Колодец трёх рек. Москва приоткрывает вам тайны своих подземелий

© Давыдов Д. Ю., 2024

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2024

© «Центрполиграф», 2024

Москва основывалась на крови, загадках, летописных недомолвках.

И. Я. Стеллецкий

Вместо предисловия

Подземелья всегда манили неизвестностью и таинственностью. С подземельями связывали предания, сказки и городские легенды. Их населяли духами, мутантами, цивилизациями, исчезнувшими с поверхности земли. Про подземелья ходит невероятное количество слухов, которые порой вызывают у профессионалов досадное недоумение – неужели больше нечего рассказать? – порой откровенную улыбку. Кто-то из энтузиастов пытается изучать подземелья самостоятельно, некоторые собираются в клубы и сообщества. Иногда такая деятельность приводит к поразительным открытиям, иногда к гибели, травмам и прочим печальным последствиям. С появлением Интернета возможность поиска единомышленников по интересам значительно возросла, зато очень снизился профессиональный уровень тех, кто называет себя «подземщиком». Форумы, сайты, тематические группы в социальных сетях пестрят отчётами об исследовании подземных объектов, сообщениями о желании новичков примкнуть к коллективу или сообществу людей с аналогичными увлечениями, устраивают теперь и экскурсии по подземельям городов, но настоящих, серьёзных исследователей в этой области по-прежнему не так уж и много.

Но что я имею в виду, говоря о серьёзных исследованиях? Не только группу специалистов, вооружённых современной аппаратурой, помогающей обнаруживать скрытые полости, но и отношение к подземелью самого исследователя. Ведь подземелья весьма капризны, требуют разностороннего взгляда и порой загадывают самые остроумные загадки. Прежде чем предметно говорить о том или ином подземном объекте, нужно хорошенько разобраться, какими они вообще бывают. Не имеющий никакого отношения к подземным исследованиям человек запросто может перепутать терминологию и допустить в своём рассказе неточности или ошибки, обозвав коллектор подземным ходом, каменоломни – пещерами, подвал – катакомбами…

Прежде всего, подземные пустоты подразделяются на полости природного и искусственного происхождения. Природные – пещеры – могли образовываться миллионы лет путём вымывания породы грунтовыми или поверхностными водами, это самые распространённые, так называемые карстовые пещеры. Пещеры бывают и вулканическими, если в месте извержения вулкана под застывшей коркой продолжала течь раскалённая лава. Вытекая, она оставляла полое пространство или так называемую пустую лавовую трубку, которая также является пещерой. Ледниковые пещеры образуются в мерзлоте под действием талой воды, просачивающейся внутрь и постепенно разрушающей тело самого ледника. Тектонические пещеры – природные разломы и трещины земной коры. А есть ещё и эрозионные полости, наиболее характерные для прибрежной полосы морей и океанов. Они появляются в результате постоянного воздействия абразивов – песка и мелкой гальки в прибое, протачивающих пустоты в скалах. Всё это – полости, возникшие без вмешательства человека, а значит, едва ли там можно найти какие-то свидетельства человеческой жизни, если только пещеры не были использованы человеком впоследствии. Получается, что исследователю природных полостей необходимы знания в области геологии, гидрологии, карстоведения и почвоведения. Важна ему и хорошая физическая подготовка, и навыки альпинизма, ведь природные пещеры нередко имеют вертикальные колодцы глубиной в десятки, а иногда и в сотни метров.

Искусственные же пустоты – это подземелья, созданные человеческими руками сто, двести, пятьсот, а то и несколько тысяч лет тому назад. Хоть зачастую они намного младше своих природных сестёр – пещер, представляют уже исторический интерес, ведь в таких сооружениях могут оказаться и предметы старины – монеты, орудия труда, то, что попало туда, возможно, ещё в момент строительства самих подземелий или во время их интенсивного использования. Такие искусственные подземелья нередко оказываются памятниками подземной инженерии, исторической скрытой частью города, недоступной большинству горожан. Добавлю, что искусственные подземные сооружения разнообразны ещё по времени, способу постройки, а также по своему назначению. К искусственным или рукотворным подземным сооружениям относятся шахты и горные выработки, то есть пустоты, возникшие по вторичному способообразованию. Вгрызался человек в подземный пласт, используя породу и полезные ископаемые для своих целей, достал металл, камень, так необходимый ему, а пустота на месте находившейся в недрах выработанной породы образовалась как побочный продукт. Такие выработки иногда ещё называют искусственными пещерами, поскольку в них нет внутренней обделки, и со временем, из-за проседания почвы, просачивания грунтовых вод, такие пустоты действительно становятся похожими на пещеру. Но бывает, что человек использует такие горные выработки и дальше. Например, в Одессе, знаменитой разветвлённой сетью каменоломен, многие пустоты, возникшие в местах добычи ракушечного известняка, использовались в первой половине XX века для разведения грибов, а после Великой Отечественной войны в них устроили бомбоубежища. Там сделали бетонное укрепление пола, стен и сводов, усилили угрожавшие обвалами участки, провели коммуникации, устроили удобные входы. Получилось, что искусственные пещеры частично переделали в архитектурные подземные сооружения. Из-за этого одесские катакомбы представляют собой протяжённый лабиринт, состоящий из каменоломен, бомбоубежищ, складов, коммуникаций, дренажно-штольниевых систем и природных пещер, оказавшихся когда-то на пути проходчиков.

Но чаще искусственные подземелья строились специально для непосредственного использования: для тайного вылаза из крепостей к рекам, чтобы в случае длительной осады можно было набрать воды или пополнить запасы провизии и боеприпасов; для незаметного перемещения в случае военных действий из одной стратегически важной точки в другую; для внезапной переброски солдат в то место, где враг совсем не ожидает нападения. Необходимы в укрепительных сооружениях были и подземные пороховые погреба, и противоподкопные, или контрминные, галереи, и водонакопительные системы, и глубокие башенные подвалы, уходящие порой под землю чуть ли не на треть высоты самой башни. Поскольку такие пустоты устраивались в военных или оборонных целях, они получили название фортификационных подземных сооружений, от латинского fortis – крепкий, сильный.

Широко распространены бытовые подземные сооружения – погреба, склады, колодцы, хранилища. Представьте: работает экскаватор, вдруг ковш проламывает кирпичный свод какого-то старого подземного помещения. Рабочие спускаются на дно котлована, заглядывают в пролом, но там ничего не видно, так как туда насыпалось много земли и битого кирпича. Скорее всего, рабочие расскажут потом, что при строительстве обнаружился подземный ход, хотя мы с вами видим, что пока это ничем не подтверждается и едва ли подтвердится, так как рабочие продолжат выполнять свою работу и не займутся подробным обследованием найденного подземелья. С большей вероятностью открытый таким образом подземный объект всего-навсего фрагмент подвала дома, стоявшего здесь когда-то, старинной сточной трубы или погреба. Но даже взрослому человеку хочется верить в сказку, поэтому и возникают легенды о подземных ходах, хотя очень часто такие «подземные ходы» оказываются не чем иным, как милыми, но вовсе не таинственными свидетельствами старины.

На протяжении весны и лета 2014 года шла реконструкция прогулочной зоны Цветного бульвара в Москве. Того самого бульвара, на месте которого 200 лет назад ещё было русло реки Неглинки. Вместе с тротуарным покрытием рабочими была вскрыта бетонная плита, под которой оказался полукруглый замковый свод коллектора 1819 года постройки. Кирпичные стены и белокаменный низ делают похожим старый водосточный канал на подземный ход. Картину дополняет абсолютная сухость коллектора, так как река Неглинка в 1975 году была направлена в проложенное параллельно новое бетонное русло.

Значительно реже в средней полосе встречаются культовые подземные сооружения – пещерные храмы, монастыри, некрополи. Тем не менее такие жемчужины пещерного храмового зодчества, как Киево-Печерский комплекс XIII века, Дивногорский комплекс в Воронежской области, вырубленный в меловых скалах, предположительно в XII веке, Псково-Печерский монастырь XV века или самый молодой Черниговский скит под Сергиевым Посадом, образованный в XIX веке, наглядно иллюстрируют и кропотливый труд монахов-строителей, и саму структуру сакральных сооружений.

Технические подземные сооружения – самый объёмный пласт подземелий на сегодняшний день. К нему относятся коммуникации, метрополитены, транспортные тоннели и все системы жизнеобеспечения городов, позволяющие сделать жизнь в нём удобной и комфортной. Большинством горожан городские подземелья воспринимаются враждебным противоестественным пространством, да и городские байки населяют коллекторы коммуникаций всякой мистической нечестью. На самом деле техногенные подземелья крупного города, а тем более такого мегаполиса, как Москва, – сложнейшая система, похожая на двигатель огромного океанского лайнера, где каждый механизм работает чётко и слаженно, взаимодействуя с другими узлами и агрегатами. Кстати, далеко не все технические подземелья города такие уж новые, многие могли бы стать настоящими памятниками коммунального хозяйства, другие были выведены из эксплуатации и не сохранились, а некоторые – сами стали историей, такой же значительной, как и архитектурная составляющая города на поверхности, но, в отличие от неё, совершенно невидимой.

Не стоит думать, что построенные столетия тому назад подземелья сохраняются в первозданном виде. Без обслуживания они ветшают, подтапливаются грунтовыми водами, обваливаются. Москва начала XX века и Москва современная – два совершенно разных города. Именно в XX веке произошло внедрение в подземное пространство, уничтожившее многие описанные археологами того времени фрагменты подземных ходов и крепостей.

Москва изначально занимала выгодное положение: возвышенность, расположенная в междуречье Неглинки (русло которой располагалось на месте Александровского сада) и Москвы-реки, издревле именовалась Боровицким холмом, по строевому бору, произраставшему на этом мысу. С северо-запада природную защиту формировали вязкие заболоченные берега Неглинки, с юго-запада – устье последней, со сравнительно высоким уровнем воды, а с юга – самой Москвой-рекой. Сложности с заготовкой строительного материала отсутствовали, так как густые лесные массивы занимали не только возвышенность Боровицкого холма, но и большую часть территории современного города. Не защищённой природно, равнинной у древней Москвы оставалась восточная сторона укреплений, где с XIV века начал формироваться городской посад, жители которого в случае опасности тем не менее могли укрыться внутри Кремля, полагаясь на защиту его стен.

Однако из-за постепенного роста населения такая возможность исчезла уже в XV столетии, что привело, вскоре после завершения строительства краснокирпичного Кремля (1485–1516), к необходимости сооружения дополнительной крепости, защищавшей окольный град или современный район Китай-город. В течение нескольких лет итальянским мастером Пьетро Франческо Аннибале по линии старых древо-земляных укреплений была поставлена мощная кирпичная стена, примыкавшая к Кремлёвской в районе Угловой арсенальной (Собакиной) башни по берегу Неглинки и к Москворецкой (Беклемишевской) башне на берегу Москвы-реки. С восточной стороны Китайгородская стена была защищена рвом, заполнявшимся водой из речки Сорочки, убранной впоследствии в подземный коллектор, по аналогии с Неглинкой.

Ещё позже (в конце XVI века) по линии современного Бульварного кольца появляется стена Белого города, затем, по линии Садового кольца, стена Земляного города – деревянная, в отличие от уже существовавших к этому времени каменных московских крепостей.

Самой поздней границей Москвы, относившейся уже к периоду Романовых, является Камер-Коллежский вал – земляная насыпь, выполнявшая функцию таможенной заставы XVIII века и проходившая, с небольшими погрешностями, по линии современного московского Третьего транспортного кольца.

Учитывая всё многообразие рукотворных подземелий, даже несмотря на то, что большая часть их была утрачена, не возникает никаких сомнений в том, что их нужно изучать чрезвычайно пристально и подробно. Конечно, исследовать, скажем, подземный тоннель на Третьем транспортном кольце глупо. Существуют подробные чертежи этого тоннеля и организация, обслуживающая его, но есть в городе и системы старинных водостоков, канализации, водопровода, фундаменты и подвалы, значительно более старые, чем стоящие на них здания, и вызывающие живой интерес у москвоведов и историков.

Подземельями интересовались всегда, но ещё в XIX веке разделения в исследованиях природных и искусственных полостей не было. Изучением и того и другого занималась наука спелеология. Часть учёных-спелеологов постепенно расставляла приоритеты в пользу рукотворных, построенных человеком сооружений. Здесь от исследователя требовалось рассматривать подземелья и с исторической, и с технической точки зрения, а значит, появлялась возможность прикоснуться к быту и зодчеству ушедших поколений. Такой взгляд на проблему забытых подземелий ставил перед спелеологами уже археологические задачи. И хотя фактически разделение в спелеологии по исследованию природных и искусственных полостей произошло уже в конце XIX – начале XX века, термин «спелеистика», обозначивший изучение искусственных подземных полостей и архитектурных сооружений, появился только в семидесятых годах XX века. Появлению этого термина мы обязаны грузинскому спелеологу Г. Гаприндашвили, хотя до сих пор до конца не ясно, чем он руководствовался, обозначив эту ветвь спелеологии именно таким сочетанием букв. Чаще можно встретиться с другим написанием этого же слова – «спелестология», да и сами исследователи подземных искусственных сооружений называют себя именно спелестологами. Сегодня можно говорить о том, что диггерство – это ветвь спелестологии. И хотя спелестологи в основном отрицают это родство, оно всё-таки очевидно. Диггеры, в отличие от спелестологов, не гнушаются заглянуть и в действующие подземные объекты, чем и вызывают недоумение своих коллег: дескать, что же можно исследовать в таких подземных сооружениях, если они рабочие и ни в каком дополнительном изучении не нуждаются?

За последние десятилетия стремительного развития Интернета и других средств легкодоступной информации произошла, к сожалению, обидная подмена понятий. Любой подросток, забравшийся в коллектор, с удовольствием называет себя диггером, хотя, как правило, не имеет даже отдалённого представления о том, кто же такие диггеры и чем они вообще занимаются. Такое навешивание на себя звучного ярлыка любым начинающим подземщиком, в конце концов, изменило представление о диггерстве в целом. Теперь под словом «диггер» всё чаще подразумеваются девушка или молодой человек, спустившиеся под землю для получения острых ощущений. Диггерство сегодня – молодёжное экстремальное увлечение. Глупо спорить, у каждого человека в определённом возрасте появляется тяга к геройству и неоправданному риску, что, в общем, чаще всего выливается в обычное озорство. Многие взрослые и солидные мужчины могут припомнить в своём детстве факты катания на трамвайной «колбасе», на подножке товарного состава, а уж кто не забирался на крышу или не преодолевал себя, лазая по пожарной лесенке? Тем не менее едва ли это наталкивало на мысль называть себя после этого вагоновожатым, кондуктором грузовых поездов или пожарным. С приходом нового тысячелетия появилась масса всевозможных субкультур. Руферы проделывают на головокружительной высоте самые невероятные трюки, только бы дотянуться рукой до звезды сталинской высотки и, сняв всё это на мобильный телефон, выложить затем в Интернет. Зацеперы пытаются прокатиться от Москвы до Петербурга между вагонов скоростного «Сапсана» или хотя бы проехать один перегон на крыше поезда метро. Интернет позволил сплачиваться таким «экстремалам» в неофициальные сообщества и обращать этим на себя внимание, однако расценивать такие занятия как серьёзное увлечение, по-моему, нельзя, хотя бы по причине отсутствия исторических истоков. Слово же «диггер» произошло от английского глагола to dig, что значит копать, и если принять условие, что диггеры – это в первую очередь краеведы и увлечённые историей своего города жители, то ближе всего по сходству занятия с ними оказываются археологи. А ведь многие известные, даже знаменитые люди стояли в рядах первых диггеров, не догадываясь, что станут родоначальниками целого исследовательского направления.

Художник Аполлинарий Васнецов фактически был диггером. Для этого достаточно вспомнить цикл его работ, посвящённых историческому городскому пейзажу. Как же Васнецову удавалось так точно и детально представлять себе облик несохранившейся Москвы? В этом Аполлинарию Михайловичу помогали его большой опыт по изучению истории, знакомство со многими выдающимися учёными и членство в Императорском Археологическом обществе, при котором художник возглавлял комиссию «Старая Москва». Одним из приоритетных направлений комиссии на момент создания было изучение подземной Москвы. Некоторые утраченные к моменту написания художником сооружения были изображены настолько точно, что создаётся впечатление, будто не только глубочайшее знание предмета, но и удивительная интуиция двигали рукой мастера во время создания им живописных шедевров. Работы Васнецова являются прекрасными иллюстрациями той Москвы, о которой рассказывают на своих маршрутах экскурсоводы, ведь такая картина, как «Лубяной торг на Трубе», позволяет заглянуть в те времена, когда Неглинка текла по Трубной площади ещё по поверхности и ныряла в «трубу» – тоннель, устроенный под стеной Белого города. «Старое устье реки Неглинной» показывает аналогичную трубу, но только на месте современной Кремлёвской набережной, а «Воскресенский мост в XVII веке» запечатлел те сооружения, которые можно отыскать в городе и сегодня, – Воскресенские ворота стены Китай-города. И хоть сама стена была снесена в тридцатых годах XX века, ворота были восстановлены в 1995 году архитектором О.И. Журиным практически в первозданном виде, а остатки самого моста, обнаруженные при строительстве торгового комплекса «Охотный ряд», сегодня сохранены в музее археологии.

Москвоведа и бытописателя Владимира Гиляровского тоже очень часто называют «первым диггером», но здесь есть некоторая неточность, так как Гиляровский был диггером скорее по необходимости, нежели по призванию. Поставив перед собой задачу описать быт Москвы XIX века, Владимир Алексеевич, будучи известным журналистом, уделял пристальное внимание тем сторонам городской жизни, которые не были видны обычному горожанину.

«Помню, как-то я иду подземным коридором „Сухого оврага“, чиркаю спичку и вижу – ужас! – из каменной стены, из гладкой каменной стены вылезает голова живого человека. Я остановился, а голова орёт:

– Гаси, дьявол, спичку-то! Ишь, шляются!

Мой спутник задул в моей руке спичку и потащил меня дальше, а голова ещё чего-то бурчала вслед.

Это замаскированный вход в тайник под землёй, куда не то что полиция – сам чёрт не полезет»[1].

В описании подземелий знаменитой Хитровки Гиляровский скорее акцентирует внимание читателя на факте существования тайников, а не на их подробном описании. Такая недосказанность до сих пор будора жит воображения москвичей, заставляя их искать специалистов, готовых за плату показать упомянутые репортёром тайники. Подробнее Гиляровский говорит о коллекторе Неглинки, но и там автор скорее сконцентрирован на описании своих ощущений, а не на технических подробностях коллектора. Оно и понятно, ведь дядя Гиляй спускался под землю постольку-поскольку, пользуясь удобным случаем. Более подробное описание штольни, правда, есть в главе «Под землёй» его книги «Москва и москвичи», где говорится о строительстве артезианского колодца у Яузского бульвара. «Ощупью по колено в воде, промокшие насквозь от капели сверху, стараясь не сбиться с деревянной настилки, мы пошли к камере. Я попробовал зажечь спичку, но она погасла.

Мы были на глубине тридцати метров под улицами Москвы, под мостовой Николо-Воробьинского переулка»[2].

Едва ли Гиляровского так интересовал колодец, колодец был лишь поводом для необычного репортажа Владимира Алексеевича о спуске под землю и впечатлениях, полученных там.

Выделяется описание подземелья, вернее, даже дома, имевшего обширную подземную часть. Это дом № 3 по Мясницкой улице. Во времена Гиляровского дом этот принадлежал духовной консистории, которая, желая подзаработать, сдавала его под квартиры внаём, однако стены его насквозь пропитались страданиями и человеческой болью ещё раньше. Гиляровский подробно описывает внутристенные ниши цокольного этажа, которые когда-то служили чем-то вроде камер предварительного заключения. «Во времена Шешковского сюда помещали стоймя преступников: видите, только аршин в глубину, полтора в ширину и два с небольшим аршина в вышину. А под нами, да под архивом, рядом с нами – подвалы с тюрьмами, страшный застенок, где пытали, где и сейчас ещё кольца целы, к которым приковывали приведённых преступников»[3].

Настоящим же патриархом и родоначальником диггерства по праву можно считать археолога, профессора, спелеолога Игнатия Стеллецкого, человека выдающегося и глубоко преданного делу изучения подземелий. На протяжении всей своей жизни Стеллецкий отгадывал поставленные подземельями исторические загадки, невзирая ни на войны, ни на смену власти. Свыше сорока лет жизни учёный посвятил доказательству теории о существовании библиотеки Ивана Грозного. Единственный из советских археологов провёл раскопки в Кремле с целью отыскания таинственной Либереи, за время которых превратил многие исторические гипотезы в археологические факты, но, к сожалению, оказался в центре кремлёвских интриг и не сумел закончить своих изысканий. В последние годы жизни Стеллецкий написал книгу, в которой приводит веские доводы в пользу скорого обнаружения библиотеки Грозного именно в подземельях Боровицкого холма. Эта работа Стеллецкого, «Мёртвые книги в московском тайнике», была издана единожды, под редакцией москвоведа Таисии Белоусовой, также посвятившей немало лет своей жизни изучению подземной Москвы. Кроме этого, за годы работы Стеллецкий обследовал множество подземных ходов и остатков подземных сооружений в России и других странах. Он организовывал общества и комиссии по изучению и сохранению памятников истории, писал статьи, проводил экскурсии, читал лекции и имел такой успех публичных выступлений, что «А.В. Луначарский шутя называл его своим соперником»[4].

Это лишь малая часть деятельности Стеллецкого. Большинство его записей и документов не сохранились, но кое-что всё-таки уцелело и было передано после его смерти в московские архивы.

В фантастическом романе Глеба Алексеева «Подземная Москва» Стеллецкий фигурирует под именем археолога Мамочкина. Этому большому учёному действительно можно посвящать книги, экскурсии, фильмы, но, как ни удивительно, даже его могила долгие годы считалась утерянной и была обретена вновь лишь в 2010 году благодаря поисковым работам Московского общества некрополистов на Ваганьковском кладбище.

Известны и другие исследователи подземелий, чьи работы заслуживают пристального внимания и вызывают огромный интерес. Это и знаменитый историк И.Е. Забелин, и князь Н.С. Щербатов, также проводивший раскопки в Кремле ещё в XIX веке, и знаток московской истории и царского быта С.П. Бартеньев, автор удивительного по информативности и своей полноте двухтомника «Московский кремль в старину и теперь». Наши современники москвовед, писатель Т.М. Белоусова, фотограф, москвовед А.А. Задикян – вот далеко не полный список имён, вошедших в историю изучения подземной Москвы. Людей подчас сложных, неоднозначных, но, несомненно, преданно и кропотливо делающих важное дело по запечатлению истории города и имеющих полное право называться диггерами в самом высоком смысле этого слова.

Читатель держит в руках книгу, в которой я, автор, описал своё знакомство с московскими подземельями и людьми, связанными с ними. В ней я постарался передать не только дух Москвы девяностых годов прошлого века, периода моего детства и юношества, но и впечатления от увиденного, осязаемого, прочувствованного мною.

Некоторые персонажи и события этой книги вымышленные, у некоторых героев изменены имена, кого-то уже давно нет в живых, а кто-то и сегодня живёт и здравствует.

Книга во многом автобиографична, и в ней описаны события, в действительности произошедшие со мной, просто литературно обработанные, во избежание возможных неприятностей с законом.

Глава 1

Диггеры

Я выскочил из-за стола в соседнюю комнату, привлечённый словами телевизионного диктора: «Вчера в Москве погиб Максим Очеретин, он захлебнулся в подземном потоке, проводя съемки в инженерных коммуникациях!» Показывали присыпанный снегом овраг с торчащим из сугробов пожухлым репейником и сиротливыми голыми кустами, между которых могилами зияли два открытых колодца. «Около шести часов вечера, – говорил ведущий, – недалеко от улицы Миклухо-Маклая внимание прохожих привлекли крики о помощи. Оперативно прибывший на место наряд милиции обнаружил на окраине лесополосы мужчину, им оказался режиссёр телекомпании ВИД – Александр Куприн. Он утверждал, что в подземном коллекторе мощным потоком сбило с ног и унесло его оператора. Бригада скорой помощи зафиксировала у пострадавшего перелом ноги и сильное переохлаждение. Спустя несколько часов спасателям удалось извлечь из коллектора тело оператора – Максима Очеретина! Причины трагедии выясняются». Затем показали главного диггера, он в красной каске с фонариком и торчащей из нагрудного кармана рацией стоял возле треноги, трос которой был опущен в колодец. Возмущённо показывая на вырывающийся из-под земли пар, диггер говорил, словно отчитывая кого-то: «В любом случае самостоятельно спускаться в коллекторы смертельно опасно, и вот этому ещё одно печальное подтверждение. Здесь, под нашими ногами, расположен масштабный водоотводной канал, скорость прохождения по нему потока достигает шести-восьми метров в секунду. Устоять на ногах в таком течении практически невозможно!»

Затем в кадр попала «скорая помощь», в неё загружали худощавого мужчину, его скулы резко и остро выделялись на фоне синих носилок. Появившийся рядом журналист тараторил: «Александр, вы осознавали опасность спуска под землю, что вы хотели там снять?»

Посмотрев мутными глазами куда-то вдаль, тот хрипло ответил: «Там водопад, там подземный водопад!»

Прекрасно помню я свой первый «настоящий» спуск, хоть и минуло уже почти четверть века! Был солнечный весенний денек, а мы с моим новым другом ждали троллейбус у Киевского вокзала. Не было тогда ещё огромного торгового центра возле Большой Дорогомиловской. Вместо него теснились друг к другу выцветшие домишки, сарайчики и хозяйственные постройки, окружённые поведенными от времени загородками и заборами. И у каждого из них была своя судьба, своя старомосковская память, и каждый был хранителем какой-то тайны, так мне, по крайней мере, казалось. Но что значили тогда для меня эти чужие тайны, когда со мной вот-вот должно было случиться нечто особенное, я сам предвкушал знакомство с тайной подземного города.

Затем мы долго ехали на троллейбусе, мой новый друг постоянно смотрел в окно, боясь проскочить нужную остановку. Мы где-то вышли, перешли через улицу и оказались на маленьком треугольнике жёлтых одуванчиков, среди серого асфальта. В подрастающей траве ржавела крышка люка. Я облачился в костюм химзащиты, специально купленный для этого случая, а мой товарищ – в высокие рыбацкие сапоги. Затем достал из рюкзака разводной ключ и поддел рукояткой крышку. Послышался шум мощного потока, из чёрной дыры потянуло влажной прохладой. Трудно передать, какое возбуждение чувствовал я, глядя на пасть колодца, уходящую в неизведанную глубину, и одуванчики, доверчиво кланяющиеся подземелью.

С Андрюхой я познакомился с неделю назад. В праздничный день 9 Мая я слонялся недалеко от дома и забрёл на Ходынское поле – заброшенный аэродром в черте Москвы. Смотрел на стоявшие рядком самолётики, но подходить близко боялся: вдруг сторожа? Прыгал по бетонным плитам взлётно-посадочных полос, как вдруг увидел группу рабочих. Рассмотреть их было непросто, они только заходили на поле со стороны берёзовой рощи и были ещё далеко. Шли впятером или вшестером, в ярких красно-оранжевых спецовках. То разделяясь по одному, то вновь собираясь кучкой, рабочие будто что-то искали. Один из них наконец заметил меня и бодро зашагал в мою сторону. По мере его приближения на груди куртки проступала какая-то надпись. Я вглядывался, напрягал глаза, но всё никак не мог её разобрать. Когда рабочий подошёл совсем близко, угловатые чёрные буквы сами собой сложились в слово «диггер».

В конце XX века диггеры выглядели совершенно по-другому. Да и понятие «диггер» было вполне определённым, так как всем был известен только один представитель этой профессии – друг мэра Москвы, чем-то похожий на киноактёра Ван Дамма огромный плечистый мужчина с забранными в хвост волосами. Если не каждый день, то хотя бы несколько раз в неделю он рассказывал с экранов телевизоров об опасностях и особенностях подземной Москвы, предупреждал о возможных провалах и вероятных авариях. Я далеко не всегда понимал, о чём он говорил. Но было ясно одно: существует отряд специалистов, изучающих московские подземелья, а этот, похожий на Ван Дамма, в нём главный.

Сегодня любой подросток, желающий узнать, как выглядит изнутри метро, угольная шахта, коллектор, любое подземелье, да что там подземелье – ледокол и даже космический корабль, может за десять минут получить об этом хотя бы общее представление в Интернете. Тогда же показанная по телевизору картинка могла не просто впечатлить, а стать настоящим откровением. И вот мой подростковый разум захватили тёмные коллекторы с текущей по ним водой, проносящиеся возле «Ван Дамма» поезда метрополитена, охапки мохнатых кабелей, словно в фантастическом паучьем логове. И всё это было где-то рядом, в буквальном смысле под ногами, нужно было лишь найти вход в этот таинственный подземный лабиринт. Но как я ни старался, входа обнаружить не мог. Я обследовал подвалы соседних сталинок, залезал в будки с рычащими насосами, украдкой, в подворотнях, поднимал тяжёлые крышки колодцев – и везде меня ждало разочарование. Входа в подземную Москву нигде не было, а только лишь тесные пыльные каморки, горы мусора да маленькие ручейки неизвестного происхождения.

Мне казалось, что «настоящие» подземелья находятся под оживленными улицами. Стоит только открыть люк среди автомобильного потока, и он обязательно окажется именно тем, который я так давно ищу. Но сделать это было невозможно! Позволить себе такое могла только официальная служба диггеров, а не я, подросток, оборачивающийся на каждого прохожего.

Диггер подошёл и снял с головы каску с фонариком. Светлые волосы забраны в хвост, тонкий искривлённый нос, серые прищуренные глаза под выцветшими бровями.

– Здорово, отец! – протянул он руку. – С праздничком!

Ноздри у него периодически раздувались, что, несмотря на улыбку, придавало лицу свирепое выражение. Это был не тот диггер, которого показывали по телевизору.

– Люков тут не видел, не пробегали?

– Не, не видел. А что за люки?

– Да обычные, круглые. Коллектор ищем, речка Ходынка здесь где-то. Фу, жара! – утёр он рукавом лоб.

– Слушай, а как к вам можно вступить? Это мечта моя – диггером стать.

– Ну, это не мне решать, а Маклакову – шеф наш!

– Тот самый, знаменитый?

– Тот самый!

Я уже собирался было идти, бежать хоть через всё Ходынское поле, весь город вместе с диггером к «тому самому», но новый знакомый уже снова протянул руку:

– Жаль. Ладно, бывай здоров! Записывай номер.

Мобильники в те времена были разве что у бандитов и бизнесменов! Записной книжки у меня, конечно, тоже не было. Я растерянно копался в карманах, хотя точно знал, что всё равно не найду там ничего, чем можно записать номер. Глядя на меня, диггер тоже постучал себя по комбинезону и извлёк коробок спичек:

– Вот, спичками номер запиши.

– Это как – спичками?

Диггер присел на корточки и, высыпав кучкой спички, начал поджигать их по очереди. Дав каждой немножко погореть, он тушил её и чертил угольком цифры на внутренней части коробка.

– Домой придёшь – перепиши, а то сотрётся, это мой домашний. – сказал он и, махнув рукой, зашагал прочь.

Я стоял, держа коробок, словно это была самая большая ценность в мире, не зная, положить ли его в карман или аккуратно нести в руках до самого дома, чтобы случайно не потерять.

– А зовут тебя как?! – крикнул я вдогонку.

– Андрюха!

Я полез в колодец первым. Андрюха долго возился наверху с крышкой, гремел и чертыхался. До сих пор, спускаясь в незнакомый люк, я чувствую лёгкий укол опасности. Что ждёт меня на дне? Крепкая ли лестница? Все ли ступеньки на месте? Добавить к этому предвкушение нового, удивительного, возможность переступить через воображаемый порог, с одной стороны которого остаётся привычный наземный мир, а с другой – ожидает сырая темнота подземелья.

Колодец оказался не очень глубоким. По мере спуска шум текущей воды нарастал и как бы проглатывал дерзнувшего оказаться здесь. Я дошёл до конца лесенки и встал на бетонном бережке, на повороте круглого высокого коллектора. В воду уходили несколько чёрных скоб и терялись в быстром бурлящем потоке. С чувством лёгкой брезгливости впервые наступал я в подземную воду. Вроде бы понятно, это не канализация, а всё равно поток воспринимается новичком как что-то грязное, неприятное, от чего лучше держаться подальше.

Мы пошли вверх по течению. Под ногами то и дело попадались камни, куски бетона, железяки, я шёл осторожно, стараясь не споткнуться и не шлепнуться. Андрюха же, казалось, чувствовал себя как дома.

– Сейчас к порталу выйдем, – сказал он.

– К какому порталу?

– Ну, к началу коллектора, где речка в него втекает.

Мне представился огромный проём, будто гигантское сливное отверстие в ванной, к которому мы вот-вот должны были подойти снизу. Вспоминался сон, виденный мною не раз в детстве: небольшой холм, из которого торчат два металлических «грибка». У одного шляпка сорвана, и оттуда тянет канализацией. В пригорке что-то шумит и ревёт. Мне страшно и любопытно. Какая-то непреодолимая сила тянет меня заглянуть внутрь холма. Я приближаюсь к грибку и склоняюсь над ним, слышу шум набегающей волны, и из грибка мне в лицо брызжет водой.

Строго говоря, порталом правильно называть только выходы из сухих подземных сооружений – железнодорожных и автомобильных тоннелей, горных выработок с горизонтальными откаточными штольнями. У коллекторов же – оголовки! Но в те далёкие времена я, понятно, впитывал как губка всю, иногда не совсем верную, информацию, которую только слышал о подземельях.

Я глядел в спину Андрюхе, порой прикасаясь рукой к шершавой стене, чтобы не споткнуться, как вдруг меня кто-то схватил за ногу! От неожиданности я рванулся в сторону, а под водой, наискосок от меня, что-то метнулось, шлёпнув по речке. Я поднял ногу и, к своему удивлению, увидел металлические грабли, зацепившиеся за петлю костюма.

Вскоре впереди стало светлеть. На сером бетонном своде зарябили солнечные зайчики. Коллектор заканчивался забитой мусором решёткой, а под неё из оврага бежала серебристая речушка. На поверхности она была ласковой, мелкой и совершенно безобидной, совсем не такой, как в подземном русле. Мы стояли и смотрели на день, зелёную траву и кусты вдоль берега. Смотрели, точно через форточку, проделанную в стене мрачного подземного дома.

– Ну что, пошли обратно? – поворачиваясь, спросил мой спутник.

Я с радостью зашагал обратно в сумрак. Шагал и чувствовал себя причастным к знаниям диггеров, ощущал себя частью городских подземелий, и мне хотелось узнавать, видеть эту скрытую, таинственную Москву, пить её, как воду в минуту изнуряющей жажды.

Миновав изгиб коллектора, где мы спускались через колодец, друг за другом, маленькими шажочками, чтобы не потерять равновесие, двинулись к мощному водяному шуму, доносившемуся из темноты. Поток убегал за поворот и там срывался с небольшой горочки. Вдруг мне стало страшно. Течение начало подхватывать и тянуть к водосливу. Я даже и не подозревал, что вода может обладать такой силой и ручей по колено, пусть и подземный, запросто способен повалить человека! Андрюха, широко расставив ноги, сбежал вниз горки и теперь стоял мокрый по пояс, а я, пытаясь не поскользнуться, балансировал наверху. Я решил спускаться так же, как и мой товарищ. Вроде бы всё просто – оттолкнуться ногой от сухого участка справа, затем перепрыгнуть на противоположную сторону и приземлиться так, чтобы поток остался между ног… Собравшись с духом, я прыгнул. Но то ли неправильно рассчитал силу прыжка в костюме, то ли подошва соскользнула, только в следующую секунду уже очутился в самом низу горки, сидящим в набегавшем на спину течении. Вода заливалась мне за шиворот, но, к моей радости, меня не уносило. Андрюха шагнул ко мне и протянул руку, затем нахлобучил мне на голову мою мокрую каску и, улыбаясь, сказал:

– Главное – ноги боком не ставь в потоке! Ну что, с крещением?

Я кивнул. И тоже спросил:

– А бывает, что диггеры воду случайно глотают, если падают?

– Всякое бывает, конечно!

– И что тогда делать?

– Да ничего! Ну, можно марганцовочки выпить, как домой вернёшься! Сильно промок?

– Прилично.

– Это хорошо. Значит, подземка тебя приняла! Ну, тогда можно и на выход!

С годами я стал относиться к промоканию и глотанию воды спокойно. Бывает, и умоешься, когда в коллекторе жарко. Ходил я затем и в дырявых сапогах, и в кроссовках, и даже один раз босиком, потому что потоком унесло мою обувь. И ни разу ничем не заболел, ни разу не почувствовал себя плохо. Видать, и вправду приняла меня тогда подземка. Сколько ни бывал я затем в Раменке, моей первой подземной речке, всегда отмечал про себя тот люк, через который спустился с Андрюхой. Но тогда, в конце девяностых, всё было по-особенному, всё было в новинку, всё пугало, удивляло и восхищало.

Вскоре после спуска в коллектор я попал в штаб к диггерам. Андрюха в тот день поехать не смог, поэтому меня привёл другой диггер – Костя Балакин, плотный коренастый парень с коротким тёмным ежиком на голове. Штаб располагался недалеко от Белорусского вокзала, в красивом сталинском доме с башенками. Дверь нам открыла невысокого роста женщина с короткой стрижкой.

– Здравствуй, Костя, проходи. Это новенький? – спросила она, пристально осмотрев меня с головы до ног.

– Здравствуйте, Лина Игоревна, да, знакомьтесь, это Данила!

Вообще-то официальное моё имя Даниил, но с самого детства меня почему-то зовут Данилой. Я уж и не знаю почему. Даже сейчас слышу я иногда: «А как к тебе обращаться менее официально?» – и, не задумываясь, отвечаю: «Даня!» – «Ну, нет, Даня – это как-то невежливо, будем звать тебя Данилой!»

Я робко шагнул в квартиру. Прямо напротив двери на полу лежала огромная гора костюмов химзащиты. Они были не в сумках, как мой, а хаотично свалены в кучу и наполняли прихожую совершенно особенным запахом. Кто хоть раз имел дело с таким снаряжением, конечно, знает, что оно пахнет резиной, старым чердаком, речкой и чем-то совершенно особенным, с чем у меня надолго затем проассоциировался запах подземных приключений. На стенах висели мотки толстой веревки, ремешки, застежки и карабины для альпинистского снаряжения. В деревянной этажерке выстроились по меньшей мере с десяток пар кирзовых сапог, а на крючках красовались каски, фонари, оранжевые жилетки и другая униформа. Костик быстро исчез в глубине квартиры, а я прошёл вслед за Линой Игоревной в кухню и уселся на табуретку.

– Володя скоро придёт, – сказала она. – Я его мама, начальник штаба.

Кухня как бы разделялась на две части. Вдоль одной стены стояли газовая плита, холодильник, стол, мойка – в общем, всё, что обычно бывает на кухнях, а вдоль другой – офисное кресло перед столиком с компьютером, маленькая тумбочка, с лежащей на ней рацией. Тут же стоял факс, висели распечатанные телефоны аварийных служб и каких-то организаций. Рядом – плакат с изображением Маклакова: держась за веревку, он поднимался против течения по коллектору. Вокруг плаката вразнобой кнопками были приколоты рисунки, скрупулезно сделанные шариковой ручкой. Вот подземная Москва в разрезе, вот какой-то тоннель, в котором плечистый диггер, по-видимому самый главный, спасает девушку от подземного чудовища, а та доверчиво обнимает его за шею тонкими руками, а вот – планета Земля, вместо шляпы у неё крышка люка, приподнятая изнутри улыбающимся Маклаковым.

– Данил, зачем ты пришел к нам? – уселась напротив меня Лина Игоревна.

Сквозь ее чёрные волосы проступала седина, она внимательно изучала меня глазами-угольками, а тонкие губы были напряжённо сжаты. Я почувствовал себя неловко и заёрзал под её пристальным взглядом.

– Да это моя мечта – стать диггером. А тут случайно встретил отряд, подошёл, ну и вот…

– У нас много недоброжелателей, у Володи и у меня, бывает, приходит кто-то, а потом такое рассказывают.

– Ну, я же не шпион, никто меня не присылал. Да я вас искал давно, тем более я же с Костей пришёл, вы же сами видели!

В этот момент на тумбочке зашипела рация.

– Мама, приём, ответь группе.

– Да, Володя, – взяв рацию, ответила Лина Игоревна.

– Что, новенький пришёл?

– Пришёл!

– Скоро буду, приготовь мне пока сардельку и сапоги.

Начальник штаба достала из холодильника сардельку и, поставив её вариться на плиту, ушла. Я сидел и соображал, правильно ли я отвечал и не разозлил ли чем-нибудь Лину Игоревну. Больше всего меня беспокоил возможный вопрос о моём возрасте. В диггеры, как я подозревал, принимали с восемнадцати, а мне не исполнилось и пятнадцати. Не дай бог, спросят паспорт, начнут оформлять. Правда, выглядел я постарше своих лет и, в общем, если не придираться, казался уже почти взрослым.

В прихожей заскрипел паркет, и в кухню вошел Костик. Подойдя к окну, он спросил:

– Ну как тебе?

– Интересно.

– Сейчас Вовка придёт, встал уже почти.

– А он разве дома?

– Дрыхнет.

В глубине квартиры послышалось пение: «Мы диггеры, и мы не альпинисты, тем вверх и вверх, нам вниз и вниз». Дверной проём заслонила фигура Владимира. Длинные волосы, собранные сзади, открывали высокий лоб в оспинах, а на щеке виднелась большая родинка. Из одежды на главном диггере был только низ от красно-оранжевого комбинезона со свисающими до колен подтяжками. Протянув мне огромную ручищу с рельефными мускулами, он весело посмотрел на меня и, улыбаясь, сказал какую-то прибаутку, что-то вроде:

– Подземелья и вода помогают нам всегда!

Голос у него был сипловатый, но очень мощный.

– Спортом занимаешься? – спросил он и с такой силой стиснул мою руку своей широченной ладонью, что у меня захрустели пальцы. – Гирю сколько раз жмёшь?

Гирями я не занимался и уже собирался признаться в этом, но Владимир, не дожидаясь моего ответа, продолжал:

– В шестнадцать лет я поднял люк, на котором стоял постовой! Просто открыл изнутри крышку и положил рядом с колодцем, прямо вместе с постовым, представляешь? Сейчас лом могу согнуть. Балакин, дай сюда лом!

Костя прошмыгнул в прихожую и крикнул оттуда:

– Какой?!

– Двадцать восемь миллиметров! – довольно хохотнул Владимир. – Живей, Балакин!

Погремев в прихожей, Костя принес лом и протянул Владимиру. Тот посмотрел на него и, даже не взяв его в руки, сказал расстроенным голосом:

– Что ты принёс? Это не тот! Этот новозеландский! Чем мы работать будем?

– Так там…

– Всё самому делать… эх, молодёжь.

Владимир ушёл искать нужный лом, а Костя, поставив возле холодильника новозеландский, пошёл помогать. Я рассматривал лом: ничего новозеландского в нём не было, самый обыкновенный, чуть рыжеватый от ржавчины, сплющенный с одной стороны и заострённый с другой.

Диггеры вернулись озабоченными.

– Пропал! – констатировал Владимир. – Был и пропал!

– Да у нас один этот и был всегда! – возразил Костя.

– Балакин… ты столько лет в диггерстве, а инвентаря не знаешь! На той неделе с другим ломом ходили, ты его нёс ещё! Нёс, да не донёс!

– Да я этот нёс, Вов!

– Отставить разговоры! Выговор тебе, Балакин!

Главный диггер, кажется, начинал злиться. Достав вилкой из кастрюльки сардельку, он обильно полил её кетчупом, а кастрюльку с грохотом швырнул в раковину. Я решил разрядить обстановку и, потрогав лом, спросил Владимира:

– А чем он такой особенный?

Тот быстро отвлёкся и, размахивая вилкой, как дирижёр палочкой, начал рассказывать:

– Уникальный инструмент, коллеги подарили. Лёгкий и прочный, на него железнодорожный вагон повесить можно – выдержит! Спецзаказ для нашего штаба. У него смещён центр тяжести, любую кирпичную стену разбивает, как отбойный молоток, только держать нужно уметь! Я тебе потом покажу! – Откусив кусок сардельки, Маклаков втягивал воздух, чтобы не обжечься. – Вообще, хороший инструмент в нашем деле – главное! Под землёй бывают ситуации совершенно неожиданные, и к каждой ситуации диггер должен быть готов. Иногда попадешь под внезапный сброс в системе, иногда под обвал в древних фортификационных подземельях кремлёвского и закремлёвского сектора. Вообще диггер – универсальный солдат! Подготовка должна быть как у спецназа. Мы ведь и есть подземный спецназ. Да, Балакин?

Костик стоял возле двери, и его рот постоянно уползал куда-то в сторону. Поймав мой взгляд, он подмигнул.

В дверь позвонили, и в прихожую вошли два парня. Не успели они разуться, как снова затрещал звонок. Вскоре народу собралось человек семь, не считая Владимира и Лины Игоревны. Маклаков осмотрел всех довольным взглядом и велел через пять минут быть готовыми к построению во дворе. Балакин раздал униформу и кирзовые сапоги. Перед тем как выйти в подъезд, я взглянул на себя в зеркало. На мне был красивый комбинезон с нагрудным карманом, куртка со светоотражающими полосками и надписью «диггер» и каска. Штанины, по примеру других ребят, я заправил в сапоги и, очень довольный своим внешним видом, выбежал во двор.

Молодая листва бросала на потрескавшийся асфальт переменчивые тени и восторженно шелестела. В арке как-то особенно и по-праздничному шумел Ленинградский проспект, невидимый за рядами коммерческих палаток, а у платформы ожидала отправления электричка. Много раз я бывал на этой платформе с дедушкой. Раз зимой моё внимание привлекли клубы молочного пара, вырывающиеся из открытого колодца. «Интересно, знают ли диггеры, что там парит, были ли они здесь?» – соображал я. И конечно, не догадывался, что штаб диггеров расположен так рядом, по соседству.

– Костя! – спросил я Балакина. – А что там зимой так сильно парит в соседнем дворе? Вы туда не спускались?

– Теплотрасса, наверное, – пожал тот плечами. – Точно не знаю, надо Вовку спросить.

Распахнулась дверь, и из подъезда широким шагом вышел Маклаков. Он был в похожей униформе, только на груди была надпись не «диггер», как у нас, а «командир группы». Болтавшие между собой ребята очень быстро построились в шеренгу, и я тоже встал с краю и вытянулся изо всех сил.

– По порядку номеров рассчитайсь! – крикнул главный.

Всё это было очень похоже на школьный урок физкультуры.

– Слушай мою команду! Сейчас отправляемся на диггерский патруль. Затем обследование коллекторной системы. Вопросы есть? Нет? Нале-е-е-во!

– Повезло тебе, – шепнул Костя. – Первый день, и – в коллектор спустишься!

Впереди, выпятив грудь, шагал Владимир, периодически он доставал из нагрудного кармана рацию и с кем-то переговаривался. Мы едва поспевали за ним, но старались идти парами и ровно. Прохожие оборачивались на нас, а автомобили сигналили.

Спецовка оказалась жаркой, а сапоги вскоре начали натирать ногу. Из-под каски лился пот. Владимир заметил, что отряд начал уставать, и разрешил сделать привал. Мы, как по команде, уселись на низенькую газонную загородку. А командир, похоже, даже не запыхался. Он расхаживал мимо нас и пошучивал:

– Балакин, ты чего-то быстро уставать стал, для жены, что ли, себя бережешь? Смотри мне! Как на тебя под землей набросится безногая свинья, а ты усталый.

Когда мы вернулись в штаб, время приближалось к обеду. Напившись из-под крана воды, стали разбирать инвентарь, приготовленный для нас Линой Игоревной. Нужно было распределить между участниками отряда большой моток верёвки, крючок для открывания люков, лопату, кувалду… Мне доверили нести лом, тот самый, который якобы подарили штабу коллеги из Новой Зеландии. Каждый взял комплект химзащиты, упакованный в аккуратную зелёную сумку. Перед выходом командир осмотрел наши фонарики. Мой ему явно понравился. Фонарь был прорезиненным, с двумя большими батарейками. И как мне казалось, выглядел очень по-диггерски.

Нужно пояснить, что тогда, в конце девяностых, фонари были совсем не такими, какими теперь пользуются диггеры, а громоздкими, тусклыми, с лампочками накаливания и очень быстро садились.

– Хороший, – сказал Владимир, разглядывая мой фонарик. – Я сегодня с ним пойду, ты же не против?

Я, конечно, не был против. Знаменитый диггер не просто похвалил мой фонарь, но ещё и захотел сам пойти с ним в подземелье. Мне выдали другой, обычный пластмассовый, который я убрал в сумку. Мой же Владимир засунул в нагрудный карман куртки и кивнул на дверь.

Город разогрелся под лучами июньского солнца, прохлада сохранялась только в тени огромных серых домов, мимо которых мы шли в Неглинку. Автомобили, стоящие в полуденных пробках, дышали нестерпимым жаром, а при переходе улицы я даже отворачивался, чтобы не чувствовать лицом обжигающий воздух над раскалённым металлом.

– Володь, может, на метро поедем? – предложил Костя, когда впереди показался вестибюль станции «Менделеевская».

– Отставить разговорчики. Помню я архаровцев, на метро ездили.

Настроение Владимира менялось молниеносно: то он отчитывал за что-нибудь Балакина, то тут же, без остановки, начинал рассказывать что-нибудь смешное. При этом тембр голоса его не менялся, только на губах появлялась едва заметная улыбка. Вот и сейчас, посмотрев на меня, он продолжал:

– Ехали с обследования, уже выходить. А один боец положил лом на поручень эскалатора. Ну, в общем, не удержал, и лом полетел вниз, как таран. Разогнался, аж искры высекает. И со скоростью километров двести в час – в будку дежурной. Пробивает насквозь и застревает в двери, хорошо, бабка в этот момент вышла.

Я не понял, было ли это на самом деле, или главный всё выдумал. Но говорил он об этом так, словно рассказывал анекдот. Вообще, несмотря на свою знаменитость, он, похоже, был мужиком что надо: сразу велел мне называть его на «ты», мало кто из взрослых позволял себе «тыкать».

Мы маршировали узкими переулками, поднимаясь вверх, спускаясь в овраги. Наконец зашли в парк, за которым возвышалось циклопическое кольцо спорткомплекса «Олимпийский». Посреди парка серебрился большой пруд. Немного в стороне, ближе к кованой ограде, круглая постройка с куполом, похожая на обсерваторию. Владимир повел нас к ней.

– Одевайтесь в химзу! – велел он, когда мы зашли за обсерваторию.

Вскоре, облачившись, наш отряд вышел на парковую дорожку.

– Ребята, война, что ли, началась? – спросил со скамейки усатый дядька, с любопытством нас оглядев.

– Вторжение инопланетян! – бодро ответил кто-то из отряда, вызвав этим взрыв хохота.

Пройдя берегом, мы очутились на пристани с летним кафе. Владимир широкими шагами подошёл к квадратным люкам между столиками и велел нам открыть один из них. Я и ещё трое диггеров схватились за ручки крышки и сдвинули её в сторону. Под крышкой оказалось странное помещение. Скорее яма, разделённая вертикальной стенкой из бруса. С одной стороны стояла чёрная вода, а с другой было практически сухо, если не считать маленьких ручейков, переливающихся через стенку. Мы по очереди начали спускаться в сухую часть подземелья, как вдруг один из двух сидящих за крайним столиков мужчин вскочил и бросился к нам. Сделал он это так внезапно, что, не рассчитав силы, толкнул свой столик, из-за чего бутылка и стаканы со звоном посыпались на пол.

– Парни, парни! Стоп! Хватит! – кричал он на всю пристань. – Я сына похоронил! Вы куда?

Владимир быстро шагнул ему наперерез и встал, заслонив собой открытый люк. Мужчина был явно пьян, остановившись перед Маклаковым, он смотрел мутным взглядом, покачиваясь из стороны в сторону. Потом тихо сказал:

– Сына я похоронил… а ты пацанов вниз тащишь. Скрипнет жизнь рессорой, вспомнишь меня!

– Витёк! Иди сюда, чего ты пристал? – закуривая, крикнул собутыльник.

На шум из пристройки выбежала буфетчица. Какое-то время она смотрела на происходящее, а потом завизжала:

– Я сейчас милицию вызову!

Мы уже спустились, наверху оставался только Владимир, но, так как яма была неглубокой, снизу было всё хорошо видно. Пьяный посетитель вдруг схватил под руку главного и потащил его куда-то.

– Пацаны, а ну назад! – кричал он, оборачиваясь.

Владимир попытался аккуратно освободиться от назойливого посетителя, но тот не ослаблял хватки. Тогда Маклаков легонько оттолкнул его, и тот с шумом полетел на пол, роняя стулья.

– А-а-а, драка! Милиция! – как сирена, выла буфетчица.

Воспользовавшись заминкой, Владимир быстро соскочил к нам и принялся изнутри закрывать крышку. Сверху раздавался топот и хрипловатый голос пьяницы. Люк ещё не захлопнулся до конца, как в щели молниеносно образовалась нога. Она обрушилась на голову нашего командира, отчего каска слетела и с шумом грохнулась на обломки кирпича.

– Чё-ё-ёрт! Помоги! – неслось сверху.

Слышались шаги, секции соседних люков поскрипывали.

– Витёк, ты как? Встать можешь? – В проёме показалось красное лицо второго мужчины. Наклонившись к проему, он крикнул: – Сейчас, мужики, я его достану!

И правда, висевшая нога поползла вверх. Теперь Владимир задвинул крышку и, поднимая с пола каску, сказал:

– Сумасшедшие какие-то. Вылезем в другом месте, ну их к подземному дедушке.

Вперёд вёл узкий и тесный лаз, где-то в глубине журчал невидимый поток, пахло погребом.

Нет больше знаменитого спорткомплекса. Олимпийский проспект окружили современные дома из стекла и бетона, к Театру Дурова, по соседству, пристроили новую сцену. Преобразился и сам парк: его вычистили, подновили, облагородили. Теперь по дорожкам время от времени прогуливаются охранники и выдворяют пьяных посетителей за ограду. Только вода под пристанью по-прежнему стекает ручейками в шлюзовую камеру пруда.

Глава 2

Неглинка

Мы ползли на коленках по неровной кирпичной трубе. По-видимому, очень старой и какой-то слоистой: c бетонными латками на стенах, дырами, за которыми виднелись сгнившие доски опалубки. Пол был выщербленным, с уступами и промывами. Скоро руки коснулись прохладного потока, потянуло влажным ветерком. Посмотрев по сторонам, я обнаружил, что оказался в чёрном круглом коллекторе, и наконец-то выпрямился в полный рост. Стояли, ждали Владимира, протискивавшегося последним.

Воды было мало. Впереди, насколько хватало света фонариков, клубился лёгкий туман. В трубе, откуда только что вышел отряд, показалась серая штанина химзащиты, мелькнула светоотражающая полоса на рукаве нашего командира, и по подземелью раскатился его громкий голос:

– Старички всё и так знают, а для молодёжи поясняю: то, куда мы попали, ещё не Неглинка, а только её приток, речка Напрудная.

Гуськом мы двинулись по течению, стараясь не поскользнуться на осклизлом полу. Сверху кое-где свисали корни, похожие на тонкие крысиные хвосты, не то деревьев, не то каких-то других растений. Слева возник маленький балкончик, с которого перпендикулярно ответвлялся ещё один сухой бетонный коллектор.

– Это дублёр Напрудной и Неглинки, – пояснил Владимир. – Построен к Олимпиаде, для разгрузки основного канала, на случай увеличения расхода воды в дождь. Отходит на пару сотен метров, затем поворачивает под прямым углом и идёт параллельно. Под Садовым кольцом сопрягается с основным магистральным коллектором! Дойдём до нового русла – покажу!

Когда справа показалась пустота, Владимир крикнул:

– Здравствуй, Неглинка!

– Здравствуй, Неглинка! – повторил я вместе с остальными диггерами.

Неглинка бежала под ноги по арочному тоннелю большего диаметра. Потоки соединялись, проходя параллельно кирпичному выступу, являвшемуся как бы продолжением коллекторов. Наш руководитель нагнулся и, хлопнув по выступу рукой, словно это был не мокрый кирпич, а породистая лошадь, пояснил:

– Строили-то как! С любовью, с уважением к рекам, хоть их и спрятали под землю с глаз долой. Даже водоразделительную стенку сделали, чтобы лоток, то есть низ коллектора, не размывался.

Подземная система Неглинки достаточно разветвлённая по сравнению с другими коллекторными системами московских речек. Так произошло из-за того, что коллекторы постоянно перестраивали, расширяли, прокладывали параллельно устаревшим современные. Когда-то Неглинка имела исток в Пашенских болотах. Теперь болот давно нет. На их месте расположен современный район – Марьина Роща. Если прогуляться по Полковой улице, то и сегодня можно обнаружить едва заметный овраг, тянущийся параллельно Первому Стрелецкому проезду. Это и есть долина течения Неглинки. В большинстве книжек по истории Москвы говорится, что Неглинка была убрана в подземную трубу в 1817–1819 годах, когда город восстанавливался после трагических событий русско-французской войны. Однако первые попытки заключить речку под землю были предприняты раньше.

По своей малости, в верховьях реку трудно было использовать, а так как на окраинах Москва в XVII веке была сплошь деревянной, возникла необходимость создания противопожарных, хозяйственных и рыбных прудов. Текущую в овраге речушку загородили запрудами, получив, таким образом, искусственные водоёмы. По воспоминаниям Гиляровского, в них плавал гусиный пух. Пруды самотёком перетекали один в другой, вода собиралась в нижнем Самотёчном пруду. Именно существовавшая некогда в этой местности система самотёчных прудов дала название современным Самотёчным переулкам, Самотёчной улице и площади на Садовом кольце.

Искусственные пруды были устроены и на речке Напрудной, берущей своё начало выше полотна Рижской железной дороги. Любопытно, что на планах Москвы разного времени пруды меняют свою форму, это говорит о благоустройстве их берегов и периодических чистках водоёмов, а некоторые переливы, служащие для поступления воды из одного пруда в другой, обозначены в виде подземных труб уже в начале XIX века.

На Напрудной сохранились сегодня Малый и Большой Екатерининские пруды. Однако говорить о том, что они по-прежнему наполняются водами подземной речки, неверно. Несмотря на незначительную природную подпитку, бассейны большинства московских прудов чаще всего наполняются обыкновенной водопроводной водой. При этом из водоёмов предусмотрены шлюзовые водосбросы в подземные коллекторы, принимающие в себя излишки воды.

Первоначальные этапы заключения под землю Неглинки во многом были связаны со строительством первого московского водопровода. Во второй половине XVIII столетия Москва получила значительное промышленное развитие. Это самым отрицательным образом сказалось на экологии города. Бойни, живодёрни, заводики по выделыванию кож и другие предприятия потребляли большой объём воды, которая забиралась из ближайших водоёмов, а затем туда же и сбрасывалась. Мусор из города не вывозился, а канализация ещё отсутствовала. В периоды паводков Москва-река и её многочисленные притоки нередко выходили из берегов, и загрязнённые воды, кишащие болезнетворными бактериями, попадали в грунты, делая питьевую воду непригодной для употребления. Вспыхнувшая в 1770 году эпидемия чумы только усугубила и без того катастрофическую ситуацию. В Москве случился настоящий мор, уносящий до тысячи человеческих жизней в сутки. Чума не щадила ни бедных, ни богатых, но если обеспеченные москвичи ещё могли позволить себе отъезд в свои загородные усадьбы, чтобы как-то обезопасить себя от заразы, то фабричные служащие, ремесленники и мелкие торговцы вынуждены были встретиться с чумой лицом к лицу. Москве необходима была чистая питьевая вода, но где её взять?

Озабоченная сложившейся ситуацией императрица Екатерина II изыскала бюджетные средства для строительства московского водопровода, а работы, связанные с его проектированием и постройкой, поручила инженеру-гидротехнику, генерал-квартирмейстеру Фридриху Вильгельму Бауэру. Тот осмотрел и исследовал множество родников, однако все они или давали недостаточный объём воды, или использование их в качестве водозаборных было связано со многими техническими сложностями. Однако инженер обратил внимание на крупнейший левый приток Москвы-реки – Яузу, которая берёт своё начало в непосредственной близости к городу, в селе Большие Мытищи. Благодаря рельефу местности Яуза течёт к самому центру Москвы и имеет устье чуть ниже Кремля. Кроме того, село Большие Мытищи славилось своей чистой и необычайно вкусной ключевой водой. Многие путники и богомольцы, проезжавшие через Мытищи в Сергиев Посад, Переславль-Залесский, Юрьев-Польский и другие города на Ярославском тракте, непременно останавливались в Мытищах «испить чайку». Достаточно вспомнить картину художника Василия Перова – «Чаепитие в Мытищах, близ Москвы». Верстовой столб, батюшка, едущий на богомолье, и нищий солдат, просящий милостыню, переносят нас в атмосферу оживлённой и пыльной проезжей дороги, являющейся основным источником дохода жителей многочисленных сёл и деревень, расположенных вдоль неё. Поэтому и мытищинцы старались заработать на своих родниках. Был пущен слух, согласно которому чистая ледяная вода забила благодаря молнии, ударившей в землю, а источник на этом месте получил название Громовой ключ.

Другая легенда гласит, что в жаркий летний день проезжавшая по тракту Екатерина II захотела пить. Слуги принесли ей воды из ближайшего родника. Попробовав воду, императрица высоко оценила её необычайный вкус и удивительную чистоту. Конечно, всё это не более чем выдумки, пущенные в народ для привлечения усталых путников в знаменитые мытищинские чайные.

Сама природа и текущая в Москву Яуза подсказала Бауэру идею создания самотёчной галереи – канала, по которому вода потекла бы под уклон за 27 километров. Однако проведение изыскательных работ и предварительных расчётов по водоснабжению Москвы было закончено лишь к 1779 году.

В том же году Бауэр подготовил на имя императрицы проект «О проведении чистых вод в Москву». В проекте предлагалось собирать родниковую воду в специальные накопительные бассейны, которые, в свою очередь, соединялись между собой трубами для поддержания одинакового уровня. Также каждый бассейн должен был иметь водовыпуск непосредственно в водопроводную галерею. Сама галерея была сводчатой и выполненной из кирпича. На ней предполагались наземные и подземные участки, акведуки и переходы через Яузу, выполненные из чугунных труб. Чтобы участки, проложенные по поверхности земли, не промерзали в морозы, галерея имела насыпь, сохранявшую плюсовую температуру внутри водопроводного канала. Фрагмент такой насыпи и сегодня можно обнаружить в московском парке Торфянка. Сама галерея была незначительных размеров – 90x135 сантиметров и имела колодцы для спуска примерно через каждые 200 метров. Можно только представить, какую титаническую работу проделали инженеры, рассчитывая равномерный уклон галереи, способный обеспечить поступление воды в условиях пересечённой местности. Трасса Мытищинского водопровода петляла между возвышенностей, а кое-где уходила на глубину более 20 метров, там её строили закрытым способом, а для проведения строительных работ на таких глубинах приглашали итальянских мастеров.

Строительство водопровода прервала война с Турцией почти на 9 лет. Наконец водопровод был достроен и запущен. Это произошло 28 октября 1804 года. К тому времени работу по устройству водопровода по смерти Бауэра возглавлял другой инженер – Иван Кондратьевич Герард. На реализацию проекта водоснабжения Москвы ушло 25 лет, и за это время, как бы комично это ни выглядело, некоторые участки водопроводной галереи успели разрушиться. По первоначальным замыслам, мытищинские родники должны были снабжать город водой в объёме 300 000 вёдер в сутки. Вода в Москву пошла, но в значительно меньшем объёме – 40 000 вёдер. В селе Большие Мытищи в галерею попадал проектный объём воды, но вот 260 000 вёдер таинственным образом куда-то исчезали. Сказывались усадки и трещины, через которые вода вытекала за пределы водовода. Получалось, что только что запущенный водопровод уже нуждался в полном отключении и масштабных ремонтных работах, денег на которые не было. Из галереи Мытищинского водопровода, проходившей в центре города параллельно тогда ещё вольной Неглинке, были устроены системы аварийного выпуска в реку. Само русло перепланировано, спрямлено и превращено в канал с прогулочными аллеями. Тогда же на Неглинке появились два коллекторных участка, существующие до сих пор: на пересечении с Садовым кольцом и с Бульварным.

Не позднее 1908 года был спущен Большой Самотёчный пруд, располагавшийся на месте современного Самотёчного бульвара, между Самотёчной улицей и Олимпийским проспектом. А Напрудная и Неглинка спрятаны в кирпичные коллекторы, при проектировании которых учитывались и некоторые уже существующие к этому времени подземные стоки с прудов.

– А сейчас над нами что? – спросил я Владимира.

Тот почесал ребром ладони переносицу и зажмурил глаза, будто собирался чихнуть, затем резким движением опустил руку, словно сбрасывая с себя что-то ненужное, и громко сказал:

– Приближаемся к Садовому. Недавно прошли под театром «Уголок дедушки Дурова»! Помню, в театре серьёзные проблемы были из-за коллектора, в дождь подвалы подтапливало. Они там гидроизоляцию делали, надо зайти будет к ним, узнать, как дела. Ну что? – быстро осмотрел он отряд. – За мной!

Я замешкался, разглядывая уходившие вверх колодца скобы. Они были вмонтированы в кирпич двумя параллельными рядами, так, чтобы спускающимся было удобно ставить ноги. Отряд отдалялся всё дальше, и я, чтобы совсем не отстать, бросился его догонять. Теперь я шёл последним в веренице диггеров. Мы продвигались по полукруглому коллектору, иногда минуя боковые сухие подключки. Вдруг я увидел в одной из них что-то похожее на щупальца осьминога: желтоватые, мохнатые и медленно шевелящиеся.

– Ребята! – заорал я.

Отряд остановился, и я направил свой фонарик на шевелящееся нечто.

– Напугался? – засмеялся Балакин. – Это же корни дерева!

И правда! Из трубы свисали толстые, толщиной в руку, корни! На них налипли бумажки и обрывки пакетов, которые колебались из-за течения, и казалось, что двигаются сами корни. Я разглядывал это удивительное явление, так напугавшее меня. Но теперь уже было совсем не страшно. Подошёл Владимир:

– Между прочим, редкая в наше время гончарная труба! В начале XX века такие поставляли с завода огнеупорных глин. Использовали для канализации и отведения разных по степени загрязнённости вод. Вечный материал! Его не берёт ни химия, ни истирание потоком. Только изменение давления почвы может такую трубу расколоть. Видно, сверху асфальтировали дорожки, вот труба и лопнула много лет назад, а дерево этим воспользовалось.

Сунув руку куда-то в корни, Владимир вытащил обломок трубы и дал его мне. Тяжёлый материал напоминал кусок деревенской крынки или горшка, которые в детстве попадались на даче. На глянцевой поверхности виднелось овальное клеймо, оттиском отпечатавшееся в застывшем материале: «Г. Боровичи».

Вскоре послышался сильный шум воды. Коллектор стал неровным, а кирпич на дне сменили каменные блоки. Ребята остановились в какой-то комнатке, возле грубой, точно сделанной подмастерьем-неумёхой стены, перегородившей проход дальше. Я скользил на ногах, будто обутый в лыжи, а когда наконец доскользил до комнатки, увидел водопад. Ударяясь о глухую перегородку, поток поворачивал влево и сбегал по бетонному пандусу.

– Обеспечить спуск! – скомандовал командир.

Балакин размотал верёвку и сбросил один конец на дно пандуса. Другой он закинул себе через плечо и со стороны спины пропустил между ногами.

– Давай, ты первый! – посмотрел он на меня. – Ко мне лицом, вниз спиной, пошёл!

Я взялся обеими руками за верёвку и стал спускаться. Водопад, вопреки моим ожиданиям, оказался совсем не скользкий. Через несколько секунд я уже был внизу и встал, ожидая остальных диггеров. Быстро сбегавший поток поднимал ветер. Диггеры спускались один за другим. Когда наверху остался только Костя, он продел верёвку через металлическую проушину в потолке, сложил вдвое, спустился сам и, потянув за один конец, вытащил её на себя.

Мы оказались в широком прямоугольном коллекторе, уходившем в обе стороны в подземную бесконечность. Он был таким огромным, что по нему, наверное, можно было бы проехать на грузовике. С одного края был устроен тротуарчик.

– Вот он, дублер Напрудной проходит, – небрежно махнул Маклаков против течения. Затем остановился посреди этой подземной улицы и, театрально раскинув руки, произнёс: – Идём через тьму прошлого к посредственности настоящего, освещая в сумраке небытия корни истории. Мы сейчас в новом канале, который проложен от Театральной площади до Садового кольца. Над нами проезжая часть Цветного бульвара. В обратную сторону современный коллектор уходит под Олимпийский проспект. Из-под Трубной площади мы вновь сможем вернуться в старое русло.

По тротуару идти было гораздо удобнее. Неглинка бежала внизу и была совсем мелкой, растекаясь по ровному широкому лотку. Иногда мы обходили лесенки, увешанные какими-то ленточками под потолок.

– А что это на лесенках? – спросил я главного диггера.

– Да мусор же! Мусор, который покидали перед дождем мимо урн. Любой фантик, бумажка, пакетик смывается дождевым потоком в решётку ливнеприемника, а затем по таким вот подключкам, – показал он на одну из многочисленных труб, подходящих к коллектору, – всё попадает сюда. Но самое главное, что Неглинка, да и вообще большинство рек Москвы, имеет прямой водовыпуск в Москву-реку. То есть все эти тонны бытовых отходов так или иначе оказываются в главной столичной артерии.

Я с недоверием посмотрел на высокую лесенку, наверху которой застряла пачка из-под сигарет. Проследив за моим взглядом, Владимир продолжил:

– Да. И туда тоже мусор повесила вода. Представь, что тут в дождь делается! Не имело бы смысла строить коллектор такого диаметра, если бы он никогда не заполнялся. При проектировании системы дождевого водоотведения рассчитывается средний объём стока, поступающего с поверхности. Конечно, не в каждый дождь такие каналы заполняются полностью, а только при чрезвычайно сильных ливнях. Но не так страшен сам по себе подъём уровня, как увеличение скорости потока. Здесь – как в горной речке. Вроде бы бежит под землей маленький ручеёк, но, только на поверхности дождь, ручеёк мгновенно превращается в мощный подземный поток.

– То есть даже здесь находиться смертельно опасно?

– Сейчас нет. Перед тем как мы планируем спуск, мы получаем сводку прогноза погоды. Но в целом любое подземелье – это зона, нахождение в которой связано с повышенной опасностью. Только специалист, знакомый с особенностями техногенных подземных пространств, может заблаговременно её предусмотреть. С одной стороны, подземелье – это друг. Подземелья помогали выживать людям каменного века. Потом, устраивая подкопы под городские стены, воины брали города. А древние зодчие, в свою очередь, старались обустроить крепости так, чтобы сделать подкоп было невозможно! Сегодня мы пользуемся метро и благами цивилизации. Диггер – как охотник в тайге, как альпинист на Эвересте. Прямой опасности вроде бы нет, но любой неосторожный шаг может стоить жизни.

Иногда по коллектору разносился металлический грохот – это автомобили проезжали по крышкам колодцев. После плавного поворота мы очутились в зале. Вообще, под землёй трудно применять привычные понятия. Вот и этот зал в Неглинке был скорее общим пространством нового и старого коллекторов, соединённых разломом в стене. Шедший параллельно кирпичный участок в сторону центра перекрывала замуровка, зато в обратную сторону путь был открыт.

Мы шагнули туда вслед за Владимиром.

– Трубная площадь! – гремел в тоннеле его голос. – Где-то здесь, за стенками коллектора, фундаменты стены Белого города.

Бывавший в Москве читатель легко сможет вспомнить овраги и спуски на городских улицах. Сегодня некогда крутые, а порой и отвесные склоны спланированы и заасфальтированы, но, как правило, всё это русла спрятанных под землю речек. Виден такой овраг и на Трубной площади. Да и название площади тоже связано с Неглинкой. Тут под стеной крепости была устроена труба для протока речки. Иллюстрацией может послужить картина Аполлинария Васнецова «Лубяной торг на Трубе».

В правление Ивана Грозного Москва не сильно преображалась и совершенствовалась в архитектурном плане. А застройка велась, как бы мы сегодня сказали, точечно. Не отличился стремлением к благоустройству столицы и его сын, наследник престола Фёдор Иоаннович. По меткому замечанию профессора Стеллецкого – археолога, посвятившего более сорока лет своей жизни поискам знаменитой Либереи: «Для него не было большего удовольствия, чем „малиновый звон“, которым он упивался!» А Грозный и вовсе говорил про Фёдора, что тот больше похож на пономарского, чем на царского сына! Фёдор Иоаннович был человеком чрезвычайно набожным и мечтал больше о монастырской жизни, чем о руководстве государством.

Истинным градостроителем стал регент царя Фёдора Иоанновича – Борис Годунов, при котором столица удостоилась небывалого архитектурного расцвета и величия, не столько в связи с перестройкой храмов и монастырей, сколько в связи с появлением новых оборонных сооружений.

Ослабленная за десятилетия Ливонской войны Русь легко могла стать добычей более сильных соседей. С северо-западной стороны нужно было опасаться шведов, которые могли выступить в любой момент с военным походом, если бы представился удобный случай. С юга угроза исходила от крымских татар, а с запада – от союзной Крыму Польши. В таких условиях первое и основное, что требовалось сделать, – это укрепить дополнительно Москву и пограничные города. В год смерти своего отца Фёдор Иоаннович уже просил английскую королеву Елизавету прислать на служение ратных и городовых мастеров, но, видимо, и за границей чувствовался инженерный дефицит, зато вскоре вдруг нашёлся талантливый военный строитель русского происхождения – Фёдор Савельевич Конь.

В 1585 году по линии осевших и обветшавших древо-земляных укреплений Конем закладывается фундамент будущей стены Белого города. Незаурядное, грандиозное и практически неизученное сегодня сооружение начало свою историю с первого участка на современной Пушкинской площади.

Зодчему потребовалось хорошо укрепить грунты и, предваряя закладку наземных капитальных строений, наметить трассы и приступить к устройству подземных вылазов и тайников. Учитывая особенности почвы, стена Белого города имела фундаменты на белокаменных плитах большого размера, которые Конь уложил в траншею глубиной до двух метров на слой песка. Кое-где фундаменты в обводнённых грунтах дополнительно укреплялись сваями. Те вбивали в грунт вертикально, а затем делали горизонтальную связку, в которую укладывался белокаменный фундамент из обтёсанных известняковых плит. По обнаруженным фрагментам укрепления археологам удалось определить, что стена Белого города не была одинаковой толщины на всём своём протяжении, ширина фундамента колебалась от 4,5 до 6 метров. Она опоясала густозаселённые торговые районы Москвы, протянувшись от Китайгородской стены вдоль Москвы-реки к устью Яузы, затем, по трассе современного Бульварного кольца, к храму Христа Спасителя, на месте которого тогда находился женский Алексеевский монастырь, и – снова вдоль Москвы-реки, до Свибловой, или Водовзводной, башни Кремля. На 9 километрах протяжённости в стене были устроены 27 башен. Некоторые мастер спроектировал глухими, а часть – воротными. Любопытно, что память об этих воротных башнях жива и теперь, хотя с момента сноса стены минуло больше двухсот лет. На Бульварном кольце есть площади – Арбатские, Покровские, Никитские, Мясницкие, Яузские Ворота. В действительности никаких ворот там не существует, но память об их наличии сохранили старомосковские названия.

Стена Белого города вовсе не была целиком сложена из белого камня, как можно было бы подумать исходя из названия. Снаружи на большом протяжении белокаменной у неё была лишь фундаментная и цокольная часть, но в некоторых участках цоколь мог подниматься до трети высоты стены. Выше стена была кирпичной. К сожалению, сейчас не представляется возможным сказать с уверенностью, был кирпич лишь облицовкой, под которой находилась белокаменная сердцевина, или кирпичная кладка шла на всю толщину стены. Вполне возможно, что внутреннее пространство стены было засыпано бутовым камнем. Башни тоже не были одинаковыми, как по внешнему виду, так и по конструкции: некоторые были кирпичными, а некоторые – белокаменными. Наиболее хорошо изучена специалистами Арбатская башня стены. Согласно сохранившимся документам, удалось выяснить, что в башнях имелись «зелейные каморы», глухие помещения для хранения пушечного пороха.

Самой известной, благодаря опять же Аполлинарию Васнецову, стала наугольная Семиверхая башня. Правда, официальное её название – башня Алексеевская, так как под её прикрытием был расположен женский Алексеевский монастырь. Высота этой башни достигала 25 метров, а сверху её украшали семь шатровых наверший, по-видимому появившиеся позже.

С внешней стороны, подле стены был устроен ров на расстоянии нескольких метров от подножия. Сложно сказать, был ли он заполненным водой или оставался сухим, но в некоторых участках функцию рва выполняли природные водотоки. В частности, от Арбатской площади до Москвы-реки вместо рва использовался глубокий овраг ручья Черторыя, заметный и теперь по внешней стороне Гоголевского бульвара.

В 1595 году талантливого мастера отправили в Смоленск для строительства там городских укреплений. В Смоленске исследователям удалось обнаружить подземные слухи, устроенные ниже фундаментов для предотвращения неприятельских подкопов, как минимум под шестью башнями, а также глухие подземные погреба для хранения пороха.

Громовая башня в Смоленске сохранилась до нашего времени, из неё были устроены подземные ходы в ров и в подвалы губернаторского дома. В башне Орёл, согласно смоленской легенде, были довольно обширные подземелья, тянувшиеся далеко за пределы крепости. В них будто бы в Екатерининское время прятались грабители, при поимке которых ходы и были обнаружены. Под Пятницкими водяными воротами имелся резервуар, от которого начиналась галерея самотёчного водопровода, снабжавшего Смоленск водой в случае осады. Опираясь на опыт, полученный при исследовании сооружений Московского Кремля, где также имелся водопроводный канал от Угловой Арсенальной башни, Фёдор Конь вполне мог устроить подобную систему в Смоленске. К сожалению, не сохранился до наших дней так называемый Королевский бастион, при ремонте которого в конце XVII века мастер Гура Вахромеев в докладе упоминал каменные ходы и «зелейные погреба», устроенные в земляном валу.

Московская стена Белого города строилась в течение семи лет. Такая масштабная и сложная стройка позволила обеспечить работой порядка семи тысяч человек. Кроме непосредственного возведения крепости, необходимо было ломать и подготавливать белый камень, добывать глину и обжигать кирпич, кстати, именно к строительству стены Белого города в России был утверждён единый стандарт изготовления кирпича на заводах как по размеру, так и по качеству. Стабильная занятость населения и хороший заработок делали своё дело, и постепенно регент Борис Годунов, всеми средствами стремившийся проложить себе дорогу к царскому трону, снискал расположение народа.

Летом 1591 года на Москву выдвинулись войска крымского хана Казы-Гирея. Законченная к этому времени стена Белого города, поновлённая Китайгородская, Кремль и укреплённые монастыри были обеспечены артиллерийскими орудиями, солдатами и боеприпасами. Ещё до наступления неприятеля все фортификационные точки города начали вести огонь. Подступивший к Москве крымский хан простоял менее суток и в спешке отступил, так и не предприняв ни единой попытки захвата.

Многие ошибочно считают, будто именно коневская стена дала Москве эпитет «Белокаменная». Но такое название появилось значительно раньше, ещё в XIV веке, когда Дмитрий Донской построил свой белокаменный Кремль. До этого московские кремли были исключительно деревянными, и вдруг – белокаменный. Весть о его постройке прогремела по всем русским городам. А топоним «Белый город» возник вовсе не из-за материала, использовавшегося для строительства крепости, а благодаря его жителям – «обелённым москвичам». То есть гражданам, которых освободили от уплаты земельного налога.

За пределами Белого города селились люди победнее. Они вынуждены были платить все государственные подати и налоги, в том числе и высокий по тем временам земельный налог, поэтому пространство между современным бульваром и Садовым кольцом называлось «Земляным городом».

Мы зашли в почти сухой полукруглый коллектор, из боковой подключки еле-еле сбегала вода и медленно текла, образовывая себе узенькое русло в скоплении жирной грязи.

– Учебная тревога! Отрабатываем эвакуацию из системы при резком заполнении! – весело крикнул командир. – Балакин, руководи!

Костик подпрыгнул, словно в нём распрямились стальные пружины, и быстро осмотрел нас. В отличие от Владимира лицо его было совершенно серьёзным.

– Построиться по два, друг друга не обгоняем, при необходимости оказываем помощь. За мной, бегом марш!

Отряд бросился в темноту. Костик лихо перемахнул через чёрную поперечную трубу, наподобие плотины перегородившую канал. За ней стояла мёртвая, подёрнутая белесоватой плёнкой вода. Недолго думая, Балакин плюхнулся в неё и ушёл по колено. Не очень торопливо, но уверенно, высоко поднимая ноги, он начал преодолевать подтопленный участок. В желтоватом свете фонарика походка его напоминала походку объевшейся цапли. Я улыбнулся, представив, что вот сейчас он обернётся, а в его зубах будет трепыхаться лягушка. Но вскоре, когда я запнулся обо что-то невидимое и чуть не полетел кубарем, мне стало понятно, почему Балакин идёт так странно. Описав дугу и пытаясь сохранить равновесие, я почувствовал, как кто-то с силой дёрнул меня за туловище назад. Это был мой напарник, бежавший всё это время со мной рядом.

– Давай, не отстаём, – буркнул он мне в ухо.

Мы бежали, выдёргивая ноги из ила, пытаясь предугадать, где под замутнённой Костиком водой может скрываться препятствие в виде бетонного блока или порога. Вскоре вода и грязь закончились и отряд очутился в перпендикулярном сухом канале. Костик, подняв руку вверх, остановился.

– Балакин, почему вывел отряд сюда? – спросил замыкавший группу Маклаков.

– Ну а куда ещё-то? Тут же воды не бывает!

– Отставить! Это ты просто знаешь, что тут не бывает воды. А если бы не знал? По каким признакам это можно определить?

Костя осмотрелся по сторонам, соображая, и неуверенно начал:

– На полу песок…

– И что? Могло намыть.

– В песке следы.

– При чем тут следы, это, может, подземный дедушка ходил?

– Не смыло! А! – щёлкнул пальцами экзаменуемый. – Сталактиты! Они не сбиты потоком. Это говорит об отсутствии течения, иначе бы их сбило. Да и на стенах есть, соляные!

Я посмотрел на стены и увидел, что в бетоне кое-где видны проплешины, сквозь которые проступает тёмнобордовая кирпичная кладка с выщербинами. С потолка свисали небольшие белые сталактиты, а из стыков плит каменного лотка прорастали похожие на кровеносные сосуды корешки.

– Верно! – загрохотал Владимир. – Просачивающаяся с поверхности соль формирует в коллекторе натёчные образования. Их низкое расположение свидетельствует об отсутствии здесь периодического водного потока.

Мы шли по белому сухому песку. Высота коллектора была неравномерной, свод то нависал над нами так, что мы едва не задевали его своими касками, то снова взмывал вверх, поднимаясь на метр и больше. Каждый наш шаг, шорох, слово, оброненное кем-то, многократно повторялись гулким эхом и затихали где-то в неизвестности. Если бы я не услышал, что это коллектор, я принял бы трубу за старинный подземный ход. «Вот она, подземная Москва!» – стучало у меня в висках. В тот момент, проходя с диггерами под городскими улицами, ощущая каждой клеточкой тела тайну неизведанного мной прежде города, я был абсолютно счастлив. Казалось, даже темнота здесь была тёплой и ласковой, как чёрная бархатная бумага, превращавшаяся в умелых руках в иллюстрацию из сказки.

Маклаков остановился в расширении коллектора и указал на вертикальные углубления в стенах:

– Это направляющие фильтрующей спускной решётки, вспоминаем Гиляровского: «И вот в жаркий июльский день мы подняли против дома Малюшина, близ Самотёки, железную решётку спускного колодца и опустили туда лестницу». Здесь он вместе с водопроводчиком погрузился в «клоаку», – обвел рукой камеру Маклаков. – Сама решётка была необходима для улавливания крупногабаритного мусора – брёвен и прочего, попадавшего в коллектор из Большого Самотёчного пруда. Фильтрующая решётка была вертикальной, а сверху доступ к ней закрывала горизонтальная решётка, которую и упоминает Гиляй.

Тогда наш командир не сказал нам о многих особенностях коллекторной системы Неглинки, может, сам не знал, а может, не хотел перегружать нас обилием исторической информации.

Так как подземный канал строился в разное время, его диаметр не был одинаковым на всём протяжении. На участке под современным Александровским садом ширина коллектора не превышала полутора метров, зато высота была больше двух с половиной. Строительство этого первоначального участка прервала Отечественная война 1812 года. Впоследствии, к 1823 году, его всё же достроили до Садового кольца, но этот послевоенный участок был совершенно другой формы. То ли перебои в финансировании, то ли последующая реконструкция, случившаяся здесь после путешествия Гиляровского, привели к тому, что и тут высота коллектора стала «гулять». В 1886 году инженер Николай Левашов пытался сделать равномерный уклон на всём протяжении подземного русла. Для этого он вымостил лоток коллектора «тарусским мрамором» – мраморовидным известняком, который и сегодня ещё можно увидеть кое-где в Неглинке. Однако один участок исправить так и не удалось: под зданием Малого театра уклон коллектора становился обратным. Поскольку вода течь в горку не могла, возрастал уровень и коллектор заполнялся полностью. Скорость потока при этом снижалась и становилась недостаточной для того, чтобы вымывать из трубы грунт и песок, оседавший там. Таким образом, коллектор замывался и не мог пропустить большой объём воды в сильный дождь. Результатом были постоянные наводнения на Неглинной улице, Трубной площади и Цветном бульваре. Наводнения продолжались вплоть до конца шестидесятых годов XX века. Тогда от площади Революции был построен новый современный коллектор к Москве-реке, не через Александровский сад, а через Зарядье. Его водовыпускной оголовок хорошо виден под Москворецкой набережной с Парящего моста. Теперь попасть в него невозможно – в 2015 году под землёй установили мощные решётки и систему видеонаблюдения. Такой же защитой оснастили и старинный коллектор под Александровским садом. Но в те прекрасные времена моего знакомства с Неглинкой ничего подобного ещё не было и мы могли свободно передвигаться везде, где хотели.

Мы вернулись в новый бетонный коллектор и зашагали под Неглинной улицей в сторону центра. Пройдя под пересекавшей канал трубой, Маклаков остановился у небольшой врезки, из которой сбегал маленький прозрачный ручеёк и с шумом падал в речку.

– Из этой трубы сам Лужков воду пил! – многозначительно произнёс он. – Когда мы с Юрьмихалычем здесь ходили, я ему рассказывал про рыбные пруды на Неглинке. Сказал, что пруды пополнялись источниками, что источники затем были дренированы и направлены в коллектор. А он возьми да и зачерпни отсюда. «Хорошая, – говорит, – водичка, вкусная!» Я думал – кранты мне. Кто же его знает, что за вода тут теперь течёт? Но ничего, обошлось, видать, и правда родник!

Глава 3

Подземные жители

Каждого волнует вопрос: кто живёт под землёй? Интересовал он и меня, даже пугал. С одной стороны, об этом можно было бы прямо спросить Владимира, но что-то мешало. Особенно после того, как я так глупо испугался обычного корня. Сегодня, с высоты моего подземного опыта, я могу сказать, что ничего живого, чего следовало бы бояться, под землёй нет. Разве что представители правоохранительных органов, да и то, если не пытаться лезть куда нельзя, встреча с ними грозит едва ли, а куда нельзя – особенно не залезешь. Но бывают и исключения. Инженеры, слесари и мастера, обслуживающие московские подземелья, чаще всего искренне не понимают, что может быть интересного и привлекательного в вверенных их организациям объектах. Если же с бригадой инженерного обхода удаётся вступить в диалог, то сотрудники предприятий могут рассказать много любопытного об эксплуатации сооружений, но, как правило, ничего не знают об их истории и нередко сами спрашивают, что диковинного диггеры видят под землёй? Вообще служба в инженерных организациях – это не про диггерство. Она низводит весь интерес, всю романтику спуска до уровня рутинной тяжёлой работы. Вместо того чтобы наслаждаться красотой, необходимо решать скучные и совершенно определённые задачи: налаживать электроснабжение, прочищать от засоров ливнёвки, переключать канализационные потоки в сложных, почти нечеловеческих условиях, да мало ли что ещё? Но именно благодаря сотрудникам этих коммунальных предприятий город живёт, а его организм работает.

Пройдя ещё немного по однообразному бетонному коллектору, мы очутились в огромном кирпичном тоннеле: полукруглый свод равномерно спускался к двум набережным, сковавшим поток Неглинки. Тоннель изгибался, а с левой стороны чернели ниши уводивших вверх лесенок.

– Щёкотовский коллектор! – обернувшись, крикнул Маклаков. – Потрясающий образец дореволюционного подземного зодчества.

Щёкотовским коллектор стал называться по фамилии его создателя, инженера-механика Михаила Щёкотова, выдающегося специалиста своего времени. В отличие от родного брата – известного архитектора Петра Щёкотова, Михаил посвятил свою жизнь инженерным объектам и работам, которые так и не стали очевидными для большинства москвичей. Он проектировал канализацию, перестраивал мосты, реконструировал набережные.

В 1910 году Михаил Щёкотов начал готовить проект вывода коллектора Неглинки из-под зданий Малого театра и отеля «Метрополь», разрушавших своей массой конструкцию подземного русла. Проходя под Неглинной улицей и фундаментом театра, коллектор пересекал Театральный проезд, после чего резко поворачивал вправо, в сторону Александровского сада, непосредственно под «Метрополем». Щёкотов предложил пустить коллектор в обход зданий по S-образной траектории. А затем полностью перезаключить Неглинку в параболический канал высотой в 3,75 и шириной в 5,5 метра. По проекту этот участок имел до 40 процентов запаса пропускной способности. Однако работы были прерваны начавшейся войной, и мастер навсегда закончил строительство уникального для России сооружения на отметке в 124 метра.