Художник с того света

Глава 1. Одиночество убивает

Жаркий майский день, на небе ни облака. Праздники прошли, поселок опустел, дачники вернулись в шумную Москву. Нерешительно открыв калитку, осторожно, словно загнанный зверь, я вышел на улицу. В двух метрах от забора возвышался огромный дуб. Испуганно осмотревшись по сторонам, я подошел к дереву и крепко обнял его.

– Спасибо тебе, дерево. Оберегай меня, защищай.

Зелень оживляла лес, а майское небо манило своей глубиной. Тишина и безмятежность немного притупили страх, и я позволил себе отойти от калитки на приличное расстояние, шагов в двадцать. Радуясь своей смелости и теплой весне, я не заметил, как прошел день. Он был прекрасен и тих, ночь же была длинна и ужасна.

Золотистые часы на стене показывали полпервого ночи. Я сидел на старенькой, сбитой ещё в советское время и много раз перекрашенной, скрипучей табуретке. Позади располагался небольшой велюровый диванчик, купленный во времена, когда люди могли подумать, что «Икеа» – это название далекого созвездия на небе. Приличных размеров холст был надежно закреплен на треноге. Ставший уже таким привычным скрип табуретки держал в напряжении и не давал окончательно уйти в транс. Казалось, все вещи парили по комнате, словно в невесомости, но это было не важно: с упорством маньяка я работал над картиной. Кисти нежно и грубо наносили податливое и тёплое масло на холст, я менял их, словно Казанова своих женщин. Руки мои двигались точь-в-точь как у дирижёра, слившегося с оркестром и уже не замечающего публики. Холст был подмостками, кисти – музыкантами, я бросал не мазки, а ноты. В голове играла неизвестная симфония из тысячи инструментов. Борясь с горячкой, смеясь и плача, я продолжал писать страшный шедевр.

Опершись спиной о стену и вытянув ноги, на полу сидел человек. Одна его рука свисала на пол, вторая лежала на животе, пальцы незаметно подёргивались, губы шевелились, голова была опущена в сторону правого плеча, глаза закрыты, на грязном лбу выступала испарина. Я переносил на холст каждый изгиб, каждую складку его грязной и поношенной одежды: старые рваные туфли, серые, выцветшие джинсы, потерявшую форму футболку.

За толстыми шторами, среди электрических ламп, пустых бутылок и мусора на протяжении ночи рождалась эта картина. Краски плясали свой зловещий карнавал, но выделялась одна, яркая, смеющаяся над всеми в необузданном танце страха и надежды. Красная. Кровь. Кровь на моих руках и на лице, на любимых голубых джинсах, на белой льняной рубашке. Она густо покрывала пол рядом с сидящим человеком. Свет ламп отражался на её поверхности, и в этом цвете было что-то вечное, судное.

Красного цвета на картине становилось больше. Кровь сочилась из семи небольших разрезов на грязно-белой футболке и превращалась в одно большое пятно. Я переносил ее на холст. Воздух в комнате густел и становился виден. Я чувствовал боль в теле, головокружение и находился на грани обморока, но понимал: остановись хоть на секунду, отвлекись, и шедевра не будет. Находясь на пике измененного состояния, я видел своего натурщика, видел, как частицы его души смешиваются с красками и ложатся на холст. Он не отошел в иной мир, он продолжил жить в моей новой картине «Смерть бедного человека». С последним мазком, небрежно легшим на полотно, человек перестал дышать, его тело обмякло, а голова поникла.

Застыв словно камень, я сидел перед своей работой, совершенно не понимая, день или ночь за окном. Пустота вместо мыслей. Ни боли, ни головокружения. Точка абсолютной середины движения маятников и шестеренок, точка перехода туда и обратно, грань жизни и смерти. Я словно парил в невесомости. Блаженство от соприкосновения с тем миром и страх возврата в наш – таким было чувство от созерцания написанного. Взгляд упал на старый, с облупившимся лаком журнальный стол. Заплывшая жиром и остатками пищи электрическая печка, куча немытой посуды, пустые бутылки, два граненых стакана, двухкассетный магнитофон Sharp, в девяностых считавшийся предметом роскоши, и треснувшая солонка с просыпавшейся солью напомнили, где я нахожусь.

Все стены моего жилища были завешаны картинами. Картины стояли на столе, на шкафу, на тумбочке. Только остатки мусора могли посоперничать с ними количеством. Пустые бутылки от вина и водки, огрызки яблок, косточки слив, шелуха тыквенных семечек, какие-то бумажки, упаковки, пакеты, очистки картофеля – все это уже почти год являлось неотъемлемой частью моего интерьера.

Отведя взгляд от свежей картины, я посмотрел на труп, но посмотрел так же, как на стол, на грязную печь и старый магнитофон – с совершенным отсутствием эмоций. Слабость окутывала тело, руки тяжелели, вернулось опьянение. Невозможно было встать с табуретки, и я, наклонившись, свалился на пол. Лежа на боку и распрямляя ноги, я все время смотрел на мертвеца. После неуклюжих попыток ползти все же вскарабкался на диван и уснул, не отрывая взгляда от мертвого человека.

Глава 2. Посланник темных сил

Тот майский день мало чем отличался от остальных. Пообедав и переборов несколько панических атак, я достал чистый холст и приготовил место к работе. Прошел час – холст оставался пустым, ни единого мазка. Третья волна тревожности нарастала и превращалась в шторм. Встав с табуретки, я нервно зашагал по комнате, натирая виски дрожащими пальцами.

– Не смотри в окно, не смотри в окно, только не отодвигай штору, они там, они пришли. – Моё бормотание становилось невнятным.

Что-то неведомое приближалось к дому со стороны леса. Наступившая в комнате тишина окончательно подавила способность мыслить.

Отодвинув от стены велюровый диван, я забился за него и накрылся теплым одеялом. Высшие силы не услышали мои мольбы о помощи, и я прибегнул к старому доброму способу борьбы со страхами. Пришлось выползти из убежища, взять в шкафу недопитую бутылку водки и осушить до дна.

Без алкоголя вне дома я чувствовал себя как водолаз без кислорода. Открыв вино, одну треть я отпил, залил в бутылку водку и хорошенько взболтал. Этот коктейль я назвал «Маковский». Мы с «Маковским» уже почти год были неразлучны. По утрам я обычно пил воду, а днем чередовал алкоголь с крепким вареным кофе.

Во дворе меня ожидали мои верные воины. День и ночь они охраняли небольшой деревянный домик на краю поселка на берегу Истры – реки, пейзажи которой описаны во многих старинных русских сказаниях. Дворовое войско состояло из самого разнообразного хлама, который я нашел в сарае и на участке. Старые тазики, ведра, доски, сбитые в человеческие фигуры, куклы, большие и маленькие камешки – в общем, все, что можно найти на старой даче, теперь, благодаря моим стараниям, имело глаза и руки. Особенно красиво смотрелись камни – их расписывать мне было особенно приятно.

Естественно, как у хорошего главнокомандующего, все войска расставлялись в соответствии со стратегией осадного положения. Особый упор делался на углы прямоугольного участка и стороны света. Ворота моей неприступной крепости охранялись могучим вековым дубом, мудрым и сильным деревом, одним своим видом внушавшим всем нам уверенность в собственных силах и победе над нечистью.

Тишина и умиротворение. Мне открылась картина словно с полотна художника: лес замер, поле укрылось нежно-дымчатым одеялом тумана. В вечной красоте природы было нечто чудесное, сказочное.

Вдруг из леса послышались звуки музыки – две маленькие свирели тончайшим голосочком будили спавших крепким сном лесных духов. Пробудился бубен. Его удары совпадали с ритмом моего сердца, и бил он все чаще и чаще, призывая огромные кожаные барабаны проснуться и издать свои величественные децибелы. Нежнейшие, словно листья весенних цветов, голоса лесных дев плыли меж неподвижных сосен, а потерявшиеся души водили свои грустные хороводы. От силы барабанов дрожала земля. Послышался глухой, похожий на бычий, рёв, и остальные звуки сразу смолкли: проснулся грозный дух болота, сладко почивавший под толщей гнилой воды, поросшей тиной и камышом. Осмотревшись по сторонам, увидев страх и почитание своих приспешников, он устремил свой мутный взор в мою сторону. Я стоял словно исполин, вкопанный на сотню метров под землю. Кулаки мои были сжаты, а взор устремлен к лесу.

– Духи леса, услышьте меня! Каждый день на закате вы идете на мою крепость и нет мира в ваших намерениях. Зачем я вам? Я не с людьми и не с вами. Я абсолютно один. – Я продолжал кричать в направлении леса. – Хоть вы и причинили мне много хлопот за этот год, я стою перед вами живой и здоровый, ну почти здоровый. От людей же я ушел чуть живой, поэтому у меня с вами больше общего, чем кажется. Если бы люди сейчас исчезли, все как один, я бы только обрадовался, да, как и вы, впрочем. И еще. Я не считаю вас тьмой. Это не вы уничтожаете живое в лесах и океанах, вырубаете леса и делаете землю мертвой. Убийства, издевательства, войны и рабство – не ваших рук дело. А может, вы и есть настоящая добрая сила, но вас победили мы и нарекли злом? Историю пишет победитель, и во что верить, решает тоже он. Я верю в это и теперь знаю: вы не зло, с этой минуты вы для меня добро.

Замолчав, я опешил: внутри больше не было никакого страха. Но что же скажут они, какой вердикт вынесет их глава?

Не успел я подумать об этом, как увидел силуэт, идущий в мою сторону по дороге между полем и лесом. Неужели вот оно – посланник? Они отправили парламентера, он огласит их решение? Фигура росла и приближалась, и вот уже через мгновение передо мной стоял высокий худощавый человек.

– Добрый вечер! – Мужчина остановился в метре от меня и, неуклюже махнув рукой, спросил: – Я правильно иду к продуктовому?

«Почему он спросил про магазин, может, присматривается ко мне?»

– Да, еще метров пятьсот вдоль леса, а когда лес закончится, повернете направо в сторону навесного моста, через Истру.

Человек посмотрел на бутылку крепленого вина в моей руке и облизнулся.

– Спасибо, думал, уже никогда не найду этот мост. Сначала в лес свернул, потом обратно вышел, чуть не заблудился. А вы здесь живете? – не дав ответить, он продолжил: – А я работаю здесь недалеко, ремонт у частника делаю. Сегодня аванс получил, решил пивка взять. У вас не будет закурить?

«Он всего лишь человек, обычный человек. Он жалок и никчемен, я знаю таких: сейчас в магазине купит пива и уйдет в запой. Через два дня будет знать всех местных алкашей, семья не получит аванс, а заказчик, увидев, что работа не выполнена, выгонит бедолагу на улицу. Но он не пропадет, позвонит своим товарищам, пожалится, что попался хреновый заказчик, который кинул, и через пару дней будет кое-как работать на новой стройке».

– Нет, я не курю, вредно это. Но вот хорошим крепленым вином могу угостить.

– Ох, не отказался бы, а то все работа да работа. – Его глаза заблестели.

Я вынес два граненых стакана и налил в них «Маковского». Чокнувшись, человек за секунду осушил стакан.

– У-ух, вкуснотища, какое крепкое!

– Это коктейль, делается по особому рецепту. Еще?

– Ага. А что за рецепт? Я из Молдовы, толк в вине знаю.

– Это секретный рецепт, – улыбнувшись, ответил я.

– О, я молчок, унесу его с собой в могилу, – сказал охмелевший путник и громко икнул.

В голове зазвенело и бог весть откуда появилась мысль: «Я должен его убить».

Мы прикончили почти полную бутылку коктейля, и гость заметно охмелел.

– А меня, кстати, Слава зовут!

– Максим. Очень приятно, Слав, не хотите ли еще по стаканчику? Пара бутылок этого зелья у меня уж точно найдется.

– Не откажусь, рабочий день уже закончен, так что сам бог велел. И давай на ты – раз выпили, что уж фарафониться.

– Согласен, милости прошу в мою скромную обитель.

Проходя через двор, гость не обратил никакого внимания на войско оберегов, да и горы мусора его особо не смутили. Цель у него была одна – выпить еще.

– Ого, сколько картин! Художник, что ль?

– Да, год назад уволился, решил жизнь поменять, да и от Москвы устал, мошенник на мошеннике там.

– Это да, это ты верно! – деловито садясь за стол, поддержал гость.

Я сгрёб со стола пустые бутылки, обертки и засохшие очистки картофеля. Поставил пустую винную бутылку, налил треть водки, а сверху вино, до самого горлышка. Слава сглотнул.

– Это и есть секрет моего коктейля.

– Я могила! – ответил гость.

«Могила, – подумал я, – и уже совсем скоро. Живым ты отсюда не выйдешь. Постой, Максим, ты слышишь себя? Ты задумал убить человека! Ты понимаешь, что это такое? Ты и смертей-то почти не видел… Вот и увижу».

– Давай, Слав, выпьем за жизнь.

Про себя же добавил: «За твою жизнь, которую я сегодня заберу».

– Да, Максим, чтоб до ста лет дожили!

Мы выпили. Вино жаркими углями согрело грудь, а Слава принялся рассказывать свою биографию. Родился он в городе Бельцы, что в Молдавии. Работал сантехником, каменщиком, сварщиком, на все руки мастером. В сорок два ушел из семьи, нашел молодую, которая выгнала его через полгода. Так он оказался в Москве, стал прилично зарабатывать, и на горизонте замаячили перспективы. Но какие для слабого человека перспективы, если весь рабочий день ты представляешь, как вечерком открываешь бутылочку пива, затем вторую, третью, а после идешь за чекушкой водки и, только прикончив оную, ощущаешь гармонию и блаженную тягу ко сну. Никакой цели – заработал, выпил, выгнали с работы. И так из года в год.

Делая вид, что слушаю великие истории похождений, а на деле банальные пьяные приключения горе-строителя, я обдумывал план убийства. Вскоре думы о планировании сменила мысль: а какое я вообще имею право на убийство? Это же великий грех. Только Бог может решать, когда забрать душу. Но на деле сейчас сижу и решаю я. Почему Бог не остановит меня или на то есть его воля? Выполнив его волю, я должен оказаться в его царстве, рядом с ним, но в писании сказано, что убийце дорога в ад, к страданиям. Если же убийство будет совершено против воли всемогущего, то почему нет препятствий моим страшным замыслам? Малейший знак, что-то необычное – и я выпровожу пьяного гостя, пожелав долгих лет жизни. Но все было тихо, лишь фоном звучал очередной Славин рассказ.

С другой стороны, продолжал размышлять я, есть же нормы морали, то, что отличает нас, людей, от животных. Но несколькими часами ранее я отрёкся от рода человеческого и примкнул ко всему темному: духам и неведомым сущностям. Люди же сделали меня своим изгнанником, растоптали, унизили и по счастливой случайности не отняли жизнь. И поэтому все их правила не для меня.

Есть еще одно: на протяжении всей жизни кто-то диктует мне что делать, говорит куда идти, как поступать, подсказывает правильные ответы. Как и все, я принимаю этот голос за свои мысли. Но что если это не так, что если мы простые пешки в чьей-то игре? Какой-то невидимый кукловод по ниточкам привел Славу к безумному художнику, другой рукой подвел меня и замыслил жуткую сцену на свою потеху. И еще неизвестно, что за мысли вложил он в голову моего гостя. Что если жертва во всей этой ситуации именно я? Что если Слава – исполнитель, не ведающий этого? Это и есть весомый аргумент, чтоб отказаться от задуманного.

      «Эй вы! Кукловоды! Игроки в компьютерные игры! Я отказываюсь от задуманного не мной. Что скажете? Я вам не марионетка. Славик, в общем, хороший человек, добрый. Может, и бесполезный для общества, но таких полно. Не будет вам сегодня развлечений, расходитесь», – мысленно прокричал я в пустоту в надежде, что буду услышан.

Меж тем вечер продолжался, количество пустых бутылок под столом заметно увеличилось. Я смотрел на собутыльника отсутствующим взглядом и думал, как бы его поскорей выпроводить. На душе больше не было груза от преступных мыслей.

Слава, в свою очередь, заметно разошелся. Панибратски хлопая меня по плечу, он критиковал всех, о ком шла речь, кроме самого себя, конечно.

– А ты женат, разведен? – не закончив свой рассказ, спросил гость.

Этот вопрос вернул меня за стол.

– Жил гражданским браком, разошлись чуть больше года назад.

– Она чё, к другому ушла?

– Нет. Просто бросила.

– А чё так?

– Я, как бы это проще сказать, перестал развиваться.

– А-а-а, все понятно, денег не хватало. Это, брат, у всех так, не ты один на эти грабли нарвался.

Вопрос о моей бывшей поднял со дна души старую боль. Слава, наоборот, становился все более шумным и веселым.

– Ты чё это, Макс, скис из-за бабы? Забей на неё. Все они суки, им только одного и надо! Жена всё шубу просила два года, всю душу изъела. Ладно, купили ей шубу, так через месяц опять плохой, потому что машину захотела. Давай еще по одной! За нас, хороших, за них, неверных!

Выпив до дна полный стакан крепленого, я совсем помрачнел.

– Ну ты что таким хмурым стал, а? – не унимался Славик.

– Из-за, как ты говоришь, «суки» я такой стал, – ответил я тихо.

– Ладно, шут с ней, забудь! – сказав это, он махнул рукой и опрокинул солянку. Соль просыпалась на стол и пол.

– Плохая примета, – не глядя на своего гостя, сказал я.

– Да ерунда всё это, Макс! Я в эти приметы не особо верю!

Мрачно улыбаясь и глядя на белые крупицы, покрывающие грязный стол, я ответил:

– А я верю.

Вихрь из обрывков прошлой жизни набирал силу, в голове засвистело, сдавило виски. Вспомнилось, как я опоздал на наше первое свидание, как она даже не смогла обидеться, так была счастлива. Мы стояли у «Тверской», обнявшись, под Александром Сергеевичем, десятилетиями наблюдавшим, как рождается счастье. Кадры счастливой жизни двух искренне любящих сменялись с бешеной скоростью, боль от этой потери сверлами проникала в душу.

Сквозь толстую оболочку мыслей послышался оклик Славика:

– Эй, Максим, ты что-то совсем потух, давай ещё бахнем?

– Да-да, сейчас!

Я встал с табуретки и прошелся по комнате, потом подошел к столу, взял большой охотничий нож, служащий мне кухонным, и со всей силы ударил сидящего гостя в живот. Испуг и неожиданность отразились в секунду на его лице. Еще не понимая, что произошло, Слава встал со стула, зацепив старый магнитофон, и пошел в мою сторону, как бы извиняясь за разбитый Sharp. В голове у меня больше не было мыслей, только шум и еле слышный звук от пронзающего плоть ножа. Следующие шесть точных ударов в живот навсегда изменили судьбу моего гостя. Пошатываясь, он зажал руками раны и, теряя равновесие, попятился назад, затем, опершись спиной о стену, сполз на пол и прикрыл глаза. Дыхание его стало частым, а на лбу выступила блестящая испарина.

Этот человек пару часов назад решил сходить в магазин, купить продукты и облегчить своё существование бутылочкой пива. Он шел, радуясь теплому солнечному дню и чистому лесному воздуху. А сейчас, возможно, так и не осознав, что произошло, тихо умирает в моей гостиной. Его больше не увидят ни дети, ни бывшая жена, заказчик расстроится, что работник получил аванс и ушел. Почему он решил идти в магазин в то время? Не знаю, но те, кто дергают за веревочки, все же добились своего.

Не отрывая взгляда от умирающего, я достал пакет с травой, трясущимися руками насыпал содержимое в трубку и вмиг выкурил, затем повторил еще раз, пока тело не расслабило до состояния пластилина. Выдавив на палитру краски, поправив холст, я сел напротив Славы и спокойно, вдумчиво изучил его позу, одежду, испарину на лбу и начинающуюся агонию.

Через минуту первые мазки легли на белоснежный холст, через две моё сердце билось, словно мотор распаленного гоночного автомобиля, через три комната поменяла свой цвет, а свет от обычной лампочки стал желтым и каким-то незнакомым. Все было расплывчатым и четким, двигалось и останавливалось во времени и пространстве. Откуда-то из глубины комнаты послышался голос, мне стало страшно, я задул свечу и тут же понял, что свечей никогда не было в доме. Свет от лампы бил в глаза, роговицы больше не было, – я ослеп, но видел. Палитры не было, я макал кисти в цвета Славы: цвет кожи, цвет волос и в этот прекрасный цвет, красный. Как ярко он сочился из него! Словно река наполняет иссушенное озеро, так и этот цвет наполнял холст.

Глава 3. Уборка

Тяжелое пробуждение. Я надеялся, что случившееся – очередной кошмар, действо, развернувшееся лишь в моей голове. Но реквизит для страшной сцены никуда не делся. Два актера продолжали играть свои роли, одна из которых была последней.

В комнате ничего не поменялось: плотно завешанные шторы, свет ламп, картина и мертвец у стены. Он сидел, словно старая кукла, оставленная хозяевами при переезде. «Нужно убраться», – подумал я и решился впервые за долгое время открыть окна. Раздвинутые шторы позволили солнечному свету проникнуть в филиал ада на земле. Освещенный под другим углом, мертвец выглядел угрожающе злым, но в жизни он не был таким – слабый, безвольный добряк, который пустил всё на самотек.

– Доброе утро, Слав, прости за вчерашнее. Я не хотел. Не могу объяснить, почему это произошло. Это какая-то неведомая мне неотвратимость, чей-то страшный замысел, комбинация, разыгранная против моей воли. Я не знаю, виноват или нет, сожалеть об этом или спокойно принять такой поворот судьбы. Скорее всего, на этот вопрос мне ответит время. Знаешь, я никогда не был откровенным с людьми. Но с тобой могу говорить открыто, ты ведь унесешь все мои секреты в могилу. Ты сам это сказал, вот и сбылось. Самый главный секрет – я вчера тебя убил. Второй секрет – я не понимаю, сошел ли я с ума или все это взаправду. Мир вокруг совсем другой: такие странные цвета, и все живое, шевелится, летает, ходит и исчезает. Ночами дом окружает что-то страшное и большое. Оно одно и его много. Оно или они не дают мне уйти, да я, честно сказать, и не пытался. Все дни, часы и даже минуты в угоду этим странным картинам. Это не мои картины, они с того света. – Я указал пальцем вверх. – Такой вот необычный заказ из сорока трех полотен. Уже написано сорок два, твой холст предназначался для последней, самой легкой картины. Но сам знаешь, что произошло. Что еще тебе сказать? А, вот еще: мне кажется, я алкоголик. Нет, когда я выпью, то не считаю так, а вот когда трезв, это меня больше, чем заботит. Но как только допишу последнюю картину, я уверен, весь ужас закончится. Этот заказ – мой билет до станции «Счастье».

Я ходил по комнате, говорил с мертвецом и все время думал о картине. Она была повернута к стене. Проснувшись, я так и не решился посмотреть на неё: уж больно что-то необычное творилось вчера, такое со мной впервые. Чувство парения, экстаза и легкого страха – так запомнилось мне ее написание. Сейчас же картина словно еле слышно звала: «Максим, смотри, что ты сотворил, Максим, посмотри на меня. Ты слышишь?» Она манила к себе. Так манит смерть на дороге во время серьезной аварии, когда проезжающие мимо водители все как один притормаживают, чтобы ее увидеть. Человеку страшно, неприятно, но он все равно не может отвести глаз.

Повернув картину к себе и увидев ее, я повторил вчерашние движения моего гостя: попятился назад, оперся о шкаф и сполз на пол. Луч солнца пробивался сквозь пыль, парящую в комнате, а я сидел и тихо плакал. На картине была не смерть, а начало новой жизни, самое таинственное и великое – рождение души, ее свобода и взлет в мире, где можно и ходить, и парить. Смерть здесь, в нашем мире, есть рождение там, в другом, она не ужасна и не страшна, она легка и притягательна. Эта картина – желание бесконечно рождаться и столько же умирать, перескакивая между двумя непрерывно вращающимися шестернями параллельных жизней.

Собравшись с силами, я оторвал заплаканные глаза от полотна и отвернул его к стене. В комнате неприятно пахло, предстояла тщательная уборка всего дома. Сначала я сделал самое сложное – кое-как распрямил труп. Потом, обернув Славу в два теплых одеяла и перемотав скотчем, оттащил тело к калитке, где накрыл шифером.

Оттерев кровь, я услышал сверху, с мансарды, жалобное мяуканье, в дверь с силой заскребли.

– Ох, совсем забыл о тебе!

Стоило чуть приоткрыть дверь, как из комнаты вырвался огромный рыжий кот, в несколько прыжков оказавшийся у холодильника.

– Сейчас, рыжий, накормлю тебя.

Приличных размеров кусок колбасы упал на пол. Кот прыгнул, словно лев, схватил колбасу лапами и принялся поглощать – да, именно рыча, поглощать. Это был мой единственный друг – кот по имени Автобус, он наслаждался жизнью на краю деревни с чуточку сумасшедшим художником. Хорошенько набив свой бездонный трюм, кот блаженно посмотрел на меня, прыгнул на подоконник, оглядел двор и принялся вылизываться. Полюбовавшись на сытого, мурчащего словно трактор кота, я продолжил уборку.

Ближе к полуночи дом сверкал чистотой. Последнюю картину пришлось отнести на мансарду, очень отвлекала. Идеальный порядок радовал, но на душе висел камень, вернее груз, груз двести. Чтоб снять эту ноющую тревогу, пришлось воспользоваться услугами моего товарища «Маковского». Прикончив бутылку, я вырубился на чистом уютном диванчике. Но спать долго не пришлось. Кто-то ткнул меня в грудь, и я в ужасе проснулся. Пытаясь унять дрожь, я выкурил трубку и запил это дело новой порцией крепленого. Автобус мирно спал на столе, но краем глаза поглядывал на меня.

Надев легкую курточку и взяв бутылку пойла, я вышел во двор. В такие моменты лучше не размышлять, а делать, ведь мысли приводят к страху, а страх к ошибкам. Осторожно открыв калитку, взяв штыковую лопату, я потащил замотанный труп через дорогу. Оказавшись у кромки могучего, страшного леса, я остановился и тихо сказал:

– В доказательство моих слов, в доказательство моей дружбы приношу жертву вам.

      Отдышавшись, я потащил труп вглубь. Они, невидимые существа, угрюмо смотрели на нас, их безмолвие, как и молчание деревьев, было скорбно и таинственно. Прошел час, и яма глубиной полтора метра была готова. Сев на её край и откупорив бутылку «Маковского», я обратился к Славе:

– Прости за то, что убил тебя. Сейчас твое тело упадет в эту яму, и никто никогда не узнает, что произошло. Это будет уже моим секретом. Обещаю, я унесу его в могилу. Знаешь, Слав, я пока не совсем понимаю, что происходит, но у меня хорошее предчувствие. Мне кажется, я не убил тебя, а поменял пристанище для твоей души. Через несколько дней в твоем теле устроят пир жуки и черви, а годы превратят его в обычный чернозем. Но ты будешь жить, мой друг, минимум столетия, а, возможно, если колесо истории будет благосклонно к полотну, то и тысячелетия. Проживи ты свою жалкую жизнь до старости, даже твоим внукам лень было бы убраться на твоей могиле, а правнукам воспоминания о тебе были бы попросту не интересны. Душа живет, пока ее помнят. Твоя душа на холсте.

Я задумался, глядя в темноту, затем, решив, что пора, столкнул Славу в яму. Тело глухо стукнулось о дно и сгинуло под толщей земли. По лесу протянулась заунывная песнь, а духи и сущности медленно покинули могилу. Допив бутылку до дна, я закидал место захоронения ветками и не спеша, без страха отправился в свою обитель, напевая, только что придуманную песню:

Слава, Слава, Слава,

Ждет тебя хрупкая дева

По имени Слава.

Ты её обними,

Да не погуби.

Льется эта песня от оврага до утеса, от ручья до болота, от пенька до дерева, от уст к уху, от духа к духу.

Глава 4. Демон

Солнечное утро. Нет тревог и видений. Непривычная чистота и огромный голодный кот. Я проснулся с чувством, что жизнь налаживается. Вспомнилось, как прекрасно просыпаться в белоснежной, пахнущей чистотой постели и знать, что счастье – это желание бежать на работу, желание остаться с любимой женщиной, желание двигать этот мир вперед и любить каждую его частичку. Словно факел, брошенный в бездонный колодец, это воспоминание осветило темноту и сгинуло с приходом тягучих мыслей о совершенном убийстве.

Новый день был посвящен написанию последней картины, сорок третьей по счету. Полотно со смертью моего гостя не входило в заказ. Я так и не осмелился еще раз взглянуть на него. С последней картиной пришлось повозиться несколько дней. Она была совсем не сложной. Я четко знал, что после того, как закончу ее, должны произойти события, которые изменят мою жизнь, сделают путь видимым и ровным.

Последние мазки, подпись, готово. Неожиданно для себя я заплакал. Слезы лились, не останавливаясь. Уже не в силах сдерживаться, я закричал. Боль, страхи и ужасы выходили из меня. Чего только не было за время заключения в маленькой даче на краю деревни, а может, и на краю целой вселенной! Казалось, я пережил страдания тысячи человек, приговоренных к смертной казни, их последние дни. Живя счастливой, в общем-то, обычной жизнью, я и представить себе не мог, что нет страшней того ада, что приносит собственное больное сознание.

Обычно полдни – время страхов и панических атак – проходили одинаково. Ровно в двенадцать становилось страшно даже выглянуть в окно. Несколько глотков крепленого и выкуренный косяк смягчали страх. Осторожно приоткрыв дверь, я выползал во двор к своим воинам-стражам: тазику с нарисованной угрожающей мордой, чучелам из мешков, елочной игрушке, безглазой кукле с вилкой в руке, камешкам с желтыми глазами, старым пластиковым солдатикам, без устали несущим свою службу. Выглянув врага в щели деревянного забора, я возвращался к своей непобедимой армии. Мы обдумывали возможные варианты вражеской атаки и разрабатывали схемы защиты маленького, никому неизвестного форпоста.

Отдав указания командирам боевых отрядов, я уползал в дом. Страхи от возможной атаки отступали на второй план, а травка отделяла сознание от тела. Наступало время работы над картинами. Магическими движениями смешивались краски, кисти исполняли свои танцы на белом холсте, зарождалась магия. Грязная, наполненная мусором комната оживала и превращалась в маленькую планету, летящую в бесконечность по краю огромной вселенной, с одной стороны которой великая пустота, а с другой все живое. Планету, до которой никому не было дела, на которой жили кот и человек. Проживая страхи всего человечества, на этой планете писал холсты странный художник, может, даже немного сумасшедший, но усердно выполняющий заказ из сорока трех картин.

Тот день не был похож на предыдущие. Он был легче – словно обычный земной день из прошлой жизни. Отложив в сторону зажигалку и трубку с травой, я решил принять душ, чего не делал уже около года. Когда ты видишь душу у деревьев, ванну можно и не принимать.

Дом был идеально убран. Отодвинув шкаф, я достал зеркало и увидел в отражении косматого, со спутанной бородой молодого человека. Большими тупыми ножницами я обкромсал бороду, потом намылил и сбрил желтой одноразовой бритвой.

– Приятно увидеть тебя снова, Максим, – сказал я отражению и улыбнулся улыбкой безумца.

Ледяная вода из скважины взбодрила мгновенно. Чистое тело, но грязная душа. Я стоял обнаженный и смотрел на себя в зеркало: идеальное тело, видна каждая мышца. Ожившая статуя Давида Микеланджело, только высотой не пять, а почти два метра. Ни один абонемент в самые дорогие спортзалы Москвы не дал бы такого эффекта. Да, я был хорошо сложен, не имел склонности к полноте, но о таком рельефе мог раньше только мечтать.

Ежедневные возлияния алкоголя, трава вместо сигарет, грязь, отсутствие какой-либо гигиены совершенно не отразились на моём физиологическом состоянии: ровная здоровая кожа, ни единого прыщика, даже мешки, которые подпирали мои карие глаза, куда-то исчезли. Чуть больше года назад полочка в моей ванной ломилась от средств и препаратов по уходу, теперь же в дачном шкафчике лежала мертвая сороконожка и похожая на неё засохшая зубная щетка.

Отсутствие дел раздражало, я нервничал. Это взбесило кота, и он пару раз кинулся на меня и покусал ноги. Пришлось его наказать, заперев на мансардном этаже, хотя он жутко не любил терять меня из виду: бывало, уютно спит на обеденном столе или диване, проснется в тревоге, убедится, что хозяин рядом, и блаженно уснет.

Закрыв Автобуса, я набил трубку марихуаной и вышел во двор. Странно, но панические атаки и приступы страха словно затаились и решили не посещать меня в этот день. Докурив трубку, я поздоровался с могучим дубом, поблагодарил его, сел на лавочке у калитки и разомлел. Сквозь ветки на лицо упали лучи теплого солнца, и блаженная улыбка была ему благодарным ответом. Поле и лес немного двоились, переливаясь зеленым и шафрановым цветами. Легкость невидимой вуалью окутала тело, и мне захотелось пройтись.

И вот я уже в центре поля, любуюсь сине-розовым небом. Пройдя еще несколько шагов, я обратил внимание, что трава стала выше и достаёт мне до пояса. Касаясь ее кончиками пальцев, я шел к розовому горизонту и высокому холму, который рос на глазах. Взобравшись на него, я увидел, что поле за холмом уходит под длинным, в несколько километров, уклоном прямиком к заливу с желтой водой. Залив окружали коричневые скалы, а чуть левее скал словно открывались ворота, и был виден величественный, белого цвета океан.

Стоя на вершине холма, я расслабил тело и стал плавно заваливаться на спину. Трава немедленно подхватила меня. Так, бережно, на стеблях, я парил вниз по длинному склону. Розовое небо растворялось в бесконечности, веки тяжелели, и я ненадолго уснул.

Вдоль обрыва шла вымощенная камнем и заросшая травой дорога. Из травы вылетел шмель и пожужжал вдоль дороги. Я решил идти за ним. Шмель вывел меня к высокому деревянному навесу, стоявшему рядом с обрывом. Подойдя ближе, я понял, что это придорожное кафе. Изъеденная солнцем и ветрами крыша держалась на мощных деревянных столбах, которые соединялись невысоким ограждением. Уютное кафе было прямоугольной формы, по обе стороны от входа стояли столики, за которыми сидели люди. В глубине помещения была массивная деревянная дверь с непонятными символами, а рядом стоял большой толстый человек азиатской наружности. Голова его была брита, он походил на борца сумо. Среди безликих посетителей кафе сновал худой, словно штык, официант. Он учтиво кланялся и принимал заказы, не обращая на меня никакого внимания. Посетители же, допив свои напитки, поодиночке направлялись к огромной двери и, сопровождаемые толстым человеком, скрывались за ней.

Поставив допитую кружку пива на стол, очередной посетитель отправился к азиату, а мне захотелось пересесть за его столик, уж больно он напоминал мой дачный – обеденный, деревянный. Вид с него был потрясающим. Официант, суетливо проходя мимо, забрал пустую кружку, под которой оказалась старая, вырезанная ножом надпись: «Соглашайся на любых условиях». Эта надпись все больше и больше врезалась в сознание, что-то было в ней знакомое.

Насилу оторвав от нее взгляд, я понял, что официант пытается меня окликнуть и легонько толкает в плечо.

– Вы живой? – откуда-то сверху донесся его голос.

Я поднял голову и увидел демона. С длинными черными волосами, поросший шерстью, он с любопытством смотрел на меня своими желтыми, словно огонь, глазами.

– Вы живой? – Голос стал более четким. Я помотал головой и протер глаза.

Передо мной стоял человек, похожий на демона. Льняная белая рубашка, классические джинсы и дорогие туфли. Я сидел на лавочке, где полчаса назад сладко уснул, и, смотря на туфли то ли демона, то ли человека, приходил в себя.

– Ваши туфли до неприличия дорогие, – пробормотал я, продолжая разглядывать незнакомца. Руки его были покрыты густыми жесткими волосами, которые я спросонья принял за шерсть. Узкое и слегка вытянутое лицо, нос с горбинкой, темные брови, нависающие над немного впалыми, сверкающими черными глазами. В нём чувствовались сила и интеллект. Всё это подчёркивала аккуратно окаймляющая подбородок, чуть заострённая бородка.

– Хорошую итальянскую обувь предпочитают даже в аду, – ответил он звенящим, чуть низковатым голосом.

– Но платят за нее совсем другую цену. – Человек немного задумался, а я продолжил: – Я не знаю, что вам сказать, но сегодня прекрасная погода, чтобы летать по склонам фиолетовых холмов.

Мой ответ его ни капли не смутил.

– Согласен, но еще не время, – собеседник сказал это с такой уверенностью, будто знал, о чем я.

Это удивило и немного насторожило. Из головы не выходила надпись на столе: «Соглашайся на любых условиях». Чутье кричало – этот человек не простой прохожий. Возможно, он ключ к двери с выходом из странной тюрьмы, где надсмотрщик и заключенный – одно и то же лицо. Нужно быть осторожней в словах и не нести всякой чуши, это спугнет любого нормального человека, но что-то мне подсказывает, что он и не особо нормальный. Буду самим собой, а там увидим.

– Сегодня прекрасный день, чтобы сесть на лавку и уснуть. Вы разбудили меня. Хотели о чем-то спросить? Извините, перебил вас, да еще и упрекнул за то, что носите слишком дорогие туфли, в то время, когда люди в мире голодают.

– Не переживайте, я их заслужил потом и кровью.

Последнее слово прозвучало демонически. А человек продолжил:       – Я живу через дом от вас, вон та маленькая хата. Три года назад приобрел, даже не выехав сюда. А несколько дней назад решил посмотреть, что я такое купил. Старый бабушкин дом – кухня и комната, все чисто, убрано, даже постель есть, посуда и вся утварь из советского прошлого. Я словно сквозь время провалился. Вот и живу уже несколько дней. Не помню, чтоб получал такое удовольствие от отпуска, хотя много где побывал.

– Понимаю вас, у этого места странная энергетика, а наши дома еще и у самой кромки леса стоят. А лес вообще кажется волшебным. Вы вот говорите, несколько дней тут, а я год назад приехал, так и остался, хотя жил полноценной московской жизнью, с ее суетой, счастьем и стрессами.

– Вы работаете удалённо?

«Да, – подумал я, – кто-то удалил мою прошлую жизнь, и я работаю, чтоб заработать на будущую».

– Почти. Я художник. Волею судьбы выпал свободный год, чтобы уйти в затворничество и открыться в творчестве.

При слове «художник» лицо незнакомца на миг оживилось, но он тут же скрыл эмоцию.

– Уже несколько лет мечтаю об отшельничестве: чтоб ни одного человека, только я и тайга, глухая-глухая тайга, – эти слова вырвались из его какой-то скрытой ото всех глубины. – Только это между нами, вы первый, с кем я поделился.

– Не волнуйтесь, я унесу эту тайну с собой в могилу, – осознав, что сказал, я чуть не блеванул на дорогие туфли своего соседа.

– Ну что ж вас так тянет к потустороннему миру, не время еще, – дьявол расцвел обаятельной улыбкой. – Меня, кстати, Рафаэль зовут.

«Странное имя», – подумал я.

– Максим Маковский! – мое же прозвучало так, словно конферансье объявил следующего артиста.

Мы улыбнулись и искренне, крепко пожали друг другу руки. В тот момент я понял, что это рукопожатие настоящего друга или опаснейшего врага, никакой середины. В Рафаэле чувствовалась сила человека, чьи руки не раз омывались в крови врагов, а возможно, и случайных людей. На вид ему было около пятидесяти, выглядел он подтянуто, ухоженно, но в глазах проскальзывала усталость от жизни.

– Раз вы, Рафаэль, прервали мой сон, предлагаю нарушить ваше дневное затворничество и выпить крепкого дачного чаю.

– С удовольствием, Максим, и давайте на ты. – Я кивнул, соглашаясь.

Войдя во двор, Рафаэль слегка оторопел. Не став скрывать своего любопытства, он спросил, что означают фигурки и причудливые лица, выставленные по всему периметру дома. Я остановился, посмотрел в небо, потом на своего гостя и многозначительно сказал:

– Это моя армия, она защищает дом.

Рафаэль удивленно осмотрелся, после чего придавил меня тяжелым взглядом, в котором читался вопрос.

– Думаешь, я сумасшедший? – Не дав сказать и слова, я продолжил: – Но Шихуанди, например, никто не считает странным, с его тысячами терракотовыми солдатами. Он верил в это, и я верю в свою армию. Она несет неустанную службу, а я, возможно, несу чушь, и это всего лишь инсталляция, произведение искусства. Кто поймет нас, художников?

– Я пойму, – серьезно и уверенно ответил мой гость. – Не только пойму, но расскажу все о твоей армии.

Я решил промолчать и не задавать вопроса, но у меня вдруг возникло чувство, что Рафаэль не случайный прохожий, что он находится в нужном месте, в нужное время, что знает про сон, надпись на столе и армию амулетов. Сказать «знает» не точно. Видит? Да, видит, но чуть в ином смысле этого слова. Неужели ему ведомо все происходящее со мной? Это интересно, но как бы мне ни хотелось расспросить, что значат его странные фразы, нужно держать себя в руках, нить развяжется сама.

Стены моего жилища были полностью завешаны картинами разного размера и тематики. Те, что не уместились на стенах, я сложил в ряд на первом этаже, в большой комнате. Увидев картины, Рафаэль не смог сдержать удивления.

– Это все твои работы?

– Да, – гордо ответил я.

– Они мне очень нравятся! Могу ли взглянуть на те сложенные?

– Конечно, я пока поставлю чайник.

Мой гость внимательно осматривал картины, иногда бросая на меня пронзительный взгляд.

– У тебя талант, Максим.

«Ты еще не видел мою случайно написанную картину «Смерть бедного человека», – подумалось мне.

– Спасибо, Рафаэль, считай себя первым посетителем выставки неизвестного художника.

– Пока неизвестного. У тебя есть все шансы стать великим, и я не шучу.

– Присаживайся, чай уже заварился. – Из большого керамического чайника с синими цветками висели веревочки от трех пакетиков черного чая.

– А почему дачный? – посмотрев на чайник, усмехнулся гость.

– Так на даче же пьем.

Мы не спеша попивали чай, разговаривая на отвлеченные темы. Рафаэль искусно владел манипулятивными техниками, плюс его голос и внутренняя сила подавляли. Но когда он понял, что все его психологические крючки малы, что не по рыбе удочка, перешел на непринужденное соседское общение. Я, в свою очередь, старался не говорить лишнего и скрыл все странности и перипетии последнего года жизни. Устал работать, рухнул бизнес, ушла девушка, решил стать художником – всё стандартно и обыденно. Рафаэль слушал и улыбался, словно знал, что было на самом деле. Он всё больше становился задумчивым, словно взвешивал все за и против. Возникла длинная пауза, после которой мой новый гость встал и попросил его проводить, сославшись на дела.

– Приятно было познакомиться, но, к сожалению, мне пора. Ты завтра не занят после обеда? Зайду на чай да на твои работы еще разок взгляну, они очень интересные.

– Да брось, Рафаэль. Наверно, из вежливости нахваливаешь?

– Нет, Максим из практичных соображений! – Опять эта дьявольская самодовольная улыбка. – Твои работы имеют большой потенциал. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Мы пожали друг другу руки, попрощались и поняли, что наше общение уже стало дружеским.

Человек привыкает к любым условиям жизни, но не все стремятся сделать их лучше. Поначалу чистота и идеальный порядок по утрам пугали, но через пару дней все стало обыденно и привычно. Внутри меня словно образовалась пустота, невозможно было поверить, что картины закончены. Я еще не понимал: не выполни я заказ, история со Славой была бы написана ровно наоборот, моё тело с ножом в груди обнаружили бы через месяц, год, а может, и никогда бы не нашли: молния ударила бы в дачу, и огонь забрал с собой остатки никчемного, никому ненужного человека. А Слава, возможно бы, осознал, что натворил, и полностью поменял свою жизнь, завязал с выпивкой, вернулся в семью, организовал своё дело и, чем черт не шутит, разбогател. Тот, кто заключил со мной контракт на сорок три картины, отправил Славу сказать, что я справился. И Слава был знаком, посланцем, которого нужно было принести в жертву.

Для чего? Тогда это было для меня загадкой.

Рафаэль постучал ровно в полдень, и мы прошли в дом, где его встретил кот. Обнюхав, он пристально посмотрел в глаза гостю, на что Рафаэль сказал:

– А твой кот не такой уж и кот, как может показаться на первый взгляд.

– Он пару раз спас мне жизнь. Да и жить один здесь я не смог, если бы не этот рыжий засранец!

– Интересно, – Рафаэль был очень серьёзен. – А как его зовут?

– Автобус.

– Необычное имя, но ему подходит. Он огромный.

– Да, последний раз взвешивались – был двенадцать кило. Имя ему не просто так дали. Как-то летом в ливень я ехал на машине, а он сидел посреди дороги. Его заметила моя девушка, вернее, бывшая, – я сделал паузу и помрачнел, – она закричала, я дал по тормозам, и в нас въехал автобус. Авария так, несерьёзная, пострадал только бампер. Пока мы чесали с водилой мокрые затылки, она придумала ему такое странное имя. Самое интересное было потом. На сервисе мне сказали, что могло оторваться левое переднее колесо, держалось просто на честном слове. Вот и не верь после этого в совпадения.

Автобус потерся о ноги моего гостя и отправился на подоконник.

– Котяра, конечно, огонь. Возможно, он прислан оберегать тебя, такое тоже бывает, – задумчиво ответил Рафаэль. – Это не совпадение. В любом случае, время ответит и на этот вопрос.

Я произнес похожие слова на могиле у Славы. Действительно, это не случайность.

– Знаешь, Рафаэль, я раньше не верил во всякие предназначения, магии эти, в Бога верил тоже поверхностно – ходил в церковь, свечки ставил, как все, в общем.

– Идеальный верующий, скажу тебе. Но мир чуть сложнее, он немного другой. В такой, как он есть, не очень удобно верить, думать больше нужно, а это уже не всем дано.

– Надеюсь, ты поведаешь мне о своем мире, – чуть с усмешкой сказал я.

– Обязательно, но ты и так много о нем знаешь, поверь, – он говорил это с абсолютной серьёзностью.

– Почему так решил?

– Потому!

– Так бы сразу и сказал! Выпить хочешь?

– Это можно. Тем более сегодня последний день моего маленького отпуска и завтра в Москву.

– Если выпадет выходной, заезжай на чай. Он не какой-нибудь, что вы, богачи, пьёте, а самый что ни на есть дачный. Настоящий.

«Маковский» готовился на глазах у Рафаэля, он спокойно наблюдал, не задавая вопросов. Для такого важного гостя пришлось достать граненые стаканы и даже помыть их. Словно два лондонских аристократа, мы неспешно попивали коктейль. Беседа вновь была на отвлечённые темы, даже на вопрос о вероисповедании гость ответил уклончиво, сказал, что может поверить во что угодно в зависимости от обстоятельств. Три бутылки спустя мы немного опьянели, причем одинаково, но каждый пытался держать себя в руках, чтоб иметь власть над своим словом.

Велась тонкая игра. Рафаэль вскользь упомянул, что искусство входит в круг его бизнес-интересов. Эти слова прозвучали нарочито равнодушно, они были серыми и как бы не важными. Но говоря их, он внимательно смотрел мне в глаза, считывал эмоцию. Не добившись особого успеха, он переключался на политику, бизнес, спрашивал о моем прошлом. Беседа текла неспешно, и вскоре разговор вновь коснулся искусства и его денежной составляющей. Рафаэль рисовал перспективы, в конце которых возвышались горы из золота, но всё это было абстрактно, я же ждал конкретного предложения. Он мастерски подводил разговор, чтоб это предложение сделал я, но тупость никогда не была моим коньком, и как бы мне ни хотелось изменить свою жизнь, нужно было держать себя в руках.

– Еще по «Маковскому»? – Мой язык уже начинал заплетаться.

– Не откажусь. Этот вкус напомнил мне молодость, эх, сколько было всего. В день бывало столько событий на адреналине и … – Гость осекся и решил сменить тему. – Макс, а ты невероятно похож на него!

Странная волна испуга прошла по телу, словно это была чужая эмоция. Рафаэль продолжил:

– Ты копия Амедео Модильяни! Я все гадал, что в тебе такое знакомое? Это невероятно! Сейчас покажу. – Через несколько секунд я любовался в телефоне своим отражением столетней давности.

– А ведь ты прав. И почему я раньше этого не заметил?

– А я скажу почему. Это, дружочек, все из-за поверхностного знакомства с искусством. Пару раз сходил на выставку, прочитал интересный пост в сети, посмотрел модный фильм и вот ты уже думаешь, что интеллектуал. А интеллектуал ты для таких же интеллектуалов, как и ты. Вы, молодежь, не любите глубоко копать, времени мало. Модильяни – один из моих любимых художников. В молодости я был таким же принципиальным, любил выпить, гульнуть. Сейчас тоже, но в меру. Его картины стоят миллионы долларов, они потрясающи. Коллекционеры спят и видят их на своих стенах. Но где была эта публика, когда Моди умирал в нищете? Да, его любили за широту души и хмельные чудачества, но картины не воспринимали. А стоило ему умереть, и вот на тебе – «один из столпов экспрессионизма». Как такое может быть, нет ли тут обмана, лицемерия? Я к чему это, Максим. Вот ранее ты говорил, что не жаждешь славы, что есть у тебя какая-то другая причина писать картины. А я уже не верю в это. Каждый творец желает славы. Но сейчас не об этом. Ты потратил целый год не впустую, ты повернул на тропу, ведущую к славе. Но чего только не случается на этой извилистой тропе, чего там люди только не совершают. Там грязь под ногами, там, друг мой, трупов в тысячи раз больше, чем на ледяной тропе Эвереста. Идущие по дороге к славе держат песчинки своей жизни в ладонях с широко расставленными пальцами. Задумайся над этим. Можно написать сто прекрасных картин, и о тебе не будет знать даже самый дотошный искусствовед, а можно особо и не заморачиваться – брызгать кистью на пустой холст, и все с умным видом будут говорить о твоём великом замысле, и порой всё самое умное придумают за тебя. В любом случае, время скажет, кто был прав, а кто нет, но есть много секретов, как пройти тропу к славе, не растеряв себя, и не остаться на ней.

В этот момент я подумал о тропе к Славе, которую я тщательно скрыл. А взгляд Рафаэля остановился на том месте, где находился труп, и мне стало не по себе. «Зачем он все это говорит, я уже согласен на любые условия». Мысли же постепенно вернулись к его монологу.

– Часто люди, стоя перед нужным им указателем, идут в другую сторону. Не совершай этих ошибок. – Он задумался, видимо, ждал моих вопросов, но я был нем, лишь кивал головой, соглашаясь.

«Почему он медлит, в чем сомневается? Неужели в картинах? Они настолько плохи? Может, только я вижу в них прекрасное? – Рафаэль ушел, и вопросы посыпались в мою голову. – А что если Рафаэля сейчас вообще не было, вдруг это игра моего сознания? Сойти с ума, живя в одиночестве, употребляя алкоголь и наркотики, особого труда не составляет».

Закрыв глаза, я пытался прокрутить в голове нашу встречу. Образ человека медленно стирался из воспоминаний, Рафаэль являлся мне в образе демона. Неужели он и есть посланник темных лесных сил? И что из этого следует, где конкретика? Где предложение, на которое я должен согласиться на любых условиях? Голоса в голове разделились поровну. Одна половина кричала, что Рафаэль посланник темных сил, другая – что я окончательно поехал крышей и этот человек, словно голограмма, спроецирован моим мозгом. А что если мой предыдущий гость, и картины, и кот тоже выдумка, что если все это – кино, которое я смотрю, находясь в глубокой коме или на последней стадии сумасшествия?

Что было до затворничества на даче? Меня избили до полусмерти. Испуг холодной волной прокатился по телу, буквально обездвижив его. Господи, помоги, сделай так, чтоб это было неправдой, пусть моё сознание будет чистым и незамутнённым! Обещаю, я не буду больше грешить. Сразу же вспомнилось убийство Славы и отречение от всего человеческого. Ах да, понимаю, поздно, ты уже никогда не простишь меня, я совершил страшное, примкнул к ним, к изгнанным в леса и болота да в старые избы. Ну, раз так, нечего мне тогда просить у тебя, попрошу у них, пусть они помогают. Ведь держали же взаперти весь год, теперь пусть ведут дальше. Моё задание выполнено, принимайте уже решение поскорей, не могу сидеть без дела.

Последнее, что запомнилось перед сном, – на меня прыгнул кот. Расположившись на груди, он довольно засопел, а в голове бегущей строкой пролетела мысль: если бы ты был болен, Максим, то не задавал себе этих вопросов.

      Проснувшись намного раньше обычного, я первым делом посмотрел в окно. Там стоял Рафаэль и собирался кидать камушек в окошко. Мой испуг сменился ликованием: сумасшествия нет, я здоров. Я включил чайник и пошел встречать его.

– Доброе утро, сосед, – искренне улыбаясь и радуясь, протянул я.

Он улыбнулся, чем снова расположил к себе. Кот несколько раз обвился вокруг ног гостя и пошел к холодильнику просить завтрак. Солнце уже выглянуло из-за деревьев, а над полем образовалась легкая дымка. Мы неспешно попивали чай, разговаривая о работе, пробках и вечном пасмурном небе над Москвой. Неожиданно Рафаэль замолчал и глубоко задумался – казалось, он взвешивал последние за и против.

– Я так понимаю, сегодня ты пришел говорить о серьёзных вещах? – Пришлось немного сдвинуть разговор с мертвой точки.

– Ты абсолютно прав, Макс. Этот разговор должен был состояться в нашу первую встречу, но в задаче появилось несколько непредвиденных значений, и я обдумывал, как сделать так, чтоб её решение устроило всех.

– Я ученик, ты учитель, и есть еще директор, странный загадочный человек, о котором ты вскользь упоминал. Он главный, кого должно удовлетворить решение?

– Да. Моё дело – организовывать и контролировать сам процесс, его – слушать мои доклады и решать, что делать дальше. Он проницателен и умен, словно дьявол. Только ему под силу вытянуть то, что мы замыслили.

– И в чем состоит ваш дьявольский замысел? Если не секрет, конечно.       Моя ироничная улыбка совершенно не задела его, и он продолжил:

– Три месяца я ищу художника, но всё попадаются не те. Забив, решаю отдохнуть, и сразу встречаю тебя. Ты – тот, кто нам нужен: талантливый и рисковый. Точнее попадания просто не может быть! Это, как ты говоришь, судьба, и я все пытаюсь понять, почему именно так, почему именно ты, есть ли тут чья-то воля? И если есть, то для кого это все – для нас или для тебя? – Рафаэль задумался, подбирая слова. – Я хочу взять с тебя слово. Если тебя не устроят условия и ты откажешься, то унесешь эту тайну с собой в могилу. Конечно, прожив долгую, счастливую и интересную жизнь.

– Даю тебе это слово. Нарушив его, я буду согласен с любой участью.

Действительно, понимая, с чем я тогда имел дело, при иных обстоятельствах Рафаэль бы сразу получил безапелляционный отказ, но тут было другое: все указатели дороги под названием «судьба» вели к этому человеку.

– Хорошо. Перейду к сути. Если ты соглашаешься, мы за пару лет сделаем из тебя известного художника, грамотно раскрутим. Твои картины будут печатать в глянце и газетах. Выставки, тусовки, телевидение – твоя работа. Ходи с бокалом, в шарфике за плечом и умничай, эпатируй. Все просто. Дальше начнем продавать. Твои картины появятся на нескольких аукционах и сразу же уйдут за хорошую цену. Мы купим их у себя – таким образом они получат стоимость. Ну а после череды громких покупок мы устроим выставку в старинном здании, памятнике архитектуры с деревянными перекрытиями, где в результате короткого замыкания почти все твои полотна сгорят. Те, что были куплены ранее на аукционах, подорожают, ох как подорожают. За погибшие картины получим хорошую страховку, по цене продажи на аукционах. Дело продумано до мелочей, в страховой компании есть свои люди, проверенные и надежные. Единственное – ты должен будешь смириться с потерей своих картин. Я специально так говорю, чтобы ты понимал, на что идешь, нужно ли тебе это. Цену сделки мы обсудим позже, но то, что она будет не меньше двух миллионов долларов, это точно. И еще. По негласному контракту все написанные тобой в будущем картины будут принадлежать нам. Ты станешь богатым, купишь яхту и сможешь слоняться по всему миру, жить затворником или добропорядочным семьянином. Но никаких контактов с прессой. Трагедия с картинами навсегда изменит твою жизнь, ну якобы изменит. Сценарий придумают лучшие сценаристы, их выпишем из-за границы. Это всё в общих чертах, для понимания сути. Работы предстоит много, но поверь: через много лет, глубоким стариком, ты поймешь, что это предложение сделало твою жизнь в тысячу раз интересней, чем она могла быть.

Рафаэль посмотрел на меня, ожидая дальнейших вопросов.

Я же призадумался. Смущало одно, не очень приятное обстоятельство, история не даст соврать: чтобы художнику стать знаменитым, ему нужно всего-навсего умереть. За примером далеко ходить не нужно – тот же Модильяни, на которого я так похож, стал известен только после своей смерти. Что если итогом операции должна быть трагическая смерть художника, который не захотел расставаться со своими полотнами и решил, что лучше сгореть в огне, чем жить, страдая от потери своих «детей»? А эти западные сценаристы и не такое способны накрутить. Да, логика говорит, а чутье подтверждает, что это и есть настоящий план…

– Я согласен.

Глава 5. Шесть дней жизни с Кирой

Безмолвные люди в садовых перчатках бережно паковали картины и складывали их в фургоны черного цвета. Рафаэль отдавал приказы тоном, исключающим неподчинение. Пока шли сборы, кот был заперт в мансарде и громко орал. Бедное животное испугалось, что я его брошу. Но даже подумать об этом для меня было преступлением.

Я чувствовал себя узником средневековой тюрьмы, который вот-вот покинет её. Тюрьмы, ставшей ужасным испытанием, но сохранившей жизнь своему сидельцу. Новый этап жизненного пути нависал надо мной, словно огромный ледник над путешественником. Он медленно приходил в движение, был судьбой и временем, неумолимо сметающим надежды, мечты и планы. На его фоне жизнь одного человека была ничтожно мала и ничего не значила. Я боялся быть раздавленным ледником человеческих судеб, боялся затеряться в мире людей, среди бесполезности и бессмысленности их существования. Жизнь отшельника, с её мучениями и трудом над полотнами, показалась мне идеальной, ежедневные разговоры с котом – увлекательными и интересными. Даже в страхе и отчаянии сражений с лесными божествами было что-то притягивающее, как в приключениях отважных исследователей из прошлого. В какой-то момент появилось стойкое желание остаться на даче и вернуться к ставшему таким привычным и родным одиночеству. Эти мысли почувствовал Рафаэль, он сканировал их с такой легкостью и прозорливостью, будто все, что творилось у меня в голове, транслировалось на лбу.

– Не переживай, Модильяни. Дорога к славе будет прямой и короткой. В отличие от других у тебя персональный водитель. Все будет хорошо, ты под моей защитой. – Он дружески похлопал меня по плечу и крикнул, чтоб все поторопились.

Два фургона и грозный «гелик» Рафаэля ожидали, пока я соберусь. Сборы были недолгими – кроме Автобуса, забирать было нечего. Кот, привыкший к путешествиям, уселся у меня на коленях, и мы тронулись. Я мысленно прощался с одиноким домом, стоящим на краю вселенной, его воинами и мудрым деревом. Машина увозила меня из странного сказочного мира, который навсегда останется в моей душе.

Уткнувшись головой в стекло, я посмотрел в сторону леса. В глубине его теней стоял Слава и, улыбаясь по-доброму, махал рукой – прощался. Я так и не познакомил его с Рафаэлем. Картина «Смерть бедного человека» осталась на даче, она была спрятана на чердаке в надежном месте, укрытая от непогоды и пыли. Я знал: она ждет моего скорейшего возвращения.

На Новорижском шоссе нас ждали пробка и ливень. Сделав вид, что засыпаю, я, прикрыв глаза, принялся анализировать, с чего все началось. Когда поезд со мной, машинистом, пошел под откос? Мысли всегда сумбурны, воспоминания тем более. Вспомнилось окно огромной кухни, напротив него диван, на котором я сижу. Допитая бутылка виски уже разлетелась о стену, а встать и открыть вторую не даёт хмель. Перечитав уже раз двадцать прощальное письмо, я с неистовым упорством продолжаю это делать. «Я тебя любила, а сейчас нет, этого уже не изменить». Последняя строчка острым кинжалом вонзается в сердце, раз за разом. Нервная боль сковывает тело, голова вот-вот разлетится на кусочки, но выход найден. Это – окно девятого этажа. Нужно встать с дивана, пройти долгие пять метров, возможно, посмотреть на счастливые фотографии двух когда-то влюбленных молодых людей, аккуратно убрать горшки с цветами, открыть окно, встать на подоконник и просто немного наклониться вперед.

Тогда меня спасла бутылка сорокалетнего виски. Она стоила настолько дорого, что неприлично было оставить ее на этом свете. В аду черти оценили бы мой выбор, там, может, я бы встретил и создателя этой марки, но несколько крупных глотков – и комната начинает крутиться, я падаю, ударяюсь о пол затылком. Последнее, что я слышу, – это мяуканье кота, он скребется в закрытую дверь.

Проснувшись утром опустошённым, с запёкшейся кровью в волосах, я решил не торопиться на тот свет. Надежды на то, что она вернется, не было никакой. Она просто разлюбила, а это приговор – без апелляций, слез и сомнений. Такой была Кира – девушка, которая принесла цвет в мою жизнь. Она была рекой, я её руслом. Шесть счастливых лет пролетели, как неделя, с понедельника по субботу, и вот воскресенье, выходной.

Понедельник: дым сигарет, люди у барной стойки, словно животные у водопоя, небольшой клуб. Разгоряченные тела танцуют бачату. Я вхожу в этот мирок латины, улыбок и сверкающих глаз. И вот уже через минуту весь зал повторяет движения худощавого ведущего – раз, два, три, четыре. Смех от неловких движений пьяной публики. Я присоединяюсь к танцующим, и под жаркие ритмы бачаты мы дурачимся.

– А теперь выбираем себе пару и продолжаем наши грязные танцы, – подмигивая, обращается к публике ведущий.

Она поворачивается ко мне, и мы замираем. Наши глаза встретились, и время остановилось. Смех, музыка растворились в тумане, окутавшем нас. А мы продолжали смотреть друг на друга.

– Хотите быть моим партнером?

– Хочу. Только вашим и ничьим больше.

Мы смущенно улыбнулись и поняли, что вляпались в любовь.

Вторник: счастье. Нет смысла описывать счастье, им нужно жить. Мелкие ссоры – это мило, примирения после – это романтика и розовые сопли.

      Среда: счастье, крепкая любовь и крепкие ссоры. Взлет моей карьеры, дорогие рестораны, бутики, поездки в далекие страны.

Четверг: счастье, она ищет себя. Я считаю, что схватил бога за бороду.

Пятница: не до счастья, провалы в бизнесе, нет денег. Ссоры. Ревность.

Суббота: счастье в фотографиях на стенах. Её карьера модели, фешен-жизнь, модные вечеринки, наглые фотографы. Моё банкротство. Пустота. Окно огромной кухни.

Воскресенье…

Женщина как львица, безумно любить может только льва. Стоит превратиться в антилопу, она будет мучиться и страдать, знать, что не права, но начнет душить, а в конце перегрызет глотку.

***

Рафаэлю, видимо, надоело скучать в пробке, и он решил растормошить меня.

– Эй, Модильяни, к Москве подъезжаем.

– Моей радости нет предела, – флегматично ответил я.

– Москва – город надежд. Говорят, его начали строить из каучука, а потом из современных полимеров. Но многие москвичи опровергают это: говорят, мол, Москва не из каучука и не из современных полимеров.

– Намекаешь?

– Нет, просто интересно: нет радости, холодно, пробки, депрессии, а чего ж все едут?

– Москвич?

– Естественно!

      —Тогда все понятно. Вы, если что, на нас держитесь, на приезжих, а мы на тех, кого оставили в провинции. Пирамида какая-то получается.

– Централизация, пресловутая централизация. Все хотят быть ближе к пирамидиону, жизни на это тратят, а по сути такие же рабы. Но тебе повезло, мой друг. Пройдут годы, ты станешь солидным и важным человеком и на вопрос о своем успехе будешь скромно отвечать: я попал в нужное время в нужное место. Или как там еще: успех – это труд и еще раз труд плюс безудержное стремление добиться результата. А знаешь, что чаще всего это галимое враньё? Большинство раскрутили или сделали теми, кто они есть, просто потому, что это кому-то было нужно. Я поручился за тебя и несу ответственность. Прошу, как окунешься во все это болото, не теряй себя, оставайся человеком.

– Думаю, это будет не трудно.

– Это, дружочек, трудней всего.

Рафаэль постепенно включал мудрого наставника, а у меня появилась новая фобия: я боялся встретить Киру.

      В Москву мы не въехали. На МКАДе свернули на Рублевку.

Глава 6. Усадьба

      Высокий каменный забор терялся среди поживших своё сосен. Неспешно открывающиеся ворота напоминали средневековые – не столько своим видом, сколько массивностью и толщиной конструкций. По обе стороны дороги, ведущей от ворот к главному особняку, дежурили одетые в темно-серые костюмы и белые рубашки безликие охранники. Через минуту показалось само здание. Это была старинная усадьба восемнадцатого века, с крыльцом и колоннами.

Согласившись на предложение Рафаэля, я не уточнял деталей операции, не задавал лишних вопросов, чем еще больше завоевал его расположение. Такие люди, как он, не любят суету, играют по-крупному, а проигрывая, не показывают своей слабости – это, по их мнению, не по-джентльменски или, судя по прошлому Рафаэля, в западло. Догадаться, что в девяностые мой новый товарищ был совсем не кандидатом наук, было не сложно.

Машины с картинами остановились у парадного крыльца с колоннами, а мы повернули вправо и двинулись вглубь застывшего в безветрии зеленого разнообразия причудливых кустов и деревьев, распластавших свои ветви, словно доисторические великаны. Моё появление прервало их изящный светский танец и легкую послеобеденную беседу. Мы же тем временем подъехали к небольшому, в два этажа, гостевому домику, больше похожему на средневековый терем. Кирпичное здание, покрашенное в белый цвет, одиноко стояло на окраине старинной усадьбы, за двести сорок лет сменившей десяток хозяев. Гостевой дом, баня, дом для хранения охотничьей утвари, часовня, сарай, развалины – это не полный список его предназначений. Лишь в начале девяностых новый Хозяин полностью отреставрировал его, как и все имение. С этим Хозяином мне и предстояло скоро познакомиться. Рафаэль предупредил, чтоб никаких шуток и развязного поведения: Хозяин – человек строгий и очень серьёзный. И как-то загадочно добавил:

– Ни в коем случае не обманывай, он видит людей насквозь.

Надев на Автобуса поводок, я вышел из машины. Рафаэль безрезультатно пытался попасть в дом – дверь была закрыта.

– Где этот недоумок?

Через несколько минут к дому подошел человек среднего роста и вежливо с нами поздоровался.

– Болван, я тебе что девочка, чтоб ждать тут?

– Простите, Рафаэль, Хозяин намедни приказал починить вольер, так как приезжает гость, а с ним кот. Я начал чинить, а собаки, будь они неладны, все и разбежались, вот и пришлось их загонять обратно.

– У тебя все не так, как у людей, открывай давай. Это Максим, художник, расскажешь ему, как тут все устроено и поможешь освоиться.

– Как скажете, Рафаэль. Буду рад. Меня Виктор зовут, – человек подошел ко мне и легонько улыбнулся. – Проходите, Максим, ваша комната наверху. На первом этаже инвентарь и моя комната. Если что-то будет нужно, позвоните – чем смогу, помогу. Иногда бывает так, что не могу взять трубку, – провожу время в молитве. Обычно я молюсь поздно вечером, когда до меня нет никому дел.

Виктора совершенно невозможно было описать. Что он есть, что его нет – абсолютно незаметная внешность. Он и родился в средней полосе, и все его предки оттуда. Молодой, коренастый, ростом под метр семьдесят, с круглым лицом, русыми волосами и чуток массивным носом. Единственное, чем Виктор выделялся, так это какой-то наигранной покорностью.

      Мы поднялись на второй этаж. Здесь располагалась одна большая комната и ванная с туалетом. Комната с белыми стенами была застелена обычной половой доской, окрашенной в красный цвет. Двуспальная кровать, стол и стулья составляли всё убранство.

– Это временно, потом подберем тебе жилье получше, – сказал Рафаэль. – Я специально тебя сюда поселил. Люблю это место, тут тебе легче будет адаптироваться после жизни в затворничестве.

– Вы жили затворником? – удивленно спросил Виктор.

– Да, целый год. Жил на краю деревни, только я и кот. Ни единой души не видел. Ну кроме старика-соседа, он мне еду покупал.

Виктор воодушевленно набрал в легкие воздуха, чтоб задать кучу вопросов, но Рафаэль жестом остановил его.

– Потом спросишь, сейчас дела. – Виктор, повинуясь, склонил голову и замолк. – Максим, – продолжил Рафаэль, – Хозяина нет, он в командировке, поэтому встретитесь чуть позже, через неделю. Картины расставят в колонном зале главной усадьбы. Завтра тебе в комнату привезут холодильник, диван, кожаные кресла, журнальный столик и еще кучу всякого барахла. Обустроим у тебя тут штаб-квартиру. После того, как управимся, я принесу бутылочку не очень молодого, почти моего возраста, вискаря, и мы отметим начало нашего небольшого проекта.

– Звучит заманчиво. От хорошего виски отказываться грех. – Глаза Виктора блеснули после слова «грех», и он быстро отвернулся.

– О, тут ты прав. Я недавно тиснул эту бутылку у одного замечательного коллекционера. Меня привлек ее возраст – пятьдесят один год, а мне пятьдесят один через пару месяцев, так что мы ровесники. Но в честь такого события не жалко распить ее чуть раньше. Да и не придется тогда угощать кого попало.

– Сад в твоём распоряжении. И Виктор тоже, обустраивайся. – Рафаэль по-отечески попрощался со мной и вышел, не обратив внимания на Виктора.

Я попросил Витю принести еды Автобусу, а мне воды и, если получится, вина. Виктор меня понял и через минуту поднялся с бутылкой кагора.

– Вот, Максим, от меня лично, отменное вино. А теперь вынужден откланяться, уж больно много дел.

Я поблагодарил его и сделал три больших глотка. Кот настороженно изучал новое жилище и иногда посматривал на меня. В его глазах читалась фраза: «Я голоден». Хотя эта фраза читалась всегда, даже когда он только поел.

– Сейчас, подожди, ненасытное животное, принесут тебе еды.

Виктор не заставил долго себя ждать, и через несколько минут мы любовались, как Автобус поглощает кошачьи консервы. Поев, кот побродил еще несколько минут по комнате, затем улегся на диван и уснул, тем самым давая понять, что ему понравилось новое место и он спокоен за меня. Виктор снова откланялся и ушел. «Странный он какой-то», – подумал я и залпом выпил полбутылки.

Допивая остатки вина и обдумывая свои дальнейшие планы, я пришел к выводу, что действовать нужно по обстоятельствам, плыть по течению и ни в коем случае не лезть со своими инициативами и желаниями, иначе можно все испортить. В ситуации, когда тебе грозит опасность, это может показаться странным, но только не в моём случае. Тридцать три года я выбирал свой путь, отказывался от каких-то возможностей, упрямо шел к своим целям, но чувство ложного выбора не отпускало, а впечатляющие результаты давали лишь пустоту, глубинную, непонятную пустоту. Все мы рождаемся одинаковыми, но в определенное для каждого время посреди океана нашего сознания загорается маяк жизненного предназначения, и человек интуитивно начинает искать его. Истинно счастливы обретшие свой путь, пусть он даже не легкий.

Но путь к маяку – это только начало. Исполнить свое предназначение – вот истинное блаженство человеческого существования. Я почувствовал этот маяк в совсем раннем возрасте, лет в пять, и с тех пор был в поиске, но упорно шел по неправильному пути. Этот путь не был ужасен, он тоже давался легко, но крепкие удары судьбы пытались сбить меня с него. Так я думал тогда, сейчас знаю, что не сбить, а направить.

Чем больше мы сопротивляемся судьбе, тем сильнее она бьёт. Последний её удар был почти смертельным: избитый до полусмерти, я лежал возле мусорных баков недалеко от Старого Арбата. Именно там случилось видение написать картины, именно в тот момент я обрел видимый путь к маяку. Случилось невероятное: пустота начала заполняться смыслом, появилось невероятное желание жить. Это желание сродни любви, его не описать, можно только чувствовать. Когда картины были окончены и на горизонте появился Рафаэль, предчувствие правильного курса не ушло, а, наоборот, усилилось. Да и та надпись на столе: «Соглашайся на любых условиях» – я был уверен, появилась неспроста.

Когда я проснулся, был уже глубокий вечер. Кот сидел на груди и в упор смотрел на меня. Рядом валялась пустая бутылка из-под кагора. Спустившись на первый этаж, я нашёл комнату Виктора и постучал.

– А, Максим, доброго вам вечера!

– Выпить хочется. Сможешь раздобыть? Буду очень благодарен.

– Конечно. У нас склад алкоголя размером с этот дом, и распоряжаюсь им тоже я, – хвастаясь, ответил Виктор. – Что вам будет угодно испить?

«Интересно, он добавит слово «барин»? – подумал я и ответил:

– Бутылку водки и две вина. Любой марки, это совсем не важно.

– Будет сделано, Максим.

Он зашел обратно в комнату за ключами. В приоткрытую дверь мне удалось рассмотреть его жилище. Это была скромная келья, увешанная иконами. Кровать, стол, две табуретки и шкаф – вот и вся меблировка.

– И еще, Вить, закусочки, там какой-нибудь, есть уже охота.

– Я приносил вам ужин, но вы почивали – не добудиться. Сегодня для персонала на ужин сациви из курицы, не желаете?

– Желаю! Неси все, что есть.

– Десять минут, и все будет готово.

Ждать пришлось чуть больше часа. Вернувшись, Виктор начал рассказывать, что его задержало, но я перебил:

– Вить, ты что принес?

– Как что? – Его щеки налились краской, а сам он чуть съежился.

На моём столе стояла бутылка водки «Бельведер» и две бутылки «Шато Лафит Ротшильд» урожая две тысячи второго года.

– Я просил чего попроще, не такие дорогие.

– Значит, на то воля Господа, пейте чего дают, – обиженно ответил Виктор.

– А тебе не прилетит за это?

– Нет, вы гость. Приказано вас баловать.

– Ну раз приказано, не смею ослушаться. А ты выпьешь?

– Благодарствую, Максим, но я не пью.

Этот ответ несказанно обрадовал меня, и я пожелал Вите доброй ночи. Вечерний ветерок окутывал лёгкостью и свежестью, свет настольной лампы и огромный рыжий кот создавали неповторимый уют. Я сидел за столом у настежь открытого окна и наслаждался ужином. «Если они так готовят для персонала, то что едят хозяева?» Две бутылки «Лафита» опустели на треть и готовились превратиться в коктейль «Маковский». Да, кощунство, но мне так привычней.

Закончив с одной бутылкой, я заскучал по своей даче. Сегодня воины-обереги останутся без своего полководца. Тот мир исчез, та планета опустела. Два её жителя – кот и человек – отправились в путь, в долгое и интересное странствие под названием «Жизнь».

Допивая вторую бутылку, я вспоминал прошлое и его счастливые моменты. Тело потяжелело, и я прилег на диван. Автобус скрутился в рожок рядом, включил свой тракторный двигатель и замурчал.

Утро перетекало в обед, когда в дверь постучали. Это был Рафаэль. Он бесцеремонно зашел в комнату и стал меня будить.

– Вставай, Модильяни, день прекрасен, он не ночь, не опасен.

– Народная мудрость? – с трудом встав с постели, я протирал глаза.

– Нет, не народная, моя. А что это у нас тут на столе? Ох, Максим, вижу, побарствовали вы вчера хорошо. Отменной водочки изволили откушать да вина благородного.

– Я это… Спрашивал, не слишком ли вино дорогое, но мне ответили, что нет.

В этот момент я походил на Витю, которого вчера смутил своим вопросом.

– Да ладно, расслабься, Модильяни. С Витей это старый прикол. Алкоголем у нас ведают сомелье и повара. У Вити тоже есть доступ в подвал, там хранится много вина, от дешевого до дорогого, в сравнении с которым твой «Лафит» ничего не стоит. Так вот, иногда мы посылаем Витю принести бутылочку-другую, но вся суть в том, что он совершенно не разбирается в алкоголе: что первое придет в голову, то и возьмет. Лотерея такая. Тебе повезло, хороший выбор, одобряю. – Я облегченно вздохнул и за себя, и за Витю. – Ладно, иди умывайся, я привез тебе комфорт.

Под окном стояла грузовая «Газель».

Грузчики неспешно заносили мебель, Виктор им помогал, а мы с Рафаэлем, глядя как другие работают, словно два англичанина в колониальный период, распивали виски, которому полсотни лет.

– Ну, Маковский, чего молчишь? Как виски?

– Потрясающе! Такого я еще не пробовал. Его совершенно не хочется обсуждать, можно только смаковать. Даже боюсь спросить, сколько он стоит.

– И не надо. Говоря о цене чего-то совершенного, ты обесцениваешь его, а им нужно просто наслаждаться. Признаюсь, давно не пробовал чего-то подобного. Какой богатый вкус! Это и есть настоящее искусство. Словно ты один сидишь в старом Сан-Карло и, не замечая переполненного зала, слушаешь последнее выступление великого тенора.

– Согласен. Положи кто кусочек льда в мой стакан, попал бы под серьёзную раздачу.

– О, это тяжкое преступление в отношении хорошего виски.

      Приятный хмель ударил в голову, звуки суеты, голоса рабочих стали тише, а я подумал: «Вот она, жизнь высшего общества, жизнь, о которой я мечтал». Я бывал раньше в дорогих ресторанах, но такого потрясающего виски не пробовал, а сравнение с последним выступлением великого оперного певца было точным попаданием. Держа в руке массивный олд-фешен, с богатым вкусом внутри, я действительно словно очутился в Неаполе на концерте. Не зная оперы, композиторов и этого театра, я все же имел счастье побывать там, благодаря прекрасному виски и хмельному воображению.

– Только представь, – продолжил Рафаэль, – этих бутылок в мире осталось около десяти. Пусть будет точно – десять. И сегодня мы выпили то, чего в мире теперь только девять, то, чего уже больше не возродить, не реставрировать. Стоимость остальных девяти бутылок сейчас, в эту минуту, стала выше. Два человека насладились произведением искусства и тут же уничтожили его. Это и есть эгоизм мирового масштаба.

Размышления Рафаэля натолкнули меня на мысль не допивать то, что осталось на дне бутылки, а оставить как экспонат и каждый день любоваться им, вспоминая, что я имел честь пробовать этот божественный напиток.

– Рафаэль, а может, не будем допивать вискарь? Пусть еще простоит пятьдесят один год как сувенир. В музеях современного искусства недопитая бутылка произвела бы фурор, а если она еще одна из десяти сохранившихся, ей вообще бы цены не было.

Рафаэль не ответил. Он сидел, прикрыв глаза ладонью, и рыдал.

– Эй, Раф, что случилось? Ты чего?

Рафаэль затих. Я не знал, как себя вести, что говорить. Неужели этот виски так его впечатлил или, может, пробудил какое-то воспоминание? В таких случаях лучше подождать и не лезть в душу, человек сам всё расскажет.

Я замолчал, гадая, что же произошло. Наконец Рафаэль пошевелился, вытер слезы, посмотрел на меня серьезным взглядом, разлил остатки виски по бокалам и произнес:

– За искусство, Максим! Ты не представляешь, что оно для нас значит.

– Почему же, представляю. Это память поколений, жизнь предков среди нашей жизни.

– Я не об этом. Я говорю сейчас о его величестве маркетинге и рекламе. На них держится все современное искусство. Эстетика не в мазне, что висит на стенах модных площадок, не в непонятных предметах, разбросанных по углам, а в схемах их продвижения. В историях становления художников, в их раскрутке, как сейчас модно говорить. Есть такой известнейший художник Джефф Кунс. Так вот, давай представим, что проводим эксперимент. Возьмём шесть одинаковых металлических шаров, три отдадим Кунсу, три тебе. Вы склеите их между собой абсолютно одинаково, до микрона. Далее Кунс выходит к публике, где все сразу восхищены его шарами. Чего они только там не видят! И идею сотворения мира, и гармонию, и плавность форм, и великий замысел. Стартовая цена на аукционе за шары Кунса – два миллиона долларов. Выходишь ты, Максим, с такими же шарами к этим же людям. И что? Ни стартовой цены, никакой плавности форм и великого замысла. Если ты беден и неизвестен, твои шары и даром никому не нужны. Понимаешь, о чем я, где здесь искусство?

– Ты поэтому так расстроился?

– Ты о чём? А… об этом? – показав, как минуту назад прикрыл лицо ладонью, он рассмеялся. – Друг мой, я плакал, когда появился на свет, и это был первый и последний раз, когда я поддался чувствам. Удивлен твоей слепоте – то были не слезы, а смех. Поздравляю, твой первый урок окончен.

– Не понимаю.

– В эксперименте с Джеффом Кунсом ты – публика, я – это он, а его шары – это наш виски… Не понял?

– Пока нет. – Я начинал раздражаться.

– Мы с тобой только что допили обычный, дешевый односолодовый виски, что продаётся в каждом магазине. Тот полувековой, у меня в графине дома. Такая вот подмена…

Глава 7. Три лисицы

Мягкий утренний луч проник в окно и разбудил меня. Автобус широко зевнул и попросил есть. В моём новом жилище стало намного уютней. Кожаные кресла, диванчик, журнальный столик, шкаф, холодильник и электрическая печь делали комнату вполне автономной. Теперь не нужно было просить Виктора приносить еду с кухни. Холодильник был забит под завязку. На глаза попалась большая медная турка, и через несколько минут я пил ароматный кофе с бутербродом, а кот поглощал вторую порцию корма.

Заданий никаких не было. Рафаэль попросил не покидать усадьбу, пока не приедет Хозяин. Мне же особо и не хотелось этого делать, ведь в Москве оставались нерешенными проблемы, вынудившие меня уйти год назад в затворничество. Бизнес хорош свободой, но он не терпит непродуманных решений. Расставаясь с Кирой, я принял несколько таких решений, в результате которых меня хотели найти и полиция, и криминал.

День обещал быть теплым, и я решил прогуляться по владениям загадочного Хозяина. Спустившись на первый этаж, я встретил Виктора, вспотевшего и суетливого.

– Ты чего такой?

– Так пятница же, у нас в этот день гости, летом в саду вечеринки, а зимой в колонном зале фуршеты. По мне так это все бесовщина какая-то, но Хозяину виднее. А я человек простой: мне что скажут делать, то и делаю. Всё происходит по воле Божьей.

– А во сколько начинается вечеринка?

– В девять вечера, но гости раньше съезжаются.

– Я хотел бы там присутствовать.

– Ну, а почему бы и нет? Буду рядом – отведу вас. Если занят, просто идите на звуки музыки и увидите все, что там происходит. Но я бы на вашем месте провел вечер в молитве.

– Непременно, возможно, после вечеринки. А сейчас хотелось бы изучить сад и окрестности.

– О, на это можно потратить весь день, тут много интересного. Лес и речка принадлежат Хозяину, но то все дикие места, стараюсь туда не ходить, они еще в старину считались опасными, особенно у оврага. Там лютует нечистая, вороны и зверьё всякое умирать туда уходит. Лес тот старую деревню скрывает. Лет двести назад там три ведьмы темные поселились, от них одни заговоры злые шли да наветы. Люд взбунтовался, да в озере у мельницы их и потопили. Вся деревня пришла посмотреть на это, а кто и камнем кинуть. А ведьмы возьми и прокляни их тогда, от старика до младенца, всю деревню на десять колен вперёд. Прошло полгода. О случившемся уже все языки стерли да стали забывать. А тут такое дело, ага: перед самым сном, когда время лучины тушить, в дверь стучать начинали. Да негромко, глухо так и всегда три раза. Тук, тук, тук. В окошко глядели – нет никого, дверь отворят – пусто. Лишь промелькнет тень да исчезнет. Три стука, и так в каждый дом. Чего только не делали люди: в церковь ходили, домового кормили, просили бабку-ведунью из соседнего села помочь, но та отказалась, не по силам ей было. Даже батюшку с городу выписали. Стучит нечистая, и всё тут. Стали ведьм поминать, что шептали они, какие в заговорах проклятия наплели перед смертью. Да и как такое забыть: «заживо гнить будете, умрете не по-людски, всем селом сдохнете, да так, что помянуть вас бояться будут, а коего минует сия страшная участь, то проклятье вам – жить будете, пока несчастны, но стоит счастье обрести, так и приберет вас костлявая, да душу вашу к нам в озерко и приведет». Зима случилась ранняя и лютая, занесло все дороги. Тогда-то и пошел чумной мор по деревне: дети умирали на глазах у родителей, родители – на глазах у детей. Пораженные напастью, без сил топить избы, люди замерзали в страшных мучениях. Еще не смолкли крики последнего младенца, как загорелся центральный дом, но тушить было некому, наутро от деревни остались одни печи. Народ из соседних селений от страху волноваться начал, мол, знамение плохое, то тут, то там бунты вспыхивали, но царица тогда правила строгая, всех усмирила. А место это постарались забыть. Но что значит забыть? Из уст в уста, и до меня докатилось, а теперь и до вас. Сказания не бумага – не сожжешь, а коли запретишь – как водица, где-нибудь, да просочится. Ах да, чуть не забыл! Раньше же, как и сейчас, все в города да на заработки уезжали, родственнички покойников деревенских живы остались, но проклятье и их нашло. До десятого поколения жить им в несчастье, а обретши счастье, обретут и смерть. Вот и ходят среди нас потомки тех несчастных, ходят да плодятся… Остерегайтесь тех мест, Максим, чтоб никакую болячку на душу не схватить. Ну а коли схватите, то не печальтесь. Отмолю вас, так и быть. А ежели что совсем злое, то у нас тут старый колдун есть – тот вообще силен в магии. Но с ним разговор не завести, он нелюдим и суров, только с Хозяином и общается, а на остальных как сквозь стекло смотрит. Он живет в левом крыле усадьбы, там лаборатория у него, да и вообще всё там странное. Старику-то уже за сто лет, а выглядит бодро. Бывает, сядет возле валуна или изваяния какого да просидит весь день, словно мертвый. Ни солнце, ни дождь ему не помеха. А иногда ходит-ходит, возьмёт булыжник, да ка-ак зашвырнёт в пустоту, перед этим шепнув на него. Я это к чему? Предупреждаю, у нас тут наказано всем – к старику не подходить ближе чем на три метра. Идешь по тропинке, увидел его – обойди или поверни назад. Имя, вернее, отчество, у старика такое смешное. Немецкое. Зовут Валентин Рейнгольдович. Рафаэль говорит, что старик – один из самых опасных людей в мире. Может, пугает, как обычно, а может, и нет. Кто его знает. Главное, что я на правой стороне, на божьей, моя защита посильней всех будет. – Виктор на секунду отвлекся, его голубые чистые глаза распахнулись, а на лице проскочила гримаса испуга. – Вот же я, телега, заболтался с вами, а повара ждут припасы. Обещал им через пять минут быть, а стою тут даже страшно подумать сколько! Побегу, Максим Андреич. Не серчайте, будет время, еще много чего интересного расскажу, а сейчас прощайте. – И Виктор рванул с места быстрым шагом, не ответив ни на один из возникших у меня вопросов.

Колдун, поверья, ведьмы… Куда я вообще попал? Но этот вопрос был не так важен, не имел такой силы, пока я не прогулялся по территории имения. Это был лабиринт из кустов, деревьев и лужаек, на которых стояли старинные статуи, огромные валуны с высеченными руническими письменами, каменные истуканы в виде древнерусских воинов, пирамида или пирамидион из мрамора, два на два метра. В каждом укромном уголке можно было найти какой-нибудь маленький или большой артефакт.

Место походило на музей под открытым небом, но я знал: это никакой не музей и не причуды ландшафтного дизайнера. Здесь все продумано и установлено знающими людьми. Идолы, статуи, камни с надписями смотрели в одну сторону – в сторону проклятого леса, о котором говорил Виктор. Мне стоило невероятной силы воли удержаться на ногах, когда я понял, что расстановка моих воинов-оберегов, хранивших мой деревянный дом на окраине деревни, является уменьшенной копией этого загадочного сада. Как такое возможно? В голове крутилось два варианта: либо я как-то связан с этим имением и его Хозяином, либо в бреду, трансе, изменённом состоянии я почерпнул какую-то общую информацию, сквозь тысячелетия оставленную предками.

В тревожных раздумьях я продолжил изучать местность. Полуденное солнце разыгралось не на шутку, я почувствовал себя муравьём, которого хотят прижечь лупой. Пот лил с меня ручьём, и я решил найти укромное местечко под деревом, чтоб прилечь на травке.

Моё внимание привлек необычный дуб в виде огромной рогатки, заросший со всех сторон густыми кустами и неизвестными мне видами деревьев. Солнце уже порядочно напекло голову, и тень, которую создавал дуб, казалась спасением. Но колючие кусты словно защищали дерево и не давали пройти. Пришлось постараться, чтоб найти небольшую проплешину у самой земли. Куст цеплялся, словно живой. Я почувствовал его и понял: он на службе, ему велено никого не пускать внутрь.

– Прости, куст, но я должен туда попасть. Любопытство – одна из самых сильных черт человеческих.

Неожиданно дунул ветерок, по листве пробежал легкий шёпот. Стражник-куст спрятал свои колючки и позволил мне проникнуть внутрь, к дубу. Высокий купол из листвы, словно древний храм, охранял давно утерянную реликвию. Эта находка не то чтобы впечатлила, она захватила в свои невидимые силки и приковала к себе. Бывает так, что вещи или места, никогда не встречавшиеся человеку, кажутся абсолютно знакомыми. Каким-то далёким чувством, спрятанным в глубине сознания, я понял, что кто-то или что-то пытается проникнуть в него. Эта неведомая сила давила всё сильней, зелёный купол словно вращался над головой, зрение туманилось. Но произошло странное: дерево двумя своими мясистыми ветвями нависло надо мной и закрыло от неведомой силы.

Стало легче, головокружение прошло, но в груди что-то запульсировало. Каждый удар сердца отдавал вибрацией по всему телу. Движения рук стали плавными, а тело раздваивалось, словно от него отходила душа.

Я вновь посмотрел на то, что вначале привлекло моё внимание, то, что было скрыто под густым куполом мощного дерева. Под деревом лежал огромный синий камень. На нем был еле заметен след от лошадиного копыта. Подходя ближе, я ощутил мощную энергию, идущую от камня. Он был сердцем имения, предводителем стражей-идолов, их сила текла в него и обратно. Всё вокруг было единым организмом, по венам которого расползались струйки энергии старой и сильной, словно энергия стихий. Я подходил всё ближе и ближе к камню. Воздух потяжелел, всё двигалось, словно началось землетрясение. Но мне было необходимо это сделать, рука сама тянулась к камню. Я прикоснулся к отметине от копыта и в следующую секунду провалился в темноту…

…Яркий солнечный день. Я еду на двадцать четвёртой «Волге» по улице Горького. Все дороги в центре столицы перекрыты. Милиционеры на машинах и мотоциклах, как в семидесятых годах прошлого столетия. Зеленый свет включается у каждого перекрестка. Проехав проспект Маркса, машина упирается в Московский Кремль и останавливается возле Центрального музея Ленина. В сопровождении нескольких человек в костюмах и галстуках я спускаюсь в подвал этого здания. Длинным, с кирпичным сводом коридором уходим глубоко под землю. Коридор выводит в хорошо освещённые катакомбы, я захожу в большой сводчатый зал, и за мной закрывают тяжелую металлическую дверь. На бетонном столе посреди зала лежат древние золотые доспехи, но золото потемневшее, не яркое. Я молча начинаю облачаться в них, сердце бешено стучит, тело словно растет изнутри. Это сила, пришедшая с доспехами, пытается разорвать меня, но я усмиряю её, и происходит синхронизация. Чтоб проверить свою силу, я бью по колонне, и она разлетается на куски. Куски в моей руке крошатся, словно сахар-рафинад. Облаченный в мощную защиту, я открываю дверь и выхожу из зала. В подземных коридорах царит глубокая тьма и нет никого из сопровождающих. Но я знаю путь. Доспехи не дадут заплутать и сбиться с него…

Звуки барабанов и вторящие им несколько бубнов. Загадочная древняя песнь доносилась со стороны главного дома – там, судя по всему, начинался карнавал. Я открыл глаза, но мрак никуда не исчез. В голове словно торчал топор, острая звенящая боль и не думала проходить, а на лбу пощипывала рана от удара о камень.

«Все, должно быть, уже обыскались меня, думают, что сбежал, но нет, не дождетесь, – думал я, – вы все – дорога к моему предназначению, и идти мне по ней до конца». С трудом покинув тайный живой храм, я прошел к ближайшему фонарю и привел себя в порядок.

Неожиданно бой барабанов стих, бубны последовали за ними. Послышалось протяжное женское пение. Тонкий, но сильный женский голос острой струной полился сквозь деревья и изваяния. Я шел не торопясь, в груди томило чувство неловкости и скованности от количества людей, которых предстояло увидеть. Стали слышны их крики и голоса, а сквозь деревья стала проглядываться макушка огромного костра. Женский голос снова полился по саду. В этот раз он был протяжней и заунывней, почти что плач. Я чувствовал себя словно подросток, впервые идущий на городскую дискотеку. До празднества оставалось каких-то пятьдесят метров, уже видны были танцующие силуэты людей в длинных белых одеяниях. Неожиданно на моем пути возникла женская фигура в длинной по колено рубахе. Это была невысокая женщина средних лет, с черными по пояс волосами и с венком на голове.

– А вот и наш потерянный мальчик, – её низковатый голос звучал так сладко, так успокаивающе, мудрость и любовь лились из её уст. – Тебя все ищут, Максим, но тебе не стоит волноваться. Мы сказали, что ты никуда не ушел и не собирался уходить. Мы оказали тебе большую услугу, больше всего Хозяин не любит нарушения данных ему обещаний.

– Он здесь?

– Нет, дорогуша, сейчас нет, но знает всё, что здесь происходит.

– А вы кто? – я сказал это чуть раздраженно и грубо.

– Ну тише, тише, мой хороший, ты ударился головой. – Она потянулась ко мне и, закрыв глаза, дотронулась рукой до моей головы. Тело мое словно воспарило над землей, наполнилось легкостью и силой. Это было истинное чудо.

– Вот видишь, мой красивый мальчик, боль ушла. А твоя ранка скоро заживет, но отметина останется. Для чего она там, мы увидим, не переживай.

– А мы – это кто?

– Сейчас покажу. Следуй за мной. На празднество сегодня не ходи, сегодня ты там лишний, сам же это чувствуешь. Ведь так? – Женщина обернулась ко мне, и я наконец увидел ее карие пронзительные глаза, полные мудрости и очарования. Не ответив, я молча поплелся за ней.

Бесконечные тропинки, ухоженные гравийные дорожки, высокие деревья и сделанные под старину фонари. Её силуэт мелькал и скрывался, она останавливалась и манила рукой.

– Еще чуток надо пройти. Я знаю, тебе не хорошо, но у нас кое-что есть, твоё здоровьечко быстро поправится. Пошли, пошли, мой хороший.

Заунывная песнь слышалась всё дальше и дальше, а потом совсем утихла. Мы подошли к высокому кирпичному забору, в котором была маленькая, еле заметная металлическая калитка. Открыв её, моя спутница пропустила меня вперед, а сама осмотрелась, не идет ли кто за нами. От калитки вели три тропы. Мы пошли направо, строго вдоль забора. Метров через двести я увидел небольшую лужайку, поросшую невысокой, но мягкой травой. В двух метрах от забора горел костер. Рядом с ним стояли две женщины тридцати пяти – сорока лет. В их длинных распущенных волосах были завиты цветы, а глаза отражали тепло и мерцание костра. Оторвавшись от костра, искры улетали в небо, а три нимфы рассматривали меня и приговаривали:

– Ах, какой красивый, не жених, а загляденье. Ты ударился головой, а мы тебя вылечим, присядь у костра.

Мне ничего не оставалось делать, как повиноваться. Их томные голоса, плавные движения и нежные прикосновения сделали из меня совершенно безвольного человека. Усевшись чуть поодаль от костра, я увидел древнего идола около забора – это была женщина с веретеном в руках. Одна из моих прекрасных незнакомок поднесла глиняную пиалу с руническими надписями.

– Выпей это, и тебе станет легче. – Её огромные голубые глаза излучали покой и безмятежность.

Содержимое пиалы было горьким на вкус, словно смешали травы с землёй и выварили. Прикладываясь губами к пиале, я прекрасно понимал, что этот настой изменит моё сознание, и прекрасные нимфы выведают мои мысли. И то, что они делают это по указанию Хозяина, тоже не подлежало сомнению. Отказаться от их прекрасного общества не составляло особого труда, но в тот момент я почувствовал себя маленькой белой мышкой в огромной клетке загадочного иллюзиониста. Именно тогда у костра появилась та незримая связь с человеком, который не был простым попутчиком на дороге моей судьбы, а вот кем он был, это и предстояло узнать. Ещё одной причиной не соблюдать осторожность было дневное происшествие с камнем. Это невероятно, но его сила росла во мне – я понял это из того сна, где я надел золотые доспехи.

      Снадобье тем временем начало действовать. Высокие сосны, окружавшие лужайку, безмолвно наблюдали за происходящим. Маленькая женщина с черными волосами, встретившая меня в саду, села напротив, посмотрела пристально в глаза и положила ладони мне на лицо, нажав подушечками больших пальцев на то место, где образовался шрам от удара. Остальные достали приличного размера бубны и синхронно били в них. Медленно, медленно, затем быстрее, быстрее. Темп чуть ослабевал и тут же нарастал. Маленькая женщина медленно покачивала мою голову, словно баюкая малое дитя. Тело слабело, становилось лёгким и невесомым. Трава, освещенная огнем, покачивалась в такт моим движениям, костер замедлил свой танец, послышалось низкое утробное пение. Маленькая женщина тихо нашептывала: «Матушка наша, родительница вся живого, расскажи о пути своего сына, нет в нем горя да печали, ровен ли его путь или извилист, прошу, дай знание это трём дочерям своим». Она говорила всё громче и громче. Мой опьянённый взгляд уставился на её губы. Выразительные, сочные, они двигались медленно, плавно открывая все двери в подвалах моего сознания. Она искала там что-то, находила тайные комнаты, выходы из этих комнат, легко проходила все лабиринты. Бубны били во всю мощь, сердце то колотило тысячи ударов в минуту, то совсем молчало. А маленькая незнакомка с неистовым упорством шла к своей цели. Но она знала, что я не упускаю её из виду, следую по пятам. Злость и удивление сменяли друг друга в её черных, как ночь, глазах. В тот миг я понял одну вещь: она ищет нить моей судьбы, которая приведет к месту, где на большой каменной плите высечено моё предназначение.

Из глубины моего подсознания я услышал грубый мужской голос: «Не дай найти то, что она ищет. Запомни: если она найдет это, то убьёт все твои жизни. Если ты поддашься соблазну и увидишь свою судьбу, то ты сам убьёшь все свои жизни. Останови её, останови себя». Это было похоже на мои собственные мысли, но я знал, что это не так.

Открыв очередную дверь, женщина оказалась на той поляне, где горел костёр и стоял старинный идол. Две её спутницы продолжали неистово бить в бубен и уже впали в неконтролируемый экстаз. Маленькая женщина обернулась, подошла ко мне и спросила:

– Как ты это сделал? – Она была потрясена произошедшим. – Кто ты?

– Я тот, кому ты должна подчиниться, или я заберу все твои жизни. —Эти слова вырвались непроизвольно, я особо и не понял их смысл, но её они повергли в шок. Я чувствовал, что могу раздавить её, как раздавил в пыль колонну, облачившись в доспехи.

Она смотрела на меня снизу вверх, в её мудрых глазах читалось подчинение победившему её. Прижавшись, женщина крепко меня обняла и заплакала.

– Теперь я твоя и ничья больше. – Она медленно сняла свою сорочку, под которой в сладостном желании томилось упругое тело. Медленно расстегнув на мне рубашку, она сняла все остальное. Ритм бубнов замедлился, а пение прекратилось. Я лег на траву, а маленькая красавица села сверху. Медленно, медленно её тело поднималось и опускалось в такт ударов бубна, в воздухе появилось еле заметное свечение, оно становилось все гуще и гуще и стало похоже на туман. Наши тела двигались быстрее. А чуть светящийся туман кружил вокруг нас и становился похож на завихрение.

Мои руки скользнули по её горящему телу, прошлись по грудям и остановились на тонкой, но крепкой, словно сталь, шее. Обхватив одной рукой шею, другой талию, я помогал ей совершать свои магические движения. Напряжение проскакивало сквозь ее тело, как бежит ток по проводам. Вот она ускоряется, глаза ее закатываются, я притягиваю её голову к своей, закрываю глаза и оказываюсь внутри неё. Душа проникает в душу – электрические разряды, молнии, тьма, и ничего, маленькая светящаяся точка, взрыв, рождение вселенной. Она растет на моих глазах, расширяется, я настолько огромен, что могу её обнять.

Один из бубнов утих, но через секунду продолжил свои удары, уже как-то по-другому, живя другой жизнью. Я лежал в траве и смотрел в бесконечное небо. Костер продолжал согревать и своими частичками улетать к звездам. Длинные тяжелые русые волосы одной из незнакомок упали на моё лицо.

– Я подчиняюсь и до конца буду принадлежать тебе. – Сказав это, она крепко меня поцеловала. Её волосы скользнули вниз до самых ступней, потом обратно, нежно касаясь моего тела. Она иногда опускалась и целовала меня. Возбуждение охватило все тело, мы сплелись словно змеи и поднялись над лужайкой. Играющие на бубнах смотрели на нас снизу вверх. Я видел своё отражение в ее огромных голубых глазах и проникал в её душу. Сияния, огни, молнии – вселенная рождалась в наших объятьях.

       Настал черед третьей незнакомки.

– Я подчиняюсь и до конца буду принадлежать тебе…

Костер догорал, небо начинало светлеть, по лесу лилась мелодия гармонии и блаженства. Я впал в транс, и сон унес меня в свои бесконечные владения.

С восходом солнца легкая, но тревожная мысль заставила меня пробудиться. Открыв глаза, я увидел трех лисиц, рыскающих по лужайке. Услышав шорох, они подняли свои хитрые морды и пронзительно уставились на меня, замерев, словно неживые. Но сил реагировать на это не было никаких, и сон вновь завладел мной.

Глава 8. Создание бренда «Маковский»

– Предупреждай, если собираешься быть не на связи, Максим. – Рафаэль протянул мне новый телефон. – Всё более чем серьёзно: на тебя выделят солидный бюджет, а твоей раскруткой займется гений: я мало о ком могу так сказать, но Роберт действительно из высшей лиги. Хозяину этого имения он очень дорог. Он ему как сын, а мне как брат. Вчера вы должны были встретиться, но ты решил удариться головой о статую, поэтому сегодня встретимся в Москве, Роберт представит план твоего продвижения. И ещё. Его задача – только раскрутить, к делам с двойным дном он не должен иметь отношения. О том, что станет с галереей и картинами, он знать не должен.

– Договорились.

– Чего замялся, Макс?

– Нам обязательно в Москву ехать?

– А что, переживаешь о тех, кто хочет твою шкуру повесить себе на стену? – Не успев удивиться, я понял, что папка с моей подробной биографией была полностью изучена этими людьми. – Пока ты с нами, можешь не думать об этом. Вопрос решен.

Местом встречи оказался Макдоналдс на Тверской, тот самый, первый, куда в начале девяностых люди из-за океана привезли чудесные пирожки и обменяли их на нефть, уран и золото.

Москва душила. Раньше этот город был един со мной, мы были цельным механизмом, огромным, может быть, жестким, но исправно работающим. Теперь же я чувствовал себя в Москве инородным телом, ненужным винтиком, замененным новой деталью. Провинция бесперебойно снабжает столицу этими «деталями», ежедневно подвозя их на вокзалы.

– Ну где он? Опаздывает.

– Он никогда не опаздывает. Это мы раньше пришли. Ровно через пятнадцать минут будет здесь.

И действительно, через четверть часа макдак словно осветило при его появлении. Статный, под два метра ростом, голубые глаза, светлые по плечи волосы и улыбка, способная встрепенуть даже самое чёрствое женское сердце. Словно сын Одина, спустился он с небес на станцию метро «Тверская».

– Рафаэль, приветствую! Роберт! – протянул мне руку полубог.

– Максим Маковский!

– Прекрасно, отличная фамилия и имя! Меньше работы будет, не нужно думать над псевдонимом. – Он снова улыбнулся, и это было так искренне, улыбка не сходила с его лица. В отличие от Роберта Рафаэль оставался угрюмым.

– Оу, и слова не скажу, пока не сделаю глоток капучино. Вы что будете?

– Большой американо.

Рафаэль же отрицательно покачал головой.

– А он может произвести впечатление, – заметил я, пока Роберт отошел сделать заказ.

– Позер, но умный. Если взялся за дело, будь уверен, доведет до конца.

Роберт вернулся с кофе и парой круассанов.

– Итак, приступим к делу, господа! Максим, к сожалению, с тобой вчера встретиться не получилось, но с картинами я ознакомился. Скажу честно, по технике есть недочеты, но сами сюжеты впечатляют. Необычные цвета, странные мистические мотивы, которые манят тайной и в то же время отталкивают каким-то первобытным ужасом. Загадка, одна сплошная загадка. Потенциал у нашего дела огромный, и вот как мы поступим…

      Идеально правильные черты лица Роберта, его голубые глаза, раскованность притягивали взгляды. Рафаэлю это, видимо, не особо нравилось. Его стихией была тень – комфортная, скрывающая тень, за ширмой которой можно засекречивать всё на свете, даже не особо важные дела. Роберт в этом плане был абсолютный европеец, большой ребенок, эмоциональный, открытый и шумный.

После непродолжительной паузы он продолжил:

– Ты, Макс, написал эти картины неизвестным. – Только сейчас я заметил у него лёгкий английский акцент. – Бизнесмен, бросивший всё ради искусства, ушедший в затворничество, где снедаемый страхами одиночества, творческими муками, заливаясь алкоголем, писал загадочные полотна. Встречайте: новая звезда современного российского искусства – Максим Маковский, праправнук знаменитого русского художника и, возможно, реинкарнация великого Амедео Модильяни, ведь внешне, посмотрите, он его копия! Спешите открыть свои рты, а мы скормим вам ещё всякого дерьма об этом никому неизвестном даровании. Вот он в соцсетях, вот он в телевизоре, в журналах и газетах. И, наконец, то, чего вы так ждали. Через месяц состоится его выставка. Большинство известных вам работ уже продано, но у вас еще есть шанс. До выставки осталось…

– Круто, мне уже нравится, – я воодушевленно поспешил вставить своё мнение. Рафаэль молчал и внимательно слушал.

– Подожди, Максим, это еще не всё. Самое главное состоит в том, что мы так делать не будем. Как говорится, мы пойдём другим путём, господа. Я здесь не для того, чтобы раскрутить очередную звезду нашей сельской дискотеки. План, конечно, сыроват, мне нужно еще пару дней, чтоб всё обдумать, а лучшего места, чем лондонский Ист-Энд, для этого просто не существует. Знаешь, Макс, там есть такие пабы, где почти нет туристов, где уже не одно поколение простых лондонцев пьёт свой добрый эль, смотря матчи и перемывая косточки алчным политикам. Уютный свет ламп, серый вид из окна и липкий от пива пол легко погружают в работу и дают мысли разгуляться. Но я немного отвлёкся, простите, господа. Чтоб собрать хороший урожай, необходимо подготовить почву. Начнем издалека. Первым делом создадим видимость дефицита художников. То тут, то там начнут возникать робкие вопросы: а где же всё-таки искусство, где творцы, глыбы? Что через триста лет будет висеть в музеях? Картины голландских мастеров, которым уже исполнится лет восемьсот? Стараясь быстрей пройти в помещение с табличкой «двадцать первый век», посетители устремятся туда, в глубь веков. А не должно ли вновь умение, недоступное всем, определять предмет искусства? Ручейки из таких вопросов должны слиться в реки и влиться в океан общего мнения. Я положу много сил, чтоб общество констатировало: современное искусство мертво! – Возникла долгая пауза. Роберт стал серьёзен. – Ты появишься как долгожданный мессия, ты будешь дождем в губительную засуху. Поверь, я это сделаю. Тех, кто не поверит в тебя, убедим с помощью старых добрых фунтов стерлингов. А потом у меня на родине, в скромной, маленькой Англии, скажем, на «Сотбисе», состоится аукцион. Где все впервые увидят одну из твоих работ. Дальше дело техники, поднимем цену и сами у себя купим твою, Максим, картину, тем самым дадим стоимость остальным.

– И за сколько купим мою картину?

– Десять, пятнадцать миллионов…

– Десять… десять чего?!

– Чтобы легче было всем, давай считать в долларах…

– А тебе не кажется, что ты круто взял, Роберт? – Рафаэль словно появился из тени.

– Раф, если ты захочешь свернуть мир в бараний рог, то сможешь. Нет ничего невозможного – меня научил этому именно ты.

Сделав глоток кофе, я понемногу начал понимать, во что вляпываюсь.

Глава 9. Загадки мироздания

Чёрный «мерин» грозно возвышался над остальными машинами. Рафаэль листал радиоканалы, не давая шанса ни одной песне. Туристы и москвичи, девушки в красивых летних платьях и деловые молодые люди, казалось, бесцельно прохаживались по обеим сторонам Тверской. Их похожие друг на друга дни, месяцы, годы расписаны судьбой и лишены томящей неизвестности. Уютная квартирка, работа, театры, поездки за границу – люди вокруг казались повелителями своих маленьких проблем и обычных жизней. Когда сталкиваешься с чем-то огромным, непонятным, хорошо бы отойти назад, чтоб посмотреть, что это, но мне такой возможности не представилось, поэтому в тот момент возникло яростное желание выйти из машины и пойти своей дорогой вместе с обычными людьми и их маленькими проблемами. Но решение принято. От судьбы не уйдешь. И от Рафаэля тоже.

Машина неспешно плыла по московским заторам. Свернув на Охотный ряд, а потом на Петровку, мы остановились у ЦУМа. Окна знакомых старинных домов и Большого театра пристально смотрели на меня, а прохожие казались статистами из фильма. Город думал, неторопливо размышлял, принесёт ли ему пользу вернувшийся человек, готов ли этот художник подключиться к системе, вновь принять её правила и позволить высосать из себя всё живое.

– Буду в кофейне. – Рафаэль вручил мне кредитку и пошел в ближайшее кафе.

– А сколько можно потратить? – крикнул я вслед.

– Да сколько сможешь унести…

Дорогие витрины. Красивые девушки. Через пару часов мне улыбался весь ЦУМ. В руках у меня была куча пакетов с именами людей, известных всему миру. Рафаэль хотел проверить меня, увидеть мою скромность – что же, я не подкачал. Скромный чек был почти на три миллиона.

Витя помог выгрузить покупки, за что получил премию в виде пары носков от Живанши. Искренне поблагодарив меня, он поклонился и спустился в свою келью. По московским меркам у него была невысокая зарплата, которую он бережно откладывал, тратя лишь на необходимые вещи. Одевался же очень бедно и иногда комично. Когда он вышел помочь поднять мои обновки, Рафаэль флегматично улыбнулся: на Вите были рубашка, китель, короткие штаны и кепка с надписью «ФБР», из-под которой торчали маленькие, чуть оттопыренные уши.

– Максим потратил приличные деньги, но ему еще далеко до тебя, Вить, ты просто фешен-зверь.

– Моя одежда не вызовет зависти, и я не стану причиной чьего-то греха. Человек тот не пожелает мне зла, разгневаясь, что согрешил из-за меня, и не понесет двойного наказания, так я сделаю ему добро, и он отплатит мне тем же.

– Неси сумки, умник, нашелся тут Сократ.

      День близился к вечеру. Я перемерил всё, что купил. Кот флегматично посматривал на меня, словно кивая: «Хозяин, ну ты и чудак».

Заиграла мелодия на телефоне. Это был Рафаэль.

– Слушай, Модильяни, я совсем забыл про пятидесятилетний виски. Будем обмывать гардероб. Дай Вите команду, чтоб закуски принёс. Да чтоб не сам, а к повару обратился, а то он в целях экономии собачьей еды принесёт.

– Хорошо, надеюсь, виски будет настоящий!

– Настоящий, не переживай. Да и шутить над тобой теперь опасно – как никак будущий вождь революции!

– Культурной революции, – уточнил я.

Виски можно было сравнить с водой из горного источника. Закусывать, а тем более запивать его было грешно. Витя уже полчаса как должен был вернуться. Позже он разоткровенничался и признался, почему задержался: уронил поднос с бутербродами и нарезкой, долго думал, как поступить, потом решил спросить у Господа. Помолившись, принял решение скрыть происшествие, греха тут особо и нет, рассудил он. Если бы Рафаэль спросил: «Ты ронял поднос с едой?» – отрицательный ответ, несомненно, был бы ложью и, соответственно, грехом. Но Рафаэль не спросил. Нет вопроса – нет ответа. Соответственно, и греха никакого. Собрав бутерброды на поднос, он спокойно отнёс их нам.

Выслушав пару бранных слов, Виктор отправился в свою уютную комнатку.

По телевизору шел футбол, кот спал у меня на руках, графин виски подходил к концу.

– А Роберт, он кто?

– Пиарщик, искусствовед, дизайнер, архитектор, фотограф. Он профессионально играет в волейбол и гольф. У него была своя рок-группа, в которой он играл на барабанах. Роберт окончил частную британскую школу, принадлежит к истинной английской аристократии, что есть несбыточная мечта наших олигархов. Его род берет своё начало еще с тех времен, когда Британией правила кучка грязных, обороняющихся от викингов королей.

– Ого, мне бы для всего этого потребовалось семь раз себя клонировать.

– И не говори, – улыбнулся мой собеседник. —Я тоже всегда ему завидовал, поэтому и дразнил мечтой фашистов. У него нет недостатков, и это главный его недостаток, его беда. Думаю, это когда-нибудь разрушит его. Вчера я увидел, как Роберт обрел свой путь, он загорелся идеей революции в искусстве. Хотя он один из тех, кто руководит рождением мертвых шедевров. Но вчера я поверил ему.

– А почему он так хорошо говорит на русском?

– Его отец служил в Министерстве культуры СССР. Тоже, скажем, был не простой господин. В середине семидесятых бежал в Англию, где женился на девушке из одного древнего рода. Скандал тогда скрыли, и у счастливых молодоженов родился Роберт – гениальный ребенок, которому на любом пути горел зелёный свет. А с момента крушения Советского Союза Роберт жил на две страны, так как его отец вёл здесь дела.

– Какие дела?

– Секретные.

– Ладно, не моё дело. А спросить, почему расположение статуй, камней и деревьев в имении похоже на расположение всякой утвари на моей даче, можно?

– Да. Все спирали, усиления по углам, треугольники абсолютно идентичны с твоими, это очень древняя схема расстановки оберегов. Ей пользовались во времена зарождения язычества на Руси. Для силы и защиты своего Рода. В наши дни это знание доступно единицам. Откуда оно у тебя, мне не понятно.

– Моё сознание было вывернуто наизнанку. Грибы, алкоголь и травка по несколько дней заменяли мне пищу и воду. Как думаешь, каким я мог видеть мир?

– Это всего лишь часть ответа. Дело в том, что такое может открыться только потомку ведуна – человеку, по цепочке передающему это знание сквозь тысячелетия, несмотря на смены власти и религии. У славян таких цепочек было две. В каждом столетии существовало две ветви с тремя магами – старым, средним и молодым. Насколько были ценны их знания, настолько и скрыты. Маги не служили не доброму и не злому, не знахарствовали, не колдовали. Смыслом их жизни был поиск дверей в тот мир. Две ветви столетие за столетием прошивали свои узоры на полотне истории, неся эти тайны. Не вылезая высоко, не падая низко, одни тысячи лет были кузнецами, другие – мельниками. Лишь в начале двадцатого века эти люди сменили профессию и стали археологами, но во Вторую мировую одна ветвь исчезла бесследно.

– Я так понимаю, ты как-то связан со оставшейся ветвью.

– Правильно понимаешь, именно связан, и ты своими схемами наделал много шума среди нас. Мы проверили твою родословную и не нашли ничего. Возможно, твой предок был знающим, одним из исчезнувшей линии. И возможно, это одна из причин нашей встречи. Причины, по которой судьба привела тебя к нам. А вот для чего…

– Покажет время!

– Да. И я продолжу. Все статуи и идолы – результат многолетних археологических исследований. Археология – один из основных видов нашей деятельности. Я довольно давно работаю с этими людьми и посвящён во многое. Знания, которые они принесли в наше время, должны быть доступны людям. Хозяева этих знаний почти согласны со мной. Происходит смена эпох, мир должен измениться, но проблема в том, что человечество, как всегда, может всё испортить. Мы знакомы с тобой не так давно, но ты один из немногих, кто мог бы быть моим другом. Я доверюсь тебе и расскажу о том, что задумал, но боялся относиться к этому серьёзно: дело настолько огромное, что сразу взглядом весь объем не охватить. Чего-то нового я тебе не сообщу. Это знание есть и в древних верованиях, и в современной религии, и, конечно же, в науке. Его словно разбили на мелкие куски, раскидали по свету. Оно повсюду перед нами, но мало кто его видит. Суть его состоит в том, что нет ни ада, ни рая. Есть мир, параллельный нашему, и жизнь в двух мирах – в нашем и в том, другом – протекает в виде знака бесконечности. Два круга жизни и точка перехода – из одной жизни в другую и обратно. Здесь мы носим физическое тело, там – духовное, энергетическое. Физическое тело стареет, духовное слабеет, как любая энергия, оно разряжается. Разрядившись, отдав часть себя тому миру, человек надевает оболочку, чтоб снова зарядиться, и так происходит до бесконечности. Мы ежедневно говорим: я полон энергии, у этого человека плохая энергетика, у того места, дома, здания такая-то энергетика, не задумываясь, что чувствуем параллельную жизнь. Когда жизнь кажется пустой и бессмысленной, люди говорят: у меня нет энергии. Когда есть чувство правильного пути, они полны ею, неприятности и даже беды кажутся им маленькими трудностями. Они наполняются, заряжаются, подсознательно понимая, что укрепляют, наполняют духовное тело для полноценной жизни там! – Он указал пальцем вверх. – Эта жизнь и есть рай. Если ты когда-нибудь летал во сне, то помнишь, какое это блаженное чувство. Парить над всем – значит быть там. Но неизменным спутником хорошего является плохое. Если жизнь там и есть рай в нашем понимании, то где ад? Отвечу, это очень просто: промотав впустую жизнь в нашем мире, туда уходишь слабым, разрядившимся, а это уже муки. Муки от осознания, что придётся вновь раньше положенного срока приходить в наш мир, надевать физическую оболочку и преодолевать жизненные трудности, не помня своей цели, предназначения. Более того – слабый человек при переходе может повредить свой энергетический каркас и прийти инвалидом, тяжелобольным или душой, притягивающей все неправильное, названное в нашем мире несчастьем. Так, растеряв большое количество своей души, человек превращается в животное, а если вообще нет силы на переход, то сливается с тем миром, становясь частью леса, дома или здания. Поэтому практически во всех верованиях есть традиция поминать человека. Вспоминая, говоря о нем, мы отправляем ему частичку нашей энергии. Он же помогает оттуда, отводя от нас недобрых сущностей и ведя по правильному пути. Мы молимся святым, не понимая, что больше пользы получаем от умерших близких людей. Это взаимная выгода, это жизнь одной семьёй, только часть семьи ушла туда. Если не брать крупные исторические встряски, у благополучных семей благополучие и там. Многие, сидя в маленькой квартирке, на краю провинциального городка, спрашивают себя: и почему я не родился в королевской семье, почему мои родители простые работяги, вот там знать, замки, богатства, а здесь что? А здесь семья, линия твоего рода, в котором рождаются и живут твои близкие. В роду английской королевы все свои, чужих нет. Человек, мечтающий в своей квартирке, просто физически не мог там родиться и туда уйти. Отсюда чистота рода, касты в Индии. Отсюда энергетические уровни: богатые живут на своём уровне, бедные на своём. Ученые, доктора, чиновники тоже держатся ближе друг к другу и на том свете. Всё зеркально, как здесь. Может быть, это не справедливо, зато честно. Даже зло, совершенное на земле, там имеет совсем другое значение. Если человек имел задание, понял его здесь и отправил на тот свет нужных людей, ему не будет кары. Он просто выполнил задание. Здесь, сидя рядом с тобой, беседуя и попивая дорогой алкоголь, я осуждаю геноцид, не отрицаю холокост, а находясь там, я бы, может, видел в этих явлениях великое переселение народов для создания нового государства. Да, именно, не будь душ предков, отправленных туда одним человеком, на земле Израиля не случилось бы жизни, без помощи душ с того света их бы раздавили. Поэтому сначала был построен фундамент нового государства из энергии душ – энергетический каркас, а потом уже из камня. Нет ничего важнее помощи наших предков. Тиран здесь – там руководитель проекта, такое тоже может быть. Так что все исторические личности живут там и здравствуют. Даже Герострат чувствовал, что нужно войти в историю на тысячелетия, вот и не нашел ничего лучшего, чем совершить поджог. А сейчас, упомянув его, я на мгновение продлил его жизнь. Нет ничего страшнее в том мире, чем забвение ушедших, это начало их старости.

– Ты говоришь об известных личностях, вошедших в историю. А как же миллионы обычных людей, простых работяг?

– Как и здесь, они основа того мира, на них всё и держится. Но живут они там только памятью своей семьи, через столетие возвращаются, давая жизнь правнукам и праправнукам. Крепкая, небесполезная для общества жизнь здесь, такая же там. Главное – выполни своё жизненное задание и будь счастлив. Родить ребёнка, правильно воспитать его, увидеть внуков и отправиться к заветной двери перехода в тот мир – это обеспечить рай там. Мы, словно культура на грядке, растем, готовя почву тем, кто придет на смену. Чем больше город, тем больше поле, но иногда случаются жатвы, и не всегда это запланировано там. Людскую глупость и разгильдяйство ещё никто не отменял. Наш физический мир связан с духовным, как связаны тело и душа человека. Тело – это генератор, питающий душу. Эмоции, страсти, любовь – всё это заряжает душу.

– А страдания?

– Страдания разряжают, но делают объём энергетического тела, души больше. Преодоление трудностей делает душу сильней. А это залог долгой жизни там.

– А как же бомжи, пьяницы, валяющиеся у метро?

– О, это блаженные люди, и пользы от них в тысячи раз больше, чем от любого менеджера.

– Не понимаю. Он же лежит в луже собственной мочи, вызывая рвоту у прохожих.

– В этом-то и дело. Проходя мимо этого бедолаги, ты неосознанно скажешь себе: буду столько же пить, повторю его судьбу. Студент подумает: плохо учусь, не сдам сессию, могу стать таким же. И кем бы ни был человек – зная свои слабые стороны, он может увидеть себя в бедолаге. Этот пьяница, потерявший человеческий облик, есть напоминание тысячам, кем они могут стать, он как живой плакат несчастной жизни.

– По твоему учению получается, если я родился в бедной семье, то и сам буду бедным?

– Нет, конечно. Зная о таком устройстве мира, человеку главное захотеть создать запрос. Представь, что вбиваешь в поисковик вопрос и тебе приходят ответы. Тут чуть сложней, но смысл тот же. Но одного желания мало. Работа, труд, созидание – вот что даёт результат. Любой результат есть результат, если не сдаваться и идти к цели. И тогда ты переключишь стрелки рельсов своей судьбы, заложенных предками, и поедешь по другому пути. Повторюсь, главное в этом всём – делание. Работая продавцом в офисе, но ежедневно делая запрос на яхту с тремя палубами, яхты не получишь. Молясь о лучшей жизни, но ничего не предпринимая для её улучшения, зря промолишься, вот и всё. Чудеса случаются с теми, кто работает над ними. Поэтому люди, знающие чего хотят, пробивали такие потолки, что другим и не снились.

– Получается, в том мире течёт своя жизнь?

– Да, но какая, детально не описать. Мы действительно для них поля с растущими культурами, поля, у которых много хозяев, может, даже по числу стран и народов. Поле, обрабатываемое современными технологиями, даёт урожай лучше, чем поле, где такие технологии отвергаются. Мы зависим от них, они от нас.

– Выходит, там есть свои правители?

– Да, и к этому вопросу мы ещё вернемся. – Рафаэль помолчал, собираясь с мыслями. – Весь наш разговор – слова на клочках бумаги. Их нужно собрать в одно целое и отдать молодому поколению. Сформировавшихся людей нельзя учить, они всё испоганят, переделают на свой лад и не будут в полной мере соблюдать написанное. Моисей это прекрасно знал, поэтому сорок лет водил народ по пустыне, пока не умер последний раб. А новое поколение, зная эти правила, будет жить по ним, ведь тут нет ничего сложного, ничто не противоречит науке и развитию. Созидание во благо своей семьи, честная добрая работа, обеспеченная жизнь, забота о природе и стране. Стремление к золотой середине, уход от крайностей во всем: в политике, религии, жизни – это выход из того мрака, что движется в нашу сторону. Это лишь наброски, конечно, общую схему еще складывать и складывать. Но твоё появление уже пробудило от спячки Роберта – вижу, как он загорелся. Да и я достал из архива свою старую мечту и думаю о ней, не переставая. Ты появился, как комета, Макс, а вот пролетишь мимо или разнесёшь тут всё, покажет время…

Глава 10. Черный лебедь

Труднее всего исцелить ту любовь, которая вспыхнула с первого взгляда.

Жан де Лабрюйер

Песок хрустит под ногами. Он крупный и белый, волна кристально чистой воды играется с ним. Солнце недавно проснулось и греет своими мягкими лучами. Метрах в десяти от кромки моря густые зелёные джунгли словно вышли полюбоваться белым пляжем и спокойным океаном. В моих руках картина «Смерть бедного человека» – по-прежнему манящая, вызывающая восторг на грани экстаза. Вокруг тишина, внутри меня блаженство: я нахожусь в месте, где гармония и счастье – обычное состояние. Внезапно остров начинает трясти, и землетрясение становится такой силы, что невозможно устоять, колени мои подкашиваются, и я падаю. Небо вмиг заволакивает низкими тучами цвета грозовой опасности. Ветки деревьев и капли дождя падают сверху, вода быстро отходит от берега. Волна высотой с тридцатиэтажный дом близится, чтоб расплющить моё тело о скалу. Кажется, конец неминуем. Но неожиданно чья-то лёгкая рука касается моей руки.

– Не бойся. Стань маленькой песчинкой, и тогда волна не сможет тебя раздавить. Никто не сможет.

Это говорит девочка лет шести, в белом платьице и кедах. Я внемлю её словам и становлюсь совсем крошечным. Моя нога стоит рядом с небольшим камнем, на который накатывает обычная волна. Вытягивая песок из-под ноги, волна отходит.

– Вот видишь, в чем секрет: чтоб стать большим, нужно сначала стать маленьким. – Девочка начинает озорно смеяться. – Видел бы ты себя сейчас. Трясёшься, словно испуганный мальчишка. А что у тебя там? – Она показывает на холст.

– Картина!

– Ты глупый. Я вижу, что картина. Что там изображено?

Я развернул картину к ней. Взгляд девочки стал серьёзней, и она принялась изучать полотно.

– Не совершенство, но уже близко. Ты можешь лучше.

– Нет, ты не права, девочка, это совершенство!

– Не спорь со мной, я знаю лучше.

Мне хотелось продолжить спор и доказать этой маленькой вредине, что шедевра, подобного этому, в мире нет и не будет, но девочка спасла меня, поэтому пришлось согласиться.

– А что это за остров и кто ты?

– Я хозяйка, а это остров счастья. А кто ты? Ты художник?

– Я?.. Я даже и не знаю. Но у меня много картин.

– Ты же прекрасно знаешь, что они не твои. Ты обманщик? – Девочка начала хмуриться, и тучи вновь показались на горизонте.

– Нет, постой, не злись. Честно сказать, я сам еще не понимаю, как я их написал.

– Это правда. Вижу по тебе, врать совсем не умеешь. – Небо между тем вновь стало высоким, голубым и радостным.

– Скажи мне, художник, а как ты оказался на моём острове?

– Я не помню, возможно, вынесло волной.

– Это странно, ты первый из людей, кого я тут встретила.

– А ты одна здесь живешь?

– Да.

– А где твои родители?

– Мой отец океан, а мама вон та звезда. – Она указала на бездонное синее небо, на котором виднелась яркая звезда. – Знаешь, художник, а ты похож на океан, не глубокий, правда, – девочка рассмеялась заливистым смехом. – Ты теплый океан, а я, когда вырасту, стану звездой. Её огромные голубые глаза сливались с небом.

– А знаешь что, художник? – деловито спросила маленькая богиня острова.

– Что? – улыбнулся я.

– Я знаю один секрет.

– Откроешь мне его?

– Только тебе.

– Хорошо… Ты можешь написать картину, что будет подобна Вселенной, а твоё имя будут помнить, когда от нашей планеты останется горстка звёздной пыли.

– Это и есть твой секрет?

– Нет, секрет в том, что, – она стала грустной, – заплатить за это придется жизнью…

Зазвонил телефон, и я проснулся. Это был Рафаэль.

– Алло, Модильяни! Спишь? Звоню напомнить – не задавай никому лишних вопросов, не выпытывай у персонала о Хозяине, а наш вчерашний разговор пока только между нами. Это всё. Наслаждайся жизнью и жди дальнейших распоряжений!

Рафаэль был в хорошем настроении. Горячий кофе придал мне бодрости, а Рафаэль – уверенности. Кот же просто вцепился в ногу и прокусил кожу. «Вот же гад, вечно так», – подумал я.

      Запах кофе медленно расплывался по комнате. К ароматному кофе шло три изысканных эклера, каких не купить в магазине, ведь это произведение искусства. Человек, испёкший их, – маэстро, мастер и колдун в одном лице. Виктор бережно наполнял мой холодильник изысканными блюдами с барского стола. Запасы дорогого вина и водки пополнялись исправно, впрочем, как и распивались.

Кот уселся на окошке и принялся умываться после вкусного завтрака. А у меня из головы не выходило сновидение. Было ясно, что это не обычный сон и что моя жизнь полна странностей, а я немного схожу с ума. Этот звонкий смех и огромные голубые глаза – маленькая девочка, казалось, обратилась таковой, чтобы скрыть свою истинную внешность. Сейчас, глядя из настоящего на себя в прошлом, наслаждавшегося прекрасным завтраком, я понимаю, какие же мы все слепцы перед своим будущим.

Ощущение легкости и гармонии проникало в меня с утренними лучами.

– Ты не против, если я отправлюсь изучать сад, Автобус? Слышал, что сказал вчера Рафаэль? Наш с тобой сад – точная копия этого. Но если там, на нашей далёкой даче, я чувствовал синхронизацию со своими воинами, то здесь совсем другое. Здесь они смотрят, изучают меня. Но я точно знаю, что если захочу, они подчинятся, как подчинились те три ведьмы. Кстати, а что это вообще тогда было – явь или сон? Из-за череды событий я как-то позабыл о той карнавальной ночи. Удар головой о камень точно был, шрам всё время со мной, а вот дальнейшее? Москва, музей, доспехи… этого точно не могло случиться в реальности. Но странно, что я чувствую эти доспехи. Подожди, кот, сейчас кое-что сделаю, я уверен, что увижу их на себе.

Быстренько пошарив в рюкзаке, я достал свои запасы грибов и принял дозу, чуть большую, чем обычно. Часовая стрелка настенных часов ускорилась и повторяла ритм моего сердца. Автобус, как и в былые времена нашего затворничества, с интересом смотрел на меня. В момент изменения сознания он словно изучал реакцию, мысли и движения. «Ты опять так смотришь, кот? Знаю, уверен, контролируешь своего хозяина». Часы расплавились и стекали по стене, на их месте появились другие, старинные, с маятником. За часами поплыла штукатурка, стекла под пол, обнажив матерчатые красные обои. Тело стало легким и словно парило над полом, несмотря на тяжёлые доспехи. Так, стоп. Доспехи, они на мне, что и требовалось доказать. «Ты видишь, Автобус, ты это видишь? Я в доспехах! Я так рад». Неожиданно два кинжала проткнули руку. Кот вцепился в тыльную сторону ладони. Это привело меня в чувство, и эйфория плавно сменилась задумчивостью. «Я понял, понял. Концентрируюсь на тебе, шерстяной подонок». Умные глаза Автобуса словно впились в моё сознание, стало полегче, и очертания комнаты стали прежними. «С доспехами понятно, перейдем к трём девицам. Я должен осмотреть место, где всё произошло». С этим твёрдым, как сталь, намерением я вышел из домика.

Сад шептался и отвергал меня. Всей своей единой силой он пытался вытолкнуть меня за свои пределы. Статуи, истуканы и старые деревья, стоило к ним приблизиться, нехотя отворачивались в какой-то своей медленной скорби. Я чувствовал их слабеющую передо мной силу, чувствовал, что, преодолевая невидимые барьеры, подчиняю этот энергетический левиафан.

«Не сейчас, оставь их, ещё не время, ты выдашь себя». Эти слова несколько раз повторились в голове. Не обращая внимания на шёпоты, скрипы камня и шорохи, я уверенно шел по направлению к маленькой металлической двери в заборе. Искать её не пришлось, путь к ней был мне знаком, как и сам сад. По крайней мере, схема его расположения.

Металлическая дверь, шириной чуть больше полуметра и высотой в полтора, была окрашена зелёной краской, причём лет тридцать назад. Она была немного приоткрыта, а из замочной скважины торчал длинный металлический ключ. Стараясь не шуметь, я вышел за территорию сада. Его давление стало не таким сильным, и моё тело само по себе распрямилось. И если сад казался единым организмом, воином, и воином сильным, умным, утончённым, словно доблестный дворянин, то за забором меня поджидал дикий, необузданный, могучий воин – многовековой лес. Словно зелёное цунами, он навис над моим жалким маленьким тельцем.

– Здравствуй, лес! Я к тебе с миром! Узнать нужно, было ли на твоей опушке действо, что в памяти моей осталось словно сон. – В ответ послышался тихий глухой рёв, низкий, трубный, значащий лишь одно, – радость встречи. На душе стало как-то легко, беды уж точно ждать не следует. Подумав об этом, я опустил голову и увидел уже знакомые три тропы. Одна вела в глубь леса, вторая – направо вдоль забора, к знакомой опушке, а третья по диагонали уходила влево. Эта тропа манила больше других, я решил вернуться к ней после того, как обследую поляну.

Волнение нарастало. А что если это был не сон? Что с этим делать? Рафаэль посоветовал не задавать никому вопросов, да я и сам это прекрасно знал. Тропа змеёй вилась рядом с высоким забором, несущим, словно терновый венок, колючую проволоку. Ноги шли сами, а очертания верхушек деревьев говорили, что я уже бывал здесь. Небольшая поляна была точь-в-точь, как в видении, а трава, хоть и выпрямилась, но кое-где еще была помята, её словно пытались расчесать. Костёр! Все происходило под мерцание загадочных языков пламени, костер непременно оставит угли. Но там, где должно было быть черное пятно, росла трава! Почва под травой была рыхлой. Перебрав её руками, я обнаружил еле заметные следы от лопаты и остатки золы. Девицы или кто-то другой замели следы, но сделали это небрежно. Я колебался, не знал, что и думать. И принял единственно верное решение – признать, что всё произошло наяву, и сделать его приятным воспоминанием. Как говорила героиня известной сказки, придет время, и всё встанет на свои места, выстроится в единую красивую схему. Если уж оказался в зазеркалье, то нечего таращить на всё глаза и удивляться летающим животным.