Отсветы любви

Слова, выведенные в заглавии данного воспоминания, завершали мое стихотворение, опубликованное в 1965 году вместе с другими моими стихами в популярном в двадцатом столетии литературно-художественном журнале «Юность». Тогда главным редактором данного журнала работал известный писатель Борис Полевой, автор талантливого произведения «Повесть о настоящем человеке», написанного на основе подвига Алексея Маресьева, летчика, Героя Советского Союза. Мое стихотворение – «Иначе не могу» переводил молодой ленинградский поэт Герман Плисецкий. Стихи эти увидели еще свет в моем сборнике «Пока дремлют олени» (1973), изданном в московском издательстве «Современник». О них вспомнил в прошлом году, узнав о смерти моей первой дорогой женушки Майи Матвеевны, матери моих трех ленинградских сыновей. Юкагирский вариант стихотворения, и то лишь в подстрочнике на русском языке, был написан осенью 1964 года в электричке между станциями Тихвин – Ленинград.

В городе Тихвин оказался летом 1964 года после почти годичного пребывания в Нижнеколымском районе Якутии, где работал учителем русского языка и литературы в Андрюшкинской восьмилетней школе. Все это время жена Майя с двумя детьми оставалась в Ленинграде. Ко времени моего приезда она с близкой знакомой Людмилой и ее мужем собирались лето проводить в деревушке из десяти домов – Усадище, где родилась тетя Аня – мать Людмилы. Мы, естественно, примкнули к ним в Усадище из Тихвина на попутной машине. Но мне надо было скорее возвращаться в город Якутск для того, чтобы там поступать в аспирантуру. Дело в том, что место в аспирантуре Ленинграда дали, оказывается, другому человеку, и я второй год не мог поступить там. Забегая вперед, скажем, что когда я успешно защитил кандидатскую диссертацию, во время чаепития в кабинете Веры Ивановны Цинциус, моего научного руководителя, заведующий палеоазиатским сектором П.Я. Скорик попросил у меня прощения за то, что лишил меня поступления в аспирантуру по ошибке, подумав, что я – юкагир А.Н. Лаптев, окончивший за три года Герценовский пединститут еще до моего поступления в этот вуз. А.Н. Лаптев был лаборантом ИЯЛИ в Якутске, почти полгода ездил к нижнеколымским и верхнеколымским юкагирам вместе с ленинградским ученым Е.А. Крейновичем. Все фольклорные произведения записывал именно Лаптев, предоставив много времени Е.А. Крейновичу, собиравшему только лингвистические материалы для своих будущих статей. Очевидно, тот рассказывал про Лаптева, как про большого любителя Бахуса.

Здесь вспоминаю, что Е.А. Крейнович в лингвистической экспедиции был в 1958 году. Как выше я сказал, стихи «Иначе не могу» в подстрочном варианте были написаны в электричке Тихвин – Ленинград. Тогда из Усадища до Тихвина я добирался пешком по проселочной дороге около семи километров. И тут Майя меня стала провожать, опасаясь того, что меня могут побить, приняв за китайца. В то время наши отношения с китайцами были натянутыми из-за политических разногласий Н.С. Хрущева и великого Мао Цзэдуна. Были случаи избиения не только китайцев, но и представителей народов Сибири и Дальнего Востока русскоязычными людьми, в основном рабочими заводов, фабрик Ленинграда. В тот летний вечер 1964 года мне удалось уговорить Майю вернуться в Усадище к детям. Плачущее лицо Майи до сих пор часто вижу перед глазами с огромной болью в сердце – так сильно любил ее и продолжаю любить и сейчас, после ее кончины на 83 году жизни. Приведу целиком это стихотворение, как глубокую благодарную память о ней.

Иначе не могу

Здесь многих может озадачить концовка стихотворения: – «Иначе не могу». Тут, конечно, обязательно требуется объяснение причины появления такого ответа на вопросы и просьбу Майи. Дело в том, что во время почти годичного пребывания на Нижней Колыме, я (два месяца выполняя задание Е.А. Крейновича) на командировочные расходы, выданные Институтом языка, литературы и истории, благодаря директору, мудрой Евдокии Иннокентьевне Коркиной, и девять месяцев работая в Андрюшкинской восьмилетней школе, собирал языковые материалы для будущей диссертации, и обнаружил, что хорошими знатоками юкагирского языка являются старики, численность которых стремительно сокращалась ежегодно. Поэтому от этих пожилых людей надо было побыстрее собирать лексические, грамматические материалы. А для этого надо было быть дипломированным ученым-лингвистом после прохождения трехгодичного курса аспирантуры, а затем добиваться от руководства ИЯЛИ ежегодного финансирования экспедиционных работ на Нижней Колыме. Забегая вперед, с глубокой благодарностью скажу, что Е.И. Коркина сдержала свое слово, и в течение почти двадцати лет каждое лето я собирал лексические материалы для будущего словаря тундренных юкагиров.

На этом месте своего воспоминания я непременно должен сказать, что попытки уговорить Майю переехать в Якутск всей семьей не раз предпринимались с моей стороны. При этом она для примера приводила имена чукчей – писателя Юрия Рытхэу, ученого-этнографа и ученого-лингвиста Петра Иненликэя, нивхов – ученого-этнографа Чунера Таксами и составителя национальных учебников Николая Зескина, учителя и спортсмена Лазаря Бельды, нанайца по национальности, эвена, закончившего герценовский пединститут Василия Кейметинова и многих других северян, женившихся на женщинах-ленинградках и оставшихся работать и жить с семьей в городе Ленинграде. Тогда я Майе говорил, что у всех у них, в отличие от меня, их родные народы не находились на грани этнического исчезновения с лица земли. На это Майя отвечала: – «Ты что, не совсем нормальный, что ли? Неужели думаешь, что спасешь один народ, который считается вымирающим?» На это я отвечал: «Но кто-то из юкагиров должен взяться, хотя бы за продление жизни своего народа. У юкагиров язык и культура исчезают, нет у них ни письменности, ни школ, как у других северных народов». После ликвидации их единственного колхоза-миллионера на Нижней Колыме, во время пресловутой хрущевской кампании по укрупнению мелких хозяйств и ликвидации бесперспективных поселков и поселений, юкагиры оказались в другой местности. Я говорил Майе, что для юкагиров надо создавать буквари и учебники, составить словари и разговорники, направить на учебу юкагирских юношей и девушек, чтобы они стали представителями юкагирской интеллигенции, и так далее, и тому подобное. На все слова Майя лишь отрицательно качала головой, тихо говорила: «Ну и дурак же ты. Это же безнадежное дело».

Из всех этих разговоров о моих поездках в Якутию, позиции наши совпадали только в том, что мы хотели наших детей воспитать образованными и культурными людьми. У моей женушки Майи это было главной и основной целью. А у меня главный жизненный интерес вращался вокруг, несомненно, своего народа (по переписи населения СССР, в 1959 году юкагиров было 459 человек), утрачивающего родной язык и духовную культуру этноса, оказавшегося на грани исчезновения. И тут вспомнил горькие, глубоко задевающие душу юкагира, слова первого исследователя юкагирской духовной и материальной культуры В.И. Иохельсона, написанные в предисловии его капитального труда «Материалы по языку и фольклору юкагиров Колымского округа», изданного в 1900 году в Санкт-Петербурге: «Изучение языка, на двух наречиях которого говорят теперь всего около 500 человек (200 человек на верхнеколымском наречии и 300 на тундренном), есть труд весьма неблагодарный в практическом отношении, но, смею думать, для этнологии результаты этого изучения имеют тем большее значение, что в них собрана значительная часть из того, что еще сохранилось о языке и фольклоре древнего племени крайнего Северо-Востока Азии, племени, дни которого сочтены. Через несколько десятилетий юкагирский язык может исчезнуть, а племя, как таковое, прекратит свое существование, отчасти вымерев, отчасти растворившись в других племенах, и имя этого народа не будет пустым звуком» [1, 15].

Эти пронзительные и горестные слова В.И. Иохельсона в первый раз прочитал в квартире Е.А. Крейновича в первой половине шестидесятых годов прошлого века, и они заставили крепко задуматься о судьбе моего многострадального народа, ведь тогда они в этническом отношении были более благополучны, так как почти все 500 тундренных (т. е. нижнеколымских) юкагиров и 300 лесных (т. е. верхнеколымских) юкагиров владели родным языком. А сейчас, когда пишу эти воспоминания в 2021 году, у лесных юкагиров родным языком владеют лишь трое или четверо юкагиров, у тундренных юкагиров – количество владеющих подсчитал на несколько десятков. Сейчас у юкагиров имеются свои ученые, писатели, художники, педагоги родного языка, врачи, знатные люди народного хозяйства. Так что можно сказать с определенной долей уверенности, что мой почти шестидесятилетний труд и борьба за сохранение юкагиров, как самостоятельного народа, дали все же плоды.