Милалика

Глава первая

Зовут меня Миленой, вот такое имечко получила я от дорогих покойных родителей, значит. Девушка я красивая, отбоя от мужиков нет, благо вокруг меня их всегда довольно много. Я особистка, в военной контрразведке работаю, а в свободное время истории разные пишу. Очень мне нравится это занятие – писать не рапорты, а книжки, хотя работа, конечно, сказывается, в том числе и на историях. Несмотря на обязательный счастливый конец, героям в них отнюдь не весело. Особенно мне нравится, когда в герои моих историй попадают разные сослуживцы – от прапорщика из хозроты до «великого и могучего» Грома. Это позывной командира разведчиков по имени Серёжа. Как раньше говорили, «люб он мне», да только…

Иногда думается, что было бы, если бы и я попала? Но, честно говоря, мне в героини историй попадать откровенно жалко. Себя жалко, а их чего жалеть? Они на бумаге, да и судьба у них такая – обычно очень непростая, с разными закидонами. Впрочем, сейчас речь не об историях разных, а о работе, на которую я как раз собираюсь.

Работа у меня интересная… Да кого я обманываю! Занудная у меня работа – бумажки перекладывать. Иногда в расследованиях участвовать, ну и всё. Спасибо разведчикам, хоть время от времени меня «в поле» вывозят, а то был бы совсем мрак. Так и захирела бы, как лютик от речи прапорщика из хозроты. А с Серёжей я куда угодно согласна, но даже мечтать не решаюсь. Эх…

Я сирота лет с пяти, по-моему. Отчего так вышло – не знаю, какая-то там история оказалась запутанная и очень тёмная, ну и времена такие были невесёлые. Само детство у меня прошло под знаком детского дома, в семью так и не взяли, будто и не видели меня. Я так старалась понравиться, а эти… опекуны смотрели, как будто сквозь меня, и всё. С самого детства и до сих пор мечта о маме стала самой главной моей мечтой, пожалуй, хотя я уже большая девочка, офицер.

Отчего-то мне сегодня грустно прямо с утра, что для меня необычно. Так-то я напоминаю себе, что я дама взрослая, с высшим военным образованием, между прочим, военюрист опять же – и всё получается. А сегодня отчего-то хочется к маме, которую я никогда не знала. Есть у меня в воспоминаниях о детстве странные моменты, не совпадающие с тем, что на самом деле происходило, но… Мало ли что было на самом деле?

Может быть, разведчиков куда-нибудь зашлют, и они меня прихватят? За возможность побыть рядом с Серёжей хоть чуть я много чего отдам. Не в объятиях, хотя за это я бы и душу продала, а просто рядом. Так, стоп, у меня сейчас истерика будет.

Тяжело вздохнув, надеваю бушлат и выхожу из своей комнаты офицерского общежития. Я живу одна, ни парня, ни мужа у меня нет, несмотря на красоту. Кому застит глаза красота, не принимают мой ум, а тех, кто смотрит не на попу, я пока не видела. Да, я – сирота с безрадостным детством. Не потому, что плохо было, хотя бывало, конечно, но просто не хватало мне… близких. Чтобы было кому выплакаться, чтобы обняли и погладили. И доченькой чтобы называли. Ладно, отставить саможаление! Здоровая кобыла вымахала, недавно старлея вот дали за красивые глазки, потому что больше, по-моему, не за что.

Спускаюсь по лестнице, чтобы вывалиться затем в морозный воздух военного городка. Можно транспорт подождать, но не хочется. На улице каких-то минус десять, одета я тепло, чего б не прогуляться? Белый снег лежит повсюду воспоминанием о детстве. О, как же я завидовала тем, кого возили на санках, а ещё обнимали, да и ругали даже! Зима – это моё время. Время, ставшее символом всей жизни – лёд, холод, снег. В точности, как и всё, что меня окружает – лёд отношений, холод в душе, снег несбывшихся надежд.

Вон ребята на службу идут, у каждого второго – жена, дети… Я бы, наверное, всё на свете отдала за эту толику тепла, но – овощ мне, хоть стреляйся. Этого я делать, разумеется, не буду. Сморгну слёзы – благо макияжа нет, не положено мне – и пойду дальше. Помню, в детстве меня с лестницы столкнули – все думали, сдохну, а я ничего, даже без последствий отделалась. Так и не узнала, какая гнида это сделала. Наверное, потому и стала я тем, кем стала. Вариантов-то…

Сейчас поверну направо, а там и ворота наши. Комендатура, контрразведка, хозрота опять плац подметает не предназначенными для этого инструментами. Значит, скучно товарищу прапорщику. Часть у нас особая, и задания бывают особые, расспрашивать о которых не положено. Впрочем, мне-то что до этого? Мне сегодня надо бы рапорты разобрать, подшить их в соответствующие папки да передать архивным крысам. То есть занятие нудное, скучное и никому на фиг не нужное. Просто положено так.

Ну, положено и положено, мы люди военные, наше дело маленькое: «Есть», «Так точно» и «Виновата». Мимо склада иду – ребята из разведки кладовщика за пуговицу взяли, значит, хотят весь склад с собой унести, а он не даёт. То есть у разведчиков задача какая-то есть, везёт им, не то что мне. Краем глаза вижу Грома, делаю независимое лицо и прохожу мимо походкой «от бедра». А хочется… Хочется, чтобы он обнял и сказал, что я самая-самая, но такого не будет. Я отлично знаю: не будет, и надеяться не на что.

Вот и дошла. Здание военной прокуратуры типовое, такое же, как в каждом гарнизоне, а наш вход слева. Вот туда я сейчас, пожалуй, и залезу, потом погреюсь чаем и займусь делами. Открыв дверь, некоторое время смотрю на своего начальника, не понимая, что он тут делает. Вариантов на самом деле немного, потому что начальство спешит. А раз спешит, то либо выскажется «по существу», либо поставит никому не нужную задачу, чтобы зло сорвать. Вот угораздило же меня… В душе шевелится надежда на то, что Серёжа вспомнил обо мне, но кто я ему… Шансы на самом деле так на так.

– Ага, Ершова! – радуется товарищ майор. – Отлично! Бегом к Грому, прикрепляешься к его группе на всё время выполнения особой задачи.

– Есть… – ошарашенно отвечаю я. – Разрешите идти?

– Беги отсюда! – хмыкает он. – Тебя недели на две разведка отжала.

Серёже я зачем-то понадобилась. Не от чистого сердца же он меня у командира «отжал», логично? Хотя сердцу хочется надеяться на то, что он «отжал» именно за красивые глазки, ну, потому что я – это я, старший лейтенант Ершова. Я понимаю, что мои надежды тщетны, но я же девочка, могу я хотя бы про себя помечтать?

***

Интересно, в самом деле, девки пляшут… Нет, ребятам спасибо, конечно, но с чего вдруг меня-то? Судя по тому, что я видела у склада, собираются они куда-то, где тепло, а тепло в это время года у нас только на другом конце нашего шарика. Зачем им там особист? Любопытненько…

Но спорить я не собираюсь – во-первых, приказы не обсуждают, во-вторых, мне только в радость, потому что Серёжа же. Бежать я, правда, не буду, потому что ещё только не хватало в боулинг на обледеневшем плацу комендатуры собой сыграть. Солдатики комендантского взвода точно не оценят, ну а Гром никуда не денется, он интенданта трясёт, а это процесс долгий и очень интересный.

– Товарищ майор, – рука к шапке, тут не до игр, работа – не игрушки, – старший лейтенант Ершова…

– Отставить, – реагирует он. – Мила, мы летим в далёкую жаркую страну, потому твоя задача – получить всё, что нужно, у этого доброго дядечки, который тебя не обидит.

Интендант аж вздрагивает. Ну да, Гром – это Гром, тут без вариантов. Да и угроза в Серёжином голосе нешуточная, даже мне страшно становится, что уж о других говорить. Я медленно разворачиваюсь к духу склада, который принимает жалкий вид, того и гляди закричит «Насилуют!». Ну, не так уж он и неправ, честно говоря, ибо где я работаю, он в курсе.

Видимо, не желая дёргать контрразведку за хвост, мне сразу же выдают «всё, что нужно» в двух баулах, а я грустно думаю о том, как я их поволоку. Но вот в процессе этих размышлений в голову приходит мысль, заставляющая вспомнить, как меня назвал Гром. Немного не по уставу, но ласково, и от осознания этого факта сердце трепещет где-то в горле. Хочется дать себе по морде, чтобы привести в чувство, но пока нельзя – «дикари-с, не поймут-с». Сейчас надо попытаться выяснить, что мы забыли в «далёкой жаркой стране» и чего нам на летучемышиной базе не сидится.

Впрочем, это может подождать. А вот что не может подождать – так это трусы, носки и прочие радости современной женщины. Значит, нужен чемоданчик из моего кабинета, а то буду горько плакать в армейском белье и… м-да…

– Гром, мне бы до кабинета сгонять, – отпрашиваюсь я.

– Твой чемодан нам отдали, – информирует меня командир. – В шишиге стоит, так что не дёргайся. Сейчас упакуемся и поскачем на борт. Там и переоденешься, и поспишь.

Заботливый какой… Я как-то раньше не замечала, чтобы Гром был таким заботливым. Неужели он что-то чувствует ко мне? Да нет, не может быть, с чего бы вдруг? Просто я реагирую, как влюблённая дурочка, вот и интерпретирую в желаемую сторону нормальные человеческие отношения. Психология влюблённых, то, сё…

Задавив таким образом свои мысли, лезу в видавший виды кунг. Ну, думаю, пока ребята снаружи собираются, надо мне быстро перепаковаться, сложить всё, что нужно, в рюкзак, что не нужно – оставить. Я присаживаюсь на лавочку и, скинув бушлат, начинаю разбираться в выданном, что раздумывать мне не мешает. Странное у меня какое-то ощущение. Как перед переводом куда-то. Но я не хочу! Хотя кто меня-то спросит…

Достаю фотокарточку, на которой вроде бы мои родители. Тут вообще есть сомнения, я их не помню и не видела никогда, но вот в голове шевелится мысль, что это не они, иначе должна мама выглядеть, да и папа тоже, по-моему. Года идут, а это ощущение всё не проходит, и непонятно, с чего я вдруг так думаю. Но тем не менее остаётся у меня такая мысль… Фотографии в сторону, трусы, носки… летнее всё, в ближайшее время я буду в летней жаркой стране, полной насекомых и аборигенов, и неизвестно, что хуже. В какой конкретно стране, мне не сообщают, что и правильно, это ничего не изменит. Но вот антидотов в аптечку напихать надо.

– Ну как, готова? – слышу я Серёжин голос.

– Так точно, – киваю в ответ, и в ту же минуту вокруг становится шумно.

Ребята набиваются внутрь, как сельди в бочку, но мне от этого становится только теплее – я не одна. Если помереть соберусь когда, то пусть это будет в бою – так, чтобы сообразить ничего не успела… Какое-то у меня сегодня настроение минорное, необычно это совершенно. По крайней мере, для меня перед командировкой, ведь я же с Серёжей лечу! С Серёжей! Ну и что, что убить в любой момент могут, все мы смертны, зато с ним…

Борт нас уже, видимо, заждался, что ещё интереснее. Пилот не пляшет вокруг, а как приличный человек внутри сидит, только аппарель открыл. Я вываливаюсь из машины, чтобы потопать, куда сказали. Всё, как всегда, разницы никакой. С неба солнышко светит, снег под ногами… не лежит, потому что полосу расчистили, аппарель не скользкая, и вообще скоро загорать будем в тёплых краях…

– В общем, дело такое, – объясняет Гром, как только самолёт взлетает. – Машка заболела, а у тебя же с медициной всё в порядке?

– Смотря что порядком считать, – замечаю я, потому что квалификация у меня фельдшерская.

– Ну там забинтовать или пристрелить, – шутит командир группы армейской разведки. – Мы и решили взять тебя, всё равно ты над бумагами пылишься.

– Впервые особист в качестве медсестры выступать будет, – вздыхаю я, а потом поднимаю голову. – Спасибо, Серёжа.

– Только осторожненько, Милена, хорошо? – неожиданно мягко произносит он, а у меня от скрытой, почти незаметной ласки в его голосе встаёт ком в горле, потому я просто киваю.

Ребята организовывают мне уголок, чтобы переодеться, чем я и занимаюсь, потому что термобельё и всё то, что на мне надето, при плюс тридцати – это перебор. А там, куда мы летим, время летнее, жаркое, и дикие аборигены с автоматами. Видать, случилось что-то интересное за это время, раз дёрнули наших. То есть вероятно, что и для меня работа по специальности найдётся.

Лететь нам долго, вполне можно и поспать, но мысли одолевают разные, поэтому для самоуспокоения я ещё раз перебираю Машкину медицинскую сумку. Судя по набору, кстати, готовилась она именно в этот рейд, потому, получается, заболела случайно. То есть повезло мне. Ну, и такое бывает, время нынче такое, что ни год – новый вирус, и не самый добрый, так что понять можно. Зато меня ребята взяли с собой, значит, недели две не буду предоставлена собственным мыслям о бренности бытия. На задании всегда есть чем заняться. А тут и Серёжа рядом, а за возможность к нему хоть иногда случайно прикасаться я и душу продам кому угодно.

Глава вторая

Ко всему быть готовой невозможно, поэтому я просто слушаю своего Серёжу, думая об истории, которую пишу. Да, я знаю, что не мой он, но помечтать-то можно? Вот и мечтаю, и в своей книжке тоже, ведь там мы вместе… Имена изменены, конечно, там многое изменено, но я-то знаю… Себя не обманешь. Вот и выливаю свои мечты на страницы.

– Мила, отдохни, – вспоминает обо мне Серёжа. – Ну-ка, сдвинулись!

Мне расчищают место, чуть ли не принудительно заставляя лечь, при этом Сергей остаётся на месте, и моя голова оказывается совсем близко к нему. Так близко, что кажется, ещё чуть-чуть – и обнимет. Но это, конечно, мне только кажется, потому что до объятий мне – как до Луны пешком. Эх, Серёжа…

Тем не менее я сладко засыпаю, и снится мне, что гуляем мы с Серёжей за ручку по берегу какого-то озера. Озеро это странное, как ртуть по цвету, и пар от него такой же серый поднимается. Но меня не озеро волнует, а только он. Серёжа смотрит на меня с такой нежностью, что я плачу, просто плачу, не в силах удержаться. Он обнимает меня, и я растворяюсь в этом тепле…

Сквозь сон слышу, как кто-то очень ласково зовёт меня. Я не хочу просыпаться, но ведь интересно, кто же меня так зовёт. Поэтому приходится открыть глаза, чтобы сразу же натолкнуться на взгляд Серёжи, какой-то необычный… или непонятный? Но думать некогда – я чувствую идущий вниз самолёт и вскакиваю, чтобы присоединиться к преобразившейся группе. Все собирают оружие, рюкзаки, тем же самым занимаюсь и я. Всё, время для отдыха и веселья закончилось, начинается работа. Обычная военная работа.

– Нас вертолётом подкинут километров на тридцать, может, больше, как выйдет, – сообщает командир. – Места там дикие, так что ходим аккуратно. Милу бережём, другого врача у нас нет.

– У нас вообще врача нет, – комментирую я. – А змеиный яд отсасывать сами будете.

Это я в ответ на шуточки по поводу того, почему медработник – обязательно женщина. Из старого анекдота это растёт об укусе змеи в мужское средоточие разума. Но, во-первых, не обязательно, во-вторых, дотуда змея не достанет. Шуточек при этом, конечно, полно, куда же без них. Змей привычно хихикает, мы усаживаемся поудобнее и ждём посадки. Молча ждём, потому что случаи бывают разные, и вот тут мне опять кажется, что Гром меня страхует. Может ли такое быть?

Самолёт садится довольно штатно, насколько я могу судить. Ну, подпрыгивает несколько раз, конечно, но оно и понятно – места дикие, качество полосы – так себе, если она вообще есть. Хорошо, что птичке нашей всё равно, куда садиться. И я с нею попрыгала, судорожно цепляясь за что угодно, и мне это удаётся – на месте удержалась, в боулинг собой не сыграла – и ладненько.

Медленно открывается аппарель, машина и остановиться не успевает. Теперь надо бежать – и довольно быстро – к вертолёту. Вон он, виден немного в стороне. Вполне такой обычный восьмой «Ми». Сейчас поднимет и понесёт нас, куда сказано. Нам сегодня много чего сделать надо, поэтому я стараюсь, бегу вместе со всеми, хоть и отстаю немного, физподготовка у меня всё-таки не на том же уровне. Ребята-то каждый день занимаются, а я на стульях жопу отращиваю. Вот пояс по самбо – да, разряды по пулевой стрельбе и – не пойми зачем – по фехтованию. Ну, это как раз понятно – лишь бы в детдоме не сидеть, а чувствовать себя хоть как-то живой.

Машина сразу же идёт на взлёт, едва не оставив меня на земле. Но ребятам очень нужна медицина, так что меня затаскивают внутрь. Вертолёт летит куда-то – куда, мне не видно. Часа полтора летит, я от звука двигателя чувствую себя, как внутри барабана. Голова гудит, ничего уже не соображаю. Но вот вертолёт идёт на посадку, мы выскакиваем, и… Зелёные насаждения типа «пальма» и «какая-то хрень» наблюдаются, куда ни кинь взгляд. Взгляд кидать не хочется, хочется сдохнуть, но не дадут, потому что приказ.

– Мила, вперёд! – приказывает Гром, и тут до меня доходит: мне позывной сменили. Ла-а-адно, сменили так сменили, не в первый раз.

Послушно очень быстро бегу вперёд. Нам сегодня долго бежать, потому надо беречь дыхание и чередовать шаг с бегом. Десантура регулирует дыхание за счёт задорной песенки о Винни-Пухе, а мы бежим молча. Молча, но быстро, потому что севший вертолёт привлечёт аборигенов, как открытая банка мёда не скажу кого. А привлекать нам сегодня никого не надо, надо бежать.

Аборигены тут не только с луками и палками, хотя стрела в задницу – то ещё удовольствие. Они ещё и с автоматами, гранатомётами и прочей гадостью встречаются, то есть могут наделать много противных дырок, что никому понравиться, разумеется, не может. Потому и бежим.

Вот и джунгли, то есть обилие зелёных насаждений. Это значит, что скорость наша снижается, – надо и вверх посматривать, чтобы на голову никакой Чингачгук не свалился, но, с другой стороны, мы и не светимся, как три тополя на Плющихе. То есть уже полегче. Но физуху подтягивать надо, а то я так сдохну.

– Стоп, привал! – командует Гром. – Милу уложите покомфортней.

Действительно заботится. Интересно почему? И ещё интересно – я так реагирую потому, что это Гром, или потому, что мне просто тоскливо без ласки? Не знаю, да и думать просто никаких сил нет. Сейчас просто сдохну, и всё, такое у меня ощущение. Но сдохнуть опять не дают – меня, вцепившуюся в дерево, аккуратно укладывают на что-то мягкое, командуя отдыхать, и я отрубаюсь.

Ненадолго отрубаюсь, конечно. Мне в этом состоянии, правда, и получаса хватает, чтобы хоть как-то расслабиться. Сквозь сон чувствую погладившую меня по волосам руку и замираю от этой незнакомой, но такой желанной ласки. Хочется верить, что это Серёжа, просто очень хочется.

– Подъём! – звучит команда. – Просыпаемся и бежим.

Бежим мы не сразу, сначала морду умыть надо, а вот потом – да, рюкзак на спине, ствол к нему приторочен, медсумка-укладка – и бежим. С медициной смешно получилось – я дверь перепутала как-то, когда зачёты сдавала. Зашла случайно туда, где медики тусовались. Уж не знаю, что они у нас забыли, но мне неожиданно понравилось, вот и получила ещё одну специальность. Что смогла в теории – сдала, но параллельную медицинскую просто не вытянула. То есть, по идее, я почти доктор, но именно что почти…

***

Бежали, бежали мы – и прибежали. Гром карту достаёт, на местности ориентируется, и вижу я, что не нравится эта самая местность нашему командиру. Ну а кому такое понравится – степь, чахлые кустики, не пойми что… Мы что, сюда бежали? А на… зачем в смысле? В джунглях, как-то резко оборвавшихся, кстати, комфортнее.

– Не понял, – констатирует Гром. – По карте – джунгли, а тут…

– Термобарической бухнули, – предполагает Змей, выковыряв что-то из дёрна.

– Возможно, – кивает командир, рассмотрев протянутое ему. – Ну, тогда бежим дальше, здесь-то не встанешь.

– Вопросов не имею, – отвечает ему Тис.

Это штатный сапёр группы. У него полный рюкзак не самых весёлых предметов, если детонируют, взлетим так, что позавидуют птицы. Я поднимаюсь на ноги – надо бежать дальше, хотя с какого… зачем надо было выжигать джунгли, я не понимаю. На всякий случай выдёргиваю из кармашка дозиметр, но он молчит, значит, точно не ядерной бумкнули. Интересно, это с нашим заданием связано, или местные просто бомбочку интересную нашли и решили узнать, что будет?

Бежим дальше, на горизонте уже и искомые джунгли показались. Там у нас привал будет, можно будет пос… оправиться, значит. И пож… принять пищу. Я же девушка, надо прилично выражаться. Главное – следить, чтобы во время похода в туалет змея за жопу не куснула, а то будет несмешно. А несмешно нам не надо, ибо та же чёрная мамба, которая тут вроде бы не водится, – тот ещё подарочек. А вот рассказывали, один деятель лепестковую мину не заметил. И оправился прям на неё. Байка говорит, что хоронить было нечего, и хоть не верится, что она от такого сработала, но проверять ни у кого желания нет.

Дыхалки не хватает, конечно. Надо чаще бегать, но у нас бегать негде особо. Вернусь – буду форму возвращать, а то разленилась совсем, скоро разжирею, оплыву и котиков заведу. Трёх. Тьфу, какие мысли идиотские в голову лезут! Ещё кое-что непонятно мне – тихо слишком. Не скажу, что так не бывает, но что-то меня эта тишина беспокоит. Даже слишком беспокоит, можно сказать, потому что всё-таки настолько тихо не бывает. Тут не Невский, конечно, но должно быть хоть немного оживлённо, хоть звери какие, что ли…

Несмотря ни на что, бежим дальше – а что делать? Правильно, делать нечего. Командир сказал бежать – бежим. Скажет прыгать – буду прыгать. Скажет… хм… нет, этого он, пожалуй, не скажет, но тоже выполню. С радостью. Даже думать получается только короткими фразами, потому что мыслей нет. Мужикам-то проще, за них сопроцессор думает, а что женщине делать? Даже, можно сказать, девушке… Вот и заросли. Хочется упасть и не двигаться, но пока нельзя. Пока Серёжа не разрешил – падать совсем нельзя.

– Стоп, привал! – командует Гром, и я просто сажусь, где стою. Трава, прелые листья, корни какие-то…

– Мила, жива? – интересуется он.

– Жива, Гром, – отвечаю командиру. – Но лучше б сдохла.

– Ничего, – хмыкает Гром. – Самая сложная часть пройдена, теперь интересная начнётся.

Интересная – это значит непосредственно работа. Но пока на дворе день, разведчики наши никуда не пойдут, они у нас «летучие мыши», то есть «летают» по ночам, что вполне логично. Именно поэтому сейчас будет еда, здоровый сон и планирование. А после «мыши» двинутся «летать», а я с кем-нибудь буду тыл подпирать. Тоже интересное это дело – тыл подпирать, да. Полежать можно, помечтать, пока глаза смотрят и уши слушают.

Официально, судя по отсутствию опознавательных знаков на форме, нас здесь нет. Значит, в случае чего, наши от группы открестятся. Ну да это не в новинку – каждая вторая задача такая, так что всё просто: в плен попадать нельзя, и точка. Для девушек плен будет очень занятным приключением, но я не любитель именно таких игр, поэтому никакого плена. Для этой цели в кармане граната. И у меня тоже, а как же! Ну да это лирика.

Мне протягивают парящую банку саморазогревающегося пайка. Он, разумеется, не наш, а у заклятых друзей утянут – для осложнения идентификации. На нас и форма, и бельё – от заклятых наших, с которыми мы формально не воюем, а на самом деле… На самом деле ещё как, но это считается тайной. Так сказать, секрет Полишинеля: формально – всё секретно, на деле же – каждая собака в курсе. И метки, и бирки, и я вообще не знаю что. Даже номер части – тот, который, по идее, может где-то рядом быть.

Вкусный паёк у заклятых друзей, комфортно, гады, воюют. Нет у них, значит, невзгод, с головотяпством связанных… На самом деле есть, и похлеще, чем у нас, да. Причём если у нас галетой можно гвоздь вбить, то у них ножи ломаются, например. Несоизмеримые проблемы – без галеты жить можно, а без хорошего ножа – очень трудно. В сон с устатку тянет, тёплая вкусная еда после такого марафона…

– Мила, ложись, отдохни, – как-то очень мягко говорит мне Серёжа.

– Есть, – коротко отвечаю, потому что я – послушная девочка.

Снится мне бред какой-то, будто я маленькая ещё – лет восемь, что ли. Ну вот, и бабка какая-то меня при этом ведовству учит. Заговоры там всякие, в общем, бред сивой кобылы в тёмную сентябрьскую ночь. Повторяет бабка мне всё по нескольку раз – как глаза отвести, как боль снять, ещё что-то. Чудной сон, и реальный какой-то, как у психов. Неужели я с ума потихоньку схожу? Надо будет в книжке своей такую бабку прописать, колоритная она, прям баба Яга.

Будят меня резко, а вокруг – темень. Что с закрытыми глазами, что с открытыми – одна хрень. Настроение после такого сна не очень, даже, наверное, очень не. Но ничего не поделаешь, надо вставать, цеплять гарнитуру радиостанции, приходить в себя и держать тыл. Ну, это дело знакомое, так что отходим вместе с группой подальше от импровизированной базы, поднимаем кулак, провожая ребят, и ложимся.

– Мила в канале, кто со мной? – интересуюсь я.

– Тис, – коротко отвечает лежащий рядом. – Безработный я сегодня.

Ага, значит, чистая разведка у «мышек» сегодня. Может быть, и обойдётся всё, чего б не обойтись-то? Ребята ушли в ночь, но я их слышу, да и Тис тоже, пока наконец не пропадает сигнал. Значит, далеко отошли, или глушит чего. Скорей, глушит, потому что обрезается он резко, а так не бывает.

– Тис, сигнал рубанули, молчим, – выдаю я предложение.

В ответ – щелчок, значит, принял он и подтверждает. Ну вот и хорошо, теперь нужно только ждать.

Глава третья

Ребята возвращаются с рассветом, весёлые, но задумчивые. А я уже отрубаюсь просто – устала всю ночь темноту в ночной прицел разглядывать. Гром коротко объясняет, что точка у нас не та, поэтому сейчас вместо отдыха надо сместиться на десяток километров. Надо – значит, пойдём, тут двух толкований быть не может, хоть и странно, что произошло именно так. Да и смущает обрыв связи, при этом командир будто бы игнорирует мой рассказ о наблюдаемом явлении. Разве ж такое может быть?

Ладно, это Серёжа, ему виднее. Ну, побежали?

– Шагом! – командует Гром. Он тоже устал, но у нас есть задача, и её надо выполнить – зазор по времени совсем небольшой. – Бегом!

Кстати, а куда мы вообще спешим? Что такого важного может быть, отчего нас так время прессует? Этот вопрос совершенно лишний – задавать его можно только себе и тихо. Так что сейчас надо не размышлять, а быстро-быстро перебирать ногами, Серёжа знает, что говорит.

Чередуем бег и шаг, покрывая километр за километром. Несмотря на предельную усталость, всё равно не жалею, что пошла с ребятами. Могла отказаться же, не моё это дело – по джунглям скакать, но даже мысли такой не возникло. Потому что возможность побыть рядом с Серёжей – одна из немногих моих радостей, и просто так от неё отказываться я не хочу. Да кого я обманываю – единственная моя это радость, нет других давно в этой жизни…

– Всё, привал, – выдыхает Гром, сам едва не падая. – Осмотреться, оправиться и спать.

– Есть, понял, – автоматически отвечает ему Змей.

Ребята осматриваются, затем начинают раскладываться. Все устали так, что непонятно, как вообще могут что-то делать – я, например, не могу, потому просто падаю. Меня берут на руки и перекладывают очень бережно, ласково, а у меня даже нет сил открыть глаза, чтобы узнать, кто это. Хочется, чтобы Серёжа, но я уже уплываю в тяжёлый сон. Мне не снится совсем ничего, просто чернильная тьма, и всё. Сквозь эту тьму пробивается мысль о том, что периметр ребята не заминировали, а стоило бы.

Наверное, просто все устали, понадеявшись на то, что пронесёт. Или заминировали, а я уже спала? Не знаю. Открываю глаза, несколько минут вглядываясь в темнеющее небо, на котором видны первые звёзды. Чужое здесь небо, просто чувствуется, что чужое, злое, враждебное. Я лежу, думаю о Серёже и о жизни своей.

Вспоминаются разные моменты из детства. В двенадцать меня больше всего старались или украсть, или убить, хотя кому нужна была сирота, я не знаю до сих пор. В первый раз я просто убежала, хотя меня звали куда-то «к маме». Угу. Мужик какой-то: «Пойдём, я тебя к маме отведу». Кто же в это поверит-то? А потом – то кирпич упадёт, то откуда ни возьмись – машина на скорости пронесётся в пешеходной зоне. И вот такие «совпадения» до кадетки включительно. Ну а там я просто со всей толпой двигалась, и «совпадения» куда-то пропали.

Вся жизнь какая-то, наперекос пошедшая. Если бы не Серёжа, застрелилась бы, наверное, уже просто от безысходности. Пожалуй, он и является единственным светом в окошке для меня. Жаль, что нам не быть вместе, я бы, наверное, за то, чтобы быть с ним, отдала всё на свете, да и жизни не пожалела бы. Зачем мне жизнь без него? Бросаю взгляд на Грома – спит… Сладко спит родной мой и не знает, что девушка по нему страдает. Такое красивое зрелище, так и смотрела бы, но долго нельзя – почувствует взгляд.

Зажужжал будильник, и Гром моментально открыл глаза, быстро осмотрелся, причём начал с меня, улыбнулся одними глазами. А мне так тепло-тепло от этого становится, что и не передать как. Хочется, конечно, чтобы Серёжа меня «будил», но мы не на базе, поэтому встаю сама. Мосю ополоснуть, позавтракать, оправиться… Или сначала оправиться? Наверное, сначала позавтракать надо.

Тянусь за консервой, которую сначала с обратной стороны вскрывают, чтобы термосмесь от контакта с воздухом нагрелась, разогревая и завтрак. Жду положенные пять минут, вскрываю и начинаю лопать. По-моему, это гуляш. Галета задорно хрустит, гуляш ложится в пузо, сигнализирующее о том, что в туалет всё-таки надо. Даже, я бы сказала, очень надо, но сначала доем, конечно.

– Гром, водички дай, пожалуйста, – негромко прошу я.

– Держи, Мила, – протягивает мне флягу.

Вот опять в голосе командира мне слышатся ласковые интонации. Самообман, наверное, просто очень мне этой самой ласки не хватает, ведь так и осталась потерянной девчонкой, хоть давно и офицер, и звёзды на погонах сияют. Но до зубовного скрежета, до воя хочется мне, чтобы обняли, прижали к себе, сказали, что я самая-самая, – а там и помирать можно.

Что-то в последнее время тоска всё чаще сердце гложет. То ли предчувствие какое-то, то ли ещё чего… Кстати, об ощущениях: я сейчас обос… обгажусь.

Ребята собираются, а у меня какое-то чувство нехорошее. Вот где-то внутри зреет предчувствие надвигающейся беды, и ничего не могу с этим поделать. Почему-то хочется плакать, но этого делать я, разумеется, не буду. Я лучше пойду оправлюсь, так сказать. А если предчувствие останется, Серёже пожалуюсь, он в предчувствия верит.

– Я в кустики, – предупреждаю ребят.

Нечего тут стесняться, командир должен знать, где находится каждый его подчинённый, даже если он погадить отошёл. Правило такое, и правильное правило, между нами говоря. Только предчувствие заставляет взять с собой рюкзак, сама не знаю зачем. На меня одной гранаты, что в кармане, хватит, а в рюкзаке ещё кило того, что детонировать может, но «чуйка» – зверь такой, поэтому я делаю то, что чувствую правильным.

Я отхожу чуть дальше от ребят, вижу удобную прогалину, но что-то мне тут не нравится, потому делаю шаг в сторону и замираю. На меня в упор смотрит дульный срез американской винтовки. В тот же миг кто-то хватает сзади за шею так, что я теперь только хрипеть могу, а не кричать. А там же ребята! Там Серёжа! Они не знают о засаде!

Я понимаю, что здесь моя жизнь заканчивается. Конкретно вот этим «аборигенам» в руки лучше не попадать никому, а они всё равно в результате убьют. Или же сделают такое… В общем, понятно. В это мгновение пальцы цепляют гранату без замедлителя. В кармане лежит, уже готовенькая. Почему-то в голову не приходит наука с отводами глаз и прочим – может быть, потому что я в неё не верю?

Прощайте, ребята! Отомсти за меня, Серёжа!

***

– Ну вот как это называется?! – слышу я, открывая глаза.

Я же только что взорвалась, от меня же ничего остаться не должно было! Как я могу открыть глаза?! И, кстати, где это я?

– Милалика! Как это называется, а? – снова слышу я тот же женский голос.

Я лежу на поляне в обычном таком лесу средней полосы, вокруг меня туман, а прямо напротив стоит женщина в длинном чёрном платье, опираясь на такую же чёрную косу – ну, которой траву косят, и дама эта возмущена. Даже слишком возмущена, по-моему. Обращается она ко мне, но почему так называет?

– О косу не порежетесь? – интересуюсь я.

– Делать мне больше нечего, – отвечает мне она. – Милалика! Как тебе не стыдно! Ты почему опять до обретения ко мне отправилась, а? Как мне твою судьбу править в таких условиях? Ты что, забыла, что вернуть тебя можно только после того, как вспыхнет истинная любовь?

– Женщина, вы кто? – задаю я сакраментальный вопрос.

– Дожили! – возмущается она. – Уже и Смерть не узнают! Дать бы тебе, да ведь не поможет это!

– Интересные галлюцинации, – соглашаюсь я.

Я всё понимаю: на самом деле я лежу в виде фарша среди мелко нарубленных аборигенов, а мой медленно умирающий мозг выдаёт весёлые картинки из журнала «Ералаш». А фарш – потому что заботливо прихваченный рюкзак детонировал. Медленно поднимаюсь на ноги, внимательно осмотрев себя. Я полупрозрачная, что говорит о детальности галлюцинаций, но мне уже, в общем-то, всё равно. Я уже фарш третьего сорта, то есть – вместе с будкой, как об этом говорит анекдот. Так что теперь можно и послушать, что мне Смерть скажет.

– Вот куда тебя теперь девать, а? – интересуется у меня женщина, представившаяся Смертью. – Обратно не сунешь, как в прошлый раз… А мир должен быть сопредельным, а то…

– А зачем меня совать? – удивляюсь я.

– Потому что ты – дура, – безапелляционно заявляет эта Смерть. – Нашла кому верить! Вот теперь ты – моя личная невезучая головная боль. Дура жалостливая, но безмозглая! Вот и крутишься, как белка в блендере!

– Ничего не понятно, – признаюсь я. – Но очень интересно!

Ответить она мне не успевает. На поляне внезапно возникает… Серёжа в сопровождении какого-то сильно побитого мужчины в белом, с дымящимися крыльями. Я бросаюсь к самому своему дорогому человеку, и мне наплевать на то, что он меня оттолкнуть может, – вижу я сейчас только его. Рычащего от бешенства, с застывшей просто нечеловеческой болью в глазах.

– Забирай! – коротко бросает мужчина. – Чтоб я ещё раз ангелом-хранителем устроился… – в сердцах сплёвывает и исчезает.

– Серёжа! – я налетаю на Грома. – Ты как здесь? Неужели ребята не услышали?

– Мила, родная, – обнимает меня мой Гром, ничего больше не говоря.

– Значит, истинную любовь обрела всё-таки, – задумчиво произносит Смерть. – И почему вы оба ко мне отправились? Эй, служивый!

Но мы на неё не реагируем совершенно. Мне кажется, что я в раю – меня Серёжа обнимает! Пусть в галлюцинации, но обнимает же! Теперь и умирать не страшно совсем. Смерть же машет рукой, и перед ней появляется картина: совершенно озверевший Серёжа со стволом в каждой руке, как Рембо какой-нибудь, прёт напролом по смутно знакомой местности.

– Да, царевна и воин… – вздыхает Смерть. – Что с вами делать теперь? По условиям, я вернуть вас должна, только не я решаю куда.

– С момента царевны можно поподробнее? – прошу я пролить свет на своё происхождение, отвлекаясь от любимого.

– Ты вспомнишь, – обещает мне наша Смерть. – Да и пригодится тебе, если выживешь.

– Жизнеутверждающе, – хмыкаю я, прижимаясь к Серёже, который просто шепчет моё имя.

Женщина вздыхает и объясняет мне, что на самом деле она вернёт нас в какой-то «промежуточный» мир, но мне нужно быть осторожной, ибо там есть те, кому я живой не нужна. Притянет меня, скорее всего, в девочку, похожую по статусу, но это мне не поможет, так как внешность моя изменится на «каноническую», что бы это ни значило. В какую эпоху, в каком виде и что будет происходить… Возможно, в недавно умершую, или в момент убийства. Единственное – мы с Серёжей будем в одном мире. Чтобы «вернуться домой», нужны какие-то «особые условия» и – «вы поймёте».

– Поправьте меня, если ошибусь, – прошу я Смерть. – О мире девочка не будет знать ничего, попадёт в момент смерти, будет слаба и вынуждена плыть по течению. Я права?

– Ну, в целом, да, – кивает женщина.

– Что с родными? – с ходу интересуюсь я.

– Ты изменишься, – коротко замечает она. – Поэтому будешь неизвестной сиротой, Милалика.

Интересная информация. Значит, опять детский дом и попытки меня убить. Интересно, а в прошедшей жизни то же самое было? И вообще, я подробностей хочу, это же мои галлюцинации! Ну а то, что сил не будет, – не беда, накромсать, если что, наука «мышек» поможет. Ну и собственные знания, конечно.

– В прошлой жизни то же было? – интересуюсь у Смерти.

– Да, Милалика, – кивает она. – Тот, кому ты бездумно доверилась, будет искать тебя, чтобы убить, а возможностей у него много.

– Что мне можно, а что нельзя? – спрашиваю я.

– Тебе можно всё, что сможешь сотворить, – сообщает мне Смерть. – И от чего сможешь убежать… Силы фамильные ведовские я тебе возвращаю.

Ладно, не зря же меня так долго учили. Ничего, всех найдём и умоем. Они у меня кровью умоются все! Что-то я озверела слегка, чего это я? Ладно, потом разберусь, а сейчас я пользуюсь методами скрытого допроса, пытаясь вытянуть у Смерти максимум информации. Серёжа мне помогает в этом, а опыта у него – как у дурака махорки.

– Ведовская школа там есть, – признаётся наконец Смерть. – Только попасть в неё сложно, для начала постарайся выжить и любимого найти.

– Я найду тебя, Мила! – обещает мне Серёжа, и я ему верю.

Далее уже он показывает мастер-класс допроса, да так, что выбивает у Смерти ориентировочную область пространства на уровне страны, где всё будет происходить. Интересно то, что меня в этом мире никогда не было, значит, так называемый параллельный, и ведающие тут есть, но скрываются от злых людей. Сначала люди их просто на цепи держали с малолетства, а теперь и лаборатории придумали, то есть надо быть очень осторожной.

Я прощаюсь с Серёжей, а Смерть даёт мне последние указания.

– Я поняла, – обречённо киваю ей. – Хорошо, пихайте давайте.

– Слова-то какие, – вздыхает наша Смерть, а потом очень резко выключается свет.

Глава четвёртая

Спасибо «мышкам» за рефлексы. Я их по гроб жизни водкой поить должна, особенно Серёжу. Если бы не эти рефлексы, отправилась бы к тёте Смерти досрочно, прожив всего несколько секунд, а так…

Голова не думает, горло сдавливает чья-то рука, глаза не видят ничего почти. Я осознаю, что нахожусь в машине, из которой меня пытаются на скорости выкинуть, хватаюсь за душащую меня руку, резко дёргаю её на себя. Слышу громкий крик, выворачиваюсь из захвата, как учили, и, определив, где примерно находится водитель, резко бью в ту сторону обеими ногами.

Машину явно заносит, судя по ощущениям мыши в консервной банке, которой играют в футбол. Кто-то орёт что-то матерное явно по моему адресу, затем следует сильный удар, и становится как-то горячо. Однако я, ощутив, что никто не держит, пытаюсь выкарабкаться туда, откуда чувствуется свежий воздух… Пытаюсь, пыта…

Глаза открываются. На лице – маска, я ж почти доктор, что я, маску не узнаю? А лежу я в реанимации, похоже, судя по кардиомонитору. Лет мне сколько, я пока не знаю, как зовут меня – тоже, так что назовусь Милой, если спросят. И фамилию редчайшую, из известного анекдота – Иванова. Концов при таком сочетании вообще никаких не найти.

Итак, я опять ребёнок, девочка, что немедленно мной проверено, благо лежу совершенно неодетая. На ощупь – пубертат ещё не пришёл. Даже и не собирается, насколько я осязаю, но, учитывая, что я что-то смогла, можно говорить, что лет десять-одиннадцать. Что выбрать? Подумаю позже, для детского дома эта цифра не принципиальна, разве что лет до четырнадцати даже не попытаются тронуть, потому что таких проблем не скроешь. Ну, бить-то будут всё равно, поэтому надо подумать, как этого избежать. Интересно, что в палату никто не входит, хотя аппараты должны были уже сообщить, что я проснулась.

Далее. Смерть права: я – дура. Почему не попыталась «аборигенам» глаза отвести? Сработало бы или нет такое – неизвестно, но хотя бы попытаться следовало, а я стормозила. Что угодно нужно пробовать в таких случаях. Ладно, в другой раз умнее буду, ибо, судя по словам Смерти, возможность у меня такая будет. Сейчас я – неизвестная сирота, на которую, судя по всему, всем нас… всё равно, короче, всем. Со страной определились.

– Проснулась? – странно, не входил вроде никто, но надо мной вдруг появляется женское лицо, в которое я смотрю бессмысленным взглядом.

– Да, – пытаюсь ответить, что получается не сразу – в горле как песка насыпано. – Пить…

– Пить? – переспрашивает женщина, по-видимому, медсестра.

Спустя мгновение в мои губы тыкается трубочка. Что делать, я понимаю – втягиваю в себя воду. Безвкусную, как и положено в больнице. Навскидку можно говорить о контузии, плюс придушили меня, то есть гипоксия, потому и маска, а ещё что? Трудно сказать, надо осматривать, а я только-только очнулась.

– Как тебя зовут? – интересуется медсестра, внимательно заглядывая мне в глаза.

– Мила… – тихо отвечаю я, потому что не знать своего имени чревато, особенно в идентифицированной уже стране.

– А фамилию помнишь? – продолжает расспрашивать она.

– Ершова, – решаюсь я, потому что лучше проходить под знакомой фамилией, чем привыкать к новой.

Почему я верю Смерти? Не знаю, но ситуация сейчас очень простая – или всё мне сказанное правда, или «глюки» продолжаются. Я же сама писала про попаданцев? Вот, получи и распишись. Надеюсь, история не моя, потому что иначе приключений будет… Я себя знаю. С другой стороны, в своей истории я – царь и бог… Если знаю, как это делать, – а я не знаю. Выводы?

– Осталось только день рождения выяснить, – улыбается мне медсестра, а у самой глаза холодные-холодные.

– Сегодня… десять… – решаюсь я.

Вот тут она удивляется, и серьёзно удивляется – глаза округляются, губы вытягиваются. Явно информация расходится с чем-то, чего она ожидает. Интересно. Глаза её сразу же добреют, в них появляется даже что-то, похожее на сочувствие. Это дурно пахнет на самом деле, очень дурно, но пока я ничего расследовать не могу. Ничего, встану, буду потихоньку копать, что я была за девочка и за что меня так активно…

С этого момента наступает какой-то перелом – вдруг приходит врач, внимательно меня осматривает, потом ещё один приходит, и ещё… Я понимаю, что их смущает – странгуляционная борозда, точнее, сейчас это просто след на шее, которого они не могут объяснить, зато я могу, рассказав, что меня ремень в машине чуть не задушил. Это так себе объяснение, но неожиданно оно всех удовлетворяет. А я пытаюсь выяснить, куда меня занесло. Очень осторожно и не торопясь.

Лучше быть сиротой помладше, чем постарше. Что такое десять лет? Это начальная школа, конкуренция в которой не такая яростная, как в средней, это возможность не бояться нападения с целью насилия, это возможность подготовиться к тому, что меня ждёт дальше. Ну и заодно можно успеть занять определённую нишу в пищевой цепочке, так сказать, а учитывая опыт детства и знания, и в лидеры пробиться, раз уж меня царевной назвали. Назвали – значит, будем править… М-да…

Город тут нынче… В общем, глубокий Мухосранск, хотя и называется иначе, но против сути не попрёшь – глушь, но детский дом есть. Обеспечение его, конечно, как в далёком гарнизоне, но я чего только в жизни не пробовала, а сама – давно уже не наивная девочка, потому выдюжу. Какого-нибудь пригляда можно особо не ожидать, бить, скорее всего, попытаются, ну да поглядим. К тому же порядки наверняка бандитские, учитывая случайно выясненный год. Значит, что? Значит, потанцуем, как Гром говорил.

Лечить меня особо не лечат, просто переводят в другое отделение и дают отлежаться. То есть реабилитация на мне. Так себе новости, честно говоря, но и тут справимся – зря я, что ли, столько времени на медицину угробила?

– Девочка не из ориентировки, просто похожа, – слышу я разговор двоих санитаров. – Наши-то подумали, что это та самая маньячка, чуть не уморили её…

То есть десятилетнего ребёнка объявили в какой-то ориентировке «маньячкой», и в это все поверили? Я точно на той же планете оказалась? Тут у людей мозги есть? Ну там, не знаю, критическое мышление? Такое ощущение, что я сейчас живу в мечте всех правителей – стране дураков. С другой стороны, не зря же Смерть меня дурой назвала?

***

Итак, я Мила Ершова, мне десять лет, обретаюсь сейчас в палате выздоравливающих областной больницы. Доставили меня экстренно, с того места, где моя копчёная тушка валялась неподалёку от сгоревшего автомобиля с двумя трупами внутри. Трупы разнополые, так что вполне сошли за родителей, никакой мистики. Одновременно с этим появилась ориентировка на девочку десяти лет с указанием на шлейф трупов, тянущийся за ней. Интересно? Ещё как, потому что так не бывает!

Можно было бы отнести всё произошедшее на счёт богатой наследницы или каких подковёрных игр, но просто именно так оно не делается. В отношении ребёнка таких обвинений не выдвигают по причине законов нашей страны, на которые, конечно… Но не настолько же! Вот и выглядит всё это странным. Девочку с фото из ориентировки я запоминаю, благо она на стене висит, но, опять же, так никто не делает – значит, имеем загадку, меня непосредственно касающуюся. Это пока неведомый враг не знает, как я выгляжу, а потом – мало ли что…

Дальше… Отвод глаз я попробовала на медсестре, всё работает, как ни странно. Это означает, что метод рабочий и может использоваться. Сама по себе новость хорошая, потому что позволяет хотя бы убежать, если что, но мне пока не надо. Пусть спокойно выпишут, отправят, куда положено, а там я найду, что сделать. Пока учитываем, что враг на данный момент обо мне не знает ничего, но постарается узнать. Логично? Логично.

– Ершова, – лечврач у меня заморенный и ту… э-э-э… не заинтересованный. – Скоро тебя выпишем.

– Ничего, что я едва стою? – интересуюсь я у него. – Физкультура мне какая-нибудь положена?

– То-о-очно! Реабилитация же! – обдав меня мощным выхлопом, заявляет это тело в грязном халате и покидает палату.

Ну, нормальной реабилитации здесь не будет, конечно, поэтому я ухожу в парк, где начинаю совершать попытки привести себя в форму – до обморока. Не раз и не два меня находят санитарки без сознания, и в отделение приносят санитары. Но так как во время тренировки я шепчу заговор отвода глаз, то видят они только результат. А при таком результате выписывать меня нельзя, потому что настолько больших идиотов нет нигде, а отвечать за труп ребёнка никакой детский дом не согласится.

– Я просто выхожу погулять, – объясняю комиссии из трёх врачей.

По такому случаю мой лечащий даже трезвый, видимо, непростые врачи в комиссии. Седой меня пытается поймать на несоответствиях в рассказе, но я точно помню, что говорю, так что облом у товарища психиатра. Я держусь насмерть за версию о том, что меня не лечат никак, я просто лежу, при этом стоять мне тяжело, а дядя доктор говорит, что выпишет, поэтому я учусь ходить, но почему-то падаю.

Убедившись, что версию я не меняю, доктора переключаются на своего коллегу, потом пытаются меня проверить. Но МРТ у них нет, а как правильно промахнуться пальцем мимо носа, я знаю. Так что они получают данные объективного контроля, а мой лечврач – русские подарки и сувениры. Поэтому ближайшее время он будет занят, а я получаю, наконец, адекватную помощь, ну и я ещё тренируюсь… Тренироваться очень полезно, потому что, в отличие от лечебной физкультуры, на которой я демонстрирую заморенного котёнка, на тренировках я выкладываюсь полностью, нарабатывая и тело, и всё остальное.

Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Я понимаю, что санаторий подходит к концу, когда вижу тётку с брезгливым взглядом, заходящую ко мне в палату – кстати, лежу я одна. Это тоже не совсем обычно, но бывает. Так вот, тётка заходит, явно чтобы посмотреть на меня, поэтому встречает именно тот взгляд, который ожидает увидеть, – «потерянный котёнок не знает, что будет дальше». Нормальные люди в таких случаях как минимум улыбаются ребёнку, а не предвкушающе оскаливаются.

Поразглядывав меня некоторое время, она разворачивается и уходит. В общем-то, всё понятно – социальные службы пожаловали, которые детей-сирот трудно переваривают. Ну, год-то я уже знаю, чему тут удивляться: нищета порождает злобу, а сирот защитить некому. Это я уже один раз проходила, вот только сейчас у нас с вами сказка будет другая – я всё-таки офицер, и таких тёток вертела на том, чего у меня нет. А милая пай-девочка непростые сюрпризы может устроить, никакая прокуратура потом не разберётся. Ну и есть вещи, которые табу… Милиция нынче, конечно, с нюансами, но люди и среди них есть, так что поиграем.

– Ершова, мы тебя выписываем, – сообщает мне уже другой доктор, потому что предыдущего лечащего просто уволили, что-то он не то стырил, как оказалось.

– Я поняла, – киваю я ему. – И куда меня?

– Твои родители погибли, поэтому – детский дом, – равнодушно отвечает он мне.

– Нет! Нет! Это неправда! – старательно разыгрываю я театр. – Вы лжёте! Этого не может быть!

Я реву, полностью отдаваясь своей игре, а сама размышляю. Ну, равнодушные доктора – это не сюрприз, хотя как-то всё тут перекошено. Хотя, может быть, я просто плохо помню, всё-таки тварей всегда хватало. Но вот просто взять и заявить такое ребёнку, а потом повернуться и уйти? Нелюди какие-то, честное слово, просто нелюди.

При этом меня никто не пытается успокоить, просто игнорируют сам факт моего наличия, и всё. Ну надрывается ребёнок, ну и хрен с ним. Правда, интересно? Вот и мне. Но истерика у меня должна быть, потому что версию надо подтвердить, чтобы везде, включая мысли, фигурировал тот факт, что сиротой я стала, а не «всегда была». Этот факт меня защитит потом.

Ну, поорала, надо и честь знать. Голос уже хрипит как знак качества истерики. Дальше уже перебор будет. Не забыть, кстати, что сообщивший мне это дядя доктор в восприятии ребёнка убил их, то есть моих родителей, и переубедить меня в этом не выйдет, так что оставшиеся дни я ему испорчу. Так сказать, мал клоп, да вонюч. Отлично, значит, так и решили. Надо будет ещё с другими детьми пересечься да рассказать, что вот этот дяденька доктор родителей убивает. План вчерне готов, ибо запущенный слух начнёт циркулировать по отделениям, и от славы убийцы доктору не отделаться. Жалко ли мне его? Нет, конечно.

Сказано – сделано. Сначала за завтраком я со слезами на глазах рассказываю девочкам, что доктор убил моих родителей, чтобы отдать меня злой тётке с мясокомбината – понятно зачем, и меня скоро увезут отсюда прямо на котлеты.

– Врёшь! – не верит какая-то девочка.

– Да он мне сам сказал! – абсолютно уверенно отвечаю я ей, и уже к обеду ревут все дети.

К ним приходят родители, а дети готовы на что угодно, лишь бы не оставаться в больнице. Родители же не все прислушиваются к детям… Но вот такая перемена поведения заставляет напрячься абсолютно всех, включая руководство больницы, поэтому… хм… Месть удалась!

Глава пятая

Так сказать, возвращение в родные пенаты. Ну, этот детский дом несколько более обшарпанный, чем мой «родной», ну так и года нынче какие. Три сотни никому на хрен не нужных детей, одинаковая одежда, одинаковое всё. Как в учебке – должны ходить строем и мести ломами пол. Не для чистоты, а для усталости, чтобы, значит, не скучали. В общем, ничего нового.

Сопровождающий мой, попытавшийся пнуть девочку, получил от этой девочки мгновенную карму, поэтому уехал в больницу. Споткнулся, потерял равновесие. Бывает. Даже он так считает, а я вот думаю, что идея, в целом, хорошая – каждого, кто хоть как-то посягнёт на меня, должны преследовать незаметные неудачи. То есть меня должны бояться без объяснения причин этого страха.

На мой взгляд, идея очень даже хорошая. Мне ещё Серёжу в этом месиве людском искать, а потом думать, как строить жизнь. А, точно, меня ж убить хотят! То есть мне нужен приличный нож, потому что нормальный ствол я в руках не удержу. Ну и есть ощущение такое… странное. Не скажу, что сказочное, но неприятное какое-то, будто позабыла чего.

– Твоя комната, – мне показывают на дверь. – Вещи уже там, на твой размер. Расписание – на двери.

– Спасибо, – тихо благодарю я, не поднимая глаз.

Вот оно! Моя комната! Такого не может быть даже теоретически! Спальня на двадцать коек – легко, а вот «моя комната»… Так, Мила, быстро думаем, для чего может понадобиться именно такой сеттинг? Кроме избиения и насилия… Думаем. Детский дом выглядит старым снаружи, но внутри его явно недавно ремонтировали. Комната довольно уютная, кровать, стол, шкаф. Тесноватая, конечно, но личная комната в детском доме – в эти бандитские годы?!

И тут меня пронизывает догадка, от которой волосы шевелятся на голове, потому что это действительно страшно. Не дай бог, я права – уходить придётся быстро, возможно, и с трупами, потому что новое моё тело на такое ещё не рассчитано. Отдельная комната для девочки с хорошо пригнанной дверью может быть нужна в том случае, если это бордель. То есть, если в эту комнату приезжают «гости», понятно для чего. И чем дольше я смотрю на всё, меня окружающее, тем более вероятной мне кажется именно эта идея. Ладно. Когда у нас приём пищи?

Я подхожу к расписанию на двери, отметив дополнительную прокладку – явно для звукоизоляции, вчитываюсь, бросаю взгляд на часы, висящие над дверью. Через пятнадцать минут обед. Очень хорошо, будем кушать, знакомиться и выяснять, права ли я. В темпе переодеваюсь, но к вещам внимательна – только платья, даже шорт нет. А вот среди трусов внезапно обнаруживаются стринги. Использовать их можно по-разному, но, скорее всего…

Столовая располагается на первом этаже. Там уже сидит некоторое количество детей за длинными столами. Нахожу глазами обозначение своей комнаты и подсаживаюсь к стайке девчонок. Две из них сидят наособицу – глаза ничего не выражают, всего боятся, жмутся друг к другу. Знаю я эти симптомы, их сейчас лучше не трогать, по крайней мере, не здесь.

– Привет, – здороваюсь я с выглядящей менее потерянно девочкой. – Меня Мила зовут, а тебя как?

– Т-таня, – заикнувшись, отвечает она. – Т-ты н-новенькая?

– Новенькая, – киваю в ответ, рассматривая собеседницу.

Ноги сжаты, да и вся она сжата, сидит неуверенно, елозит на стуле, возможно, побили. Глаза голубые, волосы светло-русые, очень красивая девочка, но какая-то запуганная, что ли. Значит, буду использовать свой опыт, чтобы разговорить. На самом деле, если оглядеться – часть девочек в таком же состоянии, часть – нет. С чем это связано, буду выяснять.

– Ты всегда заикалась? – спрашиваю я. – А если петь фразу, не помогает?

– Т-ты в но-номерах ж-же? – отвечает она вопросом на вопрос.

За это слово я цепляюсь, постепенно вытрясая информацию. Всё я правильно поняла – к кому-то приезжают именно в эти отдельные комнаты, в дочки-матери поиграть. Ну или делают то, для чего и используются такие вещи, или просто бьют, раздевают догола и избивают до потери сознания – игры, значит, такие. В общем, во всю ширь то, за что позже сажать будут очень надолго. Но сейчас у нас не позже, поэтому нужно позаботиться о себе. А как это сделать? Не знаю. Пока мысли только об убийстве.

Возвращаюсь я в комнату в глубочайшей задумчивости – идей просто никаких нет. Несмотря на то, что в форму я вхожу, но против одного-двух бугаев вообще никак не пляшу. Что делать? Эта мысль не даёт мне покоя: что может противопоставить в такой ситуации взрослым ребёнок? Почти ничего. Ни насилию, ни избиению противиться я не смогу, просто скрутят, и всё. Значит, ближний контакт надо разрывать.

По идее, меня должны сначала ломать… Или нет? Типа сюрприз изначально. Сижу, уроки делаю, а тут… Хм… какая ситуация более вероятна? Оружие нужно, вот что. Ладно, в школе посмотрим. Феню этих лет я знаю, специфический сленг тоже, да и не менялось многое – я имею в виду настоящую феню, а не язык молодёжи. То есть мне нужно пересечься с малолетними бандитами, чтобы выйти на смотрящего. Так, вспоминаем, кто из авторитетов уже улетел к предкам.

Возвращаюсь в комнату. Вроде тихо. Теперь надо слегка изменить стиль одежды, чтобы выглядеть немного иначе, а завтра уже и в школу. Значит так: я – не пай-девочка, а малолетняя бандитка, дочка недавно помершего, скажем, Буги. Я на него и внешне похожа, не настолько, но похожа. У зеркала потренируюсь, совсем похожа буду – жесты, характерная мимика, словечки.

Вылезаю из комнаты для того, чтобы спуститься на первый этаж. Насколько я помню, гулять воспитанникам не возбранялось, вот и посмотрим. Заодно проверим, насколько у меня получается с жестами, ну и – кто за детдомом приглядывает. Обязательно кто-то приглядывает, потому что при таком раскладе должны всех купить, да и школе хлебало заткнуть, чтобы учителя не обращали внимание на состояние детей.

Всё-таки, страшное нынче время, действительно, страшное. Мне в прежней жизни ещё очень, оказывается, с детским домом повезло. Попади я там в такое место – и стала бы тенью… Ну а теперь тенями станут они. Ещё вопрос – как детей спасти, но его мы будем решать по ходу пьесы. Эх, Серёжу бы рядышком иметь, мы бы тут пустыню устроили вдвоём. Но Серёжи пока нет, да и я в этом детдоме первый день.

Надо всё-таки понять, где крыша. Потому что у крыши должен быть ствол.

***

Нечто подобное я слышала о таком месте, или фильм какой смотрела, в общем, что-то было, и решали вопрос кардинально. В моём случае – только выходить на бандитов, потому что… В общем, понятно почему. При этом как найти Серёжу? Сирота ли он? Если да, то задача практически не имеет решения, а если нет… Вторая половина девяностых, я – в какой-то глубокой дыре. Задача – не сдохнуть, найти Серёжу… И как-то сделать так, чтобы меня не сломали.

Менты тут, скорее всего, на корню купленные. А если нет? Сто-о-оп… Мысль в голову пришла, правда, как её осуществить, я пока не знаю, но подумаю. А пока иду в школу. На меня никто ни вечером, ни ночью не покушался, я выспалась и теперь направляюсь в школу. Топать мне километра три, по-моему, через полгорода. Конечно же, автобус – не для таких, как я, так что пешком. Ну, так и лучше, заодно зоны влияния пощупаю.

Есть ощущение лёгкой нереальности, как будто фильм смотрю. Причём чернушный такой, в тёмных тонах. Настроение, впрочем, боевое, а вот районной шпаны я почему-то не вижу, и в этом есть что-то неправильное. Должна быть… Если я правильно помню эти времена, хоть какой-то порядок был только в центре, а в такой дыре – чуть ли не беспредел.

– Гля, какая чикса пылит! – слышу издевательский голос.

Накаркала. Правда, «чикса» я только в его воображении, но ребёнка он бы напугал, это да. А я пуганая, поэтому сейчас кому-нибудь начищу то место, в которое он ест. Я останавливаюсь, поправив на плече школьную сумку, медленно разворачиваюсь. Трое, очень хорошо. Ну-ка, касатики, идите ко мне. Сейчас милая девочка вас бить будет. Наконец-то.

– Э-э, ты чего? – ошарашенно спрашивает явно вожак, видя мою улыбку. У шпаны вообще хорошо инстинкт самосохранения развит.

– Идите ко мне, – шиплю я, подражая удаву из мультфильма. – Бандерлоги.

– Ты эта… – пытается сформулировать он, а я уже близко. Моя улыбка становится шире, я поднимаю руку, а они… убегают. Я что, настолько страшная? Да не бывает такого!

– Иди, девочка, иди, мальчики пошутили, – раздаётся сзади.

Я оборачиваюсь и вижу как раз того, кого искала, – скорее всего, этот парень под двадцать лет из тех, кто район держит. Он-то мне и нужен.

– Я – Коса, – представляюсь ему. – Ты за смотрящего по району?

– Опаньки… – негромко произносит он. – Ты в школу? Давай тут после школы?

– Давай, – киваю я, не обращая внимания на отсутствие представления.

Иду дальше в школу, понимая, что пацан – обычная шестёрка, просто рангом повыше. А то, что не представился, так это норма – права не имеет, значит. Это хорошо, получается, одна стрелка у меня есть, теперь надо ещё посмотреть и выходить на смотрящего по городу. Разобраться с крышей, ну и объяснить, что мучить детей – это беспредел в любом варианте. Пришлось мне как-то разбираться со всей этой воровской терминологией. За взрослую не сойду, однако для ребёнка запаса уголовного арго должно хватить.

Странно, но по дороге в школу больше никто не встречается, да и людей вокруг какой-то нездоровый минимум. Бывало так или нет, сказать не могу, меня в это время на свете ещё не было, потому всё только по рассказам и знаю. Внимательно глядя по сторонам, подхожу к школе. Серое типовое здание. Серые типовые учителя, такие же дети… А нет, вот там кого-то бьют, то есть картины вполне привычные.

У меня четвёртый «А» класс, что уже необычно, но не моё это дело. «А» класс так «А» класс. Начальная школа – это тебе не хитросплетение военного законодательства, поэтому проблем не будет. Разве что с чистописанием… Меня в основном за почерк и гнобили, потому что был он всегда сильно так себе, ну а как сейчас – узнаем, наверное. Мне нужно сразу произвести впечатление, но помнить, что я не в Смольный поступать приехала, а в зверинец, где закон один, и это – закон джунглей.

Интересно, где этот «А» класс вообще расположен? По идее, должно быть расписание. И ещё – мне сразу в класс явиться или как? О! Военный идёт!

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться? – фиксирую я внимание военного на себе. Ну, как военного? Был такой предмет – «начальная военная подготовка», а это, видимо, преподаватель.

На лице его удивление примерно третьей степени. Стойка у меня строевая, что нарабатывается опытом, которого у десятилетней девчонки быть не может. Довольно быстро отмерев, он берёт себя в руки.

– Обращайтесь, – кивает мне подпол.

– Ста… ученица Ершова, четвёртый «А», – представляюсь я, загоняя его в ступор. – В этой школе нахожусь впервые. Разрешите спросить: кому надо представляться и где этот класс находится?

– Охренеть, – совершенно искренне выдаёт офицер. – Вольно, следуйте за мной.

И куда-то меня ведёт за собой, я и иду, мне-то что? Подпола я, конечно, озадачила по самое не могу, но оно-то и неплохо – есть шанс, что станет союзником, союзники мне здесь нужны. И потом военный – это привычно, а привычно – это хорошо. Может, в училище пролезу… Они уже появились, интересно? Ладно, не в этом сейчас дело. А, вот куда он меня привёл! Ну, логично.

– Здравствуйте, товарищи, – здоровается военный, оставив меня у дверей.

– Ребёнка зачем привели? – интересуется какая-то пожилая учительница, с улыбкой взглянув на меня. – Не похожа на хулиганку.

– Новенькая, не знает, ни к кому обращаться, ни куда идти, – коротко объясняет подпол. – Четвёртый «А».

– Моя, значит, – кивает именно эта пожилая учительница. – Ты как сюда попала, девочка?

– Родителей убили, меня – в детдом, – коротко отвечаю я.

Знаю я таких тётенек, они очень опасные, главное, театр раскусывают с ходу, поэтому сейчас я не играю. Говорю кратко, по существу, стараясь даже интонациями из образа не выделяться. Учительница оценивает мой внешний вид, вздыхает. Всё она отлично понимает, только оценивает неверно. А, кстати, кто по званию тут старше – эта учительница или подпол?

– Пойдём, Мила, – кивает мне моя новая учительница. Значит, это была проверка? Или ей просто всё равно.

– Товарищ подполковник, разрешите идти? – играю я привычный театр, шокируя всех учителей скопом.

– Идите, – ошарашенно кивает военный.

Зачем я это сделала? Всё просто – я им запомнилась. Причём тут психология – они считают, что я привыкла к военным, а это значит, что рано или поздно сослуживцы родителя или родителей меня найдут и заберут. То есть при моём резком исчезновении никто не всполошится. Жаль, агентурную разведку нам не давали, как бы она сейчас пригодилась…

Глава шестая

Главное, не забывать, что это дети, а не стая волков, хотя ощущение именно такое – сверлящие меня тридцать пар глаз. В них и злость, и интерес, и равнодушие пока… Очень милые дети, конечно, но мне здесь учиться, поэтому я многообещающе оскаливаюсь. Кто-то понимает, кто-то – нет, кто-то отводит взгляд. Понятно, мажоров нет, лидера класса я определила, а девчонки – аморфная масса, что для начальной школы норма. Ну и хорошо. Проверки, конечно, будут, и не одна, но первый раунд за мной – не овца в класс пришла.

– Мила Ершова будет учиться с вами, – сообщает Рогнеда Николаевна, так зовут пожилую учительницу.

– Здравствуйте, – ровным голосом здороваюсь я.

– Садись, где тебе удобно, – говорит она мне.

Это тоже проверка – от того, где я сяду, будет зависеть её ко мне отношение. Итак, первые парты – для ботаников, последние – для хулиганов. Идеально было бы сесть в центре, но для моих планов это неудобно, потому сажусь у двери на первой пустой парте. Вообще-то, интересно, почему она пустая, но это неважно. Ибо за попытку нагадить бить я буду лидера, а он сам потом автора найдёт.

Рогнеда Николаевна удовлетворённо кивает. Для неё важна именно первая парта, а всё остальное она просто не считает важным. А вот кивнув, она начинает урок. Это математика, что само по себе тяжёлое испытание, потому что надо не выдать того факта, что я, вообще-то, могу и курс средней школы сдать, мне несложно. Не идеально, потому как есть позабывшиеся вещи, но могу.

– Две трети отрезка составляют восемнадцать дециметров, – диктует нам Рогнеда Николаевна. – Чему равен весь отрезок?

Интересно, кому-нибудь в жизни эти дециметры понадобились? Я не помню ни одного случая, чтобы где-то их использовала. Да ещё и задача легко решается в уме, впрочем, как и все задачи четвёртого класса. Сначала записываю ответ, потом спохватываюсь – и пишу решение. Интересно, что учительница не спрашивает, а просто подходит и заглядывает в тетрадки.

– В уме решила, – делает она простой вывод, на что я киваю. – Интересно, но молодец.

И идёт дальше, я же от нечего делать задумываюсь. Значит так: военрук слегка офигел, поэтому попытается хоть что-то разузнать о сиротке. Или не попытается, зависит от степени его интереса. Рогнеда Николаевна умненькой девочкой заинтересуется, потому что устный счёт в четвёртом классе – часто нонсенс. То есть тут есть вероятность олимпиад, а в случае победы – плюшки лично для неё. Физрука мы ещё очаруем, а есть ли тут уроки труда, я не помню.

На месте военрука я бы меня испытала, но возможностей у него немного, поэтому вариант только один – калаш. И вот тут есть нюанс, который мне позволит сильно выделиться, а там, глядишь, выделиться захочет и военрук, то есть будут какие-то поездки, возможно и в вэ-чэ, а в воинской части, если места знать, много чего свинтить можно. Ну и, ведомый выгодой, он может и под опеку взять, а это уже победа.

То есть начала я, в целом, положительно, а там посмотрим. Зависит от того, у кого как свербит. Если у военного свербит сильно, то автомат он мне сегодня подложит, если нет, то… прогнозирование недоступно. Рогнеда, в свою очередь, точно попробует выяснить, вундеркинд я или имеет место системное образование. Вундеркинд – это плохо, значит, изображаем системное образование.

Следующий урок у нас английский. Учитывая год и дыру, сейчас будет выступление Алисы из хорошо известного всем фильма, потому что языком вероятного противника я владею свободно, это вообще-то норма, учитывая, из какой части я сюда провалилась. Другой вопрос – как детская память вместила все мои знания? С точки зрения «почти врача», это мало реалистично, детский мозг – это детский мозг, но вот получается, знания сохранились. Или тут загадка какая, или ведьмы – народ хитрый.

Звенит звонок, и класс погружается в тонкости произношения того, что читать необязательно вообще. Я умираю от скуки, но меня не спрашивают. Почерк у меня, кстати, получше, чем был раньше, хоть что-то хорошо. Одноклассники ко мне только приглядываются, но пока не дёргаются, я инициативы тоже не проявляю, мало ли. В данном случае первый шаг должен совершить противник и раскрыться, а мы его – в мягкое брюшко.

После уроков оказывается, что свербит у военрука, что уже интересно, потому что мотив должен быть, а я его не вижу. Военный подходит ко мне и просит следовать за собой. Я следую, мне не жалко, а пузо потерпит. И дольше голодали, а тут мне интересно, что он придумал, да к тому же меня не спрашивают. Заводит он меня в кабинет начальной военной подготовки, чего я, собственно, ожидаю.

– Посиди здесь, я сейчас, – говорит мне военный, отправляясь в подсобку.

Таки за автоматом пошёл. Точнее, за масс-габаритной моделью, которую можно разбирать, но нельзя стрелять. Это логично, поэтому я буду военному показывать цирк. Мы этот цирк на смотрах показывали, типа «даже военюрист…», ну и так далее, показуха армейская обыкновенная. Действительно, приносит весло калаша, кладёт на стол.

– Справитесь со сборкой-разборкой? – интересуется военрук.

– Так точно, – отвечаю ему. – А платок есть, глаза завязать?

– Глаза завязать? – удивляется он, но чёрную тряпку находит, завязывает мне глаза и молчит.

– Готова, – сообщаю ему.

– Начали, – командует он, а мои пальчики привычно уже поворачивают, отстёгивают, вынимают, поворачивают…

– Упражнение закончила, – сообщаю ему, собрав и положив масс-габаритку на место.

Военрук характеризует увиденное. Матерно, но словарь бедноват, видно отсутствие практики. В любом случае, он поражён, потому что видит такое впервые в жизни. Эх, жаль, не война сейчас, напросилась бы воспитанницей в часть, всяко проще было бы. Ну, пока офицер удивляется, я думаю о том, как бы ему намекнуть меня отпустить. Но до него доходит и так, поэтому я спокойно прощаюсь и ухожу. Надеюсь, он решится поделиться с коллегами, и история будет иметь продолжение. А мне пора на стрелку.

Потому что работать всегда лучше с нескольких точек, это любой снайпер подтвердит. Именно поэтому я и тороплюсь в направлении того места, где стрелку забила. Очень мне важно выйти на тех, кто город держит, ради выяснения, с чего вдруг они ударились в беспредел. А вот если они не в курсе творящегося, вот тогда начнётся самый цимес.

***

– Чего хотела-то? – спрашивает меня высокий чернявый цыганского вида парень.

Как я и ожидала, на стрелку пришёл совсем не тот же, с кем я уговаривалась о встрече. Вопрос его и сложен, и прост одновременно, поэтому мне предстоит сначала подавить его богатством лексикона и только потом выдать причины встречи. Детдом, в принципе, на их районе стоит, но что-то мне подсказывает, что лучше эту тему поднимать только с вышестоящими бандитами, потому как происходящее – явно не их забота. Формальная причина встречи со смотрящим – представление, насколько я помню, в эти годы вполне ещё проходила.

Глубокая жо… захолустье – это не центр, где структура чёткая, и смотрящий, как ему положено – «законник». Здесь структуры почти что и нет, а воры, следящие за порядком, – это просто люди, понимающие: если что – их тут и накромсают, потому что наколки от пули не защищают. Вот на этом я и попробую сыграть.

Объяснив пареньку, что я девица столичная, прошу встречи с нужным человеком. Он меня внимательно выслушивает, делает кому-то знак, и начинается форменное кино. Рядом со мной тормозит наглухо затонированный «крузак», откуда выскакивают «братаны» с целью меня схватить. Начинаем танцевальную программу. Некоторое время я от них уворачиваюсь, пока сидящему внутри не надоедает.