Записки из палаты

Предисловие

Не стал загонять вас сразу в гущу событий. Решил, для начала, немного ввести в курс дела. А заодно оставить ещё одну маленькую записку. На память. Для истории.

Не будем торопиться. Постоим немного на берегу, посмотрим на воду, помашем чайкам крыльями и тоже постараемся взлететь.

Первый рассказ из серии «Записки из палаты» написан давно. Это рассказ-экспромт, написанный, в общем-то, случайно, возникший на листе бумаги в одну из ночей и впоследствии лишь незначительно подредактированный. Это рассказ уже «из архива» и я не счёл нужным значительно вторгаться в его содержание при подготовке книги.

Второй рассказ «Записок из палаты» написан сравнительно недавно. И тут я дал себе волю пройтись по нему основательно. Внесено много дополнений, поправок, добавлены новые главы, отчего их нумерация немного сместилась. В целом, я постарался сохранить стилистику первоначального изложения, где мысли сталкиваются, наезжая, наваливаясь друг на друга, приобретая самые невероятные формы, как льдины в реке во время ледохода. В общем-то, точно так же, как это и происходит в голове и сознании человека «со странностями». В силу обстоятельств рассказ был написан, напечатан на смартфоне, по одной небольшой главе в день, которые сразу же отправлялись «в мир», отсюда и такая разбивка на главы и ещё одна из причин выбранного стиля изложения – на смартфон не очень-то удобно печатать большие тексты и досконально их редактировать. Хотя поддержанию выбранной стилистики хорошо помогает. Тем, кто читал раннюю, первую версию второго рассказа «Записок из палаты» и кому эти «записки» понравились, рекомендую прочитать и этот книжный вариант, вас ждут новые, непредсказуемые события и ситуации. Уверен, вы снова от души посмеётесь и не раз.

Третий рассказ «Записок из палаты» ранее нигде не публиковался. Я его специально приберёг для книги. И если первый и второй рассказ связаны между собой «чисто символически», то третий рассказ это планомерное продолжение предыдущего. Вообще-то изначально была идея просто добавить ещё одну главу во второй рассказ. Подмешать событий, взболтать хорошенько и завершить рассказ по-другому. Не вышло… В этот раз передо мною оказался двадцати семидюймовый монитор, и грех было не воспользоваться таким широким полем для деятельности. И я пошёл гулять со своей фантазией, как Лев Толстой вокруг своего дуба, гигантским исполином торчащим над его «Войной и миром». А вот где и вокруг чего «гулял» я и что из этого вышло вы узнаете, прочитав этот рассказ. В продолжение к "Запискам из палаты" идут рассказы "Записки с Марса" и "Записки городского…"

Так же в книгу вошло несколько отдельных, доработанных моих ранних рассказов, они тоже по стилю «из палаты» и я счёл уместным поместить их в одной книге. Сразу предупрежу: «Невероятные приключения. Или сказка для взрослых» могут быть в некотором смысле травмоопасны. Не знаю, как так получилось, а пару раз сам лично становился свидетелем того, как читая этот рассказ, человек падал со стула от смеха. Поэтому рекомендую, на всякий случай, читать «Приключения» в автомобиле, пристегнувшись ремнём. И не говорите потом, что я вас не предупреждал. Хотя, на мой взгляд, это просто обычный, шуточный рассказ. Как Александр Сергеевич Пушкин писал свои сказки, вдохновляясь рассказами Арины Родионовны, так и я написал, вдохновляясь тем, что слышал, видел в детстве, юности и что слышали и видели многие из вас. Поэтому без труда узнаете многие аналогии, персонажей, только в других невероятных ситуациях, лихо закрученных моей фантазией.

Ну, что, готовы? Тогда вперёд и с разбега!

В некоторых рассказах представлены мои стихи, ранее опубликованные на моей странице на сайте Стихи.ру под псевдонимом «Алёша Проганини», а также стихи нигде ранее не публиковавшиеся.

Также в книгу вошла новая редакция нескольких моих прежних рассказов, опубликованных ранее на моей странице на сайте Проза.ру. Тот, кто читал их раннюю версию, надеюсь, по достоинству оценят проделанную мною работу.

Записки из палаты

Не успел купить колбасы. Уже съели. Я только к прилавку, а колбасы-то уже и нет. Съели.

– Нет, – говорят, – не успели, – Вот разве что докторской хвостик остался. Будете брать?

Но я же не доктор, мне нельзя. Доктор так и говорит: «Нельзя». А сам за обе щеки уплетает. Глаза лукавые, морда довольная такая, хитрая. И протяжно, ехидненько так мне говорит: «Низя…»

– Вот, – говорят, – ещё егерьская осталась. На любителя. Пробовать будете?

Нет, это тоже не для меня. Я же не егерь. Хотя, тоже любитель. Заманчиво.

Пришёл домой, стал заваривать чай. Из пакетика что-то вывалилось и больно ударило по ноге. Я вскрикнул, отдёрнул ногу и посмотрел вниз. На полу лежало бревно. Бывает же… Видимо, это из глаза вывалилось. А я и не заметил. Большой палец на ноге болел и раздулся. Решил помазать зелёнкой. Пока открывал пузырёк, пальцы, часть дивана и брюки поменяли цвет. И, судя по всему, надолго. Если не навсегда. Забавно.

Посмотрел в окно и увидел журавля в небе. А у самого как раз синица в руке. Запустил в журавля синицей. Удачно попал – через неделю у них свадьба. Женятся. Меня не пригласили – обиделись. Ну и ладно. У меня всё равно на этот день поминки по личной жизни намечены. А что делать, если даже дворник при встрече сочувственно вздыхает и жалобно так смотрит на меня. Думаю, он и сам бы привёл мой внешний вид в порядок, только знает, что не дамся. Я дикий. Поэтому и живу в клетке для хомячков – чтоб никого не обижать.

Позавчера потерял последнюю пуговицу с пиджака. Падая, она пробила колодезный люк и унеслась куда-то в бездну бесконечности и просторы мирозданья. Думаю, она и сейчас ещё крутится где-то там по орбите среди звёзд. Завтра отправляюсь на поиски. А колбасы нет. Теперь даже и егерской. Они же и расхватали. Написал заявление в милицию – обещали разобраться. Но как-то странно посмотрели. Думаю это не к добру. На всякий случай решил съехать с квартиры и поменять гражданство.

Гражданство забрали, а другого не дают. Говорят: «Кончилося. Разобрали». А сами и моё уже кому-то втюхнули и хитро улыбаются.

– Караул! Что делать?

Обиделся на всех. Завтра улетаю жить на Марс – тётка в Саратове не принимает. Скворыга. Посажу яблони. Буду выращивать картошку, и кидаться сверху на Землю метеоритами – на кого Бог пошлёт. А ещё построю стену огроменную, на пример китайской, чтоб ко мне никто не просочился, и вида на жительство выдавать не буду. Вот вам всем. Выкусите. Своё ешь, а мои яблочки не тронь. Я, может, сам буду по одному закону в день открывать! А нет яблока – нет закона. Проверено на Ньютоне. Вот вам и первый закон. Со всеми входящими и исходящими. Надо срочно строить библиотеку и академию. Буду сгружать туда на зиму яблоки. Кстати, и профессуре удобно – не надо «на картошку» далеко ездить. Всё под боком. Не отходя от кассы. Заплатил деньги и пошёл яблоки перебирать.

Кстати, надо позвать профессора. А то коньяк ещё остался, а поговорить уже не с кем. И пусть по пути килограмм пять яблок на лимон поменяет. От академии не убудет, а науке польза.

Вернулась синица – канарейка. Вся в слезах. Сказала, что разводится и что журавль на самом деле никакой не журавль, а самый настоящий козёл. И что теперь она будет жить у меня. Вместе с мамой. Я возразил. Сказал, что связан по рукам и ногам, и никак её принять не могу и предъявил в доказательство собачий паспорт.

Оказывается, такую породу собак могут держать только козлы. Не знал. Завтра пойду менять. А заодно и пуговицу поищу. Вдруг она уже вернулась. Впрочем, в новостях не передавали. В новостях вообще ничего хорошего не передают. И чем они только там занимаются? Вернее – чем мы все тут занимаемся, если им передавать нечего? Ну, нет у нас хороших новостей. И кто виноват? И что делать? Надо разбудить Чернышевского. А заодно и Большой театр. Культуру в массы!

Пришла уборщица. Сказала, чтобы поднял ноги. Потом вылила в ведро банку ядрёной пахучей краски, намочила тряпку и шваброй вымыла пол. Так и сижу на деревянной табуретке посередине комнаты под самой лампочкой. Жду, когда высохнет…

А на табуретке ничего так – жить можно. То этак повернусь, то так присяду. Тесновато, правда. Как в космическом корабле. Зато виды какие. Перспективы!  Ладно, уговорили. Остаюсь. Всё равно другого выхода нет. Да и входа тоже. Только санитары за дверью шушукаются, хихикают и подглядывают на меня в замочную скважину. Сволочи.

Сатрапы.  Болванчики недотёсанные. Я бы запретил брать в санитары людей без двух высших образований, а то образованному человеку среди них не уютно. Не комфортно как-то. Скучно.  Никакой культуры. Да и поговорить не с кем. А ведь не с дровами дело имеют, а с людьми, у которых тонкая душевная организация. Это понимать надо.

На стене открылся люк, и кукушка пробила полночь. Из-за этого со стены немного осыпалась штукатурка и замусорила пол. Значит опять придёт уборщица и станет лупить меня мокрой тряпкой и сильно браниться. Признаться честно, я не очень-то люблю, когда меня лупить, но всё-таки какой – никакой живой диалог. Общение.

Так и сижу на табуретке. В позе лотоса. Сам себе обгоревшей спичкой письмо пишу на своей же ладошке. Тыкаю спичку в непросохший от покраски пол и пишу. Потом сожму ладонь в кулак и кину письмо в окошко. Может, кто и подберёт. И передаст куда надо. Прилетит образованный ОМОН во главе с академией и наведут здесь порядок.

Фу, краска, какая пахучая. Хоть бы ароматизатора добавила какого, бестия.

Всё, надоело мне здесь. Улетаю…

28.04.2017

Посвящение рассказа

В процессе работы над второй редакцией рассказа «Записки из палаты. Рассказ 2», когда уже практически всё было готово, ко мне на кухню залетела одна мысль: Надо бы рассказ кому-нибудь посвятить. Работа проведена не малая, так чего добру пропадать? Кроме шуток – идея хорошая сама по себе. Я даже эту мысль погладил и зёрнышек ей насыпал, чтоб росла и крепла быстрее. А кому посвятить? Вот кому бы я хотел посвятить этот рассказ? И… о, Эврика! Нужная идея сама впорхнула в раскрытое настежь окно, разметав своими широкими, белыми крыльями всяческие сомнения! Рассказ сам так и просится быть посвящённым докторам, врачам, медсёстрам, всем тем, кто охраняет наше здоровье, борется за него и часто даже вступает в неравную схватку с самой смертью, вырывая из её когтистых, крепких рук наши тела и наши души.

Тем более, и, кстати, к некоторому моему удивлению, первоначальный, короткий вариант «Записок из палаты» был с большим воодушевлением принят именно медицинскими работниками. От них мне приходили самые восторженные отзывы. Несколько неожиданно показалось сначала. И придало уверенности, что я на правильном пути, когда вслед за первой частью, просили скорее вторую, третью и так далее. Юмор рассказа нашёл своего «профессионального» читателя, перевернул, казалось бы, обыденные и рутинные ситуации, больничные будни «с ног на голову» и пошёл гулять по коридору на руках, развлекая окружающих, даря им улыбки и радость от весёлого времяпрепровождения.

На том и порешим: Этот рассказ посвящается всем медицинским работникам. Врачам, докторам, медсёстрам, всем тем, кто зорко стоит на страже нашего здоровья и самоотверженно отдаёт себя своей работе во имя и во благо всех нас. Спасибо вам!

Отдельное спасибо тем, кто, прочитав раннюю версию этого рассказа, спрашивал меня: Кем я работаю? Психотерапевтом или санитаром? Спасибо вам, люди добрые, что поставили меня на эту сторону баррикады! Значит, белый халат всё-таки на мне. Это радует.

В госпитале

Квадратных окон свет колючий.

Ночь над промзоной, тишина…

Лишь вдалеке домов колода

И в небе серая луна.

Последний поезд уходящий

Стремится скрыться налегке.

Ему здесь тоже всё чужое.

И он бежит. Я в тупике.

Я здесь застрял. Пока надолго.

Больничных будней кутерьма.

Потом приходит в гости полночь…

И бродит за окном зима.

Алёша Проганини.

Записки из палаты. Рассказ второй

Все персонажи, события и место действия являются вымышленными любые совпадения – случайны.

А вот и снова я. Здрасти. И снова пишу из палаты. Поймали меня, всё-таки. Выследили… Вычислили… Математики хрестоматийные. И как у них это только получается? Так и не успел улететь на Марс. Перевёл кучку денег за билет, а тут, как гром среди ясного неба, и они. Повязали и сюда, даже разговаривать не стали. Что за фамильярность? Эх… пропадёт теперь мой марсианский билет ни за что. Пропадёт. Он теперь уже, поди, в почтовом ящике, прислали. А я тут. А из почтового ящика его непременно украдут. Стыбрят без зазрения совести, и всё тут. И прощай мои цветущие яблоки на Марсе, сенокосы, молочные реки и кисельные берега. Билет непременно украдут. Всем на Марс хочется, только мало, кто в этом признаётся. Молчат. Только ходят по подъездам, да в почтовые ящики заглядывают – ищут свою удачу. Нет бы, чтоб просто купить, вот как я. Скряги… И эти скряги… Меня сюда, а сами, наверное, уже в подъезде пост поставили из двух санитаров, у почтового ящика, билет ждут. Надо срочно позвонить соседке, Клеопатре Андримандритовне (логопеда ей в нотариусы), чтоб она мой билет у них перехватила. Она же на пенсии и всё равно целыми днями торчит около дверного глазка, беспрерывно и беспрестанно высматривая, выглядывая, как капитан подводной лодки в перископ затаённого судна, свою новую жертву, свою добычу. Мне думается, она даже ночует в своей прихожей на табуретке, прижавшись ухом к входной двери и пеленгуя своим чутким ухолотом малейший шорох, раздающийся вдруг в притихшей на ночь парадной. И, если, по её неисповедимому мнению, случается "аврал" или "караул", она немедленно начинает стучать половником в кухонную батарею, как в корабельную рынду, призывая, тем самым, всех жильцов срочно собраться "на верхней палубе" на заседание (или на задстояние?), чтобы провести с ними разъяснительную беседу о недопустимости устраивания шума в ночное, дневное и любое другое время года и необходимости вытирать ноги перед входом в святая-святых – наш подъезд, нашу «лестницу» а-ля парадис!

У неё не забалуешь. Всё под контролем. Она над всем подъездом крышу держит. Гаргулия, одним словом. Её даже наш управдом боится и всегда мимо её квартиры на цыпочках проходит, потому, как живёт в нашем же подъезде на пятом этаже. А уж с двумя-то санитарами Андримандритовна легко справится. Она вон как всей Скорой помощи нервы помотала. Клубочком. И в узелок завязала. Диспетчеры валерьянку сразу пьют залпом и на брудершафт, как её голос в трубке слышат, как и те везунчики, которым всё же удалось «отхватить» такой вот вызов. Едут к ней со слезами на глазах и плачут всю дорогу.

Я отвлёкся. Мне же позвонить надо…

– Откройте! Мне надо срочно позвонить! Куда следует! –  истошно кричу я и со всей силы барабаню в дверь кулаками и головой. А хорошо у меня получается, громко. Заслушаешься…

Ну, вот, дверь открылась. Снова дали в глаз. И под дых. И пинка под зад, чтоб отлетел от двери в дальний угол и ворковал там как сизый голубочек и не отсвечивал. Да, я яркая личность! Какая, в сущности, фамильярность и моветон, так обращаться с постоянным клиентом.

– Эй, там, на корабле! Полундра! Я сейчас на вас жалобу на стене накарябую. Зубилом. (Где моё зубило?) И отправлю нарочным по всем инстанциям, пусть несёт куда следует, и всем показывает мою стену "жалоб и предложений", вот тогда и разберёмся – кто тут главный.

Главный… Главный… Только бы Главный не узнал. А то мне хана. Ох, и сурьёзен он у нас. Суров. Могуч. А кулачищи какие… Говорят, он раньше хирургом работал, значит, пальцы ломать умеет. Надо прикинуться пай-мальчиком: "Ля-ля-ля, Ля-ля-ля. Все хорошо. А небо-то, небо-то какое сегодня голубое! Вы только посмотрите. И облака! Белогривые лошадки. А вон и птичка. Смотрите…!"

Всё, "отвёл глаз", как говорится, инцидент исчерпан, стороны пришли к консенсусу и выстроили свою общую диаметрально противоположную биссектрису во главе равнобедренного угла с косым уклоном в сумме квадратов катетов.

А теперь: Ц… Тише. Сейчас я накроюсь табуреткой и поведую вам о самом главном. Только тихо мне тут. И там. Это мой большой секрет. И ноу-хау.  Вы думаете: Как я пишу? Неужели мне стали выдавать здесь перо, бумагу и чернила? Щаззз… Дождёшься от них. Вы мне ещё про шпагу и шляпу с перьями напомните – я вообще тогда умру от смеха. Аж два раза. А чернила они и сами давно уже выпили, это точно. Потому, как пишут карандашами. Пишут и стирают, пишут и стирают. Поэтому-то ничего у них разобрать и невозможно – потому, что не написано. А где написано, там уборщица, тётя Клава, матом кричит. Вот чтоб её не расстраивать, потому и стирают всё сами. С Индезитом и мелком от тараканов, чтоб наверняка. А ещё, они развлекаются так: нарисуют мелком на линолеуме в коридоре круг, очертят, черти, вокруг себя, встанут в центр и ржут как кони на ипподроме и в уборщицу пальцем тычут, показывают друг другу, как она носится вокруг них со шваброй, жестикулирует, кричит по тарабарски, будто нечистую, немытую силу на их головы вызывает. А потом они с тётей Клавой в догонялки играть начинают – она гоняет их по коридору мокрой тряпкой, а они резвятся, как дети, гогочут, уворачиваются. В общем, смысл игры в том, что кому мокрой тряпкой перепало, тот потом всю эту писанину мелованную и подтирает. А кто не подтирает, тот сразу прячется. И сразу тихо-тихо так становится, умиротворённо, как вечером в деревне в колхозе в июле, после сенокоса. И туман клубится… по коридору. Это Главный курит в своём кабинете и думает о судьбах Вселенной, ну, и обо мне конечно. От того и курит…

… Курит и молчит. Молчит и курит. И думает… Тяжелая тишина заходит в этот момент в здание и стоит в коридоре на страже его покоя. Ну, а я тут пишу "под шумок". Вернее – под дымок.

Итак, приготовьтесь услышать мой секрет. Только ничего не записывайте и не запоминайте. И никому не рассказывайте. Просто мотайте на ус.

Нам тут, не так давно, молоко стали давать. Видимо им там сверху козу прислали. И директиву. Вот они молоко и разбавляют. Чтоб, значит, на всех хватило. И им тоже. Вот я и придумал: раз чернил нет, буду писать молоком! Идея конечно не нова, но молоко-то разбавлено водой. А как водой писать? Как вилами по заливу? Это я каламбурю. Но эффект действительно такой же. И вот решил я тогда это молоко нагревать и выпаривать из него влагу, пока не станет пригодным для письма. Держу стакан двумя руками, грею в ладонях, жду, пока вода испарится, а сыворотка останется. Долго держу. А они-то думают, что я больной – на молоко разведённое часами любуюсь в стакане. Ага, щаззз… море я там увидел разливанное. Поля из одуванчиков. Кораблики. И лягушек. Шиш вам, а не лягушек. Лягушек не отдам. Самому надо. Они так забавно квакают.

Так вот, когда "чернильная" сыворотка готова, я приступаю к таинству каллиграфии и чистописания. Горелая спичка у меня ещё с прошлого раза осталась, это хорошо – я её тогда ещё под плинтусом спрятал, там и храню, прячу с тех пор, чтобы не отобрали. А поскольку бумаги мне не дают, пишу, как и обычно отсюда – на ладошке. Очень удобно. Всегда все рукописи при себе. И не отберут. Даже не догадаются. Потому как такие вот чернила мои молочные не видимые. Почти. Сжал руки в кулаки и всё, и нет ничего. Спрятано как в сейфе. Только вот они не любят, когда я руки в кулаки сжимаю, сразу чего-то подозревают. Наверное, догадываются. Сразу зовут двух самых крепких санитаров – добрых молодцев, чтобы те, значит, меня на место поставили. А я этого не люблю. В этой палате я свободный человек, где хочу, там и стою. И чтобы снизить конфронтацию и противоречия в наших международных отношениях, я сразу, к их приходу, вскакиваю на табуретку и начинаю декларировать им лирические стихи, что-нибудь про несчастную любовь и не сбывшиеся мечты. Например, Барто: "Мишку бросила хозяйка…" и так далее, в таком духе. Очень их это жалобит. И мой несчастный вид тоже. Они сразу степенятся, успокаиваются и уходят. Наверное, плакать. Очень, очень тонкоодухотворённые натуры. Так что, как с буйными обращаться, я уже знаю. У меня на них своя методика. Психологическая. Тонкоуравновешивающая… ся. Во как.

А когда они уходят, я сразу сажусь на табуретку и пишу дальше. На ладошке можно в несколько слоев писать. Я пробовал. Уже научился. Сначала пишем вдоль. Потом по диагонали. Потом поперёк и снова по другой диагонали. Вуа-ля, готово. А если менять угол наклона диагонали, то можно ещё много слоёв добавить. Триста шестьдесят градусов – даже по градусу на слой, это уже триста шестьдесят слоёв. А если ещё и мелким почерком… так это уже многотомник получается. "Мир и не мир". Льву Толстому меня точно не догнать. Ясен пень. И Ясная поляна под Луной в яркий, солнечный день. Во как.

Главное руки не мыть. А то можно смыть весь плодотворный многодневный труд и придётся всё начинать сначала. Так что, никогда не мойте руки, когда занимаетесь моей калиграфией, по моему методу. Никогда и ни за что! (Разве что только в резиновых перчатках) Можете часами смотреть на воду, можете пить её, но руки никогда не мочите водой. Да и ничем не мочите. И не давайте проделать это с вами санитарам, как бы они этого ни хотели и ни старались вас умыть, отмыть и вымыть ваши руки. Можете их (санитаров конечно, не руки) даже укусить по очереди. Впрочем, до этого лучше не доводить. Ну их. А то оденут вам рубашку с длинными рукавами, а писать как тогда потом…?

Потом… Потом… суп с котом я не буду. И вообще – объявляю себя вегетарианцем и членом королевской академии наук! Тем более я и так здесь ответственный научный сотрудник. Мне даже молоко за вредность дают. Работа такая. А как бы вы думали все эти кандидаты и кандидатки свои кандидатские написали, если бы не я? Я же у них тут учёный кролик. Мышь летучая. Белка в колесе. И динамо-машина прогресса и развития отечественной и мировой науки. Естествопервоиспытатель. Всё на мне, всё на мне. Все кандидатские, докторские, любительские, краковские, егерские… Все. На том и стоим: Науку вперёд толкаем. Просвещение. Сингулярность биометрических потоков в процессе триготовления арвиозных завихрений дуплексных раскладов аржиозных изломб в наклонной плоскости при стечении самых различных немыслимых обстоятельств. Меня даже на процедуры из палаты одного не выпускают. Только под охраной. Или с охраной? Скорее всего: с охраной, но иду я под охраной. Хотя идут они рядом. И даже, иногда, меня придерживают. Забавно. А она, охрана, рядом со мной всегда. И чтоб ни одна муха… Ни-ни.

Меня вообще нигде одного не отпускают. Несмотря на то, что на окнах решётки, а по забору густо намотана проволока. Очень я ценный экземпляр. Возможно. Да, так оно и есть. Дюже засекреченный и обложенный тяжёлой тайной, потому, что даже мне не говорят, чем я здесь занимаюсь и что делаю и кем работаю. Но берегут и не отпускают.

В лифт захожу со своей охраной, а там… смотрю на бейджики, а рядом со мной стоят, как кильки в банке, профессора, кандидаты куда-то и чего-то там, доктора разные, каких-то там гравитационных направлений, например. И все они без охраны. Только я один с телохранителями. Вот какая я важная персона. Мне, наверное, скоро и дачу дадут. В лесном массиве. Где ели высокие и грядки полоть не надо. Потому, что их нет. Всё деревьями высокими засажено с широкими, раскидистыми кронами. Никогда не мог сообразить: как же это смогли между таких высоких ёлок и сосен ещё и дома построить? И не маленькие. В два-три этажа, с большими стеклянными террасами и балконами. И не просто построить. А ещё и ориентировать их не по расположению улицы, а по сторонам света, как египетские пирамиды. Там – восход, там – закат. А тут у тебя целый день на террасе Солнце загорает и светло. Удивительно. Должно быть, какие-то древние знания использовались при строительстве пирамид и таких вот лесных городков. Потому и обитают в них, по большей части, люди не простые, всё больше талантливые, учёные. Хомо-сапиенс! Тут-то я и раскрыл секрет гениальности, в один из приездов к своему давнему знакомому. А с чего бы, вы думали, я рассчитываю получить домик в одном вот из таких живописных городков? Правильно – опираясь исключительно только на себя и свои знания. Я столп себе. Альфа и Омега. Бета. И Гамма-излучение. Я открыл секрет гениальности. Давно замечено, что все рассеянные люди, по большей части своей, гениальны, талантливы и выдаются над остальными. Или наоборот? Все талантливые люди, по большей части рассеяны? Ну, не суть столь важно. Факты на лицо. А от перемены мест слагаемых сумма в чеке не меняется. Это вам любой бармен объяснит. Старый, старый закон. Неоспоримый. Его когда-то давным-давно один математик вывел, посидев хорошенько с друзьями в харчевне, и обдумав, уразумел, увидев счёт. Это Архимед в ванной плескался. И кораблики игрушечные топил. И не очень игрушечные тоже. Но потом. А настоящему математику общество нужно, простор. Идея. Количество необъятное, чтоб было, где развернуться и что посчитать. И сад яблоневый. Цветущий и плодоносящий. И желательно где-нибудь на Марсе.

И так, в один из приездов к своему давнему знакомому я открыл секрет гениальности и получения домика в живописном лесном массиве, в самом лоне природы и оазисе чистого елового воздуха и витающих в нём остроконечных идей. Впивающихся в твое сознание и озаряющих ум невероятными, яркими открытиями.

Мы шли с товарищем по обочине просёлочной дороги, и тут нам навстречу попался велосипедист. И что в этом такого гениального? – удивленно и разочарованно спросите вы. В том-то и дело, что в самом велосипеде ничего гениального уже нет. Его изобрели давно. И надолго. А вот его лихой наездник, мужчина за средних лет с седоватой бородкой, не спеша крутящий педали, произвел на меня самое первое и самое неизгладимое впечатление! Всё дело было в его обуви. Вернее в разности слагаемых её суммы – на одной ноге у него был кроссовок, а на второй шлёпка, которой он совершенно невозмутимо шлёпал по педале велосипеда и катил в какую-то, одному ему известную, сторону. Заметив моё удивление, мой спутник совершенно невозмутимо пояснил мне, что удивляться, в общем-то, тут и здесь, совершенно нечему и что здесь много таких вот чудаковатых и рассеянных и даже не обращающих внимание, в чём и как они выходят из дома. Городок-то научный. И жители его все мыслями где-то там и совершенно не здесь. И не удивительно даже, что проехав пару-тройку километров, этот задумчивый велосипедист, вдруг, сообразит, что он едет вообще не в ту сторону. А в какую ему сторону надо и зачем он поехал – вообще не вспомнит. Главное, чтоб не заблудился и нашел дорогу домой. И то хорошо.

Эврика!!! Альфа и Омега сложились в этот момент в моей голове и цепная реакция рассыпала пазлы, как хаотично выстроенные фигурки домино и сложила их вновь, ярким, всё проясняющим узором, не оставив в моём восприятии и понимании ни тёмных, ни белых пятен неизвестности и неопределённости. Я решил стать гениальным, пройдя весь путь самой короткой и простой дорогой. Я решил стать рассеянным. Что с учётом переставки местами слагаемых было равносильно и суммарно одинаково и параллельно, как пифагоровы штаны 45 размера и приводило, по моим расчётам, к желаемому мне в сумме итога результату.

И я стал умышленно-рассеянным, чудил, как только мог, и насколько хватило моей буйной фантазии, потерпел некоторые издержки, вследствие "потерянных и забытых" вещей, не выключенных электрических лампочек, уходя из дома, и разных прочих других мелочей. Я был очень старательно-рассеян, пока это не вошло в мою привычку и не стало самим образом моей повседневной жизни, потому, как считал, что игра стоит свеч. И пряников. Не знаю, в какой момент и что пошло не так, но вместо уютного дома в живописующем уголке жизни, я вдруг оказался здесь. На какой-то неизвестной мне, но, судя по всему, важной работе, с дополнительным пайком в виде кружки разбавленного водой молока. Не знаю, что я пропустил и не учёл в первоначальных своих расчётах, видимо, на пути к моей заветной цели есть ещё один, дополнительный этап, животрепещущий и загадочный квест, который я должен пройти сам, до конца, ведомый вперед своими желаниями и охраняющими меня санитарами…

– Йай! Больно…!

Простите, это была торпеда. Женщина-торпеда. Моя торпеда. Медсестра. Она всегда врывается в мой отсек, в мою альма-матер, в мою тихую гавань и мирную обитель, и такую беззащитную перед ней и перед санитарами палату-каюту. Без стука, широко и резко распахивая дверь, будто, как консервным ножом легко и просто вспарывая брюхо корабля, и врывается в его чрево нагло, совершенно без разрешения и приглашения. Одно слово: "Женщинаторпеда". Так мало того, что врывается всегда резко и внезапно, так она ещё и несёт на себе боевую часть: парочку фугасно-подкалиберных шприцев, которые с каким-то остервенелым удовольствием всаживает мне в ягодицы по самое и-го-го. Вот просто врывается, хватает меня с ходу, как Тузик грелку, швыряет на кровать, как тряпку какую, и лицом вниз притом… и всаживает два осколочно-фееричных укола, от которых потом неприятно болит, и сидеть не хочется. Я всё же думаю: она манкирует своими обязанностями. А когда у неё издевательски хорошее настроение, то она может сначала, перед этим, более плавно, но от того не менее как-то резко и уверенно приоткрыть дверь, просунуть в щель голову и ехидно-издевательски сладким голоском произнести, будто пропеть: "Ку-ку, мой мальчик. Ты здесь? (а где ж мне ещё быть-то?) А вот и я." И при этом так гадко улыбнуться, что у меня аж скулы сводит и возражение по всему телу пробегает. А после её такого вот вступительного представления, дверь всё равно резко отлетает в сторону, ударяясь об стену и громыхая, затем следует дзюдоический, вернее: дзюдоистский – более грубый и резкий, бросок меня на татами… простите, на кровать-кушетку и мне снова, без разговора всаживают, как проигравшему в схватке, пару уколов. После чего она с невозмутимым и победоносным видом, преисполненным гордости за себя и удовлетворенная вновь моим проигрышем, моим малодушием и беззащитностью перед ней, уходит, ни сказав ни слова, гордо задрав голову и чеканя каждый свой шаг, словно звонкую монету. Разве что иногда, она  оборачивается у самой двери, и в её очках-иллюминаторах я снова вижу её красивые, блестящие оба-два рыбкоглаза и она, не скрывая своего ядовито-желчного сарказма, вдруг произносит: "Гудбай, мой мальчик. Пока-пока. До встречи…" Это ещё один укол мне с её стороны – психологически-контрольный. Как выстрел. Эффектная женщина. С этим (и с ней) не поспоришь. Ей бы в немецких фильмах сниматься. Дрессировщицей. А она тут со мной возится, с хлюпиком. Может полюбила? Черте её знает, что у неё там у руля… Не уверен.

Уйду я от неё… Правда. Навсегда. Пройду сквозь стену на улицу и уйду. В никуда. Разойдусь кругами по воде, залягу на дно, куда в себя глаза глядят, куда-нибудь подальше, пескарём залягу под корягу в мутном омуте (Заметьте: омут – уже "мут", а тут ещё и мутный) и адью: "Прощай, моя радость. Наша встреча не повторится. Никогда". Уйду и даже перископ над водой не подниму. Буду сидеть инкогнито.

А я ведь ей верен был… Никого больше к себе не подпускал. По своей воле и в меру собственных сил. Помню, как-то приходила одна… пиявка, тоже с уколами. С виду симпатичная такая, ласковая, заискивающая. Хорошенькая. Но я ей не дался. Не поверил. Я вообще считаю, что каждый эсминец должен быть верен только одной своей единственной торпеде и не крутить шашни налево и направо со всеми торпедами подряд, плавающими в акватории…

Сегодня праздник… День рождения Деда Мороза. Надо будет попросить, чтобы мне вторую капельницу поставили, дополнительную. Праздничную. Полежу, побалдею. Столько праздников пропадает. Календаря то у меня здесь нет. Отобрали. Но некоторые я помню. Вот сегодняшний, например. И не важно, какой сегодня день на улице, за окном, у меня тут своё летоисчисление. Как-нибудь потом расскажу поподробнее. Сегодня некогда. Сегодня душа праздника требует. Оторваться по полной хочется. Под двумя капельницами. Ещё бы и таблеточку веселительную можно, но мне их не дают. Жмоты. Только снотворные. А я их не пью. Я их голубям в окно крошу и скармливаю. А они сидят на подоконнике и смотрят на меня своими большими, выпученными, удивлёнными глазами и ничего не понимают. А потом храпят во всю, тут же, на подоконнике. Пару раз даже санитары прибегали – думали, что у меня тут тигр завёлся. Ну, вот нормальные они, скажите? Откуда здесь тигры? Тигры же не летают. А у меня этаж-то не первый. В общем, решено – сегодня праздник, сегодня буду просить вторую капельницу. Главное, чтобы вместо праздничной капельницы меня на праздничную клизму не отправили. С них станется. Ещё те шутники. А мне не хотелось бы омрачать такой радостный день непредвиденными, удручающими событиями и обстоятельствами. "Per aspera ad astra" – Через тернии к звёздам. Я это конечно понимаю, но всё же терний (или терней? а может – тёрен?) хотелось бы поменьше. А вот ещё есть хороший праздник – "День гранёного стакана". Точно не помню, когда он, но это и не важно, такой праздник вообще можно отмечать, когда захочется. Что они, там, за дверью, и делают практически чуть ли не каждый день. Я это знаю. Слышу по звону стекла и их весёлым, возбуждённым голосам. А я сижу тут один, как дурак, без праздника и развлечений. А они там склянками – пробирками радостно звенят. Наберут нашей кровинки полные пробирки и звенят склянками. Радуются. На анализы они, типа, кровь берут. Ага, щаз… открыли новое месторождение, как бутылку шампанского. Кровопийцы. Уж и попили они моей кровушки. Я им после выписки счёт выставлю. Пускай оплачивают. Коллективно. Моя кровушка подороже, чем у мадам Клико будет. Я знаю. Сам цену назначал. А с этим не поспоришь.

А потом они курить начинают бегать на чердак, у выхода на крышу, к Карлсону. Там точно Карлсон есть. Я его вычислил. Там, наверху, постоянно пропеллер работает. Вентилятор. Жужжит с утра до вечера. А иной раз так и ночью. А где жужжит пропеллер на крыше, там что? Правильно – там Карлсон. Зачем бы они ещё туда бегали, как не на Карлсона посмотреть? Примотали его там скотчем к слуховому окну и слушают, смотрят, как у него вентилятор работает. Смотрят на него и курят. Дымят. А он им весь дым в окно вентилятором выветривает и выгоняет на улицу. Вентилирует помещение. Потому, что кроме Главного в помещениях никому курить не дозволено. Даже мне. Но я и так не курю. Берегу своё здоровье. Тем более что я подкоп решил сделать, а для этого силы нужны. Вот только пока не разобрался – как делаются подкопы с верхних этажей? Знаний инженерных не хватает. Как бы всё здание не рухнуло, а то вся работа насмарку. Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник. Главное КАМАЗ подходящий найти и апельсинами его загрузить. Эх… широка страна, а апельсины не растут. Упустили как-то. Недосмотрели. "Цитрус эт нот". – то есть: "Апельсинов нет". Не завезли ещё. И когда будут – не говорят. Вот и сижу я здесь, грущу, жду своего праздника. А говорили, обещали, в уши мне пели, что мне сюда, в палату, будут апельсины приносить. А кто будет приносить  – не сказали. И никого не назначили. А потом и совсем про свои обещалки забыли…

Эх… Как там мои котики? Меня, когда сюда помещали, в приёмном покое и телефон отобрали, не говоря уже о верхней одежде и ботинках. Наверное, чтобы не убежал. На улице-то холодно. Куда ж я без ботинок? В одних тапочках и бахилах далеко не убежишь. Сразу догадаются и поймают. Не приёмный покой, а беспокойство какое-то. Назвали бы честно: Приёмное беспокойство. Или: Приёмный беспокой. Так нет же… Это они бдительность так усыпляют. Чтоб клиент успокоился и ни о чем не догадался, не нервничал. Женщина там, приятная такая. Округло-приятная. Голос нежный, ласковый, добрый: "Ваш телефончик…" Понравился я ей, наверное. Но не получилось у нас с ней ничего. Наш мимолетный роман был слишком мимолетен и непредсказуем. Потому, как меня два санитара под руки подхватили и унесли. Строго охраняют честь своей сестры милосердия. А мой телефон ей оставили зачем-то. Может, просто в спешке забыли взять с собой? Торопились очень. А там у меня ведь котики. Я их два года по разным соцсетям собирал. Вытаскивал из сетей и к себе в телефон. Пусть лучше у меня живут. У меня лучше. Они все такие милые. Забавные. Хорошие – прехорошенькие. И вот… Теперь я тут один, а они там без меня. Не смотренные и не глаженные. Сидят в темноте телефона и грустят. Ждут. Та женщина конечно очень хорошая, но когда ей заниматься моими котиками, она же на работе. И свои котики у неё, наверное, есть. Не может такого быть, чтоб не было. Котиков все любят. А она очень добрая. Да и не знает она про моих, не успел я ей сказать, чтоб за ними присмотрела. Зато все на месте будут. Не разбегутся, и никто не заберёт их себе. А, уж, сколько у них радости будет от нашей встречи после долгой разлуки. Когда меня отсюда выпишут, я непременно и обязательно вернусь к ней в приёмный беспокой и покажу ей всех своих котиков. Думаю, она это оценит и будет в восторге.

Вы, наверное, уже не раз подумали, и сейчас тоже: Как же это я отправляю свои записки, если у меня нет телефона? Пишу-то как понятно, это вы уже знаете. А вот как отправляю… Не о том думаете. Лучше подумайте о том, как вы эти самые мои записки умудряетесь получать и как читаете? Вот о чём задуматься надо. Вас ничего не смущает, не настораживает в этом вопросе…?

"Sub rosa"....  – под розой… (о сказанном лучше молчать)

Вчера не писал ничего. Отдыхал. Вчера был выходной. Нет, не суббота. Воскресение. Я это понял уже утром, когда мне принесли завтрак и успешно про меня забыли. И даже пустую тарелку не забрали. Это хорошо. Она мне пригодится. Да, и ещё моя Торпеда прилетала. Вчера несколько раньше, чем в обычные дни, практически утром ещё. И, всадив мне в борт, как обычно, парочку взрывных, уходя, пропела напоследок: "С воскресением тебя, мой Зайчик". Я сразу так и не догадался: к чему это она? Что со мной было? Меня реанимировали? Откачали? А я ничего не помню? Я заново родился и обрёл вторую жизнь? Что это было? Только потом сообразил, про что это она так. Когда за этим визитом больше не последовало никаких процедур, осмотров, наставлений, экспериментов… Тогда я и понял: Значит сегодня выходной. Эх, гулять, так гулять! Буду сегодня барствовать – ничего делать не стану. Завалюсь на кушетку, уставлюсь в потолок и предамся сладким мечтам и грёзам. Главное – крепко не уснуть, а то было у меня разок такое…

Как-то раз, давно уже, раскумарило меня после обеда. Да ещё и под таблеточку. Так и рубит ко сну. Обволакивает доброй негой и спать укладывает. Зачем, думаю, сопротивляться и противиться естеству? Организм своё знает. Мозг почивать хочет, так надо его уложить и убаюкать. Ну, и мне с ним вместе, заодно. Разве ж я своему уму, своей голове, не друг, не товарищ? Чай одних не брошу. В общем, прилёг я на кушетку, повернулся на бочок и сладко задремал. Вырубился. Только, вдруг, спустя какое-то время, слышу сквозь сон голос за спиной. Один санитар кому-то там ещё другому, рядом, говорит: "Спит, что ли? Или нет? Живой – не живой? Ткни его вилкой". Тут по мне сразу резкая дрожь пробежала. Один раз, сразу и резко, и потом ещё, будто затихающим эхом, несколько раз туда-сюда-обратно. Не люблю, когда в меня вилкой тыкают. Даже слышать об этом не хочу. В общем, проснулся я…

С тех пор взял себе за правило, привил, как фикус на грушу: спать в пол уха. Вернее в одно ухо. Одним ухом спать, другим наблюдать за происходящим вокруг. Как дельфин: Когда у него одна половина мозга спит, то другая бодрствует, работает. Думает и наблюдает. Потом меняются местами.

Потому, даже вчера, ничего не делая, я переменно бодрствовал и бороздил  своим пытливым сознанием бескрайние просторы Вселенной и мироздания, стараясь ухватить, изучить и препарировать ещё не замусоленные наукой и прогрессом  тайны, события и явления. Я уже давно научился так делать. Оглядывая Вселенную сверху, я обволакивал её своим умом, своим рассудком и тащил, тянул к себе, как невод, набитый диковинным уловом и впихивал её в свою авоську, чтобы раз и навсегда унести всё с собой. С тех пор Вселенная всегда при мне, в моём сознании. И мне не надо никуда бежать, чтобы соприкоснуться с ней. Достаточно открыть авоську и покопаться там, побарабать рукой, как женщина в своей дамской сумочке, чтобы среди всего разного и прочего, вдруг, ухватиться за нужный предмет. А можно вообще окунуться в "авоську" с головой и пропасть, застрять там надолго целиком, потеряв ощущение времени и материального пространства. И никакие стены, преграды и заборы не могут этому помешать.

"Мир велик. А банан ещё больше". К этому открытию я пришёл только вчера, а шёл я к нему давно и целенаправленно. Сейчас расскажу.

В давние прогрессивные времена, когда просторы материков бороздили тяжёлые паровозы, по морям бродили, ходили, плавали и курсировали угольные лайнеры, а наука, словно динамитом, взрывала каменные пласты неведения и извлекала на свет всё новые и новые открытия, расщепляла одну за другой скорлупки тайн мироздания, вот тогда-то американский физик Роберт Вуд, проведя на себе ряд довольно сложных и опасных для жизни и здоровья экспериментов, установил, что "Банан велик, а кожура ещё больше…" Но он, опасаясь за своё здоровье, остановился на этом, не пошёл дальше, не раскрыл конечной сути начатого им открытия. Скажу даже больше: Он ушёл в сторону от самой сути, не дав математически выверенного определения величины банана, не вывел его в геометрическую прогрессию, приемлемую для вычисления величины, и логического восприятия. Он словно ухватил сачком верхушку айсберга, но не смог достать его, подтянуть к себе, поднять из глубин, и в результате сам остался плавать на поверхности, как резиновый утёнок, боясь уколоться об острые грани подплывшего так близко к нему великого, краеугольного открытия.

И вот вчера я, вытащив снова из авоськи свою Вселенную и пошарив в ней мозгами, подсвечивая, как в сумочку, фонариком разума, наконец-то вытянул за хвост на свет божий ответ на столь сложный и так долго занимавший мой пытливый ум вопрос: "Насколько велик банан. И что он есть такое в сложной системе мироисчисления, мировосприятия и мироощущения?" Проведя ряд умственных заключений, и суммируя слагаемые различных определений и выводов, я наконец-то пришёл к единственно верному и неопровержимому результату: "Мир велик. А банан ещё больше". Вы только вдумайтесь, как следует, в неимоверно потрясающий смысл этого утверждения и вы постигнете всё величие и открывающуюся перед вами перспективу, глубину этого грандиозного по своим масштабам и сверхмегаразмерам удивительного открытия…

Ну, а к вечеру у меня был спиритический сеанс. Я давно ждал такого случая, когда в моём распоряжении будет тарелка и не только на время приёма пищи, но и потом, полностью в моём распоряжении. Первым делом я решил вызвать дух Склифосовского и задать ему парочку вопросов. Вернее, посетовать на некоторые условия моего здесь пребывания и отсутствие у меня бумаги и чернил. Только, видимо, я переусердствовал, набравшись наглости и попросив, вдобавок ко всему прочему, ещё и маленький бутербродик с красной икоркой, потому, что практически сразу же после этого пришла кухарка, отобрала у меня тарелку и дала мне леща. Бойтесь своих желаний…

Всё-таки хорошо, когда Торпеда прилетает в одно и то же время. Хорошо было бы… Моя не такая. (А куда ей торопиться? Я тут как корабль в бухте, привязанный на якорь. Куда я денусь?)  Моя непредсказуема и всегда неожиданна. Экспансивна в своих проявлениях. Должно быть, она хочет мне казаться загадочной, таинственной и неуловимой. Как лёгкий морской ветерок, в недрах которого скрывается девятый вал. Роковая женщина. Я это давно уже заметил и всей своей кормой прочувствовал, ниже ватерлинии, после таких её внезапных атак. Всё-таки, несмотря на создаваемую ей видимую холодность, отчуждённость и твердокаменность, она внутренне, судя по всему, в душе, неуверенное, робкое и беззащитное существо. Создание, высеченное из ребра, расположенного под самым сердцем (отсюда и твердокаменность, и чувственность, сплавленные вместе). Строящая вокруг себя каменную стену отчуждения, боясь чрезмерного приближения к себе кого бы то ни было. А меня тем более и особенно. Могла бы и задержаться в палате со мной, поговорить, мы бы все моменты и прояснили. Но она боится быть отвергнутой и поэтому бросает меня лихо через бедро на кровать, всаживает мне два фугасных заряда шприцем и быстро уходит, пока я не опомнился и не успел, вдруг, к её страху и разочарованию, сказать ей что-либо для неё нелицеприятное. Что-нибудь такое, что может вмиг разбить на мелкие осколочки и без того все её хрупкие и эфемерные надежды ко мне. Она даже не подозревает, что с момента её появления здесь, в моей  жизни, всё вокруг для меня изменилось и заиграло яркими красками, будто тогда, в первый раз, с ней вместе в палату приходили маляры и выкрасили тусклые стены моей каморки в самые яркие и восторженные цвета. Постепенно – постепенно я привязался к ней и уже как-то даже привык. В моих длинных, бесконечных мечтах мы гуляли вместе в зелёных гущах Ботанического сада, целовались на скамейках, смеясь и радуясь, как дети, лакомились мороженым, и наша совместная жизнь с ней была беспросветно игриста и лучезарна. Счастье ходило всюду вслед за нами попятам и не оставляло нас одних ни на миг. Вслед за летним теплом приплывали, вернее: вплывали в дом, наши длинные, зимние счастливые вечера, наполненные уютом и уединением от суеты и перетряски дневных тревог. Приходя с работы, она в прихожей скидывала сапоги, быстрыми, маленькими шажочками пробегала в комнату, так, что я даже не успевал подняться ей навстречу, а после совсем оставил эти попытки, зная её желания. Она запрыгивала ко мне на диван, подгибая под себя свои красивые ноги, прижималась ко мне всем телом плотнее, обнимала и, целуя моё лицо бессчётно, произносила: "На улице так холодно. Согрей меня скорее… Я замёрзла. Я твоя…" Всё это было…  есть только в моих мечтах. Но не между нами. А всё потому, что Торпеда очень не пунктуальна и скоролётна. Я даже приготовиться не успеваю. Как бы поймать её сачком? Остановить, задержать в палате, хоть на время, на миг. Разговорить, чтобы между нами, наконец-то наступила цепная реакция, и произошёл пожар, разжигающий всеобъемлющее и всепоглощающее пламя любви. Всплеск чувств и эмоций, порождающих истинную любовь и разрушающий оковы ложного непонимания и предосудительного отчуждения.

Приходя ко мне каждый день, почти, она уже практически приручила меня. Ах, если бы только она была ещё и пунктуальна. Приведись случай, я бы рассказал ей, напомнил, а в руководстве, наставлении для медсестер отдельной главой прописал историю Экзюпери про Лисёнка и Маленького принца. «Приходи всегда в один и тот же час. И я тогда заранее начну волноваться и тревожиться». О, как это про мою Торпеду – «волноваться и тревожиться». Держать в напряжении она умеет. Моя экспансивная…

Размечтался я тут снова не на шутку, а меня, между тем, на зарядку позвали. Не пойду. Пускай сами несут. Я на них обижен. Как тот водовоз, которому сказали, что его вода "не фонтан".

Есть у нас тут спортзал. Стены окрашены в нежно-нежно розовые, умиротворяющие тона. Это чтоб успокаивать подпрыгивающее во всех направлениях во время занятий давление и утихомиривать скачущий, как сайгак по кенгуру, пульс. Так вот там, в этом храме физической культуры, устраивают групповые занятия с бесцельно пролёживающими свои бока пациентами. Чтоб не пролёживались. Режим щадящий, скромный, ничего не скажу. Безгантельный и не силовой. Практически полностью лежачий, на ковриках, чтобы страждущие (или страдающие) не развалились на запчасти раньше времени. Я называю это "йога для начинающих". Хотя, правильнее было бы сказать: "для очень начинающих" или "для совсем ещё только немного начинающих".

И вот, на одном из занятий я чем-то там не понравился нашему инструктору. Милой и красивой женщине, владеющей, как и положено настоящему гуру, всеми тайнами и секретами лечебно-оздоровительной физкультуры. То ли она посчитала, что я ленюсь и намеренно делаю всё кое-как, спустя рукава, то ли подумала, что я кривляюсь и паясничаю, изображаю пародию… В общем, выбесил я её, совсем к тому не стремясь и не желая. Вспылила в чистейше вымытом  и стерильном зале. В какой-то момент она не вытерпела, подошла ко мне целенаправленным, уверенным шагом и…  завязала меня в узел. И притом, кажется, в морской, так, что где-то там внутри меня что-то хрустнуло и затихло. Настоящий профессионал. Затем, положила получившийся из меня кулёк-узелок в угол зала, рядом с зеркалом, где я и пролежал успешно до конца занятий. После того, как все разошлись (или расползлись – кто как мог), она развязала меня, встряхнула, как запылившийся под ногами коврик, и выставила за дверь. Ну, не совсем, чтоб выставила – передала на руки поджидавшим меня за дверью двум санитарам без кожаных плащей и моя преданная мне охрана принесла моё исстрадавшееся тело в палату. А следом за ним и душа подлетела и заняла положенное ей место.

А знали бы вы, какие есть мячики в этом спортзале… Разные! И большие и маленькие и разных таких спортивных цветов. Но они все заперты на стеллажах за металлической сеткой и нам их не дают, говорят: "Убьётесь". Потому как мячик – это уже тяжёлая атлетика. Для продвинутых. А мы чего? Мы ничего. Мы соглашаемся и не спорим. Потому, что спорить здесь вредно.

 А мне бы всего-то только один мячик. Самый маленький – малюсенький, как котёнок. Можно же держать дома кота? Почему бы и здесь не разрешили завести себе домашний мячик? Я бы с ним играл. Он бы и спал со мной, у меня в ногах, уютно устроившись, чтоб ночью во сне не свалиться с постели на пол. Хоть какая-то живая душа была бы рядом. Я бы его приручил постепенно к себе, как Маленький Принц лисёнка. А там, смотришь, и Торпеда бы подтянулась…

Не пойду на физкультуру. Не хочу. К процедурам желаю! Эй, охра-на! Отворяй ворота! И калитку. Карету мне! И сани. Барин к процедурам ехать изволит…

О, не спешите, не торопись упрекнуть меня в грубости и невежестве! Не возомни во мне, дорогой читатель записок моих, надменности и высокомерия, чопорности индюка и пренебрежения глупости, ибо не знаешь ещё до конца всех глубин мыслей моих и тех дифирамбов тому, о чём я сейчас хочу рассказать!

Итак, речь пойдёт о процедурах!

Приготовьте же скорее ваши уши и внимайте гласу, познавшему тихую, затаённую радость этого невероятного и с виду такого неказистого, слова.

– Реб Арье-Лейб, – восторженно прокричу я, обращаясь к незримому бабелевскому старику, долгие годы невидимым призраком сидящим на белом, обшарпанном, каменном, больничном заборе и беспрестанно смотрящим своими незрячими, замутнёнными глазами в прошедшую даль, – тебе ли не знать всю ту тихую радость от принятых процедур, когда они бесплатны! Бесплатны, а ты принимаешь уважение и вежливое обращение персонала, даже если у тебя за душой нет ни копейки денег.

Никогда, никогда не отказывайтесь от процедур, когда они безвозмездны или "all inclusive", ибо только тогда вы познаете радость блаженства от посетившего вас ощущения самозначимости и бесплатного приобретения чего-то такого, пусть и не столь видимо-ощутимого на первый взгляд, но стоящего, для дающих вам, некоторых материальных затрат.

Процедура… Когда я был ещё маленьким, но активно интересующимся ребёнком, пытающимся разобраться в сложном механизме окружающего меня мира, уже тогда меня интересовало значение этого странного во всех отношениях слова: Кто придумал такое неказистое, практически ругательное, оскорбительное, на мой детский слух и восприятие, слово "проце-дура"? Что оно значит? Что кроется в его аббревиатуре? Что там "трудятся", простите меня за мой французский, простушки, только и способные, что выполнять самую незатейливую и не замысловатую работу? Если можно назвать работой набор самых простых, незатейливых и неказистых движений, не требующих никаких особых усилий и напряжения ума? (О, как глуп был ещё мой маленький разум, и как пытливо хотелось ему докопаться до истинной цели вещей.) А, может, кто-то  коварно хитрый, думая, что мы такие простачки, и не догадаемся, назвал таким хитрым словом процесс, который не приносит никакой пользы и лишь создаёт фикцию, видимость, иллюзорность лечения, но придаёт ему огромную важность в глазах непосвящённых дурачков? И я боялся спросить об этом у взрослых…  А вдруг это и правда что-то такое, на самом деле важное и необходимое, а я, задав этот свой вопрос, выставлю себя в глазах окружающих действительно дурачком и глупым ребёнком? И тут же, вслед за этим, мысли разворачивались и текли в другую сторону:

– А вдруг они думают точно так же, как и я, но молчат, не признаются в своих затаённых мыслях и не решаются спросить, боясь оказаться смешными и нелепыми в глазах друзей, знакомых, коллег и всех врачей мира? –  тут же думал я уже. Вопрос для меня был неразрешим и я искал, но не находил на него ответа и лишь стойко и с важным видом проходил назначаемые мне врачами ритуалы и медицинские обряды.

– И кто же всё-таки этот коварный тип, который так опрометчиво назвал медицинский процесс процедурой, будто насмехаясь над нами, считая, что мы ничего не заподозрим? За кого он нас принимает? – лишь продолжал я время от времени назойливо пытать своё сознание, а потом забывал об этом до следующего раза.

 Между тем время шло, моё отношение к процедурам несколько видоизменилось, а вот значение, смысл самого слова "процедура" нет-нет, да и встаёт на пути моего разума колючим, изломанным вопросом, как огромный кактус в пустыне на пути заплутавшего путника. Кактус, который, вроде бы можно и обойти, но уж очень любопытно посмотреть – какой он вблизи и как растёт.

Сейчас, здесь, в моей больнице я оказался в самой гуще, эпицентре процедур. Меня таскают всюду и везде, подключают к электричеству, размагничивают, подмагничивают, макают в ванны и сушат на солнышке на подоконнике. И я думаю  – это неспроста. Тем более, не забывайте – я здесь не абы кто, а важная экспериментальная фигура с дополнительным пайком, в виде стакана разбавленного молока на каждый день. Всё на мне, всё на мне…

Итак, переходим к процедурам. Пойдёмте, я вам всё тут покажу и  расскажу хорошенечко. Комбинат процедур это особый, свой собственный, таинственный и загадочный мир. Загадочный тем, что простому человеку бывает совсем не понятно как что устроено, как это работает и зачем вообще это надо? А таинственный тем, что посвящённые в эту тайну служители процессов вам никогда её ни за что не откроют, ни при каких обстоятельствах, как масоны, свято охраняющие свою мистическую культуру от непосвящённых. А, может, и сами не знают. И тогда эта тайна становится ещё крепче и нерасколистей. И здесь у них есть свой Главный. Наш Главный – он для всех главный. Над всеми. А у них тут, у процедур, промеж того, есть ещё и свой, персональный магистр. Начальник, стало быть, над ними именно над всеми. По ранжиру так положено. Серьезный такой, солидный. Интеллигентный.  Импозантный мужчина. Такие женщинам нравятся: добрый и крепкий. Есть в нём стержень. Но он, этот стальной и крепкий стержень, как будто укутан в мягкую вату. К такому только нежно прижаться. И будет хорошо. А вот, если, грубо и с разбега, то и расшибиться можно, больно удариться. Вот поэтому, к таким женщины и льнут, прижимаются, как кошечки, обретшие хозяина: с лаской, нежностью и подобострастием. Я отвлёкся. Пардон-те. А он меж тем всё время что-то пишет с серьёзным выражением лица, вдумчиво вдаваясь в детали своих мыслей и ответственно доверяя их форматной бумаге. В первый раз, во время нашего знакомства он мне показался несколько суровым, жестким и нелюдимым. Он всё время, пока я был у него, что-то писал, перелистывал, снова писал и потом  перечитывал написанное, сверяясь сам с собою и, кажется, не обращая на меня никакого внимания. Каким маленьким я казался сам себе в этот момент, сидя перед ним, таким большим, на низеньком, холодном диване обтянутым ненатуральной кожей, скорее даже клеёнкой. Было ощущение, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, и диван, согретый мною, подтает снизу, и мы выплывем с ним из кабинета, так и оставшись незамеченными и не признанными. А ещё подумалось тогда, что диван этот стал таким низким, будто придавленным к полу, от постоянного пребывания в одном кабинете с таким суровым, молчаливым и несколько угрюмо-мрачным человеком. Диван попросту уже прижался к полу, как мог, вжался в старый затёртый линолеум, придавленный гнетущей, тяжёлой суровостью неразговорчивого магистра.

А потом ничего так. В следующие разы моего посещения мне он даже понравился. Он и сначала мне понравился, есть в нём что-то такое по-настоящему умное, интеллигентное, не от дураков. А потом так совсем. Он вдруг, постепенно, начал разговаривать со мной, даже шутить. Оказалось – у него превосходное чувство юмора. Да и сам он оказался очень добрым человеком. Я даже не удивлюсь, если у него в телефоне свои котики есть, ласковые и пушистые, которых он очень любит. Но он мне про них никогда не рассказывал и ничего не говорил. Котики это слишком личное. Сокровенное. А мы с ним ещё не на той "короткой ноге", чтобы доверять такие подробности личной жизни. Хотя, я бы ему, безусловно, показал своих котиков. Но они у меня там, в приёмном беспокое. В телефоне, где-то в глубине тёмного шкафа под замком. Интересно – а он может помочь мне их оттуда вызволить? Может устроить мне побег и выкопать в свободное от работы время подкоп? Надо будет с ним на эту тему поговорить. Пятками чую – наш человек. Да ему и самому будет интересно и захочется посмотреть на моих котиков. Ради этого можно на многое пойти.

В общем, по его хорошему расположению ко мне я догадался, что моя кандидатура одобрена, я как бы зачислен в штат и моя исследовательская карьера началась. Мэтр гильдии утвердил мне двойной ряд процедурной деятельности, выписал направление и с этого момента понеслось! Мой рабочий день был забит до отказа. Меня мочили, полоскали, сушили, магнитили (правда, не сильно, до лёгкого приятного покалывания) и снова мочили. Чего только не делали. Разве, что только на уши не ставили и в окно не кидали. Помнится, как первый раз я попал "на ванны". Огромная белая эмалированная ванна с множеством различных каких-то кранов, вентилей, регуляторов, приборов, она смотрелась как хороших размеров батискаф без верхней крышки посреди бело-кафельной, мокрой  и слегка прохладной комнаты. Батискаф готовый на старт. Не хватало в нём лишь пилота – меня. И я, c некоторым содроганием, погрузился в чрево этого чугунного чуда, оказавшись, к моему первому удивлению, в довольно таки приятно-тёпло-горячей воде. Я-то думал, что вода такая же прохладная, как и атмосфера в этом производственном зале. Почему "производственный зал"? Очень просто: комната большая с огромным окном и залита к тому же светом множества потолочных ламп, что в придачу к белому кафелю стен и пола, делало комнату ещё больше и просторнее. А поскольку здесь производят процесс – значит это он и есть: производственный зал. И точка.

Эх, мне бы дольку шоколадки "Вдохновение", я бы вам так написал! Но, нету. Поэтому пишу без шоколадки. Как есть. И что за жизнь такая – шоколадки нет, апельсинов нет. Сегодня слышал разговор за дверью: Главный кому-то указание дал: поставить в коридоре около выхода огнетушитель. И когда снова придёт пожарный инспектор, тыкнуть в инспектора этим самым огнетушителем. Жизнь идёт своим чередом. А я тут. У меня затишье. Жду свою Торпеду…

Говорят, в этом году самым модным и популярным  домашним животным стала Чебурашка. Вот, наверное, куда все мои апельсины уходят. Я бы тоже хотел стать домашним Чебурашкой. Но у меня уши маленькие. Поэтому апельсинов мне не дают. И я работаю за идею.

Итак, продолжаем "процесс дуры". (И снова меня посетили мои детские мысли) Залез я, значит, в эту "космическую" ванну, занял своё место, удобно расположился, как пилот формулы-1 в своём болиде, вытянув приятно ноги, и положил руки на эмалированные подлокотники. Одна только голова над поверхностью воды, как поплавок. Жду. Уже даже прикимаривать начал. Разомлел в тепле приготовленной для меня воды. Думаю: дело должно быть не хитрое, не быстрое, ещё и поспать успею сколько-нисколько, понежиться, побалдеть. И тут приходит медсестра, высыпает в ванну из пакета какой-то порошок, думаю, что стиральный, и первое, что она мне говорит, с еле скрываемой иронией:

– Ну что, Гагарин, готов? Поехали!

И нажимает большую чёрную кнопку. Что тут началось! Вода в ванной забурлила, заходила, как горячий гейзер, наконец-то вырвавшийся из своего многовекового сжатого заточения! Я даже, кажется, вздрогнул от неожиданности. Думаю: Это что же такое-то? Они меня хотят по рецепту Конька-горбунка сварить? Уж не посолила ли она меня перед стартом? Хотел было выпрыгнуть из такого Камчатского джакузи, куда-нибудь на сопку, повыше, но медсестра своим строгим взглядом крепко прижала всё моё тело ко дну ванны, припекла так, что я и пошевелиться не мог, и только мысленно посылал в эфир сигналы "SOS!". Мой Титаник шёл ко дну…

– Му-му, так Му-му, – обреченно подумал я и смирился со своей участью. А потом ничего, успокоился. Осмотрелся, привык, обосновался. Даже почувствовал себя Ихтиандром, случайно заплывшим не туда, но нисколько не жалеющим о своей ошибке. Подводные струи ласкали моё тело, приятно массируя его и доставляя мне немалое удовольствие, бурлящие на поверхности гейзеры развлекали меня и оживляли своим теплом и присутствием холодную пустоту кафельного зала, и жизнь казалась наполненной смыслом до самых краёв. Я балдел и даже стал поворачиваться и немного вертеться, подставляя разные участки тела под наиболее сильные подводные струи, чтобы по-полной насладиться текущим процессом и омовением. Уж не эти ли самые бурлящие ванны рекламировал Конёк-горбунок, когда предлагал всем желающим искупаться в трёх котлах? Что от нас скрыто в старой сказке? Надо будет перечитать потом на досуге. И не отсюда ли, не от таких ли ванн, изобретений ушедших цивилизаций, явились миру, например, египетские саркофаги, являясь лишь обрядом, церемониалом, напоминающим лишь отчасти внешне отдалённо великие процедуры древнейших времён, призванные продлевать молодость и ведущие, вернее – бурлящие, к новой жизни? Видимо, всё это мне предстоит разгадать.

Всему хорошему приходит конец. Вот и мой батискаф отбурлил и встал на якорь. Пятнадцать минут – полёт нормальный. Карусель детская какая-то: только-только во вкус вошёл. Маловато будет. Хьюстон, у вас проблемы – я ещё хочу!

Перспектива словить в ванной леща не прельщала. Не рыбак. Поэтому пришлось вылезать добровольно. Почти…

Пока медсёстры дружно заполняли какие-то документы, я грелся на стуле у батареи и смотрел в окно: Сколько же, сколько же всего и так много не открыто ещё в этом неизведанном мире. Сколько мне ещё предстоит сделать…

Только не подумайте, что я здесь весь совсем уж так вот в делах и трудах. Как суслик на лесозаготовках. Досуг тоже предусмотрели. Я же не лошадь. Я конь. И притом, кажется, породистый. А «от работы кони дохнут» – это всем известно. Сами знаете. Так что, чтобы чего не вышло куда-то отсюда и не вошло обратно, за моим отдыхом тоже наблюдают. И соблюдают. Распорядок называется. А раз порядок, значит всё хорошо.

А ещё у нас кальянная есть. Здесь. Что, завидно стало? Сейчас расскажу. Каюсь, согрешил. Подразнить вас захотелось. Но и не слукавил. Потому, как честность и правда – моё второе имя. Даже два. Сейчас по порядку всё объясню. Если получится. Кальянная, в моём представлении, это всё же место несколько разгульное, для тусовок и весёлого времяпрепровождения. (слово какое длинное – времяпрепровождение. А время, на самом деле, летит быстро. Искромётно. Чтобы кто чего там ни говорил. Не слушайте их. Время икромётно) Так вот, в отличие от тусовочных, шебутных и разгульных придорожных кальянных, у нас тут всё чинно, степенно, благородно. По-английски. Как в туманном Альбионе. Потому, как и тут клубится, Как и там. У нас тут свой английский клуб. Клуб английских молчунов. Не, не так. Вернее будет: Английский клуб молчунов. Помните, про такой ещё сэр Артур Конан Дойл прописал? Клуб «Диоген». В котором Майкрософт Холмс сидел. Как в бочке. Уж очень ему там нравилось. А чего? Тихо, спокойно. Тепло. Сухо. Никто не пристаёт с глупыми вопросами. Да и с умными тоже. Так что, можно вполне себе позволить спокойно посидеть, отдохнуть. Расслабиться. Насладится тишиной, покоем и уютом. Подальше от семейной жизни. Так что, в клуб холостяков – это тоже сюда. Заходите. Не знаю, чем там занимался Диоген у себя в бочке. Здесь мы молчим. Потому, как «Ингаляторная». Здесь говорить не положено. Да и совсем никак. «Как-никак?» – спросите вы удивлённо. А вот так, – отвечу я. И буду тысячу раз прав. Присадят вас на стул напротив прибора, дадут в зубы «свистульку», подключенную через трубочку-шланг с расширителем, где залита какая-то такая живительная влага. Как тут поговоришь? Остаётся только дышать и молчать. Промычать что-нибудь конечно можно попробовать. Но у нас здесь так это не принято. У нас серьёзное, солидное учреждение. Ещё раз вам напомню, если забыли: «Английский клуб. Молчунов и К⁰». Вот так вот сидим, каждый напротив своего прибора – «кальяна», молчим. Дышим. Хорошо. Мысли тихонько в голове летают. И тоже молчат. По тому, как им тоже здесь не принято. Не положено. Да и незачем им здесь. Здесь и так все друг друга прекрасно знают и понимают. Без слов. И без мыслей. Потому как одноклубники. Сэры. Сыры. Пармезаны и Чеширы там разные. Собратья по интересам. И по разуму. Вот и меня в сэры записали. Потому, как я здесь, в лечебнице, уже практически на постоянной основе прописался. Поселился. Основание у меня к тому есть. Весомое. И несокрушимое. А уж раз я такой несокрушимый и имею доступ в английский клуб (а стало быть, уже имею и заслуженный в боях с санитарами титул сэра, иначе бы и на порог не пустили), значит, я смело, и на полном на то основании, присвоил себе и гордое звание рыцаря-госпитальера и обложил все соседние деревни данью. Только они об этом не знают. А как до них это донести, не знаю я. Так что счёт пока 0:0. Боевая ничья. Да и ладно. Пускай себе жируют. Мне тут и своего хватает. У меня всё есть. Даже молоко. И овёс. В каше. А пеньку и дёготь пускай куда хотят девают. Не возьму. И даром не надь. В общем, по доброте душевной, отменил я оброк. И издал указ. Только они об этом тоже не знают. Вот бы порадовались. Праздник бы устроили. С фейерверком. С перетягиванием каната и одеяла на себя. С прятками. И мне радость – люблю добрые дела делать. Я когда на Марсе жить стану, тоже какое-нибудь доброе дело совершу. Главное – не забыть бы только. В суете, да за заботами про добрые дела как-то часто само-собой забывается. А напоминалочка – «день добрых дел», только раз году. А если год ещё и високосный? Всё, труба, пиши – пропало. Надо взять себя в руки и этими самыми руками взять на себя обязательство: «Даёшь пятилетние добрые дела в четыре года!» Так, хорошо, а ещё год потом что делать? Чем заниматься? Удерживать себя от добрых дел, что есть силы? Или идти вперёд с перевыполнением семимильными шагами? А не завалит тогда всех добрыми делами-то? А то, как завалит, что и не выбраться потом. Из-под добра-то из-под этого. Надо что-то делать? Надо пойти, спросить у Чернышевского…

А главное украшение нашего клуба молчунов – наша жемчужина! Наш бесценнейший и драгоценнейший индийский алмаз, краса и гордость востока, запада, севера, юга и центральных равнин! Будто чудом оказавшаяся здесь, в туманном Альбионе ингаляторной, принесённая из сказки про Белоснежку невесть какими мифическими, волшебными и сказочными существами, скрытыми густыми и непреодолимыми туманами, наша добрая, славная распорядительница нашего благопристойного клуба. Она очень милая. И очень вежливо-обходительная. Она всех обходит и всем помогает с заправкой ингалятора. И улыбка всегда на лице. Будто само солнышко живёт в этом клубе и приветливо улыбается каждому входящему. И исходящему тоже. Очень, очень хорошая девушка. Мисс, … А впрочем, это не важно. Это наша Белоснежка. Ну, а мы при ней, как её верные боевые гномы. Госпитальеры. Мы за неё любого санитара порвём. А можем даже и укусить. Уверен: каждый из рыцарей нашего клуба молчальников осыпал бы нашу прекрасную фею, нашу Дульсинею, тысячами комплиментов, пропел бы самые возвышенные и чувственные серенады, но… в «Клубе молчунов» полагается молчать. И об этом тоже.

Кстати, не знаю, что и произошло, может КАМАЗ где рядом перевернулся, или ещё что, а только нам тут резко апельсины начали выдавать. Прям сразу и резко. С утра. Бамц перед тобой апельсин – получите и распишитесь. А то могут и целых два дать. И так каждый день. И куда их девать теперь? Голубям-то не скормишь все. Они на них уже тоже даже смотреть не могут, клювы воротят. И я… смотреть не могу. Не, смотреть-то ещё могу, а вот есть – уже нет. Я же не Чебурашка – в таком количестве цитрусовые перерабатывать. Надо срочно налаживать экспорт.

– А вот каму апельсины?! Апельсины! Свежие, почти, апельсины! Налетай! Торопись! Экспортись!

Чёрт… Где бочки? Где братья Карамазовы? Где все? У меня план горит. А огнетушитель в коридоре. За дверью. Позовите срочно пожарного инспектора – пусть приходит и забирает апельсины. От греха подальше. Со скидкой отдам – я их ему в окно скину, а он их там внизу поймает. Подберёт. В конце-то концов из конца в конец – он из МЧС или кто? Должен же он бороться с природными катаклизмами… Да-да, и с ними тоже…

А она мне говорит: «Закройте одно ухо ладонью». Ага, сейчас. Знаю я про этот прикол. Наслышан. В детстве. Я одно ухо закрою, а она мне как даст в этот момент по второму. Чтобы в голове колокольчики зазвенели. И колокол заходил. Нет уж. Не поддамся. Но она настояла. Встала надо мной и взглядом так в затылок крепко упёрлась и говорит: «Закрой». Голос её не принимал возражений, и я поддался. Закрыл одно ухо ладонью. Жду. А она что-то там шепчет за спиной, а мне же не слышно. Ну, я ухо и приоткрыл. И тут мне прилетело…

Простите, это я сейчас к лору заходил. Уши погреть. Да и так, поздороваться.

Штуку одну тут видел недавно. Краешком глаза в одном из дальних кабинетов. Я сначала подумал, что это капсула какая, спускательно-спасательная. Для Марса. Такая, как большой бочонок, во весь рост, космическо-обтекаемой формы. И снаружи по корпусу много-много маленьких пропеллеров, похожих на те, что в компьютерах стоят. Явно штука для полёта. Гравицапа. Или как там её? Очень хорошо было бы, если так. Мне бы пригодилась. А может и под воду в ней можно? И в душ? Но одна умная женщина мне объяснила, что это солярий. Это такая стоячая кабина для придания телу естественного марсианского загара. Посмотришь на такого, и сразу ясно и понятно: откуда человек. Человек с Марса. Но мне туда, в капсулу, ещё рано. Не пускают. Это, я так думаю, уже перед стартом. Чтобы на месте потом не тратить время на акклиматизацию, а прилететь на Марс уже готовеньким. А пропеллерчики для охлаждения. Чтобы внутри не жарко было. Чтобы тело, погружённое в гущу витамина D и меланина, не перегрелось под палящими лучами ультрафиолета и не покрылось хрустящей корочкой. И зачем так заморачиваться? Могли бы просто капсулу к холодильнику подключить и готово. Надо будет потом не забыть, запатентовать такое вот моё новое изобретение. Подготовлю заявку, проект и буду сидеть наготове.

Надо вообще быть готовым ко всему. Есть тут у нас… Трое из ларца. Мажоры. Массажисты потому как. Мазажисты. Каста избранных. Они особняком от всех свой угол держат. Строго. К ним только по записи. Без записи никого не принимают. Снобы. И не записывают. Только вычёркивают. Вот и попробуй примазаться к таким. Но меня раз к ним втолкнули. Я не хотел, но меня моя верная охрана затолкала, и дверь за мной закрыли. Не вырваться. Я сразу в угол забился, затылком к стене. Чтобы со спины не обошли. Порвал мысленно рубашку на груди и приготовился к бою. Смотрю: стоят трое из ларца. Три брата-акробата. И тоже на меня смотрят. Как удавы на кролика. Руки на груди скрестили и молчат. Только пожёвывают что-то. Видимо, кого-то уже передо мной перемололи и съели.

– Только попробуйте, – думаю, – я вас сам жевать стану. Порошка из вас натолку и чихать я хотел.

А у самого жимкает, врать не стану, и выйти хочется. Смотрю на них, на каждого, и думаю: С таким вечером в тёмном переходе встретишься, так отмассирует… и без записи. «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы» – это они умеют. Плечи, вон, какие широчущие. И руки сильнючие, длинные, крепкие. Потому, как, рабочий инструмент. Они ими, этими руками, с утра до вечера шпалы и рельсы укладывают. А некоторые так ещё и в ночную смену. Смутился я немного их гнетущего, холодного, давящего взгляда, каюсь, потупил немного взор. И тут, смотрю… Что такое? Ну, правильно: а ноги-то не такие уж и сильные у них, в сравнении с руками. Они ж не футболисты. И виноград ногами не давят. Давят руками. И на психику. И тут я понял… бить нужно между ног!

Так сразу и не расскажешь, что потом было. В общем, в итоге, подписали они пакт о ненападении. И выставили меня за дверь. Вернее, я сам вытек. Когда они дверь приоткрыли. После того, как втроём провели моим бокам и спине месячный курс интенсивной терапии за один короткий сеанс. А сами остались. Зелёнкой друг друга замазывать. Эх, тесновато там у них, не размахнуться. Негде разгуляться силушке богатырской. Завтра снова туда к ним пойду. Не договорили. Я-то пакт не подписывал. Как-то так уж заведено у нас повсеместно: где один раз огрёб, туда непременно снова надо припереться, чтобы снова… за правду постоять. И полежать, если придётся. Тоже мне – три танкиста нашлись. В своей скорлупке. Как танковым катком всю спину мне прокатали и отходили. Завтра со своей охраной к ним в кабинет войду. Стенка на стенку постоим. Как три богатыря. Посмотрим, что и как из этого выйдет. Мы этому Змею-Горынычу трёхголовому сами бока наломаем и перегаром дышать заставим. Сейчас вот только шепну санитару, как его там, за дверью, массажист обозвал. И всё. На завтра Куликовская битва обеспечена. Они ещё не знают, с кем связались. Я им Ватерлоо по самую Полтаву устрою. А может, просто заколотить им дверь в кабинет, и пускай они там так и сидят? Археологи потом разберутся: что – куда? Не знаю. Не решил пока. Вечером на досуге подумаю.

После такого дневного ледового побоища до сих пор болит в левом боку, и не могу вздохнуть полной грудью. Ступорит. Такое ощущение, что в боковой области, в районе поясницы, застрял обломок вражеского копья. Надо будет записаться на МРТ. Пусть проверят.

Я слышал, что при помощи МРТ даже мозг в голове ищут. Мне рассказывали. А у кого не находят с первого раза, тех посылают дальше. На какой-то такой супер-специальный уже прибор для тяжёлых случаев. Какие-то там датчики специальные на голову крепят: «Пи-пи-пи… Пи-пи-пи…». И эхо слушают. Если эхо сильное, то всё. Беда. Сразу прекращают. Потому как, где эхо, там обвал может случиться. А зачем человека расстраивать? Слышал, как вариант, можно ещё лампочкой в голове посветить. Но это, говорят, слабо помогает. Да и диггеров-профессионалов по этому делу, спелеологов, становится всё меньше и меньше. И они нарасхват.

Я иногда вообще не понимаю: что у людей с головой? Есть там какая-нибудь логарифмическая линейка или транспортир для вычислений? Горит ли там фонарик разума и логического мышления? Или полный мрак, полумрак и сумрак? Люди, Ау! Как до вас достучаться?

Вот заходит как-то раз одна уборщица. И чуть ли не с порога мне:

– Твоё яйцо на столе?

Интересно, она сама-то поняла: чего спросила…? Нет, блин, голуби принесли. А я высиживаю. Мне же всё равно делать нечего. И я здесь один.

Решил приколоться над ней. Пошутить. Молча взял яйцо и положил под подушку. А сам рядышком присел, по типу: охраняю. Видели бы вы её лицо в тот момент. Не знаю, какие такие Помпеи там в её голове рухнули, но, кажется, завалило всё. И капитально. По глазам видел. За психа меня приняла. Это точно. Задом к двери попятилась и скрылась из глаз. А вот нечего мне тут очевидные глупости спрашивать. А яйцо своё потом голуби забрали. Ещё и спасибо мне прокурлыкали. Жизнь – она природой полнится. Выпишусь, пойду сразу же, запишусь в почётные орнитологи.

Обед… Взяла и испортила мне кашу маслом. Ну, вот зачем? Скажите, пожалуйста. Я, может, сам хотел.

А ещё случай был. В моей больничной практике… Заходит вечером пятницы медсестра в палату, даёт мне пузырёк с какими-то каплями. Хотя, я то вижу, что там, в пузырьке и не капли вовсе, а какая-то жидкость налита, плескается, переливается, когда пузырёк трясётся. Но медсестра на своей волне. У неё логика строгопрофилированная. И она мне объявляет:

– Вот Вам капли (и где она их только увидела в пузырьке то?). Каждые три часа закапывайте себе в уши. Так доктор наказал.

То есть, по её словам выходит, что меня доктор этими каплями наказал. А за что? А будильник в придачу к пузырьку выдать не наказал? Ау! Кто меня ночью будить-то будет? Каждые три часа. К тому же и часов у меня нет. У меня только кукушка в полночь раз в сутки выскакивает и всё. Остальное время тихо. И как я буду эти каждые три часа отмерять? Я что, должен сам себе в голове тикать секундомером? Тик-так, тик-так. Этак последняя кукушка улетит. От беспокойства. А больным покой полагается. Приёмный беспокой этажами ниже. Дальше всё. Как в омуте. Тишь и гладь. Только пациенты – караси и врачи – щуки. Решил капать «на глаз». В ухо, но «на глаз». Разделил двадцать четыре на три, получилось восемь. Пересчитал. Девять. (Один закап контрольный, на всякий случай) После каждого закапа чёрточку на стене рисовал. Чтоб не сбиться со счёта. И так все выходные, до понедельника. Строго соблюдал. Раз доктор велел, надо выполнять. И что же вы думаете? В тот самый понедельник пришёл бодрый, весёлый, отдохнувший хорошо доктор и этак спрашивает у меня бодренько, «на короткой ноге»:

– Ну, как назальные капли?

– В смысле – «назальные»? – не понял я.

– Капли для носа. В нос закапывать. Которые я через медсестру передал, – было заметно, что доктор «несколько» недоволен моей тупостью.

– Так я их в уши закапывал. Строго каждые три часа. Как и было сказано, – чувствуя, что я где-то по крупному накосячил, я решил немного слукавить и реабилитировать себя хотя бы точностью исполнения сроков назначенного мне предписания.

– Ты дурак? – не сдержался доктор, впрочем, даже не заметив этого от удивления. Поэтому простим ему.

– Пока нет. Но уже чувствую себя идиотом, – молниеносно парировал я его «наезд», – сказано было в уши, в уши и капал.

– А если бы она тебе сказала… – доктор пресёкся, чувствуя, что его сравнения сейчас будут неуместны и логика причин всё же указывает на медсестру, а не на меня. Компас справедливости развернулся и указал ему, наконец-то, на истинного виновника приключившегося недоразумения. Может и на него самого, давшего сестрёнке милосердия неверное наставление.

– Ну, хоть ушам помогло? – уже снова миролюбиво и, желая сгладить конфуз, спросил он.

– Да, спасибо. Уши промыл, стал лучше слышать, – пошёл я на мировую, произнеся это как можно обыденней и проще.

Жизнь вернулась в прежнее русло. А я подумал ещё тогда: Как же легко сделать из человека дурака, просто указав ему вначале пути неверную дорогу.

Пойдёмте ещё «погуляем». Я вам ещё не про всё рассказал, что у нас здесь есть.

Вот тут у нас «автомойка». Я там не был. И всегда мимо этого кабинета тихо прохожу. Чтоб не засосало. Потому, как не очень-то хочется примерить на себя роль какого-нибудь ленивого крузера или той йоты, когда тебя из шланга под давлением в несколько земных атмосфер моют. Я вообще не люблю, когда на меня давят. А когда из шланга – особенно.

Вот что действительно вызывает во мне неподдельный интерес, так это таинственная комната с метафизическим названием «Материальная». Вот куда мне хочется заглянуть. Пробраться. Чую, чую, именно там скрыты ответы первопричин слияния и разделения разума и материи. Портал бытия, достающий со дна сознания, из недр неизвестности материальные символы и наделяющий ими разум. Туда бы пробраться. Но там всегда заперто. И к тому же меня одного из палаты не выпускают. А ещё, мой пытливый разум занимает такой вопрос. Если есть «А», должно быть и «Б». Как минимум. Если есть «Материальная», значит должна быть и «Нематериальная». Или, по другому, «Антиматериальная». Но, её нет. Не кажется ли вам это странным? Где-то же она должна быть. Засекретили. Но, я, проявив самые передовые методы дедукции и логического вычисления, кажется, разгадал и этот секрет. Докопался до центра истины, и, заметьте себе, без всяческих логарифмических лопат. Прошёл весь нелёгкий путь познания голыми мозгами и своим пытливым, всепроникающим умом.

Есть тут у нас одна комната с табличкой «Служебное помещение». Ау, ребята! Вы спалились! Это же лечебница. Тут все комнаты служебные. Тук-тук. Открывайте! Я пришёл. Не откроют. Потому, как там антиматерия храниться. Строгой отчётности. Эх, жаль… Хотелось бы хоть одним глазком посмотреть. Хочется заглянуть в такую антишкатулочку. Вот куда мне точно не хочется, так это оказаться за дверью с отбивным и отпугивающим названием «Бокс». А то вдруг там…

Чёрт из табакерки. Руководитель здешних кругов ада. А я перед ним как провинившийся грешник на исповеди сижу на продавленном клеёнчатом диване и смиренно жду своего сурового приговора. А он мне свет в окне загораживает. И тень от его серьёзности на меня падает. Сидит молча и вдумчиво читает и листает мою историю, потом что-то записывает и снова читает. Решает, по-тихому так: какие бы наказания назначить мне за все мои прегрешения. Хоть бы со мной посоветовался, я бы ему подсказал. Но я для него всего лишь очередной пациент, пациент из очереди, и никак не коллега. Поэтому решать будут за меня – куда макать, куда токать и прочее…

Ладно, первый круг мы освоили, не так уж всё и плохо оказалось, скорее наоборот. Посмотрим, что дальше. Вообще, если в аду все котлы именно такие, как эта ванна-батискаф, то даже недурно получается. Так отмывать грехи можно, главное, чтоб с температурой воды не переборщили. Лежишь себе в персональной купальне с гидромассажем, балдеешь, разглядываешь засушенных мух в колпаке потолочного светильника и думаешь о бренности существования и как хорошо жить. Жить хочется.

А вот с электричеством сложнее… Магниты там разные, электрофорезы… Что там у вас ещё есть? Несите всё! Живым я вам всё равно не сдамся. Корма моего крейсера и не такие торпеды видела! А уж ваши батарейки мне как комару муха.

Завалили на кушетку, "мордой в пол".

Простите, был не прав. Беру свои слова обратно.

Положили на поясницу электрод и сверху мешком с чем-то тяжёлым прижали. Утяжелили, стало быть. Наверное, чтобы не сбежал. Ох, мамочка моя, пополам бы не разломиться, и за что мне такое наказание? Господи, прости мне мои прегрешения, вольныя и невольныя. Верни меня в мой батискаф и отправь хоть на Луну! Хоть к тётке в Саратов, хоть куда-нибудь, но подальше отсюда! Лежу…  Греет, покалывает в спине. Наверное, это электричество так об меня трётся. Ничего так, приятно. А вверху мысли собрались на совещание. Тихонько шепчутся. Конспираторы.

У меня есть две версии теории невероятного. Первая пессимистическая о теории заговора: Конторы подобного типа основаны втихаря и негласно рептилоидами с другой планеты. Своего интеллекта у них маловато, не хватает научного и творческого потенциала. Вот они и отлавливают по нашей планете талантливых, неординарных людей. Меня, например. Вычисляют яркие личности и к себе, на приборы. Но они, эти рептилоиды, хитрые. Чтобы никто ничего не заподозрил, сразу в мозг не лезут, действуют изощрённо, через… поясницу. От самого копчика, по позвоночнику, воздействуя на нервные нитки, подбираются к голове и впиваются в мозг, внедряются в сознание и расщепляют разум на составляющие его кубики-молекулы-атомы, до хвоста нейтрино и далее. Считывают информацию: все знания, планы, идеи, алгоритмы, всплески мышления, все химические процессы в мозгах:  что с чем смешивается, какие химические реакции происходят и какие физические проявления, последствия от этого потом происходят и что в итоге получается. Затем, на основании полученных данных, после скрупулёзного анализа, готовят различные сыворотки и уже там, на своей планете, вкалывают эти сыворотки своим плоскоголовым сородичам. И вуа-ля: из тупоголового имбицида на выходе имеют талантливого скульптора, художника, композитора, гениального инженера и изобретателя или ещё кого-то там, не менее выдающегося. За счёт этого их цивилизация растёт и развивается. А иначе бы совсем угасла. Сидели бы на берегу океана счастливые и камушки разноцветные собирали. И радовались. Но они так не хотят. Вот и орудуют здесь, облачившись в личину людей. Только глаза их и выдают: в их глазах все мы преходящие. Рабочий материал. Скачают информацию и тут же подмагничивают тебя, чтоб сразу не иссяк, чтоб на следующий раз хватило, ещё что-то осталось, и чтоб не запомнил ничего из того, что с тобой делали, только самый краешек. И так до тех пор, пока не отожмут из тебя всё до капельки, до последнего винтика.