Закат и падение крошечных империй. Почему гибель насекомых угрожает существованию жизни на планете

Oliver Milman

THE INSECT CRISIS: The Fall of the Tiny Empires That Run the World

Copyright © 2021 by Oliver Milman

© Сидоренко С.В., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации: Bodor Tivadar, Yevheniia Lytvynovych / Shutterstock.com

В оформлении обложки использована фотография: KRIACHKO OLEKSII / Shutterstock / FOTODOM

Пролог

Первым признаком надвигающейся катастрофы стала мертвая тишина. Привычные звуки сельской местности, огородов на окраинах и городских парков зазвучали приглушенно, превратились в бледные отголоски себя прежних. Не слышно ни жужжания пролетающей мимо пчелы, ни размеренного стрекотания сверчка, ни надоедливого писка оголодавшего комара.

Пейзажи внезапно стали такими же безжизненными, как вдохновленные ими картины, возможно, даже менее яркими теперь, когда с исчезновением радужных бабочек и причудливых жуков цветовая палитра природы лишилась их красочного великолепия.

Насекомые всего мира пропали, но люди по инерции продолжали жить дальше, и первый вопль ужаса, как ни странно, исходил не от нас, а от птиц. Небо и леса заполонили сиалии, козодои, дятлы и воробьи, лихорадочно мечущиеся в поисках тли, мотыльков и другой пищи, которой больше не было. Воцарился голод. Птенец ласточки до достижения половозрелого возраста съедает 200 тысяч насекомых. Теперь не осталось ни одного. В общей сложности около половины из десяти тысяч видов птиц на Земле вымерли от голода. Их высохшие трупики усеяли землю, гнезда опустели. Множество мертвых тел – птиц, белок, ежей, людей, всех существ, что ступали по суше, – начали скапливаться в долинах, на холмах, в парках и заброшенных городских квартирах. Падальные мухи, чьи личинки поглощали 60 % человеческого трупа за неделю, теперь исчезли, как и мотыльки, кожееды и полчища других насекомых, которые раньше появлялись, чтобы уничтожить останки. Бактерии и грибки по-прежнему выполняли свою работу, но их усилий было недостаточно. Гниющие останки и запах разложения вызывали всеобщее отвращение, пока не стали привычными.

Залежи плоти и костей, неубранные фекалии, валявшиеся повсюду, – весь мир словно задался целью вызвать у нас тошноту. Австралийские фермеры на собственном горьком опыте убедились, как важно иметь под рукой подходящий вид жуков-навозников, после того как европейские поселенцы завезли скот. Тогда обширные территории континента покрылись коркой навоза, с которым местные жуки, специализирующиеся на фекалиях сумчатых, не могли справиться. Когда восемь тысяч видов навозных жуков – представители семейства, которое по меньшей мере 65 миллионов лет выполняло неблагодарную работу по очистке планеты, – повсеместно исчезли, эта катастрофа повторилась в гораздо более грандиозных масштабах. Словно зловонная чума, фекалии диких животных и домашнего скота захватили и обезобразили планету. Миллионы гектаров земли пришли в запустение. Поваленные деревья и листья также начали накапливаться, упорно отказываясь рассыпаться в прах.

Тревога охватила весь мир. Защитники экологии активизировались, начали наряжаться пчелами и проводить митинги, а политики собирались на экстренные совещания и обещали принять срочные меры. Казалось, еще не все потеряно.

Потом запасы продуктов стали иссякать. Более трети мирового производства продовольственных культур зависело от опыления тысячами видов пчел и других насекомых – бабочек, мух, молей, ос и жуков. С исчезновением опылителей всемирный конвейер по производству продуктов питания остановился, а обширные угодья, где выращивались фрукты и овощи, стали приходить в упадок. Фермерам больше не нужно было распылять пестициды, чтобы бороться с вредителями, но они сетовали, что захватчикам все равно нечем было бы поживиться.

Привычные продукты, такие как яблоки, мед и кофе, испарились из супермаркетов и стали роскошью. Исчезновение цецидомиидов и цератопогонидов, безвестных опылителей какао-деревьев, привело к прекращению поставок шоколада. Люди стенали, оплакивая утрату; резко вырос уровень депрессии и тревожности.

Гибель пчел лишила мир таких ранее доступных продуктов питания, как клубника, сливы, персики, дыни и брокколи, а остальные фрукты и овощи приобрели странную форму и выглядели жалкими и сморщенными.

К счастью, голод удалось предотвратить благодаря тому, что человечество сделало упор на такие продовольственные культуры массового спроса, как пшеница, рис и кукуруза, которые опыляются ветром.

Тем не менее даже в богатых странах еда стала более пресной и менее питательной. Миллионы людей, лишившись фруктов, овощей, орехов и злаков, перешли на унылый рацион питания, основу которого составляли овес и рис. Мечты о том, чтобы полакомиться манго или миндалем, превратились в болезненные фантазии, а затем воспоминания о них и вовсе стерлись из народной памяти. В отсутствие перца чили, кардамона, кориандра или тмина все разновидности карри стали историей. Рестораны разного рода, с трудом достававшие даже помидоры и лук, массово закрывались. Коровы, которых когда-то кормили ныне дефицитной люцерной, стали вымирать. Снижение поголовья крупного рогатого скота привело к нехватке молока и молочных продуктов, что, в свою очередь, означало отсутствие сыра, йогуртов и мороженого.

Правительства начали набирать армии рабочих для ручного опыления сельскохозяйственных культур, хотя оно оказалось невероятно дорогостоящим и гораздо менее эффективным по сравнению с естественным процессом взаимодействия между насекомыми-опылителями и растениями, которое сформировалось за 100 миллионов лет. Множество новых компаний выпустили полчища дронов и пчел-роботов в попытке воссоздать природу. Но этих усилий оказалось недостаточно.

Как обычно бывает во время катаклизмов, хуже всего пришлось бедным и социально незащищенным слоям населения. До исчезновения насекомых более 800 миллионов человек страдали от недоедания, и многие из них стали голодать, когда количество питательных веществ в опыляемых растениях сократилось. Частота детской слепоты резко возросла, когда из рациона исчезли фрукты и овощи – основной источник витамина А в развивающихся странах. Малярия и лихорадка Западного Нила испарились вместе с ненавистными комарами, зато нехватка цитрусовых привела к возвращению цинги. По мере того как голод медленно уничтожал человечество, начали свирепствовать и другие болезни.

Насекомые заложили основу нетрадиционной медицины в разных частях света, включая Индию, Бразилию, Китай и некоторые регионы Африки. Мед использовался в качестве источника антиоксидантов и противомикробного средства, применялся при лечении заболеваний сердца. Как оказалось, яд осы убивает раковые клетки. С ростом устойчивости к антибиотикам ученые стали рассматривать насекомых как важнейший источник новых лекарств широкого спектра действия. Возможно, они даже помогли бы справиться со следующей пандемией: в конце концов, вакцина против COVID‑19 Novavax была разработана на основе модифицированных клеток помидорной совки. Разразившаяся катастрофа уничтожила эти надежды.

Вскоре опоры, поддерживавшие большую часть жизни на Земле, рухнули. Экологическое благоденствие 90 % дикорастущих цветковых растений зависело от опыления. Лишенные этого процесса и питательных веществ, которые насекомые перерабатывали и возвращали в почву, растения погибали. Сады превратились в бесплодные пустыни, исчезли естественные луга, а вслед за ними, с течением времени, и тропические леса. Цветковые растения обеспечивали более половины пищевого рациона человека во всем мире, а значит, их исчезновение многократно увеличило количество голодающих. Полное разрушение экосистем ускорило изменение климата. Волны вымирания прокатились по обнаженной планете, положив конец страданиям остатков человечества.

Причудливый танец

Вопрос о том, сколько продержится человеческая цивилизация после исчезновения насекомых, одновременно ужасает и приводит в недоумение.

Ужасает, так как, согласно прогнозам биолога Эдварда О. Уилсона, крах пахотного земледелия и экосистем может уничтожить нас всего за жалких несколько месяцев. Большая часть рыб, млекопитающих, птиц и земноводных канут в Лету раньше нас, а за ними последуют цветковые растения. Грибы после всплеска роста, вызванного смертью и гниением, тоже начнут вымирать. «За несколько десятилетий мир откатится на миллиард лет назад, когда жизнь на Земле состояла в основном из бактерий, водорослей и нескольких видов очень простых многоклеточных растений», – пишет Уилсон.

Однако это вызывает сомнения. Едва ли можно серьезно рассматривать осуществление такого мрачного сценария, учитывая упорное выживание насекомых во время пяти массовых вымираний, потрясших Землю за последние 400 миллионов лет. Людям никогда не приходилось жить без насекомых, поэтому человечество не задумывалось, к чему привело бы их полное или частичное исчезновение.

Однако ряд недавних исследований указывает на значительное уменьшение численности и видового разнообразия насекомых по всему миру. Без явной на то причины популяции сокращаются ошеломительными темпами в разных уголках планеты: в одних местах вполовину, в других – на три четверти, а, казалось бы, в благополучном районе сельской местности Дании – на целых 97 %. Растущее число свидетельств резкого снижения численности насекомых заставляет нас впервые в истории осознать его печальные последствия. В этой книге будет рассмотрен кризис, разворачивающийся в мире насекомых, его причины и меры, реализация которых поможет предотвратить гибель миниатюрных империй, которые поддерживают жизнь на нашей шумной, прекрасной, захламленной пластиком планете.

В нашем невероятно быстро меняющемся мире то, что когда-то казалось бесконечным, теперь выглядит до боли уязвимым. В случае исчезновения насекомых состоятельные люди, вероятно, смогут задействовать необходимые ресурсы, чтобы в течение неопределенного времени сохранять подобие статус-кво. Но для большинства гибель насекомых станет мучительным испытанием, затмевающим войну и соперничающим по своей тяжести даже с надвигающимися разрушительными последствиями изменения климата. «Без насекомых большинство живых существ на Земле исчезнет, и, если кому-то из людей удастся выжить, вряд ли они будут этому рады, – утверждает Дэйв Гулсон, профессор биологии в Университете Сассекса. – Было бы преувеличением утверждать, что человечество полностью вымрет за несколько месяцев, но то, что миллионы людей будут голодать, не подлежит сомнению».

На протяжении миллионов лет насекомые были вовлечены в сложное, похожее на причудливый танец взаимодействие с различными аспектами наземно-воздушной среды, что сформировало недооцененную основу для самой человеческой цивилизации. Насекомые приумножают нашу пищу, сами служат пищей для других живых существ, избавляют нас от омерзительных нечистот, уничтожают сельскохозяйственных вредителей и, что особенно важно, питают почву, пятнадцатисантиметровую патину, которая обволакивает земной шар и поддерживает все человечество. Рэйчел Уоррен, профессор биологии окружающей среды в Университете Восточной Англии, сравнивает нашу глубоко укоренившуюся зависимость от насекомых с всемирной паутиной. «Эта паутина взаимодействий связывает все в экосистеме, – говорит она. – Каждый раз, когда мы теряем какой-либо вид, часть связей в этой паутине обрывается. Чем больше “нитей” обрывается, тем меньше становится паутина, и однажды она просто перестанет функционировать».

Без опылителя растение умирает, не оставляя потомства. Птицы, которые питались его плодами, и олени, объедавшие побеги, начинают вымирать, а вслед за ними и животные, для которых они были пищей. «Вся пищевая паутина разрушается, – поясняет Уоррен. – Сомневаюсь, что человечество сумеет выжить в таком мире».

Значимость этой зависимости не смогла пробудить в нас любовь к насекомым. Они составляют три четверти от общего числа всех известных видов на Земле.

Тем не менее из всего их биологического разнообразия мы испытываем нечто вроде симпатии только к бабочкам. Осы представляются нам зловещими летними агрессорами, муравьи – вражеской армией, против которой ведется инсектицидное сражение на наших кухнях, а комары – источником раздражающего неудобства или даже смертельной угрозы. Что касается миллиона прочих видов насекомых, большинство людей если и думают о них, то только как о странноватых или бесполезных созданиях.

Существует около 7530 видов ктырей, мух-убийц, которые проводят свою короткую жизнь, пронзая других насекомых крепким хоботком, чтобы парализовать свою жертву и превратить ее внутренние органы в жижу.

Одна эта орда включает больше видов, чем удалось создать всем млекопитающим, вместе взятым: обезьянам, слонам, собакам, кошкам, домашнему скоту, китам и т. д. Овод Cephalopina titillator развивается в ноздрях зараженных верблюдов, и это лишь один из 150 видов оводов. Количество видов паразитоидных ос достигает полумиллиона. Чарльз Дарвин так ненавидел их, что в одном письме признался: «Не могу поверить, что милосердный и всемогущий Господь мог создать таких тварей». Что мы потеряем, если все эти ненавистные мухи и осы, а может, и все летающие насекомые вообще, исчезнут?

«Вы избавились от мух? Попрощайтесь с шоколадом», – говорит Эрика Макалистер, старший куратор Музея естественной истории в Лондоне и признанная защитница мух, которая как-то участвовала в соревнованиях по картингу среди энтомологов в костюме мухи. Вполне закономерно, что она в этот момент успешно преследовала своего коллегу в костюме какашки. «Мухи играют важную роль в опылении таких растений, как морковь, перец, лук, манго, а также многих плодовых деревьев, включая какао. Эти насекомые способны работать дольше пчел и хорошо переносят холод. Наконец человечество обратило на это внимание». Существует около 160 тысяч видов двукрылых, так называемых истинных мух, в число которых входят домашние мухи, мошки, комары кровососущие и плодовые мушки. Количество видов мух по крайней мере в четыре раза превышает количество всех известных видов рыб, обитающих в Мировом океане. Эта разномастная группа, вероятно, заслуживает того, чтобы ее рассматривали как собрание идеально подготовленных специалистов по очистке окружающей среды, а не как назойливых вредителей, которые кружат у нас над головой или засиживают потемневшие бананы в вазах с фруктами.

Крохотные мошки, каждая размером с булавочную головку, пробираются в миниатюрные цветы какао по всей Африке и Южной Америке, удерживая тем самым от краха индустрию производства шоколада стоимостью 100 миллиардов долларов. Тысячи различных черных львинок, падальных и мясных мух бесплатно избавляют нас от останков животных, гниющей листвы и фекалий. Ученые используют личинок мясных мух для лечения гангренозных ран без применения антибиотиков, а масло из личинок черных львинок применяют в производстве биодизельного топлива для легковых и грузовых автомобилей. «Двукрылые делают удивительные вещи, выполняют такую работу, о которой мы толком не имеем представления, – считает Макалистер. – Представьте, какой была бы наша жизнь, не делай они этого. Плывете вы по трясине фекалий, а рядом дрейфует дядюшка Джереми».

Мухи – малоизвестные, но замечательные опылители. По словам Макалистер, Volucella zonaria, массивная журчалка с черными и желтыми полосами на брюшке как у пчелы, это «настоящий летающий танк». Она способна опылять жужжанием: цепляясь за лепестки и бешено вибрируя, журчалка высвобождает пыльцу, с которой так неохотно расстаются пыльники цветов.

Лишь немногие пчелы способны на это, а значит, без мух мы не смогли бы наслаждаться таким изобилием помидоров и черники на нашем столе.

Некоторые растения полностью зависят от определенных мух. Одно необычное создание, длиннохоботница Moegistorhynchus longirostris, обитает на западном побережье Южной Африки.

Невыдвижной хоботок этого насекомого достигает семи сантиметров в длину, что в несколько раз превышает размер его тела. Такой болтающийся отросток создает немалые неудобства при полете. Длиннохоботница питается нектаром растений с трубчатыми цветами, идеально подходящими для такого длинного зонда. Это вновь подводит нас к эволюционной теории, выдвинутой Дарвином в 1862 году, когда ему прислали с Мадагаскара несколько орхидей, нектар которых находился на дне длинных венчиков. Дарвин предположил, что параллельно с этим растением должна была эволюционировать и развить экстремально длинный хоботок какая-то бабочка. Этот вид обнаружили спустя десятилетия после смерти основоположника учения об эволюции. «Исчезновение одной этой мухи в Южной Африке привело бы к немедленному вымиранию восьми видов растений, – утверждает Макалистер. – Двукрылые вносят в опыление огромный вклад, который мы всегда игнорировали».

Мухи способны очаровывать, по крайней мере друг друга: одни виды дарят потенциальным партнерам угощения, другие исполняют замысловатые танцы. Даже некоторые люди считают мух красивыми. Переломный момент в жизни Мишель Траутвейн произошел, когда она, будучи студенткой-искусствоведом, представила в качестве студийной работы гигантскую техническую иллюстрацию веснянки. Насекомые из этого отряда имеют удлиненные тела с длинными усиками и двумя парами перепончатых крыльев. «Преподаватель теории искусства возненавидел мою работу», – вспоминает Траутвейн. – Он предпочел проект другого студента – влажный кошачий корм, размазанный по чистому белому холсту. «Помню, я подумала тогда: "Вот и все. Я ухожу"». Траутвейн просто влюбилась в мух и теперь является ведущим энтомологом по этому профилю в Калифорнийской академии наук.

Хотя веснянки не слишком фотогеничны в классическом понимании, есть мухи, которые могли бы претендовать на роль натурщиц. Черная львинка Lecomyia notha из Квинсленда, Австралия, обладает переливчатым экзоскелетом с всполохами пурпурного и синего. Другая муха – Plinthina beyonceae – с ярким золотистым брюшком была названа в честь Бейонсе. Энтомология – прекрасная область знаний, приносящая эстетическое удовольствие», – считает Траутвейн. Ее всегда привлекали мухи и насекомые в целом, так как они напоминают пришельцев из космоса.

«Существуют миллионы насекомых. Мы даже не знаем, сколько их на самом деле, – говорит Траутвейн. – Каждый вид похож на инопланетную форму жизни со своей историей, которая зачастую звучит настолько фантастически, что такое нарочно не придумаешь, даже если захочешь». Несмотря на все свое головокружительное многообразие, насекомые обладают на удивление одинаковым строением тела, которое состоит из трех отделов: головы, грудной клетки и брюшка, и имеют три пары сочлененных ног, сложные глаза, усики и экзоскелет.

Благодаря такому строению насекомые способны на подвиги, которые вызвали бы всеобщий благоговейный трепет, если бы их совершали более крупные животные. Например, муравей-дракула захлопывает свои мандибулы, или верхние челюсти со скоростью 322 километра в час. Это самые быстрые движения в живой природе. Его родственники, африканские муравьи матабеле, словно шестиногие санитары, относят своих раненых собратьев в муравейник и ухаживают за ними. Некоторые гусеницы вырабатывают собственный антифриз, чтобы защититься от холода. Медоносные пчелы осознают концепцию нуля и умеют складывать и вычитать. Но эти создания – настолько многочисленные, что вызывают одновременно раздражение и удивление, настолько странные на вид, что часто выступают в качестве прообразов чудовищ в фильмах ужасов, настолько важные, что без них нам грозит вымирание, – теперь, похоже, переживают безмолвный кризис, угрожающий их существованию.

Опасения по поводу сокращения численности насекомых периодически высказывались и раньше, хотя не так громко, как сейчас.

Еще в 1936 году Эдит Патч, первая женщина-президент Энтомологического общества Америки, выступила с осуждением чрезмерного использования инсектицидов при выращивании фруктов и овощей. «Безусловно, слишком редко мы говорим о том, какую услугу оказывают насекомые человечеству, – сказала Патч. – Лишь немногие осознают, что именно им мы обязаны нашей пищей и одеждой, значительной частью нашей промышленности и большинством удовольствий. Если целью [человека] является массовое уничтожение опасных насекомых, его мозг со временем предоставит средства для такой кампании», – прозорливо подметила Патч.

В последующие десятилетия человечество не настраивало намеренно свой коллективный разум на истребление всех видов насекомых – точно так же, как оно не принимало осознанного решения затопить прибрежные города и разжечь лесные пожары с помощью глобального потепления. Тем не менее это то, чего мы добились. Разрушая среду обитания насекомых, распыляя токсичные химикаты и все сильнее нагревая планету, мы невольно приблизили апокалипсис для многих насекомых и поставили под угрозу все блага, которые они нам дают. «Мы создаем мир, в котором придется нелегко не только насекомым, но и нам, людям», – утверждает Педро Кардосо, биолог из Финского музея естествознания.

Точно установить масштабы кризиса насекомых долгое время было невозможно в силу объективных логистических причин. Сегодня известно около миллиона насекомых, но, поскольку они маленькие, таинственные и с трудом поддаются отслеживанию, это лишь намек на то, что еще остается неизвестным и безымянным. По оценкам, количество их видов может варьироваться от ошеломляющей цифры в 30 миллионов до более реалистичной – 5,5 миллионов. «Кто знает, сколько их еще, – размышляет Гулсон. – Возможно, невероятное количество разнообразных и удивительных тварей».

Таксономисты, биологи, которые дают названия видам и выясняют их место в мозаике жизни, взвалили на себя этот сизифов труд только для того, чтобы найти различия между, казалось бы, идентичными видами. Для большинства из нас все муравьи делятся на черных и коричневых, а мухи – на больших и маленьких. На этом различия заканчиваются. Чтобы классифицировать насекомых, специалистам приходится тратить много времени на изучение их репродуктивных органов. «Мы только и делаем, что копаемся в гениталиях, – говорит Макалистер. – Наше любимое занятие – вскрывать мух, чтобы посмотреть на их яички».

Кропотливость этой работы вкупе с тем фактом, что студенты все чаще предпочитают молекулярную биологию таксономии, считая последнюю устаревшим способом сбора естественно-научных данных, означает, что работа по описанию всех насекомых на Земле, вероятно, не закончится никогда. Как говорит Макалистер,

…у нас 50 тысяч ученых изучают один вид обезьян и один ученый – 50 тысяч видов мух».

На каждую муху, идентифицированную благодаря гениталиям, приходится масса других претендентов на место на столе таксономиста. В 2016 году канадские ученые завершили анализ материалов ДНК более чем одного миллиона особей насекомых и с изумлением обнаружили, что в стране, вероятно, насчитывается около 94 тысяч видов, что почти вдвое превышает предыдущие оценки. Если в Канаде обитает 1 % от общего количества насекомых, прикидывают ученые, то на планете насчитывается около десяти миллионов видов.

Даже если рассматривать только описанные виды, то, что мы живем в мире беспозвоночных, не вызывает сомнений. Только 5 % всех известных видов животных имеют позвоночник. Земной шар заполонили не люди, не овцы и даже не крысы, а жуки – представители 350 тысяч видов, и это не предел. По оценкам Смитсоновского института, в мире насчитывается около десяти квинтиллионов (это единица с 18 нулями) насекомых. Рой саранчи может состоять из миллиарда особей. Только Южная Англия ежегодно принимает 3,5 триллиона мигрирующих летающих насекомых, общая масса тел которых эквивалентна массе 20 тысяч северных оленей.

Если собрать всех термитов в мире и скатать из них гигантский шар, этот бурлящий ком, или биомасса, будет весить больше, чем все птицы на планете. До наступления современной эпохи индустриализации, когда люди начали расти и вширь, и по численности, масса всех муравьев в мире, вероятно, превосходила массу человечества. «Нынешняя человеческая популяция дрейфует в океане насекомых, – писали двое ученых из Университета штата Айова в 2009 году. – Если принимать в расчет только численность и биомассу, самые успешные животные на Земле – насекомые».

Кроме того, насекомые удивительно выносливы и отлично приспосабливаются. Муравей, обитающий в пустыне Сахара, способен выжить при температуре выше 70 °C, а личинка антарктической мошки может выдержать холод до –15 °C и провести целый месяц без кислорода. Крошечные мухи-эфидриды живут и размножаются в горячих источниках Йеллоустонского национального парка, где человек поджарился бы до корочки. Шмели были замечены на высоте 5,5 тысяч метров над уровнем моря, что лишь немного ниже вершины горы Килиманджаро. Стрекозы продолжают парить при сильном ветре, который обрушил бы наземь даже самый совершенный вертолет. Рогатый жук-навозник настолько силен, что, будь он человеком, смог бы поднять в воздух шесть двухэтажных автобусов.

Можно сказать, что класс насекомых – это паноптикум.

Насекомые вдыхают и выдыхают через отверстия в экзоскелете – дыхальца – и имеют поразительно сложное строение глаз, так что у некоторых, например, стрекоз поле зрения составляет 360 градусов. Мелипоны, или безжальные пчелы, питаются человеческим потом и слезами; у одного вида бабочек есть глаз на пенисе, а некоторые разновидности тли производят на свет потомство, которое уже содержит эмбрионы следующего поколения, то есть, по сути, бабушки рождают собственных внуков. Популяции насекомых, как правило, обладают достаточной гибкостью и способны преодолевать резкие всплески и падения численности в изменчивых условиях среды обитания. Но, хотя насекомых очень много, это не означает, что ими можно разбрасываться: все они играют определенную роль в опылении, процессах разложения или пищевой цепочке.

Стоит выдернуть из окружающей среды огромное количество насекомых, и вся паутина жизни, включая человечество, придет в состояние хаоса. Коллапс может развертываться и в рамках класса: около 10 % насекомых являются паразитами, часто по отношению к другим насекомым. Если некоторые осы не найдут гусениц, которых можно превратить в марионеток и заставить вынашивать яйца, или если представители некоторых видов мух не захватят мозг муравья и не обезглавят его, они тоже окажутся под угрозой вымирания. Благодаря ученым, которые начали собирать воедино сведения о жизни насекомых, этот опасный сценарий оказался в центре нашего внимания. Первый тревожный звонок прозвучал в 2014 году, когда анализ доступных исследований показал, что уменьшилась численность одной трети видов беспозвоночных, зарегистрированных Международным союзом охраны природы (МСОП), причем за последние четыре десятилетия численность популяций во всем мире сократилась на 45 %. Потери оказались почти вдвое больше, чем у позвоночных.

Численность почти всех представителей отряда прямокрылых, в который входят саранча, кузнечики и сверчки, как и численность большинства видов, составляющих обширный отряд жесткокрылых, или жуков, имеет нисходящую динамику. «Такое сокращение популяций животных отразится на функционировании экосистем и благополучии людей», – говорится в отчете МСОП, где это бедствие было представлено в рамках так называемого шестого массового вымирания – непрерывного, беспрецедентного со времен гибели динозавров уничтожения природы, вызванного дымовыми трубами и бульдозерами.

Внушительными символами бурного исчезновения видов стали тигры, носороги, слоны и белые медведи. Бедственное положение этих животных, часто называемых неудобоваримым термином «харизматическая мегафауна», активно обсуждается в средствах массовой информации и при распределении финансирования на сохранение видов. Успех или провал усилий по спасению биоразнообразия Земли определяется судьбой горстки крупных зверей, которых то и дело показывают в фильмах, рекламе, изображают на логотипах спортивных команд и в виде мягких игрушек.

Такая «институциональная позвоночная дискриминация», как выразился энтомолог Симон Лезер, в мире литературы представлена в повести «Скотный двор» Джорджа Оруэлла, где «все животные равны, но некоторые более равны, чем другие». Одни создания вызывают у нас слезы умиления, а от других мы отходим, пожимая плечами. Насекомые, как правило, оказываются в последней категории.

Они, наряду с моллюсками, червями и другими беспозвоночными, которые составляют подавляющее большинство животных на планете, в некотором роде игнорировались наукой и не попадали в объектив телекамер. Энтомологи предприняли попытку переломить ситуацию, пустив в ход свои познания о мире шоу-бизнеса. Недавно открытый вид горбатки из-за эксцентричных рогов был назван в честь Леди Гага, жук – в честь Арнольда Шварценеггера, а оса – в честь музыкальной группы Pink Floyd. Тем не менее насекомые по-прежнему не вызывают у многих теплых чувств.

Скотт Хоффман Блэк, исполнительный директор американской организации по сохранению беспозвоночных Xerces Society, регулярно проводит образовательно-информационные мероприятия в школах. По его словам, маленькие дети очарованы насекомыми, им нравится взаимодействовать с этими существами. Но к средней школе отношение меняется. «У многих насекомые вызывают страх, неприязнь или отвращение, – замечает Блэк. – Полагаю, такие взгляды формируют у детей родители, сверстники и даже учителя». Средства массовой информации также приложили к этому руку. В 2020 году газета «Ливерпульское эхо» отреагировала на появление в Великобритании летающих муравьев, ежегодно прибывающих сюда на поиски пары, заголовком «Кошмарное нашествие летающих муравьев. Полчища насекомых наводнили Мерсисайд». Дети кричали от ужаса, а один мужчина сравнил происходящее с фильмом Хичкока. Нас учили бояться изобилия жизни, хотя должно быть наоборот.

Мы не знали, что потеряли, так как нам не было до этого дела или мы просто не понимали, что стоит на кону. В конце концов пренебрежение и невежество сплелись в запутанный узел.

Затем, казалось бы, внезапно, все изменилось. Осознание обществом кризиса насекомых происходит волнообразно, и до полного понимания еще далеко, но можно с уверенностью назвать точку отсчета – 18 октября 2017 года.

В тот день PLOS One, открытый научный журнал со штаб-квартирой в Сан-Франциско, опубликовал статью, над которой трудилась дюжина голландских, британских и немецких ученых. Название статьи отражало ее суть: «За 27 лет общая биомасса летающих насекомых в природоохранных зонах сократилась более чем на 75 %». В самой статье этот неутешительный факт обретал более конкретные очертания. Уникальное долгосрочное исследование популяций насекомых в 63 заповедных зонах по всей Германии выявило настоящую катастрофу: с 1989 года среднегодовая масса пойманных летающих насекомых упала на 76 %. В разгар лета, когда численность насекомых достигает пика, все оказалось еще хуже – убыль составила 82 %.

Согласно исследованию, такой спад не мог объясняться изменением климата и почвы. Хотя насекомые находятся в пределах охраняемых и часто активно контролируемых заповедных зон, на них, похоже, сказалась деятельность, осуществляемая на прилежащих сельскохозяйственных угодьях, в частности применение пестицидов, хотя эта теория «экологической ловушки»[1] выглядит не вполне убедительно. Однако более насущный вопрос звучал так: если насекомые исчезают в природоохранных зонах такой страны, как Германия, то где на Земле они в безопасности? Выводы исследователей звучат пессимистично. Как отметил нидерландский эколог Ханс де Кроон, участвовавший в исследовании, «…мы едва ли можем представить, что произойдет, если эта тенденция к снижению численности сохранится». Тем не менее его коллега Гулсон попробовал это сделать. «Похоже, из-за нас обширные территории становятся непригодными для большинства живых организмов», – сказал он, добавив, что будущим поколениям предстоит унаследовать «крайне оскудевший мир».

Результаты исследования разлетелись по всему миру, вызвав не только беспрецедентный интерес к борьбе мух, мотыльков, пчел и бабочек, но и волну библейских цитат. «Резкое сокращение численности насекомых предвещает экологический армагеддон», – гласил заголовок «Гардиан». «Хинду» разразилась статьей «Апокалипсис насекомых: немецкие энтомологи бьют тревогу». «Нью-Йорк таймс» также провозгласила «Армагеддон насекомых», а год спустя объявила в воскресном приложении, что «Апокалипсис насекомых уже наступил». Обложку National Geographic, пестрящую фотографиями жуков и мотыльков, украшала скорбная надпись: «Вы будете скучать по ним, когда они исчезнут».

Общественность познакомилась с новым сложным термином «инсектагеддон», который стал широко применяться в средствах массовой информации. Реакция достигла отчаянного крещендо: в статье газеты Le Monde «Милосердия для долгоносиков!» философ Тьерри Хоке заявил, что «уничтожать насекомых с помощью химических атак – значит уничтожать саму жизнь».

Внимание по большей части было приковано к скромным членам Крефельдского энтомологического общества, которое состоит в основном из гражданских ученых (широко используемый термин «энтузиасты-любители», как правило, вызывает раздражение). Именно они собирали данные для исследования, которые затем были структурированы группой голландских, немецких и британских ученых. Когда появилась очередная съемочная группа, на этот раз Австралийской телевещательной компании, куратор общества, Мартин Зорг, сказал, что вся эта суета «создает немало проблем». Зорг признался: «Мы не ожидали, что получим столько писем и вопросов со всего мира».

Зорг, седой и длинноволосый, в очках в стиле Джона Леннона, в мятой одежде и сандалиях, невольно стал символом как самого исследования, так и растущей тревоги по поводу сокращения численности насекомых. Будучи человеком рассудительным, Зорг был слегка озадачен тем, что до сих пор никто не удосужился провести долгосрочное стандартизированное исследование насекомых. «Это как вести машину вслепую, – говорит он. – Возможно, вам повезет, и все получится, а может, и нет. Чем меньше данных, тем выше риск. Не знаю, почему только мы этим занялись».

Со времен отважных викторианских коллекционеров насекомых ученые стремились дать ответ на интригующие вопросы об их поведении или открыть новые удивительные виды. Тяжелая монотонная работа по подсчету такой грандиозной численности – походы к ловушкам и обратно, компоновка данных, обеспечение материальной базы исследования в течение десятилетий после окончания трехлетнего цикла финансирования – казалась бессмысленной и утомительной. «Вокруг столько интересного, что такое занятие выглядит слишком скучным», – отмечает чешский эколог Войтех Новотны, который провел полгода в тропических лесах Папуа – Новой Гвинеи, изучая гигантских палочников и бабочек.

Зорг и его коллеги внезапно оказались фактически единственными людьми, которые увидели необходимость вести счет в футбольном матче, важность которого остальные осознали гораздо позже. Работа всей жизни этих людей, таких разных, но одержимых насекомыми, велась в здании старой школы в Крефельде, городке на северо-западе Германии, который когда-то славился производством шелка. В нескольких километрах к востоку местность разрезает река Рейн, а на западе проходит граница с Нидерландами. Крефельдское общество занимается отловом, наблюдением и регистрацией насекомых с 1905 года, и за это время его члены выпустили несколько тысяч публикаций, посвященных систематике и поведению этих животных.

Второй этаж здания общества отведен под коллекцию заспиртованных насекомых. По оценкам Зорга, она содержит не менее 100 миллионов экземпляров насекомых. Они хранятся в бутылочках с этикетками в бывших учебных классах, где тяжелые шторы на окнах защищают их от света. Отдельная часть коллекции представляет собой около миллиона высушенных насекомых, насаженных на булавки и помещенных под стекло. Здесь есть бабочки, жуки, пчелы, журчалки, стрекозы и многие другие, пойманные в Рейнской области и за ее пределами. Важно отметить, что для обеспечения чистоты исследования в течение последних 40 лет ученые устанавливали по всей сельской местности в одних и тех же контролируемых условиях идентичные ловушки. Эти хитроумные приспособления, ловушки Малеза, названные в честь шведского энтомолога Рене Малеза, который разработал базовую конструкцию еще в 30-х годах XX века, напоминают подвесные палатки без двух стенок. Такая конструкция обеспечивает скопление летающих насекомых в хорошо освещенной точке, где они попадают в ловушку со спиртом, образуя каждый день груду тел весом несколько граммов (примерно пол чайной ложки).

Год за годом энтузиасты из Крефельда собирали и регистрировали массу насекомых в одних и тех же природоохранных зонах – кишащих птицами и мелкими млекопитающими цветущих лугах, которые располагаются посреди сельскохозяйственных угодий по всей Германии. В 2011, а затем и в 2012 году исследователи заметили, что что-то не так. «В одном месте с высокой численностью насекомых обычно набиралось более килограмма, но на этот раз за весь год мы собрали всего 300 или 350 граммов, – говорит Зорг. – Это нас потрясло». Записи общества о численности насекомых охватывают разные технологические вехи, включая как первые рукописные заметки и документы, напечатанные на пишущих машинках, так и файлы, сохраненные на дискетах. Покопавшись в этих записях, Зорг и его коллеги убедились, что по сравнению с 1989 годом, когда начали применяться стандартизированные ловушки, цифры значительно снизились.

Тогда, прибегнув к помощи сторонних ученых, крефельдские исследователи стали сводить воедино данные об ухудшении положения насекомых. Те, кого считали группой эксцентричных чудаков, собрали доказательства самого массового вымирания живых организмов с тех пор, как десять тысяч лет назад с Земли исчезли шерстистые мамонты, а возможно, и с заката эпохи динозавров. Однако гигантский спад, зафиксированный в Германии, не стал для Зорга полной неожиданностью. Он и другие энтомологи уже давно поговаривали о снижении численности насекомых. Изучая пыльные фолианты, хранящиеся в здании бывшей школы, ученые отметили спад еще до начала Второй мировой войны. «Мы просто не подозревали о масштабах проблемы», – признается Зорг.

Скрытый кризис насекомых стал еще одним прискорбным примером варварского уничтожения окружающей среды. «До публикации результатов исследования немецких ученых широкая общественность не подозревала о проблеме с насекомыми и по большей части не имела представления о том, какую пользу они приносят», – отмечает Гулсон. Он сам серьезно занялся изучением шмелей в 1990-х годах после того, как, к своему ужасу, обнаружил, что многие виды, ранее широко распространенные в Южной Англии, исчезли. «Радует, что теперь это тревожит не только горстку озабоченных энтомологов. Люди начинают понимать, что происходит».

Работа энтомологов из Крефельда примечательна тем, что она основана на измерении биомассы. Это удобный способ отслеживания изменений общей численности насекомых, причем он значительно быстрее, чем кропотливый труд по определению вида каждого пойманного жука и подсчету его собратьев. Однако такой подход также вызывает вопросы. Не связано ли снижение общей массы пойманных насекомых с уменьшением численности более крупных особей, например шмелей и больших жуков, в то время как численность остальных относительно стабильна? Или же все насекомые переживают спад? Исчезают все виды или только некоторые?

Зорг утверждает, что нужно сосредоточить внимание на «необратимой потере видов», а не просто на биомассе, указывая на тот факт, что раньше, согласно данным столетней давности, в районе Крефельда было около 20 видов шмелей. С тех пор эта цифра снизилась вдвое.

Вымирание видов – это тяжелый удар по нашей уверенности в своем экологическом благополучии.

Оно выдергивает незаменимые нити из гобелена жизни, лишая нас существ, которые выполняют важные функции или делают мир более оживленным и интересным. Исчезнувшие насекомые, например пещерный жук Перрина или голубянка Ксеркса, возможно, не снискали такой славы, как другие виды, в частности дронт, но они были уникальны, и их вымирание необратимо.

Скрытый образ жизни насекомых с пугающей легкостью способствует незаметному исчезновению целых видов. Пройдитесь по любому клочку земли, и вы увидите привычные на первый взгляд детали – ворох сухих листьев, камень, дерево. На самом деле это дом для множества насекомых. Переведите взгляд выше – на древесную кору, полог леса, вы увидите еще несколько этажей.

Если разровнять участок для постройки «Старбакса» или выращивания сои, многие обычные насекомые, или эндемики – погибнут. Некоторые из редких насекомых могут перебраться куда-то еще, а другие навсегда исчезнут из нашего мира. Невидимое царство насекомых простирается настолько широко и глубоко, что трудно заметить его постепенное исчезновение, не говоря уже о колебаниях численности отдельной популяции, которые возникают, когда мы бездумно топчемся по планете, словно одурманенный лось по поляне с редчайшими орхидеями.

Нет сомнений, что несчетное количество видов насекомых, о существовании которых мы даже не подозревали, уже уничтожено. Сентинельское вымирание, названное в честь горного хребта, который располагается в Эквадоре у подножия Анд, где колоссальное количество видов было уничтожено прежде, чем им могли дать название, заставило ученых задуматься о реальных масштабах кризиса насекомых.

Возможно, первая или вторая волна вымирания насекомых происходит уже сейчас. В манифесте 25 ученых со зловещим названием «Предупреждение ученых человечеству о вымирании насекомых», отмечается, что науке известна лишь пятая часть видов насекомых, в основном по отдельным особям. Однако, как показали расчеты, составленные с применением формулы, которую применяла Клэр Ренье из Национального музея естествознания (Париж, Франция) при исследовании вымирания наземных улиток, с начала эпохи индустриализации вымерло от 5 до 10 % видов насекомых. Это составляет от 250 тысяч до 500 тысяч исчезнувших видов насекомых, то есть крохотный отрезок геологической истории с момента появления парового двигателя и лампы накаливания до наших дней стал эрой апокалипсиса для половины видов, которые существовали в это время и были описаны наукой. «Мы подводим многие экосистемы к такому состоянию, что они не способны восстановиться, и в результате насекомые вымирают, – говорится в манифесте. – Снижение численности насекомых ведет к тому, что человечество лишится незаменимых исполнителей жизненно важных услуг. Необходимо срочно предпринять меры для сохранения насекомых не только ради экосистем, но и ради выживания человечества».

Возможно, теперь мы лучше подготовлены к тому, чтобы определить потенциальные будущие потери, однако это мало успокаивает. Согласно знаковому докладу Организации Объединенных Наций 2019 года, в течение ближайших десятилетий может исчезнуть миллион видов животных. Половина этих видов – насекомые. Это означает, что в период с конца XIX века до середины XXI будет безвозвратно потерян миллион различных видов жуков, бабочек, пчел и других насекомых. Это бедствие, если оно произойдет, достигнет невероятных масштабов. Количество вымерших видов превысит суммарную численность ныне существующих видов рыб, птиц и млекопитающих.

Однако потери общей численности насекомых тоже важны, возможно, не меньше, чем количество вымирающих видов. Как отмечено в манифесте, упадок переживают не только редкие и исчезающие виды. Ряды обычных насекомых также сокращаются, что негативно отражается на окружающей среде.

Стоит потянуть за разные рычаги, и вы запустите цепочку последствий. Среди представителей многочисленного семейства членистоногих есть мокрицы, многоножки и ногохвостки, которые выполняют ответственные задачи: перерабатывают мертвые растительные остатки, объедают грибок с корней и высвобождают питательные вещества, необходимые для роста растений. Насекомые, питающиеся отходами, например жуки-навозники, извлекают питательные вещества из фекалий, гниющих растений и трупов, которые в противном случае застаивались бы. Другие виды, в частности божьи коровки и златоглазки, охотятся на сельскохозяйственных вредителей – тлю. Инженерные способности термитов, чьи туннели взрыхляют твердую почву, облегчая проникновение воды и питательных веществ, могут помочь превратить бесплодные земли в плодородные поля.

Если целые виды из этих экологических ниш исчезнут, это ослабит такие важные экосистемные функции, как поддержание здоровья почвы и растений. Кроме того, некоторые животные поедают насекомых в огромных количествах. Например, лазоревке требуется около сотни гусениц в день, чтобы накормить одного птенца. Утрата нескольких видов из одной ниши не обеспокоит большинство птиц, если они смогут пообедать другими насекомыми, которые могут похвастаться устойчивыми популяциями. Другое дело – критическое снижение общей массы. Можно сколько угодно восхищаться индивидуальными качествами насекомых, но выполнение их роли в экосистеме почти всегда требует значительной численности. Дело не только в многообразии вселенной насекомых, но в ее объеме.

Конечно, страдают не только насекомые. В докладе ООН, согласно которому миллион животных находится под угрозой вымирания, говорится, что три четверти суши планеты претерпели радикальные изменения из-за деятельности человека, что с 1980 года загрязнение пластиком увеличилось в десять раз и что в индустриальную эпоху Земля лишилась трети своих лесных массивов. Наше присутствие настолько отягощает планету, что теперь оно тянет на дно и нас. «Основополагающая паутина взаимосвязей жизни на Земле становится меньше и приходит в негодность, – сказал Йозеф Сеттеле, сопредседатель комиссии ООН по оценке экосистем. – Вымирание вызвано непосредственно деятельностью человека и представляет прямую угрозу для благополучия людей во всем мире».

В наше время сокращение биоразнообразия стало настоящим бедствием, равным, а возможно, даже превышающим по своей значимости глобальное потепление, которое его подпитывает и затмевает. Недавний шквал предупреждений ученых по поводу насекомых схож по своей динамике с осознанием проблемы изменения климата. Сначала мы проигнорировали несколько тревожных звоночков, а потом, когда планета оказалась на грани катастрофы, наше запоздалое беспокойство достигло пика. Сейчас тревога человечества, возможно, приближается к кульминации. Биолог Педро Кардосо давно увлекается пауками и насекомыми. Он особенно любит паразитоидных ос. «Их образ жизни, предполагающий контроль разума другого насекомого, – это нечто потрясающее», – говорит он. Но в течение последних десяти лет, которые Кардосо посвятил изучению вымирания насекомых, он часто чувствовал себя одиноким. «Неприятно осознавать, что все внимание достается только млекопитающим и птицам, – признается ученый. – А ведь на самом деле именно крохотные существа заправляют всеми процессами в экосистемах».

Однако в последнее время Кардосо стал замечать изменения. Теперь, когда он разглядывает растения в Гане или сметает жуков с ловушки в Финляндии, к нему часто подходят местные и начинают рассказывать о насекомых, которых они перестали видеть. Такие разговоры сводятся к скорбному сетованию по поводу исчезновения божьих коровок, собиравшихся когда-то на полянке, и бабочек, порхавших над цветами. «О таких вещах рассказывают люди, от которых этого не ждешь, – поясняет Кардосо. – Они и сами вряд ли понимали раньше, что им есть дело до насекомых». По словам ученого, «поток поступающей информации очень помог, так как человечество наконец начало осознавать, что происходит». Конечно, масштабы общественной активности в отношении насекомых пока не идут ни в какое сравнение с деятельностью по борьбе с глобальным потеплением. «Может, у нас появится своя Грета Тунберг», – размышляет Кардосо.

Спустя год после сенсационной публикации крефельдского отчета появилось следующее исследование, о которой один энтомолог сказал: это «самая тревожная статья, которую я когда-либо читал». Согласно этой работе, кризис насекомых охватил не только всю Европу, но и Америку.

В середине 70-х Брэд Листер, эколог, ныне проживающий в штате Нью-Йорк, предпринял экспедицию в джунгли Пуэрто-Рико, чтобы описать обитающих там насекомых, а также насекомоядных: птиц, лягушек и ящериц. Тропический лес Эль-Юнке, расположенный на склонах гор Сьерра-де-Лукильо, недалеко от восточной оконечности острова, – это пышный карнавал биоразнообразия, главные сокровища которого – исчезающие пуэрто-риканские попугаи, лягушки коки с их трелями и клубки самых разных змей. Для путешествия Листеру потребовалась водонепроницаемая куртка: за год в Эль-Юнке выпадает 605 миллиардов литров осадков.

Для ловли насекомых Листер использовал простейшие клеевые ловушки, придуманные вскоре после эпохи британских натуралистов Альфреда Рассела Уоллеса и Чарльза Дарвина. Исследователь наносил на стопку пластиковых тарелок клеевой состав «Танглфут» и расставлял их прямо на земле и на навесе. К закату тарелки покрывались темной массой насекомых, которых затем снимали с поверхности при свете факелов, высушивали и взвешивали. «Раньше на это уходило много времени», – вспоминает Листер. Когда спустя 35 лет он вернулся в джунгли, чтобы продолжить работу вместе со своим коллегой Андрэ Гарсиа, экологом из Национального автономного университета Мексики, ученый сразу же заметил произошедшие перемены. Или скорее исчезновение. Пруды, над которыми когда-то порхали стаи бабочек, теперь казались безжизненными. За день лишь несколько птиц пролетели над головами исследователей.

Когда же дело дошло до повторения эксперимента с липкими тарелками, подозрения усилились. «Уже вечером первого дня Андрэ спросил: "Где все насекомые?" Я ответил: "Хороший вопрос". Вокруг было пусто, – рассказывает Листер. – По всем признакам что-то было не так».

Если в 70-х годах XX века липкие тарелки были усеяны насекомыми, то теперь на них раз за разом находили лишь несколько жалких особей. Один деморализующий день сменялся другим. Как только результаты были опубликованы, катастрофические изменения, произошедшие со времен первой экспедиции, стали очевидны. Биомасса наземных насекомых сократилась на 98 %; обитающих выше, в листве, – на 80 %. «Это было удивительно», – говорит Листер.

Дуэт ученых также ловил ящериц анолис, зеленых рептилий с красным горлом. Вскоре выяснилось, что общая масса пойманных животных снизилась с 70-х годов более чем на 30 %. По словам Листера, это позволяет предположить, что тропический лес переживает упадок из-за «восходящего трофического каскада». Это «перевернутая» версия классического трофического каскада, когда исчезновение сверххищника, например волка или тигра, приводит к нарушениям в нижней части пищевой цепи и изменению окружающей среды.

Исчезновение насекомых, напротив, напоминает удаление слишком большого количества блоков из основания экологической башни Дженга, которое вызывает обрушение верхних сегментов. Птицам, лягушкам и ящерицам нечего есть, и их популяции сократились. Лес Эль-Юнке был заповедником со времен Испанской колониальной империи, так что Листер и Гарсия посчитали себя вправе исключить из списка потенциальных причин вмешательство человека, в частности применение инсектицидов на сельскохозяйственных угодьях. Ученые сочли, что виной всему глобальное потепление.

Когда исследование было опубликовано, Листер сначала решил, что освещение проблемы портят некоторые преувеличения. «При виде заголовка "Вашингтон Пост" – "Апокалипсис насекомых" я решил: "Все, моей репутации конец", – признается он. – Однако потом я подумал, что они могли попасть в точку. Мои взгляды стали более радикальными. Мы наблюдаем глобальный кризис насекомых, и нам нужно как можно быстрее осознать, что это для нас означает».

Третий предвестник бедствия появился всего через пару месяцев после публикации исследования Листера и Гарсиа.

В своей работе два австралийских эколога, Франсиско Санчес-Байо и Крис Викхайс, сделали смелое заявление: насекомые всего мира переживают катастрофу, сравнимую по своим масштабам с самыми массовыми вымираниями на Земле.

Главный вывод этого метаанализа гласит, что численность 40 % видов насекомых повсеместно снижается, причем треть находится под угрозой исчезновения или окажется в группе риска «в ближайшие десятилетия». Темпы вымирания насекомых в восемь раз выше, чем у млекопитающих и птиц, а общая биомасса всех насекомых мира снижается с головокружительной скоростью – 2,5 % в год.

По данным ученых, которые проанализировали 73 отчета о сокращении численности насекомых по всему миру, больше всего пострадали отряды чешуекрылых (в который входят бабочки и мотыльки) и перепончатокрылых (пчелы, осы и муравьи) наряду с жуками-навозниками. Согласно исследованию, отряды надводных насекомых, например стрекозы и Plecoptera (веснянки), «уже лишились значительной части своих видов».

Исследование представляет собой всемирный калейдоскоп отчаяния, сообщая о вымирании шмелей по всей территории США, сокращении численности бабочек в Японии, исчезновении жуков-навозников в Италии и отсутствии стрекоз над ручьями Финляндии. Статья написана в откровенно апокалиптическом духе, подобный стиль редко встретишь в рецензируемых научных работах. «Если мы не изменим способы производства продуктов питания, через несколько десятилетий биоразнообразие насекомых необратимо сократится», – утверждается в статье, причем плачевное состояние насекомых объясняется разрушением сред обитания, использованием пестицидов, распространением инвазионных видов и изменением климата. «Для экосистем планеты последствия будут по меньшей мере катастрофическими».

Согласно этой работе, наибольшую тревогу вызывает тот факт, что кризис насекомых уничтожает не только специализированные виды, привязанные к определенным местам обитания или конкретным растениям-хозяевам, но и «генералистов, которые когда-то были широко распространены в разных странах». Это позволяет предположить, что неблагоприятное воздействие оказывается на насекомых повсеместно, а не в отдельных «горячих точках». Стремительное сокращение численности насекомых рассматривается в контексте нарастающих процессов массового вымирания других видов, однако исследователи говорят, что масштабы кризиса превосходят все прочие современные процессы, равно как и в том числе вымирание, истребившее динозавров 66 миллионов лет назад.

В статье утверждается, что «мы, очевидно, являемся свидетелями самого массового вымирания на Земле с конца пермского и мелового периодов», то есть с момента катастрофы, разыгравшейся 252 миллиона лет назад. Пожалуй, это было самое ужасное время для живых существ за всю историю Земли. По предположению ученых, извержения вулканов вызвали массовое вымирание видов, которое называют «Великим». Погибло около 96 % морских видов и 70 % наземных позвоночных. Это также было самое страшное и, возможно, единственное массовое вымирание насекомых до настоящего времени. Учитывая возможность повторения подобного катаклизма, необходимо инициировать «быстрые, решительные действия для предотвращения катастрофического разрушения экологических экосистем», предупреждают ученые, указывая на огромное количество насекомых и их бесчисленные функции в поддержании жизни на планете. «Хотя нам пока мало что известно о положении отдельных неизученных групп, можно с уверенностью говорить, что это период кризиса для всех насекомых», – отмечает Санчес-Байо. Он признается, что знал о наличии проблем у некоторых видов, например пчел и бабочек, но то, что жуки, стрекозы и другие насекомые также находятся в опасности, стало для него большой неожиданностью.

Описание грядущей катастрофы вызвало волну тревоги по поводу вероятного истребления насекомых, в средствах массовой информации, и общественности. Энтомологи, ошеломленные тем, что их деятельность оказалась в центре внимания, начали копаться в своих записях о численности насекомых, чтобы представить доказательства того, что они уже давно обсуждали между собой.

Одним из таких ученых стал Себастьян Зайбольд из Мюнхенского технического университета. Он состоял в группе исследователей, которые почти десять лет, вплоть до 2017 года, изучали биологическое разнообразие примерно трехсот участков травяных угодий и лесов в немецких землях – Бранденбурге, Тюрингии и Баден-Вюртемберге. Когда крефельдское исследование получило широкую огласку, ученые поняли, что у них в руках огромная база данных. «Мы читали ту статью и говорили друг другу: "Хотя наше исследование не столь продолжительное, у нас есть неплохая выборка. Давайте посмотрим"», – рассказывает Зайбольд.

В лесу ученые использовали ловушку для летающих насекомых, которая представляет собой натянутый между деревьями прозрачный пластиковый барьер. Насекомые врезаются в него и через воронку попадают в расположенную внизу емкость для сбора. На лугах насекомых отлавливали с помощью энтомологической сети в июне и августе. Работа занимала много времени. Каждое пойманное насекомое нужно было отвезти в мюнхенскую лабораторию, выдержать в этаноле и поместить к своему виду. Исследователи собрали и отправили таксономистам более миллиона членистоногих, включая пауков. Согласно заключению, собранные образцы относились к 2700 разным видам.

По словам Зайбольда, выявленная динамика колебаний популяций насекомых за это десятилетие оказалась крайне неожиданной. Коллега Зайбольда, Вольфганг Вайссер, охарактеризовал ее другим словом – «пугающая». На лугах численность видов снизилась на треть, а биомасса всех насекомых сократилась на две трети. В лесах биоразнообразие также лишилось трети видов, а биомасса упала на 41 %. Неудивительно, что травяные угодья, окруженные сельскохозяйственными полями, показали худший результат, но, что касается видов, деградация наблюдалась у всех: плотоядных, травоядных и падальщиков. В лесах уменьшилась численность всех видов, кроме травоядных, но последнее произошло главным образом за счет смены древесных пород: хвойные деревья уступили место лиственным.

На этот раз СМИ были готовы к катастрофическим выводам ученых. Статья была опубликована примерно два года спустя после крефельдского «грома среди ясного неба», в семь часов вечера, и уже через час о ней заговорили в новостях на немецком телевидении. В течение следующих нескольких дней эстафету подхватили крупные газеты Германии, Франции, Швейцарии и Австрии. Зайбольд, когда его завалили твитами, понял: люди чувствуют, что могут лишиться того, что им дорого. «Конечно, тигры и носороги прекрасные животные, но они живут где-то далеко, – говорит он. – Что люди могут сделать, так это позаботиться о тех, кто живет рядом, в их саду или регионе. Важно, чтобы все понимали последствия решений, которые они принимают каждый день». Шквал привлекающих внимание исследований насекомых вызвал в научном мире критику по поводу отнюдь не научного уровня истерии. Заявления о катастрофе кажутся несколько преждевременными, когда МСОП присвоил статус охраняемых видов лишь 1 % насекомых, а среди позвоночных таковыми считаются целых две трети. Исследование Зайбольда, как и прочие, содержит оговорки и неизвестные. Оно ничего не говорит нам о темпах вымирания насекомых за пределами Германии, а десять лет, по сути, не такой уж большой промежуток времени. Что, если численность жуков, мух и пчел восстановится в течение следующего десятилетия?

Но давайте взглянем на эту работу вкупе с крефельдским исследованием. В одной части Германии биомасса насекомых сократилась на три четверти, а в другой – темпы снижения биомассы такие же, хотя и за более короткий промежуток времени, и каждый третий вид исчез. В любой другой сфере, касающейся, например, медицинских исследований, безопасности полетов, результатов школьных экзаменов, такая ужасающая динамика запустила бы серию экстренных мер. Однако, когда речь идет о насекомых, мы продолжаем ждать новое исследование, словно второе пришествие. Как бы то ни было, кризис насекомых в той или иной форме теперь вынесен на общественное обсуждение. Бедственное положение существ, которые бегают у наших ног и летают в наших садах, больше не останется без внимания.

Теперь мы точно знаем, что доказательства бедствия разбросаны по всему миру, и они только ждут того, кто их обнаружит.

Победители и побежденные

Переверните в саду любой камень, и вы, возможно, обнаружите пару муравьев или даже мокрицу. Осмотрите кору дерева, и увидите паука или жука. Ученые, действуя более планомерно, тоже пытаются выяснить, что происходит в мире насекомых. То, что они обнаруживают, часто вызывает тревогу.

Согласно данным тысяч кабинетных и полевых исследований, за последние десятилетия в США численность четырех видов шмелей снизилась на 96 %, а ареал их обитания сократился почти на 80 %. В 2017 году ржавый пятнистый шмель, пострадавший из-за превращения прерий и лугов в сельскохозяйственные угодья, разрастания городов и дорог, стал первым шмелем, которого правительство США официально внесло в список видов, находящихся под угрозой исчезновения. Это произошло вовсе не из-за отсутствия других претендентов. Шмель Франклина, например, встречается только на небольшом участке на юге Орегона и на севере Калифорнии, причем ни одной особи не видели с 2006 года.

Пчелы-специалисты, обитающие на ограниченной территории, все же, продолжают бороться. Считалось, что голубая пчела каламинта с брюшком ярко-синего цвета навсегда исчезла из своего дома в песчаных горах Флориды, но потом ее заметили здесь снова. Этот горный хребет покрывали старейшие в регионе кустарниковые заросли, но они были почти полностью уничтожены при устройстве сельскохозяйственных угодий и поселений. Теперь ареал обитания пчелы сузился до 41 квадратного километра.

Популяция американского шмеля Bombus pensylvanicus на границе с Канадой снизилась за последние 100 лет на 89 %. Численность других насекомых также уменьшается по всей стране. Энтомолог из Канадской национальной коллекции насекомых признает, что «тысячи видов, представленных в коллекции, исчезли. Их не видели уже много лет».

На юге США, в лесном заповеднике штата Нью-Гэмпшир, ученые обнаружили, что биологическое разнообразие жуков с середины 1970-х «резко сократилось», а среднее снижение численности видов составило 83 %. Девятнадцать семейств жуков исчезли полностью. Количество семейств насекомых разных типов, представляющих видовое разнообразие, сократилось почти на 40 %.

Суровая местность Новой Англии, Белые горы, густо поросшие березой, кленом и елью, – один из наименее затронутых человеком лесных массивов на северо-востоке США. Помимо более крупных животных – оленей, медведей и лосей, здесь в изобилии водятся мотыльки, осы и жуки. Энтомологи установили девять оконных ловушек – приподнятых на полметра над землей деревянных застекленных рам с лотком для мыльной воды или антифриза у основания. Жуки, обитающие в лесной подстилке, совершают короткие перелеты, подобно курам. Насекомые врезаются в стекло и падают в жидкость.

Это исследование выявило невероятный спад. Если в 1970-х в ловушки регулярно попадали представители подсемейства Pselaphidae, жуков-ощупников, то в 2016 году они полностью исчезли, утверждает автор исследования Дженнифер Харрис, тогда – сотрудница колледжа Уэллсли, а ныне – Университета штата Пенсильвания. По ее словам, «кризис достиг колоссальных масштабов». Самые тяжелые потери были зафиксированы на нижних участках склонов, где температура в среднем на два градуса выше, чем в высокогорном лесу. Это подтверждает выводы пуэрто-риканских исследователей о том, что помимо сельского хозяйства и городов на насекомых влияет изменение климата.

Жуки выполняют целый ряд важнейших функций в этом и других лесах. Когда падает дерево, они помогают измельчить и расщепить древесину, что позволяет грибам проникнуть внутрь и ускорить разложение. Азот и фосфор, содержащиеся в древесине, высвобождаются для пополнения лесного массива. Также некоторые жуки охотятся на других насекомых, контролируя их численность. В этом изящном танце взаимодействий жуки пожирают коллембол, или ногохвосток, которые способствуют разложению опавшей листвы на лесной подстилке. Без жуков ногохвосток станет слишком много, и разложение ускорится до такой степени, что запасы углерода в лесной подстилке снизятся. Ногохвостки также поедают микробов, которые расщепляют углерод. Эта система отношений очень сложна, и мы еще многого о ней не знаем, но исчезновение жуков может затруднить нам борьбу с глобальным потеплением.

«Жуки выполняют в лесу множество функций. Я не знаю ни одной другой группы организмов, которая выполняла бы их работу», – утверждает Николас Роденхаус, опытный биолог, который занимался исследованиями вместе с Харрис. Последствия исчезновения из экосистемы подавляющего большинства этих насекомых проявляются медленно, но очевидно, что главная опасность – это «радикальное разрушение пищевой паутины», говорит Роденхаус. Он с тоской вспоминает, как, будучи еще ребенком, находил лунных мотыльков в лесу и рогачей в саду за домом: «Сегодня мы живем в мире, который утратил огромную часть биоразнообразия. Это грустно, теперь он уже не такой интересный и яркий, как раньше». Наш новый мир деградировал и стал «функционально другим», отмечает Роденхаус, хотя ученые еще не выявили все последствия. Американские исследователи знали о кризисе за десятилетия до крефельдского исследования. «Когда немецкие энтомологи представили эту работу, многие подумали: "Черт, почему я не опубликовал свои данные?"» – говорит Роденхаус.

Череда локальных армагеддонов насекомых прокатилась по континенту. Популяция бабочек в Огайо за 20 лет снизилась на треть. На столько же за тот же период времени уменьшилась численность кузнечиков в Канзасе. В Калифорнии количество бабочек-монархов, которые ежегодно массово мигрируют к побережью, составляет около 1 % от их числа, зарегистрированного в 1980-х годах.

Орды, казалось бы, неуязвимых насекомых были уничтожены. Поденки, хрупкие на вид надводные насекомые с парой сетчатых крыльев, каждое лето превращаются из нимфы во взрослую особь и образуют огромные рои. Эти колоссальные скопления, включающие до 80 миллиардов особей, имеют такую высокую плотность, что их улавливают метеорологические радары. Самые многочисленные рои наблюдаются в северных районах реки Миссисипи и Великих озер. В некоторых поселениях приходится расчищать дороги от поденок с помощью снегоочистителей. Изучив данные радарных наблюдений, ученые обнаружили, что с 2012 года популяция поденок на севере Миссисипи и на озере Эри сократилась более чем на 50 %. Такое падение численности, вероятно, является результатом загрязнения воды, и «если тенденция сокращения популяций сохранится, это может привести к массовому исчезновению поденок из водоемов Северной Америки», предупреждают исследователи. По оценкам Санчеса-Байо и Викхайса, во всем мире треть водных насекомых, в том числе ручейники, стрекозы и плавунцы, находится под угрозой исчезновения.

Это плохая новость не только для водных насекомых, у части которых развилось некое подобие рыбьих жабр. Представитель одного вида из семейства жуков-плавунцов может выжить, даже если его проглотит лягушка: он проплывет через желудок амфибии и выберется наружу через клоаку. Водные насекомые составляют основу пищевой цепи. На стадии нимфы они питаются водорослями и опавшими листьями, а затем, во взрослом возрасте, оказываются в меню множества рыб и болотных птиц, стрекоз и летучих мышей. Они также являются важным показателем качества воды, так как загрязнение заставляет их покидать ручьи и реки. Ареал обитания пресноводных насекомых в Великобритании увеличился благодаря введению закона о чистоте вод. «Каждый вид играет определенную роль в окружающей среде, он никогда не действует изолированно, – говорит энтомолог из Корнелльского университета Корри Моро. – Каждый живой организм следует рассматривать как бегающий или летающий тропический лес. Потеря одного вида сравнима с потерей биоразнообразия целого леса».

Насколько нам известно, в Европе насекомым приходится еще тяжелее, чем в Северной Америке. Сравнение данных о 120 тысячах бабочек, пойманных с 1890 по 1980 год, с более свежими данными миллионов наблюдений показало, что количество бабочек в Нидерландах сократилось не менее чем на 84 %. Однако, по оценкам нидерландских ученых, дела обстоят еще хуже. Другое исследование, завершившееся в 2017 году, в ходе которого десятки ловушек были установлены на севере и юге страны, выявило массовые потери насекомых за два последних десятилетия.

Среднегодовые темпы сокращения популяций, похоже, указывают на то, что насекомые взяли курс на полное вымирание: численность крупных мотыльков снижается в среднем на 3,8 % в год, жуков – на 5 %, ручейников – на целых 9,2 %.

Другие группы, например столь часто упоминаемый при обсуждении насекомых отряд полужесткокрылых, в который входят тли, цикады и поденки, казались стабильными, но ученые пришли к неутешительным выводам. Поскольку биомасса крупных мотыльков сократилась на 61 %, а биомасса земляных жужелиц – на 42 %, «результаты в целом соответствуют динамике биомассы насекомых, зафиксированной в последнее время в Германии и других странах».

Самые подробные в мире данные о насекомых хранятся в Великобритании. Живой интерес страны к насекомым восходит к началу XVIII века, когда сообщество аврелианцев, поэтов и художников, восхищалось чудесным превращением личинок во взрослых особей. В Викторианскую эпоху особую популярность приобрело коллекционирование жуков. Толпы энтузиастов, вооружившись сачками, прочесывали сельскую местность и складывали свои находки в цилиндры.

Образ эксцентричного викария, помешанного на бабочках, неразрывно связан с этим периодом истории, хотя насекомые будоражили воображение людей и в XX веке. Бабочки фигурируют в творчестве писательницы Вирджинии Вулф, а мотыльки – в поэзии Зигфрида Сассуна. Уинстон Черчилль и Невилл Чемберлен, занимавшие по очереди пост премьер-министра Великобритании во время Второй мировой войны, коллекционировали бабочек. Уолтер Ротшильд из династии банкиров владел коллекцией блох в крошечных нарядах, которая включала даже миниатюрных жениха и невесту.

Когда повальное увлечение ловлей и нанизыванием насекомых на булавки уступило место простому наблюдению за ними, деятельность по изучению микромира закипела в Британии, как нигде в мире. Старания опытных энтомологов и армии энергичных энтузиастов-любителей внесли большой вклад в наши познания о динамике изменения численности насекомых.

В авангарде этих исследований находится Исследовательский центр Ротамстеда (Rothamsted Research), старейший сельскохозяйственный научно-исследовательский институт в мире. Он располагается на территории поместья XVI века в Харпендене, небольшом городке к северу от Лондона. Институт получил известность благодаря долгосрочному броадболкскому эксперименту по изучению влияния удобрений на урожайность, который длится с 1843 года. Это самый продолжительный научный эксперимент в истории.

Отслеживание численности насекомых в Ротамстеде ведется непрерывно, начиная с 1964 года, с помощью двух типов ловушек. Изначально оно было ориентировано на мигрирующих насекомых – мотыльков и тлю, но теперь охватывает намного больше видов. Каждый год на территории Великобритании и Ирландии устанавливается около 80 световых ловушек, которые, как правило, обслуживаются добровольцами, но координируются Ротамстедом. Эти ловушки излучают свет с длинными волнами, особенно привлекательный для пролетающих мимо мотыльков. Туда же попадает и множество других насекомых. Всего с начала исследования в ловушки угодили представители полутора тысяч различных видов. Еще более примечательна сеть всасывающих ловушек. Эти хитроумные приспособления в количестве 16 штук разбросаны по всей Англии и Шотландии. Они похожи на большие перевернутые вверх дном пылесосы высотой 12 метров. Вентилятор, размещенный в ловушке, всасывает воздух внизу, так что любое оказавшееся поблизости насекомое, в первую очередь тля, попадает в контейнер.

Результаты сбора данных оказались весьма показательны. С 1968 по 2007 год общая численность пойманных мотыльков снизилась более чем на четверть, причем самые большие потери, зафиксированные на юге Великобритании, составили 40 %. Более поздний анализ 224 миллионов пойманных насекомых, проведенный исследователями из Ротамстеда, показал, что за 47 лет количество мотыльков сократилось почти на треть, хотя с 1960-х годов наблюдались периоды роста и спада. Численность тли снизилась немного, и исследователи сочли долгосрочную динамику относительно стабильной.

Как это ни странно, мотыльки переживают упадок на побережье, в городах и лесах Великобритании, но не в сельскохозяйственных районах. Повышение температуры, вызванное изменением климата, должно было привести к увеличению общей численности насекомых из-за появления «новоселов». Например, медведица четырехточечная уже сочла Лондон достаточно теплым, чтобы перебраться сюда с Нормандских островов. Но, несмотря на усилия преданных своему делу ученых и энтузиастов, недостаток финансирования по-прежнему мешает собрать воедино все части этой запутанной головоломки. Тем не менее потери очевидны. «Мы теряем виды. Это трагедия, – говорит Джеймс Белл, руководитель ротамстедского исследования насекомых. – Полагаю, все ученые согласятся с тем, что численность насекомых падает. В этом нет никаких сомнений. Абсолютно никаких».

Моль часто очерняют, представляя ее как вандала, пожирающего одежду в наших шкафах. На самом деле это клеветническое обобщение: тканью питаются личинки моли, а не взрослые особи, да и то лишь некоторые виды. Например, в США существует около 15 тысяч видов моли, и только два из них представляют опасность для шерстяного свитера или кашемирового шарфа.

Хотя моль пребывает в тени забвения из-за нашей любви к пчелам, она является важнейшим универсальным опылителем, который помогает размножению растений, непривлекательных для пчел. Исследователи обнаружили, что почти половина молей, замеченных в английском графстве Норфолк, переносит пыльцу десятков различных видов растений, в том числе некоторых редко посещаемых пчелами, журчалками и бабочками. К сожалению, как незаметная работа моли, так и экстравагантная красота их кузин бабочек, теперь оказались под угрозой.

Джеймс Белл из Ротамстедского центра любил наблюдать за бабочками шашечницами, представительницами семейства, которое получило свое название от латинского слова fritillus – «шахматная доска», – но теперь они почти не встречаются. Белл все еще видит в своем саду белых бабочек, но крайне редко замечает других – Polygonia comma, – с крылышками, усыпанными коричневыми крапинками, которые помогают своим владелицам оставаться незаметными, когда те впадают в спячку среди опавшей листвы. Ученый считает, что со времен его детства мир претерпел радикальные изменения. «Бывало, пока доедешь куда-нибудь на велосипеде, наглотаешься насекомых. Больше такого не случается, – говорит Белл. – Раньше меня то и дело жалили осы, но это было очень давно». Наверняка многие, если задумаются над этим вопросом, смогут вспомнить подобные примеры, указывающие на вымирание империи насекомых.

Ученые, подобные Беллу, входят в группу тех немногих, кто действительно способен пролить свет на эти подозрения, выявляя вымерших и исчезающих насекомых; тем не менее большинство энтомологов по-прежнему пытаются получить финансирование для своей работы, но средства вновь и вновь выделяются на очередной трактат о крупных млекопитающих. «Это тянется десятилетиями. Именно поэтому мы до сих пор так мало знаем о большинстве насекомых планеты, – говорит Ману Сондерс, эколог из Университета Новой Англии в Австралии. – Это замкнутый круг. Чтобы получить финансирование, нужно обосновать его необходимость доказательствами; но без финансирования вы не можете их собрать».

Нехватка долгосрочных исследований привела к разногласиям по поводу масштабов кризиса насекомых, а также к возникновению вопросов о последствиях частичной утраты царства насекомых. Как это отразится на более крупных видах? Что будет с лесами, ручьями и даже городами? Как мы будем производить еду? Эдвард О. Уилсон и другие ученые могут строить обоснованные предположения о масштабах катастрофы, но их необходимо доказать. «Что случится, если в Великобритании исчезнут две трети насекомых? – размышляет Белл. – Я не могу дать точного ответа. Единственное, что я знаю наверняка, нам придется туго».

В Великобритании находят все больше доказательств того, что Белл прав. Другое исследование мотыльков, проведенное в 2019 году учеными Йоркского университета, показало, что численность этих насекомых в Великобритании каждые десять лет уменьшается на 10 %. Ранее наблюдались периоды резкого роста и спада. Например, жара 1976 года вызвала резкое увеличение численности мотыльков, но с 1980-х годов началось постепенное устойчивое снижение. Согласно исследованию 2014 года, с 1970-х годов численность 260 видов мотыльков значительно сократилась, зато численность других 160 видов возросла.

За последние 50 лет бабочек в Британии стало вдвое меньше, а со времен Викторианской эпохи она лишилась более 20 видов пчел и ос-опылителей. Другие виды отступают в постоянно уменьшающиеся анклавы. Например, шмель-чесальщик, когда-то обитавший по всей стране, теперь встречается только на севере и западе Шотландии. Еще более масштабные потери по всей Британии наблюдаются среди насекомых-опылителей. Как показали исследования, из 353 видов диких пчел и жужелиц треть в настоящее время занимает меньшие ареалы, чем в 1980 году, причем в большинстве своем это редкие виды. Насекомые, опыляющие сельскохозяйственные культуры, необходимы для обеспечения нашей продовольственной безопасности, однако «существует серьезная озабоченность по поводу их текущего и будущего статуса сохранения», предупреждает очередное исследование.

По оценкам Национальной сети по биоразнообразию Великобритании, среднее распространение насекомых с 1970-х снизилось на 10 %, причем «беспозвоночным и растениям в стране уделяется намного меньше внимания, чем млекопитающим и птицам», несмотря на «растущее число свидетельств того, что темпы снижения численности насекомых выше, чем у других таксономических групп».

В отчете Фонда дикой природы за 2019 год, согласно которому за последние полвека мировая популяция насекомых могла уменьшиться на 50 %, Гулсон, биолог из Университета Сассекса, окрестил это событие «незаметным апокалипсисом». «Причины снижения численности насекомых еще обсуждаются, но почти наверняка они включают разрушение среды обитания, регулярное воздействие пестицидов и изменение климата, – пишет Гулсон. – Последствия очевидны; если не остановить сокращение численности насекомых, наземные и пресноводные экосистемы разрушатся, что будет иметь серьезные последствия для благополучия человека». Такой коллапс не просто разрывает сложные взаимодействия с другими видами животных, растениями и органическими веществами. Он также выступает как некий груз, который сплющивает мир насекомых в более однородный комок, где разнообразие эклектичных, очаровательных видов сменяется меньшей и, вероятно, невзрачной группой существ, которые лучше приспособлены к тому, чтобы пережить муки антропоцена.

Ученые, которые составляют карту генетического разнообразия, обнаружили, что характеристики генетического материала насекомых страдают при высокой плотности людей сильнее, чем у большинства животных других групп. Согласно одному исследованию, всемирное разнообразие пчел начало резко сокращаться в 1990-х годах, и в настоящее время в коллекции музеев и других учреждений попадает примерно вдвое меньше видов пчел, чем в 1950-х годах, когда энтомологи находили представителей около 1900 видов в год.

Даже на первый взгляд незначительное влияние человека на самые отдаленные уголки планеты приводит к сокращению популяции насекомых. Недавно исследователи обнаружили, что привнесение европейских сорных растений на отдаленные острова Южного океана, расположенные неподалеку от Антарктиды, сократило количество местных видов насекомых. «Мы делаем окружающую среду более однородной, – замечает Симон Лезер. – Выращивая много сои и применяя гербициды, вы посылаете сигнал "Эй, любители сои, сюда!" всем вредителям, жукам и тлям, которые питаются только соей. В то же время для обеспечения разнообразия естественных врагов, как правило, требуется более разнородная среда обитания».

Такая переделка мира природы ведет не к глобальному вымиранию всех насекомых, а скорее к исчезновению тех, которые не в состоянии приспособиться к привнесенным нами изменениям, включая насекомых, приносящих огромную пользу человеческой цивилизации.

На их место придут ненавистные нам животные, для которых мы, сами того не замечая, создаем благоприятные условия. «Насекомые не вымрут полностью, но мы однажды можем оказаться на планете, переполненной тараканами и комарами, – заявляет Тимоти Шоуолтер из Университета штата Луизиана. – Мы можем сделать мир непригодным для жизни нашего вида, но насекомые выживут».

Кризис насекомых следует представлять не как нисходящую прямую, а как множество разных графиков, причем некоторые из них стабильны, другие представлены ломаными, а третьи даже поднимаются вверх, в то время как численность других видов, которые важны или интересны для нас, движется к нулю. Если вымирание некоторых пчел и бабочек будет компенсироваться ростом численности домашних мух и саранчи, это вряд ли нас обрадует, даже если общая численность насекомых останется примерно на том же уровне. Цифры сами по себе говорят нам о многом. «Большинство СМИ игнорируют эту запутанную научную область, – отмечает Ману Сондерс. – Мы считаем, что людям нужны простые ответы, но так ли это? Не нужно принижать науку, чтобы привлечь всеобщее внимание».

Даже когда наука пытается устранить последствия убыли, насекомые продолжают нести потери, как правило, без каких-либо попыток с нашей стороны остановить этот процесс. Такая инерция, возможно, лучше всего отражена в работе 2013 года австралийского эколога Дэвида Линденмайера. Ученый рассматривает случаи, когда виды, находившиеся под угрозой исчезновения, помещались под наблюдение в целях сохранения, но вымирали повсюду или в некоторых ареалах обитания из-за отсутствия каких-либо действенных мер по спасению.

Один из самых печально известных примеров – нетопырь острова Рождества, крохотная летучая мышь весом около 3 граммов, которая гнездилась в дуплах деревьев. Когда-то эти летучие мыши были широко распространены на острове Рождества, внешней территории Австралии в Индийском океане, но с 1994 по 2006 год численность популяции сократилась на 80 %. Работники природоохранного ведомства, которые следили за популяциями, умоляли правительство Австралии создать программу разведения нетопырей в неволе, пока не стало слишком поздно, но вместо этого был создан комитет по рассмотрению этого вопроса. Прошли месяцы. Был проведен повторный сбор данных. К тому времени, когда экологи получили разрешение на отлов летучих мышей для разведения, благодаря ультразвуку удалось обнаружить только одну особь.

Исследователи отчаянно пытались поймать ее, но потерпели неудачу. Последние крики нетопыря острова Рождества были записаны 26 августа 2009 года. Затем он замолчал навсегда. «Это один из немногих случаев, когда мы можем установить дату исчезновения вида с точностью до дня», – отмечают эксперты МСОП в описании вида. Статья Линденмайера, в которой он подводит итог вымирания этого и других видов, утраченных из-за нашей медлительности, называется «Считаем книги, пока горит библиотека». В эпоху сокращения биологического разнообразия такой заголовок не останется незамеченным. Нет сомнений, что некоторые части мира насекомых охвачены вымиранием, и, к нашему ужасу, осталось еще много книг, которые можно посчитать. «Нужно действовать, даже если нам еще не все известно, – утверждает Себастьян Зайбольд. – Если мы решим подождать еще 10 или 20 лет, может быть слишком поздно. Не могу себе представить, как будет выглядеть мир без множества насекомых, но я точно не хочу его видеть».

В Австралии Линденмайер особенно ратует за сохранение ясеневых лесов в штате Виктория, чтобы предотвратить вымирание беличьего кускуса, редкого сумчатого эндемика, который устраивает гнезда в дуплах деревьев, часто попадающих под топор лесорубов. Этот маленький зверек – всего лишь один представитель колонны австралийских видов, марширующих прямиком к вымиранию из-за грубого вмешательства человека. Естественная среда обитания уничтожается, инвазионные виды, например одичавшие кошки, ежегодно истребляют миллиарды местных птиц и млекопитающих, а глобальное потепление начинает вонзать свои клыки в континент, который и без того считается самым засушливым обитаемым континентом планеты.

Однако до недавнего времени считалось, что насекомым ничего не угрожает в стране, где столько мух, что жест, смахивающий муху с лица, получил название «австралийское приветствие». Действительно, именно в Австралии сохранился уникальный вид – палочник острова Лорд-Хоу, или древесный омар, могучее насекомое величиной с кисть руки человека. Считалось, что этот вид был уничтожен в результате нашествия черных крыс, но потом исследователи обнаружили несколько особей на одинокой скале, выступающей из воды у восточного побережья Австралии.

Спустя десятилетия после того, как этот вид причислили к вымершим, его популяция была восстановлена.

Но теперь жизни насекомых в Австралии угрожает больше опасностей, чем раньше. Рождественский жук из семейства пластинчатоусых, получивший свое название благодаря переливчатому красно-зеленому окрасу, когда-то появлялся каждый декабрь на территории всего материка. В 1936 году квинслендская газета сообщила, что насекомых было столько, что «в замкнутых пространствах между зданиями шум их трепещущих крыльев напоминал отдаленный гул самолета».

Следующие поколения австралийцев росли, встречая рождественских жуков значительно реже – возможно, двух или трех за все новогодние праздники. В наши дни рождественские жуки полностью исчезли из некоторых частей страны. Поговаривают, что популяции этих насекомых сильно сократились и в других регионах, однако специальные исследования не проводились. Однако в нашем распоряжении есть достоверные сведения о карликовом поссуме, родственнике беличьего кускуса. Ученые обнаружили, что в 2018 году от 50 до 95 % особей потеряли весь свой помет. Детеныши умерли от голода. Их основная пища – мотылек Богонга, известный своими длительными миграциями в район Австралийских Альп, где живут поссумы, – переживает сокращение численности. В Австралии насчитывается около 250 тысяч видов насекомых, но систематические наблюдения ведутся лишь за избранными: мотыльком Богонга, древесной пчелой-плотником и спичечным кузнечиком Кей – насекомым, которое умеет становиться в позу, похожую на позу собаки мордой вверх в йоге. Однако теперь, похоже, открывается новый фронт борьбы против изнемогающей фауны Австралии, и эта угроза не может не отразиться на уникальном животном мире континента. «Мы опасаемся, что если сокращаются популяции насекомых, то же происходит и с более крупными животными, например птицами и ящерицами, для которых насекомые служат источником пищи», – заявляет Дэвид Йейтс, директор Австралийской национальной коллекции насекомых.

Согласно отчетам, тяжелее всего приходится насекомым в тропиках и субтропиках на северо-востоке материка, в области, где обитает настоящий калейдоскоп гигантских насекомых. В тропическом лесу, который тянется вдоль восточного побережья, можно встретить павлиноглазку геркулес, самую большую в мире бабочку, у которой размах крыльев достигает размера обеденной тарелки, рот отсутствует (она живет за счет пищевых запасов, съеденных на стадии гусеницы), а у хвоста располагаются два ложных глаза, чтобы сбить с толку потенциальных хищников.

Во влажных тропиках Квинсленда также обитает Ornithoptera euphorion, или птицекрыл, – самая крупная бабочка Австралии с размахом крыльев 18 сантиметров, и стебельчатоглазая муха, глаза которой располагаются на удлиненных стебельках, что придает ей комический, мультяшный вид. Одиночные осы сооружают из грязи гнезда и заполняют их парализованными гусеницами, которые идут в пищу появляющемуся на свет потомству; тем временем грозные зеленые муравьи устраивают свои лагеря в листве деревьев и кустарников, выдавливают из личинок липкий секрет, чтобы скрепить листья, и, действуя сообща, обездвиживают своих несчастных жертв перед расчленением.

Этот музей насекомых под открытым небом стал источником заработка для Джека Хазенпуша, который около 30 лет назад начал собирать насекомых и разводить необычных бабочек на своем участке в низменном тропическом лесу к северу от города Иннисфейл. Хазенпуш вскоре понял, что его занимательное лесное хобби может приносить доход, и основал Австралийскую ферму насекомых, которой он теперь заправляет вместе с женой и сыном. Компания занимается разведением разных насекомых для коллекционеров (благодаря лицензии на экспорт нескольких сотен особей в год) и использует собственную коллекцию в образовательных целях. Выставки в школах привлекают много детей, жаждущих увидеть величественные синие крылья парусника Улисса или потрясающего полуметрового Ctenomorpha gargantua, гигантского палочника. «Мы считали, что это самый большой палочник в мире, но его обошел китайский собрат, – рассказывает Хазенпуш. – По крайней мере это самый крупный палочник в Австралии».

Среди насекомых, разведением которых занимается Хазенпуш, особенно выделяется гигантский таракан-носорог, или роющий таракан, один из самых популярных домашних питомцев в Квинсленде. Это крепкое создание, коричневый панцирь которого придает ему сходство с бегающим шлемом, является самым тяжелым тараканом – он весит около 35 граммов. Верный своему имени, этот таракан зарывается на метр в землю и строит там жилище, в котором и проводит все десять лет своей жизни. «Они больше похожи на маленьких броненосцев. Гигантские насекомые, – говорит Хазенпуш. – Они определенно производят впечатление».

Ведя деревенскую жизнь в девственном уголке природы, Хазенпуш каждый год наблюдал такой бум рождаемости насекомых, что не сомневался – так будет всегда. Однако за последние пять лет все изменилось. Хазенпуш обнаружил, что там, где раньше собирались сотни насекомых, теперь появляется всего полдюжины. Пчел стало меньше, как и мотыльков. По оценкам Хазенпуша, популяция рождественских жуков снизилась на 90 %. «Это шокирует», – говорит он.

Упадок стал очевиден в 2018-м, когда деревья не смогли образовать завязь. Такая ситуация опасна для всей экосистемы, частью которой является местная «звезда» – казуар, крупная нелетающая птица, вторая по величине после страуса. Казуар в первую очередь известен своими острыми, как бритва, когтями, благодаря которым за ним закрепилась несколько преувеличенная слава самой опасной для человека птицы в мире. Однако он также питается фруктами и является ведущим распространителем семян. Крах экосистемы уничтожит казуара, что, в свою очередь, поставит под угрозу растения, которым он помогает размножаться.

Уменьшение численности насекомых озадачило Хазенпуша. Хотя в регионе есть фермы, занимающиеся выращиванием бананов, сахарного тростника и папайи, все они находятся далеко от его владений. «Здесь повсюду дикий буш. Нет никаких причин, которые могли бы вызвать сокращение популяций насекомых, – утверждает Хазенпуш. – Не представляю, что мы станем делать, если так будет продолжаться. Наверное, придется заняться чем-то другим. Хотя больше меня беспокоит окружающая среда». Хазенпуш подозревал, что проблема может заключаться в охватившей регион засухе, однако, пообщавшись с коллекционерами-любителями и энтомологами со всей Австралии, он заволновался. «Все они заметили уменьшение количества многих жуков, и никто не мог объяснить, почему это происходит, – рассказывает Хазенпуш. – Остается надеяться, что это очередной циклический спад».

Раскрытие секретов тропического леса может стать переломным моментом в нашем понимании масштабов кризиса насекомых. Наибольшее разнообразие видов насекомых наблюдается именно в тропиках, хотя это разносортное скопление жизни остается в значительной степени неисследованным и не описанным наукой. Тем не менее существуют вполне обоснованные опасения, что насекомые гибнут в результате изменения климата, разрушения среды обитания и прочих негативных воздействий, вызванных агропромышленным производством.

Нам уже удавалось пару раз заглянуть в это тайное царство насекомых. Исследование почти 100 видов жуков-навозников в штате Пара в бразильской Амазонии выявило значительное сокращение их численности после Эль-Ниньо в 2015 году.

Этот природный феномен представляет собой периодическое повышение температуры воды в восточной части Тихого океана, которое влияет на погодные условия.

Причем наибольшие потери насекомых наблюдались в районе тропических лесов, пострадавших от пожаров.

Другое долгосрочное исследование, проведенное в низменных тропических лесах Коста-Рики, показало, что за последние 20 лет численность и биоразнообразие гусениц значительно уменьшились.

Такая динамика, которая, по словам исследователей, могла быть вызвана увеличением количества осадков и повышением температуры, также ведет к сокращению популяций естественных врагов гусениц и не дает им в полном объеме выполнять свои экосистемные услуги.

Американский эколог Дэниэл Дженсен с 1950-х годов занимается изучением видов насекомых в Мексике и Центральной Америке, регулярно возвращаясь на одну и ту же исследовательскую площадку в Коста-Рике, куда он впервые приехал в 1963 году. Дженсен и его жена и партнер по исследованиям Уинифред Холлуокс, в честь которой названы несколько видов моли и оса, тщательно описали тысячи видов. Они также помогли создать природоохранную территорию Гуанакасте на северо-западе Коста-Рики, которая получила статус объекта Всемирного наследия. По словам Дженсена, очевидно, что причиной сокращения численности насекомых являются разрушение естественной среды обитания и повышение температуры. Он беседовал с пожилыми служащими заправочных станций, и те перечислили насекомых: сверчков, поденок, мотыльков, мошек, – которые исчезли с тех пор, как эти люди были подростками.

«Я считаю насекомых не чаще, чем вы считаете пешеходов и машины, – говорит Дженсен. – Но когда их становится мало, это сложно не заметить». В 2019 году в статье под названием «Куда подевались тропические насекомые?» (Where Might Be Many Tropical Insects?) для журнала Biological Conservation Дженсен и Холлуокс отметили, что они наблюдали исчезновение насекомых в засыхающем тропическом лесу, расположенном на вершинах гор, а также в низменных тропиках. Если мы продолжим вести «войну с миром членистоногих, а также с растениями, грибами и нематодами, человечество потеряет очень много времени», – пишут они, выступая против идеи о том, что необходимо собрать дополнительные доказательства, прежде чем бить тревогу. «Наш дом горит. Нам не нужен термометр. Пора доставать брандспойт».

Однако проблема определения масштабов кризиса насекомых или даже того, следует ли называть текущую ситуацию кризисом, раздражает многих ученых. Вскоре после того, как зазвонил набат, призывающий защитить этих животных, зазвучал хор противников, призывающий действовать осмотрительно. Несколько ученых из разных областей науки выдвинули два основных возражения против доказательств кризиса насекомых. Во-первых, исследования, демонстрирующие сокращение численности, либо содержали неточности, либо проводились локально, а во‑вторых, шумиха вокруг исчезновения насекомых раздувает проблему и, следовательно, пагубно влияет на научные выводы. Несогласные начали писать опровержения и отправлять их в научные журналы, включая те, которые в числе первых опубликовали статьи о кризисе насекомых. «Качество некоторых работ оставляет желать лучшего либо из-за неправильного толкования данных, либо из-за чересчур резких заявлений», – написала группа из 13 ученых в очередном выпуске журнала Insect Conservation and Diversity. Общественность теперь лучше осведомлена о проблемах сохранения насекомых, но «внимание к этой проблеме может оказаться палкой о двух концах, если паникерские заявления о масштабах вымирания насекомых не подтвердятся фактическими данными».

Критика выявила несколько потенциально опасных моментов при объявлении чрезвычайного положения в связи с вымиранием насекомых. Нам мало что известно о численности насекомых на протяжении истории планеты, так что при долгосрочном прогнозировании спада мы можем полагаться только на спорные данные о состоянии насекомых до наступления эпохи активного вмешательства человека в природу. Так как отследить каждое отдельное насекомое фактически невозможно, приходится рассматривать данные об отдельных представителях этого типа, что может ввести в заблуждение. А поскольку исследования проводились на отдельных географических территориях, кто знает, что происходит с насекомыми в других местах.

Авторы другого опровержения сосредоточили свое внимание на освещении проблемы в СМИ, в частности на громких заголовках, например: «Почему тараканов и мух становится больше, а бабочек и пчел – меньше?» – указывая на «явные преувеличения и ненаучный характер» статей. Три автора критической статьи, опубликованной в журнале BioScience, сетуют на то, что результаты географически ограниченных исследований, в первую очередь проведенных в Северной Америке и Европе, были намеренно истолкованы так, чтобы создать «апокалиптическую картину» глобального снижения численности насекомых, которая вряд ли вызовет у общественности желание поддержать их сохранение.

Третья критическая статья признает, что «многие разновидности насекомых, несомненно, переживают упадок в разных уголках планеты», но предупреждает, что большинство данных поступает из мест, где господствует человек, а значит, они заведомо являются неблагоприятными для насекомых. Это позволяет усомниться в том, что такое сокращение численности является более масштабным по сравнению с млекопитающими, рыбами и другими животными, переживающими более глубокий кризис.

Крайне опасно заявлять о вымирании насекомых до проведения повсеместного сбора данных, особенно если очевидно, что не все виды переживают упадок. Исследования показали увеличение численности мотыльков в лесах Финляндии, опылителей на юго-востоке Испании и муравьев, обитающих в пустынях Австралии. По словам биолога из Университета штата Орегон Тайсона Вепприча, эти растущие цифры являются «исключением из общей динамики снижения», но все же показывают, что картина жизни насекомых очень сложна.

С особым презрением критики отнеслись к исследованию, которое показало резкое сокращение численности насекомых в тропических лесах Пуэрто-Рико, а также к анализу, подтверждающему, что 40 % видов насекомых переживают упадок по всему миру. Листер и Гарсия объясняют отрицательную динамику численности насекомых в Пуэрто-Рико изменением климата. Однако, как утверждают критики, два комбинированных температурных рекорда, приведенных в исследовании, вызывают сомнения, так как они основаны на показаниях метеостанции, которая была повреждена ураганом Хьюго в 1989 году. Впоследствии ее переместили в место, где показания температуры всегда были выше.

Тимоти Шоуолтер, который десятилетиями проводил исследования в тропических лесах Лукильо, говорит, что выводы исследования подтвердили его собственные наблюдения за насекомыми, обитающими в кронах деревьев, однако свои данные он счел несостоятельными, так как не выбирал деревья случайным образом. Вместо этого Шоуолтер нацелился на деревья, принадлежащие к роду Cecropia, следовательно, его заключения являются недостоверными. Численность насекомых в тропических лесах, вероятно, подвержена циклическим колебаниям, которые формируются засухами и ураганами, говорит Шоуолтер. Как это ни удивительно, ураганы часто способствуют увеличению популяций насекомых из-за последующего быстрого роста новой растительности. «В некотором смысле это исследование является тревожным звонком, побуждающим к сбору некоторых данных, – говорит Шоуолтер. – Жаль только, что они пришли к таким заключениям за счет искажения наших данных».

В ответ на эти обвинения Листер заявил, что данные метеостанции корректировались с сентября 1992 года, чтобы обеспечить их сопоставимость с предыдущими показаниями, что было учтено в его исследовании. Кроме того, сходные значения температуры показывал другой отдельно стоящий датчик. Листер также утверждает, что предыдущая работа Шоуолтера подразумевает, что образцы были собраны со случайных деревьев.

«Никто не станет отрицать, что тропические штормы, очевидно, оказывают то или иное воздействие на экосистему леса, но, судя по нашим исследованиям, оно часто бывает незначительным и накладывается на безжалостное, постоянно присутствующее влияние глобального потепления», – говорит Листер, добавляя, что он и Гарсия «категорически опровергают» обвинения в искажении данных. По крайней мере, оппонирующие биологи согласны в одном: необходимо организовать дополнительный сбор данных в этом и остальных регионах.

Другое спорное исследование, проведенное Санчесом-Байо и Викхайсом, потрясло научное сообщество своими острыми выпадами и апокалиптическими заявлениями. Группа финских ученых-экологов раскритиковала статью за отсутствие сдержанности, одновременно утверждая, что в ней «собраны воедино» только те исследования, которые показали снижение численности, что привело к искажению результатов. «Тот, кто ищет сокращение популяций, непременно его найдет», – написали финны в своем опровержении под названием «Незадачливый паникер» (Alarmist by Bad Design). Ману Сондерс, еще один критик инсектагеддона, говорит, что этот анализ «вообще не следовало публиковать».

В журнале Biological Conservation, который первым опубликовал исследование, разыгрывались целые баталии «по переписке» между сторонниками и противниками исследования Санчеса-Байо и Викхайса. Дебаты в основном велись вежливо, как это принято у ученых, и пестрели техническими аргументами о незаконном присвоении данных и предвзятости выборки. Но это был неприятный опыт для Санчеса-Байо, объекта большинства этих нападок. «Несомненно, откровение о том, что насекомые переживают кризис, вызвало неприятие у тех энтомологов и экологов, которые не верят в реальность подобных перемен», – говорит он, подчеркивая, что «подавляющее большинство» энтомологов согласны с его работой. Санчес-Байо настаивает на том, что он и его коллега не делали каких-либо беспочвенных заявлений о глобальном снижении численности насекомых; они просто рассмотрели имеющиеся доказательства. «Только тот, кто не способен принять факты, может подумать, что мы преувеличиваем масштабы кризиса», – заявляет ученый.

Это было не просто эгоистичное отстаивание профессиональной компетентности и научной репутации. Большинство энтомологов, если не все, заметили, что насекомые исчезают, и изо всех сил пытались добиться признания этого факта. «Ключевой момент, о котором все часто забывают: мы уже знали о кризисе, – говорит Сондерс. – Мы уже много лет понимали, что происходит». Но это вовсе не означает, что теперь можно радостно бросаться такими громкими терминами, как «инсектагеддон».

Сдержанность – это сок, который питает каждую ветвь древа науки. Даже в области изучения климата, которая уже 30 лет шокирует нас все более мрачными открытиями, сохраняется некоторое нежелание поднимать шумиху вокруг разрушающихся ледяных покровов или чудовищных ураганов. Так устроены ученые. Крис Томас, президент Королевского энтомологического общества Великобритании, говорит, что интерес к численности насекомых со стороны общественности и прессы в настоящее время «значительно больше», чем к любой другой теме, связанной с насекомыми. Но Томас, вместе с двумя другими учеными, подписал письмо, предупреждающее, что «раздувание» масштабов кризиса на основе отрывочных или предвзятых данных «может в конечном итоге произвести обратный эффект, если впоследствии выяснится, что некоторые утверждения были преувеличены».

Эта позиция основана на научной этике, но изнурительная и часто отравляющая битва за осознание проблемы глобального потепления оставила шрамы, которые заставляют ученых проявлять осторожность в суждениях. «Меня беспокоит не то, что мы могли ошибиться. Полагаю, численность насекомых в целом действительно уменьшается, – говорит Томас. – Однако, если сказать, что численность насекомых сократилась на 70 %, а потом выяснится, что только на 20 %, люди подумают: "Что ж, ну ладно, ничего страшного". То же сейчас происходит с глобальным потеплением. "Говорили, температура повысится на пять градусов, а она выросла всего на два. Подумаешь"».

Мы все склонны сравнивать различные реалии и потенциальные исходы, говорит Томас. Если нас подготовили к определенному негативному воздействию, более слабый удар может восприниматься как вполне приемлемый. Если вымрут 20 % видов насекомых, это будет катастрофа. Однако мы сочтем это хорошим показателем, если нас предупредили о том, что 40 % или более насекомых находятся на грани исчезновения. Сондерс, которая внесла свою лепту в осуждение статей об инсектагеддоне, говорит, что она получила поддержку от ряда энтомологов, но также столкнулась с «агрессивной критикой» со стороны тех, кто утверждает, что разговоры об апокалипсисе полезны, так как они позволяют привлечь внимание общественности к проблеме сохранения насекомых. Ее беспокоит, что ценой такого внимания станет усиление позиций распространителей слухов и новые возможности для намеренной дезинформации, что перевесит выгоды от повышения осведомленности общественности.

Агрохимическая промышленность уже защищает нынешний режим использования пестицидов на том основании, что отчеты о снижении численности насекомых являются ошибочными.

«При заведомом преувеличении масштабов научных фактов для привлечения внимания общественности следует помнить о разрушительной силе эффекта домино», – говорит Сондерс.

Безусловно, громкими заголовками в СМИ никого не удивишь. «Стоит признать, что "инсектагеддон" производит куда большее впечатление, чем "численность насекомых в Исландии сокращается", – отмечает биолог-эволюционист из Университета острова Ванкувер Жасмин Джейнс. – Это неправильно. Нас, общественность, должно волновать и то и другое. Но по разным причинам все обстоит именно так». Джейнс опасается, что создание повышенного беспокойства может вызвать обратный эффект. Испуганные люди посчитают, что решение проблемы сопряжено со слишком большими трудностями, и начнут игнорировать ее. Возможная альтернатива – это более сдержанные, хоть и менее громкие заявления. «Есть признаки некоторого снижения численности насекомых. Нам нужно изучить проблему подробнее, чтобы спланировать наши следующие шаги», – считает Джейнс.

Вполне возможно, что ученые так и не придут к единому мнению относительно апокалипсиса насекомых, в том числе из-за того, что сбор данных о более чем миллионе мелких, неуловимых видов на протяжении десятилетий – трудновыполнимая задача. Кризис насекомых может стать очевиднее, но есть один нюанс. Не все насекомые исчезнут. Будут победители и побежденные, причем некоторые наши усилия, направленные на сохранение видов, наверняка окупятся. При наихудшем сценарии мы, возможно, сможем создать некий утопичный мир мечты технократов, который нам каким-то образом удастся частично изолировать от окружающей среды. Нерешительность при объявлении кризиса насекомых имеет удручающе много общего с нашей заторможенной реакцией на глобальное потепление. Постоянно собирая информацию, необходимую для понимания того, как нагревается наша планета, мы не смогли оперативно отреагировать на данные, которые у нас уже были. О парниковом эффекте знали еще в Викторианскую эпоху, а в последние десятилетия появилась масса всеобъемлющих научных предупреждений о нарастающей необходимости срочных мер. Тем не менее даже сейчас, когда ученые могут точно измерить скорость таяния ледников в Гренландии и составить подробные карты затопления Бангладеш, юга Флориды и Шанхая, правительства колеблются.

Если ужасные пожары и наводнения, вызванные изменением климата, напоминают картины Иеронима Босха, то сокращение численности насекомых скорее напоминает набросок Пикассо: в одних местах изображение едва заметно, в других – искажено и невнятно. Однако общий контур рисунка ясен, и большая часть искушенной публики понимает, что на нем изображено. Вопрос о том, когда стоит бить тревогу, является не только научным, но также нравственным и практическим.

Некоторые эксперты начинают уставать от этой дискуссии. «Нам постоянно приходится действовать на основании неполных данных как в личной, так и в профессиональной сфере», – пишет трио энтомологов в журнале Conservation Science and Practice, ссылаясь на применение в медицине эффективных методов лечения заболеваний, которые еще не изучены до конца. В этом письме отмечается, что сокращение численности насекомых было зафиксировано на всех континентах, кроме Антарктиды, и «хотя отдельные исследования подвергались некоторой критике, общая динамика очевидна, и широкий географический охват, возможно, является наиболее серьезной особенностью нынешнего кризиса». Что нам нужно, так это «быстрые ответные меры», для которых «не нужно ждать полного определения многих физиологических, поведенческих и демографических аспектов сокращения популяции насекомых», утверждают ученые. Кроме того, считают они, меры по спасению насекомых – вовсе не такая уж горькая пилюля для человечества. В районах, свободных от пестицидов, повысится биологическое разнообразие, улучшится качество воды и других функций экосистем, а предотвращение распространения инвазионных видов поможет сохранить урожайность уязвимых культур. Меры по борьбе с изменением климата принесут пользу практически всем и везде.

Если насекомые будут в безопасности, природа сохранит свое яркое многообразие, большая часть береговых линий останется в нынешнем состоянии, а изобилие пищи сохранится, скольких людей будет волновать тот факт, что первые прогнозы были несколько преувеличены?

Скотт Хоффман Блэк, один из авторов письма, никогда не думал, что окажется в такой ситуации. Вступая в Xerces Society, он воображал, что будет сражаться за сохранение горстки редких видов, таких как бабочка Clossiana improba acrocnema, исчезающий эндемик из штата Колорадо, а не вести полномасштабную войну ради спасения обычных насекомых. В юности у Блэка, выросшего в Небраске, был грохочущий «Мустанг» 1971 года выпуска, который он называет «последним детищем индустрии масл-каров». Когда-то Блэк тратил много времени, смывая с машины следы разбившихся насекомых, но когда в 2000-х он вернулся на родину вместе со своими детьми, то обнаружил, что в его лобовое стекло не врезался ни один жук. Будучи ученым, Блэк посчитал это единичным случаем, но затем начал просматривать исследования и понял, что происходит. Он сравнивает нынешний период с отношением к заявлениям ученых об изменении климата в США, где реакция на очевидную угрозу постоянно подавляется. «Существуют веские доказательства того, что, если бы меры были приняты еще в 1980-х, мы бы никогда не оказались в такой ситуации, как сейчас, – говорит Блэк, имея в виду растущий ущерб от глобального потепления. – Полагаю, то же самое сейчас происходит с проблемой потери биоразнообразия. Мы должны начать действовать в течение следующих десяти лет».

Глобальные изменения, происходящие в настоящее время, могут сделать Землю совершенной иной уже к тому времени, когда его дети достигнут преклонного возраста, утверждает Блэк. «Проблемы, с которыми нам приходилось сталкиваться раньше, ничто по сравнению с крахом экосистем, который, скорее всего, произойдет, если текущая динамика не изменится, – говорит он. – Практически каждое исследование показывает резкое снижение видового разнообразия и биомассы».

Постепенно перед нами вырисовывается полная картина кризиса крохотных империй. Десяток ученых, в некотором смысле последователи Санчеса-Байо и Викхайса, провели крупнейший анализ снижения численности насекомых на основе 166 долгосрочных исследований, охвативших 1700 площадок, причем среди них есть и такие, где спад не наблюдается. Они обнаружили меньшее, но все же достаточно резкое сокращение численности наземных насекомых, в среднем на 9 % каждые десять лет начиная с 1990 года. Радует, что количество водных насекомых при этом, судя по всему, увеличивается примерно на 11 % за десятилетие, вероятно, благодаря мерам, направленным на снижение уровня загрязнения озер, ручьев и рек.

Несколько энтомологов связывают рост численности водных насекомых с предшествующим снижением до очень низкого значения, но тем не менее этот анализ указывает на нюанс, скрывающийся за любым упоминанием об инсектагеддоне.

В некоторых СМИ, освещавших статью, заговорили о том, что результаты обнадеживают и свидетельствуют о повышенной пессимистичности наших ожиданий в отношении насекомых и мира природы в целом. А ведь если динамика сокращения численности на 9 % за десять лет сохранится, нынешние дети на закате своих дней будут удивлять внуков рассказами о том, как видели шмеля.

К ноябрю 2019 года бурные дебаты по поводу кризиса насекомых стали набирать обороты, когда ведущие энтомологи мира собрались в Сент-Луисе, штат Миссури.

Конгресс «Энтомология 2019», в котором приняли участие 3600 делегатов из более чем 60 стран, проходил под свинцово-серым небом, а с реки Миссисипи дул пронизывающий ветер, когда участники шли в America’s Center, гигантское конференц-пространство в утилитарном стиле, построенное в 1970-х в центре Сент-Луиса. Логотипом мероприятия стала жизнерадостная муха, пролетающая под знаменитой городской аркой, а освещение конгресса в местных СМИ сопровождалось беззаботными насмешками. «Эти жуки меня доконают», – пошутил тележурналист канала KMOV4, прежде чем признаться, что он очень удивился, узнав, что паук на самом деле не является насекомым.

Несложно понять, почему конгресс «Энтомология 2019» многим показался слетом чудаков. Большинство делегатов были белыми мужчинами, в основном бородатыми, в практичной обуви и одежде цвета хаки, которая наводила на мысль о том, что они могут в любой момент сорваться с места и отправиться в экспедицию по речным зарослям на поиски водяных клопов. В выставочном зале можно было приобрести сувенирную продукцию, включая футболки с надписью «Не бойся, это просто жук», и непременные картинки, отсылающие к обложке альбома The Beatles, с изображением четырех жуков, шагающих на двух ногах по пешеходному переходу Abbey Road.

Кульминация конференции наступила, когда после двух лет лихорадочных сообщений СМИ о гибели насекомых свое веское слово сказали ведущие энтомологи. В переполненном зале первым выступил ученый из Университета Коннектикута Дэвид Вагнер, который благодаря аккуратным усам и поднятым на лоб очкам выглядел словно родной брат Вуди Харрельсона, посвятивший себя академической карьере. Вагнер, в числе прочих ученых, подписал петицию, призывающую проявлять осторожность при высказываниях об апокалипсисе насекомых, но на конференции он выглядел обеспокоенным. По его словам, снижение численности наблюдалось среди различных видов, включая летающих, наземных и водных насекомых от Арктики до тропиков. «Редкие виды часто вызывают тревогу, но на этот раз мы наблюдаем вымирание самых обычных насекомых, которые являются звеньями пищевых цепей», – заявил он. В знак признания заслуг крефельдских исследователей (Мартин Зорг сидел, положив ногу на ногу, в первом ряду) Вагнер сказал: «Только в 2017-м нам удалось привлечь внимание к проблемам тех, кто обитает за пределами нашего мира. Несомненно, это был первый тревожный звонок».

Некоторые ораторы указывали на долгую предысторию вопроса. Мэй Беренбаум, которая уже более 40 лет работает на кафедре энтомологии Иллинойсского университета, рассказала, что еще в 2006 году, во время шумихи из-за исчезновения пчел, она в составе группы других ученых обнаружила сокращение численности опылителей в Северной Америке. Затем выступил Дженсен. Его супруга Холлуокс стояла рядом. Бородатый, в дутой куртке, ученый сначала ворчал по поводу освещения сцены, а потом показал фотографию своей машины, стоящей на мосту через небольшой ручей в его родной Миннесоте. Этот снимок он сделал в 1955 году, когда учился в старших классах. Капот машины почти полностью закрывают насекомые, свет фар едва пробивается сквозь эту массу. «В окружении этих насекомых я вырос, – сказал Дженсен. – А теперь они исчезли».

Затем эколог рассказал о райском уголке в Коста-Рике, где обитает столько же видов насекомых, сколько во всей восточной части США. Он показал еще одну фотографию, снятую безлунной ночью в тропическом лесу Коста-Рики в июне 1986 года. На снимке подсвеченная белая простыня, усеянная таким количеством летающих насекомых, что кажется коричневой. Следующая фотография (та же конструкция, те же условия, но сделана она в мае 2019-го): несколько крупных мотыльков и горстка мелких жуков цепляются за простыню, но большая ее часть пуста.

Для Дженсена изменения очевидны. Тучи насекомых, роившиеся на вершине покрытой лесом горы, значительно поредели из-за повышения температуры, которая буквально сжигает их. Экотуристы обожают жаркие дни в Коста-Рике, но, по словам Дженсена, это «долина смерти для живых организмов», обитающих на горе. Кочевые муравьи маршируют вверх по склонам и сметают всех существ, от птиц до ос, которые пали жертвами бедствия.

Многих экспертов больше озадачивает отсутствие у желания спасать насекомых, а не точность подсчета снижения их численности. «Насекомые быстро исчезают, – говорит Питер Рэйвен, ботаник и бывший директор Ботанического сада Миссури. – Они не в состоянии постоять за себя. Мы должны их защитить. Так давайте займемся делом». Вагнер напомнил аудитории, что они являются посланниками миллионов видов, которые не могут ни голосовать, ни отстаивать свои интересы. «Имеющихся у нас данных вполне достаточно, чтобы начать действовать, – сказал он. – Не время устраивать пир во время чумы насекомых. Есть множество простых и безопасных мер, которые можно принять уже сейчас». Есть признаки того, что тревога начала распространяться за пределы узкого круга посвященных – энтомологов. Однако в мире, где бедствия повсюду, сложно удержать внимание общественности; темп жизни ускоряется, продолжительность концентрации внимания снижается, и, хотя сочувствие является ценным человеческим качеством, на которое можно надавить, оно часто не побуждает к действиям, особенно если люди считают, что происходящее не оказывает существенного влияния на их собственную жизнь. Еще одно препятствие – то, что многие изначально испытывают по отношению к насекомым отвращение и даже страх. Наши шкафы набиты целым арсеналом химикатов, предназначенных для уничтожения насекомых, а массовая культура продолжает выставлять их разносчиками болезней или инопланетными монстрами. Даже наш язык ополчился против насекомых. Мы называем их «ползучими тварями», что само по себе крайне оскорбительно, и обвиняем людей, донимающих нас придирками, в том, что они нас «жучат». Не слишком благодатная почва для просветительской работы энтомологов.

Искра понимания еще теплится. Люди ощущают беспокойство из-за слишком чистого лобового стекла, отсутствия роя мошек у уличного фонаря и заголовков об исчезновении пчел, осознавая, что это не сулит ничего хорошего. Вряд ли стоит ждать, что все увидят взаимосвязь между опрыскиванием сельскохозяйственных культур, трансатлантическими перелетами и отсутствием в магазинах клубники или исчезновением птиц, но, возможно, этого чувства неясной тревоги достаточно, чтобы помочь остановить кризис насекомых.

Другой, более вероятный исход заключается в том, что наши представления о мире будут постоянно меняться по мере того, как меняется сам мир. Люди среднего возраста еще помнят испачканные насекомыми машины после летних поездок за город, но эти воспоминания, а значит, и само представление о «естественном» положении вещей, состарятся и умрут вместе с ними. Продукты питания, которые сейчас считаются дешевыми и общедоступными, могут стать дефицитными и дорогими, но после периода возмущения будущие поколения привыкнут к более пресной и менее разнообразной диете. Сельская местность может стать безжизненной, тихой и обезображенной свалками, но ведь нам уже приходилось сталкиваться с подобным. Мы даже добились процветания, когда индустриальное земледелие превратило изрытую войной землю в поля. Значит, мы снова найдем способ выжить.

Приспособляемость всегда была ключевым фактором нашего господства на планете, но она также сопряжена с некоторой амнезией. Синдром смещения базовой линии, термин, описывающий постепенный сдвиг общепринятых норм в окружающем нас мире, пожалуй, наиболее ярко представлен в работе 2008 года морского эколога Лорэн Макклэнахан, которая решила поднять архивы со старыми фотографиями, где любители рыбалки демонстрируют свой улов на острове Ки-Уэст, штат Флорида. На Ки-Уэсте, последнем в череде островов у южной оконечности Флориды, существует традиция делать групповые фотографии участников каждого рыболовного тура вместе с добычей, выставленной на «доске для подвешивания». На найденных Макклэнахан фотографиях 1950-х годов позировали люди с рыбой, которая превосходила их по размерам, достигая двух метров в длину. В 1970-х годах рыба была примерно такого же размера, что и рыбаки. Когда же в 2007-м Макклэнахан купила билет на дневную рыбалку с выходом в открытое море, рыбы на досках для подвешивания оказались крошечными по сравнению со своими предками – всего сантиметров тридцать в длину.

Макклэнахан подсчитала, что акулы, пойманные в 2007 году у берегов Ки-Уэста, были в среднем вдвое меньше, чем в 1950-х, а крупные груперы, обитавшие в этих водах 50 лет назад, сдали позиции более мелким луцианам. Продолжающаяся деградация коралловых рифов, расположенных вдоль острова, сделала этот участок менее пригодным для обитания крупной рыбы. Однако люди на современных фотографиях улыбаются так же широко, как их предшественники. Туристы всех времен довольны своим уловом. Цена тура с учетом инфляции тоже почти не изменилась, хотя теперь рыба намного меньше, чем раньше. Ожидания от рыбалки 1950-х годов имели определенный «срок годности». Каждое следующее поколение прибывало сюда с новым пониманием нормы, новой точкой отсчета. Мир природы может показаться истощенным старикам, но не молодым.

То же правило действует и в случае с насекомыми. Возможно, их триллионные полчища терроризируют людей лишь для того, чтобы однажды уйти в историю. Когда-то саранча Скалистых гор в колоссальных количествах мигрировала по западной части США, устраивая своего рода антиутопию для сельских общин конца XIX века. Огромные тучи насекомых закрывали солнце на несколько часов. По свидетельствам очевидцев, «они казались огромным белым светящимся облаком, так как их крылья отражали солнечный свет и делали стаю похожей на клубы белого пара». Опускаясь на землю, саранча пожирала каждый куст, дерево и кукурузный стебель, поедала траву, листья и даже одеяла, которыми люди в отчаянии пытались прикрыть огороды. Целые орды врывались в дома фермеров, опустошая шкафы и разрывая на части ковры. Были даже сообщения о том, что они объедали одежду на спинах людей.

В 1875 году подсчитали, что колоссальное скопление саранчи заняло территорию, размер которой превышал площадь Калифорнии. Этот вид казался непобедимым. Но к 1902 году саранча оказалась на грани вымирания, возможно, из-за изменения методов ведения сельского хозяйства или сокращения генофонда. В недалеком прошлом целое поколение американцев регулярно подвергалось практически библейским нападениям саранчи, а нынешние жители запада США с трудом способны представить такое.

Теперь энтомологи гадают, что может скрываться от нас за пеленой забытого прошлого и какие усилия потребуются, чтобы переломить ситуацию. Обнадеживает то, что численность насекомых подвержена сильным колебаниям даже в нормальных условиях и может быстро восстанавливаться благодаря их колоссальной плодовитости. Бабочка-монарх откладывает по несколько сотен яиц в день, а пчелиная матка – более тысячи. Насекомые могут восстановить свои популяции; все, что им для этого нужно, это передышка.

Для устойчивого восстановления нам потребуется не только избегать действий с заведомо негативными последствиями, но и принимать меры, результативность которых не поддается точному измерению. Даже поддержание номинального статус-кво потребует постоянных усилий, включая массу крупных поэтапных изменений (многие из которых будут находиться вне поля зрения большинства людей) наших способов обработки почвы, производства продуктов питания и выработки энергии. Но прежде всего нужно показать на фундаментальном уровне, что нам не все равно.

Дни без насекомых

Птицы всегда занимали особое место в сердце Андерса Папе Меллера. Его главной любовью были деревенские ласточки. Особый трепет он испытывал при виде летящей ласточки, когда она неуловимым движением ловко хватала встречное насекомое, перекусывая прямо на лету. Это увлечение привело к тому, что Меллер потратил полвека на изучение любимого вида птиц.

Ласточки с синими блестящими спинками и крыльями, светло-коричневым пятнышком на лбу и раздвоенным хвостиком придавали нотку жизнерадостности унылым пашням на севере датской Ютландии, где вырос Меллер, которому сейчас 67 лет. Долгая карьера Меллера на поприще экологии началась, когда в возрасте 15 лет он отважился покинуть ферму своей семьи, чтобы надевать кольца на ноги птицам для отслеживания их перемещений. Деревенские ласточки встречались повсюду, поймать их и зафиксировать кольцо было совсем не сложно. Вскоре Меллер занялся изучением повадок других птиц, в частности стрижей и городских ласточек. Иногда он высматривал среди растительности ее обитателей, замечая то бабочку, то божью коровку.

Жизнь в Крагеде текла размеренно (буква «д» произносится мягко; «носителям английского языка это дается непросто, а вот испанцы отлично справляются», – замечает Меллер). Пейзаж – аккуратные ряды посевов на пшеничных, ржаных и картофельных полях с россыпью беленых домишек и редких ручьев – почти не изменился, когда Меллер отправился на юг, чтобы начать академическую карьеру в Орхусе, втором по величине городе Дании. Однако исследователя не покидало мучительное подозрение, что что-то не так.

Деревенские ласточки обладают отменным аппетитом: половозрелая пара вместе со своим беспомощным потомством съедает около миллиона насекомых за сезон. На каждой ферме на полуострове Ютландия насчитывалось пятьдесят-шестьдесят пар ласточек, а значит, эта местность буквально кишела насекомыми. Меллер помнит десятки жужелиц, разбегающихся из-под тюков сена, когда работники загружали их на машины, шмелей, жужжащих в зарослях травы у обочины, и мух, которые наводняли дом его родителей ближе к вечеру.

Однако с годами насекомые, похоже, стали исчезать. В 1980-х и 1990-х заметить снижение их численности могли не только биологи. «Большинство жителей сельской местности знали, что насекомых стало меньше», – говорит Меллер. Количество насекомоядных птиц, например сельских ласточек, тоже снизилось. «Это было очевидно. Не нужно было проводить измерения, чтобы это понять».

Однако основным инструментом ученых являются количественные данные, поэтому Меллер задумался о том, как организовать сбор данных о насекомых таким способом, чтобы его несложно было повторить, а полученные результаты позволяли судить о влиянии изменений в популяциях насекомых на птиц. В 1996 году ученый придумал смелый, но простой научный эксперимент: он будет ездить на машине по одним и тем же дорогам и подсчитывать количество насекомых, врезавшихся в лобовое стекло.

Меллер разработал несколько маршрутов и начал курсировать по ним на своем стареньком форде «Англия», производство которого было прекращено еще в 60-х. Он арендовал дешевые автомобили у своего двоюродного брата, занимающегося подержанными машинами, и прибегнул к помощи двух аспирантов. «Это были далеко не роллсройсы», – вспоминает Меллер. Они ездили до девяти раз в день по одному и тому же участку дороги, прежде чем остановиться и подсчитать количество насекомых, размазанных по ветровым стеклам. Меллер совершает эти поездки с мая по сентябрь каждый год, с 1997-го по сей день.

Ученый провел более 20 лет, ездя по прямой, безликой дороге и разглядывая расплющенные внутренности насекомых. Местные фермеры, озадаченные необычным экспериментом, подтрунивают над Меллером, заявляя, что ему просто нравится проводить отпуск, раскатывая по окрестностям. «Они не считают это работой, – признается ученый. – Даже сегодня многие только качают головой, когда я объясняю, чем занимаюсь. Биологов часто считают чудаками». Однако других этот эксперимент задел за живое.

Разговоры о кризисе в мире насекомых, даже когда они встречают некоторое понимание, могут показаться абстрактными или далекими от реальности.

Но соскабливание мертвых насекомых с лобового стекла автомобиля пробуждает осознание того, что это теперь по большей части отголоски ушедшей эпохи, окрашенный в цвет сепии обрывок воспоминаний о детстве и летних поездках за город, а не напасть, с которой приходится иметь дело нынешним автомобилистам.

Отсутствие жуков на лобовом стекле превращается в общеизвестную эмблему сокращения численности насекомых подобно тому, как печальные белые медведи стали символом глобального потепления. Меллер поймал себя на том, что снова и снова слышит одну и ту же историю. «Самые разные люди рассказывают мне, что во времена их детства и юности, когда они отправлялись в летний отпуск, им приходилось несколько раз останавливать машину и отмывать лобовое стекло, так как через него ничего не было видно, – рассказывает он. – Сейчас такое редко случается». Для своего исследования Меллер выбрал два участка: один протяженностью 1200 метров в Крагеде, второй, более длинный – 25-километровая дорога, ведущая на запад, к городу Пандруп. Он моет лобовое стекло, заводит машину и разгоняется до 60 километров в час, что соответствует заданным условиям исследования.

Теперь Меллер ощущает столкновение каждого насекомого с лобовым стеклом. В основном это мелкие мушки, комары и мошки, но время от времени раздается более громкий шлепок – это жук или шмель. В конце исследовательской площадки Меллер останавливается, подсчитывает отметки на лобовом стекле и записывает погодные условия. Он также проводит сопутствующие измерения с помощью липких ловушек и энтомологического сачка – сетчатого мешка, прикрепленного к метровой ручке, – чтобы проверить обилие насекомых на близлежащих полях. Эта работа столь же изнурительна, сколь и неординарна, но результаты, когда они были опубликованы, произвели фурор. Обычно биологи фиксируют незначительные, едва уловимые изменения, произошедшие за время проведения исследований. Меллер обнаружил катастрофический спад.

За более чем 20 лет его «автомобильных» исследований численность насекомых снизилась на 80 % на меньшем участке дороги. На более протяженном участке наблюдалось почти полное истребление – на 97 %. Насекомые практически полностью исчезли из, казалось бы, стабильного, мирного уголка Дании. По словам Меллера, собранные данные показали «резкое снижение», но не слишком удивили его. Когда он только начал исследование, ему приходилось регулярно стирать с ветрового стекла слизь от 30 и более различных насекомых. В последнее время стекло все чаще остается девственно чистым после всей серии метрономических поездок. «У нас было много дней без насекомых, – говорил Меллер. – Очень много». Кроме того, как отмечает он в своей работе, «обилие размножающихся пар трех видов птиц, питающихся воздушными насекомыми, положительно коррелировало с количеством насекомых, разбившихся о ветровое стекло в одно и то же время в одном и том же районе исследования». Другими словами, по мере исчезновения насекомых исчезали и птицы, вероятно, из-за нехватки пищи. Местная экосистема опустошалась с ее основания вверх по пищевой цепи. Не менее интересно то, что сельскохозяйственные земли, по которым разъезжал Меллер, сами по себе ничем не примечательны. Они не отличаются от любой другой сельской местности Северной и Центральной Европы, где выращивают сельскохозяйственные культуры. Это позволяет предположить, что такое катастрофическое сокращение на севере Дании не является исключительным случаем.

Во многих странах птицы, которые питаются в основном насекомыми, например певчие, ласточковые и лазурные, переживают более резкое сокращение популяции по сравнению с всеядными – воронами и скворцами. Анализ динамики численности птиц в Европе показал, что с 1990 по 2015 год насекомоядных птиц стало меньше на 13 %, а количество всеядных осталось прежним. При этом наиболее серьезное снижение численности наблюдается среди видов, обитающих на сельскохозяйственных угодьях. Исследователи связывают это с тем, что уничтожение лугов и интенсификация земледелия благоприятствуют птицам-генералистам. Разрушение среды обитания и сокращение численности насекомых лишает нас существ, которыми мы, несомненно, дорожим. «Возможно, людям наплевать на насекомых, но им нравится видеть в своем саду красивых птиц», – замечает Дэйв Гулсон из Университета Сассекса.

На следующий день после того, как Мартин Зорг и его коллеги в 2017 году опубликовали свое революционное исследование, посвященное исчезновению насекомых в сельской местности Германии, свет увидела еще одна поразительная работа, которая отражала те же тенденции. Менее чем за десятилетие в Германии исчезло приблизительно 12,7 миллиона пар гнездящихся птиц, что составляет около 15 % всех диких птиц в стране. Хотя сокращение численности птиц затронуло редкие виды, наиболее разрушительно оно сказалось на обычных птицах: воробьях, корольках, зябликах, жаворонках и овсянках. Единственное, что их объединяет, – насекомые. «Почти все пострадавшие виды кормят птенцов насекомыми», – сообщил немецкому информационному агентству Deutsche Welle Ларс Лахман, орнитолог Немецкого союза охраны природы и биоразнообразия.

По другую сторону границы, во Франции, безутешные ученые оплакивали исчезнувших птиц. Согласно сведениям, представленным в 2018 году, популяции птиц в сельской местности Франции с начала тысячелетия сократились более чем на треть. Обычные виды: серая славка, садовая овсянка и полевой жаворонок – уничтожены. Французские биологи оценили ситуацию как катастрофическую. Главной причиной назвали применение пестицидов в сельском хозяйстве, но также указали на то, что из-за исчезновения насекомых птицам нечего есть.

На севере, в Швеции, ученые с помощью акустического мониторинга отследили северную летучую мышь, которая когда-то была самым распространенным видом летучих мышей в стране, и обнаружили, что она сдает позиции. Количество особей ежегодно сокращалось в среднем на 3 %; с 1988 по 2017 год численность снизилась более чем в два раза. Авторы исследования считают, что такой «драматичный» спад, возможно, был вызван нехваткой моли, излюбленной пищи летучих мышей.

Снижение численности птиц на сельскохозяйственных угодьях Великобритании также связывают с нехваткой пищи из-за коллапса насекомых. Серая мухоловка, хищница, специализирующаяся на летающих насекомых, теперь встречается очень редко, а сорокопут-жулан, который питается крупными жуками, в Британии исчез еще в 90-х. Между тем птицы, гнездящиеся в городских районах, страдают из-за нехватки в рационе насекомых. Ученые определили, что репродуктивный успех городских больших синиц сравняется с успехом синиц в сельской местности, только если имеющиеся популяции насекомых поблизости удвоятся. «Насекомые являются краеугольным камнем здоровых и сложных экосистем. Очевидно, что городам требуется больше насекомых», – утверждает Габор Сересс, ведущий автор этого исследования.

Доказательства взаимосвязи между гибелью насекомых и исчезновением птиц находят не только в Европе. В Северной Америке популяция козодоя громкоголосого, которого часто слышат, но редко видят из-за его маскировочного оперения, в последние десятилетия ежегодно снижается более чем на 2 %. Биолог Филина Инглиш решила выяснить, почему это происходит. Она сравнила химические признаки образцов перьев и тканей ныне живущих козодоев с музейными образцами, датируемыми 1880 годом, чтобы выяснить, чем птицы питались раньше. Вывод был однозначен: современная популяция «сокращается из-за изменения количества добычи более высокого трофического уровня». Проще говоря, сейчас крупных насекомых меньше, чем столетие назад, поэтому козодоям и другим насекомоядным птицам не хватает пищи.

Парадокс кризиса насекомых в том, что отнюдь не они примут на себя главный удар в случае любой грядущей катастрофы.

Они выживут, хотя их состав изменится, а вот большая часть других живых организмов на Земле испытает фундаментальные потрясения. Вместо использования формулировки «сохранение насекомых» нам, возможно, стоило бы задуматься о сохранении птиц, продовольствия и даже человечества.

«Как бы плохо мы ни обращались с планетой, люди исчезнут прежде насекомых, – утверждает Скотт Хоффман Блэк из общества Xerces Society. – Но что, если птиц станет меньше или они полностью вымрут? Хотите сохранить птиц – нужны насекомые. Хотите есть фрукты и овощи – нужны насекомые. Хотите иметь плодородную почву – нужны насекомые. Хотите сохранить разнообразие растительных популяций – нужны насекомые».

Первостепенное значение насекомых, по крайней мере с нашей эгоистичной точки зрения, неизменно связано с опылением. Глобальная система производства продуктов питания в левиафановых масштабах была тщательно продумана и оптимизирована с помощью технологий всеми возможными способами, но мы все еще нуждаемся в пчелах, мухах и других крошечных опылителях, чтобы отогнать от человечества призрак голода. Самые мрачные опасения по поводу кризиса насекомых крутятся вокруг нашего пропитания. Что произойдет, если существа, которые создают нашу пищу, вымрут?

Почти все цветковые растения в мире в той или иной степени зависят от опылителей, прежде всего от насекомых, но также и от других существ: птиц и летучих мышей, которые непреднамеренно переносят пыльцу с мужской части растения на женскую, участвуя таким образом в завязи семян для формирования следующего поколения. Основные сельскохозяйственные культуры, например пшеница, рис и кукуруза, опыляются ветром, но для выращивания большинства продуктов растительного происхождения, которые чаще всего появляются на нашем столе, – авокадо, черники, вишни, сливы, малины, яблок – требуются опылители. В целом более трети продовольственных культур, выращиваемых по всему миру, нуждаются в постоянном потоке насекомых-посетителей для поддержания их жизни. Некоторые страны, например США, в значительной степени полагаются на армию управляемых медоносных пчел, чтобы обеспечить уровень опыления, который требуется для огромных объемов современного сельского хозяйства. Но в большинстве мест постоянный поток фруктов и овощей держится на хрупких крылышках диких насекомых, которые изнемогают под тяжелым сапогом деятельности человека. Чудеса механизированного земледелия и скоростные торговые пути обеспечили большую часть планеты богатым, хотя и неравномерно распределенным изобилием пищи, но исчезновение опылителей грозит разрушить эту систему в эпоху стремительного роста населения планеты, которое в течение следующих 30 лет может достичь десяти миллиардов.

Организация с претенциозным названием «Межправительственная научно-политическая платформа по биоразнообразию и экосистемным услугам» (МПБЭУ) в 2016 году подготовила первый доклад по оценке опылителей всего мира, опираясь на более чем 3000 научных работ. Анализ позволил выявить внушительные цифры. Стоимость производства продовольствия, непосредственно зависимого от опыления, достигает 577 миллиардов долларов в год. Сюда входят 1,6 миллиона тонн меда, произведенного медоносными пчелами, и какао-бобы – основа для производства шоколада – на сумму 5,7 миллиарда долларов. Согласно докладу, существует около 20 тысяч видов диких пчел, опыляющих сельскохозяйственные культуры, которым помогают бабочки, мотыльки, осы, жуки и разные позвоночные.

Хотя в докладе ничего не говорилось о непосредственной угрозе, нависшей над нашим производством продовольствия, в нем приводились данные, свидетельствующие о резком сокращении численности насекомых, причем обрывочные сведения указывали на самые серьезные потери: в некоторых уголках Европы более 40 % видов пчел находятся под угрозой исчезновения. Доклад также выявил две, к сожалению, противоречивые тенденции: хотя количество опылителей, судя по всему, сокращается, за последние 50 лет объем производства сельскохозяйственных культур, опыляемых животными, увеличился на 300 %. Зависимость земледелия от опылителей, особенно в развивающихся странах, увеличивается в самое неподходящее время. «Если мы будем действовать так же, как сейчас, – увеличивать население, наращивать потребление мяса, расчищать все большие площади под пашни, способствовать изменению климата, – ситуация с опылителями достигнет критической точки, – говорит Гулсон. – Наступит момент, когда урожайность сельскохозяйственных культур начнет снижаться. Если мы должным образом не решим проблему сокращения опыления, такие последствия неизбежны. Пока я не вижу никаких признаков того, что человечество занимается этим вопросом».

Всего через три года после публикации трех нашумевших исследований о сокращении численности насекомых была проведена более масштабная оценка с участием 145 ученых, и результаты оказались еще более пугающими. Главные выводы в сборнике МПБЭУ «Живая планета» в целом были достаточно очевидными: миллион видов животных и растений находятся под угрозой исчезновения, четыре из десяти всех видов амфибий вымирают, треть коралловых рифов превращается в слизь.

Что касается насекомых, данных пока недостаточно, с некоторым раздражением признают исследователи, но имеющиеся доказательства позволяют дать «предварительную оценку и заключить, что 10 % находятся под угрозой вымирания». Так как насекомые составляют примерно три четверти от известных науке живых существ, это означает, что почти 14 % живых организмов грозит исчезновение. Это составляет более миллиона видов, о котором говорится в отчете МПБЭУ. «Сокращение биологического разнообразия опылителей ставит под угрозу производство более 75 % видов продовольственных культур во всем мире», – предупреждают авторы отчета. Неизбежность этого сценария подчеркивалась Продовольственной и сельскохозяйственной организацией ООН (ФАО), которая в 2019 году воспользовалась Всемирным днем пчел, чтобы обрисовать ранее немыслимый набор обстоятельств.

ФАО предупредила, что по мере того, как пчелы и другие опылители будут исчезать по всему миру из-за интенсивных методов ведения сельского хозяйства, разрушения среды обитания, использования химикатов и глобального потепления, урожайность сельскохозяйственных культур и наше питание будут ухудшаться. Если не принять корректирующие меры, людям станет все сложнее получать жизненно важные витамины и минералы, например витамины А и С, магний, цинк и фолиевую кислоту, поскольку в некоторых местах станет невозможно выращивать фрукты, орехи и большинство овощей в промышленных масштабах.

В нашем скудном рационе фрукты и овощи будут все чаще заменяться основными продуктами питания – рисом, кукурузой и картофелем. Кризис насекомых не только лишит многих привлекательной и вкусной пищи, но и приведет к нарушению баланса питательных веществ, что повысит риск различных заболеваний. Согласно одному исследованию, исчезновение опылителей вызовет так много ныне предупреждаемых заболеваний, например сердечно-сосудистых, что среднегодовая смертность вырастет на 1,4 миллиона. Вымирание диких пчел и других опылителей оказалось губительным для нашего здоровья.

Фермеры, особенно в бедных странах, увидят, что их хозяйство приходит в упадок; окружающая среда тоже пострадает. Когда урожайность понизится, а состав выращиваемых сельскохозяйственных культур изменится, земледелие, скорее всего, поглотит новые площади дикой природы, чтобы компенсировать потери. Сокращение биоразнообразия приведет к исчезновению большего количества видов, и из-за этого порочного круга наша планета станет еще более унылой. «Нехватка опылителей ощущается по всему миру. Этот кризис уже начался, – утверждает аргентинский эксперт по опылению Лукас Алехандро Гарибальди. – Нам потребуются новые земли, а значит, лесов станет еще меньше».

Даже обычные полевые цветы, 90 % которых опыляются насекомыми, станут редкостью.

Отсутствие опыления также приведет к снижению объемов производства различных важных материалов; хлопок, например, можно выращивать без насекомых, но опыление значительно повышает массу хлопка-сырца коробочки и, следовательно, увеличивает объемы урожая. Хлопковая промышленность, стоимость которой только в США составляет 25 миллиардов долларов в год, полагается на пчел, мух и жуков как на экономический императив.

Мы отчаянно пытаемся поддержать популяции медоносных пчел, но масштабная задача по опылению часто выполняется другими, менее известными существами. Например, Великобританию ежегодно наводняют 4 миллиарда мигрирующих журчалок, что делает их вторыми по важности опылителями после пчел. Журчалки не только участвуют в опылении ягодных культур Британии, но и поедают триллионы сельскохозяйственных вредителей – тлей. По мере того как число опылителей будет сокращаться, нашей системе продовольствия придется рассчитывать на все меньшее количество видов. По словам специалиста по пчелам из Редингского университета Саймона Поттса, мы можем остановить сокращение численности нескольких ключевых опылителей, но что будет с остальными? «Полагаю, многие из них уже прошли точку невозврата, – говорит Поттс. – Ситуация, в которой оказалось человечество, стара как мир. Мы не понимали, что теряем, пока оно не выпорхнуло из наших рук». Поттс считает, что мы можем остаться с «крохотной» группой эффективных опылителей сельскохозяйственных культур, состоящей всего из десятка видов. Параллельное сокращение численности опылителей, не являющихся насекомыми, – птиц и летучих мышей – усугубит растущий дефицит опыления.

Более богатые страны, вероятно, обладают технологическими и финансовыми возможностями, необходимыми для того, чтобы пережить это бедствие, но мелкие фермерские хозяйства в Африке, Азии и Южной Америке станут крайне уязвимы, как и местные жители, которые полагаются на них в плане продовольствия. Ирония в том, что горячие точки войны с недоеданием часто располагаются в тех районах, где производство здоровой пищи в значительной мере опирается на опыление. Более двух миллиардов человек в развивающихся странах зависят от мелких фермерских хозяйств – именно здесь нехватка опыления будет ощущаться наиболее остро.

Уменьшение количества опылителей будет иметь несколько последствий. Эклектичное сочетание видов насекомых не только обеспечивает более надежное опыление растений, но и повышает качество и количество фруктов и овощей. Поттс любит показывать серию фотографий, на которых изображены ягоды клубники, опыленной разными способами: насекомыми, путем самоопыления и ветром. Только ягоды, полученные в результате опыления насекомыми, похожи на привычную для нас клубнику. Остальные настолько сморщены и деформированы, что больше напоминают объедки.

То же происходит и с другими фруктами. Как показало исследование разных сортов яблок Великобритании, в котором участвовал Поттс, опыление насекомыми повышает урожайность сорта Гала на 2,6 миллиона килограммов в год. Исследователи предупреждают, что непрекращающееся сокращение численности насекомых «может иметь серьезные финансовые последствия для производителей яблок».

Голод и недоедание не обрушатся на нас столь же внезапно, как коронавирус, но существует опасение, что этот кризис будет более глубоким и продолжительным. «Считаю ли я, что население планеты достигнет десяти миллиардов человек? Нет. Ситуация ухудшается слишком быстро, – говорит энтомолог Делавэрского университета Дуглас Тэлэми. – Земля не в состоянии прокормить то количество людей, которое есть сейчас. Как же она сможет обеспечить пищей на три миллиарда больше?»

Еще одно надвигающееся, но менее очевидное последствие исчезновения насекомых наблюдается в области медицины. Лечебные свойства насекомых и их продукты переработки тысячелетиями использовались людьми для лечения. Когда в 322 г. до н. э. Аристотель описывал мед как «действенное средство для снятия воспаления глаз и заживления ран», в Китае практика использования насекомых как лекарства существовала уже около тысячи лет. В традиционной китайской медицине применяется около трехсот видов насекомых; личинки жуков полезны для лечения цирроза печени, а порошок или настой из китайских черных горных муравьев якобы помогает поднять иммунитет.

В некоторых районах Индии отвар из тараканов принимают при непроходимости мочевыводящих путей, а на юге страны грязь из муравейников используют для лечения чесотки. На севере Бразилии, в штате Баия, в народной медицине задействованы более 40 видов насекомых. Как правило, их жарят, растирают в порошок и глотают, запивая чаем. Древние лекарства из насекомых часто не приносили никакой пользы. Например, те, что создавались на основе популярного в Англии XVII века «учения сигнатур», которое считало значимым физическое сходство трав или насекомых с частями человеческого тела. Многие люди безрезультатно пытались избавиться от облысения с помощью мохнатых муравьев или ускорить процесс похудения, применяя палочников.

Однако современная наука, хоть и с опозданием, начала подтверждать, что многие традиционные лекарства из насекомых помогают при лечении целого ряда заболеваний. Изучая свойства препаратов из насекомых, ученые обнаружили, что пчелиный яд эффективен против перхоти и некоторых видов рака, а мед, источник антиоксидантов, полезен при лечении сердечно-сосудистых и кожных заболеваний. Полоскание полости рта раствором прополиса, пчелиного клея для ульев, помогает при высоком давлении и заболеваниях десен.

Мир природы веками расхищали в поисках эликсира от всех болезней, хотя наиболее перспективными в этом плане всегда казались царства растений и грибов. Так или иначе, морфин получают из опийного мака, аспирин – из салицина, содержащегося в коре ивы, пенициллин – из грибов Penicillium chrysogenum. Как писали ученые Ратгерского университета Лаура Сибрукс и Лунцинь Ху в своей статье 2017 года, несмотря на богатую историю энтомотерапии – применения насекомых в лечебных целях, – «лекарствам из насекомых еще только предстоит завоевать то признание и успех, которых добились на рынке их растительные аналоги». Такая несправедливость, подчеркнули авторы, частично объясняется негативным отношением к насекомым в западной культуре, но науке не следует избегать этого почти неосвоенного ресурса. «На самом деле, – подытоживают ученые, – при должном внимании вещества, извлекаемые из насекомых, открывают большие перспективы для изготовления природных лекарственных средств».

Длительная история эволюции насекомых и их постоянное применение в нетрадиционной медицине могут послужить прочной основой медицинских исследований при разработке препаратов из насекомых. Возможно, эти препараты помогут нам избавиться от кошмарного феномена устойчивости к антибиотикам, который центры по контролю и профилактике заболеваний (CDC) называют одной из величайших проблем здравоохранения нашего времени. По мере того как микробы развивают способность преодолевать действие антибиотиков, которые должны их уничтожать, возникают опасения, что «супербактерии» смогут быстро распространяться, не реагируя на лечение. Такая перспектива побуждает исследователей обратиться к потенциалу крошечных экзоскелетов насекомых.

Иммунитет к патогенам, защищающий насекомых, в частности тараканов и жуков, может сыграть ключевую роль в разработке новых антибиотиков.

В этой области уже удалось добиться некоторых успехов. В 2018 году ученые из Цюрихского университета объявили, что танатин, природный антибиотик, вырабатываемый клопом Podisus maculiventris, блокирует некоторые бактерии. Есть надежда, что это открытие позволит создать «долгожданное новое лекарство, крайне необходимое для эффективной антибактериальной терапии», считает Джон Робинсон, один из исследователей.

Одно дело обнаружить, что осиный яд может уничтожать раковые клетки или что гемолимфа падальных мух обладает противовирусными свойствами, и совсем другое – изготовить из нескольких видов насекомых общедоступные лекарства. Ученые полагают, что смогут добиться успеха в этом направлении; один из возможных вариантов – внедрение необходимого генетического материала в конкретных насекомых, например сверчков, для их массового разведения. Но кризис насекомых ставит под сомнение выполнимость этих планов.

Трагедия в том, что мы упускаем свой шанс; потенциальные источники лекарств ускользнули из наших рук еще до того, как к нам пришло понимание их ценности. Незаметное исчезновение насекомых, своего рода сентинельское вымирание видов до обнаружения наукой, не позволяет нам понять, чего именно мы лишились. Люди, возможно, бездумно истребили источник революционных лекарств ради обыденных нужд сельского хозяйства, развития городов и других благ современного мира. «Если мы теряем виды, не успев выяснить, в чем их ценность, мы лишаем себя возможностей, – говорит Шоуолтер. – Но нам никогда этого не узнать».

Насекомые – единственные существа, за исключением кошек и собак, которые находятся рядом с нами на протяжении всей нашей жизни. Порой они даже слишком близко, например, когда клещ забирается под кожу или батальон огненных муравьев врывается в столовую. Но насекомые также являются самыми загадочными и, возможно, самыми стойкими существами на планете. По иронии судьбы многие насекомые, от которых мы пытаемся избавиться, процветают, в то время как виды, которые мы ценим, исчезают.

Например, осы, коварные злодеи, подкарауливают нас на пикниках и больно жалят, не обладая при этом ценной способностью производить мед. Многие с удовольствием прикончили бы последнюю осу свернутой в трубочку газетой, но ущерб был бы невосполним. Эти насекомые опыляют растения. В частности, инжир в значительной мере зависит от нескольких видов ос. Кроме того, они главные помощники садоводов и фермеров; осы поедают так называемых вредителей: гусениц, тлю и белокрылок.

Несмотря на сложившийся стереотип об осе как о безмозглой жалящей машине, эти насекомые демонстрируют наличие логического мышления, которое раньше считалось достоянием исключительно человека. Американское исследование показало, что скромная бумажная оса способна делать логические выводы на основе принципа транзитивности: если A больше Б, а Б больше В, то A больше В. Она также может узнавать своих сородичей по «чертам лица». Таким образом, наше деление насекомых на «хороших» и «плохих» не только несправедливо, но и во многом надуманно. «Если делать заключение исключительно в контексте западного понимания удобства и комфорта, то навешивать ярлыки "хорошие" и "плохие" не слишком целесообразно, – утверждает энтомолог Майкл Сива-Джоти из Университета Шеффилда. – Осы, возможно, являются лучшим примером "плохого" насекомого, исчезновение которого вызвало бы хаос».

Едва ли найдутся гости менее желанные в нашем доме, чем тараканы, но тем не менее и у них есть сторонники, утверждающие, что истребление этих насекомых не пойдет на пользу человечеству. Ученые всегда восхищались способностью тараканов вырабатывать устойчивость к разным ядам, что делает их неуязвимыми для целого ряда бактерий, включая кишечную палочку и сальмонеллу. Исследователи из Университета Пердью в Индиане полгода безуспешно пытались сократить численность группы тараканов и в 2019 году пришли к выводу, что эти вездесущие вредители становятся «все более непобедимыми». Такие кошмарные перспективы должны, казалось бы, перечеркнуть пользу, которую эти отвратительные насекомые могут нам принести. Своей дурной репутацией тараканы в основном обязаны двум видам – американским и немецким тараканам, которые в изобилии водятся в канализационных трубах, на свалках и наших кухнях. Эти виды получили свои названия вовсе не из-за страны происхождения. На самом деле шведский зоолог Карл Линней назвал их в честь мест, откуда ему прислали образцы.

Американский таракан – особенно грозный враг. За секунду он пробегает расстояние, в 50 раз превышающее длину его собственного тела. Если бы человек бегал с аналогичной скоростью, он преодолевал бы 338 километров за час. Как показала замедленная съемка, американский таракан может врезаться в стену на высокой скорости, не теряя при этом инерцию, и продолжить путь по вертикальной поверхности. Эти существа, обладающие удивительной способностью к выживанию, протискиваются в щель толщиной с монету, кусают с силой, в 50 раз превышающей их собственный вес, и живут еще две недели после обезглавливания. Их тела покрыты воскообразным веществом, которое защищает их от иссушения в наших домах с центральным отоплением и кондиционерами.

Но тараканы, которых мы проклинаем, встречая у себя на кухне, это лишь крошечная группа из пяти тысяч известных науке видов этого отряда, многогранного калейдоскопа существ. К этой группе принадлежат гигантский таракан-носорог, достигающий 7,6 сантиметра в длину, популярный домашний питомец у себя на родине в Австралии, и таракан Attaphila, крохотное существо, обитающее в гнездах зонтичных муравьев, которое иногда путешествует на спине у летающей муравьиной матки.

У светящегося таракана из Бразилии на голове есть два бугорка, похожих на фонари, которые ярко светятся по ночам, а тараканы рода Prosoplecta «притворяются» божьими коровками, чтобы отпугивать хищников. Бывают мохнатые тараканы, тараканы, которые могут распластаться так, что становятся почти незаметными глазу, тараканы, которые умеют сворачиваться в шар. Эти насекомые способны находиться под водой в течение часа, выжить при ядерном взрыве и месяц обходиться без пищи. Это многогранное неуязвимое семейство заслуживает некоторого уважения, а не откровенной антипатии.

«Если исходить из количественных данных, нет никаких сомнений в том, что большинство тараканов приносит нам пользу», – считает энтомолог Коби Шал из Университета Северной Каролины. Последние 40 лет Шал изучает тараканов. Поборов дискомфорт, который он сначала ощущал при проникновении в их колонии, ученый начал восхищаться красотой ярких и экологически полезных представителей этого обширного семейства. По оценкам Шала, из всего огромного многообразия тараканов лишь десять видов досаждают человечеству. Один из них, немецкий таракан, обитает только в местах скопления людей и является разносчиком многих потенциально опасных бактерий, хотя доказательств того, что тараканы заражают людей, почти нет. Тем не менее аллергены, содержащиеся в фекалиях тараканов, могут спровоцировать у детей астму.

«Если бы у меня была возможность стереть с лица Земли немецкого таракана, я бы немедленно сделал это, так как он не выполняет никаких функций помимо паразитирования, – говорит Шал. – Но остальные тараканы оказывают важнейшие экосистемные услуги. Я ими восхищаюсь». Шал испытывает некоторую симпатию даже к немецкому таракану, хотя работа с этим видом вызвала у него аллергию. «Это самое презираемое насекомое, но оно прекрасно адаптировалось к жизни в среде обитания человека, – говорит Шал. – Мы используем самые разные инсектициды для борьбы с этим тараканом, а он вырабатывает все новые механизмы защиты. Можно только восхищаться животным, способным так быстро адаптироваться к вмешательству человека». С некоторых пор ученые пытаются использовать эту стойкость в интересах человека и уже добились некоторых успехов. Тараканы вырабатывают определенные белки для защиты от вредоносных микробов, и этот защитный механизм может стать ключом к разработке множества новых лекарств, в том числе препаратов, позволяющих преодолеть устойчивость к антибиотикам. В 2010 году ученые из Ноттингемского университета Великобритании занялись весьма полезным делом – измельчением мозгов тараканов и саранчи. Оказалось, что ткани их мозга содержат антибактериальный агент, который способен уничтожить более 90 % бактерий метициллин-резистентного золотистого стафилококка и патогенной кишечной палочки, не причиняя вреда клеткам человека. Другие исследования показали, что вещества, содержащиеся в тараканах, разрушают клетки рака молочной железы и печени.

В Китае тараканы используются в традиционной медицине на протяжении тысячелетий. На юго-западе страны, в уезде Сичан провинции Сычуань, есть центр с системой климат-контроля, где, словно воплощая в жизнь чей-то горячечный кошмар, содержат 6 миллиардов тараканов. На одном квадратном метре этой тараканьей фермы обитает 280 тысяч взрослых особей. Бегая вокруг посетителей, они создают шум, напоминающий шелест опавшей листвы на ветру. Власти признают, что, если легионы тараканов смогут вырваться отсюда, это обернется настоящей катастрофой для близлежащих районов.

В Китае тараканов разводят, а затем измельчают в порошок для приготовления сладковатого лечебного зелья, которое врачи назначают пациентам, страдающим заболеваниями респираторного и желудочно-кишечного трактов. Правительство Китая несколько лет финансировало изучение лечебных свойств этих насекомых. Согласно последним исследованиям, тараканы способствуют регенерации поврежденных тканей, в частности кожи и выстилающей поверхности внутренних органов. Это отличная новость для людей с больным желудком и пациентов ожоговых центров – конечно, если они смогут побороть брезгливость к источнику происхождения своего лекарства. Несмотря на неуемную страсть человечества к разрушению и потреблению мира природы, некоторые люди крайне разборчивы в выборе животных, которых следует употреблять в пищу. «Полагаю, мы можем научиться ценить насекомых, даже если их не хочется приласкать», – считает Мишель Траутвейн.

Мы так отдалились от природы, что перестали понимать, чем человечество обязано насекомым и какие узы нас связывают. Некоторые животные, например ежи, ящерицы и лягушки, ценят тараканов как сытный продукт питания. Стоит начать выламывать эти фундаментальные, ненавистные нам звенья пищевой цепи, и проблемы посыпятся градом, погребая нас под собой. Мы неотъемлемая часть жизненной паутины, даже если подпорки современной жизни – приложения для доставки еды, дешевая курица из супермаркета и природа в обертке экотуризма – создают иллюзию, что человек каким-то образом воспарил над ней.

Мы можем ненароком пожелать, чтобы, например, комары исчезли, но без них многие животные, от которых зависит человечество, лишатся основного источника пищи. Личинками комаров питаются рыбы, начиная от гуппи и заканчивая золотыми рыбками, а как только комары достигают зрелости, они становятся частью наземной экосистемы и добычей, на которую охотятся летучие мыши, птицы, черепахи и стрекозы.

Избавление мира от комаров, конечно, значительно уменьшит бремя тяжелых заболеваний в тропиках. С 2000 года около двух миллионов человек ежегодно умирают от болезней, которые переносят комары: малярии, лихорадки денге и желтой лихорадки. Для сравнения: от укуса змеи в год умирает около 50 тысяч человек. По количеству причиняемых людям несчастий комары опережают любое другое животное на планете, причем со значительным отрывом. Некоторые ученые утверждают, что прекращение этих страданий оправдывает уничтожение всех комаров, даже если это нанесет ущерб окружающей среде. Рыбы и птицы найдут другую пищу. Производители спреев от комаров перейдут в другую отрасль. Вечером, после прогулки по лесу, мы сможем спокойно развалиться на раскладных стульях, зная, что на нас не набросятся самки комаров, жаждущие крови для питания личинок.

Но есть и доводы в пользу этих насекомых. Существует около трех с половиной тысяч видов комаров, и только около десяти из них в той или иной степени ответственны за болезни людей. Специалист по мухам Эрика Макалистер из Музея естественной истории отмечает, что технически комары никогда никого не убивали. По ее подсчетам, человек может умереть, только если его каким-то образом одновременно укусят 440 тысяч комаров. На самом деле это болезни воспользовались потребностью комаров в крови и использовали их в качестве переносчиков. «Малярия и другие заболевания, передаваемые комарами, очень опасны, но это не значит, что мы должны избавиться от всех комаров», – говорит она. Подавляющее большинство комаров выполняют множество экосистемных функций, но получают за это еще меньше признания, чем мухи и тараканы. Поддерживать уничтожение всех комаров – это «все равно что предлагать уничтожить всех приматов, орангутангов и горилл только потому, что один вид приматов приносит вред», – говорит Макалистер.

Благодаря потребности в цветочном нектаре комары являются на удивление искусными опылителями таких растений, как орхидеи и пижмы, хотя мы редко видим этих насекомых за подобным занятием, так как они «ужинают» после наступления сумерек.

Некоторые исследователи выдвинули теорию, что для комаров некоторые цветы пахнут так же, как и мы.

Комары могут весить меньше рисового зернышка, но их мертвые тела накапливаются и, разлагаясь, снабжают растения питательными веществами. Помимо способности кусаться комары также овладели некоторыми иными причудливыми навыками. Как оказалось, эти насекомые научились воровать медвяную падь, поглаживая муравья по голове и заставляя срыгивать вкусную добычу. Такие качества вызвали странный, хотя и редкий приступ интереса к комарам.

Ученая из Пердью Кэтрин Хилл, которая 20 лет изучала различные способы уничтожения комаров, описала свое «прозрение», которое произошло, когда ее коллеги стали рассматривать возможность истребления видов комаров с помощью генетических модификаций. «Я вдруг поняла, что последнюю сотню лет мы думали только о том, как избавиться от комаров, и ни разу – об их роли в экосистеме, – говорит Хилл. – Мы слепо следовали этим установкам. Искоренение вида – радикальное решение, и мне от этого было не по себе. В голове звучали тревожные звоночки».

Часами разглядывая комаров под микроскопом, Хилл изменила свое мнение и сочла их «замечательными и прекрасными созданиями». Это поменяло направление ее лабораторных исследований. Хилл занялась разработкой инсектицида, который лишит комаров способности передавать болезни, но не убьет. Тем временем другие ученые работают над генетическими модификациями, способными остановить распространение комаров. В ходе одного из таких проектов, окрещенного критиками «Парк Юрского периода», власти Флориды разрешили выпустить в окружающую среду 750 миллионов генно-модифицированных комаров, которые при размножении производят значительно меньше кусающихся самок, способных достичь половой зрелости.

Хилл утверждает, что всеобщее внимание к истреблению комаров затмевает любые возможные последствия их уничтожения. Животные могут найти другие источники пищи, но что, если у них не получится? Другие представители фауны тоже способны перерабатывать органическое вещество и опылять цветы, но насколько серьезно будет ощущаться нехватка комаров? Хилл призывает к осторожности. «Стоит извлечь один фрагмент цепи, и что-то произойдет», – утверждает, вероятно, единственный энтомолог, которому удалось узнать о комарах хотя бы что-то милое: при выборе партнера насекомые «поют» друг другу, хлопая крыльями. «Мы имеем крайне смутное представление о возможных неожиданных последствиях. Комары – сложные создания, как и все остальные живые организмы. Мы знаем их вовсе не так хорошо, как нам кажется».

Такое новое видение комаров может оспариваться многими учеными и предпринимателями. Однако мнение Хилл перекликается с оценкой других исследователей, которые потратили много времени на изучение насекомых, а не способов их уничтожения. «Меня уже подташнивает от людей, которые приходят и говорят: "Зачем нужны комары?" или "Какая нам польза от тараканов?"», – говорит Флойд Шокли, куратор коллекции насекомых Национального музея естественной истории округа Вашингтон. По словам Шокли, тараканы выполняют важную функцию по переработке растительных остатков, а отсутствие комаров скажется на более крупных беспозвоночных. В свою очередь, без них рыба начнет голодать. «Так можно постепенно дойти до потребностей людей, – говорит Шокли. – Люди не прилетели с другой планеты, мы живем здесь, и это все, что у нас есть».

К сожалению, мы вряд ли станем свидетелями реабилитации или даже общей переоценки игнорируемых или нелюбимых насекомых. Полезность этих видов затмевается нашими эстетическими и культурными ценности в той же степени, что и предполагаемый вред от них или бесполезность. Такое положение вещей сделало нас совершенно неподготовленными к кризису, который сейчас набирает обороты среди многочисленной армии насекомых. Этот кризис является частью другого, более глобального. Миллиону видов на нашей планете сейчас грозит исчезновение, катастрофическое сокращение биоразнообразия происходит с ужасающей скоростью, что объясняет растущую потребность в финансировании исследований и природоохранных мер.

Плотины, дороги и пальмовые плантации прорезают тропические леса, где обитают орангутанги. Количество диких тигров в последнее время стабилизировалось, но оно все еще на 97 % меньше их численности в начале прошлого века. В 2018 году Судан, последний самец северного белого носорога, умер в возрасте 45 лет. Теперь единственные представители вида на Земле – две самки. Прямо на наших глазах происходит вымирание крупных, обаятельных созданий. Такова ужасная плата за прогресс человечества, наш долг природе, который мы, вероятно, никогда не сможем вернуть.

Беспокойство из-за исчезновения светлячков, жуков или даже бабочек во время такой бойни кажется несущественным и даже нелепым. И все же трагедия гибели носорогов не угрожает жизнеспособности глобальной системы производства продовольствия, а отвратительное преступление человечества – истребление орангутангов – не вызовет повсеместное недоедание среди детей, не приведет к гибели десятков видов птиц и не усеет планету гниющими трупами. С точки зрения последствий кризис насекомых превосходит все другие сигналы тревоги, поступающие из царства животных.

Огромное количество насекомых делает их незаметными, но в то же время вездесущими. Даже в разгар глобальной ядерной зимы среди обугленных костей человечества, вероятно, будут бегать муравьи и тараканы. «Полагаю, мы сгинем первыми, – говорит Макалистер. – В конце концов, насекомые пережили все предыдущие массовые вымирания». Нам следует беспокоиться о насекомых прежде всего ради нашего собственного благополучия.

Несокрушимая выносливость этих животных позволила им сыграть роль массовки в решающие моменты человеческой истории. Римская армия когда-то потерпела поражение на территории современной Турции после того, как выпила из намеренно расставленных в округе чаш так называемого «бешеного меда», обладающего галлюциногенными свойствами. Позднее Великая хартия вольностей, Конституция США и творения Иоганна Себастьяна Баха были записаны при помощи чернил, изготовленных из чернильных орешков, маленьких шариков, которые образуются, когда осы откладывают яйца в деревья. Даже американцы своей независимостью отчасти обязаны комарам. Во время Войны за независимость британские солдаты так сильно страдали от малярии, что командующий южным фронтом лорд Корнуоллис хотел отступить на север, чтобы избежать смертельной болезни, которая и так почти погубила армию. Однако ему приказали удерживать Йорктаун, где истощенное войско было наголову разбито американскими и французскими силами, что привело к окончанию войны. Этот провал побудил историка Тимоти Вайнгарда назвать Anopheles quadrimaculatus, обыкновенного болотного комара, одним из отцов-основателей Соединенных Штатов Америки. Шагнув на пару столетий вперед, мы обнаружим, что первым живым существом в космосе стала плодовая мушка. В 1947 году, когда ученые пытались выяснить потенциальное воздействие космической радиации на космонавтов, она отправилась за пределы атмосферы на американской военной ракете.

Человечество редко чествует исполнителей второстепенных ролей, но насекомые приняли куда большее участие в формировании нашей истории, чем принято считать. Полная оценка важности насекомых должна подтолкнуть нас к тому, чтобы взглянуть на наше собственное положение в иерархии планеты более трезвым взглядом. Гибель насекомых вызовет своего рода экологический армагеддон, в то время как исчезновение всего человечества вряд ли будет замечено кем-то, кроме одомашненных животных. Даже наши головные вши обретут новый дом в лице приматов, которых мы поставили на грань исчезновения. Как сказал Томас Айснер, «насекомые не унаследуют Землю – она уже принадлежит им».

Эпоха неистового уничтожения человечеством биологического изобилия мира уже обрела свое название – антропоцен. Эдвард О. Уилсон как-то сказал, что ему больше нравится другое – эремоцен, век одиночества. Даже насекомые, наши самые выносливые соседи по планете, теперь, похоже, покидают нас. Это должно вызывать у нас гораздо больше беспокойства, чем сейчас. «Я часто слышу от людей: "Сегодня на улице столько насекомых. Лучше останусь дома", – рассказывает Уилсон. – Так они отзываются о крошечных существах, которые на самом деле правят миром. Насекомые заставляют нашу планету вращаться. Они нужны нам».

На волне пестицидов

Алекс Лис брел по плато, осматривая местность. Слева зеленела группа деревьев, единственное яркое пятно на фоне грязно-коричневых окрестностей.

В отдалении, по трассе A628, разрезающей долину внизу, катили машины. Лис достал телефон, снял панорамное видео и открыл свой аккаунт в «Твиттере». «Настоящее сокровище – участок умеренного дождевого леса в @пик-дистрикт, островок природы в море насаждаемых #пустошей, лишенных #биоразнообразия», – напечатал Лис и опубликовал твит в 11:12 24 октября 2018 года. Некоторые, возможно, испытали удивление при виде такого пессимистичного сообщения, поскольку Пик-Дистрикт считается одним из самых охраняемых и популярных национальных парков Великобритании с количеством посетителей более 13 миллионов человек в год.

Для многих также стало откровением, что в Британии есть дождевые леса. Это не тропический лес, укрывающий берега Амазонки, где полно ягуаров, ядовитых древолазов и ленивцев, а его умеренная версия, которая встречается в отдаленных уголках мира – на побережье Аляски, в Тасмании и на юге Чили. Клочок леса, запечатленный на видео Лиса, известен как Мидл-Блэк-Клаф, доисторическое ущелье с отвесным водопадом. Этому участку дикой природы, как и другим зонам умеренного дождевого леса в Эксмуре на юго-западе Англии и более протяженной полосе на западе Шотландии, более десяти тысяч лет. В те времена, после отступления последнего ледникового периода, такие чащи покрывали всю территорию Британии.

По словам Лиса, это настоящие «сказочные» леса с журчащими ручьями, искривленными древними деревьями и внушительными валунами, поросшими ярко-зелеными папоротниками и мхом. Крупные листоватые лишайники, или легочная трава, действительно напоминают «зеленые легкие» планеты с вывернутыми наружу долями. Эти клочки дождевого леса, пропитанные влагой и источающие резкий запах сырости, несмотря на мягкий климат, вызывают в воображении мир Толкиена, где на склоне холма живет хоббит, а эльф мастерит лук и стрелы под раскидистым дубом.

Дождевые леса умеренного пояса, как и большинство сложных, кишащих жизнью уголков дикой природы Великобритании, уменьшались на протяжении тысячелетий и теперь находятся на грани полного исчезновения. Сначала леса отступали под натиском топора при расчистки земель, а теперь из-за расширения пастбищ и инвазионных растений, например завезенных из Испании рододендронов. «Рододендроны приводят меня в бешенство, – признается энтомолог Эрика Макалистер. – Я брожу по окрестностям и пытаюсь уничтожить все рододендроны в Великобритании, к крайнему неудовольствию моей матери».

Крошечный лесной уголок в районе Пик-Дистрикт – это пережиток ушедшей эпохи, окруженный голой грядой холмов торфяников и известняка, которые в наши дни в основном используются как пастбища для овец и коров или для выращивания силоса на корм животным. Для большинства насекомых и птиц эта жемчужина британской природы – бесплодная пустошь. «Если я захочу познакомить кого-нибудь с фауной Великобритании, мне и в голову не придет везти их в Пик-Дистрикт. Это ужасное место, – говорит Лис, эколог из Городского университета Манчестера. – Здесь не увидишь диких животных». В национальном парке, частично зажатом между Манчестером и Шеффилдом, есть интересные, красивые места. С пешеходных троп открываются потрясающие виды на зеленеющие окрестности и величественные дома, где проходили съемки «Гордости и предубеждения» и «Джейн Эйр», а впечатляющую сеть окрестных пещер когда-то населяли люди, в том числе беглые преступники в XX веке. Однако экологическая организация Пик-Дистрикта была сильно истощена в процессе интенсивного землепользования, которое в настоящее время активно практикуется в Великобритании, Европе и Северной Америке. Деревья и кустарники выкорчевали, болота осушили, а дикие луга выровняли. Это стало катастрофой для насекомых, которые живут в коре деревьев, зарываются в опавшую листву и ползают по стеблям высоких трав. «Теперь в сельской местности не встретишь крупных жуков», – говорит Лис. Количество бабочек тоже сокращается, а птицы, которые питаются летающими насекомыми, например серые мухоловки, «исчезают прямо сейчас», рассказывает Лис. «Все это случилось на моих глазах. Такое не может не беспокоить».

В детстве Пик-Дистрикт казался Лису уголком девственной природы, но позже он понял, что у него сложилось такое впечатление, потому что он вырос среди безликих пашен Линкольншира. Всюду виднелись следы человеческой деятельности, длившейся не одно тысячелетие; потребовалась всего пара секунд, чтобы заметить их. «В Великобритании экосистемы менялись так часто и так сильно, что никто не помнит, что такое биоразнообразие», – говорит он.

Лис живет в 100 метрах от границы национального парка и в теплые дни часто оставляет окна открытыми. «Ко мне никогда не залетают насекомые. Ни одного комара. Ничего», – говорит он. Такое положение дел характерно не только для Пик-Дистрикт. «Скоро мне исполнится сорок. Помню, когда я был ребенком, вокруг машины то и дело порхали мотыльки, – говорит Лис. – Теперь вы можете встретить рой мошек в горах на западе Шотландии. На этом перечень насекомых, процветающих в Британии, заканчивается». Хотя Великобританию считают страной зачарованных лесов, топоры здесь стучат не умолкая со времен бронзового века. С 1930-х годов лесные площади сократились вдвое, чтобы освободить место для коров, овец и плантаций завезенных из США хвойных, которые для местных насекомых являются мертвой зоной, так как они не приспособлены к таким деревьям. Великобритания в настоящее время является одной из наименее лесистых стран Европы. От ее естественных лесов почти ничего не осталось. Инициатива британского правительства по посадке большего количества деревьев, к сожалению, не увенчалась успехом, что побудило защитников природы настаивать на «экстренном плане озеленения», который позволил бы восстановить часть утраченных экосистем, не прибегая к коммерческим лесонасаждениям. Однако отсутствие естественных лесов теперь стало настолько привычным, что о нем, как правило, забывают даже во время периодических вспышек гнева по поводу вырубки тропических лесов Амазонки. Британия, страна, наводненная ярыми защитниками природы, одержимых документальными фильмами Дэвида Аттенборо, почему-то забыла, что это она экспортировала свою модель уничтожения лесов в Бразилию и другие страны. «Жители Амазонии говорят: "Вы вырубили свои леса две тысячи лет назад. Почему мы не можем сделать то же самое?" – рассказывает Лис, который регулярно проводит исследования на берегах Амазонки. – По площади лесов Британия – самая бедная страна в Европе. Мы не можем читать нотации другим, пока не наведем порядок в собственном доме».

При осуждении изменений в сельской местности, обычно виновником называют фермерскую деятельность. Это справедливо для естественной среды обитания – в конце концов, Пик-Дистрикт на 90 % состоит из частных хозяйств. Великобритания, густонаселенная страна, задействует почти три четверти своей земли в идеально отлаженном механизме системы сельского хозяйства. Технологический прогресс и стремление к увеличению собственного производства продуктов питания привели к тому, что урожайность сельскохозяйственных культур в стране со времен Второй мировой войны выросла в четыре раза, причем фермы в основном, специализируются на выращивании одной-двух культур, а техника выполняет работу быстрее и эффективнее. Как и во всем мире, традиционный образ веселого фермера, отца семейства, возделывающего небольшой участок земли, по которому бегает десяток кур, уходит в прошлое. По мере того как крупные агропромышленные комплексы набирали силу, количество британских ферм по сравнению с послевоенной статистикой сократилось на две трети.

Погоня за эффективностью сделала сельскую местность Великобритании исключительно аккуратной и упорядоченной: поля стали больше, предпочтение отдается нескольким отборным сортам пшеницы и ячменя, а половина живых изгородей, излюбленного места обитания опылителей и насекомых, питающихся вредителями сельскохозяйственных культур, исчезла всего за несколько поколений. Десятая часть площади отдана под разведение и убийство тетеревов ради развлечения немногочисленной группы охотников. Это также подразумевает истребление в окрестностях всех животных, способных посягнуть на вид, с представителями которого обращаются как с живыми глиняными голубями для стрельбища. Остров, променявший скипетр на мотыгу, превратился в ухоженное кладбище.

Призраки прошлого изобилия природы Британии еще витают в чащах, остатках давно вырубленного леса, и прослеживаются в названиях поселений.

В Англии насчитывается более двухсот городов и деревень, названных в честь волков, – Вулвси, или «Волчий остров», в Хэмпшире, Вулден, или «долина волков», в Ланкашире – хотя последний волк был убит еще в XVIII веке. Когда-то по острову бродили бурые медведи, но они исчезли еще в эпоху раннего Средневековья. Некоторые животные – бобры, которых полностью истребили ради мяса, меха и секрета, используемого для приготовления духов, и журавли, когда-то столь многочисленные, что повара Генриха II подали 115 птиц на рождественском пиру 1251 года, но вымершие спустя пару сотен лет, – вновь и вновь завозятся в Британию. Однако обратить покорение природы вспять так и не удалось.

Сельская местность Британии утопает в зелени, но теперь здесь царит новая эстетика. Человеческому глазу поле с ровными рядами пшеницы или густой подстриженный газон, протянувшийся до самой рощи, кажутся аккуратными, даже привлекательными. Однако наше удовлетворение от облагораживания территории затмевается катастрофой, которой оно оборачивается для насекомых, процветающих там, где мы видим лишь неряшливую, беспорядочную растительность. Если естественный хаос лугов и кустарников – шведский стол для насекомых, он одновременно вечный источник раздражения людей, стремящихся к упорядочиванию окружающего пространства. «Говорят, что для насекомых нужно высаживать те или иные растения, но, как оказалось, вокруг нас уже есть все, что нужно, – говорит Лис. – Многие считают заросли кустарника неряшеством и предпочитают аккуратный ровный газон, но кусты крайне важны для насекомых».

Дикие меловые луга, которые когда-то были распространены на северо-западе Европы, содержат такую комбинацию трав, цветов и злаков, которая создает идеальные условия для многих земляных жужелиц и более редких насекомых, например журчалки Doros profuges, серого кузнечика и бабочки Epargyreus clarus. Но теперь 80 % меловых лугов Британии занимают поселки и загоны для овец. Примерно таков же масштаб потерь полей с пурпурным вереском, который не только снабжает шмелей идеальным кормом, но также, благодаря свойствам своего нектара, может выступать в качестве натурального средства против паразитов, досаждающих пчелам.

Разнообразие выращиваемых сельскохозяйственных культур, и без того весьма небогатое, может стать еще меньше. «Правило трех сельскохозяйственных культур», введенное Европейским союзом, гласит, что фермер, обрабатывающий 30 гектаров земли, должен выращивать три разные культуры. Хотя то, что это считается «разнообразием», и так вызывает удивление, теперь, когда Британия вышла из состава Евросоюза, фермеры требуют смягчить правило. Такая скудная сельскохозяйственная палитра означает, что большую часть года поля будут стоять голыми, без какой-либо растительности. «Люди забрали обширные территории под пашни и сократили естественную среду обитания пчел и других насекомых, поэтому они голодают, – утверждает эколог Барбара Смит из Университета Ковентри. – Мы взяли сложную систему и упростили ее, убрали все, кроме одной-единственной культуры. Это все равно, что изъять все продукты питания, кроме чипсов. В меню только чипсы, даже если ты их не ешь».

Некоторые утверждают, что для насекомых будет лучше, если эту псевдоестественную сельскую местность распашут бульдозером и построят на месте полей дома с садами. В своей книге The Accidental Countryside натуралист Стивен Мосс объясняет, почему эколог Крис Бейнс выдвинул это предположение. «Может показаться, что это было сказано для красного словца, но он был совершенно серьезен, – пишет Мосс. – Большинство пашен – это монокультурные пустыни, где почти нет фауны, тогда как в садах часто селятся стайки бывших лесных птиц и другие животные».

Такое сравнение обескураживает тех, кто боролся с волной разрастания городов, но для ученых динамика изменений сельскохозяйственных угодий очевидна. За два последних десятилетия Смит замечала все меньше насекомых на пашнях, наблюдая, как целые популяции сокращаются, а затем исчезают. Жуки-бродяги и пчелы-мегахилиды, похоже, хуже всех переносят современные методы земледелия. Эти насекомые не только голодают на полях, часто они вообще не способны отыскать себе пропитание.

В начале 2020 года Смит опубликовала статью, в которой рассматривалась неприглядная, но важная роль сорняков в пахотном земледелии. Согласно этому исследованию, для поддержания количества насекомых, достаточного для их полноценного участия в пищевой цепи и снабжения необходимым пропитанием окрестных птиц, например серых куропаток, количество сорняков на пашнях должно составлять 10 %. Подмаренник цепкий, или липучник, оставит на вашей одежде липкие шарики, если пройдете рядом. Фермеры ненавидят его, так как этот сорняк угнетает рост культурных растений. Другой нежеланный гость на полях – сыть круглая – не так опасна для урожая. Однако между ними не делают различий – оба растения поддерживают насекомых и оба полностью удаляются с полей.

Сейчас британским фермерам доплачивают за то, чтобы они оставляли полосы дикорастущих трав у полей, но они редко связаны между собой так, как это бывает в природе. Ученые обнаружили, что такие участки приносят больше пользы обычным, более мобильным видам, чем малоподвижным, редким созданиям. Тем не менее фермеры никогда не истребляли пчел и бабочек намеренно, и есть надежда, что в результате этих споров появится система, которая сможет поддерживать как выращивание урожая, так и диких животных.

Однако популяции насекомых продолжают катиться к краю пропасти. «На самом деле нам неизвестно, насколько мы близки к точке невозврата, – говорит Смит. – Но с течением времени количество насекомых в сельской местности значительно сократилось, и я думаю, что это связано с унификацией посевов, способами землепользования и применением пестицидов. Все очень просто».

Однако от затухания жизни в сельской местности страдает не только Британия. Сельское хозяйство оставило свой тяжелый след повсюду в Европе, чему способствовала единая система субсидирования, которая поддерживала фермеров, но также побуждала их избавляться от живых изгородей, полевых цветов и травостоя, чтобы расчистить место для посевов.

Как показало сравнение флоры, за последнее столетие из окрестностей Цюриха в Швейцарии исчезли все растения, богатые питательными для насекомых веществами, а площадь полуестественных лугов Швеции сократилась до 10 %. Количество птиц, обитающих на сельскохозяйственных угодьях континента, снизилось; с полей, загрязненных химикатами, вымывается азот, создавая скопления водорослей у береговых линий, а водно-болотистые угодья распахиваются, что приводит к огромным выбросам парниковых газов, согревающих планету.

Еще будучи ребенком, Бенуа Фонтейн делал полевые заметки, описывая птиц в тихом районе в часе езды от Парижа. Он помнит, как летними вечерами сидел на улице во время семейного ужина, а вокруг лампы на столе кружили насекомые. Теперь Бенуа больше не видит птиц, упоминаемых в его записях, а по вечерам его не навещают насекомые. «Все изменилось у меня на глазах», – говорит он.

Фонтейн, ныне биолог по охране природы во Французском национальном музее естественной истории, смог дать количественную оценку потерь в своей статье 2018 года. По его подсчетам, за последние три десятилетия более трети птиц исчезло с сельскохозяйственных полей Франции. По предположению исследователей, когда-то широко распространенные виды птиц, например луговой конек и жаворонок, исчезли из-за нехватки насекомых на монокультурных пашнях.

На равнинах Пуату, Шампани и Боса живые изгороди, рощи и пруды были превращены в ровные участки для удобства тракторов и комбайнов, обрабатывающих кормовую кукурузу. Натуралистов такой пейзаж удручает. «Выглядит живописно, но это пустыня, – говорит Фонтейн. – Сельская местность Франции превратилась в пустошь, и то же самое происходит по всей Европе, так как правила промышленного земледелия везде одинаковы».

Сама по себе практика ведения сельского хозяйства не так уж плоха – им занимаются даже сами насекомые.

Ученые обнаружили, что муравьи, вероятно, тысячелетиями занимаются «разведением» гигантской дубовой тли. В плохую погоду они держат подопечных под землей, а летом, когда английские дубы наполняются соком, выгоняют их на ствол. Эти крошечные пастухи заботятся о тле, чтобы питаться медвяной падью, сладкой жидкостью, которую она выделяет. Взамен муравьи держат тлю в уютных «загонах», которые они строят на деревьях из мха и лишайников. В случае возникновения угрозы муравьи собирают свое стадо и убегают вместе с ним в безопасное место.

А в Южной Америке муравьи-листорезы уже 15 миллионов лет собирают растительное вещество для удобрения обширных подземных ферм, где они выращивают грибы с высоким содержанием протеина – идеальный продукт питания для муравьев. По сравнению с этими древнейшими чудесами эволюции сельское хозяйство человечества, которому всего десять тысяч лет, кажется малозначимым эпизодическим явлением.

Тем не менее, как писала Рэйчел Карсон, «диким животным, как и человеку, нужно место для жизни». Ученые обнаружили, что наша планета меняется такими темпами, что даже столь обширные экосистемы, как Амазонка, могут разрушиться всего за пару десятилетий. Как только наступит переломный момент, рыбный промысел сойдет на нет, огромные озера высохнут, а коралловые рифы станут мертвенно-белыми. Мир кажется нам стабильным и неизменным, пока не будет пройдена точка невозврата.

Из-за разрушения среды обитания насекомые рискуют тоже оказаться на грани исчезновения, и мы вместе с ними. За последние полвека сельскохозяйственные угодья мира погрязли в монохромном однообразии, а нехватка опылителей резко возросла. Как предупреждает исследование, проведенное в 2019 году, пока мы не находимся на грани массового голода, но зависимость от сельскохозяйственных монокультур, неблагоприятных для опылителей, «повышает уязвимость экономики и продовольственной безопасности страны».

Даже если человечество сможет предотвратить нехватку продовольствия во всем мире, у нас все равно останется множество трудноразрешимых проблем, вызванных губительной системой землепользования, которая разрушает наш общий дом – природу. Насекомых незаметно, как бы между прочим, бросают в зияющую пасть нового порядка. Почти вся фауна страдает от кризиса биоразнообразия, судя по имеющимся данным, хуже всего приходится мелким насекомым-хищникам, например божьим коровкам и паукам. Из-за разрушения естественной среды обитания при обустройстве сельскохозяйственных угодий, строительства городов и дорог, эрозия почвы и загрязнение водоемов, сильнее сжимают границы жизненного пространства насекомых. Даже якобы охраняемые территории небезопасны: по подсчетам исследователей, более трети природоохранных земель в мире подвергается «интенсивному влиянию человека» из-за поселений, выпаса скота, автомобильных и железных дорог и ночного освещения.

Насекомые, лучшие за всю историю Земли мастера выживания, сумели адаптироваться и даже расплодиться в условиях прежнего вмешательства человека в окружающую среду. По всей Европе веками вырубали леса, частично или полностью, чтобы добыть древесину и древесный уголь для очага. Это были идеальные условия для бабочек: они грелись в солнечных лучах, пробивающихся через поредевший лес, а разрастающийся после вырубки подлесок снабжал гусениц листьями, а взрослых особей – нектаром.

Современные методы лесозаготовки увеличили объемы вырубки леса до шокирующих масштабов, несмотря на то что теперь в качестве топлива вместо древесного угля используют каменный уголь и газ. Смена технологий сначала сыграла на руку бабочкам, а затем обратилась против них. «Наши нововведения не отвечают их требованиям, и они снова начали исчезать», – говорит биолог Крис Томас из Йоркского университета.

Утешает лишь то, что, если эти пагубные методы вновь изменятся, ситуация быстро придет в норму. Бабочки, как и другие насекомые, подвергаются массе угроз. Но, если мы дадим им передышку, даже такие нежные, обманчиво хрупкие виды смогут найти способ выжить. «Популяции насекомых подобны бревнам, которые удерживают под водой, – отмечает Роэл ван Клинк, автор метаанализа, который показал, что количество наземных насекомых каждые десять лет сокращается на 9 %. – Они стремятся вверх, а мы продолжаем толкать их вниз. Но можно ослабить давление, чтобы дать им возможность восстановиться». Такая передышка может наступить в том числе в случае непредвиденных обстоятельств. Во время пандемии коронавируса некоторые местные власти приостановили покос придорожных зеленых насаждений, и те вспыхнули буйством красок. Эти узкие миниатюрные луга превратились в оазисы с разными полевыми цветами: погремком осенним, дикой морковью, луговой геранью, васильком шероховатым и дремой белой – и стали центрами притяжения для воспрянувших насекомых, птиц и летучих мышей. Благодаря снижению интенсивности дорожного движения пелена смога перестала заглушать ароматы цветов, что позволило пчелам быстрее находить пищу.

Всё чаще неряшливые детали нашего мира – набережная рядом с шумным шоссе, зелень, пробивающаяся сквозь железнодорожные пути, заросший участок, где когда-то стоял дом, – становятся прибежищем насекомых.

Вмешательство человека в окружающую среду таково, что единственным островком безопасности для одного вымирающего вида насекомых оказался, как ни странно, полигон для испытания взрывчатых веществ.

Сатир святого Франциска с грязно-коричневыми крылышками мог бы показаться ничем не примечательной бабочкой, если бы не своеобразные условия его обитания. Это одна из самых редких бабочек в мире, и почти все из пары тысяч оставшихся особей живут в окрестностях артиллерийского полигона на военной базе США Форт-Брэгг в центральной части штата Северная Каролина. Бабочка весело порхает по полигону под грохот врезающихся в землю 181-килограммовых бомб. По иронии судьбы грубая сила американской армии справляется с охраной сатира святого Франциска лучше, чем любая сторонняя программа по сохранению видов.

В эпоху, когда человечество повсюду подает одни и те же пресные монокультурные блюда, эта бабочка оказывается слишком прихотлива. Ей нравятся изменения среды обитания, но незначительные. Она любит небольшие подтопления, но только если воды не слишком много. Ей требуется несколько возгораний, чтобы спалить разросшуюся растительность, но не лесные пожары, которые уничтожают всю пищу. Когда-то ландшафт Северной Каролины обеспечивал такие условия, но потом люди начали тушить пожары, вырубать леса и менять гидрологический режим местности. Среди обугленных остатков выпущенных боеприпасов артиллерийский полигон воссоздает подобие природных пожаров и является последним уголком на Земле, где сатир святого Франциска может устроить себе подходящее жилище.

Когда появляется эта бабочка – всего дважды в год, каждый раз на три недели, – Ник Хаддад, специалист по бабочкам из Университета штата Мичиган, спешит в Форт-Брэгг. Хаддад получает специальное разрешение на вход на территорию полигона для изучения и определения численности вида, и каждый раз у него возникает ощущение, что он в каком-то смысле попал в прошлое. Мишенное поле, по словам Хаддада, напоминает лунный пейзаж, но стоит отойти от «яблочка», и перед вами предстанут нетронутые участки саванны, леса и болота. Здесь обитают редкие птицы и змеи, а также необычные растения, например венерины мухоловки и саррацениевые.

Бабочек можно встретить в травянистой, болотистой местности. Путь туда лежит через участок, поросший густым кустарником и укрытый пологом из лоз. Хаддад, в высоких сапогах из-за угрозы нападения невидимых водяных щитомордников, вынужден передвигаться по этой местности, ступая по тонким доскам, чтобы не уничтожить нежную растительность, которой питается бабочка. В особых зонах, выделенных для сохранения вида, он пытается повторить работу бобров, устанавливая надувные резиновые баллоны для имитации плотин и обеспечения небольшого подтопления, в котором нуждается бабочка.

Северную Каролину окаймляют широкие пляжи на востоке и высокие горы на западе, но, по мнению Хаддада, самые красивые виды в штате открываются на этом полигоне. Воссоздать эту идиллию за пределами стрельбища практически невозможно, но биолог надеется, что удастся создать другие очаги обитания для сатира святого Франциска. Однако даже в своих самых амбициозных мечтах он не надеется на полное восстановление вида. За пределами таких островков, как Форт-Брэгг, у этой редкой бабочки мрачные перспективы. Мы добились поразительных успехов в преобразовании нашей окружающей среды, и перемены набирают темп. Некоторые насекомые смогут приспособиться к изменяющимся условиям, но многие нет. В настоящее время мало что может спасти большинство из них от гибели. «Полагаю, перспективы ужасные. Масштабы вымирания пугают, – говорит Хаддад о бабочках, находящихся на грани исчезновения. – Кстати, по натуре я оптимист. Когда я говорю, что все плохо, помните об этом».

Если мы оставим Хаддада в девственных болотах Северной Каролины и отправимся через главные сельскохозяйственные угодья страны на Среднем Западе и Великие равнины на другой конец США, в Калифорнию, штат, лидирующий по объемам производства орехов и фруктов, вы наверняка придете к тому же пессимистическому заключению, что и Хаддад.

От Айовы до Миннесоты простираются поля кукурузы и сои, которые в основном выращиваются на корм животным, загнанным в огромные хлева с полуавтоматическими установками. Поставьте пчелиный улей рядом с полями сои, и сначала все пойдет хорошо, но потом, как выяснили ученые, насекомые начнут страдать от недоедания. К концу года пчелы, помещенные в такую среду, «потерпели фиаско», рассказывает энтомолог Эми Тот из Университета штата Айова. Дальше на западе, в Северной и Южной Дакоте, центры пчеловодства исчезают по мере наступления кукурузных и соевых полей и отступления пастбищ. Пересекая штаты Айдахо и Вашингтон, вы увидите ровные ряды картофеля, большая часть которого выращивается сельскохозяйственной империей Simplot – главным поставщиком сырья для картофеля фри McDonald's. Спуститесь в Центральную долину Калифорнии, и вас окружат поля миндаля, хлопка и цитрусовых, вытесняя воспоминания о том, как выглядит девственная природа.

Если бы кузнечик или бабочка совершили такое эпическое путешествие, они встретили бы «крайне мало биоразнообразных полянок и иных мест, где можно отдохнуть и восполнить силы нектаром или съедобными травами», объясняет Джефф Петтис, энтомолог, ранее работавший на правительство США. Как и первым белым поселенцам, насекомым пришлось бы спешно пересечь засушливый запад, чтобы добраться до побережья. Однако теперь они столкнулись бы с серьезными дополнительными препятствиями. «В те времена в прериях хватало диких животных, пищи и чистой воды, – размышляет Петтис о превратностях такого путешествия. – А теперь там только поля кукурузы, сои и ничего больше».

Площади полей растут, а число фермеров уменьшается. Сейчас в Америке их меньше, чем во время Гражданской войны, хотя население с тех пор выросло в 11 раз. Это симптом неустанного стремления к экономии за счет масштабов, консолидации и автоматизации. 12 % ферм в настоящее время контролирует три четверти обрабатываемых пахотных земель США, при этом за последние три десятилетия средний размер фермы увеличился более чем вдвое – до 499 гектаров. Конечно же, рядом со всеми этими сельскохозяйственными угодьями живут люди, большинство – в обширных пригородах с множеством автомобилей, ухоженными газонами, протяженными извилистыми шоссе, по которым ездят местные жители и перевозятся предназначенные для них товары. «Ни одно из этих мест не пригодно для насекомых. Все они предназначены исключительно для людей», – говорит энтомолог Дуглас Тэлэми из Делавэрского университета, который регулярно покидает Пенсильванию и путешествует через всю страну, чтобы навестить своих внуков в Орегоне.

Долгие часы, которые он проводит за рулем, проезжая мимо гигантских полей, чье тонкое обрамление из полевых цветов и сорняков едва виднеется у самой дороги, приводят Тэлэми в бешенство. «Больше всего меня расстраивает, что нам не пришлось бы жертвовать ни граммом урожая, если бы у края полей высаживали дикие травы, – возмущается он. – В попытке придать нашим пашням аккуратный вид мы уничтожаем популяции насекомых. В конце концов это обернется против нас».

Насекомые гибнут из-за того, как мы меняем мир вокруг себя, преобразуя его и физические, и химические свойства. Тяжелая артиллерия пестицидов, теперь регулярно применяемая на наших полях, создала вредные для насекомых испарения, которым ученые лишь недавно стали давать количественную оценку. Борьба с вредителями сельскохозяйственных культур ведется почти столько же, сколько существуют сельскохозяйственные культуры.

Еще в древней Месопотамии шумеры использовали соединения серы для уничтожения насекомых и клещей, а римляне разработали первые простейшие средства для избавления от сорняков.

Однако за последнее столетие химическая промышленность создала совершенно новый арсенал смертоносного оружия против захватчиков, которые поедают или душат посевы.

Широкий спектр пестицидов включает фунгициды, применяемые для уничтожения паразитических грибков или их спор. Существуют также гербициды для удаления сорняков, наиболее известный из которых – глифосат. Он продается по всему миру под торговой маркой «Раундап». Появление все более эффективных химикатов с 1970-х годов дало фермерам преимущество в непрекращающейся борьбе с вредителями; глифосат, по словам австралийского ученого-растениевода Стивена Паулза, это «одно из величайших открытий столетия, которое сыграло такую же роль в обеспечении устойчивого глобального производства продуктов питания, как пенициллин – в борьбе с болезнями». Глифосат также считают причиной роста онкологических заболеваний. Из-за волны судебных исков в июле 2021 года конгломерат Bayer объявил об отказе от применения этого гербицида на полях и в садах, где выращивают сельхозпродукцию для рынка США. Однако по мере того, как все больше ядохимикатов бросают на борьбу с тлей, спорышом и другими врагами фермеров, под перекрестный огонь попадает огромное количество других насекомых. Появление устойчивых к химикатам «глифосат-резистентных» культур в 1990-х привело к росту популярности гербицидов: теперь их безбоязненно распыляли на полях для уничтожения сорняков. Это позволило производителям химикатов зайти «с двух концов прогресса»: семена, устойчивые к гербицидам и, в частности, к «Раундап», которые продает Monsanto, позиционируются как наиболее защищенные от «Раундап», главного гербицида Monsanto. Однако это также привело к загрязнению окружающей среды химикатами с рядом непредвиденных последствий; считается, что, например, глифосат нарушает микрофлору кишечника пчел, что снижает их иммунитет.

Эффект фунгицидов, целью которых являются грибки и плесень, а не насекомые, также удивил исследователей. Существует явная взаимосвязь между использованием фунгицидов и гибелью пчел, при этом лабораторные исследования показали, что эти химикаты могут усугублять вспышки нозематоза. Это заболевание вызывается микроспоридиями рода Nosema и поражает медоносных пчел, ослабляя колонии.

Но самым смертоносным оружием, направленным непосредственно против насекомых, являются, как следует из названия, инсектициды, в основе которых лежит группа особых химических веществ – неоникотиноидов. Это новое поколение препаратов, сходных по своему химическому составу с никотином (неоникотиноид означает «новые никотиноподобные инсектициды»), было разработано немецкой фармацевтической корпорацией Bayer и породило восемь доступных на рынке вариаций от разных производителей.

За последние три десятилетия неоникотиноиды с успехом применялись на любых земельных участках, от газонов до пахотных земель, и в настоящее время являются наиболее широко используемыми инсектицидами в мире. Преимущества очевидны: эти химикаты не только уничтожают питающихся соком растений вредителей – тлю, блох, некоторых древоточцев и нежелательных жуков, но также считаются «системными» пестицидами. Это означает, что вещества не просто оседают на поверхности растения; они проникают внутрь и быстро распространяются по циркуляторной системе, добираясь до корней, концов листьев и других тканей. «Неоники» создают своего рода защитное силовое поле вокруг 140 различных видов сельскохозяйственных культур, гарантируя фермерам, что их урожай, источник дохода, надежно защищен от разрушительного нашествия насекомых без необходимости повторного опрыскивания химикатами.

В последние годы универсальность применения неоникотиноидов достигла новых крайностей. Теперь семена, которые продают фермерам, обрабатывают небольшим количеством инсектицидов. Таким образом, химикаты проникают в растение на первой стадии его развития. Это стало нормой еще на рубеже третьего тысячелетия. Только в США объемы продаж семян, покрытых неоникотиноидами, выросли в три раза.

В настоящее время неоникотиноиды настолько активно применяются в сельском хозяйстве почти 120 стран, что следы инсектицидов были обнаружены, среди прочего, в шпинате, луке, зеленой фасоли, помидорах и даже в детском питании. В США неоникотиноиды нашли в питьевой воде штата Айова, причем они не исчезли даже после очистки воды. А в Великобритании инсектициды попали в воды реки Уэйвни, водной артерии, образующей естественную границу между Норфолком и Саффолком. Когда в 2017 году сотни людей по всему Китаю сдали анализы мочи, оказалось, что почти каждый образец содержит неоникотиноиды.

Если кто-то из нас опасается лакомиться ягодами клубники, обработанной инсектицидами, он может изменить свои жизненные установки и перейти на органические продукты. У насекомых такой возможности нет, по крайней мере, пока мы отказываемся от фундаментального переосмысления своих способов производства продуктов питания.

Весна 2008 года стала настоящим кошмаром для европейских пчел: во Франции, Нидерландах и Италии погибли миллионы особей.

Самые тяжелые потери понесла Германия, где правительству пришлось установить вдоль автобанов контейнеры, чтобы пчеловоды могли сбрасывать в них мертвые ульи.

Как показало расследование, гибель пчел была вызвана применением клотианидина – неоникотиноида для подавления вспышек распространения кукурузного жука. Это открытие принудило Bayer, производителя химиката, выплатить компенсацию пчеловодам, хотя корпорация так и не признала свою вину.

Спустя десять лет в Бразилии погибло около 500 миллионов пчел. Груды мертвых насекомых были пропитаны фипронилом, инсектицидом, который запрещен в Евросоюзе, а в США считается потенциальным канцерогеном. Бразилию все больше наводняют сельскохозяйственные химикаты; с тех пор как Жаир Болсонару стал президентом, страна почти каждый день одобряет применение синтетических пестицидов и удобрений, часть из которых крайне токсичны. «Мы должны сокращать использование этих веществ, но вместо этого мы его увеличиваем, – говорит бразильский эколог Филипе Франка. – Действия Бразилии идут вразрез с тем, что должны делать люди для спасения насекомых».

Ко многим насекомых эпоха неоникотиноидов почти столь же беспощадна, как эпоха пестицида ДДТ, который получил дурную славу благодаря «Безмолвной весне» Рэйчел Карсон и в настоящее время почти повсеместно запрещен. Возможно, неоникотиноиды натворили еще больше бед, так как, по оценкам специалистов, они почти в семь тысяч раз токсичнее ДДТ. По словам Дейва Гулсона, одной чайной ложки имидаклоприда достаточно, чтобы убить количество пчел, равное по численности населению Индии.

Растворимые в воде неоникотиноиды постоянно просачиваются в почву и попадают в ручьи и реки, вступая в контакт с различными наземными и водными насекомыми. Химикаты проникают в полевые цветы и отравляют нектар и пыльцу, которые затем собирают ничего не подозревающие опылители. По некоторым оценкам, только 5 % химикатов остаются непосредственно в целевом растении. Механизм действия неоникотиноидов заключается в поражении рецепторов синапсов насекомого, что вызывает неконтролируемую дрожь и паралич. Этого более чем достаточно, чтобы вызвать смерть мелких вредителей, например тли, но такие токсины также опасны для бабочек, поденок, стрекоз, диких пчел, мошек, дождевых червей и других беспозвоночных.

Если даже насекомое выживет, высока вероятность повреждения мозга. Пчелы – сообразительные работники, способные понимать абстрактную математику, дергать за ниточки и вращать рычаги для получения пищи, но постоянное воздействие определенной дозы клотианидина вызывает повреждение когнитивных функций, что может негативно сказаться на их способности к обучению и памяти. Такие нарушения можно заметить невооруженным глазом: пчелы, пораженные имидаклопридом, другим распространенным неоникотиноидом, совершают более короткие и менее продолжительные перелеты по сравнению со здоровыми особями, что является ключевой характеристикой вида, которому для выживания необходимо постоянно преодолевать значительные расстояния.

Воздействием имидаклоприда также объясняют слепоту у мух и вымирание колоний медоносных пчел, а третий неоникотиноид, тиаметоксам, считается возможной причиной сокращения на четверть репродуктивной функции маток шмелей. Как медоносные, так и дикие пчелы пережидают зиму, питаясь запасами меда или впадая в состояние, похожее на спячку. Существует мнение, что неоникотиноиды снижают их шансы на благополучный выход из такого стазиса. Жизнь пчел настолько тесно переплетена с химикатами, что, когда ученые исследовали образцы меда со всего мира, оказалось, что три четверти из них содержат следы неоникотиноидов.

Ученые из Имперского колледжа Лондона решили выяснить, насколько сильно на пчел влияют неоникотиноиды, проникающие в их колонии. Исследователи использовали технологическую мощь современных научных инструментов, чтобы заглянуть внутрь пчелиного мозга. В лаборатории поместили установку, с помощью которой маленькие пушистые рабочие из шмелиных колоний могли добраться до сахарного сиропа, содержащего неоникотиноиды. Рабочие шмели доставляли эту пищу в колонию, где ее использовали для выкармливания личинок – следующего поколения. Через три дня после того, как юные шмели покинули свои коконы, ученые проверили способности к обучению у половины новых работников. Через 12 дней протестировали вторую половину. Процедура проверки включала обезглавливание подопытных и изучение их голов с помощью установки микрокомпьютерной томографии. «Нам вовсе не хотелось это делать, но мы так поступили во благо науки», – рассказывает об этой процедуре Ричард Гилл, участник исследования.

Результаты сравнили с молодняком из колоний, не получавших пестициды, а также с особями, которых стали кормить химикатами во взрослом возрасте, после вылупления из кокона. Затем всех шмелей протестировали на способность устанавливать взаимосвязь между запахами и пищевым вознаграждением. Сравнение выявило шокирующие результаты. Особи, которые подверглись воздействию неоникотиноидов на стадии личинки, плохо справились с ассоциативным тестом, так как область их мозга, отвечающая за обучение и память, была аномально мала. Во взрослом возрасте шмели не получали пестициды, поэтому исследователи удивились, обнаружив у двенадцатидневных насекомых те же проблемы, что и у трехдневных. Это свидетельствует о необратимом повреждении мозга пчел при воздействии пестицидов на ранних этапах развития.

Нормативные меры безопасности в отношении пестицидов обычно основаны на том, насколько они смертоносны для определенных существ. Однако Гилл настаивает, что при этом игнорируется критический нелетальный вред, который наносится молодняку, аналогично тому, как употребление алкоголя и наркотиков во время беременности может причинить вред нерожденному ребенку. Ущерб от длительного воздействия таких веществ может быть колоссальным. «Что касается колоний диких пчел, мы видим только тех особей, которые выжили. Есть вероятность, что их семьи исчезают невероятными темпами, – говорит Гилл. – О синдроме разрушения пчелиных семей говорят исключительно как о проблеме медоносных пчел. Однако вполне возможно, что шмели незаметно для нас переживают нечто подобное. Мы не знаем этого наверняка».

Влияние пестицидов потенциально не только глубокое, но и широко распространенное. Летающие опылители подвергаются воздействию неоникотиноидов, собирая пыльцу и нектар, но многочисленные сообщества насекомых, которые ползают, бегают и копошатся у основания растений, сталкиваются с аналогичной угрозой. Из-за заражения почвы неоникотиноидами пчелы, роющие гнезда в земле, получили смертельную дозу клотианидина, а слизни превратились в хранилища ядохимикатов и вызвали гибель жуков, которые питаются ими.

Неоникотиноиды запустили свои длинные щупальца во все уголки природы, от почвы и пресных водоемов до неба. Как показало исследование перелетных белоголовых зонотрихий в Канаде, птицы начали терять массу тела уже через несколько часов после того, как съели зараженные имидаклопридом семена, что замедлило дальнейшую миграцию и, вероятно, повлияло на их репродуктивный успех. Химикат, даже в крошечных дозах, сделал птиц вялыми и подавлял их аппетит – этот симптом знаком каждому курильщику. Такое недомогание, видимо, испытывают не только зонотрихии. Исследователи из Нидерландов обнаружили, что повышенная концентрация имидаклоприда сокращает популяцию насекомоядных птиц в среднем на 3,5 % в год.

Синдзи, озеро на юго-западе Японии с солоноватой водой, где обитают рыбы, моллюски и водоплавающие птицы, славится романтичными закатами. В начале 1990-х годов фермеры, выращивающие рис вблизи озера, начали применять имидаклоприд, и вскоре популяции членистоногих, составлявшие основу пищевой цепочки, в частности, ракообразных и зоопланктона, начали сокращаться. К ужасу местных жителей, следующими жертвами сокращения кормовой базы стали угорь и корюшка. По мере того как на окрестных полях распыляли все больше имидаклоприда, коммерческая рыбалка пришла в упадок. Пропитанные влагой рисовые заливные поля способствуют попаданию химикатов с полей в водные артерии, но эксперты предполагают, что то же явление может происходить и на сухих равнинах, засаженных пшеницей и кукурузой. Японские ученые, которые установили связь между пестицидами и крахом фауны озера Синдзи, завершили отчет о своем исследовании цитатой из «Безмолвной весны», где Рэйчел Карсон сетует на то, что пестициды могут положить конец «пению птиц и всплескам рыбы в ручьях».

«Мир системных инсектицидов – это странный мир, который во многом превосходит воображение братьев Гримм, – писала Карсон. – Это мир, где волшебный сказочный лес превращается в отравленный». Спустя 60 лет изменилось все и в то же время ничего. «Экологическое и экономическое воздействие неоникотиноидов на внутренние воды Японии подтверждает пророчество Карсон», – отмечают ученые.

Устоявшаяся практика применения неоникотиноидов означает, что их наследие останется с нами еще на некоторое время. Только в США почти каждое зернышко кукурузы и коробочка хлопка произрастают на поле, обработанном этими инсектицидами. То же можно сказать о половине урожая соевых бобов. В целом неоникотиноиды покрывают около 61 миллиона гектаров американских пахотных земель, что примерно равно площади штата Техас.

Химикаты, как правило, накапливаются, а не размываются по полям, что приводит к постепенному повышению уровня токсичности.

Сельскохозяйственные угодья стран с интенсивным применением инсектицидов, вероятно, еще никогда за всю историю не были до такой степени заражены смертоносными или вредными химическими веществами. Согласно одному исследованию, за последнюю четверть века сельское хозяйство США стало в 48 раз токсичнее для насекомых, причем по большей части из-за неоникотиноидов. На обширных безликих полях насекомых систематически калечат, одурманивают и уничтожают. «Теперь насекомые вынуждены играть в нашу грязную игру. Они ни физически, ни генетически не приспособлены противостоять такому воздействию», – считает эксперт по пчелам из Университета Майами Алекс Зомчек.

Несмотря на то, что в последние десятилетия на территории США применение инсектицидов по большей части сократилось, угрозы для насекомых продолжают расти. Как показало одно исследование, за последние 20 лет так называемое «сельскохозяйственное сердце Америки» – территория штатов Айова, Иллинойс, Индиана, большая часть Миссури и некоторые районы пяти других штатов – стало в 121 раз токсичнее для пчел. То, что кажется нам плодородным кукурузным полем, для насекомого выглядит как разоренный дом, превратившийся в зловонную клоаку с жужжащими пилами и голодными крокодилами. «Вы обрабатываете поля новой порцией пестицидов, но на них, как правило, еще остались пестициды с прошлого года», – говорит автор исследования, энтомолог из Университета штата Пенсильвания Кристина Грозингер. «Концентрации неоникотиноидов и других химикатов, которым свойственно накапливаться, растут. Их становится все больше».

Воздействие инсектицидов настолько сильно, что оно может распространиться из целевых районов в места естественного биоразнообразия. Так произошло в окрестностях Крефельда в Германии, где зафиксировали сокращение численности насекомых на охраняемых территориях, которые перемежаются с сельскохозяйственными угодьями. Разнообразный ландшафт может компенсировать часть вреда, наносимого пестицидами. Исследование медоносных и диких пчел вблизи полей рапса в Великобритании, Германии и Венгрии показало, что пчелы, чей рацион более разнообразен из-за близости других природных зон, преуспевают больше, чем те, которые окружены только изобилующими пестицидами монокультурными посевами. Но дело не только в пчелах. Этих эусоциальных существ бесконечно изучают из-за их харизмы и важности для нашей жизни, но Грозингер не сомневается, что крах терпит целая армия забытых насекомых. Многие из них не способны отыскать островок безопасности посреди полей, тянущихся до самого горизонта. «Существует множество насекомых, о котором нам почти ничего не известно. Едва ли в таком положении большинство этих животных будет процветать, – говорит Грозингер. – Лишь горстка насекомых вне опасности».

Помимо исчезновения и разрушения популяций многих насекомых, Грозингера и других энтомологов расстраивает тот факт, что все это может оказаться напрасным. Университет штата Пенсильвания опубликовал поучительную брошюру, иллюстрирующую нашу самодовольную расточительность: росток сои насыщен неоникотиноидами на ранних стадиях своего развития, а к середине лета, когда растение становится больше и появляется целевой вредитель – тля, большая часть химикатов уже просочилась в окружающую среду. Пик действия пестицидов не совпадает с сезоном вредителей.

В 2019 году несколько десятков ученых более внимательно изучили этот вопрос и пришли к удручающему выводу: судя по результатам двухсот исследований посевов соевых бобов на Среднем Западе США, доказательств того, что неоникотиноиды повышают урожайность, очень мало. Как выяснили исследователи, с учетом стоимости обработки химикаты «практически не приносят американским фермерам выгоды». Катализатором потерь, как ни странно, выступает действие неоникотиноидов. В отсутствие значительной части насекомых-хищников, которых уничтожают химикаты, вредители сельскохозяйственных культур – тля, совка-ипсилон и гусеницы – спокойно поедают урожай.

Исследование почти тысячи ферм разных видов по всей Франции показало, что большая часть (примерно 94 %) хозяйств не потеряют прибыль, если сократят количество пестицидов, а меньшая фактически сможет производить больше продуктов и источников клетчатки с меньшим содержанием химии. С инсектицидами все обстоит еще интереснее: почти девять из десяти ферм увеличили бы объемы производства при использовании меньшего количества этих химикатов, при этом урожайность не снизилась бы ни на одной ферме.

В 2017 году, вскоре после того, как в докладе ООН представили утверждение производителей пестицидов о том, что их продукт имеет ключевое значение для обеспечения продуктами питания населения планеты, которое, как ожидается, к 2050 году достигнет 9 миллиардов человек, было опубликовано исследование. В нем говорится, что такое убеждение является мифом и что химические компании отрицают «катастрофическое воздействие пестицидов на окружающую среду, здоровье человека и общество в целом».

Негативная реакция на использование пестицидов вызвала небольшое, но растущее движение за почти полный отказ от химикатов в сельском хозяйстве. «Пестициды нам совершенно не нужны», – утверждает энтомолог Джон Лундгрен. По словам ученого, на его собственной ферме в Южной Дакоте вредителей стало намного меньше благодаря следованию принципам регенеративного земледелия. Почва всегда укрыта растительным покровом, биоразнообразие поддерживается таким образом, что хищные насекомые охраняют посевы на манер вышибал в ночном клубе, а сама ферма представляет собой мешанину из пастбищ для скота, посевов и садов, а не однородные поля. «При нынешней системе вся база природных ресурсов рушится, – говорит Лундгрен. – Апокалипсис насекомых – лишь первое предвестие».

В идеале фермерам следовало бы вернуться к таким методам, как севооборот, тщательное выдерживание сроков посева и борьба с сорняками при помощи прополочных машин, а не опрыскивателей. Но даже ученые, обнаружившие, что сельскохозяйственные культуры могут процветать и без химикатов, отмечают, что это вовсе не говорит о полной бесполезности химических методов обработки. Проблема в том, что ими злоупотребляют самым беспринципным и разрушительным образом. «Если бы пестициды были таким замечательным средством, мы могли бы использовать их в меньшем количестве при стабильном уровне токсичности, – рассуждает о неоникотиноидах Грозингер. – Мы не наблюдали бы такой рост потребности в них, какой видим сейчас, что само по себе проблематично. Это свидетельствует о том, что химикаты не решение реальной проблемы, в частности борьбы с вредителями, нечто другое.

Фермеры попали в замкнутый круг, говорит Лундгрен. Использование инсектицидов только усилило потребность в применение химикатов для устранения последствий предшествующего сокращения биоразнообразия. Но этот цикл не является фатальным.

Предыдущие поколения фермеров собирали достойный урожай, не бомбардируя свои посевы коктейлем ядохимикатов. Так почему бы нам не сделать то же самое?

Отчасти ответ кроется в огромной мощи агропромышленного комплекса. Традиционная «большая шестерка» в последние годы превратилась в результате слияний в еще более крупную тройку – Bayer-Monsanto, Dow-DuPont и Syngenta-ChemChina – с целью продвижения инсектицидов в качестве императива для фермеров, которые сами толком не знают, чем обработаны купленные семена, а также для удержания законодательных и регулирующих органов от запрета на использование их продукции.

Джефф Петтис не понаслышке знает, как работают связи в бизнесе. Во время своей долгой работы в качестве ученого на Министерство сельского хозяйства США Петтис пытался выяснить, какое влияние неоникотиноиды оказывают на медоносных пчел. Он начал кормить колонии белковыми «пирожками», по сути миниатюрными гамбургерами для пчел с имидаклопридом. Количество добавленного инсектицида было минимальным, по крайней мере в десять раз ниже безопасного порога, рекомендованного Bayer. «Это было равносильно добавлению пяти капель в олимпийский бассейн при равномерном распределении, – говорит Петтис. – Мы говорим о действительно крошечном количестве». Через несколько месяцев ученые заметили, что новое поколение пчел, которое кормили зараженным белком, более подвержено заражению ноземой, грибковым кишечным паразитом. Такой эффект, пишут исследователи, позволяет заключить, что пестициды могут быть основной причиной роста смертности пчел, в том числе в результате синдрома разрушения пчелиных семей – катастрофического явления, когда пчелы внезапно покидают улей.

Затем производители пестицидов начали кампанию, которую Петтис сравнивает с пренебрежительным отношением табачной промышленности к ученым, когда те заявили о связи курения с различными видами рака. Его работу критиковали за отсутствие фактических данных, собранных в полевых условиях, и стремление вернуть прежние трудные времена, когда приходилось проводить многократные массовые опрыскивания сельскохозяйственных культур. Петтис заметил, что департамент ограничивает его взаимодействие с прессой по поводу сделанных открытий и не дает встречаться с общественностью для обсуждения этой темы. Конгрессмен от партии республиканцев упрекнул Петтиса в том, что при обсуждении неоникотиноидов тот «не придерживается сценария». Петтиса понизили в должности; в конце концов он подал в отставку. «Они поставили под сомнение все, что можно, – рассказывает Петтис. – Полагаю, защищали свой статус-кво».

Производители пестицидов финансировали группы, которые оспаривают исследования, подтверждающие вред неоникотиноидов, привлекали на свою сторону ранее критически настроенных ученых и поддерживали инициативы в области охраны здоровья пчел, ориентированные скорее на борьбу с клещами, а не с химикатами. Как следует из электронной переписки, Monsanto, которая теперь принадлежит Bayer, пыталась организовать кампанию по дискредитации ученых, связывающих гербицид «Раундап» с онкологическими заболеваниями, а Bayer тем временем создавала видеоролики, где люди, обеспокоенные проблемой пестицидов, изображались беседующими с цветами конспирологами, а вредные последствия химикатов занижались. «Правда в том, что наш организм каждый день сталкивается со всевозможными химическими веществами, и это нормально», – говорит голос за кадром, когда кубик сахара падает в чашку чая, а женщина красит губы помадой.

Нельзя с уверенностью сказать, что такие усилия сыграли какую-либо роль в подрыве деятельности законотворцев или понижении Петтиса в должности, но это само по себе показательно. «Когда я потерял доверие Министерства сельского хозяйства США и лишился возможности говорить о болезнях и проблемах пчел, мне стало некомфортно, и я решил подать в отставку, – говорит Петтис. – Теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что на нас оказывали большое давление, причем самыми разными способами. Было очевидно, что производители пестицидов недовольны моими заявлениями». Bayer, со своей стороны, отмечает, что число колоний медоносных пчел во всем мире за последние полвека выросло. При этом компания старается не упоминать о динамике численности диких пчел и о том, что при использовании обработанных неоникотиноидами семян для поддержания прежних объемов урожая дополнительно потребуется 1,2 миллиона гектаров сельскохозяйственных угодий. Конечно, ситуация неоднозначная, и далеко не все из многочисленных угроз, нависших над пчелами, исходят от нескольких транснациональных корпораций. Но постоянное использование наиболее опасных пестицидов, которое независимые эксперты считают причинением вреда здоровью людей и окружающей среде в целом, по-прежнему остается финансовой необходимостью для отрасли.

Как показывают данные, подготовленные ведущим аналитиком аграрного бизнеса Филипсом Макдугаллом, в 2018 году пять крупнейших производителей химикатов продали особо опасные пестициды на сумму 4,8 миллиарда долларов, что составило более трети от их общего дохода. Около 10 % всех продаж этих компаний приходится на пестициды, признанные токсичными для пчел. Поддержание таких объемов в значительной степени зависит от того, смогут ли надоедливые ученые и предвыборные кампании запугать политиков и общественность.

Когда в 2018 году Европейский союз решил запретить применение клотианидина, имидаклоприда и тиаметоксама, трех наиболее распространенных неоникотиноидов, на открытых полях, это серьезно ударило по производителям пестицидов. ЕС ранее ограничил использование химикатов для обработки цветковых растений, которые привлекают пчел, например для масличного рапса, но решился на более строгий запрет, когда анализ показал, что эти вещества по-прежнему представляют серьезную опасность для пчел, а также для здоровья почвы и водоемов. Такой жесткий курс стал первой законодательной попыткой противостоять кризису насекомых с тех пор, как эта проблема попала в сферу внимания общественности, и был с ликованием встречен сторонниками кампании. «Разрешение на использование неоникотиноидов четверть века назад было ошибкой и вело нас к экологической катастрофе, – торжествующе заявил Мартин Дермин в сети Pesticide Action Network Europe в день принятия решения. – Сегодняшнее голосование войдет в историю».

Некоторые страны Европейского союза пошли еще дальше. Франция дополнила трио запрещенных Европейским союзом неоникотиноидов тиаклопридом и ацетамипридом, распространив запрет не только на открытые сельскохозяйственные угодья, но и на теплицы. Тем временем Австрия, Чешская Республика, Италия и Нидерланды приняли меры по ограничению использования гербицида – глифосата. Германия, страна, где располагается штаб-квартира Bayer, правообладателя торговой марки «Раундап», объявила о планах сделать то же самое к 2023 году. «То, что вредит насекомым, вредит и людям, – высказала свое мнение министр охраны окружающей среды Германии Свенья Шульце. – Нам нужно больше гудения и жужжания».

Заманчиво думать об этих запретах как о панацее, которая приведет к возрождению насекомых в Европе, но в реальности это сопряжено с трудностями. Неоникотиноиды, видимо, долгое время сохраняются в окружающей среде: следы запрещенных химикатов продолжают находить в пчелах и нектаре в течение нескольких лет. К тому же нет уверенности в том, что следующая партия средств, направленных на уничтожение сельскохозяйственных вредителей, не окажется столь же опасной.

Никто не осудил бы Дэйва Гулсона, если бы он отпраздновал победу после того, как убедил более 240 других ученых подписать открытое письмо, призывающее к международному запрету неоникотиноидов. Однако ученый не питает иллюзий на этот счет. Предыдущий триумф над ДДТ должен был стать краеугольным камнем наследия Карсон и ослабить давление на мир природы, и все же насекомые никогда прежде не оказывались в более сложной ситуации, чем сейчас. Отказ от нескольких видов оружия не изменит ход войны, если стратегии ведения боя останутся прежними. «Похоже, мы снова и снова совершаем одну и ту же ошибку», – говорит Гулсон.

За три десятилетия исследователи собрали достаточно данных о влиянии неоникотиноидов, на основании которых Европейский союз ввел свой запрет. Новый класс инсектицидов, когда он появится, обнулит счетчик исследований. Модель давления и освобождения будет повторяться, пока сохраняется современная форма ведения сельского хозяйства. «Это бесконечный цикл. Вы что-то запрещаете, заменяете чем-то другим и двадцать лет спустя вдруг понимаете, что оно тоже наносит вред окружающей среде, – говорит Гулсон. – Вы снова вводите запрет, и все повторяется».

За пределами Европы цикл длится еще дольше. Производители пестицидов надеются значительно увеличить продажи в Африке, на континенте, где в Гане появились первые доказательства того, что широкое применение неоникотиноидов при выращивании какао наносит вред естественному опылителю растений – мошке. Химикаты также сократили численность естественных врагов некоторых вредителей какао с последующим ростом численности последних – тревожная новость для любителей шоколада.

В США некоторые маневры по ограничению неоникотиноидов, начатые во время президентства Барака Обамы, сошли на нет, когда Дональд Трамп отменил даже самые незначительные меры, например запрет на использование неоникотиноидов в федеральных природных заповедниках. Пчеловоды, на плечи которых легло обеспечение гигантских объемов опыления, необходимого для смазки шестеренок американского сельского хозяйства, прибегли к судебным искам, чтобы добиться введения запретов на эти вещества, но им продолжают ставить палки в колеса. Даже если пчеловодам удастся доказать свою правоту, ограничения, скорее всего, дадут лишь временную передышку, и не только потому, что в лабораториях приготовят серию новых инсектицидов. Если мы не изменим подход к землепользованию, отказ от пестицидов вкупе с судорожными попытками прокормить растущее население планеты может нанести насекомым еще больше вреда.

Хотя многие фермы могли бы без ущерба для себя радикально сократить использование пестицидов, ряд исследований показал, что урожай некоторых культур, оставленных без химической защиты, может быть уничтожен вредителями. Если пестицидам немедленно не найдут замену, фермам придется значительно увеличить площади пашен, чтобы компенсировать снижение урожайности. Учитывая ожидаемый рост численности населения во всем мире, по прогнозам Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН, основанным на текущей динамике норм продовольствия, для поддержания растущих потребностей нам придется до 2050 года увеличить годовой объем производства мяса на 200 миллионов тонн, а зерновых культур – на миллиард тонн. Выделение дополнительных земель ради этой дополнительной пищи приведет к катастрофе как для насекомых, так и для окружающей среды в целом. «Если бы мы не пользовались пестицидами, нам понадобилось бы вдвое меньше земли для возделывания, – говорит биолог из Йоркского университета Крис Томас. – Эта мысль ошеломляет. Почти вся оставшаяся плодородная почва, которая могла бы давать хорошие урожаи и кормить домашний скот, занята тропическими лесами».

Чтобы ради спасения насекомых не пришлось идти на такие ужасные компромиссы, необходимо провести более глубокие, фундаментальные реформы. Возможно, стоило бы утвердить философию комплексной борьбы с вредителями, в которой пестициды используются в качестве последнего средства после применения ряда подходов, таких как севооборот и поддержка естественных врагов вредителей. Наряду с этим можно рассмотреть внедрение вертикального сельского хозяйства, где продукция выращивается в штабелированных футуристических гидропонных установках на воде и в питательных средах без использования почвы.

Может показаться, что наши собственные хлопоты по дому никак не связаны с капитальным переустройством промышленности, которое требуется, чтобы ослабить давление на насекомых.

В конце концов, не многие из нас засевают поля покрытыми пестицидом семенами или регулярно распахивают природные луга. Однако мы тоже причастны к кризису насекомых, как косвенно, через наш выбор того, как потреблять ресурсы, так и непосредственно, через наши бытовые привычки. С 1950-х годов домашние хозяйства регулярно пополняются целым арсеналом спреев для уничтожения тараканов, муравьев, мух и других летающих и бегающих незваных гостей, которых можно встретить в доме и саду. Этот блицкриг против насекомых не только выработал у комаров резистентность к действию химикатов, из-за которой приходится постоянно менять методы лечения в местах, где свирепствуют малярия и лихорадка денге, но также создал кризис сельского хозяйства в миниатюре, когда естественные враги вредителей страдают от сопутствующего ущерба, а целевые насекомые, избавившись от их гнета, процветают.

На первый взгляд безобидный и радующий глаз символ достатка на Западе тоже оказался главным врагом насекомых. Газоны стали непременным украшением загородной жизни во многих странах.

Всегда выдержанные в одном стиле – ярко-зеленые, без сорняков, аккуратно подстриженные и пушистые – они больше похожи на разновидность уличного коврового покрытия.

В таких странах, как Китай, газоны стали достоянием общественных парков и создаются для красоты, а не для пикников, но в Европе, Австралии и США они прочно ассоциируются с гордостью за свой дом и служат некой мерой трудолюбия владельца. «Нигде газон не ценят так, как в США, где лужайка перед домом стала символом престижа и статуса», – говорит ландшафтный дизайнер из Университета Западной Австралии Мария Игнатьева, которая много лет изучала газоны по всему миру.

Для поддержания американских лужаек в надлежащем состоянии создана гигантская индустрия стоимостью 36 миллиардов долларов, которая занимается производством гербицидов и газонокосилок. На орошение домашних газонов каждый день расходуют примерно 26,5 миллиарда литров воды, а на их удобрение каждый год уходит 27 миллионов килограммов пестицидов. Полезные для насекомых растения вырастают даже в этой стерильной среде, но прилежные домовладельцы считают их сорняками и тут же вырывают. «Насекомые-опылители вряд ли смогут отыскать много цветов на прилизанной, подстриженной лужайке», – говорит Игнатьева.

Газоны могут показаться второстепенным элементом окружающей среды, но во многих странах они в совокупности доминируют над зелеными насаждениями, которые еще не превратили в сельскохозяйственные угодья, бетонированные площадки или промышленные объекты. В 2005 году ученые НАСА с помощью спутниковых снимков сделали поразительное открытие: газоны, включая общественные места и поля для гольфа, являются крупнейшей по площади орошаемой культурой в Америке. Газоны США раскинулись на 128 тысяч квадратных километров, что примерно в три раза превышает площадь, занимаемую посевами кукурузы.

Мы выстроили вокруг себя обманчиво умиротворяющий мир, который олицетворяет красоту и порядок. Поля с аккуратными рядами растений, пышные зеленые газоны и великолепные экзотические декоративные растения создают иллюзию изобилия жизни, но стоит на мгновение остановиться, как понимаешь, что чего-то не хватает. Окружающие ландшафты должны кишеть насекомыми, а также зависящими от них птицами и другими существами. Однако мы сделали все возможное, чтобы избавиться от насекомых.

Некоторые незначительные изменения могли бы нарушить монотонность наших домов и улучшить жизнь насекомых. Высадка более диких растений, например клевера и тимьяна, стала бы важным плацдармом для жизни насекомых. Позволяя траве подрасти, мы увеличиваем разнообразие растительности, а значит, и живых организмов. Такие создания, как уховертки, жуки и пауки, любят ползать под опавшей листвой, так что мы могли бы реже подметать свой двор. Импровизированные дома из листьев так часто разрушаются, что правительство Германии недавно призвало своих граждан не использовать воздуходувки для листьев, потому что они «смертельно опасны для живущих в листве насекомых».

Британское экологическое общество обратилось к согражданам с просьбой пощадить скромный одуванчик, ценный источник пищи для опылителей, таких как одиночные и медоносные пчелы и журчалки, и избегать посадки привычных любимцев – роз, которые содержат мало нектара и пыльцы. Немного беспорядка на грядках, где вы выращиваете лук и морковь, тоже не помешает. «Вся эта озабоченность стрижкой газона и выпалыванием сорняков – часть британской одержимости чистотой», – рассказала в своем интервью для The Guardian президент общества, профессор Джейн Меммотт. Люди должны стремиться к «творческому беспорядку», как изящно выразилась Меммот. «Вы не можете лично помочь тиграм, китам и слонам, зато в ваших силах сделать что-то для насекомых, птиц и растений, которые живут рядом», – добавила она.

Культ газона вряд ли исчезнет, но Дуглас Тэлэми надеется, что он по крайней мере может эволюционировать. «Глупо обзаводиться идеальной лужайкой, словно сошедшей с открытки», – говорит Тэлэми. Он подсчитал, что если американские домовладельцы превратят половину своих владений в луга, то создадут для насекомых среду обитания, площадь которой превысит все национальные парки США 48 континентальных штатов, включая Йеллоустон, Йосемити, Эверглейдс и многие другие. Это помогло бы вернуть сопряженные «зеленые» коридоры, позволяющие насекомым безопасно перемещаться по разоренным окрестностям, населенным людьми.

Как и Меммотт, Тэлэми считает, что даже незначительные изменения могут облегчить насекомым жизнь. «Я не предлагаю устраивать луг на переднем дворе. Сейчас это вызвало бы настоящий культурный шок, – говорит Тэлэми. – Можно по-прежнему вылизывать лужайку перед домом, демонстрируя свою добропорядочность, но необязательно делать это повсюду. Не нужно засевать газонной травой гектары земли. Мы не можем себе этого позволить. Это не принесет нам ничего хорошего».

Как будто одного распространения нервно-паралитических веществ во владениях насекомых недостаточно, мы также вознамерились сбить их с толку с помощью ночного освещения. Искусственный свет мешал этим животным с тех пор, как в XIX веке появилась электрическая лампочка, но недавнее засилье освещения, от уличных фонарей до прожекторов спортивных стадионов и газовых факелов нефтяных месторождений, не говоря уже о появлении ослепляющих светодиодов, привело к тому, что световое загрязнение теперь затрагивает около четверти земной поверхности. Эта проблема сразу же вызывает в памяти образ мотылька, кружащего вокруг голой лампочки, которая напоминает ему луну. Около трети мотыльков, попавшихся на приманку этой бесплодной орбиты, либо умирают к утру от истощения, либо становятся добычей хищников.

Однако мотыльки далеко не единственные жертвы. Как показало недавнее исследование, световое загрязнение является «важной, но часто упускаемой из виду причиной апокалипсиса насекомых». Поденки, живущие всего один день, летят на поляризованный свет и часто по ошибке откладывают яйца на дорогах или в других опасных местах. Свет может нанести вред развивающимся молодым особям и нарушить пищевое поведение палочников, которые избегают ярко освещенных мест. Миллиарды летающих насекомых врезаются в автомобильные фары, а такие животные, как американская хлопковая совка, перестают спариваться, если уровень освещенности превышает яркость, излучаемую четвертью луны. Ночное освещение может даже помешать опылению растений, благоприятным временем для которого обычно считают теплые солнечные дни. Искусственный свет настолько затруднил ночные посещения растений мотыльками, жуками и личинками, что, как показало исследование швейцарских ученых, урожай фруктов может снизиться на 13 %, даже если дневных насекомых будет много. Сокращение опыления «в ночную смену» из-за отвлекающих источников света побудило ООН предупредить о том, что это несет «серьезную угрозу для продовольственной безопасности».

Как это часто случается, когда речь заходит о кризисе насекомых, связь между действиями и последствиями может показаться несколько размытой. Включая свет на крыльце, мы не начинаем тут же испытывать вину из-за того, что стали причиной нехватки продовольствия и страданий множества существ. Но световое загрязнение – одна из самых трудноразрешимых проблем для насекомых; если некоторые из них могут приспособиться к разрушению среды обитания или глобальному потеплению, то разделение суток на день и ночь было заложено в каждое насекомое еще на заре эволюции. Этого не изменить.

Самое печальное, что избыток ночного освещения представляет смертельную угрозу для одних из самых волшебных созданий – светлячков. В Европе их называют огненными мухами (fireflies) или сияющими червями (glowworms), а в Северной Америке – светящимися клопами (lightning bugs). На самом деле это не мухи, не черви и не клопы, а жуки, которые излучают свет благодаря биолюминесценции.

Бену Пфайфферу, выросшему в Южном Техасе, часто приходилось видеть карнавал мерцающих огней ночью на семейном ранчо. Он заполнял банки светлячками, которые излучали целый калейдоскоп цветов. «Когда вокруг вас собираются представители пяти разных видов и мерцают разноцветными огнями, это потрясающе», – рассказывает Пфайффер. В наши дни наполнить банку стало сложнее. «Теперь обычно видят светлячков только одного цвета. Как только их численность снизилась, интенсивность и яркость свечения уменьшились». Ученые, изучающие светлячков по всему миру, сообщают, что эти самые сияющие насекомые страдают по тем же причинам, что и другие виды. Светлячки часто селятся на берегах рек, откладывают яйца во влажную почву и питаются улитками и слизнями. Стоит начать застраивать такие прибрежные зоны, и с лица Земли могут исчезнуть сразу несколько видов.

Пфайффера беспокоит тростник обыкновенный, инвазионный сорняк, который захватывает среду обитания светлячков по всей Рио-Гранде, а также уровень загрязнения рек и ручьев, представляющий неменьшую угрозу для этого вида. Но ученого также волнует световое загрязнение, которое он наблюдает каждую ночь. Даже во многих тихих, отдаленных местах никогда не бывает по-настоящему темно, а рассеянное освещение от фонарей создает эффект, известный как свечение неба. Этот свет мешает светлячкам обмениваться сигналами. Насекомые используют эффектное свечение, чтобы найти себе пару: самки выбирают самцов, которые демонстрируют самые яркие и быстрые вспышки. Многим видам светлячков для такой коммуникации требуется полная темнота, поэтому световое загрязнение может стать постоянным препятствием для их репродуктивного цикла.

Больше всего проблем создают современные технологии освещения. Группа британских ученых изучила глаза самцов обыкновенных светлячков, которых привлекают светящиеся самки. Самцы видят зеленый свет, излучаемый самками, но если примешивается синий, это затрудняет поиск местоположения потенциальной партнерши. Поэтому новые светодиодные уличные фонари, излучающие голубоватый свет, представляют большую угрозу для светлячков, чем старомодные натриевые лампы.

Но хуже всего, по словам Пфайффера, белые светодиодные лампы, при взгляде на которые испытываешь дискомфорт. «Если даже у вас болят глаза, представьте, каково светлячку?» – говорит он.

Одним из немногих видов светлячков, которые могут приспособиться к созданному нами ослепительному миру, является обыкновенный восточный светлячок Photinus pyralis, чей ареал обитания простирается с севера США до Нью-Йорка. Особи этого вида занимаются ухаживаниями на закате, так что их не особенно беспокоит усиленное ночное освещение. Пфайффер, который сейчас занимается исследованием светлячков, однажды с удивлением заметил восточного светлячка у дуба на оживленном перекрестке возле супермаркета Walmart. Насекомое испускало световой сигнал характерной Г-образной формы. Теперь встречи со светлячками случаются так редко, что хорошо запоминаются.

Пфайффер постоянно слышит от других о том, что светлячки исчезли. Отсутствие этих насекомых стало толчком к осознанию происходящего подобно тому, как за тысячи километров отсюда, в Дании, чистое лобовое стекло стало откровением для Андерса Меллера. «Люди начинают понимать, – говорит Пфайффер. – Перемены происходят прямо на наших глазах. Загрязнение принимает разные формы, от света до мусора и пестицидов. Полагаю, биологическое разнообразие насекомых потерпит крах в самых разных регионах, и для людей это станет потрясением».

В тисках глобального потепления

Изменение климата искажает устоявшийся уклад жизни с такой неожиданной скоростью, что наша терминология становится избыточной и даже абсурдной.

В биосферном заповеднике бабочек-монархов в центральной Мексике в скором времени не останется бабочек-монархов. В Тихом океане два острова государства Тувалу, название которого означает «восемь стоящих вместе» – по числу принадлежащих ему обитаемых островов, – находятся на грани полного исчезновения из-за повышения уровня моря и эрозии. Остальные острова тоже обречены. Поразительные преобразования происходят и в более холодных странах. Национальный парк Глейшер, что в переводе с английского означает «ледник», – это девственный уголок природы на северных окраинах штата Монтана. Он получил свое название в честь впечатляющих гор и долин, изрезанных ледниками, но вскоре его уместнее будет переименовать.

Из 150 ледников, существовавших в середине XIX века, сейчас осталось всего 25, но и они вскоре сойдут на нет. Большая часть ледников растает уже к 2030 году, хотя некоторые протянут до конца столетия. «Ледники быстро исчезают», – говорит работающий в парке гидроэколог из Геологической службы США Клинт Мюлфилд. Как показало исследование, которое провел Мюлфилд, за последние 170 лет площадь, занимаемая ледниками, сократилась на 73 %. «В конце концов Национальный парк Глейшер останется без ледников, – заверяет он. – Нас ожидают грандиозные перемены».

Эта территория является практически нетронутым уголком дикой природы. Все виды животных и растений, которые были представлены в регионе в 1806 году, когда сюда прибыла экспедиция Льюиса и Кларка, по-прежнему здесь. В озерах и ручьях плещутся форель Кларка и красная нерка, белоголовые орланы и скопы кружат в небесах, медведи гризли, лоси и волки бродят по крутым склонам. По словам Джона Мьюира, американского натуралиста шотландского происхождения, которого всегда восхищали здешние озера с ледниковой водой, водопады, леса и лазурно-голубое небо, это «самый умиротворяющий пейзаж на континенте». «Проведите в этой сокровищнице природы хотя бы месяц, – писал Мьюир в 1901 году. – Это место не отнимет у вас ни дня вашей жизни. Наоборот, оно наверняка продлит ее и наделит вас настоящим бессмертием».

Национальный парк, расположенный в самой узкой точке кальдеры Скалистых гор, – это сверкающая жемчужина более обширной экосистемы, известной как «Корона Континента», которая простирается от Монтаны до канадских провинций Альберта и Британская Колумбия. В этой области находится настолько разветвленная сеть естественных водных артерий, что капля воды отсюда может попасть практически в любую из четырех частей света: на восток – в Миссисипи и Атлантический океан, на север – в Северный Ледовитый океан или на запад – в Тихий океан.

Однако беспощадная дубинка глобального потепления не щадит живописные места, даже те, которые мы так тщательно охраняем. «На данный момент изменение климата оказало существенное влияние на каждый квадратный сантиметр земной поверхности», – говорит Мюлфилд. Национальный парк Глейшер, никоим образом не защищенный от глобального потепления, медленно поджаривается, нагреваясь примерно в два-три раза быстрее по сравнению со среднемировыми показателями. Усиливающаяся жара сокращает площадь ледников, а из-за изменения характера осадков вместо снегопада в парке идет больше дождей. Это увеличило частоту осенних и зимних паводков, однако уменьшение снежного покрова привело к тому, что его таяние приносит меньше воды. Если раньше самая активная оттепель, а значит, и половодье, приходилась на весну, то теперь пик таяния происходит на две недели раньше, чем в 50-х, так как льда, питающего реку, становится все меньше.

Это потенциально смертельно опасная ситуация для двух видов веснянок – западной ледниковой веснянки (Zapada glacier) и паводковой ледниковой веснянки (Lednia tumana), которые встречаются только в этих местах. Особи обоих видов имеют коричневые тельца с двумя парами прозрачных крылышек и едва достигают одного сантиметра в длину. Селятся они у холодных, чистых ручьев, подпитываемых таянием ледников. Эти водные насекомые проводят всю свою жизнь – от яйца до нимфы и взрослых особей, откладывающих яйца, – на коротких участках горных потоков.

Самцы и самки западной ледниковой веснянки общаются, постукивая брюшком по гальке и прочему содержимому дна ручья.

Таких неприметных насекомых не принято ставить в один ряд с самыми знаменитыми животными нашего мира, но Мюлфилду нравится называть этих веснянок «белыми медведями Национального парка Глейшер». В 2019 году в связи с опасностью исчезновения ледниковых стоков эти два вида насекомых стали первыми животными США, помимо белого медведя, занесенными в список видов, которым грозит исчезновение из-за изменения климата. Виды, лучше приспособленные к более теплым водам, по мере повышения температуры могут подняться вверх по склонам гор, но западная ледниковая веснянка и паводковая ледниковая веснянка загнаны в угол. «Они и так почти на вершине. Им больше некуда идти, – рассказывает Мюлфилд. – Или они приспособятся, или исчезнут. Их ареал обитания быстро сокращается. Это похоже на сквиз-плэй на вершине горы».

Веснянки могли бы стать еще одним видом, канувшим в Лету в полной безвестности, если бы не такие энтузиасты, как Мюлфилд. Ему приходится несколько дней идти пешком к отдаленным ручьям, чтобы отыскать насекомых. Натуралисты обычно приезжают сюда летом, когда Глейшер утопает в полевых цветах, чтобы не пробираться через снежные заносы. Однако даже такое путешествие предполагает маршруты, пролегающие вдалеке от протоптанных троп.

Добравшись до водоемов, ученые собирают образцы с помощью воронкообразного, похожего на ветроуказатель устройства, которое помещается вертикально в субстрат русла и захватывает все, что там есть. Этот процесс, скрупулезно повторенный сотни раз, помог выяснить, что веснянки оказались в ловушке немногих ручьев, вода в которых все еще достаточно холодная. Для насекомых последствия глобального потепления будут только усугубляться, даже если это останется вне нашего поля зрения, в отличие от страданий белого медведя на фоне привлекательных для маркетологов таящих льдов. «Возможно, в ряде случаев уже слишком поздно, – говорит Мюлфилд. – Мы понятия не имеем, чего лишаемся».

Последствия глобального потепления ужасают. Кроме того, их очень сложно заметить, даже когда они буквально обрушиваются на нас со всевозрастающей свирепостью, уничтожая в лесных пожарах одни города, затапливая другие и испепеляя миллионы людей волнами аномальной жары. Мы не знаем точно, насколько все будет плохо и есть ли у нас пути смягчения кризиса, хотя почти все свидетельствует о том, что человечество опомнилось слишком поздно, чтобы избежать серьезных потрясений. Как показало недавнее исследование, даже при самом оптимистичном сценарии через 50 лет 1,2 миллиарда человек будут жить при температурах, которые в настоящее время наблюдаются только в самых жарких районах Сахары. Такие перспективы кажутся нам абстрактными не только из-за замедленного характера наступления катастрофы, но и из-за ее беспрецедентного ужаса.

Люди не единственный вид, который пострадает от бедствия, вызванного гигантскими выбросами промышленных газов в атмосферу, нагревающими планету. Огромные волны вымирания прокатятся по всему животному миру, когда коралловые рифы побелеют, а тропические леса исчезнут. Ранее исследователи подозревали, что насекомые не подвергнутся серьезному воздействию или, по крайней мере, сумеют приспособиться к изменениям лучше, чем млекопитающие, птицы и другие животные. Учитывая многочисленность и гибкость их популяций, а также способность к выживанию во время предыдущих массовых вымираний, можно допустить, что у насекомых наверняка больше шансов выстоять в тисках глобального потепления.

Одно из первых исследований, 2018 года, посвященных этому вопросу, перевернуло данное предположение с ног на голову. Исследователи собрали данные о текущих географических ареалах и климатических условиях 115 тысяч видов животных и растений, чтобы выяснить, какие комбинации температуры, количества осадков и других климатических условий может переносить каждый вид. Ученые использовали компьютерное моделирование, чтобы спрогнозировать, как изменения климата повлияют на географический ареал каждого вида на разных этапах глобального потепления при повышении температуры от 1,5 °C до 3,2 °C по сравнению с доиндустриальной эпохой.

Биолог из Университета Восточной Англии Рэйчел Уоррен, возглавлявшая исследование, описывает этот процесс как своего рода созерцание планеты из космоса и наблюдение за тем, как определенные животные связаны между собой в разных уголках мира. Повысьте температуру, и животное переместится чуть ближе к полюсу или поднимется на гору в поиске подходящих для жизни условий. Но всему есть предел. Если температура продолжит расти или станет повышаться быстрее, животные начнут испытывать трудности, так как они не успеют сменить место обитания или даже на вершине горы станет слишком жарко. Однажды им будет некуда идти.

Другие исследования показали, что это явление затронет всех существ от рыб до приматов, но, как ни удивительно, согласно работе Уоррен, больше всего пострадают насекомые. При потеплении на 3,2 °C, которое произойдет уже к концу столетия, если объемы выбросов не уменьшатся, половина видов насекомых лишится большей части своего нынешнего ареала обитания. Это примерно вдвое больше предполагаемых потерь позвоночных и превышает потери даже растений, у которых нет физической возможности переместиться в другое место. Такое гигантское сокращение пригодного для жизни пространства усугубляется уже присутствующими проблемами, с которыми сталкиваются насекомые в результате разрушения среды обитания, использования пестицидов и других угроз, не учтенных в исследовании. «Насекомые, которые уже сейчас находятся в сложных условиях, в дальнейшем также пострадают от изменения климата, – говорит Уоррен. – Это означает, что на самом деле потери будут еще выше».

Хотя исследование учитывает способность видов мигрировать в более благоприятные климатические условия, оно не рассматривает влияние разрыва связей между взаимозависимыми видами или ущерб от экстремальных погодных явлений, вызванных изменением климата. Многие потенциальные климатические убежища заняты сельскохозяйственными угодьями или промышленными объектами, которые тоже непригодны для насекомых. Мультифакторный характер влияния означает, что потери видов насекомых с трудом поддаются количественной оценке.

Некоторые насекомые, например стрекозы, достаточно проворны, чтобы справиться с постепенными изменениями. К сожалению, большинство на это не способно. Бабочки и моли тоже часто довольно мобильны, но на разных стадиях своего жизненного цикла они зависят от определенных наземных условий и растительной пищи, так что многие из них крайне уязвимы. Опылители, например пчелы и мухи, как правило, могут перемещаться только на небольшое расстояние, что усугубит наметившийся кризис продовольственной безопасности. Фермеры столкнутся с трудностями при выращивании ряда продовольственных культур не только из-за отсутствия опыления, но и потому, что после повышения температуры на 3 °C обширные участки земли станут непригодными для выращивания многих растений. В частности, ожидается, что площади плантаций кофе и какао-бобов сократятся, так как в тропическом поясе температура достигнет невиданных за всю историю человечества высот.

«Насекомые играют основополагающую роль в нашей экосистеме, и мы опасаемся, что, если ничего не предпринимать, она рухнет», – говорит Уоррен и объясняет, что при потеплении на 4 °C вероятность голода начнет стремительно возрастать, особенно в странах, которые не могут позволить себе импортировать значительные объемы продовольствия. «Картина совсем нерадостная», – подытоживает она.

Климатический кризис переплетается со столькими другими бедами – нищетой, расизмом, общественными волнениями, неравенством, уничтожением биоразнообразия, – что легко не заметить, как жестоко он уничтожает насекомых. Эта проблема также кажется трудноразрешимой.

Можно ввести запрет на инсектициды, тем самым сделав сельскохозяйственные угодья более пригодными для жизни насекомых, но потрясений, вызванных изменением климата, не избежать. «Главная опасность глобального потепления в том, что с ним трудно бороться, – говорит профессор биологии Университета Невады Мэтт Фористер. – По сравнению с ним проблема пестицидов относительно проста. Климатический кризис может изменить уровень грунтовых вод, повлиять на хищников и растения. Он многогранен».

Фористер проводит большую часть своих полевых работ на бескрайних просторах Невады и Северной Калифорнии и постоянно поражается тому, как тяжело приходится бабочкам, пчелам и другим насекомым, несмотря на обилие мест обитания. Он невольно начал задаваться вопросом: почему эти крохотные существа так страдают? Однако если задуматься, причина становится очевидна: речная среда обитания меняется, луга деградируют, водно-болотистые угодья повсюду исчезают, и даже растительность на обочинах и по краям полей, которую Фористер называет «лоскутной», поредела.

Добавление ко всем этим факторам глобального потепления создает еще более колоссальное давление на насекомых. Иногда бывает трудно разобраться в причинах сокращения их численности, но Фористер и другие энтомологи уверены, что мир насекомых уже зажат в тисках глобального потепления. «Это разрушение среды обитания, распространение химикатов и изменение климата, – говорит он. – Сложно сказать, какой фактор оказывает большее влияние, но это похоже на стрельбище. И все выпущенные пули летят в насекомых».

Насекомые, от полюсов до тропиков, оказались под перекрестным огнем, и на Земле не так много укрытий, где они могут спрятаться.

Ледниковый шмель, или Bombus polaris, обитает на северных оконечностях Аляски, Канады, Скандинавии и России.

Он способен выживать при околонулевых температурах благодаря густой шерстке, удерживающей тепло, и умению использовать цветы конической формы, например арктический мак, для аккумуляции тепла солнечных лучей, чтобы согреться. Однако резкий рост температуры в Арктике означает, что этот вид с высокой долей вероятности исчезнет уже к 2050 году. Популяции альпийских бабочек, целиком зависящие от одного или двух высокогорных растений, также переживают значительный спад по мере того, как меняется окружающая среда.

Согласно исследованию, южнее, в Англии, численность светлячков с 2001 года сократилась на три четверти, причем главным виновником такой динамики считают глобальное потепление. Личинки насекомых питаются улитками, которые благоденствуют во влажных условиях, но череда жарких, засушливых лет привела к тому, что светлякам катастрофически не хватает пищи.

Между тем продлившаяся 40 лет – с 1969 года – миссия по отлову и изучению водяных насекомых в верховьях реки Брайтенбах, протекающей по холмистой земле Гессен в центральной Германии, показала существенное снижение численности поденок, веснянок и ручейников на целых 80 %. Исследователи отметили, что за это время воды реки стали теплее в среднем на 1,8 °C, что указывает на серьезный экологический сдвиг, который имел катастрофические последствия для насекомых.

Такие серьезные потери в Европе поставили под сомнение прежние предположения о том, что насекомые умеренного пояса, в отличие от множества своих собратьев из тропиков, где порог допустимых температур уже превышен, смогут приспособиться к повышению температуры на несколько градусов. Как отмечает группа исследователей из Швеции и Испании, это устоявшееся мнение не учитывает тот факт, что подавляющее большинство насекомых в умеренных широтах неактивно в холодное время года. Изучив теплые сезоны, когда насекомые наиболее активны, ученые обнаружили, что в умеренных климатических зонах температура также достигла предельного для многих видов значения. «Для насекомых умеренного пояса глобальное потепление может представлять не меньшую опасность, чем для тех, которые обитают в тропиках», – мрачно заключает ученый из Университета Уппсалы Фрэнк Йоханссон.

Шмели, большие мохнатые насекомые, вынужденные постоянно носить свою зимнюю шубку, страдают от усиливающейся жары больше всего. Исследование, проведенное Оттавским университетом в 2020 году, показало, что популяция шмелей в Северной Америке сократилась почти вдвое, а в Европе за последние десятилетия – на 17 %, причем больше всего насекомые страдают в регионах, где наблюдается быстрый рост температуры. Нашу цивилизацию ждет мрачное будущее «с меньшим количеством шмелей и сокращением разнообразия, как в плане окружающей среды, так и на наших тарелках», – говорит Питер Сорой, соавтор статьи, которая предупреждает, что при нынешних тенденциях «многие виды могут полностью исчезнуть в течение нескольких десятилетий».

Некоторые ученые подчеркивают, что корреляция, показанная в этом исследовании, сама по себе не доказывает причинно-следственную связь между явлениями, однако все признают, что изменение температуры и количества осадков может уничтожить насекомых, которые уже столкнулись с целым рядом угроз. Например, в 2019 году исследователи сообщили радостную новость о том, что на острове Фиджи, в южной части Тихого океана, обнаружено девять новых видов пчел, но тут же было отмечено, что большинство из них находятся под угрозой исчезновения из-за повышения температуры в их ареале обитания – на вершинах гор. «В будущем глобальное потепление станет гвоздем в крышку гроба многих созданий, чья численность уже значительно сократилась, – считает эколог из Университета Сассекса Дэйв Гулсон. – Они просто не смогут приспособиться к повышению температуры на два градуса и всем экстремальным погодным явлениям, которые оно вызовет».

Жара не только доставляет неудобство шмелям, но и растапливает ледяные покровы Земли и вызывает термическое расширение океана, повышая уровень моря. Насекомые страдают от наступления водной стихии точно так же, как и прибрежные города.

Обитающий в США светлячок Бетани-Бич необычен тем, что мигает зеленым, а не желтым, причем самка вырабатывает токсины для самозащиты, заманивая самцов светлячков других видов и пожирая их. Этот светлячок встречается только на побережье штата Делавэр, и к концу столетия его среда обитания полностью исчезнет из-за повышения уровня моря. Южнее, во Флориде, голубую бабочку Майами постигнет та же участь: надвигающиеся приливы уничтожают ее любимый ареал обитания – растительность, окаймляющую песчаные пляжи.

Опыление знаменитых деревьев Джошуа (юкки нитчатой), встречающихся только в пустыне Мохаве на юго-западе США, полностью зависит от неприглядного серого насекомого – юкковой моли. Чарльз Дарвин описал этот симбиоз как «самый замечательный способ оплодотворения». Искривленные ветви и лохматые розетки листьев юкки часто выступают фоном при съемках фильмов и телепередач, но повышение температуры и длительные засухи сужают их среду обитания. Юкка нитчатая тоже может исчезнуть к концу столетия, что станет катастрофой для юкковой моли. Она опыляет эти деревья, чтобы обеспечить семенами – редкой в таком засушливом климате пищей – не только своих гусениц, но и местных ящериц, птиц и насекомых.

Даже в тропических лесах Амазонки, этом жужжащем кладезе насекомых, сложные взаимосвязи разрываются в клочья. Эль-Ниньо, периодические климатические явления, становятся все более частыми и интенсивными, что в сочетании с антропогенными факторами, например обезлесением, вызывает усиление засухи и лесные пожары. Исследователи испытали шок, когда обнаружили, что такое изменение режима погоды привело к резкому сокращению популяции жуков-навозников, которые являются ключевыми распространителями питательных веществ и семян и важными индикаторами здоровья экосистемы. Подсчеты жуков до и после Эль-Ниньо в 2016 году показали, что численность насекомых в охваченных исследованием лесах сократилась более чем наполовину. Климатический кризис превращает окрестности Амазонки в засушливую, нестабильную и подверженную пожарам местность, а также уничтожает неизвестные науке виды жуков-навозников, которые помогают сгоревшим лесам восстанавливаться. «Я полагал, что жуки лучше переносят засуху, но, как оказалось, это не так, – рассказывает руководивший исследованием бразильский ученый Филип Франса. – Если климатические изменения не прекратятся, мы столкнемся не только с сокращением биологического разнообразия лесов, но и со снижением их способности к восстановлению после потрясений».

Насекомые настолько тесно связаны с окружающей средой, что остро ощущают любое нарушение регулярных биологических ритмов. Изменение погодных условий, среды обитания и даже смена времен года приводит насекомых в такое же замешательство, которое испытывают светлячки из-за яркого искусственного освещения. Весна каждый год наступает все раньше, нарушая устоявшийся жизненный цикл насекомых. В Великобритании срок вылупления бабочек и мотыльков смещается в среднем на шесть дней каждое десятилетие, а в некоторых районах США весенний период, вызывающий активность насекомых, наступает на 20 дней раньше, чем 70 лет назад. Цветение растений, размножение и появление на свет большинства животных и насекомых определяется наступлением весеннего тепла. Сбой в самом начале сезона грозит нарушить хрупкие взаимосвязи. Например, птицы, прилетевшие слишком рано, могут обнаружить, что их источник пищи еще отсутствует.

Насекомые играют главную роль в таком фундаментальном изменении. Британские ученые изучили данные, собранные в Великобритании за полвека, и обнаружили, что из-за повышения температуры тля стала появляться на месяц раньше, а птицы теперь откладывают яйца, на неделю опережая прежние сроки. Увеличение продолжительности сезона не означает, что количество тли увеличится, но, появляясь слишком рано, насекомые начинают поедать слишком молодые и слабые растения.

Это явление наблюдается даже в тенистых лесных районах, которые должны были стать оазисами прохлады. «Если вы захотите позагорать, то, вероятно, отправитесь на пляж или на луг, – говорит руководивший исследованием Джеймс Белл. – Вряд ли вам придет в голову пойти в лес. Вот почему нас так удивила эта климатическая реакция». Судя по всему, от потепления негде прятаться.

Появление листьев на деревьях дает толчок к появлению гусениц, что, в свою очередь, определяет, когда птицы, питающиеся гусеницами, сделают первую кладку яиц; даже незначительное изменение этой формулы может запустить непредвиденную цепь событий. Пчелы обычно ориентируются на изменение температуры, а начало цветения большинства растений определяется продолжительностью светового дня, что создает еще одно несоответствие, так как весна и зима становятся все жарче. «Наблюдения, проведенные в Великобритании, ясно показали, что в условиях изменения климата тепло приходит быстрее, так что пчелы появляются раньше, а цветы – нет, потому что продолжительность дня, конечно же, не меняется, – поясняет специалист по пчелам из Редингского университета Саймон Поттс. – Происходит временной разрыв между появлением опылителей и растений, и это вносит сумятицу в тонкую, сложную пищевую паутину».

Впрочем, некоторые насекомые рады тому, что в Британии потеплело. В последние годы такие виды, как фиолетовый шмель-плотник и пещерный кузнечик, пересекли Ла-Манш и обосновались на островах, а тем временем некоторые местные бабочки, например пестроглазка галатея, борются за выживание, перебираясь в более прохладные страны. Определенные цветы, например дикие орхидеи, тоже устремились на север.

Весной 2020 года Ричард Фокс, главный заместитель директора благотворительной организации Butterfly Conservation charity, занимающейся сохранением бабочек, выложил в «Твиттере» фотографию углокрыльницы c-белое. Когда-то эта бабочка встречалась в основном на юге Англии, а теперь была замечена недалеко от шотландского полуострова Даннет-Хед, самой северной точки островной территории Британии. «В будущем, вероятно, бабочки не смогут жить в более жарких местах, например вблизи Средиземного моря, но в Британии климат все еще прохладный и влажный, так что у отдельных видов есть территория для колонизации», – говорит Фокс. Однако некоторым британским бабочкам, которые не отличаются гибкостью и ограничиваются одним репродуктивным циклом в год, скорее всего, придется несладко.

Такие бабочки напоминают привередливую Машу из сказки «Три медведя» – им нужна такая среда обитания, где не слишком жарко и не слишком холодно.

«Не пишите книгу о бабочках. Глобальное потепление мгновенно лишит ее актуальности», – сказал в своем интервью для The Guardian Мэтью Оутс, автор книги His Imperial Majesty: A Natural History of the Purple Emperor («Его Императорское Величество: естественная история ивовой переливницы»). Возможно, некоторые бабочки и насекомые сумеют приспособиться.

Исследователи обнаружили, что размер крыльев бабочек-монархов увеличился, чтобы они могли выдержать более длительные перелеты во время поисков подходящей среды обитания, где у них будет пища и возможность размножаться.

Также, как оказалось, если изголодавшиеся королевы шмелей выходят из спячки до начала цветения, они прогрызают дырки в листьях, заставляя растения цвести на недели раньше запланированного срока. Однако такие методы вряд ли сработают, когда глобальное потепление полностью изменит свойства самих растений, снижая их пищевую ценность по всей планете. Повышенное содержание углекислого газа в атмосфере, возникающее в результате сжигания колоссальных объемов угля, газа и нефти, некоторые оптимистично называют «пищей для растений», поскольку газ активно поглощается растениями и способствует их росту.

Новый рацион питания растений очень похож на меню, которое монокультурное сельское хозяйство предлагает насекомым. Постоянно есть одно и то же вредно. Углекислый газ (CO₂) столь же полезен для роста растений, как диета, состоящая исключительно из шоколадных тортов, для ребенка. Ученые обнаружили, что углекислый газ может снизить пищевую ценность растений, вследствие чего они будут снабжать насекомых пустыми калориями, лишенными таких элементов, как цинк и натрий. Как показали данные, собранные на участке прерий Канзаса, численность кузнечиков в этой области снижается примерно на 2 % в год, причем исследователи уверены, что пестициды и разрушение среды обитания здесь ни при чем. Ученые пришли к выводу, что кузнечики голодают из-за изменения климата.

Образцы трав, произрастающих на исследуемом участке, каждый год собирали и помещали на хранение. Благодаря такой практике исследователи из Университета Оклахомы выяснили, что, хотя общий вес трав за последние 30 лет увеличился вдвое, вероятно, из-за накопления углекислого газа, содержание азота в растениях снизилось на 42 %, фосфора – более чем наполовину, а натрий почти полностью исчез. По словам куратора исследования Эллен Велти, такая еда для кузнечиков, других насекомых и всех травоядных – это «как салат айсберг вместо капусты». «Увеличение концентрации углекислого газа снижает калорийность растений, и расплачиваются за это насекомые», – утверждает Эллен.

Изменение климата не только является возможной причиной недоедания насекомых, но, судя по всему, также меняет запах растений. В поисках пищи опылители обращают внимание на цвет и количество цветов, а также аромат растения. Так, пчелы способны вспомнить запах и связать его с определенными растениями и содержанием в них нектара. Ученые, которые измеряли молекулы аромата, источаемого розмарином в поросшей кустарником местности близ Марселя во Франции, обнаружили, что у растений, подвергшихся стрессу, запах меняется и начинает отпугивать домашних пчел. Поскольку из-за изменения климата растениям приходится сталкиваться с засухой и аномальной жарой, насекомые могут принять их за источник не только низкокалорийной, но и невкусной пищи.

Такая перемена в растениях может стать для насекомых наиболее серьезным последствием глобального потепления. «Мы еще многого не знаем, но я нутром чую, что растения серьезно пострадали, – говорит Мэтт Фористер. – Насекомые ощущают даже небольшие изменения в растениях. Когда начинается глобальная засуха, страдает все живое».

Однако не все насекомые обречены на гибель в мире, где становится все теплее. При любых переменах есть свои победители и проигравшие, и наше внимание скорее привлекут полчища мародерствующих насекомых, не пострадавших от глобального потепления, чем горстка ученых, обеспокоенных вымиранием горной веснянки.

Когда в 2020 году на мир обрушилось подобие библейской чумы – пандемия коронавируса, Восточная Африка столкнулась с самым масштабным за последние десятилетия нашествием саранчи. В последние месяцы 2019 года на Африканский Рог выпало количество осадков, в четыре раза превышающее норму, что способствовало размножению этих насекомых.

Усиление жары, вероятно, также благоприятствует увеличению численности саранчи, и оба этих фактора неразрывно связаны с изменением климата.

Кенийские фермеры, тщетно стучавшие кастрюлями и сковородками, чтобы отпугнуть миллиарды насекомых, беспомощно наблюдали, как небо закрыли тучи саранчи, пикирующей на землю, чтобы уничтожить кукурузу и сорго. Затем отдельные гигантские рои ворвались в западную и центральную Индию, уничтожая посевы с прежде невиданной нынешним поколением скоростью.

Скорее всего, более жаркий климат вызовет появление множества насекомых-вредителей и патогенов, которые набросятся на картофель, сою, пшеницу и другие культуры. Группа американских исследователей подсчитала, что потери урожая трех наиболее важных зерновых культур – пшеницы, риса и кукурузы – из-за насекомых будут увеличиваться на 25 % при потеплении на каждый градус Цельсия, причем страны с умеренным климатом пострадают сильнее всего. Как правило, вредители сельскохозяйственных культур также процветают в условиях сокращения биоразнообразия, когда их естественные враги исчезают. Это еще одно последствие монокультурных методов ведения сельского хозяйства.

В американских пригородах можно встретить ясеневых изумрудных златок, ярко-зеленых жуков родом из Азии, которые были завезены в США, когда несколько особей заползли в деревянный ящик, отправленный в Детройт. Прожорливые жуки уничтожили сотни миллионов ясеней по всей Северной Америке, а теперь обосновались в Восточной Европе. Мягкие зимы будут способствовать распространению вредителей дальше на север, что только усугубит бедствие. Даже в наших домах появится больше нежеланных гостей. По оценкам ученых, к 2080 году из-за изменения температуры, влажности и количества осадков популяции домашних мух удвоятся. Хотя мухи могут стать причиной болезней из-за попадания частичек отходов в пищу, они отнюдь не главные переносчики смертельных заболеваний. Наибольшее беспокойство вызывает распространение комаров, которые передают такие болезни, как лихорадка денге, чикунгунья и вирус Зика. Главные потенциальные переносчики – представители двух видов Aedes aegypti и Aedes albopictus. Согласно прогнозам, по мере потепления они начнут распространяться за пределы тропического пояса. Расширенный ареал обитания может охватить территорию, где проживает еще миллиард человек, что приведет к появлению переносимых комарами смертельных заболеваний в тех частях Северной Америки и Северной Европы, которым раньше не приходилось сталкиваться с подобной угрозой. «Лет через двадцать-тридцать это станет нашей общей проблемой», – сказал в интервью каналу PBS биолог Джорджтаунского университета Колин Карлсон.

Яйца комаров обычно гибнут при низкой температуре. Соответственно, потепление позволяет этим насекомым завоевывать новые территории. За последнее десятилетие они вызвали вспышки лихорадки денге во Франции и Хорватии, чикунгуньи – в Италии и малярии – в Греции. Судя по всему, эти вторжения – только начало. В некоторых районах Средиземноморья уже установился тропический климат, а по мере того как жара и влажность будут набирать обороты, центральная часть Европы и даже южные регионы Великобритании окажутся в пределах досягаемости грозных пришельцев. «Если станет теплее, до нас доберется лихорадка Западного Нила. Малярия тоже может вернуться, – говорит британский энтомолог Симон Лезер. – Мы столкнемся с новыми проблемами в сфере обеспечения здоровья населения».

Нам необходимо тщательно взвесить ответные меры. Очевидно, что комары по числу убитых ими людей являются самыми смертоносными существами на планете, но в нашем стремлении победить их мы часто применяем оружие с высоким сопутствующим ущербом. Инсектицид ДДТ был разработан и применялся для повсеместного уничтожения комаров до того, как они выработали устойчивость к препарату, а пагубное воздействие химиката на других диких животных привело к его запрету.

Теперь в местах обитания комаров распыляют достойную замену ДДТ – фосфорорганический препарат под названием Naled, несмотря на наличие доказательств его токсичности для пчел, рыб и других организмов.

Остается только надеяться, что при расширении ареала обитания комаров человечество сумеет извлечь уроки из прошлого. Например, во Флориде коренные американцы создавали дымовые завесы и закапывались в песок, чтобы спастись от нашествия этих насекомых. Первые белые поселенцы намазывали себя медвежьим жиром и жгли промасленные тряпки, чтобы отпугнуть комаров, но этого оказалось недостаточно. Штат охватила лихорадка денге и желтая лихорадка. «Полчища комаров уничтожали скот и доводили людей до самоубийства», – писал Гордон Паттерсон в своей книге «Война с комарами». Когда наступила космическая эра и посреди кишащих комарами болот восточного побережья Флориды воздвигли Космический центр Кеннеди, насекомые отказались пасть ниц перед технологической мощью НАСА. Одному комару даже удалось прокатиться на космическом шаттле «Индевор». Он метался вокруг озадаченных астронавтов, когда корабль выходил на орбиту, пока его не засосало в вентиляционный фильтр и не расплющило.

Но, если бы нам предстояло выбрать одно животное, воплощающее все наши страхи перед агрессивным нашествием теплолюбивых насекомых, им, вероятно, стал бы азиатский гигантский шершень. Возможно, вы знаете его под именем «шершень-убийца». Полосатое брюшко, массивная оранжевая голова, каплеобразные глаза, как у Человека-паука, и мощные мандибулы делают этого грузного шершня размером с большой палец похожим на мультяшного суперзлодея. Хотя обеспокоенная общественность утверждает обратное, шершни-убийцы не убивают людей. Они истребляют медоносных пчел. Шершни слоняются возле пчелиных ульев и безжалостно обезглавливают появляющихся рабочих пчел, расчленяя несчастных жертв и скармливая части их тел своим личинкам.

Эта бойня может продолжаться, пока улей полностью не опустеет, а на месте преступления не останутся лишь тысячи растерзанных тел. Кое-где пчелы пытаются оказывать сопротивление. На родине шершней они разработали оборонительную тактику: рой пчел бросается на залетевшего в улей шершня, окружает захватчика своей шарообразной массой, а затем начинает вибрировать летательными мышцами, повышая температуру внутри шара до 47 °C. Шершень поджаривается заживо. Однако медоносные пчелы Европы и Северной Америки не привыкли к шершням и, по сути, беспомощны перед зачинщиком бойни.

Как следует из названия, азиатский гигантский шершень (Vespa mandarinia) обитает в лесах и предгорьях Восточной и Юго-Восточной Азии. Его часто путают с кузеном – азиатским шершнем (Vespa velutina), который успел добраться до Европы и растерзал так много медоносных пчел в Великобритании и Франции, что пчеловоды беспокоятся о жизнеспособности пчелиных семей, которые и без того страдают от клещей Varroa и пестицидов. Тем временем Vespa mandarinia начал наступление на западное побережье Северной Америки. Вероятно, его привозят сюда вместе с товарами из Азии.

В августе 2019 года власти Канады с удивлением обнаружили три особи на острове Ванкувер. Еще одного шершня нашли на юге, у границы с США. В декабре этот вид был замечен на 19 километров южнее, на этот раз в штате Вашингтон. Один пчеловод, которого несколько раз ужалили разъяренные шершни, сжег целую пчелиную колонию, чтобы уничтожить агрессоров. На юго-западе обнаружили молодую матку шершня, что свидетельствовало либо о регулярном завозе насекомых из Азии, либо о стремительном распространении вида.

К маю 2020 года, когда шершни прочно закрепились на Западном побережье, ситуация привлекла внимание New York Times, которая опубликовала статью под заголовком «Шершни-убийцы в США: пора остановить азиатского гигантского шершня».

В разгар ужасающей пандемии коронавируса, которая парализовала привычный ритм жизни и ускорила рост безработицы, для многих измученных американцев перспектива нашествия шершней-убийц, как их прозвали в Японии, стала еще одним подтверждением того, что 2020 год проклят. «Шершни-убийцы. Еще бы, это же две тысячи двадцатый. Больше проблем, еще больше! Нам не привыкать», – написал в «Твиттере» американский комик Пэттон Освальд.

Охваченные паникой граждане начали уничтожать все, что хотя бы отдаленно напоминало агрессивного шершня, включая ос – истребителей цикад, и золотистых роющих ос. Даже королевы шмелей стали жертвами этой неумелой любительской борьбы с вредителями. Почтовые ящики энтомологов стали заполняться фотографиями насекомых, которых ошибочно приняли за азиатского гигантского шершня. «Мои коллеги из Японии, Китая и Кореи в недоумении закатывали глаза, поражаясь нашей мнительности», – рассказал в интервью для Los Angeles Times ведущий энтомолог Калифорнии Дуг Янега. Эти убийства по ошибке перекликаются с событиями, произошедшими в Великобритании: единичные встречи с азиатскими шершнями в Девоне и Корнуолле привели к уничтожению бдительными домовладельцами гнезд европейского шершня. Не менее кровожадными были и непрошеные советы по борьбе с захватчиками территорий, которые получали официальные лица.

По словам энтомолога из Департамента сельского хозяйства штата Вашингтон Криса Луни, ему поступали полные энтузиазма предложения помощи в уничтожении шершней от людей, находившихся за сотни километров, а также несколько «совершенно безумных» рекомендаций относительно того, как именно их нужно уничтожать. Самая незабываемая идея – надеть на добровольца защитный костюм, намазать его чем-нибудь липким, и, когда шершни усядутся, облить их ядовитыми пестицидами. «Не знаю, шутка это была или нет, но совета глупее мы не получали», – говорит Луни.

Однако ученого, который при возникновении угрозы отправился в приграничный городок Блейн с импровизированными ловушками – кувшинами, наполненными смесью апельсинового сока с рисовой водкой, больше беспокоила возможность распространения шершней по всей территории США, нежели ошибки идентификации видов. Некоторые энтомологи пренебрежительно отнеслись к его марш-броску на восток, полагая, что негостеприимные холодные зимы прерий и высокий барьер Скалистых гор остановят вторжение, но Луни был не так оптимистичен. В ходе первоначального анализа возможного распространения шершней Луни и некоторые его коллеги обнаружили, что насекомые могут продвинуться по побережью вплоть до Калифорнийского залива, а на севере добраться до Анкориджа, штат Аляска.

В центральной части США нет среды обитания, подходящей для шершней-убийц, зато Восточное побережье может стать для этих истребителей пчел родным домом. Все, что для этого требуется, – матка, забравшаяся в грунт для цветов или другой груз, который затем отправится на поезде через всю страну в Нью-Йорк. «Такое вполне возможно, – говорит Луни. – Это вызывает тревогу. Неизвестно, насколько хорошо им удастся приспособиться, но если у вас есть пасека с тремястами ульями, вы можете потерять несколько, а может быть, и все. Пока мы не знаем наверняка». Шершни, вероятно, смогут колонизировать новые территории благодаря глобальному потеплению, которое расширяет пригодную для них среду обитания. Поскольку шершни гнездятся в земле, они смогут лучше защититься от аномальной жары, чем пчелы, страдающие от тепловых волн, которые подрывают иммунитет насекомых и способность находить пищу.

Изменение климата может ускорить продвижение шершня до рекордных темпов, наблюдаемых во Франции, где ареал распространения азиатского шершня ежегодно увеличивается на 80 километров. Он прибыл в страну в начале 2000-х и к настоящему времени добрался до Альп. Пока нам мало что известно о том, какую территорию могут захватить азиатские гигантские шершни. Обнаружение их в местах, далеко отстоящих друг от друга, – Британской Колумбии и Вашингтоне – предполагает наличие разных путей интродукции насекомых, а не распространение одной и той же колонии, но, если ареал обитания гигантских шершней начнет расширяться так же, как ареал Vespa velutina, могут возникнуть проблемы. Матки Vespa velutina, прикрепленные к летной мельнице, лабораторному устройству, которое, по сути, является беговой дорожкой для летающих насекомых, пролетели 200 километров, прежде чем выдохлись. «Вряд ли они смогут преодолеть такое расстояние даже за неделю, – говорит Луни. – Однако это означает, что шершни в поисках желаемого могут забраться довольно далеко». Тем не менее ученым пока мало что известно о том, что заставляет этих шершней расширять ареал обитания и не будут ли США вскоре кишеть ими так же, как Западная Европа – азиатскими шершнями.

Хотя это вторжение не направлено против людей, увеличение численности гигантских шершней наверняка приведет к росту количества пострадавших от чрезвычайно болезненных укусов. Если вас ужалят раз двадцать, есть вероятность, что вы умрете. Такая участь постигла десятки людей в Японии и Китае. В 2013 году в провинции Шаньси, расположенной на северо-западе Китая, где когда-то брал начало Великий шелковый путь, от множественных укусов шершней погибли по меньшей мере 28 человек. По словам экспертов, такие случаи стали учащаться.

Конрад Берубе никогда не забудет жгучую боль от укуса гигантского шершня. Он стал вторым человеком в Северной Америке, которого ужалило это насекомое. Его коллега провел первичный осмотр гнезда, обнаруженного в городе Нанаймо на восточной оконечности острова Ванкувер, и ретировался после того, как его ужалили. Тогда на борьбу с новой угрозой отправили Берубе. Он решил подобраться к гнезду ночью, когда активность шмелей снижается. Опытный пчеловод и энтомолог, Берубе надел два дополнительных комплекта одежды под комбинезон пчеловода, кевларовую защиту на запястья и лодыжки и бронежилет, который, по словам Берубе, «способен защитить и от бензопилы, и от зомби-апокалипсиса».

Он с трепетом приблизился к гнезду, устроенному в грязи парковых насаждений жилого района. Несколько шершней набросились на него и четыре раза ужалили в верхнюю часть туго обтянутых тканью бедер. Позднее Берубе обнаружил застрявшие в кожаных перчатках острые жала.

В отличие от медоносных пчел, азиатский гигантский шершень способен жалить многократно, выделяя, вероятно, в десятки раз больше яда, чем их излюбленная добыча.

Такого количества токсинов хватит, чтобы убить дюжину мышей. «Боль была такая, словно в мою плоть вонзили раскаленные канцелярские кнопки», – вспоминает Берубе.

Вокруг укусов шершней образовались гнойные волдыри. Кроме того, Берубе страдал от мышечных болей, из-за которых ему было тяжело подниматься и спускаться по лестнице. Большая доза этого яда может вызвать отказ почек и смерть, но Берубе отнесся к своим боевым ранам философски. «Необходимо помнить, что это защитный механизм, – говорит он. – Я вторгся на их территорию, и они защищали свое потомство».

Укус азиатского гигантского шершня не фигурирует в индексе Шмидта, шкале боли от укусов перепончатокрылых, которую энтомолог из Университета Аризоны Джастин Шмидт разработал на основе собственного мучительного опыта. Ученого жалили всевозможные насекомые, от бумажной осы, укус которой он сравнил с «каплей брызнувшего на руку раскаленного растительного масла», до муравья-пули, чей яд причиняет «сильнейшую боль, заставляющую двенадцать часов корчиться в муках». Шмидт признается, что его никогда не жалил шершень, ни гигантский, ни какой-либо другой, но, судя по описаниям страданий коллег, он оценивает боль от укуса шершня примерно на три балла по шкале от одного до четырех. «Три – это определенно очень больно, – говорит Шмидт, разработавший первую версию индекса еще в начале 1980-х годов. – Конечно, все зависит от того, куда тебя ужалили. Если в веко или нос, боль будет намного сильнее».

В Нанаймо, едва сдерживая поток ругательств, ужаленный Берубе схватил углекислотный огнетушитель, вернулся к гнезду и обдал своих врагов потоком газа, чтобы оглушить. Затем подобрал шершней и избавился от них, поместив в спиртовой консервант. Еще несколько шершней-рабочих попытались на него напасть, но тоже получили свою порцию углекислого газа. Это позволило команде выкопать гнездо и разломать соты с находящимися в них личинками. Всего было уничтожено от 150 до 200 шершней.

Угроза нашествия гигантского азиатского шершня не пугает Берубе, а волнующимся пчеловодам он советует «сохранять спокойствие и заниматься пчелами». Другое, менее умиротворяющее изречение можно увидеть на плакате Энтомологического общества Британской Колумбии. Изображение напоминает сцену вторжения инопланетян в стиле 1950-х: шершни размером с вертолет разрушают небоскребы, а люди в страхе разбегаются. Плакат советует «прихлопнуть» шершня палкой, «сфотографировать» его и «отправить» снимок обществу. На случай неожиданной встречи с этими насекомыми плакат дает следующий совет: «Если вас не кусают, замрите, но если укусят, прикройте глаза и бегите».

Испытывать брезгливое недовольство при мысли об эскадрилье смертоносных шершней или о несокрушимой армии тараканов, продолжающей наступление, вопреки усиливающейся жаре, вполне естественно. Однако самое страшное во всем этом – непосредственно изменение климата, которое представляет смертельную опасность для всей жизни на планете. Мы навлекли ее на себя и других существ, а теперь, несмотря на все возрастающую в течение десятилетий жару, меняем свой курс слишком медленно для того, чтобы предотвратить угрозу. Некоторое время назад Берубе слушал подкаст, на котором обсуждали следующий вопрос: «Что убивает шершня-убийцу? Вот угроза, которой нам следует бояться». Для Берубе очевидно, что по крайней мере частично ответственность лежит на углекислом газе, который он использовал для оглушения шершней. «Углекислый газ является одним из движущих факторов изменения климата. Это должно беспокоить людей гораздо больше, чем шершни-убийцы, – говорит он. – Нужно полностью изменить наш образ жизни, который сейчас способствует изменению климата, а не переживать из-за шершней».

Но если мы реагируем медленно и неохотно даже на угрозу наводнений, штормов и засух, которые могут спровоцировать не только общественные беспорядки, но и войны, есть ли надежда, что нас подстегнет к действиям бедственное положение насекомых? Более реалистичная цель – это согласованные усилия по восстановлению сложной, сбалансированной, пригодной для насекомых среды обитания и обеспечению относительного отсутствия ядохимикатов в надежде, что это, по крайней мере, даст насекомым отсрочку от натиска климатического кризиса. У нас осталось не так много времени. Хотя изменение климата часто воспринимается как затянувшаяся, едва заметная перестройка, справляться с которой придется нашим праправнукам, оно периодически дает о себе знать катастрофическими происшествиями, напоминающими нам о том, что перемены идут полным ходом.

Австралия – страна, закаленная климатическими крайностями; здесь жизненные циклы природы формировались тысячелетиями разрушительных пожаров и возрождений из пепла, палящего солнца и проливных дождей. Любое подозрение, что континент выходит за привычные климатические рамки, встречается избитой строчкой из стихотворения Доротеи Маккеллар 1908 года «Моя страна»: «Я люблю обожженную солнцем страну, край высоких гор и равнин, где на смену засухе и жаре приходят дожди стремнин».

И все же летом 2019-го стало очевидно, что в Австралии что-то пошло не так. Пчелы вокруг здания парламента в Канберре вели себя очень странно, а некоторые падали на землю и умирали. Главный пчеловод австралийского парламента Кормак Фаррелл объяснил, что пчелы опьянели от нектара, который забродил из-за аномальной жары.

Трезвые пчелы семейства не пускали пьяных в ульи, и те шатались по округе, пока не приходили в себя или не погибали от отравления алкоголем.

С самого начала это лето было знойным и смертоносным. 2019 год стал наиболее жарким в Австралии за всю историю, побив рекорд, установленный шестью годами ранее. В 2013 году Австралийскому бюро метеорологии пришлось добавить на метеокарту еще один цвет – ярко-фиолетовый, так как ожидалось, что температура достигнет беспрецедентного максимума – 52 °C. Пять самых жарких лет за всю историю наблюдений наблюдались после 2004 года, а в 2019-м в Австралии зафиксировали самую продолжительную засуху, прочно установившуюся с приходом лета.

Сезон лесных пожаров начался рано, в сентябре. Молнии поджигали тлеющие угли, и пламя быстро охватывало иссохшую растительность. Благодаря ветру огонь распространился на огромные территории. Пожары достигли густонаселенного юго-востока, испепеляя окрестности штатов Новый Южный Уэльс, Виктория и Южная Австралия. Сидней был окутан смогом; сверкающая гавань и оперный театр скрылись за завесой дыма. Повсюду раздавались звуки пожарной сирены и сухой кашель. На какое-то время качество воздуха в городе стало худшим в мире, что вынуждало людей при выходе на улицу надевать маски даже в эту докоронавирусную эпоху.

Происходящее все больше напоминало апокалипсис. Когда в прибрежных городах бушевали пожары, перепуганные жители и отдыхающие убегали на пляжи. На снимке, сделанном на берегу залива Малуа, к югу от Сиднея, запечатлена примечательная сцена: измученные люди сбились в кучу, а в центре кадра, на песке, одиноко стоит лошадь, залитая красноватым адским светом. Ниже по побережью, в городе Маллакута, штат Виктория, австралийским военно-морским силам пришлось эвакуировать с пляжа тысячи оказавшихся в ловушке людей.

К январю размер выгоревшей территории превосходил площадь Греции. Более 30 человек погибли в огне, еще 400 умерли из-за отравления дымом. Пламя уничтожило тысячи домов. Пожары всегда были неотъемлемой частью жизни в Австралии, но такого раньше не случалось. Теперь все было по-другому. Предыдущие стихийные бедствия, вызванные лесными пожарами, длились не более суток и поэтому получили соответствующие названия: Черная суббота, Пепельная среда. Это долго не утихавшее бедствие стало известно как Черное лето. Дикие животные особенно сильно пострадали от пожаров, так как пламя охватывало деревья и луга. Большие участки тропических лесов, которые прежде не входили в традиционный контур возгораний, впервые сгорели дотла вместе с обитателями.

Австралия – одна из немногих стран в мире с богатейшим биологическим разнообразием. Здесь обитает десятая часть всех видов животных и растений планеты. Миллионы лет изоляции создали уникальных существ, от воинственного тасманского дьявола до яйцекладущего млекопитающего – утконоса. Лесные пожары испепелили настоящую сокровищницу жизни.

По подсчетам Криса Дикмана, эколога из Университета Сиднея, в огне погибло более миллиарда животных. «Учитывая охват территории и количество пострадавших животных, это чудовищное событие», – признает Дикман. Катастрофа поставила под удар и без того редкие виды, в том числе 250 тысяч видов насекомых Австралии, только треть которых была описана наукой.

Особенно ученых волновала судьба жуков с малым ареалом обитания, цеплявшихся за вспыхивающие листья, и водных насекомых, погибших, когда пепел засыпал водоемы.

Один из уникальных видов, оказавшийся в огненной ловушке, – австралийский альпийский кузнечик, который при определенной температуре приобретает ярко-бирюзовую окраску. Могут уйти годы на то, чтобы выяснить, какие виды полностью исчезли, но, как подчеркивают энтомологи, из-за ключевой роли насекомых в распространении семян, переработке питательных веществ и удобрении почвы любые масштабные потери этих существ затруднят восстановление сожженных лесов.

Уникальность этой трагедии раскрылась на острове Кенгуру, форпосте суровой природной красоты у побережья Южной Австралии. Остров, где почти нет болезней и загрязнений, славится богатым видовым разнообразием, в том числе коалами и уникальным подвидом кенгуру. Это также настоящий рай для пчеловодов. Считается, что остров Кенгуру – единственное место в мире, где обитают чистокровные лигурийские пчелы. Эти медоносные пчелы вида Apis mellifera ligustica родом из Альп северной Италии, но в конце XIX века они попали в Австралию. Последние чистокровные семейства, избежавшие межвидового скрещивания, сохранились только на острове Кенгуру благодаря территориальной изоляции и местным законам. Эти пчелы изготавливают не только нежный цветочный мед. Плоды их труда также используют при производстве декоративной косметики и средств для ухода за кожей.

Питер Дэвис вырос на острове Кенгуру. Он держал пчел на семейной ферме и не переставал удивляться тому, что его подопечные приспосабливаются к изменению пищевых норм и температуры лучше других медоносных пчел. Постепенно это увлечение переросло в дело всей жизни. Фирма Дэвиса Island Beehive теперь производит около 100 тонн лигурийского меда в год и является одним из крупнейших производителей органического меда в Австралии.

Лесной пожар – привычное явление на острове, как и на континенте. Дэвис не особенно встревожился, когда, незадолго до Рождества 2019 года, пламя начало лизать густые кроны широко распространенных на острове эвкалиптов малли. Однако к 3 января из-за изменения направления ветра ситуация вышла из-под контроля пожарных, что поставило под угрозу жизни людей и лигурийских пчел. «Пожары – это природное явление. Мы всегда были настороже, но бедствия такого масштаба никто не ожидал», – признается Дэвис. Он спешно переместил сотни ульев в более безопасное место, но огонь наступал так яростно, что уничтожил за день пятьсот семейств. При таких масштабах истребления растительности – около трети острова превратилось в пепелище – ищущим спасения пчелам негде было спрятаться.

После этого несчастья Дэвису приходится кормить оставшиеся семейства, которые перестали производить мед. Основной источник пищи пчел, эвкалипт ветвечашечковый (Eucalyptus cladocalyx), был полностью уничтожен пожарами, и полное восстановление может занять более десяти лет. Пчеловоды Австралии, чьи ульи пострадали от многолетней засухи и пожаров, уже предупредили о дефиците меда на внутреннем рынке.

При анализе подобных происшествий фактор изменения климата часто упускают из виду, особенно когда проблема переходит из сферы науки в сферу ожесточенной политической борьбы. В ряде стран, в первую очередь в Австралии и США, глобальное потепление рассматривается как некая идеологическая позиция, а не как общечеловеческий научно установленный вызов, который нам предстоит преодолеть. Трагедия такого отрицания и заблуждения заключается в том, что многие люди и виды погибнут только из-за того, что политические лидеры погрязли в трусости, корысти и идеологическом позерстве.

Климатологи неоднократно находили подтверждение тому, что сухие, жаркие условия превратят растительность в «пороховую бочку». Обезвоженная почва и растущее количество легковоспламеняющегося топлива – идеальная среда для лесных пожаров. Как показал анализ, проведенный после Черного лета, вероятность создания пожароопасных условий в мире без глобального потепления была бы по меньшей мере на 30 % ниже. Однако сила укоренившихся предубеждений такова, что даже при виде смерти и разрушения, о которых нас предупреждала наука, мы умудряемся находить случившемуся другое объяснение. Сам Дэвис винит в масштабности пожаров правила, которые не позволяют избавляться от сухих кустарников и деревьев, даже если при возгорании они могут угрожать жизни и имуществу людей. Специалисты говорят, что создание зон без растительности вокруг домов может уберечь их от пожаров, но эффективность таких мер носит ограниченный характер, тогда как погода и климат оказывают гораздо большее влияние на интенсивность возгораний.

Перефразируя климатолога из Техасского технологического университета Кэтрин Хейхо, которая постоянно ведет диспуты со скептиками, можно сказать, что наши личные убеждения не меняют научную реальность. Термометр не принадлежит ни к партии консерваторов, ни к либералам, ни к социалистам. По мере повышения температуры ученые обнаружили, что длительность пожароопасного периода значительно увеличилась на четверти поросших растительностью участках суши, включая западную часть США, юг Европы и Амазонку. Потепление планеты в сочетании с естественными колебаниями будет создавать все более благоприятные условия для возникновения пожаров, уничтожающих дома людей, насекомых и других существ.

Природа изощренной жестокости изменения климата такова, что за пару десятилетий оно может растопить ледяные жилища веснянок, за годы – лишить растения питательных веществ, которые так необходимы кузнечикам, и за пару часов приготовить барбекю из редкого вида пчел. Несмотря на весь вред, который мы сейчас наносим насекомым, рано или поздно кризис насекомых придется рассматривать как одну из многих составляющих климатического кризиса.

Разрушительный пожар во владениях Питера Дэвиса частично запечатлен на видео, которое снимал его сын из своего дома. За большими окнами в алом мареве деревья, машины и садовые качели, охваченные бушующим огнем. Затем в окно ударил какой-то обломок. Кажется, дом со всех сторон окружен беснующимся адским пламенем.

«Через секунду здесь будет очень жарко», – говорит Брентон, сын Питера Дэвиса, прежде чем крикнуть брату, чтобы тот не заходил в ванную, так как выбраться оттуда уже не удастся. Брентон приоткрывает дверь, чтобы окатить наступающее пламя струей воды из массивного шланга – свидетельство доблестных попыток Дэвиса и двух его сыновей спасти и свое, и соседское имущество. Съемки продолжаются на следующий день: Брентон Дэвис осматривает нанесенный огнем ущерб, в числе прочего – почерневшие, тлеющие остовы двух автомобилей. Дом каким-то чудом уцелел. Большинство пчел – нет. «Мы сделали все, что могли», – комментирует Брентон.

Лесные пожары еще два месяца бушевали в разных частях Австралии, прежде чем их наконец погасил сильный ливень, встреченный всеобщим ликованием. Однако через несколько месяцев ставшие уже привычными сцены бушующего адского пламени, обугленных городов и оранжевого, как в фильме «Бегущий по лезвию», неба возобновились, на этот раз на западе США. Выгорела территория размером со штат Коннектикут, погибло несколько десятков человек, столбы дыма достигали высоты, на которой летают частные самолеты. Смог затянул небо над задыхающимся заливом Сан-Франциско и тающим национальным парком Глейшер и отправился дальше, на восток, до самого Нью-Йорка. В этот год западные штаты столкнулись с самыми масштабными пожарами, возникновению которых способствовало глобальное повышение температуры по сравнению с доиндустриальной эрой в среднем на 1 °C.

Дальше будет только хуже. По оценкам ученых, к концу века на Земле потеплеет еще на три градуса, а может, и больше. Понятие «новая норма» при этом отсутствует. Нас ждет непрерывное движение вверх на эскалаторе с новыми температурными рекордами, пожарами, наводнениями и вымиранием видов, пока мы наконец не решим, что с нас хватит. С течением времени раскаленное лето 2020 года уже не будет казаться столь необычным.

Труд пчел

Если задаться целью объехать всю Силиконовую долину, взяв курс на юго-восток вдоль сужающейся оконечности залива Сан-Франциско, вы сначала минуете городок Менло-Парк с кампусом Facebook, спроектированным Фрэнком Гери, а затем доберетесь до Маунтин-Вью, где находится впечатляющее стеклянное сооружение штаб-квартиры Google.

В нескольких минутах езды оттуда, в Купертино, находится округлый комплекс зданий, который, если взглянуть на него из космоса, напоминает гигантский футуристический рогалик – офис-центр Apple. Поезжайте дальше, минуя Сан-Хосе и лабиринты пригородов и автомагистралей, и вы окажетесь в самом сердце другого исполина, от которого также зависят миллионы жизней.

Если Силиконовая долина – это Мекка для сферы технологий и социальных сетей, то раскинувшаяся рядом Калифорнийская долина – то же самое для мира высокоэффективного промышленного сельского хозяйства. Пьянящее сочетание безжалостности и инноваций этих двух калифорнийских гигантов преобразило нынешнюю эпоху. Калифорнийская долина, простирающаяся на 724 километра от Каскадных гор на севере до гор Техачапи на юге, находится в самом сердце Калифорнии и является одним из самых продуктивных сельскохозяйственных регионов планеты.

Когда-то здесь находилось внутреннее море, а теперь плодородная почва долины производит 40 % фруктов, орехов и овощей США, снабжая страну грандиозными объемами клубники, винограда, салата, помидоров и апельсинов. Если бы не этот плоский участок суши, США не смогли бы выращивать достаточное количество ягод, оливок, персиков и инжира. Однако влияние этой области распространяется далеко за пределы штата или страны. С тех пор как в 1850-х золотодобытчики переключились на выращивание пшеницы, Калифорнийская долина стала пионером в области современных методов ведения сельского хозяйства.

Первые посетители испытывали благоговейный трепет при виде паровых тракторов, за которыми последовала череда новой техники, воплощающей мечты любителей стимпанка: механические сборщики хлопка, свеклоуборочные комбайны и сборщики томатов. Фермеры долины быстро освоили ирригацию, а затем прибегли к высасыванию воды прямо из земли, что стало большой ошибкой – теперь грунт местами проседает на 5 сантиметров за месяц. При помощи дешевой рабочей силы, выведения новых сортов растений и применения постоянно растущего арсенала пестицидов и удобрений производители создали в Калифорнийской долине систему производства продуктов питания стоимостью более 43 миллиардов долларов и представили миру образец интенсивного сельского хозяйства, которое максимизирует производительность и прибыль.

Казалось бы, сочетание изобретательности и грубой силы позволило фермерам подчинить землю своей воле. Но даже этот колосс по-прежнему зависит от маленького, жужжащего фактора, который с каждым годом становится все менее надежным, – пчел. Промышленное сельское хозяйство требует численности опылителей промышленных масштабов. Больше всего в них нуждаются фермеры, выращивающие миндаль. Калифорния производит 80 % мирового урожая миндаля, и отрасль стремится к дальнейшему росту. Миндальные сады уже занимают 473 тысячи гектаров Калифорнийской долины, что превышает размер штата Делавэр, причем за последние 20 лет площадь увеличилась вдвое. В ближайшие годы под выращивание миндаля планируют выделить еще 121 406 гектаров.

Миндальные деревья требуют перекрестного опыления: переноса пыльцы с дерева одного сорта на дерево другого сорта для получения любых орехов, и все это в течение короткого промежутка времени в феврале, когда появляются бутоны, а затем – белоснежные цветы. Увы, согласно законам природы, пчелы в это время года пребывают в подобии спячки из-за зимних холодов, а значит, тех, которые будут опылять миндаль, приходится будить, словно дремлющую аварийную команду, которая не планировала выходить в ночную смену. «Мы пытаемся сделать что-нибудь неожиданное», – говорит исследователь пчел из Калифорнийского университета в Дейвисе Чарли Най.

Для опыления каждого засаженного миндалем участка площадью четыре тысячи квадратных метров требуются два пчелиных улья. Таким образом, почти весь миндаль в мире производится усилиями 2,34 миллиона ульев, которые содержат около 30 миллиардов пчел.

Дополнительные гектары новых миндальных садов увеличат потребность в пчелах еще на 600 тысяч ульев.

В Калифорнии около полумиллиона ульев, поэтому дефицит пчел восполняется благодаря поразительному по своим масштабам перемещению насекомых. Около 85 % всех коммерческих пчелиных семей США каждый год загружают в грузовики, закрепляют и везут в Калифорнийскую долину – за сотни, а иногда и за тысячи километров. Каждую зиму, на несколько недель, пчелы Америки собираются на своеобразный слет: на клочке земли теснятся кедровые ящики, полные пчел, которые вынужденно покинули свои дома и теперь должны сориентироваться на новой местности. Целая армия сражается за урожай миндаля. Это крупнейшее в мире событие опыления, ошеломительная операция, направленная на то, чтобы подчинить мир природы и заставить его идти в ногу с нашими собственными желаниями. «Чувствуешь себя ковбоем на приграничной территории: едешь всю ночь, спишь на ходу», – рассказывает пасечник из Пенсильвании Дэвид Хакенберг, который начал разводить пчел еще в 1962 году, когда учился в средней школе. Каждый год он перевозил до двух тысяч ульев в Калифорнию и обратно.

Иногда такое дерзкое предприятие может пойти не по плану. В 2019 году грузовик, перевозивший пчел из Калифорнии обратно в Монтану, перевернулся. Сто тридцать миллионов пчел вырвались на свободу и пронеслись над головами перепуганных автомобилистов. Бороться с роем пришлось пожарным в полном защитном облачении. Год спустя в окрестностях миндальных садов тысячи пчел облепили автомобиль, за рулем которого была женщина. Когда отчаянные попытки стряхнуть насекомых с машины, разогнавшись до высокой скорости, не увенчались успехом, женщина поехала к ближайшей пожарной станции, где пчелы быстро передислоцировались на машину перепуганного начальника пожарной охраны.

Из-за масштабности и щедрой оплаты за опыление, которую предлагают производители миндаля, этот неофициальный фестиваль пасечников получил название «Суперкубок пчеловодства». Но это не единственный слет за год – многие из этих пчел вновь окажутся на грузовиках и отправятся в путешествие по всей стране, чтобы опылить дыни во Флориде, яблоки в Пенсильвании и чернику в штате Мэн.

Европейская медоносная пчела Apis mellifera появилась в США относительно недавно, но уже успела зарекомендовать себя как бесплатный выездной работник, в чьи обязанности входит поддержание продовольственной системы страны. Потребность в медоносных пчелах растет по всему миру; по данным ООН, объем агропромышленного производства, зависящего от опыления, за последние полвека увеличился на 300 %. Например, в Австралии около полутора миллиардов пчел отправляют на юг опылять сады в штате Виктория. Правительство страны определяет этот процесс как крупнейшее перемещение сельскохозяйственных животных за всю историю континента.

Но сейчас, когда мы так зависим от пчел, нам пришлось столкнуться с тяжелой реальностью: медоносные пчелы по всему миру страдают от нападения смертоносных хищников, болезней и химикатов.

Само пчеловодство из буколического времяпрепровождения ради пары ложек золотистого меда превратилось в лихорадочную тыловую оборону, задача которой – уберечь пчелиные семьи от катастрофических потерь ради удовлетворения растущего спроса сельскохозяйственного колосса на опыление. «Это больше не бюджетное увлекательное хобби, как раньше», – говорит специалист по пчелам из Редингского университета Саймон Поттс.

С тех пор как в Китай в XIX веке завезли пчелу Apis mellifera, популяция ее азиатских родственников Apis cerana сократилась на 80 %. Европейская медоносная пчела была завезена в Китай, так как она производит больше меда, и на вкус он более сладкий, но она также переносит заболевания, которые уничтожили местных насекомых. Несколько подвидов азиатских пчел в настоящее время находятся под угрозой исчезновения, что вызывает опасения за судьбу местных растений, которые обычно игнорируются европейскими пчелами. Однако Apis mellifera также сталкиваются с проблемами в своем родном ареале обитания. Первое комплексное исследование, проведенное в 2014 году в 17 странах – участницах Европейского союза, показало, что Бельгия, Швеция и Дания каждую зиму теряют более 20 % пчелиных семей. Зимой 2017/18 года Португалия, Северная Ирландия и Италия лишились четверти семей.

Из-за необычайно поздних заморозков, которые иссушили цветы и тем самым уничтожили нектар, французские пчеловоды были вынуждены кормить голодных пчел сиропом. Среднегодовые потери семей выросли с 5 % в 1990-х годах до 30 % в настоящее время. По мнению французских пчеловодов, это связано с изменением погодного режима из-за глобального потепления. Хотя неоникотиноиды в стране запрещены, высказываются опасения по поводу пестицидов, даже органических, которые могут наносить вред пчелам. «Пчеловоды в замешательстве, – говорит генеральный секретарь Национального союза французских пчеловодов Анри Клеман. – Им приходится заводить больше ульев, чтобы производить меньше меда, а также создавать или приобретать новые рои, чтобы заменить вымершие и сохранить поголовье пчел. Отрасль переживает коллапс».

По словам Клемана, ситуация катастрофическая и требует внедрения «реальной политики на основе принципов агроэкологии, что предусматривает сокращение применения пестицидов, возвращение деревьев и живых изгородей, а также более разнородных культур с учетом нужд опылителей и биоразнообразия». Исследование гибели пчелиных семей на континенте показало, что пчелы, которые кормились исключительно цветами плодовых деревьев, рапсом или кукурузой, понесли большие потери той зимой, чем колонии с более разнообразным рационом питания.

Ухудшение ситуации чревато дестабилизацией фундаментальных основ жизни в Европе.

«Если мы лишимся пчел, то останемся без фруктов, овощей и даже зерновых. Это, в свою очередь, приведет к вымиранию птиц, млекопитающих и прочих видов, – говорит Клеман. – Пчелы – краеугольный камень биологического разнообразия».

Устойчивая тенденция, наблюдаемая в Великобритании, вызывает тревогу. По данным Редингского университета, с 1985 по 2008 год потери семей медоносных пчел составили 54 %. Имеющихся ульев хватит только для опыления трети британских посевов, то есть эта задача по большей части ложится на диких пчел, например на гнездящихся в почве шмелей. «Даже если гипотетически мы могли бы поставить каждый пчелиный улей в нужное время в нужном месте, все равно наблюдалась бы массовая нехватка опылителей», – говорит эксперт по пчелам Саймон Поттс. Он добавляет, что, хотя в некоторых уголках мира количество семей медоносных пчел растет, «в Европе и Северной Америке присутствует огромная брешь».

Поттс изучал пчел в течение 30 лет и недавно вышел на политическую арену, чтобы донести до общественности, что гибель опылителей требует немедленных мер. Однажды он пригласил британских политиков на завтрак, где не было ни джема, ни мармелада – никаких продуктов, для производства которых требуются опылители. Эта показательная акция привлекла внимание широкой публики. Поттс заметил, что даже завсегдатаи местного паба все чаще заговаривают с ним о гибели пчел. Это свидетельствует о том, что пчелы стали самым значимым и узнаваемым символом кризиса насекомых в общественном сознании.

Люди боятся пчелиных укусов, но в целом большинство из нас смутно понимают важность этих существ и то, что в их мире что-то пошло не так. Наша тревога может даже улучшить отношение к пчелам. «Двадцать лет назад люди, обнаружившие у себя на заднем дворе пчел, звонили мне, чтобы выяснить, как их убить, – рассказывает энтомолог из Университета Иллинойса Мэй Беренбаум. – Теперь они спрашивают, как помочь пчелам».

Поворотным моментом в нашем отношении к этим насекомым стало возникновение зловещей угрозы в 2006 году. Рабочие пчелы начали массово покидать ульи, по 30–40 тысяч за раз, бросая матку и ее потомство, что наносило пчелиным семьям серьезный ущерб. Пчеловоды привыкли видеть мертвых пчел. Здоровые особи выбрасывают их на землю, когда наводят порядок в улье, но на этот раз тела отсутствовали. На месте преступления не было никаких улик, кроме опустевших ульев. Казалось, мир вступил в новую чудовищную, но непостижимую фазу.

Хакенберг, пчеловод из штата Пенсильвания, приобрел некоторую известность среди коллег, так как стал одним из первых свидетелей явления, которое вскоре окрестили синдромом разрушения пчелиных семей. В ноябре 2006 года он осматривал 400 своих ульев к югу от Тампы во Флориде, когда его вдруг охватило необъяснимое чувство тревоги. «Сын управлял автопогрузчиком, а я подкуривал пчел, но их почти не было, – рассказывает он. – У меня возникло жуткое чувство, что что-то не так. Я бросился поднимать крышки ульев и обнаружил, что они пусты».

Ошарашенный, Хакенберг опустился на четвереньки и начал ползать по гравию, выискивая мертвых пчел. «Я ничего не нашел, – говорит он. – Во всех четырехстах ульях не набралось бы достаточно пчел, чтобы наполнить двадцатилитровое ведро». Пчеловод попытался объяснить сыну, в чем дело, но, видимо, из-за стресса начал заикаться. «Впервые в жизни я потерял дар речи», – признается Хакенберг. В том году он лишился 80 % своих ульев и вскоре понял, что другие тоже столкнулись с этой проблемой.

Сообщения о синдроме разрушения пчелиных семей поступали из Флориды и Джорджии, а к концу 2007 года это явление затронуло 24 штата. Вскоре оно перебралось в другие страны: Швейцарию и Великобританию. Джон Чэппл, который первым забил тревогу, когда потерял все 14 пчелиных семей в своем саду на западе Лондона, дал этому явлению более поэтичное название – «Синдром Марии Целесты», в честь корабля, который, несмотря на исправность, был покинут экипажем и обнаружен дрейфующим в 1872 году.

Многие сочли этот таинственный феномен, опустошающий ульи, началом пчелиного апокалипсиса. На обложке журнала Time за 2013 год красовалась одинокая пчела, а заголовок гласил: «Мир без пчел». Чтобы подчеркнуть важность этих насекомых, сеть продуктовых магазинов Whole Foods временно убрала из своего магазина на Род-Айленде все продукты питания, производство которых зависит от опылителей. 237 из 453 позиций ассортимента исчезли, в том числе яблоки, авокадо, морковь, цитрусовые, зеленый лук, брокколи, капуста и лук.

Синдром разрушения пчелиных семей все еще остается предметом дискуссий. Ученые предполагают, что его могут вызывать болезни, пестициды, стресс, плохое питание или комбинация этих факторов. Хакенберг винит во всем неоникотиноиды, бич насекомых во многих отношениях. «Единственные, кто продолжает строить догадки, это химические компании. Ученым все ясно», – говорит он.

В одном исследовании Гарвардского университета здоровых пчел кормили высокофруктозным кукурузным сиропом с добавлением имидаклоприда, неоникотиноида, который поражает центральную нервную систему насекомых. Через полгода 15 из 16 подопытных ульев вымерли. Французские ученые прикрепили миниатюрные радиочастотные маячки к пчелам и начали кормить их сахарозой с тиаметоксамом, еще одним популярным неоникотиноидом. Пчелы, подвергшиеся воздействию инсектицида, с гораздо меньшей вероятностью возвращались в ульи после сбора пищи.

Какова бы ни была причина, синдром разрушения пчелиных семей перестал быть главным источником беспокойства за судьбу пчел, когда на передний план вышли более серьезные угрозы. В авангарде выступает враг пчел, который опустошает пчелиные колонии по всему миру, несмотря на то что длиной он всего миллиметр (размером с кончик карандаша) и не способен ни видеть, ни слышать.

Varroa destructor, что в переводе означает «клещ-разрушитель», вероятно, появился на этой планете с единственной целью – мучить пчел. У этого крохотного создания четыре пары лапок, идеально подходящих для того, чтобы вцепиться в пчелу, и ротовой аппарат, который ловко прокалывает экзоскелет пчелы-хозяина, чтобы высосать ее внутренности. Точнее говоря, Varroa питается гемолимфой, аналогом крови, и истощает орган пчел, который накапливает питательные вещества и отфильтровывает токсины. «Это не похоже на обычный комариный укус, лишающий жертву капельки крови. Такой комар уселся бы на вас, превратил вашу печень в жижу, высосал ее и улетел» – такое яркое описание приводит энтомолог Сэмюэль Рэмси, чьи исследования проливают свет на образ жизни этого клеща.

Эти мелкие паукообразные разъезжают на пчелах, питаясь ими, а затем переключаются на их потомство. Шестиугольные ячейки в восковых сотах улья используются в качестве гнезд, в которых развиваются личинки пчел. Самка клеща забирается в ячейку и прячется за своей добычей – личинкой, имитируя запах пчел, чтобы избежать обнаружения.

Самка откладывает яйца, из которых вылупляются личинки, развиваются и снова размножаются, умножая тем самым количество паразитов, которые будут питаться ослабленными пчелами.

Весной популяция клещей в улье может удваиваться каждые четыре недели. Нарушая иммунную систему пчел и заражая их вирусами, этот паразит способен уничтожить целую пчелиную семью.

Клещи Varroa родом из Азии, и местные пчелы с течением времени научились от них избавляться. Но, когда в 1970–1980-х годах клещи распространились по территории Европы и Америки, Apis mellifera оказались беззащитны перед ними. По всему миру пчелиные семьи страдают от клещей. Только Австралия смогла предотвратить их вторжение. Несмотря на отчаянные усилия, действенное средство от клещей до сих пор не найдено.

Вызываемые паразитами заболевания, скудное питание и ядохимикаты часто накладываются друг на друга, подрывая жизнестойкость ульев. «Пчелы могли бы справиться с большинством этих проблем, если бы они возникали по одной, – отмечается в анализе Министерства сельского хозяйства США. – Но когда пчелы сталкиваются с любой из многочисленных комбинаций таких факторов, это ослабляет и подавляет жизнеспособность семей».

Потери пчелиных семей в США одни из самых высоких в мире. По данным опроса многострадальных американских пчеловодов, зимой 2018/19 года погибли около 40 % управляемых пчелиных семей. Такой невообразимый темп потерь означает, что за несколько холодных месяцев умерло около 50 миллиардов пчел. Та зима была худшей за все 13 лет наблюдений Мэрилендского университета. Это был грандиозный рост смертности по сравнению с зимними потерями прошлых лет, которые в среднем составляли около 10 % семей.

От полного вымирания спасает только своего рода триаж, который пчеловоды вынуждены проводить постоянно.

Ценность пчел для сельского хозяйства защищает их от полного краха, даже когда опасности атакуют со всех сторон. Здоровый улей делится на две части; для новой семьи приобретают матку, которую продавец аккуратно упаковывает и отправляет почтой. Перед наступлением зимы пчеловоды делают все возможное, чтобы матки отложили как можно больше яиц для компенсации потерь. Между тем в некоторых странах, например в США, для пополнения популяций пчел перевозят из одной части страны в другую.

Такое вмешательство человека, неприменимое к диким пчелам, остановило резкое падение численности медоносных пчел. «В глобальном масштабе домашние пчелы не находятся под угрозой исчезновения, – говорит Дэйв Гулсон. – Они точно не вымрут. Это домашние животные, и их численность в большей степени определяется экономикой». Экономические стимулы способствовали увеличению числа ульев во всем мире приблизительно до 100 миллионов, что, согласно данным ООН, почти вдвое превышает общее количество ульев в 1961 году.

Однако в разных частях света дела обстоят по-разному. В Северной Америке и Европе количество семей резко снизилось, а в Азии и Южной Америке возросло. В Узбекистане, Сербии и Новой Зеландии наблюдается пчеловодческий бум, а тем временем в Италии, Франции и Египте владельцы пасек переживают кризис. Это может свидетельствовать о цикличности пиков и спадов, но некоторые энтомологи предостерегают от иллюзий по поводу кажущегося повсеместного распространения пчел. «Если бы мы не научились поддерживать численность пчел на должном уровне, они бы уже оказались на грани вымирания. Я ни капли не преувеличиваю», – утверждает эксперт по пчелам из Университета Майами Алекс Зомчек.

Зомчек указывает, что медоносные пчелы существуют уже почти 200 миллионов лет. За это время произошли глобальные тектонические сдвиги, динозавры появились и вымерли, а человечество отделилось от других приматов, чтобы создать колесо, печатный станок и iPhone. «Тем не менее за последние тридцать лет мы довели их до такого состояния, что, если бы не наша способность разводить пчел в масштабах, превышающих их смертность, над этими созданиями уже нависла бы угроза вымирания, – говорит Зомчек. – В последнее время пчелы оказались в опасности. Мы вклинили их в свою пищевую пирамиду: фрукты и овощи нуждаются в опылении, которое осуществляется медоносными пчелами. Люди создали очень эффективную систему, но она в то же время крайне хрупкая».

Эффективность такой системы превзошла все ожидания. Джордж Хансен, как и многие другие, считал, что основной доход от пчеловодства приносит мед. Когда в середине 1970-х он основал компанию Foothills Honey на западе штата Орегон, его план был прост: завести пчел, собирать мед и продавать его всем желающим, чтобы они намазывали его на тост или блинчики. «Я думал, что стану производителем меда», – говорит Хансен. Тень от козырька кепки с изображением пчелы падает на его морщинистое лицо и бледно-голубые глаза. «Мы не меняли название компании, но изменили направление деятельности».

Январь 2020-го. Я отправился в окрестности Модесто в самом сердце Калифорнийской долины на встречу с Хансеном. Мы сидели в его грузовике, глядя на семь тысяч ульев, которые он привез из Орегона. Сотни пчелиных домов выстроились перед нами аккуратными рядами на огороженной забетонированной площадке. В 80-х и 90-х Хансен наблюдал, как производители миндаля повышали плату за опыление – с 15 до 20 долларов за улей. Когда она достигла 50 долларов, Хансен решил, что на этом рост остановится, но как бы не так. «Теперь можно получить 200 долларов за улей – если он у вас есть, – рассказывает Хансен. – Это нерегулируемый рынок, чем-то напоминающий Дикий Запад».

Сходство с Диким Западом проявляется даже в скотокрадстве, только воруют теперь не коров, а пчел. Растущая стоимость ульев, наряду с множеством производителей миндаля, ищущих опылителей, делает воровство пчел у ничего не подозревающих пчеловодов все более прибыльным занятием. По словам полицейского из округа Бьютт Роуди Фримена, которого прозвали «следователем по пчелиным делам», в 2016 году произошел всплеск краж. Было украдено 1695 ульев (для сравнения: годом ранее – 101 улей). В 2017 году эта цифра составила 1048 ульев.

Полиция обвинила в происходящем украинскую банду, которая вихрем пронеслась по нескольким округам Калифорнии, оставив пчеловодов без пчел. Были арестованы двое мужчин. Они предстали перед судом по обвинению в изощренных кражах: под покровом ночи ульи загружали в машины с помощью вилочных погрузчиков для ускорения процесса и тут же увозили. Неухоженный клочок земли недалеко от городка Фресно использовался в качестве «разделочной». Ульи разных пчеловодов делили на части для создания новых ульев, а с ящиков соскребали имена прежних владельцев.

Эти преступления – следствие грандиозного бума. Если существует эпоха благоденствия ореховых деревьев, то для миндаля она уже наступила – после нескольких сотен лет произрастания в Калифорнии. Впервые миндальные деревья были завезены в Калифорнию из Испании францисканцами в начале XVIII века. Миндаль отлично прижился на суглинистых почвах в климате, похожем на средиземноморский. Первый миндальный сад посадили вдоль реки Бэр недалеко от Сакраменто в 1843 году, и в последнее время он разросся. В 1960-х и 1970-х годах новые изобретения: встряхиватели деревьев, подметальные и уборочные машины – заменили тяжелый физический труд сборщиков орехов и грузчиков.

Выхолощенные новейшие технологии выращивания миндаля не уступают тому, что можно увидеть в Силиконовой долине. Стоит выехать из любого городка Калифорнийской долины, и перед вами предстанут бесконечные ряды миндальных деревьев – ландшафт, где царит полное единообразие и лишь кое-где виднеется бесполезный полевой цветок.

Путешествуя по этой местности, Дениз Куоллс проезжает мимо частного домовладения, занимающего не более половины гектара, где все засажено миндалем. «Здесь буквально все выращивают миндаль», – говорит она. Раньше Куоллс работала в банке, но потом она обратила внимание на рост производства миндаля и сумела создать одну из тех необычных профессий, которые появляются во время любого экономического бума, – она стала пчелиным брокером. Куоллс жонглирует десятками пчеловодов и производителями миндаля, подбирая идеальные пары таким образом, чтобы пчелы появились в садах в нужное время. Каждый январь и февраль она снимает дом в Модесто, чтобы заработать на настоящей золотой жиле – опылении миндаля. Этот напряженный период приносит такой доход, что остальную часть года Куоллс может не работать.

«Я уже лет пятнадцать не отмечала с мужем День святого Валентина», – рассказывает женщина, которая щеголяет в ярко-розовом костюме пчеловода с вуалью и держит пакеты с миндалем на заднем сиденье машины. Мы с Куоллс болтаем на миндальной ферме в нескольких минутах езды от плацдарма Хансена, пока из кузова грузовика извлекают несколько сотен ульев, привезенных сюда из далекого Техаса. Инспектор, осматривающий груз на наличие огненных муравьев (завезенный в Техас вид, который представляет угрозу для сельскохозяйственных культур и местных животных), поймал прячущегося в грузовике подозреваемого и поместил его в герметичную пластиковую колбу для дальнейшей проверки.

Если не обращать внимания на едкие запахи расположенного неподалеку загона для скота, вид садящегося над ульями солнца завораживает… Пока на мое лицо не пикирует пчела. Она вонзает острое жало мне в верхнюю губу, обрекая себя на смерть.

Шмели довольно миролюбивы, но могут жалить столько раз, сколько пожелают. У пчел же при выпускании жала отрывается часть брюшка и пищеварительного тракта. Пчеловоды, как правило, не придают значения укусам пчел, так что я стараюсь сдержать рвущиеся наружу крики боли.

Работа Куоллс приносит хорошие деньги, но может показаться, что это не самый надежный бизнес. Быть брокером в ситуации, когда поставщик не способен гарантировать, что сможет выполнить требования покупателя, – дело непростое. «Все волнуются, так как, судя по последним данным, мы несем потери, – говорит Куоллс. – У нас есть только те пчелы, которые летают вокруг. Нельзя пойти в супермаркет и купить еще». Она считает, что необходимо разработать более эффективное средство от клеща Varroa, чтобы снизить давление на пчеловодов, так как нынешняя система опыления стала слишком ненадежной. «Нужно что-то менять, – считает Коуллс. – Не знаю, что именно, но мы должны что-то делать. Нам нужен план».

Для выполнения обязательств по сделкам, заключенным с производителями миндаля, то есть доставки пчел в Калифорнию для опыления, требуется, чтобы насекомые были живы и здоровы. Поэтому Хансен, как и другие пчеловоды, прибегает к целому ряду хитростей для поддержания жизнеспособности своей орды. В засушливой зоне ожидания пчелам почти нечего есть. Хансен соорудил особый синий пластиковый контейнер, похожий на перевернутый гриб. Тысячи пчел спускаются по трубе устройства и пробираются через решетку у его основания, чтобы полакомиться белковой подкормкой из пивных дрожжей, цветков сои, щепотки сахара и витаминов. Из тех же ингредиентов замешивают тесто, придают ему форму бургера и помещают в ульи. Другой пчелиный энергетик, насыщенный углеводами, – сахарный сироп хранится в пластиковых ванночках и закачивается в ульи через сопло подобно тому, как заправляют автомобили. Особое внимание уделяется пчеломаткам, так как от них во многом зависит судьба улья.

Матки – это яйцекладущие машины, способные производить по две тысячи яиц в день. Пчелиная семья слабеет, если матка не справляется с задачей, поэтому Хансен держит наготове ящик с матками, который представляет собой что-то вроде тренировочного лагеря. Матки размещаются в крошечных клетках и получают пищу от других пчел через сетку. Хансен использует запасных маток при делении большого улья на две меньшие семьи, когда требуется новый матриарх. Эти матки могут также понадобиться для замены действующей «королевы», когда Хансен и его команда из десяти рабочих проверяют ульи, чтобы привести их в идеальное для опыления состояние. Ключевая цель этой работы – вычислить пчеломатку, которая откладывает небольшие, неравномерные партии яиц. «Если мы видим такое, то изымаем ее и заменяем на новую, молодую и энергичную, которая позаботится о колонии, – говорит Хансен. – Это придает пчелиной семье экономическую ценность. Если бы мы этого не делали, семья, вероятно, пришла бы в упадок».

В прежние годы Хансен никогда не применял эти методы для поддержания здоровья пчел, но потом производство миндаля изменило ситуацию. Около 80 % его доходов сейчас поступает за услуги по опылению, и половина этих денег приходится на миндаль.

Миндальная промышленность в целом успешно продвигает свой товар на рынке. Только в США за последние пять лет продажи миндального молока выросли на 250 %, что ежегодно прибавляет 11 миллиардов долларов к валовому внутреннему продукту Калифорнии и создает 100 тысяч рабочих мест. Во многих отношениях это ошеломительная история успеха, триумф полезного, вкусного ореха в обществе, которое тревожится из-за увеличения количества людей с ожирением и разных экологических проблем, вызванных потреблением мяса. Но такой рост также ставит другой вопрос: не выходит ли он за рамки того, что может выдержать мир природы? Можно ли выращивать миндаль таким образом, чтобы не оказывать дополнительного давления на медоносных пчел?

Сельскохозяйственная отрасль видит спасение в технологических улучшениях, которые уже не раз помогали нам выйти из затруднительного положения. Совет производителей миндаля штата Калифорния разработал план помощи опылителям, от которых зависят члены Совета, включая разработку новых препаратов для подавления клещей Varroa и призыв к землевладельцам сажать больше полевых цветов посреди безликих рядов деревьев, чтобы пчелы могли кормиться и получать более разнообразную, здоровую пищу. По крайней мере в рамках последней инициативы был достигнут определенный прогресс: с 2013 года около 13 800 гектаров миндальных садов засадили полевыми цветами. И хотя эта территория лишь небольшая часть от площади занятой миндалем, некоторые производители считают, что пчелы могут предпочесть полевые цветы основной культуре. Однако отрасль требует именно такого подхода.

«Мы серьезно относимся к нашей ответственности перед пчеловодами и местными опылителями, – говорит Джозетт Льюис, директор по вопросам сельского хозяйства Совета производителей миндаля штата Калифорния. – Важно также помнить, что опыление миндаля пчелами не является чем-то противоестественным». Льюис отмечает, что в миндальных садах неоникотиноиды применяются в минимальных количествах и что отрасль сократила распыление инсектицидов в период цветения. Чтобы привлечь диких пчел, треть фермеров, выращивающих миндаль, высаживают живые изгороди, а половина предпочитает покровные культуры. По словам Льюис, модель стерильной монокультуры постепенно меняется. «Не все фермеры, выращивающие миндаль, придерживаются режима "чистоты и порядка". Это признак того, что наше мышление меняется», – поясняет Льюис, а затем добавляет, что желание производителей финансировать разработку новых методов показывает их готовность внедрять экологичные практики. «Наша концепция – это экологичные миндальные сады как часть экологичной местности».

Последующие нововведения могут немного ослабить ажиотаж вокруг нехватки пчел. Миндальная промышленность разработала самоопыляемый сорт орехов «Индепендэнс» (Independence), для опыления которого пчелы не требуются. Даже небольшого ветра достаточно, чтобы переместить липкую пыльцу на несколько миллиметров к женской части каждого цветка и создать завязь. Для ускорения процесса хватит половины количества пчел, которое требуется производителям в настоящее время. Однако переход к модели, при которой сельскохозяйственным культурам не будут требоваться опылители, необязательно пойдет на благо пчелам. Хотя эти насекомые сейчас зависят от нас не меньше, чем мы от них, такая взаимосвязь создает для фермеров стимул не допустить их полного уничтожения. Опыление сельскохозяйственных культур – это одна из немногих причин, которая препятствует значительному увеличению количества применяемых на полях пестицидов. «Поскольку многие признают и любят пчел, эти насекомые помогают повысить осведомленность о том, как здоровье ферм связано с нашим собственным здоровьем, – говорит сотрудница Гавайского университета Этель Вильялобос, соавтор научной работы, доказавшая, что даже сорт миндаля "Индепендэнс" зависит от благополучия пчел. – Мы, как правило, упускаем из вида преимущества, которые дает нам защита природы. Пчелы помогли нам понять, что придется принимать решения».

Возможно, самое трудное решение связано с засильем клещей Varroa. Наиболее жестокий дарвиновский подход предполагает, что мы должны позволить клещам практически уничтожить пчел, чтобы потом разномастные выжившие за несколько сотен лет образовали устойчивый к клещам вид. Явный недостаток этого плана в том, что все это время нам нужно что-то есть. И вот страда пчеловодов продолжается. Джордж Хансен, как и прочие его коллеги, помещает в улей кусок пластика, пропитанный официально одобренным митрицидом, в надежде, что он избавит пчел хотя бы от некоторых клещей. Зимой 2019-го Хансен потерял 20 % пчелиных семей. Это самые значительные потери за всю его практику, но они все же ниже среднего показателя по стране. Предотвращение полного краха – это бесконечная битва. «В природе, даже при роении, количество пчел не увеличивается с каждым годом. Их в лучшем случае остается примерно столько же, – говорит Хансен. – Однако если половина моих пчел погибнет, для меня это не лучший результат».

На второй площадке бело-голубые улья Хансена стоят среди голых вишневых деревьев. Здесь проводят окончательную подготовку ульев перед тем, как разместить их в миндальных садах. Это своего рода пит-стоп для пчел, где над ульями трудится бригада рабочих с закрытыми вуалью лицами. Пока наемные работники, все русские, убирают и переставляют рамки, над их головами кружат расплывчатые вихри пчел. На земле разбросаны мертвые пчелы из улья, где семья, по выражению Хансена, «навела порядок». Продолжительность жизни пчелы составляет всего несколько недель, так что улей нуждается в постоянной регенерации. Хансен, в прошлом студент-лингвист, болтает по-русски со своими сотрудниками, которые ловко управляются с ульями под блеклым январским солнцем.

Работа по приведению пчел в форму началась еще прошлым летом с попытки увеличить яйценоскость пчеломаток, когда они снова станут активными. Семьи получают углеводы и белки для увеличения численности ддо того момента, пока зимние потери не компенсируются. Однако создается впечатление, что это единственное, что могут сделать пчеловоды. «У нас нет надежного лечения, нет рецепта, гарантирующего здоровье пчел, – говорит Хансен. – Единственное, что мы можем сделать, это поддерживать численность пчелиных семей и надеяться, что естественный иммунитет победит. По сути, это все, что у нас есть».

Эта барабанная дробь смерти и искусственная стимуляция размножения вызывают тревогу у тех из нас, для кого пчелы олицетворяют мир природы. В мире насчитывается более 20 тысяч видов пчел, но медоносные пчелы вобрали в себя все, что мы ожидаем от этих замечательных существ: на брюшке у них красуются желтые и черные полоски, они танцуют, они жалят, они делают мед. В эпоху сокращения численности насекомых ни один протест не обошелся без участника в костюме пчелы.

Однако с более утилитарной точки зрения медоносные пчелы – это что-то вроде крошечных летающих коров или свиней. Как правило, их используют как домашний скот, который мы разводим для того, чтобы в наших супермаркетах было много фруктов, овощей и меда. Нам нравится представлять идиллические летние сцены с пчелами, беззаботно жужжащими над луговыми цветами, но реальность такова, что в большинстве стран, включая США, для опыления определенных культур диких пчел не хватает.

Возможно, нынешняя система имеет много недостатков, но без управляемых медоносных пчел она полностью развалится.

Хансен с горькой иронией вспоминает, как один подросток, сын друга, отчитал его за трепетное обращение с пчелами. При этом парень жевал яблоко – фрукт родом из Центральной Азии, завезенный в Северную Америку европейскими колонистами и доступный в магазинах круглый год благодаря перекрестному опылению армией медоносных пчел, которых взращивают и лелеют люди.

Зависимость от систематического опыления медоносными пчелами может иметь решающее значение для современного сельского хозяйства, поскольку обеспечивает нас изобилием пищи, а пчеловодов – стабильным доходом, но в то же время она вынуждает медоносных пчел страдать от ядохимикатов, мучительных клещей, болезней и масштабного вмешательства человека. Этот конфликт интересов неоднозначен даже для самих пчеловодов. Несколько лет назад Дэвид Хакенберг прекратил возить своих пчел в Калифорнию, так как ему не понравилось, как химикаты Калифорнийской долины влияют на семьи. «Они возвращались домой в ужасной форме», – рассказывает он.

Перевозка на грузовиках тоже может вызвать у насекомых стресс, а также занести заболевания из одной части страны в другую. Для пчел естественно мигрировать при создании новых семей, но они пролетают всего пару километров. Транспортировка пчел человеком расширила границы их передвижений. «Больные пчелы и ульи теперь повсюду, – говорит Алекс Зомчек. – Мигрирующие пчеловоды привозят инфицированные семьи, которые заражают местные ульи и флору». При сборе нектара пчелы – переносчики заболеваний могут оставить на растениях отходы, которые затем подбирают другие насекомые. Зомчек сравнивает этот процесс с распространением COVID‑19. «Вирусы разные, а механизм передачи один», – поясняет он.

Тем, кто хочет двигаться вперед, пчеловодство может показаться вычерпыванием воды из гигантского дрейфующего сита. «Мы похожи на героиновых наркоманов», – говорит Джефф Андерсон, пчеловод с сорокалетним стажем и владелец компании California Minnesota Honey Farms. «Если не приедем на опыление миндаля, нам конец. Хорошо ли это для пчел? Нет. Если круглый год питаться ядом, вскоре заболеешь».

Во многих отношениях медоносных пчел рассматривают отдельно от остальных. Правительство США провело между ними аккуратную разделительную черту. Исследованием и защитой медоносных пчел занимается отдельная специальная правительственная организация, а остальные четыре тысячи видов пчел курирует небольшая лаборатория Министерства сельского хозяйства США. Если бы все насекомые, которым грозит исчезновение, относились к коммерчески выгодному домашнему скоту, возможно, в мире крошечных империй не было бы кризиса.

В Белтсвилле, штат Мэриленд, в нескольких минутах езды от Вашингтона, с 1930-х годов находится лаборатория по изучению медоносных пчел Министерства сельского хозяйства США (USDA). Она располагается на третьем этаже большого кирпичного здания. Два нижних этажа занимает лаборатория, занимающаяся исследованиями крупного рогатого скота. «Пчелы определенно намного интереснее», – решительно заявляет Джей Эванс, глава отдела исследований пчелиной лаборатории. Эванс – с копной волнистых волос, в клетчатой рубашке – целыми днями переживает из-за нависших над пчелами угроз.

По словам ученого, в последнее время колонии пчел несут безумные потери. «Зимой все идет хорошо, а потом оказывается, что они не выжили, – рассказывает он. – Раньше у меня была спокойная работа с низким уровнем стресса. Теперь я постоянно нервничаю».

Пчелиная лаборатория на самом деле состоит из нескольких небольших отделов, заставленных микроскопами, компьютерами и банками с пчелами. На стенах красуются атрибуты с пчелиной тематикой. Пчеловоды могут прислать в лабораторию больных или мертвых пчел, чтобы бесплатно выяснить, что с ними не так, поэтому часть стола завалена конвертами и пластиковыми пакетами с вялыми пчелами. Здешний холодильник – кошмарный сон любой пчелы. Насекомые содержатся в прозрачных сосудах, и к каждому присосался клещ Varroa. Большая часть исследований направлена на борьбу с болезнями медоносных пчел и лучшее понимание механизмов заболеваний, в частности нозематоза и вируса деформированного крыла, возникновение которого связывают с клещами. Пораженные пчелы могут отрастить только короткие, малоэффективные крылья, что делает их бесполезными для колонии и обрекает на гибель. Самой неприятной напастью пчел для наших органов чувств является американский гнилец: зараженная им личинка или куколка воняет мертвой рыбой. Это бактериальное заболевание убивает личинки и является крайне заразным. Остановить его распространение часто можно только путем сжигания всех зараженных ульев и оборудования.

Хотя наше понимание того, как распространяются эти угрозы, улучшилось, ученые только сравняли счет, а не одержали победу. Враг тоже становится все сильнее. В 2019 году лаборатория пчеловодства обнаружила, что генетическое разнообразие вируса деформированного крыла возросло, что значительно усложнило разработку новых методов лечения. Клещ Varroa становится невосприимчивым к различным пестицидам, которые обычно применяются против него, и ученые теперь ищут обходные пути. Одно из последних открытий показало, что против клещей эффективны кишечные бактерии пчел.

Лаборатория не смогла защитить от потерь даже себя. Еще недавно у окна в симпатичной стеклянной витрине находился рой пчел, но вдруг он таинственным образом пропал. Случаются и другие странности. Например, матки неожиданно начинают откладывать яйца в январе.

В сентябре 2019-го я отправился в лабораторию, чтобы повидаться с Эвансом. Мы надели белые костюмы пчеловодов – мой оказался мне безнадежно велик, так что я походил на резко исхудавшее приведение, – и направились на задний двор лаборатории, где на открытом воздухе содержатся ульи. Эванс проверяет семьи, окуривая пчел из канистры. Такой метод направлен на отвлечение коллективного разума улья: насекомые думают, что приближается лесной пожар. Это позволяет нам осмотреть рамки, покрытые пчелами. Пока все вроде бы в порядке, но опасности подстерегают пчел повсюду. Даже на этом передовом рубеже изучения медоносных пчел понятно, что в будущем придется сильно постараться что бы компенсировать их сокращающуюся численность.

Вид, известный как европейская медоносная пчела, на самом деле родом из Северной Африки. Благодаря грандиозному количеству пчел люди смогли распространить их и начать разводить по всей Европе (о чем свидетельствует наличие иберийского, итало-швейцарского и турецкого подвидов) до того, как пчелы были завезены в Америку в соломенных сапетках первыми колонистами. Пораженные коренные американцы называли их «мухами белого человека». Пчеловодство оставалось не более чем курьезным хобби вплоть до тихой революции, произошедшей в городке Оксфорд, штат Огайо. В 50-х годах XIX века пастор по имени Лоренцо Лангстрот сделал интересное наблюдение, когда мимо его дома тащили срубленные «деревья Винни-Пуха». Соты в пчелиных гнездах были одинакового размера, с зазором около сантиметра, что позволяло пчелам свободно перемещаться.

«Это был момент озарения, – говорит Зомчек, который сейчас проживает в Оксфорде. – Пространство словно из сказки о Маше и медведях – не слишком большое и не слишком маленькое. Если обеспечить такой зазор и поставить соты в ящик, в нем поселится пчелиная семья». Это единственное изобретение переносного приспособления повысило производительность земель и помогло превратить Америку из страны небольших семейных ферм в страну нескольких сельскохозяйственных корпораций, которые обихаживают одинаковые гигантские поля без сорных трав, засеянные монокультурой и залитые шквалом пестицидов. «Без того улья у нас не было бы современного сельского хозяйства», – говорит Зомчек.

С тех пор мы преуспели в изобретении новых способов применения медоносных пчел. Одна из крайностей – финансируемый НАТО проект, в рамках которого медоносных пчел обучили ассоциировать запах взрывчатки с аппетитным сахарным сиропом. Как показали проведенные в Хорватии исследования, пчелы искусно обнаруживают взрывчатые вещества в радиусе двух километров от своих ульев, справляясь с этой задачей даже лучше собак-ищеек. Мало того что пчелы поддерживают нашу систему производства продуктов питания – теперь мы ждем, что они помогут нам избавить мир от наземных мин.

Новая реальность стала для этих насекомых благословением и проклятьем. Однако наше внимание, прикованное к горстке видов медоносных пчел, затмило подлинный кризис в пчелином мире и даже усугубило его. Жужжащие создания, которые оказались на волоске от вымирания, – это шмели, одиночные пчелы и другие дикие виды, подавляющее большинство из 20 тысяч видов пчел на Земле. «Медоносные пчелы – замечательный подрядчик для оказания услуги по опылению, но они привлекают слишком много внимания, – говорит энтомолог из Ланкастерского университета Филип Донкерсли. – Все усилия, которые должны быть направлены на сохранение диких опылителей, нацелены на медоносных пчел».

О положении диких пчел мы знаем меньше, чем о положении домашних, но исследования показывают, что здесь не все ладно. Согласно отчету МПБЭУ за 2017 год, популяции диких опылителей переживают упадок на северо-западе Европы и в Северной Америке, что «требует долгосрочного международного или национального мониторинга как опылителей, так и опыления» для выявления истинных масштабов кризиса. По крайней мере, нам известно, что потери серьезные. МСОП провел первый анализ почти двух тысяч видов диких пчел в Европе в 2015 году, и, признавая неполноту своих данных, ведущий мировой природоохранный орган заявил, что каждый десятый вид находится под угрозой исчезновения. Такой показатель говорит о резком сокращении численности: четверть видов шмелей на континенте вымирает.

Знакомый список проблем – использование инсектицидов, интенсивное производство силоса, из-за которого исчезают богатые травами луга, вспашка полей с дикими цветами – угрожает диким пчелам, которые, в отличие от медоносных, не могут рассчитывать ни на преданных хранителей, которые ухаживали бы за ними, ни на запоздалую заботу со стороны мучителей – сельскохозяйственных корпораций. Этот мор охватывает континенты. В США предпринимаются отчаянные попытки предотвратить вымирание маковой пчелы Мохаве, которая в настоящее время встречается только в семи изолированных очагах в пустыне Невады. Пчела с черными и желтыми полосами, как у медоносной кузины, но с более тонким брюшком, стала исчезать, когда снизилась численность двух видов пустынного мака. На другом конце страны анализ музейного собрания Университета Нью-Гэмпшира показал, что за последнее столетие численность 14 видов пчел в Новой Англии сократилась на целых 90 %. Ученые предупреждают, что сокращение популяций этих насекомых, в том числе гнездящихся в почве листорезов и земляных пчел, «вызывает опасения, так как ставит под угрозу производство основных сельскохозяйственных культур и продуктов питания в целом».

Наличие проблемы стали признавать, хоть и с опозданием. В 2017 году, после того как выяснилось, что популяция ржавого пятнистого шмеля катастрофически снизилась – на целых 95 %, правительство США впервые внесло в список животных, находящихся под угрозой исчезновения, местный вид пчел. Это пушистое создание, некогда важный опылитель полевых цветов, клюквы и яблок, пропало с лугов и прерий восточной части США и теперь встречается лишь в нескольких отдельных районах. Увы, множество других претендентов вот-вот пополнит этот список. При изучении четырех тысяч видов пчел Северной Америки и Гавайев Центр биологического разнообразия обнаружил, что численность более половины рассматриваемых видов сокращается. Что еще тревожнее, четверть видов находится на грани вымирания.

По сравнению с медоносными пчелами другие виды находятся в гораздо большей опасности. Более того, они берутся за задачи, которые их знаменитые странствующие собратья не в состоянии выполнить или выполняют менее эффективно. Например, переливчатая голубая пчела-садовник намного лучше опыляет вишню и миндаль. Однако эта одиночная пчела, которая устраивает гнезда в камышах и заброшенных норах, чтобы выкормить свое потомство в камерах из грязи, размножается медленнее и поэтому обходится производителям дороже, чем медоносные пчелы.

Некоторые задачи просто не под силу медоносным пчелам. Пыльца, которая, по существу, представляет собой семя растений, наносится на опылителей в обмен на бесплатный доступ к нектару, но некоторые растения не спешат с ней расставаться. Томатам, перцу, тыкве, чернике и клюкве для высвобождения пыльцы требуется стимуляция – жужжание. Шмели такие огромные, что машут крыльями и вибрируют со скоростью около 24 тысяч взмахов в минуту, создавая характерный звук. Такое жужжание может создать перегрузку до 50G, что примерно в пять раз больше нагрузки на пилотов реактивных истребителей. Это умение, отсутствующее у медоносных пчел, выбивает пыльцу и позволяет выращивать такие культуры. Команда шмелей, чьи пухлые мохнатые тела идеально подходят для сбора и переноса пыльцы, весьма полезна в теплице с помидорами. Около двух миллионов колоний шмелей ежегодно экспортируются из Европы в теплицы более чем 60 стран, хотя в некоторых местах такой масштабный завоз вызвал негативные последствия. Чили – родина самого большого в мире шмеля. Это пушистое создание – гигантский золотистый шмель, или Bombus dahlbomii, – достигает четырех сантиметров в длину. Численность такого гиганта, прозванного «летающей мышью», падает по мере того, как его вытесняют пришельцы из Европы. Теперь в Чили проводятся общественные кампании в защиту гигантского шмеля, который известен у себя на родине как moscardón и почитается коренными жителями как вместилище душ умерших.

По иронии судьбы европейские пчелы, вытесняющие гигантского шмеля, переживают не лучшие времена у себя на родине. У диких пчел, в отличие от медоносных, отсутствует «подушка безопасности» – многочисленность; в земляном гнезде насчитывается не более нескольких сотен шмелей, в то время как в улье обитают десятки тысяч медоносных пчел.

Когда колонии диких пчел так малы, любой вредный пестицид, болезнь или другое бедствие, которое разрушает их среду обитания, может обернуться катастрофой. Неудивительно, что некоторые производители пошли на необычный шаг: стали применять для опыления томатов электрические вибраторы, хотя эта работа требует большого терпения.

Во время одного испытания для опыления 640 растений с помощью вибратора потребовалось почти 12 часов утомительного труда, то есть на каждое растение уходило более минуты.

Пчелы ежедневно создают свое маленькое полезное чудо совершенно бесплатно. Помимо опыления растений, они изготавливают воск (герметик для ульев, который мы, используем для производства бальзама для губ), и прополис (входит в состав лака для музыкальных инструментов, а в некоторых странах – зубной пасты).

Пока нет достаточных доказательств того, что технологии смогут восполнить дефицит опыления, но вполне вероятное будущее сельского хозяйства – это массовый труд человечества, выполняющего работу пчел.

Подобный сценарий уже стал явью в некоторых районах на юго-западе Китая, где в последние годы безудержное применение пестицидов и разрушение естественной среды обитания пчел привели к исчезновению опылителей из яблоневых и грушевых садов региона. Чтобы компенсировать потери, отряды сельхозрабочих разбредаются по садам, чтобы опылять деревья вручную с помощью горшков с пыльцой и кисточек или палочек с закрепленными на конце куриными перьями. Перемещение пыльцы между цветками – это кропотливый, но вполне приемлемый в сельской местности Китая труд благодаря наличию дешевой рабочей силы.

Однако маловероятно, что фермы по всему миру смогут найти и позволить себе таких работников и что их эффективность будет не ниже, чем у насекомого, которое эволюционировало вместе с растениями задолго до того, как первые люди задумались о том, что съесть на обед. Это заставляет беспокоиться о будущем сельскохозяйственных культур, например, в Европе, где большая часть опыления осуществляется дикими пчелами. В целом в европейских странах размер полей меньше, чем в США, и сохранились полезные для пчел зеленые насаждения, а значит, для опыления культур здесь не требуются расставленные в стратегических местах ульи, которые будут извергать потоки далеко летающих медоносных пчел.

По мере вымирания диких пчел рушится упорядоченная структура естественного порядка. Скорее всего, выполнение задачи опыления Европа возложит в основном на медоносных пчел, что снимет угрозу продовольственной безопасности в краткосрочной и среднесрочной перспективе, но создаст зависимое положение, подобное тому, в котором оказались США. «Все чаще мы будем полагаться только на медоносную пчелу, но если нас чему-то и учит история, так это тому, что если при выполнении работы рассчитывать только на одну вещь, то, когда она сломается, вся работа встанет», – говорит Донкерсли, энтомолог из Университета Ланкастера.

В Европе насчитывается 68 видов шмелей, и примерно половина из них пребывает в состоянии упадка, а 16 занесены в «красный список» видов, находящихся под угрозой исчезновения. Любимец Донкерсли – черничный шмель Bombus monticola с очаровательным оранжево-красным брюшком, который обитает только в нескольких горных районах и вересковых пустошах. Однажды с Донкерсли произошел типичный для энтомолога случай: он поймал представителя данного вида в гигантский сачок для бабочек во время пробежки по горам в Йоркшир-Дейлс. Шансы на выживание этого шмеля сокращаются из-за сезонного выжигания его среды обитания ради охоты на тетеревов.

Шмели, как методичные опылители растений (по сравнению с медоносными пчелами, которые перемещаются хаотично), должны невероятно быстро махать крылышками, совершая около двухсот взмахов в секунду, чтобы оставаться в воздухе. При этом они сжигают огромное количество энергии. В своей статье 2010 года Дэйв Гулсон, биолог из Университета Сассекса, писал, что по скорости метаболизма эти животные опережают всех других существ, даже колибри. Если взрослый мужчина съест шоколадный батончик Mars, он сожжет полученные калории примерно за час; шмель того же размера израсходовал бы то же количество энергии всего за 30 секунд. Эта ненасытная потребность в калориях, источником которых являются нектароносные цветы, «лежит в основе проблем, с которыми сталкиваются шмели в современной Британии», писал Гулсон после безуспешных скитаний по югу Англии в поисках видов пчел, которые еще 100 лет назад встречались повсеместно. В сельской местности почти не осталось травяных угодий и лугов, и количество шмелей и диких пчел в целом стало резко сокращаться. Согласно исследованию 2019 года, треть диких пчел и журчалок Британии пребывает в состоянии упадка.

Если шмели исчезнут, последствия будут ужасными. «Шмели, вероятно, являются наиболее важными дикими опылителями, распространенными на территории Европы, Китая и Северной Америки, – говорит Гулсон. – Многие растения вообще не смогут образовать завязь без шмелей». Тем не менее, помимо семейства Apidae (пчелиные), включающего шмелей и медоносных пчел, существует целый калейдоскоп других пчел самых разных цветов, большинство из которых не способны танцевать или делать мед. Например, одиночные пчелы не имеют матки и не образуют семьи, но они составляют 98 % видов пчел США и являются важнейшими опылителями.

Многие из нас приняли бы этих пчел за ос или, возможно, за таинственных пришельцев. Мегахилиды – это семейство пчел с огромными головами и мощными жвалами, с помощью которых они измельчают листья, грязь, гравий или древесину для строительства своих гнезд. Они селятся в подземных норах, дуплах и даже раковинах улиток. Некоторые приспособились к жизни в камышах и научились вырезать из листьев куски, точно совпадающие с размером входа в гнездо, чтобы закрыть его и защитить таким образом яйца от хищников. Галиктиды, еще одно семейство, гнездящееся в почве, состоит из так называемых потовых пчел. Они получили свое название из-за привычки слизывать пот с кожи людей для получения соли. Их дальняя родственница, щелочная пчела, славится великолепными переливчатыми полосками на брюшке. Крошечная пчела Quasihesma, обитающая на северной оконечности Квинсленда в Австралии, не имеет пушка и достигает всего 1,8 миллиметра в длину. Земляные пчелы умеют рыть подземные ходы. Пчелы-стервятники питаются не нектаром и пыльцой, а гниющим мясом мертвых животных. Своими острыми жвалами они вспарывают глаза трупов, прежде чем срезать всю плоть. Иногда этим удивительным пчелам косвенно вредят их знаменитые родственницы. Летом 2019 года эксперт по опылению из Университета Вермонта Саманта Алджер и трое ее коллег опубликовали исследование, в котором выдвинули гипотезу, что медоносные пчелы передают диким свои болезни. Ученые изучили более десятка участков в Вермонте и обнаружили, что два заболевания медоносных пчел: вирус деформированного крыла и вирус черной маточной клетки (последний – смертельное заболевание, поражающее пчелиных маток) – чаще встречались у шмелей, обнаруженных на расстоянии менее трехсот метров от коммерческих пчелиных ульев.

Команда также нашла клетки вирусов на цветах возле ульев, но, что характерно, не смогла обнаружить больных шмелей или растения со следами вируса вдали от ульев. Это открытие подтвердило подозрения ученых, что массовое перемещение медоносных пчел для опыления распространяет множество ужасных заболеваний среди популяций диких пчел. «Огромное заблуждение общественности состоит в том, что она считает медоносных пчел культовым символом сохранения опылителей, – говорит Алджер. – Это смешно. Все равно что сделать курицу символом сохранения птиц».

Проведенный в 2017 году анализ предыдущих исследований в этой области привел к неоднозначным выводам, хотя в большинстве случаев оказалось, что медоносные пчелы распространяют заболевания, а также жизнеспособнее своих диких собратьев в одинаковой среде обитания. В изданной годом ранее научной статье говорится, что клещи Varroa могут «проворно перебираться» с цветов на прилетающих пчел, в том числе шмелей.

Пчелиные межвидовые проблемы омрачают один из самых популярных способов борьбы с кризисом насекомых – городское пчеловодство. От Детройта до Лондона и Сиднея появляется все больше людей, которые хотят поставить ульи у себя в саду или на крыше. Число обучающихся на курсах пчеловодства возросло. Множество организаций с гордостью заявили об экологических достоинствах шумных ульев, размещенных на крышах их офисных зданий. В Берлине городское пчеловодство обрело такую популярность, что около 30 человек, известные как Schwarmfänger – ловцы пчел, стали специализироваться на отлове скоплений медоносных пчел, собирающихся под карнизами или у фонарных столбов, когда начинающие пчеловоды понимали, что им не совладать с роем. «Это стало модно. Люди ставят улей где-нибудь на балконе и думают, что помогают природе», – сказал в своем интервью New York Times Альфред Краевски, один из ловцов-добровольцев.

Любой может держать улей, что объясняет, почему пчеловоды не сдаются даже в раздираемой войной Сирии или в лагерях беженцев в Танзании.

Однако это не означает, что выращивание медоносных пчел полезно для природы. Благодаря своей огромной численности эти насекомые вскоре начинают доминировать в городской среде, где мало растений, так что для диких пчел пищи почти не остается. Люди, которым нравится держать пчел, как правило, высаживают разные нектароносные цветы в качестве кормовой базы для питомцев и подкармливают больных шмелей сахарным сиропом. Однако содержание ульев сводит большую часть этой работы на нет, так как дикие пчелы могут лишиться среды обитания и заразиться новыми болезнями.

Особенность пчел в том, что их видовое разнообразие больше в умеренных, а не в тропических регионах, но, когда города забиты ульями, оно уменьшается. В отчете управления садов Кью за 2020 год говорится, что один квадратный километр городского ландшафта Великобритании может прокормить около семи ульев, а в некоторых районах Лондона их сейчас насчитывается до пятидесяти. Как сказала в своем интервью The Guardian эколог из Бристольского университета Джейн Меммотт, ульи, за которыми плохо ухаживают, превратились в «маленькие очаги эпидемий и инфекций».

«Если вы заведете медоносных пчел, то можете ненароком вызвать голод среди шмелей и одиночных пчел, – предупреждает Донкерсли. – В городах не так много места для опылителей. Разведение медоносных пчел только ухудшает ситуацию». Домашние пчелы могут стать причиной проблем даже в сельской местности. В своем недавнем обращении к властям с просьбой не размещать управляемые ульи в национальных парках страны группа австралийских ученых назвала медоносных пчел вредителями, указывая, что они могут заразить ноземой местных насекомых и опылить вредные инвазионные сорняки. Стоит отвести взгляд от империи сельского хозяйства или от бородатых хипстеров, жаждущих делать мед у себя на крыше, как все наши теплые чувства к медоносным пчелам резко угаснут.

По словам Зомчека, медоносные пчелы являются «лучшими собирателями нектара и пыльцы», причем каждой пчелиной семье требуется около 45 килограммов меда в год. Так как для изготовления 500 граммов меда необходимо два миллиона цветов, если собрать в одном месте сто, а то и тысячу ульев, для них потребуются сотни миллиардов цветковых растений. «Какие современные сельскохозяйственные районы могут это обеспечить? – задает риторический вопрос Зомчек. – Что останется другим опылителям после того, как медоносные пчелы прочешут всю сельскую местность?»

Из-за захламления деятельности по сохранению видов разными «раздражителями» мы часто расточаем на второстепенных экосистемных игроков, например панд, внимание, на которое вправе рассчитывать такие столпы экологии, как кораллы, и бесстрашные инженеры – бобры. Однако в конечном счете ни панды, ни медоносные пчелы в этом не виноваты. Неуклюжее, разрушительное влияние человека изменило планету, а наши внутренние предубеждения привели к тому, что одни существа получили приоритет перед другими.

Взаимодействие современного человека с животными ограничено общением с питомцами, случайным созерцанием домашнего скота и экзотическими сюжетами о диких животных, которые часто используются в рекламе и детских книгах. К лучшему или к худшему, медоносные пчелы умудряются охватить пару этих категорий. Они достаточно широко распространены, чтобы стать привычными, но в то же время обладают толикой волшебства благодаря своей способности изготавливать мед. Эти насекомые не просили нас пользоваться их адаптивностью и расселять по всему миру, заражая по дороге болезнями, чтобы обеспечить себя пищей. Политики сделали их инструментом, а ленивые маркетологи – символом сохранения насекомых. Лучшее, что мы можем сделать в будущем, это использовать их популярность в интересах других опылителей, точно так же, как «ключевые» виды, например орангутанги и тигры, применяются в качестве символов сохранения своих экосистем.

На практике нам, пожалуй, стоит учитывать подлинную ценность пчел в целом, а не только их полезность для нас. Возможно, мы не сможем извлечь их из разросшейся матрицы производства продуктов питания, но в наших силах остановиться и подумать о том, что еще можно сделать для поддержания благополучия этих замечательных существ.

Путешествие монарха

В Калифорнии каждый год начинается с огромного наплыва пчел и заканчивается другой массовой миграцией насекомых, для которой не требуются ни водители грузовиков, ни защитные белые костюмы, ни гудящие ульи.

Каждый октябрь полчища оранжево-черных бабочек-монархов прилетают из Айдахо и Юты, чтобы составить компанию серферам и айтишникам на калифорнийском побережье.

Это зрелище привлекает туристов в рощи, расположенные на юге штата, где можно увидеть бабочек, которые порхают у эвкалиптов, наслаждаясь теплом. Примерно в то же время отдельный рой монархов начинает еще более длительную и изнурительную миграцию, которая включает пересечение государственных границ и смену нескольких поколений. С северо-востока США и Канады бабочки летят на юг, к десятку тайных убежищ в горах Сьерра-Мадре, которые тянутся, словно массивный хребет, через всю центральную Мексику. По сравнению с перелетом на современном самолете, который за пять часов доставит вас из Нью-Йорка в Мехико, путешествие монарха – это монументальный подвиг. Хрупкое создание весом с изюминку способно на настоящую одиссею: оно преодолевает около 4800 километров, используя только свои крылья, воздушные потоки и отточенные инстинкты.

Миллионы бабочек-монархов каким-то образом каждую зиму справляются с этим заданием; некоторые пролетают до 400 километров в день.

Ученые долго ломали голову над навигационными способностями, которые позволяют монархам преодолевать такое огромное расстояние. В последние годы ситуация стала проясняться. При проведении одного исследования несколько бабочек поместили в миниатюрный симулятор полета. Как оказалось, в усиках этих существ есть «светочувствительные магнитосенсоры», которые действуют по принципу компаса, указывая монархам дорогу на юг, в Мексику.

Монархи бегут на юг, спасаясь от холода, и возвращаются на север поэтапно, в течение нескольких поколений, чтобы отложить яйца на любимое растение – молочай, как только он зацветет весной. Когда гусеницы появляются на свет, они питаются молочаем – своим единственным источником пищи. Холоднокровным монархам требуются оптимальные климатические условия, но, для того чтобы выяснить, как бабочки в погоне за теплом планируют время своих перелетов, требуются сложные эксперименты.

В течение 20 лет добровольцы по всей Северной Америке выполняли кропотливую работу: они ставили крохотные круглые метки на бабочек-монархов, когда те летели на юг. Таким образом пометили миллион бабочек. В Мексике с монархов сняли около 13 тысяч меток. Скомпоновав данные, ученые заметили кое-что интересное: монархи начинали и ускоряли свою миграцию в зависимости от высоты солнца. Где бы ни находились насекомые, большинство из них отправлялись в полет, когда угол полуденного солнца над горизонтом составлял около 57 градусов. На полпути к цели путешествия монархи увеличивали скорость в среднем до 47 километров в день, а затем, добравшись до Мексики, замедлялись до 16 километров.

Постичь тайны миграции монархов непросто, но ее главный смысл для нас – это возможность любоваться бабочками, порхающими или устроившимися на деревьях для ночлега. Это красота в чистом виде: гигантские, нежные облака оранжево-черных бабочек, устремляющихся к неведомым землям, оживляют блеклую цветовую палитру нашей повседневной жизни.

Этот феномен живой природы настолько грандиозен, что его можно увидеть на метеорадаре, и обладает таким влиянием, что люди, живущие вдоль маршрута монархов, превратились в активную группу поддержки. Сенатор от Миннесоты Эми Клобучар вспоминает, как ее мать, учительница, каждый год наряжалась бабочкой-монархом и выходила на улицу с плакатом «Мексика или смерть». В мире насекомых встречаются и более длительные миграции – четырехсантиметровая стрекоза бродяжница желтоватая однажды пролетела 18 тысяч километров, чтобы добраться из Индии в Африку, – но регулярные миграции монархов выделяются своей массовостью.

«Это просто невероятно», – говорит эколог Дара Саттерфилд, изучающая миграции монархов. Направляясь на юг, монархи, как правило, единым хаотичным строем летят через Техас. Несколько лет назад Саттерфилд наблюдала за ними в Далласе. «В одном саду собрались сотни бабочек и принялись объедаться нектаром солнцецвета, – рассказывает она. – Они были так поглощены едой и восполнением сил, что их можно было срывать с цветов, словно виноградинки». По мере того как монархи продвигаются через Техас, они сталкиваются с множеством опасностей, от гроз и голода до угроз, вызванных вмешательством человека. Миллионы бабочек разбиваются о легковые автомобили и грузовики в «горячих точках», например на федеральной автостраде 10, которая охватывает юг США словно приспущенный пояс. Даже те, кому удастся добраться до Мексики, по-прежнему в опасности. Около 95 % всех бабочек-монархов собираются вместе в нескольких местах, и одного урагана или тепловой волны будет достаточно, чтобы уничтожить этот вид. В 2016 году сильная буря вырвала тысячи деревьев, на которых гнездились бабочки. В сочетании с резким понижением температуры это погубило около трети монархов.

Весной, когда становится жарче, бабочки массово покидают Мексику, чтобы отыскать молочай и спариться. Они откладывают яйца, гусеницы вылупляются, образуя куколки, которые превращаются в новых бабочек, и те перехватывают эстафету поколений и отправляются на север, в США. К тому времени, когда начинается следующее путешествие на юг, бабочки-монархи инстинктивно возвращаются на деревья, на которых никогда не сидели даже их бабушки и дедушки. Сама мысль о том, что бабочки вообще решаются на такую миграцию, поражает. Кажется невероятным, что они, поколение за поколением, успешно завершают цикл. «Удивительно, что им удается выжить, – говорит Саттерфилд. – Нас восхищает эта миграция, так как такое трудное путешествие находит отклик в наших сердцах, кажется поэтичным. Это так по-человечески. Эти бабочки покорили меня».

Увы, но этому чуду природы грозит столько опасностей, что исследователи монархов предрекают полное исчезновение вида за несколько десятилетий. Список знакомых проблем: разрушение среды обитания, смертоносные волны инсектицидов, изменение климата – истребляют бабочек по всему миру, а монархи – лишь печальные флагманы этого бедствия.

Гористая местность центральной Мексики, где зимуют монархи, традиционно измеряется в гектарах. Зимой 1996/97 года монархи занимали 18 гектаров, что примерно равно 18 бейсбольным полям. К 2013 году территория монархов сократилась до 0,6 гектара, то есть стала меньше Трафальгарской площади. На одном гектаре могут находиться более 20 миллионов монархов. В последние годы наблюдался небольшой рост численности: зимой 2018/19 года монархи занимали в центральной Мексике территорию площадью 6 гектаров. Однако уже год спустя произошел спад, и ареал их зимовья сжался до 2,8 гектара леса.

Западная популяция, которая направляется в Калифорнию, находится в еще более плачевном состоянии. Согласно данным Xerces Society, могучая орда из 4,5 миллионов бабочек 1980-х годов к 2019 году сократилась до 29 тысяч особей. Годом ранее было зафиксировано рекордно низкое значение – 27 тысяч особей, что составляет менее одного процента от исторического максимума. Бабочки-монархи балансируют на краю пропасти, и немногие выжившие вскоре тоже рухнут в бездну вымирания. «Если все останется по-прежнему, через 35 лет популяция западных монархов, такая, какой мы ее знаем, исчезнет», – предупреждает Шерил Шульц, исследователь монархов из Университета штата Вашингтон в Ванкувере.

Как и у большинства насекомых, размеры популяций монархов могут резко меняться. В Мексике в последние годы цифры немного выросли, но в долгосрочной перспективе наблюдается тенденция к снижению. В 2015 году Служба охраны рыбных ресурсов и диких животных США поделилась печальной новостью о том, что с 1990 года популяция бабочек-монархов сократилась на миллиард, что примерно равно общей численности населения Северной и Южной Америки.

Миллионы крошечных оранжевых путешественников, которые буквально облепляют деревья и собираются в таком множестве, что ветви прогибаются, а иногда и ломаются под их тяжестью, вскоре могут превратиться в воспоминание, а затем и вовсе в легенду, подобно рассказам о львах, некогда населявших Европу. «В ближайшие пятнадцать лет мы, вероятно, увидим весьма значительный спад численности из-за разрушения среды обитания, – говорит Орли Тейлор, известный эксперт по бабочкам, который в 1992 году основал научную и природоохранную группу Monarch Watch. – Это уникальные для нашей планеты создания, но мы сами делаем все, чтобы они вымерли».

Отслеживанием падения численности бабочек-монархов серьезно занялись в 1990-х годах, но ученые до сих пор бьются над выяснением его причин. Наиболее вероятные – разрушение естественной среды обитания для выращивания сельскохозяйственных монокультур и применение химикатов. «Бабочек стало меньше, потому что американцы повсюду распыляют чертов "Раундап"», – лаконично выразился Куаутемок Саенс-Ромеро, обычно весьма приветливый мексиканский исследователь леса.

Как это ни прискорбно, Саенс-Ромеро помог выявить еще одну угрозу для монархов, более серьезную, чем инсектициды и бульдозеры: священные пихты, любимые деревья монархов, на которые они садятся, когда добираются до Мексики, могут вскоре исчезнуть из-за антропогенного изменения климата. По мере того как температура на планете продолжает повышаться, а продолжительность засушливых периодов увеличивается, территория, пригодная для произрастания пихт, сокращается. В научной работе 2012 года, соавтором которой стал Саенс-Ромеро, говорится, что, если глобальное потепление продолжится, к 2090 году ареалы произрастания пихты священной по всей стране сократятся на 96 %. В биосферном заповеднике бабочек-монархов эта цифра достигнет 100 %. Таким образом, среда обитания монарха в пределах природоохранной зоны в центральных горах Мексики будет полностью разрушена.

«Здесь не останется ни одного квадратного километра земли, пригодной для этих деревьев», – пояснил Саенс-Ромеро во время моего визита в заповедник в январе 2020 года. Похоже, этот ученый неравнодушен к беретам и жилетам с множеством карманов. Двадцать лет назад, когда в горах холодало, ему также приходилось надевать свитер. Теперь прохладных дней почти не бывает – с 1970‑х годов в центральной Мексике сильно потеплело. «Сейчас 2020-й, а деревья уже умирают. Если здоровых деревьев не останется, монархи тоже погибнут. Мы упорно движемся к наихудшему сценарию развития событий».

Пихты священные в зрелом возрасте достигают высоты более 46 метров, а покрытые иглами ветви торчат наружу и служат укрытием для бабочек-монархов. Деревья выполняют для бабочек две функции. Крона создает укрытие и, подобно одеялу, удерживает тепло, что создает комфортные условия для монархов во время похолодания. Ветви также играют роль естественного зонтика, защищая бабочек от дождя. Если на крыльях начнет скапливаться вода, она может превратиться в лед, и тогда бабочке конец. Один из зловещих парадоксов изменения климата заключается в том, что из-за глобального потепления бабочки могут замерзнуть насмерть.

Пагубное влияние этого бедствия усиливается по мере увеличения абсолютной высоты, а оптимальная область произрастания пихт священных – три тысячи метров над уровнем моря. Пихты, как и большинство пород деревьев, способны приспосабливаться к изменению окружающей среды, постепенно перемещаясь в места с более подходящей температурой. Но из-за ускорения темпов глобального потепления зоны с предпочтительными условиями движутся вверх по склону горы в десять раз быстрее той скорости, на которую способны деревья. Большинство пихт на первый взгляд кажутся здоровыми, но Саенс-Ромеро указывает на потемневшие ветви одного дерева и поникшие иглы другого. Нехватка воды в сочетании с изнуряющей жарой ослабляет деревья – они теряют цвет, сбрасывают иголки и подхватывают болезни.

На стволах некоторых пихт есть характерные потеки смолы. Это защитный механизм, указывающий на то, что жуки-короеды вторглись в дерево и пожирают его изнутри. Хоть и неумышленно, мы меняем эти леса, изгоняя бабочку, которую сами же превозносим в искусстве и поэзии. Ей на смену приходит трехмиллиметровое насекомое грязно-коричневого цвета, которое проводит большую часть жизни в больных деревьях, медленно подтачивая их. «Не все деревья погибнут, но, безусловно, всем им придется нелегко, – говорит Саенс-Ромеро. – Однажды монархи исчезнут. Местным жителям сложно с этим смириться – они живут на деньги, которые им платят туристы. Меня здесь ненавидят, потому что я говорю, что у них нет будущего.

Пожар в тропическом лесу или несчастный белый медведь, дрейфующий на льдине, – это трагедии, по поводу которых мы причитаем, хотя они остаются для нас абстракцией. Но исчезновение бабочек-монархов, которых многие привыкли видеть у себя в саду, может встревожить нас по-настоящему.

Горечь утраты не требует научного подтверждения – в Мексике упадок популяции монархов произошел на глазах одного поколения. Франсиско Рамирес Круз, которому было далеко за 70, когда я с ним познакомился, вспоминает, как в детстве бродил по горным лесам у своей родной деревни в центральной Мексике, и повсюду, на деревьях и в воздухе, порхали бабочки. «Раньше они были везде, но теперь это закончилось, – рассказывает он. – Стайки бабочек больше не появляются. Только кое-где летают отдельные особи. Их стало меньше, и прилетают они теперь намного позже».

Рамиреса Круза, которого местные почтительно называют дон Панчо, 40 лет избирали главой Ла-Месы, небольшого поселения, расположенного в живописной дикой местности в 113 километрах к западу от Мехико. Этот поселок находится рядом с Reserva de Biosfera de la Mariposa Monarca, национальным парком, созданным для защиты среды обитания бабочек-монархов и в 2008 году внесенным в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Заповедник установил границы вокруг убежища монархов, хорошо известного местным жителям, но до недавнего времени остававшегося тайным для иностранцев. Американские и канадские ученые потратили на поиски мексиканских убежищ бабочек-монархов почти 100 лет, прежде чем наконец добились желаемого. «Мексиканский рай монархов найден», – гласил заголовок National Geographic 1976 года, когда канадский зоолог Фред Уркхарт, который провел почти три десятилетия в поисках загадочного места, пока не увидел священные пихты, согнувшиеся под тяжестью монархов в горах штата Мичоакан. Недалеко от этого места находится Ла-Меса – эхидо, община, где жители совместно пользуются благами и богатствами земли, которые в горах центральной Мексики в основном состоят из картофеля, пшеницы и кукурузы. Другой традиционный источник прибыли – лесозаготовки, из-за которых деревья вырубили вплоть до границ заповедника бабочек. В последние годы объемы незаконной вырубки в заповеднике резко сократились, так как местные жители ощутили финансовую выгоду от наличия поблизости международной туристической достопримечательности. Однако сокращение численности монарха может все изменить.

Когда я познакомился с Рамиресом Крузом, он щеголял аккуратно подстриженными усиками и носил джинсовую куртку, а голову его увенчивала шляпа вакеро. Вместе со своей женой, пекущей невероятно вкусные лепешки-тортильи, он живет в обветшалом доме с великолепным видом на раскинувшуюся внизу долину. Еще одно сооружение в его владениях – небольшая беленая часовня, которую Рамирес построил сам. Внутри – многочисленные изображения Девы Марии. Человек осмотрительный, Рамирес Круз приобрел репутацию ярого защитника этого бедного городка. Ла-Меса, поселение, где бегают бродячие собаки, а ослы все еще помогают перевозить грузы, добилась проведения электричества только благодаря настойчивости Рамиреса Круза.

Тропы, ведущие к заповеднику бабочек, безлюдны. Единственный, кого мы встретили, житель эхидо, которому платят за поддержание в порядке деревянных хижин, предназначенных для размещения платежеспособных туристов. Но в последние годы здесь никто не останавливается. По словам местных жителей, посетителей отпугивает отсутствие бабочек, а также напряженная ситуация с безопасностью в Мичоакане.

Примером событий, убеждающих туристов обходить Ла-Месу стороной, стало исчезновение Омеро Гомеса в январе 2020 года, управляющего Эль-Росарио, крупнейшего из резерватов бабочек-монархов в самом сердце природоохранной территории. Две недели спустя мужчина, который пас скот на своем пастбище, обнаружил в сельскохозяйственном пруду тело. Это был Гомес. В свое время Гомес отказался от карьеры инженера, чтобы защищать монархов, которых он называл «подругами солнца». Он публиковал в социальных сетях завораживающие видео – себя в окружении бабочек. Эта работа сделала его убежденным противником незаконной вырубки лесов в регионе, хотя в прошлом он сам был лесорубом. Через несколько дней после этой ужасной трагедии Рауль Эрнандес Ромеро, подрабатывавший гидом в заповеднике бабочек, тоже был найден мертвым.

Возможно, мы никогда не узнаем истинные мотивы этих убийств и имена виновных. Незаконную вырубку лесов в природоохранных территориях удалось искоренить, но ее призрак все еще витает в округе. Во всяком случае, международный резонанс, вызванный убийствами, свидетельствует о жестокой расчетливости преступников – если бабочки не будут приносить деньги, можно продать деревья. «Если монархи исчезнут, мы вернемся в лес и займемся лесозаготовками», – говорит Рамирес Круз, а потом добавляет, что другие общины намеренно вырубают священные пихты неподалеку от Ла-Месы, чтобы заманить туристов в собственные рощи бабочек. «Другие деревни валят лес, так почему бы нам тоже этим не заняться?»

Кажется, что ареал обитания монархов сокрушает некая непреодолимая центростремительная сила. Повышение температуры убивает деревья и ставит под угрозу интерес туристов к монархам; в результате местное население может начать вырубать деревья ради заработка. Это увеличит выброс углерода в атмосферу и усилит глобальное потепление.

Саенс-Ромеро придумал дерзкий план, который поможет разорвать этот замкнутый круг: нужно в буквальном смысле поднять лес выше. Если переместить огромное количество пихт примерно на 350 метров вверх по склону горы, где температура воздуха более приемлема, деревья смогут обеспечить подходящие условия для гнездящихся монархов и, таким образом, спасти великую миграцию. Однако многим этот план кажется сомнительным. «Некоторые считают меня сумасшедшим», – признается Саенс-Ромеро. Тем не менее разномастная группа ученых и местных землевладельцев устроила три экспериментальных участка для посадки деревьев на разных высотах, чтобы посмотреть, как приживутся высаженные вручную пихты. Семена можно добыть только на дереве, и местные взбираются на эту головокружительную высоту при помощи обычной веревки, крепких рук и молитвы.

В самой высокой точке, на высоте 3400 метров над уровнем моря, уже зацвело несколько священных пихт, высаженных четыре года назад, чему поспособствовала тень от растущих поблизости кустарников. Сеянцы хорошо перенесли высадку на 400 метров выше и сейчас чувствуют себя даже лучше, чем их собратья, растущие ниже по склону. Проблема в том, что по мере приближения к вершине почва становится более каменистой, и подходящая для деревьев площадь уменьшается. Неумолимое глобальное потепление только усугубляет ситуацию – в Мексике, как и во всем остальном мире, средняя температура продолжит повышаться в течение десятилетий, а возможно, и столетий.

Когда даже вершины гор начнут плавиться под покровом парниковых газов, для пихт не останется места, и они рухнут в пропасть вымирания.

Другие огромные поросшие лесом вулканы могли бы на какое-то время приютить деревья – поблизости есть горы высотой более пяти тысяч метров, – но и они в конечном итоге сдадутся. Такое впечатление, будто бабочка-монарх уселась на лестницу, ступеньки которой систематически поджигаются. Заглянуть в мрачное будущее монарха можно уже сегодня – достаточно спуститься к пихтам, растущим на более низких высотах. У Рамиреса Круза есть несколько сотен саженцев, которые растут в большом деревянном корыте под сетчатым навесом. Круз также измеряет количество осадков с помощью емкостей, но когда Саенс-Ромеро взял одну из них, то с удивлением обнаружил, что она пуста. Сезон дождей обычно длится с июня по октябрь, но фермерам вода нужна раньше, чтобы вовремя посадить кукурузу. Зимой всегда выпадало немного осадков – в виде ливней, которые в здешних краях называются cabañuelas, но пустая емкость для дождевой воды свидетельствует о том, что в этом году их вообще не было. С помощью указательного пальца Рамирес Круз показывает, как уменьшился урожай кукурузы, которую он выращивает.

Засухи в Мексике усиливаются, а осадки выпадают в виде коротких проливных дождей, что замедляет вегетационный период сельскохозяйственных культур, негативно сказывается на священных пихтах и, что самое ужасное, вызывает оползни, из-за которых в 2010 году в окрестностях Ла-Месы погибло несколько десятков человек. «Здесь намного суше, чем я думал, это меня тревожит», – говорит Саенс-Ромеро, а несколько индюков Рамиреса Круза громко болбочут вокруг нас. В поселке Тлальпухауа, где пихты растут на самой нижней из возможных высот, питающих землю дождей нет уже два месяца. «Nada, nada, nada – ничего, совсем ничего, – недоверчиво бормочет Саенс-Ромеро. – Похоже, у нас меньше времени, чем я думал».

Повышение температуры атакует монархов повсюду. Молочай вскоре исчезнет из Техаса, так как количество дней, когда температура держится на отметке выше 32 °C, резко возросло. В других ареалах обитания монархов, на Среднем Западе и на побережье Калифорнии, тоже становится жарче. «На протяжении всего маршрута бабочек, на каждой стадии их развития, мы видим предвестие грядущего краха», – говорит Орли Тейлор. То, что сотни добровольцев помогали основанной Тейлором группе Monarch Watch, говорит о нашей привязанности к бабочкам-монархам. Многие американцы начали высаживать молочай или разводить монархов для увеличения популяции, хотя у выращенных в неволе бабочек меньше шансов добраться до Мексики, чем у их диких собратьев, закаленных превратностями природы.

Иногда эти усилия давали осечку. Согласно исследованию 2015 года, поклонники монархов из лучших побуждений стали высаживать тропический вечнозеленый сорт молочая. Бабочкам понравилось это растение, но у них не было причин покидать его и мигрировать на юг. Что еще хуже, тропический молочай Asclepias curassavica является носителем паразита, который ослабляет монархов и сокращает продолжительность их жизни. Большинство зараженных бабочек, даже если они отправляются в путешествие на юг, не добираются до Мексики.

Этот провал – всего лишь одна из помех в сизифовой работе по предотвращению вымирания монархов. И все-таки ученые и энтузиасты не сдаются. Тейлор влюбился в эту бабочку после того, как его едва не убила ее родственница – солнечная бабочка. Из-за сильной аллергии на этот вид у него развилась астма, и ему пришлось принимать лекарства, чтобы уменьшить отек легких. «Чтобы очистить легкие, мне приходилось спать на улице, прислонившись спиной к дереву. Это было ужасно», – вспоминает Тейлор. После непродолжительной работы с пчелами он начал изучать монархов и был очарован ими, а потом с радостью обнаружил, что объект исследований не представляет опасности для его жизни. «Это невероятные создания, которые заставляют нас задуматься о том, как устроена жизнь, – говорит он. – Но мы сдаем позиции. Мы не восстанавливаем среду обитания монархов, которая с каждым годом становится все меньше. Как Алисе сказала Синяя Гусеница. – “Чтобы оставаться на месте нужно бежать изо всех сил. Чтобы двигаться вперед – нужно бежать в два раза быстрее„. – Очевидно, что мы должны активизировать наши усилия».

Самое примечательное в истории монархов, что восхищение, которое они вызывают, почти не защищает их от уничтожения. Ради этого вида мы принимаем массированные меры: подсчитываем численность особей, высаживаем молочай, восстанавливаем утраченную среду обитания. Спасение монархов вызывает бурные обсуждения в Конгрессе США и инициирует многочисленные кампании по сбору средств. Мэры сотен городов, от канадского Квебека до техасского Хьюстона и мексиканского Гуанахуато, подписали торжественное обещание сделать все, чтобы увеличить численность монархов – беречь луга, сокращать применение опасных химикатов и информировать общественность о том, как важны для нас эти гости тигрового окраса. Несмотря на все эти подстегиваемые тревогой усилия, монарху по-прежнему грозит исчезновение повсюду, кроме нескольких районов Северной Америки. Такой же безнадежный сценарий ждет тысячи других видов бабочек и молей, которых связывают с монархом родственные узы и среда обитания, хотя они получают лишь малую толику нашей любви, финансирования и даже признания.

Отряд чешуекрылые, к которым относятся бабочки и моли, является вторым по величине в царстве насекомых и включает более 160 тысяч видов. Если учесть все пока неопределенные и неизвестные виды, эти цифры, скорее всего, удвоятся. Благодаря яркой красоте и привлекательности бабочек ученые и энтузиасты-любители усердно собирали данные об их популяциях и накопили значительную информационную базу по сравнению с наблюдениями за другими насекомыми. Например, нам почти ничего не известно о состоянии насекомых Сингапура, но мы точно знаем, что за последние 160 лет около половины местных видов бабочек вымерли, вероятно, из-за исчезновения зеленых насаждений.

Ситуация с бабочками в Японии тоже очевидна: анализ 192 участков леса, проведенный правительством и благотворительной природоохранной организацией, показал, что с 2005 по 2017 год численность 40 % обычных видов бабочек сократилась, и, вероятно, они находятся под угрозой исчезновения. Популяция Sasakia charonda, национальной бабочки Японии, уменьшилась на 90 %. Японское правительство обвинило в этом спаде оленей, объедающих растительность, а также применение пестицидов и загрязнение воды.

Данные по численности насекомых в большинстве регионов Новой Зеландии устарели, но, согласно проведенному в 2019 году опросу, половина жителей государства не видела яиц, гусениц или куколок бабочек-монархов. (Монархи встречаются не только в Америке, но и в Австралии, Новой Зеландии и на ряде островов Тихого океана.) По ту сторону Тасманова моря бабочки борются за выживание в тропических лесах северной Австралии – регионе с наибольшим биологическим разнообразием на планете. Австралийский заповедник бабочек, расположенный к северу от Кэрнса, привлекает посетителей со всего мира, которые приходят поглазеть на экспозицию из полутора тысяч видов тропических и субтропических бабочек. В течение многих лет заповедник успешно занимался разведением почти 20 видов бабочек и мотыльков, а потом вдруг все пошло прахом.

Жизненный цикл бабочки начинается, когда самка откладывает яйца на определенное растение, поскольку гусеницы – привередливые едоки. Примерно через 2–10 дней, в зависимости от вида бабочки и времени года, гусеница прогрызает себе выход в стенке яйца и превращается в вечно жующую машину, объедающую листья растения, выбранного ее родителем. Вскоре гусеница становится слишком большой и сбрасывает кожу. Она проделывает это несколько раз по мере роста. Период между двумя линьками называется возрастной стадией.

На заключительной стадии гусеница образует куколку или, в случае с молью, кокон, внутри которого ее тело разрушается и преобразуется в бабочку. В тропическом климате эта метаморфоза обычно завершается в течение четырех недель, после чего на свет появляется бабочка. У некоторых видов этот процесс длится дольше, иногда до двух лет.

Сотрудники Австралийского заповедника бабочек делают все возможное, чтобы поддержать этот процесс: они выращивают растения, которыми питаются гусеницы, и засевают окрестности любимыми цветами бабочек, например пентасом ланцетным и иксорой. Здесь предусмотрены места, где бабочки могут летать или укрываться от солнца. В заповеднике выращивают сильных гусениц, поэтому вероятность того, что насекомое успешно пройдет все стадии и из яйца превратится в бабочку, составляет 90 % по сравнению с 1 % в дикой природе.

Однако в 2014 году все пошло не так. Количество муссонных осадков сократилось, что привело к появлению павлиноглазки геркулес в середине зимы. Стала развиваться еще одна партия гусениц, но они окуклились слишком рано и погибли. Та же судьба постигла два следующих выводка. Это была катастрофа.

Работники заповедника никогда еще не сталкивались с подобным явлением. «Никто не понимал, что происходит, – рассказывает Тина Купке, руководитель лаборатории разведения. – Впервые на наших глазах гибли буквально все насекомые». Затем, в августе 2015 года, некоторые бабочки вида парусник эгей появились на свет со слегка загнутым верхним крылом и не смогли летать. В течение двух следующих недель оставшиеся гусеницы стали развиваться неправильно, и все парусники эгей погибли. Вскоре после этого гусеницы парусников Улисс, сверкающих сапфировых красавиц, начали умирать, едва достигнув середины жизненного цикла. «Они просто перестали расти и буквально растворились в воздухе, – говорит Купке. – Самоликвидировались. Испарились». Так как в заповеднике содержалась большая часть племенного поголовья парусников Улисс, яйца регулярно отправлялись по почте другим лицензированным заводчикам. В связи с этим проблемы в заповеднике привели к стремительному сокращению численности производителей этого вида в более широких масштабах.

По словам Купке, следующим летом сезон дождей вообще не наступил, и в тропиках установилась необычайно высокая температура. Еще три вида погибли. Работники лихорадочно пытались отыскать новые методы разведения бабочек. Чашки Петри, в которых 25 лет выращивали гусениц, начали перегреваться или становиться слишком влажными, что сделало их непригодными к дальнейшему использованию. Гусеницы отказывались есть растения, которыми с удовольствием питались последние 25 лет. Всего за пару месяцев половина видов вымерла – гусеницы гибли на разных стадиях развития.

Казалось, заповедник проклят. «За двадцать пять лет работы у нас случались сбои, но виды никогда не вымирали полностью, особенно один за другим, – говорит Купке. – За эти полтора года фактически каждый вид понес серьезные потери. Это было очень странно». Сотрудники заповедника отчаянно пытались восстановить популяцию парусников Улисс. Они вычистили все полностью на случай, если где-то затаилось какое-то инфекционное заболевание, и решили сделать паузу перед следующей попыткой в надежде на перезагрузку. Купке даже получила разрешение на отлов диких парусников Улисс, чтобы выяснить, будет ли потомство дикой популяции более жизнеспособно. Новых бабочек выращивали как в стенах лаборатории, так и за ее пределами с использованием нового стерильного оборудования. Ничего не помогло. «Это разбило мне сердце, – рассказывает Купке. – Гонка на выживание длилась пять лет».

Наладившийся сезон дождей и новые методы размножения помогли восстановить многие виды, хотя и не до прежнего уровня, но вернуть популяцию парусников Улисс не удалось. Был проведен анализ ДНК яиц и гусениц; также вид проверили на разные заболевания. Никаких отклонений не выявили. Это оставляло пространство для новых теорий. Что в конечном счете вызвало мор? Сильная жара и недостаточное количество осадков? Какое-то изменение в кормовых растениях? Может, все дело в неком токсине или сдвигах в природе более широкого характера? Какова бы ни была причина, Купке слышала о подобных случаях от своих американских и европейских коллег. «История всегда одинаковая, – говорит Купке. – Дело не только в нас. Учитывая возраст нашей планеты, тридцать два года работы – это не так уж много. Но за последние пять лет последствия вмешательства человека становятся все глобальнее и драматичнее. Это все, что я могу сказать».

В Европе ситуация особенно тяжелая. С 1990 по 2011 год популяции видов луговых бабочек сократились почти наполовину. Европейское агентство по окружающей среде обвинило в этом кризисе интенсификацию сельского хозяйства и использование пестицидов, которые превратили земли континента в «пустыню» для бабочек. Восемь ключевых видов бабочек, обитающих по всему Европейскому союзу, переживают упадок.

Среди них голубянка икар, которая встречается в Европе, некоторых частях Азии и Северной Африки, и сенница обыкновенная с ржаво-красными пятнышками на крыльях, известная тем, что ее самцы отличаются повышенной территориальностью.

В настоящее время ареалы обитания бабочек так сузились, что в некоторых районах Европы их можно встретить только у поросших травой обочин дорог или железнодорожных путей. Немногие счастливчики обрели дом в заповедниках, но этого недостаточно, чтобы компенсировать исчезновение обширных лугов. «Если мы не сможем сохранить среду обитания, многие виды могут навсегда исчезнуть», – предупреждает бельгийский политолог Ханс Бруйнинкс, возглавляющий Европейское агентство по окружающей среде. В США дела обстоят не намного лучше. Проведенный в 2019 году анализ данных за 20 лет по 81 виду бабочек Огайо показал, что их общая численность сокращается на 2 % в год, а значит, треть этих созданий исчезла менее чем за одно поколение. «Ужасно, что мы потеряли столько бабочек всего за двадцать лет», – говорит Тайсон Уепприч, автор исследования.

Он подозревает, что другие насекомые переживают не меньший кризис – просто нам известно только о бабочках. «В настоящее время бабочки – это индикатор состояния видов, по которым у нас нет данных».

Гражданская наука – подход, применяемый в Огайо, при котором ученые используют данные регулярных наблюдений армии преданных делу любителей бабочек, – давно прижился в Великобритании. Знаменитая фраза Дж. Б. С. Холдейна гласит, что, судя по миру природы, Бог просто «обожает жуков». Будь у британцев право голоса в этом вопросе, они наверняка включили бы в список любимчиков Создателя и бабочек. Старейшее известное исследователям приколотое булавкой насекомое, все еще прочно прикрепленное к оригинальной основе, – белянка рапсовая, редкая гостья в Великобритании, которая была поймана в Кембриджшире в мае 1702 года. Ее брюшко слегка деформировано, а ярко-белые с черными пятнышками крылья поблекли, но те, кому удается записаться на осмотр этого экземпляра в Оксфордском университете, все еще восхищаются ею.

Коллекционирование бабочек превратилось из хобби нескольких путешественников, которые хранили пойманных насекомых между страницами объемных томов, в главную страсть обеспеченных британцев. Экземпляры определенных видов, например червонца непарного, который давно исчез из страны, продавались на аукционе за сотни фунтов стерлингов. В викторианской Британии некоторые специалисты по чешуекрылым даже становились светскими знаменитостями – например, Маргарет Фонтейн, которая собирала бабочек в Европе, Южной Африке, Индии и Австралии.

Фонтейн опубликовала множество научных работ и вырастила тысячи бабочек из яиц и гусениц, а ее альбомы, иллюстрирующие жизненный цикл бабочки, были признаны достойными размещения в Музее естественной истории. В 2019 году на родине Фонтейн, в Норвиче, была установлена неофициальная мемориальная доска с надписью: «Маргарет Фонтейн. Я чертов лепидоптеролог, и я любила саму любовь».

Уинстон Черчилль увлекся бабочками в молодости, в свою бытность в Индии, а впоследствии построил Дом бабочек в своем имении Чартвелл, графство Кент. Его жена Клементина садила буддлею, лаванду и другие богатые нектаром растения специально для бабочек, которых Черчилль выращивал из гусениц. Черчилль, известный своими приступами хандры, был очарован бабочками и их метаморфозами.

Это было время, когда природу грабили и использовали ради удовольствия без особого чувства вины: прочесывание сельской местности с сачками – нечто вроде наземной ловли нахлыстом – считалось вполне благопристойным хобби как для детей, так и для взрослых. Такое занятие пользовалось популярностью не только среди политических лидеров Великобритании. Например, писатель и поэт Владимир Набоков, автор «Лолиты», увлекся энтомологией еще в детстве, в Санкт-Петербурге. Позже он собрал коллекцию бабочек для Музея сравнительной зоологии Гарвардского университета, где до сих пор хранится «шкаф гениталий» Набокова, в котором автор держал свою коллекцию половых органов самцов голубых бабочек.

Ловля бабочек сокращалась по мере роста опасений за сохранение видов, но мы по-прежнему очарованы весело порхающими вокруг нас разноцветными созданиями. Появились группы любителей бабочек, которые бродили по лесам и пустошам, чтобы полюбоваться неожиданными находками. Британцы перешли от убийств и пришпиливания бабочек булавками к подсчету их численности. Записи, полученные в результате полевых наблюдений в самых разных местах – так называемых трансектах, – собирались для формирования базы данных, ради которой большинство энтомологов пошли бы даже на мелкое преступление.

Последние тенденции превращают чтение полевых заметок в пытку. По данным британского правительства, с 1976 года количество бабочек-специалистов – тех, которые обитают только в местности определенного типа, например на вересковых пустошах или меловых склонах, – сократилось на 68 %.

Число бабочек, приспособленных к универсальной среде обитания, сократилось примерно на треть. Ежегодный подсчет этих насекомых в течение 40 лет, так называемая Британская система мониторинга бабочек, показывает, что семь из десяти худших лет для них пришлись на это столетие.

Более редкий сборник данных 2015 года, так называемый «Доклад о положении дел в стране» относительно бабочек, объявил о «значительном, долгосрочном и продолжающемся сокращении численности британских бабочек», причем с 1976 года у 70 % видов сократился ареал обитания, а у 57 % – количество. Таким образом, за этот период три четверти местных и мигрирующих видов бабочек в стране стали встречаться реже или столкнулись с сокращением численности. «Проще говоря, если вам потребуется объяснить текущее состояние кому-нибудь в пабе, с конца семидесятых три четверти видов британских бабочек переживают спад, и только четверть чувствует себя неплохо», – говорит Ричард Фокс, заместитель директора британской благотворительной организации Butterfly Conservation.

Положение бабочек стало вызывать беспокойство еще в 1979 году, когда в Великобритании вымерла голубянка арион. Эти величественные светло-голубые создания начинают жизнь в форме личинки в гнездах красных муравьев, питаясь своими хозяевами. Были предприняты решительные действия по реинтродукции голубянки арион на юго-запад Англии, и выполнение этой задачи далось непросто. В 2017 году Филипп Каллен, энтомолог-любитель и бывший культурист, получил шесть месяцев условно за то, что проник в природный заповедник в Котсуолдсе, перебравшись через запертые ворота, и несколько часов гонялся с сачком за бабочками. Позже полиция обнаружила в доме Каллена большое количество пришпиленных бабочек, в том числе двух голубянок арион.

Продажа редких бабочек приносит хорошие деньги, не меньше, чем торговля старинными вещами Викторианской эпохи. Эпоха сокращения численности насекомых вдохновила новое поколение вооруженных сачками преступников, которые почуяли запах легкой наживы так же, как калифорнийские похитители ульев.

Однако массовый характер беспокойство за судьбу британских бабочек приняло только в 2001-м, после публикации глобального исследования, которое показало сокращение популяций. Это привело к освещению проблемы в СМИ и даже ее обсуждению в парламенте. С тех пор некоторые виды удалось восстановить. Ареал обитания люцины, которая в Великобритании носит пышное название «Герцог Бургундский», с 1970-х годов сократился на 84 %, однако с тех пор, как в Сассексе, Кенте и Северном Йоркшире приняли меры по объединению остатков излюбленной среды обитания бабочки – лугов и кустарников, ее численность пошла вверх. Тем не менее все наблюдения и шумиха, которую подняли волонтеры и участники природоохранных кампаний, как и в случае с монархами, не смогли остановить значительные сокращения популяций тревожно длинного списка бабочек.

В настоящее время в Британии обитают некоторые редкие бабочки, например перламутровка адиппа, которую можно встретить только в нескольких изолированных ареалах.

Но, как отмечает Фокс, сейчас приходится нелегко даже обычным садовым бабочкам. Капустниц когда-то было так много, что этот вид относили к вредителям, но в 2017 году его численность сократилась на 19 %.

Вместе с бабочками страдают и моли. Проведенное в 2013 году крупное исследование 337 видов моли Великобритании показало, что за 40 лет, вплоть до 2007 года, две трети видов этих насекомых столкнулись с сокращением популяции. Особенно плохо обстоят дела у крупных молей. Юг Британии фактически превратился в кладбище мотыльков: в этой местности зафиксировано снижение общей численности на 40 %.

Такие потери могут показаться неожиданными: Британские острова занимают прохладный, влажный уголок на северо-западе Европы, популярность которого среди бабочек должна усилиться по мере того, как в южных странах становится жарче. Кроме того, за первые десять лет XXI века Великобритания удвоила финансирование природоохранных мероприятий. Тем не менее, как показало исследование 2015 года, с 2000 по 2009 год общая численность распространенных видов бабочек на обрабатываемых землях сократилась на 58 %. Это говорит о том, что главная причина кризиса – неоникотиноиды, тем более если принять во внимание тот факт, что в Шотландии, где эти инсектициды практически не применяются, популяции бабочкек стабильны.

В стране, где изучению бабочек придается особое значение, десятки видов все еще находятся на грани вымирания. Дополнительные данные могут восполнить наши пробелы в знаниях о насекомых, но полученные сведения неутешительны. Вместо того чтобы чуть приоткрыть занавес и увидеть несколько пятен крови, британские ученые подняли его и обнаружили безмолвную бойню.

Если взглянуть на проблему более широко, становится ясно: состояние детально изученных британских бабочек говорит о том, что подобные ужасы могут незаметно происходить в немыслимых масштабах и в других местах. В конце концов, многие другие страны также разрушали среду обитания бабочек, распыляли пестициды и сжигали ископаемое топливо, что привело к загрязнению природы азотом, а значит, к повышению кислотности почвы и заполнению ареалов бабочек скоплением новой бесполезной растительности. «Существуют обычные бабочки и мотыльки, за которыми мы привыкли наблюдать в своих садах в солнечный день. Но в последние годы их не видно, – говорит Фокс. – Мне пятьдесят, я слишком молод, чтобы помнить луга, кишащие бабочками, но сейчас в сельской местности их почти не встретишь. Стоит мне увидеть одну бабочку, как я думаю: «Здорово, надо это записать»». Фокс волнуется, что этот потерянный рай вскоре сотрется из нашей памяти, притупляя желание его восстановить. «Мы должны напоминать людям о том, как было раньше», – говорит он.

Едва ли кто-то изучал изменчивую судьбу бабочек более внимательно, чем Арт Шапиро, человек, который накопил огромные объемы информации о самых разных вещах – от комиксов и цитат до политики Аргентины. Однако его специализацией были и остаются бабочки Северной Калифорнии. С 1972 года Шапиро в одиночку соревнуется с британской педантичностью в исследовании бабочек. Он постоянно путешествует вдоль одних и тех же участков дельты реки Сакраменто, по долинам и высоким горам Сьерра-Невада и записывает свои наблюдения.

Пышная борода и копна непослушных волос, скрывающих большую часть лица, сделали Шапиро весьма заметной фигурой в кампусе Калифорнийского университета в Дейвисе, где он преподает эволюцию и экологию. Университет находится в 90 минутах езды к северу от заповедника Джаспер-Ридж, где работает еще один биолог со стажем, Пол Эрлих. Он начал изучать бабочек Euphydryas editha в 1960 году, а в 2000-м обнаружил, что они исчезли. Работа Шапиро, первоначально задуманная как пятилетний проект, превратилась в самую многолетнюю программу непрерывного наблюдения за насекомыми в Северной Америке.

Теплым январским утром 2020 года я приехал в Калифорнию, чтобы выступить в качестве шофера и компаньона Шапиро. Мы направились к одной из десяти стационарных исследовательских площадок на границе открытой и лесистой местности у реки Американ, омывающей благоустроенный городок Ранчо Кордова к востоку от Сакраменто. По словам Шапиро, еще в 1970-х мы, вероятно, увидели бы на этом 45-километровом прибрежном участке пять или шесть видов бабочек. Сегодня, если повезет, встретим один или два.

Шапиро предпочитает старые добрые методы фиксации наблюдений: в кармане его рубашки лежат пустые бланки, две ручки и маркер. Он записывает названия увиденных бабочек и делает пометки о погоде и растительности, которые его коллеги из Калифорнийского университета в Дейвисе потом введут в компьютерную базу данных. Ученый отказывается носить с собой сотовый телефон и, что еще удивительнее в Калифорнии, не водит машину.

Теоретически на этом клочке земли у Ранчо Кордова может встречаться траурница, которую в Великобритании называют Камберуэлльской красавицей, – бабочка с крыльями характерного темно-бордового цвета с желтой бахромой. Также может появиться бакай – бабочка, получившая известность благодаря «глазкам» на ее крыльях. В последнее время становится все больше бланков с пометкой «ноль» – бабочки отсутствуют. «Эта зима была просто ужасной. Настоящий кошмар», – бормочет Шапиро.

О такой площадке наблюдений, как у него, можно только мечтать. На участке от береговой линии до лесов Сьерра-Невада он видел более 150 видов бабочек. С таким разнообразием могут соперничать только некоторые участки Альп, Скалистых гор или тропиков. Количество бабочек здесь, как правило, колеблется из года в год, так как многочисленные уголки Калифорнии с разным микроклиматом вносят сумятицу в отслеживание долгосрочных тенденций. Однако Шапиро отметил постепенное снижение популяций, за которыми он наблюдал с конца 1990-х годов.

«В 1998 и 1999 годах случилось страшное – численность семнадцати видов бабочек, обитающих на небольших высотах, резко сократилась, – говорит он. – Это тревожный сигнал о том, что происходит нечто серьезное». Команда из 12 ученых, включая Шапиро, пришла к выводу, что такой спад, скорее всего, был вызван переходом фермеров Северной Калифорнии от инсектицидов к неоникотиноидам, смертельно опасному оружию, из-за которых бабочки оказались под перекрестным огнем.

Популяции некоторых бабочек постепенно восстановились, а другие полностью пропали из вида. Мраморница Euchloe ausonides с крыльями, усеянными белыми и зелеными пятнышками, была широко распространена здесь в 1980-х, а теперь полностью исчезла в этой местности, как и Phyciodes pulchella, чьи крылья – это настоящий калейдоскоп оранжевого, коричневого и белого. Сажекрыл обыкновенный Pholisora catullus, который когда-то в изобилии размножался прямо у лаборатории Шапиро, теперь не соответствует своему названию: в пределах трансекта Шапиро осталась всего одна колония данного вида. «Это так угнетает. Но если я буду слишком много думать о подобных вещах, то наложу на себя руки, – говорит ученый. – Сейчас буквально все летит в тартарары».

Иссушающая калифорнийская засуха, которая началась в 2011 году, худшая за последнюю тысячу лет, на удивление благотворно повлияла на некоторых бабочек, предпочитающих низменность. В то же время их родственницы, которые обитают на больших высотах и полагаются на устойчивый снежный покров, защищающий их от замерзания и обезвоживания, сильно пострадали. Ослабление засухи принесло калифорнийцам облегчение, но возобновило негативную динамику численности бабочек, включая монархов. Эти самые знаменитые бабочки пережили огромный всплеск популяций во время засухи, но с тех пор их количество сократилось с миллионов до десятков тысяч. Причина такого спада не ясна, хотя теплые года с большим количеством осадков могли способствовать развитию у бабочек различных бактериальных и грибковых заболеваний.

«Все, кто сажал молочай, говорили: «Ура, монархи спасены!» – хотя это вовсе ничего не значило, – говорит Шапиро. – А потом их численность вновь начала сокращаться». 2018 год стал, пожалуй, самым худшим за все 48 лет исследования.

Это был единственный год, когда снижение популяций бабочек наблюдалось на всех высотах. Ужасное время, – вспоминает Шапиро».

Такие виды, как белая сосновка Neophasia menapia и калифорнийская горная бабочка Oeneis ivallda, которые встречаются только на горе Касл-Пик на высоте 2774 метра, вообще исчезли из поля зрения ученых. Oeneis ivallda пропала на три года и вернулась только в 2019-м. «В прошлом году мы видели один экземпляр. Один! По крайней мере, эта бабочка пока не вымерла», – радуется Шапиро. Его энтомологические прогулки все больше напоминают погоню за ускользающими удовольствиями. «Кажется, весь мир сговорился уничтожить бабочек, – говорит ученый. – Я чувствую себя врачом, который чуть ли не с детства наблюдал одного пациента и хорошо его знает. Теперь этот пациент умирает, и я об этом знаю, но не знаю почему».

Мы идем через луг, и Шапиро указывает на амзинкию, которая еще не зацвела. Обычно к этому времени в предгорьях Сьерра-Невады повсюду желтеет горчица, но в 2020 году все приходит с опозданием – неожиданная передышка перед безжалостным наступлением весны, которая теперь приходит раньше из-за глобального потепления. Последние 40 лет Шапиро каждый год угощает кружкой пива того, кто первым принесет ему живую взрослую бабочку-капустницу после зимней спячки. По мере того как планета нагревалась, средняя дата первого вылета бабочки передвинулась на 18 января. Это приблизительно на 20 дней раньше, чем в первые годы наблюдений.

Прошел час; мы заметили пару птиц и белку, но бабочек нет. Мы едем назад вдоль реки Американ, пробираясь через выровненные отвалы подводных грунтов, разработка которых прекратилась после окончания калифорнийской золотой лихорадки.

В 1972 году Шапиро не подозревал о надвигающемся проклятье глобального потепления или о том, что работа приведет его в Аргентину, где он увидит свою любимицу – серебристую бабочку Патагонии, танцующую в пробивающихся сквозь облака лучах солнца. Хотя мир бабочек меняется и рушится, маршруты Шапиро все те же. У него осталась только одна цель – каждый день проходить 24 километра в поисках бабочек.

Шапиро семьдесят четыре, и он в хорошей форме, хотя больше не взбирается на Касл-Пик из-за коленей: они не возражают против подъема в гору, но с трудом выдерживают спуск. «Цель у них та же, что и у меня, – прожить как можно дольше», – говорит Шапиро, а потом рассказывает, что его тетя Минни умерла от сердечного приступа во время просмотра своей любимой мыльной оперы «Молодой доктор Мэлоун». «Если я умру во время поиска бабочек, это будет идеальная смерть».

Что мы в конечном счете потеряем, если все бабочки в мире исчезнут? Общий предок молей и бабочек появился примерно 300 миллионов лет назад, а в последующие годы наблюдается вялая эволюционная гонка вооружений между растениями и голодными гусеницами вплоть до взаимозависимости.

Однако больше от такого взаимодействия выигрывают бабочки – ни одно растение не зависит от них полностью в плане опыления, и ни одно животное не умрет с голоду, если они пропадут из пищевой цепи. Как бы цинично это ни звучало, хотя мы и предпринимаем массу усилий для спасения бабочек, без них наша жизнь нисколько не изменится. «С точки зрения экологии они бесполезны», – говорит Эрика Макалистер. По ее словам, хотя мухи уступают бабочкам в популярности, как опылители они представляют большую ценность. «Меня особенно раздражает, что гусеницы пожирают все вокруг, но мы их прощаем, потому что во взрослом возрасте они становятся такими красотками».

Защитники бабочек могут подвергнуть подобную оценку критике, но этот аргумент и так достаточно спорный.

Если другие насекомые помогают нам выжить, то бабочки, несомненно, одна из тех вещей, ради которых стоит жить.

Как гласит ошибочно приписываемая Черчиллю, страстному поклоннику бабочек, фраза, которую он якобы произнес, когда ему предложили сократить расходы на искусство в военное время: «Тогда за что же мы боремся?»

Шапиро начал наблюдать за бабочками в 1950-х годах, в возрасте десяти лет, и он отчаянно искал повод сбежать из дома на окраине Филадельфии, где не чувствовал себя счастливым. Будущий ученый часами бродил по окрестным лесам и пастбищам, а в кармане его куртки лежала «Полевая книга насекомых» Фрэнка Лутца. Бабочки позволяют нам прикоснуться к гедонизму природы, который возвышает нас над нашим привычным окружением. Эти создания важны как чувствительные индикаторы изменений окружающей среды, но их главная ценность в том, что они воплощают в себе вдохновляющую безмятежность и являются чудесным тонизирующим средством для нашего психического здоровья. Эти насекомые – бесценные сокровища, ценность которых нельзя измерить в денежном эквиваленте. Кризис насекомых не только сотрясает фундамент нашего общего дома, но и срывает со стен прекрасные произведения искусства. «Это вопрос эстетики и сентиментальности, – говорит Шапиро. – Если завтра все бабочки в мире исчезнут, ни одна экосистема не рухнет. Но людям они нравятся. Бабочки красивые и никому не причиняют вреда. Я встречал людей, которые боятся бабочек, но их очень мало».

Закончив двухчасовой обход, мы возвращались к машине через заросли ежевики, когда Шапиро вдруг вскрикнул. Случайный прохожий испуганно обернулся и увидел мужчину с несколько экстравагантной обильной растительностью на лице, указывающего на пролетающего мимо мотылька-высоколетника. Я ничего не заметил. По крайней мере, этот день не будет отмечен как «день без насекомых». Бабочек мы так и не увидели. Единственный экземпляр, замеченный неподалеку от площадки исследования, это одинокий монарх, который по необъяснимой причине порхал над нами, пока мы возвращались в Ранчо Кордова по пятидесятому шоссе.

«Я разочарован тем, что не увидел того, что хотел, но в этом заключается разница между наукой и искусством, – говорит Шапиро. – Искусство превосходит реальность, а наука отображает ее».

Однако в центральной Мексике бабочки – это больше, чем просто украшение жизни. Они – движущая сила экономики региона, страдающего от бедности и периодических вспышек насилия. Однако их красоту здесь давно оценили по достоинству: найденные керамические изделия доиспанских времен украшены изображениями бабочек. Данаиды монархи красуются на номерных знаках; в честь этих бабочек называют школы, футбольные команды и предприятия. По словам Саенса-Ромеро, его план по перемещению леса выше по склону заинтересовал нескольких чиновников, но процесс продвигается очень медленно.

Как гласит популярная китайская пословица, лучшее время, чтобы посадить дерево, минуло 20 лет назад, а следующий подходящий момент – прямо сейчас. В случае с мигрирующими бабочками-монархами это «сейчас» продлится совсем недолго. Если мы хотим, чтобы к сроку, заданному глобальным потеплением, у нас были взрослые восьмидесятилетние священные пихты, в идеале следует высаживать их на больших высотах прямо сейчас, причем десятками тысяч. Пока нет никаких намеков на то, что это произойдет. Скорее всего, бабочки исчезнут отсюда, как и из других мест. «Эти деревья нужно высаживать немедленно, к тому же в массовых количествах, – говорит Саенс-Ромеро. – Однако этого не происходит. Может, спасение бабочек – это пустые мечты. Но мы должны попытаться».

До заповедника Сьерра-Чинкуа, расположившегося в самом сердце национального парка бабочек, можно добраться пешком или на лошадях по извилистой, изрытой колеями тропе. Мы с Саенс-Ромеро решили прокатиться верхом и, оставив эхидо позади, медленно поехали по величественному царству пихт, которое больше напоминает высокогорье Швейцарии, а не Мексики.

Последнюю часть пути было решено пройти пешком. Над нашей головой пролетело несколько бабочек-монархов, когда мы приблизились к центральной зоне ареала произрастания священных пихт – скалистому утесу, расположенному на высоте 3150 метров. На каменистой вершине, над уходящим вниз склоном, полукругом выстроились оккупированные монархами деревья.

Кажется, будто бабочки выбрали это место ради панорамного вида на гряду поросших лесом вулканов Мексики.

Миллионы монархов облепили пихты; оранжевые облака бабочек заслоняют зелень хвои. Одни стайки расселись на ветвях, а другие нежатся в лучах солнца на каменистой земле. Некоторые пьют нектар окрестных цветов. Затем, словно в каком-то фантастическом сне, дуновение ветерка поднимает в воздух волну бабочек. Они взмывают вверх под острыми углами и порхают вокруг деревьев. Шепот благоговения проносится среди десятка зрителей, прерываемый только возгласами женщины, которой показалось, что у нее в волосах запуталась оса. Помимо этого, единственный звук – это шелест крыльев монархов, напоминающий шум дождя, моросящего по брезентовой палатке. Это момент откровения.

Вдоль дороги к выходу из заповедника местные торговцы продают разные товары: ручки, шляпы, корзины – все, на что можно нанести изображение бабочки-монарха. На выходе нас провожает пара каменных бабочек – памятник Линкольну Брауэру, самому известному в мире специалисту по монархам. Он регулярно приезжал сюда полюбоваться мигрирующими бабочками вплоть до своей смерти в 2018 году в возрасте 86 лет. В 2013 году Брауэр привез в заповедник бабочек Джимми Картера, и бывший президент США засыпал его вопросами. На выходе, глядя на десятки автобусов, припаркованных у туристического центра, мужчины заметили, что большая часть растительности вытоптана туристами. Два года спустя Брауэр подписал петицию, призывающую правительство США внести монархов в список охраняемых видов. Он умер, так и не узнав, получат ли защиту создания, которым он посвятил 40 лет своей жизни.

«Нам необходимо развить культурное восприятие красоты диких животных, равное нашему восприятию искусства и музыки, – сказал Брауэр в одном из своих последних интервью. – Мы должны оберегать монархов так же, как оберегаем "Мону Лизу" и музыку Моцарта».

План бездействия

Возможно, наиболее заметным признаком тревоги по поводу кризиса насекомых стало увеличение количества людей, которые готовы носить костюмы пчел в знак протеста против происходящего.

В конце холодной зимы 2019 года на юге Германии можно было встретить множество хмурых демонстрантов с раскрашенными черно-желтыми лицами и выпуклыми «пчелиными» животами.

Были и другие подобные протесты с тех пор, как медоносная пчела была ошибочно возведена в статус символа окружающей среды, так что жителей Баварии можно простить за то, что они отмахнулись от толпы, размахивающей плакатами на английском и немецком: «Пчела – наш герой!» и Nur mit uns brummt die wirtschaft («Улей экономики гудит благодаря нам»), как от очередного сборища маргиналов.

Однако на этот раз назревало небольшое политическое возмущение. Коалиция природоохранных и политических групп, призывающих изменить уклад в сельскохозяйственном сердце Европы ради спасения насекомых, организовала референдум по биоразнообразию. Авторы петиции призывали сделать 30 % сельскохозяйственных угодий органическими и безопасными для насекомых, восстановить водно-болотные экосистемы и зеленые насаждения, сократить использование пестицидов и ограничить световое загрязнение. Кампания «Спасем пчел», своего рода хартия в защиту насекомых, казалась смелой, революционной, но, самое главное, совершенно безнадежной.

Бавария не просто самая консервативная земля в Германии, это край фермеров. Здесь представлена вся мощь современного сельского хозяйства: обширные поля монокультурных посевов активно обрабатываются пестицидами. Предыдущие попытки ввести экологические ограничения или хотя бы установить ветряные турбины зашли в тупик. Неудивительно, что консервативно настроенное местное правительство просто посмеялось над новой странной инициативой толпы, которая хотела помочь каким-то тварям за счет фермеров.

Но это было только начало. Авторы петиции получили поддержку 1,75 миллиона баварцев – одной пятой электората, что значительно превышало порог в 10 %, необходимый для того, чтобы узаконить предложения. Это был ошеломительный пример прямой демократии в действии. Через два года после публикации зловещего крефельдского исследования избиратели оглядели опустевшие окрестности, лишенные сверчков, бабочек, шмелей и жаворонков, и решили, что с них хватит. «Честно говоря, сначала мы не особенно верили в успех», – рассказывает Маркус Эрлвейн, который стал главным лицом кампании «Спаси пчел». А потом, несмотря на стоявшие холода, к ратуше потянулась длинная вереница баварцев, которые шли подписывать петицию, а средства массовой информации тем временем вовсю трубили о гибели насекомых. «Мы подготовили благодатную почву. Время пришло, и общественность взорвалась, – говорит Эрлвейн. – Когда подсчитали голоса, я расплакался».

Конечно, чуда не произошло. Силы аграрных корпораций сплотились против перемен, и попытка Баварии перейти к более естественным методам земледелия без применения пестицидов столкнулась с политикой Европейского союза – накачивать фермеров деньгами ради сохранения статус-кво. Но континент, который изобрел и распространил по всему миру методы уничтожения насекомых и, таким образом, всего здания жизни, начал понимать, что современные инструменты, как выразился натуралист Альдо Леопольд, «позволяют нам расщепить атом и управлять приливами, но не способны справиться с древнейшей проблемой человечества – жить на участке суши и не испортить его».

Медленно, с опозданием, но клубок безрассудного прогресса сматывают назад: Франция запретила все неоникотиноиды, Германия старается ввести запрет на источники яркого света после наступления сумерек, Норвегия создала безопасное пристанище для пчел в самом сердце Осло. Реакция на кризис насекомых была фрагментарной, недостаточно финансируемой, а иногда и сумбурной, но первые признаки улучшения ситуации уже есть. По крайней мере, насекомых теперь тоже упоминают во время мрачных бесед об исчезающих видах флоры и фауны нашей планеты. «Пару лет назад любое насекомое, если это не пчела и не бабочка, считалось вредителем, – говорит Джозеф Райхольф, немецкий биолог. – Теперь все изменилось. Мы стали лучше к ним относиться.

Теперь для нас важны не только медоносные пчелы, но и другие виды.

Чтобы обратить вспять процесс уничтожения насекомых, придется приложить много усилий: перестроить гигантскую махину сельского хозяйства, изменить культурные нормы и разорвать связь между повышением качества жизни и уничтожением окружающей среды. «Угрозы не просто добавляются, они множатся, – говорит Педро Кардосо, биолог из Финского музея естественной истории. – Если бы виды столкнулись только с одной угрозой, они бы справились. Но когда их две и более, шансы на успех падают». Так как наша благосклонность к насекомым весьма хрупка, эти реформы в первую очередь должны быть продиктованы другими мотивами (например, нашим собственным здоровьем или мерами, направленными против изменения климата), которые, будем надеяться, помогут сохранению насекомых.

Но, если немного подумать, решение проблемы насекомых может показаться на удивление простым. По сути, нам всего лишь нужно перестать делать некоторые вещи. Простого бездействия, которое позволяет всему идти своим чередом, может быть достаточно. Нам не нужно строить и запускать аналог «Аполлона‑11», проектировать новую систему снабжения экологически чистой энергией или изобретать вакцину от парализовавшей мир пандемии. К счастью, осуществление этой задачи сопряжено с праздностью.

Более спорные части этого плана включают ограничение использования определенных химикатов и предоставление насекомым места для повторного заселения путем выделения участков, пусть даже небольших, где могут разрастись травы. Но большинство мер связано с банальной домашней рутиной.

Например, можно реже стричь и пропалывать газон или не использовать ослепительное уличное освещение. Следующий шаг – решить, так ли уж вам необходима прилизанная, ухоженная лужайка. Энтомолог Мэй Беренбаум называет такой подход «не планом действий, а планом бездействия». Мы так торопливо меняли окружающую среду, что едва ее не уничтожили. Возможно, пришло время расслабиться и посмотреть, что подарит нам природа, если дать ей шанс. На что это будет похоже? Некоторые защитники окружающей среды приводят в пример тихую экологическую революцию, которая происходит прямо сейчас в одном районе на юго-востоке Англии. Кнепп, ферма площадью 1,416 гектара в одном из самых густонаселенных уголков Европы, это окно в мир, где интенсивное земледелие не уничтожило насекомых и других существ. Впрочем, Кнепп едва ли можно назвать фермой. Здесь реализуют масштабный, амбициозный проект, цель которого позволить природе взять верх и сформировать землю самостоятельно при минимальном вмешательстве человека. Владельцы Кнеппа, Чарли Баррелл и Изабелла Три, долгие годы занимались обычным земледелием. Они вкладывали деньги в сельскохозяйственную технику и пестициды и изо всех сил пытались выращивать прибыльные культуры на глинисто-известняковой почве Нижнего Уэлда, летом твердой, как камень, а зимой – илистой. Если у коренных народов Арктики есть десятки различных слов для обозначения снега, то у жителей Сассекса – более тридцати диалектизмов для обозначения грязи. Из-за сложных условий и мощи более крупных индустриальных ферм-конкурентов владельцы Кнеппа накопили немало долгов. В 2000 году они приняли решение продать технику и молочный скот, чтобы спасти ферму от полного разорения.

Затем наступило озарение: ферма получила возможность восстановить естественную экосистему на участке пахотных земель, и почти сразу же здесь появились дикие животные во главе с насекомыми. «Все вокруг жужжало, гудело. Казалось, насекомые повсюду», – вспоминает Три. Она гуляла по колено в траве и на каждом шагу натыкалась на кузнечиков. «Все вдруг стало по-другому, – говорит Три. – Словно шоры упали с моих глаз». Баррелл и Три, вдохновленные работой голландского эколога Франса Веры, решили полностью отказаться от выращивания сельскохозяйственных культур в пользу травоядных животных на свободном выпасе, которые будут естественным образом влиять на экосистему. Теперь здесь нет пестицидов, а животные, в числе которых эксмурские пони, свиньи Тамворта и 400 голов крупного рогатого скота, не получают антибиотики и другие препараты. Владельцы фермы Кнепп даже умудряются зарабатывать: они продают 75 тонн органического мяса в год, а также предоставляют кемпинг для экотуристов и сдают в аренду бывшие сельскохозяйственные постройки. Как оказалось, для Баррела и Три было бы куда рискованнее продолжать заниматься классическим сельским хозяйством.

Теперь здесь повсюду заросли кустарника. Прямо на земле гниет мертвое дерево, ненавистный хлам для обычного фермера, но захватывающая площадка для насекомых. В Кнеппе зарегистрировано более 600 видов беспозвоночных, в том числе навозник изменчивый, которого в Сассексе не видели в течение 50 лет. По словам Три, в одной коровьей лепешке как-то обнаружили 20 разновидностей навозников-землероев. Из личинок, скрывающихся в мягких пнях старых дубов, появляются редкие жуки-щелкуны, а над сверкающей гладью чистых прудов и озер порхают поденки и стрекозы. Здесь в изобилии водится редкая охотница – стрекоза стрелка голубая, которая встречается лишь в нескольких уголках Великобритании. Самая большая в стране популяция ивовой переливницы также находится в Кнеппе, что привлекает сюда орды ее поклонников. Каждое лето они приходят на ферму, размахивая гниющей рыбой, вонючим сыром и грязными подгузниками в качестве приманки, чтобы выманить эту неуловимую и своеобразную бабочку. «Просто не верится, что дикие животные возвращаются так быстро, и первыми приходят насекомые», – говорит Три.

Возрождение насекомых, очевидно, пошло на пользу пернатым, так как в Кнеппе теперь регулярно появляются редкие виды птиц, например горлицы и соловьи. Но есть еще один плюс, который может заинтересовать даже самого несентиментального фермера: бурно размножающиеся навозные жуки затягивают навоз в землю, обогащая почву питательными веществами. Благодаря насекомым истощенная почва восстанавливается с фантастической скоростью. По оценкам ООН, в результате эрозии из-за жесткого режима интенсивной обработки, вспашки и применения химикатов ежегодно во всем мире исчезает до 40 миллиардов тонн верхнего слоя почвы. «Если перейти на естественные методы управления фермой, включая принятие и даже поощрение размножения насекомых, можно заработать больше, так как вложения не требуются, вы не разрушаете почву и выращиваете органические продукты, которые стоят дороже, – поясняет Три. – Восстановление почвы помогло бы решить почти все текущие проблемы человечества, включая глобальное потепление.

Вопрос в том, смогут ли люди осознать это в ближайшее время, чтобы предотвратить дальнейший ущерб.

Три убеждена, что все фермеры, даже те, кто не является полным собственником своих земель или не располагает территорией, подходящей для глэмпинга – экотуризма, могут убрать руки с руля и позволить природе взяться за дело. Это не восстановление дикой природы в полном смысле этого слова – в Кнепп не вернулись высшие хищники, например волки, преобразившие Йеллоустонский национальный парк США в 1990-х годах, или даже такие существа, как бобры, популяции которых в последние годы успешно восстанавливают в некоторых уголках Великобритании. И все же это «дикая местность», как следует из названия книги Три о Кнеппе. Это лишь частичная передача контроля природе, а не полная реставрация «по книжке». «Существует распространенное заблуждение, что ревайлдинг – это возвращение к тому, что было раньше, – говорит Три. – Даже за последние пятьдесят лет окружающая среда так сильно изменилась, что воссоздать прошлое не получится.

Речь идет о повторном внедрении инструментов природы для формирования динамичности в настоящем и новой экосистемы в будущем».

Другая, более приемлемая парадигма тоже вполне доступна. Два бедствия, обрушившихся недавно на Британию, – пандемия коронавируса и Брексит – потрепали страну, но также создали неожиданный побочный эффект, предоставив насекомым более приемлемые условия жизни. Из-за пандемии стрижка травы на обочинах дорог – важной среды обитания насекомых – прекратилась. Полевые цветы разрослись, что привело к потрясающему всплеску восстановления фауны: на одном небольшом участке придорожной растительности в Дорсете обнаружили половину всех известных видов британских бабочек, включая голубянку карликовую, самую маленькую бабочку в стране. Тем временем болезненный выход Великобритании из Европейского союза стал причиной огромного переворота в сфере сельскохозяйственной политики, когда на смену субсидированию фермеров Евросоюзом пришли национальные выплаты, предусматривающие восстановление почв, сокращение использования пестицидов и расширение лесных угодий.

Стали распространяться различные амбициозные идеи, например, отдать четверть Британии на откуп природе, чтобы земли, непригодные для земледелия, такие как Кнепп, вновь наполнились бурлением жизни. Преданные защитники природы сумели восстановить даже, казалось бы, утраченные виды, например подземного шмеля, который когда-то обитал по всей Южной Англии, но в 2000 году был объявлен вымершим из-за постоянного разрушения лугов – предпочтительной среды обитания вида. За последние десять лет из Швеции доставили десятки маток шмеля, чтобы восстановить его популяцию в графстве Кент, на галечных пляжах и болотах мыса Дандженесс. Благодаря незначительным манипуляциям дружественных землевладельцев (например, перемещение скота на новые пастбища и восстановление полевых цветов) не только подземный шмель, но и другие его собратья вновь загудели на лугах.

Однако перестроить или восстановить несколько изолированных участков в нашем истощенном промышленностью мире недостаточно. Как говорится в крупной научной работе по проблемам борьбы с кризисом насекомых 2020 года, мы должны не только защитить все – от величественных тропических лесов до заросших сорняками обочин железнодорожных путей – пристанища насекомых, но и объединить их. «Усилия по сохранению в основном были сосредоточены на харизматической мегафауне, особенно на птицах и млекопитающих, а взаимосвязи экосистем внимание почти не уделялось», – пишут ученые. До настоящего момента под коридорами дикой природы, как правило, понимались специальные мосты или проходы для обеспечения миграции вилорогих антилоп в Йеллоустоуне, северных оленей в Швеции или красных крабов острова Рождества. Теперь в число этих животных включили насекомых. Насекомым нужны безопасные коридоры для перемещения между подходящими ареалами обитания для поддержания генетического разнообразия, доступа к лучшим источникам пищи и возможности бегства при неумолимом наступлении климатических изменений. Изолированные резерваты смогут обеспечить все это, только если насекомые рискнут добраться до них через пелену химикатов и бетонные площадки.

Идея выделения места для насекомых на пахотных землях до недавнего времени казалась настолько нелепой, что ее сторонница Стефани Кристманн столкнулась с насмешками со стороны ученых-аграриев, когда отстаивала свою точку зрения десять лет назад. «Меня сочли чокнутой активисткой "зеленых". Они просто посмеялись надо мной», – вспоминает Кристманн. С тех пор веселье несколько поутихло. Кризис насекомых пришелся на то время, когда фермеры осознали ценность опылителей. Европейский союз уже много лет платит фермерам за создание полос полевых цветов, однако эти меры продвигаются с переменным успехом: землевладельцев просят посеять кучу растений, которые не приносят постоянной прибыли и считаются сорняками.

Кристманн полагает, что для фермеров существует более приемлемая альтернатива, которая может стать основной для многих стран, особенно тех, которые не включены в план Европейского союза по сохранению опылителей. Она несколько лет бродила по полям всего мира, от Узбекистана до Марокко, знакомя фермеров с простым, но революционным предложением: почему бы не сажать по краям полей и на неиспользуемых участках травы, специи или фрукты? Огурцы, вишня, клубника – фермер может выбрать наиболее приемлемый вариант, но результат при этом будет по большему счету тем же. Это сеть благоприятных для опылителей мест обитания, пронизывающая поля и, что особенно важно, приносящая доход. Сначала Кристманн столкнулась со скептицизмом: если ее так беспокоит опыление, почему бы просто не купить ульи с медоносными пчелами? Когда эта сомнительная поросль, растущая рядом с посевами, начнет приносить деньги? Но примерно через год землевладельцы оценили все преимущества такого подхода. «Они почувствовали себя уважаемыми людьми, частью команды, – рассказывает Кристманн. – Эти фермеры стали героями, защитниками опылителей».

Такие эксперименты не только вернули на поля диких пчел, мух, ос и других опылителей, но и сократили численность вредителей, в некоторых местах наполовину. Как показало одно исследование, поощрение размножения ряда хищных насекомых может обеспечить естественную защиту от сельскохозяйственных вредителей, что избавит от необходимости обрабатывать поля химикатами. Особенно перспективно в этом плане использование паразитоидов, как правило, ос или мух, которые откладывают яйца на других насекомых или в их тела, и личинка по мере роста убивает жертву. Тем не менее повсеместное развертывание беспроигрышной схемы Кристманн потребует убеждения и финансирования. К тому же некоторые территории, например Средний Запад США или Калифорнийская долина, настолько деградировали, что пройдет некоторое время, прежде чем по ним смогут заструиться дороги жизни насекомых. Но и в этих местах у фермеров появляется желание действовать по-другому: высаживать молочай для бабочек-монархов или даже осваивать принципы восстановительного сельского хозяйства, которые предусматривают сокращение обработки почвы, отказ от синтетических удобрений и пестицидов и посадку покровных культур, помогающих улучшить качество почвы и остановить эрозию. «Я не сомневаюсь, что сельское хозяйство изменится. Вопрос только в том, когда это произойдет», – говорит Джон Лундгрен, ученый, который стал фермером и внедрил на своих землях нулевую обработку почвы. Теперь он ведет напряженные дискуссии с другими земледельцами, которые заинтересовались новыми идеями, но боятся отказаться от привычных методов. «У нас нет выбора. Чего вам будет стоить отказ от перемен? Вашей фермы. Ваших внуков. Грядет катастрофа. Апокалипсис насекомых – лишь ее предвестник».

Если взглянуть на такие перспективы еще оптимистичнее, можно представить всеобъемлющую систему национальных и международных охраняемых «зеленых» коридоров, которые станут артериями для бурной деятельности насекомых даже в биологически скудных землях. Buglife, британская благотворительная организация по сохранению насекомых, разработала с помощью компьютерного моделирования и полевых испытаний новаторскую модель системы, которая получила название B-Lines. Это сеть «дорог» для перемещения насекомых, пронизывающая города и сельскую местность Великобритании, на карте она выглядит как сброшенная с высоты порция спагетти с томатным соусом. Ее внедрение – это кропотливая работа, которая включает переговоры с властями и землевладельцами разных уровней, но несколько тысяч проектов уже находятся на стадии реализации, и в целом эта идея была встречена с интересом. Грандиозные амбиции Buglife предусматривают коридоры для насекомых общей протяженностью пять тысяч километров, причем каждый будет представлять собой цветущий луг шириной два километра. Даже малая часть этого позволила бы некоторым исчезающим насекомым выбраться из своих нынешних слишком жарких, отравленных, тесных жилищ.

Проблема фрагментации среды обитания приняла такие масштабы, что крылья бабочек вскоре могут стать меньше, а летательные мышцы – слабее, так как насекомые в течение многих поколений не покидают островки безопасности, считает исполнительный директор Buglife Мэтт Шардлоу. По его словам, уменьшение количества замеченных насекомых отчасти может быть связано с тем фактом, что они не могут перемещаться на значительные расстояния. «Фрагментируя среду обитания и делая промежуточные области максимально негостеприимными, мы сокращаем шансы эволюции отреагировать на проблему, – говорит Шардлоу. – По мере изменения климата мы должны создавать больше плацдармов для насекомых, чтобы помочь видам перемещаться». Такие защитники насекомых, как Шардлоу, проводят много времени, размышляя над локальными угрозами определенным видам, но их идеи все чаще приобретают глобальный характер – транснациональные «зеленые шоссе», введение широких запретов на применение химикатов, революция в практике землепользования, выстраивание новых взаимоотношений с миром насекомых. Что, если, задаются они вопросом, мы смогли бы объявить полное прекращение огня в войне, которая идет против насекомых, не только в сельских районах, но и в остальных местах, даже в дебрях городских джунглей?

Трудно представить место менее гостеприимное для большинства насекомых, за исключением разве что снующих повсюду тараканов, чем спартанские районы Нью-Йорка. Даже после начала реновации в районах Бруклина преобладают утилитарные бетон и металл, оттенки бежевого и серого, перемежающиеся редкой вереницей нелепых кленолистных платанов. Подобно нью-йоркским крысам, которые пристрастились к пицце, насекомые стали приспосабливаться к этим местам. Несколько лет назад пчеловоды-любители, держащие улья в черте города, с удивлением обнаружили соты ярко-красного, а не янтарного цвета. Оказалось, пчелы летали на соседнюю фабрику и до отвала наедались красного пищевого красителя, который используют для приготовления сока из вишни мараскино. Суровое сердце тяжелой промышленности города бьется неподалеку от Ньютаун-Крик, притока Ист-Ривер протяженностью 6,4 километра, который образует часть естественной границы между Бруклином и Квинсом. Когда-то этот район, питаемый пресными ручьями и солоноватыми водами Ист-Ривер, представлял собой обширные приливные солончаки на ледниковых отложениях, сформированных ледяным покровом, который отступил 12 тысяч лет назад. Эта процветавшая экосистема, кишащая рыбой и насекомыми, оставалась практически нетронутой до тех пор, пока прилегающая территория, ныне известная как Гринпойнт, не была отнята поселенцами у коренных американцев в обмен на несколько топоров и ниток бус. По мере развития сельского хозяйства водно-болотистые угодья осушали и засыпали; затем, в XIX веке, здесь построили первую в США фабрику по производству керосина, а потом и первый современный нефтеперерабатывающий завод. К концу столетия промышленные корпорации, включая Standard Oil Джона Рокфеллера, возвели по обе стороны от Ньютаун-Крик более 50 перерабатывающих заводов, а сам приток расширили и углубили для судоходства. Промышленные предприятия, от производителей удобрений до переработчиков сахара, теснились рядом с огромными нефтеперерабатывающими заводами.

Поскольку промышленные отходы периодически сбрасывались в водные пути и на окружающие земли, этот небольшой район Нью-Йорка быстро превратился в одно из самых загрязненных и дурно пахнущих мест в мире. Затем, в 1978 году, произошла еще одна катастрофа – патруль береговой охраны США заметил распространяющийся по водному пути шлейф нефти. В результате этого бедствия в реку вылилось по меньшей мере 64 миллиона литров нефтепродуктов. На поверхности воды образовалась масляная пленка, а русло притока и его берега покрылись черной массой. Пройдет еще немало лет, прежде чем удастся очистить русло Ньютаун-Крик от груды отходов и удалить щупальца загрязнения, которые проникли глубоко в почву. Если существует место, которое может служить наглядным примером полного отказа от идеалов фермы Кнепп, то оно находится здесь.

Однако благодаря новому подходу властей и природоохранных организаций даже на этом мрачном кладбище насекомых выделили место для их воскрешения. «Зеленая» тропа, заросшая болотной розой, камышом сытевидным и другими растениями, которые напоминают о «болотном прошлом» этих мест, тянется через сеть высящихся над притоком массивных промышленных зданий. Апофеозом изменений стал бывший завод по производству смазочных материалов Standard Oil, у которого появилась потрясающая «прическа» – луга с полевыми цветами, устроенные на пяти многоуровневых кровлях здания.

Этот яркий мазок зелени посреди индустриального пейзажа стал для насекомых неожиданным оазисом.

Летом 2020 года, когда бушевавшая в Нью-Йорке пандемия пошла на убыль, я сел на скоростной поезд G, чтобы увидеть это место, получившее название Kingsland Wildflowers («Кингсленд Уайлдфлауэрс» – «Полевые цветы Кингсленда»). Пока я шагал вдоль дороги с грузовиками, мчащимися с грохотом на заводы и обратно, палящее солнце напомнило мне, почему такие города, как Нью-Йорк, пытаются увеличить количество зеленых насаждений. Травы и деревья помогают ослабить изнуряющую городскую жару, которую поглощают и излучают бетон и асфальт. «Зеленая инфраструктура», как ее неромантично называют планировщики, также может улучшить качество воздуха, укрепить психическое здоровье жителей и впитать ливневые воды, которые в противном случае приведут к переполнению канализации и попаданию стоков в реки и ручьи.

«Кингсленд Уайлдфлауэрс» располагается на вершине массивного здания из красного кирпича, в котором теперь находится кино- и телестудия. Обогнув выпадающий из общей картины передвижной медкабинет для тестирования на Covid‑19, я преодолел пару пролетов крепкой металлической лестницы, чтобы встретиться с Лизой Бладгуд из местной общественной организации Newtown Creek Alliance. Она показала мне место, которое стало одновременно образовательной площадкой и оплотом восстановления экосистемы.

«Кингсленд Уайлдфлауэрс» обладает потрясающей эстетикой: крыши, устланные восхитительной зеленью цветов и разнотравья, нависают над цехами по переработке металлолома, авторемонтными мастерскими и другими трудовыми ульями. На фоне стальных очертаний медленно поджаривающихся на солнце небоскребов Манхэттена экскаватор на берегу Ньютаун-Крик загружает мусор в баржу. Триада окружающего пространства – городской анклав луговых цветов, ржавеющая тяжелая промышленность и сверкающий центр средоточия финансов и искусства – в такой близости друг от друга они просто ошеломляют.

На крышах площадью около девяти тысяч гектаров произрастают местные травянистые многолетние растения: земляника, золотарник и молочай – наряду с другими травами и кустарниками. Большая часть поверхности укрыта седумом, что придает крышам «губчатый» вид. Толщина почвенного слоя зеленых кровель с интенсивным устройством – от 15 сантиметров и более, чтобы обеспечить произрастание деревьев и крупных кустарников. На других кровлях – экстенсивных – слой более тонкий, рассчитанный на низкорослые растения. В «Кингсленд Уайлдфлауэрс» есть и те и другие, укрытые сверху мембранами для дренажа, защиты корней и теплоизоляции. Это замечательная биологическая реконструкция места, которое проще было причислить к среде, непригодной для обитания диких животных.

«У нас здесь полно местных пчел, бабочек и разных видов ос», – говорит Бладгуд. Многие одиночные пчелы роют себе гнезда в земле. Скопления мотыльков привлекли летучих мышей. Когда увеличилось количество насекомых, в округе стали замечать больше птиц: пересмешников, стрижей, ястребов. «Это одно из моих любимых мест», – говорит Бладгуд, пока мы любуемся нежащимися на солнце цветами рудбекии волосистой на фоне крупнейшей в Нью-Йорке очистной станции, которая по своей форме напоминает четыре металлических инопланетных яйца. Бладгуд перепрыгивает с одной горячей плитки, залитой солнцем, на другую, которая находится в тени растений, и отмечает, что там намного прохладнее.

Через некоторое время растительность на крыше перестает казаться чем-то непривычным. Наоборот, взгляд притягивают голые, пустые кровли, которым как будто чего-то не хватает. Они кажутся удивительно пустынными. Мы начертили на картах аккуратные линии, чтобы обозначить границы жилых и промышленных районов, торговых зон и уголков дикой природы, словно наш мир – это не переплетение взаимосвязей. Мы вытеснили насекомых из нашего окружения, хотя стоило бы держать их поближе ради вещей, важных для самого нашего существования, и красоты, которую они привносят даже в крохотные уголки разрушенных экосистем городов и ферм. Мы с опозданием осознали свою глупость. Теперь Нью-Йорк требует, чтобы на крышах новых зданий по возможности устанавливали зеленые кровли, Детройт размещает пчелиные семьи в заброшенных районах, Мюнхен высаживает цветочные полосы, благодаря которым всего за год треть насекомых вернулась в город, а Утрехт превращает автобусные остановки в пристанища для пчел. Возможно, выражаясь словами эколога Роэла ван Клинка, мы постепенно учимся убирать ногу с плавучего бревна, позволяя насекомым восстанавливаться. «Человечество натворило достаточно бед: леса исчезли, солончаки высохли, луга и пастбища распаханы, – жалуется Бладгуд. – Очень важно восстановить хотя бы малую часть того, что было уничтожено. Это место – изнанка, клоака города. Если нам удалось создать цветущий луг на таком здании, в таком месте, как Ньютаун-Крик, это можно сделать где угодно».

Но так же, как неясны истинные масштабы кризиса насекомых, неясен и потенциал их восстановления. Насекомые обладают поразительной способностью размножаться и цепляться за любой экологический спасательный плот, который движется в их направлении, но мы уничтожили столько видов в самых разных экосистемах, что вряд ли они смогут вернуться к своему прежнему биологическому разнообразию. Даже если бы в нашем мире не было инсектицидов, экологические взаимосвязи не нарушались, а у власти стояли борцы с глобальным потеплением, некоторые виды все равно исчезли бы. Как сказал Мэтт Шардлоу, «можно убрать ногу с бревна, но если оно утонуло, то уже не всплывет. Нет никаких гарантий, что эти виды вернутся».

Насекомые столкнулись с таким количеством взаимосвязанных угроз, что так просто им не отделаться. Даже утопическим мечтам о фермах, перестроенных на манер Кнеппа в рог изобилия природы, придется столкнуться с реалиями в виде необходимости прокормить растущее как на дрожжах население планеты, одновременно пытаясь превратить земли в органический, почти не тронутый человеком рай для диких животных. Богатые европейские страны, вероятно, смогут обратить вспять разрушительные методы ведения сельского хозяйства, но если они продолжат импортировать значительные объемы продовольствия, то рискуют потерять тропические леса, так как в мире спрос на сельскохозяйственные угодья растет. Опасность, которой подвергается биоразнообразие насекомых в тропиках, страдающих от изменения климата и обезлесения, «пугает меня до смерти», признается энтомолог Дэвид Вагнер. «Мы не сможем полностью отказаться от пахотных земель, если придется кормить восемь, а то и десять миллиардов человек, – говорит он. – Придется задействовать все виды земледелия. Нам потребуется выделить определенные части планеты под очень интенсивное земледелие – с большим количеством удобрений, с применением генной инженерии, – чтобы увеличить урожайность с гектара. То, что сейчас пытаются внедрить в Европе, делается из лучших побуждений, но это заставляет задуматься».

Даже самая грандиозная природоохранная идея последнего времени – концепция Э. О. Уилсона «Половина Земли», согласно которой половину планеты следует превратить в свободный от людей заповедник ради регенерации биологического разнообразия, – это коренная трансформация мира, а не восстановление. Нам придется придумывать новые решения в радикально ином мире, который по-прежнему меняется под воздействием глобального потепления, прихотей властей и изменения образа жизни. Восстановление среды обитания и сокращение использования пестицидов необходимы, но такие перемены должны быть применимы в более широких масштабах. Нам придется продолжать приспосабливаться к меняющейся среде, но на этот раз нужно убедиться, что насекомые останутся с нами.

«Сама концепция антропоцена предполагает, что наша планета перешла в новое состояние, но оно не статично», – говорит биолог из Йоркского университета Крис Томас. Мы пребываем в континууме, границы которого определяют точки кипения и замерзания, и температура прыгает то вверх, то вниз столько, сколько мы помним себя в этом мире. Ужасающее отличие нынешней ситуации в том, что планета приближается к условиям, которые выходят за рамки всего, что происходило в течение последних миллионов лет. «Речь идет о выборе темпа, направлений и типов изменений, а не о том, будет что-то меняться или нет», – говорит Томас.

Более широкое понимание того, как выйти из кризиса, поразившего людей и насекомых, можно найти в лондонском Музее естественной истории, в коллекции которого насчитывается 34 миллиона экземпляров насекомых. Музей, величественное викторианское здание, получившее известность благодаря скелету диплодока в вестибюле (совсем недавно, в 2017 году, его сменил синий кит), страдает, как и другие научные учреждения, из-за того, что коллекционирование насекомых, особенно обычных, приобрело популярность только несколько сот лет назад. Но даже потом в этой области долгое время доминировали любители, внимание которых было приковано только к самым интересным или красивым видам. Недостаточная глубина временного охвата усугубляется небольшим разнообразием – в музее представлено около половины всех известных видов мух, но большинство из них ограничиваются единственным экземпляром, так называемым голотипом.

В коллекции хранятся настоящие сокровища, например мотылек Пикассо с крыльями, которые напоминают холст, изрисованный геометрическими линиями и фигурами. Есть похожие на листья палочники, сине-зеленые жуки с ошеломляющими оранжевыми хохолками и огромные малиновые бабочки, которые при жизни предпочитали питаться гниющей плотью и фруктами. Есть даже экземпляр древнего ктыря, которого в 1680 году поймал в Хэмптон-корте и бросил между страниц книги королевский садовник.

Но у первых энтомологов-любителей не было ни средств, ни желания отслеживать динамику численности насекомых, да и зачем? Внезапная волна беспокойства из-за сокращения численности насекомых застала музей врасплох в связи с отсутствием исторического контекста. «Наша главная проблема – финансирование. Я должна убедить людей, что крохотная черная муха представляет не меньшую ценность, чем панда, – говорит Эрика Макалистер, куратор отдела энтомологии. – Мы доходим до того момента, когда стало ясно, что с насекомыми что-то не так, и тут кто-нибудь из публики задает вопрос: "Где же все ваши данные?" – а я отвечаю: "Вы о чем?"»

Ученые-климатологи определяют засушливые периоды прошлого по рунам годичных колец деревьев или прокалывают ледяные покровы Гренландии и Антарктиды, чтобы извлечь километровые ледяные цилиндры, которые могут поведать о температуре, составе атмосферы и даже ветровом режиме Земли сотни тысяч лет назад.

Но у природы нет таких кладовых, которые могли бы рассказать нам о прошлых колебаниях численности популяций насекомых, и даже самые лучшие коллекции грешат отсутствием системности. Например, в лондонском Музее естественной истории для некоторых насекомых указано вполне конкретное место поимки – «Суррей», «Йоркшир» или «Шотландия», – но с экземплярами, привезенными из-за границы, все обстоит туманно. Некоторые снабжены только пометкой «Африка». Любимица Макалистер, идеально подходящая под эпоху Брексит, – муха с пометкой «заграничная».

В связи с этим энтомологи все больше полагаются на достижения в области больших данных и генетики, чтобы восполнить некоторые пробелы. Музеи из разных стран начинают оцифровывать данные о своих энтомологических коллекциях и обмениваться ими в попытке собрать своего рода исторические «подпорки» вокруг проблемы насекомых. Изучение геномов расширяет наше понимание этих животных. Едва заметные генетические изменения у насекомых, вызванные реакцией на факторы окружающей среды, помогают определить колебания численности популяции во времени и пространстве. Если собрать с пчел остатки пыльцы, а у комаров изъять кровь, можно выяснить, чем и когда они питались.

Иногда самый легкий путь – извлечь ДНК насекомых. Однако при этом существует риск уничтожения образца. Одна мысль о том, чтобы оторвать лапки экземпляру редкого или вымирающего вида, «наполняет нас, кураторов, ужасом и отвращением», признается Макалистер. Чтобы избежать повреждения хрупких образцов, Макалистер и специалисты из Института Уэллкома Сэнгера, центра геномных и генетических исследований в Кембриджшире, пытаются извлечь древнюю ДНК, аккуратно промывая нескольких комаров спиртовым раствором и веществом, которое удаляет с образцов генетические остатки.

Затем насекомых пропускают через специальное устройство для критической сушки, которое не только оставляет хрупкие экземпляры в полной сохранности, но и оживляет внешний вид трупиков с поврежденными глазами, деформированными крыльями и сморщенными брюшками. «У нас тут салон красоты премиум-класса, – шутит Макалистер. – Специалисты Института Сэнгера промывают образцы, а я сушу. Мы всего лишь искусные стилисты, и каждый со степенью доктора наук».

Несмотря на все изощренные попытки определить, какой вид откуда, обрывочные сведения о насекомых не позволяют однозначно установить, что они за всю свою историю не сталкивались с таким глобальным сокращением численности, как сейчас. Тем не менее у ученых есть доказательства того, что нынешний кризис является глубоким и болезненным и что многие из наших ежедневных действий неприемлемы для большинства насекомых.

Однако сравнение проблем прошлого с нынешними не так актуально, как более насущные вопросы о том, куда нас ведет текущий кризис и сможем ли мы вовремя скорректировать его курс.

Ученые расходятся во мнениях относительного того, вызовет ли такая динамика серию катастрофических, непоправимых изменений, но ответ на следующий вопрос мог бы прояснить ситуацию: непоправимых для кого? Мир насекомых переходит в такое неутешительное состояние, когда клопов и комаров становится больше, а шмелей и бабочек-монархов меньше, но в целом насекомые сумеют справиться с грядущими переменами. Как отмечает Томас, хотя количество насекомых сокращается, примерно треть видов неплохо приспособилась к миру антропоцентризма. Их численность растет, и они наверняка не вымрут.

С другой стороны, нам придется приспосабливаться к поредевшему разнообразию насекомых, которому мы сами способствовали, и человечество может оказаться не столь стойким. Тревога за людей, уже испытывающих нехватку продовольствия, за состояние окружающей среды и паутину жизни, которая поддерживает и очаровывает нас, будет только усиливаться, если мы в ближайшее время не изменим наши взаимоотношения с насекомыми.

Такая перспектива пугает даже убежденных сторонников непопулярных насекомых, численность которых в новых условиях грозит разрастись. Хотя Макалистер решительно защищает домашних мух как эффективных опылителей сладкого перца и других сельскохозяйственных культур, она признает, что нам, вероятно, не стоит способствовать появлению полчищ этих созданий, так как они, ползая повсюду, переносят на своих лапках фекалии и различные бактерии.

«У меня есть инстинкт самосохранения, – говорит Макалистер. – Мне хочется, чтобы мы выжили, но, боюсь, еще при нашей жизни произойдут значительные перемены. По сути, они уже происходят… Полагаю, когда кризис достигнет критической точки, мы придем в ужас и начнем причитать: "Господи, мы ведь могли предотвратить и то, и это". Нынешняя ситуация не предвещает ничего хорошего. Все плохо. Действовать нужно немедленно».

Угроза для человечества

Что, если мы не будем предпринимать никаких мер, если падение крошечных империй приведет к крушению экосистем, разрушая наши прежние представления о том, как устроен мир?

Учитывая полярную природу общества, можно легко предсказать, что уменьшение поставок определенных продуктов питания и сокращение популяций диких животных вызовут череду страданий среди бедных и социально незащищенных, что, возможно, разожжет тлеющие угли негодования и национализма, когда блага первой необходимости станут дефицитом. Также можно предположить, что мы рефлекторно попытаемся устранить этот хаос с помощью технологий. Наше пристрастие к быстрому и легкому решению проблем, которые мы сами же и создали, заставляет некоторых верить, что изменение климата остановят огромные машины, высасывающие углекислый газ из воздуха, что для окончания пандемии достаточно изобрести новую вакцину или, в случае Илона Маска, что детей, оказавшихся в ловушке тайской пещеры, можно спасти с помощью «крошечной подлодки размером с ребенка», изготовленной из элементов космической ракеты. Безусловно, мы будем успокаивать себя тем, что цивилизация, которая изобрела дополненную реальность, адронные коллайдеры и тостеры для четырех ломтиков хлеба, наверняка в состоянии найти замену пчелам.

Мы уже возлагаем ожидания на проекты, которые пока находятся в зачаточном состоянии: на создание генетически модифицированных опылителей, устойчивых к воздействию заболеваний и химикатов, и разработку машин с крошечными пушками, которые будут обстреливать растения пыльцой. Другие ученые направили свою изобретательность на воспроизведение формы и функций крылатых насекомых: исследователи из Гарвардского университета создали миниатюрных роботов, которые умеют плавать, выныривать из воды и тут же взлетать, а мягкие искусственные мышцы позволяют им отскакивать от стен и других препятствий без какого-либо вреда для себя. Ученых из Нидерландов вдохновила скромная плодовая мушка. Они воссоздали ее быстрые движения, построив робота с крыльями из майлара, материала, из которого изготавливают космические одеяла. Муха-робот DelFly Делфтского технологического университета может зависать в воздухе, поворачиваться на 360 градусов по тангажу и крену и за несколько секунд разгоняться до скорости спринтера.

Матей Карасек, исследователь, работающий над проектом, говорит, что ловкость и способность насекомых ориентироваться в пространстве восхищали его еще до того, как он начал работать над DelFly. «Всякий раз, когда я выхожу на улицу и вижу насекомое, меня посещает мысль: "Как им это удается?"» – говорит он. Роботы Карасека не способны заменить муху или пчелу. Они в 55 раз больше плодовой мушки и имеют размах крыльев 33 сантиметра, а нерешенная проблема сохранения маневренности при переносе большого количества пыльцы означает, что эти создания не готовы жужжать на полях рядом с настоящими пчелами. Однако люди верят, что этот день настанет – так же как многие убеждены в том, что технологии в конечном итоге избавят общество от всех зол.

Возможно, наши проблемы решит армия более крупных дронов, подобных гексакоптерам американской компании Dropcopter, которые самостоятельно опылили яблоневый сад в Нью-Йорке в 2018 году. А может, будет реализовано более изощренное решение: роботизированная рука под управлением искусственного интеллекта, с камерами, водруженная на колеса, будет находить и опылять растения вручную, не зная ни скуки, ни усталости, в отличие от людей. Министерство сельского хозяйства США финансирует один из таких проектов, который, по словам ведущего эксперта Маноджа Карки из Университета штата Вашингтон, обещает стать «подлинной заменой естественного опыления» и «будет не менее, а, может быть, даже более эффективным по сравнению с естественными опылителями, например пчелами».

Энтомологи инстинктивно презирают любые предположения о том, что технологии могут каким-то образом заменить насекомых-опылителей, даже на базовом логистическом уровне. Биолог Дэйв Гулсон отмечает, что пчелы преуспели в опылении цветов, так как оттачивали свои навыки около 120 миллионов лет, и, помимо прочего, в мире насчитывается около 80 миллионов ульев с медоносными пчелами, в каждом из которых десятки тысяч пчел кормятся и размножаются совершенно бесплатно. «Во сколько нам обойдется замена пчел роботами? – размышляет Гулсон. – Крайне самонадеянно думать, что мы сможем все улучшить».

Следует отдать должное тем, кто посвятил себя изучению особенностей насекомых и возможности их применения для нашей пользы – это вызвало волну восхищения эволюционным великолепием мух и пчел и сдержанную радость от того, что, благодаря кризису, извилистые пути научного любопытства стали восприниматься как возможное спасение от наших разрушительных подходов. При рассмотрении технологических решений нам, возможно, следует тратить меньше времени на оценку выгоды и больше – на определение причин, из-за которых возникла такая потребность. Тем не менее более щадящее отношение к насекомым должно включать освоение некоторых новых идей. Если мы хотим интенсивно обрабатывать небольшие участки, чтобы освободить место для дикой природы, следует развивать вертикальное сельское хозяйство, при котором урожай выращивается круглый год на штабелированных поддонах в закрытых помещениях и контейнерах с использованием светодиодного освещения и гидропоники вместо почвы и пестицидов.

Потенциально его можно сочетать с применением роботизированных опылителей, если насекомые откажутся выполнять эту задачу.

Западу, возможно, также придется столкнуться с нелогичной концепцией поедания насекомых ради их же спасения. Огромные участки суши, которые мы превратили в монокультурные пустыни, часто даже не кормят людей напрямую: треть всех пахотных земель используется для выращивания кормовых растений для скота, который сам занимает четверть свободной от ледяного покрова территории планеты. Мучные черви и сверчки богаты белком и могут размножаться в огромных количествах даже в стесненных условиях. Эта менее разрушительная альтернатива традиционной западной диете помогла бы ослабить губительное влияние сельского хозяйства на насекомых в части изменения климата, использования химикатов и деградации почвы. «Если питаться насекомыми, экологических проблем станет намного меньше. К тому же они вкусные», – говорит голландский энтомолог Арнольд ван Хьюис, который как-то съел обед, приготовленный из 20 видов насекомых. Его любимые блюда – жареные термиты и саранча во фритюре с соусом чили.

Измельчение насекомых и включение их в привычные продукты питания, например в хлеб, как это сделали пекари в Великобритании, или в вафли, как в Бельгии, – это шаг к разрушению культурных барьеров брезгливости. Конечно, Силиконовая долина не осталась в стороне: вскоре появились стартапы по производству протеиновых батончиков со сверчками ручной работы и мини-фермы для выращивания съедобных насекомых. Тем временем западные рестораны начали добавлять в блюда насекомых, которые уже долгое время используются в кухне некоторых стран Азии и Африки, но в Европе считались табу. Животноводство «наносит огромный ущерб окружающей среде, поэтому нам нужны дополнительные или альтернативные источники белка, менее пагубные для экологии. Это насекомые», – говорит энтомолог Сара Бейнон. Она организовала в Уэльсе туристический центр, где можно больше узнать о насекомых и пообедать в первом в Великобритании ресторане с насекомыми в меню.

Возможно, когда-нибудь роботы-пчелы будут поддерживать запасы продовольствия, а изменение нашей диеты поможет замедлить ускоряющееся разрушение великолепного кладезя жизни нашей планеты. Но нам необходимо установить более высокую планку для успешного предотвращения кризиса. В конце концов, мы не станем свидетелями гибели последнего насекомого на планете, как это произойдет с последним северным белым носорогом или бенгальским тигром. Что бы мы ни натворили в будущем, где-нибудь наверняка останутся насекомые, ползающие по цветочному ящику на подоконнике в Чикаго, объедающие посевы на рисовом поле во Вьетнаме, удирающие от горящих эвкалиптов в Австралии. На их стороне численное преимущество и видовое многообразие, даже если большинство выживших будут составлять «золотистые ретриверы» – те, кто прекрасно себя чувствует рядом с людьми, в частности тараканы и клопы. Вероятно, нам даже не понадобятся пчелы-роботы, так как мы бросим все силы на то, чтобы увеличить численность медоносных пчел и заполнить зияющую пустоту из-за нехватки диких пчел. Подобно тому как млекопитающие нашей планеты сейчас на 96 % состоят из нас, крупного рогатого скота и свиней, доля пчел в общей массе насекомых будет увеличиваться, так как эти опылители представляют собой еще один, пусть важный, сельскохозяйственный ресурс. Мы сумеем выкарабкаться, хотя и ценой тяжелых потерь.

Трагедия заключается в том, что мы обнищаем – биологически, духовно, нравственно. Шмелей, как оказалось, можно научить играть в футбол; они отказываются от сна ради заботы о потомстве улья, запоминают положительный и отрицательный опыт, что свидетельствует о наличии у них определенной формы сознания. Скрипичный жук, как следует из названия, по форме напоминает скрипку, а сбоку он почти невидим из-за уплощенного тела. Бабочка-монарх не только красива, но и может ощутить вкус нектара, коснувшись его лапками. Мы ничего не потеряем, но это слабое утешение, если такие чудеса природы исчезнут.

«Наше будущее – это крайне обедненная биосфера, – утверждает энтомолог Дэвид Вагнер. – Насекомые останутся, но много прекрасных существ исчезнет. Наши дети будут жить в скудном мире. Вот какое наследство мы им оставим».

Если мы проигнорируем крушение крохотных империй, лучший из возможных сценариев для человечества – это нищенское существование в мире, остов которого лишен костного мозга, где в сельской местности царит тишина, которую нарушает лишь жужжание машин, добывающих еду из остатков почвы. Согласно последним исследованиям, гибель пчел уже вызывает нехватку ключевых продовольственных культур: яблок, черники и вишни. Численность насекомоядных птиц сокращается не только на безликих полях Франции, но и в отдаленных уголках тропических лесов Амазонки. Недавно Вагнер и его коллеги подтвердили, что популяции многих насекомых по всему миру уменьшаются на 1–2 % в год; они считают эту тенденцию пугающей. Все может стать, и наверняка станет, еще хуже. Однажды эта катастрофа достигнет критической отметки, но пока все впереди. Мы продолжаем двигаться по нисходящей.

Историческая значимость нашей эпохи не дает покоя Флойду Шокли, смотрителю энтомологической коллекции из 35 миллионов экземпляров. Все они хранятся в ящиках гигантских металлических шкафов, занимающих пять этажей Национального музея естественной истории Смитсоновского института, великолепного здания в неоклассическом стиле с дорическими колоннами и куполом в Национальной аллее Вашингтона, в нескольких минутах ходьбы от сувенирных лавок и периодических протестов у Белого дома. Первое, что я заметил в кабинете Шокли, когда приехал к нему в ноябре 2019-го, это плакат с жуком-скарабеем на стене. Сам ученый, обходительный мужчина с короткой острой бородкой, специализируется на жуках. «Их размер и цвет приводят людей в трепет, – говорит он, указывая на скарабеев. – Меня же больше интересуют небольшие коричневые жуки. Большая часть их видового разнообразия представлена неторопливыми созданиями длиной пять миллиметров и менее».

Пока мы идем, чтобы увидеть плотные ряды образцов насекомых, Шокли возмущается тем, что американцы одержимы ухоженными газонами, что медоносные пчелы более знамениты, чем их дикие собратья, что невозможно составить классификацию всех насекомых, не говоря уже о том, чтобы отследить динамику их численности.

В этом грандиозном оплоте науки коллекция занимает 134 тысячи ящиков и 33 тысячи склянок и сосудов, заполненных всеми видами насекомых – от плавунцов и вымерших мотыльков до крошечных трипсов размером всего полмиллиметра, которые редко показываются публике на глаза. В Смитсоновском институте хранятся экземпляры примерно трети всех известных видов насекомых, но его исследователи продолжают бродить по тропическим лесам Южной Америки в поисках новых образцов. Во время этих экспедиций часто находят новые свидетельства кризиса насекомых. Шокли не является поклонником термина «инсектагеддон», но только потому, что это слово предполагает конечное, ограниченное во времени событие, а не непрерывную деградацию, которая происходит в настоящее время. Кризис насекомых – это не удар молнии, а медленно закипающая в котле вода. «Мы стоим на пороге глобального вымирания, – говорит он. – Если человечество будет вести себя как раньше, все станет только хуже».

Стоит прогуляться по смитсоновской выставке «Древние времена» в знаменитом зале динозавров, и масштабы нынешнего кризиса кажутся менее пугающими. Эта грандиозная экспозиция приглашает посетителей отправиться на прогулку по истории Земли, разворачивая перед ними цепь событий, произошедшую с момента возникновения планеты 4,6 миллиарда лет назад. Первые наземные насекомые появились около 410 миллионов лет назад – это вид Rhyniognatha hirsti, представители которого были найдены в шотландском песчанике. Насекомые первыми из животных научились летать и переваривать растительную пищу, а также овладели искусством маскировки для защиты от хищников. Примерно 300 миллионов лет назад, с начала каменноугольного периода до конца мезозойской эры, высокое содержание кислорода и тропический климат привели к тому, что многие насекомые увеличились в размерах. На одном выставочном стенде на фоне болотистого леса в Иллинойсе изображена меганевра, гигантское, похожее на стрекозу насекомое с размахом крыльев до 71 сантиметра – чуть меньше, чем у современной кряквы.

На маршруте путешествия по геологическому прошлому Земли Смитсоновский институт установил столбы, которые обозначают пять великих массовых вымираний, произошедших на нашей планете на сегодняшний день. В эти сложные времена, отмеченные надгробными камнями, насекомые оставались оплотом жизни. Они появились на планете раньше динозавров и стали свидетелями их гибели. Последнее массовое вымирание произошло 66 миллионов лет назад. Судя по всему, начало ему положило падение астероида диаметром 9,7 километра на территорию современной Мексики, что вызвало лесные пожары, цунами, кислотные дожди и в конечном итоге гибель динозавров. Согласно информации на столбе, некоторые насекомые, «чересчур привередливые любители растений», тоже вымерли, но затем, когда млекопитающие, а позднее и люди, стали бороться за господство на суше, численность насекомых восстановилась, а видовое разнообразие умножилось.

Наша пиррова победа в битве за доминирование на сегодняшний день привела к тому, что впервые за всю историю Земли один вид стал непосредственной причиной вымирания единственной известной жизни во Вселенной. «Такие события происходят примерно каждые 60–70 миллионов лет, так что наше время пришло», – говорит Шокли, когда мы подходим к концу временной линии у ротонды, где на площадке, имитирующей саванну, величественно стоит слон. «Всего за двести лет своей деятельности мы оказали сильнейшее воздействие на планету. Даже насекомые не способны так быстро приспособиться к меняющимся условиям».

Один из самых тревожных аспектов кризиса насекомых заключается в том, что мы не знаем, куда он нас приведет. Этих животных можно по праву назвать мастерами выживания, аморфным облаком жизни, которое безмятежно проплывало через катаклизмы древности, чтобы потом оккупировать каждый уголок Земли. Но это вовсе не означает, что им удастся пережить очередное тотальное истребление видов.

31 декабря 2020 года, в последний день этого мучительного года, была опубликована тревожная научная работа. Представив свое исследование в современном контексте шестого массового вымирания, два американских специалиста в области палеобиологии и геологии рассмотрели влияние предыдущих пяти эпизодов массового вымирания на насекомых. Они признали, что, хотя изучение летописи окаменелостей не позволяет судить о биологическом разнообразии насекомых, имеющиеся данные позволяют предположить, что потери видов были минимальны. Даже великое пермское вымирание, которое произошло 250 миллионов лет назад и стерло с лица Земли каждые девять из десяти видов животных, можно скорее считать «обновлением фауны», чем уничтожением насекомых. Это подводит нас к принципиальному заключению: в настоящее время насекомые подвергаются беспрецедентной угрозе. Мы не можем быть уверены, что и на этот раз они смогут восстановиться, потому что раньше им не приходилось сталкиваться с чем-то подобным. «Возможно, для насекомых это вовсе не шестое, а первое массовое вымирание», – отмечают ученые.

Мы проводим крайне опасный и рискованный эксперимент: распахиваем земли и отравляем их, меняем химический состав атмосферы и создаем биологические пустыни в погоне за прогрессом и эстетикой. История насекомых длится эоны лет, но только теперь она совпала с нашим кратким, но разрушительным присутствием на Земле. Нам известно, что насекомые появились на планете до нас, и есть вероятность, что они также переживут человечество в той или иной форме. Было бы слишком самонадеянно думать, что мы пройдем целыми и невредимыми через шестое массовое вымирание без того разнообразия насекомых, которое сейчас уничтожается. Мы нуждаемся в них гораздо больше, чем они в нас. С нашей эгоистичной точки зрения кризис насекомых – это угроза для человечества.

Если дать волю мечтам о пчелах-роботах, можно пойти дальше и перейти к научно-фантастическим планам, которые некоторые считают ключом к нашему спасению: перемещения человечества с разрушенной Земли на Марс или другую планету и создания на бесплодных скалах некой технологической утопии, где не будет войн, загрязнения и глупости. Шокли допускает, что в палатах Конгресса США вскоре может начаться обсуждение такой нереалистичной стратегии, но не верит, что даже в эпоху осуществления своей космической фантазии мы сможем избавиться от нашей зависимости от пчел.

«Очевидно, что где бы мы ни задумали выращивать еду, нам потребуются пчелы, – размышляет он, пока туристы делают селфи рядом со слоном. – Возможно, мы станем первым видом, колонизировавшим другую планету. Но вторым будут пчелы».

Благодарности

Написание первой книги – задача не из легких, даже если оно не осложнено периодом всемирной пандемии, поэтому я счастлив, что смог закончить свой труд, когда многие из нас, так или иначе травмированные происходящим, переживали не лучшие времена.

Любое сочинение об окружающей среде, включая мир насекомых, нужно писать в окружении видов, звуков и запахов экосистем, и мне во время работы над книгой посчастливилось побывать в некоторых замечательных местах до введения запрета на международные поездки.

Я хочу выразить особую благодарность тем, кто помогал мне ориентироваться в этих местах, в том числе Куаутемоку Саенс-Ромеро, который милостиво разрешил мне побродить с ним по горам центральной Мексики и полюбоваться священными пихтами и бабочками-монархами. Меня гостеприимно приняли в доме Рамиреса Круза, известного в округе как Дон Панчо, и я очень расстроился, узнав о его смерти от рака всего через восемь месяцев после моей поездки в Мексику.

Флойд Шокли, эрудированный и дружелюбный человек, взял на себя роль гида во время моих странствий по обширным хранилищам насекомых в Национальном музее естественной истории; Джей Эванс ответил на все вопросы и помог мне забраться в комбинезон пчеловода, оказав тем самым неоценимую помощь; Дениз Куоллс была так любезна, что поделилась своими соображениями, пакетиком миндаля и добрым словом, когда вечером после трудного дня в Калифорнийской долине меня в лицо ужалила пчела. Джордж Хансен, опытный пчеловод, оказался не только приятным компаньоном, но и искренним собеседником, как и Арт Шапиро во время нашей прогулки, которая доставила мне огромное удовольствие, хотя мы и не встретили ни одной бабочки.

Написание работы о жизни столь многогранных и в то же время малоизвестных существ, как насекомые, требует многочисленных консультаций экспертов, и я благодарен многим энтомологам и другим ученым, которые помогли мне собрать необходимые данные. Я выражаю особую благодарность Мэтту Фористеру, Алексу Лису, Эрике Макалистер, Дэйву Гулсону, Саймону Поттсу, Алексу Зомчеку, Андерсу Папе Меллеру, Крису Луни и Стефани Кристманн, в том числе за уделенное мне время и терпение. Я благодарен Конраду Берубе за то, что он мужественно выдержал мои долгие расспросы о том, каково это, когда на тебя нападают шершни-убийцы, и Коби Шалу за его упорное отстаивание достоинств тараканов.

Эта книга во многом обязана своим появлением инстинкту и упорному труду Зои Пагнамента и ее замечательной команды, а формой и структурой – профессиональному влиянию замечательной Квин До. Последние этапы процесса написания умело контролировала Мелани Тортороли из WW Norton. Я благодарен всем за советы и рекомендации.

Хотя в этой книге представлены разные уголки мира, большая ее часть была написана в маленькой квартирке в Бруклине, за стенами которой бушевали протесты против расизма и пандемия, а внутри часто проносился небольшой смерч, вызванный двумя маленькими детьми и одной невротической таксой. Поэтому я выражаю особую благодарность и признательность моей чудесной жене Линдал за ее любовь, поддержку и невероятную выдержку.