Такое глубокое одиночество

– Девушка, можно с вами присесть, поговорить?

Я стояла на остановке в ожидании автобуса, который из-за снегопада не очень-то спешил приехать вовремя. Этот вопрос, несомненно, был адресован мне. Он возник откуда-то сбоку, тихо, будто извиняясь. День сегодня и так не сказать чтобы обычный, и эта очередная странность не стала неожиданностью. Отвечать не было никакого желания, и я собиралась проигнорировать просьбу, отрицательно покачав головой, даже не взглянув до этого на потенциального собеседника.

– Вы знаете песню "Поговори со мною, мама"? – продолжил голос. Я подняла взгляд на говорившего.

– Знаю.

Такая постановка вопроса меня заинтересовала. Передо мной стоял мужчина сложно сказать скольки лет, визуально от "почтенного возраста" его отделяло, пожалуй, только отсутствие глубоких старческих морщин на и без того дряблой коже. Но глаза… Про такие бы сказать «снег в океане». Голубоглазые люди мне всегда казались чуть более канонично красивыми, но иногда встречаются невообразимые оттенки, пожалуй, выходящие за рамки описания. Я вспомнила, когда последний раз так пристально обращала внимание на чьи-то глаза.

***

Зима вот уже третий месяц не давала покоя жителям Москвы, снег валил нещадно, покрывая оледеневшие улицы мегаполиса. Морозы сменялись оттепелью, «каша» на дорогах раздражала и пешеходов, и водителей, потом снова наступали холода, гололед был еще хуже слякоти, опять все засыпало снегом, и так по кругу.

Встретили Новый год. Обычное затишье в январские праздники сменилось обычным течением городской жизни, ничего не поменялось со сменой календаря.

В один из таких дней я ехала с работы. Метро, час пик, на ВДНХ, как в прочем и в любое другое время на этой станции, в вагон зашло много людей. Сидеть, конечно, уже было негде. Я стояла, облокотившись на дверь с надписью «не прислоняться». Это всегда меня почему-то забавляло.

Привычка рассматривать людей вокруг себя преследовала меня с детства, с переездом в Москву ничего почти не изменилось. Разве что, завидев, как меня за этим занятием поймали и смотрят в глаза, я отводила взгляд, делая вид, что задумалась. Удивительная тяга к человеческой красоте, однако, побуждала иногда продолжить «высматривание», но более осторожно.

Бывало, меня так приковывали чьи-то черты лица, будь то в транспорте, на парах, или где-то еще, и я не могла унять ненасытное желание рассмотреть каждую деталь этого человека. Так иногда в заметках в телефоне появлялись словесные портреты разных случайных людей, а в голове их было еще больше.

Напротив меня в вагоне стояла девушка, сложно было сказать, сколько ей лет, впрочем, я никогда не отличалась умением определять возраст по внешности. Наученная с детства обращаться к незнакомым людям на «вы», я порой попадала в ситуации, когда оказывалось, что мои собеседники на несколько лет младше меня, что, конечно, удивляло.

Девушка стояла также, облокотившись на дверь, ничего примечательного в ее одежде или позе не было, уставшее лицо с темными кругами под глазами, выглядывающие из-под платка темные волосы распушились, она смотрела то себе под ноги, то обводила взглядом спины стоящих перед ней людей.

На той же станции зашла семейная пара, мужчина держал на руках, на вид, полуторагодовалую дочь. С ее ботинок капала вода, видимо семья выбралась на прогулку по ВДНХ, девчонка ходила по снегу, и теперь он таял в тепле вагона и падал на пол. Девочке не сиделось спокойно на руках папы, она то и дело выгибалась то в одну, то в другую сторону, заглядывая за его спину. В одну из таких «вылазок» она заметила девушку.

Та, с таким же безразличным видом, обвела взглядом стоящих людей и встретилась глазами с малюткой. В мгновение все лицо преобразилось, губы девушки тронула улыбка, но недостаточно явная, чтобы понять, улыбалась она ребенку, или мыслям в своей голове. Девочка спряталась за плечом папы, испугавшись, наверное, что ее шалость кто-то заметил. Но улыбка заинтересовала ее, и она снова выглянула. Девушка также ей улыбнулась, в этот раз более широко, и чуть наклонила голову в туже сторону, что и девочка. Та опять скрылась за широкой спиной. Лицо девушки вновь погасло. Она не торопясь поправила сумку на плече, хоть та и не собиралась соскальзывать; той же рукой медленно потянулась вниз до локтя и обхватила себя, как показалось мне, чересчур крепко.

Я стояла напротив чуть в стороне, наблюдая эту немую картину знакомства. Девочка на руках была непоседлива и совершенно очаровательна, голубые детские глаза, пожалуй, растопили бы и мое сердце, они были невообразимо чистого оттенка, как горный ручей, пестрящий солнечными бликами, хоть здесь, в метро, неоткуда было взяться солнцу. Фиолетовый чепчик в цвет комбинезона прикрывал торчащие из-под него светлые детские волосы, заплетенные в короткие косички. Улыбке, с которой она смотрела на всех вокруг, могли позавидовать многие в этом вагоне, переполненном людьми, возвращающимися с работы.

А за спиной ее отца стояла девушка, несомненно красивая, и улыбка только подчеркнула бы ее красоту, но, опустив взгляд, лицо снова приняло усталое, только теперь немного грустное выражение. О причинах этой грусти стоит только догадываться, но я предположила про себя, что девочка заставила ее о чем-то задуматься. Какая-то общечеловеческая интуиция подсказала мне, что грусть эта личная, и что с такими глазами на детей, особенно чужих, смотрят далеко не все. Мне это было еще непонятно, возможно в силу возраста, соседствовавшего с небольшим жизненным опытом, но лицо это, я уверена, отражало чувство глубокого женского одиночества.

На очередной станции многие стали выходить, и пара не была исключением. Это снова привлекло внимание девушки, быть может, она хотела взглянуть на малышку еще раз. Девчонка на руках выгнулась, и они улыбнулись друг другу, а оставшаяся стоять девушка подмигнула ей на прощание. Проводив глазами эту семейную идиллию, она какое-то время еще улыбалась, затем посмотрела себе под ноги, задумалась о чем-то, крепко сцепив пальцы перед собой, но на лице осталось выражение спокойного умиротворения.

Я вышла на своей станции. Девушка ехала дальше. Картина, только что развернувшаяся передо мной, оставила какое-то тепло на душе и заняла мои мысли до самого дома. Между участниками той немой сцены было безусловное чувство открытости и нежности, возникшее и во мне на несколько минут, согрев в холодный январский вечер.

***

– Знаете… Значит, с образованием, – вывод о моих познаниях советской музыкальной классики был сделан с довольным лицом, но во взгляде читалась пьяная грусть, – так можно с вами присесть, поговорить?

Меня нельзя назвать разговорчивым человеком, тем более в компании явно нетрезвого незнакомца поздно вечером. Он это видел, и во всей его фигуре читалось какое-то смущение и неловкость от ситуации, но от чего-то ко мне подошел? Я по одному сняла наушники, убрала их, попутно размышляя, к чему приведет этот разговор.

Но снова посмотрев в его глаза, я не задумываясь задала вопрос, от которого у самой меня на затылке защекотало от мурашек:

– Вам одиноко?

***

День был ужасный, как и предыдущий, как будет и следующий, я уверен. Пятница, тем не менее, позволяла мне открыть верхний ящик на кухне и пригубить пару стопок. На закуску в холодильнике была только ранее початая банка шпрот, но чем богаты. Такой рацион сопровождает меня не первый год. Готовить бы научиться, под старость лет. Раньше все некогда было, разъезды, лекции, командировки, а в недолгое время дома – жена. Может поэтому она и ушла. Не знаю, как она там, обиделся на нее страшно, но сам виноват, старый дурак.

Цепляясь друг за друга, мысли привели меня в прошлое. Туда, где было хорошо, да я не ценил. Дочери росли, Марина рядом, студенты приходили в гости, была работа. Институт – вот в чем заключалась моя жизнь, они говорили мне об этом, упрекали, а я не видел. Мои девочки…

Следующая стопка была опрокинута со злостью.

– И чем мне отплатили в этом институте? Выперли при первом же сокращении! Дорогу молодым, тьфу! – сплюнул в сердцах, попал на стол. Пятно неприятно цепляло взгляд, и я поднялся, чтобы взять тряпку. – Какой из меня алкоголик? Не могу оставить чертово пятно на кухне.

Смеясь, все же вытер. Некрасиво все-таки, квартира съемная, а хозяева – люди неплохие. Хоть не узнают, а по-человечески нехорошо. И не умею я жить в грязи.

– Преподаватель как-никак, интеллигенция!

Вспомнилась своя квартира, большая трехкомнатная, на Парке Победы. После ухода Марины оставаться в ней было сродни самобичеванию. Я ходил из угла в угол, подолгу стоял в комнате дочерей, стиснув в руках свитер, который связала мне Сашенька, такой растянутый, неказистый, в полоску, с кое-где торчащими нитками, но я до сих пор носил его с гордостью. И в один день решил уехать. Сдавать квартиру в Москве теперь дело прибыльное, на однушку подальше от центра да на жизнь уже немолодого мужчины хватает сполна.

Тоска по былому разлилась откуда-то изнутри, голова опустилась и дышать стало как-то в тягость. Если бы сейчас все закончилось…

Нет, нельзя. Я знал, что нельзя, и отгонял такие мысли, как только они возникали в сознании. Моя жизнь последние годы хоть и была полна отчаяния и одиночества, я виноват в этом сам. Бесконечные раздумья о самом себе несчастном, даже сейчас эти мысли сводятся к необоснованной драме. Дочери меня навещают, так часто как могут, младшенькая правда уехала заграницу с женихом. У старшей, Анечки, скоро будет ребенок. Я надеялся, что жизнь наладится с появлением внука, надо только дождаться.

***

– Да… Одиноко.

Мужчина ответил чуть погодя, посмотрев в глаза мне так пристально, со смесью укора и тоски. Я же не знала, что после такого личного вопроса сказать, и почти выпалила первое, что пришло в голову:

– Вы автобус ждёте?

– Нет, я не жду, – он посмотрел в сторону и, покачав неопределенно головой, продолжил: – Я другой автобус жду. Не знаю, когда придет. Если вы с образованием, то понимаете, о чем я.