Огонь дракона

Закат на картине

Воспылал алым маком закат,

В небесах красивая картина!

Такую бы не написал Рембрандт,

Или Ван Гог; тут неземная сила.

Творец миров даёт её увидеть

Тем, кто развивает свой талант;

Художник – не пассивный зритель,

Он, как Творец, и должен создавать.

Познайте тайну света и теней,

И с нею жизнь войдёт в полотна ваши.

В талантливых картинах есть та дверь,

Которая ведёт сознанья наши

В реальность образов; открытыми всегда

Должны быть эти чудные врата,

И лишь тогда в ваш мир найдут дорогу

Все те, кто с восхищеньем у холста,

Замрут. Художник ближе к Богу

Становится, когда смог написать

Творение своё в палитре вдохновенья;

Когда всё то, что он хотел сказать,-

Звучит как музыка. В изображеньях

Великих мастеров симфонии играют,

Мы сердцем слышим их; духовными очами

Зрим красоту необычайную… И вы

Стремиться к высшему должны

В изобразительном искусстве;

Но, высоко парят орлы,

А воробьи напрасно бьются.

От плевел зёрна отделить

Смогу сегодня; остаются

В школе у меня лишь те,

Кто закат создать сумеют,

А не срисовать. За дело!

Так сказал наставник

Ученикам своим.

Три дня закат писали

На холстах они.-

Последний сей экзамен

Надо сдать всем им,

Чтоб в школу рисованья

В Париже поступить.

Самое престижное

Заведенье там,

И строгость наивысшую

К студентам мастера

Применяют; загружают

Так, что силы быстро тают

У всех тех, в ком нет таланта.

Остаются лишь атланты.

Ярким был закат на небе,

Но он тусклым выходил

У студентов на мольбертах,-

Кто-то слишком много лил

Воды, а кто-то густо мазал.

Лишь семеро из двадцати

Выделялись, – как-то сразу

Удавалось им найти

Пропорции, цвета и тени,

Подходящие к их цели.

И был средь этих семерых

Студент по имени Рено;

Он работал за двоих

Над собой, но до сих пор

Не так цвета производил,

Как требовал того учитель.

(Часто спорили они.

"Ты вечно будешь, как любитель!

Что-то дикое в твоих

Картинах… А что, и не пойму.

В общем, стилю твоему

Нету места в нашей школе!

Не исправишь, – прогоню!

Я тобою недоволен." -

Так учитель своему

Подопечному твердил,

Но всегда его ценил

Выше остальных студентов,

И как раз, за буйство цвета).

И сейчас Рено всё так же

Не менял своей манеры,-

Жёлтый, алый и оранжевый,

Ярко красный, и даже серый

С фиолетовым пошли

На создание заката.

Всею силою души

Рено хотел придать характер

Небу, солнцу, облакам;

Но чего-то не хватало.

И тогда он нож достал,

Палец полоснул им, – в алый

Цвет добавил крови;

И услышал, как играют

Эти самые симфонии,

О которых рассказал им

Их наставник. В полотне

У Рено взыграл оркестр!

Музыка небесных сфер

Зазвучала! Лик кровавый

Солнце миру показало!

Потрясающее чувство

Отразилось на холсте,-

Страшно, весело и грустно

Одновременно; во всей

Картине мрак безумства

И свет мудрости смешались;

Смех и стоны раздаются,

Горе переходит в радость!

Хаос и порядок рядом;

Всё доступно слуху, взгляду

Внутреннему. Сила есть

На картине; воля здесь,

Словно море, разлилась,

И в нём огнём пылает страсть. -

Можно было б так сказать;

Словами то не описать.

Учитель просто онемел,

Когда картину ту узрел.

Поступил Рено учиться,

Но вскоре был, увы, убит

В кабаке, (там веселиться

Он любил, – не усидит

За столом своим спокойно,

А пойдёт всегда буянить.

Так и получил по горлу

Он ножом; кровь не уняли).

Мастер очень был расстроен.

"Эх, зачем ему талант

Дали боги? Горе! Горе!

Но сам он в этом виноват;

Абсентом погубил себя,

Постоянно пьян бывал,

Вот и задремал в итоге.

Се предсказуемый финал.

Бродяга на большой дороге,-

Вот, кто был он; но писал

Хорошо! Картину я,

Пожалуй, у себя оставлю.

Если бы была семья

У него, тогда б мамане

И папане подарил…" -

Так наставник рассудил,

И повесил полотно

В зале, прям под потолок.

Часто он любил смотреть

На творение Рено.

"Непонятно, как он смог

В краткий срок так овладеть

Цветом, тенью?.. Видит бог,

Что и я так не сумею.

Да, пред нами был бы гений

Через пару лет… Но что

Же есть в этой картине

Такого, что никак увидеть

Не могу я?.. Дёрнул чёрт

Напиться этого Рено!

А не то, такое б миру

Наша выставка явила!"

Первые недели две

По душе была картина

Учителю. Всегда везде

О ней, с восторгом, говорил он

Своим знакомым; всех гостей

Скорее заводил он в зал,

И там порой по два часа

Осанну живописи пел.

Кисть художника-творца

Он сравнивал с пером поэта:

"Красота сия под стать

Дворцам! Нигде вы больше это

Не увидите. Лишь в Лувре

Есть подобные шедевры."

– Что-то, сударь, вы загнули.

Странная картина, нервная…

(Так обычно отвечали

Мастеру), но он ни мало

Не смущался: "Не поймут

Дилетанты! Им бы плуг

Да топор, а не мольберт.

У них чутья к искусству нет.

Прекраснейшее полотно!

Я хорошо украсил дом."

Но потом восторг прошёл,

Появилось беспокойство.

То ль напуган, то ли зол

Стал художник, – не смеётся

И не шутит так, как раньше,

А всегда в унылом, мрачном

Настроеньи пребывает.

Что-то сердцем ощущает

Он недоброе, и это

Как-то связано с сюжетом

Той картины. Плохо спать

Стал наставник; он во снах

Ярких видел кровь-закат,

И, с диким криком, по ночам

Просыпался потный, бледный.

И днём, увы, не видел света,

Всюду был кромешный мрак;

Тоску, тревогу, жуткий страх

Ощущал преподаватель,

На закат кровавый глядя.

"Боже правый! Чертовщина!

Надо продавать картину!

Её с руками оторвут;

Не зря нахваливал я тут

Мастерство Рено… Ух, дьявол!

Действительно, шедевр создал он…"

В воскресный день пришли в усадьбу

К наставнику три покупателя,

Но покупать они не стали, – ограбили.

Ножами острыми, как скальпели,

Зарезали они его; закат оставили

Кровавый на стене и на полу.

Но и грабителей отъявленных

Убили вскоре, потому

Что о картине той узнали,-

Где б она не побывала,

Везде ножами рисовали

Разбойники закат кровавый.

Дракон

"В китайской притче говорится,

Что, коль речная рыба сом

По водопаду вверх стремится,-

В дракона превратится сом.

Усердней надо вам учиться.

Кто с дисциплиною знаком,

Тот своего всегда добиться

Сможет. Резче кулаком,

На выдохе рази, Смирнов!

Так, чтобы от каждой мышцы

Импульс шёл к Петрову в лоб.

Спокойней будь, ты суетишься.

Каждое своё движенье

Сотни, сотни раз подряд

Повторяйте, и уменье

К вам придёт. Я очень рад,

Что сегодня вы трудились.

А теперь, все поклонились…

Завтра ката повторять

Будем; подготовьтесь дома.

А сейчас я рассказать

Вам хочу одну историю."

– Про Китай? "Нет, про Японию."

Престарелый самурай

Харакуми Мураками

Отошёл от дел, и стал

Жить в горах. Искал он

Истину в уединении.

Днём он слушал, с упоеньем,

Пенье птиц; а вечерами,

В хижине своей, с волненьем,

Записывал воспоминанья

В толстый свиток. Вдохновенье

Частым гостем было в доме

У отшельника седого,-

Рядом с прозой ловко хокку

Сочинял он; в изумленье

Духов горных приводил,

(С ними самурай дружил;

Постиг душою просветленье

В одиночестве своём.-

В дракона превратился сом).

Год за годом жил один

Харакуми Мураками.

С гор спускался он в долину

Лишь за рисом. Люди знали,

Что старик был просветлён,

И в ученье предлагали

Детей своих ему, но он

Всегда отказывал крестьянам.

Не хотелось самураю

Нарушать в себе покой,

Заражаясь суетой.

Но один крестьянин старый

Был настойчив, – сыновей

Приводил он постоянно;

Днём и ночью у дверей

Хижины они стояли,

Мураками поджидали.

"Крепкий стержень есть в отце.

Надо сыновей проверить.

Жизнь моя уже в конце

Пути; всё, что умею,-

Должен передать я им.

Возьму в ученье; поглядим,

Будет ли из них хоть кто-то

К науке боевой способен."

И взял к себе он всех троих

Юношей; учить их стал.

Одно заданье он им дал,-

Лес бамбуковый срубить,

И сделать палки, как катаны,

И ими днём и ночью бить

Неустанно три удара.

Первый ученик ушёл

Через год. Второй все три

Выдержал. А третий смог

Себя в дракона превратить.

Пять лет он палками стучал;

А на шестой, учитель дал

Острый меч ему в подарок,

И им он почести снискал

Себе, – срезал одним ударом

Туловища у врагов.

Легендарным самураем

Стал крестьянин; в сонм богов

Перешёл он после смерти.

Силу получил усердием.

Весенний экспресс

За окнами вагона талый снег

Белеет островками на полях,

А голый лес чернеет вдалеке,-

Весь горизонт сплошная полоса.

Мы едем в скором поезде к весне,

Приветливо встречает нас она

Сияньем солнца в вольной синеве

И ароматом свежести в ветрах.

Мелькают полустанки, как во сне

Видения, – посёлки, города;

Они все есть, но их как будто нет,

Скрываются, уходят в никуда…

И точно так же, вереница лет

Проносится за жизненным окном,

И остаётся только тонкий след

На памяти – спасительный перрон.

А кто же знает, может быть, те дни

Остались где-то там на полустанках?

Нам надо развернуться к ним

И ехать в направлении обратном,

И встретим тех, кто был живым.

Но поезд наш идёт в один конец;

Все станции растают, словно дым,

И стук колёс – биение сердец

Замолкнет… Время-машинист

Неумолимо мчит экспресс весенний;

Надрывно раздаётся свист,

Гудки, идущих в бездну поколений.

И монотонно-длинная дорога

Опять покажется потомкам новой.

Мы не уедем из родного дома,

Мы снова будем в этих же вагонах.

Встреча с Драконом

Я, как младенец, верю в чудеса,

И, словно старец, им не удивляюсь.

В огромном море волшебства

Я каждый день купаюсь.

Волна в пучине естества

Одна, а тьма вещей – обман.

Мир-океан, как капля стал,

Когда в воде я Дао увидал.

Ты спрашивал меня, кто высший?

Низшие и высшие – одно,

Нет различия, есть те, кто дышат;

Дао им придало много форм,

Но они едины в этом мире;

Сущее присутствует во всём.

В дереве и в птице, даже в глине

Дао обретает дом.

Ты спросил, что будет после смерти?

Но ответь мне, что такое жизнь?

Оглянись. На этой круглой тверди

Видна твоя заоблачная высь,-

Она в лесах, в горах, и в ветре,

И в самом тебе. Мы – дети

Вечности; мы, вместе с Дао,

Не возникая и не умирая,

Всегда во всём существовали.

Конфуций, с Лао-Цзы поговорив,

К ученикам своим вернулся,

И молвил им: "Я до сих пор не жил,

А спал; и лишь сейчас проснулся.

И этот день запомню навсегда,

Сегодня я Дракона увидал…"

Дед Мороз

По глубоким сугробам идёт дед Мороз

И суровую песню надрывно поёт:

"Ох, как много хороших подарков принёс

Я всем тем, кто застыл, словно лёд!

Они хладны, как снег, в жилах кровь не течёт,

И глаза их стеклянные света не видят;

Скоро белой пургой их тела заметёт,

Я покой ледяной подарил им!

Ну а те, кто не спят, те без рук и без ног,-

Многих я наградил в эту зиму!

Для меня этот мир, как огромный сугроб,

Ох-хо-хо! Всех живых в него кину!

Ждут детишки меня возле ёлок в домах,

Но я вовсе не Оле-Лукойе!

Ох, изведали б детки колючий мой нрав,

Я б такую им школу устроил!

Здесь на севере диком, в холодных ветрах

Дух мой лютый скитается вольно;

Я Мороз, а не дедушка в красных штанах!

Ух, как людям я сделаю больно!"

Отмороженный дед по сугробам глубоким

Добирался в жилище своё;

Там, в избе ледяной жил он не одиноко,

(Было в сердце жестоком тепло,

Когда внучка Снегурочка рядом смеялась,-

Вместе с дедом она прописалась).

Вошёл в дом Мороз, сел на лавку, снял шапку,

И такие слова произнёс:

"Ух, устал! Целый воз притащил я подарков

Мертвецам; всех пургою занёс!

Ты, Снегурка моя, что-то невесела…

Расскажи, что случилось с тобою?"

– Долго плакала я, в синих льдинках глаза

Оттого, что мой дед только горе

Всем живым приносил. Ты бы повеселил

Хоть раз в год детвору в каждом доме.

Далеко-далеко, где-то там за бугром

Санта-Клаус и Оле-Лукойе

Не морозят, а греют теплом и добром,

И подарки приносят к застолью.

"Это что же такое?! И ты к новой моде

Деда родного склоняешь!

Не люблю я живое! Мы царили в природе,

А теперь для живых, понимаешь,

Спину гнуть под мешками велят!

Не подходит такой вариант!"

– Дедушка милый, один только день,

Раз в году, будь поласковей к людям!

А не то стану плакать всегда, мне не лень,-

Горы льдинок у нас в доме будут!

И заплакала внучка, навзрыд зарыдала,

А Мороз успокаивать начал её:

"Я всё сделаю в точности так, как сказала

Ты мне; буду добр в Новый год."

И с тех пор стал подарки носить дед Мороз

В Новогоднюю ночь всем детишкам.

Добр он в доме; но помни, что уши и нос

Всё ровно отдерёт тем, кто вышел

Из дома в сугробы, не зная прогноз.

Год дракона

"Новый год по всем фронтам

Быстро наступает к нам.

Шурум-бурум! Тарам-ба-бам! -

Фейерверк гремит.

Смотрите, дети, вот и сам

Дракон сюда летит!"

– А где дедушка Мороз?

"Не дошёл, в пути замёрз.

Но ничего, мы без него

Встретим Новый год.

Иванов, ты – зайка серый!

Перестань трепать лису

За косу! Ох, мои нервы…

Праздник уже на носу,

Надо репетировать!

Дед Мороз за шиворот

Схватит тех, кто не готов,

И прочь отсюда выкинет!

Так, здесь зайка Иванов,

Тут лиса Бакиева,

Рядом волк стоит – Смирнов.

Где Дракон? Васильева!

Куда ушла?! Сюда иди!..

Начали. Дракон летит;

Шурум-бурум! Тарам-ба-бам!

Фейерверк гремит!

Заяц, говори… Как там?"

– Горят уже огни

На ёлочке зелёной.

Я зайка; прыг-прыг-прыг,

Спешу скорей под крону,-

Подарок там лежит.

"Не тот куплет! Дракон ведь

Ёлку не поджёг ещё!

Ну как тут не запомнить?!

Бездарный заяц Иванов!"

– Помню я, Дарья Петровна…

Я зайка серый, – прыг из дома,

И в лесочек поскакал,

Чтобы встретить год Дракона;

Там подарки, я слыхал,

Выдают всем поголовно.

"Так, молодец. Теперь лиса.

Бакиева! Не засыпай!"

– Я хитрая лиса,

И зайчика я по следам

Найду; подарки отберу

И спрячу их в снегу.

"Правильно. Волк, продолжай.

План лисы ты разгадал,

И не хочешь каравай

С ней делить. Давай."

– Я серый волк, кусаю в бок

Упитанных зверят!

В корейской кухне знаю толк,

Съедаю всех подряд!

Подарки силой заберу

У хитренькой лисы,

И буду праздновать в бору

Новый год, один.

"Ага! Назрела интрига!

А теперь вылетает Васильева.

Дракон, огонь принеси к нам!"

– Дарья Петровна, я текст позабыла…

Нервы у Дарьи Петровны

Сделались вовсе ни к чёрту,

И она превратилась в Дракона,

Поздравила всех с Новым годом.

Песня баяна

Когда баян хотел сложить

Песню мудрую, – то он

В небесах парил орлом,

Волком по лесам ходил,

Белкой резвою скакал

По ветвям дерев; везде

Должен побывать баян,

Чтобы песню звонко спеть.

Яровчатых гуслей звон

Слушал он, и улетал

Птицей в синий небосклон,

Рыбой в море уплывал.

И сейчас старик-баян,

Вещий соловей чудесный,

Тоже долго вспоминал

Что-то прежде неизвестное.

Струнами он рокотал,

Погружённый в думы чудные;

Что-то слышал, наблюдал…

А потом он полной грудью

Тяжело вздохнув, стал петь:

Всех сильней на свете смерть,

Всюду царствует она;

Испокон земная твердь

Вотчиной её была.

Все попали к смерти в сеть;

Но есть те, кто вечно живы,

Их тела сейчас в могилах,

А их души вечный свет

В высоте небесной видят.

Любят в стае лебедей

Полетать они над миром,

И курлыкают тоскливо

О земной судьбе своей.

Как лебяжий пух, чисты

Были души их при жизни.

Силы света, после тризны,

В лучший мир их вознесли.

А другие, коих много,

Вечно бродят по дорогам,

От порога до порога. -

Шепчутся в листве дерев;

Или в поле на просторе

Шелестят, в густой траве

Пробегая словно волны.

Души их умеют петь

С ветром вольным; в непогоду,

Словно зверь они реветь

Начинают, долго, злобно.

Или сипло в сквозняках

Заскулят, с надрывом, с болью.

Хочется им в бренный прах

Обратиться, но не могут.

Рады они стать травой,

Рыбой, деревом, иль птицей,

Иль водою ключевой;

Но такого не случится.

Вечно на ветрах носиться

Душам мёртвых суждено,

(Мёртвыми они при жизни

Были; ни добро, ни зло

В душах их не поселилось).

Им земная жизнь приснилась.

Будьте живы в этом мире,

Сейте семена добра,

И тогда из тучной нивы

Перейдёте в горний край.

Попутчик

Подняла в степи метель

Метлой своей охапки снега,

Ни зги не увидать теперь,

Вокруг пурга; а до ночлега

Десять вёрст ещё проехать

Надо нам. Уже темно.

Наш извозчик, – неумеха,

Сбился с колеи давно.

"Кони вынесут к жилью!" -

Говорит он нам, со смехом.

"Всюду они путь найдут,

Им метели не помеха!.."

Пять часов в степи блуждали,

В темноте, а злая вьюга

Продолжала наши сани

Заметать; уже друг друга

Разглядеть чрез пелену

Не могли мы, – всё в снегу.

Вдруг извозчик крикнул: "Тпру!"

Лошади остановились.

"Говорил вам, что найдут!

Возле дома очутились!"

Вылезли мы из саней;

Смотрим, – перед нами хата,

(В двух аршинах от дверей

Оказались). Рады с братом

Были мы приют найти.

Говорю я: "Постучи,

Братец, пусть встречают.

А тебе, лихой ямщик,

Два целковых добавляю

За труды! Примчал нас вмиг!

Только вот, куда? не знаю…

Одна единственная хата

Посреди степи стоит;

И, видать, живут богато

В ней, – на окна посмотри,

Рамы как из Петрограда!

– Бедняки, или богатые,

Это уже дело пятое.

Лишь бы были они рады

Нам, гостям незваным.

(Брат в ответ мне проворчал;

Очень он в пути устал).

– Богаты, значит, жадные.

(Ямщик задумчиво изрёк).

Постучали мы, и ждём…

Видим, – тусклый огонёк

Загорелся в доме том,

(Со свечою кто-то ходит).

Скрипнул на двери затвор,

И явился на пороге

Старый дед, (держал топор

Он в руке), и хитрым, долгим

Взглядом изучал он нас.

– Это кто в столь поздний час

В гости вдруг решил зайти?

Эк, и носят черти вас!

Кто такие? Говори!

"Православные мы, дед.

С ярмарки в деревню едем."

– А Господь в дорожку бед

Вам послал, присыпал снегом,

Хе-хе-хе! Давно плутаем?

"Пять часов мы разменяли

По ухабам; мочи нет…

Лошади сюда примчали

Наши сани. Нам рассвет

Встретить бы в тепле; устали.

– Проходите. Я вам чаю

В самоварчике поставлю,

С сухарями. Трое вас?..

Значит, места хватит.

И зашли мы все втроём

В этот дом; а в нём темно.

Тускло свечка освещает

Стены, пол и потолок,

Печь большую и плати,

Стол дубовый и скамьи.

Мрачный, неуютный вид;

Ни одной иконы там,-

Красный угол пуст стоит.

"Подскажи-ка, старина,

Где нам Бога помолить?" -

Деду говорит ямщик.

– Мой Господь к чужим грехам

Интереса не имеет.

Закрывайте крепче двери,

И поужинать садитесь;

Сухарями угоститесь,

Больше нету ничего.

"И куда нас занесло?" -

Братец шепчет мне, с тревогой.

"Не в вертеп ли колдовской?

Этот пень не любит Бога.

Где же видано такое,

Чтобы в доме, без иконы…"

Сели мы за стол, чай пьём.

А старик возле печи

Низкие поклоны бьёт,

И что-то про себя бубнит.

А потом всё громче, громче

Стал он в печку бормотать,

И вскричал вдруг: "Выйди, Отче,

С нами в карты поиграть!"

Дверца печки отворилась,

И оттуда, весь в огне,

Козломордый дьявол вылез,

С жезлом пламенным в руке.

"Добрый вечер, господа.

Как темно у вас в избе…

Но со мною будет свет!

В карты будем мы играть,

Призвал меня из пекла дед." -

Так нечистый нам сказал,

И за стол дубовый сел.

Обомлели мы с испугу,-

Сатана сидит пред нами!

Смотрим дико друг на друга,

Ничего не понимая…

А нечистый ловко карты

Стасовал, раздал на всех.

И своей когтистой лапой

Слиток злата, как орех,

Из-за пазухи достал.

"У меня мешок таких,-

Грешников я обобрал,

Заплатили за грехи.

Я поставлю на́ кон злато.

Ну а вы, лишь часть души,

(Всю её чертям не надо);

По частичкам небольшим

Отдавайте честь и правду,

Совесть, веру и любовь.

Уверяю вас, вы рады

Будете, что плоть и кровь

У вас останется без духа,-

Легче станет в этом мире.

Злато есть, и с ним разруха

Не страшна, – вы в изобилии."

Дьявол высказал своё

Предложение, и ждёт,

Что ответим мы ему.

Подмигнул я ямщику,

Братцу тоже, и все вместе

Стали бить мы сатану.

– Так тебя сейчас покрестим,

Козломордый, что в аду

Родственники не признают!

Говори, куда запрятал

Свой мешок?! Живее, плут,

Вспоминай, где наше злато!

"За печкою лежит, в углу;

Там, где этот жид пархатый

Молится!" – Сказал нам дьявол,

И исчез, как дым растаял…

… … … … … ....

Забрали мы мешок с деньгами;

А хату подожгли, – клубами

Повалил из окон дым,

(Нечисть там внутри сгорала).

Быстро сели в сани мы,

И по заснеженным ухабам

Понеслись. Но места мало

Стало, – с нами ехал дьявол.

Клятва

Я, господа, очень болен,

Трудно вести мне рассказ;

Сумбур в голове. Но попробую.

Вот только выпью сейчас

Пять капель проклятого брома,

И начну многословить…

Давно это было, лет сорок назад,

Жил я тогда в Смоленском уезде.

Дом наш в прекрасной уютной окрестности

Был расположен, – река, дивный сад,

Рядом поля и леса. Сотни мельниц

Махали крылами своими, (у нас

Была мукомольня большая, известная;

Муку оставляли мы и про запас,

И торговали ей повсеместно).

Огромные средства наше семейство

Имело в те годы; торговля мукою

Роскошный дворец нам построить в поместьи

Позволила. Хорошо его помню, -

Арки, балконы, резные узоры

На длинных колоннах; прелестно!

Лишь в Петербурге я видел такое.

Не дом, а собор; много места.

Часто отец, или старший мой брат

К нам приглашали помещиков местных,

А те, как известно, всегда норовят

Дочек своих выдать замуж любезно.

И вот, помню я, как-то раз в воскресенье

Полно собралось в нашем доме гостей;

Весь вечер мы пили, плясали и пели,

(Отцы притащили с собой дочерей).

Словно товар они их выставляли,

И торговались с моими родными.

Мама моя и отец выбирали,

А брат хохотал и игриво подмигивал

Мне, – мол, пропал ты теперь,

Оденут тебе ошейник на шею;

Был ты когда-то свободный кобель,

А станешь собакой цепной; ох, жалею.

(Отец мой и мама – купцы, не дворяне;

Всё по-простому у них, как в деревне.

А нам они дали образование,

Мы с братом культурно кумекать умели.

Семь лет мы одни жили с ним в Петрограде,

И там постигали в лицее ученье.

Когда же назад возвратились в усадьбу,

То часто впадали в оцепененье

От местных мещанских манер.

От массы народной высокий барьер

Нас отделял; мы привыкли смеяться

В провинции нашей буквально над всем.

Первое время, как иностранцы

Были мы с братцем, – куда и зачем

Мы возвратились? Семь лет обучаться,

Чтобы потом средь полей оказаться…

Брата женили два года назад,

А теперь на меня покушаются.

Таким обстоятельствам не был я рад).

Три молодые красавицы

Сидели у нас за столом;

С одной из них я был знаком,

Она мне давно уже нравилась.

Было в ней что-то цыганское,

Свободное, роковое;

Глаза её, словно море,-

Глубокие, тёмные, страстные.

Фигура под стать балерине,-

Стройна как газель, и ловка,

Лёгкость в руках и в ногах;

Пред нею девицы другие

Невзрачны казались всегда.

Цыганочка эта была

Честной, свободной особой;

Не станет она воздыхать,

И улыбаться притворно.

Если бы мог выбирать

Я, то, конечно б, её

Взял себе в верные жёны.

Но мама с отцом о своём

Думали, – им бы тонны

Злата с приданым заполучить,

И десятины земли.

Короче, меня они были готовы

На сдобной купчихе женить. -

Их двое сидело у нас; бесподобно

Жеманясь, кривлялись они,

(И это считалось у них превосходным

Тоном). Когда говорить

Они начинали протяжно и томно,-

Меня начинало тошнить.

Долго застолье у нас продолжалось;

Темно уже было, когда

В сад всей компанией мы отправились,

Решили одни погулять,

Без стариков, (они за столом

Остались, чтоб торговаться).

Красиво в саду; на аллеях акации

Стройные пышно цветут,-

Сладкие запахи померанца

И миндаля издают.

Наш садик девицам понравился:

"Если бы жили мы тут,

То из цветов бы не выбирались,

Ах, как прекрасно растут!"

Смешливых купчих развлекает мой брат;

Шагают они впереди, и галдят.

А я со своею цыганкой

Иду позади, и целую украдкой

Её, а она тому рада. -

Вижу, что всё выйдет гладко.

В любви признавался я ей горячо:

"Мы тайно с тобой обвенчаемся.

Знай, мне указы отца нипочём!

Тебя я люблю, ты мне нравишься!

Любить тебя буду до гроба;

Ты чудная, нежная, добрая…"

И всё в том же духе я продолжал,

А она отвечала: "Посмотрим.

Ты не словами мне обещай,

А поклянись своей кровью. -

Руку порежь, и мне на ладонь

Накапай, и будет довольно

Этого; ты станешь мой."

Я содрогнулся невольно,

Глядя в тот миг на неё;

Что-то во взоре её колдовское

Было… Под полной луной

Странный обряд я исполнил.

Жили мы с нею, как муж и жена

Месяц, наверно; любила она

Страстно. А я через пару недель

К ней охладел. Мне жениться пора

На той, которая много земель

И злата семейству добавить должна.

Венчаться с цыганкой я вправду хотел,

Но протрезвев, передумал, – меня

Отец бы без денег оставил тогда;

(Очень он лют, как огонь его гнев,-

Всех неугодных сжигает дотла).

Купчиху дородную выбрали мне.

Брат говорил: "Это, брат, не беда,

Дома жена, а девицы – везде.

Я сам это всё на себе испытал.

Будь мудрым, доверься судьбе.

Подумай о нашей семье."

Роскошную свадьбу в усадьбе сыграли.

В доме у нас вся смоленская знать

Собралась: генералы, чины из управы,

Знатные дамы; вся высшая рать

Пришла поздравлять нас. Шикарно

Мы праздновали торжество;

От яств и напитков ломился наш стол.

Скрипки и арфы, и фортепьяно

Нежно звучали, (оркестр прислали

Столичный, отлично играл он).

В саду у пруда мы устроили бал,

Весь наш уезд на нём танцевал.

Среди приглашённых была и цыганка;

Печально смотрела она на меня.

От взгляда её на душе моей ранка

Закровоточила… Ни слова она

Мне не сказала; и, без скандала,

Покорно, но гордо ушла.

А позже и вовсе куда-то пропала;

В другую губернию, говорят,

Семья их большая перебралась.

На этом закончилась наша связь.

Первое время мы жили с женою

Отлично; всего у нас вдоволь,

Совет да любовь в отношениях личных.

Первенца мне родила она вскоре.

Помню, как он из пелёнок нас зычно

Приветствовал во всё своё горло.

Но прожил мой сын только год,-

Он проглотил случайно стекло,

И кровью истёк. Второй наш ребёнок

Тоже случайно зарублен косой,-

Любил он в пшенице играть, пострелёнок,

В колосьях высоких… Ах, боже ты мой.

А третий ребёнок мёртвым родился,

И следом за ним жена умерла;

Роды тяжёлыми были, – открылось

Кровотеченье… Такие дела.

Нарушил я клятву кровавую;

И жизнь моя стала отравою,

Которую пью по сей день.

Давно я уже поседел;

Я стар, мне семьдесят скоро.

В жизни своей только горе

Встречал я; печальный удел

Судьба уготовила мне.

Тишина звенит

Когда звенит тишина

И мрак непроглядный мерцает,

Тогда и приходят сюда

Духи из горнего края.

Под бледной унылой луной

Они на ветрах проплывают,

Холодною, мёртвой тоской

Воздух вокруг наполняют.

Шорохом листьев осенних

Беседуют духи со мной

О том, что придёт воскресенье,

Но не настанет покой.

Они говорят мне про мир,

Про смысл бытия в мирозданьи;

Про то, как уходят с Земли,

И вновь на неё попадают:

"В лучших мирах жили мы,

Но снова вернулись назад,

И будем опять рождены

В убогих двуногих телах.

Мы выше взошли на ступень,

Нам ведома цель совершенства;

Представь, как же тяжко теперь

Лишаться добра и блаженства!

Из горней страны за грехи

Изгнали нас высшие силы;

На Землю велели они

Вернуться. Как опостылел

Ваш мир! Мы тысячи лет

Скитались по этой планете

В телах пауков и червей,

Животных, и птиц; сто столетий

Тяжко промучились, чтобы

Стать наконец-то людьми.

И надо сказать, что особой

Разницы между зверьми

И человеками нету.

(Позже мы поняли это,

Когда жили в лучших мирах;

С обителью горнего света

Сравнили мы гадкий ваш мрак).

Теперь наша песенка спета;

Снова мы станем слепыми

В тёмном безрадостном мире.

(Нельзя смысл жизни увидеть,

Когда позабыл о развитии

Прежнем; мы были богами

В сравнении с вами, земляне!)

И только ночною порой,

На лоне прекрасной природы,-

На море, иль в чаще лесной,

Мы смутно о рае припомним."

Облачная легенда

Там на синем небосклоне

Море вечного раздолья

С островками облаков,

И невидимые волны

С белой пеною ветров;

Там страна идей Платона.

(По велению Богов

Во владенье мудрецу

Выделили сто домов,-

В них философы живут.

Те дома, как облака

Кучевые, странной формы;

Вы их все наверняка

Видели на небосклоне.

Аристотель, Пифагор,

Диоген и Эпикур,

Гераклит и Протагор

Дождиками с неба льют).

Днём и ночью в облаках

Эти мудрецы витают,

И идеи обсуждают.

Нет покоя в их умах,

Сильно жажда знаний

Их одолевает.

Все они попрали прах;

Живут, не умирая.

Как-то раз Платон с Сократом

И премудрый Аристарх

Шли тихонечко по саду.

(Есть сады на небесах,-

Мир идей; там всё бывает,

Разум мысли воплощает).

Шли они, и говорили

Про известного смутьяна;

Очень сильно досадил им

Диоген. (Он, как ни странно,

И на небе против всех

Восставал; он постоянно

Поднимал других на смех).

– Что нам делать с хулиганом?

(Обратился Аристарх

К спутникам своим). Я знаю,

Что ему неведом страх,

Он теперь всё презирает.

Надо как-нибудь к изгнанью

Нам его приговорить.

– Диоген к увещеваньям

Глух; но вправе жить

С нами, (отвечал Платон),

Это решено Богами;

Я здесь как бы не при чём.

– Но поэтов же изгнали!

– Там совсем другое дело;

Я послал их всех к Гомеру,

Потому что мудрецов

Среди них почти что нету.

Кашица созвучных слов,-

Вот что в головах поэтов.

– Сократ, ну ты-то подскажи,

Что нам делать? Как же быть?

Только, проще говори.

– Что нам делать, ты спросил?

Ты задал вопрос, ведь так?

– Начинается… Ну да.

– Значит, мудрый Аристарх,

Сей вопрос ты не решил,

А ответ ты от меня

Хочешь получить? Всё верно?

– Да иди уже к Монтеню!

Господи, что за манера,-

На вопрос опять вопрос!

Это дико! В самом деле…

Ты как будто бы мне нос

Хочешь поломать словами!

Иудеи отдыхают

По сравнению с тобой!

– Если я такой плохой,

То с Платоном разговаривай;

У него язык простой.

– Диогена на изгнанье

Осуждать не станем; но

Можно попросить Богов,

Чтобы бочку отобрали

Они силой у него.

Без неё он заскучает.

(Отвечал друзьям Платон).

– Аристарх, ты астроном,

Вот и отправляйся к звёздам.

Зевс живёт недалеко;

Он квартирой обзавёлся

Новой, в центре Ориона.

Лети к нему; он благосклонно

Отнесётся к нашей просьбе,-

Бочку разнесёт на доски.

И, по просьбе мудрецов,

Громовержец отобрал

Бочку; но не расколол

Он её, а так сказал:

"Диоген, когда ты зол,

То все тучи в небесах

Будут чёрными; и гром

Будет гневно грохотать.

В непогоду, долго, злобно

Бочку можешь ты катить

На кого угодно, молнии

Извергая; всех живых

Вмиг дождями затопить

Властен ты. Подлунный мир

Будет в бочке Диогена.

Во время мощных проливных

Дождиков, всех откровенно

Мудрость грека окропит."

Старик у моря

Былые дни, как павшая листва,

Шуршат в ветрах воспоминаний.

Опять всю ночь мне не до сна,

Моё сознание терзают

Стаи яростных химер;

До утра сражаюсь с ними.

А потом мне светлый день

Серым кажется; унынье

Омрачает разум мой.

И тогда иду я к морю;

Там, неистовый прибой,

И величие простора