Иран от Хомейни до Хаменеи

Часть первая: Вводно-историческая

В эпоху всеобщего разочарования в личностях, пытавшихся изменить мир в лучшую сторону революционным путем, и робких упований на чудо появления вождя, верующего и достойного доверия, лишенного чувства самолюбования и корысти, жажды власти и равнодушия к народным страданиям, что сказали бы вы о таком феномене?

С детства он был памятлив, серьезен, благочестив и неспособен к дурным поступкам. По семейной традиции, он избрал карьеру ученого-богослова и прошел все ее стадии, являя собой образец послушания учителям и усердия в постижении религиозных догм и множества языков и наук, что, однако, не иссушило его души, оставив место творческим сомнениям, поэзии и стремлению сблизить мистические абстрактные теории с вечнозеленым древом жизни.

Во благовремении он женился и обрел в семейной жизни любовь и верность, был счастлив в пятерых детях, радовавших его своими успехами и привязанностью, освятившей всю их жизнь. Он был всегда справедлив и проницателен – от его зорких глаз не укрывалось ни одно дурное поползновение общавшихся с ним, как и многообещающие их задатки. Великолепный педагог и оратор, он вырастил учеников, не только навсегда оставшихся верными его идеям, но и готовых отдать за него жизнь.

Натура цельная, он никогда не кривил душой, высказывался свободно и так убедительно, что его превосходство редко вызывало неприязнь коллег, которых он не заслонял собой в собраниях, четко разграничивая тщеславие и дело. Написав несколько десятков объемных трудов и обретя соответствующие звания, он по праву считался авторитетнейшим ученым, но не стремился к какой-либо власти, даже академической, пока политика сама не вторглась в его мир, посвященный Богу, и не заставила безоглядно отстаивать свои идеалы.

Это случилось, когда ему минуло шестьдесят, когда тирания замахнулась на все, чем он жил, на Божественное право, которое он знал назубок, и он обрушился на тиранию со всем пылом своей безгрешной души, в одночасье превратившись в харизматического лидера, обретя невиданную духовную власть над верующими, вспомнившими о вере предков, находя без всякой натуги яркие слова, еще больше будоража мятущихся и в то же время давая им чувство уверенности в том, что они, наконец, нашли смысл жизни.

Его арестовывали и запугивали, но он ни разу не пошел на компромисс с теми, кого считал недругами народа и хулителями Бога. Его выслали из страны, но в пятнадцатилетнем изгнании ни на день не стихал его громовой голос, долетая до самой ничтожной из хижин на родине. Чистота его помыслов, неподдельная искренность, безыскусная гениальность его посланий и речей, всем известный аскетизм и неуклонность в соблюдении религиозного долга, совершеннейшая неспособность замечать жизненные неудобства, презрение к политиканству и уважение к политике, если она полностью подчинена Божественному праву, вселяли надежду на приход царства справедливости и духовного очищения.

Он вернулся на родину в разгар народных волнений, встреченный миллионами сторонников, возглавил революцию, а после победы ее создал государство, подсказал ему выстраданные в изгнании законы, обеспечивавшие народовластие, гарантией которого стал он сам.

Полностью лишенный капризов, свойственных властителям и победившим революционерам, он мечтал об одном – собственным примером и словом воздействовать на каждую личность так, чтобы она своим стремлением к совершенству и знанию приблизилась к Богу, и это во многом ему удалось.

Он вознесся на самый верх власти, став духовным лидером большой и богатой страны, в которой помимо него были президент, правительство, парламент и прочие известные и новые институты, но не менял образа жизни, обитал в арендуемом на собственные средства скромном домике. Скончавшись почти в девяносто лет, он не оставил после себя никакого имущества, раздарив даже то, что осталось от родителей.

История отношений нашей страны с Ираном, если считать и легенду о неудачном походе Дария на скифов, набеги казаков на персидское побережье Каспийского моря, имперские войны за Кавказ, Туркманчайский мир и гибель Грибоедова в Тегеране, в старину развивалась бурно. В свое время мне хотелось написать книгу о Грибоедове, и я собирался поехать в Иран, чтобы разобраться в таинственных причинах его гибели, но не поехал, не дали выездной визы, потому что на страницах советских газет замелькали сообщения о тамошних «беспорядках» и впервые появилось незнакомое звание и имя – аятолла Хомейни.

Однако в 1978 году я все же опубликовал короткий очерк «В последнем завидном году» после своей поездки по Кавказу, проследил путь Грибоедова до персидской границы, описал место встречи двух великих поэтов Пушкина и изуродованного тела российского посла в Персии, которое везли на арбе. Вспомнил упрек Пушкина: «Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…».

Поехать в Иран удалось лишь теперь, но уже с другой целью – побольше узнать еще об одной феноменальной личности, исключительном явлении в истории человечества, богослове, революционере и вожде, превосходно знавшем, что слово «феномен» в его первом значении есть нечто субъективное, существующее только в сознании и противопоставляемое философом Кантом непознаваемой «вещи в себе», «нуомену». Но кроме блестящего знания философии, начиная с древнейшей, аятолла Хомейни был и прирожденным поэтом, что немудрено в стране, которая возвела мавзолеи над могилами таких всемирных знаменитостей, как Рудаки, Фирдоуси, Хафиз, Саади и Омар Хайям, и окружила каждый морем благоуханных роз. Это далеко не главное в его жизни и деяниях, но и не последнее, если принять во внимание слог его речей и посланий, способность говорить так, что его меткие слова и выражения стали, как и грибоедовские, как и пушкинские, достоянием повседневной народной речи.

В моем старом очерке был намек на то, что позже назвали Исламской революцией, ради которого я позволю себе привести несколько абзацев, для меня не лишних здесь и написанных после разговора с тогдашним председателем иностранной комиссии Союза писателей, востоковедом по образованию.

– Не поедете в Иран, – категорически сказал он. – Благодарите за это имама Хомейни.

И язвительно добавил:

– Нам новые жертвы не нужны…

«По нынешним временам Тегеран не так уж и далек. Всего несколько часов лету, – говорилось в очерке. – Но бурные события сдвигают время, увеличивают расстояния (выделено сейчас – Д.Ж.), и недосягаемым становится для меня Александр Сергеевич Грибоедов, тот, что сидит, скрестив ноги и углубившись в чтение какой-то бумаги в кресле… на невысоком пьедестале во дворе дипломатического здания в иранской столице. Его осеняет листва высоких деревьев, у ног – большая клумба, розы цветут там в январе, источая аромат, навевая обманчивый покой…».

Прошло ровно полтора века с тегеранской трагедии, вызванной неразличимо сплетенными английскими происками, ненавистью к Грибоедову родственника шаха и бывшего премьера Аллаяр-хана, который послал в злополучный день своих людей к русской миссии, чтобы подогревали толпу выкриками: «Господин приказал убить русского посла…», провокационным выстрелом у ворот посольства, преступным бездействием шаха, до того говорившего: «Кто меня избавит от этой собаки-христианина!», подстрекательством шиитского духовенства, действиями самого Александра Сергеевича, верного своей клятве: «Голову мою положу за несчастных моих соотечественников…».

Другая эпоха, другие страсти бушуют сейчас совсем рядом с армянской церковью в Тегеране, где в братской могиле спят вечным сном служащие русской дипломатической миссии, убитые ровно полтора века назад.

Я до сих пор жалею, что не поехал тогда в Иран и не стал свидетелем исторических событий, которые ныне описаны нашими ирановедами по уже написанному, как это буду делать и я, а подлинным дыханием революции от бумаги не веет.

Согласно марксистско-ленинской методике, в то время иранскую революцию ставили в один ряд со всеми народными движениями против империализма. Существовала расхожая фраза, что массы не желают жить по-старому, а верхи неспособны… Революцию делили на этапы, во время которых она перерастала в антимонархическую, а движущей силой ее объявлялась городская беднота, кустари и мелкие торговцы на первом этапе, после расправы шахской армией с мирной демонстрацией в городе Куме 9 января 1978 года. Второй этап исчисляли с 8 сентября, «черной пятницы», когда на улицы Тегерана высыпали миллионы, а убитых армией и тайной полицией было не счесть, и тогда движущей силой стал пролетариат с присоединившейся к нему либеральной интеллигенцией, который уверенно двинулся к третьему, победному, этапу «независимо от воли и желания богословского руководства», чтобы после бегства шаха Мухаммеда Резы Пехлеви из Ирана под предлогом «ухода в отпуск» в январе 1979 года наступило непременное «триумфальное шествие революции по всей стране», сметающее двоевластие.

Накатанная фразеология не могла скрыть проступающее в газетных статьях беспокойство по поводу тех же самых «движущих сил», поскольку сюда как-то не укладывалась ни демократическая направленность революции, ни ее идеологическая и организационная религиозная основа. Все чаще поговаривали о «мелкобуржуазном, реакционном» и даже «репрессивном в отношении левых и демократических сил» характере революции. Противоречий было много.

И все чаще упоминалось имя аятоллы Хомейни, который до 1 февраля 1979 года жил под Парижем, но держал руку на пульсе революции и давал указания и политические лозунги ее руководителям – мусульманским богословам – по телефону. Богословы и революция. Понятия явно не совместимые для догматических мозгов, которые при одном упоминании религии испытывали враждебное чувство.

Весь мир облетели телевизионные кадры его встречи в Тегеране, всем запомнился красивый старик, бережно поддерживаемый, спускавшийся по трапу с самолета. Оторвавшись от него, объективы запечатлели океан восторженных лиц…

Однако то, что проповедовал и осуществлял аятолла, не нравилось ни рассудочно-лицемерному Западу, ни атеистическому Востоку, как называл он «социалистический лагерь», и с обеих сторон на него выливались ушаты лжи, обвинений в тайной принадлежности к одной из сил, соперничавших в «холодной войне». Но толком его никто не знал.

В секретных справках, поставлявшихся в Кремль «востоковедами в штатском», сейчас можно прочесть, что он де был крупным помещиком, замешанным в связях с гитлеровской агентурой во время войны, а после нее – одним из руководителей фундаменталистской террористической организации «Поборники ислама». Перевирался даже год его рождения, прибавлялось несколько лет, выходило почти 80, что на старцев из Политбюро действовало ободряюще – мы моложе, поживем еще, покомандуем.

Так уж получилось, что иранская революция и наш ползучий переворот назревали почти в одно и то же историческое время. Есть и еще одно сходство – у истоков обоих событий стояли старцы. На этом совпадение заканчивается.

О наших старцах известно все: и как их сажали одного за другим в кресло генсека по мере вымирания, и как этих дряхлых роботов подключали вилкой к аппаратам, поддерживавшим их угасавшее сознание, и как вокруг них происходила замена честных недотеп, веривших еще, что из бессовестной атеистической толпы можно построить справедливое общество, на шкурников, не веривших ни во что, кроме «общечеловеческих ценностей», то есть денег, добываемых под сенью «свободы» ограблением миллионов жителей «этой страны».

Шестидесятилетний шах Мухаммед Реза казался совсем несмышленым мальчишкой. С ним встречались, когда он посетил СССР с еще первой женой-красавицей, которую звали Сорайя. Перипетии его бурной семейной жизни обывательски и не без удовольствия обсуждались. Он был ближе и понятней, пытался осуществить какую-то «белую революцию».

Что же касалось его тесной дружбы с Израилем и Соединенными Штатами, то проамерикански настроенные советники старцев успокаивали: «Восток – дело тонкое. Восток бурлит и полон стремления стать под эгиду развитого социализма. В самом Иране крепнет влияние прокоммунистической Народной партии (Гуде). Назревает революционная обстановка и в соседнем с Ираном Афганистане, и все можно взять под контроль, если заварить там кашу и ввести ограниченный контингент».

Религиозный аспект восточной проблемы был хорошо известен этим советникам, но они умалчивали о нем, тонко рассчитав, что СССР увязнет в этой войне – первом звонке упадка и распада империи.

В Америке и Израиле, которым аятолла Хомейни попортил немало крови, выкинув из Ирана вместе с шахом их разведчиков, советников и бизнесменов, грабивших страну, политологи и журналисты не очень утруждали себя изучением его взглядов и личности, употребляя весьма ограниченное число слов: «фанатизм», «радикализм», «терроризм», а чаще – все тот же «религиозный фундаментализм».

Кстати, отметим, что после нарушения мирового баланса сил Запад – Восток и сосредоточением военной мощи в НАТО из политического лексикона западных и российских средств массовой информации, скупленных на корню мировым сионизмом, выпало словосочетание «освободительная борьба», замененное на отрицательно окрашенное слово «терроризм». Даже целые государства объявляются «террористическими», как то Иран и Ливия, не говоря уже о борьбе палестинского народа, изгнанного со своих территорий Израилем, действия которого одобряются по двойным меркам, какие бы преступления ни совершались.

Нотка объективности в хоре охаивания прозвучала лишь в статье, опубликованной 4 июня 1989 года, на другой день после кончины Хомейни, в газете «Нью-Йорк таймс»:

«Жизнь аятоллы Хомейни была так туманна, так обросла мифами и слухами, что долго спорили, а то и вовсе не знали, кто были его предки, каково его настоящее имя и дата рождения. Но когда он с триумфом возвратился 1 февраля 1979 года (после 15 лет изгнания), не осталось никаких сомнений относительно того, кто этот старик и чего он хочет для своей древней страны».

Но для жителей народившейся Исламской Республики Иран сомнений не было никогда. Клич «Независимость, свобода, исламское правление!», неразрывно связанный с деятельностью и борьбой аятоллы Хомейни, воспринимался подавляющим большинством народа с необыкновенным воодушевлением.

Прозрачность жизни вождя, его сила воздействия на людей, научная компетенция, необходимая для принятия решений по вопросам государства и права в соответствии с религиозными установками, распорядительность служили образцом в принятой после революции конституции, статья 5 которой гласит:

«Во время отсутствия Вали-е-Аср (да приблизит Аллах его явление!) в Исламской Республике Иран управление делами правоверных и имамат в исламской умме возлагается на справедливого и набожного, обладающего широким кругозором, смелого и имеющего организаторские способности факиха…».

За этим стоит шиизм.

Сталкиваясь с ним и начиная читать произведения аятоллы Хомейни, вы сразу же понимаете, что попали в другой мир, где реалии, образ мышления и религиозная подготовка отличаются от наших коренным образом. В нашем образовании, пропитанном духом западничества, есть пробел, создающий трудности в понимании системы ценностей ислама, который стал для более чем миллиарда человек не только верой, но и образом жизни, основанном на стойких традициях.

Эти трудности усугубляются, если принять во внимание, что за свою многовековую историю мусульмане разбились на множество сект, каждая из которых яростно отрицает учения других, создает свои мистические системы, непонятные самим рядовым мусульманам, не говоря уже о тех, кто не впитал догматов ислама с молоком матери.

Начнем с общего, обязательного для всех мусульман.

В этом отношении, ислам – религия почти математическая, имеющая пять главных правил. Первое – знание символа веры на арабском, языке Пророка: «Ля иляха илляллах ва Мухаммадун расулюллах» («Нет никакого божества, кроме Аллаха, и Мухаммед – посланник Аллаха»). Второе – молитва, совершаемая до пяти раз в сутки с предварительным ритуальным омовением, где бы ни застал урочный час: дома, в мечети, на работе, в пути… А в пятницу славят Бога в мечети, где произносятся проповеди, имеющие не только религиозное, но и политическое (!) значение. Третье – посты, главный из которых месяц рамадан, когда надо читать Коран и заниматься благочестивыми размышлениями, ни есть, ни пить и ни развлекаться от рассвета до заката, а в иные дни существует запрет и на потребление алкогольных напитков, свинины, азартные игры и ростовщичество. Четвертое – хадж, паломничество к святым местам, если хватит сил и средств. Пятое – налог на имущество и доходы, который идет на нужды общины, культа и помощь бедным.

Порой к «столпам ислама» причисляют «джихад» – полную отдачу сил, возможностей, времени и даже жизни ради торжества своей религии. Помня о победоносном шествии ислама в средние века, европейцы переводят это слово, как «священная война».

Все остальное в исламе – традиции, законы, основывающиеся на арабских и местных обычаях, и мистика, круто замешанная на истории.

Основатель ислама Мухаммед, «главный и последний пророк истинной веры», родился в арабском городе Мекке примерно в 570 году н. э. Он рано осиротел, воспитывался родственниками. Помогая им в торговых делах, повидал свет. Встречи с иудаистами и христианами, догмат о единобожии укрепили зревшую в нем монотеистическую идею. Единственный, не рожденный, вечный, всемогущий Создатель избрал его своим посланником и во время религиозных экстатических бдений передал ему через ангела откровения – тексты Корана, священной книги, в которой в совершенной стихотворной форме содержатся наставления, правила, запреты, повеления культового, этического, юридического, хозяйственного характера, определяющие образ жизни, религиозную, политическую и социально-экономическую системы, а также народные понятия о морали, нравственности, справедливости и равенстве всех перед Богом.

Пророк Мухаммед, по велению Аллаха, создал умму (общину верующих), которая при его преемниках халифах (заместителях) Абу Бакре, Омаре, Османе и Али стала молниеносно, в историческом масштабе времени, распространяться на север, восток, запад, и через сотню с небольшим лет ислам восторжествовал на гигантской территории от юга Франции до границ Китая.

Обращению в ислам способствовала уже указанная точность и простота религиозных правил, исполнение которых обещало исправление земных несправедливостей хотя бы на Страшном суде, после которого праведники и мученики будут блаженствовать в раю, а грешники мучиться в аду. Многие язычники были уже близки к идее единобожия и слышали от иных проповедников о Ветхом и Новом заветах, о праотцах арабов и евреев Ибрахиме (Аврааме), Мусе (Моисее), Исе (Иисусе), утвердившихся и в Коране. Но Мухаммед утверждал, что человечество не воспринимало Божьего глагола из уст этих пророков и непременно наказывалось.

При жизни пророка Мухаммеда откровения существовали по большей части разрозненными и в устной форме. При первых халифах их собрали и записали. Коран был дополнен сунной и хадисами (преданиями о поступках и высказываниях пророка и его сподвижников). На основе их сложился фикх (мусульманская юриспруденция), осмысливающий шариат (правильный путь к цели) и разработанный факихами (правоведами). Он предусматривает нормы и правила религиозной жизни и поступков мусульманина. Вспомним, что имам (духовный и светский предводитель иранской уммы) Хомейни был факихом.

Прошу простить за пространное объяснение одной единственной статьи конституции, но когда речь идет о власти, обычно не жалеют ни слов, ни крови. Хотя ислам уравнивает людей перед Богом, спор, кто «равнее», существует в любом обществе. Мы помним, что четвертым халифом после кончины Мухаммеда был Али, его двоюродный брат, женатый, к тому же, на дочери пророка Фатиме.

Он воспитывался в доме пророка с шести лет, и когда пророк призвал своих родичей принять ислам и сказал:

«Первый из вас, кто примет мою религию, будет после меня преемником», – Али и стал тем первым. Благочестивый и умный, он был задушевным другом пророка и соратником в трудные времена, а после кончины основателя ислама противился отклонениям от религии. В бедной хижине воспитывал своих детей – Хасана, Хусейна и Зейнаб, продолжив род пророка.

И когда встал вопрос о власти, сторонники его доказывали, что родство с пророком дает ему и его потомкам право на нее, потому что они унаследовали благодать и способность выступать посредниками между людьми и Аллахом, а следовательно, должны быть имамами.

Мекканская знать из рода Омейядов выдвигала своих предводителей и утверждала, что родство с пророком необязательно, что во главе общины должен стоять «всенародно избранный» халиф. Поскольку эту демократическую тенденцию поддерживало большинство, она возобладала в исламском мире, несмотря на то, что правители, как правило, оказывались порядочными тиранами. С этого и начался в мусульманстве великий раскол на суннитов (люди традиции, предания) и шиитов (присоединившиеся, т. е. сторонники Али).

Борьба за власть шла жестокая. Погибли Осман и другие халифы из Омейядов. Погиб Али и его сыновья Хасан и Хусейн, оплакиваемые шиитами ежегодно. Трагическая судьба ждала их потомков, почти всех шиитских имамов, которых, вместе с Али, было двенадцать, называемых священными, непорочными, чистыми, безгрешными.

Последний из них, двенадцатый, Ходжат бен Хасан исчез в 70-е годы IX века в пятилетнем возрасте. Шииты считают, что он, согласно Божьей воле, был «сокрыт» на 69 лет, хотя и поддерживал связь с народом через четырех своих представителей, а потом начался период «большого сокрытия», когда он был взят живым на небо, где пребудет до Страшного суда, перед которым в образе Махди (своего рода мессии), или Вали-е-Асра, или Багиотоллы, или Повелителя времени явится на землю, чтобы установить царство правды и справедливости.

«Большое сокрытие» двенадцатого имама вызывает богословские споры. Видные шиитские мыслители поддерживают народное поверье, что будущий Махди пребывает среди людей и ждет своего часа, чтобы возглавить восстание и обеспечить победу истины.

А пока его полномочным представителем является шиитское духовенство.

Духовенство в Иране – это несколько сот тысяч человек: муллы, ахунды, пишнамазы (предстоятели на молитве), чтецы повествований о мученической кончине праведных имамов, проповедники, настоятели мечетей, судьи, наставники…

Они могут иметь и светские профессии. Среди них выделяются улемы, ученая элита, получающая образование в высших религиозных учебных заведениях священных городов Ирана (Кум и Мешхед) и Ирака (Неджеф и Кербела). Официального посвящения в сан не существует.

Религиозная организация совсем не похожа на иерархическую пирамиду любой христианской церкви, как не похожа мечеть на храм. Мечеть – дом собраний и молитв, где по пятницам (выходным дням) молятся совместно, слушают проповеди и обсуждают политические вопросы.

Все улемы считаются равными и подчиняются лишь Богу и сокрытому имаму, и если духовное лицо, благодаря своим знаниям и благочестию становится особенно авторитетным и имеет большее число сторонников, чем другие, то с согласия лидеров шиитских богословских центров получает почетное звание ходжатольислама («доказательство ислама»), потом аятоллы («божественное знамение»), великого аятоллы, а всеми признанный духовный лидер зовется марджа-е таклид («образец для подражания»). Все вместе они считаются муджтахидами, то есть лицами, имеющим право на иджтихад, на интерпретацию вновь появляющихся жизненных явлений. Они могут давать личное заключение о правилах поведения своих сторонников в изменившихся обстоятельствах, опираясь на основные и частные законы мусульманской веры. Это называется «выносить фетву» или декрет по правовым и политическим вопросам, а с появлением в стране духовного лидера его фетва приобрела значение приказа (хукм), обязательного для исполнения всеми верующими.

Но стать высоким духовным лицом совсем не просто.

Во-первых, он должен быть законнорожденным. Во-вторых, обладать хорошим слухом, зрением и дикцией. В третьих, вести благочестивый образ жизни и быть настолько безупречным в своих суждениях, чтобы у его сторонников не возникало и тени сомнения в их правильности. И этого мало…

Вдобавок к высокому интеллекту, глубокому знанию Корана и хадисов, духовного наследия праведных имамов, логики, этики, мусульманского богословия и права надо участвовать в диспутах, выступать с проповедями в мечетях, иметь учеников и сторонников, которые, как это повелось исстари, разъясняли бы взгляды своего наставника в мечетях и на базарах.

Зависимость духовной элиты от светской власти во времена монархии была слабой. Она распоряжалась специальным налогом, собираемым не государственными чиновниками. Все это и предопределило успех исламской революции в Иране, духовным руководителем которой стал имам Хомейни, чья страстная и доходчивая проповедь при помощи современной электронной техники звучала в многих тысячах мечетей, минуя государственную цензуру и сыск.

Шиитов много в Ираке, Сирии и других мусульманских государствах. В Иране их 90 процентов населения. Со времени исламской революции они называют Хомейни имамом, что признавалось не всеми священнослужителями. Хомейни не возражал против такого звания, но никогда не отождествлял себя с Махди. Словосочетание «имам Хомейни» стало настолько прочным в сознании иранцев, что его называют так во всех трудах, даже когда речь идет о событиях, происходивших до 1979 года.

Мне довелось побывать в Тегеране, Куме, Казвине, Исфахане, Хомейне и других городах, беседовать с людьми, седыми, бородатыми, в просторных темных халатах и чалмах об имаме Хомейни, революции, расспрашивать о тонкостях исламского права и правления. Они были скромны, не любили называть свои ученые звания, но все равно обнаруживалось, что многие из них свободно говорят на нескольких иностранных языках, кроме обязательного арабского, что им ведомы перипатетические размышления Аристотеля, что кое-кто читал Декарта и Канта на их родных языках…

Глаза их молодо блестели.

Постепенно я стал разбираться и в одежде, которую они носили. Улемы повязывают головы белыми тюрбанами, а черные были знаком того, что их обладатели являются сейидами – потомками пророка, что их родословная восходит через праведных имамов к самому Мухаммеду. Последние пользуются большим уважением у шиитов, независимо от того, улемы ли они или миряне. Им не рекомендуется лишь заниматься торговлей. Не священнослужители вообще не носят тюрбанов, многие не афишируют своей принадлежности к сейидам, и я с удивлением узнал, что мой постоянный спутник, доцент русской кафедры Тегеранского университета, защитивший диссертацию в Москве и с изяществом носящий пиджачную пару, – потомок пророка.

Имам Хомейни носил черную чалму, как и нынешний духовный лидер Исламской Республики Иран Хаменеи, речь которого я слышал, сняв туфли, в пятницу при большом стечении народа в мечети Тегеранского университетского городка, которая представляет собой большой навес, весьма отличающийся от роскошных дворцов с радиофицированными минаретами, что строятся сейчас повсеместно в разбогатевших на нефти мусульманских странах. Превосходно поставленным голосом со своеобразным тембром, как бы с трещинкой, он говорил о «текущем положении», опираясь на высказывания имама Хомейни. Слышал я и крупнейшего религиозного и государственного деятеля аятоллу Рафсанджани, который был в белой чалме.

Это не отчет специального корреспондента, а потому отмечу только, что у обоих риторика отработана в совершенстве, с должными паузами и ударными концовками пассажей, после которых раздавался многотысячный рокот: «Аллаху акбар!» или другое ритуальное скандирование. Говорят, каждый иранец – прирожденный оратор…

Помолившись под руководством пятничного имама, который подавал знак, когда всем вместе, касаясь локтями друг друга, чтобы почувствовать общность, надо склоняться, верующие разошлись. Почти все они были в современных костюмах, но ни у одного из них не было галстука, ни у одного мужчины в Иране, как бы наперекор всемирной моде, в знак протеста против удавки. У всех бороды, но у молодых это что-то, вроде сильной небритости, ставшей модной и на Западе, не осознающем, откуда что пошло.

Женщины молились отдельно под навесом и одеты были все в просторные платья, скрадывающие соблазнительное изящество фигуры. Головы покрыты большим платом, хиджабом, чадрой, не закрывающей лица. Впрочем, косметика позволительна и плечики тоже, а мешковатость или приталенность платья, как меня уверяли мужчины, зависит от того, насколько жена любит мужа и не хочет или хочет нравиться другим мужчинам.

Многоженство? Попробуй содержать четырех жен одинаково хорошо по современным понятиям. В Иране меня с каким-то затаенным ужасом спрашивали – неужели многоженство, по слухам, сохранилось у мусульман России? Поскольку еда очень дешева (своя, не привозная, правительство тратит около 2 миллиардов в год, чтобы цены на нее и на бензин не поднималась), а к столу не подают спиртных напитков, то ходят в многочисленные ухоженные рестораны семьями, с выводками ребятишек, которых обожают, и нетрудно было заметить, что верховодит все-таки в семье супруга «ханум», а муж поспевает и сопли подтереть дитятке и метнуться по ее подсказке к официанту, чтобы уточнить заказ. А насчет легкости развода, когда мужчине достаточно, по шариату, трижды заявить об этом публично, то это еще вилами на воде писано…

И это после исламской революции, о которой наговорили столько ужасов по части угнетения женщины. Кстати, студенток в университете никак не меньше чем студентов.

Иранцы удивительно добродушны и приветливы.

Улицы двенадцатимиллионного Тегерана до отказа забиты машинами с, видимо, лучшими в мире водителями, которые при малочисленности светофоров и совсем незаметной полиции, умудряются очень быстро рассеивать пробки, сворачивать, как кому в голову взбредет, проходя в считанных миллиметрах друг от друга, договариваясь на ходу едва заметными движениями рук и мимикой без скрежета сминаемого металла и ругани. У меня, привыкшего к московской неуступчивости и вечно дурному настроению водителей, то и дело падало сердце…

Скажут, это не показатель, но у меня было немало случаев удивляться, как такие незлобивые люди, сбившись в неистовую толпу, шли с голым руками на американские танки в революцию, не говоря уже о гладкоствольных ружьях охраны русской миссии, не отстоявшей посла Грибоедова. Но тут уже замешана политика и религия, наглость американских прихвостней, о чем скажу позже…