Роман на крыше

Pelham Grenville Wodehouse

«The Small Bachelor»

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W . S O Y U Z . RU

Глава первая

Перед вами крыша многоэтажного жилого дома, известного под названием «Шеридан». Дом расположен возле Вашингтон-Сквера, почти в самом сердце Нью-Йорка. Давайте внимательно ознакомимся с этой крышей. В свое время на ней разыграются волнующие события, а потому полезно знать эту местность.

«Шеридан» стоит в центре той части Нью-Йорка, в которой обитает богема и приверженцы всех искусств. Если бы вы, стоя у одного из окон этого дома, запустили оттуда кирпичом, то заранее могли бы быть уверенным, что попадете в голову какому-нибудь художнику-футуристу, либо скульптору-модернисту, либо сочинителю пылких сонетов в белых стихах. И кстати заметим, что вы совершили бы доброе дело.

Эта крыша-совершенно плоская, уютная, ровная, возвышающаяся десятью этажами над улицей – выложена кафелем и обведена низкой оградой, резко выдающейся в одном месте вверх, в виде какого-то железного сооружения. Это-запасная лестница на случай пожара. Случись вам спуститься по этой лестнице, в силу непредвиденных обстоятельств, вы попадете в открытый ресторан «Фиолетовый Цыпленок». Это один из тех довольно многочисленных оазисов большого города, где, вопреки закону, запрещающему потребление спиртных напитков, вы все же можете (если верить людям сведущим) получить «это самое». Надо только знать, как подойти к делу, что, разумеется, весьма полезно запомнить.

На другой стороне крыши – чтобы быть точнее, напротив запасной лестницы – высится своеобразное жилище, технической терминологии «маленькая холостяцкая квартирка» в стиле студии. Это своего рода дачный домик с белыми стенами и красной черепичной крышей, а живет здесь маленький холостяк, чрезвычайно почтенный молодой человек, по имени Джордж Финч.

Мистер Финч – родом из маленького городка Ист-Гилеада в штате Айдаго. Благодаря весьма внушительному наследству, доставшемуся ему от дяди, он теперь стал одной из единиц латинского квартала Нью-Йорка. Джордж уже не вынужден больше работать ради куска хлеба, почему он и дал волю долгое время подавляемому желанию и приехал в великую столицу, чтобы здесь испытать свои силы на поприще живописи. Уже с малолетства ему хотелось быть художником. И вот Джордж Финч теперь художник. Мало того: он, пожалуй, самый никудышный художник, когда-либо касавшийся кистью холста, натянутого на мольберт.

Для полноты описания добавим, что огромная круглая штука на крыше, так похожая на взятый в плен воздушный шар, есть не что иное, как резервуар для воды. А то забавное продолговатое сооружение, напоминающее летнюю палатку, представляет собою крохотную спаленку, в которой Джордж Финч почивает в жаркие летние ночи. Вот те штуки, которые на первый взгляд кажутся пальмами в деревянных кадочках, и впрямь пальмы в деревянных кадочках. А полный мужчина, который в настоящий момент работает, вооружившись метлой, зовется Мэлэт. Это слуга и повар Джорджа Финча.

Что же касается той импозантной фигуры с четырехугольным подбородком, которая вот сейчас, сверкая на солнце очками в роговой оправе, подымается по лесенке, ведущей на крышу, это не кто иной, как сам мистер Гамильтон Бимиш, автор знаменитых «Руководств Бимиша» («Читайте руководства Бимиша – гласит реклама – и весь мир будет открытой книгой для вас»), сыгравших огромную роль в смысле ознакомления невежественного населения Соединенных Штатов со следующими предметами: наблюдением, быстрым восприятием, здравым смыслом, инициативой, силой воли, решимостью, деловитостью, находчивостью, организацией, административными способностями, самоуверенностью, искусством руководить людьми, оригинальностью и так далее и так далее; коротко говоря, со всем что есть на свете практического, начиная с разведения цыплят до составления сонетов.

При первом взгляде на этого великого учителя воплоти любой смертный, изучавший какой-либо предмет по его руководствам, был бы, пожалуй, удивлен (уж не говоря, конечно, о том благоговейном ужасе, который охватывает каждого из нас перед лицом великих людей), так как мистер Бимиш еще очень молод: ему всего лишь тридцать с небольшим. Но мозг гения быстро созревает, и, если верить тем, кто знал мистера Бимиша в самом начале его карьеры, то он уже в десять лет знал все, что только можно знать на свете. Во всяком случае, он уже тогда вел себя так, точно ему было все известно.

Как только Гамильтон Бимиш поднялся на крышу «Шеридан», он прежде всего сделал несколько глубоких вдыханий, – разумеется, через нос; затем он поправил очки и метнул быстрый взгляд в сторону Мэлэта, занятого подметанием крыши. В течение нескольких секунд он внимательно изучал его, потом сжал губы и скорбно покачал головой.

– Никуда не годится! – воскликнул он.

Эти слова были произнесены резким тоном человека, который, все делает так, как нужно «делать», а зычный голос весьма близко напоминал лай голодного тюленя в зверинце, требующего своей порции рыбы. Помимо того, человек, к которому мистер Бимиш обращался, стоял спиною к нему и всего лишь на расстоянии двух шагов. А потому произошло следующее: Мэлэт, будучи человеком с весьма взвинченными нервами, привскочил приблизительно дюймов на восемнадцать и проглотил от испуга свою табачную жвачку. Великий мыслитель носил ботинки на резиновой подошве (они предохраняют «позвоночник от потрясений», гласила реклама), и Мэлэт не мог, конечно, догадаться о чьем-либо приближении.

– Никуда не годится! – повторил мистер Бимиш.

И уж будьте уверены: если Гамильтон Бимиш говорит «никуда не годится», то не может быть сомнения в том, что это действительно никуда не годится. Это был человек, который мыслил ясно и судил смело, не будучи жертвой колебаний или хотя-бы неуверенности. Лопату он называл лопатой, а автомобиль Форда – автомобилем Форда.

– Что никуда не годится, сэр? – запинаясь, спросил Мэлэт; убедившись, наконец, что никакая бомба не взорвалась около него, он сразу обрел дар речи.

– Все никуда не годится! Непроизводительная работа, слишком большая потеря энергии. Принимая во внимание количество мускульной силы, затрачивай вами на эту половую щетку, вы едва ли извлекаете шестьдесят три, шестьдесят четыре процента производительной энергии. Постарайтесь исправиться. Поразмыслите над вашими методами. Не видели ли вы здесь полисмена?

– Полисмена, сэр?

Гамильтон Бимиш даже прищелкнул языком от досады. Правда, этот звук был бесполезной тратой энергии, но даже специалисты по части производительности, и те не чужды общечеловеческих чувств.

– Да. Полисмена. Я сказал «полисмена» и имел в виду полисмена.

– Вы ждали здесь полисмена, сэр?

– Ждал и жду.

Мэлэт слегка откашлялся.

– Разрешите полюбопытствовать, сэр, что нужно здесь полисмену? – спросил он, сильно нервничая.

– Он хочет стать поэтом, и я сделаю из него поэта.

– Поэтом, сэр?! Полицейского?!?

– А почему бы и нет? Я мог бы сделать поэта даже из менее обещающего материала. Я мог бы сделать поэта из апельсиновой корки и двух спичек, при условии, конечно, что они будут тщательно изучать мои руководства по данному вопросу. Этот полисмен написал мне, изложив все свои обстоятельства, и выразил желание развить свое высшее «я». Он сумел меня заинтересовать, а потому я сам занимаюсь с ним. Он должен сегодня явиться сюда, чтобы ознакомиться с видом, открывающимся, с этой крыши, и потом передать свои впечатления собственными словами, я же, с своей стороны, все это исправлю и подвергну критике. Иными словами, очень простое упражнение в элементарном сочинении.

– Понимаю, сэр.

– Он уже запоздал на десять минут. Я надеюсь, что у него найдется исчерпывающее оправдание. А пока что, скажите мне, где мистер Финч? Я хотел бы поговорить с ним.

– Мистер Финч изволил выйти, сэр.

– Вечно он куда-то уходит в последнее время. Когда вы ждете его обратно?

– Право, не знаю, сэр. Все зависит от молодой леди.

– Вы хотите сказать, что мистер Финч ушел с какой-то молодой леди?

– Нет, сэр. Он только отправился взглянуть на одну молодую леди.

– Взглянуть? – Автор «Руководств Бимиша» вторично прищелкнул языком. – Мэлэт, вы юлите. Никогда не юлите, Мэлэт. Это преступное расходование энергии.

– Но это совершенно серьезно, сэр. Мистер Финч никогда не говорил с этой молодой леди. Он только смотрит на нее.

– Будьте любезны выразиться яснее.

– Видите ли, сэр. Дело обстоит так, сэр. Я давно уже начал замечать, что мистер Финч стал в последнее время – как бы это сказать щепетилен насчет своего костюма.

– Что вы хотите сказать этим «щепетилен»?

– Чрезвычайно разборчив, сэр.

– В таком случае извольте сказать «разборчив», Мэлэт. Избегайте жаргона, Мэлэт. Стремитесь к прекрасному слогу, Мэлэт. Рекомендую вам прочесть мое руководство, «Чистый английский язык». Итак?

– Да, сэр. Очень разборчив насчет своего костюма стал мистер Финч в последнее время. Раза два случалось, что он уже собирался было выйти в своем сером костюме с розовой прожилкой, а потом вдруг останавливался у лифта, возвращался в комнату и надевал другой костюм-цвета голубиного крыла. А его галстуки, мистер Бимиш! Ну, право, никак не угодишь на него. Потому-то я и сказал себе: «Тысяча чертей и одна ведьма!»

– Как вы сказали?

– Тысяча чертей и одна ведьма, мистер Бимиш.

– А зачем вам понадобилось употребить столь отвратительное выражение?

– Видите ли, сэр, я стал догадываться, в чем тут вся загвоздка.

– И что же, ваши догадки оправдались?

Лукавый огонек блеснул в глазах Мэлэта.

– Так точно, сэр. Видите ли, сэр, поведение мистера Финча зажгло во мне любопытство, и однажды я взял на себя смелость проследить его. Я шел за ним вплоть до Семьдесят Девятой улицы.

– И что же?

– Мистер Финч стал прохаживаться взад и вперед мимо одного из больших особняков. Спустя несколько минут оттуда вышла молодая леди. Мистер Финч посмотрел на нее, а она проследовала дальше. Мистер Финч посмотрел ей вслед, жалостливо вздохнул и ушел. На следующий день я снова взял на себя смелость проследить его, и опять повторилось в точности то же, что и накануне. Разница была лишь в том, что на этот раз молодая леди возвращалась из парка после катания верхом. Мистер Финч посмотрел на нее, а она прошла мимо него и скрылась в доме. Мистер Финч долго оставался на том же месте и все смотрел на дом, так что я вынужден был оставить его, ибо мне предстояло еще приготовить обед. И когда я, сэр, сказал вам, что возвращение мистера Финча зависит от молодой леди, то это означало, что он больше времени остается возле ее дома, когда она возвращается, чем когда она выходит из дому. Возможно, что он вернется с минуты на минуту, но возможно, опять-таки, что он будет лишь к обеду.

Гамильтон Бимиш задумался и насупил брови.

– Мне это не нравится, Мэлэт.

– Не нравится, сэр?

– Это похоже на «любовь с первого взгляда».

– Очевидно, сэр.

– А вы читали мое руководство, озаглавленное «Благоразумный брак»?

– Видите ли, сэр: принимая во внимание, что я один смотрю за всем хозяйством, и все такое прочее, я в последнее время был слишком занят…

– В этом руководстве я привожу весьма сильные аргументы против «любви с первого взгляда».

– Вот как, сэр.

– Я трактую «любовь с первого взгляда», как безумие и лихорадочный бред. Брак должен представлять собой процесс, зиждущийся исключительно на разуме. Скажите мне, что представляет собою эта молодая леди?

– Она очень миловидна, сэр.

– Высокая? Маленькая? Крупная?

– Маленькая, сэр. Маленькая и… пухлая.

По телу Гамильтона Бимиша пробежала дрожь.

– Пожалуйста, не употребляйте этого отвратительного прилагательного. Должен ли я вас понимать так, что она маленькая и толстая?

– О нет, сэр! Ни в коем случае не толстая. Просто миловидная и пухлая. Или, если вам угодно, я бы назвал ее пышечкой.

– Мэлэт, – строго промолвил Гамильтон Бимиш, я не позволю вам называть в моем присутствии одно из творений господа бога пышечкой. Я, конечно, не могу знать, где вы усвоили это наиболее жуткое выражение, которое я когда-либо слыхал в своей жизни… Что с вами, Мэлэт? Достойный слуга Джорджа Финча смотрел куда-то вдаль через плечо мистера Бимиша, и взгляд его выражал тревогу.

– Почему вы вдруг стали гримасничать, Мэлэт? – спросил Гамильтон Бимиш, но тотчас же добавил: – А, это вы, Гэровэй? Наконец-то вы пришли! Вам бы следовало быть здесь минут десять тому назад.

На крышу поднялся человек в форме Нью-Йоркского полисмена.

Полисмен почтительно взял под козырек. Это был высокий и весьма тощий мужчина, на котором форма местами висела мешком, точно природа, задавшись целью сотворить блюстителя порядка, обнаружила у себя много синего сукна и целиком использовала его на одного человека. Но, к сожалению, она весьма неуклюже справилась со своей задачей.

Огромные жилистые руки мистера Гэровэя были цвета темно-красной герани, а шея имела в длину, по меньшей мере, лишних четыре-пять дюймов, в силу чего этот человек ни в коем случае не мог бы получить приза на конкурсе красоты. Глаза у него были голубые и добрые. И, кстати, необходимо заметить, что при первом взгляде на него получалось впечатление, будто этот полисмен весь состоит из одного огромного кадыка.

– Покорнейше прошу меня извинить за опоздание, мистер Бимиш, – начал он. – Меня задержали в участке.

Бросив быстрый взгляд на Мэлэта, полицейский добавил:

– Сдается мне, что я где-то встречал уже этого джентльмена.

– Ничего подобного! – быстро возразил Мэлэт.

– Ваше лицо кажется мне очень знакомым.

– Вы никогда в жизни меня не видели!

– Пройдемте сюда, Гэровэй – сказал Гамильтон Бимиш, прерывая этот диалог. – Мы не можем позволить себе тратить время на пустословие.

Великий автор многочисленных руководств подвел полисмена к самому краю крыши и, сделав рукой размашистый жест, сказал:

– Вот, смотрите. Теперь скажите мне, что вы видите?

Взгляд полицейского почему-то раньше всего устремился вниз.

– Вот это ресторан «Фиолетовый Цыпленок», – ответил он. – И, между прочим, в один из ближайших дней на это злачное место будет…

– Гэровэй!

– Сэр?

– Я уже довольно много времени потратил на то, чтобы внедрить в ваш мозг принципы чистого английского языка. Но мне начинает казаться, что все мои труды пропадают даром. Полисмен залился румянцем.

– Прошу прощения, мистер Бимиш. Невольно как-то забываешься. Все оттого, что только и знаешься с ребятишками – то есть, с сослуживцами, – поспешил он добавить. – Они весьма неосторожны в выборе слов, сэр. Я хотел сказать, сэр, что в ближайшие дни мы, вероятно, устроим облаву на этот ресторан. До нашего сведения дошло, что «Фиолетовый Цыпленок», вопреки восемнадцатому добавлению к конституции Соединенных Штатов, все еще продолжает отпускать клиентам спиртные напитки.

– Оставьте «Фиолетовый Цыпленок» в покое. Я привел вас сюда, чтобы посмотреть, как вы опишете открывающийся отсюда вид собственными словами. Первое и главное, в чем нуждается поэт, это чутье и наблюдательность. Как вам здесь нравится?

Полицейский оглядывал местность все тем же добродушным взглядом. Его взор скользнул по крышам небоскребов, видневшихся вдали, затем по водам Гудзона, сверкавшего на солнце. Раза три или четыре его адамово яблоко забегало взад и вперед, что, очевидно, свидетельствовало о глубоком раздумье.

– Очень красиво, сэр, – произнес он, наконец.

– Красиво?

Глаза Гамильтона Бимиша зловеще блеснули. Никто бы не поверил, что этот человек способен на такие сильные переживания.

– Ничего тут нет красивого! – отрезал он.

– Вы находите, сэр?

– Это жутко!

– Жутко, сэр?

– Жутко и омерзительно. От этого зрелища у вас начинает ныть в груди. Вы невольно задумываетесь о том горе, о том жалком прозябании, которое скрывается под этими крышами, и сердце ваше обливается кровью. Позвольте вам заметить раз навсегда: если вы можете жить в Нью-Йорке и находить этот город красивым, то из вас никогда не выйдет современный поэт. Вникайте сердцем; человек живет сердцем!

– Слушаю, сэр. Я постараюсь, сэр.

– А теперь возьмите тетрадь и набросайте краткое описание всего, что вы видите. Мне необходимо сейчас идти домой, где меня ждет срочная работа. Зайдите ко мне завтра.

– Слушаю, сэр. Простите меня, сэр, но не будете ли вы любезны сказать, кто этот джентльмен, который стоит там? Его лицо кажется мне очень знакомым.

– Его зовут Мэлэт. Он служит у моего друга Джорджа Финча. Бросьте думать о нем. Займитесь делом. Постарайтесь сосредоточиться.

– Совершенно верно, сэр. Вы вполне правы, мистер Бимиш.

Полицейский посмотрел на своего великого учителя с выражением собачьей преданности, затем смочил слюной кончик карандаша и приступил к работе.

А мистер Гамильтон Бимиш повернулся на своих резиновых каблуках («они предохраняют позвоночник») и стал спускаться вниз.

После ухода Бимиша на крыше «Шеридан» царила глубокая тишина в течение нескольких минут. Мэлэт вновь принялся подметать крышу, а полисмен Гэровэй стал прилежно заносить свои впечатления в тетрадку. Спустя пятнадцать минут полицейский, очевидно, решил, что он видел уже все, достойное внимания, и, спрятав тетрадку и карандаш в бездонные недра своей форменной куртки, приблизился к Мэлэту и стал внимательно изучать его.

– Я вполне убежден, мистер Мэлэт, что я где-то уже видел вас, – промолвил он, наконец.

– А я так же глубоко убежден, что вы никогда раньше меня не видели – стоял на своем Мэлэт.

– Но, в таком случае, у вас, возможно, есть брат, чрезвычайно похожий на вас.

– Целая дюжина, и даже родная мать – и та никогда не могла отличить нас одного от другого.

Полицейский вздохнул и сказал:

– А я вот сирота, и у меня никогда не было ни братьев, ни сестер.

– Ужасно жалко!

– Не жалко, а жутко, – поправил его полицейский. Жутко и омерзительно. Не кажется ли вам, мистер Мэлэт, что я где-то мог видеть вашу фотографию?

– Я уже сколько лет не снимался.

– Очень странно – задумчиво сказал Гэровэй. – Почему-то, хотя я и сам не знаю почему, у меня создалось такое впечатление, будто я видел вашу фотографию.

– Вы сегодня, по-видимому, свободны, не правда ли? – сказал Мэлэт, переводя разговор на другую тему.

– В настоящую минуту я совершенно свободен. Мне вот так все и мерещится будто я вижу перед глазами фотографию… несколько фотографий… точно я держу в руках целую коллекцию фотографий…

Едва ли могло быть сомнение в том, что для Мэлэта продолжение этого разговора становится все более и более тягостным. Вид у него был такой, словно он вдруг вспомнил, что у него где-то в провинции есть тетка, страдающая астмой. Он уже повернулся было, намереваясь уходить, но в это время дверь, которая вела на крышу, отворилась, и наверх поднялся молодой человек в костюме цвета голубиного крыла.

– Мэлэт! – окликнул он своего слугу.

Последний чрезвычайно обрадовался и поспешил к нему навстречу, покинув полицейского, который стоял все на том же месте и смотрел в глубоком раздумье на свои ноги.

– Что прикажете, мистер Финч?

Нельзя быть историком, умеющим давать точную оценку вещам, и не отметить при этом разительного контраста между Джорджем Финчем и Гамильтоном Бимишем. Последний сразу, так сказать, заполнял ваш взор. Над ним, казалось, витал ореол авторитета, подобно тому пламенному столбу, который несся впереди иудеев при переходе их через пустыню. Когда вы останавливали взгляд на Гамильтоне Бимише, у вас появлялось такое ощущение, точно вас оглушили ударом парового молота по макушке головы, и задолго еще до приближения к мистеру Бимишу у вас отнимался язык. Между тем мистер Финч был совершенно иной человек.

Джордж принадлежал к числу тех очаровательных холостяков, которых вы можете встретить где угодно и когда угодно. Достаточно вам было взглянуть на него, чтобы с уверенностью сказать: «Этот человек никогда в своей жизни не написал ни одного руководства и никогда не напишет». Сложения он был тщедушного, а лицо, довольно приятное, ничего не выражало. Его карие глаза принимали при благоприятных условиях выражение испуганного барана, а волосы были светло-каштановые. В данную минуту не представляло никакого труда определить их цвет, так как шляпа находилась не на голове у него, а в руке. Он почему-то держал ее так, словно придавал ей казалось весьма какую-то особенную ценность, и это казалось весьма странным, так как шляпчонка едва ли многого стоила. Возможно, что в свое время она и считалась хорошей шляпой, но в данную минуту вид у нее был такой, точно на нее сперва наступили, а потом подбросили воздух носком сапога.

– Мэлэт -сказал Джордж Финч, не спуская мечтательного взгляда с жалких остатков своего головного убора. – Возьмите эту шляпу и спрячьте ее.

– Вы хотите сказать, сэр: «выбросьте ее»?

– Нет, боже вас сохрани! Спрячьте ее. Осторожненько положите ее куда-нибудь на место. Нет ли у вас гильзовой бумаги?

– Найдется, сэр.

– В таком случае, тщательно заверните эту шляпу в гильзовую бумагу и положите ее на мой письменный стол.

– Слушаю, сэр

– Простите меня за то, что я осмеливаюсь прервать ваш разговор, – раздался чей-то голос позади них. – Не уделите ли вы мне одну минуту вашего драгоценного времени, мистер Финч? Полисмен успел покинуть место, к которому он, казалось, прирос, и теперь стоял возле мистера Финча в позе, говорившей о крайнем смущении. В его добродушных глазах застыло робкое выражение.

– Простите меня за вторжение, – повторил Гэровэй.

– О, пустяки – ответил Джордж.

– Я, видите ли, полисмен, сэр.

– Я вижу.

– И мне предстоит исполнить весьма неприятный долг, – грустно продолжал Гэровэй. – Я был бы рад не делать этого, если я мог бы пойти на компромисс со своей совестью. Но, видите ли, сэр, долг есть долг. Одно из наиболее неприятных свойств полицейской службы заключается в том, что не всегда удается вести себя джентльменом.

– Я нисколько не сомневаюсь в этом, – согласился с ним Джордж.

Мэлэт с трудом проглотил слюну, и снова на его лице появилось выражение загнанного зверя. Полицейский не спускал с него добродушных глаз, и можно было подумать, что он чрезвычайно озабочен судьбою этого человека.

– Прежде всего я хотел бы предупредить вас – продолжал Гэровэй, – что я лично ровно ничего не имею против мистера Мэлэта. За мое кратковременное знакомство с этим джентльменом я не обнаружил ничего такого, что говорило бы против него или против того, как он исполняет свои обязанности. Тем не менее, я полагаю, что вы имеете право знать следующее: он – бывший каторжник.

– Бывший каторжник?

– Исправившийся, – поспешил вставить Мэлэт.

– Насчет этого я, конечно, ничего не могу сказать, – заметил Гэровэй. Я довожу до вашего сведения то, что мне известно. Вполне возможно, что мистер Мэлэт, как он утверждает, успел исправиться, но факт остается фактом: он отбыл срок заключения в каторжной тюрьме; и, по долгу службы моей, я не могу не сообщить об этом человеку, у которого он находится в услужении. Как только я был представлен мистеру Мэлэту, я обнаружил в его лице что-то удивительно знакомое, и мало-помалу мне удалось восстановить в памяти, что я видел его фотографию в альбоме преступников в уголовном розыске. Вам, быть может, известно, сэр, что преступника, приговоренного к каторжным работам, снимают у нас в разных позах. Тот же процесс был проделан в отношении мистера Мэлэта года полтора тому назад, когда он был осужден – не помню точно на какой срок – за ограбление квартиры. Разрешите вас спросить, каким образом мистер Мэлэт очутился у вас на службе?

– Мне рекомендовал его Бимиш, мистер Гамильтон Бимиш.

– В таком случае, сэр, я больше ничего не могу добавить, – сказал полисмен и низко поклонился, едва он услышал это почтенное имя. – Не может быть никакого сомнения в том, что мистер Бимиш имел все основания для того, чтобы рекомендовать вам мистера Мэлэта. И, естественно, раз мистер Мэлэт искупил свою вину, то ясно, что ни я, ни кто-нибудь другой из нас, полицейских, ничего против него не имеет. Повторяю, я счел лишь долгом своим довести до вашего сведения о роде его прежних занятий, на случай, если вы принципиально возражаете против слуги с таким прошлым. Сейчас мне необходимо вас покинуть, так как долг службы вынуждает меня вернуться в мой участок. Добрый день, мистер Финч!

– Добрый день!

– Добрый день, мистер Мэлэт! Я очень рад, что имел счастье познакомиться с вами. Разрешите вас спросить: вы не встречались ли случайно за время вашего пребывания в Синг-Синге с одним молодым человеком по имени Джо-Горилла? Нет? А очень жаль! Он, видите ли, мой земляк. Мне очень хотелось знать, куда девался старина Джо.

После ухода полисмена Гэровэя последовала длительная пауза. Джордж Финч несколько раз нерешительно переступил с ноги на ногу. Он был по натуре человеком мягким и ужасно не любил неприятных сцен. Наконец, молчание стало невыносимым. Финч посмотрел на Мэлэта, а Мэлэт перевел взгляд на небо.

– Э-э-э-э… Мэлэт, – начал Джордж.

– Сэр?

– Это весьма неприятно.

– Чрезвычайно неприятно, сэр.

– Я полагаю, что мистер Бимиш должен был бы предупредить меня.

– Надо полагать, что он не видел в этом необходимости, сэр. Принимая во внимание, что он знал, что я исправился.

– Это так, но все же… э-э-э… Мэлэт…

– Сэр?

– Этот полицейский говорил об ограблении квартиры. Каков был род ваших занятий… в точности.

– Я обыкновенно находил место в качестве слуги, сэр, а когда представлялся удобный случай, я забирал все, что только можно было забрать, и исчезал.

– И исчезали? Вот как?

– Да, сэр.

– Гм! Я все-таки полагаю, что мистер Бимиш должен был хоть вскользь упомянуть об этом. Боже! Подумать только, что я вот уже сколько недель ввожу вас в соблазн.

– Совершенно верно, сэр, и в большой соблазн. Но я приветствую искушение, мистер Финч. Каждый раз, когда я остаюсь наедине с вашими жемчужными запонками, я вступаю в поединок с искусителем: «Почему ты их не заберешь, Мэлэт? – шепчет мне на ухо какой-то голос. – Почему ты их не заберешь, а?» Это превосходное упражнение для нравственности, сэр.

– Гм! Возможно.

– Да, сэр. Вы были бы изумлены, если бы знали, чего только не нашептывает мне голос, пытающийся меня искусить! Иногда, когда вы уже спите, я вдруг слышу: «А ну-ка, Мэлэт, подложи ему под нос губку с хлороформом и живо забирай все денежки». Вы только вообразите, сэр!

– Да, я воображаю.

– Но я каждый раз одерживаю победу, сэр. И с тех пор, как я поступил к вам, еще не случилось, чтобы я хоть раз потерпел поражение в поединке с искусителем.

– Все же, Мэлэт, я не думаю, чтобы вы и впредь могли оставаться у меня на службе.

Мэлэт скорбно поник головой.

– Я тоже этого опасался, сэр. Как только этот проклятый фараон поднялся на крышу, у меня появилось предчувствие, каких-то неприятностей. Но я буду вам крайне признателен, сэр, если вы, возможно, передумаете. Могу вас уверить, что я совершенно исправился.

– Вот как? Каким же это образом? Не замешана ли тут религия?

– Нет, сэр, любовь.

Можно было подумать, что это слово задело какую-то нежную скрытую струну в сердце Джорджа Финча. С его лица тотчас же сошло выражение озабоченности и тревоги. Он почти с умилением посмотрел на своего слугу.

– Что вы говорите, Мэлэт? Вы влюблены?

– Совершенно верно, сэр. Влюблен. Ее зовут Фанни, сэр. Фанни Вельч. Она карманная воровка.

– Карманная воровка?

– Совершенно верно, сэр. И, между прочим, одна из самых ловких мастериц в этом деле. Она вытащит у вас часы из кармана, а вы готовы будете поклясться, что она и не подходила к вам ближе, чем на три шага. Поверьте, сэр, это почти искусство. Но она обещала мне, что впредь пойдет прямым путем, при условии, что и я буду жить честно. И вот я коплю деньги, чтобы приобрести мебель. А потому я смею надеяться, сэр, что вы, быть может, передумаете. Если я останусь без места, мне придется, пожалуй, вновь приняться за старое.

На лбу Джорджа Финча образовались глубокие морщины.

– Мне бы не следовало этого делать, – задумчиво произнес он.

– Но все же, вы это сделаете, сэр?

– Это только доказывает мою слабость.

– Ничего подобного, сэр, это только доказывает, сколько в вас отзывчивости.

Джордж Финч глубоко задумался.

– Скажите, Мэлэт, сколько времени вы уже служите у меня?

– Ровно месяц, сэр.

– И мои жемчужные запонки еще целы?!

– Все до единой, сэр.

– Ладно, Мэлэт, можете оставаться.

– Крайне вам признателен, сэр.

Снова воцарилось безмолвие. Заходящее солнце посылало последние золотистые лучи на крышу. Близился тот волшебный час, когда люди начинают проникаться доверием друг к другу.

– Любовь замечательная вещь, Мэлэт, – промолвил Джордж Финч.

– Любовь правит миром, сэр.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Сказать вам кое-что?

– Если вам будет угодно, сэр!

– Мэлэт! Я тоже люблю!

– Вы меня удивляете, сэр!

– Вы, может-быть, заметили, Мэлэт, что я последнее время стал обращать много внимания на свою внешность?

– О, вовсе нет, сэр!

– И все это объясняется одним и тем же. Я люблю, Мэлэт. Она живет на Семьдесят Девятой улице. Я впервые увидел ее в отеле Плаза, где она завтракала вместе с одной дамой, удивительно похожей на эту… русскую императрицу, Екатерину. Надо полагать, что это ее мать.

– Вполне возможно, сэр!

– Я проследил, где она живет. Я право не знаю, зачем я рассказываю все это вам, Мэлэт?

– Действительно, сэр!

– И с тех пор я много часов провел возле ее дома. Вы знакомы с Семьдесят Девятой улицей, Мэлэт?

– Никогда в жизни там не был, сэр!

– Так вот, видите ли, Мэлэт, это, к счастью, не особенно людная местность, в противном случае меня могли бы арестовать, заподозрив, что я там что-либо высматриваю. До сегодняшнего дня я ни разу не разговаривал с нею, Мэлэт.

– Но сегодня это случилось?

– Да. Вернее, она говорила со мною, Мэлэт. Ее голос напоминает журчание ручейка, пение птиц весной.

– Наверное, очень приятный голос, сэр.

– Небесный, Мэлэт! Единственное подходящее определение. А случилось это так. Я стоял возле подъезда, когда она вдруг вышла из дому с шотландским терьером на привязи. И вдруг ветер снес шляпу с моей головы, и она упала прямо ей под ноги. Девушка хотела остановиться, но не успела и наступила на мою шляпу. Понимаете, Мэлэт?

– Понимаю, сэр.

– И эта шляпа, которую вы держите сейчас в руке, и есть та самая, на которую она наступила. Эта самая шляпа!

– И что же потом, сэр?

Она была так ошеломлена, что выпустила терьера, и тот пустился бежать по направлению к Бруклину. Я кинулся в погоню за ним, и мне удалось настигнуть его на Лексингтон Авеню. И снова моя шляпа слетела, и таксомотор переехал через нее. Но поводка я не выпустил и вскоре вернул собаку этой девушке. А она сказала, обратите внимание Мэлэт, – она сказала: «О, как я вам благодарна!»

– Неужели она так и сказала, сэр?

– В точности, Мэлэт. Понимаете, не просто: «Спасибо!» или «О, спасибо!» А: «О, как я вам благодарна!»

Джордж Финч уставился на своего слугу и долго молчал.

– Я думаю, что это очень много говорит, Мэлэт?

– Чрезвычайно много, сэр.

– Если бы она хотела тут же прекратить знакомство, разве бы она стала так горячо благодарить меня?

– Ни в коем случае, сэр.

– Обождите, я еще не все сказал вам. После того как она произнесла: «О, как я вам благодарна», она добавила: «Какой скверный пес, не правда ли?». Вы понимаете, Мэлэт: если бы она сказала просто: «Какой скверный пес», это не имело бы ровно никакого значения. Но тем, что она добавила «Не правда ли?», она позволила мне выразить мое мнение. Она дала мне понять, что ничего не имеет против разговора на эту тему. И знаете, Мэлэт, что я намерен предпринять, как только переоденусь?

– Обедать, сэр?

– Обедать! – негодуя, воскликнул Джордж и даже вздрогнул. – Нет, бывают моменты, когда мысль о пище является оскорблением для всего того, что отличает человека от животного. Как только я переоденусь, – и заметьте, Мэлэт, что я тщательно буду переодеваться; – Я вернусь на Семьдесят Девятую улицу, подойду к ее дому, позвоню, прямиком войду и справлюсь о здоровье терьера. Выражу надежду, что собачка, мол, не пострадала и так далее. Ведь, в конце концов, в этом нет ничего особенного. Элементарная вежливость, ничего больше. Вы должны знать, что эти шотландские терьеры… э-э-э… очень нервные животные, такие деликатные… Как знать, какое впечатление произвело на него подобное переживание? Да, Мэлэт, я так и сделаю. Будьте любезны выутюжить мой костюм так, как никогда еще не утюжили его до сих пор.

– Слушаю, сэр!

– И приготовьте мне на выбор несколько галстуков. Скажем, дюжину.

– Слушаю, сэр.

– Да, скажите, Мэлэт, не приходил сегодня утром мой поставщик «этого самого»?

– Приходил, сэр.

– В таком случае, приготовьте мне стаканчик сода-виски, да покрепче, Мэлэт. Что бы ни случилось сегодня я должен оказаться на высоте!

Спустя несколько минут, когда Джордж Финч сидел на крыше, погруженный в золотые мечты, на крышу вкатились две пятифунтовые гимнастические гири и с грохотом понеслись к ногам юного Ромео, так грубо разбуженного от грез. Вслед за гирями показался мистер Гамильтон Бимиш-на этот раз на четвереньках. Дело в том, что Гамильтон Бимиш, лозунгом которого было, «здоровый дух в здоровом теле», каждый день проделывал в течение получаса гимнастику на открытом воздухе и уже не в первый раз спотыкался о последнюю ступеньку.

Мистер Бимиш поднялся на ноги, выкинул вверх гири, затем поправил очки-все это рассчитанными, экономными движениями, – и только тогда посмотрел на своего друга Финча.

– А, это вы? – сказал он.

– Да, это я.

– Что это такое рассказывал мне Мэлэт? – спросил Бимиш.

– Что это такое рассказывал мне Мэлэт? – одновременно спросил Джордж.

– Мэлэт говорит, будто вы увиваетесь за какой-то девушкой.

– Мэлэт говорит, что вы рекомендовали мне его, зная, что он бывший каторжник. Гамильтон Бимиш решил сперва отделаться от пустяка, а потом перейти уже к более серьезному делу.

– Совершенно верно, я знал, – подтвердил он, – но разве вы не читали моей книги, озаглавленной «Исправившийся преступник»? В этой книге я совершенно ясно указываю, что ни в одном человеке так не сильна тенденция к честности, как в преступнике, отбывшем срок наказания в тюрьме. Это вполне логично. Если бы вы пролежали год в больнице после прыжка с этой крыши, то чего больше всего боялись бы вы, встав на ноги? Конечно, прыжка с крыши, не так ли?

Однако, Джордж Финч продолжал хмуриться, показывая, что он чрезвычайно недоволен. – Все это очень мило, но я хотел бы знать, кому приятно иметь у себя в доме бывшего каторжника.

– Вздор! Вы должны отбросить эти старые предрассудки и пристрастное отношение к людям, побывавшим в Синг-Синге. Постарайтесь смотреть на это учреждение, как на своего рода университет, обучающий студентов, как жить в дальнейшем, по выходе из тюрьмы. Вы должны понимать, что, в сущности, эти люди действительно живут там, как стипендиаты. Я надеюсь, вы не обнаружили в Мэлэте каких-либо недостатков, на которые могли бы жаловаться?

– Нет, этого я не могу сказать!

– Он хорошо исполняет свою работу?

– Вполне!

– Украл он у вас что-нибудь?

– Нет!

– В таком случае, к чему тревожиться? Забудьте об этом человеке. Теперь я хочу услышать, как можно подробнее об этой девушке.

– Каким образом вы узнали про нее?

– Мэлэт мне все рассказал!

– Каким образом Мэлэт узнал?

– Он проследил за вами и все видел.

Джордж покраснел, как пион.

– Я сейчас же прогоню его ко всем чертям! Вот змея!

– Ничего подобного вы не сделаете. Он только из преданности и усердия проследил за вами. Он заметил, что вы, выходя из дому, что-то бормотали под нос.

– Я бормотал? – изумился Джордж.

– Конечно. Вы что-то бормотали! И это еще не все, вы стали очень странно вести себя в последнее время. И вполне естественно, что Мэлэт, будучи отзывчивым и усердным малым, проследил за вами, опасаясь, как бы с вами чего не случилось. Он рассказывал мне, что значительную часть досуга вы проводите на улице, уставившись в окна какого-то дома на Семьдесят Девятой улице, и не спускаете глаз с одной девушки.

Джордж Финч зарделся пуще прежнего. В глазах его мелькнуло хмурое выражение.

– Ну, так в чем же дело?

– Вот это я и хочу знать. В чем дело?

– А почему бы мне не глядеть на нее?

– А почему бы вам глядеть на нее?

– Потому что – медленно начал Джордж Финч (и в этот момент он поразительно похож был на чучело надувшейся лягушки), потому что я люблю ее.

– Вздор!

– Нет, не вздор!

– Позвольте вас спросить, читали ли вы мою книгу, озаглавленную «Благоразумный Брак». – Нет, не читал!

– В этой книге я логично доказываю, что любовь – берущая начало от глубокого взаимопонимания двух особей в продолжение известного периода времени и от общности вкусов. Как можете вы утверждать, что любите девушку, когда вы никогда не говорили с нею, когда вы не знаете даже, как ее зовут?

– Я знаю, как ее зовут!

– Каким образом?

– Я добросовестно изучал список телефонных абонентов, пока не наткнулся на дом номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Я потратил на это целую неделю, потому что…

– Дом номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Уж не хотите ли вы сказать, что девушку, с которой вы глаз не сводите, зовут Молли Вадингтон?

Джордж Финч вздрогнул.

– Совершенно верно! Ее фамилия Вадингтон! Потому-то я и прокорпел столько времени, пока не добрался, наконец, до этой фамилии в телефонной книге. Ее отца, очевидно, зовут Сигсби Вадингтон [в английском алфавите буква W (В) находится почти в самом конце].

Джордж Финч был до такой степени взволнован, что почти задыхался. Он с благоговейным ужасом глядел на своего друга.

– Гамильтон, старина, неужели вы хотите сказать, что вы действительно знаете ее? Вы так-таки знаете ее?

– Ну, разумеется, я знаю ее. Я лично знаком с нею. Я сколько раз видел ее в ванне… Джордж Финч весь затрясся, услышав эти слова.

– Это ложь! Это гнусная и отвратительная ложь!

– …когда она была ребенком, – добавил Гамильтон Бимиш.

– А, когда она была ребенком! – Джордж Финч тотчас же успокоился. – Вы хотите сказать, что знаете ее с самого ее детства. Но, в таком случае, вы, наверно, сами влюблены в нее?

– Ничего подобного!

– Вы хотите меня уверить, что знали эту прелестную девушку в течение многих лет и, тем не менее, не влюбились в нее? – с явным недоверием спросил Джордж.

– Могу вас уверить!

Джордж посмотрел на своего друга с оттенком жалости во взгляде. Он мог объяснить подобное явление лишь какой-либо ненормальностью в характере Гамильтона Бимиша. Жаль, жаль, так как, в общем, Бимиш был не плохой парень.

– И вы хотите сказать, что при виде этой девушки у вас не появилось такое ощущение, точно вы способны были бы взобраться на небо, достать оттуда звезду и положить к ее ногам, лишь бы получить в награду улыбку.

– Ничего подобного. Попрошу вас принять во внимание, что ближайшая от нас звезда находится на расстоянии нескольких миллионов…

– Ладно, ладно! – прервал его Джордж. – Пусть будет так! Оставим этот вопрос в покое. Расскажите мне, возможно подробнее, про ее родителей, про ее собачку, про дом, в котором она живет, о том, какова она была ребенком, когда она остригла волосы, кто ее любимый поэт, в какой школе она училась, и что она предпочитает к завтраку?

Гамильтон Бимиш задумался.

– Видите ли, Финч. Я знал Молли еще тогда, когда ее мать была жива.

– Ее мать и сейчас жива. Я видел ее собственными глазами. Она, между прочим, похожа на Екатерину, русскую императрицу.

– Это ее мачеха. Сигсби Вадингтон уже несколько лет женат вторым браком.

– Расскажите мне, что вы знаете о мистере Сигсби Вадингтоне.

Гамильтон Бимиш задумчиво продолжал свои упражнения с гирями.

– Сигсби Вадингтона, начал он, – по моему глубокому убеждению, в юности, когда происходит процесс умственного созревания, лягнул копытом в голову бешеный мул. Кто-то весьма удачно выразился про него следующим образом: «Если бы люди были косточками домино, то Сигсби Вадингтон оказался бы двойной пустышкой». Кстати, замечу, что в нем есть одна черта, которая ставит его вне критики мыслящих людей. Сигсби Вадингтон поддельный ковбой.

– Поддельный ковбой?

– Это приблизительно то же, что тот забавный тип, который известен под термином «поддельного южного джентльмена». Надеюсь, что с этим типом вы знакомы?

– Не имею ни малейшего представления, – возразил Джордж Финч.

– О, что вы! Вам случалось бывать в ресторане и слышать, как оркестр играет «Марш Дикси»?

– Конечно, случалось.

– В таком случае, вы должны были заметить, что едва оркестр начинает играть этот марш Южных Мятежников, непременно вскакивает какой-нибудь джентльмен и, сверкая глазами, неистово машет руками в такт музыке. Обратите внимание, что это либо мистер Розенталь, торговец готовым платьем, либо мистер Бекштейн, зонтичный фабрикант, – и тот и другой родились в штате Нью-Джерси и никогда в жизни не были на юге. Вот это и есть «поддельный южный джентльмен».

– Я начинаю понимать!

– Сигсби Вадингтон «поддельный ковбой». Всю свою жизнь он провел либо в самом Нью-Йорке, либо где-нибудь в штате Нью-Йорк, если не считать одного лета, когда он ездил на север, в штат Мэйн. Тем не менее, стоит вам послушать его, и вы придете к убеждению, что имеете дело с ковбоем, изгнанным со своей родины. По всей вероятности, это явилось результатом слишком частого посещения кинематографа, где демонстрируются в таком изобилии картины из жизни Дикого Запада. A Сигсби Вадингтон был горячим приверженцем «Великого Немого» с первого же дня его возникновения, и он же, я полагаю, первый ввел моду аплодировать герою или героине фильма. Не знаю, кто несет на себе ответственность за подобную неприятность, Том Микс или Вильям Харт, но факт остается фактом: Сигсби Вадингтон не перестает грезить о необъятных степях Дикого Запада. Если хотите заслужить его расположение, вам только и нужно упомянуть, что вы родом из штата Айдаго, что, надеюсь, вы при всяких других обстоятельствах тщательно будете скрывать.

– Я непременно так и сделаю, – в восторге воскликнул Джордж Финч. – Я не могу выразить словами, Гамильтон, как велика моя признательность за все то, что вы сообщили мне.

– Незачем благодарить меня! Все равно, вам пользы от этого никакой не будет. Когда Сигсби Вадингтон женился вторично, он продал себя душой и телом. Сказать, что он играет такую же роль, как лампа в гостиной, значило бы преувеличивать его значение. Он делает все то, что приказывает ему жена, – и больше ничего. Если вы хотите завоевать чье-либо расположение, то думайте о ней, а не о нем.

– А как же это сделать?

– Этого никак нельзя сделать. Миссис Вадингтон не из тех женщин, которых можно чем-либо расположить!

– Злющая баба?

Мистер Гамильтон Бимиш свирепо насупил брови.

– Я категорически возражаю против подобного выражения. Такой эпитет я мог бы услышать от вашего Мэлэта, а, между тем, у Мэлэта лексикон, способный вызвать дрожь в любом человеке. Но, с другой стороны, как ни грубо и вульгарно ваше выражение, оно довольно близко характеризует миссис Вадингтон. В Тибете можно услышать старинное поверье, согласно которому человек произошел от женщины-демона и обезьяны. И, когда я смотрю на Сигсби Вадингтона и его вторую жену, я невольно вспоминаю эту легенду. Не в моих правилах скверно отзываться о женщине, но было бы бесполезно скрывать такой очевидный факт, что миссис Вадингтон – сноб и задира, а по мягкости натуры ее можно сравнить с африканским носорогом. Богатство и родовитость-это единственное, перед чем она преклоняется. Кроме толстосумов и титулованных ослов, Она никого не признает. Кстати, скажу вам, какой-то английский лорд очень часто бывает в их доме, и я почти убежден, что миссис Вадингтон хочет выдать Молли замуж за него.

– Для этого ей придется переступить через мой труп! – воскликнул Джордж.

– Что ж, это не трудно будет устроить! – спокойно ответил Гамильтон Бимиш, ласково прикасаясь гирей к голове своего друга. – Мой бедный Джордж, вы слишком многого захотели. Я бы сказал, что вы слишком высоко вознеслись на облака. Вовсе не подходит вам разыгрывать юного рыцаря. Вы робки и мягки по натуре. Вы застенчивы и не уверены в себе. Я лично сравнил бы вас с белым мышонком, а, между тем, такой женщине, как миссис Вадингтон, едва ли понадобилось бы более двух с четвертью минут, чтобы выпустить вам кишки… Э-э-э-э… как выразился бы ваш Мэлэт – поспешил добавить Гамильтон Бимиш, немного сконфуженный собственным уклонением от чистого английского языка.

– Не съест же она меня?

– Я далеко не уверен в этом. Я не говорил вам, что она вегетарианка.

– Я вот о чем думаю, Гамильтон: вы могли бы, пожалуй, ввести меня в их дом?..

– Чтобы потом ваша кровь была на моей совести? Нет, нет!

– То-есть, как это моя кровь? Судя по вашим словам, можно подумать, что эта женщина-атаман шайки головорезов. Я нисколько не боюсь ее, вот! Для того, чтобы познакомиться с Молли, я готов вступить в бой с бешеным быком.

Гамильтон Бимиш был глубоко тронут его страстным порывом. Этот великий мыслитель не был чужд человеческих ощущений.

– Я глубоко сочувствую вам, Джордж. Вы невольно вызываете во мне восхищение вашей отвагой. Правда, я ни в коем случае не одобряю вашего безрассудного и неблагоразумного подхода к этому делу и остаюсь при своем мнении. Для вас было бы полезнее ознакомиться с моей книгой «Благоразумный Брак» и получить исчерпывающие представления, что такое любовь, но в то же время я не скрываю, что мне нравится ваш пыл. Если вы действительно хотите этого – я, так и быть, введу вас в дом Сигсби Вадингтона и познакомлю с его женой. И пусть сжалится господь над вашей грешной душой!

– Правда, Гамильтон? Сегодня же вечером?

– Нет, не сегодня вечером. Вечером я в клубе «Дочерей Минервы» читаю лекцию о современной драме. Как-нибудь в другой раз.

– В таком случае – сказал Джордж – слегка зардевшись, я могу сегодня побродить по Семьдесят Девятой улице и… э-э-э… просто побродить по Семьдесят Девятой улице.

– Чего ради?

– Гм! Ведь я могу посмотреть на ее дом, не так ли?

– О, молодость! – воскликнул Гамильтон Бимиш, тоном благодушной терпимости. О, молодая кровь!

И с этими словами он выкинул вверх обе гири и вновь занялся гимнастическими упражнениями.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Вы отутюжили мой смокинг?

– Да, сэр.

– И хорошенько почистили его?

– Да, сэр.

– И галстуки приготовили?

– Да, сэр.

Джордж Финч откашлялся.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Вы помните наш разговор?

– О чем, сэр?

– Относительно одной молодой леди…

– О, конечно, сэр!

– Насколько я понимаю, вы видели ее?

– Только мельком, сэр.

Джордж Финч снова откашлялся.

– Э-а-а… вы не находите, Мэлэт, что у нее довольно привлекательная наружность?

– Чрезвычайно привлекательная, сэр. Пышечка.

– Вот, точь-в-точь мое определение, Мэлэт.

– Правда, сэр?

– Пышечка, прелестное слово!

– Я тоже так думаю, сэр.

Джордж Финч в третий раз откашлялся.

– Коньяку с яичным желтком, сэр? – заботливо предложил Мэлэт.

– Нет, благодарю вас.

– Как вам будет угодно, сэр.

– Мэлэт!

– Что прикажете, сэр?

– Я только-что узнал, что мистер Бимиш близкий друг этой молодой леди.

– Ска-а-а-жите, сэр!

– И он меня познакомит с нею!

– Я очень рад это слышать, сэр!

Джордж Финч глубоко вздохнул.

– Как хорошо жить на свете, Мэлэт!

– Это как кому нравится, сэр.

– Пойдемте выбирать галстук, Мэлэт!

Глава вторая

В семь часов тридцать минут вечера, приблизительно в то время, когда Джордж Финч примерял пятый галстук, в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице, в будуаре, отделанном в византийском стиле, стояла женщина, бегая по комнате.

Читатель, возможно, найдет некоторое противоречие в этом определении. Как же это возможно, спросит он, чтобы человек одновременно стоял и бегал по комнате? На это я отвечу: это вполне возможно при условии, если он или она находятся в взволнованном состоянии. Делается же это следующим образом. Вы становитесь на одном месте и начинаете быстро поднимать одну ногу за другой, как солдаты отбивают так называемый шаг на месте. Иногда это единственное средство, при помощи которого женщина с сильной волей может предотвратить истерику.

А миссис Вадингтон, несомненно, была сильная женщина. Правду сказать, она была такого сложения, что с первого взгляда ее можно было принять за женщину-атлета из цирка. Роста она была не высокого, но зато ее до такой степени распирало во все стороны, что получалось впечатление чего-то необъятного. Ни один театр, как бы скучна ни была пьеса, не мог бы назваться пустым, если бы только миссис Вадингтон удостоила занять место в партере. Когда миссис Вадингтон сидела на лекции, у лектора создавалось такое представление, точно перед ним находится значительная часть населения Соединенных Штатов. А когда миссис Вадингтон ездила лечиться в Карлсбад, заведующий источниками начинал нервничать, так как у него возникало сомнение, хватит ли на всех воды.

Огромные размеры миссис Вадингтон невероятно огорчали ее мужа, хотя заметим тут же, что не в этом одном заключались его огорчения. Когда он женился на ней, она была только довольно полная. Но миссис Вадингтон оказалась единственной наследницей знаменитого сырного короля, оставившего ей несколько миллионов долларов. И Сигсби Вадингтон нередко говорил, что большая часть процентов с этого капитала ушла на жиры и витамины.

Итак, миссис Вадингтон стояла в будуаре, бегая по комнате, когда в дверь постучались.

– Лорд Хэнстантон, – объявил старший слуга Феррис.

До сих пор речь шла о мужчинах, которые ни в коем случае не могли бы служить образцом мужской красоты. Зато Феррис вполне спасал положение. Он был высокого роста, великолепно сложен, у него были голубые глаза-правда, один из них стеклянный – и красивые усы. Его фрак был, несомненно, сшит портным, способным вдохновляться, а затем выутюжен каким-то гением. Его галстук можно было назвать только эфемерной белой бабочкой, слетевшей с небес и опустившейся прямиком на ворот его сорочки. И если бы Джордж Финч, который в этот момент комкал уже восьмой галстук, увидел Ферриса, он задрожал бы от зависти и расплакался бы с досады.

– Ну-с, вот и мы! – промолвил лорд Хэнстантон и после короткой паузы добавил, точно это было абсолютно необходимо для данного случая: – Так-так!

– Как это мило с вашей стороны, что вы пришли – сказала миссис Вадингтон, поворачиваясь вокруг оси и дыша, как буйволица, поднявшаяся на вершину горы.

– О, что вы, – скромно запротестовал лорд Хэнстантон.

– Я была уверена, что на вас можно положиться!

– Вам остается только приказывать.

– Вы уже стали мне близким другом, несмотря на то, что я только недавно познакомилась с вами.

– Вы чем-нибудь встревожены? – спросил лорд Хэнстантон.

Дело в том, что обед был назначен на восемь тридцать, и лорд Хэнстантон немало удивился, когда в семь сорок к нему позвонил слуга миссис Вадингтон и попросил его немедленно приехать. Заметив, что хозяйка дома взволнована, лорд с ужасом подумал, уж не случилось ли чего-нибудь с обедом.

– Ах, у меня столько неприятностей!

Лорд Хэнстантон чуть заметно вздохнул. Ему уже представилась такая картина: повар испортил обед, и гостям придется ограничиться холодными закусками.

– У мистера Вадингтона опять случился один из его припадков.

– Мистер Вадингтон внезапно заболел?

– Ничего подобного, – задыхаясь ответила миссис Вадингтон. – Вы подумайте только, какой ужас! И должно же это случиться как раз перед званым обедом. Да еще после того, как вы потратили столько времени на его воспитание. Я неоднократно повторяла, что со времени вашего приезда в Америку Сигсби стал совершенно иным человеком. Он уже вполне разбирается, что и какой вилкой нужно есть, он даже в состоянии разумно рассуждать о соусах всякого рода.

– Я чрезвычайно рад, что мог оказать некоторую пользу своим…

– И когда я беру его погулять, он всегда ходит с той стороны, с какой ему полагается ходить. И вдруг извольте: накануне моего званого обеда у него внезапно один из его припадков.

– Но в чем же дело? Он не скандалит, я надеюсь?

– Нет! Хуже! Грустит!

– О чем же?

Зубы миссис Вадингтон щелкнули, точно зубья капкана.

– Сигсби снова загрустил по Дикому Западу.

– Неужели?

– Да, сэр. Представьте себе, он снова бредит о необъятном просторе степей Дикого Запада. Он кричит, что Нью-Йорк – это гнездо разврата, и он хочет туда, где мужчина-на самом деле мужчина! Если хотите знать мое мнение, то он, очевидно, снова начитался Фенимора Купера.

– Неужели нельзя ничего предпринять?

– Можно. Но только со временем. Я могу в довольно короткий срок наставить его на путь истинный, лишив его карманных денег. Но на это требуется время, а тут, извольте, через час соберутся уже гости, среди них наиболее видные персоны во всем Нью-Йорке, а Сигсби отказывается надеть смокинг и кричит, что, если мужчина хочет быть мужчиной, он должен сам добывать себе пищу и при свете звезд Западного неба жарить на углях бизонье седло. Ну, скажите, пожалуйста, что мне теперь делать с ним?

Лорд Хэнстантон задумчиво теребил ус.

– Весьма неприятно.

– Я подумала, что если вы не откажетесь зайти к нему и поговорить с ним, то он, возможно…

– Сомневаюсь, приведет ли это к чему-нибудь. А без него обедать никак нельзя?

– Тогда нас будет тринадцать за столом.

– Ага!

Лорд Хэнстантон вдруг просветлел.

– Эврика! – воскликнул он. – Пошлите к нему мисс Вадингтон, пусть она образумит его.

– Молли? Вы думаете, что он послушается ее?

– Мистер Вадингтон очень любит ее!

Миссис Вадингтон задумалась.

– Пожалуй, стоит попытаться. Я сейчас поднимусь наверх и посмотрю, одета ли она. Она милая девушка, не правда ли, лорд Хэнстантон?

– Прелестная! Обворожительная!

– Уверяю вас, что я люблю Молли так, как любила бы родную дочь!

– Несомненно! Несомненно!

– Но опять-таки, как ни горячо я люблю ее, я ни в коем случае не позволю ей слишком многого. Столько девушек в наше время оказываются испорченными, благодаря неразумной снисходительности.

– Совершенно верно!

– Я только мечтаю о том, лорд Хэнстантон, чтобы увидеть ее, наконец, счастливо замужем за хорошим человеком.

Лорд Хэнстантон закрыл дверь за миссис Вадингтон, потом несколько минут стоял в глубокой задумчивости. Возможно, что он ломал голову над вопросом, когда, в лучшем случае, надо рассчитывать на первый коктейль. Хотя возможно опять-таки, что он размышлял над каким-либо более глубоким вопросом – если только для лорда Хэнстантона существовало что-нибудь более глубокое.

Миссис Вадингтон всплыла наверх и остановилась возле одной из дверей на площадке лестницы.

– Молли! – позвала она.

– Я здесь, мама!

Миссис Вадингтон вошла в комнату, свирепо нахмурив брови. Сколько раз говорила она Молли, чтобы она называла ее не мама, а мамаша.

Впрочем, это был пустяк, о котором при данных обстоятельствах не стоило заводить разговора, и миссис Вадингтон опустилась на стул, который не преминул издать жалобный стон.

– Боже мой, мама, что с вами такое? – воскликнула Молли.

– Ушли ее куда-нибудь, – пробормотала миссис Вадингтон, кивая головой в сторону горничной.

– Хорошо, мама. Вы можете идти, Джулия, вы мне больше не нужны, я сама теперь справлюсь. Вы, может быть, выпьете немного воды, мама?

Девушка с искренней заботой смотрела на свою страждущую мачеху, скорбя в душе, что не может предложить ей чего-нибудь покрепче воды. Но ее покойная мать воспитала ее так, как воспитывали дочерей в старину, и, хотя это может показаться невероятным в наш просвещенный век, но факт тот, что Молли Вадингтон достигла двадцатилетнего возраста, не познакомившись даже поверхностно со спиртными напитками. И в данный момент, глядя на свою мачеху, которая задыхалась, как слон, удравший из дому вследствие семейных неприятностей, она, несомненно, скорбела о том, что не следует примеру других благоразумных девушек, которые всегда хранят у себя в будуаре серебряную фляжку с настоящим виски.

Но, несмотря на то, что небрежное воспитание не позволило Молли прийти на помощь мачехе в такой критический момент, нельзя было отрицать, что она в данную минуту представляла собою весьма картинную фигуру. И если бы Джордж Финч мог увидеть ее… Впрочем, если бы Джордж Финч сейчас увидел ее, он немедленно закрыл бы глаза, как подобает джентльмену, так как костюм Молли Вадингтон не предназначался сейчас для мужского взора.

Но опять-таки, как бы Джордж Финч ни поспешил сейчас же закрыть глаза, он не мог бы, тем не менее, не убедиться в первый же миг в том, что Мэлэт обнаружил изумительную способность в смысле подбора подходящего определения. Не могло быть никакого сомнения, что Молли Вадингтон была действительно пышечкой. На ней были сейчас розовые панталончики, а красивые ножки в шелковых чулках были обуты в прелестные туфельки. Маленькими ручками она придерживала голубой пеньюар с оторочкой из лебяжьего пуха. Коротко остриженные волосы обрамляли прелестное личико со слегка вздернутым носиком. Глаза у Молли были большие, а зубы маленькие, белые и ровные. На спине, чуть пониже затылка, у нее красовалось коричневое родимое пятнышко…

Короче говоря, если бы Джордж Финч успел увидеть ее на одно мгновение, он, несомненно, упал бы на четвереньки и, от восторга, завыл бы по-собачьи.

Наконец миссис Вадингтон стала спокойнее дышать и теперь снова сидела, выпрямившись, на стуле, со свойственной ей надменностью.

– Молли – строго начала миссис Вадингтон – ты в последнее время давала отцу читать Фенимора Купера?

– Конечно, нет!

– Ты уверена?

– Абсолютно. Едва ли у нас во всем доме найдется хотя бы одна книга Фенимора Купера!

– В таком случае, он опять тайком ходил в кинематограф и, наверное, видел там Вильяма Харта! – воскликнула миссис Вадингтон.

– Неужели он опять..?

– Да, снова один из его припадков!

– И серьезный?

– Настолько серьезный, что он отказывается надеть смокинг к обеду. Он заявил мне, что если «ребятишкам», – (миссис Вадингтон вздрогнула от одного лишь созвучия этих слогов), – если «ребятишкам» не нравится его фланелевая рубаха, то пусть они обедают без него. И лорд Хэнстантон посоветовал отправить тебя урезонивать отца.

– Лорд Хэнстантон! Он уже здесь?

– Я вызвала его по телефону. Я с каждым днем все больше и больше привязываюсь к нему. Ах, какой очаровательный человек!

– Угу! – промычала Молли тоном, не выражавшим особенной уверенности.

Дело в том, что мисс Вадингтон не питала слишком горячих чувств к лорду.

– Он так красив!

– Угу!

– И так благовоспитан!

– Угу!

– Я была бы счастлива, если бы ты вышла замуж за такого человека, как лорд Хэнстантон. Молли нервно теребила пуховую оторочку своего пеньюара. Уже не в первый раз между нею и мачехой заходил разговор на эту тему. И слова миссис Вадингтон служили в данную минуту для того, чтобы прозондировать почву.

– Право не знаю… – начала Молли.

– Чего ты не знаешь?

– Вы не находите, что уж больно он чопорный?

– Чопорный?

– Ну да, точно он весь туго накрахмален.

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать. Но если ты думаешь, что у лорда Хэнстантона превосходные манеры, то я вполне согласна с тобой.

– Я далеко не уверена в том, что люблю людей с превосходными манерами – задумчиво возразила Молли. – Вы не находите, что человек робкий и застенчивый может быть вполне привлекательным?

Она умолкла, несколько раз переступила с ноги на ногу, а потом мечтательным голосом продолжала:

– Мужчина, за которого я хочу выйти замуж, должен быть невысокого роста, худощавый, с добрыми карими глазами, который осмеливается лишь издали глядеть на тебя, который так застенчив, что боится заговорить с тобою. А когда ему, наконец, предоставляется удобный случай для этого, он запинается, краснеет, издает ужасно забавные звуки, спотыкается и делается похожим на ребёнка…

Миссис Вадингтон медленно поднялась со стула, точно грозовая туча, нависшая над мирными полями.

– Молли! – крикнула она. – Кто этот молодой человек, о котором ты говоришь?

– Что вы, мама, ни о ком я не говорила! Я только рисовала себе в воображении!

– А! – произнесла миссис Вадингтон с большим облегчением. – Но, по твоим словам, можно было подумать, что ты знакома с ним.

– Как вы могли даже подумать?

– Я надеюсь, что, если найдется такой молодой человек, который будет глядеть на тебя, издавать забавные звуки и спотыкаться, ты не станешь обращать на него внимания.

– Ну, разумеется!

Внезапно миссис Вадингтон вздрогнула.

– Весь этот вздор, который ты говорила, совсем выбил у меня из головы все мысли о твоем отце. Скорее одевайся и сейчас же отправляйся к нему. Постарайся урезонить его. Если он откажется присутствовать на обеде, нас окажется тринадцать и тогда, конечно, все пропало.

– Я через несколько минут буду готова. Где сейчас папа?

– В библиотеке!

– Я сию минуту спущусь к нему.

– А когда ты кончишь говорить с ним, зайди в гостиную и поболтай с лордом Хэнстантоном. Он там совершенно один.

– Хорошо, мама.

– Мамаша, – поправила ее миссис Вадингтон.

– Хорошо, мамаша! – повторила Молли.

Мисс Вадингтон принадлежала к числу послушных, хороших девушек.

Молли Вадингтон была не только хорошей и послушной девушкой, она умела также убедительно говорить. И лучшим доказательством этого может послужить тот факт, что, когда стрелки показывали восемь часов десять минут, к дверям, которые вели в гостиную в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице, спускался краснощекий человечек с курчавыми седыми волосами и с хмурым выражением лица. Это и был мистер Сигсби Вадингтон, одетый хотя и небрежно, но все же, как подобает джентльмену, готовящемуся присутствовать на званом обеде. Остановившись в дверях, Сигсби Вадингтон посмотрел на слугу Ферриса вызывающим, уничтожающим, презрительным взглядом.

Каждое достижение заслуживает, чтобы его описали подробно, а потому не безынтересно заметить, что Молли Вадингтон вошла в библиотеку, где находился ее отец, ровно без семи восемь. В восемь без шести минут и сорока пяти секунд она принялась уговаривать отца, в восемь без шести минут Сигсби Вадингтон начал сдавать позиции. В восемь без трех минут он был загнан в тупик. В восемь без одной минуты он поклялся, что ни в коем случае не уступит, и, конечно, уступил.

Мы не станем вдаваться в мелкие детали тех доводов, которыми Молли сумела воздействовать на отца. Если горячо любимая дочь говорит отцу, что давно уже ждет знаменательного дня, на котором должен присутствовать интересующий ее человек, что она даже сшила платье специально для этого случая, но все пойдет прахом, если он, отец ее, откажется присутствовать на обеде – у человека, который и после этого не сдастся на уговоры, в груди не сердце, а камень.

У мистера Вадингтона сердце ни в коем случае не было из камня. Правда, многие сведущие люди утверждали, что лоб у него медный, но насчет его сердца никто не мог сказать ничего дурного.

Ровно в восемь он был уже в своей комнате, где принялся напяливать на себя смокинг, а в восемь часов десять минут, как видите, он уже стоял внизу и смотрел на Ферриса уничтожающим взглядом.

Сигсби Вадингтон мысленно отметил, что Феррис похож на огромную бородавку.

Феррис мысленно отметил, что мистеру Вадингтону следовало бы постыдиться и не показываться на людях в таком галстуке.

Но мысли-это еще не слова. И Феррис вслух произнес следующее:

– Коктейль, сэр?

A Cигсби Baдингтон вслух ответил:

– Угу! Да поживее!

После этого диалога наступила пауза. Несмотря на коктейль, мистер Вадингтон все еще продолжал злобно глядеть исподлобья, а Феррис снова превратился в мраморное изваяние и, по своему обыкновению, стал перебирать в памяти воспоминания своих юных дней.

– Феррис! – произнес, наконец, мистер Вадингтон.

– Что прикажете, сэр

– Вы когда-нибудь были на Диком Западе, Феррис?

– Нет, сэр.

– У вас было когда-нибудь желание поехать на Дикий Запад, Феррис?

– Нет, сэр.

– Почему? – пожелал узнать мистер Вадингтон, и его лицо тотчас же приняло воинственное выражение.

– Насколько я понимаю, в западных штатах Америки совершенно отсутствует всякий комфорт, а общество далеко не соблюдает общепринятых манер порядочных людей.

– Дорогу мне! – не выдержал мистер Вадингтон и кинулся к выходной двери.

Он чувствовал, что задыхается в этом доме. Его тянуло скорее на свежий воздух. Душа его жаждала побыть хотя бы в течение нескольких кратких мгновений наедине с безмолвными звездами.

Будет смешно отрицать, что в этот момент мистер Сигсби Вадингтон находился в весьма опасном настроении. История народов показывает, что самые страшные восстания происходили именно там, где люди были особенно притесняемы. И то же относится к отдельным личностям. Нет ничего страшнее внезапной ярости мужа, находящегося под башмаком у жены, когда он вдруг поднимает знамя восстания. Даже миссис Вадингтон готова была признать, что, как ни легко ей было держать в руках мужа при нормальных условиях, он становился совершенно неукротимым, когда на него находил припадок, и тогда его по степени бешенства можно было сравнить лишь с диким слоном. Миссис Вадингтон принимала все меры к тому, чтобы в таких случаях не попадаться на его пути, пока у него не унималась глодавшая его лихорадка, только потом она, как следует, отчитывала его.

Мистер Сигсби Вадингтон стоял на тротуаре около дома, жадно вдыхал в себя ту смесь пыли и отработанного бензина, которая в Нью-Йорке слывет воздухом, и с тоской смотрел на те жалкие тусклые звезды, какие можно наблюдать на небе восточных штатов. Мистер Вадингтон был угрюм, глаза его были налиты кровью. В эту минуту он замышлял кровавые набеги индейцев, хитроумные планы и отважные подвиги ковбоев. Молли глубоко ошибалась, уверяя, что во всем доме не было ни одной книжки Фенимора Купера. Сигсби Вадингтон хранил в потайном ящике своего стола несколько книг, тщательно оберегаемых от взоров людских, и только сегодня утром он упивался страницами своего любимого писателя. Мало того: ему удалось незаметно улизнуть из дому, и он отправился в маленький кинематограф на Шестой Авеню, где показывали картину из жизни ковбоев, под названием «Девушка из ранчо».

Сигсби Вадингтон стоял на улице в смокинге, напоминая собою статиста, одетого для роли официанта. Но мысленно он сейчас был в мокасинах и широкополой шляпе, а окружавшие его люди звали его «Том-Двуствольный».

К дому подкатил великолепный роллс-ройс, и мистер Вадингтон отошел шага на два в сторону. Из автомобиля вылез какой-то жирный джентльмен и помог сойти своей не менее жирной даме. Вадингтон тотчас же узнал их. Это был мистер Бодторн с женой. Бодторн занимал пост вице-президента треста зубных щеток и, естественно, купался в золоте.

– Уф! – вырвалось из груди Сигсби Вадингтона, которого буквально тошнило от одного вида этих людей.

Жирная пара скрылась в доме. Спустя несколько минут подкатил другой роллс-ройс, а следом не менее роскошный автомобиль, тоже какой-то иностранной марки.

Из этих машин вынырнули на свет «Объединенные фабрики кукурузных консервов» с женой и «Объединенные фабрики мясных консервов» с дочерью. В общей сложности этот груз на корню стоил добрых восемьдесят-сто миллионов долларов.

– Доколе, о господи, доколе? – простонал мистер Вадингтон.

А когда дверь за гостями закрылась, мистер Вадингтон вдруг заметил в нескольких шагах от себя какого-то молодого человека, который вел себя до чрезвычайности странно.

Причина, почему так странно вел себя Джордж Финч – ибо это был никто иной, как он, – объяснялась тем, что он обладал очень робким характером и, естественно, не в состоянии был руководить своими движениями на основе чистого разума. Будь на его месте другой молодой человек, с более грубой натурой, с лицом, смахивающим на морду армейского мула, и пожелай он навестить какую-нибудь девушку, чтобы справиться о здоровье ее собачки, он, не задумываясь, приступил бы прямо к делу. Вытянув манжеты из рукавов, поправив галстук, он уверенными шагами поднялся бы по ступенькам крыльца и нажал бы кнопку звонка. Так поступил бы кто угодно – но только не Джордж Финч.

Методы Джорджа были совершенно иные. Правда, весьма грациозные и приятные на вид методы, но совершенно иные. Сперва он стоял, в течение нескольких минут, опершись всем телом на одну ногу и не спуская глаз с дома номер шестнадцать. А потом, точно чья-то дружеская рука вонзила иголки в икры его ног, он конвульсивно вздрогнул и одним прыжком бросился вперед. Но, едва достигнув крыльца, он сдержал свой натиск, отступил назад и снова замер на месте. А спустя несколько минут острия иголок снова сделали свое дело, Джордж Финч бросился одним прыжком к крыльцу дома номер шестнадцать, опять отскочил назад и вновь замер в прежней позе.

К тому времени, когда мистер Вадингтон решил узнать причину такого странного поведения, Джорджу Финчу, очевидно, надоело стоять на одном месте, и он принялся ходить взад и вперед, что-то бормоча про себя.

Вовсе не в таком настроении находился Сигсби Вадингтон, чтобы терпеть подобные чудачества. Он мысленно решил, что такие вещи могут происходить только под небом тлетворного Нью-Йорка. Там, на Западе, мужчина на самом деле мужчина, и он не танцует танго возле крыльца чужого дома. Он отчетливо помнил описание героя в одном из романов Дикого Запада, где говорилось: «Гордо стоял он, откинув голову назад, и мускулы его рук переливались под фланелевой сорочкой, а в голубых глазах горел пламенный вызов.» Какая разница, подумал мистер Вадингтон, между таким человеком и этим дурачком, который, по-видимому, готов был потратить лучшие годы своей жизни на расхаживание по тротуару.

– Эй, вы! – резко окрикнул он Джорджа.

Этот окрик захватил Джорджа Финча, так сказать, на лету – в тот момент, когда он отскочил от крыльца и снова остановился возле дома, опершись на одну ногу. От неожиданности он потерял равновесие и, наверное, упал бы, если бы ему не удалось ухватиться за левое ухо мистера Вадингтона.

– Прошу прощения! – сказал Джордж.

– А какая мне польза от того, что вы просите прощения? – зарычал Сигсби Вадингтон, нежно поглаживая поврежденное ухо. – И что вообще вы тут делаете, черт вас возьми?

– Я пришел с визитом, – начал объяснять Джордж.

– Вы что?

– Я пришел с визитом.

– Куда вы пришли с визитом?

– А вот сюда. Дом номер шестнадцать. Мистер Сигсби Вадингтон!

Мистер Сигсби глядел на молодого человека с нескрываемой враждебностью.

– Вы пришли с официальным визитом? Вот как! В таком случае вам, может-быть, интересно будет узнать, что меня зовут Сигсби Вадингтон, и убей меня бог, если я знаю, кто вы такой. Ну-с, что вы скажете?

У Джорджа занялось дыхание в груди.

– Вы Сигсби Вадингтон? – спросил он чрезвычайно почтительным тоном.

– Я самый.

Джордж смотрел на отца Молли, точно перед ним было прекрасное произведение искусства, ну, скажем, полотно знаменитого художника, в роде тех, за которые знатоки дерутся, и которые продаются с аукциона за несколько сот тысяч долларов. Мы хотим этим дать читателю приблизительное понятие о том, какие чудеса может творить любовь, так как, рассуждая честно, беспристрастно и спокойно, Сигсби Вадингтон был не что иное, как абсолютное ничтожество, и едва ли было в нем что-нибудь такое, чем можно было бы любоваться.

– Мистер Вадингтон – пролепетал Джордж – я чрезвычайно горжусь знакомством с вами!

– Вы что?

– Я горжусь знакомством с вами.

– Ну, и что из этого следует?

– Мистер Вадингтон, разрешите вам доложить, что я родился в сердце, так сказать, Дикого Запада в штате Айдаго…

Как часто мы слышим о том изумительном действии, которое производит масло на бушующие воды океана. Говорят, также, что при одном только взгляде на святой Грааль утихали самые свирепые воины. Но никогда еще с самого начала человеческой истории не случалось такой внезапной перемены с человеком, как это произошло с мистером Сигсби Вадингтоном, который сразу перешел от яростной враждебности к ласковому добродушию.

Слова Джорджа Финча, словно заговор чародея, подействовали на него. Вадингтон совершенно забыл о том, как сильно давало еще знать о себе ухо, за которое так импульсивно ухватился молодой человек, стоявший перед ним. Весь его гнев, так сказать, распылился, испарившись как роса под лучами солнца. Он ласково посмотрел на Джорджа. Он с отеческой нежностью провел по руке Джорджа.

– Вы действительно родом с Дикого Запада? – воскликнул он.

– Да, действительно!

– Из этой чудесной страны, из этой великой страны, с ее необъятными степями, где так легко дышится на приволье?

Лично Джордж Финч едва ли стал бы описывать в таких красках пыльный и грязный городишко, в котором он родился, где население пило грязную воду и где нельзя было получить приличной сигары. Тем не менее, он утвердительно кивнул головой.

Мистер Вадингтон сделал размашистый жест рукою и продолжал:

– О, Запад! Я чувствую что-то родное в его приволье! Я люблю каждый цветок, которым пестрит его простор. Я могу часами наслаждаться видом его холмов, купающихся под горячими лучами солнца.

Джордж Финч подтвердил, что он вполне согласен с мистером Вадингтоном.

– Прекрасные долины Запада! Таинственные в своем прозрачном полумраке! Неисповедимые в своем дрожащем золотистом тумане, низко стелющимся над ними!

– Ах! – только произнес Джордж.

– Вековые сосны, степенно кивающие верхушками! Старые осины, трепещущие под напором ветра и колыхающиеся, точно волны морские в бурю!

– Черт возьми! – вырвалось у Джорджа, который не в состоянии был сдержать восторга.

– А вековые дубы, которые рельефно выдаются на горизонте, на фоне беспредельных степей?

– Красота! – поддержал его Джордж.

– Послушайте, вы, – сказал мистер Вадингтон – мы непременно должны чаще встречаться с вами. А сейчас зайдите-ка ко мне, мы вместе пообедаем.

– Сейчас?

– Ну да, сию минуту. У нас там сидят несколько тупоголовых бездушных миллионеров, но вы не обращайте на них внимания. Можете смотреть на них и в душе презирать их. А после обеда мы с вами улизнем ко мне и побеседуем по душам.

– Но не будет миссис Вадингтон возражать против неожиданного гостя?

Мистер Вадингтон выпятил грудь, ударил по ней кулаком и воскликнул:

– Послушайте, вы… кстати, как вас зовут? Финч? Послушайте, Финч, неужели я похож на человека, который позволит жене командовать им?

Джордж Финч подумал, что мистер Вадингтон как-раз и есть тот тип мужчины, который позволяет жене командовать собою. Но, конечно, момент был неподходящий для того, чтобы открыто выразить свое мнение.

– Это очень любезно с вашей стороны! – заметил он.

– Любезно? А скажите, пожалуйста, если бы мне случилось ехать верхом по бесконечной прерии, и меня настигла бы гроза, и я остановился бы возле вашей хижины, на Западе, разве вы стали бы размышлять о том, любезно это или нелюбезно, если бы я попросил чего-нибудь поесть. Вы бы несомненно сказали: «Заходи в мой дом, друг. Все, что у меня есть, к твоим услугам». Не так ли? Ну, так вот!

Мистер Вадингтон достал французский ключ и отпер дверь.

– Феррис! – обратился он к слуге. Распорядитесь накрыть лишний прибор. Тут ко мне приятель один с Запада приехал, и он не откажется с нами кой-чего пожевать.

Глава третья

Идеальная хозяйка ни при каких обстоятельствах не обнаружит ни малейшего признака душевного расстройства. В минуту самых тяжелых испытаний она стремится сохранить манеры краснокожего, поджариваемого на костре. Тем не менее, был такой момент, когда миссис Вадингтон, без всякого сомнения, потеряла сознание. Это случилось тогда, когда Сигсби Вадингтон появился в гостиной и громко крикнул, указывая на Джорджа Финча, что «этот юный сын Западных Прерий забежал к нам пожевать кой-чего».

Однако, миссис Вадингтон вскоре пришла в себя. Все, что было в ней женственного, нашептывало ей, что нужно взять Сигсби Вадингтона за уши и как следует выдрать его. Но она поспешила подавить в себе это желание. Мало-помалу ее глаза потеряли безжизненное выражение, свойственное рыбе; и, точно смерть в сказке, она «улыбнулась зловещей жесткой улыбкой». С достойной ее выдержкой, протянула она Джорджу дрожащую руку, которая, будь на месте миссис Вадингтон другая, не столь цивилизованная женщина, несомненно размахнулась бы и треснула бы дорогого супруга по затылку.

– Чрезвычайно рада – сказала миссис Вадингтон. – Я так счастлива, что у вас нашлось время заглянуть к нам, мистер…

Она умолкла, и Джордж, которому казалось, что все происходит во сне, глядел на нее, догадываясь, что он должен сообщить ей свое имя. Он был бы счастлив прийти ей на помощь, но, к великому сожалению, он в этот момент и сам забыл, как его зовут. У него было лишь смутное представление о том, что его имя начинается не то на «Ф», не то на «Д». Но, помимо этого, у него в голове царила абсолютная пустота.

Объяснялось все это очень просто: когда миссис Вадингтон протянула руку Джорджу, тот, через плечо хозяйки, вдруг увидел Молли, и этого было достаточно, чтобы лишить его дара речи. На Молли Вадингтон было то самое платье, которое она в таких пылких выражениях расписывала незадолго перед этим своему отцу, и Джорджу казалось, что с его глаз вдруг упала повязка и он впервые увидел эту девушку. Раньше он смутно сознавал, что у нее есть руки, плечи и волосы, но только сейчас он в достаточной степени убедился, до чего эти руки были руками, плечи – плечами, а волосы-волосами в истинном и святом смысле этого слова. Ему казалось, что перед ним древняя богиня, сбросившая с себя покрывало. Точно статуя, вдруг ожившая. Точно… Впрочем, остальное не важно. Мы только хотим, чтобы читатель понял, до какой степени Джордж Финч был потрясен. Глаза его расширились до размеров блюдца. Кончик его носа задергался как у кролика. И он готов был поклясться, что кто-то льет ему ледяную воду за ворот сорочки.

Миссис Вадингтон так долго глядела на бедного Джорджа, она обожгла бедного Джорджа таким взглядом, что надо было удивляться, как это у него не выскочили волдыри на лбу. Затем она отвернулась и заговорила с лимонадным королем. У нее вовсе не было особенного желания точно узнать имя Джорджа, хотя она с удовольствием прочла бы его на надгробном памятнике.

– Обед подан! – объявил Феррис, появляясь беззвучно, точно джин, вызванный прикосновением к волшебной лампе Алладина.

Джордж очутился среди толпы миллионеров, сразу двинувшихся в столовую. Он все еще продолжал переминаться с ноги на ногу, с трудом глотая слюну.

Попробуйте вообразить что-нибудь более страшное для застенчивого и впечатлительного молодого человека, чем присутствие на званом обеде, когда какой-то внутренний голос не перестает нашептывать, что никто его сюда не звал. И этот голос, беззвучно твердивший Джорджу, что он совершенно лишний на этом пиру, принадлежал миссис Вадингтон, которая не переставала бросать в его сторону время от времени убийственные взгляды, каждый раз уничтожая бедного Джорджа именно тогда, когда он уже начинал приходить в себя.

Взгляд миссис Вадингтон можно было бы сравнить с термосом, который может быть и горячим и холодным. Однажды Джордж встретился с ее взглядом, когда подали суп. У него было такое ощущение, точно он вдруг очутился в пустыне Африки и его начало засыпать раскаленными песками Сахары. В другой раз, когда он вилкой ковырял рыбу в тарелке, он под действием взгляда миссис Вадингтон пережил то же, что полярный исследователь, неожиданно захваченный леденящим вихрем. Но независимо от того, обдавало ли его холодом или жаром, Джордж неизменно читал в глазах миссис Вадингтон отвращение и ненависть; он был твердо убежден, что ему никакими усилиями не удастся изменить ее отношения к нему. Коротко говоря, Джордж приобрел в этот день только одного друга, но ни в коем случае не двоих.

Результатом такого отношения со стороны миссис Вадингтон было то, что Джордж Финч ровно ничем не мог проявить себя в смысле красноречия или остроумия. Он не произнес ни одной острой эпиграммы, не рассказал ни одного забавного анекдота и за весь вечер произнес только одно слово «шерри», да и то-когда ему хотелось сказать «портвейн».

Если бы даже обстоятельства благоприятствовали Джорджу Финчу, ему едва ли удалось бы каким-либо путем завладеть вниманием общества. Миссис Вадингтон руководствовалась в выборе гостей исключительно размерами их состояния. И хотя беседа миллионеров весьма интересна и оригинальна в своем роде, она, тем не менее, слишком суха для простого смертного. Когда подали суп, один из гостей, напоминавший собой карикатурный портрет капиталиста из социалистической газеты, заметил, что акции Вестингауза опять пошли в гору и он очень рад этому. Другой гость, который казался точной копией первого, подтвердил, что вышеназванные акции действительно крепко стоят на рынке. Когда же третий заговорил об акциях какой-то железной дороги Вобаш, упавших до 73 1/3, гости единодушно закачали головами. Однако все утешились сообщением, что акции нефтяной компании такой-то поднялись до 54 1/4.

Подали рыбу, и «Объединенные фабрики мясных консервов» начал рассказывать весьма подробно о какой-то концессии в Боливии. Вся суть его рассказа заключалась в том, что нефтяной синдикат приобрел у правительства Боливии право на эксплуатацию нефтяных источников и новая концессия с капиталом в один миллион долларов выпускает двести тысяч пятидолларовых акций «А» и двести тысяч пятидолларовых акций «Б», а правительство Боливии, в виде компенсации за концессию, получает, вместо наличных денег, все двести тысяч акций «Б».

Гости остались очень довольны, и после этого завязалась дружная беседа. Кто-то отпустил ехидное замечание насчет эластичности и гибкости законов, контролирующих деятельность банков, а когда зашла речь об ответственности держателей акций крупных компаний, страсти до того разгорелись, что миссис Вадингтон поднялась и этим подала сигнал всем дамам.

Мужчинам подали кофе и сигары, «денежные мешки» сдвинули стулья и сомкнулись вокруг того места, которое занимал мистер Вадингтон. Но тот ловко извернулся и, оставив их говорить об акциях, подошел к Джорджу.

– Там, на Западе, вполголоса начал он, бросая злобные взгляды в сторону «Объединенных зубных щеток», который как-раз завел речь о конференции фабрикантов в Сент Луисе – там, на Западе, такого человека повесили бы на первом попавшемся суку!

Джордж Финч вполне согласился с ним и заметил, что такой поступок можно было бы только приветствовать.

– О, меня тошнит от нью-йоркских жителей, – заявил мистер Вадингтон.

Джордж Финч признался, что и он тоже нередко испытывает это неприятное ощущение.

– И подумать только, что в эту минуту там, скажем, в степях Аризоны, сильные мужественные люди снимают седла с лошадей и укладываются спать на густой траве. Разве не появляется у вас желание плакать и смеяться, когда вы думаете об этом?

Джордж Финч ответил, что он еще не решил, нужно ли при этом плакать или смеяться.

– Послушайте – сказал мистер Вадингтон – я постараюсь поскорее сплавить этих толстопузых обормотов наверх, а мы с вами улизнем в мой кабинет и наговоримся там вдоволь.

Единственное, что может испортить задушевную беседу двух друзей, – это молчаливость старшего собеседника. Но, к счастью, мистер Сигсби Вадингтон оказался в весьма в разговорчивом настроении к тому времени, когда он и Джордж Финч очутились в его кабинете. Немалую роль в этом случае сыграли обильные возлияния, которые позволил себе мистер Вадингтон во время обеда. Он успел достигнуть той стадии охмеления, когда мужчина начинает рассказывать анекдоты про собственную жену. Похлопав Джорджа по коленке, он заявил ему три раза подряд, что у него чертовски симпатичное лицо. А потом он спросил:

– Вы женаты, Винч?

– Финч – поправил его Джордж.

– Что вы хотите сказать вашим «Финч»? – спросил мистер Вадингтон, с трудом соображая, что он говорит.

– Меня зовут Финч.

– Ну, и что из этого следует?

– Вы назвали меня Винч.

– Ну, и что же?

– Я думал, что вы плохо расслышали мое имя.

– Какое имя?

– Вы сказали Винч.

– Но вы только-что сказали, что вас зовут Финч?

– Совершенно верно, я только хотел сказать…

Мистер Вадингтон снова похлопал его по коленке.

– Молодой человек, возьмите себя в руки. Если вас зовут Финч, то зачем притворяться, что ваша фамилия Винч? Я не люблю подобного виляния. Это совсем не в характере сына Западных прерий. Предоставьте этим кровожадным капиталистам, собравшимся там наверху, юлить. Кстати, должен вам заметить, что все они заражены Брайтовой болезнью. Если вас зовут Пинч, то будьте мужчиной и признайтесь, что ваше имя Пинч. Пусть ваше «да» – будет «да», а ваше «нет» – «нет» -закончил мистер Вадингтон суровым тоном, поднося спичку к кончику вечного пера, которое он принял за сигару.

– Нет, я не женат, – сказал Джордж.

– Не женаты?

– Нет, не женат.

– А разве я утверждал, что вы женаты?

– Вы спрашивали, женат ли я.

– Я вас спрашивал?

– Да, вы спрашивали.

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно уверен. Вскоре после того, как вы уселись, вы спросили, женат ли я.

– И что вы ответили?

– Что я не женат.

Мистер Вадингтон облегченно вздохнул.

– Наконец-то я получил от вас прямой ответ – промолвил он. – Право же, я не знаю, зачем вы все время отвечали обиняками. Вот, что я вам скажу, Пинч, и я говорю это серьезно, как человек старше вас, умнее и проницательнее…

Мистер Вадингтон в течение некоторого времени задумчиво сосал свое вечное перо, очевидно заменявшее ему сигару.

– И вот я вам говорю, Пинч, если задумаете жениться, будьте осторожны и непременно позаботьтесь иметь свои собственные деньги. А когда у вас будут свои деньги, берегите их как зеницу ока. Упаси вас бог оказаться в зависимости от жены в тех незначительных суммах, без которых не может обойтись даже самый благоразумный человек. Возьмите хотя бы меня, например. Когда я женился, я был богатым человеком. У меня были свои собственные деньги. Прорва денег. Все меня любили, так как моей щедрости не было границ. Я купил жене (я в настоящую минуту говорю о моей первой жене) жемчужное ожерелье, стоившее мне пятьдесят тысяч долларов.

Он закрыл один глаз, а другим уставился на Джорджа, и последний, понимая, что необходимо что-нибудь сказать, заметил, что это делает мистеру Вадингтону честь.

– И не в долг, – продолжал мистер Вадингтон, – а за наличные! Наличными денежками уплатил! Пятьдесят тысяч долларов! И что же случилось? Вскоре после того, как я вторично женился, я ухлопал все свое состояние неудачными спекуляциями на фондовой бирже и оказался в полной зависимости от второй жены. Вот почему, Винч, вы видите меня сегодня разбитым человеком. Я вам хочу кое-что сказать, Винч – нечто такое, чего никто не подозревает, чего я никогда никому не говорил до сих пор и сейчас бы не стал говорить, если бы не ваше симпатичное лицо… Пинч, я не хозяин в своем собственном доме.

– Неужели?

– Да, не хозяин в своем собственном доме. Я хотел бы жить на просторе великого необъятного Дикого Запада, а моя жена настаивает на том, чтобы оставаться в этом душном, развратном, душу разлагающем Нью-Йорке. И я вам еще что скажу, Пинч…

Мистер Вадингтон умолк и в течение нескольких секунд смотрел с досадой на свое вечное перо.

– Эта проклятая сигара не курится!

– Мне кажется, что это вечное перо – осторожно заметил Джордж.

– Вечное перо?

Мистер Вадингтон снова закрыл один глаз, внимательно посмотрел на предмет, который он до сих пор держал в зубах, и убедился в справедливости слов своего молодого друга.

– Вот! – воскликнул он с каким-то злобным удовлетворением. – Разве это не характерно для Нью-Йорка? Просишь сигару, а тебе дают вечное перо. Ни малейшего признака честности, ни даже отдаленного понятия о добросовестной торговле!

– Вы не находите, что мисс Вадингтон выглядела обворожительно за обедом? – сказал Джордж, пытаясь перевести разговор на тему, столь близкую его сердцу.

– Да, Пинч – продолжал свое мистер Вадингтон – моя жена буквально поработила меня.

– И я нахожу еще, что стрижка удивительно к лицу мисс Вадингтон.

– Не знаю, заметили ли вы за обедом одного парня с лицом, точно блин, с моноклем в глазу и с усами, напоминающими зубную щетку. Это был лорд Хэнстантон. Он не перестает мне твердить о необходимости знакомства с этикетом.

– Это очень мило с его стороны – осмелился сказать Джордж.

Мистер Вадингтон лишь быстро взглянул на него.

Бедному Джорджу стало ясно, что он сказал отнюдь не то, что нужно было сказать.

– Что вы хотите сказать вашим «мило с его стороны»? Это дерзость и наглость! Этот лорд Хэнстантон – форменная чума. Там, на Западе, его не стали бы терпеть. Ему в постель подбросили бы гремучую змею. На кой черт человеку нужно быть знакомым с этикетом? Мужчина должен быть отважным и бесстрашным, он должен уметь стрелять и попадать в точку, должен смело смотреть всему миру в глаза. И не все ли равно, какой вилкой он ест рыбу?

– Совершенно верно.

– Что из того, если он надевает на голову не ту шляпу?

– Мне особенно понравилась шляпа, которая была на мисс Вадингтон, когда я увидел ее в первый раз, – сказал Джордж. – Помнится мне, что она была из какого-то мягкого фетра; если не ошибаюсь, светло-коричневого оттенка и…

– Моя жена, – заметьте, что я все еще говорю о моей второй жене (моя первая жена, бедняжка, умерла), – моя жена науськивает на меня этого негодяя Хэнстантона, и вследствие финансовых соображений, будь они прокляты, я лишен возможности дать ему в ухо, несмотря на то, что меня понуждают к тому все мои лучшие инстинкты. И знаете, что она теперь вбила себе в голову?

– Я и вообразить не могу!

– Она хочет выдать Молли замуж за этого парня.

– Я бы не советовал этого делать, серьезным тоном промолвил Джордж. – Нет, нет, я категорически возражаю против подобных браков. Так часто эти англо-американские союзы кончаются катастрофой.

– Я человек с очень тонкой натурой и большим кругозором, – вдруг выпалил мистер Вадингтон, хотя неизвестно, что он хотел этим сказать.

– И помимо того, – продолжал Джордж Финч – мне совершенно не нравится наружность этого человека.

– Какого человека?

– Лорда Хэнстантона.

– Ради бога, перестаньте говорить о нем. У меня все нутро переворачивается от одного его вида.

– Я совершенно согласен с вами, я хотел сказать…

– Сказать вам секрет? – прервал его мистер Вадингтон.

– Hy?

– Моя жена – заметьте, моя вторая жена, а не первая – хочет выдать Молли замуж за него. Не знаю, заметили ли вы его за обедом?

– Конечно, заметил, – торопливо подтвердил Джордж. – Его лицо мне совершенно не понравилось. Он произвел на меня впечатление человека холодного, черствого. По-моему, это один из тех мужчин, которые способны разбить сердце импульсивной девушки. Я глубоко убежден, что мисс Вадингтон нужен такой муж, который всем был бы готов пожертвовать для нее, который отдал бы все, что есть у него наиболее дорогого в жизни, лишь бы заслужить ее улыбку. Который обожал бы ее и молился бы на нее, который возвел бы ее на пьедестал, который поставил бы себе целью жизни сделать ее счастливой…

– Моя жена – прервал его мистер Вадингтон, – слишком жирна.

– Виноват?

– Слишком жирна!

– Если разрешите мне высказать мое мнение, то я сказал бы, что у мисс Вадингтон исключительно красивая фигура.

– Слишком много жиров. Абсолютно никаких физических упражнений, вот в этом-то и вся беда. Моей жене нужно было бы провести год на Западе, где-нибудь на ранчо, носиться верхом на мустанге по диким прериям…

– Я на днях имел счастье видеть мисс Вадингтон в верховом костюме и нахожу, что он удивительно ей к лицу. Так часто видишь девушек, у которых чрезвычайно неуклюжий вид в бриджах, но мисс Вадингтон была очаровательна. Этот верховой костюм, казалось, еще более подчеркивал ее, если можно так выразиться, юношескую грацию, которая, по моему глубокому убеждению, является одним из главных…

– Обождите только, и вы увидите, что я заставлю ее это сделать. Пинч, как человек женатый (дважды женатый, заметьте; моя первая жена, бедняжка, умерла несколько лет тому назад), как человек женатый, я позволю себе дать вам один совет. Для того, чтобы человек мог поставить себя должным образом в своем доме, для того, чтобы он мог подчинить жену своей воле, если вы понимаете, что я хочу сказать, он должен прежде всего быть совершенно независимым материально. Какая польза от того, что вы подчините жену вашей воле, если через пять минут вам приходится клянчить у нее двадцать пять центов на сигару. Абсолютная материальная независимость-чрезвычайно важная деталь, и должен вам сказать, что в самом ближайшем будущем я достигну этого. Совсем недавно я раздобыл довольно приличную сумму денег (мы не станем вдаваться в подробности насчет того, какие методы я употребил, чтобы достать деньги) и приобрел некоторое количество акций одной новой кинематографической компании в Голливуде. Пинч, вы когда-нибудь слыхали о фирме «Лучшие фильмы в мире»? Позвольте вам сказать, что скоро вы услышите об этом. Это будет грандиозное предприятие, и в самом скором будущем я наживу на этом колоссальное состояние.

– Кстати, о кино – сказал Джордж. – Я, конечно, не отрицаю, что многие женщины, выступающие на этом поприще, обладают поверхностной красотой, но я твердо стою на том, что в них совершенно отсутствует исключительная выразительность, присущая мисс Вадингтон. В моем представлении мисс Вадингтон…

– Да, я сделаю огромное состояние. Это только вопрос времени.

– При первом взгляде на мисс Вадингтон…

– Тысячи и десятки тысяч долларов, а потом…

– …вспоминаешь слова о девушке, которая стоит на берегу реки и глядит в прозрачные воды ее…

Мистер Вадингтон прервал его, скорбно покачав головой.

– И не в том еще беда, что она много мяса ест. Главное несчастье – это ее десерты. И вполне понятно, что если женщина пичкает себя такими сытными жирными блюдами, как те, что были сегодня за обедом, то она не может не жиреть. Я не раз говорил и скажу еще сто раз…

Что именно мистер Вадингтон хотел сказать в сто первый раз, остается неизвестным. Одной, так сказать, нерасшифрованной тайной больше в истории человечества. Как-раз когда он набрал воздуху в легкие, чтобы высказаться, дверь отворилась и на пороге появилось дивное видение. Мистер Вадингтон остановился на полуслове, а сердце Джорджа Финча трижды проделало сальто-мортале, после чего оно завязло у него в передних зубах.

– Мама послала меня узнать, что с тобой случилось? – сказала Молли, обращаясь к отцу. Мистер Вадингтон постарался придать своему лицу, насколько это было возможно, выражение оскорбленного достоинства.

– Я вовсе не знал, дитя мое, что со мною что-нибудь случилось – ответил он. – Я только воспользовался первой представившейся мне возможностью, чтобы бежать сюда и, не опасаясь помехи, поболтать с этим молодым другом моим, приехавшим с Запада.

– К сожалению, тебе нельзя сидеть тут и беседовать с твоим молодым другом о Западе, когда в доме такие важные гости.

– Важные гости! – презрительно фыркнул мистер Вадингтон. – Свора ожиревших кровопийц! Там, на Западе, таких людей давно уже линчевали бы!

– Мистер Бодторн уже несколько раз справлялся о тебе. Он хочет сыграть партию в шашки.

– В аду, я убежден, полным-полно таких людей, как Бодторн – произнес мистер Вадингтон с таким видом, точно он цитировал Данте.

Молли обняла отца одной рукой и нежно поцеловала его. Из груди Джорджа Финча вырвался глухой жалобный стон. Есть пределы тому, что может вытерпеть человек.

– Папочка, милый, ты должен вести себя хорошо. Сейчас же иди наверх к гостям и постарайся быть возможно любезнее. Я останусь здесь и займу мистера…

– Его зовут Пинч – сказал Вадингтон и, весьма неохотно встав с места, направился к двери. – Я познакомился с ним там, где мужчина на самом деле мужчина. Попроси его рассказать тебе о Западе. Я давно уже не встречал такого интересного собеседника. Мистер Винч буквально очаровал меня своими рассказами. Так-таки и очаровал. А меня зовут, закончил он, совершенно ни к чему, пошатываясь и держась за дверную ручку, – Сигсби Вадингтон, и мне наплевать на весь мир!

Главным недостатком в характере робкого человека является то, что в критическую минуту он из находчивого и блестящего человека (каким он рисует себя во время своих мечтаний) превращается в совершенно иное лицо. Ваять хотя бы Джорджа Финча. Очутившись наедине с любимой девушкой, другими словами, достигнув совершенно неожиданно того, о чем он мог только грезить, он вдруг обнаружил, что его истинное «я» покинуло его, а на его месте оказался какой-то никчемный недоносок.

Тот Финч, с которым Джордж так часто вел беседы в продолжение многих часов, когда он грезил наяву, был замечательный малый. Он умел держать себя непринужденно. Обладал всеми данными для того, чтобы занимать собеседника, и достаточно было взглянуть на него, чтобы тотчас же сказать: «Вот симпатичный молодой человек и на редкость умный» (стоило лишь послушать его эпиграммы). Но опять-таки это был не тот искушенный светский пройдоха с холодным сердцем, которого так часто встречаешь в обществе в наше время. Нет! Как бы гладко ни лилась его блестящая, пересыпанная остротами речь, вы все же, не задумываясь, могли с уверенностью сказать, что сердце у этого человека на месте и что со всеми своими дарованиями и талантами он, тем не менее, совершенно чужд малейшего признака тщеславия. А как сверкали его красивые глаза! Какой обворожительной усмешкой сопровождал он свои слова! Как спокойно-изящны были его жесты! А его накрахмаленная сорочка ни в коем случае не выпирала вперед, точно куль с картошкой! Короче говоря, тот Джордж, каким Джордж Финч видел себя в своих грезах, был идеалом молодого человека, о котором мечтают девушки.

Но какой неприглядный вид был у того Джорджа Финча, который сейчас стоял на одной ноге в библиотеке дома номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице! Во-первых – его волос, по-видимому, уже несколько дней не касалась щетка. Затем он, надо полагать, давно уже не мыл рук, если судить по тому, как тщательно он пытался спрятать их, уже не говоря о том, что они приняли почему-то цвет спелой свеклы. Брюки его вздулись на коленях, галстук медленно, но верно подвигался по направлению к левому уху, а сорочка выпирала на груди, как… ну, если не как куль с картошкой, то как грудь нахохлившегося голубя. Пренеприятное зрелище…

Опять-таки внешность – это еще далеко не все. И если бы это жалкое создание, самовольно занявшее место Джорджа Финча, способно было произнести хотя бы одну десятую часть тех монологов, которые создавал в своем воображении подлинный Джордж Финч во время своих сладостных мечтаний, то можно было бы все же надеяться на спасение. Но этот несчастный человек, помимо всего, потерял дар речи. Единственно, казалось, что он в состоянии был еще сделать, это-откашливаться через каждые десять секунд. Ну, скажите на милость, слыханное ли это дело, чтобы кто-нибудь вздумал покорить сердце девушки хриплым кашлем? Мало того, при всем своем желании Джордж Финч не мог никак придать своему лицу подобающее выражение. Когда он сделал попытку мило улыбнуться, у него получилась лишь неприятная гримаса. А когда он сделал над собой усилие, чтобы согнать гримасу с лица, его лицо приняло выражение кровожадного преступника. Но больше всего угнетало Джорджа то обстоятельство, что он не в состоянии был говорить. Собственно говоря, со времени ухода мистера Вадингтона молчание продолжалось не более шести секунд, а, между тем, Джордж Финч готов был поклясться, что прошел целый час. Призвав на помощь всю силу воли, он взял себя в руки и произнес, наконец, хриплым голосом, почти шепотом:

– Меня вовсе не зовут Пинч.

– Вот как?.. – обрадовалась Молли. – Как это интересно!

– И не Винч!

– А как же?

– Финч, Джордж Финч!

– Вот чудесно!

– Казалось, ей действительно приятно было, что его зовут именно Финч. Она подарила ему такую ласковую улыбку, точно Джордж явился из далеких стран и принес добрые вести.

– Ваш отец, очевидно, думал, что меня зовут Пинч – продолжал Джордж, не зная, что сказать другое, и не будучи в то же время в состоянии оторваться от столь удачной темы. – Или Винч. Но, в действительности, это ни то, ни другое. Меня зовут Финч!

Глаза Джорджа, испуганно бегавшие по комнате, встретились на одно мгновение с глазами Молли. Джордж был изумлен, когда убедился, что взгляд девушки отнюдь не выражает того презрения, которое должно было вызвать его поведение в душе любой женщины. Как это ни казалось удивительным, но Молли глядела на него даже ласково, как смотрит на своего младенца нежная мать. И впервые, светлый луч пронизал беспросветный мрак, царивший в душе Джорджа. Было бы смело сказать, что он увидел в этом поощрение, но все же на дальнем темном горизонте как будто показалась одинокая слабо мерцавшая звездочка.

– Как вы познакомились с моим отцом?

На это Джордж мог ответить. До тех пор, пока ему предстояло лишь отвечать на вопросы, он оставался самим собою. Вот только необходимость самому придумывать тему для разговора совершенно убивала его.

– Я встретился с ним возле вашего дома. Узнав, что я родом с Запада, ваш отец пригласил меня к обеду.

– Вы хотите сказать, что он накинулся на вас и силой затащил вас в дом, когда вы проходили мимо?

– О нет, я не проходил мимо. Я… а-а-а… Я стоял возле подъезда. По крайней мере…

– Вы стояли возле подъезда, но почему?

Джордж Финч залился румянцем до самых ушей.

– Видите ли, я… э-э-э… Я собирался нанести визит…

– Нанести визит?

– Да.

– Маме?

– Нет, вам.

Девушка широко открыла глаза.

– Мне?

– Да, чтобы навести справки.

– О чем?

– О вашей собачке.

– Я вас не понимаю?!

– Я подумал, что… э-э-э… на вашем терьере, возможно, вредно отозвалось перенесенное волнение…

– Уж не потому ли, что он убежал от меня?

– Да

– Это очень опасно во время большого движения. Его могли переехать… Сильное возбуждение… нервное потрясение…

– Вы думали, что с моим терьером случится нервное расстройство от того, что он убежал? Изумительная вещь женская интуиция. Случись быть на месте Молли Вадингтон любому психиатру и приведись ему выслушать весь тот вздор, который нес Джордж в течение нескольких минут, он, несомненно, бросился бы на него и, держа его одной рукой, другой написал бы распоряжение об отправке опасного пациента в дом умалишенных.

Но Молли гораздо глубже сумела вникнуть в суть дела. Она была глубоко тронута. Когда она поняла, что этот молодой человек горячо интересовался ею и готов был, вопреки своей болезненной застенчивости, проложить себе путь в дом ее родителей под подобным предлогом, сердце ее учащенно забилось и устремилось навстречу Джорджу Финчу. Она лишний раз получила возможность убедиться, что Джордж действительно беспомощный барашек, и ей захотелось погладить его по головке, поправить ему галстук и обласкать его, нежно воркуя с ним.

– Как это мило с вашей стороны! – сказала она.

– Я очень люблю собак, – пролепетал Джордж.

– Да, видно, что вы любите собак!

– Да, я очень люблю собак!

– Я тоже чрезвычайно люблю собак!

– Вот как?

– Да, чрезвычайно люблю собак. Есть такие люди, которые не любят собак, а я вот люблю!

И вдруг на Джорджа Финча нахлынуло изумительное красноречие. Глаза его заблестели, и, точно читая зазубренный урок, он заговорил быстро-быстро:

– Я люблю и гончих, и легавых, и охотничьих, и бульдогов, и фокстерьеров, и той-терьеров и померанских терьеров, и болонок, и такс, и борзых, и пойнтеров, и сеттеров, и ньюфаундлендов, и сенбернаров, и датских догов, и шотландских колли, и японских карликов, и пуделей, и боксеров, и немецких овчарок, и эскимосок, и левреток, и лаек, и пинчеров…

– А, я понимаю – прервала его Молли – вы любите собак.

– Да, я очень люблю собак.

– Я тоже, в собаке что-то такое есть.

– Да, – согласился Джордж, – хотя в кошках тоже что-то такое есть.

– Да, не правда ли?

– Но, с другой стороны, кошки – это не собаки!

– Действительно, я это тоже заметила.

Наступила пауза. Сердце Джорджа Финча быстро начало опускаться по направлению к пяткам, так как он исчерпал единственную тему, на которую он мог сейчас говорить, и к тому же девушка тоже, очевидно, считала вопрос о собаках исчерпанным. В течение нескольких секунд Джордж стоял, глубоко задумавшись и облизывая время от времени запекшиеся губы.

– Вы родом с Запада? – спросила Молли.

– Да.

– Там, наверно, очень хорошо, на Западе?

– Да.

– Прерии и все такое прочее?

– Да.

– Вы не ковбой ли?

– Нет. Я художник, – гордо заявил Джордж.

– Художник! То-есть, как, вы рисуете картины?

– Да.

– И у вас есть своя студия?

– Да.

– Где?

– Да… То-есть, я хотел сказать, близ Вашингтон – Сквера. На крыше дома, известного под названием «Шеридан».

– «Шеридан», неужели? В таком случае вы, может быть, знаете мистера Бимиша?

– О, да! Да!

– Он очень славный, не правда ли? Я его знаю уже много лет, с самого детства.

– Да.

– Наверно интересно быть художником?

– Да.

– Мне бы хотелось видеть какую-нибудь работу вашей кисти.

Горячая волна пронеслась по всему телу Джорджа.

– Разрешите мне прислать вам одну из моих картин, – пролепетал он запинаясь.

– Это будет очень мило с вашей стороны.

Джордж Финч был до такой степени воодушевлен столь неожиданным благоприятным оборотом разговора, что, окажись у него еще десять минут наедине с этой девушкой, кто знает, до какого красноречия он дошел бы.

Уже одно то, что она согласна была принять одну из его картин, чрезвычайно сблизило их. Ибо до сих пор Джордж никогда еще не встречал человека, который готов был бы на подобную жертву. Впервые за все время, что он провел в обществе девушки, он, наконец, почувствовал себя более или менее в своей тарелке. Но, увы, как-раз в этот момент дверь отворилась, и в комнату, точно облако, густое облако ядовитых газов, вплыла миссис Вадингтон.

– Что ты тут делаешь, Молли?

Она кинула при этом Джорджу один из своих убийственных взглядов, и в его жилах тотчас же застыла кровь.

– Я беседовала с мистером Финчем, мама. Это так интересно! Мистер Финч, оказывается, художник. Он рисует картины!

Миссис Вадингтон ничего не ответила, так как она была потрясена и ошеломлена внезапным жутким открытием. До этой минуты она ни разу не дала себе труда хорошенько приглядеться к наружности Джорджа. Раньше, когда он предстал перед нею, она посмотрела на него с тем безличным ужасом и отвращением, с каким любая хозяйка смотрит на гостя, который в последнюю минуту явился, чтобы нарушить весь тщательно выработанный ритуал званого обеда. Каким бы омерзительным и отталкивающим ни казалось ей его лицо, оно, тем не менее, ничего не говорило ее сердцу. Но теперь! О, теперь другое дело! Отвратительные черты лица этого молодого человека вдруг обрели огромное значение в ее глазах. Сама того не сознавая вполне, миссис Вадингтон затаила в душе тревогу в связи с тем, что она услышала от Молли перед обедом во время их разговора в будуаре девушки. Теперь на поверхность ее памяти выплыло жуткое воспоминание, точно страшное чудовище из недр черного болота. «Мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж, должен быть невысокого роста, худощавый, с добрыми карими глазами, со светло-каштановыми волосами…»

Миссис Вадингтон пристально посмотрела на Джорджа Финча. Он, несомненно, был невысокого роста. Он был худощав. Глаза у него были карие, а в том, что волосы были светло-каштановые, не стоило никакого труда удостовериться.

«Он запинается, краснеет, издает такие забавные звуки и делается похожим на ребенка…» Так описывала Молли воображаемого героя своего романа, и так в точности вел себя тот молодой человек, который сейчас находился перед глазами миссис Вадингтон. А благодаря тому еще, что ее уничтожающий взгляд действовал убийственным образом на Джорджа Финча, последний еще больше покраснел, конвульсивно дергавшиеся пальцы производили еще более замысловатые узоры, и он издавал на редкость забавные звуки и никогда еще в жизни так не походил на ребенка, как в эту минуту.

У миссис Вадингтон было достаточно оснований, чтобы убедиться в справедливости подозрений и в истине своих наблюдений. Молли описывала ей не воображаемого героя своего романа, а живого, во плоти и крови. И эта чума в образе человеческом сейчас стояла перед нею! И он был к тому еще художником! Миссис Вадингтон почти вздрогнула. Из всех миллионов индивидуумов, составляющих калейдоскопическую картину Нью-Йорка, она больше всего ненавидела художников. У художников никогда нет денег! Художники ведут безобразный образ жизни! Художники лишены всякой морали! Художники ходят на танцы и на маскарады, и, что хуже всего, они играют на мандолине! И человек, стоящий перед ней, принадлежал к этому кошмарному классу преступников.

– Может-быть, нам лучше пойти наверх? – предложила Молли.

Миссис Вадингтон очнулась от транса.

– Да, тебе лучше пойти наверх, – ответила она, подчеркивая местоимение таким образом, что самый недогадливый человек – и тот уловил бы смысл его.

И Джордж Финч великолепно уяснил себе значение этих немногих слов.

– Э-а-а… я полагаю… возможно, забормотал он – становится уже поздно и………

– Вы уже уходите? – спросила Молли, открыто обнаруживая свое огорчение.

– Разумеется, мистер Финч уходит, – отчеканила миссис Вадингтон.

Ее поза невольно внушала опасение, что она вот-вот приложится одной рукой к вороту Джорджа Финча, другой, к поясу его брюк, и….

– Наверно, у мистера Финча есть неотложные дела и мы не смеем его задерживать. Доброй ночи мистер Финч!

– Доброй ночи, миссис Вадингтон! Благодарю вас за доставленное мне удовольствие.

– Это было мило с вашей стороны вы заглянули к нам, – сказала миссис Вадингтон.

– Приходите почаще! – сказала Молли.

– Мистер Финч, несомненно, очень занятой человек, – отрезала миссис Вадингтон. У него, наверно, очень мало времени для визитов. Потрудитесь немедленно подняться наверх, Молли, доброй ночи, мастер Финч.

Миссис Вадингтон проводила молодого человека взглядом, едва ли соответствовавшим добрым старым традициям американского гостеприимства.

– Феррис! – обратилась она к слуге, когда дверь за гостем закрылась.

– Что прикажете, мадам?

– Феррис! Этот человек ни под каким предлогом не должен переступить порог моего дома.

– Слушаю, мадам.

Стояло теплое весеннее утро, когда Джордж Финч поднялся по ступенькам крыльца дома номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице и позвонил. Не нем был костюм цвета голубиного крыла, а под мышкой он держал огромное полотно в масляных красках, завернутое в коричневую бумагу. После долгих размышлений он решил поднести мисс Молли Вадингтон лучший свой труд «Привет весне». На этой картине была изображена молодая женщина, весьма скудно одетая и, очевидно, страдающая особенно острой формой болезни, известной под названием «Пляска св. Витта». По-видимому, художник запечатлел женщину на полотне в тот момент, когда она наступила на острый булыжник. Тем не менее, Джордж считал эту картину своим шедевром, и он намеревался ее преподнести прелестной Молли.

Дверь отворилась, и Джордж увидел перед собой величественного Ферриса.

– Все покупки нужно передавать с черного хода, – произнес Феррис, бесстрастно глядя на Джорджа.

Джордж Финч часто замигал глазами.

– Я бы хотел видеть мисс Вадингтон.

– Мисс Вадингтон вышли-с.

– Не могу ли я видеть мистера Вадингтона? – спросил Джордж, решив, должно-быть, примириться даже с этим.

– Мистер Вадингтон вышли-с.

Джордж в течение нескольких секунд колебался, но любовь сбрасывает с пути все препятствия, и он снова заговорил:

– Не могу ли я видеть миссис Вадингтон?

– Миссис Вадингтон вышли-с.

Едва Феррис произнес эти слова, как из глубины дома донесся повелительный женский голос, кого-то отчитывающий за раскуривание в ее гостиной.

– Но я слышу ее голос – сказал Джордж.

Феррис пожал плечами, точно отказываясь от всяких попыток входить в обсуждение подобной мистерии. По-видимому, он хотел этим жестом сказать, что Джордж, возможно, обладает какой-то особой психической силой, дающей ему возможность видеть людей на расстоянии.

– Миссис Вадингтон вышли-с, – снова повторил Феррис.

Снова воцарилась тишина.

– Чудесный день – заметил Джордж.

– Погода обещает быть хорошей, – согласился с ним Феррис тем же бесстрастным голосом. Джордж, пятясь и спотыкаясь, спустился с крыльца, и на этом задушевная беседа закончилась.

Глава четвертая

– Расскажите мне все подробно, – сказал Гамильтон Бимиш.

Джордж изложил ему все детали.

Несчастный молодой человек еще не пришел в себя после понесенного афронта. Он в продолжение нескольких часов бродил по улицам Нью-Йорка, не находя себе места, и, наконец, поднялся к Гамильтону Бимишу, надеясь, что более проницательный ум окажется в состоянии обнаружить розовую подкладку под черными тучами, застилавшими его горизонт.

– Дайте-ка мне хорошенько разобраться в этом – сказал Гамильтон Бимиш. – Вы позвонили, не так ли?

– Да.

– Слуга открыл вам дверь, но не впустил вас?

– Да.

Гамильтон Бимиш с глубоким сочувствием посмотрел на своего страждущего друга.

– Бедный дубиноголовый Джордж, – промолвил он, наконец. – Я вижу, что вы натворили не мало бед. Вы все испортили своей безрассудной порывистостью. Вам надо было ждать, пока я не введу вас в дом к Вадингтонам, пользуясь этой привилегией, как старый друг семьи. Я бы сразу направил вас по прямому пути. А теперь вы сами подвергли себя изгнанию.

– Когда старый Вадингтон пригласил меня к обеду, – заметьте, по своей доброй воле пригласил меня к обеду…

– Вам следовало дать ему пинка и возможно скорее удрать, – решительно прервал его Гамильтон Бимиш. – После того, казалось бы, что я рассказал вам про Сигсби Вадингтона, вы могли обманывать себя надеждой, будто его покровительство сделает вас любимцем семьи. Достаточно Вадингтону обнаружить расположение к кому бы то ни было, и жена его будет твердо убеждена, что он завел знакомство с типичным представителем нью-йоркских подонков. Если Сигсби Вадингтон осмелился бы даже пригласить к обеду наследника английского престола, его жена взгрела бы его за это. А когда он тащит в дом такого субъекта (простите меня за подобное выражение, но я ничего плохого этим не думаю), как вы, да еще за пять минут до начала званого обеда, расстраивая таким образом все планы хозяйки и наводя уныние на повара, можете ли вы упрекать его жену за то, что она смотрела на вас волком? А хуже всего то, что вы вздумали выдавать себя за художника.

– Но я действительно художник! – возразил Джордж Финч, сразу занимая оборонительную позицию, так как насчет этого вопроса он придерживался определенного мнения.

– Действительно ли, или нет, это еще подлежит сомнению! Но так или иначе вам следовало бы скрыть это обстоятельство от миссис Вадингтон. Женщины ее породы считают художников темным пятном на теле общества. Я вам говорил, что она судит человека только по размерам его текущего счета в банке.

– У меня самого достаточно денег…

– Но как могла она это знать? Вы сказали ей, что вы художник, и она, естественно, сразу вообразила…

Телефон пронзительно задребезжал, прервав поток мыслей великого человека. Бимиш с некоторой досадой снял трубку, но выражение его лица тотчас же изменилось, едва он заговорил. – А, Молли, дитя мое!

– Молли! – воскликнул Джордж Финч.

Мистер Бимиш оставил его восклицание без всякого внимания.

– Да, да, продолжал он говорить по телефону – он принадлежит к числу моих друзей.

– Это я? – взволнованно спросил Джордж.