Узники Мельпомены

"Вениамин"

Я искал старые бумаги. Куда они могли завалиться? Свидетельство о рождении, старые записки, блокнот с телефоном … Куда? Мне без них не поступить…. а надо поступать. Опять. Начальник требует повышения квалификации… Старый стол плесневел и в столбе солнца светился затхлостью и пылью.

Отсвет пыли лег и на седой висок сгорбленного худощавого человека. Его скукожившиеся от времени руки лихорадочно рылись в ворохе хлама, пыли и каких – то оберток. От книг, разбросанных листков, практически не было видно улицу в окне, перед столом.

Зачем мы живем? Зачем? Мы проживаем маленький кусок временного пространства, которое то тянется, то мчится вскачь, уволакивая дни, месяцы и десятилетия…

Человек закашлялся… Кашель давно мучил его. Врачи сказали астма…можно лечиться, но денег не было. Он в прошлом месяце отдал все за квартиру. Последний взнос. Да и некогда. Надо поступать…

Бумаг не было. Господи, что же делать? А если не поступить – уволят. Сейчас нужны молодые, дерзкие, рвущиеся…а он что же тогда? Старик…Кому он нужен…. Уволят. А что же дальше? Ложиться и помирать. Ходить по детям… У них свои семьи, свои проблемы, не до него. Да и отношения не сложились. Не рады будут. А на работу, кто возьмет? Старый хлам… Да и повышения квалификации нет. Кто его придумал, Господи…Маленький ад.

За что посылается он, за что? Что и когда, где, с кем и кому, мог сделать столько плохого. Родился, учился, работал, женился, развелся,…умер? А счастья так и не видел. Не было его, прошмыгнуло где – то мимо, незаметно, даже краешком не задело. Говорят счастливым можно быть просто оттого, что солнце встает. А когда смотреть на это солнце, Господи? Сначала . . сначала в детсад гнали…сейчас уже и не вспомнишь. . А глядишь, и там переживания были… Потом в школу мать поварешкой гнала. Так до сих пор и остался в памяти ее из кухни торчащий огромный зад в засаленном халате, с подвязкой фартука, разозленные отупевшие глаза, бигуди, да поварешка, которой она больно била по ребрам, выгоняя на улицу… Институт…работал еще, вообще не спал…какое уж тут солнце, Господи? Потом жена…дети пошли, крик по все ночам, света белого не видишь…а теперь вот. Повышение квалификации…

Может к знакомым пойти, одноклассникам, однокурсникам…друзьям по пивной… Может еще работает кто полезный где у кого, побыстрее восстановят… Вряд ли. А так в очередях стоять. А годы уже не те. Как бы там и не сдохнуть, больше получаса то не выстоишь, а кому дело? Что же…

Замкнутый круг. Маленький ад. Опять. А вот сдохнуть уж пора. Скоро так и будет, кашель–то как мучает. А потом опять в эту жизнь. Реинкарнация говорят… Не дай Бог!!! Интересно, а вот у кого денег куры не клюют, наследники там, или принцы, звезды опять же… Наработают и плевать можно в потолок до конца где-нибудь на пляжике. Красота. Интересно, они счастливы? Видели они его, счастье это? К психологам, говорят, ходят… Просто блажь какая, что поговорить не с кем, чтоб не сдали, и говорить тока за деньги можно… Иль правда, тоже мучаются… Как и он? Не узнать… Старик усмехнулся… Вениамину Виссарионовичу было пятьдесят пять лет.

Психолог спал. Нет, он откровенно спал, эта сволочь. За такие-то деньги… Она конечно понимала, что ее проблемы далеки от настоящего шокирующего психического расстройства, за которое дают Нобелевскую премию, или что там за нее дают. Но все-таки. За такие деньги можно хотя бы открыть глаза… А в деньгах она толк понимала. Их было много. Достаточно. Достаточно чтобы позволить ей лучшего придурка… нет, психолога. Одного из лучших в стране психолога… И достаточно, чтобы он на своей работе не спал!!!

– Простите, вы меня слушаете?

– Да конечно. Вам надо выговориться, вы говорите, мы точно поймем вашу проблему, когда вы выскажитесь.

Он издевается. Правда что ли, высказаться? В груди раздался противный смешок. Устала…

Он не любил ее, ее первый муж. Она это знала, вряд ли он вообще кого – либо любил кроме себя. Но они были хорошей парой, красивой. И это была свобода. Мать была рада, выдала, как отпустила и забыла. Она могла заниматься, чем хочет. Жаль, давно уже ничего не хотела. А потом он разбился. Она никогда не любила эти искрящиеся слепящие вершины, боялась высоты. Никогда с ними не ездила. Новый спорт, модный, опасный. Он хорошо смотрелся в горнолыжном костюме и знал это. Большие дети, которым все позволено, посчитали себя богами. Природа не простила глупой ошибки. После схода лавины их искали несколько месяцев, потом ей выдали его окоченевший труп. Она не пошла смотреть. Хоронили в закрытом гробу. Ни горечи, ни сожаления, ни боли. Эта потеря даже краем не смогла затронуть льда ее сердца. Осталась свобода и крупный счет в банке, билет в счастливую жизнь. Но счастья не было…

На самом деле старика так пробирало редко, и то, далеко не сразу. Просто день выдался такой, суматошный. Двери пивной стояли распахнутые, как будто давно уже поджидали его. Уверенной походкой Вим, как называл его каждый здесь, направился к ним. Походка его была летящей, он как будто стремительно плыл над тротуаром. Не время, ни обстоятельства его жизни не смогли стереть этого его шага. Шаркающий, как будто приплющенный к полу, дряхлый старик в стенах своего родного дома. На улице, когда был один, преображался, как по мановению взмаха волшебной палочки. Подтянувшийся, он казался дико высоким, плечи его расправлялись, и торс, казалось, начинал дышать молодой силой и удалью, морщины разглаживались, да и было то их не так уж и много для его возраста. И даже глаза, умершие, казавшиеся выцветшими в темноте пыльной комнаты, начинали сиять авантюризмом, отвагой и немного агрессией. Тем задором, из-за которого на человека оборачиваются на улице люди, и начинают заглядываться молодые девушки, из-за которого не видно уже старой потертой куртки и джинс, и лицо в свете этого взгляда казалось много моложе. Он летел. Он всегда так передвигался, стремительно, быстро. Улицы города как будто подхватывали его у дверей и доносили до места назначения. В свое время прогулки с девушками были от этого проблемой, ни одна не могла за ним угнаться, когда он периодически забывался и переходил на скач во время романтических променадов.

Он решил все-таки дойти до знакомого, еще со студенческих лет, заведения, не помочь себе делом, так облегчить душу вином. Водку он не пил. Не мог. Не мог и не понимал. Просто становилось плохо. За любовь к более-менее хорошей выпивке в пивной его местная колытня называла Аристократом.

– Вим, как дела?– Валя за барной стойкой, женщина без возраста и намеков фигуры в необъемном количестве тела, она любила его какой-то дружески-материнской любовью. Когда-то давно была к нему очень не равнодушна, но время затерло и отшлифовало то старое чувство, превратив его в намек заботы и приятельского расположения.

Он пробыл там до позднего вечера. Сначала народу было немного, ближе к вечеру потянулись все те, кому не сладка жизнь, и некуда больше пойти теплым пахнущим пряными травами летним вечером, кроме обшарпанных стен забегаловки. Те, кто, так или иначе, предпочитают дому и городскому вечеру – дым, пьяные обрюзгшие физиономии друзей и водку. В комнате стало не продохнуть: от пота, сигарет и перегара, которым дышали, казалось, даже стены. Сидевший там давно Аристократ не замечал этого, так как атмосфера преображалась постепенно, да и в нем была уже не первая порция красного вина… Обстановка веселила его. Сам он не пил до бессознательного состояния, или того чтобы упасть и остаться здесь до побудки. Но пьяный окружавший его бред развлекал его, жалобы на жизнь, драки и перекошенные жизнью и самогоном лица поднимали настроение. Он был здесь лучшим. Потому и ходил сюда. Он мог бы посидеть в парке и дышать чистым воздухом, любоваться на плывущих по озеру уток… Но чувство своего превосходства, некой чужаковатости этому обществу, возвышенности над ним, пьянило и наполняло его душу довольством лучше любого вина. Старика здесь знали, и никто давно уже не трогал его, садились, подшучивали, рассказывали байки, жаловались на жизнь, звали к столу. А он, как господин, переходил от одного столика к другому, оглядываясь, чувствуя себя хозяином как будто бы им устроенного праздника. Но сегодня проблемы дня отравленным жалом сидели в уголке залитого вином организма, впиваясь, давая о себе знать, и лицо его немного кривилось… Вечер не принес ничего. Помочь был рад любой: добрым советом, чушью и рассказами из своей жизни. Вывернув наизнанку всех, кого можно и, потянув в ожидании чуда, время, старик направился к выходу.

В дверях он столкнулся с парнем. Вышел на воздух. Вдохнул чистый, влажный от прошедшего только что дождя, озон. Чувство несделанного, забытого чего-то не оставляло его. В конце улицы мигал недоразбитый фонарь. Еще раз глубоко вздохнув, он повернулся назад.

Устав уже от общего бессвязного бреда и гама, он сел у бара. В углу как раз освободилось место, один пьяный товарищ уносил другого, спящего, домой. На соседнем стуле странный парень пил пиво. Такие не толкутся в подобных помойках. Даже если нет денег на клуб, пьют пиво с девушками на скамейке или у друзей дома…Модная стрижка, уложенная, в ухе – серьга, хорошая, явно не на рынке купленная, куртка, джинсы, лейбл на которых кричал, что они известной марки, даже если вам об ней и не известно, кроссовки из рекламы. На вид ему было лет двадцать пять. Старик тихонько разглядывал его. Тихонько, чтоб не привлекать к себе внимания. Парень не был ему интересен, просто все остальное здесь он уже видел много раз. Мальчонке не стоило сюда соваться, таких молодых и стильных, тех, у которых есть деньги на мишуру, здесь не любят. Можно лишиться зуба, а то и глаза. Ему повезло, многие уже ушли, а те, кто остался, не всегда были в состоянии встать.

Такого же мнения была и Валя, к тому же никогда не упускавшая случая пофлиртовать с новым забежавшим гостем. Расположив свой бюст на месте перед пареньком, она уже хихикала, поигрывая из черного карандаша бровями, выпучивая алые губы.

– Случайно, – как раз отвечал парень видимо на заданный вопрос, – А у вас неплохо. Всегда здесь так много народа? Хотя за такое обслуживание можно и потолкаться! – парень улыбался. Старик нахмурился. Чего человеку надо? Валя хихикала и расцветала.

– Да у нас здесь кого только нет, и грузчики, и учителя, а вот тот, за третьим столом в синем, говорят, недавно профессорскую защитил. Военные бывают, заходят. Выпить, посидеть. Где ж еще так душой отдохнешь, как не за кружечкой с друзьями в баре! – Парень слушал, улыбался и кивал. Через час он знал характеристику каждого сидящего в пивной, и многих тех, кто уже ушел или вообще не приходил сегодня. Хмелея, или делая вид, хватал Валю за руки, доводя ее тем самым почти до исступления. К тому времени старику показалось, что он понял, что нужно пареньку. Решил проверить. У Вима давно не было развлечений.

– Вам нужен строитель? Я могу.

Валя сбилась со смеха и непонимающе уставилась на старика. Это был не его профиль. Пока она чего-нибудь не испортила, Аристократ продолжил:

– Это не совсем моя профессия. Но я за свои годы немало домов перестроил, к тому же, и в сантехнике разбираюсь, любые обои, плитка, стругать, красить тоже могу. Да и потолки белить – дело не хитрое.

Парень напрягся. Пьяная одурь уже немного окутала и его, и голос из темного угла слегка встревожил.

– Вообще не… Нет, с чего вы взяли…. Хотя друг действительно строит дом. И хорошие помощники ему бы не помешали… Как вас зовут?

– Вениамин Виссарионович, – он чувствовал, что напугал парня, но все-таки понял, что в своей догадке оказался прав.

– Вениамин Виссарионович, вы оставьте свои номер, а я свяжусь с ним и вам перезвоню.

– Не нужно. Да и лишнюю бумажку в кармане вы все равно потеряете. Если что меня всегда можно найти тут, – Аристократ встал. Ему больше нечего было здесь делать. Маленькая загадка развлекла его, но уже была решена и закончена. А телефон отключили, еще в прошлом месяце, за неуплату. Попрощавшись с Валей, он вышел.

Шумел дождь. В темноте раннего утра его капли бились о стекло и медленно, как бы признавая свое поражение, ползли вниз. Смерть опять не пришла. Убедившись в этом окончательно, Вим решил встать. На холодной маленькой и темной кухне налил чаю. Вкус у него был тоже холодный и неприятный, звон ложки о стекло хорошо шел отголоском к мыслям, перед глазами все еще стоял вчерашний день.

Убедившись, что документов нет и выхода тоже, он встретился с неизбежностью их собирания. Для тех, кто хоть раз терял какие-либо документы, говорить не требуется, что в процессе их сбора приятного мало. А лично Вим не находил ничего. Свидетельство о рождении, по сравнению с остальным, нашлось почти сразу. Диплом об образовании тоже пообещали дать через несколько дней. А вот за ИНН пришлось пострадать.

Подойдя к святилищу бумажной волокиты он вспомнил, что очередь здесь обычно надо занимать с пяти утра…. Показатель своей оплошности он нашел в виде хвоста очереди за углом соседнего дома. Уже стоя в ней, вспомнил свой звонок Алине. Алиночке, с которой прожил около восемнадцати лет. Думал, может каким-то чудом у нее что из бумаг найдется. Уходя, она же забрала из дома все… Могли завалиться…

Милая, тонкая, со звенящим смехом девочка восемнадцати лет… Какой завораживающе чистой она была вначале, как весеннее утро…. Вспомнилась юмореска с Риной Зеленой: «Был такой миленький поросеночек, а выросла такая…!» Взял трубку ее новый муж, моложавый слесарь из ее института. Он посмеивался над Вимом и, почему-то, недолюбливал, хотя последний никогда не мешал им, и отдал все, что возможно. Передал трубку. Вим услышал единственное, что за эти годы оставило ей время – по-прежнему молодой, звенящий голос. Документов у нее не было. Это он понял сразу. А если когда-то и были, то они давно изничтожены и развеяны по ветру. Зачем-то дослушал до конца. Узнал много нового о себе и жизни в целом. Зачем? Зачем столько злости выливают люди друг на друга, ведь прошло уже столько лет. Она могла уйти раньше. Ее никто не держал. Наверное, просто больно признавать крушение собственных надежд, иллюзии и мечтаний о прекрасном будущем… Она сделала ставку, ставка себя не оправдала. И злость за свою ошибку она вымещала на нем… Хоть и поняла свой промах не сразу. Его вина была, он не прекратил это еще в начале… Хотя, как ему казалось, всегда был умнее ее и все видел наперед. Останови тогда, и, возможно, жизнь человека пошла бы по другому… Не остановил, а ведь глубоко и на самом деле был всегда к ней безразличен. Они познакомились и сошлись достаточно быстро, она молодая студентка физико-математического и он – подающий надежды молодой студент – археолог. Потом появилось еще и архитектурное образование. Она быстро забеременела, на третьем месяце их не частых встреч. Как честный человек, Вим женился. Ему было все равно. Она его не раздражала, а со временем, он привык к ней, как привыкают к кошке. От которой и нет пользы, она просит есть, портит мебель и обои, но вообщем-то, не мешает. А ему все равно надо было для кого-то работать, и нравилось приходить в приятно пахнущий людьми, дом. Пошла перестройка. И ее четко очерченный план по счастливому будущему за успешным мужем пошел крахом. Ему тогда было смешно. Это было чуть ли не единственное, что развлекало, когда рушилась империя СССР и горели его акции МММ. Ему было неизвестно, за что она ненавидела его больше, за отсутствие денег или за отсутствие любви. Старик относился к ней всегда тепло, к ее капризам, истерикам и маленьким слабостям, когда она приходила довольная, с чужим мужским запахом по ночам. Это – то ее и добило, она не выдержала. И трагично, с демонстрацией своей беды друзьям и соседям, ушла к слесарю на пять лет моложе ее. Позже она поняла свою ошибку. Когда новый хахаль начал ее бить, и из новой семьи она даже не могла никак на ни на ком отыграться. Но Вим, с чувством, что наконец-то досмотрел старое, местами ироничное, кино, отказался его снова «включать». И теперь «радость» ее от его случайного звонка сложно было выразить словами, хоть она и долго пыталась. Это неправильно, но ему до сих пор было смешно. Хотя было место и грусти, благодаря ее неутомимым стараниям он потерял уважение детей и связь с ними. Которых, лично она считала не его.

Вима толкнули. Отвлеченный от своих мыслей он не сразу понял, что произошло. Очередь двигалась, и он стоял уже далеко не последним. Какой-то человек пытался вклиниться в начало, крича, что у него дело жизни и смерти. Его вышвыривали, и какая – то бабка истошно орала на него с начала очереди, потрясая палкой, с огнем в глазах и диким сожалением, что ему мало досталось и ей не дотянуться. Спокойные, уставшие и готовые ожидать до бесконечности, лица людей изменились. Только очнувшись от размышлений, Вим не сразу понял, куда попал. Вокруг горели безумные, жаждущие крови, глазницы, губы яростно сжимались и разжимались, готовые извергнуть потоки нецензурной брани, а руки тянулись к несчастному, по глупости совершившему ошибку, человеку (лучше бы он просто зашел в кабинет, пытаясь дать на лапу), со зверским желанием разорвать, покалечить, изничтожить, хотя бы просто толкнуть. Очередь кипела. Дикий хитросплетенный хвост конторской бумаженщины взвивался и дышал, пытаясь поймать беднягу кольцом и уже там отплатить ему за его страшное преступление, как хвост гигантской змеи, со ртами по всему телу. Человека забили в конец очереди, где он как–то скрылся, посерел и растаял от жаждущей крови толпы. Гул начал утихать. Вим задумался.

Почему люди сплачиваются лучше всего против чего-то, а не за что-то. Против, казалось бы, мелочи, они готовы в любую секунду митинговать, бушевать, идти на врага. А в глобальном, в том, что действительно может улучшить их жизнь – молчат, терпят, бояться, стараются не замечать. Вокруг тонущего человека мгновенно собирается толпа зевак, и какой-нибудь один отважный герой вытащит его. А вот подать руку бабульке, вползающей в автобус, не каждый решиться. Уступить место женщине на дороге со знаком «чайник».

Вим вспомнил, что с утра не ел и в желудке противно засосало, чем объяснилась слабость в ногах. Опять начал мучить кашель. Он всегда заходился приступом на ослабленном состоянии, как будто ждал время, в которое лучше ударить. Народ отодвинулся от него. Народ по прежнему стоял, тихонько переговариваясь, четко следя за стремящимися вклиниться, и ненавидящим взглядом провожая тех, кому через кабинет это удалось. Старик стоял уже около трех часов.

С семьдесят пятого года есть патент, он читал где-то, как вырыть ров в любом аэропорту на крайней полосе. Что если у самолета не будет шасси или он начнет гореть, он мог бы сесть в этот ров и не разбиться, не загореться. Спасти жизни людям. Это политический вопрос, и ни один аэропорт и страна не бросит вызов всему миру, вырыв этот ров. Потому что это …обострение отношений со всеми остальными… В размере всей планеты не любят выделившихся, белых ворон, даже если их деятельность направлена только на благо. Предпочитая не знать и не видеть. Мертвой стеной молча стоит мгла из людских судеб, могших сложить и по-другому.

Дойдя до кабинета, Вим уже почти не стоял на ногах и плохо мог говорить… Кашель душил уже не отпуская, а голова кружилась невыносимо от голода и усталости….

От затянувшихся, режущих душу ржавой затупленной пилой, воспоминаний отвлек звонок в дверь. В глазке маячил недавний парень из пивной.

Старик глотнул кофе и усмехнулся, оглядывая кафе. У него давно не было таких дней, как вчера. Поставив чашку, он огляделся, наслаждаясь сегодняшним утром. Такого наслаждения действительностью тоже не было давно. Его умиляло и радовало почти все: как официантка несла поднос, разгорающийся день за панорамным окном, спешащие люди, и даже машинные выхлопы, кричащий в конце зала ребенок, сигналы авто в пробке, запах кофе, будоражащий ноздри, и разгорающееся красное светило, поднимавшееся из-за высоток….

Вчерашний день начинался куда более скверно. Холодный полупропитый чай, недавний парень за дверью… Вим не любил гостей. Не любил никогда. Более того, он их ненавидел, каждого посягнувшего своим нечистым сапогом на его личную территорию… И этот оболтус его, конечно, тоже не порадовал.

Тип звонил, робко оглядываясь и переминаясь с ноги на ногу. Он так трясся, что Виму пришла в голову нелепая мысль, что человеку просто нужно в туалет. Но почему именно к нему? Еще раз удивившись, он открыл дверь.

– Здравствуйте, меня зовут Андрей, мы виделись несколько дней назад в пивной, вы помните? – представился парень

– Помню. Вы зашли поздороваться?– удивился старик, не открывая полностью дверь.

– Нет, нет. У меня к вам дело. Может оно вас заинтересует. Я узнал, что вы немного разбираетесь в строительстве, и раньше работали на ниве археологии, – приговаривая, нетерпеливый гость просочился боком мимо старика в помещение, огляделся, и, обнаружив стул, устроился на нем, выжидающе поглядывая на Вима. Осмотрелся еще раз, и пересел на диван, уставившись с видом собаки на хозяина у которого за спиной для нее есть кость.

Старик помрачнел.

– Чаю?

– Нет, спасибо. Я не голоден. А у вас можно курить?

Аристократ молча подвинул черную от старости, грязи и гари, пепельницу, в которой кучкой умирали бычки. Парень закурил, старик закашлялся, тот начал тушить сигарету.

– Не тушите, я сам курю. Просто астма.

Взгляд нежданного гостя изменился, он еще раз тщательно осмотрел старика, уже как врач военкомата новобранца, и, судя по виду, остался все-таки доволен.

– Простите, а где вы работали? Я спрашивал у Вали, она мало что могла сказать, кстати, и адрес ваш подсказала. Но вроде вы работали на какое–то НИИ, на ниве архитектуры или археологии, потом оно закрылось. А сейчас в какой-то фирме, по строительству?

– Примерно так… А что вас так это интересует?

– Вы знаете, просто думаю, что может быть, вы могли бы мне помочь. Насколько мне подсказали, вы работали в основном по старым зданиям, фундамент древней постройки, колодцы, подвалы, ходы? Это ведь, наверное, очень интересно!

– Не так, как вам кажется. Не знал, что такие большие познания у Вали…

– Не совсем, я знаком кое с кем из ваших бывших сослуживцев… Дальние связи… О вас отзываются, как о хорошем специалисте… Я хотел предложить вам работу. И если сумма вас устроит….

Аристократ молча смотрел на него. Дурацкий мальчишка. Он от него ничего не ждал. Старик давно уже не ждал ничего хорошего от жизни. Хотя даже у таких людей всегда остается где-то в глубине души смутное подозрение, что может быть, вот –вот, сейчас судьба возьмет да и вытащит из рукава туз для него.

– Понимаете, у меня умер дед. Последние годы он вообще уже почти выжил из ума, и даже мало вставал с кровати… От него остался дом…. И когда он умирал, я сидел с ним несколько дней. Мы дежурили по очереди…Я потом выяснял, но он не говорил больше этого никому… Иногда, вроде как пробуждаясь, он хватал меня за руку: «Андрей!…», и начинал нести чушь. Что-то подобное он говорил мне еще в детстве, но я с трудом могу вспомнить… Он говорил, что в этом доме есть какая-то вещь, что-то реальное, и очень важное для всего мира. И к этому чему-то есть проход. Что «оно» находится там с начала времен, и это – революция, и еще что-то в том же роде. Что-то вроде какого-то старого открытия, или, привезенного откуда – то…Я не знаю что это, но это нужно найти. Дед не сказал где, не успел. Не сказал хотя бы как выглядит, или каких размеров. Все что я знаю, это – в доме. И к нему должен быть проход. И это нужно найти, обязательно нужно. Прощупать стены, пол. Все, что только можно. И сделать это аккуратно, если и разрушая дом, то чтобы потом была возможность восстановить. Дело в том, что наследник я не единственный, но наследство не делилось, оно идет на продажу, и потом будут делиться деньги… А выкупить его целиком средств у меня пока нет. Дом продается уже давно, и вряд ли его удастся скинуть быстро, но все-таки стоит поторопиться… Мне нужно, чтобы вы обшарили дом, настолько, насколько это вообще возможно. Если ничего даже не найдете, что ж… И максимально аккуратно. Я имею на все это право, как и любой другой из семьи… Работать надо быстро. И начинать желательно прямо сейчас.

– Вы понимаете, я ведь еще и на работе…работаю. А вы мне предлагаете искать черную кошку в темной комнате, даже если ее там и нет, – старик улыбнулся.

– Я понимаю. Вас мне прекрасно рекомендовали, – и мальчик назвал сумму оплаты.

Вим опустил глаза. Ребенок ищет клад под носом у семьи. Что ж, прекрасно. Он тоже когда-то болел этим. Из-за того и в археологию пошел…Осыпающиеся от времени дворцы ушедших столетий…Романтика. Но сумма…. На нее можно было безбедно существовать минимум год. И съездить куда-нибудь. Мир посмотреть. На работе проблемы и тоска, таких денег в жизни не дадут. А вот денежек выкупить маленький дом почему-то у него нет…Забавно. Если мальчик не врет. Глупо конечно, но забавно.

– Откуда мне знать, что у вас есть эти деньги?

– Я могу дать вам аванс, и перечислять на ваш счет по двадцать процентов, в зависимости от продвижения в работе. Или перечислить пятьдесят процентов сразу, в финале – остальные, – глаз «ребенка» горел, и сделался больным, несчастным.

Вениамин Виссарионович молчал. Ему уже нечего было терять. Кроме себя и своей жизни. А дети умеют врать, и совершать глупости тоже умеют.

– Я хотел бы посмотреть документы на наследование и дом, а также на само помещение. Не хотелось бы сесть за порчу чужого имущества. Потом можем обговорить детали.

– Сумма вас устраивает?

– Посмотрим. Принесите документы….

– Хорошо…Хорошо…все правильно, так и должно быть…Я смогу все собрать и выкроить заодно время для поездки через несколько дней…. Как я смогу с вами связаться, у вас отключен телефон?

– Если меня не будет дома, оставьте записку в дверях. Я вам перезвоню. Или спросите у Вали, – старик усмехнулся.

– Давайте поступим по-другому, я вам оставлю телефон, денег на нем немного есть, как бы в счет будущего аванса, там есть мой номер. Если надумаете отказаться – просто мне его отдадите. Так будет проще, – мальчик выложил на стол мобильный аппарат, – Пользоваться умеете?

Аристократ задумчиво посмотрел на него и кивнул.

– Скажите, а для чего предназначен этот ход, куда он ведет, или что там должно быть, цель их назначения вам известна? Мне просто нужно знать, я так буду работать аккуратнее, может быть одна черточка на стене….

Гость, собравшийся уходить, обернулся в дверях.

– Может быть. Дед говорил, что то, куда ведет проход, может открыть около девяносто трех неработающих процента мозга человека. Заставить полностью работать мозг человека! Начиная от левитации, телепартации, все, на что способен человек, о чем мы даже еще ничего не знаем.

– Я подумаю.

В чашке остывало кофе…Третья чашка. А он все не мог отсюда уйти.

Предложение странного парня не давало покоя. Своя работа Виму давно надоела, набила оскомину, как говорят. Не продвижения, и ничего хорошего он от нее не ждал. И, если даже удастся удержаться сейчас, взлягивая как недостреленная лошадь, через год –другой все равно погонят. Место достаточно неплохое, и шеф маялся уже давно куда родственников пристроить, кривясь на старика… Очень хотелось отдохнуть. Просто отдохнуть. Пожить для себя. Еще вчера эта мысль бы ему в голову даже не пришла, он и мечтать о таком не мог. А мальчик… Если мальчик сдержит слово, и с документами будет все в порядке… Обязательно будет все в порядке, он уверен, так хотелось верить… То он может… Старик не позволял себе додумывать. Но мысли все равно предчувствием чего-то сладкого вертелись во всем теле, кружа водоворотом к голове. И копошиться в старых развалинах он обожал. Дома пахли жизнью своих бывших владельцев, а он хорошо мог читать рассказы домов о прошедшей череде семей, родов, и просто человеческих жизней – бередили любопытство старого авантюриста. Жизнь, казалось, обрела запах весенней капели, и ветер закружил, унося с собой старую листву…

Размышляя, после разговора с молодым человеком, он уже не первый час бродил по городу. Город шумел и спешил, так легче думалось. Совмещать работу и раскопки он не сможет. Придется чем-то пожертвовать. Ужасно хотелось пожертвовать работой… И это можно было сделать, если… А если нет, не получиться, и мальчишка его обманет… Кушать на следующий день будет уже нечего, и это будет начало черной полосы, возможно последней в его жизни…

Эта зареванная пьяная девушка ворвалась в его мысли запнувшись об бордюр, при выходе из такси, и ударила его вместе с собой об стену дома. Он еле удержался на ногах, пытаясь одной рукой удержать заваливающееся в сторону чудовище. Они устояли. Запрокинутая назад голова поднялась, блеснули черные влажные из остатков косметики глаза, на них следом упали растрепанные рыжие волосы.

– Танго?

И она толкнула его, взяв за руку. Он, по инерции, не отнял руки. Без музыки, в людском потоке, они сделали шаг, и начался танец. Прохожие отскакивали от них, как градины от замерзшего стекла. И, обтекая их, толпа скоро образовала своеобразную танц – площадку. Некоторые останавливались посмотреть, их было не много. Был вечер, люди спешили с работы, и большинству не было дела до сумасшедшей странной пары. Обтекаемые безликим, серым людским потоком, под синими стеклами уходящих ввысь зданий, поздним вечером, они продолжали свое па. Пьяная растрепанная девушка в вечернем дизайнерском платье и высокий, с выпученными глазами, старик в потертой куртке. Шок кончился, он обрел способность говорить.

– Стоп, – и они встали посреди мостовой. Людской поток сузился и потек дальше по своим делам. Девушка с серьезным лицом прищурилась.

– Почему? – озадачилось прелестное создание.

Что-то не давало просто развернуться и уйти от нее. Может, первоначальный ступор сыграл с ним злую шутку. Может то, что он не помнил таких ситуаций в своей жизни, а может, их и не было вовсе. Может быть ее вид: очень дорогой, очень пьяный, очень нежный… Чувствовалось в ней что-то…Что не давало бросить посреди улицы, как обычную пустую куклу. Что-то таилось в глубине черных прищуренных подернутых алкогольной одурью глаз. Ее хотелось защитить и не дать никому в обиду.

Они стояли посреди улицы и молча смотрели друг на друга. Она – с вопросом. Он – оценивая. На них начали оглядываться. Решение не стало долгим.

– Где вы живете?

– Зачем вам?

– Я провожу вас домой.

– Я туда не хочу.

– А куда вы хотите?

– Я не знаю.

– Вас дома кто-то ждет?

– Нет, никого.

– Тогда вам нечего бояться.

– Я ничего не боюсь.

Не хотелось ее в такси заталкивать. Другого выхода он пока не видел. Но с вырывающейся девушкой его вряд ли кто повезет. Даже если он скажет что он ее отец. Он не похож на ее отца. И даже на дядю.

Вечером было прохладно. Ее начало познабливать. Кружилась голова, ее немного тошнило и ужасно хотелось спать. Вим узнал приближающийся похмельный синдром по закрывающимся глазам, сморщенному шмыгающему носику, и той нелепой растерянности, когда человек ищет себе кусочек места чтобы куда-то приткнуться.

– Я отвезу вас, вам надо поспать.

– Я живу далеко, – честно предупредило новоявленное чудо природы.

– Ничего, мы доберемся.

Через пять минут остановилось такси. Она назвала адрес. Вим, кстати, вспомнил, что даже с учетом обратного пути на общественном транспорте, который уже к моменту прибытия на место перестанет ходить, денег на жизнь почти не осталось. А зарплата, с учетом курсов по квалификации, ох как не скоро. И, значит, от предложения мальчика отступать почти некуда. И оно, может быть, даже послано судьбой. Желудок напомнил, что сегодня, как обычно, он забыл поесть.

Ее голова удобно устроилась на его плече, и от волос донесся аромат каких-то незнакомых духов и сырого большого города. Эльза засопела и, поворочалась, устраиваясь поудобнее во сне на его плече. Вим головы ее не снимал. В зеркале несколько раз мелькнули недоуменные глаза водителя, но, наконец, и он успокоился, занявшись дорогой. Сегодня был долгий день, слишком насыщенный событиями, к тому же он очень долго бродил, а точнее летал, по городу не разбирая улиц, поворотов, светофоров. Вим устал. За окном мелькали огни зажигавшихся ночных заведений, и молодой народ, группками и по одиночке, стекался к ним, заворачивая в пивные ларьки, подзаправлялся на аллеях и в скверах, где деревья скрывали тенью лица и движения, оставляя лишь звонкие голоса и смех. Впереди несся сырой, от поливочных машин, проспект. Ему не думалось. Какая-то система эмоциональной прочности была перенасыщена и отключилась. Эмоции уступили место разморенной усталости, и под ней уже ничего не казалось удивительным. Обычный день, какие были и всегда. Он уже не удивлял своими заворотами и странными находками. К тому же день как-то начавшийся, часто может так же и закончиться. Скосив глаза, он еще раз посмотрел на девушку. Спящая, она казалась восемнадцатилетней, хотя до этого он дал бы ей двадцать пять – двадцать семь. Вьющиеся рыжие волосы, скорее всего длинные, падали из развалившейся прически кольцами в разные стороны. Достаточно высокая, тем не менее, она была стройной, «ладно сложенной», без лишних запоминающихся деталей, и вроде бы все на местах. Встретив такую где-нибудь в магазине, ее, скорее всего, примешь за модель, но в памяти ничего не останется. Обычно запоминается изъян, как широкие бедра или большая грудь, но ее даже нельзя было назвать худой, скорее стройной. Длинные пальцы на руках. Без кольца. Вздернутый капризный нос, высокие скулы, губы казались припухшими, видимо, от выпитого или плача. Темно-синее платье сбилось в кучку, и было грязным на коленях, видимо она уже где-то упала. Эльза мирно дышала во сне.

Такси остановилось у подъезда элитного дома. Расплатившись, он увидел единственный выход – нести ее на руках. Будиться спящая принцесса никак не соглашалась, отбрыкиваясь и пытаясь укусить его за рукав. При поднимании ее на руки, пришло озарение, что сумочку с ключами она, скорее всего, оставила в предыдущем такси или где-нибудь еще, так как при ней ничего похожего не было. Открыв глаза, и видимо опознав знакомую дверь, она со всей силы шарахнула рукой по стене рядом. Раздался противный пищащий звук, и в зарешеченном окошке рядом с дверью показалось встревоженное лицо охранника. Вим повернулся, чтобы видно было лицо девушки, а она погрозила в нос человеку за решеткой кулаком. Двери, как по мановению, распахнулись. У старика мелькнула мысль, что сегодняшний случай приноса – не первый. Внеся «бесценный груз», его вопрошающие глаза встретили круглые глаза охранника. Насупленное чудо, сидящее на руках, с видом вдовствующей королевы выбросило вперед ручку и провозгласило:

– Ключи!

Парень открыл рот, но ключи выдал мгновенно, попутно сообщив Виму:

– Пятый этаж.

Они вошли в лифт, и счастливая обладательница ключей вновь прикорнула. Проделав чудеса эквилибристики, Аристократу удалось выудить у нее ключи и открыть дверь. Искать свет было бы невозможным с занятыми девушкой руками, видимо, поняв это, он включился при входе сам. Квартира, по меркам Вима, была огромной. Поняв, что руки скоро не выдержат, он внес ее в первую от гостиной комнату, и, как ни странно, оказался прав. Уложив ее на кровать, снял туфли. Подумав, просто прикрыл одеялом. Девушка перевернулась и погрузилась в глубокий, хорошо знакомый людям с алкоголизмом, сон.

Вим вышел в гостиную, закрыл дверь, и сел на диван. Он ужасно устал. Только тут он почувствовал, как гудят ноги, голова, а теперь еще и руки. Он отклонил голову на спинку дивана и глаза его закрылись.

“

Эльза

”

Эльза разбила стакан. Опять. Стакана было не жалко. Просто…Чувство такое осталось… Как остается когда что-то опять бьется в твоей жизни. Чувство имело основание, и посуда была не причем. Пришлось расстаться еще с одним человеком. Молодым человеком. То ли он сам ушел, то ли она его выгнала, уже не имело значения, история закончилась. И в пустой квартире опять лежал разбитый стакан. Плохая черта – что когда нервничаешь, очень трясутся руки. Люди принимают тебя либо за алкоголичку, либо за…неврастеничку… Не будешь же каждому объяснять, что у тебя просто трясутся руки, с детства. Посуды на полу похоже будет еще много.

Зачем мы живем? Зачем? В чем смысл этого кажущегося вечного круга? А потом точка и все? Какая разница ставить ее позже или раньше? Религия осуждает самоубийство горением в аду, человечество считает слабостью. Почему так обязательно испить всю чашу до конца? Ведь может человек смертельно устать работать, и бросить, жить на сбережения или быть бомжем? Почему нельзя так устать жить? Устать и бросить? Вечный бег от одной полосы до другой, от черной до белой… А если смотреть ближе, то бег в миллиардах и миллионах осколков счастливых минут, злости, растерянности, радости, отчаянья, тоски и скуки. Что, если не за что больше зацепиться. Да и… Что, если не хочется больше цепляться? Когда, оглядываясь назад, в ворохе этих счастий и разочарований видишь только одно – серость. Когда нечего терять, и не кажется, что мир много потеряет, если не будет тебя?

Василиска начала уже беспокоиться за нее. Звонить стала часто. Мечтает заехать… Плохой признак. Значит, она сдала где-то себя, выдала, причем выдала по крупному и в обществе, раз до подруги даже дошло, хотя давно не общались. Значит, слухи поползли… Может показаться пьяной и поплакать миру об Гарике? Прах пути его. Нормальная ситуация, успокоятся, порадуются даже, что у нее все нормально и плохо, как у людей, причины есть, отстанут. Да надо будет что-то сделать такое….

Как может быть плохо человеку, у которого все хорошо и есть все что нужно? «Очень богат, все будет …ено!!!» Как? Некуда бежать. Что интересно ломает человека больше: постоянный бег за куском хлеба, без которого просто умрешь, или, когда не зачем бежать? И некуда. Нечего желать. И некого любить.

Странно. Когда-то она уже была растоптана и несчастна. И ей казалось, что это – самое страшное, кроме смерти конечно. Ее и ее близких. И стоя посреди огромного мегаполиса обычной морозной зимой, когда снег хрустел под ногами, и отсвет чужих окон в старых домах казался насмешкой. Насмешкой чужого счастья, чужого дома и тепла, где ждут и любят, над ней, стоящей посреди улицы по колено в снегу и слушающей как воет ветер в проходах гаражей – улиток. И этот холод, пробирающий под шубку, добирающий до самого сердца через все внутренности, кусающий своим ледяным дыханием прямо за нутро и кусочек души… Когда –то казалось, что это –и есть самое плохое. Но нет. Самое страшное в этом мире – это безразличие. Безразличие к самому себе.

Тогда виделось, что потеря любимого человека, маленькая зарплата на которую не прожить, что совсем некуда идти и, если не заплатить, скоро выгонять из съемной квартиры, и еще огромная куча проблем, а вокруг такой огромной и холодный мир…Как это было давно…Эльза усмехнулась…а теперь этого мира не стало. Ведь он на самом деле где-то глубоко, в тебе, и его размеры определяются размахом твоей фантазии и насколько ты готова впустить его в свою жизнь. Теперь его не было, и все вокруг было даже не серым…Цвета исчезли, забрав с собой черный и белый, а значит и серого тоже не было… Исчез звук, исчезли призрачность и яркость, чувство вкуса, желания…. Когда, где она так окончательно исчезла, потеряв самое главное – себя. Способность желать, остро, муторно, до тошноты и воя, до визга и …Постоянно куда-то идти, стремиться… Что есть смерть – не распад на атомы, полное исчезновение, а лишь точка нового отсчета? И за все, судя по религии, тоже придется платить? Как она оказалась на этой грани, в которой нет ничего, и движение – лишь машинальное качение по направлению прошлого толчка. Остановка в которой означает пустоту, где ты – уже просто движущийся овощ догниваешь… Раньше положенного, если повезет. Где рвать с чем–либо, даже если это что-то – жизнь, бессмысленно и даже глупо, потому что даже смерти и освобождения она уже не хотела. Ей было все равно.

Она так и сидела на кухне, подперев голову рукой, но та все равно раскалывалась. Надо выпить две таблетки шипучего аспирина, верное средство, все пройдет. Но, казалось, что и от него вывернет сразу же. К тому же человек любит мучить себя, и Эльза с удовольствием предавалась самобичеванию. Этому сладкому мнимому лекарству совести. Сколько же она вчера всего натворила! И на алкоголь ведь не свалишь, в рот его никто не вливал. Всему виною собственная глупость. Спасибо старику, выручил. Есть же еще добрые люди на свете. А она его прогнала… Совесть взвилась внутри по оголенным нервам новым витком…

Вчера намечалась очередная вечеринка, на которую приглашение уже вторую неделю валялось на столике между других обрывков бумажек и оберток от конфет. Свет общества, модные люди, модные певцы. Она давно никуда не ходила. Вообще не любила никогда такие сборища… Сначала по обязанности посещала с мужем, к сожалению, он не пропускал ни одного, а ей они надоели очень быстро… Потом перестала, ей спустили это из-за траура… Но траур затянулся, к тому же об их отношениях и его развлечениях слухи ходили, превращаясь в легенды… Еще появилась пару раз, и решила, что хватит. Но из мира нельзя выйти, особенно из того, в котором живешь… «Добрые люди» своими услугами иначе могут превратить твою жизнь в ад… Надо хоть раз пойти. Как раз время подходящее, и слухи про себя и свой алкоголизм развеет, и так… Надо засветиться. Есть такое слово – «надо»! Васька пообещала притащить свое лучшее платье. Добрая душа. Знает, что Эльза сто лет ничего не покупала. А на этом показе «фазанов и петухов» так важно по последнему ли писку у тебя окраска.

Васька притащилась неприлично – в девять утра. С синим платьем от известного, все еще плохо произносимого Эльзой, дизайнера. Она верещала о чем-то, звеня на кухне, и так и не дала пострадать прямо в постели. Взглянув на Эльзу, она каким-то чудом выбила ей на двенадцать дня место в дорогущем салоне, от чего та уже не могла отказаться. Пока осуществлялась покраска, помывка и укладка, Васька бегала по бутикам в поиске подходящих к платью туфель и украшений…Забавная она.

С Васькой, а точнее Василисой, они познакомились несколько лет назад на одном из официальных приемов. Эльза тогда только вышла замуж за Марика и еще не успела привыкнуть к подобным сообществам. Она казалась себе на них чужой, всегда плохо одетой, ничего не понимающей, дурочкой. Как из одного слова расходиться слух, а из одного взгляда – компрометация. Не посмотрев, с Васькой они схватились за один и тот же стакан. И та рассмеялась. Так заразительно и весело, что Эльзе стало легко, и она улыбнулась. Перекинулись парой слов, а потом уже стали часто говорить и вне приемов. Васька была почти состоявшейся моделью, хорошенькая, светловолосая, с очаровательной улыбкой, она привлекала своей непосредственностью. Ей сказочно повезло, в семнадцать лет она встретила своего олигарха и в восемнадцать смогла выйти за него замуж. Ее муж был чрезвычайно деловым человеком, так что видела она его редко, в основном проводя время на курортах, в модных магазинах и на вечеринках. Муж был щедр и свободу ее не ограничивал, как и внимания особо не уделял. А она, пройдя путь с двенадцати лет от провинциальной до столичной модели, и все круги и завитки модельного бизнеса, очень тепло к нему относилась. Называла «мой котик» и укладывала спать, как ребенка, следила за питанием и по времени приемом лекарств от печени и сердца. По-своему они были хорошей парой.

Она была младше Эльзы на несколько лет, и та часто поражалась, как пройдя и пережив то в модельном бизнесе, о чем она наполовину догадывалась, наполовину знала наверняка, Васька смогла сохранить такую чистоту и простоту, легкость и искренность характера, открытость, не умение лгать., и эту счастливую необъяснимую, почти детскую веру в чудо. Васька научила ее всему, она заучивала с ней названия модных дизайнеров, салонов, клубов, знаменитых людей, рассказывала все обо всех, и как держать вилку для мидий… Она окружила ее тогда таким добром и вниманием, что Эльза за очень короткое время стала восхитительной светской львицей, как и перестала нуждаться в Ваське. На самом деле кроме омолаживающих кремов и сплетен им не о чем было говорить. Но отказаться от нее совсем не смогла. Благодарность, и еще какое-то чувство, не давали этого сделать. К тому же Васька была ее единственной подругой. Из нового круга истинно близка Эльза так ни с кем и не стала, а из старого – почти все отвернулись, когда на просьбы озолотить их или дать им в долг третью – четвертую сумму денег она ответила отказом.

Нда…Васька хорошая…Голова снова стала раскалываться. Надо все-таки что-нибудь выпить, так больше нельзя. Аспирин нашелся в сахарнице, хорошо хоть зеленая упаковка весело торчала из-под синей крышки. И задумчиво зашипел в стакане. Ваське лучше не звонить. Она плохо помнила, но тот собирательный образ вчерашнего вечера, что есть в мозгах, рисовал, что Эльза жирной чертой перечеркнула все ее многолетние старания…

На тусовке все начиналось как обычно. Взгляды, радостные вопли, поцелуй… На вопросы как дела и самочувствие, Эльза напускала в глаза тоски и воспроизводила жест под названием «ах, оставьте». После посредничества Васьки, и ее «тайных» рассказах о расставании Эльзы и Гарика, народ начал носиться около них с более радостными лицами и с глубоким удовлетворением сочувствовать и кивать. Все было хорошо, за исключением того, что Эльза забыла, что отвыкла пить. В клубе было жарко, и, вместо того, чтобы тянуть бокал весь вечер, она глотала их один за другим. Васька, метавшаяся от одних знакомых и влиятельных лиц к другим, и видя каждый раз у нее в руках напиток одинакового цвета, этот момент пропустила… Дальнейшее помнилось смутно.

Кто-то пригласил ее танцевать. Эльза встала и мир, качнувшись, не сразу принял свое обычное месторасположение. Отказываться было поздно. Под энергичные ритмы кровь ударила в виски вместе с алкоголем. Поэтому она не только танцевала, но еще и начла петь. Хорошо, что этого было не особенно слышно. Молодой человек, воспринявший это как призыв к действию, заключил ее в объятия, умудрившись забраться под платье, казалось, со всех сторон. Чертовы приемы каратэ, будь они прокляты. Она честно не помнила как… Как она это сделала… Но коварный пожиратель женских сердец и всего прилагающегося, рассекая толпу, с криком, в полете снес зеркальный столик. Музыка выключилась, побежали какие люди… А пьяная Эльза в съехавшем платье хотела направиться к пострадавшему с жаром извиняясь, в пылу переходя на объяснения и брань. Откуда-то из-под ног выскочила Васька, и уволокла ее практически на руках в дамскую комнату. Там Эльза пыталась объяснить ей ситуацию, пожаловаться на жизнь и, под конец, спеть и еще раз поздравить виновника торжества. Прибежали, раскрасневшиеся с огромными и дикими, но счастливыми глазами, дамы, неся какую-то ерунду про сломанные челюсть, ребро и даже голову пострадавшего…Васька вскрикнула, и убежала прояснять ситуацию. Эльза, как раз находившаяся у умывальника, хотела исполнить подходящую, на ее взгляд, к случаю песнь «Гром победы раздавайся!», но смогла воспроизвести только две ноты «фа» и «мя». На попытки какой-то женщины ее урезонить и даже сказать ей что-то обидное, плеснула той в лицо водой, и, для верности, кинула во врага жидким мылом. После чего решила гордо удалиться из этого мира непонимания и жестокости, но сломала на повороте каблук, кувыркнулась, порвала платье, и под чей-то дружный смех, выпрямившись об косяк, покинула это негостеприимное учреждение.

На входе было обнаружено и освоено такси. Назвав четко с третьей попытки свой адрес, она попыталась поспать. Таксист, молодой парень, скорее всего недавно работающий или вообще попавший сюда случайно, был не готов к подвеселевшим пассажирам. Еще не расплескавшаяся обида к дамам, танцору и человечеству в целом с обрывками каких-то воспоминаний вихрем носились в Эльзиной голове, толкая и раздражая мозг. Под конец ей сделалось слегка нехорошо. Неопытный водитель остановился и попытался высказать ей что-то про испорченную обивку сидений. На что Эльза, от злобы и переполнивших чашу ее терпения оскорблений, разрыдалась, а потом витиевато указала парню путь ожидающего его конца. Тот взбеленился и попросил ее выйти из машины. Еще раз указав ему верное направление его дальнейшего следования, девушка с гордостью покинула машину, но выйдя, зацепилась за бордюр и, падая, заключила в почти смертельные объятия какого-то старика.

Он сидел на стуле в ее кухне, между окном и барной стойкой. А за огромным окном во всю стену отражалось огромное синее небо с плывущими по нему белыми облаками. Этот вчерашний старик с безмятежными глазами.

– Я хотел оставить свой телефон, но подумал, что дождаться вас будет лучше. Мало ли, вызовете милицию или еще что… Решил дождаться пока вы проснетесь. Проверьте, пожалуйста, все ли у вас в порядке, все ли на месте. Я ничего не краду. Но мало ли…Вы же меня не знаете…

От его лица становилось спокойно… Как – то, как дома. Чужой человек, которого она даже плохо помнит, сидел на ее кухне и дом как будто оживал… То есть нет, как будто ее дома никогда не было. И вот ты заходишь утром на кухню и видишь, что дом есть, и всегда был на этом же месте. Так бывает, когда утром, открыв глаза, ты вдруг улыбнешься, и мир кажется прекрасным, и очень добрым, и правильным единственно настоящим, каким всегда и был. Без боли, страданий, огорчений, убийств и изнасилований, и всего того ужаса, который регулярно показывают в новостях… У нее затряслись руки, потом затрясло всю, пришлось сесть.

– Хотите воды? – глаза старика выглядели обеспокоенными и очень добрыми. Он встал и налил воды. Протянул ей стакан. Движения были уверенными, четкими, и вдруг, со спины, ей показалось, что это совсем не старик.

– Откуда вы знаете? Откуда вы знаете, где стоят мои стаканы?

– Я одно время проектировал такие дома, и еще, очень давно, мебель. В таких гарнитурах стаканы всегда стоят в одном и том же месте, если не на столе, больше просто негде, – старик улыбнулся.

Ей было не по себе. Было как-то очень по-домашнему и очень тепло. Такое чувство, что это она у него в гостях… У доброго дедушки?

– Подождите секундочку, я сейчас все проверю.

Дверь комнаты закрылась за спиной и принесла чувство относительной безопасности. Эльза выдохнула. Чертов старик, надо же было на него нарваться вчера! И так напиться, тоже… Очень хотелось чтобы он ушел, перестать волноваться. Она открыла шкатулку, посмотрела на драгоценности, потом на креди тки в кошельке… Хотя перед глазами стояли добрые улыбающиеся глаза старика…Появилось такое чувство что она роется в чужом грязном белье, стало противно. Доводы разума оставили. Пусть он уйдет. И даже если что-то пропало, черт с ним, переживет, перетерпит, поругает себя за дурацкую доверчивость, пусть уйдет.

Она вышла в халате на брюках и кофте, помятая и, как прежде, не расчесанная.

– Я все проверила, все в порядке. Спасибо.

– Вы не смотрели в комнатах на втором этаже.

– Там ничего полезного нет.

Старик пожал плечами. Она не помнила, как его зовут. А он вообще представился?

– Тогда хорошо. Я могу оставить вам свой телефон, на случай если что-то случиться. Если вы чего-то не найдете позже.

– Нет, спасибо, не нужно. Я что-то должна вам?

– Нет, отнюдь.

– Тогда… До свидания.

– Всего доброго.

Эльза кивнула. Старик встал, прошел к двери и, кивнув, пропал за проемом закрывающейся двери. Замок хлопнул. Эльзу трясло. От вчерашнего хмеля болела голова, и осталось ощущение растерянности. Очень хотелось, чтобы он вернулся. Но в наше время нельзя доверять чужим людям…

– Поменяю завтра замок, – сказала она громко вмиг осиротевшему дому.

Вим в кафешке пил кофе. Кофе с утра вдруг ужасно захотелось, а налить самому или попросить у спящей хозяйки он счел неудобным. Чувство чего-то давно уже виденного маячило под ложечкой, оставляя странный отпечаток неузнанности. происходящего. И вдруг он вспомнил, кого эта пьяная девчонка напомнила ему.

Кажется, это было очень давно, и, в то же время вчера…Он поехал с Сергеечем к нему в деревню порыбачить и просто отдохнуть. Дали отпуск только ему в семье, и он на неделю решил выехать из города подальше…. Он видел ее по дороге к реке. Она бежала через поле… Поле отливало золотом созревшего колоса, запах пьянил. И маленькая девочка бежала через это золотое шумевшее море. Ее головка то появлялась, то вновь исчезала в волновавшихся от ветра волнах травы…. И только дикий детский смех абсолютного счастья, которого, кажется, не бывает на свете, самозабвенно разрезал покой и медлительную тишину деревенской природы… Она бежала в их сторону от реки, оставляя за собой тонкий след разорвавшегося безбрежного единства волновавшегося травяного моря. Золотом колосья отливали на солнце под бесконечностью чистого светло-голубого неба. Не облачка, ни ворона. Лишь ветерок волновал мир травы и крону ближайшего старого склоненного вяза. И в ту секунду он впервые, наверное, в жизни всей кожей, всем существом своим почувствовал, что живет. Вдохнул пряный запах травы и разлитого летнего зноя, ветер вился в ноздри и заколыхал где-то в груди, сердце забилось… Ребенок выскочил прямо перед ними. Смешная растрепанная девочка лет пяти, в цветастом платьице, с засохшим листиком в растрепанных рыжих волосах, бесившихся у талии, от быстрого бега скрученных и напоминавших чертополоха клубок. Она захохотала, и бросилась наутек. Сзади из поля раздался гогот мчавшейся за ней с речки ребятни. Но картина ее огромной улыбки и, бесяначих детской хитростью, абсолютно счастливых глаз, еще долго стояла у него перед глазами, наполняя душу тихой светлой радостью и осознанием того настоящего счастья, для которого рождается человек.

Вим улыбнулся, делая глоток. Смешно, как старое воспоминание чего-то хорошего может вызвать симпатию к абсолютно чужому, случайному ему, человеку.

“

Дом

”

Своды внутри старого дома поражали. Эльза шла, запрокинув голову, и, то и дело, сдерживая готовый непроизвольно открыться, рот. Практически замок, казавшийся снаружи обычным обветшалым разваливающимся домишкой, изнутри околдовывал своим великолепием. Так бывает, когда так увлечешься фильмом, что, кажется, сам находишься там, и его атмосфера восстает вокруг тебя. Из-за этого странного чувства Эльза не могла понять, смотрит ли она фильм, или сама вдруг стала частью того фантастического мира, которого не существует в реальности. И уже кто-то другой смотрит теперь на нее по другую сторону экрана.

Она попала сюда случайно. Ехала из коттеджного поселка очередной подруги, где собиралась провести выходные, отдохнуть и развеяться на природе. Но, промаявшись полтора дня, в воскресенье после обеда решила уехать обратно. На центральной дороге был затор, то ли авария, то ли еще что, и она свернула к лесу налево. Там была хоть и не вымощенная, но вполне сносная дорога, и, поскольку никуда особо вести больше она не могла, так как близи не находилось никакого жилья, наверняка была объездной. После километров пяти тропинка сузилась и пролегла через опушку леса. Здесь пели птицы, и трава казалась искусным насаждением, выведенным чьей-то умелой рукой. Опушка мягко перелилась, лес стал все больше редеть, и переродился в долину. Затем дорога опять ушла влево. В образовавшемся от массива, свободном пространстве около полутора километров, со всех сторон окруженного деревьями, стоял дом. Место чудилось вынырнувшим из сказки писательницы Астрел Лингрен, которую Эльза так любила в детстве. Внезапно хрюкнув, заглох мотор. Машина встала. Она проверила бензин, открыла капот, задумчиво обвела взглядом свечи и, признав свое поражение, через полчаса, смогла объяснить специалистам свое примерное местонахождение. Ожидая их нескорого приезда, решила пройтись и размяться. Поскольку других достопримечательностей здесь не наблюдалась, направилась к дому.

Двухэтажное строение, достаточно небольшое, по сегодняшним меркам. Весь первый этаж которого снаружи был выложен валунами потемневшего, какого-то сине-бурого цвета. Выше шли деревянные брусья, заканчивающиеся шпилем. Маленькие окошечки в белых рамах. Две прогнивших ступеньки перед порогом. Дом явно был выстроен давно, возможно, еще в дореволюционное время, или не раз перестраивался позднее. Он делался не по макету, или общепринятым стандартам, а для себя. Это дышало неприкрытым терпением и любовью, в каждом обточенном и подобранном валуне, в резной обводке рам, игривой, но уже непонятно какого животного, зверушке, болтавшейся на шпиле. На обветшалой двери, с проржавевшими петлями, но все еще с огромным амбарным замком, светлела неровно приклеенная бумажка «Продается», и номер риэлтерской конторы. У Эльзы зачесались руки и, повинуясь внезапному порыву, она набрала номер, написанный на листке.

Пока тянулись минуты ожидания, она обошла несколько раз дом по кругу, но так и не решилась проникнуть внутрь. Хоть уже знала, что в помещении давно никто не живет. Места здесь были глухие, и за четыре стены да полуразвалившуюся крышу просили совсем смешные деньги. Да и те, судя по ажиотажу в конторе, куда она звонила, давно уже без надежды получить. На встречу с ней совсем никто не торопился, и Эльза успела исследовать не только окружающие строение, места, но и прочесать половину леса, когда услышала шум подъезжающей машины из сервиса.

И когда через два часа подъехал риэлтер, а очарование ее этими местами успело достигнуть апогея, уже успела утвердиться в своем намеренье купить этот дом. В долине было очень тихо. Со всех сторон окруженная лесом, она казалась выдернутой из обычного мира, который и сам исчезал за верхушками деревьев и становился чем–то несуществующим, нереальным. Это был кусочек другого мира. На траве нашлись петлявшие следы зайца, из частой листвы любопытно высовывали голову мелковатые кричащие птички, и как-то даже ей показалось, что на дереве она видела мелькнувший хвост белки. Шумел ветер, он перекладывал верхушки деревьев, и перекатывался к ногам по шуршавшей траве. А небо, еще с утра затянувшееся серыми тучками, потемнело и неслось над головой навстречу бесконечности, создавая картину, похожую на сон.

Когда риэлтер, молодившаяся сорокалетняя блондинка с ярким макияжем, с трудом отперла и распахнула перед Эльзой ворота, в нос ударил запах вековой пыли, влаги и затхлости. Казавшийся скромным, дом насчитывал около пятнадцати комнат на двух этажах, подвал и чердак. Переступив порог, она как будто перенеслась в прошлое столетие. Дом был обманчив. Казавшийся снаружи полуразвалившимся строением, изнутри он подавлял своей монументальностью. Только там она поняла, что дом выложен из камня, огромных, тяжелых, ограненных то ли водой, то ли временем, валунов. Это был настоящий замок. Вспоминая свое впечатление снаружи, врезалась в память крыша со шпилем. Замаскированный, он таил в себе эхо старины и как будто тайну ушедших столетий. Эльза плохо разбиралась в стилях, и не могла определить время оформления.. Двери казались массивами дуба, и как будто до сих пор пахли еще свежим, не покрытым лаком, деревом, они открывались с огромным трудом и кое-где скрипели. Арки с лепниной, массивные серые шторы, был задернутый паутиной камин, на полу не вяжущийся ни с чем – паркет. Какие-то комнаты были чистыми, какие-то, наоборот, заросли неимоверным слоем грязи и пыли. Столы, рамки из-под картин, на чердаке свалка из каких-то бумаг, материалов, строительных инструментов. И везде: серость, мрачность, застоявшаяся тревога. Дом производил странное впечатление, наполовину нетронутый, наполовину брошенный впопыхах. Ко всем комнатам были ключи, но во многих замки заржавели от времени. Дом околдовывал, и, не смотря на свою пыль, мрачность, и разрушенность, наводил ощущение покоя, как недавний старик.

Услышав цену. Эльза непроизвольно удивилась. Цена была низкой даже для неприличия. Что – что, а деньги считать она умела. Перелистав в мозгу примерные акры земли, близость к цивилизации, уединенность, масштабы квадратных метров, у нее получилась сумма минимум раз в десять превышающая обозначенную ей сейчас.

– Давно продаете дом?

– Да нет, ну что вы, просто владелец умер, и наследники стараются все побыстрее продать, чтоб превратить наследство в живые деньги. Внуки молодые, им на клубы, везде надо, а не дом неизвестно где, вы же понимаете, – Эльза понимала, ее дурят.

– А сам бывший хозяин не любил ездить сюда, не занимался домом?

– Да вот, вы же видите кое-что когда-то пытался, говорят, сделать, а потом тоже – работа, семья, особо некогда было ездить, так дом и стоял. Редко кто в наше время любит полное уединение, да и детей здесь в школу возить замучаешься.

– А ему дом принадлежал всегда? Или тоже от кого-то достался?

– Ой, вы извините, я, честно говоря, таких подробностей не знаю. С самим хозяином по понятным причинам увидеться нее удалось, а дети – что с них спросишь, им и не интересно никогда было.

– То есть кто здесь до него жил, вы не знаете? Как и о моменте постройки?

– Нет, извините, но если нужно можно попробовать узнать. Вот только еще одно, какое-то личное дело, но хозяева люди занятые и просили не встречаться с ними лично, то есть вся купля-продажа будет проходить через меня… Но вы же сами понимаете, за такую цену лучшей дачи для души и уединения нигде не найти, это просто золотое место!!!

– Я понимаю. Но и вы поймите, что ответ прямо сейчас я вам дать не смогу. Надо подумать.

– Конечно – конечно! Мой телефон у вас есть, и, действительно, в таком деле спешить не стоит. Но это хотя бы просто потрясающее капиталовложение, посмотрите – эта лепнина – это же семнадцатый век!!! Здесь все делалось навечно, так слегка покрасить, убрать пыль, и можно жить, приглашать друзей, вечеринки устраивать. И даже для уединения с молодым человеком – это же лучше любого острова, здесь вас никто не потревожит!!!

– Действительно, прекрасное место для убийства, уединенное, тихое, и людей нет. Кстати, а почему не знаете, здесь нет никакого поселения, ведь не так далеко от города и дорога практически рядом?

– Ну что уж вы так шутите! Здесь была когда-то деревушка неподалеку, да и сейчас вроде как есть. Но сейчас все же тянуться в города, на селе мало кто остается, вот дети и разъехались, а старики со временем…перевелись. Так что место замечательное, вы подумайте, не побоюсь сказать, другого такого вы во всем мире не найдете!!!

– Да нет, дом мне нравиться, и местом я очарована. Просто мне надо собрать полную информацию, не построен ли дом на месте скотомогильника с сибирской язвой или другими токсичными отходами. Вы же понимаете, я узнаю о доме все, что мне нужно.

– Поскольку место тихое, эти исследования уже проводились, и отчеты и прочее по исследованию местности и почвы я могу предоставить вам прямо сейчас. Это копии, так что можете не возвращать. К тому же на них указаны все адреса и телефоны, так что вы сможете перепроверить всю информацию, переговорив или встретившись с исследователями лично. Я вас уверяю, что все это было проведено заслуженными и компетентными людьми, – лицо риэлтера посерьезнело. – Я могу вам чем-нибудь еще помочь?

– Просто расскажите мне сейчас, что вам еще известно о доме? Я ведь все равно узнаю. Место потрясающее, и действительно, очень выгодное, такого, что больше не найти, цена – это даже не дешево, это уже как-то в минус при вашей работе. Который я по счету покупатель?

Лицо женщины-риэлтера сделалось серьезно – строгим, почти грустным. Жизнерадостность и оптимизм растворились и стекли с него, опустив щеки, вывернув второй подбородок, и резче обозначив скулы. Они стояли у окна первого этажа. И Эльза, отдернув тяжелую грязную штору, облокотилась об подоконник, достала сигареты и приготовилась слушать. Риэлтер посмотрела на пейзаж за окном, затем вернула на лицо Эльзы мудрый, уставший, повидавший многое, и уже совсем иного выражения, взгляд. Она вздохнула и, обведя помещение глазами, пододвинула себе с высокой спинкой стул, протерла его привычным жестом вынутой из кармана бежевого пальто тряпочкой, тяжело опустилась на сиденье.

– Дом никого не впускает в себя. Я знаю, что это глупо звучит, но поверьте, я знаю, что говорю, я уже очень давно этим занимаюсь. Вы восемнадцатый покупатель. Как бы это ни казалось странно, люди редко сворачивают сюда, а по объявлению еще реже звонят.

Я долго пыталась убедить себя, что это просто дом, дом с окнами. Как и всякий другой. Интерьер, стены, мебель. Я часто приходила сюда, чтобы посмотреть, показывать потом более выгодные стороны… Хотя и так кажется, что место не нуждается в этом. Первыми на него были – молодая семья, муж, жена, мальчик семи лет. Обычные люди. Они были очарованы этим местом, как и все вы. Искали дом на природе, я предложила им этот. В день осмотра дома мальчик сломал ногу. Упал. Обычное дело. И не удивительно, дом требует ремонта. Но ребенок не поправлялся. Не лучшие врачи, ни лекарства не помогали. Нога продолжала болеть как в первый день и ни на миллиметр не срасталась. Ребенок таял на глазах. Замучавшись, и уже сойдя с ума от отчаянья, они позвонили и отказались от покупки. Как я узнала позже, потом, как-то что-то толкнуло позвонить им, мальчик поправился и практически чуть ли не выздоровел уже на следующий день после отказа, на ногу можно было наступать, и боль ушла, через неделю он выздоровел совсем. Врачи назвали это чудом. Еще был молодой художник, один из перспективных… Новая коллекция его работ была украдена и сожжена, потом началась гангрена рук, с тем же результатом – после отказа все прошло… Многие просто не могли здесь находиться, становилось дурно, просились выйти, одну женщину выносили на руках…Случай следовали один за другим, меня удивляет, что вы так спокойно стоите. Вы наверняка заметили, что дом кое-где прибран, переделан пол. Один человек, Гробовски, занимался получением кредита. И я разрешила ему начать здесь жить, до кредита оставалось несколько дней. После того, как от назначенного срока прошло уже три дня, а он не появился, я позвонила – телефон молчал. Пришлось ехать сюда, а у меня тоже, семья, дети…. Его машина стояла перед домом, как потом оказалось, она была сломана, что-то с двигателем. Его нашли через три месяца, в лесах, в ста сорока километрах отсюда. Где он блуждал все это время – неизвестно… Но то, что мы нашли – это был абсолютно сумасшедший человек, он ничего не говорил, на все расспросы только кричал. Потом провел много времени в одной из лучших клиник. Сейчас он где-то на островах Гренландии, говорит, что ничего не помнит, какие-то неясные обрывки. Но ничего стоящего… Если честно, подумайте, я не предлагаю вам… Подумайте. Я долго пыталась узнать… Никакой страшной истории у дома нет, про него вообще крайне мало что известно. Все геологические исследования были проведены. Все нормально. Его даже освящали… Подумайте, если что, вот моя визитка, звоните. Но я надежд не питаю. Просто фирма у нас маленькая, начальник все не дает отказаться от этого проекта, трясется за любую копейку. А мне на душу приключений хватит, я лишний грех брать на себя не хочу. Так что мой вам совет – уезжайте отсюда, и от покупки откажитесь.

Выходя, Эльза скользнула рукой по косяку у двери. И, уже подъезжая к городу, в машине, чувствовала его в кармане рубашки, он не то чтобы жег, скорее, сильно грел кожу через ткань. Ключ, висевший на гвоздике, точная копия того, которым риэлторша открывала входную дверь. Дом, казавшийся ей почему-то домом ее детства, хотя она не имела таких детских воспоминаний, не мог, она решила, желать ей зла.

Эльза вернулась туда ближе к вечеру, взяв с собой все необходимое. Еду, воду, спальный мешок. Оставила машину сбоку у входа. И долго сидела на ступеньках, наслаждаясь сумерками. Смутное ощущение возвращения домой не покидало ее. Такое бывает, когда возвращаешься в место, где жил когда-то. Там уже давно нет тех людей, кто был рядом и любил тебя, друзья разъехались и даже газетный киоск давно снесли. И ты, уже постаревшая, изменившаяся, совершенно другая. Но стены те же, тот же цвет, то же дурацкое эхо в туалете, так же шумит кран и, если не закрыть правильно, всю ночь будет мерзко и нудно капать вода. А все время чудится, что вдруг из кухни выйдет давно исчезнувший человек, вытирая руки кухонным полотенцем, и спросит, что ты будешь на ужин… Что зазвонит телефон и голос из прошлого спросит тем же тоном что и тогда, пойдешь ли ты в клуб, снесенный уже много лет назад. Но телефон не зазвонит, ты знаешь это… А мир давно исчезнувших полупрозрачных теней все продолжает вокруг тебя свой водоворот, разговаривая, ходя, делая что-то привычное тогда… Вздохнув, она повернула ключ, и прошла в дверь. Эльза никогда не была в этом месте, не видела его на картинках, и не проезжала мельком мимо… Но знала – это ее дом, и она была здесь…всегда.

Она шла по дому, ведя рукой по стене. Свет незачем было включать, каждый уголок, каждый поворот был Эльзе известен. Как будто она ходила здесь тысячу раз. Стены ласкали руку легкой прохладой. Старая, местами облупившаяся, лепнина… Шла, и где были, открывала окна, чтобы выветрить запах затхлости и пыли… Она не боялась этого дома, и точно знала, что здесь больше ничего не может с ней случиться. Заржавевшая решетка камина, с черной застарелой сажей, в нем когда-то полыхал так ласково огонь… Странно, но как будто вновь ударил в нос запах горевших дров, и руки согрелись от неведомого тепла. Сверху камина в свете исчезающего солнца гордо смотрел, распахнув крылья, бронзовый коршун. Статуя покрылась ржавчиной от времени и была покрыта пылью, но железные очи огромной птицы как прежде величественно смотрели куда-то поверх голов на закат, как глаза неповерженного царя. В этом доме никогда не висели чучела убитых животных. В нем перекатывался смех. И каждая мелочь, каждый камень, доска, замок или штора, каждый кусочек лепнины были выделаны чьей-то любящей рукой… Когда-то давно.

Свернувшись, как можно только клубочком в спальном мешке на старом полу она уснула.

За окном совсем стемнело, и вовсю разгорелись вечные звезды. Эльза не могла уснуть. С ней так бывало практически всегда, на новом месте. Но этот дом был особенным, и даже не смотря на чувство, что все здесь благоволило к ней, она была напряжена. Прислушивалась к звукам леса за окном, к столь непривычной тишине вокруг. Без не прекращающегося шороха шин и гудков автомобилей, без хлопанья подъездной двери и чьих-то шагов по лестничной клетке.

Она сидела посреди захламленной и грязной гостиной, так она сама окрестила самую большую проходную комнату на первом этаже, где был камин. Сидела, вытянув ноги на спальном мешке, положив рядом пепельницу, бутылку с водой и сигареты. Она уже обследовала дом. Но оказалось, что в нем не работает электричество, и с наступлением полной темноты осмотр пришлось оставить, чтобы не повредить себе что-нибудь. Было очень тихо вокруг. Ставни и закрытая изнутри дверь скрадывали окружавшие дом звуки, и ей ничего не оставалось, кроме собственных мыслей. Приятная нега уединения и покоя сменились чувством одиночества и, почему-то, любовной тоски. Мысли вихрем неслись в голове, толкая друг друга, и перескакивая с одной на другую. Все ее невысказанные комплексы и страхи, опыт уведенного и пройденного самой, кинофильмом проносился перед глазами. В этих местах она могла думать спокойно. Как будто не ее, Эльзу, касалось все это, даже то, что было в ее голове. А кого-то неведомого ей, кого-то другого. Она смотрела и слушала себя как бы со стороны, столь отстраненно, что острота эмоций или накала переживаний и страстей уже не достигали ее сердца. Там был лишь покой.

И все-таки, оглядываясь на себя со стороны, забившуюся в домик посредине леса, она никак не могла сообразить, что же загнало ее сюда. Что так напугало, выпотрошило ее, что отказавшись от близких ей людей, и спрятавшись, не только в свой внутренний мир, но уже и мире реальном, она все еще мечтала о любви. Что помешало ей быть с кем-то рядом, угнало ее даже от возможности такого предположения.

Эльза откинула голову назад, забыв, что сидит не на мягкой кровати, и что есть силы стукнулась затылком о стену. От боли заслезились глаза.

Когда в сердце что-то живет очень давно, ты перестаешь это замечать, задумываться над этим. Чувства, поселяющимся в нас, будь то ненависть, любовь, боль или обида. Они растворяются мгновенно почти, и вызывают кратную химическую реакцию, влекущую за собой действие или поступок лишь в первое время. Потом к ним привыкаешь, перестаешь их замечать, и они раскиданные по организму, распадаются на молекулы и пронизывают каждую толику твоего бытия, уже незамеченные, неузнанные. Так пропадает в человеке любовь. Затертая грузом ежедневных мелочных обид и недомолвок, она сначала проступает тенью, а в один, и далеко не прекрасный момент, уходит совсем. А если решение было ошибкой, за точкой разрыва она идет удивительным непоправимым открытием, за которым следует боль. Таким же образом затирается ненависть, исчезает тоска, запинывается ежесекундной бытовухой радость от встреч…

Мы редко задумываемся над собственным чувством. Что привело его в душу. Какие удивительные тайны еще таит в себе это, вызывающее химические реакции, существо. Как действует, чем живет, и чего от нас хочет. И чего хотим вместе с ним уже мы…. Мы, пленники, случайной радости и боли. Великого дара вселенной – любить… И жить. Мы тратим их безрассудно и бездумно, влекомые потоком мыслей, действий, обремененные желаньем, вступаем в водоворот той жизни, чей диктатор сидит горошиной где-то глубоко внутри, все дальше протягивая в нашу жизнь свои щупальца, будь то обида, боль или любовь.

Свобода выбора – между добром и злом, дьяволом и Богом, так щедро дарованная человечеству, и выстраданная пророками, валяется забытая под полкой у дверей….

Как умирающий от тяжелой болезни, желающий лишь окончания страданий, – мы хотим лишь избавиться от боли. От ненависти, от богатого соседа, что ставит свой джип на газон и плюется при виде других людей, мы уже даже не хотим такой джип, зная что он невозможен. Потому что подняться не хватит образования или мозгов, или блата, или усердия, а даже анализы в клинике все платные, и врачи так лечат, что не дай Бог заболеть. И гаишник – вчера содрал ни за что пол зарплаты. И мы давно привыкли, что не увидим никогда Сицилию и моря, потому что они далеко, а жене давно нужна новая шуба. Мы привыкли, что весь огромный, почти необъятный мир – прекрасен, и может быть во многих местах, очень зол. Но мы его никогда не увидим. Что все дороги мира сводятся только к одной – от дома до работы и обратно, и может быть, иногда, с заворотом к любимой пивнушке. Давно уже не вызывает интереса список новостей, лишь предчувствие страха заставляет прислушаться, где опять упал самолет, началась война, и какая страна захватила каких заложников, не коснется ли нашей… Нашей дороги домой и обратно. Мы ставим что-то на Луне, и ищем жизнь во Вселенной, панически боясь ее, задушенные заморенные собственным миром, не ожидая от чужих Галактик ничего, кроме страданий. Замученная собственными демонами каждая единица человечества надеется и ждет, что плохого не случиться, ежесекундно прислушиваясь, присматриваясь к окружающему миру. Готовясь вильнут от резкой опасности, и, понимая, что уйти скорей всего от нее не удастся, пытаясь в свой небольшой срок впихнуть свое, нужное в этот вертящийся вокруг, чертополох.

И свет сужается, обзор исчезает, как наплывающие на глаза беговой лошади шоры, оставляя только небольшое пространства, чтобы видеть, что впереди. И ненавистного соседа, которого так хочется убить. Чтобы не думать, не видеть, сколько еще вокруг всего. Хорошего и плохого. Такого грозящего рядом и недосягаемого где-то очень далеко. Часов пять на самолете до Сицилии…Мы ненавидим соседа, так легче.

Как привыкаешь к человеку… По-началу не хочется, но бывает что надо, ты затираешь в себе все эмоции – и, привыкаешь. Бывает, что очень хочется – но со временем результат тот же. Как он ходит, говорит, заикается или не выговаривает букву «р», куда бросает грязные носки и откуда ты их каждый день убираешь, что ест и как ест, как смотрит телевизор, что никуда не идет по вечерам даже с тобой, или идет, но без тебя, отдыхает, спит, чистит ли зубы каждый день, может быть в душе поет… И как относиться. К тебе. Как относишься ты. То, что поначалу было незаметно, выплывает позже и по-началу вызывает шок. Потом шок продолжает вызваться только у окружающих. Не близких, тех, кто не знал. А тебе уже все нормально. Свой. В нем нет уже хорошего или плохого. Каждое утро ругань из-за незакрученного тюбика зубной пасты. По средам обсуждение и ругань мужей с подругой. И ты не помнишь, когда в последний раз гладила его по волосам. А он не помнит, какие на тебе последние пять лет были платья. Но иногда ругается из-за потраченных денег… И вы громко ссоритесь. Ведь ты их покупала, по привычке, для него. И чтобы еще раз с удивлением узнать, что ты – женщина, может быть даже красивая, чтобы изумиться и понять, что на улице на тебя оборачиваются не потому, что на юбке пятно, а потому что ты – еще ничего, молодая красивая женщина. Чтобы случайно увидеть свое отражение в витрине магазина и свои накрашенные глаза – и не узнать. Он по-прежнему говорит, что ты плохо готовишь, но ест. А он готовит хорошо, вот только ты уже не помнишь…как. И никогда ничего не может найти сам на кухне. И в два часа ночи ты бежишь готовить чай, как раньше бегала с любовью, а теперь непонятным чувством, что он как будто инвалид, и сам не может дойти?

Ты уже тысячу лет знаешь, что он скажет. И вы почти не говорите. Но иногда он все – таки может тебя удивлять. И его рассказ о симпатичной секретарше на работе, вдруг отзовется нежданной болью в душе. Без ревности, без грусти, без обиды. Душа как вздрогнет и глубоко внутри заноет, заболит, как растревоженная струна она будет звенеть еще долго. Никого не обвиняя и ни о чем не прося. Вдруг вспомниться, как тысячу лет тому назад он еще со своей дурацкой прической дарил тебе цветы. И утром ты в тишине закрутишь тюбик с пастой, и проведешь ему рукой по плечу, пока он ест. Он вздрогнет с непривычки и непонимающе оглянется на тебя. А за окном, скорее всего, будет таять снег, в этом году ранняя весна. Ты вернешься, проведешь рукой ему по волосам и улыбнешься. В очередной раз удивившись, и узнав, что ты этого человека любишь. Любишь, не смотря ни на что, и все не ушло и не забылось. Струна внутри, затихая, еще будет продолжать звенеть. Он слегка приобнимет тебя рукой, улыбнется. Он понял. Самое страшное – сила привычки. Невозможность вырваться из оков унижения, раздавливания, боли. Бывает даже под угрозой смерти мы продолжаем терпеть, молчать, забывая кто мы и что когда – то очень давно, все было не так… Забывая, что даже если на окнах решетки, у нас есть ключ от двери. Что можно уйти. Что можно… Нет, с начала жизнь начать нельзя. Но можно перестать терпеть, и начать жить немного счастливее, пусть с непривычки еще сложно и по-другому. Забывая, кто мы на самом деле. И забывая тех, кого любим, видя их каждый день перед собой.

А бывает, гонка за мечтой оказалась миражом. И истратив все нервы и жилы в борьбе и смертельно устав, мы вышвыриваем тех, кто нам дорог. Как ненужный надоевший хлам. Позже понимая, что мы человека не знали…. Что он был такой один и …очень любили… Что любовь оказалась жива. И убрать ее не удастся. Что, забывшись в призрачной мечте, мы потеряли то, чем жили. Разлитый кофе по утрам, непереносимый храп в постели, тихий говор у телевизора, когда дети уснут, и, порой, минуты любви. Потеряли то, что было таким важным и нужным. Как воздух.

Вдруг узнаем, что морозный воздух имеет звук и запах, что он очень опасен, когда дома никто не ждет, и некому отогреть. Узнаем, как убивает жара, как тяжело скрипят сосуды, что невыносимо душно, и некому починить вентилятор. И воздух, он становиться вдруг какой-то другой. Им невозможно дышать. Весной он сырой, зимой – слишком едко холодный, летом в нем нет кислорода, а осень… Осенью одуряюще пахнет прелой листвой и от нее невыносимо кружиться голова. Как утром тяжело вставать, не понимая, как можно бежать босиком заваривать кофе, что-то бросать на шипящую сковородку пока человек не проснулся, не понимая, откуда было столько сил и как, поджимая на холодной полу ногу и ища спящими глазами тапочки, вы разминали дрожащие энергией в преддверии нового дня, суставы. Как тяжело засыпать по ночам. Потому что вдруг резко стало не хватать теплого тела, и по привычке, вы отдаете ночью в пустоту больший кусок одеяла, что-то трогаете рукой… Там уже ничего нет…

Она проснулась в холодном поту… За окном в темноте мигало занимающееся утро.

Долина расстилалась перед ними, дом находился шагах в ста от дороги. Старик стоял нахмурившись. На него веяло безнадежностью и холодом от этого места. В которое не хочется больше возвращаться никогда. Хотелось развернуться и уйти. Тогда впервые ему пришло в голову, что, возможно, он совершает ошибку, приехав сюда. Но убегать было уже слишком поздно. Пританцовывающий от нетерпения рядом паренек и тридцать тысяч аванса на счету не давали такого шанса. Придется идти. Cтарик вздохнул, и направился к новой ниве своей деятельности.

Дом и место не поразили его. Хотя Андрей и заглядывал в надежде ему постоянно в глаза, пытаясь что-то там отыскать. Дом был не первый для него… Но первый веял даже не трагедией, а вечный безразличием и пустошью. Как будто был он не здесь, и никто никогда не мог иметь в него входа.

Начать решили с подвала. Здание, выстроенное с потугами под импровизированный замок, имело дверь и витую каменную лестницу вниз, в подвал. Любой режиссер фильмов ужасов оторвал бы это место с руками. Старик ходил по зданию, думая о необходимых инструментах и набрасывая в уме примерный список, прекрасно зная, что все нужное все равно за раз не купишь. Что-то обязательно забудется. И не одно. Странное дело, случайная встреча с пьяной девушкой вроде бы и должна была запомниться, но не оставила значимого отпечатка. И только здесь, в доме, он как будто вновь ощутил ее локон на своем плече, закрытые глаза, голову, падающую на резком повороте в такси на спинку сиденья. Ее лицо как будто проступало из стен, длина пальцев чудилась в изгибе старого дивана. В шорохе древних массивных штор, через которые не проникает свет, казался шепот ее голоса. Странности, и особенно в себе, старик не любил, оттого происходящее ему не нравилось, он продолжал все больше хмуриться. Что вводило просто в неистовство заказчика, тот долго пытался, но так и не смог ничего прочитать на его лице, оттого засыпал Вима глупыми и ненужными вопросами. Что еще больше раздражало.

За сборами и разъездами прошло еще несколько дней.

Наконец, Виму удалось приступить к работе.

В подвале было сыро и холодно, и он пожалел, что, решив работать в более легкой и удобной одежде, не взял куртку. Серые стены, достаточно много места, не только чтобы хранить на зиму овощи, но и замуровать в стенах несколько десятков трупов не особо привлекая внимания. Подвал шел под большей половиной дома.

– Ищем черную кошку в темной комнате. Приступим, – вслух сказал сам себе Вим.

Сначала он начал простукивать пол, потом стены, бетонные подпорки… Пустот не было, хотя в некоторых местах звук изменялся… Поскольку впервые в жизни денежный лимит превышал все желаемые пределы, а заказчик не хотел ничего кроме как открытия у себя третьего глаза и силы населения исчезнувшей Атлантиды, удалось купить все мыслимые и не мыслимые приспособления для работы. К своему стыду, один день был потрачен просто на разглядывание и проверку всего приобретенного. Поскольку приходилось объяснять мотивацию своих запросов и назначение предметов, весь тот день они с Андреем провели, хихикая и повизгивая от восторга, в просмотре стен через различную аппаратуру, чувствуя себя при этом в возрасте года на три. Андрей так увлекся, что Вим даже заподозрил, что тот может бросить свою затею, просто обретя все это. Но «ребенок» хотел большего – овладения мировым разумом и разгадок всех мнимых или настоящих тайн.

Сперва, он решил просмотреть наличие трещин, пустот и металла. Метр шел за метром… И на каком –то моменте «стена завизжала»… Раздался еле заметный звон, с продвижением он стал усиливаться, и под конец ему стало казаться что это непрерывное жужжание идет отовсюду, от всех стен, пола, потолка. Откуда угодно, только не из прибора. Он прошел все поверхности, стараясь не обращать внимания и не сходить с ума. Вышел на воздух, закурил… Небо по прежнему плыло над головой, синее с белыми хлопьями облаков, холодное и далекое. Ветер гулял по долине и траве, ласково поглаживал верхушки деревьев. Он вернулся в подвал. Там стояла такая тишина, что звук капающей воды был бы как нельзя кстати, и даже разрядил бы атмосферу. Дальнейшее прослушивание прошло гладко. Он прямо на стенах сделал пометки, где показалось изменение, и решил перейти к просматриванию. Возможно, за слоем серой краски есть что-то еще. Вим сильно сомневался, что в доме что-то найдет. К тому же если бы знать, что искать, еще можно было бы дать точный ответ, что он ничего не нашел. А так…Он направил прибор на стену…Посмотрел в него. От увиденного, Вим застыл на месте. По стенам, потолку, полу шли тексты. Это явно был текст, но не шрифт, ни язык он не видел никогда раньше… Это было не похоже ни на один из языков виденных им за всю жизнь… Скорее всего какая-нибудь из древних письменностей. Над входом красовалась большая надпись. Ошалев, он не сразу понял, что смотрит уже без прибора….

Над головой было подернутое синевой небо и так же меланхолично плывущие облака. Он лежал на траве, и ветер перекатывался через него, перебирая траву, уходил в лес и долину… За плечо его тормошил Андрей.

– С вами все в порядке???!!! Я так испугался!!! – глаза его были по шару, лицо белое, а вокруг валялись какие-то коробки.

– Давно я так лежу?

– Не знаю, я подъехал, пообедать вам привез. Утром –то мы ничего не взяли, воды даже… А вы тут лежите, уже минут пятнадцать трясу, хотел скорую вызывай…. Переносить боялся, мало ли…

Вим приподнялся. Как он вышел на воздух, и что было дальше, он не помнил. Последнее, что было в голове – текст, идущий по стенам и потолку подвала…

– Пойдемте со мной, – Вим медленно, опираясь на парня и землю, приподнялся.

– Может вам лучше посидеть? Вы что-то нашли???!!! Уже???!!!

– Пойдемте, посмотрим. Мне показалась одна вещь…

Они спустились в подвал. Старик поднял с пола прибор, направил его на стену…

– Видите что-нибудь?

Заказчик впился глазами в экран прибора, перевел взгляд на стену, потом обратно… Посмотрел ближе…

– Нет, вроде бы ничего… А что, что-то есть?

– Нет, значит, просто показалось, будем искать дальше…

По стене, полу, потолку шли тексты… На экране прибора их не было. Не объяснить, но он заранее знал, что видно их только ему…

Он уже много дней ходил по дому, проводя рукой по шероховатой поверхности стен… Иногда приезжал Андрей, спрашивая отчет о проделанной работе. И старик нагло врал ему, описывая различные хитрости и тонкости своего ремесла, сведя его почти к шаманству.

Иногда ему казалось, что он почти слышит ее… Обычные русские фразы. Но голос как будто отдавался эхом тяжелых ушедших воспоминаний. Казалась тяжесть чего-то по ошибке и безвозвратно утерянного. Чувства, которое когда боль и горечь уходит, остается жить в человеке навсегда. Оно затирается и срастается с самой душой. Становясь вечным ожиданием неизбежного чуда.

Он бродил по дому, всматриваясь и пытаясь в складках штор или случайном потоке света, вдруг увидеть померещившееся лицо… Пытаясь понять.

За окнами его каморки шумел и бесновался ветер. Он видел промокшие фигуры, сморщенные и ищущие приюта лица на старых улицах, разрушенные здания и чей-то смех… Все казалось ему мерзким, нелепым. Оправданием какой-то чудовищной мерзости. За маской, которой высокие личности пытаются скрыть свою недалекость, свои лживые пороки. Глаза женщины, такие нежные, наполненные материнской лаской и спокойствием то вдруг чудились ему. Как будто она смотрела и улыбалась. Джоконда…много ли ты видел Да Винчи?! Старик усмехнулся. Он не чувствовал возраста. Он был собой. Как будто стоял на границе разных миров, каждый из которых как на рынке предлагал свои товары и что-то хотел взамен. Он думал о себе, о том самом главном, что утрачено…

Женщина…может, не зря–таки она была виновна, обречена на муки и изгнана из рая? Вместе с Адамом, но тот за глупость, доверчивость, и руководимость. А Ева…вечная интриганка…или искательница нового, пыталась открыть что-то непознанное …Женщина. Она такой и осталась.

Вроде человек, так же думает, ест и пьет, разговаривает о насущном и строит теперь уже свою карьеру в открытую, на равных с мужчиной. Времена ее «серого кардинальства» почти ушли… Она почти вышла из тени. Не зря самыми влиятельными дамами в древние времена считались только дамы полусвета: гейши, любимые жены султанов, куртизанки, и так далее. Свободные, образованные, они как ветер меняли судьбы стран и отдельных личностей.

Вроде зверь, убьет и съест соперницу, снесет все преграды, и до конца будет защищать свое дитя, все сделает возможное и не возможное для создания себе комфортабельных условий.

Ему почудился шепот моря. Как будто где-то неподалеку волна билась о скалу, но прилив снова и снова гнал ее вперед, и она уже много тысяч веков неслась, расщепляясь на мелкие брызги о камень, и тяжело грустно вздыхая, сползала по песку и гальке обратно в океан. Чтобы там вновь наполниться надеждой и понестись вперед. Так и женщина. Разбиваясь в дребезги об осколки любви, она отползает, затихает, сливается с людским безбрежным океаном, и, набравшись сил, вновь летит на новую скалу. Какими мыслями тешат себя жены алкоголиков, сумасшедших грозящих их убить каждый день, или неистовых любовников, приносящих им с последнего «совещания» новую заразу: «Он измениться силой моей любви, и обретем мы счастье!» Терпят, привыкают, молчат. Но океан вечен, а капля чистой воды – прекрасна… В отличие от человеческой души, ставя как штору свою жертвенность, и заслоняют ей любовь к комфорту, привычку, лень, и собственную жалкость и слабость. Нежелание что-то менять. Нежелание жить и бороться. Сколько войн пройдено и крови пролито было за этот девиз «за свободу». Зачем? Если человек до сих пор готов продаться за любую медную копейку… И это касается не только женщины…

Что есть женщина? Власть миража…Что мы можем знать о другом человеке, мы мало знаем даже о самих себе. Она прекрасна… Лишь отражение, блик лучика весеннего солнца на ветровом стекле. Прическа, походка, глаза, фигура, грудь, нежный облик, манящий, привлекающий желание… Глубокий ум, чувственность…Странное дело, прекрасно представляя наш идеальный прототип, мы живем и мучаемся совсем с другими, не давая себе уйти, терпя, и постигая чужое несовершенство, заодно с собственным. А мимо прекрасного идеала пробегаем мимо, потому что чудовищная копия уже ближе и дороже, и будет за опоздание орать… И как умудренные опытом кузнецы, все лучше и искусней ограняем свои оковы.

Лишь отблеск старого воспоминания или детской фантазии, отсвечивая от объекта, вдруг попадает в какую-то точку на предмете и, отражаясь в нашем сознании, совпадает с метрикой истинной чувственности и красоты. Если совпадение случайно, оно быстро развеивается. Но если субъект был направлен, искал и жаждал увидеть… Нелепая, ненужная рапсодия может растянуться на годы. Годы разочарований и боли. И если в молодости из крупинки человек еще может возрастить мираж, достойный оазиса в пустыне, то с возрастом это становиться делать все сложнее… Детские мечты уходят на глубину памяти или совсем исчезают, из-за обилия виденного мозг не дает сосредоточиться на одном объекте, и четко разграничивает его истинную природу. С которой так сложно сжиться, да и зачем? И старики, в своих приобретенных в молодости квартирах, умирают в одиночестве, с угасающей надеждой хлебнуть хоть каплю той нежной трепетной и вечной любви, которую обещает молоко матери, вскормленное в детстве. А оазис, постепенно становясь маленьким ключиком, затем обнажается настоящим миражом.

Красота в нас самих…. И мы влюбляемся, создаем семьи. Что позволяет человечеству из года в век совершать продолжение своего рода. Та часть солнца, что преодолевает миллиарды километров, проходит через все защитные экраны литосферы, проникает в каждую частицу живого, в самую его суть, зажигая в сердце самую Землю. И та отвечает ему, отдавая часть тепла взамен, взращивая все живое на себе. Расцветая и благоухая великими природными садами, мурлыча океанами, перелетая птицами, и давая путь охоте и зверя и человека. Начиная круговорот живущего пространства, из капли в море, из моря росой на поля, из сердца матери к ребенку, из него в пыль земную, и снова – к небесам.

Тот кусочек солнца, глубоко захороненный и непонятый, вечно искомый и непознанный людьми, комок вселенского огня. Он полыхает в каждом из нас, гоня по известному кругу, освещая своим жаром ту часть видимой красоты, счастья, и добра. То, на что отблеск его попадает, выныривая из мрака, обретает свое собственное свечение, и по-летнему колышется жар воздуха, и искриться слепящий снег под ногами, и счастливее смеется проезжающий на велосипеде ребенок, и ближайший человек станет родным и самым любящим на этой Земле. Человек располагает удивительным даром, не доступным животному миру – преобразовывать окружающий мир вокруг себя. Но кровопролития и кошмары, разочарования и обыденная суета творятся по-привычному легче, чем собственная улыбка. В состоянии абсолютного счастья около вас не будет пролетать пуля, и грязь спрячется под лестничную клетку, вас не оскорбит проходящий мимо мерзкая баба, и птица, пролетая над вами, не сделает «доброе дело»…К сожалению, человечество здорово поднаторело за века и тысячелетия в своих убогих развлечений. И состояние мелкой, но долгой неприязни может поддерживать без напряжения и скуки достаточно долго. Развлекая себя лишь изредка мельканием вечного огня. Лишь для того чтобы не потерялся вкус к игре, и чувства стали острее…Мы – деградировавшая раса, забывшая о главных своих способностях. Как царь Мидас, получивший дар: чего бы ни коснулся – все превращать в золото, но не смогший поесть, и умерший от голода. Так и человечество, получившее великий дар – жизнь, изничтожает самое себя, превращением самого прекрасного рая и сада в площадку для уродливого дешевого различного игрища для измождений себя и убийств. Превращая жизненное пламя в агонию, адское пламя. Кто и когда перевернул это мир, ставший королевством кривых зеркал?

Эльза закрыла глаза, засыпала. Кто-то научил ее этому в детстве. Она уже не помнила кто. Старая игра, как загадать себе подарок. Только не Деду Морозу. В него она не верила никогда. И не знала, даже глобально не задумывалась никогда над этим, кому же летит посланный ею запрос. Богу или огромной и такой великой Вселенной, в которой, наверняка, где-то есть так много добра. Она знала, что делать так – можно, особенно если ты не желаешь кому-нибудь зла. Месть, боль и рвущее душу отчаянье в список «загадок» никогда не входили. Загадывать можно было все что угодно: от новых штанов, денег, до любимого человека и виллы на Канарах, но только делать всегда это надо было со спокойной душой.

Сон прокрадывался в мозг, оставляя где-то далеко уходящий день со всеми его незаконченными делами, нервозами и приятными моментами. Она оставалась одна с проникавшей через открытое окно в комнату ночью. И принялась мечтать. Хотя мечтами это было назвать трудно. Желание нужно было сформулировать не испытывая по этому поводу никаких эмоций, и так, как будто данный «предмет» у тебя уже есть. Любое, прокравшееся случайно чувство, будто то даже радость или само вожделение обретения чего-либо, обрекало идею «загадывания» на провал. Вожделея или желая, получалось, как будто она хочет только «желать» чего-то, а не действительно обладать им. И в таком даже случае Вселенная исполняла запрос: она могла «желать» этого сколько угодно, ведь получалось как будто ее счастье в этом. Мир как бы наоборот, отодвигал тогда задуманное на неопределенный срок или время, как будто уничтожая рядом с ней все возможности реализации задуманного. Мысль материальна. И если ты думаешь, что какая-то вещь для тебя слишком дорога, и ты не в состоянии ее приобрести – так и будет. Всегда. А только если ты представляешь, как в шкафу у тебя висит уже платье от Диор, а у подъезда стоит «порше», так же естественно для тебя, как разбить приемлемые по цене два яйца с утра на сковородку, ты даешь шанс своей мечте сбыться. Потому что мечта перестает быть мечтой, она для тебя – уже реальность.

Игра в «подарок от Деда Мороза» была сложна, и включала в себя еще один момент. Задуманное, свою просьбу миру, надо было продумать максимально детально. Потому что чем более конкретно звучал «посыл», тем выше были шансы на его получение. Эльза хотела любви. Не то, чтобы она действительно жаждала этого больше всего на свете, или ей до безумия недоставало в жизни этого чувства, отнюдь нет.

Это была просто игра, сказка, рассказанная самой себе перед сном. Во-первых, она хотела мужчину. Но вокруг нее ежедневно были тысячи мужчин, они были повсюду, ходили рядом по улицам и в магазинах. И даже охранник при входе в подъезд мог бы сойти за это высокое звание. Так что судьба могла посчитать свой долг исполненным, и не ответить на запрос. Но нет, Эльза хотела не просто любого мужика… Она задумалась, улыбаясь с закрытыми глазами во сне. Себе не надо было врать, или объяснять условия своих предпочтений. Сейчас, в уже непроглядной темноте, так приятно было вести эту неспешную беседу с самой собой. Мужчина должен был быть высок, строен, но не до болезненной худобы или наоборот, атлетического телосложения. Просто не толст, в пределах разумного. Она любила таких. Светловолос, а лучше – шатен. Она старалась избегать частички «не» даже в мыслях, предпочитая не говорить «не брюнет», так как эта дурацкая приставка почему-то с легкостью терялась по дороге к адресату. Она замечала это уже не раз. И подумав про себя «не брюнет», с необыкновенной легкостью можно было заполучить как раз и пресловутого брюнета. Светлые глаза…Возраст? Старше тридцати. Определенно старше. Тридцать пять? Нет…Можно больше. Но не старик, с которого уже только и сыплется песок, а в лицо тебе дышит подагра. О его деньгах она предпочитала не думать. Здесь и сейчас они были не особенно интересны. Хотя загадывая так для себя «любовь» уже несколько раз, она успела и «попасть в точку», и ошибиться. Первый раз она загадала человека «с перспективами». И у встреченного молодого человека они действительно были неоспоримы… Через какой-то время с прискорбием пришлось признать, что «перспективы» так и останутся ими навсегда, никогда не перерастая в «выгодную работу», или хотя бы какой-то более-менее оптимальный доход. По крайней мере, похоже, пока рядом будет она. Во второй раз она, особо не мудрствуя, заказала себе, чтобы человек был просто богат, в хороших пределах. К сожалению, забыв обо всем остальном. Марик…

Эльза тряхнула головой, отгоняя некстати ворвавшиеся воспоминания. И постаралась вернуться к приятной «гадалке». Безработного совсем все же не хотелось, это как-то не показывало человека с приятной стороны. Пусть будет что-то романтическое: геолог там, или археолог, или что-то там такое…Эльза хихикнула, такой детской проказой казались ей ее же собственные мысли. Характер, так… С этим тоже ничего не стоило здорово лохануться, и она старалась быть осторожней. Так весельчак и душа компании мог оказаться гулякой, пьяницей или еще кем угодно, а серьезный домосед, наоборот, замучает своей «правотой», будет невыносимым занудой, чуждым человеческой теплоты. Запрос выполнялся с такой дотошностью, слово в слово, что иногда и ей самой становилось страшно за такие вот свои «ночные забавы». Но у жизни была всегда масса вариантов, гораздо большая, чем Эльза могла бы даже вообразить, а люди кроме описанного, обладали еще стольким количеством качеств, что всегда стоило учитывать все, даже самые, казалось бы, невероятные, детали. Умный, добрый, сострадающий ближнему, увлеченный своей мечтой, необычный…Что же еще? Перебирая в памяти все, чего хотелось бы от человека, но что просто забылось по случайности в данный момент, она старалась предусмотреть, предугадать последствия, негативные проявления каждой черты характера, или отсутствие ее. Малопьющий, однолюб или не любивший никогда прежде…Она хмурила ровный лобик, пролистывая в голове многообразие человеческих характеристик, стараясь ничего не упустить, и все более увлекаясь игрой.

Здесь было важно все. Упоминая работу, к примеру, за бешеные деньги по три часа в сутки в приятном коллективе и недалеко от дома, не стоило забывать про выходные, иначе у вас их не будет!!! Без ошибок Эльзе еще не удавалось обойтись ни разу. Полученный «результат» всегда грешил какими-то нюансами. Иногда они были почти незначительны, иногда – имели решающий аспект. Получалось это то ли оттого, что она не могла и не умела слишком уж детально продумывать все, то ли оттого, что человек никогда не бывает всем и абсолютно доволен, и всегда найдет повод к чему бы придраться. Но она уже успела к этому привыкнуть, и была заранее морально готова, что восторг «поросячьего визга» вряд ли сможет испытать даже при получении «задумки».

Варианты «доставки задуманного» она предпочитала вообще не осмысливать. У судьбы, или кого-то там еще, всегда было больше возможностей и шансов, чтобы доставить ей «подарок». Чем у нее – даже предположить. К тому же подобные «предположения» здорово осложняли возможность «доставки», а иногда и не давали ей случиться совсем. Так что она даже мысленно не касалась этого вида мировой деятельности.

Когда все было продумано и тщательно осмысленно, оставался последний, и порой самый важный этап игры. Теперь про все передуманное надо было немедленно забыть. Так, как будто она и вовсе не думала об этом. Забыть окончательно и бесповоротно, выбросив из памяти. Как будто вспомнилась фотография из вчерашней газеты, и тут же вновь вылетела из мозга. Разум имел такую функцию продолжать «обсасывать» все уже описанное, начиная кружиться по кругу, добавляя или убавляя все новые детали, так что «запрос» переставал быть таковым и превращался в обычный водоворот мыслей. И терял свой единственный шанс быть осуществленным. Вообще все перечисленные действия следовало делать по возможности быстро, и так же быстро об них забывать. Так, как будто бы это не было тщательно спланировано, а лишь обычная череда идей, проходящая вереницей перед глазами, не вызывающая эмоций и уходящая в никуда. Если мозг удавалось таким образом «обмануть», не дать ему понять, что вы планировали что-то, а так, как будто бы он думал об этом сам, без эмоций и каких-то оценок, то желание почти наверняка сбывалось. Эльза, стараясь не впустить, не дать хоть на мгновение какой-либо эмоции проникнуть, мелькнуть в череде ее спокойных рассуждений, уставилась на узор обоев на стене. Щелкнула пультом телевизора, там шел какой-то фильм, и она пристально всматриваясь в лица героев, старалась уловить часть уже пропущенного сюжета. Затем приподнялась, сунула ноги в тапки и пошлепала на кухню, заваривать чай. Уснуть в эту ночь, похоже, уже не удастся. Может быть, было бы лучше, провались она в сон как раз на том месте, где все надо было забыть. Но и так получилось не плохо. Заглядывая в шкаф в поисках исчезнувшего сахара, она уже не вспомнила о недавней игре. Душа ее была спокойна.

Так часто удивляет нас жизнь. Вот вроде сидишь на работе, только подумаешь, и тебе уже звонит старая подруга, которую ты с трудом можешь вспомнить, и приглашает тебя для компании на лыжный курорт по бросовым ценам. Ты кладешь телефонную трубку обратно на рычаг, все еще в шоке: «Откуда она могла знать, что ты, глядя на снег за окном, только что думала об этом?» Или зеленый свет на всех светофорах, когда ты уже и не думал на встречу успеть, и вежливый гаишник, указывающий что впереди затор и стоит объехать дворами… Ты удивляешься, радуешься судьбе… А Эльза пыталась возвести это в систему, играя в нее.

Простые «заказы» у нее: как встретить старого друга, у которого давно уже утеряны и адрес, и телефон, обычно выполнялись быстро – от двух часов до нескольких дней. Более сложные, как тот, что был сейчас – от месяца до полугода.

Он тихонечко счищал кистью со стен старую штукатурку. Груда исписанных мелким торопливым подчерком листков валялась рядом на инструментах. Все что он видел здесь, старик аккуратно перенес на бумагу, и решил немного на стене, где было чистое место, «копнуть» дальше. Он соскабливал штукатурку, когда чуть повернувшись на корточках обо что-то запнулся и, покатившись, упал на спину, сильно ударившись головой. В мозгах зазвенело, и по картинке происходящего прошла еле заметная рябь. Раздался шорох, и с тихим шуршанием в дальнем углу подвала часть стены отодвинулась. Медленно потекли минуты. Сначала старик даже не понял в чем дело. Что это он во время падения на что-то нажал. Пол был абсолютно ровным, и нажимать вроде бы было не на что….

Аристократ приподнялся и неохотно с опаской приблизился к новоявленной двери. Впереди было темно и пахло сыростью. Неяркий луч света на его фонаре показал, что открывающаяся дорога уходит вниз под уклон. Оглянувшись еще раз назад, и поняв, что в случае чего помочь ему будет некому, он шагнул в проем. В тот момент позвонить кому-то, хотя бы тому же Андрею, мысли не было. Он боялся, что дверь вот-вот закроется, и что более неприятно, может так же закрыться за ним. Подтащил рюкзак с инвентарем к проему, вздохнул, и уже нехотя, с неприятным чувством на сердце, шагнул вниз.

Проем, метра два в ширину, и около десяти в высоту, давал возможность идти свободно и не нагибаясь. Через пять минут коридор разошелся на трое. Выбрав крайнюю правую полосу, он пошел по ней. В свете фонарика ему удалось разглядеть, что и пол с потолком, и стены выложены тем же камнем, из которого был выстроен фундамент дома, обнаруженный им ранее внутри строения. Камнем, который насторожил его сразу же: своей гладкостью, как вымытостью веками морем и временем, старостью постройки. Коридор еще несколько раз расходился на два, три, четыре, иногда даже на пять проемов. Вим шел медленно, стараясь оглядеть каждую трещинку, или проросшую травинку в стене. Взглянув на время, он с удивлением понял, что бродит здесь уже третий час. Хотя ему казалось, что прошло не более пяти – десяти минут. Но осознание времени могло быть ошибочным. Старые наручные часы, служившие верой и правдой ему уже не первый десяток лет, вели себя странно, то начиная бешено вращать секундную стрелку, то замирая вовсе. Видимо их срок уже пришел. Он совсем не чувствовал усталости, не гудели ноги, и в голове было как никогда ясно. Боль от удара ушла, и шишка не намечалась. За все это время он ни разу не кашлянул, и воздух врывался в легкие чистый прозрачный, как будто он вдыхал его стоя на вершине высокой горы… С продвижением вперед плавно исчезал запах сырости и плесени. Вокруг возник аромат плодородной земли и свежих цветущих трав. Удивительное ощущение спокойствия и умиротворенности, какой-то уверенности в себе и своих силах окутывало его. Еще раз посмотрев, на дичавшие на глазах, часы, старик повернул назад, решив вернуться сюда позже, уже с водой, едой и необходимым оборудованием. Дорога назад заняла намного меньше времени. Заглядывая на обратном пути в подворачивающиеся другие входы, сделанные на манер арок, он укреплялся в мысли, что это не просто подземный ход или целая системы ходов, а вполне возможно – лабиринт или что-то другое. Слишком странной казалось ветвящаяся система. Он дошел обратно без приключений или каких-то пугающих звуков.

Когда ноги его ступили на пол подвала, дверь в стене, откуда он только что пришел, бесшумно затворилась. И он уже хотел начать тихонько насвистывать, от переполнявших душу эмоций и чувств, как заметил, что около лестницы наверх стоит человек.

На последней ступени стояла девушка. Возникший по началу, озноб прошел. Но когда он приблизился к ней, его затрясло вновь и намного сильнее… Это была его недавняя знакомая, которую он подвозил до дома с мостовой… Его глаза расширились и видимо он побледнел, так и остановившись в конце коридора, не дойдя до нее буквально около пяти метров. Глаза девушки смотрели пристально и серьезно, дикая глубина, казалось, плескалась в них, отражая море печали.

– Зачем вы ходите здесь? Как вас занесло сюда?

– Простите…Просто дверь была открыта, и я зашел… Посмотреть… – он запинался в словах, пока до Вима не дошло, что и ей совсем нечего здесь делать. Чем бы она ни была, и что бы ему в дурацком помещении не мерещилось. – Простите. А что вы здесь делаете?

– Я хозяйка этого дома.

– Давно?

– Нет, несколько дней. А вы?

Вим задумался. Лгать было неудобно. Парень так и запамятовал показать ему какие-либо бумаги, удостоверяющие его права на дом. А выплаченные деньги и постоянно болтовня заказчика совсем стерли в его памяти необходимость проверить что-либо. Так что если она не врет, а зачем бы это ей? Правду говорить нельзя. За правду его, скорее всего, выгонят. И деньгам – «прощай!» А уходить уже отсюда ох как не хотелось…

– Вы знаете… Это длинная история. Может быть, мы выйдем на воздух? Вы не курите?

Девушка повернулась и молча пошла вперед.

Сердце Эльзы колотилось. Спустившись в подвал и обнаружив там открытую в стене дверь она гораздо меньше удивилась бы, чем увидев кто идет на нее… Состояние шока – наверное, лучшее объяснение ее самочувствия. Мыслей не было. Было несколько вопросов к Вселенной. На лестнице он случайно коснулся вместо поручня ее ноги. Тело так шарахнуло током, что она вытаращилась на него сверху огромными дикими глазищами… Старик извинился, и если бы не попытался подниматься дальше, она, наверное, так и стояла бы еще какое-то время с выпученными глазами и открытым ртом.

Перед крыльцом, Вим уже успокоился и, положившись на неизбежность судьбы, с манерой ее на случайности, стал чувствовать себя несколько увереннее. Эльзу колотило, она отводила глаза, и осознавала себя как нашкодившая пятиклассница. Они закурили. Курила она редко и сигарет с собой не взяла, поэтому пришлось разживаться у нежданного гостя.

– Мы так и не познакомились. Меня зовут Вениамин Виссарионович.

– Эльза.

– Эльза, мне говорили, этот дом передается по наследству… И еще не все наследники решили вопрос со своими правами на него… Вы уже закончили, окончательно выкупили этот дом?

– Да. Вчера подписала последние бумаги… Я слышала, но мало про наследство. Но проверял нотариус. Там было все нормально. Вы – один из наследников?

– Не совсем… Один из наследников попросил меня слегка реконструировать этот дом, видимо хотел приведя его в божеский вид повысить стоимость продажи… Как видно – не успел. Странно, что мне никто не позвонил… Может в суматохе просто забыли…

Она смотрела на него глазами потерявшегося щенка, которому проходящий мимо человек, может быть, протянет сосиску, а если сказочно повезет – возьмет к себе домой. Разве что рот не открыла. Вим примериваясь, смотрел в ее приоткрывшийся рот.

– Да? Может быть… Но сделка уже завершена, – казалось, что она так этому факту расстроилась, что чуть ли не слезы выступили на глазах. Девушка поспешила отвернуться.

Эльза чувствовала себя дурой. Причем дурой лет пяти. Ощущение чуда билось в ее мозгу разливаясь на все ее существо… Как будто правда пятилетний ребенок, открыв новогодний подарок, получает что-то, о чем он даже еще не мечтал. Хотелось прекратить этот дурацкий маскарад и вновь почувствовать почву под ногами, а внутренний голос вещал все, что о ней думает в резких и нелицеприятных выражениях, наставляя на путь истинного правильного поведения. И страшно хотелось, чтобы новый знакомый не уходил, просто, вот так опять…

Аристократ внимательно наблюдал перемену ее лица с покрасневшего на бледно-фиолетовое. К концу своего мыслительного процесса она, видно, еще больше расстроилась.

Ему опять стало ее жалко… Ненавидя в себе это бесполезное чувство, и не желая давать ему расти, он ляпнул быстрее чем подумал.

– Хотите, я могу закончить реконструкцию для вас? С тем, что есть здесь сейчас жить совершенно невозможно.

Девушка уставилась на него расширившимися глазами, пытаясь шарить ими по его лицу. Видимо, ожидая найти там ответы на какие-то свои проблемы и вопросы. На лице, кроме стандартного набора черт, ничего не было. Она так напряженно думала, что Вим уже решил, что данный процесс для нее совсем непривычен, и она не справиться с решением поставленного вопроса. И, не дай Бог, кому-нибудь позвонит….

– А…. Хорошо. Ладно. Раз уж вы все равно здесь копаетесь… Только одна просьба – в подвале больше ничего делать не надо, – при слове «подвал» ее лицо обрело то же, что и внизу, выражение.

– Хорошо, как скажете, ваше слово для меня закон. Вы подумайте, что вы хотите. Я закуплю материалы, и мы с вами приступим. Необходимое я привезу и так, вы подумайте о новом интерьере. Вот вам мой телефон, – он продиктовал номер данного Андреем мобильника, она послушно записала, достав из сумочки маленькую книжечку, – Мне можете звонить в любое удобное вам время. Приступить можем хоть завтра. Хоть сейчас.

– А…

– А расценке договоримся позже. Думаю, она вас устроит. Я очень люблю свою работу, знаете ли, там что думаю, мы договоримся в любом случае. Хотя будет немножко зависеть от того, что именно вы захотите, но думаю, особенно это ничего не поменяет.

“Находки”

Старик, сгорбившись, сидел у себя дома на кровати. Кровать не скрипела противным медно-ржавым гнусавым контральто, как обычно, ведь сейчас он не двигался. Он сидел так всего несколько минут. Ветхое, местами поеденное молью, а кое-где разорвавшееся от времени белье бросилось ему в глаза и обухом ударило по душе. За время своих странных открытий и новой работы он успел забыть, как он стар. Как волк за тысячи километров чует запах чужой крови, и никогда не ошибется, так и старик чуял что то, о чем он так мечтал в юности, ради чего пошел на археологию, ради чего перепахивал в жару и слякотный моросящий дождь бескрайние поля, находиться там – за дверью подвала, в одном из туннелей. И возникшая в момент откровения искра медленно угасала в его душе под моргание старой лампочки, освещавшей подгнивший стол с ворохом никому не нужных бумаг, скрипящего дощатого пола, железной кровати со съежившимися заржавевшими пружинами, заплесневелую чашку чая забытого в поспешных сборах на столе.

Жизнь уходила из него по капле. Вытекая вместе с капающей из крана на кухне водой в умывальник. Унося с собой бесцельно и зря прожитые годы, угробленное здоровье, метания, нервотрепки, минуты радости от ощущения впереди чего-то великого, вместе с мечтой. Почти стоя на пороге открытия, он чувствовал, что уже не имеет сил до него добраться. Все силы остались там: в очередях за хлебом по талонам, в бессонных ночах от плача ребенка, в пачке недокуренной примы, в высиживании по восемь часов за канцелярским столом с видом какой-то деятельности, в кружке пива в местной забегаловке, здесь на старой кровати… Наверное, никогда так отчетливо и ясно старик не чувствовал, что умирает. Умирает пока не совсем. Его тело, может быть еще долго, будет шествовать и кашлять. Но то, что внутри исчезало необратимо.

Медлить больше было нельзя. Он еще раз посмотрел на кружку с заплывшим спитым чаем. Если остановиться – то это все, что у него останется. И никакие деньги, пусть даже на лекарства, ему не помогут. Тот же спитый чай. Лучше уж совсем без лекарств умереть быстрее, чем так, как сейчас. Ведь он не молодеет… И вернуть жизнь ничто уже не поможет. Хозяйка дома сказала ни в коем случае не приближаться к подвалу… И если она его поймает и выгонит, то никто, не он, ни заказчик, ничего уже не смогут поделать…. А дверь она может еще и замуровать, тогда проникнуть туда незаметно будет вообще невозможно… Медлить было нельзя… Сил даже встать, казалось, почти не было. Он встал. Не торопясь, собрал нужные инструменты, выгреб из холодильника немного еды. По дороге заехал в супермаркет… Как красиво они теперь назывались, а он все никак не привыкнет. Старик усмехнулся. Купил воды и оставшееся необходимое. Старый уазик, отданный ему Андреем во временное пользование, чтобы он мог выбраться из дома и сам съездить за недостающим материалом, здорово пригодился. С хозяйкой они разъехались вместе на машинах, скорее всего она не должна вернуться. Там ведь даже негде спать.

Лес встретил его холодным молчанием. Только шум покрышек раздавался по затертому с колдобинами асфальту. Казалось, что окружающий мир умер. Так бывает перед грозой или ураганом. Природа затихает, как бы прислушиваясь, уже не кричат и не летают под облаками птицы, не стрекочут ночные насекомые, а листва и кроны деревьев застывают как по мановению в детской игре “море волнуется раз!». Ветра нет. Но запаха озона не чувствовалось. Так же как приближающейся опасности или преграды. Лес казался заколдованным и присмиревшим. Как притихший зверь, опуская голову, пропускает зашедшего к охраняемому дому.

Он спустился в подвал. Еще в прошлый раз он сварганил здесь хорошую лампочку, починил проводку, и бетонное серое помещение залил ослепляющий свет. Дверь была заперта. То есть на том месте, где она должна была быть, была как прежде ровная гладкая стена. Он осматривал ее миллиметр за миллиметром. Трогал любую, показавшуюся выпуклость, отслоившуюся штукатурку. И понял тщетность своих усилий лишь тогда, когда уже раз в десятый дошел до соседней стены. Сел. Следы его отковыриваний были хорошо видны. Пересел около них. Постарался придать себе подобную как тогда позу. Очень медленно, стараясь не поворачивать головы и все – таки смотреть назад, стал пятиться и заваливаться на спину. Он упал. Ничего не происходило. Он проделывал этот номер еще и еще раз. Кости не выдерживали чрезмерных нагрузок и спина и все тело уже невыносимо болело. С непривычки, стало резать в глазах и зашумело в голове, мозг перестал думать. И не рассчитав, в очередной раз он упал с размаху и по- настоящему. Раздался шорох открывающейся двери. Измотанный в своих проблемных попытках, он как ошпаренный вскочил на четвереньки. И успел заметить крохотную, как от ноготка, вдавленность в полу у стенки, которая плавно выезжала назад, имитируя ровную поверхность, и небольшой металлический штырек чуть поодаль, со странной звездообразной шляпкой заезжающий обратно в пол. Теперь ему стала понятна дикой формы глубокая царапина на спине, полученная в прошлый раз, на которую он по началу не обратил внимания. Он подполз к месту, где исчезли вдавленность и штырек. Пол был ровный. Поразглядывав его минут пять, он крестиками ориентировочно наметил их предполагаемое расположение и, зажав свой мешок, шагнул в темноту тоннелей.

Он шел тем же путем, но уже гораздо более быстро. Стараясь добраться до того места, где был в прошлый раз, как можно раньше. Пройдя его, и еще около четырех сотен метров коридор раздвоился, но не так, как в прошлые разы. Он раздвоился по вертикали, а не по горизонтали как было до этого. Один туннель шел ровно вверх, другой – ровно вниз. В оба вели сглаженные каменные ступени. Причем так, что если идти из нижнего, то по ней, скорее всего, уйдешь вверх, а если идти со стороны старика – то вниз. Подумав, он взобрался наверх. Виму стало казаться, что он идет по практически отвесной стене, хотя и уместной в данном случае гравитации и наклона тела не было. Но он скорее по какому-то внутреннему наитию клонился корпусом вперед и вниз. Отдышка вместе с кашлем покинули его еще по прошествии первых пятьсот метров при входе в тоннель. Перейдя с быстрого шага на рысь, он почти побежал. Так не бегают в современном мире. Без сопротивления встречного потока воздуха, без веса своего тела, без ощущения полета. Он, казалось, бежал одной силой мышц, четко, размеренно. И сам не замечал этого. Уже проскочив, он отметил, что что-то мелькнуло в бесившемся свете фонаря. Остановился и обернулся. Отдышки все еще не было. Не потому что дышать было легко. Ему показалось, что он не дышал. Но сердце билось размеренно, гулко. Свет фонарика, прикрепленный на ремне к голове, высветил что-то черное и круглое на полу в самом углу лестницы. Старик присел, а затем поднял его. В его руках оказался шарообразный камень, неизвестной ему породы, беловатого цвета, выточенный чьей-то умелой рукой и теперь ставший копией человеческого черепа. В полумраке и в первую секунду он принял его за настоящий.

Выронить находку помешало только одно – руки его закостенели от ужаса. Такого он не видел никогда. Череп был «как живой», цельный, в основании затылка был отбит небольшой кусок, как от удара тупым острым предметом. По приблизительной наметке, из остатков, пройденных еще в университете, знаний, останку было около двух – трех сотен лет. Но пугало не это. Гримаса невыразимого ужаса была на самом скелете. Бывают такие маски на Хеллоуин: белое перекошенное лицо, съехавшие глазницы, вниз расплывшаяся линия рта и черная пустота в отверстиях, которые когда-то смотрели, что-то могли говорить. Эту маску держал сейчас в руках старик. Только она была почти настоящей. Глазницы были слегка сощурены, из-за чего один глаз казался меньше другого. Рот перекошен, он был чересчур широким для человеческого, и узким. Один конец его уползал вверх, другой вниз, почти к самому окончанию скулы. Плюс ко всему череп был цельным, то есть нижняя челюсть была, как будто приращена к верхней, и было непонятно, как в таком случае существо вообще могло говорить и есть, даже если смогло бы родиться. Размер черепа соответствовал обычному, взрослого человека. Разве что скошенный лоб, как от удара лопатой, был больше. А около левой глазницы, у крайнего к виску уголка, была небольшая вмятинка. Как выжженная огнем или выплавленная чем-то. По форме она точной копией отражала человеческую слезу.

Зная как зыбко настоящее и обманчиво прошлое, Вим аккуратно завернул находку в снятую с себя рубаху, и, неся впереди себя на вытянутой руке, побрел с ним наружу. Чувство обретения несметного и неоспоримого богатства грело изнутри. Выскочив на воздух в темноту ночи, он замер. Сердце колотилось, никак не желая успокаиваться и входить в свой обычный ритм. Дрожащими руками он развернул рубаху и заглянул внутрь, желая убедиться что то, что лежит там, не часть обычного кошмарного сна. Дотронулся рукой. Череп отдавал холодом, но был несказанно реален. Старик втянул ноздрями воздух, ощутил, как им наполняется грудь. С годами скитаний, метаний, безденежья и безвестности было покончено раз и навсегда. Держа в руках то, что возможно, прокладывало ему дорогу в совершенно другую, новую жизнь, он представлял себя на вершине мира.

Подумав немного, он утащил череп домой. Было еще слишком много времени до утра. Оставалось только ждать. Аккуратно размотав тряпочку, в которую он любовно завернул свое сокровище, он долго со смесью леденящего душу ужаса и восхищения, смотрел на странный предмет. По камням и внешнему виду, голова явно была делом рук человека, причем жившего не вчера, а, возможно, много-много столетий назад. Он даже смутно боялся представить себе, сколько лет может насчитывать находка. Но точно знал одно, чтобы так вытесать неизвестный камень инструментов не было еще лет пятьдесят назад. Они появились разве что не вчера. А значит то, что он сейчас держал в руках, изготовить так давно было невозможно. Когда на полу заскакали первые лучики предрассветных сумерек, его, наконец, сморил неглубокий прерывающийся сон. В голове мелькали какие-то картины, поздравления, награды, погони, его побег по серому извивающемуся лабиринту, где шансы, даже уйдя от преследователей, просто выйти на свет, пятьдесят на пятьдесят, и ничего не зависит более от него, только от судьбы и удачи.

Как позже оказалось, проспал он долго. Когда Вим открыл глаза, за окном день уже затягивала в себя беспощадная мягкая в своей темноте и прохладе, городская ночь. Открыв глаза, он первым делом посмотрел на стол. Черепа не было. Вместо него на жалкой тряпице лежала маленькая горстка пепла, разметаемая ветром из-за открытого окна.

От недавней надежды, почти осуществившейся мечты, вновь не осталось ничего.

Не понимая, что произошло. И озверев от постигшей его неудачи, и нахлынувшего невыносимого и такого острого, разочарования, он ринулся назад, к тоннелю. Взяв только воду, и наплевав на ночь, возможный голод и даже на столкновение с хозяйкой, он мчался по городским улицам. На его счастье, час был уже поздний, и ему не удалось повстречать бдительных гаишников. Разрывая коробку передач старого уазика, он ворвался в лес, и, проносясь по нему как налетевший ураган, с визгом тормозов припарковался у дома. Не разбирая дороги, и даже не включая свет, на ощупь, нашел на гладком полу штырек, и когда стена отодвинулась, бегом ворвался в образовавшуюся за ней, черноту.

Все еще опасаясь сбиться с пути, он бежал уже проверенным путем, углубляясь все дальше и дальше в хитросплетение тоннелей и закоулков. Повороты, раздваивающиеся ходы, уходящие вправо, влево, вверх и вниз, редкие лестницы, перемешиваясь, только успевая мелькать у него перед глазами. Он не знал, сколько прошло времени. В этих местах, под землей, он утрачивал привычную старческую немощь и привычное, в подобных ситуациях на земле, чувство усталости. Но все же, стал передвигаться медленнее, переходя сначала с бега на легкую рысь, затем просто на быструю ходьбу. Луч фонаря, который он держал в руках, в такт его шагам, бесился впереди на полу и стенах. Место, где был найден череп, давно осталось позади. Внезапно свет от него уперся в тупик. Такого раньше не было, и старик приостановился на месте, желая понять, что же произошло.

В этот раз ходы расходились иначе, чем во всех предыдущих случаях. Перпендикулярно его движению, один их них уходил вправо, другой влево. Ход же, по которому двигался он, как раз и упирался тупиком в стену, от которой начиналось разветвление в обе стороны. Постояв немного и оценив обстановку, он провел лучом по окружавшим его объектам. Фонарь дернулся, от неожиданности, в его руках.

Впереди, на уровне его лица, мелькнуло что-то овальное и желтое. Сделав шаг, он приблизился, уже не сводя фонаря с обнаруженного предмета. На уровне его глаз висело на длинной толстой цепочке золотое изделие, более всего напоминавшее древний амулет. Цепь, ведущая вверх, обнаружилась висящей на небольшой трубе, торчащей из стены. Присмотревшись, старик понял, что труба, скорее всего, когда-то служила подставкой для факела. Сам предмет, переливающийся разнообразными маленькими и большими, выложенными по кругу цвет за цветом (зеленые, синие, желтые), камнями, был размером чуть меньше его ладони. Витиеватые изгибы огранки шли по всему украшению, переплетаясь как листья и стволы лианы, а в самой средине его горел в луче фонаря, мелькая бликами на стенах, огромный красный камень, скорее всего – рубин. Хотя Вим не очень разбирался в драгоценных камнях, и их форма и цвет мало что говорили ему.

Он посветил в оба расходящихся в стороны прохода, но не обнаружил там ничего, кроме обычных тоннелей, по которым только что шел. Хотя через пять метров луч фонаря тонул в темноте, за ней оставалась неизвестность. Затем вновь посвятил на амулет. В голову лезли различные мысли. Система ходов под домом, уходящих непонятно куда, уже давно не напоминала ему просто прорытые каким-нибудь боязливым князкьком пути к отступлению, в случае нападения врагов. Это было чем-то другим. И все время, идя вперед, он каждую секунду ждал, что за следующим поворотом будет вход в чьи-то последние покои, или серия келий, где жили и хоронились от остальных монахи-тамплиеры. И вот перед ним висел амулет.

При взгляде на него ему сразу вспомнились тысячи слышанных им, реальных историй, от старых и более удачливых друзей-археологов, о подстерегающих повсюду смертельных ловушках. Что так неплохо и зазывно показано в фильмах об Индиане Джонсе. Он, миллиметр за миллиметром просветил стены, потолок и пол, но особенного или угрожающего не нашел там ничего. Правда, помня о штырьках, до идеального скрытых в ровном полу при выходе, двигаться он не торопился. Вокруг, как всегда, было тихо. Амулет висел как приманка, как насмешка над ним. Ровно перед самыми глазами, отсвечивая золотом и красными бликами по стенам, как бы маня его. Как будто был повешен специально, как сыр кладется в мышеловку, чьей-то неумолимой и насмешливой рукой.

Мозг услужливо выкладывал перед мысленным взором давно забытую информацию, о вирусах, таящихся в старых египетских гробницах. Занимающиеся раскопками археологи гибли целыми партиями от неизвестных и неизлечимых недугов, после открытия гробниц. Что долго позволяло местным верить в сказки о проклятиях. Пока совсем недавно не был обнаружен вирус, маленький микроб, долгое время спящий без воздуха и света, в вакуумной обстановке, и активизирующийся как раз при вскрытии покоев фараонов. Микроб проникал воздушно-капельным путем, и панацеи от него не существовало, не спасли не защитная одежда, ни маски. Просто, открыв что-либо, заходить сразу туда было нельзя, а только через несколько дней, когда вирус умирал сам собою.

Старик смотрел на амулет. Было такое чувство, как будто кто-то смеется над ним, манит… Но развернуться и уйти от поблескивающего сокровища, или просто пойти пока дальше в один из проходов, он не мог. Судьба не так часто баловала его своими подарками, чтобы можно было с легкостью отвернуться от одного из них. Даже если им был, возможно, заплесневевший в мышеловке, «сыр».

Вздохнув, старик поднял руку. Он уже понимал, что не уйдет, и отойти от сокровища тоже не сможет. Значит, чтобы не последовало за этим, выход был только один. Он коснулся холодного желтого металла. Взял его рукой. Повертел со всех сторон. Ничего не произошло. Аккуратно поднял вторую руку, и снял цепь с подставки под факел. Теперь амулет был у него в одной руке, а цепь от него и фонарь – в другой. В темноте тоннельной системы стояла привычная тишина. Он не шевелился и четко прислушивался, обонял воздух вокруг себя, ожидая нападения каждую секунду. Того, что сейчас вылетит стрела, откуда не пойми, и пронзит его в самое сердце, или из пола выскочат железные колы, и распнут его жалкое тело на своих концах, как приколотую глупую бабочку-махаона. Время тянулось медленно, и отстукивало биоритмом, в ушах. Но ничего не происходило, не менялось вокруг. Он сделал шаг назад. Один. Другой. Третий. Ничего не случилось. Медленно обернулся вокруг своей оси. Переложил амулет в одну руку. Просветил фонарем стены. Они были обычными, никаких тайных знаков, или других неясных изменений с ними не происходило. Повернулся к тупику спиной. И осторожно, делая каждый шаг, и прислушиваясь, двинулся в обратном направлении. Вокруг висела спокойная кладбищенская тишина. Как будто его нечаянное воровство этот мир проспал, не заметил, занятый своими давно не мирскими делами.

Поглядывая на вещицу в руке, он двигался к выходу. Было такое чувство, как будто его обманули. Очень крупно объегорили. И масштабность обмана была столь велика, что он даже не смог понять, в чем же она заключалась. При приближении к выходу, у него мелькнула мысль, что фокус может быть в том, что впереди будет закрыта дверь. Как ни странно, но это подозрение умиротворило, почти успокоило его.

Но свет фонаря выхватил торец приоткрытого каменного блока. Дверь, как он и оставлял, оказалась не заперта. Выйдя из подземелья в подвал, и, подождав когда за ним бесшумно затвориться стенной проем, он присел на корточки на полу. Повертел в руках амулет, еще раз тщательно осматривая его со всех сторон. Каких-то видимых изъянов или наличия сокрытых внутри тайн, обнаружено не было. Он положил вещицу в нагрудный карман. Посидел, ощущая ее вес, и как оттягивается под ним тонкая ткань рубашки. Недоумевая, встал, и, все еще с удивлением оглядываясь на происходящее в мире вокруг него, вышел из дома. Завел машину. Ночь, со стрекотами леса и безмятежным чуть влажным ароматным воздухом, была вокруг. Он открыл окно. Закурил. Выпуская в темноту клубы серого дыма и остатки своих неясных мыслей. Затем медленно, все еще оглядываясь по сторонам, и ожидая чего-то, тронулся с места.

Лес колыхался и шумел вокруг. Какие-то зверьки перебегали с ветки на ветку. Маленькие сонные птички неуклюже вспархивали с дороги и прилегавших к ней, деревьев, вспугнутые светом его фар. Уже на середине пути, остававшемся до главной дороги, он почувствовал легкое жжение на теле, в том месте, где в кармане рубашки лежал амулет. Решив, что, возможно, от пережитых волнений у него поднялась температура, и от нее же нагрелся металл, он вынул амулет из кармана. Повертев его в руке, с сожалением, переложил на пассажирское сидение рядом с собой, продолжая поглядывать, как в темноте при редких случайных бликах света, переливаются камни на нем.

Засмотревшись, он не заметил, как подъехал к пересечению с главной дорогой. Едущий по ней, автомобиль, вовремя заметил его, и, отчаянно гудя, пронесся мимо. Старик изо всех сил дал по тормозам. Машина встала. От резкого толка при остановке уазик качнуло, и амулет, подпрыгнув на сиденье, с легким звуком лязга улетел под него. Вим, оглядев дорогу, ринулся под сиденье за ним.

Там зияла дыра. Небольшая, с ладонь человека, овальная, она была сквозной. Внизу, в днище автомобиля, была видна земля. Осмотрев все вокруг, и не увидев более ничего, он коснулся отверстия рукой, и тут же вскрикнул, отдергивая обожженную, и в миг покрасневшую, конечность.

Одним махом он распахнул дверь и выбросил свое тело из машины, хрустнули кости, тут же заныла спина. Держась за поясницу здоровой рукой, он обогнул капот, и, встав на четвереньки, заглянул вниз, под машину. Там, такой же овальной формы, было отверстие в земле. Уже наученный, он аккуратно, через платок, коснулся его. Отверстие было еще теплым, но чтобы дотянуться до его дна, пальцев не хватило. Он бросился назад, отогнал машину, снова вернулся в дыре в земле. Посветил туда фонарем. Луч, пробежав в ней по остаткам растений и грунта, терялся где-то глубоко внизу. Достав из кармана, и оценив достоинство монеты, он бросил ее туда же, где только что блуждал, в оцепенении, луч. Подождал. Но так и не услышал удара. То ли земля была мягкой, то ли отверстие было слишком глубоко.

Он вернулся в машину. Внимательно осмотрел все. Вынул коврики, снял обивку с сидений, вытащил переднее кресло… Амулета как не бывало. Затем, отогнав машину чуть глубже в кусты, взял из багажника лопату и начал копать. Комья земли летели в разные стороны, иногда в свете проезжающим мимо машин в лобовых стеклах отражались удивленные лица водителей. Земля нарастала стеной вокруг него, а чертово отверстие, с каждым новым взмахом лопаты, казалось, не изменялось совсем.

Забрезжил рассвет. Количество машин на дороге увеличивалось пропорционально увеличению освещения местности. Только тут он заметил, как невыносимо ноет спина, свою ободранную до крови обожженную руку, грязь на лице, руках и одежде…Лунка, уходящая в черноту, оставалась неизменной. На каком-то моменте он понял, что у него больше не было сил. Сел в машину. Завел, превозмогая боль в руке, переключил передачу. Объезжая воздвигнутый им холм из дерна, чуть не свалился в овраг.

Вим не помнил, как он добрался домой. Разделся. Смыл грязь и кровь с руки. Только опустившись лицом в свои рваные, давно не стираные простыни, он ощутил что-то, отдаленно напоминавшее блаженство.

Старик сидел, разложив перед собой свои исписанные мелким каллиграфическим подчерком со стен подвала листки и пепел, точнее запакованные его остатки в колбе. Думал, что совсем с этим делать. Пересудов и прочей мути будет больше, чем дела. Отдавать данное заказчику ему даже в голову не могло прийти. Опять же отдашь сейчас – и все, больше ему копаться нигде не дадут, это будет уже дело государства, а не одной личности… Что ж, пойдем по другому пути.

Олег ждал его на ступеньках у входа в лабораторию. Не то, чтобы он быль сильно рад Вима видеть, но и особого недовольства не высказывал. Они были знакомы еще с института, часто сидели в общей компании у девчонок в общаге. Крепкой мужской дружбы не получилось, но, встречаясь изредка по работе и просто пересекаясь где-то в городе, они продолжали радостно здороваться и интересоваться друг у друга как дела. Олег, на данный момент служащий профессором в каллиграфической лаборатории, пришел на ум Вима как нельзя кстате. Тот, бегло просмотрев принесенные листки, приподнял тонкие, давно редеющие брови, и с обещанием как что перезвонить, удалился в глубины здания.

Прошло несколько дней. Вениамин за это время, то впадал в уныние, то вскакивал и, радостно потирая руки, и начинал мерить шагами метры своей чердачной конуры. Особо никуда не выходил. Пивная и прочие негодные дружки разом опротивели ему в свете разворачивающихся в его жизни событий, и не вызывали желания к общению с ними. Он перезвонил заказчику, и отрапортовал о нахождении в доме новой хозяйки, попеняв ему за сокрытие информации. Расстроившись, и так не о чем больше и не договорившись, они попрощались. Оставалось только ждать.

Олег позвонил через пять дней и попросил его подъехать. Витой, местами потертый руль, выскальзывал из его в миг вспотевших рук на поворотах, нога срывалась с сцепления и газа. Оказавшись у дверей святилища современной науки примерно через час, старик принялся кружить вокруг крыльца, от нетерпения заглядывая во все окна подряд. Наконец, появился Олег. Они степенно закурили. Он отдал обратно все листы, и, по мере того, как говорил, нервно-радостное возбуждение начинало стекать с лица старика. Текст не смогли определить. Да, некоторые знаки в нем были неоспоримо схожи с древне-египетской письменностью, какие-то – с символами из более поздних языков, но большинство закорюк было неизвестно науке. А поскольку данное творение было принесено на листе обычной белой бумаги, а не найдено при раскопках каких-либо древних регалий, то ценности не представляло никакой. И современной наукой было признано обычным бредом. Проговаривая все это, Олег смотрел на Вима холодно и сухо, и тоном голоса, и даже бесстрастной манерой вести разговор как бы не двусмысленно намекая, что было, по меньшей мере, невежливо беспокоить его по подобным пустякам. На всякий случай, уже разворачиваясь, чтобы уходить, он все же проронил через плечо:

– Так и не скажешь, где ты это взял?

– Да так, ерунда, у одного знакомого увидал. Подумал, может тот что ценное нашел, просто не понимает этого…

– Скорее всего, твоему другу следует обратиться к специалисту. По мозгам, – махнул тот на прощанье рукой.

Уже сидя в машине, Вим все еще не мог совладать с охватившим его замешательством. Очень хотелось верить, что найденное им в действительности так старо и сохранилось в единичном экземпляре, что ученые всего мира еще не видели подобного. Но здравый смысл мешал ему уверовать в это объяснение окончательно. Оглядывая овальную дыру под пассажирским сиденьем в полу, и развалившиеся на коленях листки, он старался удержаться от страха, и не сойти с ума. Ему начинало казаться, что все, что он видел, и видел он один – не более чем плод его больного, старческого воображения – не существует в реальности. Боясь утратить связь с рассудком, он раз за разом прокручивал последние дни и часы своей жизни, пытаясь понять, где еще и как он мог образовать отверстие в полу автомобиля подобной формы. Казалось, в памяти провалов не было, но и чего-то стоящего, хотя бы отдаленно тянувшее на объяснение, в голову не приходило. Он даже подумал было позвонить заказчику и опросить того на момент неисправностей в выданном авто. Но, повертев трубку в руках, в последнюю секунду отложил телефон.

Эльза сидела в своей квартире, обхватив себя руками за голову. Сколько же масок набирается у человека за жизнь… И включаются – то они совсем не вовремя. Любой психолог объяснит, что в каждом человеке живет: человек – ребенок, человек – родитель, и человек – взрослый. Но в состоянии шока или попадая в глупую неожиданную ситуацию, мало кто может себя контролировать, чтобы не попасть под влияние извне, не дать другому и обстоятельствам собой воспользоваться, не стать «человеком – ребенком», или что еще хуже, «человеком – родителем». Это происходит потому, что мало кто способен внятно, ясно и четко ответить на вопрос – чего же он действительно хочет сейчас? Он себя, от мира, от других людей, какой любви, какой радости, какого зла… Хотя бы ответить честно и искренне самому же себе своим внутренним голосом. А это ведь так важно – понять… Думая, что мир – плох, мы видим как бьются самолеты и поезда на экране телевизора в программе новостей, уставшие и готовые в любой момент разозлиться лица в транспорте, хмурое небо, а если не его, то грязь и мусор под ногами, и свое, с грустно опущенными уголками губ и потухшими глазами – лицо в зеркале. Вспоминаются старые обиды, мелкие дрязги, сказанное кем-то когда-то едкое слово… Но стоит кому-то нас рассмешить, или купить бесполезный пустяк о котором мы так давно мечтали, как мир расцветает новыми красками. Не потому ли так ценна роль на сцене и в жизни хорошего клоуна? Для счастья ведь немного надо. Даже просто чей-то заразительный счастливый смех за стенкой способен тронуть душу, свернуть поток мыслимого небытия в другую сторону, где солнце, возможно, будет греть всегда, а мы – всегда улыбаться.

Вот у нее вчера включилась маска «ребенок». С чего бы это? От неожиданной встречи понравившегося ей человека? А ведь этим своим дурацким поведением она могла оттолкнуть его навсегда. И впечатлившись от первой встречи, он может никогда уже не воспринять ее настоящей, а даже если ей и удастся это, то могут пройти годы… В конце которых человек опять же не порадуется ее настоящему «я», так как посчитает себя обманутым, намеренно оскорбленным. А этого никто не любит. Хотя, казалось бы, она не лгала. И ниточка, которая могла привести к счастью и прекрасному будущему, будет разорвана и навеки утеряна. Как глупо и неудачно устроен человек. Или мы просто не в состоянии управлять своим мозгом? Контролировать свои руки и ноги человек учиться в течение первого года жизни, а управлять всем остальным сколько? Своими истинными желаниями, потребностями – сколько? Всегда? А расплата за ошибку бывает страшной, нередко непоправимой…Верно говорят: счастье – в незнании! А каково тому, кто знает? Кто уже не может просто и ясно сказать что: все мужики – уроды, что сама она – несчастливая и на ней проклятье, порча и венец безбрачия со стародревних времен по роду, что жизнь – несправедливая штука, и не бывает настоящей любви и счастья, а все вокруг только корысть, злоба и лицемерие. Как быть тому, кто знает что это – не так. И знает как сложно и тяжело лгать самой себе, а еще невероятнее, почти невозможно себя обмануть? Что все, что он видит сейчас – результат его мыслей и действий. И это он ошибся, он просчитался, не досмотрел. Чувством вины увлекаться не стоит. Оно гонит лишь по замкнутому кругу, не давая ни освобождения, ни выхода. Хорошо принятое в христианстве «раскаянье». Понял, осознал все свои ошибки, раскаялся… И забыл про них. Все, теперь с новыми знаниями вперед и с песней дальше. Было бы здорово. А если ты человек – привычки? К людям здорово привыкаешь, успеваешь привязываться… И то что виделось издалека, при долгом и ближайшем рассмотрении исчезает. И мы, цепляясь к мелким соринкам, часто забываем про вопрос «главного бревна», с которым, собственно, и предстоит иметь дело. Человек становиться близкий, родной, такой знакомый… Со всеми его достоинствами и недостатками. Наш. Какой бы ни был. Наш и все. Пьет, ну пьет, бьет, ну бьет, не любит – так не любит… Наш ведь….. «Вы в ответе за тех, кого приручили»…Конечно, зачем вам собственное счастье, расплачивайтесь за ошибку всю жизнь, какое уж там раскаянье. Люди, удобно устроившееся на шее тем или иным способом, редко правильно понимают, когда их пытаются сбросить. И мы, часто запутавшись в хитросплетении их и своих соплей, взваливаем «ношу» обратно. Забывая о том, что жизнь, возможно, одна, и никто кроме нас не решает, как прожить ее.

Эльза качала головой. Надо же так лохануться. Сама ж загадывала, а результата все равно никак не ожидала! Ведь замуж так вышла, обрела деньги и независимость… Ей даже думать не хотелось, что она же могла и сделать кое-что нехорошее, пусть даже человеку которого не любила… Так ясно вчера ночью представить себе со стариком встречу, и так по дурацки себя повести!!! Позор… Но ожидать, что встретишь его в своем доме…Хотя, сказано же, не загадывай пути исполнения, у Вселенной их все равно больше, ты ее только ограничиваешь, не в пользу себе… Но чтоб так!!! Позор. Теперь интерьеры придется смотреть… А ведь в доме так менять ничего не хочется. И ремонт она ненавидит. А спать удобно на полу. Да.

Девушка все не звонила. И ночью старик опять вернулся в подвал.

Сегодня он решил не доходить до конца старым путем, это требовало много времени, а возможно что-либо могло ждать его гораздо ближе. И он при первом раздвоении коридора свернул в центральный тоннель.

Он шел уже около пяти часов. Хотя «шел» неверно сказано, по привычке почти с начала туннеля он, сам не заметив, перешел на бег. Стены сменяли цвета, из темно-серых они становились то совсем черными, то красными, затем зелеными, и, наконец, стали проноситься мимо него золотисто-желтыми. Видимо туннель был достроен когда-то не совсем давно, так как еще не старая кладка из кирпича, на зеленом фоне перешла в более древнюю, отшлифованную временем, идеально сложенную громаду из булыжников, между которыми не прошел бы даже перочинный нож. Потолок и своды расширились и стали выше и больше. К концу туннель разошелся примерно до девяти метров в ширину и двенадцать в высоту.

Он сворачивал все время направо, но на четвертом или пятом переходе, как по дикому гласу интуиции, его затянуло налево. Мыслей не было. Странное состояние, обычной обстановке в котором слышен только шум ветра в ушах и размеренный стук собственного сердца. Здесь оно отличалось, так как не ветра ни даже звука главного органа не отдавалось в голове. Вакуум. Абсолютное безмолвие. Как будто время застыло и его бег – лишь дань вечности, его личный круг ада. Он начал бы думать, что сошел с ума, если бы не эти чертовы стены, которые изменяли цвета. Хотя может и это – лишь плод его больной фантазии?

Дверь возникла так неожиданно, что он чуть не состыковался с ней, лишь секундное замешательство спасло от слияния воедино…с золотыми вратами. Не удержавшись на ногах, старик упал и так остался сидеть на тыльном месте, вытянув вперед ноги, подпирая себя сзади рукой и открыв рот. Огромный арочный проем, он занимал почти всю стену и завершал собой коридор. На вершине, соединяющей обе створки, был выплавлен распахнувший крылья коршун, ноги его обвивал, как связывал, шипящий урий – древний змей Египта. Как помнил старик, еще с далеких курсов по археологии, два эти знака вместе являли собой символ, олицетворяющий власть фараонов, принадлежность к правящему роду. Все знаки, кроме этого, были тщательно зашлифованы или затерты, так что каждый кусочек этого когда-то идеального великолепия, даже замок, были исцарапаны и зачищены неизвестным предметом. От чего дверь казалась поврежденной, какой-то искореженной и жалкой.

Старик попробовал толкнуть ее, дверь не поддалась. Она казалась чем-то наподобие вечной, сложенной самими богами, стены, чем тем, чтобы могло бы пропустить через себя, или просто открыться.

Единственное, что еще посмел сделать Вим до этого похода, так это отправить кусочек камня, из которого выложен дом, на анализ, через сослуживца с прошлой работы, которому повезло больше устроиться и при новом режиме консультантом в одну из местных лабораторий. Через некоторое время ему пришел ответ, что камень – известняк, возрастом примерно десять-двенадцать тысяч лет до нашей эры…. И если сейчас он был практически уверен, что весь туннель до этого – из того же или чуть более раннего известняка, то врата… Врата выглядели действительно золотыми!!!

“

Андрей

”

Андрей зачесывал волосы перед зеркалом назад. Сегодня ему нужен был образ получше. Если говорить еще размеренно и тихо некоторые давали ему около тридцати четырех лет. Мокрая расческа послушно шла по волосам, делая их гладкими, прилизывая волосок к волоску. Исчезали так искусно выстриженные мастером перья, открылись большие миндалевидные холодные глаза цвета льда, которые сейчас казались колючими и жесткими. Захищнился нос, губы, вторя общему виду, превратились в жесткую тонкую складку. Волосы от геля стали темнее. Зеркало отразило разложенный на шелковом белье кровати дорогой вечерний костюм. Он был практически готов.

Приобретение дома стало для него неожиданностью. Все трюки, все ухищрения оказались впустую, чертов риэлтер. Он всего лишь забыл доплатить этой заразе, и вот что она выкинула. Нда, сделанного теперь уже не воротишь. И все те фокусы с психотропными и ультразвуком, которые он с таким удовольствием опробовал на желающих приобрести его, ЕГО собственность!!! Оказались в пустую. Но ничего не проходит бесследно, он набрался опыта, который так бесценен в современном мире. Все это было только шуточками. Чертов старик не захотел отдавать ему дом, а ведь что он ему предлагал!!! Почуял что-то что ли…. Да нет, не мог… Не должен был. Просто старческий маразм, природная идиотичность. Зачем только она отдала их, ЕГО, собственность какому-то из ума выжившему старикашке?! Жаль, что сам купить дом он не может, так было бы просто… Но может именно в этом и есть, истина, что он пройдет, преодолеет все преграды…? И работничек что-то «хвостом крутит»… Теперь и не проконтролируешь его.

Ограничить себе доступ к дому морально он не мог. У него было много талантов, из рода тех, которые мир так не стремиться признавать даром…

«Повезло еще с вдовой. Просто сказочное везенье, как ни посмотри. Была бы, к примеру, семья, или еще чего, пришлось бы посложнее. Но вдова, затворница, вылезшая из бедных, чувствующая себя не в своей тарелке в нашей элите, неприрученная и не таскающая мужиков – просто клад, о таком даже мечтать у него бы язык не повернулся! Идеальнее некуда. Как разве что, если б дом купила его кошка. Но кошки у него нет. Да и собаки тоже. Он их ненавидит». Усмешка снова зазмеилась по его лицу, поползла вверх и растаяла, превратившись в пар глубине леденящих глаз. «Единственная проблема с затворницами – их редко где можно встретить, но всегда есть выход, всегда…».

Рука потянулась к белоснежной рубашке костюма.

Говорят, женщина сразу и безошибочно чувствует симпатию мужчины. Василиса чувствовала, и который раз повернувшись, поймала взгляд улыбающихся серых глаз в костюме от Хьюго Босса. Губы обняли бокал, и в горло с легким шипением ухнуло шампанское, приятно разливаясь по всему телу и отдаваясь в голове. Вечер обещал быть удачным.

Через некоторое время она обернулась еще раз. И встретилась с его смеющимися глазами…Прямо за своим плечом

– Вы не против, если я постою здесь? Так редко удается встретить богов.

Василиса засмеялась. Ей было искренне смешно и так же приятно, но лучше всего она знала, как действует ее смех на окружающих.

– Можно. А почему богов?

– А вы не знаете? Вы так похожи на богиню! На древнюю, с материка Атлантида. Существовал такой материк. Сокровищница нашей истории, Эдем и Олимп богов, люди там знали канализацию, живопись, строили прекрасные храмы и дворцы, владели магией и целительством. Их женщины – были прекраснейшими из существующих во Вселенной. Древних атлантов отличала от повседневных, а так же и от «людей умелых» такая красота, как небо от грязи под ногами. Их женщины были высокого роста, светловолосы, с покатым лбом и лучезарнейшими глазами, они были равны мужчинам и в совете и на войне. И, так же как и мужчины, могли спокойно занять трон и править государством. Такого равенства и не узкомыслия мы не можем достичь до сих пор. Когда я увидел вас, то только образ древней жительницы Атлантиды, великой, чистой и мудрой правительницы настоящего рая на Земле, мог возникнуть в мой голове.

– Я мало слышала об Атлантиде. По-моему, она утонула?

– Да. Материк стоял на вулканически опасной местности, и за три ночи великая Атлантида оказалась погребенной под слоями лавы и моря. Хотя точное объяснение об исчезновении ее до сих пор нет, еще его связывают с мировым потопом.

– Ну, по крайней мере, это гораздо интереснее сводки последних инвестиций, о которых здесь так часто можно услышать, – девушка приятно, но строго улыбнулась. – Жаль, я так несведуща в вопросах своей древней прародины.

– Я с удовольствием расскажу вам, как только у вас найдется минутка.

– Минутка есть сейчас.

– Может быть, присядем? Я вас приглашаю, – Андрей улыбнулся, Василиса захохотала. В меню был шведский стол.

Они уютно устроились на диванчике в маленьком углу одного из залов, где тускло светила красная свеча, бросая блики на разбросанный ромбами узор скатерти, а от проходящих их скрыл угол и тумба с папайей. Девушка, поигрывая потемневшими от полумрака влажными глазами крутила в тонких пальцах бокал, Андрей смог продолжить:

“

Легенда об атлантах

”

«Практически у всех народов в древности имеются предания о некоей загадочной земле, которая однажды ушла под воду. Такие сказки можно найти у греков и китайцев, южноамериканских индейцев и австралийских аборигенов, у египтян и у русских (Китеж-град). Общее у всех этих легенд то, что погибшая цивилизация несла в себе Великое Знание в виде заклинаний, ритуалов, секретных формул, идеального государственного устройства, значительно превосходя по уровню развития все остальные цивилизации.

      …Когда-то, очень давно, в Атлантическом океане, напротив Средиземного моря, существовал большой остров – известный под названием Атлантида. Еще Платон описывал этот остров, и хотя многие думают что это – легенда, но на самом деле это описание реального исторического события. Все последующая в древности мифология: боги и богини Древней Греции, Финикии, Индии и Скандинавии, были просто короли и королевы, герои Атлантиды. Их подвиги, считающиеся мифическими, на самом деле были отражением реальных событий, которые донесла, хотя и исказила, через века, молва.

После трагедии, унесшей с собой этот великий остров или континент, в разных концах планеты стали появляться необычные светловолосые люди. Чаще они были группами, но также могли быть и поодиночке. Они высаживались у берегов из диковинных лодок, по преданиям Египта – сходили с неба. Но все – превосходили в огромной степени существовавших тогда людей по уровню развития и объему знаний, и оттого почитались как боги. Все их рассказы о своей прошлой жизни были схожи: о катастрофе, поглотившей их землю в огне за три дня и три ночи, и о внутреннем устройстве их жизней. Сегодняшние ученые выдвигают различные версии о произошедшем: от взрыва вулканической местности лавой, о которой не имели понятия атланты, расколовшей остров, до падения метеорита. Но достоверно о том, что же послужило причиной гибели великой цивилизации – неизвестно до сих пор.

Выжившие рассказывали странные, по тем временам для людей, вещи. О том, что правила у них женщина, жрица по имени Мин-Эрва. Разные народы, и государства были на их земле, и Мин-Эрве подчинялись все многочисленные правители этих «регионов». Короля прафризов, например, звали Минно (как позже Миноса на Крите). Среди других, нашедших свое отражение в мифах и легендах, персонажей, были мореходы Нээф-Тун (сходный с Нетпутном) и его родственник Инка. Причем Инка, по рассказам самих же выживших, высадился после трагедии на земле нынешнего Перу.

Люди, жившие на Атлантиде, в большинстве своем были от двух метров ростом и обладали громадной физической силой. Еще же от «человека обычного» их отличала удлиненная форма черепа, светлые кожа и волосы, и голубые глаза. Это было столь необычно для мелкорослого и загоревшего, темноволосого населения Земли того времени, что высокий рост, светлые волосы и голубые глаза до сих пор почитаются эталонами красоты. Тогда же это было не просто стремление приблизится к идеалу, а наличие таких черт у местных понималось как принадлежность, приближенность к богу.

Но самое главное, что отличало их от нас – это огромное, ничем не ограниченное желание добра. Жизнь их, может быть из-за наличия сверхъестественных возможностей, была счастливей и проще. Многие страдания из тех, что переживает сейчас в своей жизни каждый человек, было им недоступны и неведомы. Это был удивительно добрый и мудрый народ. Мечта всех тех известных и не очень героев революций, которым сейчас так тошно на Земле. Та искорка, то понимание чего-то главного, что ускользает от нас сейчас, освещало их жизнь и как солнечный свет, не давало этому внутреннему свечению угаснуть. О внутреннем устройстве их общения и быта мало что дошло без искажения до наших дней. Но постулат, что атмосфера мира, счастья и покоя главенствовала там всегда, остается и сейчас неизменным.

В главном от нас их отличало то, что они практически не были частью пищевой цепочки. Они жили дольше, чем любое существо на планете, и даже их смерть ничего не приносила круговороту веществ. Они могли не питаться какое-то время вообще, регенерируя энергетический потенциал из воздуха, Космоса или откуда-то еще. Так что пища была скорее данью традициям, чем ежедневной необходимостью. К тому же нужные вещества они могли получать из растений. Ко всему прочему, они владели тем, чем сейчас славятся лишь немногие йоги. Это умение замедлять жизненные процессы и впадать в летаргический сон или почти останавливать все жизненные процессы в своем организме, до крайности замедлять их. В эти периоды они вылечивали себя от болезней, могли путешествовать мысленно по окружающим нас мирам и набираться мудрости и умения оттуда. А тело тем временем не умирало, и не разлагалось, лишь ждало своего главного элемента – души. К тому же владение телепатией было так же естественно для них, как для нас разговорная речь. Они не «читали мысли» в нашем узком понимании этих слов, а как бы «видели насквозь» сознание другого существа. Что сводило умение лгать «на нет», атланты не могли обмануть друг друга. Так же все от чего так страдаем мы сейчас, они тоже были лишены. Нормальный современный человек, как впрочем, и в любые века до, каждый день своего существования обречен бороться, чтобы выжить. Бороться с обществом и природой за кусок пропитания, теплое одеяло и крышу над головой. Все различия современных индивидов, и личностные качества, за которые мы любим, ненавидим или уважаем друг друга – на самом деле лишь набор психологических травм, нанесенных нашими предшественниками друг другу и переданных по наследству. «Характер» современного человека составляет лишь степень адаптации к встреченным им проблемам, и примененные им пути выхода из них. То, что человек есть на самом деле, давно уже не считают частью его, а то «Божественной искрой», то «идиотизмом и дуростью», то чем–то еще. Но только не тем, чем оно является на самом деле – добром. Атланты же в силу природной мудрости, телепатии и тех способностей, что ставят их магами над нами, были лишены этой психологической драмы. Каждый из них, в принципе, мог существовать отдельно от общества, контактируя с другими мирами, животными или просто оттачивая свое совершенство. Построить дом, прокормить себя, транспортировать что-либо и тому подобное они могли без помощи другого. То есть совершенно не зависели от того, что сбивает современных людей вместе и заставляет их подчиняться самым активно взбирающимся на верхушку этого «тонущего айсберга». Любые материальные блага, в которых они особенно и не нуждались, каждый из атлантов мог создать для себя сам, не прибегая к посторонней помощи. Даже температуру своего тела они могли понижать или повышать по своему желанию, и уж тем более – не мерзли. Вместе их сплачивала только одно – любовь. Любовь друг к другу. Атлантами двигали высокоморальные принципы. Так как не приученные жизнью идти на подлость и хитрость ради выживания, они так навсегда и оставались детьми, добрыми, игривыми, счастливыми, любопытными. Они, конечно, учились. Учителем их была природа. Все то, что происходит в ней, часто огорчало их и заставляло думать. Но поскольку объемом работы мозга у них был во много раз больше, чем у нас, то и знания были другими. Они изучали все, от кореньев и свойств трав, металлы, земли, до слоев других миров, и были прекрасными лекарями, астрономами, магами и т. д. Вот только как у нас из поколение в поколение, увеличиваясь в своем разнообразии, передаются пороки и формы изощренных издевательств друг над другом, у них передавалось тепло, любовь, смирение, готовность к компромиссу и желание понять другого человека, и весь окружающий мир. Так не было убийств, воровства, какого–либо зла. И близкий человек по утрам за чашкой кофе никогда не бил хлесткой унижающей наотмашь издевкой на завтрак. Им бы это в голову не пришло. Там не было в основном и браков. Да, какие-то атланты жили друг с другом всю жизнь. Удовлетворение от жизни было столь велико, что земная плотская страсть, какой бы прекрасной она не была, уже не могла его переплюнуть. У них очень большим уважением считалась свобода. Никто не ограничивал человека в его устремлениях и желаниях. Каждый выбирал наиболее комфортные ему условия. Эти люди не знали зла, не знали, что нужно осуждать, не знали, что одно правило может быть приемлемо и хорошо для всех. Там уважением пользовалась индивидуальность и ее выбор. К тому же любовь для них тоже не являлась предметом торговли: “Я тебя люблю и ты меня обязан любить!» Вообще бороться за самку или самца принято в основном в животном мире, обычно не слишком старую или молодую, а наиболее детородную: у оленей – рогами, львицы защищают свои прайды и своего льва и тому подобное. От чего не ушло и человеческое общество. Все до сих пор заманивают, отвоевывают и потом переживают за своего «самца или самку». Если же один из атлантов полюбил другого, то это не означало, что другой должен ему как-то ответить. Первый мог оставаться рядом с объектом своего обожания, или если тому это неудобно, испытывать свои чувства вдали от него, но это случалось реже. Так как они не знали, что на отвержение любви надо смертельно обидеться, то были счастливы уже от испытываемого чувства и принимали с радостью и как норму любой дальнейший расклад. Обычно атланты соединялись вместе, когда желали продолжения рода. Позже, ребенок мог жить с любым из них, если их интересы разошлись. Либо с кем угодно, кто ему нравиться и кто позволит, чтобы перенять определенные навыки какого-то мастерства, к примеру, отточить их. Педофилии, к счастью, атланты тоже не знали, так как в сексуальные отношения вступали по договоренности и желанию обоих партеров, так что дети росли психически и физически здоровыми. Это был совершенно другой мир… Те десять заповедей, которые человечество не может заучить до сих пор, были естественны для них как вдох и выдох. Они, бедолаги, просто не представляли, как можно существовать иначе. Убийство для них, наверное, было бы большим шоком, чем для нас – если бы Земля перевернулась с ног на голову. Что есть религия? Если посмотреть хотя бы основные каноны разных верований, то можно понять, что они очень похожи. Во всех диктуются принципы, которые и так должны быть нормальны и естественны для каждого разумного человека: «Не укради, не убий, не злословь, не черевоугодствуй и т. д. Еще в наших религиозных верах хорошо прописано кто откуда произошел, и на примерах, как делать не надо. И самое главное, что каждая религия нам дает – это вера. А вера – это тот нерукотворный храм, куда человечество может без последствий выливать всю свою боль, чтобы не озвереть и не отыгрываться на других, приносить свои грехи, печали, просить защиты, помощи… Человечество – один большой глупый ребенок, который, ударяясь сам, потом долго дерется с бессловесной палкой. Маленький, он пойдет со всем этим своим «добром» к маме, она и расскажет все, и поможет, и утешит, и простит. А взрослому, куда ему идти? Вот и дал нам кто-то более умный другую «маму». К которой и прийти со всем своим наболевшим можно, и прощенья, и помощи попросить. И когда некуда больше идти, сесть рядом, к стенам храма прижаться, ввысь сводов посмотреть, и почувствовать, что тебя тут всегда ждут, что ты здесь всегда дома. Ощутить, устав от тяжелого пути, наконец, эти тепло, мир и покой. Чтобы не крушить все вокруг себя, крича на весь мир от собственного одиночества. У атлантов не было такого количества горечи и наболевших эмоций, чтобы была необходимость их куда-то изливать. Они, как балованные дети, купались в счастье этого мира, и имели достаточно мудрости, чтобы понимать говорящего.

Спор о том, существовала ли действительно Атлантида, или это всего лишь выдумка, сейчас уже можно считать вполне решенным. Ученые, хоть и грешащие обилием разнообразных версий, все же сходятся в единственном – в утвердительном ответе на вопрос о существовании этой земли. Животный мир, не занимающийся построением глубоких теорий и гипотез, ведет себя еще более доказательно в этом смысле. Лемминги (норвежские грызуны), к примеру, и по сей день в период демографического взрыва в стаях, чреватого голодовкой, вдруг собираются, пересекают страну, переплывают по дороге реки, направляются к океану, где долго плывут на запад, где массами, наконец, тонут. Посреди океана, но всегда в одном и том же месте. Их ведет инстинкт. Та глубинная память, передающая через поколение в поколение лучше любой географической карты, о той плодородной земле, куда можно и нужно было прийти, где еды всегда было вдоволь, и где могли вырасти их дети. Разбросанность некоторых животных и видов растений поражает, если вдуматься в это. Тюлени, морские котики, и многие другие вдруг обнаруживаются на совершенно разных частях планеты. Там, куда не могли никак добраться сами. Есть мысль, что Атлантиду соединяли с другими континентами некие «переешки», мостики, по суше, по ним-то и могли спокойно перебираться животные и люди.

Трагическая гибель этого рая на земле не просто прокатилась отголосками по всей планете. Она прошлась по ней странным, непонятным даже сейчас «ураганом». Еще со школы некоторые помнят, что растения размножались почками, а потом вдруг стали это делать с помощью опыления. Все здорово. Но как, почему, с чего вдруг произошло такое развитие и скачок в их развитии – понятно так же, как почему вдруг одна обезьяна взяла палку и резко стала человеком, а другие – как были мартышками, так и остались и никак не хотят преображаться. Что, почему и каким образом влияло так на эволюцию Земли? Еще более интересно, что делалось в истории людей в период после гибели Атлантиды. Слабые и неразвитые люди того времени разгуливали в шкурах, жарили мамонта на кострах, и до ужаса боялись молний. Жили в пещерах, о чем говорят наскальные рисунки, найденные в великом множестве. Три дня и три ночи в огне изменили мир. Два века после в пещерах нет никаких изображений. Куда же прятались, уходили от опасности неразвитые первобытные люди? Чем занимались они – не известно. Но вдруг после долбления палкой земли в поисках огня, через два века мы встречаем пресыщенные, избалованные инфраструктурой цивилизации Древней Греции, Египта, Крита и многие другие. Где нравы и свободомыслие не намного отличаются от сегодняшних, глубина суждений этих людей поражает нас и сейчас. Их ткани, искусно выделанные украшения, обработка металлов и принципы диковинного строительства многие не могут быть разгаданы и сегодня. Египетские пирамиды, лабиринт Крита – чудеса настоящего, и обыденность прошлого. Откуда, как могли совершить обычные люди такой скачок в своем развитии во всех направлениях за столь короткий срок? То, что было тогда, мы не можем достичь не только за тысячи лет после произошедших событий, а даже разгадать или хотя бы повторить технику творений того периода.

Атланты были далеко не первой цивилизацией, жившей на Земле. Но, также как и мы, а может быть это как раз у человечества от них, они преобразовывали мир. Вот только делали они это не с помощью машин и, привычных людям, технологий. Иначе. Они жили тысячи лет. И их мозг, и внутреннее строение имели настолько много раскрытых внутренних и используемых резервов, которые у нас сейчас, по неведенью, считается «рудиментарными отростками», ненужными, отжившими приспособлениями. По легенде, они обладали внутренней психической силой, называемой «вриль» (евреи ее называют «аур», индийцы «акаша» или «акаса»). Это была движущая сила развития Вселенной. С ее помощью они могли не только говорить на любых языках, но и «договариваться» с дикими растениями, заставлять их размножаться по-другому, менять их. Одомашнивать животных, а так же заставлять процессы в их организмах идти иначе, что сейчас называется «мутацией», только не случайно, а именно в нужном им направлении. Благодаря ей, они могли пробуждать разум у недоразвитых детей, излечивать не только физические, но и психические заболевания. Заставлять свой организм, так же как и любой другой работать на полную мощность. Может быть и это все – лишь суеверие перепуганного человека. И на самом деле, обладая хотя бы на девяносто процентов работающим мозгом, они просто знали какое сочетание каких минералов и растений смогут исправить, переменить существующий химический состав в телах животных и стволах растений. Это подтверждают и найденные в Египте, до сих пор не разгаданные, папирусы о пересадке человеческой головы, излечение катаракты. Древние документы, содержащие аналогичные сведения, были найдены и у Майя, и у многих других, развитых народов того времени. Откуда, как могли прийти и использоваться знания у древних людей, даже сейчас почитаемые нами как чудеса? Оттуда же пришли традиции о бальзамировании и захоронении человека, чтобы он мог найти покой в той, другой жизни. Это записано в книгах, авторы которых неизвестны, а сроки давности изготовления самих произведений превосходят все мыслимые и немыслимые пределы. Откуда могли взяться такие огромные и глубокие сведения во всех областях знаний и наук и почти первобытного человека, которые мы до сих пор вертим перед собой, как неандерталец – зеркало, удивляясь и не зная, как и что с этим делать. Не говоря уже о том, чтобы создать.

Такой великий народ не мог не предчувствовать надвигающуюся катастрофу. Спровоцирована ли она была ими самими, случайность, или это был лишь итог ведения войны с кем-то еще более нам неизвестным. Но тихая нация атлантов далеко не вся после расселилась по земле, доживая свой век отчужденно от человечества, обучая его, и не скрещиваясь, как нам не приедет в голову продолжать свой род с обезьяной. С людьми остались лишь немногие, те, кто не успел или не захотел спастись. Основная же часть расселилась кто куда. Сейчас найдены в водах мирового океана длинные с усердием и изяществом выложенные лестницы, ведущие вглубь вод, каменные столбы из неизвестного в природе материала. Площадки и входы в кратерах вулканов, огромные разветвленные сети ходов и туннелей, идущие, бывает под целыми горными массивами куда-то вниз, к центру Земли. Возможно, часть из них ушли в глубины вод Мирового океана, чтобы жить там, некоторые – к центру планеты. А большинство перенеслись туда, куда потом следом за ними ушли, собрав вещи с собой, и Майя. В параллельную ли Вселенную, на другую планету или в другие миры, или туда, куда уходим мы все после смерти – неизвестно. Есть мнение, что длинные цепи коридоров проложенных под толщей земной коры и мирового океана, ведут как раз к таинственным расщелинам в планете, которые являются входами, соединяющими миры. И оттого-то вынырнет неожиданно из озера Лох-Несс чудовище, то проявят себя странные мохнатые существа под два метра, напоминающие людей и обезьян одновременно, и прозванные Йети, то крылатое чудовище пролетит над Землей, то русалка вильнет хвостом задремавшему рыбаку… И исчезнет. Это просто заблудившиеся твари из другого мира, случайно прошедшие до нас, и в испуге убежавшие обратно.

Отголосок того, что кто-то до сих пор следит и обучает нас, гремели еще столетие назад. Он проскальзывал в произведениях Рериха, посещавшего Тибет, в тайных экспедициях Гитлера, ищущего высшей поддержки и не обретшего ее. В поисках Шамбалы, того странного мифического места, где и сейчас живут на сказочной райской горе среди облаков древние мудрецы, следящие за нами».

Пламя от затухающей свечки металось в завороженных Васькиных глазах, затухая, как возможно когда-то умирал огонь на тонущих обломках материка безмятежного счастья Атлантиды. Андрей замолчал и отпил из бокала уже чуть не забродившее красное вино. Народ в зале давно начал расходиться. И сейчас они находились с остатками загламуревшего общества: кто не смог вовремя уползти и сейчас еще продолжал надеяться набраться на это сил, и теми, кому так некуда идти, что они до последнего пытаются отыграть для себя блеск великосветских приемов. Неподалеку, со скучающий выражением на лице, моментами перекашивающемся от усталости в ногах, и унижения своего положения, ждал официант.

– А как ты думаешь, от чего на самом деле могла погибнуть такая могущественная Атлантида?– Василиса полулежала на столе, подложив под симпатичное личико согнутую в локотке головку. В глазах начинал исчезать беснующийся зачарованный свечной огонек.

– Я? – она кивнула, – Я думаю, что от того, от чего погибает и все на этой земле. От самого простого. Сложная система «человек» погибает от наипростейшей, но наиболее приспособленной к выживанию – молекулы СПИДа. Самого искусного в единоборствах бойца легко пообедает маленький кусочек металла, под названием – пуля, летящий в правильном направлении. Сложное всегда погибает от простого. Возможно, это правда, про всемирную связь «черного и белого»: свет лучше виден во тьме, а добро идет рука об руку со злом. А может эту идею о движении, как о противоборстве темного и светлого, придумали лишь люди, чтобы оправдать себя. Потому что, черным, темным, злом, убившем добро, были мы сами. В этом наш самый первый и самый страшный грех. А тем немногим, что смоли передать нам из духовного атланты, было осознание, того, что мы делаем. Отсюда все наши представления о зле, дьяволе, аде и всем том ужасе, что может постигнуть нас. «Темная сторона» – отголосок через время нами же и содеянного.

Приближенно к этим векам, зафиксирована разросшаяся человеческая популяция, отличавшаяся своей огромной жестокостью и кровожадностью, названная историками –арийской. Это были маленькие дикие пигмеи, не знавшие ни разума, ни доброты, а только одно кровавое слово «добыча». Некоторые ученые также винят арийцев в уничтожении атлантов. Расплождались они с удивительной скоростью. И возможно в один, далеко не прекрасный момент просто задавили их численностью. Ведь те не умели и не хотели убивать, уничтожать кого-то физически. И у атлантов не было другого выхода как отступить. Может быть, что они сами эти племена и «прикормили», как других животных, пытаясь с ними договариваться и их обучать. Только как со зловредным раковым микробом, с ними невозможно было найти компромисс. Они желали лишь мяса, теплого места и готовы были ради него убивать. Отсюда есть продолжение легенды. Что не выдержав натиска арийцев, они слегка «повернули» земную ось, и Атлантида ушла подо льды. А сами они… Одни высадились на берегах материков, и стали обучать человека – обыкновенного, чтобы его развитие пошло в правильном направлении. По легенде, однажды Атланты вернутся. Но произойти это может только, когда человечество хотя бы приблизительно достигнет их уровня духовного развития. Чтобы это в действительности могло произойти, в нашем мире всегда присутствуют «смотрящие». Это воплощенные в телах людей атланты, так как настоящие атланта не смог бы среди людской толпы прожить и затеряться. Эти же «люди» воспитываясь в людской семье, все-таки обретают черты обычного человека, и, прожив свою жизнь, после смерти могут вновь воплотиться в своем настоящем теле и передать полученную информацию остальным. Бывает, что это даже известные писатели или художники, но отличает их невозможность смириться с существующим положением вещей, принять их нормальность. До конца своих дней, они бредят о каком-то совсем другом доме, тоскуют по нему и мечтают туда вернуться. Иногда, пытаясь свернуть людей с их пути и подвинуть к намеченной цели, сами настоящие Атланты выходят на поверхность, под землей волосы их потемнели, и кожа приобрела более смуглый оттенок, но необычайно высокий рост и крепкое, ладное телосложение издалека выделяет их из толпы. Мы помним их как Великих Учителей, преподавателей мудрости. Они по-прежнему могут приходить к нам в снах. А те, кто ушел в иные миры, приходят как бледные тени, их присутствие мы чаще чувствуем, чем видим, как неясный шорох за спиной. Во многих местах Земли тянуться огромные, на многие тысячи километров, тоннели, уходящие вглубь Земли. Это система жилищ, когда, скрываясь от людей, они еще не ушли глубоко, надеялись выйти на поверхность, а потом уже удалились к самому ядру. Это их дорога назад. Вход в эти места охраняют воплощенные в людских телах существа – Церберы. Цепные псы вечности, полудинозавры – полусобаки, бывшие когда–то любимцами первых атлантов. Преданно и вечно охраняют эти свирепые существа тайные входы, бесконечно воплощаясь в людском облике и, как будто притягиваясь к месту «своей работы», проживая там не одну сотню своих жизней, хранят врата. Когда же человечество достигнет хотя бы какой-то приемлемой доли приближенной к их духовному совершенству, они смогут вернутся назад, и начать жить с людьми в мире и равновесии. А пока лишь яркими вспышками отдельных миссий пытаются напомнить о себе, и хоть как-то сделать человека Человеком.