иркой, которая проявила себя с лучшей стороны и не стала молча обжираться, как некоторые. Наоборот, она заботливо подкладывала лучшие кусочки на мою тарелку и приговаривала:

– Кушай, кушай, а то на тебя уже смотреть страшно, кожа да кости!

Любому другому я бы не затруднилась показать, что у меня еще и мышцы есть, ответив на критику моего экстерьера добрым кулачным ударом, но лучшей подруге я еще и не такое прощаю. Поскольку сама Ирка весит шесть пудов и ни одним из них не тяготится, ей мои шестьдесят кило кажутся крайней степенью дистрофии.

– Ну, поговорим о своем, о женском. Рассказывай, как этот негодяй тебя обидел? – сочувственно спросила подружка, самим вопросом четко обозначив тему нашей женской беседы.

Спрашивать, какой негодяй имеется в виду, не имело смысла, но я все-таки покосилась на предателя Вадика и с нескрываемым укором пробормотала:

– Действительно, негодяй!

Болтливый напарник предпочел сделать вид, будто ничего не слышит. Однако ухо у него вытянулось, как у эльфа, и я предложила Ирке для продолжения нашего женского разговора пересесть за другой столик.

Отрепетированный на Вадике признательный монолог занял немного времени, но произвел на чувствительную подружку большое впечатление.

– Да-а-а-а… – протянула она, смахнув невидимую слезинку. – Печальная история. Почти такая же печальная, как повесть о Ромео и Джульетте.

– Ничего общего! – хмуро возразила я. – Там про любовь, а тут наоборот. К тому же там все умерли.

– А тут, наоборот, все живы, – кивнула Ирка. – И именно это тебя угнетает, я понимаю.

Она побарабанила пальцами по столу, потом пристально посмотрела мне в лицо и спросила:

– И что? Ты это так и оставишь?

– А что я могу сделать? – мгновенно разозлилась я. – Убить Сашку?

– Ну, не знаю. – Ирка не забраковала мою мысль, из чего я заключила, что идея ей в принципе нравится. – А где он сейчас?

– Не знаю, – я пожала плечами. – Может, уже вернулся на родину.

Наша встреча в столице Германии имела характер чудесно-случайной: я приехала к немцам в командировку, а Саша уже полгода сидел в Берлине юрконсультом какой-то крутой фирмы. До этого мы общались исключительно в виртуальном мире сайта «В контакте» и там же условились о реальной встрече, сопоставив свои планы. Я злобно подумала, что сайт «В контакте» заслуживает персонального ракетно-бомбового удара как главный подстрекатель и провокатор.

– Куда вернулся – на Север? – деловито уточнила Ирка, отчасти знакомая с личным делом моего обидчика. – Знаешь, а ведь я никогда не была на Крайнем Севере. А ты? Может, съездим?

Моя добрая (но не для всех!) подруга звучно ударила кулаком правой руки по раскрытой ладони левой, позволяя догадаться, какой может быть наша с ней крайнесеверная экскурсионная программа.

– Слушай, хватит уже об этом! – с досадой попросила я. – Не так уж сильно меня все это мучит, честное слово. Проехали. Забыли. У меня сейчас совсем другая проблема.

Я посмотрела на Васю и, увидев, что он почти справился со своим шашлыком, громко позвала:

– Василий! Ты уже можешь говорить? Готов докладывать?

– И даже выкладывать! – благодушно кивнул Вася, доставая из внутреннего кармана куртки слегка помятый, но по-прежнему роскошный кожаный бювар. – Держи!

– Вау! – радостно взвыл Вадик, тоже узнав кожгалантерейное хранилище нашего бесценного документа. – Немецкий контрактик! Нашелся! Теперь мы можем спокойно возвращаться в наши родные кубанские поля.

– А мы – в наши родные кавказские горы! – обрадованная Ирка подтолкнула меня локтем.

Наши с ней дорогие мужья и мой исключительно дорогой ребенок уже отбыли в Красную Поляну, где мы планировали все вместе встретить Новый год. На горнолыжном курорте, в отличие от более низменных территорий нашего южного края, имелся главный атрибут зимнего праздника – снег.

– Девушка, счет! – Вадик призывно помахал официантке, получил кожаную книжечку и раскрыл ее, торопясь расплатиться и пуститься в обратный путь к родным полям.

Я машинально тоже открыла кожаный бювар, врученный мне Васей, и с удовольствием увидела внутри желтоватую – под пергамент – дизайнерскую бумагу.

– А че так много?! – возмутился Вадик, рассмотрев листочек счета.

– А че так мало?! – с аналогичной интонацией воскликнула я, развернув сложенный втрое контракт.

Изначально – я точно помнила! – он состоял из четырех листов, а теперь их было всего три. Причем отсутствовала самая главная бумага – с подписями!

– Черт! Вот, значит, какой бумажкой они свой костерок растапливали! – огорченно выругался Вася. – Ну, Лен, прости! Я не знал, что тут некомплект, иначе сказал бы тебе об этом раньше.

– Без подписей это не контракт, а бумажка, годная только на то, чтобы ею под… Гм! Подпалить костерок, например, – со знанием дела сказала Ирка.

Она дама деловая, совладелица торговой фирмы, имеющей партнеров за рубежами нашей Родины.

– Гадюкин нас убьет! – пробормотал Вадик.

– Погоди умирать, – одернула его я. – Давай подумаем, что можно сделать.

– Ну – что? Можно написать завещание, – не унимался паникер.

– Можно попросить ваших немцев поднять их экземпляр и сделать с него нотариально заверенную копию, – подсказал неожиданно эрудированный Вася.

– Отличная мысль! – кивнула Ирка.

Я с надеждой посмотрела на нее, подумала и с сожалением покачала головой:

– Это долго будет. Пока они поймут, чего мы от них хотим, пока сделают эту самую копию, пока пришлют ее…

– …Гадюкин нас убьет, – Вадик предупредительно подсказал мне окончание фразы.

– Больше всего времени займет пересылка, – согласилась подруга. – С учетом надвигающихся праздников даже экспресс-почта будет подтормаживать. Вы получите свою копию не раньше…

– …чем Гадюкин нас убьет! – убежденно кивнул Вадик.

– Смени пластинку! – рассердилась я.

– Я бы лучше работу сменил, а также место жительства и паспорт! – огрызнулся напарник. – И уехал бы куда подальше, лучше всего – за границу! Кстати, моя шенгенская виза действительна до третьего января…

– И моя тоже! – вспомнила я. – Вадик! А ведь это идея!

– Ленка, ты что?! – заволновалась Ирка. – Ты не можешь драпать за границу, у тебя тут муж, ребенок, мы с Моржиком! Кстати…

Она оборвала жаркий монолог на полуслове, задумчиво посмотрела на меня и через пару секунд совсем с другой интонацией сказала:

– А у меня ведь тоже шенген открытый, мы с Моржиком на старый Новый год к родне в Мюнхен собрались…

– Вот и хорошо, – кивнула я, вздергивая сумку на плечо. – Вот и ладушки! Обойдемся, значит, без экспресс-почты, прямой курьерской доставочкой… Вадик, ты по счету расплатился? Поехали, что ли?

– Вы далеко? – с легким беспокойством спросил забытый всеми Вася, не уловивший глубинной сути завершившегося блиц-совещания.

Зато моим старым верным товарищам все было понятно без объяснений.

– В Ростов? – Я вопросительно посмотрела на Ирку, и та кивнула.

– Оттуда есть прямой рейс в столицу Германии в пятнадцать тридцать. Будем надеяться, три билетика для нас найдутся!

– Едут, едут по Берлину наши казаки! – с подъемом запел Вадик, откровенно радуясь, что перспектива нашей с ним гибели от рук директора Гадюкина отдаляется и затуманивается.

Свой автомобиль Ирка оставила на станции. От кафе с похвально правдивым названием «Встреча» до стоянки было рукой подать. Вася, заметно удивленный мобильностью нашей маленькой группы, проводил нас до машины и потом долго махал ладошкой, трогательно желая доброго пути.

– Хороший парень! – кивнув на заднее стекло, сказал Вадик, когда мы поехали. – Помогал, как мог!

– Дай ему бог здоровья! – с признательностью кивнула я.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – прижимая к уху левой рукой мобильник и размеренно помахивая вслед удаляющейся машине правой, озабоченным речитативом тарахтел тем временем хороший парень Вася. – Разрешите доложить: я ваше задание выполнил, вот только девушка повела себя неожиданно…

– Да, она такая! – довольно хохотнул голос в трубке. – Что еще натворила?

– Пошла дальше, чем нужно. – Вася тоже хмыкнул, но неуверенно. – Вернее, поехала. А скоро еще полетит.

– Куда это? – Голос в трубке сделался настороженным.

– Так в Берлин же! – со вздохом ответил Вася. – Товарищ полковник, они возвращаются!

– Твою мать! – с огромным чувством сказали в трубке, и догадливый Вася поспешил отодвинуть от уха мобильник, после короткой паузы взорвавшийся длинной серией непечатных слов.

В кассе аэропорта еще были билеты на берлинский рейс, в зале наличествовал банкомат, а у нас имелись загранпаспорта с визами и деньги на кредитках, так что все сложилось наилучшим образом. Я даже осмелилась надеяться, что черная полоса в моей жизни (порожденная, не иначе, тенью нелюбвеобильного прошлого) уже закончилась. Правда, Вадик сильно обеспокоил меня, высказав сомнение в том, что наши немецкие партнеры за какие-то двое суток до Нового года будут доступны для деловых контактов. В ходе их с Пашей Кохом рейда по злачным местам германской столицы мой напарник лично убедился – легендарный нордический характер ничуть не мешает арийцам и арийкам предаваться веселью истово и самозабвенно.

– Нужно их предупредить, – решила я и попросила подругу позвонить нашим германским партнерам.

В отличие от нас с Вадиком, Ирка действительно владеет языком Шиллера и Гете, хотя и далеко не так уверенно, как хваленый русско-немецкий разговорник. То есть покалякать на равных с Шиллером и Гете она вряд ли смогла бы, но кое-как объясниться с немецкоязычными современниками может. Во всяком случае, так я думала, вручая подруге свой телефон.

– Не уверена, что мы вполне поняли друг друга, – закончив разговор, призналась Ирка. – Но этот херр Шванке – милейший, похоже, мужчина, и голос у него очень приятный, такой бархатный баритон! Несколько раз повторил, что они ждут нас с большим нетерпением.

– Уже хорошо, – с облегчением заметила я. – Подробности проясним при личной встрече с помощью профессионального переводчика.

– Так я Пашке звоню? – оживился Вадик.

Видимо, знаток немецкого языка и ночной жизни Берлина Пауль Кох глубоко запал ему в душу.

Телефонного разговора напарника с Пашей я не слышала, потому что Вадик отошел посекретничать в другой конец просторного зала ожидания. Из этого я сделала вывод, что услуги гида вновь будут востребованы Вадиком в диапазоне гораздо более широком, чем наша деловая программа. Это мне не очень понравилось, но внутренний голос ехидно сказал:

– Зависть – мелкое чувство! Не мешай товарищу прожигать личную жизнь. Тем более, что у тебя есть прекрасный муж, а у него никого такого законного нет.

То ли слово «законный», то ли само упоминание ущербной личной жизни проассоциировались у меня с юристом Александром Андреевичем, но три часа полета от Ростова до Берлина я провела в глубоких и безрадостных раздумьях о смысле жизни. Не всех ее долгих лет от начала до сего дня (такой мощный пласт бытия одноразовому осмыслению не поддавался), а конкретной истории моих взаимоотношений с Сашей.

Положа руку на сердце, я понимала, что никаких взаимоотношений у нас никогда не было. В детстве меня и Сашу сближало только одно: невеликая протяженность общей лестничной площадки. В последующие годы мы и вовсе никак не пересекались. Таким образом, речь шла об истории моих взаимоотношений с собственными фантазиями, а вот с ними-то мне всегда было управиться ох как нелегко. Чувство справедливости подсказывало, что злиться и обижаться мне нужно не на Сашу, а на себя саму, и к моменту посадки самолета в берлинском аэропорту Швехат я уже созрела для примирения и покаяния.

«Ладно, не убивайся! – пожалел меня внутренний голос. – Прочтешь тридцать раз «Отче наш», напишешь одну вежливую эсэмэску со словами благодарности за приятный вечер воспоминаний, и грехи твои будут отпущены».

Я не люблю откладывать выполнение своих решений (ибо есть риск передумать, у меня это запросто). Мы уже приземлились, мобильники, выключенные на время полета, можно было задействовать. Я настроила сеть и, пока самолет рулил и швартовался у посадочного рукава, шустро настучала короткое сообщение: «Привет из Берлина! Спасибо за тот приятный вечер».

И ровно через две минуты получила неожиданный ответ: «Привет! Как насчет новой встречи в Берлине?»

После вопросительного знака солнечно желтел значок-улыбка. Я таращилась на счастливую круглую морду «смайлика», непроизвольно начиная улыбаться, как его близнец, пока Ирка не потрясла меня за плечи:

– Уснула ты, что ли? Подъем! Мы уже прилетели!

– Тихо ты! Крылья мне поломаешь! – со смехом отстранилась я, уводя свои лопатки от соприкосновения с могучими лапами подружки, и посмотрела в иллюминатор.

За ним в сизой мгле высилась громада аэровокзального комплекса, увенчанная большими красными буквами. Они складывались в название города, взятие которого с середины прошлого века ассоциируется у россиян с большой исторической победой. Лично мне эта картина радовала взор и внушала оптимизм. Хотя, если честно, в тот момент мне показалось бы оптимистичной практически любая картина, включая «Утро стрелецкой казни».

В аэропорту нас встречал не Паша Кох, а симпатичная светловолосая девушка с бумажной табличкой, на которой аккуратным почерком со школярским наклоном влево было написано: «Херр В. Рябушкин».

– Слышь, ты, херр! – быстро теряя благодушие, позвала я напарника. – Это еще что за синеглазка? Ты кому позвонил, Казанова?

– Клянусь тебе, я звонил Паше Коху! – горячо заверил меня Вадик, усиленно изображая простодушную искренность.

Это у него плохо получалось, потому что на меня он смотрел только одним глазом. Второй глаз заинтересованно косил на прелестницу с табличкой.

– Просто по мобильному Паша был недоступен, и я позвонил на тот номер, который он указал на сайте, – объяснил Вадик. – Ответила приятная девушка. Хм, действительно, приятная…

Легкомысленный напарник полностью отвратил взор от меня и в упор уставился на блондинку с табличкой.

– Херр Рябушкин? – спросила она, выдержав пламенный взгляд Вадика и при этом даже не покраснев.

– Еще какой херр! – с готовностью подтвердил он.

– Я Ксения, – представилась девушка. – К сожалению, херр Кох сейчас занят с другим клиентом, поэтому с вами буду работать я.

Вадик горячо высказался в том смысле, что его замена херра на фройляйн очень даже устраивает, а нам с Иркой половая принадлежность переводчика была до лампочки. Быстренько перезнакомившись, мы проследовали к ожидающей нас машине и поехали в город.

По дороге я объяснила Ксении нашу задачу, мы уточнили цели и условия ее работы и после небольшой дискуссии сошлись на том, что звонить в офис наших партнеров в шесть часов вечера не имеет никакого смысла: добропорядочные немцы в это время уже не работают.

– Ну, если вам, девочки, Ксюша сейчас не нужна, я попрошу ее помочь мне ознакомиться с прославленной немецкой техникой! – нахально приобняв нашу общую переводчицу за плечи, заявил Вадик, едва мы вселились в отель.

Знание особенностей характера и темперамента давнего друга и товарища подсказывало мне, что речь идет вовсе не о прогулке вдоль витрин с фирменными «цейссовскими» объективами, однако я промолчала. Обстоятельное знакомство с прославленной немецкой техникой могло нейтрализовать моего любознательного и болтливого напарника на весьма продолжительное время. Не исключено, что до самого утра! По некоторым причинам меня это вполне устраивало.

– Ну, а мы с тобой чем займемся? – едва зашвырнув сумку в наш двухместный номер, задумалась моя деятельная подруга.

– Ты не хочешь пробежаться по магазинам? – спросила я вместо ответа. – Торговая галерея в «Сони-центре» работает до восьми.

– А ты со мной не пойдешь? – Ирка посмотрела на меня с легким подозрением.

– Мне-то зачем? Я с багажом путешествую, это ты налегке прилетела, с одной дамской сумочкой, – напомнила я. – Язык ты знаешь, в сопровождении не нуждаешься, а я так сильно устала, мне бы хоть немного поспать…

Я показательно зевнула и поторопилась зажмуриться, пока Ирка не заметила лихорадочный блеск моих глаз.

– Ну, спи, соня!

Торопясь успеть в магазины до закрытия, деятельная подружка не стала настаивать, чтобы я составила ей компанию, и быстро убежала.

Едва дверь за ней закрылась, я села на кровати, вытащила из-под подушки мобильник и быстро набрала короткий текст: «Конечно, можем встретиться. Когда и где?»

Несмотря на то что необходимость срочной командировки возникла внезапно, Юрик Солнцев подготовился к выезду за границу со всей возможной основательностью. Предусмотрительность и трезвый расчет всегда были его сильными сторонами.

В аэропорту Швехат Юрика должна была встречать машина. Немецкоязычного сопровождающего для себя он тоже заказал. Отель забронировал по Интернету, предварительно ознакомившись с планом Берлина, чтобы не оказаться в какой-нибудь глухой дыре на окраине города. В дорогу он предусмотрительно взял интересную книжку и специальную подушечку-«бублик»: они помогли незаметно скоротать трехчасовой перелет. Похвальная забота была проявлена и о багаже: Юрик не пожалел двухсот рублей, чтобы перед вылетом закуклить свой чемодан в полиэтиленовый кокон повышенной плотности. Эта мера позволяла надеяться, что чемодан никто не вскроет. Правда, многослойная пленка скрыла очертания и немаркий цвет кофра, что могло затруднить его идентификацию, но Юрик и тут проявил практическую сметку: прицепил на ручку чемодана специальную пластмассовую бирку с указанием собственной фамилии. С таким аксессуаром опознать персональный багаж в общей массе безликих чемоданов не составляло труда.

К сожалению, безымянный автор нелестного для Хомо Сапиенс афоризма «Человек предполагает, а бог располагает» имел все основания призывать человечество к смирению гордыни: предусмотрительность Юрика вдребезги разбилась о подводные камни судьбы. Полет еще прошел нормально – как и было задумано – по большей части во сне. Но сразу по приземлении у Юрика начались проблемы.

Сначала каким-то образом потерялась приметная бирка с каллиграфическими буковками, и Юрику пришлось дожидаться, пока другие пассажиры разберут свой багаж, чтобы найти собственный чемодан методом исключения. До воссоединения с хозяином кофр успел сделать на ленте транспортера с десяток кругов, и из багажной секции Юрик вышел последним.

Человек, который должен был его встретить, очевидно, потерял терпение и ушел. Юрик вынужден был звонить ему со своего российского мобильника на местный, а это обошлось в копеечку. Потом пришлось с четверть часа ждать возвращения нерадивого встречающего… В общем, все пошло наперекосяк, и Юрик начал нервничать.

Правда, машина его все-таки ждала, и встречающий был настолько любезен, что не поленился помочь Юрику с чемоданом. Кроме того, он многословно извинялся за причиненные гостю неудобства, так что Юрик почувствовал себя особо важной персоной.

Впрочем, это приятное ощущение быстро развеялось, когда обнаружилось, что на заднем сиденье ожидающего его автомобиля уже устроился один пассажир.

– Надеюсь, вы не против прокатиться в город с попутчиком? – улыбаясь, спросил Юрика его эскорт. – Он платит деньги. Такси в Берлине – дорогое удовольствие, да и бензин недешев.

Мысленно ругнув хваленую немецкую экономию, Юрик не без высокомерия сказал:

– В тесноте, да не в обиде! – и неприязненно посмотрел на попутчика.

Тот не выглядел симпатягой: поднятый воротник куртки, надвинутая на лоб кепка и непроглядные черные очки производили весьма неприятное впечатление. Едва машина выехала на трассу, Юрик отвернулся к окошку.

Выразительно покосившись на его неприязненно закостеневшую спину, попутчик приспустил темные очки и вопросительно посмотрел в зеркальце заднего вида. Водитель встретился с ним взглядом, коротко кивнул и надолго засмотрелся на серую ленту дороги.

Добротное немецкое шоссе с образцовой разметкой и аккуратными дорожными знаками при всех своих достоинствах не являлось столь завораживающим зрелищем, чтобы смотреть на него без отрыва, не обращая внимания на шум борьбы и хрипы на заднем сиденье. Однако водитель как будто оглох и парадоксальным образом отреагировал лишь на наступившую через пару минут тишину, коротко спросив:

– Готов?

– Как всегда, готов! – сострил единственный пассажир, неторопливо снимая с шеи бездыханного Юрика шнурок удавки.

Я смотрела на мужчину, сидящего напротив меня, и отрешенно думала: вот бы понять, почему чужой малознакомый мальчик был моей заветной девичьей мечтой? Может, я чувствовала, что он вырастет мужчиной, с которым у меня, тоже взрослой, будет много общего? Но и что с того? Через полтора часа оживленной застольной беседы я перестала изумляться и радоваться совпадению наших слов и мыслей. Теперь я втайне печалилась, сознавая, что различий между нами больше, чем сходства.

«Это точно! – подтвердил мои опасения внутренний голос. – Ты открытая, как космос, и эмоциональная, как тротил. Категоричная до тупости и целеустремленная до наглости! И на любое давление реагируешь, как противопехотная мина! А он осторожный и продуманный. С виду добродушный, как рыба-кит, но опасный, как акула. А еще глубокий, переменчивый и затягивающий, как подводное течение!»

Я невесело усмехнулась. В сложившейся системе образов мы оба выглядели вполне героически, но подходили друг другу примерно так же, как морской дракон и боевая торпеда. Результат совпадения обещал быть трагическим.

«В общем, советую разминуться, – со вздохом подсказал мудрый внутренний голос».

– Лен, ты в порядке? – обеспокоенно спросил предмет моих раздумий.

До меня дошло, что я уже несколько минут молчу, не отвечая на вопросы собеседника и гипнотизируя невидящим взглядом салатную горку. Составленная из фрагментов жестоко растерзанных морепродуктов, она хорошо сочеталась с темой фатального глубоководного взрыва.

– Что-то голова закружилась, – ответила я, не греша против истины. – Надо меньше пить…

С утра мы с Вадиком чуть ли не натощак раздавили пол-литра виски, в обед в кафе «Встреча» пили за счастливое воссоединение честной компании красное вино, в полете нам любезно наливали белое, а за ужином я припала к ликеру. Определенно, пить надо было либо меньше, либо реже, либо как-то систематизировать напитки по крепости.

«К-короче, грамотнее надо выстраивать линию своего а-алкогольного поведения!» – резюмировал внутренний голос, тяготея к замедлению темпа речи и легкому заиканию.

Я почувствовала, что вот-вот превращусь из целеустремленной торпеды в снулого карася. Но даже эта противоестественная мутация не давала мне шансов на долгую и счастливую жизнь в чужих глубинах! А короткой и несчастной жизни там совсем не хотелось.

Остатки здравого смысла, оседающие на дно моего нетрезвого сознания, подсказывали, что надо возвращаться на курс, которому я беспечально следовала до появления в моей жизни сайта «В контакте», пропади он пропадом вместе со всем своим провокационным контентом!

– Я выйду, свежим воздухом подышу! – сказала я Саше, с третьей попытки (рука упрямо хватала воздух) сдернув с соседнего стула свою сумку. – Ты сиди, сиди!

Возвращаться я не собиралась, но и прощаться с Александром не хотелось: я боялась собственной разговорчивости. Очень велик был соблазн сказать или спросить что-нибудь ненужное.

«Уйти из немецкого ресторана по-английски – эт-то оригинально!» – нарочито весело хмыкнул мой внутренний голос.

Глоток свежего воздуха не смог нейтрализовать значительное количество поглощенного мною алкоголя. Я старательно разминулась с декоративным заборчиком, отгораживающим пустой летний дворик ресторана от вымощенного брусчаткой тротуара, и пошла прочь, не выбирая дороги.

Еще полчаса назад у меня имелись совсем другие планы: я была шумной, деятельной, энергичной и даже собиралась позвонить Паше Коху, чтобы подбить его на поход в какой-нибудь ночной клуб, чтобы избавиться от тоскливого чувства, воцарившегося в моей мятежной душе в ходе встречи с Александром: требовалась хорошая встряска. Идеально было бы рухнуть в объятия любимого и любящего мужа, но за неимением такового в пределах досягаемости оставалось либо пошло выплакаться, либо пропотеть на дансинге. Второй вариант мне нравился гораздо больше, но уже на улице я обнаружила, что к моему моральному упадку приплюсовался физический, и поняла, что в таком состоянии клубная жизнь будет равнозначна моей смерти. Пришлось ограничить заместительную терапию пешеходной прогулкой.

Берлина я не знала совсем, но в прошлый наш приезд он показался мне достаточно типичным европейским городом. Беглая экскурсия, между делом организованная для нас с Вадиком Пашей Кохом, запомнилась мне главным образом большим количеством авангардных скульптур, сомнительно украшающих улицы и площади. Мне не удалось постичь сакральный смысл огромной черной дуги, похожей на часть гигантского колеса, массивных гранитных «карандашей», соединенных остриями, и бесконечной желтой спирали, неприятно напоминающей великанский пищевод, скрученный мучительным спазмом. Однако я оценила изобретательность берлинцев, которые нашли дешевый и сердитый способ обновить лицо своего города не хирургическим путем, а средствами малой пластики.

Особенно понравились мне берлинские декоративные медведи. Ярко раскрашенные двухметровые фигуры этих животных, расставленные по городу немногим реже, чем фонарные столбы, радовали глаз и будили теплые чувства. Помнится, Паша Кох говорил, что симпатичных мишек в Берлине около полутора сотен, и я в моем нынешнем настроении охотно посмотрела бы на каждого из них: созерцание умильно улыбающихся топтыгиных могло удержать меня от падения в бездну уныния.

«Кстати, на входе в твой отель тоже стоит скульптурный мишка, – напомнил внутренний голос. – Красненький такой, с плакатом в лапах».

Я кивнула, потому что тоже запомнила мишку у гостиницы. В отличие от других берлинских медведей, он был раскрашен незатейливо и одновременно агрессивно: настоящий пролетарский медведь, с ног до головы в кумаче. А на плакате, который Красный Медведь держал в поднятых над головой лапах, было начертано название отеля: «Берлин». Я ощутила признательность переводчице Ксении за выбор гостиницы. Ее незабываемое название и одна-единственная машина такси могли помочь мне справиться с приступом топографического идиотизма.

Его неизбежность я особенно остро почувствовала, когда прильнула к пестрой груди медведя-клоуна и проникновенно спросила его:

– Мишка, мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня?

Улыбка у данного мишки была не столько задорная, сколько кривая: краску на его скульптурной морде не мешало бы подновить. Я широко, с размахом, нарисовала топтыгину пламенные уста своей собственной губной помадой, хлопнула символического зверя по крутому плечу и сказала:

– Самая нелепая ошибка, мишка, то, что ты уходишь от меня!

Покидал меня в этот момент не только неблагодарный медведь – земная твердь тоже норовила уйти из-под ног. Я огляделась, и окружающая местность показалась мне не более родной и знакомой, чем глухая лесная чаща. Улица, пестрящая новогодними огнями и разноцветным неоном вывесок, в отсутствие на ней людей выглядела неуютно. Мне почудилось, что за афишной тумбой кто-то прячется. Я отклеилась от придурковато улыбающегося мишки и по возможности быстро пошла в сторону ближайшего перекрестка.

Определенно, позади меня слышались чьи-то шаги! К сожалению, с равновесием у меня становилось все хуже, поэтому обернуться так быстро, чтобы успеть заметить прячущегося преследователя, мне никак не удавалось.

«Пора переводить борьбу с заблуждениями из плоскости абстрактной морали в реальность мегаполиса! – заволновался мой внутренний голос. – Ты заблудилась и душой, и телом, и это уже не забавно! Зови такси!»

Я сделала несколько неуверенных шагов к краю тротуара, оступилась, покачнулась, явственно услышала за спиной быстрые шаги, слишком резко обернулась – и разноцветная берлинская улица со всеми ее новогодними огнями, светофорами и неоновыми вывесками размазалась в пеструю ленту, плотно залепившую мне глаза.

– Ах, Аксель, как же ты жесток! – укорила фрау Кицель супруга, едва он достал из-под полы теплой куртки пластмассовый диск.

Ярко-красный, похожий на одноразовую тарелку, этот предмет был не самым подходящим аксессуаром для солидного пожилого господина: с пластмассовой тарелкой в руках херр Кицель в своем безусловно приличном наряде цвета сухого асфальта и плюшевой кепке с опущенными ушами имел печальный вид голодающего побирушки, кротко ожидающего благотворительного супа. Это зрелище разбивало любящей фрау Марте сердце, однако в жестокости она упрекала супруга по другой причине.

– Пожалуйста, Аксель, не надо снова мучить Би! – попросила она, с материнской нежностью посмотрев на собачку, увлеченно обнюхивающую блеклую зимнюю травку в квадратной рамке каменного бордюра.

К этому маленькому участку плодородной берлинской почвы у Би было особое отношение. Зная об этом, фрау Китцель держала наготове полиэтиленовый кулечек и одноразовую перчатку для своевременного удаления материального выражения привязанности своего питомца к этому клочку немецкой земли.

– Я подожду, – согласился херр Китцель, оценив увлеченность Би, но диск не спрятал. – Давай, Бисмарк, делай свои дела!

Фрау Марта вздохнула. Ей не нравилось стремление супруга воспитывать йоркширского терьера как немецкую овчарку. И грозное имя Бисмарк ей не очень нравилось: милое Би подходило похожей на хризантему собачке гораздо больше. Однако Аксель Кицель был стариком с характером, и спорить с ним фрау Марта не рисковала. Она давно уже определилась с тактикой нераздражающего воздействия на супруга и научилась ждать. С капризами и заскоками Акселя вполне успешно боролся его же склероз.

Впрочем, активную игру с диском херр Аксель затевал уже не в первый раз.

– Бисмарк! Лови! – крикнул он, помахав тарелкой, как канатоходец – веером.

Фрау Марта отметила, что момент для начала игры ее супруг выбрал безошибочно: песик как раз справился со своими делами и сделался особенно подвижным и жизнерадостным. Херр Аксель тоже разрезвился. Фрау Марта, по опыту предыдущих геймов знающая, как плохо сказываются на меткости ее супруга близорукость и болезнь Паркинсона, предусмотрительно спряталась за дерево.

Красная тарелка на бреющем полете прошла над асфальтом и врезалась в гранитный парапет набережной. Бисмарк прокомментировал неудачный опыт дискометания укоризненным лаем.

Фрау Марта пропустила эту сцену, засмотревшись на одинокого прохожего, который приблизился к особой зеленой урне, едва хозяйка Бисмарка от нее отошла. В происходящем было одно несоответствие: спецмусорка с изображением испражняющейся собачки предназначалась для кулечков с естественными животными отправлениями, а одинокий темноволосый прохожий был тотально одинок – без четвероногого друга. Доверяй фрау Марта своим немолодым глазам на все сто процентов, она могла бы поклясться, что странный тип не положил в урну пакетик, а достал таковой из нее!

Фрау Марта проводила ненормального брюнета удивленным взглядом и подумала, что это, наверное, китаец. Умудренная опытом пожилая дама знала, что в старину в Поднебесной, где качественное органическое удобрение было в большой цене, считалось хорошим тоном испражняться на соседском огороде. По всей видимости, у этого бедного человека в Берлине имелся свой земельный надел, но не было добрых соседей.

– Точно, он китаец, – сказала себе фрау Марта, оценив невозмутимость в стиле дао, проявленную брюнетом при заборе из урны собачьих экскрементов.

Выходцев из КНР в Германии было немало, многие из них пытались и на новой родине хранить старинные народные обычаи. К числу последних, очевидно, принадлежало и трепетное отношение к отходам животной жизнедеятельности.

Тем временем подвижная игра в летающую тарелку миновала стадию разминки.

– Хорошо, я возьму повыше! – не смутившись своим первым промахом, пообещал заливающейся лаем собачке херр Аксель.

Он оглянулся на супругу (она по-прежнему пряталась за деревом – невидимая и невидящая), наклонился, подхватил песика и посадил его на парапет. В такой позиции мелкая низкорослая собачка имела больше шансов проявить себя хорошим голкипером.

– Лови, Бисмарк! Лови! – крикнул азартный херр Аксель, отправляя диск в новый полет.

Летающая тарелка со свистом распорола воздух. Бисмарк подпрыгнул и щелкнул зубами. Диск и собачьи челюсти встретились в полуметре над парапетом.

– Молодец, Бисмарк! – обрадовался дискобол-паркинсоник. – Смотри-ка… Бисмарк?!

Фрау Марта ошибалась, считая своего супруга дряхлым и немощным. Запущенная им летающая тарелка даже с песиком на борту продолжила движение, не сильно потеряв в скорости и совершенно не изменив направление полета. Секунду-другую она еще планировала. За это время херр Аксель с поразительной для его возраста прытью подскочил к парапету, а встревоженная фрау Марта выглянула из-за дерева и успела увидеть триумф и трагедию голкипера Бисмарка. На один короткий, но незабываемый миг он завис в воздухе неведомой зверушкой: задние лапы вытянуты перпендикулярно земле, передние – параллельно, красная тарелка торчит из пасти огромным дразнящим языком, лохматые уши вьются по ветру флажками, изумленно выпученные глаза круглятся, как маслины на канапе. В следующее мгновение дивное четвероногое видение с тарелкой в зубах камнем ухнуло в воду.

– Би! – взвизгнула фрау Марта.

Она перепрыгнула газон, резво процокала каблучками по набережной и с разбегу упала грудью на парапет, высматривая в серых водах реки Шпрее бедняжку Бисмарка. Собачка, уже показавшая себя прыгучей и летучей, теперь боролась с волнами за звание плавучей. Через пару минут она прибилась к опоре моста, вскарабкалась на ее основание и свернулась на бетоне в жалкий косматый клубочек.

– Бисмарк, не скули! – крикнул мужественный старик Аксель. – Держись! Я уже звоню спасателям!

– Би, малыш, не плачь! – уже рыдая сама, вскричала фрау Марта.

Она перегнулась через парапет, чтобы лучше видеть своего невезучего любимца, и длинный ремешок дамской сумочки соскользнул с ее горестно опущенного плеча. Приличный кожаный ридикюль плюхнулся в воду и утонул с издевательским хрюканьем, не оставив следа на рябой и волнистой поверхности воды.

– Марта, не скули! – повторил херр Аксель. – Я уже звоню, куда надо!

– Служба спасения, слушаю вас! – произнес очень приятный женский голос, мягкий, по-матерински заботливый.

– Добрый вечер, милая фрау! – вежливо сказал херр Аксель. – Нам срочно нужна ваша помощь. Наш четвероногий друг, пес Бисмарк, упал в реку и никак не может выбраться оттуда самостоятельно.

– Аксель, скажи еще про мою сумку! – шепотом подсказала супругу фрау Марта. – Ее тоже нужно достать! В ней ключи от квартиры, мы не сможем попасть домой!

– Подождите секундочку, я переключаю, – ласково попросила милая телефонная фрау.

– Полиция охраны правопорядка на воде! – бодро отрапортовал внушающий доверие баритон. – Слушаю вас!

– Наш друг Бисмарк сидит на опоре моста через Шпрее, его нужно поднять! – уже теряя терпение, сообщил херр Аксель.

В трубке стукнуло, и до слуха старика донесся приглушенный голос, весело информирующий кого-то на другом конце линии: «Ханс, тут звонит какой-то придурок с манией величия – у него в друзьях покойный канцлер. Куда их обоих послать?» Херр Аксель отнял трубку от уха, с негодованием посмотрел на нее и – на свое счастье – пропустил непочтительный ответ Ханса, который мог очень больно ранить его самолюбие.

– Красный Крест, добрый вечер! – после долгого печального гудка произнес безразличный голос невнятной половой принадлежности. – Слушаю вас!

– Слушайте! – сердито вскричал херр Аксель. – Зачем мне ваш Красный Крест?!

– Красный Крест выполняет две основные функции – это спасательные работы и транспортировка больных, в том числе психических, – обстоятельно ответил безразличный голос.

– Сами вы психические! – разгневался херр Аксель. – У нас тут нет больных! У нас тут просто мокрая собака, которая не может самостоятельно выбраться из реки!

– И сумка моя, сумка тоже самостоятельно не может! – просуфлировала крайне взволнованная фрау Марта.

– Понятно, я переключу вас, – невозмутимо отозвались на другом конце линии.

В трубке щелкнуло.

– Общество охраны животных! – душевно молвил милый девичий голосок. – Если вы хотите сообщить о случае жестокого обращения с животным, нажмите цифру «один»…

– Нет! – хрипло рявкнул херр Аксель, начиная массировать область сердца. – Никакого жестокого обращения не было! Просто наш пес упал с моста в Шпрее! И сумка тоже упала! А я старый человек и не могу вытащить их самостоятельно, но это необходимо сделать, иначе мы с женой не сможем попасть к себе домой!

– Секундочку! – милая барышня встревожилась, нажала на невидимую кнопочку и озабоченной скороговоркой сообщила кому-то:

– Эмма, на мосту через Шпрее два слепых старика, их собака-поводырь вместе с сумкой-поноской упала в воду, срочно сообщи об этом в общество Красного Креста!

– К черту общество Красного Креста! – свистящим шепотом выдохнул херр Аксель, всерьез опасаясь получить в итоге многоступенчатого идиотского разговора обширный инфаркт и не общественный, а сугубо персональный крест спокойного темного цвета.

Он выключил телефон, сделал три глубоких вдоха и обернулся к супруге:

– Марта, дорогая, не могла бы ты найти какую-нибудь длинную палку с крючком?

Бесценная Марта, закаленная сорокалетним опытом супружества, могла и не такое. Через десять минут херр Аксель был вооружен превосходным пожарным багром, а через пятнадцать – Би, слегка придушенный ошейником в процессе подъема на мост, уже облегченно поскуливал в объятиях любящей хозяйки. Осуществив вознесение живого тезки покойного канцлера, воодушевленный успехом херр Аксель принялся месить багром свинцовые воды Шпрее в поисках затонувшего ридикюля супруги.

– Попробуй пошарить перед мостом! – посоветовала фрау Марта, самоотверженно отогревая под кофтой промокшего песика. – Сумку могло прибить к опоре течением.

Херр Аксель, подрастерявший спесь и гонор в словесной баталии с тупоголовыми операторами полезных служб, внял мудрому совету жены без возражений, за что и был вознагражден в самом скором времени: крюк багра зацепил ручку сумки.

– Марта, помоги, я один не вытяну! – азартно, как удачливый рыболов, крикнул взбодрившийся старик своей верной жене.

Его супруга послушно ухватила багор. Кряхтя, сопя и грамотно используя для создания рычага перила моста, дружные супруги Китцель приподняли над водой большую клетчатую сумку из клеенки.

– Но это вовсе не моя сумочка! – едва рассмотрев добычу, разочарованно воскликнула фрау Марта.

– И сумка не твоя, и рука, слава богу, не твоя! – пробормотал дальнозоркий херр Аксель, первым разглядев бледную кисть, высунувшуюся в прореху, проделанную в боку чужой сумки стальным крюком.

– Господи, какой ужас!

Фрау Марта взвизгнула и отпустила багор. Не справившись с тяжестью в одиночку, херр Аксель уронил сумку вместе с багром и обессилено прилег грудью на перила.

– Дорогой, тебе плохо? – слабым голосом спросила его заботливая супруга, привычно беспокоясь о муже больше, чем о себе.

– Как тебе сказать, дорогая…

Херр Аксель трясущейся рукой вынул из кармана куртки батистовый квадратик, тщательно вытер вспотевшее лицо и, производя замену носового платка на трубку мобильника, признался:

– По правде говоря, я неважно себя чувствую, но как приятно, что теперь я точно знаю, куда звонить!

Он набрал короткий номер и голосом, исполненным скрытого ехидства, произнес:

– Алло, это криминальная полиция? Слушайте внимательно и не вздумайте меня переключать!

В офисе второго национального телеканала Германии BDT не было никаких великих ценностей, хотя творческие телевизионные работники наверняка с этим утверждением отчаянно поспорили. Гениальные копирайтеры и сценаристы полагали настоящим сокровищем собственные полупереваренные идеи и так ревностно оберегали свои сырые умственные продукты от конкурентов, что бумагоизмельчители в редакциях работали эффективнее, чем целая фабрика по производству конфетти.

Вспомнив о новогодней атрибутике, Марк Ляйтнер с особым вниманем проверил, что делается на площадке перед главным входом. В теплое время года для этого достаточно было бы чуть привстать, разлучая мягкое место с еще более мягким сиденьем кресла, и выглянуть в окно: величественный портал центрального подъезда высился в тридцати метрах слева от стеклянного «гнезда» дежурки. К сожалению, зимой все окна были закрыты, а тонированное стекло заметно ухудшало видимость, так что прыгать вверх-вниз на кресле не имело особого смысла.

Вообще говоря, и необходимости в активных телодвижениях на посту не было никакой: камеры слежения исправно информировали дежурного о состоянии дел на вверенном ему объекте. Картинки на мониторе были четкими, при необходимости любую из них можно было увеличить, и потому производственная гимнастика Марка сводилась главным образом к размеренному морганию и мелкой моторике пальцев, нажимающих на кнопочки. За полтора года работы ночным охранником Ляйтнер не менял сложившуюся манеру поведения на посту ни разу и искренне считал усидчивость своим главным профессиональным качеством.

Марк привычно просканировал взглядом два ряда окошек на мониторе, тихо порадовался, что накануне дежурил не он, и со смесью сочувствия и насмешки подумал о Карле. Бедняга! Должно быть, сменщик чувствует себя полным идиотом!

Вчерашнее ночное дежурство Карла Грюнера обещало после праздников, когда весь офисный люд вернется на свои места, стать одним из самых популярных новогодних анекдотов. Марк и сам не собирался хранить молчание о ночном ЧП с участием Карла, наоборот, он специально просмотрел вчерашние записи, чтобы увидеть, как все было, своими глазами.

Вид центрального подъезда стал меняться во втором часу ночи. Изображение с соответствующей камеры приобретало все большее сходство с занимательной картинкой типа «Найди пять… десять… двадцать отличий». Количество отличий быстро росло по мере того, как уменьшалось число цветных огней на одной из двух богато иллюминированных колонн. Раззява Грюнер довольно долго не обращал внимания на происходящее и заметил непорядок, лишь когда столб справа от входа потемнел до половины своей высоты.

Вероятно, сначала Карл грешил на неполадки с электропитанием, но даже неискушенному в технике человеку должно было показаться странным, что лампочки гаснут одна за другой. Присматриваясь к экрану, Грюнер в какой-то момент должен был заметить человека в такой же серой, как бетонная конструкция портала, одежде. Прячась в тени, Серый Человек аккуратно, виток за витком, сматывал с колонны новогоднюю гирлянду.

Случись нечто подобное во время дежурства Марка, он не затруднился бы вызвать полицию, но Карл, разумеется, отреагировал на нарушение совершенно иначе. Двухметровый громила Грюнер, глубоко уверенный в собственных силах и неизменно жаждущий их кому-нибудь продемонстрировать, давно заслужил репутацию скандального типа, всегда готового к стычкам. Вместо того чтобы сообщить о происходящем в полицию и остаться в дежурке, он вылетел из «гнезда» с самоубийственным энтузиазмом птенца-желторотика и направился к центральному входу.

Отсутствие звукозаписи не позволяло с уверенностью определить, что именно чирикал на лету взъерошенный Грюнер, но клювик он открывал широко: наверняка орал как резаный, нарываясь на добрую драку! Однако Серый Человек оказался и разумнее, и проворнее. Не дожидаясь прибытия Грюнера, он оставил в покое лампочки и шустро отступил по дорожке, затененной выступающим балконом второго этажа.

Одним своим видом и множеством криков обратив в бегство противника, победоносный Грюнер совершил вторую серьезную ошибку. Вместо того чтобы сразу же вернуться в дежурку, он еще пару минут стоял на высоком крыльце парадного подъезда, героически помахивая дубинкой, выпячивая грудь и горделиво улыбаясь в объектив. Камера наблюдения бесстрастно фиксировала Грюнеровы ужимки в стиле сиквела «Кинг-Конг жив».

Тем временем Серый Человек успел добежать до края просторной клумбы. На ее границе с тротуаром высился старый ясень, голые черные ветви которого для пущей красоты были опутаны красными и зелеными светящимися нитями. Остановившись под деревом, злоумышленник, по поведению которого трудно было судить, является ли он любителем иллюминаций или же, наоборот, яростным их противником, продолжил свое во всех смыслах черное дело: богато одетый праздничными огнями ясеневый ствол начал обнажаться.

Тупоголовый Грюнер заметил это, лишь когда спустился с подиума и зашагал к дежурке. Принудительно раздеваемый ясень маячил слева по курсу, нещадно сотрясаемые ветки дергались, безмолвно взывая о помощи. Глупый, но не слепой Грюнер остановился и изобразил мимический этюд «Бурное негодование», добросовестно снятый очередной камерой.

К сожалению, это была последняя видеозапись минувшей ночи. О том, что происходило позже, Марк знал только со слов Карла, который цедил информацию скупо, явно стараясь не выглядеть полным дураком. Это у него получалось плохо: продолжение истории рисовало ее героя не в лучшем свете. Отбив у неприятеля ясень, Грюнер повторил тот же подвиг с фонарным столбом и решетчатой стеной беседки. К сожалению, поймать Серого Человека он не сумел, зато не поленился собственноручно восстановить электрификацию беседки, столба и ясеня. И только колонна на крыльце парадного подъезда так и осталась наполовину обнаженной, словно застенчивая стриптизерша: восстановить целостность ее светящихся покровов Грюнеру помешали полицейские, которых вызвал кто-то другой. Кто именно – осталось загадкой.

Никак не удалось прояснить другой странный и подозрительный факт: кто и как изменил штатный режим работы камер наблюдения, остановив видеозапись на самом интересном месте? Грюнер, всячески стараясь оправдать свое идиотское поведение, отчаянно грешил на технический сбой. Марку в это слабо верилось. По его мнению, гораздо больше похоже, что в отсутствие Карла кто-то вошел в дежурку и грамотно нажал пару кнопок.

Следов проникновения во внутренние помещения обнаружить не удалось. Некоторые сомнения вызвала только дверь редакции туристических программ, никто из спешно опрошенных сотрудников которой толком не помнил, была ли она заперта на замок перед массовым отбытием народа на праздничные каникулы. Вызванный в офис редактор проверил наличие на своих местах всех мало-мальски важных бумажек, включая конфетти в бумагорезке. Все оказалось в порядке, и несчастный идиот Карл Грюнер вздохнул с облегчением: можно было надеяться, что его не уволят.

Тем не менее заведующий редакцией туристических программ встревожился и принял собственные меры безопасности. Мер этих было две, и одна из них грешила чистым позерством. Во-первых, херр Шванке, как положено, надежно закрыл дверь редакции своим ключом. Во-вторых, он запечатал ее пластилиновой пломбой с оттиском собственного перстня, украшенного камеей с изображением имперского орла. Жест был красивый, но бессмысленный. Горделивая птица, вырезанная в камне с большим количеством мелких подробностей, отпечаталась в пластилине столь неясно, что ее не узнала бы и родная пернатая мама.

Ни господину Шванке, ни охране было неведомо, как необычно усилил внутренние рубежи обороны штатный сотрудник редакции туристических программ Отто Бизи, который в нарушение всех правил, включая установленные Обществом защиты животных, запер в служебном кабинете любимого пса своей тещи Вальтера Браунинга Третьего.

Эти двое – Вальтер Браунинг и теща Отто – являли собой живое опровержение распространенного заблуждения, будто противоположности сходятся. И любящая хозяйка, и ее дорогой пес были потрясающе глупыми, беспомощными и надоедливыми существами. И, если фрау Магдалену Отто, воспитанный в духе христианской морали и мазохистского уважения к семейным ценностям, еще готов был кое-как терпеть, то Вальтер Браунинг вызывал у него горячее желание вооружиться чем-нибудь одноименным и основательно попрактиковаться в стрельбе по движущейся мишени. Причем можно не сомневаться – двигаться четвероногая мишень будет неспешно, так что охота непременно удастся. Отто не был знаком с Вальтерами Браунингами Первым и Вторым, но обоснованно предполагал, что они были либо виноградными улитками, либо галапагосскими черепахами: скорость передвижения номера третьего не выдерживала никакой критики.

Вальтер Браунинг Третий был безобразно толстой, ленивой, ко всему равнодушной таксой. Даже фрау Магдалена, считающая своего пса потрясающе умным и разнообразно талантливым животным, отказалась от мысли снискать своему четвероногому другу прижизненную славу после того, как на соревнованиях по норной охоте Вальтер Браунинг Третий не только не нашел ни одной норы, но еще и позорно застрял в раструбе водостока. Хотя, если вдуматься, отыскать водосточную трубу в чистом поле тоже представлялось делом весьма непростым. Поэтому Отто Бизи готов был признать за таксой тещи определенный талант, а именно – уникальную способность встревать в неприятности так же изобретательно и глубоко, как в водосточную трубу.

В общем, Вальтер Браунинг Третий был последним живым существом, которого Отто по доброй воле взял бы в компаньоны для празднования Рождества и Нового года. Однако провидение судило иначе. Незадолго до праздника фрау Магдалена слегла, и жена Отто Алисия, проявив себя образцовой дочерью, перебралась в дом захворавшей матери. Сам Отто последовать за супругой не мог, потому как незаконченная работа требовала его присутствия в редакции. Показательно опечалившись и внутренне ликуя, он настроился на холостяцкие каникулы, но ошибся в своих ожиданиях. Вальтера Браунинга, требующего к себе не менее деятельного внимания, чем его больная хозяйка, строгая Алисия безжалостно депортировала, навязав общество четвероногого недоразумения несчастному Отто.

– С ним тебе будет не так скучно и одиноко, дорогой! – совершенно справедливо рассудила заботливая супруга, затащив ко всему безразличного Вальтера Браунинга в их с Отто семейное гнездышко.

Сказать, что Отто был огорчен, – значило ничего не сказать. Он легко смирился бы с утратой тещи и без больших душевных мучений перенес временное отсутствие жены, место которой в супружеской постели могла бы занять какая-нибудь симпатичная крошка. Но делить кров и стол с жирной таксой – это уже слишком! Пару дней Отто кое-как терпел присутствие в своем доме Вальтера Браунинга, но затем в его жизни действительно появилась симпатичная крошка, которой пес крепко не приглянулся. Морща носик, Клара объявила, что у нее аллергия на собачью шерсть, и Отто понял, что вопрос поставлен адамовым ребром: либо Вальтер Браунинг, либо Клара – в период от заката до рассвета одиночество Отто будет скрашивать лишь один из них.

Бизи не считал глупого пса венцом творения (его мнение о красотке Кларе было гораздо более лестным) и потому решил дилемму быстро и изобретательно. На ту ночь, когда к Отто обещала пожаловать Клара, Вальтер Браунинг должен был переселиться в редакцию туристических программ.

Доставить пса в офис оказалось проще простого. Отто уложил Вальтера Браунинга в большой чемодан из прочной «шотландки». Ткань пропускала воздух, и таксе не грозило задохнуться. Охранников багаж Отто не заинтересовал: сотрудники редакции туристических программ то и дело таскали в офис и обратно разнообразные саквояжи, пассивно участвующие в съемках телепрограмм о путешествиях. Проверять содержимое бутафорских сумок никто и не думал, так что клетчатый багаж Отто Бизи никакому досмотру не подвергся, и нелегальный собачий мигрант Вальтер Браунинг Третий въехал на территорию BDT беспрепятственно. Произошло это через несколько часов после утреннего скандала с Карлом Грюнером, когда страсти по поводу ночного ЧП благополучно улеглись и почти забылись.

Что бы ни думал о себе херр редактор, его личный оттиск вовсе не тянул на печать Соломона: пластилиновая пломба злонамеренного Отто Бизи удивила, но не задержала. Легко преодолев эту символическую преграду и открыв дверь своим ключом, он через анфиладу офисных клетушек проследовал в самое дальнее и наиболее изолированное помещение – кабинет редактора. Вальтеру Браунингу Третьему надлежало квартировать именно здесь.

Открыв чемодан, Отто извлек из его карманов скудное собачье приданое и вытряхнул на пол самого пса. Такса была заранее накормлена до отвала, каковое состояние являлось для нее наиболее естественным и привычным. Отто за задние лапы затащил ко всему индифферентного Вальтера Браунинга под просторный начальственный стол, поставил рядом с ним пластмассовую мисочку и наполнил ее питьевой водичкой из специально приготовленной бутылочки. Химический состав аш-два-о немного отличался от заявленного на этикетке, так как предусмотрительный Отто на всякий случай растворил в воде таблеточку снотворного. Он был не злым человеком и от души желал любимой собачке тещи самой что ни на есть спокойной ночи.

Вальтер Браунинг Третий не демонстрировал симптомов острого обезвоживания, тем не менее Отто все-таки погрузил собачью морду в мисочку, вынудив таксу похлебать волшебной водички. Через пять минут пес уже спал как убитый. Под его безмятежное сопение Отто пошарил взглядом по полкам с сувенирами из разных стран и выбрал из множества значков маленькую круглую брошку ручной мексиканской работы. Сотворивший ее чеканщик обладал очень богатой фантазией и столь же скромными познаниями в биологии: изображенное им неземное создание в равной мере напоминало гибридный подсолнух, осьминога и пернатого змея Кецалькоатля, отдаленно родственного по птичьей линии имперскому орлу с печатки редактора.

С помощью этнической брошки блямбу на двери удалось восстановить без малейшего ущерба для эстетической ценности этого произведения супермалой пластики. Отто полюбовался своим рукоделием и прислушался: за художественно опечатанной дверью было тихо, неуставного присутствия в редакции Вальтера Браунинга Третьего ничто не выдавало.

Камера номер пять сломалась вскоре после полуночи. Сбой выглядел нехарактерно: изображение не пропало совсем, но картинка покрылась широкими темными разводами и сделалась совершенно нечитаемой. Марк попробовал поиграть с четкостью и контрастностью, однако это не помогло.

– Сдохла техника! – понял он.

Надеяться на то, что кто-нибудь из службы техподдержки примчит по вызову и наладит барахлящий прибор, не стоило. Прославленное немецкое трудолюбие было не сильнее другой могучей национальной традиции – использовать выходные, праздники и каникулы исключительно по прямому назначению. Пару минут Марк потратил на размышления о перспективах ночного звонка начальнику охраны, который помог бы ему сориентироваться в сложившейся ситуации, но что-то подсказывало ему, что в первом часу ночи начальник не сможет объективно оценить служебное рвение подчиненного. Марк понял, что должен действовать самостоятельно.

Камеру номер пять нельзя было высмотреть из окна дежурки, она располагалась за углом здания. Чтобы увидеть, в чем дело, Марку пришлось оставить пост, но он проявил похвальную осторожность и, уходя, запер дверь на два замка.

Диагностировать причину внезапного ухудшения зрения электронного глаза с ходу не получилось: камера была закреплена во внутреннем углу, образованном двумя стенами, на трехметровой высоте. Чтобы подобраться к ней, Марк влез на подоконник. Хватаясь за раму и скользя животом по стеклу, бочком-бочком он подвинулся к углу и потянулся лицом к объективу, как голодное травоядное к аппетитной веточке.

Тут же выяснилось, что пахнет полезный прибор отнюдь не свежей зеленью. Камера воняла так, словно сдохла отнюдь не в переносном смысле! Объектив, ставший похожим на бельмастое око, был чем-то густо испачкан. Любознательный Марк ковырнул темную массу пальцем, рассмотрел добытый образец, грязно выругался, содрогнулся от отвращения, упал с подоконника и выругался снова. Затем поспешно вытер испачканный палец о хилую зимнюю травку и побежал, минуя свой пост, прямиком в клозет: мыть руки с мылом.

Минут через пять все пальцы Марка сделались розовыми и блестящими, как сосиски в целлулоидной оболочке. Недоверчиво обнюхивая их, дежурный вернулся на пост и после недолгого колебания все-таки позвонил шефу охраны.

– Какого черта, Ляйтнер?! – с трудом опознав голос подчиненного, хрипло прорычал разбуженный шеф.

– Прошу прощения, херр Фальке, но вы велели докладывать обо всем странном и необычном, – почтительно напомнил Марк.

– И что же у вас странного и необычного? – язвительно спросил шеф. – Опять кто-то ворует с территории новогодние украшения?

– Наоборот, – возразил Марк.

То, что сверх обычной комплектации добавилось к камере номер пять, на новогоднее украшение походило мало.

– Кто-то обгадил объектив одной из камер наружного наблюдения!

– Как обгадил? – судя по голосу, шеф искренне удивился.

Марк вполне его понимал: ему тоже было бы очень интересно узнать, каким хитрым вывертом можно было исхитриться обгадить объектив камеры на трехметровой высоте!

– Кто обгадил? – продолжал любопытствовать окончательно пробудившийся шеф. – Птичка?

– Одна бы не справилась, – веско сказал Марк и потряс головой, прогоняя видение голубиной эскадрильи, прицельно бомбящей камеру номер пять соответствующей субстанцией из-под хвостов. – К тому же мне показалось, что это не птичий помет. По-моему, это собачье дерьмо!

– Вы такой большой специалист по дерьму, Ляйтнер?! – фыркнул шеф. – Собачье дерьмо, надо же такое придумать! Да где вы видели летающих собак?!

В этот момент из глубины здания, усиленный эхом, донесся пронзительный визг, превратившийся в обиженный скулеж. Звук шел сверху, что косвенно подтверждало легенду о летающей собаке.

– Ляйтнер! У вас там кто – собака?! – моментально напрягся чуткий херр Фальке. – Это она обгадила нашу камеру?!

– Я не знаю, – растерянно сказал Марк, устремляя смущенный взор на бетонное перекрытие потолка и напряженно прислушиваясь к звукам, поразительно похожим на собачий лай. – Я сейчас посмотрю! Спокойной ночи, шеф!

Он аккуратно положил трубку на рычаг и вышел из дежурки, нервно похлопывая дубинкой по бедру и морально готовясь к открытию сезона охоты на гадливых летучих собак.

Вальтеру Браунингу Третьему не повезло. Будь он не черной таксой, а белой болонкой или абрикосовым пуделем, люди, незаконно проникшие в кабинет начальника туристической редакции, заметили бы его раньше. Уж наверняка не после того, как один из них наступил ему на хвост тяжелым ботинком!

Ночные гости были вооружены фонариками, но водили лучами в основном по полкам и шкафчикам. В импровизированной собачьей конуре под столом было темным-темно, так что присутствие мирно спящего Вальтера Браунинга Третьего-Лишнего могло бы и дальше скрываться под покровом тайны, но под ногу одному из пришельцев случайно попалась бутылочка из-под снотворной водички. Пустая пластиковая тара смялась под пятой оккупанта с громким протестующим треском, словно это был сигнал к восстанию. Спящий Вальтер Браунинг хотя и не восстал, но дернулся, подставив второй пяте оккупанта кривой отросток, произрастающий на его пятой точке и с претензией именуемый хвостом.

Вероятно, впервые за всю собачью жизнь Вальтера Браунинга его куцый хвост сыграл значительную роль в истории. Плотный контакт собачьего хвоста и ботиночной подошвы имел своим результатом серьезное нарушение режима молчания: пес взвизгнул и заскулил от боли, а его обидчик выматерился, отпрыгнул в сторону и опрокинул стул, который в падении зацепил радиатор батареи парового отопления и таким образом внес свой вклад в сложную полифонию шумов.

– Тихо, лось! – шепотом прикрикнул на неуклюжего ночного гостя его товарищ.

– Сам ты лось, это собака! – нелогично, но горячо огрызнулся обруганный.

В следующий момент лосевидная собака получила добрый пинок, который запросто мог сделать ее летучей, если бы отрыву таксы от земли хоть сколько-нибудь способствовала исходная позиция, но на пути между собакой и стратосферой стояла крепкая столешница. Гулко стукнувшись о красное дерево, черная такса шлепнулась на пол, окончательно проснулась, негодующе взвыла и залаяла.

– Блин, заткни его, живо! – гневно прошипел собачьему обидчику его товарищ.

Лентяй и баловень Вальтер Браунинг Третий никогда прежде не подвергался более серьезному физическому наказанию, чем символический шлепок по попе полотенцем. Боль в помятых ребрах и отдавленном хвосте произвела разительную перемену в манерах добродушной собаки. Пес зарычал, развернулся в темном тоннеле под столом и ринулся на своего обидчика…

Марк Ляйтнер, высунувшийся в коридор второго этажа из кабины лифта, услышал в отдалении болезненный вскрик, шум удара и собачий скулеж. Звуки доносились оттуда, где по разные стороны коридора размещались редакция туристических программ и студия метеопрогноза. Со звериными воплями и прочими звуками агрессивной живой природы у Марка больше ассоциировались передачи о путешествиях, поэтому он сразу направился к вотчине херра Шванке – и не ошибся. Пластилиновая печать на двери туристической редакции была цела, сама дверь заперта, но в щель под ней отчетливо тянуло сквозняком. Проигнорировав дурацкую пластилиновую нашлепку, Марк открыл дверь своим ключом, опасливо заглянул в открывшуюся взору темноту, немного помедлил и включил свет.

Следы постороннего присутствия обнаружились в самом дальнем кабинете. Папки с бумагами, аккуратно подписанные и в строгом порядке расставленные на полках, топорщились в неровном строю, как зубы подростка, нуждающегося в помощи ортодонта. На полу лежал перевернутый стул, по столу раскатились карандаши, вывалившиеся из упавшего стаканчика.

– А это еще что такое? – Марк поднял с пола пластмассовую миску.

Она была пустой и с виду чистой, однако дежурный все-таки понюхал ее и скривился: емкость отчетливо пахла псиной. То же амбре ощущалось под столом. Марк огляделся в поисках источника запаха, заметил раздавленную пластиковую бутылку, никакого четвероногого не увидел, подошел к окну и обнаружил, что оно приоткрыто. Стало понятно, откуда в комнатах сквозняк. Выглянув за подоконник, дежурный увидел слева от себя оскверненную камеру номер пять. Откуда на ней собачье дерьмо, понятно не стало, но какая-то логическая связь между унавоженной оптикой, открытым окном, собачьей миской под столом и непорядком в кабинете все-таки угадывалась. Похоже было, что некая хулигански настроенная собака волшебным образом залетела в окно второго этажа, мимоходом в сложном пируэте обгадив видеокамеру по соседству. При этом злокозненное, но практичное животное имело при себе отдельные предметы быта (миску и бутылочку с водой) для обустройства комфортабельной конурки под столом начальника редакции. Немного пошумев и подебоширив, летучая собака по неизвестной причине отказалась от мысли расположиться в туристической редакции на ночлег и покинула помещение все тем же воздушным путем.

Марк Ляйтнер живо вообразил себе эту сцену, еще живее представил, как прокомментирует данную версию его шеф, и принял решение не опускаться до уровня идиота Грюнера, становясь посмешищем для всей компании.

Еще раз обойдя помещения и убедившись в отсутствии в них четвероногих хулиганов, он позаимствовал в технической комнате клининговой службы резиновые перчатки и пачку влажных салфеток, высунулся в окно и тщательно протер объектив камеры номер пять. Затем Марк выровнял папки на полках, расставил по своим местам мебель и мелкое канцелярское барахло, погасил свет, вышел из редакции туристических программ, запер дверь на ключ и восстановил целостность идиотской пластилиновой печати с помощью пуговки на манжете собственной форменной куртки.

Однако надежда Ляйтнера на то, что остаток его тревожного ночного дежурства пройдет без эксцессов, не оправдалась. Спустя полчаса в окно многострадальной редакции туристических программ, разбив стекло, влетела шальная ракета досрочно начатого кем-то новогоднего фейерверка, и вспыхнувший пожар окончательно уничтожил следы присутствия в кабинете как двуногих, так и четвероногих посторонних.

Из набега на торговый центр Ирка вернулась в превосходном настроении. Цены на новогодней распродаже порадовали ее сверх ожиданий, а шкала размеров просто растрогала: по немецкому стандарту Иркин обычный пятьдесят четвертый соответствовал «сорок шестому». Стокилограммовая дама без всякой диеты почувствовала себя стройной, как молодая березка!

Веса пакетов, оттягивающих ей руки, окрыленная Ирка не чувствовала, но ее выход из лифта был эффектным: дородная фигура, дополнительно укрупненная по бокам пухлыми пакетами, с трудом протиснулась в разъехавшиеся двери. При этом ее прорыв на простор коридора сопровождался громким целлофановым треском и бумажным шуршанием.

– Тихо, тихо! – шепотом скомандовала сама себе нарушительница спокойствия. – Не будем будить мирных херров и фрау!

Она бочком, чтобы не царапать плотными пакетами кремовые стены, прошла по коридору и мягко ткнулась в нужную дверь пятой точкой. Дверь на интимное прикосновение не отозвалась: она была закрыта на замок. Фрау Ленка, очевидно, мирно спала.

Ирка опустила на пол пакеты (на пороге номера сразу же образовалась впечатляющая баррикада), поискала в кармане пластиковую карточку-ключ, успешно нашла ее и с четвертой попытки открыла неотзывчивую дверь. За ней было темно, но во мраке смутно угадывались очертания кровати, на которой умеренно высилась некрупная фигура, закутанная в белоснежное пуховое одеяло.

– Лена! – вполголоса позвала Ирка.

Ответа не последовало.

– Соня! – досадливо сказала добытчица и заволокла свои мешки в номер.

Лена-соня на шумы не отреагировала. Ирка посмотрела на наручные часы: было всего десять часов вечера. Спать не особенно хотелось, но вариантов развлечь себя так, чтобы не побеспокоить спящую подругу, она не придумала и в половине одиннадцатого тоже завалилась на боковую.

Своим сладким сном она была обязана, в частности, совершенно незнакомому товарищу из Федерального ведомства криминальной полиции.

Возможно, не все его работники выполняли свою общественно полезную работу с хваленой немецкой точностью и аккуратностью, но Руди Виккерс всегда стремился к совершенству во всем. Русскоязычный сотрудник по его поручению сделал необходимый звонок в Россию ровно в семь часов ноль одну минуту: с учетом двухчасовой разницы во времени, в Екатеринодаре в этот момент было самое начало десятого. Виккерс знал, что в большинстве русских офисов рабочий день начинается в девять. Конечно, ради пущей оперативности позвонить можно было и среди ночи, но Руди обоснованно сомневался, что руководители российских предприятий ночуют на своих рабочих местах.

Таким образом, продуманные действия Рудольфа Виккерса сберегли драгоценный ночной и утренний сон сразу двух российских граждан, гостящих в немецкой столице. Громкий стук в дверь своего номера Ирина Максимова услышала в половине восьмого утра по местному времени, тем не менее побудка показалась ей слишком ранней.

– Да какого черта! – сердито пробурчала она, неохотно разлучая свои растрепанные рыжие кудри с мягкой подушкой. – Кого несет?!

– Откройте, полиция! – донеслось из коридора.

– Да ладно?..

Ирка села в постели, спустила на пол босые ноги, заглянула в свое богатое декольте и, решив, что негоже вот так, за здорово живешь, баловать чужеземную полицию бесплатным боди-шоу, целомудренно завернулась в одеяло. Это превратило ее большую, но пропорционально сложенную фигуру в подобие заснеженной копны.

Самоходный стог переместился в крошечную прихожую и перегородил ее полностью. При наличии такого мощного рубежа обороны держать дверь на запоре не было никакой необходимости. Ирка повернула фиксатор замка, потянула на себя ручку и высунула суровую румяную физиономию в образовавшуюся щель.

Никакой полиции за дверью не было. На крапчатой ковровой дорожке нервно подпрыгивал Вадик Рябушкин – небритый, непричесанный, босоногий и одетый в одни джинсы, притом не застегнутые. Ни внешний вид незваного гостя, ни время суток не показались Ирке подходящими для светского визита.

– Тебе чего? – с тяжким подозрением спросила она, плотнее закутываясь в свою одеяльную бурку.

Дурная слава ловеласа Рябушкина распространилась далеко за просторы его родной телекомпании.

– Откройте! – повторил Вадик, налегая на приоткрытую дверь крепким плечом. – Полиция…

– Вот я тебе сейчас покажу полицию нравов! – рассердилась верная мужняя жена Ирина Иннокентьевна.

Некоторое время они молча толкали дверь с разных сторон, но потом грубая мужская сила взяла верх. Вадик протолкался в прихожку, потеснив Ирку с ее одеялом в комнату, закрыл дверь, придавил ее спиной и тут же сообщил шокирующую весть:

– Так вот, о полиции! Она нашла в реке тело Юрика Солнцева! Его задушили и утопили!

– Да ты что?!

Ирина Иннокентьевна сначала искренне ужаснулась, но затем осознала, что имя Юрия Солнцева ей совершенно незнакомо. Это свело первоначальный шок от сообщения Вадика к абсолютному нулю. Ирка кашлянула и спросила по-другому:

– Ну, и что?

– Как это – что?! – возмутился Вадик.

Он пробежался по номеру от стены до стены и от переизбытка чувств рухнул на кровать, простонав в унисон с пружинами матраса:

– На его месте вполне мог быть я!

– На каком месте?

– В сырой могиле!

– В сырой, это точно, – пробормотала Ирка, запомнившая, что в качестве временного захоронения незнакомого ей Юрика упоминалась какая-то река.

– А может быть, я еще там буду! – пугающе округлив глаза, прошептал Вадик.

– Все там будем, – поддакнула Ирка, почувствовав необходимость что-нибудь сказать.

Содрогнувшись, Вадик сотряс матрас и тут же подскочил, как ванька-встанька:

– Нет, ты представь, какие дела!

– Да я представлю, представлю! – мало что понимая и оттого начиная злиться, пообещала ему Ирка. – Ты только толком расскажи, что у тебя за дела!

Дела у Вадика оказались скверными. То есть ночные дела, с которыми он, к общему удовольствию, управился в компании безгранично любезной переводчицы Ксении, были вполне хороши, а вот утренние… Утро у оператора Рябушкина началось с телефонного звонка условно любимого начальника. Услышать спозаранку голос Василия Онуфриевича Гадюкина Вадик никак не ожидал, отчего растерялся и в полном молчании выслушал драматический монолог шефа.

– Он сказал… – Вадик подкатил глаза, вспоминая слова. – Примерно так: «Блин, Рябушкин! Вы, блин, чего, блин? Что, блин, у вас, блин, происходит, блин?!»

Он взглянул на Ирку, заметно дезориентированную многочисленными блинами, и деловитой скороговоркой объяснил:

– Словом «блин» я заменяю другое, похожее.

– Давай без блинов, – попросила слушательница.

– Ладно. Значит, орет он: «Рябушкин, твою мать!»

– Давай без «твою мать», – попросила Ирка.

– Ладно. Тогда так: «Рябушкин! Вы чего, ох…?!» А неприличные глаголы тоже опускать?

Ирка молча кивнула.

– Совсем слов не останется, – пожаловался рассказчик. – Тогда я пищать буду, как эфирная глушилка, ладно? В общем, он кричит: «Рябушкин, пи-ип, вы там чего – совсем пи-ип? Что за пи-ип у вас происходит?» А я отвечаю: «Да ничего особенного, все хорошо», – а мне и вправду хорошо, только спать хочется до одури. А он вопит: «Какое, пи-ип, хорошо, если моего помощника какие-то пи-ип совсем намертво задушили и в пи-ип реку сбросили, как пи-ип котенка! Я вам этого пи-ип пи-ип Юрика в помощь послал, а его там пи-ип убили!» Я говорю: «Это не мы! Мы никого не убивали!» Правда ведь?

Вадик вопросительно посмотрел на Ирку, по лицу которой было видно, что соответствующие черные мысли ее уже посещают.

– Пока нет, – пробормотала она, непроизвольно разминая пальцы. – Хотя кое-кого убить уже хочется, пи-ип… Но я потерплю. Продолжай!

– А это все, – не уловив прямой угрозы, пожал плечами бестолковый рассказчик. – Шеф сказал еще только: «Пи-ип, смотри, Рябушкин, если вас с Еленой тоже убьют – домой, пи-ип, не возвращайтесь! Я вас тут, пи-ип, сам поубиваю, пи-ип!» И еще с полминуты ругался всеми теми нехорошими словами, которые мы с тобой договорились опускать.

Он вздохнул, потом вспылил и стукнул кулаком по матрасу, который от удара здорово заштормило:

– Ленка! Просыпайся! Тут такие дела, а ты спишь, как убитая!

– Пи-ип! – испуганно выругалась Ирка, меняясь в лице.

Она поспешно сдернула с неподвижной фигуры одеяло и в сердцах перебрала все запрещенные слова:

– Твою мать, блин, охренеть! Ну, что же это такое?!

– Действительно – что? – озадачился Вадик, почесывая вихры.

Вместо Ленки под одеялом обнаружились чемодан, дорожная сумка и скрученные в плотный клубок махровые гостиничные полотенца. В комплекте с одеялом хитроумная комбинация из разноплановых предметов вполне убедительно имитировала человеческую фигуру, однако ни Ирка, ни Вадик изобретательности автора композиции не оценили.

– А я-то еще удивилась, что она вещи не бросила посреди комнаты, как обычно! – с досадой пробормотала Ирка. – Ну, Ленка! Ну, зараза! Куда она, спрашивается, делась?

– Че-чемодан, – отодвигаясь от упомянутого предмета и бледнея, пролепетал Вадик. – О господи! Неужели?!

– Неужели – что?!

– Неужели Ленка там? В чемодане?! – прошептал Вадик. – Как Юрик был в сумке…

– Не говори глупости! – тоже быстро бледнея, прикрикнула на него Ирка. – Почему она должна быть в чемодане? Не надо ей в чемодан. И не поместилась бы она в чемодане.

Прозвучало это отнюдь не утешительно, как-то даже жалко. Вадик малодушно отвернулся и прошептал:

– Открой его!

– Господи, укрепи меня! – пробормотала Ирка и потянулась дрожащей рукой к замку чемодана.

Вадик крепко зажмурился. Замок щелкнул, молния свистнула, Ирка ахнула и воскликнула:

– Вот она где!

Вадик покачнулся и приготовился услышать кошмарную новость. Вместо этого послышались нежный шелковый шорох и удовлетворенное сопение. Осторожно открыв глаза, он посмотрел на Ирку. Она крутилась у зеркала, прижимая к верхней части своего организма полупрозрачную кружевную тряпочку жизнерадостного оранжевого цвета. Оценить, насколько это игривое одеяние Ирке к лицу и к телу, было невозможно: примерка нижнего бельишка поверх целомудренно укрывающего госпожу Максимову пухлого одеяла имела характер сугубо символического действа.

– Моя любимая маечка, – объяснила кокетка, встретив в зеркале непонимающий взгляд товарища. – Ленка, зараза, нагло свистнула ее у меня и использует как ночнушку.

– Только не сегодня! – напомнил Вадик, через плечо потыкав пальцем в ночевавший в Ленкиной постели чемодан.

Ни на нем, ни на прочих предметах, вкупе заменяющих в кровати пропавшую Ленку, никаких спальных одеяний не было.

– Похоже, твоя любимая подружка вообще не ночевала в номере? – спросил Вадик, нажимая на слово «твоя» и тем самым пробуждая у Ирки смутное чувство вины.

Никакой вины за собой Ирка не чувствовала, а вот беспокойство испытывала сильное. До сих пор дорогая подружка исправно держала ее в курсе всех мало-мальски значимых событий в своей личной жизни, а тут вдруг исчезла без предупреждения и объяснения! И ладно бы не сказала о какой-нибудь ерунде вроде выловленного из чужой реки незнакомого трупа! Но ночь, проведенная подругой вне специально отведенного для этого места, определенно не могла считаться мелочью, не заслуживающей внимания! Ирка хотела немедленно вывалить все свои вопросы и упреки на неразумную голову подружки, но сделать это не удалось.

– У меня деньги на счету закончились! – огорчился Вадик.

– А мой телефон тут вообще бесполезен, у меня роуминга нет, – тоже расстроилась Ирка.

Пришлось звонить с городского телефона в номере, но и это не помогло наладить связь: вызываемый абонент был недоступен.

Думать, что близкая подруга лишила ее своего доверия, Ирка не хотела, поэтому версия о том, что Ленка покинула гостиничный номер не по собственной воле, была рассмотрена внимательно и со всех сторон. В свете трагической смерти Юрика, посмертно представленного Ирке Вадиком в качестве правой руки их общего с Ленкой телевизионного шефа, любые неожиданные происшествия с участниками берлинской миссии выглядели подозрительно. Настораживала и ловкость, с которой автор сложносоставной пододеяльной композиции использовал для создания «куклы» Ленки ее же багаж: это неприятно напоминало о том, что мертвого Юрика нашли упакованным в дорожную сумку. Похоже было, что преступник четко ассоциирует неживые тела и багажные принадлежности, при этом комбинируя их в разных вариациях.

– Какой-то чемоданный маньяк! – предположил Вадик.

Это была первая версия. Вторую, поколебавшись, выдвинула сама Ирка. Колебания ее были вызваны сомнениями в том, что подружка, если с ней все хорошо, одобрит Иркины сметливость и болтливость. Версия была построена именно на том, что Ленке хорошо, из отеля она улетучилась по собственной инициативе, без приюта не осталась и скоротала ночь отнюдь не в чемодане и не с маньяком.

Тщательный осмотр помещения склонил чашу весов в сторону версии номер два.

– Она не стала разбирать свои вещи, но воспользовалась утюгом! – заметила Ирка, исследовав содержимое встроенного шкафа. – И по всему видно, что очень торопилась. Вечером, я помню, гладильная доска аккуратно стояла в уголочке, а теперь валяется на полу, и шнур утюга весь в петлях – сто процентов, Ленка похозяйничала! Дальше, смотри: ее любимые джинсы небрежно брошены на тумбочку.

– Что ты говоришь, Ленка в кои-то веки надела юбку?! – изумился Вадик. – Значит, был какой-то особенный повод.

– Вот именно! – кивнула Ирка. – Пошли дальше. В ванной под зеркалом лежит открытая косметичка, на полочке валяются флаконы и тюбики, и набор их таков, что лично мне сразу ясно: наша девушка вдохновенно рисовала себе парадное лицо.

– Нормальненько! – уяснив ситуацию и сделав правильный вывод, Вадик счел уместным обидеться. – И эта женщина упрекала в распущенности меня?! Я, по крайней мере, не скрываю своих естественных порывов! А сама какова? Ушла в заграничный загул тайно, как подводная лодка на спецзадание!

– Тайно не получилось, – заметила Ирка, могучим мысленным пинком отбрасывая в сторону запоздалое чувство вины, чтобы оно не путалось под ногами, мешая действовать. – Значит, так. Предлагаю подождать часов до десяти. Если до тех пор наша блудная субмарина не вынырнет, мы объявим ее в розыск. А пока сидим и ждем.

– А лучше – идем и завтракаем! – внес поправку приободрившийся Вадик.

– Мужчины! – закатив глаза, пожаловалась Ирка много повидавшему и ко всему безразличному потолку двухместного гостиничного номера.

– Пам, пам! – за окном настойчиво посигналила машина.

Гудок был точно такой же, как у нашего студийного автомобиля, прозванного за цвет и нрав «Красным Дьяволом». Я испугалась, что проспала работу, резко подскочила и, уже стукнув пятками о прикроватный коврик, сообразила, что я не дома – дома мне под ноги обязательно попался бы телевизионный пульт, мужние тапки или одна из тысяч Масянькиных игрушек.

Я открыла глаза, поморгала, с огорчением осознала, что путем поднятия век значительного улучшения видимости добиться не удалось, и включила лампу – она очень удобно располагалась на прикроватной тумбочке. Желто-розовый свет размыл царящий в помещении полумрак, позволив разглядеть интерьер типичного гостиничного номера «без претензий». Я вспомнила, где я – в Берлине, успокоилась и снова откинулась на подушку.

В щель между неплотно закрытыми шторами сочился серый утренний свет, по подоконнику занудно тюкал дождь. Предновогодняя погода в столице Германии не радовала.

– Слышь, Ир? – не поворачивая головы, позвала я подругу, с которой мы сняли номер на двоих. – А на Красной Поляне сейчас снежный покров метров десять, наверное! Мужики наши на лыжах катаются, Масяня на санках…

Я мечтательно вздохнула и представила себе все незамутненные прелести зимнего катания: захватывающий полет со склона, преждевременное расставание с санками, продолжающими движение по собственной траектории, чувствительное приземление с опорой на копчик, бодрящий удар по пятой точке, потерю варежек и ориентации в пространстве с приобретением взамен утраченного пары едких ссадин и кучи снега за пазухой…

«В конце концов, можно просто у камина посидеть, – поспешил отредактировать излишне богатую программу мой внутренний голос. – С хорошей книжечкой и бокальчиком глинтвейна…»

Про глинтвейн – это он зря сказал, упоминание спиртного вызвало в моем организме бурю протеста: желудок сжался, рот наполнился горькой слюной, голова закружилась. И очень захотелось попить чего-нибудь максимально безалкогольного, лучше всего простой водички!

– Сестричка, пи-ить! – простонала я, как раненый боец.

По идее, после этой реплики я должна была услышать сердитый голос моей названой сестрички Ирки. Ей полагалось сдержанно отругать меня «за вчерашнее», а потом все-таки подать воды. А я бы тогда сделала пару глотков, стуча зубами о край стакана, обессиленно откинулась на подушку и спросила, маскируя небрежным тоном опасливое любопытство: «Ирусик, а что вчера было?» Ответа на этот небезынтересный вопрос в собственной девичьей памяти я не находила.

Нет, давешний ужин с Сашей я не забыла. Более того, я была уверена, что буду помнить его очень долго: такое тоскливое ощущение несовпадения желаний и возможностей нельзя изжить в одночасье. Чего я совершенно не помнила, так это промежутка между моментом, когда я вышла из ресторанчика, и своим пробуждением в отеле.

– Ирусик, а что было вчера? – спросила я, так и не дождавшись, пока подружка проявит себя сердитым ворчанием и гуманитарной деятельностью по организации моего водопоя.

Ответа не последовало. Слегка удивленная, я повернула голову и просканировала взглядом соседнюю кровать.

Там никого не было!

«Вот это да! – удивился мой внутренний голос. – А Ирина-то Иннокентьевна дома не ночует!»

Вторая постель и в самом деле была не смята. Однако по-настоящему шокировал меня совсем другой факт: собственно, никакой второй постели не было! Я лежала на половинке двуспальной кровати!

«Вот это, я понимаю, провал в памяти! – продолжал нездорово веселиться мой внутренний голос. – Это как же нужно было напиться и забыться, чтобы не заметить замены в номере громоздкой мебели!»

– Ох…

Обуреваемая недобрым предчувствием, я вылезла из-под одеяла, встала, огляделась и надолго утопила встревоженный взгляд в серебристой глубине большого зеркала. Мое отражение в нем имело весьма странный вид! Абстрактные узоры на лице свидетельствовали о том, что я не смыла на ночь макияж, каковое действие по степени обязательности превосходит у меня вечернюю молитву и в сложных случаях совершается на полном автопилоте. Помимо боевой раскраски, на мне остались украшения, которые я никогда не ношу в домашней обстановке, нижнее белье и даже колготки!

«Похоже, ты укладывалась в кроватку отнюдь не самостоятельно! – резюмировал внутренний голос. – Но Ирка не позволила бы тебе спать в одежде – у нее бзик на почве удобных ночных нарядов. Так кто же в таком случае подоткнул тебе одеяльце? Какая добрая душа?»

Само собой подразумевалось, что к доброй душе прилагалось какое-то доброе тело. Это ставило под вопрос крепость и нерушимость моей морали и нравственности. Я попыталась вспомнить хоть что-нибудь этакое, но не сумела и после недолгого и безрезультатного раздумья воскликнула вне прямой связи с заданной темой:

– Господи, благослови производителей непрочных чулочных изделий!

Тонкие и нежные колготки – целенькие, даже без затяжек! – веско свидетельствовали о моем похвальном добронравии: соприкосновения с жадными мужскими руками невесомые паутинки не выносят. Стало быть, можно надеяться, что в просторной двуспальной постели я просто спала.

«Ты-то спала, а Ирка в это время где была и что делала?! – внутренний голос поменял объект для нападок. – Вторая половина кровати не тронута, с нее даже порывало не убрано, и подушка не смята!»

Я пожала плечами и побрела в ванную. Утренний поиск смысла жизни под душем увенчался частичным успехом: я почувствовала себя заметно бодрее, но прояснения по всему фронту головного мозга не наступило. Замотавшись в просторное полотенце, я переместилась из душевой кабинки к умывальнику и снова неприятно удивилась: косметичка, которую я оставила на псевдомраморной столешнице вечером, бесследно пропала. Было очень похоже, что это Иркина работа: в отличие от меня подружка – большая аккуратистка. Она обожает наводить порядок, тогда как мне гораздо больше по душе творческий хаос. Подумав, что моя косметичка перекочевала на какую-нибудь полочку, я открыла встроенный шкаф и тут испытала настоящее потрясение.

В шкафу было пусто – ни чемоданов, ни сумок! Ни стопочек белья, ни одежды на вешалках, ни обуви на полу!

В глубоком и нерадостном изумлении я уставилась на маленький картонный пакетик, одиноко и сиротливо лежащий на просторной полке. В таких коробочках, я знала, к услугам постояльцев предлагаются дегенеративные наборы швейных принадлежностей – обычно это иголка, булавка и лилипутские моточки разноцветных ниток. Содержимое малого комплекта странствующей белошвейки-вышивальщицы могло заинтересовать меня только в случае безвременной утраты какой-нибудь важной пуговки, а вот упаковка оказалась чертовски любопытной. Красивыми латинскими буковками с завитушками черным по белому картону были выведены два слова: «Hotel Elsa».

«Отель «Эльза», – не затруднился с переводом мой внутренний голос.

– Ага, – хрипло каркнула я.

«А разве мы вчера не в «Берлине» поселились?» – спросил внутренний голос, запаздывая с осмыслением красноречивого факта.

– Поселились-то мы именно там… – прошептала я.

Уже было ясно, что я провела ночь совсем в другом месте.

Не помню, чтобы я когда-нибудь собиралась к выходу с такой скоростью. Хорошо обученный солдат, снаряжающийся по тревоге за две минуты, рядом со мной показался бы сонной черепахой! Пуговки на блузке я застегнула через одну, юбку натянула задом наперед и перекручивала уже на бегу, а куртку и сумку тащила в охапке. Со стороны персонала отеля было бы вполне естественно проявить к такой колоритной личности настороженный интерес. Однако горничная с тележкой, встретившаяся мне в коридоре, только улыбнулась, сказала: «Халле!» – и подвинула в сторонку свою тачанку, через которую я в запале не затруднилась бы перепрыгнуть. Это нордическое спокойствие меня не столько порадовало, сколько напугало.

«Если горничная не полюбопытствовала, отчего это милая фрау бежит, как олень от лесного пожара, значит, такие психические тут не редкость!» – выразил наше общее страшное подозрение мой внутренний голос.

– Господи, куда я попала?! – прошептала я, адресуя вопрос своему отражению в зеркальной стене лифта.

Отражение ответило мне безумным взглядом. Ну, хоть кто-то вполне разделял мои чувства! Блеклая мужеподобная барышня за стойкой ресепшена и чернокожий портье у дверей отреагировали на дробный стук моих каблуков безразличными улыбками и все тем же дежурным «Халле!».

Я вылетела из отеля, едва не протаранив слишком медленно вращающуюся дверь, под носом у автобуса перебежала узкую улицу и бегом углубилась в тенистый сквер.

Дождь почти иссяк, но с мокрых елок густо капало. Оглянувшись и убедившись, что меня никто не преследует, я остановилась и подрагивающими руками привела в божеский вид свою одежду. Надела куртку, застегнула молнию, подняла капюшон и натянула перчатки, чувствуя себя так, словно облачаюсь в стальные доспехи. По мере повышения уровня защиты мой боевой дух укреплялся. Вытащив из сумки зонтик, в сложенном виде представляющий собой небольшую дубинку с массивной цельнодеревянной ручкой, я почувствовала себя почти амазонкой. Для полноты героического образа девы-воительницы не хватало разве что верного коня, но о нем мне внутренний голос и думать запретил, съехидничав: «Жеребца тебе? Может, хватит уже об этом?»

Я безропотно проглотила и намек, и укор. В качестве четвероногого друга меня в данный момент вполне устраивала крепкая парковая скамейка, на которой я и устроилась, предварительно положив на сырые доски единственную подходящую влагонепроницаемую вещь, нашедшуюся в моей сумке, – замечательный кожаный бювар с немецким контрактом. В развернутом виде это кожгалантерейное изделие имело формат А3, приблизительно соответствующий габаритам моего седалища. Я устроилась на лавочке, в просвет между темной еловой зеленью уставилась на здание отеля «Эльза», приняла эффектную позу роденовского «Мыслителя» и стала думать.

Дума моя была крепкой, как утренний кофе, которого мне не хватало почти так же сильно, как оперативной памяти. Столь тяжелых приступов склероза у меня еще не случалось. Как я оказалась в гостинице с милым германским именем? Неужели пришла туда сама, в состоянии полного анабиоза, как зомби?

«Тогда не только сама пришла, но и заплатила за номер, – рассудил внутренний голос. – Отель-то вполне приличный, «три звезды», не бесплатная ночлежка!»

Я полезла в портмоне и убедилась, что никакой убыли в нем не произошло. Возможно, потому, что убывать было нечему: принятые к обращению местные «уе» в моем кошельке вчера были представлены несущественной мелочью, так что об оплате «кэшем» речь не могла идти в принципе. Беспокойство вызывала только карточка VIZA, привязанная к моему валютному счету: в принципе, я могла расплатиться за постой «пластиковыми деньгами». Проверить, так ли это, можно было в любом банкомате, но я не спешила подниматься с лавочки. В безлюдном сквере было так тихо и спокойно, что я чувствовала – лучшего места для раздумий мне не найти. А подумать требовалось основательно.

Вне зависимости от того, привел ли меня в отель «Эльза» мой внутренний автопилот или же некто совершенно посторонний (к сожалению, глубоко и прочно забытый), возникал один и тот же ключевой вопрос: зачем он это сделал?

Предположим, я явилась в «Эльзу» сама. Чего ради?

– Цыц! – прикрикнула я на внутренний голос, снова вякнувший что-то про жеребцов. – Версию об интимном свидании будем рассматривать только в самом крайнем случае, если никаких других не останется.

Следом за кошельком я проинспектировала свою сумку. Все три кило ее штатного содержимого никуда не делись. Значит, на мое личное имущество никто не покушался – меня не обворовали, не ограбили. Женская честь, на страже которой находились благословенные колготки, тоже осталась в целости и сохранности. Так какой же смысл был в моем ночном отклонении от пути истинного в отель «Берлин»?!

«Может, тебя похитили?» – неуверенно предположил внутренний голос, явно стесняясь высказанной глупости.

– Похищенных обычно стерегут и уж точно просто так не отпускают, – отмахнулась я, не собираясь терять время на обсуждение столь шаткой версии.

«Странно, что Ирка с Вадиком тебя не ищут», – не умолкал внутренний голос.

А вот это было дельное замечание!

Я достала мобильник, обнаружила, что он выключен и поняла, что версию с автопилотом можно забыть. Определенно, спокойное пребывание в «Эльзе» мне организовал кто-то сторонний!

Моя работа на телевидении богата экстренными вызовами и неожиданными подъемами по тревоге, поэтому мобильный телефон я не выключаю даже на ночь. Давно, уже лет десять…

«Столько, сколько состоишь в законном браке», – словно невзначай заметил внутренний голос.

Я нахмурилась: это снова был прямой намек, пятнающий мое доброе имя. Безответственно вырубать мобильник на ночь глядя мне было свойственно в бурные добрачные времена, когда несвоевременный телефонный звонок запросто мог прервать процесс более увлекательный и затягивающий, чем самый сладкий сон. Причем от беспокойства я благородно оберегала не столько себя, сколько кавалеров, которых не всегда знала настолько хорошо, чтобы быть уверенной в их стрессоустойчивости.

«Значит, так. Либо рядом с тобой в «Эльзе» был кто-то малознакомый, но перспективный в смысле дальнейших плотных контактов, и ты выключила мобильный сама… Либо это сделала вовсе не ты», – закрутил сложноватую для понимания фразу мой внутренний голос.

– В любом случае получается, что со мной кто-то был, – заключила я. – Но кто?!

По моим воспоминаниям (доверять которым безоговорочно я теперь не решалась), последним, с кем я вчера общалась, был огорчительно добропорядочный и высокоморальный Александр свет Андреевич. Его я без последнего «прости» оставила в ресторанчике, это я помнила абсолютно точно. Сашина голубая – под цвет глаз – ветровка выделялась на фоне белой стены ярким пятном, и мой исполненный острого сожаления прощальный взгляд навеки запечатлел моментальный портрет «Мужчина в голубом». Это художественное произведение помещалось теперь в моем сердце, как в рамочке, и я намерена была беречь его всю оставшуюся жизнь. При этом тот факт, что вместимость моего сердца позволяла одновременно хранить в нем целую галерею мужских портретов разной степени ценности, никакой роли не играл.

«Так, может, в этом все дело? – встрепенулся мой внутренний голос. – Может, яркий и выпуклый образ Александра Великолепного заслоняет тебе вид на менее внушительные фигуры? Ну-ка, отгони Сашку прочь и загляни в свое недавнее прошлое еще разок. Никого другого там не видишь?»

Я аккуратно передвинула жемчужину моего музея – «Портрет мужчины в голубом» – в запасник, вновь пристально вгляделась во мрак собственного беспамятства и в самом деле увидела там какую-то неясную фигуру! Точнее говоря, я ее не столько увидела, сколько ощутила: смутно, на уровне тактильных ощущений, припомнила крепкие плечи, за которые цеплялась руками, и широкую грудь, к которой прислонялась головой. В глубине моего подсознания маняще забрезжил волшебный апельсиновый свет, и вдруг я вспомнила:

– Медведь! Оранжевый мишка! Я видела его, точно!

«И не только видела, но и обнимала, как родного! – обрадованно хмыкнул внутренний голос. – Ну, хоть что-то! Какая-то зацепочка!»

Мне не нужно было объяснять, о чем он говорит: о берлинских медведях, конечно! Эти монументальные звери нравились мне все, без исключения. Выйдя из ресторанчика, где мы ужинали с Сашей, я горячо обняла первого встречного желто-зеленого мишку, а несколько позже точно так же повисла на шее у какого-то медведя оранжевого цвета. Интересно было бы выяснить, где стоит такое чудо: возможно, удалось бы восстановить маршрут, который привел меня из ресторана, название которого я не запомнила, в отель «Эльза». Хотя пары точек, даже таких ярких, как расписные топтыгины, для этого могло быть недостаточно.

Я еще раз попыталась дозвониться Ирке и Вадику, но они были недоступны. В принципе, ничего страшного, я надеялась, что найду друзей там же, где мы расстались, – в своем законном отеле. И добраться до «Берлина» не представляло большой сложности, десяток евро на такси я вполне могла наскрести по сусекам. Но меня вдруг охватила такая апатия! Одна-одинешенька в незнакомом городе, в чужой стране, в гуще проблем и неприятностей, я почувствовала себя так скверно, что словами не передать. Хотя мой внутренний голос все-таки попытался это сделать и мрачно поэтизировал мое состояние: «Камень на душе и нож в сердце!»

– Бр-р-р! – вздрогнула я, физически ощутив убийственный трагизм лаконично обозначенного образа.

Скучный дождик незаметно превратился в мокрый снег, тяжелые влажные хлопья падали вниз, как нераскрывшиеся парашюты, а я все сидела, отсыревая от осадков наружно и от рыданий внутри, пока мой внутренний голос не взвыл за нас двоих: «Ну, не может же все быть настолько плохо?! Надо искать позитив!»

– Где же его искать? – пробормотала я и окинула панорамным взором заснеженный сквер.

И вдруг за кладбищенски сумрачной хвойной зеленью утренним солнышком заалела крупная фигура. Из-под елки, стряхивая на землю комья сырого снега, с треском полез кто-то большой и красный, как скульптурный мишка, стерегущий врата отеля «Берлин»!

Медведь, снег и елки органично сочетались в русской сказке, но не в центре второго по величине города Европы, поэтому мысль о том, что мои жалобные стенания пробудили от спячки живой символ немецкой столицы, я заклеймила как бредовую. Даже вслух сказала:

– Бред какой-то!

И правда, это был вовсе не медведь. Из-под елки, кряхтя и добродушно ворча, выбрался… Дед Мороз! Самый настоящий, живой бородатый дядька в красном с золотом долгополом тулупе, в парчовой шапке с песцовым околышком, с пухлым мешком за спиной и крепким посохом в руке!

«Точно, это бред! Пора к Топорковичу! – мгновенно согласился со мной внутренний голос, упомянув фамилию нашего общего с Иркой доброго друга, профессора из городской психушки. – Ты, дорогая, окончательно спятила!»

Возразить на это мне было нечего. Я вообще потеряла дар речи. Округлив глаза, я молча таращилась на чудесное явление и ошалело думала: может, это и есть исчерпывающий ответ мироздания на просьбу явить мне какой-нибудь позитив? Право, в то время года трудно было бы придумать что-либо более позитивное, чем здоровенный, широкоплечий, румяный Дед Мороз в искрящихся мехах, сверкающей парче и алом бархате, да еще с полным мешком подарков!

– Гм! – увидев меня, Дедушка смущенно кашлянул, поддернул богатую шубу и глубоким протоиерейским басом с вологодским оканьем вопросил:

– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

«Точно, ты спятила! – раздражающе надоедливо повторил внутренний голос. – Русскоязычный Дед Мороз в Берлине – это уже перебор!»

– Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты! – пробормотала я, начиная улыбаться так, что вопрос о том, тепло ли мне, хорошо ли, весело ли, представлялся излишним. – Веселее могли быть только пациенты профессора Топорковича: Наполеон Бонапарт, Гай Юлий Цезарь и иже с ними. Мы с Дедушкой Морозом неплохо вписались бы в эту знойную шизоидную тусовку.

– Борода не из ваты, она из пластмассовой мочалки, это гораздо круче, – возразил Дед Мороз, аккуратно снимая означенное украшение.

Под ним обнаружилась симпатичная физиономия, свежий румянец которой затеняла мужественная густая щетина. Очевидно, Дедушка Мороз был молод не только душой.

– Подвинься, милая! – сказал этот сказочный персонаж, бесцеремонно тесня меня на лавочке бархатно-золотым бедром. – Куришь?

Я покосилась на сигаретную пачку и холодно ответила:

– Нет. И вам не советую.

– Тебя, часом, не Минздрав зовут? – хохотнул отнюдь не примороженный Дедушка.

– Меня зовут Лена.

– А меня Костя! Будем знакомы!

И мы познакомились.

Мой новый знакомый оказался и не Морозом, и не Дедом. Константину было двадцать шесть лет, и только десять из них он носил звучную германскую фамилию Розенкранц. Ее Костя получил вместе с паспортом, который вопреки воле родственников по отцовской линии оформил на фамилию мамы. Этот Костин поступок был не плевком в скуластые лица рязанской родни, не пустым пижонством, а всего лишь началом планомерной кампании по интеграции уроженца Рязанской области в мировую экономику.

Назвавшись Розенкранцем и вскоре подав документы в Берлинский университет, Константин деликатно постучался в двери общеевропейского дома. Ему открыли, впустили в прихожую, и вот уже четыре года новообращенный Розенкранц изучал в Германии славистику. Выбор предмета, по сути, был завуалированным извинением в адрес покинутой, но не забытой рязанской родни. Ее Костя периодически вспоминал с тоской – как потенциальный, но не реализованный источник моральной и финансовой поддержки. В отсутствие таковой учебу в университете приходилось совмещать с работой. Она была временной, зато разнообразной, хотя неизменно пребывала в широком русле славистики. Костя подрабатывал экскурсоводом в турфирме, ориентированной на гостей из России, помогал с организацией презентаций представительствам субъектов РФ в Германии, выступал в массовке местного Русского театра и выполнял самые разные поручения Пети Вайсмана. Это имя Костя произносил с благоговением.

У меня сложилось впечатление, что Петер Вайсман – тот еще гусь. Ушлый парень, умудряющийся в обход немецких законов заполнять собой сразу несколько смежных экономических ниш: музыкальное сопровождение и видеосъемка свадеб, организация частных и корпоративных вечеринок, предоставление услуг такси и эскорта. Я, грешным делом, подумала, что шустрый Петя, наверное, и сутенерства не чужд, но говорить об этом вслух не стала. Узнав, что я представляю собой лучшую половину мобильной телевизионной «двойки», мой новый приятель Розенкранц невероятно оживился, замахал рукавами, как ветряная мельница, и сделал мне весьма заманчивое предложение:

– Как насчет того, чтобы утренничек отснять? Вайсман нормально заплатит. Кстати, мне еще Снегурочка нужна.

Я задумалась. Играть Снегурочку мне было не внове: я успешно дебютировала в этой роли в старшей группе детского сада. А что касается «левых» съемок… На экстренный камбэк в Берлин мы с Вадиком потратили свои собственные денежки, которые родная бухгалтерия нам нипочем не вернет. С учетом расходов на отель и обратный перелет на родину удачным случаем зарастить дыры в личных бюджетах пренебрегать не стоило. Я вспомнила, что еще неизвестно, не пробила ли дополнительную брешь в моей финансовой крепости необъяснимая ночевка в отеле «Эльза», и сказала Косте торжественно, как в ЗАГСе:

– Да! Я согласна!

Для полноты сходства с церемонией бракосочетания Константин радостно меня облобызал, и мы рука об руку пошли ловить такси. Следовало поскорее поставить в известность о наших новых планах моего напарника и Ирку: утренничек, на который мы были ангажированы, начинался ровно в полдень.

– Бисмарк!

Херр Китцель вытянул из-за пазухи ярко-желтую пластмассовую тарелку и игриво помахал ею, словно желая разогнать сизый утренний туман.

От реки тянуло промозглой сыростью, влажный воздух быстро созревал для новой серии осадков. Погода была особенно скверной для ревматиков, поэтому фрау Китцель не рискнула выйти на утреннюю прогулку вместе с мужем и Би. А вот супруг фрау Марты болезнями суставов не страдал, его самой серьезной проблемой был склероз. Но, поскольку херр Аксель по понятным причинам о своем диагнозе постоянно забывал, то нисколько им не тяготился.

– Смотри, Бисмарк, что у меня есть! – Он показал собаке тарелку, точно желтую карточку.

Густая растительность на морде терьера затрудняла прочтение собачьей мимики, однако задумчивый наклон головы к плечу и вопросительное поскуливание позволяли предположить, что Би отнюдь не в восторге от увиденного. В отличие от своего хозяина, маленький Бисмарк обширным склерозом не страдал.

– Лови! – азартно крикнул беспамятный херр Китцель, отправляя метательный диск в стремительный полет вдоль набережной.