Хроники разведки: Кругом война. 1941-1945 годы
© Бондаренко А. Ю., автор-составитель, 2023
© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2023
Несколько слов от автора-составителя
Не стоит удивляться, но у большинства из нас представление о войне совсем даже неправильное. Очень многие считают, что война – это только там, где воюют, где проходят или прошли боевые действия. На самом деле в войну, в той или иной степени, оказывается вовлечено всё население воюющих, а зачастую и соседних, государств. Но это – в период локальных войн, а если война мировая, то в неё реально включается весь мир, как бы ни были далеки те или иные страны от зоны боевых действий. По этой причине мы взяли в качестве названия слова из кому-то до сих пор памятной «Песни о маленьком трубаче» – «Кругом война».
Действительно, у всех без исключения разведчиков война была именно «круго́м». И у Героя Советского Союза Виктора Лягина, руководившего нелегальной резидентурой «Маршрутники» в оккупированном гитлеровцами городе Николаеве и казнённого врагом; и у Арнольда Дейча, отправлявшегося в загранкомандировку, но погибшего на атакованном гитлеровцами пароходе «Донбасс», поднося снаряды к орудию; и у начальника Внешней разведки Павла Фитина, из Москвы не выезжавшего, но постоянно пребывавшего в центре всех важнейших событий; и у юного сотрудника «наружки» в Тегеране – будущего Героя Советского Союза Геворка Вартаняна; и у Героя Российской Федерации Леонида Квасникова и его боевых товарищей, добывавших «атомные секреты» в Соединённых Штатах Америки; и у дерзкого, отчаянного диверсанта Героя Российской Федерации Алексея Ботяна; и у Иосифа Григулевича, руководившего несколькими нелегальными резидентурами на Латиноамериканском континенте… Имена можно перечислять ещё и ещё, но суть одна: все они чётко знали, кто такой враг, и все, не жалея своей жизни, трудились во имя Победы, на благо Родины. Все они не раз рисковали жизнью, а если случалось так, то и умирали, как солдаты – кто в бою, а кто – во вражеских застенках. И ведь далеко не у всех из них, по той или иной причине оказавшихся в руках противника, была, скажем так, «лёгкая», мгновенная смерть, как это бывает на поле брани, – к кому-то она приходила после долгих пыток и мучений, словно бы долгожданная, желанная избавительница… Что ж, случалось и такое.
Понятно, что подробную историю Службы внешней разведки в годы Великой Отечественной войны – о всех тогдашних разведчиках – не удастся написать не только нам, но и вообще никому. Не только потому, что неизвестно, когда будут рассекречены все материалы, но и, главное, потому, что судьбы многих людей, направленных с секретными заданиями на занятую врагом территорию, а то и в само «логово» – в Германию и её сателлиты, – остались неизвестны. Вы ещё увидите на страницах нашей книги эту фразу: «Каких-либо сведений о судьбе выведенных в европейские страны агентов в архивах СВР не имеется» – и многое тогда станет понятно…
Так что никто, к сожалению, никогда не узнает, сколько было совершено подвигов теми людьми, которые так и ушли из жизни «неизвестными разведчиками», не открывшими врагу абсолютно ничего – в том числе и своей национальной принадлежности.
Зато всё-таки и здесь, в этой книге, удалось рассказать немало: о том, как вступала разведка в Великую Отечественную войну и как из совершенно различных источников получала информацию о подготовке гитлеровцами стратегических операций; о контактах с союзниками, подготовке и проведении встреч «Большой тройки»; о действиях оперативных групп и нелегальных резидентур за линией фронта; о проекте «Энормоз» и о самоотверженной работе «Кембриджской пятёрки»; о деятельности сотрудников Центра, а также легальных и нелегальных резидентур в различных странах мира. А главное – о тех замечательных, самоотверженных людях, истинных патриотах и профессионалах высочайшего уровня, которые выполняли эту труднейшую и весьма опасную работу, – о советских разведчиках.
Победа, как известно, была «одна на всех» – и «этот день мы приближали, как могли», так что при всём желании невозможно высчитать, установить чей-либо конкретный вклад в её достижение. Но нет никакого сомнения в том, что для приближения этого заветного дня внешняя разведка НКВД – НКГБ сделала очень и очень многое.
Материал, взятый из книг различных авторов, размещён в основном в хронологическом порядке – за исключением каких-то тематических блоков (проект «Энормоз», операция «Монастырь» и ряд иных эпизодов), позволяющих представить целостную картину определённых операций разведки и важнейших событий Великой Отечественной войны. Примерная же хронология даёт читателю возможность понять, что в одно и то же время, в разных странах и даже на разных континентах, людьми, ничего не знавшими – скорее всего никогда и не узнавшими – друг о друге, без устали и непрерывно делалась огромная работа, имевшая, как мы уже говорили, одну общую цель – победу в Великой Отечественной войне.
Александр Бондаренко
Книги серии ЖЗЛ, положенные в основу повествования
«Абель – Фишер». Н. Долгополов. М., 2016.
«Алексей Ботян». А. Бондаренко. М., 2020.
«Алексей Козлов: Преданный разведчик». А. Бондаренко. М., 2022.
«Виктор Лягин: Подвиг разведчика». А. Бондаренко. М., 2017.
«Геворк Вартанян». Н. Долгополов. М., 2014.
«Григулевич: Разведчик, “которому везло”». Нил Никандров. М., 2005.
«Кембриджская пятёрка». В. Антонов. М., 2018.
«Ким Филби». Н. Долгополов. М., 2018.
«Конон Молодый». В. Антонов. М., 2018.
«Коротков». Т. Гладков. М., 2005.
«Павел Судоплатов». В. Антонов. М., 2018.
«Сахаровский». В. Антонов. М., 2020.
«Фитин». А. Бондаренко. М., 2018.
«Эйтингон». В. Антонов. М., 2017.
«Юрий Дроздов». А. Бондаренко. М., 2020.
«Яков Серебрянский». В. Антонов. М., 2020.
Глава 1. Так начиналась война
День 22 июня 1941 года Павел Михайлович Фитин вспоминал так:
«…На рассвете я вышел из наркомата. Позади напряжённая неделя. Было воскресенье, день отдыха, а мысли, мысли, как маятник часов: “Неужели дезинформация? А если нет, тогда как?” С этими думами я приехал домой и прилёг, но уснуть так и не удалось – зазвонил телефон. Было пять часов утра. В трубке голос дежурного по наркомату: “Товарищ генерал, вас срочно вызывает нарком, машина послана”. Я тут же оделся и вышел, будучи твёрдо уверен, что случилось именно то, о чём несколько дней назад шла речь у И. В. Сталина.
Когда я вошёл в приёмную наркома, там было несколько человек. Вскоре прибыли и остальные товарищи. Нас пригласили в кабинет. Нарком был подавлен случившимся. После небольшой паузы он сообщил, что на всём протяжении западной границы – от Балтики до Чёрного моря – идут бои, в ряде мест германские войска вторглись на территорию нашей страны. Центральный комитет и Советское правительство принимают все меры для организации отпора вторгшемуся на нашу территорию врагу. Нам надо продумать план действий, учитывая сложившуюся обстановку. С настоящей минуты все мы находимся на военном положении, и нужно объявить об этом во всех управлениях и отделах.
– А вам, – обратился ко мне нарком, – необходимо подготовить соответствующие указания закордонным резидентурам. Через полтора-два часа я вас вызову».
Жизнь разделилась на две неравные части: «до войны» и «теперь».
В тот же день, 22 июня, войну Советскому Союзу объявила фашистская Италия; 27 июня – Венгрия; Румыния и Финляндия последовали вероломному примеру своих гитлеровских «хозяев» и войну не объявляли: румынские войска начали атаковать наши юго-западные границы в первый же день германской агрессии, финские, а заодно с ними и немецкие войска перешли в наступление с территории Финляндии на мурманском, кандалакшском и ухтинском направлениях в последние дни июня…
Теперь часть наших резидентур, ранее просто находившихся на территории иностранных государств, оказалась в глубоком тылу врага, откуда «легальные» резидентуры, работавшие, как правило, «под крышами» посольств, следовало срочно эвакуировать. По счастью, в дипломатии многое делается на основе паритета, а потому точно такие же проблемы стояли перед МИД Германии и союзных с нею государств, которым также надо было выводить с советской территории свои посольства и, соответственно, резидентуры… В итоге, при посредничестве нейтральных стран, были согласованы процессы взаимообмена дипломатами.
Понятно, что разведчики-нелегалы и агенты оставались на своих теперь уже в прямом смысле слова боевых постах.
В тот же самый чёрный день, 22 июня, подверглось нападению эсэсовцев генеральное консульство СССР в Париже – под его «крышей» работала «легальная» резидентура, и оно было закрыто; 30 июня дипломатические отношения с СССР разорвало коллаборационистское правительство маршала Петэна, «столицей» которого являлся Виши, курортный город на юге Франции…
«Фитин»
В своих воспоминаниях Судоплатов писал: «Я не держу зла на Гукасова (инициатор рассмотрения «дела Судоплатова» в 1938 году. (См.: «Хроники разведки. Мир между двумя войнами. 1920–1941 годы. – А. Б.). Пару лет спустя Гукасов, будучи советским консулом в Париже, проснулся, когда гестаповцы штурмом брали здание, где он находился. Наша шифровальщица Марина Сироткина начала сжигать кодовые книги, а когда один из гестаповцев сорвал со стены портрет Сталина, Гукасов использовал это как предлог, чтобы начать драку. Его жестоко избили, но за это время все шифры были уничтожены. Гукасова немцы депортировали в Турцию для обмена на сотрудников германской дипломатической миссии в Москве. Позднее Гукасову поручили руководить отделом по разработке репатриантов и эмигрантов».
«Павел Судоплатов»
Но просто эвакуировать резидентуры и их сотрудников, уничтожив всё, что необходимо уничтожить, – это была не самая сложная задача. (Хотя очень важная и ответственная. В историю военной разведки позорной страницей вошёл случай, когда, покидая Париж в 1812 году, русский военный агент, как тогда именовали военных атташе, гвардии полковник Александр Иванович Чернышов, будущий светлейший князь, генерал от кавалерии, военный министр и председатель Государственного совета, сжигал бумаги и случайно оставил под ковром всего лишь один листочек с донесением своего лучшего агента. Агент, мелкий чиновник военного ведомства, был вскоре установлен, разоблачён и отправлен на гильотину. Да кто станет впредь работать с такой разведкой, сотрудники которой не могут обеспечить безопасность своих помощников?!)
И всё-таки самой сложной задачей было сохранить агентурную сеть: предупредить источников о своём отъезде, оговорить условия связи.
«Фитин»
У гитлеровцев (на Восточном фронте. – А. Б.) всё пошло совсем не так гладко, как они заранее рассчитывали, не по накатанному «европейскому варианту», причём уже с самого первого шага. По тщательно просчитанным в германских штабах планам, на преодоление сопротивления пограничных застав немецким войскам отводилось от тридцати минут до одного часа – в реальности же эти «минуты» превратились во многие часы, дни, а то и недели. И вот, кстати, на какой момент обращает внимание известный исследователь Арсен Беникович Мартросян:
«Первыми страшный удар вермахта приняли на себя пограничники. Но никогда не говорят, что они подчинялись Л. П. Берии. И уж тем более не говорят о том, что Берия был единственным руководителем силовых ведомств СССР, который предпринял все необходимые меры для приведения вверенных ему войск в полную боевую готовность ещё до нападения Германии. Никто, например, не вспоминает о том, что ещё 16 июня 1941 года лично Берия издал приказ, согласно которому в случае начала войны пограничные войска должны перейти в оперативное управление полевого командования РККА. Никто не говорит о том, что уже с 20 июня 1941 года пограничные войска стали приводиться в полную боевую готовность. А к 21.30 21 июня 1941 года по всей линии западной границы СССР они уже находились на заранее подготовленных рубежах обороны. Поэтому-то они и смогли более чем организованно принять на себя 22 июня самый страшный первый удар. А ведь речь-то идёт о 47 сухопутных, 6 морских пограничных отрядах, 9 отдельных пограничных комендатурах западной границы СССР. И ни одна из 435 пограничных застав самовольно не отошла с занимаемых позиций. Или погибали все вместе, или же оставшиеся в живых отходили при получении соответствующего приказа».
В боях на границе гитлеровцы потеряли порядка 100–120 тысяч человек, более полутора сотен танков. Говорим об этом затем, чтобы, во-первых, читателю не казалось, что немецкая стальная лавина беспрепятственно покатилась по территории СССР, сметая всё на своем пути; во-вторых, затем, чтобы отметить положительную роль Лаврентия Павловича Берии, который не раз ещё появится на страницах этого повествования.
В нашей историографии почему-то (скажем так, а почему именно – уточнять не станем, хотя в общем-то понимаем) сложилась дурная традиция: уж если человек зачислен в «отрицательные личности», то значит, что всё с ним и у него было плохо. Тот же Берия заслужил в хрущёвские времена знак «минус», а потому, если о нём сейчас и говорят, то вспоминают только репрессии да полумифические сексуальные приключения, но вот о том, что всю Великую Отечественную войну он руководил органами безопасности, «переигравшими» гитлеровские спецслужбы, а затем весьма успешно курировал «атомный проект», говорить как-то даже и не принято. Между тем, если бы у нас было больше правды и объективности в исторических оценках – то больше было бы и уважения к своей истории, ибо она до сих пор пестрит белыми, в смысле – пустыми – страницами, которые нередко пытаются заполнить пресловутые «фальсификаторы истории» и разного рода мифотворцы.
Между тем к началу войны Берия привёл в полную боевую готовность не только вверенные ему войска, но и все подразделения органов НКВД. Думается, его непосредственная заслуга есть и в том, что в мобилизационную готовность был также приведён и оперативно-чекистский аппарат Наркомата госбезопасности. Ведь, насколько мы помним, в ходе очередной (можем ехидно уточнить: традиционно непродуманной) реформы Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 февраля 1941 года Наркомат внутренних дел СССР был разделён на НКВД и НКГБ, к тому же 8 февраля из его состава был выведен 4-й (Особый) отдел ГУГБ – то есть военная контрразведка, разделённая между Наркоматами Обороны и Военно-морского флота. Реформа эта очень чувствительно ударила по органам безопасности государства, особенно в то сложнейшее предвоенное время, и потому незамедлительно началась её корректировка. Через месяц после начала войны, 20 июля, всё тот же президиум очередным своим указом возвратил всё (в том числе и военную контрразведку) «на круги своя» – в состав единого НКВД СССР, руководимого опять-таки Лаврентием Павловичем.
Нет сомнения, что Берия, как умный человек, опытнейший организатор и руководитель и к тому же тонкий интриган, ещё в начале 1941-го понимал, что всё «в органах» – так традиционно называли эти структуры – вскоре неминуемо возвратится на круги своя, а потому и не выпускал из сферы своего внимания отпочковавшийся НКГБ. Тем более что этим наркоматом руководил давний его сотрудник и соратник Меркулов…
А пока ещё был солнечный летний день 22 июня 1941 года.
Пограничники дрались и умирали возле своих застав, вступали в бой части прикрытия – войска, расположенные близ государственной границы, немецкие самолёты бомбили Киев, Минск, Каунас и другие города, но Москва (за исключением считаных десятков людей) ещё пребывала в счастливом неведении.
«Виктор Лягин»
Когда Деканозов и Бережков[1] вернулись на Унтер-ден-Линден, то увидели, что перед зданием посольства выстроилась усиленная охрана. Обычно у ворот дежурил один вежливый и невозмутимый полицейский. Теперь же здесь была выставлена цепочка солдат в форме войск СС, почему-то в стальных касках и с карабинами. Наверняка такая же охрана появилась и на Беренсштрассе.
Телефонная связь с Москвой оказалась прерванной. Не удалось послать в НКИД СССР телеграмму и с ближайшего почтамта на Фридрихштрассе. Через несколько часов из посольства вообще перестали кого-либо выпускать.
Сотрудники включили и настроили на Москву все имеющиеся в помещениях радиоприемники. Но радиостанция имени Коминтерна с Шаболовки голосом ведущего Гордеева передавала урок утренней гимнастики, затем «Пионерскую зорьку», затем вести с полей и прочую бодрую лабуду.
Только в 12 часов дня по московскому времени нарком иностранных дел В. Молотов зачитал Заявление Советского правительства.
Так началась война, вошедшая в историю нашей страны как Великая Отечественная…
Сразу по возвращении Деканозова сотрудники приступили к уничтожению документации. Работники консульского отдела начали составлять и уточнять списки советских граждан, застигнутых войной на территории Германии. Вскоре стало известно, что эсэсовцы и полицейские захватили здание торгового представительства СССР. Они долго таранили железную дверь шифровальной комнаты на верхнем этаже, где забаррикадировался Николай Логачёв. Когда дверь наконец была взломана, немцы обнаружили лежащего на полу Логачёва, потерявшего от дыма сознание, и груду пепла. Одежда на Логачёве уже тлела. Эсэсовцы избили его и увезли в тюрьму. Здесь Логачёва и еще трёх сотрудников продержали несколько дней, причём их непрерывно избивали, пытались заставить дать какие-то показания.
В два часа дня в посольстве вдруг зазвенел доселе молчавший телефон. Из протокольного отдела МИДа сообщили, что до решения вопроса о том, какая страна возьмёт на себя защиту интересов СССР в Германии, посольство должно выделить одного дипломата для поддержания контактов с внешнеполитическим ведомством рейха. Посол назвал фамилию Бережкова.
Представитель протокольного отдела предупредил, что назначенный дипломат может выезжать только в МИД по предварительной договорённости и непременно в сопровождении начальника охраны посольства оберштурмфюрера[2] СС Хайнемана.
Ещё одному сотруднику было разрешено по два часа в день перемещаться между посольством и консульством на Принценштрассе. Разумеется, тоже в сопровождении, как потом выяснилось, гестаповца. Связным между посольством и консульством стал Журавлёв.
«Коротков»
После нападения Германии на Советский Союз по всем резидентурам – легальным и нелегальным – были разосланы директивы, переводящие их деятельность в режим военного времени. ‹…›
В Аргентину директива Центра пришла кружным путём: из Москвы в нью-йоркскую резидентуру по радиосвязи. Там её содержание нанесли тайнописью и частично шифром (другим) между строк письма «бытового» содержания и направили его авиапочтой в аргентинскую столицу на адрес Маурисио Фридмана, «почтовый ящик № 1» «Артура» (оперативный псевдоним Григулевича. – А. Б.) в Буэнос-Айресе.
Перед Григулевичем, среди прочих, были поставлены такие задачи:
«Примите меры по налаживанию всех видов диверсионной работы, чтобы воспрепятствовать транспортировке стратегического сырья из Аргентины для фашистской Германии.
Используйте любые другие возможности, включая создание рабочих комитетов, для сокращения и приостановления переброски в страны “оси” грузов, которые могут применяться для военных целей, а также продовольственных товаров, продукции сельского хозяйства и других материалов, которые в больших количествах вывозятся через Буэнос-Айрес.
Приступите к подбору и переброске надёжной агентуры во вражеские и оккупированные врагом страны с разведывательными заданиями. Организуйте свою работу, используя возможности “земляков”».
В шифровке имелось примечание: «Вы награждены орденом Красной Звезды за выполнение специального задания в 1940 году». Награда напомнила о мексиканском деле годичной давности. Газетная шумиха прошла, имя Троцкого почти не упоминалось. Мировая война заслонила собой всё, и события, связанные с его ликвидацией, разом поблекли, отошли в сторону…
«Григулевич»
«По линии НКГБ 22 и 24 июня, 1, 4 и 5 июля 1941 года были изданы директивы, где определялись основные задачи (в первую очередь сбор сведений военного плана). В июле 1941 года все органы госбезопасности были объединены с НКВД. 5 июля для выполнения особых заданий была создана Особая группа НКВД на базе Первого (разведывательного) управления НКВД. На неё возлагалась задача организации борьбы в тылу врага» – указано в «Очерках истории Российской внешней разведки».
Первая же директива НКГБ СССР о мероприятиях органов госбезопасности в связи с начавшимися военными действиями была подписана наркомом Меркуловым 22 июня в 9 часов 10 минут.
В соответствии с этой директивой предписывалось «привести в мобилизационную готовность весь оперативно-чекистский аппарат НКГБ – УНКГБ», «провести изъятие разрабатываемого контрреволюционного и шпионского элемента» ну и прочие мероприятия, чисто контрразведывательного и даже милицейского плана. Про разведку в этом документе не вспоминалось.
Директива, подписанная Меркуловым 24 июня 1941 года, также была ориентирована исключительно на контрразведку, притом что в ней появилась определённая нервозность: «В каждом органе НКГБ создать крепкие, хорошо вооружённые оперативные группы с задачей быстро и решительно пресекать всякого рода антисоветские проявления», «не ослаблять работы с агентурой, тщательно проверять полученные материалы, выявляя двурушников и предателей в составе агентурно-осведомительной сети»… Заметим, что ни про «антисоветские проявления», ни про «двурушников» в первой директиве не было.
Давать какие-то указания по отношению к разведке руководству пока что было весьма затруднительно – определённо, что дальше абстрактных «усилить» и «интенсифицировать» фантазия не работала.
«Фитин»
«22 июня началась Великая Отечественная война, и в этот же день у нас в школе, как, наверное, во всех воинских частях, военно-учебных заведениях и учреждениях, состоялся митинг, – вспоминал Алексей Николаевич Ботян. – Конечно, все сразу же попросились на фронт, и, разумеется, в ответ нам было сказано: “Подождите, ваше время придёт!”».
Так, наверное, отвечали всем и везде. Это уже потом, несколько месяцев спустя, на фронт будут безжалостно бросать даже курсантов военных училищ – почти готовых командиров, чтобы они умирали в качестве рядовых, но остановили, задержали врага на последних возможных рубежах обороны. А сейчас, в первые дни войны, отправлять на передовую чуть-чуть обученных, но хорошо проверенных и отобранных оперативных сотрудников НКВД было ещё слишком большой роскошью. К сожалению, пройдёт совсем немного времени, и некоторые даже опытные сотрудники областных управлений и районных отделов, командиры внутренних дел и госбезопасности, уходящие с оккупированных территорий, окажутся в дивизиях НКВД на положении рядовых. Никто не проводил таких крамольных параллелей, но это было очень похоже на офицерские полки Белой армии, в которых в солдатском строю шли поручики и штабс-капитаны, а ротами нередко командовали полковники и генералы. Такая же судьба ожидала и слушателей Высшей школы НКГБ, но этого пока ещё никто не знал и даже не мог предположить…
Тем временем структуры наркоматов внутренних дел и государственной безопасности спешно и чётко перестраивались на военный лад. К начавшейся войне эти ведомства оказались гораздо более подготовлены, нежели Вооружённые силы.
«Алексей Ботян»
Меж тем у Короткова возникла серьёзная проблема. Всего лишь за два дня до полной изоляции посольства от внешнего мира прибыли дипкурьеры. Сбросили свои вализы и тем же поездом отправились обратно в Москву, захватив с собой последнюю диппочту. В одной из вализ был опечатанный пакет, адресованный лично Короткову.
Дело в том, что после того, как берлинские помощники провели пробную передачу («Тысяча приветов всем друзьям»), они обнаружили, что не могут читать шифровки из Москвы. Расстроенный непростительной халатностью какого-то разгильдяя в Центре, Коротков указал в очередной радиограмме Центру: «Остался неотработанным обратный перевод цифр в буквы из-за задержки инструкции Центра».
И вот наконец прибыло подтверждение приёма пробной передачи и запрошенная инструкция:
«Вашу пробную шифровку № 1 расшифровали, текст её: “1000 приветов всем друзьям”. Замена цифр на буквы и обратно должна производиться по постоянному числу 38745 и постоянному лозунгу: “Schraube”[3]».
Кроме инструкции по шифрованию в пакете была крупная сумма денег в рейхсмарках и долларах, предназначенная немецким товарищам для оперативных расходов.
Перед Коротковым встал вопрос, даже два вопроса: можно ли, а если да, то как выскользнуть незамеченным из здания посольства? Охрана поставлена по-немецки обстоятельно. К вечеру она усиливалась, появлялись караульные с собаками.
Понимая, что никто другой ему не поможет, Коротков обратился к Бережкову.
– Валентин, – сказал он, – мне вот так, – он выразительно провёл ребром ладони по горлу, – нужно вырваться в город.
Бережков вопросительно посмотрел на коллегу.
– Проститься со знакомой девушкой, передать ей подарок, – совершенно серьёзно закончил Коротков.
– Причина уважительная, – понимающе откликнулся Бережков. – Проблема в том, что даже я могу выезжать только по договорённости с Вильгельмштрассе, к тому же меня всегда сопровождает Хайнеман.
Эсэсовец был высоким грузным мужчиной уже под пятьдесят. Звание – всего лишь оберштурмфюрер – явно не соответствовало его возрасту. Можно было предположить, что жалованья при столь скромном чине не хватало для содержания семьи (так оно и оказалось). Судя по манерам поведения, Хайнеман, хоть и был эсэсовцем, в сущности оставался добросовестным берлинским полицейским со всеми достоинствами и слабостями этого стража порядка, которого обстоятельства занесли в СС.
Коротков и Бережков решили прощупать Хайнемана, иного выхода у них всё равно не было.
Тот оказался человеком добродушным, выполняя добросовестно свои обязанности, он, однако, никакой враждебности к интернированным советским гражданам не проявлял, скорее сочувствовал, охотно беседовал с Бережковым на всевозможные темы, избегая лишь политики.
В результате Валентин скоро выяснил, что младший брат оберштурмфюрера служит в охране рейхсканцелярии, что у него самого больная жена, а сын заканчивает офицерское училище, после чего, видимо, будет направлен на Восточный фронт. Эта мысль Хайнеману явно была не по душе. Похоже, он, старый солдат, вовсе не был убеждён, что блицкриг на Востоке закончится, как уверяла нацистская пропаганда, через несколько недель.
Коротков и Бережков чувствовали, что их план привлечения Хайнемана на свою сторону приобретает вполне реальные черты. Бережков пригласил его пообедать на территории посольства. Оберштурмфюрер согласился. За обедом он, как бы между прочим, пожаловался, что при выпуске сын должен оплатить стоимость парадного обмундирования и кортика, а денег на это у него нет. Потом, понизив голос, доверительным тоном сказал, что в высших эшелонах многие озадачены, что Красная армия, несмотря на внезапность нападения и большие потери в первые дни, особенно в авиации, продолжает ожесточённое сопротивление, что блицкриг оказался вовсе не лёгкой прогулкой, как оно было на Западе (тогда в офицерских кругах родилась шутка: «Что такое вермахт? Ответ: самое большое туристское агентство в мире»). Похоже, что рейх ввязался в большую и кровопролитную войну.
Когда Хайнеман, отобедав, удалился, Бережков передал Короткову их разговор.
– Вот что, – продумав услышанное, сказал Александр, – попробуй предложить ему деньги на этот самый мундир, нам марки всё равно не позволят потратить или вывезти с собой. Хотя у меня есть подозрение, что Хайнемана они не так уж сильно интересуют, вряд ли он стал бы из-за денег рисковать своим положением. Возможно, это намёк на то, что он может оказать нам какую-нибудь услугу.
На следующий день Бережков, оставшись с Хайнеманом наедине, словно размышляя сам с собой, сказал:
– Знаете, господин обер-лейтенант (он уже заметил, что старый служака предпочитал, чтобы к нему обращались не как к эсэсовцу, а как к офицеру полиции), я тут обдумал наш вчерашний разговор. Кажется, я могу вам помочь. У меня есть небольшие сбережения. Хотел купить перед отпуском хорошую радиолу, но теперь деньги всё равно пропадут. Нам разрешено взять с собой лишь небольшой чемодан с носильными вещами и не больше ста марок на мелкие расходы в пути. Так лучше я отдам свои накопления – это тысяча марок – вам, чем они достанутся правительству.
Хайнеман колебался недолго и деньги принял. Потом осведомился, не может ли он в ответ на такой щедрый подарок в свою очередь оказать господину Бережкову какую-либо услугу.
Валентин сделал паузу, делая вид, что размышляет, потом рассмеялся и сказал:
– Мне – нет, но моему другу Владимиру можете. Понимаете, он человек холостой и обзавёлся здесь, в Берлине, пассией. Ему, конечно, хочется с ней проститься. Кто знает, возможно, они никогда не увидятся. Война…
Хайнеман подумал и решительно произнес:
– Мои парни уже привыкли, что вы часто вместе со мной выезжаете из посольства. Думаю, они не обратят внимания, если на заднем сиденье окажется кто-то ещё. Раз я с вами, значит, так надо. Мы высадим вашего приятеля где-нибудь в городе, а на обратном пути, скажем, часа через два, подберём.
Операцию решили провести на следующий день в 11 часов утра. Хайнеман взял на себя выяснение важного вопроса: не вызовут ли в этот день Бережкова в МИД.
Утром, явившись в посольство, Хайнеман сообщил Бережкову: он договорился в протокольном отделе, что, поскольку сегодня очень занят другими делами, вызова в МИД не будет. Вместе они прошли в гараж. Коротков уже сидел в машине. Бережков, заняв место за рулём, выкатил неприметный «опель» за ворота.
Эсэсовец на тротуаре козырнул своему начальнику. На второго пассажира он внимания не обратил. Всё в порядке. Убедившись, что за ними нет хвоста, Бережков кружным путем направился к тому месту, где было договорено высадить Короткова. Хайнеману об этом, разумеется, сказал лишь в машине, на ходу. Тот лишь хмыкнул, дескать, это уже ваши дела.
Обусловленным местом высадки был один из самых людных перекрестков Берлина – вход в метро у вокзала «Цоо». Здесь располагалось множество магазинов и увеселительных заведений. Бережков же с Хайнеманом направились по Шарлоттенбургскому шоссе к парку, окружавшему радиоцентр.
Ещё в посольстве Коротков решил, что на встречу вызовет не «Корсиканца» (Арвид Харнак. – А. Б.) – тот, конечно, занят на службе, тем более не «Старшину» (Харро Шульце-Бойзен. – А. И.), а Элизабет Шумахер (член организации «Красная капелла» – А. Б.). Та наверняка в этот час пребывает или в ателье, или, скорее всего, дома. К тому же свидание с дамой будет выглядеть со стороны более естественно.
Система условных звонков, обозначающих место, время и условия встреч, была у Короткова и его немецких друзей отработана до совершенства. К тому же при подобных обстоятельствах нацистские спецслужбы засечь его встречу с Элизабет никак не могли, если, конечно, та не находилась под наблюдением, но оснований для этого не было. Хайнеман, если и вёл двойную игру, не знал заранее, где его высадят и подберут. А если, скажем, откуда-нибудь и позвонит в гестапо, сообщит, что высадил его у «Цоо», это уже не будет иметь значения – он мог уже сто раз уехать куда угодно либо на городской электричке, либо подземкой, либо автобусом.
Другое дело, что тогда его могли бы перехватить по возвращении в посольство. Это сулило неприятности, конечно, но лишь для него лично – встреча всё равно бы уже состоялась.
Смертельная опасность, и абсолютно реальная, грозила Короткову лишь в одном случае: если бы его взяли в момент передачи Элизабет инструкций и денег. Ведь он покинул посольство нелегально, власти уже не несли бы ответственности за него как за дипломата. В ответ на запрос они просто ответили бы, что понятия не имеют, куда подевался сотрудник диппредставительства, тайно покинувший оцепленное здание.
Свидание на станции метро «Тильплац» в районе Далема прошло, как и предполагал Коротков, благополучно. Он передал Элизабет инструкции, двадцать тысяч рейхсмарок и наилучшие пожелания всем друзьям.
Бережков и Хайнеман подхватили его на обратном пути возле бокового входа большого магазина на Ноллендорфплац. Когда они вернулись в посольство, Хайнеман, вроде бы шутя, предложил Короткову, если тот хочет, устроить ему завтра ещё одну встречу с его «дамой сердца». При этом он заговорщицки подмигнул: дескать, сами были молодыми, чего уж там… Подумав, Коротков согласился. Грех было упускать такую возможность.
На сей раз Бережков и Хайнеман высадили Короткова у станции подземки на углу Уланштрассе с Курфюрстендам. Выйдя из машины, Александр тут же нырнул в тоннель. Бережков и Хайнеман направились к кольцевой автостраде, отъехали от города, побродили по лесу, потом вернулись в Берлин и выпили по кружке пива в ресторанчике. Тут, правда, едва не произошло чрезвычайное происшествие: в зал неожиданно вошли несколько офицеров-эсэсовцев, знакомых Хайнемана. Обер-лейтенант, не растерявшись, шепнул Бережкову: «Вы родственник моей жены, вас зовут Курт Хюсер. Вы из Мюнхена, работаете там на военном заводе, поэтому больше помалкивайте».
Они провели в этой компании около получаса. Никто из офицеров ничего не заподозрил. Бережков, следуя совету Хайнемана, больше молчал, а когда приходилось всё-таки произнести два-три слова, успешно имитировал баварский акцент.
Точно в назначенный час, на том же перекрестке, где и расстались, Бережков и Хайнеман подхватили Короткова и вернулись в посольство.
Как стало очевидно позднее, обе конспиративные встречи Короткова (вторая, по предположению автора, была с Куммеровым) германские спецслужбы не зафиксировали.
2 июля 1941 года, когда советские дипломаты покидали Берлин, Коротков и Бережков попрощались с Хайнеманом. Ухмыльнувшись, обер-лейтенант достаточно откровенно дал им понять, что догадывается, с какой целью встречался молодой сотрудник посольства СССР со своей «возлюбленной».
– Возможно, – сказал он уже без улыбки, – мне когда-нибудь придётся сослаться кому-нибудь на эту услугу. Надеюсь, это не будет вами забыто…
И Коротков, и Бережков после войны независимо друг от друга пытались найти какие-либо следы своего давнего знакомого Хайнемана. Ни тому ни другому сделать это так и не удалось…
«Коротков»
Общеизвестно, что очень многие в Германии понимали опасность развязанной Гитлером авантюры – войны на два фронта. Однако ведь и руководство Советского Союза очень боялось того, что к Германии, Финляндии, Венгрии и Румынии, обеспечивавшим единый фронт с запада, присоединится кто-либо с востока или с юга. Пожалуй, особенно опасным было бы нападение на Дальнем Востоке, со стороны Японии, имевшей к России давние счёты и претензии, выигравшей в 1905 году войну и дважды побитой в пограничных конфликтах в конце 1930-х годов… Известно, что как только 22 июня 1941 года до Токио дошла информация о нападении Германии на СССР, министр иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуока прибыл к императору Хирохито и стал убеждать монарха нанести удар по Советскому Союзу – фактически с тылу. О том, что 13 апреля того же года между Японией и СССР был подписан Пакт о нейтралитете сроком на пять лет, министром как-то не вспоминалось.
26 июня токийская резидентура сообщала в Центр:
«…В связи с советско-германской войной внешняя политика Японии… следующая:
– Япония сейчас не имеет… намерений… объявить войну и встать на стороне Германии. Хотя неизвестно, как в дальнейшем изменится эта политика…
– СССР… не будет предъявлено каких-либо требований и не будет объявлено своего определённого отношения. Япония хочет молча смотреть на развитие войны и международные отношения.
Утверждают, что такая политика Японии объясняется следующим:
– Япония не готова воевать с СССР. Не следует спешить с войной, так как если это нужно будет сделать, то чем позднее это будет, тем меньше жертв понесёт Япония…
– Если Япония начнёт войну против СССР, то Америка объявит войну Японии и последняя будет вынуждена бороться на два фронта».
Похоже, что резидентура поторопилась в своих оптимистических утверждениях. Императорское совещание в присутствии монарха, на котором было принято решение не спешить со вступлением в войну, было проведено только 2 июля.
Сообщение об этом решении Императорского совещания советская разведка передала в ГКО 17 июля – информация пришла от агентуры из Лондона, где была перехвачена и расшифрована японская телеграмма. Это была далеко не единственная информация по Японии, полученная из Туманного Альбиона: большую роль в добывании сведений о позиции руководства и военных кругов Страны восходящего солнца сыграли источники внешней разведки, находившиеся в Англии, США, Болгарии, Турции и, разумеется, в Китае.
Вот только на германских союзников решение Имперского совещания особенного впечатления не произвело:
«Посол Отт телеграфировал 14 июля Риббентропу: “…Я пытаюсь всеми средствами добиться вступления Японии в войну против России в самое ближайшее время… Считаю, что, судя по военным приготовлениям, вступление Японии в войну в самое ближайшее время обеспечено…”»
«Фитин»
Положение на фронте становилось всё хуже… Впрочем, не стоит думать, что это был сплошной «драп», как утверждают некоторые сегодняшние как бы историки, – хотя не только сегодняшние, ибо активно фальсифицировать историю Великой Отечественной войны у нас начали ещё в приснопамятные хрущёвские времена. Да, советские войска отступали, но всем известно, что в глубоком немецком тылу, в сплошном окружении, более месяца сражался героический гарнизон Брестской крепости, оттянув на себя с фронта целую немецкую дивизию. Гораздо менее известно, что с 23 по 29 июня, в течение недели, в районе Дубно, Луцка и Ровно проходило танковое сражение, которое хотя и закончилось в конечном итоге победой противника, но серьёзно задержало немцев, заставив их ввести в действие незапланированные резервы и несколько изменить свои планы. Можно ещё долго приводить примеры упорного сопротивления советских войск, периодически даже переходивших в контрнаступление, – но скажем о главном: стратегия «блицкрига», казалось бы, отработанная гитлеровцами на полях Польши, Франции и Бельгии, в России им явно не удавалась.
«Виктор Лягин»
2 июля 1941 года советские дипломаты покинули Берлин.
Можно считать, что после этого прямая связь с блистательной агентурной сетью, созданной советской разведкой на территории Германии, была потеряна…
Горько признавать, но разведка оказалась не готова к работе в «особый период». Хотя ведь были планы развернуть работу по Германии и её сателлитам с территории Франции, Бельгии, Голландии и других сопредельных стран, которые были оккупированы гитлеровскими войсками, с привлечением сил тамошнего сопротивления, – но организовать такую работу не удалось.
Чему удивляться?! Когда Фитину не раз говорили, что подписанные им сообщения – «английская дезинформация», «блеф» и прочее, то вряд ли он мог на это отвечать: «Хорошо, но давайте-ка мы всё-таки начнём готовиться…» К чему нужно было готовиться, когда с точки зрения высшего руководства «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»?!
Возможно, если бы во главе разведки стояли многоопытные профессионалы, они смогли бы если не убедить в чём-то высшее руководство, то хотя бы что-то делать самостоятельно – так, чтобы «верхи» об этом просто не знали… Известно ведь, что в канун гитлеровского нападения превентивные меры без согласования с «центром» принимались и в погранвойсках, и в Московском управлении госбезопасности, и в каких-то армейских структурах…
Но реальная подготовка разведки к «особому периоду» требовала гораздо большего времени, нежели прошло с тех пор, как Фитин принял должность её начальника… Так что как бы ни был Павел Михайлович умён и талантлив, как бы ни опирался он на опыт и знания ветеранов службы (к сожалению, повторим, немногих оставшихся), но провести должный объём работы, тем более – без поддержки руководства наркомата и при откровенном недоброжелательстве высшего политического руководства страны, он не мог…
Вернёмся, однако, к потере берлинской агентурной сети.
«Центр не сообщил А. Харнаку длину собственной волны радиопередач, без чего связь с берлинцами принимала односторонний характер. В Берлине при всём желании не могли принять и расшифровать указания Москвы, если бы они и последовали. Оборудованная в районе Бреста приёмная станция для А. Харнака перестала существовать в первые же дни войны. Другого приёмного пункта у внешней разведки не было» – написано в «Очерках истории Российской внешней разведки».
Вполне естественно. Не один же год на официальном уровне уверенно говорилось о том, что если мы будем воевать – то исключительно на чужой территории, сразу же нанеся агрессору сокрушительный ответный удар в приграничных боях. Как кажется, идеология – а может, и одна только «мудрость вождя», – перечёркивала все доводы здравого смысла. Зачем нам были нужны узлы связи «в глубине обороны», когда мы сразу же перейдём в решительное наступление? Или вы что, дорогой товарищ, сомневаетесь, не верите?..
Не сомневались. Верили. Или делали вид, что верили – ну и получили в итоге за свою доверчивость…
«Такого начала войны советская внешняя разведка вряд ли ожидала. Просчёты, исключавшие захват противником обширных территорий нашей страны, дорого обошлись всем: и военным, и разведчикам всех основных ведомств – политическому (Первое управление НКГБ), военному, военно-морскому… Чтобы выправить положение, потребовались неимоверные усилия. Маломощные радиопередатчики не покрывали увеличивающееся расстояние, и связь с ценной агентурой была прервана. Введённое повсюду оккупантами чрезвычайное положение затрудняло использование связников, а если они и пересекали линию фронта, сведения их оказывались часто устаревшими… Но бесполезно было выискивать виновных в этом положении, говорить: мы предупреждали, а вы больше искали врагов внутри страны, чем обращали внимание на очевидного и самого страшного врага. Это стало ясно многим…» – указывается в том же вышеназванном источнике.
Конечно, тогда уже было не до поиска виновных – требовалось срочно исправлять ошибки и спешно делать то, что должно было быть сделано задолго до войны. Виновные были известны, но они находились на столь высоком уровне, на котором в нашей стране никто никогда за свои ошибки уже не отвечает…
Между тем решение вопроса оказалось, как говорится, лежащим на поверхности. Определяя по географической карте, где нужно расположить узлы связи, следовало смотреть не только на восток, но и в другие стороны света. И тут стало очевидно ясно, что Стокгольм или Лондон – о чём ранее как-то не задумывались – находятся к Берлину гораздо ближе, нежели сданный уже гитлеровцам Минск, или Москва, или тем более Куйбышев, куда вскоре начнут эвакуировать правительственные учреждения. Руководство разведки решило воспользоваться радиостанциями своих «легальных» резидентур в Великобритании и Швеции, и лично Берия дал на то своё указание.
Однако напрасно вслушивались в эфир радисты стокгольмской резидентуры – ни одного сигнала радиостанции «Корсиканца» им зафиксировать не удалось. Лондонская же резидентура вдруг сообщила, что услышали слабые сигналы берлинской радиостанции, но это было всего лишь один раз, и больше они уже не повторялись…
Но это совсем не значит, что антифашисты «Rote Kapelle» зачехлили свои рации и принялись спокойно ждать, когда Москва вспомнит о них и вновь наладит связь с ними… Это была их страна – и эти люди, фактически брошенные на произвол судьбы, продолжали свою борьбу против нацистской оккупации Германии.
«Фитин»
Одним из первых вопросов, что Коротков задал коллегам, явившись на Лубянку прямо с вокзала, было нетерпеливое: «Что слышно из Берлина?»
В ответ получил малоутешительное: ничего не слышно. В буквальном смысле слова. И неудивительно. Минск немецкие войска захватили уже 28 июня. К тому времени, когда два эшелона с советскими гражданами наконец вернулись в Москву, вся зона уверенного приёма сигналов станций Д-5 и Д-6, с радиусом из Берлина примерно в тысячу километров, уже была оккупирована германскими войсками.
Коротков выяснил: приёмные станции зафиксировали несколько неуверенных, сбивчивых передач вызывного характера, не содержащих никакой иной информации. Операторы могли лишь отметить, что на рации в Берлине работал очень неопытный человек, даже не новичок, а так, вообще начинающий. Принял ли корреспондент ответ Центра – неизвестно.
И это – в самые тяжёлые дни и недели лета 1941 года, когда немецкие дивизии, невзирая на потери и сопротивление со стороны Красной армии, продвигались вперёд почти на всём протяжении огромного фронта. Как нужна была в эти дни информация из столицы Германии о подлинных потерях вермахта, ближайших планах его командования, их изменениях, коль скоро при очевидных успехах – разгроме кадровых частей и соединений Красной армии, захвате всей Прибалтики, значительной части Украины, Белоруссии, Молдавии, западных областей РСФСР – блицкриг не состоялся. То было единственным утешением. А Коротков хорошо помнил авторитетное мнение некоторых высокопоставленных немецких генералов: если Германия не разгромит Советский Союз примерно за восемь недель, ей войну не выиграть.
«Коротков»
Вскоре после начала войны часть подразделений внешней разведки – чуть ли не все основные службы – была передислоцирована в город Куйбышев, бывшую (и нынешнюю) Самару. Там, в частности, был расположен приёмо-передающий центр. А ещё туда вместе с оперативными делами 1-го управления был отправлен Павел Матвеевич Журавлёв, место которого во главе германского отдела в Центре занял Александр Михайлович Коротков.
«Фитин»
Глава 2. Горькое лето 41-го
Ещё в мае 1941 года Наум Исаакович Эйтингон, назначенный одним из заместителей начальника 1-го управления НКГБ СССР, как тогда именовалась внешняя разведка, получил личное указание Берии создать Особую группу для проведения диверсий в тылу вероятного противника. Он должен был установить связь с Генштабом Красной армии и пограничными округами, чтобы договориться о совместных действиях.
Однако кадровые и структурные реорганизации, начавшиеся в то время как в наркомате, так и в аппарате внешней разведки, помешали реализации этих планов.
За несколько дней до нападения нацистской Германии на Советский Союз вновь был поставлен вопрос о создании Особой группы при наркоме госбезопасности – но уже перед старшим майором госбезопасности Павлом Анатольевичем Судоплатовым. Наума Эйтингона планировали назначить его заместителем.
Вспоминая об этом, Судоплатов писал: «Берия, вызвав меня к себе, отдал приказ об организации особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении, которая должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. На тот момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача – не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939 году, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии. Немецкие провокаторы вышли в эфир с антигерманскими заявлениями, а затем расстреляли своих же уголовников, переодетых в польскую форму, так что со стороны всё выглядело так, будто бы на радиостанцию действительно напало одно из подразделений польской армии».
Выполняя поручение наркома, Судоплатов и его заместитель Эйтингон немедленно приступили к подбору кадров для ударной группы, которую можно было экстренно перебросить на границу. Официальное же оформление Особой группы последовало лишь 5 июля 1941 года, причём с некоторым пересмотром поставленных перед ней задач. В связи с нападением Германии на Советский Союз это специальное подразделение должно было уметь действовать как на линии фронта, так и в районах, оккупированных войсками противника.
В приказе НКВД СССР № 00882 от 5 июля 1941 года, подписанном народным комиссаром внутренних дел Союза ССР генеральным комиссаром государственной безопасности Л. П. Берией, в частности, говорилось:
«1. Для выполнения специальных заданий создать Особую группу НКВД СССР.
2. Особую группу подчинить непосредственно народному комиссару.
3. Начальником Особой группы назначить старшего майора государственной безопасности тов. Судоплатова П. А.
Заместителем начальника Особой группы назначить майора государственной безопасности тов. Эйтингона Н. И.».
«Павел Судоплатов»
Большое внимание ГКО (Государственный Комитет Обороны. – А. Б.) уделял руководству борьбой советского народа в тылу врага. Во многих городах прифронтовой полосы были образованы местные чрезвычайные органы – городские комитеты обороны, объединившие под своим руководством всю гражданскую и военную власть.
Таким образом, Государственный Комитет Обороны руководил в годы войны деятельностью всех государственных ведомств и учреждений, направлял их усилия на всемерное использование материальных, духовных и военных возможностей страны для победы над врагом.
С 30 июня 1941 года (дня образования) по 4 сентября 1945 года (дня упразднения) Государственным Комитетом Обороны было принято около десяти тысяч постановлений и распоряжений.
Уже на одном из своих первых заседаний только что созданный Государственный Комитет Обороны СССР рассмотрел вопрос о внешней разведке и уточнил её задачи. Они были подчинены одной цели – скорейшему разгрому врага.
Внешняя разведка в этот период строила свою работу по двум основным направлениям. Первое – активизация деятельности «легальных» и нелегальных резидентур для своевременного получения важной политической и военной информации, а также результативного проведения активных мероприятий.
Разведывательные аппараты внешней разведки органов госбезопасности в США, Англии, Турции, Швеции, Иране, Китае и ряде других стран были нацелены на сбор сведений по Германии, Италии, Японии и оккупированным ими странам. Главной задачей ставилось создание агентурных возможностей в правительственных учреждениях, промышленных и научных организациях, разведывательных и контрразведывательных службах этих государств.
«Яков Серебрянский»
<В частности> в период Великой Отечественной войны в США действовали четыре «легальные» и две нелегальные резидентуры советской внешней разведки. Только в правительственных учреждениях страны они имели около тридцати источников ценной документальной информации.
В Великобритании резидентура НКВД поддерживала надёжную связь с членами «Кембриджской пятёрки». В годы войны они работали в самых секретных ведомствах страны и являлись для советской разведки самыми продуктивными источниками документальной информации. Только за 1941–1945 годы от «пятёрки» было получено более восемнадцати тысяч секретных и совершенно секретных документов.
В годы войны в Китае действовали 12 резидентур. Их сотрудники на регулярной основе получали надёжную информацию о деятельности в стране спецслужб США и Англии.
«Павел Судоплатов»
Вторым основным направлением деятельности внешней разведки в период Великой Отечественной войны являлись формирование и заброска на оккупированные немцами советские территории разведывательно-диверсионных отрядов и групп.
Для руководства зафронтовой работой органов государственной безопасности в составе НКВД в дальнейшем были последовательно созданы Особая группа при Наркоме внутренних дел СССР, 2-й отдел НКВД СССР и 4-е управление НКВД СССР.
Бессменный руководитель этих подразделений старший майор государственной безопасности Павел Анатольевич Судоплатов одновременно являлся заместителем руководителя советской внешней разведки. Костяк руководителей этих подразделений составляли кадровые сотрудники внешней разведки.
«Яков Серебрянский»
С первых дней Великой Отечественной войны видная советская разведчица подполковник Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина была прикомандирована к Особой группе. Она также была причастна к созданию и заброске в тыл противника одной из первых разведывательных групп, работавшей, кстати, под необычным – церковным прикрытием.
Вот как об этом Зоя Ивановна вспоминала в своих мемуарах:
«Я узнала, что в военкомат обратился епископ Василий, в миру – Василий Михайлович Ратмиров, с просьбой направить его на фронт, чтобы “послужить Отечеству и защитить от фашистских супостатов православную церковь”.
Я пригласила епископа к себе на квартиру. Беседовали несколько часов. Василий Михайлович рассказал, что ему 54 года. Сразу же после начала войны он был назначен Житомирским епископом. Но Житомир вскоре был занят немецкими оккупантами, и тогда его назначили епископом в Калинин. Он рвался на фронт и потому обратился в райвоенкомат.
Я спросила его, не согласится ли он взять под свою опеку двух разведчиков, которые не помешают ему выполнять долг архипастыря, а он “прикроет” их своим саном. Василий Михайлович подробно расспрашивал, чем они будут заниматься и не осквернят ли храм Божий кровопролитием. Я заверила его, что эти люди будут вести тайные наблюдения за врагом, военными объектами, передвижением войсковых частей, выявлять засылаемых к нам в тыл шпионов.
Епископ согласился:
– Если это дело серьёзное, я готов служить Отчизне.
– В качестве кого вы сможете их “прикрыть”?
– В качестве моих помощников. Но для этого им надо основательно подготовиться.
Мы договорились, что я доложу своему руководству и на следующий день мы встретимся.
Руководителем группы назначили подполковника внешней разведки Василия Михайловича Иванова (оперативный псевдоним “Васько”). Вторым членом группы стал Иван Васильевич Куликов (оперативный псевдоним “Михась”), 22-летний выпускник авиационного училища, являвшийся с начала войны сержантом истребительного батальона войск НКВД.
Владыка Василий каждый день у меня на квартире обучал их богослужению: молитвы, обряды, порядок облачения. Группа сложилась дружная, удачная. 18 августа 1941 года её направили в прифронтовой Калинин. Службу они начали в Покровской церкви Пресвятой Богородицы, но 14 октября вражеская авиация разбомбила эту церковь, и епископ со своими помощниками перешли в городской собор».
Вскоре немцы заняли Калинин. Владыка Василий обратился к бургомистру с просьбой взять его и помощников на довольствие. Через переводчицу владыка объяснил местному фюреру, что при советской власти был посажен в тюрьму и отбывал наказание на Севере. Он подчеркнул, что его главной заботой является духовная жизнь паствы, ею он крайне озабочен, к этому обязывает его высокий духовный сан.
Молва о владыке Василии, столь ревностно пекущемся о своих прихожанах, быстро распространилась в городе. Жители потянулись к собору. А молодые, статные и красивые, отличавшиеся скромностью и строгостью нравов помощники владыки завоевывали симпатии людей, в особенности девушек.
Разведгруппа оперативно выполняла задания Центра. Разведчики налаживали связи с населением, выявляли пособников оккупантов, собирали материалы о численности и расположении немецких штабов, складов и баз с военным имуществом, вели учёт прибывающих пополнений. Собранные сведения немедленно передавались в Центр через заброшенную к ним радистку-шифровальщицу Любовь Бажанову (оперативный псевдоним «Марта»).
Результаты работы разведгруппы были убедительными. Кроме переданных в Центр шифрованных радиодонесений «Васько» и «Михась» выявили две резидентуры и более тридцати агентов, оставленных гестапо в тылу советских войск, составили подробное описание тайных складов оружия.
Патриотический подвиг епископа Василия (Ратмирова) был высоко оценён. За то, что он проявил мужество и не бросил в трудный час свою паству, решением Синода он был рукоположен в высокий церковный сан архиепископа. Позже по указанию патриарха Алексия владыка Василий был назначен архиепископом Смоленским. От советской разведки Василий Михайлович получил в знак благодарности золотые часы. «Васько», «Михась» и радистка «Марта» были награждены орденами «Знак Почета» и медалями «Партизану Отечественной войны» I степени.
«Эйтингон»
7 июля 1941 года, в условиях жесточайшего дефицита профессиональных кадров в органах государственной безопасности и тяжелейшего положения на фронте борьбы с немецко-фашистскими агрессорами, Военная коллегия Верховного суда СССР в ходе закрытых судебных заседаний вынесла двум советским разведчикам – старшему майору госбезопасности Якову Исааковичу Серебрянскому и его жене лейтенанту госбезопасности Полине Натановне Серебрянской – суровые и надуманные приговоры.
«Яков Серебрянский»
Работая в Особой группе, Воскресенская-Рыбкина стала также одним из создателей первого партизанского отряда, действовавшего в тылу врага.
Первоначально в отряд входили всего четыре человека, которых подбирала и инструктировала сама Зоя Ивановна.
Командиром отряда был назначен Никифор Захарович Каляда – кадровый военный, воевавший с немцами еще в Первую мировую войну. Бывший партизан на Украине, он в 1920-е годы являлся заместителем командующего армией на Дальнем Востоке.
Начальником штаба ещё не существовавшего отряда назначили Леонида Васильевича Громова – бывшего начальника геологической экспедиции на острове Врангеля.
В группу были также включены: в качестве специалиста-механика – Самуил Абрамович Вильман, который до войны был резидентом нелегальной резидентуры в Монголии под «крышей» владельца частной авторемонтной мастерской, и лейтенант запаса Константин Павлович Молчанов, как специалист-оружейник.
В задачу группы Каляды входило создание партизанского отряда из местных жителей Вельского, Пречистенского и Батуринского районов Смоленской области.
8 июля 1941 года группа, официально именовавшаяся отрядом № 1, на грузовой автомашине выехала в северный лесной массив по направлению Москва – Смоленск – Витебск.
Вскоре в отряде было уже более ста человек из десяти районов Смоленской области. В лесу Каляда отпустил бороду, за что партизаны прозвали его Батей. Из истории Великой Отечественной войны хорошо известно легендарное партизанское соединение Бати, которое уже в 1941–1942 годах практически восстановило советскую власть в районе треугольника Смоленск – Витебск – Орша.
«Павел Судоплатов»
Сразу же после нападения гитлеровской Германии на СССР руководство разведки принимает решение направить Дейча на нелегальную работу в Латинскую Америку. Постоянным местом резидентуры была определена Аргентина, поддерживавшая в те годы политические и экономические отношения с фашистской Германией.
«Кембриджская пятёрка»
Для советской разведки далёкая Латинская Америка была в те годы периферийным регионом. На всю Латинскую Америку только в Мехико действовала постоянная нелегальная точка.
После ликвидации «Старика» латиноамериканскими делами озабочивались только оперативные кураторы дела «Утка»: требовалось без сучка без задоринки провести заключительный этап операции – рассредоточить исполнителей по безопасным «углам» подальше от Мексики. Грянула война, и Григулевич, как это не раз случалось в его жизни, оказался, по его собственным словам, «нужным человеком в нужную минуту и в нужном месте».
В Южной Америке он был единственным действующим сотрудником ИНО НКВД. Отзывы Судоплатова и Эйтингона о нём были единодушно похвальными: надёжен, инициативен, проверен в деле, политически грамотен. Поэтому начальник разведки Павел Фитин без колебаний подписал приказ. Так среди оперативных дел ИНО появился новый том с надписью «Резидент “Артур”».
По уникальному стечению обстоятельств Григулевичу пришлось совмещать в странах Южной Америки две ипостаси: резидента советской разведки и фактического эмиссара Коминтерна. Этим наслоением функций, которое создалось не по вине Григулевича, его будут потом упрекать контролёры и кураторы Центра, «позабыв» о том, что инструкции, полученные им летом 1941 года, подталкивали его к работе именно в этом направлении. Кстати сказать, эти инструкции до конца 1944 года не были отменены…
«Григулевич»
К 1941 году обострились противоречия между СИС[4] и британской контрразведывательной службой МИ-5 по вопросу, кто из них главный за границей. МИ-5 претендовала на то, чтобы все контрразведывательные операции спецслужб за пределами Англии были в её компетенции. В ответ на это руководство СИС решило расширить свой отдел внешней контрразведки и поэтому нуждалось в кадрах. ‹…›
В июле 1941 года Киму Филби было предложено перейти на работу в штаб-квартиру СИС в качестве руководителя испано-португальской секции. При этом большую роль сыграло то обстоятельство, что он хорошо знал обстановку во франкистской Испании, которая в то время занимала важное положение в войне разведок многих стран. Ведь несмотря на официальный нейтралитет Испании руководство страны во всём поддерживало Гитлера.
Филби успешно прошёл проверку по учётам МИ-5[5] и СИС. Видимо, намерение Вивиана Валентайна[6] принять на работу сына своего друга сыграло свою роль, поэтому контрразведка не очень интересовалась его левым прошлым.
По словам сотрудников СИС, которые в то время работали с Филби, «к своим обязанностям он относился исключительно добросовестно и очень быстро овладевал профессиональными навыками».
Филби активно включился в работу по борьбе с нацистской агентурой на Пиренеях и получил доступ к важной для советской разведки информации, в том числе к дешифрованным англичанами телеграммам германского абвера (план «Ультра»).
«Кембриджская пятёрка»
Доступ к дешифрованным немецким телеграммам позволял держать Москву в курсе всех событий. Отметим, что из всех специальных служб Великобритании служба дешифровки заслуживала особых похвал. Жаль только, что не все тексты перехваченных и расшифрованных немецких сообщений передавались русским союзникам. Блант восполнил этот серьезный пробел.
«Ким Филби»
По заданию Москвы «Артур» должен был подбирать людей для нелегальной работы в Испании и Португалии. Советская разведка намеревалась создать в этих странах свои «наблюдательные пункты». Мадрид и Лиссабон воспринимались в Москве как враждебные столицы, кишащие нацистскими шпионами и двуличными дипломатами из союзных стран. «Для сговора врагов Советского Союза – это самое подходящее место», – однажды сказал Берия Фитину.
«Григулевич»
Виктор Лягин сразу же подал рапорт о зачислении в состав Особой группы и направлении его для работы на временно оккупированную врагом территорию. Точно так же, кстати, поступили и многие другие чекисты – как проходящие службу в органах НКГБ, так и уволенные в запас заслуженные ветераны, а также и те сотрудники, которые были изгнаны из «конторы» в ходе разного рода чисток.
О том, что это будет за работа, сотрудникам органов НКВД – НКГБ было понятно заранее – уж такова специфика их деятельности, чтобы готовиться к разного рода «неожиданностям», возможность которых простые (можно также употребить термин «непосвящённые») люди даже и не предполагают. Ну а более чёткие и конкретные указания были изложены в директиве НКГБ № 168 – о задачах органов госбезопасности в условиях военного времени, датированной 1 июля 1941 года:
«Приказываю немедленно приступить к осуществлению следующих мероприятий:
1. Весь негласный штатный аппарат НКГБ, сохранившийся от расшифровки, подготовить для оставления на территории в случае занятия её врагом для нелегальной работы против захватчиков.
Аппарат должен быть разделён на небольшие резидентуры, которые должны быть связаны как с подпольными организациями ВКП(б), так и с соответствующими органами НКГБ на территории СССР.
Способы связи (радио, шифры, оказии и пр.) должны быть заблаговременно определены. Перед резидентурами поставить задачу организации диверсионно-террористической и разведывательной работы против врага.
2. Из нерасшифрованной агентурно-осведомительной сети также составить отдельные самостоятельные резидентуры, которые должны вести активную борьбу с врагом.
В резидентуры как штатных негласных работников НКГБ, так и агентурно-осведомительной сети нужно выделять проверенных, надёжных, смелых, преданных делу партии Ленина – Сталина людей, умеющих владеть оружием, организовать осуществление поставленных перед ними задач и соблюдать строжайшую конспирацию.
3. В целях зашифровки этих работников необходимо заранее снабдить их соответствующими фиктивными документами, средствами борьбы (оружие, взрыввещества, средства связи и т. д.). ‹…›».