Московский фантастис

Глава первая.

Кабинет начальника отдела дурных талантов, черной магии и проклятий был похож на логово вампира: нагромождение темного на темном. Тени в тенях других теней. Паркет елочкой, стеновые панели. Лампы над столом и у гостевого кресла в шлемах зеленых плафонов, с золотым светом внутри. Повсюду идеальный порядок с легким привкусом хрустящей пыли и гладкого небытия.

Андрей опустился на колени перед журнальным столиком, поднял с него блестящие глянцевой фуксией щиколотки Лидии, поставил ее искрящиеся туфли на пол. Разумеется, глядя ей в глаза. Рука его оказалась у нее под крестом розоватых коленок, чуть приподняла их, чтобы красные подошвы встали на пол.

Достаточно насладившись удушающими волнами стыда, на ее быстро краснеющией, как у всех рыжих людей, коже, он поднялся и сел в свое высокое кресло. Вместо обыкновенного: "что тревожит душу волшебницы, раз она решила обратиться к представительству тьмы в этом пропавшем мире?" опустил глаза на совершенно пустой по мнению посетительницы лист бумаги. На лице гостьи очень явно отображались все эмоции и сейчас, боярышниковыми колючками у нее по подбородку, носу и скулам вылезло острое раздражение.

– Андрей, я правда не понимаю… – сказала она.

Андрей ответил почти автоматически.

– Вопрос чудовища мы решаем в понедельник и среду в составе смешанной группы.

– Я…

– Стоп. – Его рука поднялась, показав ладонь, все еще смущенная, она замолкла. – Еще в прошлом месяце, первая жертва. “Тактика чудовища максимально подражает поведение засадного хищника. Никаких ловушек, обманок или намеренных запугиваний” – твои слова, Лидия?

Она кивнула.

– “Ментальный контакт жертва-агрессор максимально примитивный, лишен галлюцинаций” – заметка Северина от 17 числа.

– Он просто ничего не видит, это не считается.

– Хорошо. Что касается жертв на деревьях считается? Твой собственный отчет на этой неделе, пожалуйста: “никакой связи не обнаружено, деревья принадлежат к разным видам, разного возраста и растут в разных местах, что исключает обрядоподобие действий и говорит в пользу случайности их выбора.” Жизнь действительно так загадочна, что у тебя два взаимоисключающих друг друга мнения?

Андрей зачитывал ей цитаты из ее и Севериновых отчетов по памяти. Волшебница замялась.

– Ассоциировать его поведение с таковым у хищного животного ошибочно.

– И как ты пришла к этому выводу?

Она поднялась, подошла к его столу.

– Преступления повторяются. Есть только три сюжета: колодец, дерево, сожжение. Оно умное. Это человек. Это что-то не такое.

– Это что-то не такое, а эдакое. – сухо передразнил Андрей. – Что ты хочешь от меня услышать?

Андрей начал выводить что-то шариковой ручкой по пустой бумаге, заметки его, оставленные ровным почерком с архаичными вензелями, сначала сливались в кривые прерывистые закорючки, а потом и вовсе пропадали в белизне листа.

– Я чувствую, что мы ошибаемся. – сказала она его седой макушке.

– Ты прорицатель?

– Нет.

– Тогда все твои слова – факты. Какой шести эпизодов ты имеешь ввиду? В чем именно похожесть? Объективная оценка того, что мы видим. Давай.

– Оно умеет считать. – сказала она.

– До трех. – поджал губы Андрей. – Тебе, как магу природы, должно быть стыдно.

– Я не маг природы, Андрей.

– Уж прям?

– Уж прям.

Она повернула голову прочь от его взгляда, но оказалась плену своего: в зеркальном коридоре, одно, в полный рост слева, другое в половину роста справа, она увидела свое красивое, но изуродованное лицо с круглым белым лбом и одновременно с этим свой игриво вьющийся красный затылок.

– Лидия, – вкрадчиво сказал Андрей, – если мы будем ловить эту собачку и мечтать только о ней все семь дней в неделю, работа темного отдела остановится. Я понимаю, что мы с тобой идейные враги, и тебе эта мысль нравится, но не забывай, пожалуйста, что, несмотря на разногласия, мы расследуем все преступления магов и чудовищ. Все, что происходят в городе. В котором двадцать миллионов только людей. А успех дел в интегрированных группах находится в интересах светлой стороны. Вам за это дают доплату за вредность.

– Легко тебе говорить…

– Нет, Лидия, мне говорить с тобой сложно.

Волшебница выдержала паузу, взгляд ее отвлекся на зелено-золотой плафон.

– А где Северин, кстати?

Мужчина усмехнулся.

– Твой покорный слуга проводит промежуточную аттестацию светлейших магов правды. Третий год, но я могу ошибаться.

– Слуга? – вспыхнула волшебница. – И ты туда же?!

– Я не осуждаю. – улыбался он.

– Еще бы ты осуждал. – скрестила она руки на груди.

– Поговори с ним, если хочешь. Может, до чего дойдете. Это правильно: вы мало общаетесь друг с другом, стесняетесь чего-то. Вы никак не поймете, что люди гибнут?

– И это мне говорит маг смерти, серьезно?

Андрей вновь поднял на нее лицо, но в ту же секунду на пустой листок уставилась сама Лидия.

– Гибнут уже полтора месяца. – медленно сказал он. – Каждую неделю, если идет дождь.

Волшебница стала тише, спутаннее. Длинные пальцы у нее попробовали темные выросты на левой щеке, она укололась и убрала руки.

– Ухожу, доволен?

Андрей повернул голову и пролез в зрительный коридор между своим листком и гостьей.

– До встречи в понедельник, Лидия.

На секунду лицо ее изменилось, посветлело на прямом носу, нижняя губа спряталась под верхней.

– Спроси. – разрешил он.

– Что там написано?

Рука его с мрамором костяшек накрыла листок, будто то, что текст на ней существует лишь для посвященных в дела тьмы не является достаточной для него защитой.

– Здесь сказано, что нет ничего ниже и преступнее, чем увидеть, как шипы боярышника уступают место его цветам. – чернее двух колодцев у него глаза. – Ты бы вернулась к себе. Кажется, Мороз лютует.

– Вот черт. – Лидия только сейчас услышала ледяной вой, доносящийся сверху и повторяющийся сквозняком под тяжелой деревянной дверью. Волшебница тут же метнулась на выход. В след ей его голос:

– Спасибо, что удостоила визитом наше скромное посольство мрака.

Лидия вылетела из кабинета. За ней стелился тонкий след из упавших с ее рыжих волос лепестков.

Волшебница пронеслась по пустому коридору, не касаясь каблуками его шахматной плитки, толкнула дверь. В холле у лестницы доска объявлений вся в пустых для ее невинных глаз листках, а те редкие заметки, доступные ей, едва ли могли хоть как-то порадовать. На лестнице, где всегда синие пальцы ламп мерцали под давлением темной магии, ей было тяжело подниматься, она запыхалась. Оказавшись в родном отделе, Лидия глубоко вздохнула: даже воздух здесь отличался, отдавал озоном. В огромном помещении с открытым вторым этажом по правую сторону от нее были ряды из дверей, пронумерованные от нуля до девяти. Это были угодья технологических волшебников. Напротив, лабиринтом Минотавра шли серые коридоры прочих магических специалистов: магов удачи, правды, управление делами магического образования, юстиции, склад магического наследства, а если хорошо пропетлять, то можно добраться до фонтана или оранжереи специфических растений. Отдельно от лабиринта, по левую руку Лидии было огорожено отдельной серой стеной хранилище бумажных данных, двери которого всегда были распахнуты, а на пороге стояли, торча вверх черной кожей, угрожающие ботфорты работавшей там волшебницы. Ходили слухи, что она раздевалась догола и ныряла, подобно русалке, в белые волны. Прямо напротив Лидии был вечно сломанный вендинговый автомат, стол с общеполезным барахлом, кресла зала ожидания, скромная кухня с кофемашиной и холодильником.

Она взглянула на свой рабочий стол, сразу у двери: на ламинированной ДСП, усыпанной мелким канцелярским мусором, во всю длину красовался росчерк бело-голубой изморози: красноречивое требование начальника зайти к нему при первой возможности. Волшебница схватилась за вихрастую красную голову, села на свой офисный стул, но тут же вскочила с него: он был ледяной.

– Вот проклятье, – тихо сказала волшебница, сложила пальцы в элементарный знак ветра, четыре искрящихся линии отделились от ее пальцев, закрутившись по часовой стрелке, они слились гранями, образовав маленький золотой рожок, из которого с мерзким свистом подул теплый ветер. В этот момент дверь под номером ноль распахнулась: соколом оттуда вылетел молодой мужчина с благородным строгим лицом, единственным изъяном которого были глаза в обрамлении дорогих очков. В три шага он оказался у стола волшебницы и ту на секунду оторвало земли: он поцеловал ее. Имя у него было Евгений.

– Ты где была, родная? – спросил он в своей манере, почти не открывая рта, будто и не говорил вовсе, а скорее общался телепатией.

– Что здесь случилось? – шепотом ответила Лидия мужу.

– Мороз Дмитрий Дмитриевич случился. – сказал он, в третий раз оглядевшись. – Он решил, ты в Черном тайнами Света торгуешь, а Андрей, это хитрое животное, тебе стопы целует. Так что я тоже немного в бешенстве.

– Что за бред? – вытянулось ее лицо.

– Тише. – зажмурился Евгений своими светлыми ресницами. – Ради бога, я прошу тебя тише.

Лидия продолжила театральным шепотом.

– Нет, я не понимаю, какие к дьяволу тайны Света я знаю! Я выписываю пропуска и отвечаю на вопросы сумасшедших по телефону.

– То есть ты не ходила в Черный? – уже гораздо спокойнее спросил он.

– Конечно ходила! – встряхнула она гривой. – Как не пойти? Дело стоит, а этот черт талдычит одно и то же! Я пыталась его образумить!

Мужчина отшатнулся от волшебницы.

– Ты не выписала пропуск, – он встряхнул свои длинные руки, секунду назад обнимавшие ее, – и не помыла руки.

Лидия снова покрылась колким боярышником.

– Самой себе пропуск выписывать? Я психическая?

– Всем было бы спокойнее. – показал он ладони.

– Тогда помоги мне, пожалуйста, всех успокоить.

– Это подлог. – сказал Евгений строго.

– А мы не маги правды. Не облысеем.

Мужчина тихо рассмеялся. Подошел к ней за стол, она игриво ударила его бедром, тому понравилось: в уголках его светлых глаз собрались знакомые гусиные лапки.

– Подлог и обман. Для чего же еще нужен муж-техномаг, так ведь?

– Ты просто не поверишь для чего еще он просто необходим. – Лидия поднялась на носочки, поцеловала его в щеку, отчего в волосах у него тихо затрещало статическое электричество. Такой все-таки стеснительный.

– Только вот если там будет светлейшая Вера Павловна…

– Вера Павловна на аттестации в метро, третий год, если Андрей не ошибается.

Техномаг оторвал руку от клавиатуры. По позвоночнику у него проскользнул заряд. Заговорил он совсем иначе.

– И зачем тебе он?

Лидия отступила на шаг, брови ее напряглись.

– Ты не считаешь, что твой вопрос звучит подозрительно? – в ход пошли пассы руками. – Даже слегка параноидально. Я же могла не спрашивать напрямую, а узнать из контекста, в разговоре с Андреем? Или подслушать это здесь, в Белом. Эта сволочь – третья по популярности тема разговоров, ты знал?

– Но ты спросила: “Где Северин?” – просто сказал Евгений.

Ей не удалось его заколдовать.

– И что с того?

Экран погас. Шум блока питания затих, как при клинической смерти. Лидия продолжала.

– Почему ты так ведешь себя?

Евгений снова включил компьютер. Одним взглядом.

– Рад, что ты хотя бы не нагло врешь, а хоть немного этого стесняешься.

– Ты чего такое говоришь?

По его прямой спине пробежал разряд поярче и погромче. Он сохранял молчание.

– Эй, ау, Жень, я говорю тебе: “я не вру”.

– А можно мне две секунды тишины, чтобы тебе не досталось по заднице за все твои интеграции черт знает с кем и черт знает где, да?!

На крик волшебника из хранилища бумажных данных показалось лицо в форме сердца в обрамлении длинных русых волос.

– Дорогуша, мне вызвать полицию? – сказала голова шепотом светской львицы. – я вижу здесь нездоровые вибрации…

– Иди к себе, Жанна! – в один голос сказала пара, и тут же принтер исторг из себя пропуск.

– Спасибо тебе большое, милый, – она погладила его плечо, но он грубо вывернулся из ее рук.

– Менталу своему скажи спасибо. – с этими словами он ушел за дверь номер 0. Дверью не хлопнул. Воспитанный человек. Лидия поправила кофту: все ее ключицы были в тонких, почти черных иглах.

Глава вторая.

Кабинет Дмитрия Дмитриевича Мороза был на втором этаже отдела, куда вела крутая железная лестница. Пускай Лидия и потренировалась натянуть улыбку, но тот факт, что на ней было в три раза больше, в терминологии светлых магов, "злобного колючего дерьма, уродующего хорошую девушку", чем обычно, играл ей явно не на руку.

На металлической табличке посреди большой двери в язвах карельской березы гравировка: “Комитет государственной безопасности, отдел пользования благими талантами неординарных граждан. Глава отдела: герой войны, удостоенный ордена Ленина первой степени, ударник социалистического труда, заслуженный учитель РФ и народный артист России, генерал армии Д.Д. Мороз.” Сомнений не было: волшебница расколется. А это значило остаток вечера строчить объяснительную, и, конечно, самое страшное, что мог предложить начальник, было даже не увольнение и не расстрел, а фатальная потеря простого человеческого доверия. Хотя, всякое бывало при прошлом руководстве, они все же ответственны за город в котором живут миллионы людей, но теперь на эту тему больше предпочитают шутить. Она взялась за ручку в полной нерешительности и та проскользнула под мокрыми пальцами.

Идея настигла ее, как только она открыла дверь в кабинет начальника. Вот, что значит: Вера Павловна из дома – лжецы в пляс!

– Светлейший Дмитрий Дмитриевич, здравствуйте! – заявила Лидия с пионерским задором. – Я хочу подать жалобу на Андрея! Он несносен! Вы видите, что со мной?! Это он сделал! Он саботирует работу по интеграции.

В этот момент Дмитрий Дмитриевич ел булку с заварным кремом, отчего его пшеничные усы были еще и немного сливочные.

– А, да? – спросил он.

Лидия перевела дух, а потом с еще большим рвением кивнула.

– Так точно.

– Это хорошо. – Мороз отложил булку и, вытерев руки о футболку, протянул свою необъятную руку в рыжеватых родинках. Волшебница тут же вручила ему еще теплый пропуск. Подняв с груди очки на цепочке, он долго рассматривал врученный ему документ, крутился, вздыхал, даже пару раз крякнул, но все же положил в ближайшую стопку разной макулатуры. Из нее же, но из середины, он дернул листочек (по-настоящему пустой, но обгрызенный с края) и протянул его Лидии.

– Чай будешь?

– Конечно, Дмитрий Дмитриевич! – в душе умирая от своего вранья воскликнула волшебница. Он чуть зажмурился от ее бодрого голоса.

– Это хорошо.

Мороз достал из ящика ещё одну чашку, снял с золотого брюхатого самовара заварочный чайник, и подал волшебнице вместе со скромным кусочком от своей булки, с отрезанным от откусанного краем.

– Ой, ну что Вы? Это совсем лишнее. – дурным голосом сказала Лидия, ерзая на мягком стуле.

– Да ладно, – сказал просто волшебник – думаешь я не знаю, как этот черт может достать: ты ему про Фому, он тебе про Ерему, ты ему слово, он тебе десять. Мне было важно, чтобы ты про нас ему ничего плохого не сказала. Я бы по-хорошему Веру сюда пригласил, но Вера работает, а ее доппель, – он глянул в непонимающие глаза подчиненной, – то есть, двойник, будет ехать сюда полчаса. Неудобно.

Лидия чуть не захлебнулась. Мороз посмотрел на нее как умел: холодно.

– На свой страх и риск. Один единственный раз. Верю.

Лидия скоро запихнула в себя кусок, запила почти кипящим чаем, и, чиркнув кривую подпись на короткой жалобе, поднялась.

– Позови мне Евгения, Лидия.

– Конечно.

Уходя, она прижала руку к ключицам, под рубашкой пружинили дикие розовые гвоздики, цвет стыда.

– Спасибо большое. – сказала она, закрывая за собой дверь, вся липко-вспотевшая.

Она знала, как это работает. Это, в смысле, у Мороза с ее мужем. Лидия скоро спустилась по лестнице, заглянула в распахнутую дверь к Жанне: она, мягкорукая и пышная, распустившийся пион, как обычно сидела на столе, будто это софа, откинувшись спиной и локтем на дрожащую стопку бумаги. Под взглядом ее зеленых глаз в глубине хранилища летали бумаги. Миновав ее, Лидия распахнула дверь в комнату за номером ноль, оказалась сразу в кабинете мужа. Тот сидел к ней спиной в своем высоком навороченном кресле, на котором можно сразу в космос, а на столе у него лежал блестящим ковром механизм, брюхо которого разверзлось проводами, подключенных к зеленым и плоским микросхемам. Пальцы мага технологий рыскали в печенках микросхем и кишках проводов. От красивого черепа Евгения исходил тихий белый шум. Она демонстративно закашлялась. Ответа не последовало.

– Евгений Игоревич, – холодно сказала она.

Ответа не было. Он ушел очень далеко. Волшебница подошла ближе, сложила ладони друг в друга.

– Любимый, пожалуйста…

Трогать его руками в таком состоянии не следовало. Она знала это по собственному опыту, что если вырвать мужа из так называемого “шума”, он может больно ударить током. Лидия вышла из кабинета, в широкой светлой прихожей в шкафу взяла швабру с резиновой ручкой. Но потом поставила ее обратно. В ее положении, а Лидия уверена, что она проштрафилась, лучше взять резиновую перчатку. Дело опыта. Список диэлектриков был богат и Евгений заставил ее выучить его еще на третьем свидании. Техника безопасности.

Рука ее у него на спине, широкой, прямой, с геометрией плеч и стрелой позвоночника. Сквозь пленочку вины, под кожу ей забралось его сладкое тепло, она улыбнулась. Под ее настойчивой лаской он встрепенулся, шум в голове у него стих.

– Если ты извиняться, могла бы и подождать, пока я закончу.

Лидия сдернула перчатку.

– Тебя Мороз.

Волшебник покосился на механизм, потом на жену. Резко поднялся.

– Ладно.

– А что у тебя? – она кивнула на стол.

– Ты не поймешь. – бросил он и исчез за дверью.

– Не пойму. – сказала тихо Лидия, смакуя звуки, внутри было гадко. А потом она вздохнула и добавила уже сама себе. – На правду не обижаются.

Глава третья.

Мороз любовался своим блестящим, пышущим теплом самоваром. На столе у него, помимо стопок бумаг, лежала поломанная по всем девяти хребтам дорогая квадратная шоколадка, на блюдце рядом домашняя выпечка, а в низкой баночке – земляника с сахаром, перетертая его женой Ульяной Игоревной. На работе было так спокойно и так тихо, что тревоги о пяти его дочерях шумели у него в ушах и разрушительные мысли о том, какой мир он ставит на их хрупкие плечи, омрачали благородное, вьющееся бородой лицо мужчины. Кто как не он ощущал на своих широких плечах давление неба, в высоте которого много сотен лет назад вакуум победил эфир, и на землю, как из чернильницы, разлилось черное зло, и стала жизнь на его тверди похожа на морское дно, где найти правду можно только наощупь. Вспомнилось, как он пять раз ударял линейкой по детским пальцам, пытающимся нарисовать кружок солнца не в углу листа, а поцентру. Помнит, как он опускался на корточки, пятикратно перед плачущей девочкой четырех лет, и говорил ей: “Танечка, Машенька, Варечка, Ингусик, Серафимочка, доченька моя, нельзя рисовать солнце кружочком, потому что солнышко больше не солнышко, а глаз бессмертной темной богини Тиамат, под которым могут без страха гулять чудовища, а мы, светлые маги, вымираем вместе с нашей истиной под его разрушительным ветром и каждое северное сияние, это безвозвратно ушедшая в ледяной вакуум светлая человеческая душа…” В дверь постучали, он сразу пригласил Евгения. Тот по обыкновению держал спину прямо, а руки, подобно крыльям благородной хищной птицы, прижимал к себе.

– Зачем звали, Дмитрий Дмитриевич?

– Поговорить с тобой хотел. О планах. Посоветоваться.

Начальник предложил техномагу место по правую руку, налил горячего чая.

– Я готов высказать мнение, как технического специалиста. – начал Евгений как обычно.

Под пшеничными усами на секунду поднялась улыбка. Как обычно.

– Как технического специалиста я мог позвать Валиева из третьей, Кошкина из первой…

– Я их начальник. Ваша воля распространится на них через меня и мной будет проконтролировано ее исполнение.

– Ты правильно говоришь, Евгений. – он подвинул к гостю баночку с ягодой. – Я позвал тебя, как начальника. Как ответственного. За них, за себя, за свою семью.

– Я сказал Лидии, что это неприемлемо. – быстро ответил Евгений, не моргнув и глазом.

Мороз помолчал.

– Что именно?

Евгений взял паузу.

– Наведываться в Черный лишний раз. – он поморщился. – Мало ли какая у них там грязь…

– Ты же помнишь, что вы с ней в большой опасности из-за способностей Майского?

– Да.

– Ты считаешь целесообразным, с моей точки зрения, подвергать тебя, хранителя многих наших тайн, всех наших данных, несмотря на то, что я сделал для них черный ящик, – он потрепал светлые волосы на голове подчиненного. – ох, как я старался это сделать и ведь получилось!

– Я очень благодарен, Дмитрий Дмитриевич.

– Так вот как я могу подвергать такого незаменимого человека для отдела, поведение которого во многом определяет его работу, такому риску?

Евгений помолчал.

– Честно говоря, мне тяжело себе представить ваши мотивы, Дмитрий Дмитриевич.

– Тебе не нравится порученная работа? Только скажи.

Евгений знал, что ответить.

– Мне исключительно не нравятся темные маги.

– Хорошо. – нахмурился Мороз. – Я облегчу тебе задачу: сейчас на твоей работе совершенно не важно на каком уровне мастерства ты общаешься с темным представительством. Ты можешь позволить себе глупые предрассудки, по типу того, что у них по отделу бегают обнаженные мертвецы и незакупоренные пробирки отращивают щупальца. Сейчас ты работаешь, как глубокий специалист. – Мороз придвинул к техномагу свою настольную лампу с зеленым плафоном. – Скажи, пожалуйста, где сейчас Андрей?

– Можно? – Евгений показал на светильник из вежливости. Начальник понимающе кивнул. Это было что-то сродни гаданию по внутренностям, или по костям, с одной лишь оговоркой, что вместо хитросплетений бараньих кишок, ему достаточно было просто коснуться ровной спирали патрона лампочки. Секунда белого шума, как вдох на другом языке.

– Он у себя. В черном. Таращится в зеркало.

– А еще там кто-то есть? – сразу оживился волшебник.

– Я не вижу.

– Хитрое животное. – сказал Мороз. – А где Майский?

Евгений сложил руки, улыбнулся.

– В перегоне между станциями Новокузнецкая и Белорусская. Работает.

– А Вера Павловна?

Евгений тут же перестал улыбаться, снова потянулся к лампочке. Мороз выставил ладонь, останавливая его.

– Так вот ты очень хорош в своем деле. И я говорю не только о твоем таланте, но и об интеллектуальных способностях.

– Дмитрий Дмитриевич, мне просто это очень ценно.

– Еще ценнее тебе будет услышать вот что: я хочу, чтобы ты относился к этому, к интеграции, как к большой-большой проверке.

– Проверке?

– Вчера у меня был Прохор Олегович.

– Я уже поблагодарил его за службу. – сомкнул кончики пальцев Евгений. – В этом квартале он украл поразительно мало.

– Сыграла ставка на миллион евро.

Волшебник вздрогнул. Обычно суммы, которым оперирует маг удачи в десятки, а то и в сотни раз меньше. Дмитрий Дмитриевич положил свою руку на плечо Евгению.

– Моей старшей внучке вчера исполнилось пять. А мои дочери? У меня их пять: – он показал свою огромную ладонь. – Татьяна Вьюга, Мария Метель, Варвара Буран, Инга Слякоть и Серафима Снежинка. А моя жена? Разве Ульяна Игоревна не заслуживает, чтобы я возил ее, в Павлопосадском платке на яхте по Чудскому озеру?

– Заслуживает, конечно. – плоско сказал волшебник. Увы, он потерял нить.

– Я устал быть злым большим начальником. – Дмитрий Дмитриевич поставил на стол пять пальцев – Я устал ругаться на чужих людей. А ты… – рука его в указующем жесте, – Ты в точности я в молодости.

Мороз положил фотографию на стол. Полярная арктическая миссия 1989 года: мужчина-великан в огромном тулупе, с пышной, заледенелой бородой и знаменем в длинной руке.

– Да… – сказал Евгений, интонацией, что вот ещё немного и станет вопросительной.

– Я хочу, чтобы ты в этой интеграции проявил себя очень ярко.

– Я прилагаю все усилия.

– Нет, ты не понял.

Повисла тишина. Мороз воровато огляделся. Челюсть у молодого волшебника дернулась, зубы его тихо клацнули, но услышал это только он, потому что в эту секунду Мороз начал говорить.

– Не важно, когда и как вы раскроете это дело. – сказал он. – Даже не важно, что произойдет, пока вы его расследуете. Но сейчас Андрей относится к тебе, как к мальчишке. Ты должен это исправить. Сделаешь так, что эти черти будут как дрессированные маршировать – получишь все мое царство. И их, – палец его уперся в стол – под-царство. И Суд Правды. В придачу.

Евгений улыбнулся нежно, поправил очки.

– Дмитрий Дмитриевич, это очень серьезное дело.

– О, да! Снимаешь с языка. Андрей – приходящий маг. Только доказанных итераций три, а, зная его характер, настоящее число где-то в районе шести. Ему в общей сложности больше двухсот лет. Он таких, как мы с тобой, ел на завтрак во времена войны эфира с вакуумом, и я прошу тебя об этом не забывать ни на секунду. Дело серьезное: ты можешь погореть на любой глупости, так что думай, много раз думай, перед тем, как что-нибудь делать.

Техномаг вспомнил про чашку с чаем. Черт возьми, как же у начальника вкусно.

– Хорошо, Дмитрий Дмитриевич.

– Или тебе это не нужно? – вдруг спросил Мороз.

– Обижаете, Дмитрий Дмитриевич.

– Просто ты должен понимать, что никто не обязывает тебя воевать. Непротивление злу тоже хорошая концепция. Истина не отрицает ее.

Евгений отставил чашку. В поднявшихся волосах промелькнуло золото.

– Я не из тех, кто будет терпеть глумление над Светом и нашей Истиной, Дмитрий Дмитриевич. – тихо сказал он. – Хоть и уважаю непротивление злу.

Мороз откинулся в кресло, кивая головой.

– Это хорошо. А теперь мы вернемся к Лидии.

– К моей Лидии?

– Да, твоей Лидии.

Евгений холодно посмеялся.

– А она тут при чем? – мужчина взял чашку снова. – Полигений четвертой величины. Простите за честность, но вы ее взяли в интеграцию, чтобы она окончательно на “три в ряд” не подсела. Я благодарен.

По лицу начальника было сразу ясно, что Евгений сказал что-то совсем не то, и тот увел взгляд в завихрения шпона на стеновых панелях. Мороз начал говорить медленно, смакуя ледяное разочарование.

– А при том: – тучи над подчиненным сгустились – она твоя жена. Лучшая твоя половина. Твоя ценность. А ценности надо хорошо оберегать. Мой дорогой Евгений, истина в древнем: дорогое надо прятать. В том числе от Майского.

Волшебнику кольнуло сердце и отдало в висок. Мороз продолжал.

– Так что даже если ты все идеально сделаешь: и тварь найдешь, и строптивых укротишь, а она, женщина, хоть как-то нас подведет, хоть что-то им продаст или проболтает. – он развел руками. – Все.

– Все?

– Будешь всю жизнь у меня сидеть, конечно, на хорошем довольствии, но это будут совершенно другие условия. А едва ли ты с твоими талантами работаешь за зарплату. Я бы не простил тебе, если бы ты не стремился вверх, мой хороший. Я понятно все объяснил?

– Более чем, Дмитрий Дмитриевич.

Волшебник поднялся, протянул руку. Евгений тут же поднялся и как только он ее пожал, Мороз спросил.

– Ты же понимаешь, что можешь отказаться от ответственности за нее?

У Евгения возникло четкое ощущение, что глаза у него пробили стекло очков выскочили прямо в бороду начальнику.

– Что вы такое говорите?

Мороз покачал головой. Разомкнул рукопожатие.

– Свободен, Евгений. Ты молодец. Продолжай в том же духе.

Техномаг, учтиво попрощавшись, покинул кабинет, за дверью которого только и смог, что нервно посмеяться. Мороз, как ни в чем не бывало, погрузил серебряную ложку в землянику, поднял рубиново-сахарную массу и бросил в идущий паром чай.

…

Совсем не зря мучалась светлейшая душа Дмитрия Дмитриевича. Тот, от кого он всегда ждал беды, занимался планомерным сбором для нее самого что ни есть круга призыва. Мороз и Андрей давно не мальчишки, они стары и не затевали драк. План Андрея, коварный, был разбросан во времени и состоял из плеяды мелких ошибок, оговорок, взглядов не туда и, что немаловажно, несовершенных заклятий. Как, например, заклятие щелкающего поиска, которое использовал Евгений, чтобы следить за женой или коллегами, считая его оптимальным средством. Хотя, он так и называется: щелкающий. Его слышно, когда он доходит до лампочек и стучит изнутри по их стеклу.

Андрей по щелчку развернулся к другому зеркалу. С этой стороны зеркальный коридор был действительно пуст, в нем только его лицо с большим ртом и взглядом черных глаз, прищуренных, как у любого, кто долгие годы гуляет по полям порока. Глаза того, кто разучился удивленно их открывать, зато умеющий, зажмурив их, терпеть любое, даже самое невыносимое удовольствие. В затылок магу смерти пахнуло волной жара: это был давно известный ему огонь, его старая боль. Он тут же вернулся к верному зеркалу, под ногами у него вновь вспыхнула приземистая, уже спекшаяся в блин свеча, и свет ее вспыхивал в коридоре тьмы, постепенно, шаг за шагом. Осветив бесконечный туннель подобно уходящим вдаль маячкам на взлетно-посадочной полосе, огонек свечи замер, как замер и сам воздух в комнате. Андрей встал слева от свечи, и в его правую руку тут же легла чужая рука.

Маг смерти тут же отпрянул. Им нельзя прикасаться друг к другу под страхом смерти. Даже несмотря на то, что ее здесь нет. Что она мертва тысячу лет, а если умрет он, он к ней вернется в следующей жизни. Вечный ее жар заполнил комнату, и Андрей покорно зажмурил глаза. Тихий голос ее тут же зашептал на старом языке. Он понимал каждое слово. Сейчас она говорила, перекатываясь волной старофранцузского “r” по словам: “О нет! Не смей, нет нет нет. Только в глубине твоих глаз я вижу тебя. Из всех миллиардов моих современников только ты можешь так тосковать”.

– И я тебя вижу. – сказал он пустоте.

– Я пришла сказать, что я, наконец, в безопасности. Я так хорошо спряталась: мной бы гордился сам Меркурий.

– Неужели ты на морском дне? В черном дыму подводных вулканов? – спросил Андрей.

– Нет. О, мне придется выходить за пять дней до, чтобы прийти к тебе во сне.

– Ты стала самым мелким зерном и покоишься под фундаментом новой церкви?

– Нет. Чтобы увидеть меня, нужно закрыть сном все веки на всей Земле.

– Ты научилась обращаться в пыль и легла на крышку гроба своего мрачного преследователя?

Тонкий смех пошел эхом по коридору.

– Увы нет. В неспокойные времена, как ты знаешь, любовь моя, пуст гроб моего бессмертного мучителя, а сам он гуляет под светом Тиамат, гордый своей целью. Но будь пылью я, я бы улеглась на крышке вон того шкафа чтобы лежать и смотреть на тебя.

– Смотреть снова, как неуклюже я старею? – улыбнулся Андрей, зубы его были темные от сигарет, отставали от десен.

– О нет. Стареешь не ты: стареют волосы на твоей голове, кожа твоих губ, твоя печень… Ты украл это, оно не твое, мне это не нужно. Мне достаточно просто смотреть тебя. На твои оттенки в чужой коже, мрак в глубинах зрачка, на походку твою…

– И тебе не надоест?

– Надоесть может лишь твое отсутствие, мой маг. А знать, что ты здесь, что ты так близко, для меня ценнее всего на свете…

В коридоре, не темном, а реальном, послышался шум, Андрей вздрогнул всем телом.

– Как мне не хочется прерывать твоих речей, но у меня тут по стенам и воздуху гуляет Паж Монет, и если до нее дойдет, что мы с тобой говорим, мне светит закончить эту жизнь прямо там, где я сейчас стою.

– О да, прости. – шепот ее стал тише, хотя в этом не было никакого спасительного смысла. – Я знаю, я знаю, да, прости. Я ухожу. Для меня просто было так важно еще раз на тебя посмотреть. Прощай.

– Да, прощай. – согласился Андрей и воздух в комнате мгновенно вернулся к своим законным двадцати градусам. Темнейший маг смерти отцепил от пола свечу, мгновенно погасшую без ее тепла, и поставил обратно на полку.

Глава четвертая.

Если иерархия темных магов складывается из примитивных принципов по типу: "кто первый встал, того и тапки" и "выживает сильнейший, если, конечно, успеет замочить хитрейшего", на другой стороне все обстояло значительно сложнее.

Даже если не брать во внимание светочей, эфирогенов и летающих воинов света, трагически вымерших в продолжительной войне, результатом которой было наступление так называемой эры людей, светлая магия представляет собой трехмерную систему координат: каждый рожденный волшебник занимает свое место в мире, установленное тремя показателями, а дальше, он свободен строить вектора в бесконечном пространстве, куда только пожелает: можно двигаться вширь, обретать новые навыки, можно идти вглубь и становиться незаменимым экспертом, а можно взмыть вверх, к истине. В связи с этим существует три основных мотива развития: полигениальность, глубокая специализация и просветление.

Полигениальные светлые маги, к которым относила себя прекрасная Лидия, собирали простые заклятия со всех просторов магического знания, применяли самые полезные чары, и даже могли постоять за себя, но не отдавали предпочтение ни магии хаоса, ни воды, ни огня, ни природы… для них вся магия была одинаково хороша и волшебна, и едва ли кто-то на стороне света стремился к доминированию и контролю, чтобы открыто унижать полигениев за их “неспособность определиться”.

Глубоко специализированные светлые маги, очень ярким представителем которых можно считать ясноглазого и прямого Евгения, копались в противоречиях и хитросплетениях одной какой-то предметной магии, крепко оплетали ей свою жизнь и свое знание. Мыслили в категориях своей специализации. Обычно, такие волшебники были сильнее и успешнее коллег-полигениев.

Но вершиной светлой магии являются совсем другие волшебники. Не важно, сколько чар освоено и постигнуто. Важно знать, что хорошо, а что плохо. Те, кто не сомневается в свете, стоят выше прочих. К ним относится каста светлейших магов правды. Самое простое объяснение тому, что они делают, освещая остальным путь, можно сформулировать одним словом: экстрасенсорика. Но светлейший маг правды выше этого опошленного популярными телешоу понятия. Потому что он видит события не просто как факты прошлого и будущего, без искажения, не просто слышит правду из лживого рта, не просто видит сквозь миражи и сны. Он все взвешивает. Он видит один предмет сразу с трех сторон: из прошлого, будущего и со стороны правды. Один объект отбрасывает три тени. Но выработать такое “тройное” зрение дело тяжелейшее. Маги правды проходят многолетнее обучение, должны пройти семь аттестаций и сдать экзамен, прежде чем занять место присяжных в Суде Правды. Самом справедливом суде в мире.

Гул и желтый свет метрополитена. Новослободская – самая красивая станция на кольце: натюрморты из витражей поднимаются арками вверх, где скручены в узлы лепнина, металл и гипс.

Из широких рукавов черной куртки, в которой он похож на таракана, как канаты белые запястья, а на них много раз тонким красным зачеркнуто извилистое синее. За ним люди: в шапках, куртках, с пакетами. Ему не нужно было ничего говорить. Они уже третий год учатся на самом тяжелом магическом поприще – поиск истины.

В темноте туннеля показалось два холодных белых огня и в их свете серебряные призраки проводов вдоль стен и пара блестящих рельс. За спиной юного Майского благоухало коньяком, водкой и джином. Пока поезд тормозил, все экзаменуемые и затесавшийся в их ряды пятничный пассажир с “Охотой крепкой” успели позакрывать фляги, термосы и бутылки, занюхать рукавом или затылком соседа. Просветленные были готовы. Поезд остановился. Как и всегда на кольцевой линии, состав был с перемычками-гармошками. Толпа душно забилась в последний вагон. Северин быстро пошел вперед, экзаменуемые отставали на несколько шагов, кучковались мелкими группами, либо шли по-одному. Всей своей разрозненной толпой они пародировали классическое движение по поезду в поисках свободного места. Через три минуты все экзаменуемые вышли на Белорусской, светлой, непримечательной станции, перешли на обратную сторону, и кто не успел набрать сотню наблюдений, пробовал снова в поезде до Новослободской, а кто успел, спокойно вносил результаты в самозаполняющийся бланк (достаточно было просто взять его голыми руками). На станции все сдали бумажки Майскому. Для третьего года обучения порог составлял 95 процентов истины доступных к проверке экзаменатором данных.

На эскалаторе в город Северин изорвал три бланка из двенадцати. Они набрали 93, 94, и 94,5 соответственно. Следующие семь бланков показали результат ниже девяноста отчего не подлежали дальнейшей проверке и только два были верны ровно на 95 процентов.

– Халтурщики. – сказал нежно темнейший маг безумия. – Вера Павловна будет вне себя…

И действительно, Вера Павловна, женщина с голым желтым черепом, стоящая у выхода из метро, попросила прикурить, подавилась сигаретным дымом, зачертыхалась, откашлялась, а затем даже пустила краем глаза блестящую, как росинка в рассветный час на болоте, слезу.

– Истина умирает, мой мальчик. – сказала она.

– Никогда не ощущал ее присутствие, Вера Павловна, даже в вашем блистательном обществе. – ответил маг безумия. – А вы мне лучше скажите: вы плачете, потому что я отчислил всех мальчиков, которых вы трахали, или вам правда так сильно совсем не себя жалко? Вы, если что, по первому поводу не расстраивайтесь. Я на все готов, вы только сегодня попозже останьтесь, а то у меня дежурство в лаборатории.

Вера Павловна звонко высморкалась.

– Во-первых, ты их не отчислил, а оставил доучиваться на второй год. Во-вторых, это все ложь и провокация. Ты спутал их действительные воспоминания с аффирмациями, что очень непрофессионально и недостойно экзаменатора, о чем я и буду излагать в своей жалобе во всех глубоких подробностях, отчего мне и придется задержаться сегодня позже положенного.

– И вы желаете мне сказать, Вера Павловна, что Пешкин сам каждое утро перед зеркалом мечтал, чтобы вы ему палец в анус засунули?

– Напомни мне суть нашего разговора, Майский?

– От всего сердца желаю вам хорошего остатка дня, Вера Павловна, а я опаздываю на дежурство.

Северин развернулся в сторону метро и отчетливо услышал, как вслед ему светлейшая зарычала.

Он юрко пролез по метро до самой Лубянки, где, прямо и не останавливаясь, вошел в серую гранитную стену. Максимально чувственно изобразил удивление, когда увидел сломанный лифт. Отнял руки от лица, проверил наличие жертв: в кабине никто не фонил, даже мертвецы. Успокоившись после приступа мелочной злобы, пешком поднялся на Белый верх, и только хотел открыть дверь, ведущую на лестницу в родной Черный низ, как его окликнули.

– Да-да, – попытался он сделать максимально низкий голос.

Лидия была раздражена незначительно. Колючая, конечно, но скорее как огурец с дачного участка. Это выглядело даже немного пикантно: все лицо будто в золотых звездочках. Будь его воля, он бы это запросто исправил: она не Андрей и не Вера Павловна, такие малявки, как она, у него на ладони, но…

– Я хочу, чтобы ты мне рассказал еще раз, что ты увидел в колодце.

Северин выждал паузу. У него был только один вариант ответа.

– Конечно, – сказал он, – я сделаю все, что ты хочешь.

Лидия закатила глаза, показала ладони.

– Ты вроде бы шел по делам, разве нет?

– Я могу отменить все, если тебе от меня что-то нужно.

Она стала еще рыжее и ещё колючее. Открыла ему дверь.

– Иди куда шел.

– Я же сказал, что могу сейчас, в чем дело? – он потянулся к двери, чтобы закрыть, она резко отняла от нее руку. – Тебе нужны данные из колодца? Я ничего не соврал, там все так, как было. Это зверь, как куница. У него схроны.

– А то, что они по порядку идут? – и добавила тихо. – Не значит, что он умеет считать?

Северин помолчал пару секунд. Опустил глаза.

– Мы не знаем, сколько мы не нашли, Лидия.

Промолчала уже волшебница.

– Я никогда не буду уверен, что нахожу все, что они делают. Будь то звери или люди. – взгляд его тянулся к ней. – Это твоя первая работа, ты еще видишь только то, что есть, когда как важнее всего то, чего не хватает. Все будет хорошо. Я подумаю над твоими словами. Что ты еще хотела узнать?

Ей коптило лицо, круглый лоб потемнел вертикальной чертой.

– Про деревья. Они разные, но мне кажется, они связаны. Может быть, темной магией. Я не понимаю. Мне не дает это покоя.

– С этим, прости, я помочь, считай, не могу: для меня все деревья – палки. Скажи Андрею. Он много что видел за его-то жизнь.

– Жизни. – положила она пальцы на переносицу. – Я была у него, он сказал ждать до понедельника.

– Хорошо, я спрошу.

Что значило, что Северин сам все найдет, потому что Андрей априорно уже его послал, и оба это знали.

– Спасибо.

Северин открыл дверь, уже готовый прощаться.

– Мне правда еще раз очень жаль, Северин, – сказала она быстро.

Он закрыл глаза, угол рта полез вправо.

– Не надо, все нормально.

“Вранье” – молчала она.

– Лидя, это пустяки. – мягко потянул он на себя железную дверь. – До скорого.

Всю лестницу в Черный он пробежал, пиная острыми коленями воздух. Будь его воля, он бы его заколол. Маг улыбнулся доске объявлений, чуть замедлился в коридоре, вздохнул полными легкими родной, чуть сырой запах Черного. Зашел на кухню, настолько стилизованную под дачную, что по ту сторону деревянной рамы окна в вагонке стены, холодный свет шел от цветущей в тумане сливы. Он снял куртку, нырнул в кроксы и халат. Следующий долгий час Северин мыл, оттирал, отскабливал, отковыривал, откусывал, помешивал, пробовал, сливал, заменял, подвешивал, подкручивал, и когда его мысли начали, наконец, собираться в слова, он начал говорить сам с собой.

– Нет, мне просто интересно, мне, правда, интересно, – сказал Северин колбе с розовым вихрем на магнитной мешалке, – сколько и каким образом в эру чудовищ убили женщин, не испытывавших стыда из-за отказа в близости, чтобы он вот так крепко сидел в мозгах у женщин выживших? – он щелкнул пальцами по раме зеленого стекла, и то мгновенно свернулось в шар, который тот бросил в холодильник. – Каждый раз, когда я к ней обращаюсь, смотрю на нее или упоминаю в разговоре с третьими лицами, ей кажется, что я себя истязаю. И из-за этого ей стыдно. Мне нельзя упрекать ее, хвалить, оставлять ей подношения, передавать послания и вообще как-либо выделять ее, чтобы не вызвать у нее раздражение. Мило, да? – спросил он у раскаленной до цвета ее волос конфорки. – То есть, она ответственна за мое желание, она ответственна за мое несчастье. Хотя, даже не так: ответственна за мою радость, которую я рассчитывал получить от нее. – Занавесь упала с зеркала без отражения, Северин с асфальтово-серой пробиркой в руках посмотрел в пустоту. – А, напомните, пожалуйста, кто я ей такой? Ах да, я тот, кто год назад подошел к ней после работы, улыбнулся вот так, кривенько, как обычно, и сказал: “Лидия, хочешь, я украду тебя в Петербург? Сегодня. Сейчас”. В город, в котором трижды в год сам Дьявол выходит из реки и снимает с плечей трупы велосипедов… Разве можно после такой мелочи жить дальше? О, ну никак нет! Ей стыдно, что по ней можно было судить, что она согласится, а она этого не сделала, и поэтому виновата и за то, что создала неверное впечатление, и за то, что посмела причинить боль! – он занавесил зеркало обратно. Пробирка стала прозрачной, он вылил ее содержимое в раковину, вместо того, чтобы вылить в стоящую у его локтя кастрюлю. Осознав содеянное, он хлопнул себя по лбу и присел на корточки. – И самое прекрасное, что только она так считает.

Северин поднялся, вылил абсолютно черное содержимое кастрюли в раковину, открыл дверь вивария.

– А теперь мы идем дальше. Если она ощущает свою вину, она чувствует от меня реальность мести. Ущерб за ущерб. Моя возможность совершить с ней то, что она считает таким же болезненным, как и ее отказ. – в стекло террариума со всей дури влетел сине-желтый варан. Северин открыл дверцу и попшикал в него из пульверизатора. – Ну и, конечно, мне не прощают того, что я темный маг и способен на все. На все возможное зло. Разве можно судить ее строго за такой предрассудок? Даже у самых сладких существ есть потребность… – показал он язык черноротой змее, она ответила ему тем же. – Я даже знаю как это будет: однажды, я посмотрю на нее, как обычно, ничего не имея ввиду, ничего не подозревая, глазки ее побегут по мне вместо того, чтобы покатиться прочь. Я, в ответ, естественно, ушки навострю и услышу тихое такое, пошлое: "отомсти мне, Северин. Отомсти мне, мальчик мой, как можно скорее, прямо сейчас". – Из пульверизатора вышел серый дым, успокоивший жужжание в микроулье. – Так вот ее отказ это: обратиться невидимкой и лечь, одетым, в ее кровать, – он залез голыми руками в москитную сетку и отселил вылупившегося графиума от прочих куколок в банку из под корнишонов, – это посыпать уничтожителем границ ступени, а самому взлететь призраком и целовать ее затылок, пока ее туфли увязают на полпути наверх, – он бросил новую втулку от бумаги песчанкам, те тут же на нее напали – и, абсолютным финалистом этого парада является идея подселить ей достаточное безумие, которое заставит ее схватить меня за лацканы этого славного белого халата и залезть языком прямо мне в рот. – Северин посмотрел на потолок, пригладил мятый, весь в невыводимых цветных пятнах, край своего наряда. – Удивительно, что в ее фантазиях я дьявольски изобретателен. Учитывая то, что я ничего из этого не хочу делать и не сделаю, это просто волшебно. – Клетка с вороном. Северин достал из ящика внизу горсть парализованных хомячков. – Она боится того, чего во мне нет, и считает это идеальным ответом на то, чего, на самом деле, нет у нее. Знала бы она, эх, знала бы она, как далека от… меня. – Ворон, моргая серыми перепонками, глотал ужин. – А может, действительно, как-нибудь поцеловать ее в грудь, между ними, а потом стереть память и поцеловать снова?

– Впервые за три часа твоих бредней слышу мысль темного мага. – сказал ворон женским голосом. – Мечнику нравится женщина. Мечник колдует. Мечник получает желаемое.

Северин улыбнулся. Он смотрел отнюдь не на птицу.

– Тень Игоревна, вылезайте скорее!

Ворон опустился на изгаженное дно клетки, спрятал голову в крылья. На стене за ним проклюнулась черная точка, которая вышла из стены тонкой спицей, упала на стену отрезком, извернулась восьмиугольником, края того сжались, и из стены выполз пятиметровый восьмигранный шнур, опустившийся на клетку.

– Может быть я слишком давно пятимерное бессмертное существо, но, милый мой мальчик, когда я была женщиной, мне и в голову не приходило, что я могу быть хоть в чем-то виновата перед вашим мелочным и диким полом.

Правое ухо его снова притянуло к себе рот.

– Ты Паж дома Монет, а до этого урожденная темная ведьма. А она из тех, кто ничего из Дел Тьмы не видел, и, я надеюсь, никогда не увидит. От этого она только и может, что нас бояться. Я весь ее, а она меня боится, как ядовитую муху. Как мне быть?

– Предлагаю тебе начать себя избивать, Северин. – без промедления ответила Тень Игоревна.

Подросток усмехнулся.

– Плетка семихвостка и на каждый хлыст по семь узелков? Ну да, тогда у меня вообще все пройдет. И сердце, и живот…

– И прыщи. – добавила она. – Ведь сам на все знаешь ответ, и зачем я только тебе понадобилась?

– Люблю поговорить с теми, кто не фонит мыслями. – разогнул он углы коленей. – А на самом деле, я тут закончил. Мне бы в начерталке попрактиковаться.

Шнурок пропустил по всей длине фиолетовые искры.

– Это я люблю, это пожалуйста. Мелок? Уголек? Правая? Левая?

Северин закрыл дверь вивария. Тень Игоревна оперлась на землю тремя тонкими иглами.

– Мне мел как-то спокойнее. – сказал подросток. – Можно попробовать симметрические и зеркалки.

– Зеркалки на угле проще.

Следующая дверь за виварием – начертательная: стены пол и потолок – все из полированного ореха и благородно предоставлено к услугам тех, кому лень учить страницы заклинаний на очередном вымершем языке, а потом петь их по три часа без права на ошибку. Сейчас стены на две трети высоты были заполнены мело-угольной зеркалкой, с симметричным сердцем, повторенным в точности на потолке. Майский взорвался проклятиями.

– Андрей не убирает за собой в принципе? Чтоб у него отсохло. Нашел уборщицу! – плюнул он. – Никакой помощи в этом дурдоме. – Северин был уже в соседней с начертательной кладовке, с влажной тряпочкой в руке.

– Стой, малыш! – остудила его бесконечная ведьма. – Ты сначала посмотри, что это. Может, это тебе… – и после короткой паузы, в своем излюбленном тоне, по которому было понятно, что урок начался, Тень Игоревна сказала: “И, может, это совсем не Андрей…”

Северин отложил тряпочку, смягчился. Тень Игоревна протянула ему одну из своих иголочек. Не робея, он взял у трехмерной проекции бесконечной Тени Игоревны на эту реальность одну из ножек, указал на самый край зеркальной последовательности, который представлял собой пару ровных угольных рельс с меловыми кривыми шпалами. Ткнул в одну из тысячи тильдоподобных белых закорючек.

– Полулемниската.

– Точнее, пожалуйста.

– Нижняя, стабилизация за счет пространства.

– А почему нижняя?

– Ну потому что ось слева, левая половинка полулемнискаты вниз смотрит, значит, при прохождении момент вниз, а компенсаторный из пространства вверх, и как раз в этот момент половинка поворачивает наверх, сливаясь с компенсаторным и уходит в рельсу, а рельса идет в центр.

– А что в центре?

– Ну, видать, целевой контур.

– А о чем он?

Северин подошел к округлой границе симметричной на полу и потолке части.

– Что не заходишь? – поддела Тень Игоревна.

– Ну, как. – улыбнулся он.

– Опять без защитных чар ходишь?

– Как я буду защищать себя от того, чем хочу владеть?

– Ты серьезно?

– Да.

– Надеюсь, ты сейчас прикалываешься. – сказала Тень Игоревна, ее проекция поерзала по полу.

– Если бы…

– Знаешь, я не думаю, что я хочу твоего восхождения. Честно.

– Спасибо за честность. Хочешь знать, чего именно ты не хочешь?

– О чем может мечтать Мечник? – холодно проныла ведьма. – Только о мировой войне.

– О, как ты догадалась? – Северин обнялся с переливающейся черным агатом иглой, улыбнулся. – Я бы устроил мировую войну, моя дорогая. Страшную, как все войны. – он закрыл глаза. – С белыми горами мужских черепов. Но посрывает их с тел не взрывами бомб, не очередью свинцовых семян, и даже не огнем преисподней… Это будет война одной ночи, когда в сумрак каждого алькова, тихо-тихо и скромно-скромно, как всегда, пожалует жена со своим любимым ножом, и за одни только сутки вся Земля распустится в розах, а небо рассыпется в Волопасах, и я, там, цитриновым светом звезд посмотрю на них, на женщин: на моих прекрасных убийц, на моих королев, на отстоявших остротой шипов право на мед лепестков и каждодневный блеск студеной росы. На восставших ради самих себя и меня. Посмотрю сверху вниз. Любящий, как король.

– Очень хорошо. Только если я кому-то об этом расскажу или ты сам проболтаешься – тебя убьют.

– Конечно убьют. – шмыгнул он носом. – Никто из магов не захочет такой судьбы. Они себе жен не для того понабрали, чтобы я их себе в один вечер взял и забрал у них. Все хотят, чтобы все оставалось, как есть. Ведь “как есть” благоволит мелким пакостям и таким же радостям. На пути же к чему-то великому и с одной, и с другой стороны – огненные стены. Кончилось время великих ходов, балом правит бесконечная слабость. Поэтому я даже не сомневаюсь, что меня остановят. Но могут и прозевать. Я же просто дурак без фамилии на госслужбе, так еще и под каблуком у белой. И была бы эта белая какая-нибудь великая, так ведь нет, соплячка, одна из десятков тысяч, а то, что она рыжая, даже ей в минус – это пошлость дикая. Кто будет подозревать меня в претензии на Вечность? И все равно, что я в Москве один из трех, кто восьмерку ловит. Но не родился я таким умницей, а стал. Стал, делая вещи тихие и с виду ничтожные. Видал я, как остальные восьмерки с меня бесятся, не понимают, как я среди них затесался. А ведь прошлый наш Король до последнего молчал, а как в мир идей вырвался, так люди ядерную бомбу сделали…

– И взорвали. Есть еще одна загвоздка: через сколько лет твоего правления человечество вымрет?

– Ах, – Северин открыл глаза, – оно и так вымрет, разве нет?

Ведьма помолчала.

– А если это неправда?

– В это верит слишком много сильных, чтобы это внезапно стало неправдой.

– Ты темный волшебник.

– Так точно. Поэтому, я не строю чары защиты. Такие, как я, выносят все, включая волны, за счет врожденного резерва, а если эта прелесть – показал он на пол – для разворота требует энергии больше, чем в моем резерве, она использует мою магию жизни, и я мгновенно, совершенно точно, безусловно, окочурюсь.

– То есть ты не защищаешься даже от волн?

– Да не то чтобы это было как-то больно…

– Маньяк. – с чувством заявил шнурок. – Мы отвлеклись. Что делает контур?

– А, ой. Ой-ой-ой. – расплылся Северин в улыбке. – Это контур на твой день рождения!

– Как видишь, сердечко оптимальное и все на Мечах, так что тебе будет удобно им управлять. Рельсы же я сделала зеркальными, но мне кажется, что ты сможешь сделать асимметричный дендроид.

– Да, у меня всегда с него как-то проще черпать, ну и, в отличие от рельс, на него можно интергум-знак вешать, а это мечевой знак, он у тебя и в круге есть, кстати, только в неявной форме.

– У меня? Покажи!

Северин указал иглой на пустое место, между двумя сливающимися к центру, черными извилистыми линиями и это пустое место было похоже на известный людям знак интеграла: изящно вытянутая латинская "S".

– Точно, он. Но не переборщи, он в обе стороны работает. Тебе нужен перерыв на что-то человеческое? – спросила Тень Игоревна. Северин тут же отпустил иглу.

– О, да!

– Сколько?

– Час.

– Хорошо, как вернешься, попробуем эту вещь, посмотрим, работает ли вообще.

– Отлично.

Он направился к двери, но Тень Игоревна вплыла перед ним непроницаемой черной стеной.

– Стой, малыш, чуть не забыла: ты за Андреем никаких старых мерзостей не замечал?

Северин кивнул в непроницаемую темноту.

– Ты в смысле тех мерзостей, от которых человечество точно вымрет?

В беспросветном ее теле выделился прямоугольник про темнее и погуще. Майский протянул руку и взял его. Он был размером с игральную карту.

– Считай это моим темным предчувствием.

С этими словами Тень Игоревна упала черной шторой на пол и исчезла. Северин посмотрел на часы: рабочий день закончился полчаса назад.

Не останавливаясь ни на секунду, влекомый искрами известной каждому нецелованному юноше мотивации, уже разведя порядочный пожар и подняв все мурашки на тощем теле, Северин поднялся в Белый, будто уже стал королем. В ушах его стучал барабан. Разрушенные стены и ключи от города: серый дым из ее тонких губ и слеза голубых глаз. Он выпьет все до капли на славном пиру. Знает ли кто-то, что девственность бела оттого, что раскалена, а секс красен оттого, что она остыла? Грядет славный конец фанатичной эпохи, волна набросится на раскаленные скалы, его пожар затопит, шипя, с криком, на плитах вскипит вода с солью и поднимется к небу белесый пар.

А вот и дверь, и она открыта.

На полу кабинета Веры Павловны сидела Лидия. Она испугалась его, по обыкновению подняла руки и плечи. Плита. Лед. Дым. Только через долгие две секунды этот серый дым рассеялся и Северин увидел саму Веру Павловну, растянувшуюся своей длинноногой фигурой на полу, со своей безволосой головой на серой юбке волшебницы.

– Ты так ее расстроил результатом аттестации, – сказала Лидия, взгляд ее картинно указывал на без двух глотков пустую бутылку коньяка. В кабинете ощущался острый запах рвоты. – К тому же пятница, вечер, сам понимаешь, она с утра четверга уже всегда пьяная…

Северин только и смог, что прикрыться дверью, ведь прикрыться было необходимо: плиты, пламя, разрушенные города. Было.

– Считаешь, мне не нужно было соглашаться на аттестацию сегодня?

– Считаю, что ты о себе много думаешь.

– Прости. Я сбегаю за крассе вассер.

– Да, спасибо.

Северин развернулся на пятках, коридор Белого, нейтральная лестница, родной коридор, кухня, лаборатория, третий холодильник слева, вторая полка, номера 5, 6 и 8.

Крассе вассер – прекрасная или же, дурная вода, состоит из трех простых зелий: “Прозревающий Джо” за номером 6 – полностью купирует действие ароматических веществ в некачественном алкоголе, а также является единственным известным антидотом метанола.

“Песня храбрых” под номером 8 – зелье на основе вулканической пемзы и бравых гимнов, основным эффектом которого является самая осознанная бодрость.

И наконец, “Viva la vida”, пятый номер – спокойствие желудка, преображение, жизнелюбие, а так же умеренный заживляющий эффект.

Крассе вассер не требует четкой пропорции ингредиентов, поэтому зеленый матовый Джо из пробирки оказался в мелком конусе джиггера, а потом в шейкере со льдом. За ним, но уже в высокий конус мерного стакана угодила искрящаяся ночным небом Viva la vida, а маленькая ампула с кроваво-красной песнью храбрых лишилась носика и содержимого, но осталась ждать на столе, поскольку идет под учет лично Андрею. Северин схватил шейкер и побежал наверх.

В Белом справа раздался знакомый голос.

– Куда бежишь, ментал?!

– Засохни, мышь компьютерная! – бросил Северин, не сбавляя темпа. Ответной реплики не последовало.

В кабинете Веры Павловны произошли мелкие изменения: открылось окно, диван стал чистым и сама хозяйка кабинета уже лежала на нем без туфель. Через крышку шейкера, холодная смесь из смесей, оказалась в высоком стакане, а потом исчезла за тонкими, смазанными алой чертой, губами Веры Павловны. Глаза ее, ясные, голубые, тут же открылись, сама она уже сидела, опустив ноги на ковер.

– Песня храбрых, значит. – сказала она с достоинством.

– Прямое распоряжение Андрея, светлейшая.

– Замечательно. Когда мне ждать счет в три моих зарплаты за такой дефицит?

– Счастье любимых дам дороже денег.

– Подонок. – сдержанно заметила Вера Павловна, не спуская взгляда с красного лица запыхавшегося подростка.

– Будьте здоровы, Вера Павловна. – поклонился он. – Я еще зайду по поводу аттестации.

– Заходи. – откинулась она на спинку дивана. – Я жду.

Северин направился к выходу, в то время как Вера Павловна заметила Лидию.

– Такая ты хорошая. Хочешь, настроение тебе испорчу?

– Нет, Вера Павловна.

– Ты не смогла стать магом природы, потому что ты слаба. Сейчас ты работаешь с людьми, но ты не стала от этого сильней. Дело не в предмете.

– И?

– Не в курсе, что делает Тьма со слабаками?

Вера Павловна улыбнулась так, как улыбаются люди перед очередным приступом рвоты.

– Отпаивает их “Песней храбрых”. – Лидия подошла к столику и демонстративно прихватила с собой остатки коньяка. – Отдыхайте, Вера Павловна.

Они шли по узкому коридору. Вдвоем. Она усиленно пыталась отстать, но он сбавлял шаг в результате чего ей тоже пришлось его сбавить. Дошло до того, что Лидия остановилась пригубить коньяк, и он тоже остановился. Она предложила и ему.

– Мне нельзя, спасибо.

– Я никому не скажу.

Северин заложил руки за спину, снова он потянулся к ней взглядом, таким же материальным, как руки. Вдохнул полной грудью летучий дубовый запах.

– Я сказал, что мне нельзя, а не что мне не хочется.

Лидия усмехнулась, но притянула пузырь к себе.

– Пытаешься навесить таинственность? Поучись у Веры Павловны.

Ромб его лица качнулся.

– Я бы проводил тебя до дома, но, кажется, я проклял твоего мужа.

– И что мне делать?

– Не знаю. Может, поцеловать?

– Спасибо за совет. – поджала она губы.

– У меня злой язык. Прости.

– Можно было просто этого не делать.

– Это было от все души. Мне жаль.

– Не жаль тебе, не обманывай.

Он сделал шаг назад, покачнулся, все еще глядя на волшебницу во все глаза.

– Хороших тебе выходных.

– Тебе тоже.

Юный Майский развернулся и скрылся в Черном.

Лидия вышла из коридора, в общем холле, который был, по сути, владениями Лидии, лежала тишина и не горел свет. Прямо по курсу виднелся ее длинный стол, чуть ближе общий стол с бумажками, а еще ближе общая кухня с вечно сломанным вендинговым автоматом. По левую руку двери. Одна из них, нулевая, была дверью домой. Только сейчас она увидела неорганично накренившегося мужа. Дверь номер ноль была приоткрыта, чего обычно Евгений никогда не допускал. Спрятав за спину остатки коньяка, Лидия, крадучись, подошла к нему. Он был в подобии оцепенения: красные глаза, под которыми дорожки закристаллизовавшейся соли, приоткрытый рот с потрескавшимися губами, а вся его шея сухая, но липкая, а хлопковая кофта хрустит под пальцами, будто просоленная.

– Засох, значит. – мгновенно поняла урожденная, как маг природы, Лидия.

Она подошла вплотную, скосила плечи и извернула шею так, чтобы подобраться к его родному, замершему в раздраженном выражении лицу. Еле ощутимо коснулась губами его задубевших губ и тут же отпрянула, чтобы оценить результат. Ничего не произошло. Лидия пожала плечами, развернулась, прикончила коньяк, бросила бутылку в общую урну, в которой раздался звон стекла о стекло, пошла к кадке с развесистым фикусом у своего стола, взяла лейку. Что удивительно, она не испытывала ни капли так хорошо заметного, вылезающего колючками раздражения. Наоборот, было даже немного смешно.

Евгений испустил хриплый вдох, согнулся и страшно закашлялся. С пшеничных его волос, потемневших от влаги, капала вода. Он омывался ладонями, как шиншилла.

– Что так долго, черт побери?

– Не за что, – сказала она. – Вы опять поругались?

– В ту сторону пробегал твой ментал, я что-то ему сказал, не помню, а он меня…

– У него злой язык. И он не “мой ментал”.

Евгений выпрямился, лохматый, на очках капли воды.

– Почему от тебя водкой пахнет?

– Это Веры Павловны.

– А он шел к Вере Павловне?

Лидия замялась.

– Да.

– И зачем?

– Не знаю. Почему ты у меня это спрашиваешь?

– Потому что когда я спросил его, он меня проклял, логично? А знаешь, что не логично?

Лидия отступила на шаг назад и скрестила руки на груди.

– Ну давай. Поделись своими чувствами.

Он начал загибать пальцы.

– Не логично, что женщина, которую ждут дома, задерживается на работе. Это раз. Не логично, что этот темный урод с неопределенным уровнем силы бегает по Белому отделу, когда здесь никого нет, и кидается настоящими проклятиями. Это два. Не логично, что вместо того, чтобы пить со мной, ты пьешь с алкоголичкой Верой Павловной, которая только и может, что конвертировать зарплату в космополитен. Это три. Но самое нелогичное, что я пострадал, я был заколдован, на меня бросили темную магию, а ты сейчас стоишь и лыбишься.

– Прости. – Лидия попробовала убрать улыбку, но получалось плохо. – Мне кажется, что если ты задерживаешься на работе, я тоже могу. Вере Павловне было правда плохо.

– Ей всегда плохо, это не оправдание.

– А я и не оправдываюсь перед тобой, родной. Просто есть работа, у тебя своя, которую не понимаю я, а у меня своя, которую не понимаешь ты. Это работа с людьми. Я не могу по будильнику отнять руки от клавиатуры и уделять тебе все свое свободное время.

– Да никто не претендует на твое время. Что я, школьник, чтобы тебя уламывать? Хочешь – живи здесь, играй в “три в ряд”, заигрывай с маньяками, сплетничай про всех и вся: никто не держит. Только не надо называть это работой.

– Мне кажется, мы с тобой сейчас снова поругаемся. Женя, я не хочу этого.

– Так я тоже не хочу с тобой ругаться. Просто я не понимаю, как ты можешь так поступать со мной все время?

– Что значит "все время"? – удивилась Лидия.

– Это и значит. Ты знаешь, что я за человек.

– А что ты за человек?

– Не надо сношать мне мозг своими психологизмами. Они даже не твои. Есть вещи, которые должны быть по-моему. Это основные вещи. Базовые. Это наша семья. Тебе не нравится?

– Не нравится. – просто сказала она. Лицо у нее серо-красное.

– Вот незадача! – повысил он голос. – Тебе всегда нравилось. А сейчас вдруг что-то не так. Ни с того ни с сего. Может, ты забылась? Ты полигений с пупырками на лице, а я специалист технологической магии. У тебя даже нет высшего образования. Я сильнее тебя. Я вижу больше, чем ты, и сейчас я вижу, что ты неправа. Ты ведешь себя, как ребенок, от тебя разит алкоголем и ты врешь мне прямо в лицо.

– Я не вру тебе.

– Перестань оправдываться и прекрати, пожалуйста, общаться с этим садистом. Вообще.

– Вот как… – протянула она, опуская глаза.

Евгений утер лицо руками, заговорил тихо.

– Я не в первый раз прошу тебя об этом.

– Да, я знаю. – вздохнула она. – Пойдем лучше домой.

– Да, конечно.

Евгений открыл дверь, за ней сразу начиналась их уютная квартира, но не успела Лидия ступить на порог, как он прикрыл дверь. Было видно, как он подбирает слова.

– Я не хочу пускать этот конфликт в дом. – медленно сказал он. – Извинись передо мной, пожалуйста.

Лидия тоже говорила медленно, нахмурившись.

– Я должна?

– Мне жаль, что ты не поняла этого. Значит, все, что я сказал, я сказал в пустоту. – он усмехнулся. – Как всегда…

– Не в пустоту. Про пупырки на лице, уж поверь, я запомнила на всю жизнь. Я не виновата перед тобой. Я люблю тебя.

– Извинись, пожалуйста.

– Или что? – мягко спросила Лидия. – Не пустишь меня домой?

Евгений помолчал, обдумывая ответ.

– Представь себе.

– Хорошо. – всплеснула руками женщина. – Я пойду к Кошкиным ночевать.

Евгений снова помолчал.

– Раз тебе так проще, чем признать вину, я не собираюсь тебя останавливать.

Лидия дернула ручку двери номер один. Она была заперта. Не долго думая, Лидия постучала в нее, громко и настойчиво.

– Когда дверь запирают изнутри, портал в ее коробке размыкается. – сказал техмаг тихо.

Лидия смерила его взглядом, пошла к следующей двери. Затем, к еще одной, и еще. Слезы подступили к глазам, когда дверь за седьмым, счастливым для нее номером, не поддалась. Все они, сплошь до девятой, спустя сорок минут после окончания рабочего дня, были заперты. Кроме одной. Нулевой двери. Повернувшись спиной к пирамиде ее желтого света, женщина закрыла глаза. Плечи ее поднялись, резко, она закрыла рукой рот, чтобы не было так слышно, но слышно было. Скулеж, от которого самой стыдно. Красные ее волосы были все в зеленой ершистой урути и водном папоротнике. По красным щекам ее текли горячие слезы. Побелели костяшки пальцев. И тяжелый темно-синий вечер изменился с ловкостью ручки-перевертыша: он подбежал к ней, обхватил руками, и потянул на себя, на шаг назад, как от пропасти.

– Прости меня, Лида, прости, прости, – целовал он зеленую тину и красные волосы – я козел, я не должен был, я дурак, Лида, я не знаю, что говорю…

Они были уже у пятой двери. Она чуть не потеряла туфлю, как он тянул ее назад.

– Боже мой, мы просто с тобой устали, – говорил он тихо – какой длинный тяжелый день. Пойдем же, скорее, домой, родная…

Дверь нулевой комнаты закрылась и заперлась изнутри. До понедельника.

Глава пятая.

Андрей вышел из кухни с двумя чашками кофе по-турецки, пропал на несколько секунд в темном проеме спальни, откуда вернулся уже с одной чашкой, из которой сделал глоток, после чего закрыл глаза и с наслаждением хрустнул стареющей дряблой шеей. Волшебник открыл дверь в комнату юного Мечника, откуда тут же повеяло сонным теплом и подростковым перечным смрадом. Мужчина страдальчески поморщился и, не без опаски, в тапочках, ступил в логово своего ученика. На самом деле, там было чего опасаться, и связано это было совсем не с тем, что темный волшебник практиковался в защите убежища или охране своего сна (практики защиты отвергались им целиком и полностью). Вследствие этого, комната его, в противовес Андреевой, не таила ни одной жестокой ловушки или мрачного тайника. Только вот здесь жила другая беда, занимавшая весь пол и поднимавшаяся до самого потолка. И нет, это был не бардак. В каждый миллиметр обоев было что-то воткнуто: листки, с надписями и без, фотографии, и даже небольшой мусор по типу ребристых пивных крышек был скрупулезно обрамлен десятками портняжных булавок. Здесь же висела плоская, размером с картину или зеркало, терка, на которой без проблем можно было натереть кочан капусты или человеческое лицо. На подоконнике, вперемешку с книгами из школы, Черного, в том числе украденные из кабинета Тени Игоревны и личной коллекции Андрея, лежали кухонные ножи и штопоры самых разных видов и устройств. На чистом столе напротив окна одна лишь коробка обнаженных до серого грифеля и заточенных, как пики, карандашей и листок с изображением чудовища: три тонкие лапы, загнутое крюком тело и похожая на деревянную корягу голова с одним единственным человеческим глазом. Особое место на длинном комоде занимал круглый нож для пиццы. Он выделялся среди прочих острых предметов своим экстравагантным уродством, возлегая, как на подставке, на скромной куче почти свежей одежды. Под ним, прямо в ящиках с бельем, лежали шпажки для канапе, зубочистки, острые камушки и даже старые вилки.

Андрей двинулся к спящему в инсулиновых иглах: они торчали вверх по всей длине изголовья кровати, держались на слое двустороннего скотча даже на прикроватной лампе. Незнающий человек, оглядев такое жилище, скажет, что его обитатель глубоко болен параноидальной шизофренией. Знающие же люди скажут просто: “хорошист”.

Сам же “хорошист” спал, извернувшись поперек кровати. Одеяло было накручено на его голову и руки, и из этих бессмысленных бандажей выдавался только кончик носа и острые белые локти, в то время как одна нога торчала коленном вверх, а вторая, опираясь на торчащее колено пяткой, была вывернута наружу на зависть любому йогу. Андрей аккуратно подогнал ладонью сладкий кофейный пар к спящему, тот никак не отреагировал.

– Ну разумеется. – снисходительно прошептал Андрей.

Тогда наставник дернул подростка за пятку, ноги его с шумом упали на кровать, но даже сонное дыхание Мечника не сбилось.

– Молодежь… – вздохнул мужчина, и в комнате загорелся свет.

Вот тут Северин уже закряхтел, шевельнул головой в плену одеяла, открыл красные, заспанные глаза.

– За что?

– Едешь сегодня в дом возвращенцев. Чтобы к четырем часам был дома. У тебя зачет по актуальной генеалогии вампиров.

– Кофе…

– Пожалуйста. – Андрей протянул свою чашку.

Майский окончательно расплелся, понюхал, скривился, а потом и вовсе отвернулся.

– С сахаром.

Андрей улыбнулся.

– А ты что думал? Я пью кофе с сахаром уже больше века.

– Я думал, у тебя есть сердце, – зашептал маг безумия, – а в Измайлово – магический профсоюз.

Андрей сделал глоток из чашки.

– Обе эти вещи существуют в действительности, но ни у одной из них, увы, нет к тебе никакой жалости. Они не хотят решать ничего без представителя исполнительной власти. Так что вот тебе задание: разберись, что там им не нравится, исполни власть и пригоняй на зачет.

– Ой, да не может такого быть, Андрей: – затараторил сонный злой голос, – весь город в белых волшебниках, а дом возвращенцев никак не спрятан. Мне порой кажется, что там тусят больше школьники-герои и дедки-хранители, чем сами мертвые. Скажи честно, ты просто хочешь показать очередной нашей гостье вид из кухонного окна? Так я просто на работу поеду, мне есть чем заняться!

– Увы, нет. – сказал ледяным голосом наставник. – Возьми у меня пятьсот рублей на завтрак и вали прямо сейчас.

– А ты?

– Я похож на школьника-героя? – вскинул седые по краям брови Андрей и прислонил чашку к подбородку.

– Ты похож на деда. В такую рань встают только обладатели ПТСР и ордена Ленина.

Андрей избавил подопечного от теплого бремени одеяла и свалил его на пол в ровный круг канцелярских кнопок. На этом аргументы его кончились и он скрылся в темноте своей спальни.

Стоит определить важную и глубокую разницу между понятиями “Призыв” и “Возвращение”. Когда волшебник, с помощью песни, или же начертательным методом “призывает” какой-то объект, он создает ему условия к максимально вероятному появлению из ниоткуда, не нарушая при этом никаких математических или физических законов, поскольку, как известно, нулевой вероятности не существует и вероятность не исчерпывается благоприятными исходами. Кардинально отличается случай, когда маг смерти “возвращает” кого-то. Магический актор производит усилие, едва ощутимое физически, зато сопровождающееся огромным галлюцинаторным движением, заставляющее душу того, кто идет по бесконечному раскаленному мосту, обернуться и пойти в другую сторону, то есть вернуться.

Северин поднял голову от кошелька, встретился с огромными испуганными глазами гостьи. Кажется, она была его учительницей английского в школе.

– Нет, – сказал он. – я не краду деньги у своего отчима.

– Отца. – поправила она.

– Пусть так.

Андрей просто не мог соблазнить женщину, не наврав ей.

Под шум метро он наскоро жевал жвачку, уже скрутив из рваного проездного ручки и ножки куколки. В начале месяца Северин нашел и подарил Лидии живую пчелу-плотника. Она долго не могла понять по низкому жужжанию из спичечного коробка, что это такое, и была почти в детском в восторге, когда догадалась, но внезапно решила, что пчела не жилец, и она больше в принципе не принимает скромные подношения Майского, с которыми тот в последний год откровенно зачастил и даже имел по этому поводу пару неприятных разговоров с Евгением. Тогда Северин договорился с ней об обмене. За краснокнижную, синекрылую пчелу-одиночку, чудом дожившую до ноября, он попросил все содержимое карманов ее пальто. Там оказалась арбузная жвачка, которую он сейчас примостил на бумажной “шее” порванного проездного, и приклеил на нее сверху ребристую пивную крышечку.

“Призванные” Майскому нравились значительно больше, чем “Возвращенцы”. Как минимум потому, что среди первых могут встречаться живые и бессмертные, что, по определению, интереснее смертных и мертвых, а еще потому что они обладали острой потребностью в индивидуальности, иными словами, сохранении черт, способствующих призыву. Сам Лемминкяйнен, первый, кого удачно призвал Мечник, когда ему было пять, читал ему сказки длинною в ночь, покачивая золотыми рогами, когда Андрей был занят своим громким разводом, эхо которого до сих пор слышно в Белом и на которое уходят запасы дефицитной из-за содержания пемзы Везувия “Песни храбрых”.

Те же, в свою очередь, кто вернулись… Как-то Андрей, в качестве домашнего учителя Северину, вернул на денек-другой товарища Крупскую – жалкое зрелище: ни в одном из источников не было сказано, что бедняжка страдала нарколепсией, но когда мертвая женщина упала носом в тетрадь по окружающему миру и все содержимое ее гайморовых пазух… Северину и так не нравился этот предмет, как, в последствии, не понравилось и все магическое природоведение. Гораздо лучше было, когда на день рождения Мороза Андрей подарил ему часовой разговор с Андроповым, но тем не менее: все они теряют что-то важное по пути назад.

В Измайловском парке было серо-коричнево, почти без листьев, а в ранний субботний час по его вычерченным как по линейке асфальтированным дорожкам гуляли только хозяева волков разной степени дезадаптации. Идти было недалеко, дом был пятиэтажный, ничем не примечательный, за исключением, разве что, того, что у него не было номера. Обычно, так его и находят светлые любители приключений, за исключением, разве что, тех, кто пасет котов: эти любители ходить по городу наугад, всегда оказываются не в то время не в том месте. Едва ли стоит удивляться отсутствию номера на доме возвращенцев: такое бывает, что если у объекта уже есть имя, сокрытое во тьме, (а имя дома возвращенцев сокрыто во тьме по желанию самого дома), то дать ему другое, по разным причинам, становится затруднительно. Поэтому в городах десятками лет остаются проектируемые проезды. Есть улицы, которые бесконечно переименовывают. Есть площади, выдавливающие из ровной брусчатки прыщи памятников. Есть дома на углах, на чьих боках может быть до трех разных номеров, что значит лишь одно: дом сам по себе без номера. Они все отказываются от имени, желающего занять место поверх настоящего.Таким домом можно было считать и дом возвращенцев – территорию мертвецов.

Когда Северин подходил, возвращенные в количестве трех женщин, одетых, очевидно, не по погоде, смерили его взглядом и затараторили наперебой: “Ой, волшебник, ой…”, “Видать, к Оксане чешет…”, “Да какой это волшебник? Так, сопля. Сейчас я его…” – и тут же шепот перешел в фальцет – Чего надо, мальчик? У нас дом самый обычный, нечего тут шастать!

Северин решил подыграть.

– Здравствуйте, тетушки. – учтиво поклонился он. – Я подругу свою жду. Она из окна меня увидит и выбежит. Расскажите лучше, как ваши дела?

– Ой, – вздохнула женщина в желтой шляпке, подруги дико не нее посмотрели. – дела плохо, мой хороший. Вот, котиков кормим. Бедные они. Половина пенсии уходит: корм-то хороший только мягкий в синей упаковке, а котикам спать холодно. Крысы теперь какие, сами на котов бросаются, а им, бедным, на холоде всегда жрать хочется. Он теперь по шестьдесят рублей…

Ее тут же отдернули, женщины быстро пошептались, сразу перестали поминать Оксану (она Северину, как раз таки и была нужна), что-то сказали про людоедку с третьего этажа, а одна из говоривших, вся в фиолетовом, скривила темные губы.

– Все равно уходи! – сказала она. – Нечего тут стоять истуканом. Тем более, куда вы с подружкой с твоей пойдете? Денег у тебя точно нет, выглядишь, как бомжонок. В парк? Ты ее там во нагуляешь! Нам дети в подъезде не нужны, так и знай!

“Да, детей съедят…” – послышался шепот.

Пока Северин думал, что на это сказать, из подъезда выбежала девушка в голубых джинсах и красных гетрах. Судя по тому, как высоко над головой торчали ее круглые брови, как и она ловко совмещала свой бег с высоким, почти поросячьим визгом, она была не самым опытным искателем приключений в городе. Руки в красных перчатках без пальцев схватили плечи темного волшебника.

– Чел, беги отсюда! – выпучила она голубые глаза. – Это ни черта не развод! Это как “Пила”, только в реальности!

Северин закрыл глаза, шмыгнул носом. Правый уголок губ пополз вверх.

– Чел, ты чего? – она трогала его лицо, от пальцев шел мелкий ток ривиля: проявляющих чар. Она проверяла, живой ли он.

– Ты бы меня не трогала… – еле смог сказать он.

Она отступила на шаг, не понимая, что он. А он опустил голову, понимая, что краснеет.

– Простым ривилем меня не взять… Можем просто… телега или ВК. Лучше, конечно, телеграмм. ВК, конечно, тоже можно, но там такая помойка… Я там только из-за одноклассников… Знаешь, там чат класса, все такое…

Волшебница обернулась к распахнутой двери подъезда, но там никого не появилось за столько времени. Ее огромные глаза вернулись к юноше.

– Ты кто такой?

Это был хороший вопрос. Северин вдруг резко вспомнил кто он и откуда.

– Это не важно. – нацелился он на нее чернотой зрачков. – Сейчас у меня отвалится голова.

Секунда.

– А-а-а! – закричала она, в прыжке прижимая локти.

– Бэ-э-э… – тихо пропел он вслед уже несущейся через дорогу горе-волшебнице.

Тут подала голос женщина в коричневом пальто.

– Что же ты не идешь за своей девочкой? Вот она, уже в парке!

– А мне она больше не нравится. – соврал он. – Она только до второго этажа поднялась. С такой даже детей делать не хочется.

– Какая похабщина! – воскликнула она, а сами трое снова скучковались для обсуждения. – Возмутительно! – выкрикнула женщина в черном и снова вернулась в тихий диспут. Спустя минуту они расцепились. Заговорила женщина в желтом.

– Так ты у нас уже был! Чего приперся? Страшненького захотелось? Так мы здесь не аттракцион! Мы живем и мы мертвые! Мы имеем право на покой!

– Я поэтому и здесь, товарищи возвращенцы. – начал Северин формально. Женщины мгновенно замолчали. – Я из министерства, темный волшебник. Рассказывайте, что беспокоит?

Старушка в желтой шляпке всплеснула руками.

– Что ж вы приехали, раз ничего не знаете?

– Да они в своем КэГэБэ ничего не знают! Понаберут по объявлениям с тремя классами образования… – на ухо прокричала ей вдова с фиолетовыми губами.

– Ничего у нас не происходит! – громко заявила третья, в коричневом пальто. – У нас образцово показательный дом. Ему уже полвека. Вечно к нам придираются, потому что мы мертвые!

– Молодой человек, вы рулетку хоть с собой взяли? – меланхолично спросила фиолетовая женщина.

Маг безумия показал товарищам возвращенцам рулетку, которой у него не было (почему-то они верили только тем, кто носит с собой измерительные инструменты, мол, нормальный человек не ходит со штангенциркулем, рулеткой, а только государственные службы), для большей же убедительности, он послал им видение горящих небес, что на возвращенцев всегда действовало терапевтически. Желтая опустила голову первее всех, утерла слезы.

– Значится, Диавол?

– Ведите к Оксане, тетушки. Я замерз.

Желтая поднялась, за ней со скамейки скатилась Фиолетовая.

– Замерз он. Значится, из самых низов, с девятого круга.

– Ой, горе нам, горе… – запричитала Коричневая, тяжело поднимаясь.

В подъезде, как и всегда, стоял протяжный вой. Его зачинщиком был разрубленный лифтом Рома, а поддерживал пес-людоед с четвертого и сшиватель русалок со второго. Дверь к нему как раз была открыта и из проема по ступенькам череда черных от рыбьей крови следов волшебницы. Надо было взять хотя бы номер телефона, или, на худой конец, бросить ей в череп свой. На лестничной клетке процессия встретилась с мужчиной в гипсе, нещадно впившегося в обгоревший фильтр и бормочущего слова “черт побери”. Северин ловко поддержал с ним разговор, подменив огарок на свежую сигарету, и уже впятером они добрались до последнего этажа. Дверь открылась на цепочку, из под нее виднелась пара бледных глаз. Начала говорить Фиолетовая.

– Оксана Денисовна, к вам ваш земляк, Диавол адский. КГБ. Говорит, с девятого круга, замерз, а газ только в вашей квартире есть.

– Ох, как бы он чего не унюхал… – сообщила Коричневая мужчине с сигаретой.

– Черт побери. – ожидаемо ответил он ей.

– Не пущу никого. – сказала возвращенная ведьма и захлопнула дверь.

Северин взялся за ручку двери.

– Открыть придется. – протянул он ласково. – Оксана, я же все таки издалека приехал. А у вас в квартире у одной газ и батареи. Тем более я услышал, что вы в беде.

– Все у нас хорошо! – закричала Коричневая. – Только угол у нас бедовый.

– Черт побери этот угол! – мужик посасывал незажженную сигарету.

– Да, с углом большая беда, товарищ Диавол, экзаменуйте его по всей форме. У вас же с собой эта… катушка?

– С собой. – Северин показал через плечо катушку от удочки, которой у него не было. – А угол на улице?

Возвращенцы переглянулись.

– На улице что? – удивилась Коричневая.

– А где он еще может быть? – возмутилась Желтая.

– Ничего они в своей преисподней не разбираются. – закивала Фиолетовая.

– Черт побери, недоучка.

– Языком русским сказали: почини угол! Об него люди убиваются! Он стоит. Ну вот что ты стоишь? – не услышав ответа Фиолетовая обратилась к публике. – Вот что он стоит? Она же ему никогда не откроет.

– Эй ты, она тебе никогда не откроет. – обратилась к гостю Желтая.

– Это она нас всех убила, ведьма, она не откроет, она боится. Черт побери.

– Как бы чего не унюхал, Цербер… Такой у нас хороший дом. – снова пробормотала Коричневая.

– Эй, Оксана… – пропел в щель между петлей и дверью Северин, – а я тебе куколку принес.

Дверь тут же открылась, ведьма затянула юношу в квартиру и захлопнула дверь. Возвращенцы сразу затихли в оцепенении.

Глава шестая.

В квартире было еще холоднее, чем на лестнице. Удивительно прямая сухощавая Оксана протянула дрожащую руку.

– Дай…

– Конечно, сейчас. – Северин полез в карман, достал сделанную из просроченного проездного, арбузной жвачки и пивной крышки куколку. Ловкие пальцы Оксаны набросили на тонкое арбузное горло красную ниточку, кукла задергалась на ней, в то время как возвращенная ведьма смотрела на гостя немигающими глазами. Волшебник ждал. Ведьма встряхнула куколку, так и не дождавшись реакции.

– Значит, сын безумия. – заключила она, закидывая реплику волшебника за спину.

– Нельзя задушить, да.

Женщина глянула на кухню, там было открыто окно.

– Небо в огне твоих рук дело?

– Да.

– Красиво.

Она снова посмотрела на него.

– Зачем пришел?

– У вас угол. Что скажете?

Оксана, кивнула ему в сторону комнаты. В классической спальне-гостиной однокомнатной квартиры со стенкой темного дерева, посреди коричневых язв бежевого ковра стоял табурет, а прямо над ним висела уродливая люстра с шестью плафонами на которых, как на ветвях священной Уппсальской рощи, висели куколки всех жителей дома. Волшебник тут же подошел к структурной композиции и услышал голос возвращенной.

– Я бы попросила…

– Извините. – и тут же оправдался: – Не маг смерти.

Возвращенная открыла крашеную балконную дверь.

– Если женщина из наших в сорок лет вешается, она знает, что делает. И никакой профсоюз не имеет права ее трогать. А если она прихватила с собой весь дом, то, значит, была причина, ясно?

– Разрубить путы жизни – подвиг. – ответил маг.

– Жаль, не все это знают… – волшебница покачала головой. – Поскольку мои люди не выпускают меня, я покажу отсюда. Тебе, как сыну безумия, будет интересно.

Она указала на угол дома, провела от него под сорок пять градусов линию. На мерзлой земле катались двое подростков, один забрался сверху на другого. По скорости его рук, поднимающихся вверх локтями, было очевидно, он в боевом исступлении.

– Да, это по моей части. – сказал Северин холодно. – Отсюда не добью.

– Это четвертые за сутки. Правила всегда одни и те же: бой до последней капли крови, а победитель расшибает голову об асфальт.

– Почему не заявили сразу?

– Я тоже имею право на сцены для взрослых.

Оксана сняла с куколки веревку и выбросила с балкона.

– Спасибо. – кивнул волшебник, и победитель схватки упал лицом в грязь. Лежащий не двигался. Северин обратился к возвращенной.

– Хотите, я вас выведу? Я вам мобильный украду и оформлю сим-карту. Будут вам сцены, какие хотите. Уж не девятнадцатый век на дворе, да и вы не княжна Мэри. Чего на балконе страдать?

– Да не надо мне ничего. – устало отмахнулась она. – С дебоширами вы справились. Вы же по этому поводу здесь?

Маг кивнул.

– Еще раз спасибо за содействие. Наш номер вы знаете. На всякий случай напишу. – он схватил сухощавую ладонь ведьмы и начал выводить шариковой ручкой цифры. – Нерешаемых ситуаций не бывает, бывают только неидеальные заклятия.

Оксана усмехнулась.

– А Prosecutor veritas?

Северин вздрогнул всем телом. Ведьма придержала его плечо.

– Ну, едва ли это заклинание… – тихо сказал он. – Это сама судьба о четырех ногах, крик которой возвещает о скорой мучительной гибели.

– Но его делают волшебники.

– Как и всю судьбу. Так что едва ли есть разница.

– Попытка натянуть сову на глобус.

– Интересно, она продолжает ухать, когда ее уже натянули?

Женщина усмехнулась, потрепала рукой в цифрах тонкую щеку гостя.

– Ладно, сын безумия, я, может, позвоню как-нибудь.

– Очень ждем.

Северин миновал стоящих в вертикальном сне мертвецов, скатился по ступеням вниз как только мог быстро, и выскочил из подъезда. Пара его избитых ровесников лежала на заднем дворе двумя морскими звездами, а набросить на спящих узелок здоровья пыталась уже известная волшебница в красных гетрах.

– О нет, они убили друг друга!

Северин остановился, уголк губ снова потянулся вверх, к небу.

– Как интересно, – сказал он сам себе, – суббота, третья декада, да и Луна в Весах. Вроде день неудачный должен быть. – она порхала над ними, как бабочка. – Может, я обсчитался? Или у нее удачный день, но тогда она старше меня, получается, минимум на два года. А чем я удивлю совершеннолетнюю девушку, аллергией на пиво? – она сложила руки замочком и, опустившись на колени в мерзлую грязь, попыталась вдавить грудную клетку спящему. – Нет. Не похоже, что старше. Скорее, я обсчитался. Это рок. Судьба. Вот так он выглядит. Очень красиво. Теперь точно надо набить ей на долговременную свой номер…

– Помогите кто-нибудь! – воскликнула она.

Волшебник достал из кармана мобильный. Номер он, разумеется, не помнил. В эту самую секунду вечно беззвучный телефон пошел судорогой. Неизвестный номер. Это рок. Вот так он выглядит.

– Стоматология слушает… – пропел игриво волшебник.

– Очень смешно, Северин. – голос был как всегда умеренно раздраженный.

Он развернулся на сто восемьдесят градусов, к углу дома.

– Лидия? У тебя есть мой номер? Как твои дела, боже? Выспалась? Как твой проклятый? Он слушает? Что ты хотела?

В трубке немного помолчали.

– Я хотела сказать, что нашла информацию по деревьям. Тебе не нужно ничего искать. Можешь отдыхать.

– Спасибо.

– Не за что. Так вот я узнала…

В реальности кто-то закричал, подросток закрыл ухо рукой.

– Прости, я сейчас немного занят. Совсем чуть-чуть. Я с удовольствием перезвоню тебе, когда закончу, хорошо?

На ее стороне послышался неразборчивый говор, Лидия попросила у неизвестного еще минуту.

– Чей это номер? – спросил Северин.

– Это… одного хорошего человека в библиотеке. Не надо на него перезванивать.

– А твой?

– Ой, тут такое дело, – смущенно сказала женщина, – с моего что-то не звонится.

– Только мне не звонится или в принципе?

– Что?

– Ты не можешь позвонить только мне или в принципе не можешь никому позвонить? – холодея внутри, спросил он.

– Ну, – протянула Лидия. – я не могу этого сейчас проверить.

Черная злоба пощекотала ему желудок, а потом выдала в кадык.

– Он отнял у тебя телефон. – констатировал он.

– Ну с чего ты взял, глупый? – посмеялась она. – Просто сейчас выходные. А интернет разрушает общество. Тем более у меня, похоже, начинается игромания. Никак не могу пройти сто двадцатый уровень в “три в ряд”, так что даже лучше, что я сегодня так.

– Ты сейчас без телефона?

– Не совсем.

– Не совсем? – чуть не крикнул Северин. – Ты звонишь мне с чужого номера. Это значит “нет”. И, уж прости меня за грубость, но вряд ли ты учила наизусть мой номер, не так уж я тебя впечатляю. Значит, он записан у тебя где-то. И это значит, это “нет” происходит не впервый раз. Я убь…

– Я знаю, что ты сейчас скажешь, – перебила она спокойным голосом, – но мне, правда, так будет лучше. С этим все согласны.

– Я с этим не согласен! – положил он руку на куртку. – Никто не имеет права отнимать твои вещи. Ломать твои вещи. Твое не его. Ты не наказана. Ты не заслужила. Он не имеет права! Я сожр…

– Ты не понимаешь. – сказала она.

– Да. Я не понимаю. Я не понимаю, зачем ты мне это говоришь? Чего тебе от меня надо? Чего ты от меня хочешь? Ты думаешь, я не могу? Думаешь, я не могу прямо сейчас? Думаешь, я не знаю, где вы живете?!

Она повесила трубку.

Маг безумия закрыл глаза руками и замер. Как прекрасна жизнь: она настолько невыносима, что нет в ней ничего проще и спокойнее, чем работа. Его ждала его кукла, побитые пацаны и угол, а вечером у него зачет по генеалогии вампиров.

Северин, еще до полного исчезновения янтарно-липкого онемения во всех костях, медленно, чтобы не сработал внутри него спусковой механизм, бережно, с любовью к прыгающей мине во впалом животе, развернулся. Благословенная работа. Прохлада осеннего ветра. Толпа у двух лежащих. Полицейская машина еле мигает синими огнями. Борода-лопата главорга профсоюза измайловских магов. Вяжет волосатыми пальцами бодро-шоковый узел. Медленно, как будто он тоже своего рода сапер.

– Бегите, пацаны, в парк. – тихо сказал маг безумия. Секунда. Знакомый крик волшебницы в гетрах, сногсшибающий скрипичный звон, музыка для ушей. Толпа разлетелась в стороны, как стая испуганных голубей, а потом понеслась вслед за подростками, вдоль по улице, по ветру. На сырой земле осталась лишь их темная кровь. Благодать.

Северин огляделся: угол дома, в десяти шагах влево, прямо под окнами, маленький он из проездного и жвачки, а сзади кто-то шел, качаясь и подпрыгивая. Уже совсем близко раздалось знакомое “черт побери”: мужик в гипсе вынимал из зубов сигарету, поднимал высоко-высоко руку, а потом с ловкостью жареной на вертеле лягушки прыгал с одной ноги на другую. Когда приземлялся, нога его прогибалась, он махал руками, балансируя, тут же проверял сигарету. Все старания прикурить ее от горящего неба были тщетны, но он поднимал руку и прыгал снова.

– Эй, старик. – Северин чиркнул спичкой в клетушке пальцев. – Сюда-сюда.

– Вот спасибо, малой. – старик задергал щеками и горлом, будто жабрами. За два вдоха не было уже четверти сигареты. Он тут же заговорил. – Ты из-за свидетелей не переживай, Оксана сказала, у нас угол больной. Люди-то нормальные. Она хорошая женщина, хоть и перевешала нас всех. Выхлопотала тебе ривиль царский, нужно только куколку дому оставить…

Северин знал, что зайдет такой разговор.

– Я чары и сам могу строить. Мне помощь не нужна, а мешать мне по закону нельзя.

Мужчина хрипло усмехнулся.

– Что дому твой закон, сопляк? Как его обезглавят? Он же дом!

– Как и всех: в птицу превратят и обезглавят. В прошлом месяце ураган обезглавили. Красивое имя такое было. Забыл.

– Да ладно тебе: просто в подвал ее брось и все сразу проявится во всех подробностях.

– Я повторяю: нет, спасибо.

И разговор бы на этом закончился, если бы возвращенец не увидел куколку. Мертвец разогнался гепардом, а сам асфальт у дома заволновался, над ним задрожал воздух, как раскаленный. Черная грязь у дорожки растаяла, проложила русло к бастионам фундамента. Маг ударил: возвращенец мгновенно упал. Северин сам понесся к желанной цели. Оставить ее Оксане перспектива значительно лучше, чем отдать дому, но тому так хотелось его пивной крышечки и запаха арбузной жвачки, что темнота из прямоугольной дыры подвала выклинилась лапкой, и застрекотала вдоль дорожки двумя рядами фиолетовых присосок. Маг за ней, подпрыгнул, ударил кроссовком по щупальцу. В ушах зашумело.

– Разрешение. Не. Даю. Северин. Майский.

В порыве страсти, волшебник поскользнулся на бурой жидкости из тени фундамента, упал на ладони. Асфальт впился в них осколками реагента и запахом арбузной жвачки. Куколка была перед ним, под самым носом. На секунду моргнул, и она исчезла.

– Проклятье.

Как только куколка оказалась в доме, стало возможно три сценария: либо дом, как порядочный феномен, принял отказ волшебника и ривиля на углу нет, либо ривиль проявился, но когда Северин умрет, дом будет иметь право его вернуть, либо ривиля на углу нет, потому что дом обиделся на жестокое обращение, но право вернуть Северина оставил себе из мести. Полная неопределенность из-за элементарной глупости. Это рок. Вот так он выглядит.

Все еще лежа, волшебник на секунду представил, каким он будет, если вернется. Если при жизни он не красавец, буйный фантазер и много чего хочет от второго пола, то очевидно, что первое впечатление от него мертвого будет только одно: захочется покрепче сомкнуть колени. Во избежание энуреза, разумеется. Усмехнувшись этой, не самой приятной мысли, он все же поднялся. Ривиля на углу не было, но в мире тьмы это ничего не значило. Северин полез по карманам, достал небольшую советскую юлу из алюминия со стеклянными окошками. Она закрутилась с шуршащим звоном, ее цветные блики, проходя по стене дома, проявляли черные разводы, как в тесте Роршаха. Достаточно разогнав юлу на земле, волшебник поднял ее на раскрытых ладонях и поднес ближе. Из-за постоянного кручения она проявила и тень его урожденных чар: от его головы поднимались до третьего этажа темные лучи, они постоянно были в движении, то доходили до самой макушки мелким шумом, то вновь вытягивались к небу. Когда маг безумия нападал, луч этот падал с высоты на жертву, разбивая голову, где это было необходимо. На лице и руках юноши появились черные размазанные полосы, бывшие когда-то следами крови. Отголоском преступления, о котором он ничего не помнил, но прекрасно знал. Когда в пятне на углу почти не осталось пустот и пропусков, Северин остановил юлу, увидел в ее блестящем боку свое расплывчатое отражение, будничным движением стер все следы ривиля с лица и рук. После чего он спрятал юлу в карман, из которого в свою очередь достал толстую пачку индикаторной бумаги. Обычно, волшебник хоть немного в курсе, что перед ним, но для Северина черные симметричные облака на углу дома выглядели незнакомо настолько, что он даже сомневался, что это вообще известная магия.

– Если это что-то новенькое, можно статью в “МосМагЖур” написать. “Черная язва дома возвращенцев” – красивое название… – говорил себе волшебник, расклеивая индикаторы рядами. – Правда, Андрея придется первым автором ставить, как обычно. – уже третья дюжина стикеров-индикаторов не давала реакции, пачка подходила к концу. – Или можно договориться с Тенью Игоревной и выпустить в обход Андрея. Кстати, реально. Надо подумать.

Общие индикаторы кончились, волшебник отступил на шаг. В первой строке очевидно пробило второй и десятый – один показывал, что магия темная, а второй, что сильная. Вторая строка тоже не внесла ясности, ведь почернела абсолютно вся: поражение при прямом контакте, дистантное влияние, долговечность действия, физическая, психическая, магическая аберрация, возможность перерождения, способность к перемещению… Очевидно, это была сильная вещь, значительно сильнее дома, ставшего ей приютом.

Третья строка была пуста, что и требовалось доказать: все явления из третьей строки Северин видел своими глазами за семь лет работы, но проверять себя было необходимо для безопасности. Он опустил лицо к высокоспецифным индикаторам. Их было много, но на глаза бросился один на ярко-оранжевой бумажке: Настоящий преследователь, он же Prosecutor veritas. Маг поднял глаза на балкон пятого этажа, там, предсказуемо, никого не было.

– Оксана… – покачал головой он, – ты видела его, Оксана… – уже лишенный всяких сомнений, Северин приклеил оранжевый листок к стене, тот в секунду почернел и рассыпался в пепел.

– Да, дела…

Глава седьмая.

Prosecutor veritas – чары, создающие бессмертного, неуправляемого, устойчивого к любой атакующей магии и разрушающего любые барьеры преследователя, развивающего скорость до ста двадцати километров в час, способного к научению и телепортации. Если первичное гнездо, совокупность чар создания, тень его яростной силы, заставляет людей кидаться на ближних, то сила самих чар, покинувших это гнездо, трудно переоценить. Волшебник попятился назад от стены, не спуская с нее глаз. Руки его пытались набрать номер Андрея, но тот позвонил сам: динамики взорвались воем, хотя телефон у подростка всегда на беззвучном.

– У меня первичное гнездо Prosecutor veritas, Андрей.

– Да, – на заднем фоне слышался женский крик, Андрей был спокоен, – вижу.

– Только не говори, что он…

– Твой зачет по генеалогии отменяется, надеюсь, ты рад.

– Нет, Андрей! – распахнул глаза подросток.

– У меня к тебе просьба, – звон разбившихся барьерных чар, Андрей бежал, – собери все, что можно в гнезде, чтобы установить автора и бегом в Суд Правды. Настаивай на высшей мере. Мне это важно.

– Андрей!

– Увидимся в следующих жизнях!

На этом связь прервалась. Северин осел на бордюр, обнял колени и тихо рассмеялся, глядя на месторождение монстра. Все исторически известные случаи создания P. veritas приводили к одному единственному финалу: жертва была уничтожена. Именно P. veritas считается причиной вымирания летающих воинов света, что значительно приблизило в свое время победу тьмы и наступление эры людей. Говорят, его впервые создал маг изобилия, чтобы следить за женой, но, как это бывает у ревнивцев, вся их слабость переходит в ярость, и кончилось это печально для объекта его скупой, уродливой любви. Как известно, то, что непригодно для любви или хозяйства, обязано, чтобы не исчезнуть, как телевизор с водяным экраном, отличиться успехом в войне. Возможно, если бы это знание так и осталось неизведанным, а среди магов Монет не было бы неуверенных в себе трусов, на Земле все еще продолжалась бы эра волшебников, с присущим ей равновесием тьмы и света.

Таким образом, зло всегда побеждает за счет слабости, что противника, что своей собственной. У Андрея объективно не было шансов против такого существа. Майский поднялся, подошел к стене. Снял с нее индикаторы. Не сказать, что он испытывал какие-то нежные чувства, или, не дай бог, семейную преданность: сложно такое испытывать к человеку, почти ежедневно до трех ночи стучащим изголовьем своей кровати тебе в стену. Черное облако он многократно сфотографировал на мобильный, благо техномаги наконец-то сделали ривиль-расширение для камер. Юному Майскому оставалось только игнорировать яркие фантазии о том, как заклинание оторвало магу смерти голову, и продолжать работать. Он достал из внутреннего кармана куртки пачку бумажных салфеток, приложил одну к стене.

– Ну давай! – нахмурился маг. – Или слово силы хочешь?

Первичное гнездо закрутилось, уменьшилось, поползло на салфетку.

– Вот то-то же! Уродливое заклятие, я бы в тебя высморкался, было б чем. Фу, мерзость! Полы тобой мыть, грязь из под холодильника, тараканов тобой избивать, крыс душить… Я же Андрея не люблю, я не за него злюсь. Ты тварь. Ты сволочь. Ничтожество. Уродливая клякса.

Под ругательства гнездо активно скомкалось, разместилось на салфетке и замерло, лишь нетерпеливо играя по краям, отзываясь приятнее всего на слова “клякса” и “мерзость”.

– Ай, клякса-клякса… – протянул волшебник, присев на асфальт и начав сворачивать салфетку. – Мерзкая клякса… – первый узор был похож на собаку, Северин сфотографировал его, развернул салфетку, начал скручивать ее снова. – черная и уродливая… – трубочка получилась буквой “Н”, маг сфотографировал и это. Сворачивая салфетку в одиннадцатый раз, он не выдержал и сказал: “Да сколько вас тут?” А в двенадцатый пятно в неявном виде выдало ему муху без лапок, и подросток взвыл, увидев символ своего знакомого.

– Нет… только не Сема… Нет…

Северин свернул салфетку еще двадцать раз, каждый раз разочарованного складывая брови, когда видел знакомый знак: отрубленный палец, половину бабочки, басовый ключ, девятилучевую звезду… Все свои. Всех в топку. Когда салфетка перестала давать сведения, юноша бросил в нее спичку и растоптал пепел, ругаясь словами повзрослее и пожестче. После этого собрал остатки в зип пакет.

Спустя два часа метро и электрички, за которые прошел и растаял первый в году снег, он добрался до окрестностей Обнинска, и в мрачном бессилии ударил головой в тяжелые кованные ворота. Их дребезжащий звук напомнил звук гонга. Он ударил еще. Ему открыла женщина торжественно увядающей красоты, с высокой прической, в старом пуховике поверх домашнего платья.

– Здравствуйте, Ульяна Игоревна. – почтительно кивнул маг. – Можно мне… – он указал на трехэтажный сруб с дымом из трубы и резными совами под крышей.

– Прости. – быстро сказала женщина, выдыхая клубами пар. – Принес?

– Да. – он достал зип пакет, телефон и использованные индикаторы. – Отчет уже отправил, пароля нет, в галерее фотографии и запись разговора, где покойный просит высшей меры для всех причастных.

– Ой, сколько всего! – она неловко схватила то, что высыпал ей в руки темный. – Я и забыла, для чего все это нужно… Такая все таки работа у вас.

– Да уж, работа закачаешься. – втянул в себя сопли Северин.

– Хочешь, я вынесу тебе чашку чая?

– Да нет. Я домой.

– А как ты? – жалостливо сложила она тонкие брови.

– Переночую один, мне так спокойнее. Потом поеду к родным.

– А у тебя есть?

Северин немного помолчал.

– Интересные намеки у вас, Ульяна Дмитриевна.

– Я думала, ты сирота, прости.

Дмитрий Дмитриевич выглянул из окна кухни.

– Уля, простынешь! – безапелляционно прозвучал его низкий голос из теплого светлого дома.

– Все, убегаю, – сказала женщина громко, – точно не хочешь чаю? Я вынесу. Чашку на заборе повесишь, чтобы собаки не унесли.

– Чтоб ты пятнами пошла от своего чая, клякса мерзкая. – как на духу ответил темный волшебник, расцветая малодушной улыбкой.

Ульяна Дмитриевна вскинула подбородок и захлопнула калитку.

Когда подросток поднялся на пятый этаж сталинки на Сухарях, было уже темно. Северин увидел, что дверь в квартиру распахнута и обреченно вздохнул. Не было ничего удивительного в том, что Андрей смог добежать до дома. Все таки он прыткий был демон. Это и было его чертой. Эдакое шутливо-плутовское бессмертие. Судя по кровавому следу в коридоре, там, дома, шутника и настиг преследователь.

– Пожалуйста, только не дома…

Северин встряхнул плечи, ему очень не хотелось видеть поверженного волшебника, с гримасой боли на остатках лица. Хоть и не было ничего в этом противоестественного для мира темной магии, ему все равно здорово щипало глаза. Живое сознание мага безумия создало картину дома в ярчайших красках, поэтому, когда он вступил в прихожую и действительно нашел там Андрея, он оказался, совсем не готов к увиденному. Северин разрыдался, как девчонка. С обреченностью третьеклассницы, пенал которой высыпали в толчок. Да, маг лежал. Да, он был в крови. Но в его руках, длинных, раскинутых в стороны, лежал разорванный надвое Prosecutor veritas. Его черная кровь по всем углам прихожей и тихо поднимающаяся на вдохах грудь Андрея говорили о том, что произошло… чудо.

– О, Северин. – пробормотал маг смерти, – У меня будет к тебе просьба.

– Что угодно. – умывался он запястьем, щеки и глаза у него покраснели.

– Можешь меня поджечь?

– Конечно! – крикнул он, запирая дверь. – Да, сейчас. Прям здесь?

– Я переберусь в ванную.

Взрослый волшебник поднялся, опираясь на стену и придерживая рану под ребрами. Лицо его исказилось мучением, подросток подхватил плечо и локоть, все еще шмыгая носом, в три шага довел мага до ванной, помог забросить в нее ноги в осенних ботинках. На белом дне начала скапливаться яркая красная кровь вперемешку с черной грязью, подросток дал раненому сигарету, а сам побежал в его комнату за огнем.

Глава восьмая.

Так исторически сложилось, что для полного восстановления, магам безумия было необходимо соседство колющих и режущих предметов, магам Монет – деньги, прорицателям и прочим из кубков – вода, а вот маги смерти предпочитали огонь: свечей, сухих трав, ненужных вещей… Все это богато было представлено в комнате Андрея на такой случай.

Вооружившись любимым ножом для пиццы, юноша скоро отковырял с десяток свечей с изголовья кровати (самого “натертого” в терминологии темных магов места в доме) и все они заняли место в ванной в окружении местных свечей подле и загорелись сами от одного только взгляда раненого. В желтом свете огней бледная кожа в глубоких морщинах будто снова наполнялась жизнью. Андрей слабо улыбнулся, и предсказуемо сказал: “Мало”. Тогда Северин принес с балкона хрустящую вязанку дров и хвороста, оттуда же два крепких веника с полынью всевозможного вида: от черных безлистных прутьев до светло-зеленых пушистых, как шерсть, веточек. Когда их смолянистый жар наполнил ванную комнату, Андрей уже значительно громче прокричал: “Больше!”

Мечник снова бросился в комнату с тяжелыми красными портьерами и пошлой антикварной мебелью, распахнул тяжелый платяной шкаф. Там одна из полок была доверху завалена хлопчато-шелково-латексными трофеями мужчины. Все их трепетные, неповторимые женские запахи, роднящие их одновременно с богинями и цветами, смешавшись вместе и благоухали борделем, отчего голова у юного мага пошла кругом. Он свалил все великолепие в таз, а потом выплеснул в огонь. “Ух, хорошо!” – донеслось в ответ, а сам Северин уже искренне не знал, что сжечь. В голову его пришла, подстать его статусу, безумная идея.

Чуть не поскользнувшись на крови преследователя, он добрался до ящика с вещами Веры Павловны в прихожей. Там оставалась скромная коллекция ее косметики и парфюма. Пренебрегая безопасностью, Северин запихал в карманы приземистые, изящно вытянутые, круглые, как яблоко, и многогранные, как кристаллы, флаконы. Из своей комнаты достал плоскогубцы. В ванной занялась шторка и пускала по потолку круги черного дыма. Маг безумия сдернул крышку с первого флакона, свернул ему шею плоскогубцами и вылил флюид в костер. Маг смерти одобрительно свистнул. Не жалея себя, Северин обезглавил и обескровил еще три флакона, но на изящном стеклянном резервуаре от Кристины Агилеры руки подвели его и вместо пламени костра, благоуханный состав потек ему по пальцам. Юноша зашипел от боли, бросил предателя в огонь, и побежал на кухню. Несмотря на то, что волшебник тут же избавился от разрушительного яда на руках, ладони и пальцы у него покраснели и жутко чесались. Как известно, Мечники не переносят никаких ядов, даже самых прекрасных.

Спустя час коридор был чист, чудовище покрылось черно-золотой корочкой в духовке, а пламя в ванной утихло.

– Можно? – спросил громко Северин.

– Конечно!

Зайдя в комнату, изменившуюся до неузнаваемости: белый кафель был теперь пепельно серым, лампочки взорвались и рассыпались осколками, зеркало треснуло и обуглилось. В темной воде, доходящей до самого края, в окружении слившихся в одно восковое нечто остатков свечей, сидел Андрей, каким он был, когда Майского, и проблем с ним связанных, еще не было на земле.

– Вот черт! – воскликнул Северин. – Кто вы, дядя?

Андрей ответил одними бровями. Седины его как ни бывало. Темные волосы, густые и длинные, были убраны назад, а лицо разгладилось, сохранив только воспоминания о морщинах, да и то только тех, которые проклевываются на коже тридцатилетних насмешников: это сеть вокруг глаз, идущий хитрым руслом в обход скул вниз мрак и симметричная тень у губ широкого рта.

– Какая жуть. – сказал Северин, глядя на почти незнакомого человека. – но у меня есть, чем перебить твою карту.

На тарелке в руках мага безумия было мясо, костный мозг, зеленые овалы лука в сером паштете и жареный хлеб. Наставник скривился.

– Есть врагов привилегия Мечников.

– Еще никому и никогда не подавали такого врага.

– Это глумеж над трупом. – повысил голос маг смерти.

– Это ключ к могуществу, которого ни у кого не было.

– Я не падальщик!

Северин пожал плечами, но все равно решил провести экскурсию. Его пальцы все еще были красными от ожога Агилерой.

– Здесь, месье победитель, вы видите мясо на кости. Это передняя лапа вашего преследователя, та самая, которой он пробил вам легкое. Я обжарил ее оливковом масле до хруста. Здесь, Андрэ, вы видите участок сердца, которое вы остановили своей жестокостью, здесь же паштет из печени, что питала это сердце, с перцем халапеньо и жареным багетом, а дальше вареный язык с брусничным соусом, ведь нет ничего прекраснее сочетания мяса и сладости. Костный мозг, популярный деликатес, я выбил из плеча твари молотком. Глаза же оставил сырыми. Отдельно любимые всем нашим темным представительством каперсы. Как видите, месье, здесь всего понемногу. По традиции Мечников вы были бы обязаны сожрать его полностью и в сыром виде, но я уступил традиции, предав все части родному вам огню. С вашей стороны остается только проявить немного уважения к сопернику.

Северин показал Андрею вилку. Темные глаза наставника сузились.

– Пошел вон отсюда сейчас же!

Маг безумия выпрямился.

– Хорошо. Сам съем.

– Оставь. – переменился маг смерти. – И принеси вина. Красного. Ты знаешь где.

Андрей уже забыл, как требовательна молодость. Он набросился на мясо со злостью тигра и ел руками. Штопор ловко ввернулся в бутылку Шато Грави.

– Как тебе это удалось, Андрей? – спросил Северин, заливая красное в протянутый бокал. Сам он сидел на полотенце рядом.

Маг тянул с ответом, наслаждаясь дыханием в обновленных легких.

– Узнаешь на Суде Правды завтра. – мужчина усмехнулся. – А ты что, уже думал, к семье вернешься?

– На самом деле, да. – легко признался подросток. – Я рассматривал твою гибель как возможность отдохнуть пару месяцев. Пока мне найдут нового мучителя, пока он поймет мой уровень и найдет подход… Сам же я разыграл бы драму “питбуль без хозяина никому не поверит”.

– И как бы ты потратил свое бесценное время?

– Мне бы пошло на пользу спокойно подумать о вещах, связанных с моим движением вверх.

Андрей улыбнулся побелевшими ровными зубами.

– Как ты все распланировал всего-то за четыре часа! Даже немного жаль тебя огорчать.

– Ничего, потерплю. Ты же не бессмертный.

Андрей усмехнулся.

– Так что? Не поделишься своими переживаниями?

Северин помолчал.

– Я темный маг, и в исполнении зла меня должны ограничивать только мои способности.

– И фантазия.

– Да. – вздохнул он. – Обе эти вещи у меня есть, но зла я не делаю. Следовательно, я ограничиваю себя, и мне не то что не дадут больше сил, у меня могут отнять и то, что есть сейчас. Это же так работает?

– Так и работает. – закивал темный маг. – Что ты хочешь сделать?

– Я хочу лечь в эту ванну, пить это вино, и глодать в ней кости Евгения Игоревича Лебедева…

Андрей печально вздохнул и молча ушел под воду. Северин подался вперед. Положил руки на край ванной. Из крана лениво капало, звук дрожал на стенах. Через сорок капель Андрей всплыл.

– Спасибо. – сказал он. – У моей седьмой жизни появился смысл.

Северин не понял.

– Ты идиот. – пояснил Андрей. – Дурак. Дурила. Ребенок. Ты ребенок? Мальчишка?

– Да. – не моргнул он и глазом.

– Тебе повезло, что я – нет. Уже сколько жизней нет. И ты перестанешь. – Он налил себе еще и выпил. – Запомни раз и навсегда: Евгения не существует.

– Звучит безумно.

– Твоя вотчина, Северин, привыкай. Ты знаешь, как бы я поступил на твоем месте?

– Да. – закрыл глаза он, косо улыбаясь. – Но зла Лидии я не могу сделать, несмотря на все желание.

– Почему?

– Я не могу ее трогать…

– Без соплей. Говори. Почему?

Ромб его лица пошел вбок.

– Я желаю, чтобы она меня сама пожелала. Так, как будет желать она и именно меня. Хоть на секунду. Уж тогда я весь ее…

– Какое отношение к этому вопросу имеет Евгений?

– Она его любит. – руки Северина двинулись вперед, показывая поток.

– Какое он имеет к этому отношение?

Северин опустил руки на борт ванной.

– Он любит ее? – скривился он.

Андрей помотал головой.

– Его не существует. Повторяю. Его нет. Nicht[1].

– Я не понимаю, как его может не быть, когда он есть…

– Так пойми. Ты маг безумия или где?

– Но она его любит. – улыбался Северин беспомощно.

– Она. – скалился на него Андрей.

Подросток помотал головой, глаза у него безумно блестели.

– Ты же сказал молчать…

Наставник зарычал.

– Ты не понимаешь. – налил он себе еще вина. – О том молчать. Всю жизнь. Как я и сказал. Мы вообще не об этом.

– Потому что его нет? – еле предположил он.

– Так. – поставил он бокал. – Сейчас будет еще одна мудрость. Как интермедия. Надеюсь, у тебя не поедет крыша. Слушай: ты создаешь плохие новости. Ты не доставляешь их. Когда я был, как ты, гонцов с плохими новостями топтали лошадьми, поэтому я говорю тебе: нет. Ты молчишь. Всю жизнь. Ясно?

– Ясно.

– А теперь к черту его. Нужен он тебе? У тебя к нему чувства?

– Нет.

– Она любит. Она это делает. Она. Ты слышишь меня?

– Но она выбрала его!

– Бинго!

Наставник снова ушел под воду. Северин схватился за стекло, перевернул черным горлышком вниз. В рот ему упала красная капля. Так наступила полночь.

Глава девятая.

Сказать ли вам, кто он таков?

Граф Нулин, из чужих краев,

Где промотал он в вихре моды

Свои грядущие доходы.

Себя казать, как чудный зверь,

В Петрополь едет он теперь

С запасом фраков и жилетов,

Шляп, вееров, плащей, корсетов,

Булавок, запонок, лорнетов,

Цветных платков, чулков à jour,

С ужасной книжкою Гизота,

С тетрадью злых карикатур,

С романом новым Вальтер-Скотта,

С bon-mots парижского двора,

С последней песней Беранжера,

С мотивами Россини, Пера,

Et cetera, et cetera.

А. С. Пушкин “Граф Нулин”

Если хорошенько согреть мага смерти в огне страстей, он покроется карамельной корочкой молодости. Темноволосый и темноглазый, как Жозеф Бальзамо, биографию которого он рассказывал, когда его просили поделиться тайнами прошлых жизней, в длинном черном плаще на скелете танцора, потерпевший, на вид ему было чуть больше тридцати, вышел из лифта и направился прямиком в лабиринт Белого. Почувствовав фигуранта дела, лабиринт не стал валять дурака и обратился в коридор: сизо-синие стены, светлый березовый пол, теплый свет золотых ламп, стилизованных под подсвечники. Через три метра паркет обрывался и начинался белый щебень приусадебной дорожки, еще через три метра возвышался беломраморный борт фонтана с медными стрекозами, в воздухе вокруг него мелкие капли, а за ним был виден дом в стиле арт-нуво с витражными окнами.

Это был Суд Правды. Самый справедливый из всех, управляемый чувствительнейшими к обману судьями. Андрей распахнул двери светлого дерева с симфонией витражно-металлических вставок в виде крыльев стрекозы, повернул налево. Миновав анфиладу четырех эр: стихий, чудовищ, волшебников и людей, он отворил еще одни двери, раскинув длинные сильные руки, и оказался в овальном зале со вторым светом, спиной к которому стояла кафедра Суда Правды из березы со вставками из минералов в виде растущих на ней ирисов. Между высокой трибуной и входом, по центру, стояли медные весы на переплетенном сотней отдельных листов основании, одна чаша, по традиции, была изгажена птичьим пометом.

По левую руку суда располагались столы и одинаковые узкие кресла темного представительства: там сидел Северин в компании мужчины, похожего своими паучьими пальцами и спутанными русыми волосами на высохший куст шиповника, и эпатажной женщины средних лет, тоже русой, но со строгим каре под шелковым оранжевым тюрбаном с синим берилловым камнем на голове. Ее обнаженные ключицы и плечи были пробиты ровными рядами золотых полумесяцев, а живот, его было видно под прозрачной тканью, украшала круглая татуировка вокруг пупка. Чуть дальше от них сидела возвращенная ведьма Оксана, не изменявшая своей стальной осанке и немигающему бледному взгляду.

На светлой стороне, по правую руку от суда, отдельное широкое кресло занимал Дмитрий Дмитриевич Мороз, дальше в кресле поменьше уютно спрятался космато-бородатый и прищуренный глава измайловского профсоюза и на табуретке рядом сидела совсем молодая волшебница в красном платье, которую Андрей видел впервые. Ее огромные глаза с темными ресницами, казалось, начнут крутиться произвольно друг от друга, как у хамелеона, и это неудивительно: у всех, кто здесь впервые, кружится голова от стекол, оставляющих побежалость на всех предметах, полутонной люстры из железного самородка, керосиновых светильников на столах темной стороны, малахитовых орнаментов на столах светлой, потолочной лепнины, и паркета на полу. Также бедняжку очень отвлекали замысловатые украшения на темной волшебнице в тюрбане.

Андрей помахал ладонью Морозу, тот, скрестив руки, лишь кивнул, пожал руку мужчине-шиповнику, его все звали Нож, поцеловал плечо его сестры, которая не отличилась ничем особенным, и ее называли просто "сестра Ножа" или Аделаида, если помнили ее имя, коротко кивнул Оксане, протягивая ей коробку с новым мобильным телефоном. Андрей занял свое место на темной половине между двумя ведьмами, и ему на лицо тут же упал косыми реками зелено-голубой свет из окна. Увидев на себе взгляд светлой волшебницы, он тут же подмигнул ей, шумно цыкнув зубом. Волшебники напротив сразу подались вперед на Андрея, но оснований им хватило лишь на то, чтобы отвернуться от него и отчитать девочку в два голоса.

“Не следует пялиться на этого человека. Он не достоин этого.” – сказал борода-лопата.

“Он понял вас неправильно, потому что плохо воспитан.” – добавил Мороз.

– Как трогательно меня от вас защищают, девушка. – ответил за себя Андрей. – Ваш взгляд так же опасен как взгляд прекрасной Медузы? Если да, я этого не заметил. Неужели я один на всем свете способен его выдержать? Я задал вопрос.

Лицо школьницы, красное, под цвет платья, спряталось в руки. Мороз ударил ладонью по столу.

– Ну вот что ты делаешь, паскуда?

Андрей посмотрел на пустующее место судьи. Вопреки своим ожиданиям, он не единственный опаздывал. Прошло еще долгих пять минут, за которые самым интересным было то, как Северин потянулся, на что его тут же начал щекотать Нож, отчего первый чуть не вывалился из своего кресла, а его высокий истеричный смех пронесся эхом по овальному залу.

– Я бы попросил у темной стороны уважения к месту, где они находятся. – сказал Мороз и его голос поддержали разукрашенные стены.

– А мы бы попросили у отсутствующей судьи уважения к нашему времени. – ответила сестра Ножа. – Жаль только, что придется попросить вас передать ей нашу просьбу.

Холодный голос пролетел по залу.

– Вашему времени я оказываю глубокое уважение.

Вера Павловна, перламутрово поблескивая голым черепом, пересекла на своих длинных ногах овальный зал и забралась на трибуну. В одной руке у нее была стопка файлов, в другой золотая клетка, набитая до отказа птицами. Она тут же затараторила.

– Слушается дело номер 17 точка 1 о применении коллективных темных чар с целью получения энергетической выгоды от убийства темного волшебника неопределенной магической величины. Главный и единственный судья: Ракита Вера Павловна, светлейший маг правды минус первой величины. Подсудимые: три колена Воронова ковена. Всего подсудимых двадцать четыре, возрастом от семи до пятидесяти трех лет магическая величина не известна ни у одного из подсудимых. Обращение в птиц верифицировано по государственному стандарту номер 667/9 от 24 ноября 1994 года экспертом Ракита Верой Павловной в девять утра по московскому времени. Пострадавший: Человечкин Андрей Олегович, – она закашлялась. – темный приходящий маг неопределенной магической величины в третьей итерации. Из группы Скипетров Запада, магов огня и смерти в общем смысле.

Глава профсоюза начал что-то тихо объяснять волшебнице, она снова вперилась глазами в Андрея, а тот снова ей улыбнулся. Судья продолжала.

– Для выяснения обстоятельств дела приглашается первый свидетель, Повиликин Александр Владимирович, полигениальный светлый волшебник второй величины, главный организатор Измайловского магического профсоюза. Александр Владимирович, подойдите, пожалуйста, к весам и встаньте на изображение весов на полу в границах печати.

Мужчина с косматой бородой бодро поднялся с места, занял место в рыже-зеленом мраморном круге у весов. Медные чаши покачнулись, перекладина, балансируя, показала на стоящего волшебника.

– Итак, с какой проблемой вы обратились в Комитет в субботу?

– Дом в нашем районе всегда приносил неудобства, ваша честь: там пропадали люди…

– Вранье! – вскочила Оксана под грохот упавшей чаши. Светлейшая Судья сделала глоток из серебристой фляги, занюхала рукавом, после чего посмотрела на возвращенную сверху вниз.

– Я вижу, что это обман. Садитесь, пожалуйста.

Оксана села.

– Впредь прошу не прерывать свидетеля. Я имею право аннулировать ваше свидетельство в случае игнорирования моей просьбы. Человечкин, – обратилась она к Андрею – как маг смерти вы можете меня заверить, что возвращенной ясно, что я сказала?

– Волжской Оксане Денисовне, – начал Андрей кротко. – возвращенной ведьме из группы Кубков Севера, магов воды и яда в общем смысле, предельно ясно каждое слово, и мое посредничество в диалоге я считаю грубым и неуместным.

– Возвращенной ясно, что я сказала?

– Да! – дико глянул на ее кафедру Андрей.

– Спасибо. Вернемся к свидетелю. Александр Владимирович, продолжайте.

– Я прошу прощения у суда, за неточность моих слов. Люди не совсем пропадали в доме, но дом наносил им вред, в частности моральный. – глава профсоюза смотрел на дрожащую медную чашу и сам немного трясся. – Начиная с прошлой пятницы дом стал производить катаклизмы…

Звон, чаша снова упала на пол. Судья растопырила пальцы.

– Вы в первый раз здесь? – спросила она с явным раздражением.

– Про правде говоря, да, ваша честь.

– Супер. Отвечайте быстро и кратко. Что произошло?

– Люди начали забивать друг друга до смерти в непосредственной близости от дома. За сутки было замечено четыре случая, три из которых были летальны. После первого же случая мы обратились в Комитет, лично к Дмитрию Дмитриевичу. За ночь произошло еще два инцидента, и только утром, как мы потом догадались, приехал специалист из Черного.

– Что значит "потом догадались"?

– Буквально сейчас я догадался, что юноша, – он указал пальцем на Северина. – решил проблему. Он был на месте во время четвертого случая. У него на лице написано, что он Мечник, сын безумия, и сейчас, вспоминая детали, я понимаю, что он остановил драку своими способностями, а потом заставил пострадавших побежать в парк. Поскольку он не известил профсоюз о своих намерениях, и я думаю, сделал это намеренно из пренебрежения темных магов к любой власти, мы и понятия не имели, что происходит, и, считая своим долгом помочь дерущимся, побежали за ними в парк. Больше случаев нападений людей друг на друга не было, а в полночь мы получили приглашение на данное заседание.

– У меня больше нет вопросов к свидетелю. Александр Владимирович, можете вернуться к себе. Второй свидетель: Майский Северин Къяревич, Господи прости, я правильно это прочитала?

– Да. – каркнул Нож со своего места.

– Супер. Темный маг неопрелененной магической величины из группы Мечников Севера, магов ветра и безумия в общем смысле. Северин, подойдите, пожалуйста, к весам и встаньте на изображение весов на полу в границах печати.

Молодой человек шмыгнул к весам, они, со скрипом достигли его.

– В чем заключалось ваше изначальное задание?

– Приехать, разобраться с аномалией и вернуться обратно до четырех часов дня.

– Когда и от кого вы его получили?

– В половину восьмого утра от Андрея.

– Когда вы были на месте?

– В девять был уже на месте.

– Вы сразу пошли к возвращенцам?

– Да.

– Почему проигнорировали просьбу профсоюза?

– Андрей сказал мне весьма четко, что профсоюз решил, что эту задачу должен решать представитель Комитета.

– Почему?

– У меня нет объективного ответа на этот вопрос.

Вера Павловна указала пальцем на Александра Владимировича.

– Свидетель. Почему Комитет должен был разбираться с данным вопросом?

Мужчина развел руками.

– Это их работа: расследовать преступления. Убийства людей друг другом – это преступления. Профсоюз же занимается устранением мелких аномалий и результатов всякого магического хулиганства. Меня очень опечалило, что молодой человек не поделился результатами своего исследования с нами. Я почувствовал, что вся моя работа и работа моих людей воспринимается представителями Комитета как какая-то глупость, раз нас можно обманывать, заставляя бегать по парку за обезумевшими подростками.

– Спасибо. – судья убрала палец. Снова посмотрела на Северина.

– Признавайся, сын безумия, ты пустил их по парку смеха ради.

– Никак нет, ваша честь.

Судья посмотрела не неподвижную чашу весов. Слова его на ней были легки, как воздух.

– Тогда объясните ваше решение.

– Глава профсоюза правильно понял, что я не питаю никаких позитивных ожиданий от общения с органами самоуправления и в принципе очень скептичен к светлым магам и их ценностям.

– Какая неожиданность.

– Чтобы избавить себя от лишних вопросов с их стороны и точно уложиться в отведенное мне время, я пошел на хитрость.

– Прагматично. Что вы выяснили?

– Я провел масштабный ривиль аппаратным методом, в результате чего получил видимое отображение чар, провел индикацию набором стандартных индикаторов и исходя из полученных…

Бабах! Маг безумия подпрыгнул на полметра вверх с девичьим визгом.

– Бабах, Северин. – констатировала судья, довольно улыбаясь.

– Я получил подсказку от Оксаны Денисовны, ваша честь. Когда я выяснял суть проблемы, я напомнил ей, что идеальных заклинаний не бывает, на что она возразила мне, что Prosecutor veritas может считаться идеальным заклятием. Рад, что это теперь точно не так.

– Это заставило вас использовать специфический индикатор?

– Именно.

– Что вы решили, когда он сработал?

– Я решил, что Оксана Денисовна видела или слышала, как чары покидают первичное гнездо.

– Как вы считаете, почему ей пришлось общаться при помощи намеков? Почему нельзя было сказать прямо?

– Потому что дом хотел выменять информацию на мою куколку, что было понятно по поведению возвращенцев.

– Развивайте мысль.

– Они сопротивлялись давать информацию, и если бы Оксана Денисовна сделала это открыто, возможно, на это последовали бы санкции со стороны дома.

– Возвращенная?

Оксана Денисовна кивнула. Вера Павловна сделала еще глоток из фляги.

– Хорошо, а как вы думаете, почему именно это место приняло первичное гнездо настоящего преследователя? Почему они не могли подсадить его куда-нибудь поближе?

– Известно, что чары Prosecutor veritas работают по принципу призыва, следовательно, они сами выбирают место зарождения, максимально соответствующие условиям. Обычно это место находится в радиусе четырех-десяти километров от призвавшего волшебника и выбор места обусловлен Делом Тьмы. Обычно это стены больниц, крематориев и так дальше. Дом Возвращенцев неплохо “натерт”: буквально каждый день его тревожат светлые маги разной степени умственной отсталости. Конечно, он очень зол на живых.

– И с чего Дому принимать у себя первичное гнездо?

– Prosecutor veritas сильнее Дома. Ему было без разницы. Ему было важно, чтобы дом был “натертый”.

– Ладно, давайте вы, Северин, сейчас быстро расскажете, почему настоящий преследователь принадлежал Вороновым и как вы остановили деструктивное влияние первичного гнезда.

– Во время осмотра я сделал серию снимков, на которых путем наложения различных фильтров в приложении выделил тандемы, характерные для Мечников: это интегрум-знак и пронзенный полумесяц. Потом нашел восточный узел, который используют только Мечники Востока, и последним шагом был двойной умляут, который пишут только Вороновы. После фотографий, я перенес первичное гнездо на лист бумаги заклятием переноса, начал складывать в разных комбинациях в результате чего нащупал через ментальный след практически всех авторов заклятия. Чтобы уничтожить первичное гнездо, листок пришлось сжечь и растоптать.

– Ясно. После этого вы что сделали?

– Доложил все как есть Дмитрию Дмитриевичу через Ульяну Игоревну, ведь на порог меня не пустили, и поехал домой, убежденный в гибели Андрея, но нашел его на полу прихожей с трупом настоящего преследователя в руках.

– Спасибо. Теперь, я думаю, нам всем интересно знать, как Человечину удался этот фокус. Подойди и встань на печать, Андрей.

Маг смерти потрепал ученика по плечу, пока выходил, как всегда со своим раскладным креслом, разложил его в границах печати и сел, вытянув ноги.

– Вижу, верен ты только своим привычкам, насекомое.

– О да, Светлейшая Судья.

Женщина выпила снова.

– Что-то ты помолодел.

– Меня сжег мой ученик. Спасибо ему за это.

– Итак, Prosecutor veritas разорван надвое и обжарен да хрустящей корочки в розмарином и укропом. Не хватает передней конечности, левой доли печени, части сердца и двух пар глаз…

– Все, что вы назвали, кроме разорван надвое, не моя заслуга.

– А чья же?

– Того, кто готовил мне моего поверженного врага. – Андрей повернул лицо к ученику. – паштет был с железным привкусом.

В ответ на это поднялся Нож.

– По нашим традициям, ты должен был сожрать его целиком и сырым!

Вслед за ним поднялся Северин, обеими руками потянув вниз родные костлявые плечи.

– Пап, я так ему и сказал, не поверишь…

Вера Павловна подперла рукой голову.

– Обожаю потомственных темных магов. – сказала она едко. – “Целиком и сырым”. Должна напомнить, на дворе двадцать первый век.

Нож повернул к ней ромб своего лица.

– Не важно, какой век. Важно, чье время. И оно наше. А “Светлейшая Судья” – это просто означающее, которого нет, когда ты поднимаешь свою костлявую задницу с этого высокого стула.

– И сын безумия будет мне говорить, что я костлявая? – улыбнулась он.

– А мне не трудно. Я объясню. Делай эту свою – пальцы его погладили воздух – работу, а потом приходи в гости.

– Лучше пригласи меня на свое сорокалетние, Мечник.

“Оу” – скривилась вся темная сторона, за исключением, разве что, самого говорившего.

– Да пожалуйста. – ответил Нож и сел.

– Вы закончили ваш кулинарный диспут?

Нож сузил глаза.

– Увы нет.

Маг смерти посмотрел на него.

– О нет. Я знаю, что ты скажешь…

– Как по мне, – начал Нож, – Андрей настолько погряз в своем опыте, который только и можно назвать, что гламурным, что совершенно забыл о потребности Мечников Севера в человечине! Какого могущества ты хочешь моему сыну, если он до сих пор не одержал победу над волшебником и не съел его?

– Он ел плоды глазного дерева! Тело мертвеца неприкосновенно. Чего ты еще хочешь? – защищался Андрей.

– Я хочу, чтобы ты исполнял обязанности согласно уговору!

– Так вот я это и делаю, черт возьми!

Северин втянул голову в плечи.

– Народ, может, не здесь? В Черном решим по-тихому, вот зачем это сейчас?

– Да нет, – сказал Нож, обращаясь уже к судье, – тут как раз самое место: нам нужна справедливость!

Вера Павловна закатила глаза.

– Кто будет медиатором от темной стороны?

– Я. – поднялась Аделаида, поблескивая всем золотом на голове и теле. Светлая сторона уставилась на ее живот, подавляя искреннее отвращение, сладострастное смущение и юное любопытство соответственно. Судья привлекла к себе внимание ведьмы.

– Помните, что вы не должны быть ангажированы тесным родством или иными связями с участниками спора?

– О да. – Аделаида указала сначала на Северина, потом на Андрея, а потом на брата. – Мой родственник, мой любовник, мой родственник и любовник соответственно. – Вера Павловна сделала глубокий вдох, но ей не дали вставить слово. – Я ангажирована и субъективна настолько, насколько это в принципе возможно, но из-за того, что я пристрастна ко всем троим одинаково, я уверяю светлейший суд, что я, как никто в этой комнате, желаю справедливости. Потому что только справедливость помирит троих, всегда привыкших быть в фаворе, всегда привыкших к тому, что чаша весов склоняется к ним из-за их умения покорно покорить. Только тем, чья ловкость в хитрости равна, поможет истина.

– И как у вас хватает сил любить такое количество людей?

– Как и у вас, Светлейшая Судья, в моем сердце четыре камеры.

– Надо же. Полноценная кутузка. Как ваш муж относится к такому соседству?

– Что вы, госпожа судья! – махнула рукой ведьма. – Я амнистировала этого добряка, как только он научился говорить “нет”! Его камеру занимает София-доченька. Желаете прийти к нам в гости и убедиться в благополучии нашей семьи?

– Спасибо, обойдусь.

– Может, уже дадите мне колоду? – протянула руку Аделаида. Судья бросила с кафедры вниз бархатный мешок, ведьма тут же его поймала. Внутри была колода карт, рубашка которых была абсолютно черной за исключением тонкой золотой каймы. Женщина многовенно перетасовала ее и вручила племяннику. Северин достал перевернутую колесницу. Нож понимающе кивнул, Андрей цыкнул зубом.

– Слушайте меня, – сказала Аделаида, забирая у племянника колоду, – этот мальчик – Порше в лучах заката, и все ваши попытки на ходу поставить ему автозвук могут в один день привести к тому, что эта машина разлетится в кровавый фарш, и вы оба будете рыдать на моей кухне, как когда ему в пять лет впервые взорвало желудок. И напомню, что отпаивала его с ложки я, а не кто-то из вас! Так что притворились мертвыми, как я это люблю, а ты, Северин, приезжай на каникулы: Сонечкой сладко дунете, поноете друг другу о вашей подростковой тоске типа троек по математике. Понял меня, красавчик?

Северин молча скрутил из пальцев сердечко.

– Она когда-нибудь замолчит? – тихо спросил Мороз.

– Аделаида Скандерна, Мечник Севера! – прервала ее Вера Павловна. – Я сейчас правильно понимаю, что вы каннабис детям предлагаете? Постеснялись бы суда. Штраф триста тысяч. Шестьдесят дней на оплату.

– Я толковала карту!

– Впредь будьте осторожнее в толкованиях. Следующее обвинение грозит более жесткими санкциями.

– Отрубите мне голову? – усмехнулась ведьма.

– Возможно. – ответила Вера Павловна. – Завершайте спор и садитесь на места.

Все четверо обменялись рукопожатиями и вернули колоду.

В центре внимания снова оказался Андрей.

– Рассказывай.

– Что?

– Как?

– Что как?

Судья снова выпила. Дмитрий Дмитриевич неуютно поежился и подался вперед.

– Как ты, Человечкин, замочили эту тварь?

Андрей сложил белые пальцы в замок.

– Итак, если начинать прямо сначала, то вам, наверное известно, что язык, каким бы он ни был: mon adoré[2] французским, повсеместным английским или вечной латынью, как инструмент, он не является идеальным средством донесения информации. Многие вещи, которые мы чувствуем, мы не можем выразить словами. – он повернул лицо к светлой стороне, разумеется, встретился со распахнутыми глазами волшебницы. – Нам остается только смириться с тем, что все красноречие чувств сокрыто в нашем молчании.

– Мне кажется, ты начал очень издалека, Человечкин. – пробасила судья.

Он тут же обратил на нее взгляд.

– Язык несовершенен, не совершенно никакое, сделанное посредством его, заклятие, и ни одно изображение заклятия, в связи с этим, не безупречно. Я убил настоящего преследователя не потому что я как-то особенно силен, а потому что я хитер, как дьявол. Он сам разорвал себя надвое!

Женщина выпила.

– Как же ты его заставил?

– Нет ничего проще: преследователь функционально бессмертнен, поскольку он – воплощение одного единственного желания. Догнать одну только цель и убить ее. Все его существование – это достижение этой цели. Он не мыслит, не чувствует, он просто гонится.

– Я все это знаю, Человечкин!

– А что будет, если у него вдруг появится вторая цель? Точь-в-точь первая?

– Преследователь не ведется на муляжи.

– А я говорю не о симуляции. Я говорю о доппеле. Полноценном существовании в двух местах одновременно.

– То есть ты просто разбежался? – усмехнулась Вера Павловна.

Андрей поднялся из кресла.

– Конечно.

– Он не в печати! – громогласно заявил Мороз.

– Нормально все! – прерывисто кивнула Вера Павловна, залезая с ногами на свое кресло. – Мне нужно от тебя вот что: ты обвиняешь Воронов ковен в преступлении?

Все собравшиеся прекрасно осознавали, что вопрос этот чисто формальный. Андрей растянул губы, прищурился.

– Ну нет… – не смог не улыбнуться он.

В эту секунду все в зале на секунду затихли. Андрей стоял вне печати, опираясь руками о спинку своего кресла. Судья закатила глаза.

– Началось. Против тебя использовали самое страшное заклятие на свете… – Бабах! Чаша весов упала на пол. Вера Павловна не обратила на это внимание, подалась вперед. – И ты не хочешь выдвигать обвинение? Зачем мы тогда вообще здесь собрались?

– Приступ малодушия у меня случился, Вера Павловна. Я мечтал о мести… – сложил он губы бантиком – поотрубать всем птичкам головы. Набросились на меня и на мое, все должны быть наказаны… В контексте того, что я приходящий маг и все равно вернусь, а они уже никогда нет, и сделано это было бы руками Света, которому только дай, это было бы триумфом цинизма, к которому я и стремлюсь в своей бесконечной… – он покачал головой – Но сейчас я не могу так поступить. Я не умер, так еще и помолодел, чего мне обижаться? Зачем мстить? Я бы даже повторил. Давно мне не было шестнадцать, а мой бездарный ученик не наслаждается своим временем…

– Ты приходящий маг, ты бы и так вернулся молодой. Лет эдак через сто семьдесят.

– О, но мне все равно так жаль своей жизни: у меня ученик, у меня работа, у меня, в конце концов, женщины. Современные женщины, поколение, начиная с двухтысячного года рождения…

– Педофил.

– …Ни в девятом, ни в семнадцатом веке таких не было.

– Мы отвлеклись.

– Я повторяю: я не имею никаких претензий ни к одному из славных детей товарища Воронова.

– А ты в курсе, зачем этим славным детям было пытаться тебя замочить?

– Конечно. – Андрей пошел по залу. – Сейчас в темнейшем ковене решается вопрос наследства. Все они знают, как я славно вздорил с покойным Вороновым, сыном смерти. Их семье есть, за что мстить, это был вопрос времени.

– Пускай плут вернется в печать! – ударил кулаком по столу Мороз.

– Да, вернись-ка в печать, сволочь. – оставила Судья пустую флягу.

Кресло исчезло, Андрей занял место в круге.

– Итак, против тебя применили заклятие…

Бабах!

Все помолчали. Это было неожиданно и неприятно. Судья прищурилась.

– Ты саботируешь? Ты шепчешь ложь пока я говорю, и он падает!

Бабах!

– Я видела, как ты скалишься, животное!

Андрей действительно улыбнулся, но промолчал.

– Есть и другой способ. – светлейшая Судья поднялась с места, подхватила клетку, но на ступенях оступилась, в результате чего она кубарем, в сопровождении золотого звона клеточных прутьев, оказалась на полу у трибуны, юбка ее задралась вверх. Дмитрий Дмитриевич тут же поднялся с места, но Андрей вышел из печати и бережно вытянул Судью за запястья, в то время как Оксана Денисовна переставила клетку с бока на дно и, наскоро свернув очищающий узел, смела остатки опилок, овса и перьев.

Вера Павловна уставилась немигающими глазами на Андрея, по вискам у нее прошла волна болезненного раздражения.

– Убери от меня руки, я при исполнении! – а затем добавила тихо. – Очень мило явиться таким, каким ты был в годы самых гнусных моих ошибок.

– А я вспоминаю ошибки прошлых жизней с улыбкой. – смотрел он на нее нежно.

– Вот ты и улыбайся. – толкнула она его в плечо, но, вспомнив про клетку, развернулась, подхватила золотую ручку. – Сейчас мы выясним, кто из подсудимых участвовал в создании чар настоящего преследователя, выясним причину и проведем быструю декапитацию.

– Причина простая месть. – сказал Андрей звонко. – И я на правах потерпевшей стороны призываю помиловать всех участников. Но Свету только дай власть, он сразу начнет карать, так ведь?

Вера Павловна на смутилась.

– Если бы я не знала тебя всю жизнь, Человечкин, я бы сейчас подумала, что ты святой. Но раз ты просишь меня кто-то помиловать, значит, я ни при каких обстоятельствах не буду этого делать.

– Но я отзываю иск, Вера. – сказал он тихо, рука его остановилась у нее на плече, а в пальцах у нее была очередная птица, которая упала вниз в чаше на пол, подтверждая вину в создании чар. Вера глянула на Дмитрия Дмитриевича.

– Я открываю новое дело. 17-02 о применении особо опасных чар. – сказал волшебник.

– Но чары не сработали. – протестовал Андрей. – Нет состава преступления. Вера, отпусти народ.

– Черта с два. Все виновны.

– Но никто даже не умер!

– Тяжкое нанесение вреда здоровью?

– Не было!

Чаша ударила об пол, Андрей говорил тихо.

– Ты серьезно?

– Более чем. – криво улыбнулась она, а потом выкрикнула прямо в лицо темному: – Может, это станет нашей первой зарей? Может быть, с этого начнется наш ответ на тот мрак, который вы сеете! Может быть, истину еще можно спасти, если вас, разложенцев, станет поменьше! И с чего мне себя ограничивать, Человечкин? Я тебе никаких одолжений делать не буду. Мне не сдалось никакое твое унижение и никакая твоя благодарность мне не нужна! Ты не достоин этого!

Тут к ней подкрался другой волшебник.

– Вера Павловна, – прозвенел Северин. – это все подсудимые?

– Да. – бросила, не глядя, она, но потом, встретившись глазами с расплывающейся по лицу самой довольной из всех возможных улыбок Андрея из нее вырвался яростный крик: – Стоять, Майский!

Глава десятая.

Но молодой человек был уже в анфиладе.

– Живи, бессмертное Дело Тьмы! – воскликнул он, расцветая от собственной наглости.

В спину ему полетели ледяные стрелы Дмитрия Дмитриевича. В эти адрено-серотониновые секунды, прыткий тонконогий черт не мог ничего, кроме бега и крика. Чары крио-волшебника, а Дмитрий Дмитриевич незамедлительно натравил на мага ранящие чары холода, предсказуемо, не достигли бегущего: Нож подхватил их высоким свистом из самой глубины легких и направил в потолок. Звон и ветер свернулись прозрачным рогом, и Северин оказался внутри непроницаемого туннеля из ледяного ветра. Сзади слышался крик Аделаиды, объявляющей о законном поединке света и тьмы с причитающимся победителям право решить судьбу Вороновых. Маг безумия вырвался из здания Суда, но тот был окружен стеной лабиринта. Спустя секунду за ним белым лучом выскочили разрушающие зло чары Веры Павловны. Заклятие летело прямо ему в лоб, рискуя пробить бычий узел, он же третий глаз, и оставить мальчишкой на всю жизнь, но воздушный поток, уже ослабевший до сквозняка на таком отдалении, все равно заставил светлые чары отклониться, и те, прошмыгнув в трех сантиметрах от уха Северина, вонзились, издав мелодичный звук, в стену. Там мгновенно образовался сквозной проход в Белый.

– Ого! – белым кроликом бросился в коридор маг. В три шага он смял холл Белого, рванул к двери на лестницу в Черный. Уже там он услышал, как открылась дверь сверху и по поверхностному частому дыханию безошибочно опознал Веру Павловну. В холле с объявлениями, волшебник дернул на себя тумблер из электрического щитка. Свет в коридоре погас. На родной территории, зная каждый шаг, он вилял русаком, а она метала ему в спину луч за лучом, но в кромешной тьме они не пролетали и пяти метров, угасая, точно падающие звезды, и разбиваясь об пол сине-рыжими искрами.

Маг безумия бросился в стену, там на его удачу или память как раз была дверь кухни. Северин распахнул две оконные рамы, ловким движением отстегнул дно от клетки. Когда Вера Павловна ворвалась на кухню, клетка была пуста, а окно закрыто.

– Ты… – набросилась она на подростка с кулаками. – Думаешь, это все весело? Будешь ты смеяться, когда я буду рубить твою голову? Малолетняя сволочь, ни стыда ни совести!

– Вы проиграли законную битву…

Она выдала ему звонкую пощечину.

– Знаю я, черт возьми!

– Все конечно.

Женщина посмотрела на него, пытаясь отдышаться. Лицо ее тут же изменилось, глаза, губы, виски… приобрели на нем лишь иной холодно-жестокий оттенок. Пальцы ее поддели ворот его футболки и потянули на себя.

– Вы что, Вера Павловна? – тихо спросил он, делая шаг ей навстречу.

– А ты мне должен. – она положила вторую руку ему на лицо, растягивая покрасневшую от удара щеку. – Ты должен мне. Помнишь? За пятницу.

– Ах да. – закивал он. Нечто внутри него одобрительно шевельнулось в ответ на ее грубые жесты, как если бы в животе у него, между печенью и кишками жила сколопендра. Лицо его потянулось в сторону ее руки на щеке, подарило скупой поцелуй запястью. – Нормальное вы нашли время для возмездия, Вера Павловна.

– Уж как получилось. – тонике ее пальцы собрались в кулак, сминая ворот, рискуя его порвать. Она подалась вперед, втянула запах у его плеча. Неприученный к бегу трусцой, он горячо вспотел, но в прохладе кухни вся соленая вода замерзла и пахла скорее не резкой мальчишеской страстью, а испугом. И подчинением. Руки его, одна еще держала крышку с золочеными прутьями, а другая, признав бессмысленность этой победы, вопросительно легла на талию женщины.

– Только вот место неудачное. – еле дыша, сказал он. – Здесь, рядом, склад начертательной комнаты.

– И что там? – спросила она, прекрасно понимая, что у нее опущенной вниз руке.

Северин выдохнул.

– Я храню много секретов, у нашего будет хорошая компания.

– Нормально.

Она отпустила его и подошла к двери.

– Стойте, Вера Павловна, – он подошел к небольшому рычагу в стене у двери. – Я бы включил свет в коридоре, а то у нас всякое ходит. – он звонко щелкнул переключатель, под дверью появилась светлая полоса, и действительно, по-хорошему, ему надо было отворить дверь, с ловкостью паука бросить Веру Павловну в темный проем склада и там торжественно сдаться ей, целуя все, что она скажет ему целовать, и взять все, что она прикажет ему взять. Упасть на пол, исполнять ее волю, разбиться под ней, с криком, и уронить затылок на плиточный пол. Закрыть глаза. Исчезнуть. Этого хотело зло внутри. Этого желал змеиный узел. Очень. Но было еще что-то, темнее этого. Что-то, хуже природы. Из распахнувшейся двери на Веру Павловну повалил утренний майский туман, на голове у волшебницы ловко оказалась птичья клетка и одним настоящим пинком, (да простит его тетушка), Вера Павловна вылетела из кухни в неизвестность. Дверь захлопнулась, рычаг рванул вниз, в темном дверном проеме показался Нож. Он был фиолетовый.

– Вот ты где… – сказал он хриплым голосом.

– Да.

Северин тут же пустил отца, ударил по кнопке на чайнике, высыпал на стол перед ним английских булавок из кармана. С каждой открытой булавкой Нож дышал тише и под конец почти не шипел от боли, пока двигал руками, шеей, корпусом.

– Аделаиде нужны ножницы. – сказал мужчина. – Специфичность. Они с Андреем должны быть уже близко.

– А Оксана?

– Она из тех, кто предпочел не драться с Морозом.

Волшебник вынул из пазов ящик с ножницами, положил на пол и сел на колени перед ним.

– Твой коридор, пап. – начал он. – В меня ни разу не попали.

Нож рассмеялся.

– Ох, как ты побежал, как побежал… как заяц! Мне было так смешно, я еле поднял свист…

– Ты крутой.

– Ай, дудки. – махнул он рукой. – Одно меня спасает: пятерка для меня оптимум. Шаг вверх, вниз – полная задница.

В кухню ввалились Андрей и Аделаида. В тетушкином боку до самого поднятого вверх локтя торчали ледяные стрелы, а в противоположной руке она все еще держала свою саблю абсурда. Та была в крови по самую рукоять. В сознании же ее держал только горящий синим светом камень в тюрбане. У Андрея был изящный порез от уха до уха вдоль линии волос, как при неудачном скальпировании. По его лицу стекала кровь, резво, как вода.

– Ничего себе! – сказал Северин, принимая на руки родное израненное тело. Он тут же уложил ее на деревянный пол, шумно перевернул ящик с ножницами.

– Мы проиграли законную битву по причине бегства с поля битвы. – сказал Андрей.

– Но выиграли, потому что выпустили магов в Голых Лыдках. – сказал юноша, откусывая секатором ледяные стрелы как только мог близко к телу тети. Для приличия она закрыла грудь рукой.

– Ты бы видел, Северин, лицо Мороза: сколько жизней помню, все время белым было гораздо важнее просто махать кулаками и оставлять потомство, нежели вычислять и рубить корни великому Делу Тьмы.

– В большой драке они обретают себя, как мы обретаем себя в мелкой подлости. – прокаркал Нож.

– Что, дед прям настолько жесткий?

– Да даже не он! – поднял голос Андрей. Он был в возмущении. – Он тоже, конечно, наподдал, но девчонка… На секунду я подумал, что она летающий воин! Никто из вас не видел своими глазами Эру Волшебников, так что вам придется поверить мне на слово. Она чуть меня не скальпировала. Возможно, Мороз будет брать ее на работу. Уж больно ему понравилось это зрелище.

– Не переживай, Андрей. – Северин снимал с ключиц тетушки ее замысловатые серьги и скреплял ими рану у нее на боку. – Даже если она хорошо машет кулаками, у нее череп как у банки с килькой. Я бы дал ей покрепче, если бы знал, что надо.

– Что, правда?

– Я себе голову оторвал, а она поверила…

– Ах, ладно. – махнул Андрей. – Если ее попрет вверх, понизишь до человека, как того огненного мальчика.

Маг безумия склонился над тетушкой.

– Не больно. – сказал он громко.

Ее белая рука, колотила по полу, но она не кричала и даже не скулила. Камень на лбу сиял.

– Не больно. – наконец сказала она.

Северин поднял лицо на Андрея.

– А год назад ты меня чуть не убил за шутку с огненным человеком.

– И сейчас бы убил.

– Зато он теперь не жжет.

– Зато он теперь он инвалид.

– Он обычный человек. Это тоже достойно.

– Нет. – сказал Нож. – Северин, нет. Потерять силу – это живая смерть. И я умру, когда это со мной случится.

– Я знаю. – сказал он тихо. – Только вот в чем отличие этой смерти от той, что ты уже пережил?

За шторой его спутанных волос было видно скривившиеся губы.

– Жестокое существо. Ты отнял и гордишься? Ты убил, и упрекаешь меня в том, что мне хватило сил не умереть на месте? Ты смеешься надо мной? Ты вообще человек? Плясать на костях на моих, ты человек?!

– Прости.

– Никогда.

Северин смутился.

– Я не христианин. Мне и не нужно глобальное прощение. Я лишь причинил боль своим вопросом и извиняюсь за это.

Ведьма открыла глаза и наконец-то разжала рукоять сабли.

– Не смейте ругаться, идиоты.

Андрей же молчал, глядя в окно, лицо его было примерно такое же, как у Ножа.

– Гляньте, какая потеха. – сказал он.

Трое волшебников смотрели в окно на Веру Павловну, в ярости пытающуюся сбросить с себя блестящий на солнце колпак. Освобожденные Вороновы устроили оживление в кроне сливы, заговорили наперебой. Сверху на клетку села пеночка и высоко присвистнула, будто хихикнула.

– Ой. Это же Сема Воронов. – сказал Северин.

Сема был один из трех Мечников в городе, способных забраться на восьмерку. Правда, в отличие от Майского, ему приходилось срезать веки и он навсегда обращен в птицу. Остальные родичи Воронова глядели черными глазами, свистели, подбадривая смелую пеночку, сидящую спокойно на мотающуюся из стороны в сторону и принимающую удары плоских ладоней клетку.

Нож протянул Северину сигарету, но из темноты ее перехватили тонкие пальцы Аделаиды. Андрей отошел от окна. Вслед ему обернулся Нож.

– Не знаю, как у вас с Северином принято, но мне, как человеку, мужчине и как магу очень бы хотелось услышать от тебя объяснение, Андрей.

– С удовольствием, Нож. – разбудил в себе бодрость мужчина. – Больше всего на свете люблю рассказывать о себе. Сейчас в моей жизни снова появилась одна давняя знакомая. Настолько давняя, что можно сказать, из прошлой жизни.

– Надеюсь, она не из бессмертных чудовищ? – строго посмотрел маг ветра.

– Нет. Я что, похож на того, кто совершает одну и ту же ошибку дважды?

– Ты похож на человека, который занимается этим все время. Это свойство приходящих магов. Из жизни в жизнь. Одно и то же. Иначе не вернешься.

Андрей улыбнулся.

– И много ты видел приходящих магов кроме меня?

Нож улыбнулся в ответ, но ничего не ответил. Андрей же продолжал.

– Prosecutor veritas был не на меня. А был заказан, чтобы уничтожить мою теперешнюю страсть. Я не мог этого допустить, поэтому мне пришлось делать транспонированного доппеля, то есть раздваивать ее, а не себя. Если бы это не сработало, мне бы было очень приятно наблюдать казнь Вороновых. Поэтому я дал ход делу. Все же увечия мне пришлось нанести себе самостоятельно, чтобы было ощущение, что я дрался и победил. Как я понимаю, Северин услышал, о чем щебечут птицы, – подросток кивнул, – и если бы Вера спросила их о цели чар, всем бы стало неловко. Поэтому они сейчас ничего не смогут сказать. Они – птицы в лесу. Прокляты, безусловно, но живые.

– Там есть кому о них позаботиться. – сказал Северин.

– Ты о нем? – показал Нож на окно. – Вряд ли он будет этим заниматься.

– Не хотите "Песню храбрых"? – вдруг сказал Андрей.

Майский отвернулся от окна.

– Нашему Дому нельзя зелья.

– Он что, никогда не видел, как ты это делаешь? – поднял оттенок брови Нож.

– Я, конечно, знала, что верность – проклятие наших мужчин. – Аделаида смотрела на племянника, но рука ее белым призраком лежала на черном плаще мага смерти. – Но Андрей всего навсего твой учитель. Да, ты живешь у него. Да, ты ешь с ним за одним столом. Ты даже сжег его заживо и приготовил ему сотэ из поверженного врага. Но я так надеялась, что ты на самом деле свободен и предан ему, потому что он делится с тобой "Песней храбрых". – она схватила молодые впалые щеки мага смерти. – Потому что Мечника удержит на орбите только зависимость…

– И твои успехи в учебе, Северин. – сказал Нож. – Мы тоже считали, что вы мухлюете.

– Что-то я ничего не понимаю. – честно признался волшебник, смотря на Андрея.

Андрей усмехнулся, его черное острое плечо мягко выплыло из под звенящих браслетов Аделаиды, и скрылось в лаборатории, откуда он вернулся уже с мелкой кроваво-красной ампулой. Маг смерти занял место в глубоком кресле напротив окна.

– Ты читал про концепцию разделения, Северин?

– Устаревшая, мифологическая. Хороша, как сказка на ночь.

– Устаревшая, не устаревшая, но гипотезы делятся на те, что хорошо и плохо описывают явления. – пальцы его крутили ампулу. – Если прямо и глупо смотреть на концепцию разделения, то, действительно, позор: нас раскидали поганой метлой по разным углам, сделали тебе желудок из бумаги, а мне кости, ломкие, как сахар. Есть, конечно, и плюсы: я выгляжу моложе Ножа, хотя это я учил его курить, а магов изобилия нельзя расстрелять, но мораль в том, что все стоят на своем, в своем красном углу. – рука Аделаиды распустила ему волосы и разворошила их, словно черный океан. – Но с если рассматривать концепцию разделения в обратную сторону, то получается, что отнятые у нас возможности возвращаются, если – он подмигнул ведьме. – объединять усилия.

Ампула лишилась колпачка, Северин проводил острый стеклянный край взглядом, пока бледный профиль мага смерти обратился вверх всей своей географией. Прислонив к краснеющим с каждым глотком губам блестящий пузырек, Андрей зажмурился. Все, как обычно. Маг отставил пустую ампулу на стол, расслабленно погрузился в мягкую тьму кресла. На одном дыхании произнес.

– Vesuvius…

И в эту секунду веки его исчезли. Тело его, и без того расслабленное, расплылось опиумным сном, поползли в бок щиколотки ботинок и грузилами на дно пошла вниз белизна рук. Из его темных глазниц и узких ноздрей валил к потолку буро-красный дым. Аделаида, блестящая, как звезда, втягивала мрак Везувия через быстро краснеющую сигарету.

Холодный свет в раме окна, в нем две одинаковые худые спины. Та, что старше, накренилась плечами, голова с русой соломой легла на родное плечо.

Глава одиннадцатая.

Евгений распахнул дверь нулевой комнаты, в холле сразу зажегся свет. Он ожидал увидеть, и он увидел. Двери хранилища бумажных данных были открыты: из них по полу стелились Мандельбротовы множества, выложенные из пылинок и мелкого мусора. Компьютер Лидии показывал синий экран смерти, кофемашина, настрадавшись, лежала на полу в луже коричневой воды, лампы мигали азбукой морзе слово “лох”, вендинговый автомат снова показывал красную лампочку и был готов выстрелить банкой колы в первого, кто спросит у него: “как дела?”

Евгений обреченно кивнул. Был у этого дела один виновник и одна причина. Виновником была Жанна, да, та самая, круглощекая, пышная, как куст астильбы, совершенно не за что считающаяся светлой колдуньей, ведь роль ее заключалась только в том, чтобы превращать все вокруг себя в хаос. Ее хранилище бумажных данных, давно оцифрованных, было реликтом. Будь воля Евгения, ее кабинет бы давно снесли, бумагу заперли в архив, а смутьянку уволили, потому что каждую ночь силы ее вырывались из хранилища и обращали в хаос все вокруг.