Мать

© Мария Юркова, 2023

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2023

Несчастливая история

Если есть ад на земле, то это моя жизнь. Очень страшно оборачиваться назад. Нет, не через плечо – страшно смотреть в прошлое. Знала бы я, когда была молодой воздушной девчонкой, что жизнь моя станет такой. Нет, я просыпалась каждый день со сладким привкусом любви к своей жизни. Целый мир представал передо мной, даже если путь к мечте и окажется тернистым. Я жила с четким представлением о том, что ждет меня в будущем. Требовалось лишь упорно идти к своей цели. Была готова к любым испытаниям, знала, что смогу преодолеть все. Наивная, счастливая девчонка.

Каждая девушка мечтает о прекрасной жизни, полной любви и понимания. Нам кажется, что мы согласимся на брак с мужчиной, который будет носить нас на руках. И это как минимум! Сначала прекрасные ухаживания от самого красивого и веселого парня. Он тебя защищает от плохого слова и даже от ветра. Агрессивно и непоколебимо. Но с тобой он самый нежный и ласковый. Мы мечтаем о ласковом звере рядом – с хорошими связями, своей квартирой, толстым кошельком и абсолютным отсутствием интереса к другим женщинам. Потом наступает свадьба. Ты самая прекрасная невеста, гости – интеллигентные, приличные люди, все вокруг сверкает, но ярче всего сверкаешь ты, невеста. Сразу же дети. Конечно, не вундеркинды, но уж точно отличники и умники. Слушаются маму, их как минимум двое. И все это время у тебя прекрасная работа. Ты или начальник, или актриса. О да! Если и мечтать, то на полную катушку!

Потом наступает взрослая жизнь. Она нехило тебя треплет, как центрифуга в стиральной машине. Жизнь жестока. Она высасывает из тебя все. Сначала ты прекрасный, румяный, сочный персик. С нежной тонкой кожей, так и манишь к себе. И вдруг находишь самого паршивого мужика на сто километров вокруг. Он врет, бьет, пьет, изменяет. Иногда всё сразу, иногда всего пару пунктов и любовь-морковь. Волочишь ноги, несешь на себе балласт в виде существа мужского пола, детей и быта. В один прекрасный день видишь в зеркале курагу, а персика как не бывало. И вот уже не можешь вспомнить, был ли персик. Осталось это в другой жизни или приснилось вовсе? Просто не можешь поверить, что сама выбрала эту жизнь, – ведь не выбирает лебедь себе в пару ворона.

И вот начинает закрадываться сомнение. Сейчас я старая замученная жизнью тетка, с огромными, как кратеры, кругами под глазами. Но ведь мне всего сорок лет. А со стороны так все пятьдесят! Сижу в своей квартире, которая досталась мне от бабушки. Хорошая была женщина, до самого конца была рядом и помогала мне из последних сил. Добрее человека в жизни моей так и не встретилось. Понимала меня и жалела. Всегда говорила о женской силе нашей семьи. Да, это так. Но, черт возьми, как же хочется быть слабой! И вот я сильная, в квартире, в которой прожила всю жизнь, смотрю на этот кошмар. Неужели я все это заслужила?

Мы с мамой и папой жили в маленьком, но хорошем городишке. Ничего особенного. Город небольшой, но есть школы, сады, поликлиника, магазины. Все для жизни есть: если не иметь огромных амбиций, можно вполне остаться жить. Когда мама вышла замуж, бабушка уехала жить к своей маме. Та была старенькая и нуждалась в заботе. Через пару лет прабабушка умерла, как раз после моего рождения. Успела увидеть правнучку.

Еще во время маминой беременности папа отдал право назвать ребенка маме, независимо от того, какого пола родится ребенок. В те времена не делали ультразвуковое исследование. Пол ребенка был загадкой до рождения. Если не брать в расчет народных методов определения пола будущего новорожденного по округлости живота или по внешнему виду беременной. Единственное, что можно было узнать на приеме у гинеколога, сколько носишь детей – одного или двух. Это определялось по количеству различных сердцебиений с помощью стетоскопа. Мама не стала подбирать два отдельных имени и решила, что будет Саша. В зависимости от пола или Александр, или Александра. Так я и появилась на свет. Девочка Александра ростом пятьдесят сантиметров, весом три килограмма ровно. Дочка горячо любящих родителей Анатолия и Татьяны Потаповых.

Папы не стало очень рано. Не знаю, любили они с мамой друг друга или нет – похоже, что да. Ругались, как все, мирились, несмотря ни на что. Никогда, пока наша семья была полной, я не слышала оскорблений со стороны отца или матери. Споры всегда проходили мирно и заканчивались конструктивной беседой. Многие считают, что дети перенимают модель поведения из семьи. Я знаю наверняка: это неверное утверждение. У меня не получилось построить такую крепкую семью, как у моих родителей, в главной степени потому, что не выбрала себе в мужья такого мужчину, каким был мой отец. Слушай после этого людей, заявляющих, что все девочки выбирают мальчиков, похожих на папу.

Моя любимая мама всегда была необычайно красивой женщиной. Я очень на нее похожа внешне. Она всегда умела одеться, хоть и скромно, но со вкусом. Не была она слишком строгой или слишком доброй, обычная женщина. В принципе, понимала меня, старалась поговорить, выслушать. Конечно, бывало, усталая придет с работы – и на вторую смену на кухню. В такие моменты иногда прилетало мне, если мама не в настроении. И все же это было редко, а я не была слишком проблемной.

Она до сих пор работает начальником почты. Имеет среди сотрудников беспрекословный авторитет, но при этом является понимающим начальником. Никогда при ней не было текучки кадров, многих она проводила на пенсию, еще больше в декрет. Увольнялись в основном из-за переезда или если нашли место с зарплатой получше. Маме было всегда жаль отпускать сотрудников, но она относилась к такому решению с пониманием и всегда готова была взять человека обратно, если в штате было свободное место. Так почему-то сложилось, что все начальники делятся на две категории. Первые во всем винят своих подчиненных, даже не пытаясь разобраться в ситуации. Вторые, наоборот, имеют слишком близкие отношения с работниками и не могут здраво оценивать их действия. То есть ты идешь на работу или к диктатору, или к мямле. Моя мама являет собой отдельный тип начальства. Она всегда выясняет досконально все стороны случившегося. Далее, после сделанных выводов, спокойно, более глубоко разъясняет клиенту, почему произошла конфликтная ситуация, или же приглашает к себе в кабинет сотрудника и совершенно спокойно объясняет важность спокойной атмосферы и престижа отделения (в городе их три). Не забывает спрашивать о причинах плохого настроения. Всегда с пониманием и участием выслушивает проблемы человека. В конце лишь просит стараться не переносить свои проблемы на коллектив и клиентов. И это всегда работает. Во внутренних рейтингах их отделение лучшее в районе и на третьем месте в области.

Отец как и все отцы. Трудился механиком на заводе промышленного холодильного оборудования. Работал в мужском коллективе, за исключением бухгалтера и нескольких уборщиц. Несмотря на очень хорошие отношения с коллективом, никогда не ходил с коллегами в пятницу после работы в кабак пропустить кружечку пива. Хотя больше половины мужчин именно так и проводили свои пятничные вечера. Не могу сказать, что все прям пьющие были. Нет, скорее это какой-то ритуал после тяжелой рабочей недели. Мой отец после работы всегда спешил домой к своей любимой жене, а вскоре и к дочке. Несмотря на брутальный мужицкий коллектив, мой отец отличался воспитанностью. Я никогда не слышала от него мата или просто грубого выражения. Можно сказать, он был мужчиной, а не мужиком. Крепкий алкоголь папа никогда не пил. Моя бабушка по папиной линии готовила домашнее вино – именно его, и только его мои родители употребляли на праздники. Без повода никто не пил, да и по праздникам совсем немного. Как-то я слышала от отца, что ему неприятно ощущение опьянения. Говорил, что алкоголь поэтому доставляет удовольствие лишь в малых дозах.

Многие не упускали возможности сказать маме, как ей повезло с мужем. Могу даже сказать, муж был отличным. Никогда не выговаривал за немытые полы. Старался беречь жену. Я не помню от него громких слов о любви к маме. А нужны они, эти слова? Он ночью вставал качать меня, кроху, чтобы мама поспала. Не был против и пыль протереть на выходных. Бывало, что на все выходные мы с отцом уезжали вдвоем к бабушке, объясняя это тем, что мама за один день сделает дела, а второй день для нее – настоящий выходной. Это было не чаще раза в месяц, но мама была благодарна. Весь день она читала книгу и пила чай, а вечером можно и к подружке сходить. Мы возвращались утром в понедельник.

Не реже чем раз в месяц мы устраивали лепку пельменей. Мама месила несколько порций теста, папа тем временем резал и прокручивал мясо, лук и чеснок через ручную мясорубку. Он снимал с края стола скатерть и прикручивал мясорубку к столу с помощью струбцины. Первой начинала крутить я, но это было тяжело, и я быстро уставала. После того как фарш был готов, мама раскатывала тесто и выкладывала на форму для пельменей с дырочками в виде пчелиных сот. Пока мы с папой выкладывали фарш в каждую ячейку, мама раскатывала еще тесто и выкладывала сверху. Скалкой приминала все, пока не прорезались железные ячейки через тесто. Пельмени готовы. Мы делали несколько партий, чтобы хватило на ужин и можно было заморозить про запас. Если у мамы был тяжелый день на работе, ей можно было не готовить, а просто сварить пельмени.

Еще я помню, как каждую зиму папа сворачивал домашние ковры и выносил их во двор. Я всегда ему помогала – мне вообще нравилось проводить время с отцом. Мы расстилали ковры на снегу и отбивали, каждый со своей стороны. Потом ковер перетаскивали на чистый снег и снова выбивали, так, пока снег не становился почти чистым. У нас во дворе стояла перекладина с толстым брусом, ее поставили мужики для хозяйственных нужд. Туда мы помещали ковер, перед тем как занести домой, чтобы сбить остатки снега. Иначе в теплом доме снег подтает, и будут лужи. Летом эта же перекладина использовалась для сушки одеял и подушек на жаре. Сейчас уже этим никто не занимается, а перекладину мальчишки сломали, когда лазили по ней.

Умер отец, когда мне было четырнадцать лет. Несчастный случай на работе. Маме позвонили на работу. Трагедия произошла утром, я была в школе. Шел урок биологии, когда дверь кабинета без стука открылась, на пороге стояла мама. Глаза опухшие, она только что плакала. Мама сказала, что по семейным обстоятельствам мне надо покинуть класс и пропустить остальные уроки. Учитель не задала вопросов, по маминому виду можно было понять: дело серьезное, скорее всего какое-то несчастье. Я испугалась: никогда не видела маму такой. Мы шли по школьному коридору молча, мне было страшно спрашивать, что случилось. На первом этаже мы сели на скамейку возле раздевалки, и мама рассказала о несчастном случае с отцом. Я почувствовала настоящую физическую боль. Внутри все сжалось так сильно, что у меня дух перехватило. Я сложилась пополам, сидя на скамейке, прижимая к коленям наполненную болью грудь. Слез не было. Когда мы пришли домой, я упала на кровать и тихо заплакала. Уже через полчаса в квартиру начали приходить друзья и знакомые. Мама пребывала в некотором трансе и не понимала, что делать. Эти люди сами договаривались между собой, кому-то звонили, только иногда подходили к маме получить ее согласие на какие-то манипуляции. Тогда я не знала, что так происходит всегда. Человек горюющий не в состоянии организовать похороны самостоятельно, на это не хватает сил, все забирает горе.

В ту пору я, обычный подросток, была уже довольно милой, и меня провожали домой мальчишки, поэтому я считала себя достаточно взрослой. Один из одноклассников испытывал ко мне особую симпатию. Как она проявлялась? Да как обычно. Кинуть в меня грязную тряпку, украсть карандаш, а после уроков донести портфель до дома. Эх, Славка, хорошее было время, беззаботное. Славка не был тем самым крутым хулиганом, кому девчата со всей параллели писали записки с намеками, но все же не был и молчуном, вечно смотрящим в книги. Не могу сказать, что красавец, но был хорошо сложен для своих лет. Имел кудрявые каштановые волосы и карие глаза. Когда он улыбался, его уши немного приподнимались. Он был из той компании мальчишек, которые все лето играли в футбол, а не шныряли без дела. Зимой всегда катался на лыжах и с друзьями сам заливал каток, чтобы играть в хоккей. Конечно, лед получался не идеально ровным, но вполне терпимым. Сейчас он стал обычным мужчиной. Работает водителем в магазине в центре города. У него два ребенка, но глаза горят, горят жизнью у него и у его жены. Конечно, в четырнадцать лет я была еще девчонкой. Днем говорила, что он дурак, а вечером перед сном думала о том, как выйду за него замуж. Получается, я была счастливой? Да.

Иногда встречаю Славу на улице. Он всегда очень приветлив, но во взгляде читается жалость. Его каштановые волосы на висках сменились седыми, но ему это очень идет. Гладко выбрит, одет неброско, но всегда опрятно. Хоккей и футбол он давно забросил, но на лыжи встает зимой каждые выходные. Я часто вижу его возвращающимся с городской лыжни. Также слышала, что он активно участвует в родительском комитете и несколько раз на летних каникулах организовывал поход в лес. Если мы встречаемся, то перекидываемся всего парой фраз. Разговор строится примерно по одному сценарию.

– Привет, как жизнь? – здоровается и спрашивает он явно ради приличия, глаза бегают, старается не задерживать на мне взгляд.

– Привет, так же, как и всегда. Как вы поживаете? Видела твоего парня с девочкой, уже совсем большой, первая любовь. – Честно сказать, не очень интересно, но ради приличия надо поддержать разговор, не скажу же я: «Привет и пока, мне без разницы, как ты».

– Да, говорят, чужие дети растут быстро, а мне кажется, и свои не медлят.

– Это точно. Ну ладно, я пойду, ты тоже, наверное, спешишь. – Некуда мне спешить, но навязываться с разговорами не хочется. Общаясь со мной, многие испытывают неудобство, но отдают дань приличия. Слава уже отдал.

– Да, надо еще по работе помотаться, рад был видеть, – пытается он скрыть радость, что разговор окончен.

– Я тоже рада, всего доброго.

Примерно такое у нас общение с ним и еще с огромным количеством людей.

Весь город знает, как я живу. Такими глазами на меня смотрят почти все знакомые. Но больше всего меня огорчает жалость в его глазах. Не знаю, мечтал ли он о том, что мы поженимся? Если да (мне бы хотелось, что да), то, наверное, он думает, что жизнь моя была бы с ним другой. Что он такой хороший, но мне не повезло. Конечно, это только мои мысли, но все же мы всегда свои мысли принимаем на веру. Нам могут указывать, что делать, говорить, надевать, но мысли только наши, правда только наша. Мы слышим в голове голос, созданный нашим разумом, – неужели он может нас обмануть?

И вот отец мертв. Это стало огромным горем для нас. Первые несколько месяцев мама ходила как привидение. Конечно, свои обычные обязанности она выполняла, но все же без души. Душа ее была в другом месте, она где-то витала и искала утешения. А может, она жила в снах? В них она искала своего мужа, его плечо, на которое она всю семейную жизнь опиралась. Дом стал совсем пустым без него, в этой пустоте мы ходили как тени.

За несколько дней до своей гибели отец принес новый шикарный ковер. Ворс длинный, мягкий, с ромбовидными узорами и цветными завитушками. Папа купил его у коллеги – мужчины среднего возраста. Его зять торговал одеждой на рынке по выходным, а в будние дни возил крупные покупки с оптовых рынков под заказ, если набиралась партия. Разнообразия не было, товары одинаковые, поэтому во многих домах был почти идентичный интерьер. Люди были рады любой новой вещи, несмотря на то, что такая же есть у половины знакомых. Почти в каждом доме в серванте одинаковые хрустальные бокалы и чайные сервизы.

Отец принес ковер после работы и поставил в угол в родительской спальне. Собирались сделать уборку на выходных и постелить его в комнате родителей. Они занимали меньшую комнату из двух. Ближе к окну стояла двуспальная кровать, напротив, немного левее, располагался старый тяжеленный комод и на нем телевизор. Над самой кроватью – светильник. По стенке – шкаф во всю высоту комнаты. Посередине лежал старый ковер. На стене рамка с фотографией родителей и картина-натюрморт. На картине на переднем плане изображен ананас, слева от него три банана и чашка с блюдцем справа. Мебель была цвета темный дуб. Кровать каждое утро застилалась покрывалом под цвет штор. Когда приходило время менять шторы, мама доставала такие же, только немного другого оттенка, и другой плед. Никогда этот порядок не нарушался. К каждым шторам свой плед. Обновление проходило два раза в год. Первый раз летом, второй – перед Новым годом. Предыдущий набор стирался, гладился и убирался на полгода. Ковер собирались заменить на новый, как полагалось, а старый должен был перекочевать в мою комнату. Мой, в свою очередь, – в деревню к бабушке по папиной линии. Но мы так и не успели.

Всю жизнь человек строит планы, и у каждого наступит тот последний день, который не даст сделать задуманное. Кого-то собьет машина, и кукла любимой дочке в подарок так и не приобретется, а кто-то на пенсии отложит звонок кому-нибудь из своих родных на следующий день, но он не наступит. Так и мы: на выходных – уборка, через месяц – в гости к папиной маме, а летом – в Евпаторию. Многие рассуждают о том, как проведут свой последний день, зная о смерти. Кто-то рассуждает о необходимости помириться со всеми, кого обидел. Книголюбы перечитают любимую книгу, кинолюбы, соответственно, пересмотрят фильмы. Находятся и те, кто предпочитает потратить весь день на секс. Мне кажется, если узнать о скорой гибели, то впадешь в панику. Может, наоборот, в депрессивное состояние. Или будешь бегать туда-сюда, не зная, за что хвататься, или ляжешь на кровать и отвернешься к стене, думая о прожитых днях. Вряд ли в этот день возможно сделать что-то продуктивное. Тебя окружат плачущие родственники, протягивающие к тебе руки, чтобы подержаться в последний раз. Скажи ты жене, что завтра умрешь, сомневаюсь, что она вместо слез согласится заниматься с тобой сексом. Или сядет с тобой пересматривать любимый сериал. Легко рассуждать о последнем дне, если не знаешь, когда он.

Ковер этот так и простоял два месяца в углу. Наверное, мама не хотела верить в гибель отца. Она ждала каждый день, что вот он придет, и они постелют этот новый ковер в свою уютную семейную спальню, а вечером перед сном будут говорить о работе или планах на следующие выходные. А ковер все стоял в углу, будто наказанный за причастность к гибели папы.

Я переживала по-своему. Мне не хотелось говорить о гибели отца. Я стремилась отстраниться и забыться. Больно было смотреть на маму. Я все больше находилась вне дома, лишь бы не видеть ее пустых глаз. Приходила прямо перед тем, как лечь спать. Мы молча умывались и расходились по комнатам. Лежа в своей комнате, я слышала, как она тихо плачет. Пустое место рядом рвало душу. А я лежала через стенку и тоже плакала. Да, мы слышали друг друга. Но не плакали ни разу вместе, обнявшись. Каждая горевала в одиночестве. Ни у кого так и не нашлось сил сделать первый шаг. Мне в силу подростковой растерянности: неопытный ребенок не умеет вести себя в таких ситуациях. Это первая смерть в моей семье, горе смешивалось с замешательством. У мамы была задача показать себя сильной. Ведь ребенок чувствует себя в безопасности, когда родители не поддаются панике и отчаянию. Она не могла позволить себе дать мне увидеть, как она расклеилась.

Больше всего я не хотела видеть родственников. Смотреть в их глаза, полные жалости и желания поддержать. Мне не нужна была поддержка. Нет. Я не хотела это обсуждать! Не хотела, чтобы меня успокаивали! Почему люди не дают нагореваться, каждый считает своим долгом помочь преодолевать горе своим нелепыми разговорами? Кому-то, может, и легче так, но я хотела сама созреть. Чтобы пережить горе, мне хотелось больше отвлекаться на посторонние вещи. Это не получится сделать, если на каждом углу со мной будут говорить о смерти папы.

Я любила родителей неодинаково, не любила кого-то из них больше или меньше. И маму, и папу я любила особой любовью. Каждый мой родитель занимал огромное место в моем сердце, но разное. Разве можно любить разных людей одинаковой любовью? Они же любили меня по-разному. Отцовская любовь отличается от материнской, и неправы люди, которые говорят, что мать сможет любить за двоих. Да, сможет любить в два раза больше, но не сможет воссоздать аналог отцовской любви. Моя мама не старалась стать для меня и отцом, она осталась такой же, как и была. Она сильная женщина, перенесла потерю достойно. Не уверена, что я смогла бы так, оказавшись на ее месте.

Поняла я, что мама более или менее оправилась, в одно мгновение, когда ее увидела. Я, как обычно, встала утром в выходной день, сделала свою долю домашних дел: убрала комнату, пообедала, схватила пакет с мусором и ушла. Прогуляла весь день, как обычно это бывало в последнее время, и пришла домой. Заглянула в свою комнату и обнаружила на полу новый ковер – ну как новый, тот, который стоял в углу в родительской спальне. Это был знак. Показатель, что мама начала приходить в себя, начала осознавать: отец не вернется. Мне и самой в тот момент полегчало. Я дочь своей матери: если страдает она, то страдаю и я. То есть мое горе смешивалось с ее, в итоге становилось невыносимо. Я заглянула к ней в комнату. Она лежала читала. Да, глаза не светились, да и синяки под глазами никуда не делись. Посередине комнаты новый ковер. Постелен как доказательство того, что пора приходить в себя и начинать жить в новой реальности. В реальности вдовы с дочерью-подростком.

Мы немного поговорили.

– Мам, а чего ты мне не сказала, что ковер будешь стелить? Я бы осталась и помогла. Тяжелый же.

– Не переживай, я соседку попросила, мы еще вчера договорились. А тебе тяжести ни к чему таскать. Аукнется потом. – Она не оторвала глаз от книги. Моя мать знала, что это неприлично, и без особой причины не стала бы так делать. Возможно, врет.

– Мам, в следующий раз обязательно мне скажи. Что нам соседка, мы с тобой можем горы свернуть, – я намеренно продолжала разговор, хотела распознать ее чувства и эмоции. Да и мне действительно не понравилось, что она одна мучилась с такой тяжестью.

– Как скажешь, гроза гор, пойдем лучше ужинать, – наконец-то она оторвалась от книги. Боль из взгляда никуда не делась, но от мамы исходила какая-то успокаивающая энергетика. Наверное, к ней пришел покой.

– Чем ужинаем?

– Ничего особенного, котлет нажарила да картошки сварила.

У меня был шок. Конечно, она продолжала убираться и готовить, но это были максимально простые и быстрые блюда. Мало того что она перетащила ковер, так еще и купила мяса, перекрутила его и нажарила котлет. По поводу ковра было ясно как белый день: она соврала. Думаю, она сама надрывалась. Это было как бы препятствие, за которым новая жизнь. И оно должно быть тяжелым. Ей требовалось самой справиться с этим, чтобы начать новую жизнь. Спрашивать я не стала: если она обманывает, значит так нужно.

Наконец-то мы сядем за один стол. Последний раз мы ели вместе, когда отец был жив. Получается, мы первый раз едим вдвоем. Даже, если честно, я толком не знаю, ела ли она эти два месяца. Я не видела.

По привычке мы сели на свои места: мама – со стороны плиты, я – напротив окна. Папа всегда сидел напротив мамы, возле входа в кухню. Его место так и осталось пустым.

– Расскажи мне, как в школе? Я пропустила родительское собрание, надеюсь, тебе по этому поводу не делали выговор? – Она доставала тарелки из сушилки и начала накладывать еду. – Посмотри, тебе столько хватит?

– Да, хватит, я лучше, если захочу, добавку съем. Нет, мне ничего не сказали. В школе все хорошо. Ты же знаешь, если бы что-то случилось, тебя достали бы из-под земли. – Я уже положила приборы, аппетит разыгрался не на шутку. Как только стало ясно, что мама оправилась, и мой стресс начал уходить.

– Ну и славно, я позвоню завтра кому-нибудь из родителей и узнаю, что было на собрании. Приятного аппетита.

– Спасибо, тебе тоже.

Ничего серьезного мы не обсуждали, лишь всякие мелочи, но все же это победа. Наша с ней победа. Этой ночью я первый раз спала крепко, ни разу не проснувшись за ночь. Засыпая, смотрела на старый новый ковер, и это меня успокаивало. Почему? А кто знает? Может, какой-нибудь умный психолог и понял бы. Построил бы длинную цепочку из предположений и терминов, мне неизвестных. А я просто обычный человек. Девочка, которая начала спать крепко и даже всю ночь, чего не было очень давно.

Ковер из родительской спальни так и лежит до сих пор. Но я снова не могу уснуть из вечера в вечер. Не сплю сладко всю ночь уже на протяжении двадцати лет. Занимаю я ту же спальню, но квартиру делю уже со своим сыном. Засыпая, смотрю на тот же ковер. Только теперь он совсем старый и выцветший. С краю старое размытое пятно. Кровь. И кто говорил, что кровь легко отстирывается? Вранье. Может, обычная кровь и отстирывается, а кровь, которая попала туда, была результатом агрессии сына и моих страданий. Кровь вперемешку с жестокостью не отстирывается никогда. Причем не только с вещей – из разума тоже не сотрешь. Это пятно существует как напоминание мне о моей жизни, о чудовище, которое я породила. Мое любимое чудовище. Ведь мы любим своих детей не за что-то, а вопреки.

В тот злополучный день я просто забрала у него конфеты. Новогодний подарок. Мешок, золотой с красным, набитый вкусными разноцветными конфетами разной масти. Он не хотел сделать мне больно, он просто хотел получить их назад. «Плохо» и «хорошо» для моего сына пустой звук. И вы удивитесь, но он любит меня. Я знаю.

Детям нельзя бесконтрольно давать опустошать такие красивые пакетики с конфетками. Но правда в том, что я – неработающая мать больного ребенка. Пенсии по инвалидности не хватает на все. Конфеты не товар первой необходимости, как и колбаса. Бутерброд можно съесть со сливочным маслом, а если хочется сладкого, его можно посыпать сахаром. То бишь в нашей семье конфеты – исключение, а не правило. Но есть социальные службы. Спасибо, что они есть. Мы получали небольшую помощь в виде новых или приличного вида ношеных вещей и на каждый Новый год – небольшой сладкий подарочек. Ходить никуда не требовалось, работники сами посещали нас. Иногда смотрю на вещи и пытаюсь представить людей, которые приносят их в центры для помощи нуждающимся. И ведь есть же добрые люди, безвозмездно отдают вещи, продукты. Свое свободное время тратят на волонтерство, чтобы помочь работникам расфасовать и доставить до адресата продукты и одежду. Таких людей мало. Могу только пожелать им остаться такими же отзывчивыми и не познать страданий, которые выпали на мою долю и подобным мне.

Теперь, когда я осталась одна, можно было бы тоже оказывать помощь людям, поддерживать этих несчастных матерей. Но не буду. Я тянула свою лямку целых двадцать лет – боюсь, при общении с семьями, находящимися в тяжелом положении, буду переживать свою жизнь снова и снова. Кто-нибудь видел пожарника с обожженным лицом, спасающего людей? Думаю, нет. Пережив тяжелый момент или период, меньше всего хочется снова упасть в эту яму. Можно сказать, это проявление слабости, но я слишком долго была сильной. Хочу просто остаться наедине со своим горем и пережить его. Оставить позади этот тяжелый этап жизни. Буду нести горе матери, потерявшей ребенка, по своему жизненному пути.

Охотник за конфетами

Социальная служба активно участвовала в нашей жизни круглый год. Под новогодние праздники активность возрастала во много раз. Многие хотят закончить год на хорошей ноте и активно жертвуют для нуждающихся. Также, как я узнала, многие занимаются спонсорством, чтобы не платить налоги. Я не считаю, что это плохо. Человек может преследовать любую цель, главное – помощь дойдет до адресата. Имело ли значение для моего сына, каким образом штаны или кофта ему достались? Или для семей, у которых не хватает средств на скромное пропитание (если начистоту, без помощи социальных работников мы бы тоже голодали), а уж тем более на деликатесы. Да им плевать, откуда взялся этот пакет с крупами, тушенкой и сахаром. Добро, сделанное ненамеренно, тоже является добром.

Мне позвонили из социальной службы накануне, и мы договорились, что я буду их ждать с девяти утра до часу дня максимум. Примерно в одиннадцать раздался звонок в дверь. Я открыла, передо мной стояла одна из волонтеров, улыбчивая женщина, не старше тридцати лет. В тот день я первый раз встречалась с ней, но в будущем мы часто пересекались. Она не бросила волонтерство, но сейчас все больше занимается организацией, привлечением новых людей. Распределяет, кто к кому поедет, или находит людей для какого-то дела. Также виртуозно убеждает людей или организации сделать пожертвования, не всегда материальные. Один раз она уговорила директора консервного завода выделить несколько коробок их продукта для нуждающихся. Такие люди становятся двигателем любой деятельности.

– Здравствуйте, я Людмила. Помогаю разносить подарки детям, вас должны были предупредить о моем приходе. – Она улыбалась, причем достаточно искренне, как мне показалось. Видимо, одна из тех людей, кто идет в волонтеры не из жалости, а от огромного желания помогать людям.

– Да, меня предупредили, заходите. – Я распахнула перед ней дверь, она тут же шагнула в квартиру.

– Вот, возьмите для вашего сынишки, – протягивает она красивый пакет, набитый сладостями. – Счастливого Нового года!

– Спасибо большое, с такими людьми, которые, вместо того чтобы нарезать салат, ходят к незнакомым людям, все больше верится в чудо. – Я взяла у нее пакет и жестом пригласила пройти. – Знаю, что вам некогда, но все же обязана пригласить вас на чай.

– Нет, благодарю, но, если честно, не отказалось бы от посещения туалета, если можно, – она одарила меня извиняющейся улыбкой, – мне еще несколько адресов надо посетить, так что домой пока не скоро.

– Конечно, проходите, туалет вон там, – я протянула руку и указала на правую из двух дверей, – ванная комната – соседняя дверь, полотенце для рук висит на крючке возле раковины.

– Спасибо вам огромное. – Она раздевалась на ходу. – Мне жутко неудобно, но, честно сказать, если бы вы не предложили, я бы напросилась. – Она бросила куртку на полу возле входа в туалет, смеясь сама над собой.

– Не переживайте, все мы люди. – Я чуть повысила голос, чтобы ей было слышно, и улыбалась: – Вот и я помогла нуждающемуся.

Послышался звук туалетного бачка, и наша гостья вышла из одной двери и зашла в другую.

– Ой, спасибо вам большое! – сказал она, выходя из ванной. – Вон как хотела, даже куртку бросила. – Подняла и начала одеваться.

– У нас полы чистые, вы вроде тоже в грязи не валялись, так что переживем.

– Еще раз счастливого Нового года! – Она обулась и уже выходила в подъезд. – Я подниму сегодня за вас бокал, – и залилась смехом.

Я закрыла за ней дверь и пошла в комнату к сыну. Развязала подарочный бант, поставила перед ним пакет и вышла в кухню. Подумала, что можно поставить чайник и позаимствовать у сына одну конфетку.

Пока мыла посуду, чайник вскипел, я налила себе чай и пошла к сыну. Настроение было чудесным. Разве много нужно человеку для счастья? Иногда достаточно просто встретить хорошего человека и перекинуться с ним парой слов. Да и вообще, день был прекрасным. Почти целую неделю на улице все было серым и завывал жуткий ветер, но сегодняшний предновогодний день был похож на зимнюю сказку. У нас обычные деревянные рамы, зимой на стеклах проступают узоры. Идеально составленные морозные завихрения украшали все окна в нашей квартире. Они нарастали по краям стекла, создавая морозную рамку. Через нее и без того прекрасная погода казалась еще краше. Наконец-то выглянуло солнце, от его лучей все сугробы блестели, как драгоценные камни. В детстве в такую погоду родители водили меня кататься на санках с горки возле дома культуры. Администрация города выпавший снег сгребала в одну кучу возле летней сцены. С каждым снегопадом гора становилась шире и выше, могла вместить большее количество детей. Жаль, что мой ребенок не может ощутить этого детского удовольствия. С рождения сына я ни разу не была там, может, горку теперь не делают.

Сын сидел уплетал конфеты без остановки, мне это не понравилось. Дело не в жадности, сыну я готова отдать все, что у меня есть, с условием, если это пойдет на благо. К тому моменту, как я забрала пакет, там не было уже половины. Несколько раз я подходила и мягко говорила: «Эта конфетка последняя, завтра ты сможешь съесть еще». Заглянула в комнату – слова мои не были услышаны и поняты. Честно сказать, ожидать другого и не следовало. Врачи советуют все равно пытаться общаться с ребенком. Ребенок не понимает речь – это факт; он, возможно, будет действовать интуитивно в похожих ситуациях. Сначала я прислушивалась к мнению специалистов. Это не приносило результатов, но приносило немало неудобств. Можно сделать вывод: близко доктора не общались с такими пациентами, все, что они могут, это предполагать. Один раз на приеме я начала выслушивать тираду о том, как надо и почему я не делаю этого. Ответ был один на все претензии. Приезжайте поживите с нами недельку, покажите, как надо. И советы тут же испарились. Наши приемы перестали длиться дольше пары минут. Мы заходили в кабинет, получали рецепт на лекарства и уходили. Желающих принять активное участие в нашей жизни не нашлось.

Я подошла к ребенку, наклонилась и забрала пакет. Сказала, что завтра верну обязательно, иначе заболит живот. Да, ребенку десять лет, и он должен понимать, но за просто так инвалидность не дают… Когда я шагнула в свою комнату, меня пронзила боль и одномоментно отключило от реальности. Секундная потеря осознания происходящего. Я сижу на полу, оглушенная ударом по голове. Со лба по щеке стекает кровь, капает прямо на ковер. Эти красные лужицы и слились в итоге воедино, превратившись в большое неотмывающееся пятно. Я на полу, мое чадо стоит с бутылкой детского шампанского в руках. Светясь невероятной улыбкой, он схватил этот мешок с конфетами и ушел в другую комнату. Мне стало очень страшно от его счастливого лица. В нем не было даже ярости, в глазах вожделенная цель. Чертов пакет с конфетами, сладкие наркотики вскружили ему голову! Сын не мог остановиться употреблять какао-продукт, слишком большое удовольствие приносила дофаминовая радость. Из глаз у меня катились слезы, перемешиваясь с кровью, и падали на пол. Я просто не могла прийти в себя, не могла поверить в случившееся.

Через пару минут встала, все еще в слезах, пошла в ванную умыться и оценить свое состояние. Голова кружилась, в ушах звенело. Чувства смешались, и я не понимала, от чего больше гудит голова. От удара или от переизбытка чувств и мыслей. Надо посмотреть, что делает сын.

Мой ребенок сидел перед телевизором и ел конфеты – по крайней мере, он был спокон. Пока спокоен, но все может измениться, когда конфеты закончатся. У меня не получится объяснить, что больше угощения не будет. Сначала надо заняться собой, я не могу ходить по квартире, оставляя кровавый след. Я вернулась в ванную комнату, кровь все лилась. В скорую звонить страшно и стыдно. Можно придумать объяснение, поверят ли? А вдруг заберут ребенка, как представляющего угрозу? Скорая докладывает правоохранительным органам о тяжких телесных повреждениях. Мне неизвестен порядок действий при легком бытовом насилии. Дело в том, что в России, если больной представляет опасность, в психиатрический диспансер его могут сдать лишь родственники и милиция (полиция). Если правоохранители решат, что мой сын опасен, его отправят в больницу, даже если я буду против. Такого нельзя допустить. Раз специалистов вызывать нельзя (слишком уж серьезные могут быть последствия), надо найти другой выход из ситуации. Я умылась и решила пойти к соседке.

Вышла из квартиры и нажала на звонок соседней двери. Через пару секунд послышались шаги и дверь распахнулась. Мне открыла сама соседка – хорошо, что не ее дочь. Меньше всего хотелось испугать ребенка. Новый год на носу, не было желания омрачать праздник, но идти мне было больше некуда. Мы с соседкой не были подругами, но она хотя бы старалась быть приветливой, никогда не пыталась сделать негативный акцент на ненормальности моего сына. Может, из чувства такта, а может, ей действительно было плевать.

– Боже мой! Что с тобой случилось? – Соседка стояла в фартуке: судя по запаху, у нее что-то запекалось в духовке.

– На меня свалился утюг, – я пыталась говорить как можно спокойнее, – я забыла, что убрала старый на шкаф, поверх коробки с посудой. Начала доставать коробку, и он сверху упал мне на голову, – сказала первое, что в голову пришло.

– А я слышала какой-то грохот, подумала, ты что-то уронила просто. – Она взяла меня за руку и повела на кухню. – Хорошо, что сознание не потеряла, неизвестно, сколько бы пролежала так.

– Да меня оглушило как будто. Можешь посмотреть, глубокая рана или нет, – села я на стул в кухне.

Не знаю, поверила ли она мне. Думаю, да. Хоть все знали, что мой ребенок недееспособен, но это десятилетний мальчик. Рана была возле темени. Может, я и не великого роста, но его анатомии не хватило бы, чтобы ударить меня в такое место. Я не видела, как он нанес удар, – думаю, возможно, даже в прыжке. В тот момент я не была его мамой. Я была преградой к добыче. Возможно, в нем проснулись животные инстинкты. Он походил на первобытного человека. Конфеты в тот момент были мамонтом или другим древним животным, на которого охотились наши предки. В нем и до этого была агрессия, но в тот день я поняла: он взрослеет, становится сильнее. Мне было страшно осознать мое бессилие перед сыном. Чтобы защитить сына от внешнего мира, я сама должна быть на ногах. Не давать слабину и в то же время не становиться жертвой.

На секундочку мне представилась картина, на которой я мертва. Что же он будет делать? Пока еда будет в холодильнике, он, возможно, и останется дома. С горшком он не в ладах, а подмывать его будет некому. Скорее всего, мокрую грязную одежду он попросту снимет, а вот надеть чистую – это испытание серьезное. Он не один раз видел, откуда я беру его вещи, но записалось ли это на подкорку, я не знаю. Да и не факт, что он сможет одеться – снимать вещи намного легче. Так что, скорее всего, он будет ходить нагишом. В итоге пару дней он походит голый, сытый, измазанный своими экскрементами, но потом еда закончится. Я никогда не закрываю дверь днем. Если что-то случится, можно позвать на помощь и не ждать, пока вскроют замок. Квартира закрывается только на ночь. И сейчас я вышла и не заперла дверь. Вот кончилась еда. Пусть ребенок не соображает, но у него есть рефлексы и что-то, что он делает по привычке. А считается ли поход в магазин раз в несколько дней привычкой? Запомнил ли он последовательность действий? Если да, то он вполне может опустить входную ручку вниз, и дверь откроется. И вот он идет посреди улицы, нагой и грязный, на глазах у детей и взрослых. Нет, не надо думать об этом. Все обошлось, надо решать проблемы насущные.

Соседка встала надо мной и раздвинула волосы в месте удара.

– Слушай, ну вообще вроде рана неглубокая. – Она аккуратно прикладывала смоченное полотенце к ране. – Судя по всему, только кожа рассечена. Ты как вообще чувствуешь себя?

– Хорошо вроде, только сердце бьется сильно – наверное, испугалась своей крови.

– Испугаешься, конечно, особенно когда сам не видишь, что происходит. Тебя не тошнит?

– Нет, не тошнит, руки еще вот трясутся. – Я подняла руки перед собой, они немного подрагивали.

– Если не тошнит, значит, сотрясения мозга нет, а руки – это просто от шока, не переживай, – накрыла она мои ладони своими, – сейчас успокоишься, и станет легче. Может, воды?

Честно сказать, пить хотелось, но оставаться было нельзя. Очень было страшно, что от ее доброты я выложу всю правду. Меня настолько редко жалеют и понимают, что обычное сострадание может сорвать все пломбы с закрытых дверей. Тем более что у нее явно кипела работа. На столе стояла кастрюлька с наполовину нарезанным салатом. Когда я пришла, она занималась нарезкой. Рядом с кастрюлей лежала доска с разрезанной наполовину картошкой и нож. С другой стороны в пакете лежала селедка – видимо, готовилась лечь в красивую праздничную тарелку под шубу.

– Нет, спасибо, надо идти продолжать уборку и готовку. – Я встала аккуратно, оценивая свою координацию после травмы.

– Вы, как обычно, будете вдвоем на Новый год? Просто мы с дочкой никуда не собираемся, гостей тоже не предвидится. Может, зайдете? – На тумбочке возле подоконника стояли тарелки и бокалы, лежало вафельное полотенце – видимо, хозяйка собиралась натирать посуду к празднику, после того как закончит с салатом.

– Спасибо большое, но мы откажемся. Даже на праздники кладу ребенка рано, он тяжело переносит изменения в графике. – Я искренне была рада приглашению, но принимать его не собиралась. – И так сложный, а если нарушать режим, совсем тяжело будет справляться. Сама тоже курантов ждать не буду. Встаю всегда вместе с ним рано.

– Ну хоть не куранты, забеги, старый Новый год проводим. – Мне показалось, она искренне хотела, чтобы я пришла, может, и правда скучно. – Или твой не крепко спит?

– Да, может проснуться; если увидит, что меня нет, будет нервничать. – Я уже стояла в дверях.

– Если будет скучно, заходите хотя бы на часок перед сном, – она положила мне руку на плечо, – мы будем рады.

– Ну, может, и зайдем. Благодарю еще раз за помощь. – Я вышла и закрыла за собой дверь.

На самом деле ребенок почти всегда спит как убитый первую половину ночи. Бывает, может проснуться, начать покрикивать, приходится сидеть рядом, гладить по плечу, чтобы уснул опять. Мы принимаем много медикаментов, они очень помогают. Без них, наверное, ночи были бы совсем невыносимыми. Одна я могла сходить ненадолго, но этот день был таким тяжелым. Праздничного настроения не было уже давно, и не важно, какой праздник. Еще и такое происшествие омрачало день. Очень хотелось побыстрее закрыть глаза и уснуть. Когда плохой день заканчивался, он оставался в прошлом.

Прийти вместе с сыном было просто-напросто страшно. Ведь у соседки дочь почти ровесница моего сына. А значит, будут конфеты. Конфеты – это добыча. Перед глазами картина. Страшная картина, на которой дочь соседки открывает подарочный пакет. Рядом сидит мой сын и смотрит на чужие конфеты. У девочки пробита голова. Все ясно, как белый день. Всю жизнь я буду выяснять, что мой сын считает добычей, и ограждать желаемое от его больного сознания. Охотник не будет охотиться, если не будет цели. Так и отворачивалась я от людей, дабы не принести им несчастья. Моя задача – контролировать свое дитя, мои желания не важны. По этой причине я сама отдалилась от соседки. Каждый раз отказываться от ее предложений неприлично, но выбора не было. Мне не хотелось ее обижать, ведь она по-настоящему тянулась к нам. Признаться, вариант рассказать ей о своих страхах даже не рассматривался. Я упорно делала вид, будто у нас все хорошо. Ни к чему даже близким людям знать все аспекты нашей жизни. Это касается только матери и ее сына. Я просто все чаще стала избегать общения. Когда мы встречались в подъезде или возле него, просто проходила мимо, говоря, что времени разговаривать нет. Она в итоге перестала заговаривать со мной, мы лишь здоровались, и всё. Надеюсь, она не держит на меня обид. Это ради их безопасности.

Вот так и вышло, что вся моя жизнь – это четыре стены. Квартира, где мы жили с мамой. Каждая вещь напоминает о моих страданиях. Теперь я свободная. Но мне не легче. Мне горько. Ведь мать любит свое дитя не за что-то, а вопреки. Но все же я теперь выкину ковер. Это память не об отце. Это память о моей боли. Этот ковер будто насмехался надо мной последние десять лет: «Смотри, мечтательница, во что превратилась твоя жизнь! А ведь виновата сама». Нет мечты – нет разочарований от неосуществленности задуманного. Может, и не было бы так горько.

– Проживи свою жизнь.

Эти слова говорила мне моя мама. Она хотела донести до меня некоторую мудрость. Пока они жили с отцом, она всегда любила себя. С такой позицией и согласилась выйти за него. Конечно, она заботилась обо мне с отцом и любила нас. Но она не жила жизнью детей и мужа. Она женщина в первую очередь. С ней надо считаться, про нее надо помнить.

Так она говорила мне, еще совсем юной, и решила повторить это после рождения моего сына. Глядя на меня с ребенком, она сказала эту фразу, чтобы и я своей жизнью продолжила доносить ее мнение о том, как должна жить женщина, чтобы не превратиться в прислугу. У меня начался истеричный смех. Ей повезло. Ее ребенок понимал. Мне можно было объяснить, что мать – человек с желаниями и чувствами.

– Иди объясни внуку, что я женщина и у меня есть свои потребности! – Обычно я так не разговаривала с мамой, но мне так обидно ее непонимание, я даже немного повысила голос: – Он тебя не поймет. Ты не смеешь мне говорить, как я должна жить, потому что ты не знаешь, как это – жить моей жизнью.

Таков был мой ответ. Конечно, обидеть меня не было ее целью. Просто ей хотелось другой жизни для меня, но я свой выбор сделала. И если уж на то пошло, ни разу о своем выборе не пожалела. Было много горести, но пожалеть? Нет.

– Не надо злиться на меня, – она говорила спокойно, явно не хотела конфликта, – я вовсе не враг тебе.

– Извини, ты права, – я стала говорить немного примирительней, – просто я действительно устала и не хочу слушать упреки ни от кого.

– У меня не было цели вывести тебя из себя. Давай просто закончим разговор.

К этой теме мы больше не возвращались никогда. Конечно, неоднозначные намеки она пыталась делать, но напрямую не действовала. Может, поняла, что я могу просто перестать с ней общаться. Несомненно, это далось бы мне с трудом, но на меня и так слишком много свалилось. Я могла бы просто не выдержать натиска даже горячо любимой мною мамы.

Я вернулась от соседки к своему сыну. Вспомнила наш разговор с мамой. Как я должна что-то объяснить мальчику, который не понимает? Он сидит и улыбается. Зубы коричневые от конфет, с подбородка капают слюни. Как объяснить? У меня не получилось даже отнять у него конфеты. Он ничего не знает о своих интересах, а тут мои. Нет, он существо, которое живет инстинктами. Туалет, сон, еда. Зато сейчас он улыбается. Смотрит на меня и улыбается.

Я села в кресло и уставилась в телевизор, совершенно не осознавая происходящего на экране. Вся погрузилась в свои мысли и переживания. А мое любимое чудовище, мое ужасное сокровище на четвереньках подполз ко мне и сел рядом. Кресло было совсем старым, набивка на сиденье совсем промялась, и я положила сверху диванную подушку. Особо удобней не стало, но все лучше, чем было. Если ребенок был спокоен, я вечерами сидела вязала перед телевизором. И ведь я совершенно беззаботно оставляла на столе рядом с креслом клубки со спицами. Тогда мне стало ясно, какая это была беспечность. Пришлось впредь быть более внимательной к вещам, которые в доступе у сына. Совершенно неосознанно он мог навредить мне и, что еще хуже, себе. Так каждый день жизнь преподносит мне какой-то новый урок и непременно повторит его, дабы проверить изученный материал.

Мы так и сидели какое-то время, занятые каждый своим делом. Он облизывал свои пальцы, измазанные в шоколаде, а я думала, чем отмыть кровавые пятна с ковра. С ковра, который в мои четырнадцать лет меня успокаивал, а после этого дня вызывал лишь чувство горечи и тревоги. Но мне не хочется жить своей жизнью, хватает лишь его улыбки. Она и есть моя жизнь. Улыбка моего сына, возможно, даже ценнее улыбки обычного ребенка. Он так редко улыбался, но эта улыбка была настоящей, искренней. Доставал ее откуда-то изнутри себя, значит, она самая подлинная.

Я положила руку на его голову и погладила.

– Ничего страшного, сынок. – Почувствовала, как в горле встал ком. – Мамина боль пройдет. Ты ни в чем не виноват.

Он молчит.

– У тебя так мало радостей в жизни, вон какое удовольствие конфеты тебе принесли. – Я убрала руку с головы и положила ему на плечо. – Прости меня за то, что отобрала их у тебя, мне не следовало этого делать.

Сын не обращал на меня внимания, но это было не важно. Эти слова я говорила больше для себя.

– Мне следует быть к тебе более внимательной. – Слезы уже лились из глаз. – Я обещаю, что стану лучшей матерью, чем сейчас.

Мне было искренне стыдно перед ним. Я взрослый и сознательный человек, и мне стоило подумать, прежде чем предпринимать какие-то действия. О его ощущении реальности я могу только догадываться. Как и о том, какую боль причинила ему, забрав этот пакет, полный удовольствия.

Двадцать лет – немалый срок, но мы прожили их. И теперь я освободилась. Я могу выбросить этот ковер, напоминающий о том ужасном дне. Мы с сыном нанесли друг другу травму: я ему эмоциональную, а он мне – физическую. Я выкину ковер и еще много вещей. На первый взгляд вещи как вещи. Для меня же это орудия пытки. Пытки воспоминанием. В каждом углу квартиры есть эти мины. Я подрываюсь на них каждый день. Переживая заново те события и мучения.

У людей всегда была привязанность к вещам. Мы храним салфетки с логотипом ресторана, где нам сделали предложение, или чистую, отглаженную пеленочку, в которую кутали своего новорожденного ребенка, или старую любимую кружку мамы, которая умерла. Это якоря, которые помогают нам сохранить воспоминания о плохих или хороших моментах. Ведь и в плохом моменте есть плюсы или даже осознание того, что после плохого приходит хорошее. Так люди хранят пули, которыми их подстрелили, в коробочке в глубине шкафа или старый гипс, на котором расписывались одноклассники. И это напоминает и о боли, и о том, что она проходит. Но моя квартира вся в якорях. Можно даже подумать, это мазохизм. Возможно. Есть вещи, не заменяемые по причине отсутствия материальной возможности приобрести новые. Но почему бы не избавиться от ковра? Нет денег на новый? Плевать, ходить по голому полу не преступление. Сейчас вообще ковры вышли из моды. Просто я боялась расслабиться. Мне было нельзя. Вот и лежал он столько лет на полу, дабы держать меня в тонусе. Просто в любой момент мне могла прийти мысль, что можно дать слабину, ведь все спокойно. Такая слабина могла обернуться страшными вещами, исправить которые уже было бы не под силу никому. Такого не могло случиться лишь потому, что на полу в моей комнате лежало напоминание. И это было не простое подобие крестика на руке, который люди рисуют, чтобы не забыть о важном деле. Я бы сравнила это с гигантским транспарантом с огромными буквами на ярком фоне, чтобы бросались в глаза. На этом транспаранте было написано: «Будь внимательна и осторожна». Пусть пол будет казаться пустым, мне плевать. Моя жизнь теперь тоже опустела. Я говорю ковру не «до свидания», а «прощай».

Роковое знакомство

В молодости я дружила с двумя замечательными девчонками. Одна из них Света. Мы со Светой учились вместе, за долгие годы нашей дружбы мы стали по-настоящему родными людьми. Хотя теперь и не общаемся. Не могу сказать, что мы были полными противоположностями, но во многом не схожи. Света носила одежду не по моде, которая сидела на ней превосходно. Даже волосы она не состригла, как делали все. Внутри нее жил боец, готовый поставить себя против всего мира. При всем этом Света имела отменные манеры и умела добиваться от людей всего, чего хотела, не требованием, а скорее необычным изложением своих мыслей и желаний. В ней идеально сочеталось несколько несочетаемых черт характера. Природный дар подсказывал, какую часть своей личности нужно показать человеку. Помимо этого, она была невероятно красива.

У меня нет каких-то обид на нее. Я с огромной любовью и теплотой вспоминаю времена, когда мы были близкими подругами. Люди, окружающие тебя, и создают твою жизнь, наполняют ее красками. Если отталкиваться от этого, то моя жизнь во время нашей дружбы была радугой. Вот такой она человек.

Света познакомила меня с моим будущим мужем. Не сама лично – наша встреча состоялась в их доме. У нее есть старший брат, он пригласил приятеля на выходные. Сам брат учился в областном городе, где познакомился и подружился с Павлом. Они учились на разных потоках в одном учебном заведении, жили вместе в общежитии. Мой бывший муж был, можно сказать, тоже из наших краев, хоть их семья и была приезжая. Они переехали, когда ему исполнилось всего три года. Городок их находится в тридцати пяти километрах от нашего.

Мы с девчонками собрались погулять, и я должна была зайти за Светой. Она жила в соседнем доме на первом этаже. Мы много времени проводили за развлечениями, но несмотря на это, достигли прекрасных успехов в учебе. Каждая из нас определилась, кем хочет стать в жизни. Мне семнадцать, я оканчиваю школу через месяц. Перспективы так и мелькали перед глазами. Несомненно, к семнадцати годам я отмела мечту стать директором или актрисой. Ну, когда-то же пора с небес на землю опускаться. У меня была склонность к гуманитарным наукам, и целью был педагогический университет. Благодаря моей прилежности и явным успехам в учебе, сомнений не было: поступлю.

Я видела прекрасные перспективы своей будущей жизни. И главное, они казались достижимыми. Я видела себя учителем в школе. Представляла, как буду рассказывать этим детишкам с горящими молодыми глазами о Наташе Ростовой, о юном смелом мальчике Мцыри. Да, нашлись бы и хулиганы, кидающиеся мятыми бумажками в девчонок. Я бы вздыхала с добрыми глазами, отсаживала их на последние парты. Но не злилась бы. Нет-нет. Я же знаю, как это. Этот юношеский задор. В своих мечтах я не была злой учительницей в очках с толстой оправой – грозной женщиной, которая ставит двойки налево и направо. Ну не ругайте, семнадцать лет.

Я вообще заметила, что мечты с каждым годом все проще. Сначала известная актриса, потом добрый учитель, далее хороший отпуск. Поживешь еще, и круг желаний замыкается на новом телевизоре. Потом ты дряхлеешь и мечтаешь, чтобы завтра была хорошая погода, а то суставы ломит. Все та же центрифуга из стиральной машины. Так же, как и вещи, мы с каждой стиркой теряем цвет, потом и вовсе застирываемся до дыр. Дыры в душе в виде огромных страданий и дыры в теле в виде возрастных болячек.

Если сравнивать себя с одеждой, в тот день я, семнадцатилетняя, была новым красивым цветастым платьем. Сейчас я старый носок с дыркой на большом пальце.

Быстренько пробежалась глазами по шкафу (много вещей не имела, но было из чего выбрать), достала темно-бежевое бархатное платье. Покрутилась, довольная, возле зеркала, решая, распустить волосы или уложить. У меня не было любимых причесок. Одинаково любила хвост, косу и просто распущенные волосы. Обычно ориентировалась на свое настроение и обстоятельства. В школу, например, с распущенными волосами ходить неудобно, да и неуютно себя ощущала. Решила идти с распущенными. Немного подкрасила глаза, несильно, разумеется. Маме не нравился яркий макияж – не потому, что не подобает возрасту. Она считала, что ярко краситься в любом возрасте неприемлемо. Если, конечно, ты не работаешь в цирке.

– Мамуля, могу я надеть твои черные туфли? – Она купила их неделю назад, и я положила на них глаз. – Обещаю, буду очень аккуратна.

– У тебя в шкафу стоит две пары хороших туфель. Почему именно мои? – Мама отвечала из другой комнаты, но по голосу было ясно: она улыбается.

– В следующие выходные надену одни из своих. – Я оперлась об дверной косяк, наклонив голову. – Ты сама жаловалась, что ноги натерла. Я немного разношу.

– Это не помешает, ноги действительно натерла сильно. – Она поднялась с кровати и подошла к шкафу. – Ты, кстати, сама с мозолями не вернись, надень колготки поплотнее. Ты меня слышишь вообще или уже убежала?

– Еще здесь, сделаю, как ты сказала. – Туфли стояли в коридоре под вешалкой с верхней одеждой, мои руки уже тянулись к ним. – Спасибо, мам.

– Так, погоди, вот у меня есть новые колготки. – Протянула мне упаковку. – Видела на твоих старых пару зацепок, оставь их зимой под брюки носить.

– Спасибо, мамуль. – Я обняла и поцеловала ее. – Надеюсь, тебя без колготок не оставила, если да, я похожу в старых.

– Мои старые еще в идеальном виде. – Она завернула прядь моих волос за ухо. – Ты пойдешь с распущенными?

– Да, не хочется собирать. – Я обулась, повертелась перед мамой. – Ну как тебе?

– Ты прекрасна, только не возвращайся поздно.

– Хорошо, мамуль, – это я произнесла уже в подъезде.

Я вышла из дома за пять минут до назначенного времени. Прошагала мимо лавочек с сидящими на них пожилыми дамами, не забыв поздороваться. Я же хорошая девочка! Вдоль двора были посажены кусты акации, их тени падали на дорогу, по которой я шла. Солнце уже близилось к закату, дневная жара чуть спала. Самое прекрасное время для выхода из дома. По двору бегали дети, а совсем маленькие лепили куличики в песочнице. На душе была невероятная легкость, хотелось перевернуть или обойти весь мир. Я не понимала, как люди могут сидеть дома в такую замечательную погоду. Лично меня надо было постараться, чтобы усадить на одном месте. Иногда ловила взгляды людей из окна, когда шла по улице. Потом долго раздумывала, что заставляет людей следить за миром из окна. Это то же самое, что на день рождения увидеть, как разрезают праздничный торт, но не подойти с тарелкой за куском. Все удовольствия мира находятся рядом. Надо всего-то открыть дверь и выйти из квартиры. В то время я пропадала на улице почти все свободное время. Если бы тогда знала о своем будущем заточении, то даже уроки ходила бы делать за стол во дворе. Конечно, мне не хватило бы времени надышаться улицей на всю жизнь. Но хотя бы была бы уверена на сто процентов, что использовала каждую минуту по максимуму.

Я знала, что на выходных домой приедет Светин брат Игорь с приятелем. Поэтому не ждала ее у подъезда и не стучала в окно, как знак, что я на месте и жду. В этот день я постучала в дверь. Мне открыла мама Светы Ольга Николаевна.

– Ты как раз вовремя, мы садимся пить чай с тортом. – Она была мастер десертов – это знали все. – Проходи в зал, я принесу тебе чашку.

Ольга Николаевна всегда пекла сама. Она работала в доме культуры, вела уроки плетения макраме, но все уговаривали ее пойти работать в кулинарию. Она всегда говорила, что десерты – это просто ее хобби. Хотя иногда пекла торты на заказ. Все всегда было красиво и вкусно. Больше всего я любила шоколадный торт в ее исполнении. Она добавляла какао и в коржи, и в крем. Текстура была настолько нежная, что казалось, если пожевать подольше, пищевой комок рассосется сам по себе. Я даже брала рецепт, пробовала пару раз сделать такой же, но, увы и ах, не вышло. Руки женщины – это удивительная вещь. Все руки готовят по одному рецепту, но получается у всех разный вкус. Может, это зависит от нарезки? Возможно, когда режешь продукты разными кусочками, они по-разному отдают свой вкус. Другого объяснения я не вижу. Романтичные личности могли бы предположить, что каждая женщина готовит с любовью, но любит она по-разному. Наверное, у милой кроткой женщины еда получается нежного вкуса, а у страстной натуры буйства вкуса. В любом случае в тот день мне не повезло. Был торт из вафельных коржей с кремом из вареной сгущенки и чего-то еще. Не знаю, этот рецепт я не просила. Торт был недурен, но не тот самый.

Жили они как и все. Не бедствовали, но и не зажиточно. В стенке за стеклом красивый дорогой сервиз, но ели из старых тарелок, которые достались, наверное, от умершей бабушки. Странные мы все-таки люди. Все самое красивое оставляем на потом. А когда наступает это потом? Возможно, на подсознательном уровне мы бережем красивые дорогие вещи, боясь того, что другие приобрести не сможем. Более богатые люди используют красивую посуду как обычные тарелки и чашки. У людей разного социального уровня не бывает одинакового отношения к вещам. Кому-то доставляет удовольствие есть из дорогой посуды, а другим – смотреть на нее. Вроде все мы люди из плоти и крови, но разум у каждого свой. Мы рождаемся и умираем одинаково, а вот живем совсем по-разному. Вроде у каждого семья и друзья, любовь и ненависть, добро и зло. Богатые тоже страдают и радуются, антураж лишь совсем другой. Мы похожи привязанностью к вещам, просто пользуемся ими по-разному.

Я зашла в зал. Там был накрыт стол – простенько, но обильно. Ну не Новый же год и не юбилей, собственно. Мой будущий муж сидел возле Игоря и его отца, в основном они болтали между собой. Отец Светы сказал, что гостя зовут Павел, представил и меня ему. Я особо не разглядывала Пашу в тот момент, лишь мельком бросила взгляд. Светловолосый, коротко подстриженный, обычный парень. На нем была белая футболка с рисунком, но я не обратила внимания с каким.

Стол, как всегда, ломился от угощений. Я попала на окончание ужина, но на столе еще стояли несколько видов салатов, соленья и мясной пирог. Ольга Николаевна оформляла стол красивыми нарезками или необычной подачей. Как и всегда, уже через час после начала трапезы от украшения не остается и следа. Поэтому я не застала произведений искусства из еды. От угощения отказалась, ведь уже поужинала дома, но кусок торта съела с удовольствием.

Мы посидели немного и, извинившись, ушли на прогулку. Ничего примечательного из первой встречи я не вынесла. Я любила быть в гостях у Светы и ее семьи, но очень уж не терпелось выгулять туфли. Как только мы вышли из подъезда, Света сказала:

– Ты заметила, как Паша на тебя смотрел? – Она подпрыгнула, когда это говорила. – Ты точно ему понравилась!

– Да ладно тебе, «понравилась». Посмотрел, наверное, пару раз.

– Нет, он несколько раз не откликался на свое имя, когда Игорь к нему обращался. – Она остановилась и посмотрела на меня игриво. – Глаз не отводил.

– Ну посмотрим. – Во мне уже начал просыпаться интерес. – Если я ему понравилась, он уговорит Игоря пойти на дискотеку. Они же знают, что мы будем там. Но если они не придут, признаешь, что не права.

– Они точно придут, вот увидишь.

Так я узнала, что друг Игоря все это время поглядывал на меня, а иногда смотрел не отрываясь. Света только об этом и говорила. Я не обратила на это внимания, потому что, как воспитанная девочка, внимательно слушала маму Светы, которая рассказывала о двух рецептах салата, которые недавно прочитала в журнале. Было просто некрасиво отвернуться от собеседника и поглядывать в другую сторону стола.

Я прикинула: а что, вариант-то неплохой. Последний курс ракетного училища – это вам не шутки. Доучился – значит, не бездельник, профессия важная – значит, хорошо оплачиваемая. В тот момент эти мысли пролетели у меня мимолетом. Ну а как иначе? Мы же всегда представляем, как выходим замуж за парня, который подержал за руку Мысль проскочила и испарилась. Мы похихикали и пошли на дискотеку. Они не пришли.

На следующий день я проснулась с отличным настроением. Солнце светило ярко. Я никогда не закрываю шторы, люблю просыпаться от солнечных лучей. Прислушалась к звукам: вода бежит в ванной – значит, мама уже проснулась и умывается. Ноги немного гудели после вчерашних танцев, все-таки натерла пару мозолей. Нисколечко не расстраиваясь по этому поводу, я поднялась, чтобы начать новый день.

После обеда раздался стук в дверь. Я сидела в своей комнате, читала книгу. Услышала шаги мамы, бормотание, снова шаги, и дверь в комнату открылась.

– К тебе парень пришел, просит выйти на лестничную площадку.

Глаза у нее были странные. За мной и раньше заходили ребята, но никогда она так не смотрела. Может, тогда уже, взглянув на него, она почувствовала мою будущую жизнь. Ведь она пожила, опыт прожитых лет подсказал неладное. Но, возможно, сыграло роль, что парень неместный. Это она поняла наверняка сразу. Всех местных она знала.

Я встала и пошла к двери, немного хромая.

– Все-таки натерла ноги твоими туфлями, ничего, зато разносила.

– Так всегда с новой обувью. – Она задержалась в дверях. – Я в комнате, если что.

И что бы это значило? Эта мимоходом кинутая фраза показалось такой странной!

Конечно, когда я шла к двери, то не знала, кто за ней стоит. Это мог быть кто угодно. Одноклассник, зашедший спросить список вопросов к экзамену, или вчерашний кавалер, которому я разрешила проводить немного нас со Светой. На лестничной клетке стоял Паша. Мой будущий муж.

Обычно я стараюсь не вспоминать его имя. Надеюсь, что, если не буду произносить его вслух и про себя, оно испарится из памяти. Но это не работает. Я помню его до мельчайших деталей как в день, когда он пришел ко мне, так и в день, когда он ушел из семьи навсегда.

– Привет, извини, что без звонка. – Глаза бегают, смущается.

– Ничего страшного, ты чего-то хотел? – Я прислонилась плечом к стене и чуть подалась вперед.

– Да, не желаешь ли устроить небольшую экскурсию по городу для приезжего парня? – Вроде и взгляд поуверенней стал. – А то завтра уезжать, но дальше квартиры друга нигде не был.

– И ты хочешь, чтобы именно я была твоим экскурсоводом? – Я немного прищурила глаза.

Теперь уже я могла хорошо рассмотреть его. Глаза странно-зеленого цвета. Такие, которые при определенном освещении могут казаться серыми. Брови чуть темнее волос на голове. За счет этого взгляд был проникновенным и выразительным. Губы тоненькие, во время разговора один из уголков рта приподнимался. На подбородке виднелся шрам в виде рогатки. Наверное, мальчишкой упал с лазилки или дерева.

– Я вчера хотел пообщаться, но неудобно было прерывать разговор и подсаживаться к тебе. – Показалась виноватая улыбка. – А потом вы ушли. Как, кстати, сходили на танцы?

– Могли бы прийти и узнать наверняка, как было на танцах. – Я улыбалась: было интересно наблюдать, как он мнется, смущаясь.

– Могли бы пригласить с собой. – Он понял и подхватил мою игру. – А зачем мне идти на танцы, если я не уверен, что меня там ждут. Ждала?

– Нет, не ждала, – решила я соврать, чтобы сбить с него спесь. – Я же не знала, что ты хочешь потанцевать.

– Я не хотел танцевать… – Он явно хотел что-то сказать, но пауза уже затягивалась. – Давай поговорим во время прогулки?

Конечно, ноги невероятно болели, но я понимала: он скоро уедет и неизвестно, встретимся ли мы снова. Тем более на улице была замечательная погода.

– Мне нужно время, чтобы собраться. Подождешь или позже встретимся?

– Иди собирайся, я буду возле подъезда.

Через полчаса я вышла, и мы гуляли несколько часов. Разговор шел легко, без неудобных пауз, которые обычно хочется заполнить, но не знаешь чем. Не могу сказать, что он был излишне открытым, но рассказал довольно много фактов из своей биографии. В основном это были истории о жизни в общежитии и учебе. Про школьные годы – намного меньше, а детство не затрагивал вообще. Он с неподдельным интересом слушал о моих планах после школы, задавал наводящие вопросы.

Мы прогулялись до футбольного поля, оно было за чертой города в лесном массиве. Рядом был пруд, вокруг него шла дорога из бетонных плит. Решили сделать пару кругов вокруг водоема. Погода стояла теплая всего несколько дней, но это не остановило желающих искупаться. Дальше я повела своего спутника к дому культуры. Там мы немного посидели на лавке и поели мороженое. Последние полчаса просто бродили по дворам без определенного маршрута. Не было необходимости показывать Паше город. Обоим было понятно: не важно, что окружает нас, мы встретились просто узнать друг друга ближе.

Прогулка получилась интересной, но время пролетело очень уж быстро. Как-то слишком скоро мы вновь оказались возле моего дома.

– Спасибо за приятную беседу. – Ему явно понравилось, как все проходило, потому что он был уверен и расслаблен. – Очень жаль, но мне придется отпустить тебя домой.

– Да, время провели чудесно. – Я ощущала странную легкость, когда разговаривала с ним, как будто мы очень давно знакомы. – У меня до сих пор живот сводит от смеха после твоих историй.

– Мне бы хотелось приехать еще, – он взглянул мне прямо в глаза, – я могу сесть на автобус с утра и через пару часов, даже чуть меньше, буду тут. Ты не против еще встретиться?

– Я буду рада, правда.

Он взял мою руку в свою, и мы молча так стояли, глядя друг на друга пару минут.

– У Игоря есть телефонный справочник, я нашел и записал твой номер телефона. Ты не против, если я позвоню на неделе, чтобы подтвердить нашу договоренность о встрече?

– Конечно, я буду ждать звонка.

– Тогда до выходных. – Он нехотя отпустил мою руку. Я зашла домой в наипрекраснейшем настроении. Было такое чувство, будто все на свете не так уж и важно. Мне не хотелось ждать, пусть бы не наступала рабочая неделя. Лучше бы вместо понедельника начались опять выходные, и мы снова встретимся. Мама наблюдала за мной с настороженностью. Как бы между делом задала несколько вопросов о моем кавалере. Мне было понятно: она спрашивает, потому что волнуется. У меня не было секретов от мамы, поэтому я рассказала все, что она хотела знать. Не так много я узнала фактов о его жизни, просто несколько интересных историй. Думаю, мама осталась немного недовольной – слишком мало конкретных данных. Ее можно понять: парень неместный, увел дочь на несколько часов. Все местные молодые люди были как на ладони. Можно было за полчаса узнать о семье – какое воспитание, с кем дружит. По совокупности всех факторов делался вывод, достоин парень ее дочери или нет. С Пашей все обстояло иначе. Мама не могла оценить возможную угрозу.

Таково прекрасное начало у грустной истории. Дальше началась неприятная череда событий. Конечно, я влюбилась по уши, окончила школу, выскочила замуж и уехала к нему в область. Планы были грандиозные. Он окончил учебу и выходит на работу, а я учусь на педагога. Мы живем вместе, наживаем добро, живем долго и счастливо, умираем в один день. А там уж и сказочке конец. Но мы начали с конца. Настал конец сказки.

Через полгода я забеременела и взяла академический отпуск. Хотела вернуться через год к учебе. Бабушка обещала переехать к нам и присматривать за ребенком, пока я буду на лекциях. Не вернулась. Муж на грани увольнения: несколько раз приходил пьяный на работу. Я рожаю на месяц раньше срока – видимо, из-за нервного перенапряжения. Рано утром начались схватки, тут же отошли воды. Мой тогда еще муж вызвал скорую, пока она ехала, помог помыться и переодеться. Скорая забрала меня в родильное отделение. По приезде в больницу родовая деятельность прекратилась, и мне буквально выталкивали ребенка, давя на живот. Выбора не было. Ребенок задыхался. Сына приложили к груди и тут же забрали. Я этот момент помню уже смутно, мне от боли было дурно. Во время всего процесса даже нашатырь давали нюхать – боялись, что упаду в обморок. Через час ко мне в палату пришел врач и сказал, что у ребенка плохие показатели. По шкале Апгар всего четыре из десяти, что говорит о серьезных нарушениях. И это было началом конца. Медсестры кидали на меня взгляды, перешептывались. Зла в лицах не было видно, и на том спасибо. Доктор зашел ко мне еще раз перед выпиской из роддома и спросил, не решила ли я отказаться от сына. Я, спокойная до этого момента, просто взбесилась от этого вопроса. Я днями и ночами плакала над своим малышом, прося у него прощения, а врач намекает на такое. Я твердо решила оставить ребенка.

Один раз в голове промелькнула мысль, что, может, я умерла в тот день. Никто не знает, какой он, ад, и что там происходит. Может, мою душу так мучают? И все это – вереница иллюзий. Но мне не верится, что сам дьявол способен причинять столь ужасные мучения. Нет, у этого парня тоже есть жалость.

Нам пришлось переехать в мой родной город. Мама поехала жить к бабушке, а бабушка переехала к нам с мужем, чтобы помогать мне с ребенком. После свадьбы я взяла фамилию мужа и стала Колотовой, и ребенок тоже. Имя я выбрала для сына Терентий. Мужу было все равно – если бы я не сообщила выбранное имя, он бы не спросил, наверное. «Колотов Терентий Павлович» очень красиво звучит, да и имя необычное. Жаль, конечно, что сын не оценит. В определенные годы была разная мода на имена. Из-за этого очень много ровесников и других детей с разницей в пару лет имели одинаковые имена. Еще будучи беременной, я решила выбирать имя не по моде, а по редкости.

Думаю, говорить не стоит, что муж оказался не самым лучшим человеком. После свадьбы начал крепко выпивать и занимался психологическим насилием. Физически он не причинял мне боли. Правда порой я с большим удовольствием сменила бы эти издевательства на физическое насилие. Давление было постоянно, по поводу и без. Я слышала непрекращающиеся оскорбления в свой адрес. Меня буквально втаптывали в грязь. Бывший муж был уверен, что жизнь его не складывается из-за меня. Даже выпивать он стал по причине моей никчемности. Его буквально выворачивало наизнанку от одного взгляда на меня (потом на нас с ребенком), и приходилось пить.

Ребенок был беспокойный и постоянно плакал. Через некоторое время начали проявляться дополнительные отклонения. Сначала малыш не проявлял никакого внимания к горящим лампочкам. Я не знала, насколько это важно; бабушка, более опытная в этих вопросах, сразу обратила на это внимание. Далее не получалось настроить зрительный контакт – он просто не обращал на меня внимания. Не поворачивался на звук моего голоса, не улыбался, когда подходила. Еще при первом патронаже после родильного дома доктор сказала не ждать нормального развития и готовиться к худшему. Муж после этого пил три дня и винил во всем меня. С каждым месяцем отклонения становились все более явными. А муж все больше отдалялся от нас. Самым тяжелым было осознавать, что легче не станет никогда. Я понимала: подтирать ему зад я буду, пока не умру. От этого было очень горько. Я часто плакала с ним на руках и тихо говорила, что все равно люблю его. Он не просил меня его рожать – и уж точно не таким. Он рос в моем животе, убаюкиваемый стуком моего сердца. Тогда оно успокаивало его; после – я была спокойна, несмотря на его плач, от биения сердца моего сына. Не важно, какой он, главное – живой. Плача, я обещала, что буду всегда рядом, несмотря ни на что.

Муж ушел. Его стыдила болезнь ребенка и бракованная жена, родившая никчемное чадо. Решил, что если проблемы не видеть, то она испарится. Для него так и получилось. Все проблемы остались позади, стоило перешагнуть порог квартиры.

У мужчин все очень просто: не получилось – можно переиграть жизнь заново. У каждого столько шансов, сколько позволяет мораль. Мужчина может хоть десять семей бросить, всегда найдется дурочка, вообразившая себя той единственной. Ради нее-то он изменится. Да и в общем-то, разводов было так много, потому что он искал ее. Ту, единственную. Это все чертовы сказки, где Иван-дурак встречает Елену Прекрасную и становится добрым молодцем. Сразу и полцарства находит, и свадебку играет. Нас прямо с малых лет готовят к Иванам-дурачкам, только обманывают в самом главном. Не изменится Ваня, так и останется лежать на печке, а полцарства придется добывать самой. После рождения детишек Ванька и вовсе исчезает из дома, сбегает в другую сказку.

Он бросил нас и ушел, но нельзя назвать это горем. Своим побегом мой сказочный принц сделал мне огромное одолжение. Наконец закончились эти издевательства. С каждым годом, безусловно, становилось все тяжелее и тяжелее справляться с ребенком. Только вот не надо забывать, что он моя кровиночка, и мне было легко прощать ему все тяготы нашей жизни. Муж по факту вообще является условным родственником. Не по крови, а лишь по обоюдному соглашению. Как только в паспорте ставят штамп о разводе, вы чужие люди. Таким образом, прощать сына мне было просто, а мужа невыносимо тяжело. Но все же я ненавижу его. Не за себя, конечно, мне стало легче, а за сына, ведь он бросил его на произвол судьбы.

Мой щит, мое одеяло

Выйти на работу мне так никогда и не пришлось. Такого ребенка не отдашь в садик и в школу. Двадцать четыре часа в сутки мы были вместе. Мне сорок лет, а я ни дня не работала. При других обстоятельствах этой фразе можно позавидовать. Можно представить жену богатого человека, ее главная работа – красиво встречать мужа по вечерам и молчать, если он задерживается. Она каждый год собирает им чемоданы на дорогой курорт. Отправляет детей на платные занятия и кружки. Но моя правда такова: после родов между мной и ребенком перерезали пуповину, прервали нашу физическую связь, этим каналом я питала и взращивала свое дитя. Эта трубочка из плоти и крови как бы передает маленькие кирпичики для строительства нового организма. Жаль только, что эти кирпичики крадут из большой, уже законченной стройки. Доставая этот строительный материал из тела будущей матери, природа рушит понемногу женский организм. Я это вижу так. Не зря же зачастую здоровый женский организм после родов приобретает ряд неприятных болячек. Варикозное расширение вен, плохие зубы, залысины и самое противное – геморрой. Конечно, благодаря медицине почти все можно исправить. Пусть новые кирпичики уже не вставить в несущие стены, но можно очень неплохо зашпаклевать дыры и трещины. Видимо, когда мой ребенок строился во мне, организм решил сэкономить на стройматериалах. На стройку моего малыша поступал дефектный кирпич. А возможно, дело в бывшем муже. Не сперматозоид ли является фундаментом здания? Ведь с плохим фундаментом даже самые крепкие стены начнут рушиться. Не хочется ощущать себя виноватой. Может, я вовсе и не думала бы так, но когда столько времени тебя винят во всем, убеждают в никудышности, то и сама начинаешь в это верить. Такое чувство, будто на уроке труда девочки шьют фартуки и вышивают крестиком, а мальчикам преподают виртуозное психологическое давление. У моего мужа пятерка. На этих уроках их учат отлынивать от домашних забот, унижать женщин и выходить сухими из воды.

Но пуповина – это реальная связь. Физическая. Потом на всю жизнь остается связь нематериальная. Пока малыш совсем кроха, эта духовная пуповина связывает вас многометровыми невидимыми толстыми нитями, завязанными многочисленными узлами. По мере взросления узлы распутываются, а нити истончаются. Когда отпускаешь ребенка во взрослую жизнь, нить настолько тонка, что ее почти не видно. Это правильный ход событий. Дети вырастают и заводят детей. Но когда ты мама, как сейчас говорит толерантное общество, особенного ребенка, эта пуповина не истончается и узлы не развязываются. Наоборот, все крепнет и затягивает тебя в непрекращающееся материнство. Спустя двадцать лет после родов я с ребенком обвита канатами, а не нитями и узлами. Их настолько много, что мы едва видны в этом клубке. Я привязана к сыну полностью, каждая минута моей жизни посвящена ему. Можно привести другое сравнение. Я будка, к которой прикреплена привязь. Я даю крышу над головой своему сыну, но я же ее и удерживаю. Будка должна быть устойчивой, а привязь крепкой, чтобы держать мертвой хваткой любого. Именно любого. Сегодня сын спокойный и податливый, но буквально за одну минуту, при сочетании определенных факторов, он может превратиться в бешеное чудовище.

Такое материнство дается тяжело. Бывают дни, когда ощущаешь себя на грани. Потом приходишь в комнату к сыну, смотришь, как он спит. Сердце в такие моменты наполняется жаром любви. Это мой сын. Какой бы он ни был, я его люблю. Мы в этом большом злом мире одни. Он иногда жесток, как животное, но все же такой беззащитный перед этим большим злым миром. И знаете, его жестокость, она более честная. Это как захотеть воды и выпить ее. Он не умеет врать, притворяться или унижать других. Его организм бывает физически злым. Но в том мире, за дверью нашей квартиры, социальное зло. Осознанное принижение друг друга, физическое издевательство над слабыми. Мой сын не сможет защитить себя от этого разумного зла. Я его щит. Удары слов за спиной бьют только по мне, а мой дорогой сынок пусть живет в своем маленьком мире. Мир, ничем не примечательный, – сыну много не надо, главнее его комфорт. Я сохраню душевное спокойствие, чего бы мне это ни стоило.

Я смогла. Двадцать лет держала оборону и выстояла. Теперь можно отдохнуть.

Жили на пособие по инвалидности и выплаты с биржи труда за патронаж больного члена семьи. Деньги, мягко говоря, невеликие. Но по крайней мере мы не голодаем. Есть же люди, которые живут хуже. Ведь есть?

Когда мы жили с мужем, у него было любимое одеяло. Ватное, тяжелое; ткань кое-где истончилась, и пришлось нашить заплатки. Это одеяло накрывало его в детстве. Поехал учиться – и взял его с собой, а когда переехали в нашу квартиру, оно перекочевало с нами. Подушки, матрасы не имели значения. В принципе, бывают и более странные привязанности. Но юмор заключается в том, что он слишком спешил от нас уйти. Так хотел убежать от ненавистной позорной семьи, что оставил его. Он и вещи-то не все забрал. Так невыносимо было спать в одной квартире с нами, что он просто позабыл об этой важной для него вещи. Потом, наверное, вспомнил в родительском доме, когда ложился спать. Но мысль о возвращении к нам даже на пару минут, чтобы забрать вещь, была невыносимой – он просто смирился с утратой. Трус. Так боялся взглянуть в лицо своей брошенной семье, что легче было позабыть о своей любимой вещи. Так оно и осталось. Спать под ним я не стала. Тяжелое, ощущение давления. Сейчас в магазинах можно купить одеяла и пледы с утяжелением: якобы тело помнит тесноту в утробе матери, и использование таких одеял позволяет легче засыпать и более крепко спать. Кто это только придумал? Я испытывала только дискомфорт.

Одеяло было благополучно убрано в шкаф под висящие кофты и сарафаны. Когда ребенок начал ползать и заставал шкаф открытым, то заваливался на одеяло половинкой своего тела, прижимал головку, а ручками перебирал подолы длинных летних сарафанов. Вообще ребенок он был очень беспокойный, любой раздражающий фактор выводил его из себя. Истерики длились часами. Я плакала от жалости к себе, но еще больше от жалости к нему. Неумение жить с эмоциями останется с ним на всю жизнь, я могла лишь пытаться сгладить как можно больше углов. Увы, как бы я ни старалась создать для него круглый, мягкий мир, всегда находился какой-то новый триггер, выводящий его из себя. Благо очень редко, спасибо моим стараниям, не зря же я тратила на это столько времени. Мой сынок состоит из различных особенностей, он не перерастет это, как другие дети. Проходят кризисы, ребенок успокаивается. Наш кризис длился двадцать лет и закончился только после смерти сына.

Конечно, я начала пользоваться этим странным успокаивающим эффектом старого одеяла. Просто открывала шкаф и сажала рядом ребенка. Господи, он мог часами сидеть в шкафу, даже засыпал там. Можно подумать, я отдыхала в этот момент. Но нет. Стирка, глажка, уборка, готовка. Просто теперь я это делала спокойно, не под постоянный крик ребенка. Ребенок выбрал эту вещь себе сам, чем бы она его ни привлекла. А кто против-то? Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

В будущем оно мне сослужило службу. Ребенок с рождения спал со мной. Так было проще, получалось поспать хоть немного. Все же мысль отселить ребенка в свою кровать закрадывалась все чаще. Ну не можем же мы спать вместе до пенсии! Как бы ни было это удобно и спокойно, пора было прекращать. Не должен взрослый сын спать в одной постели с матерью, как и дочка с отцом – речь вообще не идет об инцесте, просто это ненормально. Я понимала: ребенок нестабильный, а значит, провернуть такое будет тяжело.

Озарение пришло внезапно. Вытащила старое одеяло и постелила в детскую кровать. О боги, это помогло! Честно сказать, спать ребенок стал даже лучше, чем со мной. Все-таки он сын своего отца. Странная привязанность передалась ему по крови. Интересно, если бы муж не ушел, польстило бы ему такое поведение ребенка? Однозначно да, только если бы сын был нормальный. Скорее всего, он светился бы гордостью, что сын похож на отца. Правда, гордился бы не более пары минут, а далее – пить пиво перед теликом. А, ну и по пьяни своим дружкам за пивом в общественной бане можно похвалиться. Впрочем, не уйди отец, сынок мог перенять намного больше привычек отца – если бы был нормальным, конечно же. Дабы заслужить внимание отца, копировал бы его поведение и слова. Заедал бы щи чесноком, откусывая маленькие кусочки, при этом делая вид, что вовсе не горько, чтобы не ударить в грязь лицом перед отцом. Куском черного хлеба они вместе собирали бы остатки масла со сковороды после жарки котлет. Возможно, даже пробовал бы зачесывать так же волосы. Этого не случилось. Мы необычная семья. Мать и ее больной ребенок.

Сейчас это одеяло – якорь. Господи, оно лежит на кровати двадцатилетнего парня! Без пододеяльника – почему-то сыну важно прикосновение напрямую – все грязное, с ужасным запахом. Этот ватный якорь отбрасывает меня сразу к двум воспоминаниям. Первое – это начало детского неосознанного онанизма. Врачи утверждают, что так больные дети успокаиваются. Приводят пример на обезьянах, дескать, они при стрессе часто онанируют лапками или даже мягкими фруктами.

Ох, опять намек на животные инстинкты. Ну конечно, организм же живой, а у живого организма есть потребности, но не у восьмилетнего же ребенка. Но вот только обезьяны в большинстве случаев не доходят до кульминации, мой сын доходил всегда.

В тот день я пекла печенье. Знаете, прочитала в газете об очень бюджетном варианте печенья из рассола. Как раз пару дней назад вскрыла банку с мамиными маринованными огурцами. Денег особо нет покупать вкусные, красивые песочные печенья или молочные, а тут бюджетный вариант, почему бы не попробовать. Дома была мука, маргарин, рассол. Ребенок, конечно, больной, но мною горячо любимый – как и любой маме, мне хотелось баловать своего малыша.

Началось лето, погода стояла прекрасная. Солнце нагревало и без того душную квартиру. Настроение, по меркам хронически усталой женщины, было очень даже неплохое. Но это если не сравнивать с обычным, счастливым человеком. У всех больных людей самые страшные периоды – весна и осень. Весна прошла, обострения позади, и можно было немного выдохнуть. Ребенок стал спокойнее и податливей, ничто не предвещало беды. Тесто замешено, духовка нагрета, а противень смазан маргарином. Первая партия печенья отправилась запекаться. Я спокойно все приготовила и даже не спеша пила чай все это время. Такое бывало и раньше, но нужен был самый магнетический, зачаровывающий фактор – телевизор. В сопровождении этой чудо-техники я занималась бытом. Но сегодня я не включила телевизор. Все это время мой малыш спокойно чем-то занят – такого не бывало. У меня закралось подозрение. Мурашки начали покрывать все тело, а добравшись до головы, пробежались и по волосистой части. Я прямо ощутила, как приподнимаются волосы. Я аккуратно двинулась из кухни, ласково зовя сына по имени. Войдя в комнату, просто остолбенела. Ребенок без трусов сидел на своей кровати и онанировал. Взгляд его пустых глаз был устремлен на пустую стену с одним-единственным предметом – часами. Они давно уже сломались и не ходили. На новые денег не было, но снять их я могла. Знаете, есть вещи, на которые ты не обращаешь никакого внимания, их как бы и нет, но стоит убрать эту маленькую деталь из общей картины, как ты тут же начинаешь ее искать. Каждый раз, когда смотришь на общий фон, место этой старой ненужной вещицы будет как бы дырой. Если ранее внимания этой детали вовсе не уделялось, то, как только она пропала, взор падает на это место. Мозг-то помнит и выстраивает картинку по памяти, несостыковка доставляет неудобство. Через какое-то время глаз привыкает к пустоте и мозг смиряется – для этого нужно время. Я не видела смысла снимать часы, потому что никто не приходил к нам в гости. Я привыкла, что они висят на своем месте, а посторонние люди, несомненно, обратили бы на них внимание. Благо нас никто не посещал.

Все старые друзья жили своей жизнью и не хотели пускать в нее страдания. Судя по поведению людей, им было крайне некомфортно. Бывает, становишься свидетелем события, где с другим человеком получилась неудобная ситуация. Вроде есть ощущение, что в такой момент надо что-то обязательно сказать и сделать, но не находишь нужных слов или не знаешь, какой поступок мог бы помочь. Ты или делаешь вид, будто ничего не было, или вовсе отстраняешься на время, пока ситуация не изменится. Сделать вид, что моего ребенка нет, друзья не могли, как и ждать, что он испарится. Дальнейшее общение со мной вызывало дискомфорт, и они выбрали оставить меня за пределами своей дороги жизни. Я не обижаюсь ни на единого человека, покинувшего мою жизнь. Не отрицаю тот факт, что поступила бы точно так же.

Быт и заботы выматывали и сил на общение просто не оставляли. Человек – приспособленец по своей природе. Изо дня в день я училась жить по-новому, в этой новой жизни места для общения не находилось.

Во-первых, я стала ограниченным человеком, мой багаж знаний был полностью забит информацией об уходе за недееспособным ребенком, обычные же темы стали совершенно чужды. Во многом я не то чтобы растеряла имеющуюся информацию, а скорее потеряла навык общения. У меня пропали навыки социального взаимодействия с другими людьми. Особенного, дружеского плана. Слушать рассказы о прекрасной семейной жизни тяжело, поделиться своими неприятностями стыдно. Как диалог может получиться? Захочет подружка пожаловаться на дочку-бездельницу, которая не выучила уроки и получила двойку. А я сижу с ребенком-инвалидом, мечтающая, чтобы он стал пусть бездельником, зато нормальным. Далее начнется тирада о том, что ей понравились две сумки, но купила одну, муж, подлец, плохо зарабатывает. Я буду молча смотреть на нее. Она не знает, как последнюю неделю до выплат я пила чай без сахара, потому что его было мало – сыну могло не достаться. Я не смогу понять ее недовольства своей жизнью, потому что знаю, как на самом деле выглядит плохая жизнь. И зачем же тогда затевать разговор с человеком, который не сможет его поддержать?

Во-вторых, я боялась, что знакомые будут ходить к нам лишь для того, чтобы посмотреть на моего сына. Как в каком-то американском фильме про цирк уродов. Меньше всего хотелось делать из сына посмешище. У многих в глазах читался страх, когда они смотрели на моего ребенка. Цирк уродов для того и посещали: тыкая палками и высмеивая монстров, люди боролись со своим страхом перед ними. Мой сын не урод – по крайней мере, не для меня.

Иногда возникало опасение, что я разучусь говорить. Как-то даже решила посчитать количество сказанных мной слов в неделю. С ребенком я почти не общалась: точно было не ясно, понимает ли он меня, зачем зря напрягать голосовые связки. Друзей не было. Вот и сводилось мое общение к редким звонкам от мамы и называние нужных мне продуктов у прилавка в магазине. Я как-то считала три дня, и число слов было настолько мало, что я бросила это дело. К чему лишние расстройства. Итак, я продолжала молчать, а часы продолжали висеть.

Онанировал ребенок после этого часто. Каждый раз не запоминался мне так ярко, как тот, первый. Немного толстоватый двенадцатилетний ребенок, сидя на своем любимом одеяле, глядя в никуда, двигал и двигал рукой. Он улыбался. Я не могла пошевелиться, просто стояла и смотрела. Не знаю даже, сколько прошло времени – пара секунд или минуты. Его улыбка становилась все шире и шире, и в один момент лицо искривилось в невероятном выражении счастья. И все закончилось, улыбка сошла с лица. Он опустил голову вниз, глядя на свою промежность. Одеяло было заляпано спермой, в нос ударил ее запах. Он все продолжал двигать рукой, но ничего не происходило. Поднял на меня голову с вопросом в глазах. Вот ему было хорошо и приятно, а сейчас нет. Руки все двигались и двигались, пытаясь возобновить ощущения.

Мое остолбенение прошло, теперь уже я хотела что-то сделать, но что? Отвлечь! Надо отвлечь от своего тела. Ему надо включить телевизор, но прежде вымыть. Я аккуратно подошла, взяла за чистую руку и слегка подтянула к краю дивана. Думала, что он может взбунтоваться или даже проявить агрессию. Этого не случилось. Он послушно встал и пошел за мной в ванную. Видимо, физическая разрядка повлекла за собой эмоциональную. Быстро вымыв сына, я посадила его перед телевизором, сама пошла в ванную, намочила тряпку и пошла оттирать пятна с одеяла.

Плакать не хотелось – не было горечи в этой ситуации. Только ужас. Ужас от перспективы отмывать одеяло от спермы своего сына всю жизнь. Я давно смирилась, что надо подтирать ему зад. Но это что-то новое. И это новое в сто раз противнее, чем измазаться экскрементами. Нас же так воспитывали. Родители не имеют никакого отношения к интимной жизни детей. Это даже относится не только к родителям и детям. Все интимное происходит между двумя, втайне ото всех. Подтирать зад – это нормально. Сначала мы подтираем своих детей (в идеале временно), далее, в некоторых случаях, дети подтирают и подмывают немощных родителей. В этом нет ничего постыдного. Круговорот немощности поколений. Но интим… Не могу сказать «секс» – не уверена, что онанизм можно считать сексом. Хотя что я могу знать о сексе? Я берегла себя и отдала самое ценное человеку, не умеющему это оценить. Для него это ничего не значило, как и узы брака и отцовство.

Как-то лежала в бессонной ночи и думала. Пришел в голову интересный вопрос. Мать очень рано потеряла мужа, она научилась с этим жить, но ее траур длился всю жизнь. Мой бывший муж был, мягко говоря, недостойным представителем мужского пола. Хотя до рождения сына жизнь с ним была достаточно терпимой, и, скорее всего, мы бы не разошлись, роди я нормального ребенка. Конечно, он не такой прекрасный, как мой папа, но если бы перед моей мамой стоял выбор, быть молодой вдовой хорошего человека или при муже, но таком, как мой, что бы она выбрала? Раздумывала я пару секунд. Конечно же, моя горячо любящая себя мать предпочла бы остаться вдовой, но уж точно не делить постель с таким недостойным ее человеком. Тогда появляется следующий вопрос. Если бы мне передался ее характер, а не внешность, моя жизнь была бы другой? Да и этот вопрос слишком простой, чтобы долго думать над ответом. Конечно же, да. Моя жизнь была бы наполнена красками. Наверное, если поставить камеру в квартиру и снимать нашу с сыном жизнь, фильм получится серый от начала до конца. Даже если камера будет передавать цвета. В нашей жизни нет цветов. Но если бы я была характером как мать… Наверное, фильм бы пестрил яркими красками. Честно сказать, даже первые два месяца после смерти отца были цветными для моей мамы. Да, размытые, но цвета были. В самом начале своего материнства я поняла, что в черно-белом фильме нашей с сыном жизни он был черным пятном. Устрашающий черный человек. Для равновесия космос сделал меня его белой мамой. Я стала белой для своего ребенка, растратила все цвета своей жизни лишь для того, чтобы разбавить его черноту своим белым цветом. Таким образом черное и белое смешиваются в серый непримечательный цвет. Совсем изредка мой сыночек источал настолько много черной краски, что моего белого просто не хватало. Но эти приступы проходили, баланс выстраивался опять.

Я протерла одеяло и пошла доставать печенье. Пока загружала вторую партию, первая уже немного остыла. Сын сидел молча на полу перед телевизором, я поставила тарелку с печеньем перед ним. Встала возле окна. Во дворе бегали дети. Компания из трех мальчишек носилась вокруг деревьев и кустов, улепетывая от более младшей девочки. Она кричала и надувала губы, бегая то за одним, то за другим. Видимо, один из мальчишек ее старший брат, которого родители заставили взять сестру на прогулку. Они дразнили девчонку, показывали ей язык. Как только она делала к ним шаг, убегали врассыпную. Нормальные дети.

Я стояла и думала, что они вырастут и уйдут из дома. Будут видеться за семейным столом на праздники. Родители одних будут гордиться, других – принимать своих детей такими, какие они есть. Но никто не будет иметь представления об интимной жизни друг друга. А что я? А я буду любить своего ребенка не за что-то, а вопреки.

Мой ребенок под влиянием немыслимой похоти предавался онанизму иногда несколько раз в день. Правда бывали дни затишья. Единственный плюс от этого нового увлечения заключался в смиренности, меньше стало эмоциональных взрывов. Видимо, тестостерон, будь он неладен, влиял на его поведение. Физиологическая разрядка явно приносила не только удовольствие, но и стабильность в эмоциональном плане.

Один раз я проснулась ночью от жуткого мычания из его комнаты. Зайдя в комнату, увидела, как он снова онанирует, но до этого все было без звуков. Может, действительно это успокаивало его, возможно даже, ему приснился плохой сон перед этим. Сын нашел выход из тревожного состояния. К этому моменту я совсем смирилась, спокойно вымыла его и пошла спать.

Второй ужасный случай, о котором мне напоминает одеяло, случился через полгода. К этому моменту не было на нем ни одного чистого места. Мне уже было противно трогать его. Я допустила очень большую ошибку. Отнесла одеяло в ванную, взяла небольшое ведро с моющим средством и щетку. Намочила душем одеяло и принялась чистить. В отличие от кровавых пятен, эти сходили лучше. Правда после намокания одеяло стало липким и склизким. Щетка прекрасно справилась со своей задачей. Не подумала я лишь об одном: не успеет оно высохнуть к ночи.

Когда ребенок осознал, что его не будут накрывать его одеялом, случилась истерика. Он орал нечленораздельные звуки. Сначала просто кричал без движения, потом начал бить кулаками по кровати. В попытках успокоить сына, я села рядом и просто гладила его по спине. Это сработало ненадолго. Мы просидели молча минут пятнадцать. Внезапно он резко вскочил и подбежал к батарее. Одеяло сушилось на ней, я периодически вешала его разными концами и сторонами, но проклятая ватная начинка не хотела сохнуть. Сын лег на пол и накрылся им. Неприятные ощущения от мокрого одеяла взбесили его еще больше. Он перебирал одеяло разными сторонами, не находя комфортную, сухую часть. Все это сопровождалось жуткими волчьими завываниями, как будто это вой умирающего, страдающего животного. Я звала его по имени, говорила ласковые слова – все это не работало. В одно мгновение мой любимый ребенок вскочил на ноги и, как дикий зверь, рванул ко мне. Он свалил меня на пол лицом вниз, сел мне на спину, вцепился в волосы и стал выдирать их клочьями. Я кричала от боли и ужаса. Наверное, если бы кожа была более хрупкой, он содрал бы с меня скальп. Конец настал так же резко. Он просто остановился, встал и лег на кровать, подвывая потихонечку, а я лежала и плакала. Так сыночек мой заснул, с клоками моих волос промеж пальцев. Я просто встала и ушла.

Ночью слышала, как он просыпался и засыпал опять, я побоялась подходить, а к утру одеяло, наверное, стало не таким противным и мокрым. Он взял его на кровать и сладко спал. Больше я не трогала его никогда. Лишь иногда подходила с мокрой тряпочкой, чтобы убрать его пятна.

Обычно дни такие трудные, что я жду вечера без сил. Просто хочется лечь спать, и пусть завтра будет еще один трудный день. Иногда мне даже снятся хорошие сны. В них я иду вся такая молодая, красивая. Главное – свободная. Мне снятся мальчишки с гитарами или ночь в походе у костра. Один раз мне приснилось, что я просто ем мороженое. Сидела одна, наслаждалась его молочным вкусом. Но главное – одна. Никогда мною не рассматривался вариант отдать ребенка в детский дом. Я полюбила его в тот момент, когда узнала о беременности, и ни на минуту не переставала любить. Но мне стало горько после такого сна. Моя жизнь настолько ничтожна, что мозг подпитывает меня ночными видениями о простом рожке, съеденном в одиночестве и тишине. Во сне я сидела на лавке в сквере. Люди были, но где-то далеко. Мой мозг сделал так, чтобы в грезах никто не потревожил меня. Даже липы, растущие в сквере, не шуршали листьями. Ни одна птица не посмела пропеть свою песню. Вся природа пожалела меня.

Я проснулась и заплакала. Вспомнила, когда последний раз ела мороженое. Бабушка, моя милая дорогая бабушка купила мне этот молочный десерт, когда я была беременная. Тогда я уже понимала, что брак мой неудачный. Муж ни разу не добытчик. Все деньги уходили на еду и выпивку.

Я шла к бабушке. Возле дома сидели дети за столом, за которым раньше мужчины играли в домино, а сейчас пьет по ночам молодежь. Двое мальчиков лет десяти ели пломбир, а девчонка чуть помладше – эскимо. Как же сильно мне захотелось мороженого! Это вкус детства и беззаботности. Муж мне денег не давал, всегда говорил, что я просто должна сказать, какие продукты нужно купить, и он сам все сделает. Ни рубля своего я не имела. Отвернувшись, зашла в подъезд, поднялась на нужный этаж и открыла дверь. Бабушка вышла из кухни с милой доброй улыбкой.

Человека с такой доброй душой я не встречала никогда. Для всех Антонина Петровна, а для меня бабуля. Она родилась и ходила в школу в деревне, и ее мечта была стать библиотекарем. Поэтому она поступила после восьмого класса на библиотечное дело. Встретила любовь всей своей жизни на последнем курсе. Мой дедушка учился в школе милиции, заканчивал учебу через год после бабушки. Моя Антонина Петровна переехала в город близ деревни, где она родилась, и стала работать в городской библиотеке. Дедушка Игорь Валерьевич переехал через год, заступил на службу в милиции. Сначала они жили в общежитии, а через год получили квартиру. Ту самую, в которой сейчас я живу. Через некоторое время бабушка уговорила свою маму продать дом и переехать в город, так и поступили. Дедушки не стало за пару лет до того, как мама вышла замуж. Он погиб на службе от рук пьяного дебошира, порезавшего его разбитой бутылкой. Огромную утрату бабушка перенесла достойно. На похоронах она плакала, после за поминальным столом вспоминала и рассказывала много хороших историй. Если не очень близко ее знать, можно было бы и не заметить, как она страдала. Только близкие замечали, что она больше задумывалась о чем-то и подолгу молчала. Думаю, она вспоминала своего умершего мужа, но уже через пару минут опять улыбалась. Мы часто сидели смотрели альбомы для фотографий, вспоминая дедушку. Как-то она призналась, что частенько перебирает фотографии в одиночестве, чтобы опять побыть с ним.

Мы обнялись и пошли пить чай. Бабуля к моему приходу заварила чай с мятой. Пахло чудесно.

– Ну рассказывай, как ты поживаешь, моя милая?

Я не собиралась ей жаловаться на жизнь, наоборот, хотела заверить, будто все хорошо. Мне не хотелось, чтобы бабушка переживала. Но я просто не смогла удержать свою горечь и заплакала.

– Что случилось? Скажи мне, не бойся. Я помогу, чем смогу. Или просто выслушаю.

– Я хочу мороженое.

Это единственное, что я могла сказать. Бабушка долго сидела и смотрела на меня, далее, ничего не говоря, встала и ушла. Даже не переодела домашний халат. Она ушла, а я сидела заплаканная, стыдящаяся своей слабости. Она вернулась минут через десять с целым брикетом мороженого, улыбалась странной улыбкой. Ничего в тот день не спрашивала и не пыталась вытянуть из меня. Она просто сделала вид, будто ничего не произошло. Спасибо ей за это. Меньше всего мне хотелось отвечать на неприятные вопросы – придумывать нормальные ответы у меня не было сил. Мы болтали на нейтральные темы.

– Вы имя-то выбрали для малыша? – спросила она, доставая тарелки.

– Я уже несколько раз передумала насчет имен. – Я махнула рукой, усмехаясь. – Мне сегодня нравится одно, завтра другое.

– Милая, иногда, бывает, выберешь, а на ребенка взглянешь – и всплывает имя, о котором и не думала раньше.

– Вот я и переживаю, а вдруг не подойдет?

– Тебе варенья в мороженое добавить? – Она достала банку клубничного. – Мы раньше смотрели, какие именины в день родов, из тех и выбирали. У вас-то теперь все по-другому делается.

– Да, бабуль, положи пару ложечек, – улыбнулась я. – Может, и мы по именинам назовем. Я только против в честь родственников называть.

– Делайте, как хотите, и никого не слушайте, – она поставила тарелку передо мной, – советчиков много вокруг, только если всех слушать, свои мысли можно растерять.

– Бабуль, а если бы не по именинам, то как бы ты маму назвала? – Я стала мять мороженое, перемешивая его с вареньем.

– Мне очень нравилось имя Клавдия, – она мечтательно посмотрела в сторону календаря. – Мамка твоя родилась двадцать седьмого мая, а именины Клавдии тридцать первого мая. Я, конечно, надеялась, она досидит, но увы.

– Двадцать седьмого мая именины Татьяны?

– Нет. Двадцать седьмого мая нет женских имен в Святцах. Я решила назвать ее в честь святой Татианы, покровительницы просвещения. Именем Татиана мы ее окрестили, а Татьяной зарегистрировали.

– Я не знала, что бывают дни без именин.

– В день рождения твоей матери именины у мужчин. Есть всего три дня в году, когда нет именин ни у женщин, ни у мужчин. Седьмого января, девятнадцатого августа и четвертого декабря. Вот так вот, моя милая.

Как же приятно ощущать заботу и понимание! Тогда было мало хороших дней в моей жизни. Этот был в их числе, ведь больше обо мне никто не заботился, а сон о мороженом был о моем одиночестве. Наверное, мозг связал наличие мороженого с заботой любимого человека.

Но в ту ночь после происшествия с одеялом стало понятно: мне не нужно мороженое и забота уже тоже. Мне нужно стать еще более осторожной с сыном. Он болен. В ту ночь ему было хуже, чем мне. Забрали одну важную вещь, без которой он просто не мог существовать. Любой ценой он готов ее забрать. Мне было страшно спать. Я боялась, что он придет ко мне. Придет вырвать остатки седых, немытых волос, а после убить. Я лежала плакала от страха. Совсем не смерти я боялась – возможно, это было бы освобождением для меня. Больше всего страшила мысль о судьбе ребенка. Он же никому не нужен, кроме меня. Куда он попадет? В тюрьму – нет, недееспособных помещают в клинику. Позаботятся ли там о моем любимом мальчике? Не думаю, что у персонала в таких заведениях есть возможность вовремя менять белье и подмывать больных детей. Никто не будет помогать ему есть. Во время приступов кто успокоит? Нет, он получит укол транквилизатора и будет спать, связанный, голодный, в собственном дерьме. Я не могу позволить себе умереть. Не могу допустить даже мысль, чтобы мой любимый сын бездумно бродил по коридорам больницы под действием горсти таблеток. Я должна жить, чтобы заботиться о нем. Каких усилий мне бы это ни стоило, но, пока у меня будут силы, мой ребенок останется со мной. Сытый, обстиранный и обглаженный, в своей постели, под своим одеялом.

Я не осуждаю матерей, которые не смогли. Это огромная ноша, она тянет к земле. Будто под тобой земное притяжение в десять раз сильнее. Ты не можешь даже встать, и приходится ползти. Но самое ужасное в осознании, что цель отсутствует. Точку отсчета легко определить, но конец пути отсутствует. Свет в конце туннеля никогда не зажигается, приходится бродить всю жизнь в полной темноте. Да, перспектива не очень приятная. Влачить жалкое существование или переступить через горе и жить дальше. Каждый делает свой выбор. Любое решение правильное, если оно обдуманное и взвешенное. Мое решение – ползти по земле, среди ног злых и жестоких людей, не имея передышки. Такая дорога состоит из зыбучих песков, которые засосут тебя, стоит остановиться хоть на минуту.

Да, мой сын сделал мне больно, он даже может меня убить. В момент животной агрессии в нем просыпается невероятная сила, направленная лишь на уничтожение. Ясно как белый день: изловить его и справиться с ним у меня не получится. Чтобы заботиться о нем, мне нужно жить, чтобы жить – не допускать таких ситуаций, где я буду в опасности. Я ведь все равно люблю его, люблю таким, какой он есть.

Сейчас я единственная живая душа в нашей квартире. Горечь переполняет меня, я подавляю дикое желание закричать. Но одно я знаю точно: следом за ковром на помойку отправится старое, грязное одеяло. Больше оно никому не нужно. Можно ради издевательства предложить забрать его бывшему мужу. Он так любил одеяло, пусть забирает этот комок грязи. Скажу, что это на память от сына. Представляю его лицо, полное отвращения от вида своей любимой вещи. Перспектива встречи с Пашей неприятна до глубины души. Я не найду в себе сил встретиться с ним ради этой насмешки.

Все, кто был на волосок от смерти, говорят, что якобы вся жизнь проносится перед глазами за доли секунды. В моем случае это случилось после. Вот в данную секунду я смотрю на стену, забрызганную кровью. Сколько прошло времени, точно сказать не могу. Столько воспоминаний сразу навалилось, но с какой скоростью это происходит, если сравнивать с реальным временем, я затрудняюсь сказать. Бывает же по-разному. Иногда присядешь вроде на минуту и окунешься в воспоминания. Спохватившись, понимаешь, что прошел уж целый час, но ведь вспоминала я пятиминутный случай. Как такое может происходить? Не бывает же, что ты слушаешь песню, которая длится четыре минуты, то за секунду, то за час.

Иногда, как сейчас по-видимому, за пару минут в сознании проматываешь годы своей жизни. Пусть точно сказать не могу, но, если к нам еще никто не пришел, а скоро нагрянут, значит, очень мало. Это и хорошо – мне необходимо подумать именно сейчас. Мне больше не надо бояться чего-то, я просто хочу побыть сейчас здесь. Без посторонних глаз. Мой ребенок мертв, но я кое-что ему должна, для этого нужно вспоминать.

Какие же старые обои! Клеили мы их с мамой вдвоем. Где-то через полгода после папиной смерти мама затеяла ремонт. Она принесла пакет с новыми рулонами для себя. Предложила на следующий день пойти в магазин выбрать обои в мою комнату. Она никогда не говорила: «Я знаю лучше», всегда считалась с моим мнением.

Утром мы встали с утра и пошли в магазин. Выбор был не очень большой. Свои мне понравились сразу, глаз упал, как только зашли в магазин. Мама выбор одобрила. Узор достаточно строгий, и у нас ушло много времени на подгонку рисунка. Красные маковые цветы небольшими букетиками на фоне бледно-зеленого фона. Какие они были яркие, красивые! Цветы нечасто напечатаны, и в глазах не рябило. Да, они будоражили, но совсем немного. Как будто от взгляда на эти стены слабый поток энтузиазма поступал в мозг. Да, рисунок определенно заряжал энергией, хотелось творить. Сейчас цветы выцвели и побледнели. Больше рисунок не приносит вдохновения, а все больше вгоняет в депрессию.

На потолок мы выбрали белую квадратную потолочную плитку. Не знаю, из какого материала их производят. Очень похоже на пенопласт, легкий и хрупкий. Сейчас плитки пожелтели, некоторые отклеились с боков. Такое чувство, будто скоро они окончательно отклеятся и упадут.

К этому времени в магазине уже был специальный клей для обоев, но мама по старинке в большой железной кастрюле сварила клей из муки. Никакой магазинный аналог не справляется так хорошо – видимо, правило «чем проще, тем лучше» работает во всем.

Как-то на почте слышала разговор двух женщин. Сын одной из них купил квартиру, и всей семьей они сделали там ремонт, так эти обои через год начали отходить прямо целыми полосами. Пусть с годами и выцвели и потеряли всякий приличный вид, но наши все еще держатся. Не могу сказать, что это плюс. Конечно, не все обои служат только год, кому-то приходится затевать ремонт лишь через пять лет. А вот это уже плюс. Думаю, очень мало людей довольных и счастливых, но совершенно не двигающихся вперед, не меняющих свою жизнь даже в мелочах. Машины, наряды, знакомства, мебель – все это меняется в течение жизни и приносит удовольствие. Но люди получают удовольствие не только от больших изменений. Так почти любая женщина испытает удовольствие, если купила тканевые салфетки для сервировки стола. Или мужчина, купивший небольшой набор отверток. Счастье есть в любых изменениях, даже самым маленьких. Я не утверждаю, что счастье в новых обоях и натяжном потолке. Но все же, когда ремонт окончен, мебель расставлена, находиться в новой обстановке становится приятнее. Ты заходишь в старую входную дверь, но попадаешь в новое жилище.