Величие. Книга 4

Глава 1. Раскол

Возвращение армии в столицу прошло как нельзя более торжественно. Праздничные ленты протянули не только на центральных проспектах, но и на улочках поменьше, яркие декоративные орнаменты и картинки красовались в витринах магазинов и в сумраке таверн. Осень в этом году выдалась на редкость сухая, багряная, и первые морозы сразу прихватили её инеем, разукрашивая ещё не успевшую облететь листву серебряной вышивкой. Но даже если бы всех этих приготовлений не было, а погода испортилась, ничто не умалило бы ликования горожан. Пока полки́ маршировали по улицам столицы, жители усыпали их дорогу цветами и дарили возвратившимся защитникам ароматный хлеб. Слезам, долгожданным воссоединениям и словам любви не было конца.

Но главное внимание, безусловно, приковывали к себе восседающий на белом коне император и шествующая рядом с ним на серебристом волке эльфийка. Одетая в парадный полудоспех, с тяжёлым копьём наперевес, которым она периодически воинственно потрясала, Орсинь соперничала со священным ореолом Аурелия, одетого в пурпурные с золотом ткани. Если бы какой-нибудь поэт пожелал описать богов войны с властным пронзительным взором, горделивой осанкой и величественностью жестов, он не нашёл бы воплощения лучше, чем эти двое.

В каждом самодельном лозунге, нарисованном на куске ткани и маячившем среди приветствующей толпы, в каждой газетной будке Орсинь видела собственное имя наряду с портретом Аурелия. Кэрел позаботился о том, чтобы сказания о её подвигах захватили воображение горожан. Красочные очерки живописали каждый шаг эльфийки, делая её для обывателей ближе, чем в те времена, когда она ходила рядом с ними по одним и тем же улицам. Поблёкли предрассудки, стёрлось из памяти былое недоверие. Теперь народ восхвалял Белую Ведьму – Белую Волчицу, как здесь её прозвали, – ставшую новым символом северной страны.

Рискнувшая жизнью ради победы, она, как и некогда норды, оказалась на краю гибели, но восстала, чтобы обрести ещё больше славы. И если император был солнцем, озаряющим империю, то Волчица – прямым её воплощением. Никогда Орсинь ещё не вкушала столь пламенного преклонения, никогда ещё мурашки, бегающие по её коже, не были столь сладостны. Однако восторг отнюдь не затмевал разума, наполняя эльфийку чем-то сродни хладнокровному удовлетворению: пусть на ближайшие недели симпатии простых горожан всецело принадлежали ей, праздновать окончательную победу по-прежнему было преждевременно.

Орсинь взглянула на Аурелия, и тот кивнул: они находились на центральной площади перед дворцом. Пара кавалерийских полков торжественно выстроилась по левую и правую стороны от императора. Все дома и деревья вокруг были облеплены внимающим народом, а ближайшую половину площади заняла разодетая в пух и прах знать.

– Друзья! Я обращаюсь к вам именно так, ибо мы объединены кровью, – начал речь Аурелий. – Эта война была для нас трагичной, внезапной и тяжёлой. Мы многое потеряли, но многое и обрели: веру в справедливость, единство, любовь к ближнему. Я первый познал её и желаю теперь, как и вы, вернуться к мирной жизни, чтобы положить все силы ради нашего благополучия…

Он не заучивал текст наизусть, мысль лилась спонтанно. И так хорошо, так искренне у императора это получалось, что воцарилась редкостная тишина, и голос его доносился до самых дальних ответвлений улиц.

– …А теперь, когда мы празднуем нашу всеобщую победу, я желаю поделиться с вами и личным счастьем: сегодня я официально объявляю о начале приготовлений к свадьбе с моей невестой Орсинь. В ближайшие несколько месяцев я сделаю её своей законной супругой, и она разделит со мной престол, продолжая и дальше служить на благо Белой империи!

Площадь взорвалась бурными рукоплесканиями. Вглядываясь в восторженные лица, эльфийка замечала и гримасы ненависти отдельных аристократов. О да, она уже предвкушала их злобу и гнев – но отныне ей не нужно было церемониться. На её стороне прошедшая с ней огонь и воду армия, и каждого, кто осмелится восстать против неё, она сотрёт в порошок. Орсинь машинально сжала древко копья, и Въенгр, ощутив её настрой, оскалил пасть, оглашая площадь пугающим рыком. Аристократы – особенно те, что стояли вблизи, – отшатнулись. Кто-то под общий хохот упал в грязь.

– Я бы тоже хотела высказаться. – Орсинь подняла ладонь, призывая к вниманию.

Они с Аурелием не планировали этого заранее, но сейчас необходимые слова пришли на ум сами собой.

– На этой войне я поняла, насколько дорогой стала для меня Белая империя, куда я поначалу приехала в качестве наивной гостьи. Насколько сильно полюбила культуру нордов, насколько сжилась с вашими обычаями, насколько сроднилась с каждым из вас. Больше не хочу притворяться, что я в точности такая же, как и вы, но хочу, чтобы вы знали: Белая империя стала для меня настоящим домом, который я тоже мечтаю оберегать. Надеюсь, что вы позволите мне это. – Скромный поклон, который завершил эту фразу, был встречен горячим одобрением, и тогда голос эльфийки стал твёрже, приобретая опасную вкрадчивость. – Однако меня кое-что беспокоит. Есть те, кто не считает меня достойной императора. Кто желает сделать вид, что я не истекала кровью ради их собственного спокойствия.

Беспокойный рокот прокатился по площади, нарушая всеобщую безмятежность. Краем глаза Орсинь заметила, как Аурелий пытается изо всех сил скрыть ошеломление и одновременно знаками показать: «Что ты делаешь?!» Усмехнувшись про себя и вздохнув поглубже, эльфийка продолжила:

– Этот вопрос гораздо серьёзнее, чем кажется! Я благодарна за ваше доверие, но, если вы желаете, чтобы я осталась, я должна знать – готовы ли вы поддержать меня? Готовы ли отстаивать собственную волю или покоритесь тем, кто пожелает лишить меня вашей любви? Одна я слишком слаба, чтобы противостоять всем козням и интригам, которые вскоре поднимутся против меня. Но если вы будете меня защищать – я найду силы выстоять! Если я буду знать, что делаю это не только ради себя, – ни за что не опущу руки!

Ответный хор голосов оказался столь оглушающим, что заложило уши. Горожане неистовствовали, свистя и размахивая флагами, и постепенно их взволнованный хор сложился в единое слово, которое они скандировали по слогам: «Императрица». Взбудораженное море простого народа переставало быть управляемым.

– Грядут перемены! – прогремела Орсинь, назидательно устремляя в небо копьё, и тень от её силуэта будто бы накрыла всю площадь. – Готовы ли вы стать моей мощью и опорой?! Вместе мы сможем отстоять то, что нам дорого!..

Знать стояла бледная и безмолвная.

– …И моё первое требование таково: чтобы в ближайшие четыре дня представители всех аристократических домов принесли мне присягу, как невесте Табриесса, заверяя в искренности и сердечности своего отношения.

* * *

Даже когда они удалились во дворец, шум впавшей в неистовство толпы продолжал доноситься издалека. Что-то там, на улице, начинало бурлить и требовать выхода, рождаясь из хаоса народной ярости.

– Вот вечно мы планируем, планируем, а потом ты переворачиваешь всё по-своему! – без укора, но с некоторой досадой воскликнул Аурелий, когда они остались одни в покоях.

– Спонтанность – мой конёк, ты же знаешь, – усмехнулась Орсинь. – Но разве это не было ловким ходом? Теперь аристократии будет гораздо труднее что-либо открыто противопоставить мне.

– Да, это умно, – подала бесстрастный голос Арэйсу, остановившаяся у входа в гостиную. – Однако самый опасный момент наступит непосредственно перед или уже после свадьбы, когда ты будешь считать, что опасность миновала, и расслабишься. Именно тогда на тебя, скорее всего, нападут. После таких заявлений – уж точно.

– Я не расслаблюсь, – отмахнулась эльфийка. – По крайней мере, до тех пор, пока аристократия не будет низведена до подчинённого элемента. А во-вторых, у меня есть ты, разве не так? – И Орсинь хитро подмигнула княгине.

Та ответила ей каменным выражением лица, что можно было считать за согласие.

В двери постучали, заставляя всех троих предупредительно замолчать, а затем в гостиную вошёл лакей, торжественно объявляя:

– Ваше Величество! Вашей аудиенции просят: граф Круазе, баронесса Шертхесс, князь Мелирт.

– Проси, – разрешил Аурелий, и в комнату с радостными возгласами вбежали друзья.

– Что вы там такое устроили, уму непостижимо! – захлёбывался Пьерше. – Это вы заранее спланировали? Всесильная Бездна, а как вы оба изменились! Не узнать!

– Я расчистила вам путь. Теперь пользуйтесь возможностью и делайте то, что считаете необходимым, пока город пребывает в эйфории и я могу рассчитывать на безоговорочное одобрение, – жёстко произнесла Орсинь, так что граф перестал смеяться. – Да, и нужно оставить войска в городе, чтобы поддерживать порядок. Мало ли…

– Так вы не преувеличивали, когда говорили о переменах? – вскинул брови Кэрел.

– Мы всё уже решили с Орсинь во время похода. Я не доверял информацию письмам на случай, если их перехватят. Настало время обсудить план наших действий и с вами, – кивнул Аурелий, и друзей поразило, сколько размеренности появилось в его манере вести разговор. – В первую очередь, я планирую в полном смысле разделить свою власть с Орсинь и передать ей часть полномочий. Я знаю, какой государственной сфере мне больше всего хотелось бы посвятить своё внимание, – благоустройству и здравоохранению наших городов. Остальное я планирую оставить под её началом, но, разумеется, это произойдёт не сразу.

– Как? Ты самоустраняешься от управления?! – Пьерше был шокирован. – Аурелий, но как же мы?

– Да, верно! Мы же думали, что будем вместе воплощать нашу мечту, разве нет? – растерянно подхватила Сепиру.

– В любом случае это произойдёт не сразу, – мягко успокоил их император. – Знаю, слышать о таком решении вам непривычно и, наверное, даже неприятно, но в ближайший год точно ничего не поменяется. Орсинь по-прежнему предстоит ещё многому научиться, и я буду посвящать её в тонкости государственного управления постепенно. Можете считать, что я просто хочу немного разгрузить свой график, чтобы оставалось достаточное время на те задачи, которые мне наиболее важны. Такой вот я эгоист. Но в любом случае я всегда буду рядом, ведь от титула императора меня никто не освободит, – закончил он со странной усмешкой.

В тот момент, когда друзья подбирали слова, осмысляя услышанное, вновь постучал лакей, объявляя о визите князя Мешерие. Не дожидаясь, пока слуга полностью произнесёт его титул, министр прошёл через вестибюль спешным шагом и упал на колени перед Аурелием и Орсинь.

– Ваше Императорское Величество! Императрица! – поклонился он поочерёдно им обоим. – Как верный слуга, я хотел первым засвидетельствовать самую горячую преданность вашим особам.

Голос его охрип, как будто его душили, и было так неестественно видеть этого мощного, жёсткого старика коленопреклонённым.

– Ах, это так мило с вашей стороны. – Эльфийка позволила себе приторно улыбнуться. Так открыто смаковать власть над недругом было с любой точки зрения нехорошо, однако Орсинь просто не могла отказать себе в этом маленьком развлечении. – Конечно, у меня нет выбора, кроме как принять вашу клятву.

По той паузе, которая затем последовала, можно было подумать, что князь готов испепелить эльфийку на месте, однако в конце концов самообладание ему не изменило.

– Позвольте будущему доказать искренность моих слов.

– Разумеется, – согласился Аурелий. – Прошу, встаньте, время нас не ждёт.

Князь Мешерие поднялся, с удивлением всматриваясь в государя, который словно бы вырос.

– Я попросил бы вас употребить сегодня все усилия, чтобы составить подробный отчёт о состоянии бюджета. Мне важно понять, в какой экономической ситуации мы находимся, пока условия мирного договора не определены полностью. – На этой фразе император бросил многозначительный взгляд на Пьерше. – Всё, вы свободны, – добавил он, возвращаясь к министру финансов, который пытался было сказать что-то ещё. – Уверен, поставленной перед вами задачи достаточно, чтобы обеспечить бессонную ночь, а в вашем возрасте необходимо беречь себя.

Сглотнув, князь Мешерие нехотя покинул гостиную. Он будто бы сгорбился, сражённый наповал той безапелляционностью, с которой император теперь позволял себе с ним обращаться. От юноши, который трепетал от одного слова «престол», не осталось и следа.

– Подготовьте мне, пожалуйста, списки тех, кого считаете подходящим на его должность, – обратился Аурелий к друзьям, когда лакей плотно затворил двери.

– Как?! Ты собираешься дать ему отставку? – искренне поразилась Сепиру. – Ты же так долго возражал…

– Я пришёл к выводу, что работа на благо государства должна идти без лишних помех. К тому же князь весьма пожилой, – пожал плечами император. – Я сообщу ему об отставке в течение этого месяца. Выберу подходящий момент, чтобы максимально пощадить его гордость.

– Что ж… это весьма мудро, – только и протянул Пьерше.

Изменения, произошедшие в друге, были даже разительнее, чем казалось на первый взгляд. Возможно, перед графом Круазе стоял именно тот император, о котором он втайне мечтал, но теперь, увидев его воочию, Пьерше оробел. Будто бы с приходом Табриесса трансформировалась и сама реальность, и Пьерше теперь заново нащупывал точки опоры, подобно слепому котёнку.

– Я предлагаю встретиться через пару часов за чаем и продолжить нашу беседу, – улыбнулся Аурелий. – Можете обождать пока во дворце. Но сейчас я хотел бы переодеться и сходить в храм. Орсинь, ты хочешь вознести со мною молитвы?

– Уволь меня, – равнодушно махнула рукой эльфийка. – Я лучше приму ванну и наконец-то нормально оденусь. Я так соскучилась по светским нарядам, вы не представляете! – со смехом сообщила она изумлённым друзьям, наблюдающим за этим странным взаимодействием императора и его невесты.

С тех пор, как они видели Аурелия и Орсинь в последний раз – то есть перед началом военного похода, – что-то кардинально поменялось и в их отношениях тоже.

* * *

Возмущение, посеянное речами Орсинь, меж тем бурлило и плавилось, вызывая в столице брожение. Военные, стянутые на площадь, способствовали тому, чтобы толпа рассеялась, однако само волнение среди горожан не улеглось, а начало расходиться лишь сильнее. Сперва оно побежало по улицам тоненькими ручейками оживлённых пересудов. Затем разгорелось в тавернах под подогретые вином споры и взволнованные беседы у домашнего очага: жители гадали, что планирует изменить в жизни страны император и какие опасности могут подстерегать будущую императрицу. В пылу воображения высказывались самые безумные идеи, которые составили бы честь детективному роману, однако в одном сомнений ни у кого не оставалось: война закончилась и Белую империю ждут великие перемены.

Вечером, когда новые шеренги войск тяжело промаршировали по центральным бульварам, занимая позиции вокруг дворца, тень неясной тревоги залегла в закатных лучах солнца. Какой бы бутафорией это ни казалось – ведь никто не верил, что знать осмелится напасть на священную обитель! – сильные, жёсткие фигуры воинов, готовых убивать, показали всем недвусмысленные намерения эльфийки. И по мере того, как солнце заходило, а за дворцовые ворота по-прежнему не шагнул ни один дворянин, ощущение неестественного затишья продолжало нарастать.

– Думаешь, моя провокация всё же была излишней?

Орсинь стояла у окна, закутавшись в тонкую пуховую шаль поверх расшитого платья, и смотрела на усыпанный огнями город. Впервые за долгое время она надушилась, украсила декольте драгоценностями, и длинная юбка приятно путалась и шелестела волнами в ногах.

Странное дело – Орсинь совсем не желала, чтобы Аурелий сейчас приблизился и обнял её. Даже наоборот. Император пришёл совсем недавно, в раздумьях опустившись в кресло неподалёку, и именно по этой причине Орсинь так и не отвернулась от окна, хотя от него неприятно дуло – к ночи поднялся сильный ветер. Она не знала, как повести себя, если Аурелий вдруг примется целовать её. Ей хотелось оставаться собранной и решительной в это ответственное время.

– Нет. Сейчас, когда я перебираю события минувшего дня, прихожу к выводу, что это было очень правильно. Ты умеешь находить верные решения: если кто-то из знати встанет на дыбы, мы избавимся от них без лишних объяснений.

Голос Аурелия был расслаблен и звучал невероятно спокойно, как невозмутимая глубь летнего сада. Орсинь стала замечать в нём эту склонность к медитативной задумчивости – не опрокинутой в саму себя, как у князя Мелирта, а ясное, внимательное созерцание настоящего. На самом деле всю обратную дорогу из Стевольпа они практически не общались по душам, слишком занятые обсуждением предстоящей внутренней политики, и сейчас был первый раз, когда Орсинь и Аурелий по-настоящему остались наедине. Возможно, именно поэтому внутри них ничего не просыпалось – они слишком привыкли жить порознь, утонув в вихре иных забот. Слишком привыкли наблюдать друг друга на отдалении, как призрачных духов, без плоти и страсти. Может быть. Орсинь не знала. Но она совершенно точно хотела остаться сегодня одна. «Пожалуй, не стоит себя заставлять, – сказала она себе. – Я слишком долго ждала этого момента и теперь напряжение изжило само себя. Мне надо расслабиться. Только как намекнуть об этом Аурелию?»

– Сейчас, когда я отчётливее вижу, сколько в мире эгоизма и глупости, мне всё больше хочется посвятить жизнь чему-то обыкновенному, какому-нибудь совершенно обыденному ремеслу, занимаясь которым, я был бы уверен, что приношу пользу. А не решать судьбы мира, – продолжил меж тем император. – Ты не представляешь, насколько наивным мне кажется моё поведение в прошлом. Эти надежды, что если я буду со всеми добр и внимателен, то остальные будут поступать по тем же правилам…

– Даже так? А мне ты казался очень милым, – фыркнула Орсинь. Она наконец обернулась, встречаясь с ним взглядом, но не нашла там для себя ничего опасного. Аурелий с лёгкой полуулыбкой разглядывал переливы её платья, как разглядывают картину. – Ты устал? – заботливо спросила эльфийка.

– Да, немного. Как и за все эти шесть месяцев, – пошутил император.

Он потянулся, прикрыв глаза.

– Какая ирония, – вздохнула Орсинь, вновь оборачиваясь к спящему городу. – Я старалась завоевать любовь народа просвещением и искусством, но в итоге их преклонение мне принесла жестокость.

– Они преклонились пред тобой, потому что ты их защищала, – мягко поправил её Аурелий.

– Да уж конечно, – иронично усмехнулась Орсинь. – Что их по-настоящему впечатлило: то, что я рисковала головой, или скольких я убила? Горожане радуются моему могуществу, потому что одновременно считают его и своим. Толпу завораживает проявление великой силы.

– Нет, не могу с тобой полностью согласиться. Впрочем, если тебя так тяготят отнятые тобою жизни, почему ты не отправилась сегодня вместе со мной в храм? Я вот будто бы очистился.

– Я не верю в богов, – нетерпеливо отмахнулась эльфийка. – Честно, на этой войне я ощутила, насколько на самом деле мы одиноки.

– Боги живут в наших сердцах. И чтобы их пробудить, нужна музыка красоты. Лично я устал отравлять себя видом уродств. Ладно, пойду, уж больно устал, а завтра не менее трудный день. – Аурелий поднялся с кресла и направился прочь из её комнаты. – Спокойной ночи, – добавил он, на миг замерев в дверях.

– Да-да, спокойной, – эхом повторила Орсинь.

Философские рассуждения о религии, духовной красоте и тому подобном не представляли для неё интереса. Красота была хороша, чтобы очаровывать, веселить и удивлять, но не более. Жизнью управляли сила – в широком понимании этого слова, – смелость и удача. В этой трезвой аксиоме концепции очищения и молитвы не то что не обретали звучания, а были безжизненны, как несформировавшийся и исторгнутый утробой плод. Орсинь не видела причины всерьёз рассматривать их в применении к реальной жизни. И поэтому была рада, что Аурелий не пустился в разглагольствования и ушёл восвояси. Помедлив ещё немного у окна, эльфийка вздохнула: они как будто снова пересеклись во время похода и разошлись. Впрочем, может, это и к лучшему. Война ещё не закончена.

* * *

На следующее утро знать продолжала хранить зловещее молчание. Лишь небольшая горстка её представителей, которая с самого начала относилась к Орсинь благосклонно, почтила эльфийку своим присутствием, но множество почтенных и авторитетных домов не спешили приносить присягу, почти открыто выказывая неповиновение императорской воле. Неслыханное дело! Впоследствии, конечно, учебники истории выстроят из этих событий логичную систему, но очевидцам тогда казалось, что их влечёт за собой грозный и непредсказуемый шторм. Ещё через день, как раз в полдень, когда Орсинь, насладившись комфортом шёлковых простыней и обилием изысканной еды, решила проведать Въенгра, у ступеней дворца остановилась коляска, из которой вышел банкир Меркред Силевирт собственной персоной. Пришлось спешно менять туалет и принимать визитёра.

– Вы знаете, что это было первое платье, которое я надела, приехав в Белую империю? – спросила эльфийка вместо приветствия, оправляя складки светло-голубого бархата, когда они встретились в гостиной.

– И сейчас вы снова вступаете в новую эпоху? – улыбнулся Меркред. – Вам очень идёт…

– Безусловно. Теперь, когда у меня есть поддержка, мои ненавистники не будут мне помехой.

– Вы выросли, и это приятно видеть. До войны мы так и не успели поговорить с вами по душам, позвольте сейчас засвидетельствовать своё почтение. Дженвелья много о вас рассказывала и передаёт сердечный привет.

– Она не с вами? – несколько опечалилась эльфийка.

– Предпочла остаться дома, ведь сегодня у меня к вам серьёзный деловой разговор, – хитро посмотрел на неё делец. – Точнее не только к вам, но и к государю, а в особенности к графу Круазе, с которым мы успели тесно сойтись за прошедшее лето. Я уже отправил ему записку о том, что направляюсь сюда.

– Ах вот как? – удивилась Орсинь.

Вчера они с Аурелием посвятили весь день тому, что объясняли друзьям свои планы, и, разумеется, всё это вылилось в столь бурные обсуждения, что на остальную информацию попросту не осталось ни времени, ни сил.

– Да, на редкость толковый малый, мы с ним вели занятные беседы. И жене моей он отлично скрашивал вечера. О, ну что вы, Дженвелья не из таких, кто грезит о любви! Я знаю, кому-то граф Круазе может доставить беспокойство, но только не нашему уютному гнёздышку, – засмеялся Меркред, заметив, как Орсинь переменилась в лице.

– Весьма польщён это слышать!

Пьерше вошёл в гостиную бодрым шагом, как вихрь, пожимая князю Силевирту руку и бросая на Орсинь исполненный гордости взгляд. Та благосклонно улыбнулась, отмечая его старания исправить ошибку прошлого. Понадобилось ещё немного времени, которое они безмятежно провели за чаем и расспросами о военном походе, чтобы дождаться появления Аурелия, а также приезда Сепиру и Кэрела – и вот Негласный совет во главе с императором приготовился выслушать предложение гостя. И хоть Меркред Силевирт пребывал в том же умиротворённом настроении, взгляд его стал цепким, как у цапли перед броском в воду.

– Итак, граф Круазе мне намекнул, что будущей императрице нужны влиятельные союзники, которые помогли бы ей удержаться на престоле, – удовлетворённо кивнул банкир. – Прекрасно! Чудесная мысль. И что же мы имеем? У вас верная армия, это хорошо. Это позволяет начать действовать. Однако расстановка приоритетов изменилась, не так ли? Теперь вам нужно больше денег.

– Почему вы в этом так уверены? – возразил Аурелий. – Ведь это вы пожаловали к нам с предложением.

– Потому что война высасывает много ресурсов. Я постоянно имею дело с деньгами, Ваше Величество, и знаю, что и сколько стоит. Я делец. Я не хочу играть в слова. Моя ассоциация, представителем которой я сейчас являюсь, готова оказать вам всевозможную финансовую поддержку при условии того, что мы тоже можем рассчитывать на определённые услуги с вашей стороны. В том числе мы требуем права присутствовать при дворе наравне с аристократами. А также учреждения выборного органа с законодательными функциями, в котором наша доля будет составлять до пятидесяти процентов.

– Пятьдесят процентов?! Неслыханно! – возмутилась Орсинь. – Это посягательство на священную власть Табриессов.

– Зато на данный момент наши интересы и вовсе не учитываются, – пожал плечами Меркред. – К тому же, повторюсь, вы не в том положении, чтобы торговаться.

Долгие часы переговоров тянулись мучительно. Под конец Аурелий пригласил банкира остаться на ужин, но к обоюдному согласию за первый день стороны так и не пришли. Меркред не возражал, давая время на размышления, уверенный, что рано или поздно у аристократов не останется иного выбора. То, насколько вольно он держал себя, не относясь с особым пиететом даже к императору, оставило у всех неприятный осадок. А глубокой ночью дворец разбудило известие о том, что один из особняков на окраине столицы находится «в осаде».

Прозрачные намёки Орсинь во время победного парада не пропали втуне: горожане, и прежде не питавшие любви к надменной знати, теперь нашли прямой повод для выражения недовольства. Группа бездельников, подогретая спиртным, набрела на особняк одной дворянской семьи и начала громогласно изобличать их предполагаемые преступления. В том числе в вину вменялось и то, что её члены до сих пор не принесли клятву верности Белой Волчице, а значит, являются её врагами.

Мало-помалу вокруг забулдыг собралась группа поддержки, и копившееся до сих пор напряжение, подстёгиваемое жаждой возмездия, переросло в стихийный погром. И если защитные чары самого дома оказались достаточно прочны, чтобы улюлюкающие горожане не ворвалась внутрь и не растерзали перепуганных домочадцев, то разбитый вокруг особняка парк охранялся не столь надёжно. Довольно скоро преступники прорвались за ограду, круша всё на своём пути. Однако жандармы, тоже помня речь эльфийки и не желая по неосторожности навлечь на себя её гнев, не бросились на помощь, а направили посыльного к императору за точными указаниями. К тому времени, как Аурелий, накинув халат прямиком на пижаму, читал краткий, но леденящий душу доклад, за окном уже виднелось зарево: желая выкурить знать из их укрытия, потерявшая разум толпа поджигала деревья.

– Конечно же, вы должны были остановить их! – вскричал император и, не глядя на гонца, бросился в кабинет ставить резолюцию.

– Аурелий, что случилось? – Орсинь, разбуженная переполохом, просочилась вслед за ним. На её лице отразилось удивление, когда она пробежала глазами текст письма. – Прекрати. – Она со всего размаху опустила ладонь на лист, грозя смазать чернила.

– Орсинь, беспорядки нужно остановить, – устало, как маленькому ребёнку, объяснил Аурелий.

Эльфийка надменно цокнула языком, складывая руки на груди.

– Они не приносили присяги, чтобы их защищать.

– Дело не в них – мы обязаны защищать город! Попустительствовать грабежу и вандализму нельзя ни при каких обстоятельствах, это одна из обязанностей правителя, которую тебе следует выучить! – Не на шутку разозлившийся Аурелий громко отчеканил эти слова. – Ты не на войне, где можно хватать в плен кого ни попадя.

Глаза эльфийки хищно сверкнули и опасно сощурились.

– Тот дроу мог выдать расположение нашей армии, – прошипела она. – И я ему ничего не сделала!

– Ты сама дала им четыре дня на раздумья, и этот срок ещё не вышел. Следуй собственным правилам.

Встав из-за стола, Аурелий потянул на себя доклад с наложенной резолюцией, требуя, чтобы Орсинь убрала руку. Их жёсткие, раздражённые взгляды встретились и сверкнули, как два схлестнувшихся меча. Презрительно фыркнув, эльфийка развернулась и ушла в свои покои. После этого они день друг с другом не разговаривали, каждый негодуя по собственным причинам, но в итоге эмоции сами собой сошли на нет, и жизнь снова пошла, как прежде.

На следующий, последний день во дворец наконец-то потянулась покаянная процессия. По сведениям Пьерше, князь Мешерие приложил немалые усилия, чтобы призвать дворян к повиновению, и теперь, напуганные бесчинствами и яростью обывателей столицы, они покорились. Однако по хмурым лицам, приносившим присягу, Орсинь видела, что аристократы чрезвычайно уязвлены. Ситуация осложнилась: эльфийка рассчитывала избавиться от самых нежелательных представителей знати, выведя их из себя дерзким заявлением. Кровавая, но краткая война в её представлении была бы предпочтительнее. Теперь же конфликт, не потеряв своего накала, перетекал в скрытое, затяжное противостояние.

Однако печальное всегда чередуется с благим. Одним из непременных условий перемирия с дроу, заключённого ещё под стенами Стевольпа, стала передача Белой империи обломков зачарованных копий, которыми пытались убить Орсинь. Великая ценность их состояла в том, что, соприкоснувшиеся с аурой ду́хов, а затем переплавленные в иную форму, они позволяли породить оружие совершенно нового уровня. Подобные артефакты можно было пересчитать в мире по пальцам, и ценились они выше золота и алмазов.

Поэтому ещё до того, как Орсинь покинула Королевство Дроу, обломки уже телепортировали в Белую империю и срочно передали лучшим магам-кузнецам Белой империи, и они трудились над ними день за днём, выполняя заказ Аурелия: выплавить уникальное копьё для будущей императрицы. И теперь наконец-то гонец доложил, что оружие готово.

В предместье столицы, где располагался Цех Магических Исследований, отправились лишь Аурелий, Орсинь и Арэйсу. Молниеносность, с которой они выехали, никого не предупредив, позволяла избежать излишнего внимания. Маги Цеха встретили императора с большим почтением: они были до мозга костей учёными, заинтересованными лишь в науке, а потому их благодарность за уникальные магические образцы не знала границ.

Орсинь, Аурелия и Арэйсу долго водили по всевозможным переходам, пока не привели в абсолютно пустой просторный отсек – лишь выбеленные извёсткой голые стены без окон. В ту, что находилась напротив двери, были вбиты две скобы, на которых покоилось копьё: массивное и тяжеловесное, на первый взгляд его мог бы поднять только колосс. Длинное древко венчало внушительное остриё. Металл был необычного тёмного оттенка, с охристыми переливами. Воздух вокруг лезвия едва заметно дрожал, и пылинки, витающие в помещении, плясали в странном ритме. При ближайшем же рассмотрении становилось понятно – хоть глаза и отказывались верить, – что оружие парит в воздухе, едва касаясь станка. Орсинь восхищённо выдохнула, медленно приближаясь к копью.

– Мы держим его в бункере, ведь разрушительный потенциал столь высок, что нельзя допускать соприкосновения с иными материями, – пояснил за её спиной сопровождающий маг. – Так как копьям, из обломков которых оно сотворено, изначально надлежало проникнуть в астральную плоскость бытия и нанести удар по ду́хам именно там, нарушив вашу с ними связь, копьё это обладает очень сильными рассеивающими свойствами, которые, возможно, способны оказывать даже недолговечное влияние на законы природы.

Протянув руку, эльфийка осторожно сомкнула пальцы на древке – аккуратно, фаланга за фалангой, погружаясь в вязкую потустороннюю ауру. Ещё не сделав и взмаха, Орсинь уже знала, что держит невероятное оружие. В действительности копьё почти ничего не весило, зато волосы эльфийки, оказавшись в радиусе его воздействия, зашевелились, поднимаясь параллельно полу и зависая в воздухе.

– Вот, прошу вас, попробуйте. Только не прилагайте никаких усилий, – предложил маг, и пара его помощников внесли высокую плотную металлическую пластину, установив её посередине бункера.

Направив копьё, Орсинь легонько коснулась остриём поверхности пластины. Мгновенно покрывшись трещинами, та сжалась в шар, как смятая детскими пальчиками фольга, а затем рассыпалась по полу мерцающей крошкой. Эльфийка с благоговением вернула оружие на место.

– Великолепная работа, – торжественно похвалила она. – Все вы получите щедрые дополнительные выплаты. Теперь лично при мне наложите на эту дверь охранные чары и замуруйте помещение. И никто, никто не должен знать, что здесь хранится и какое исследование вы проводили, это понятно? Вы должны скрыть сам факт его существования, – завершила она, взглянув на Арэйсу.

Княгиня кивнула: в случае необходимости она или Аурелий смогут телепортироваться в бункер и в мгновение ока извлечь для Орсинь копьё. Остальным доступ туда не потребуется.

Эта поездка привела эльфийку в крайне благожелательное расположение духа. Сидя перед сном в полном одиночестве, она загадочно улыбалась своим мыслям, но взгляд её, хищный, как у дикого зверя, не предвещал ничего хорошего.

* * *

Победа над Королевством Дроу придала Белой империи новый политический вес, привлекая к ней немало внимания. Помимо пары дней, объявленных национальным праздником, было решено устроить великолепный приём во дворце, на который собралось немало иностранных гостей.

Кроме того, впервые выслали приглашения широкому кругу нетитулованных граждан: богатым предпринимателям и даже видным академикам. Несмотря на то, что консенсус с Меркредом Силевиртом по-прежнему не был достигнут, Аурелий с самого начала намеревался смягчить пропасть между сословиями, если не уничтожить её полностью. Цель эта не оглашалась вслух, однако действия императора были вполне красноречивы, вызывая очередную волну ропота среди знати. В итоге собравшееся на балу общество разделилось на три части: оскорблённый и презрительно кривящийся высший свет, отвечающие им тем же нетитулованные норды и наблюдающие за происходящим с большой долей любопытства иностранцы, благодаря присутствию которых враждебность всё же не выплёскивалась через край. На счастье, довольно скоро церемониймейстер объявил о том, что Его Величество Аурелий Табриесс изволит приветствовать гостей и подданных, и все нижайше склонились, прервав пересуды и злословие.

– Я бесконечно рад, что мы наконец-то собрались после тягот и лишений войны, – произнёс Аурелий после того, как велел всем встать. – Как видите, общество наше сегодня пополнилось, и я считаю, что это пойдёт всем на пользу. А кроме того, прошу приветствовать мою невесту, Её Светлость Орсинь.

Смутный рокот пронёсся по тронной зале, когда невероятно разодетая эльфийка вышла из той же потайной анфилады помещений, откуда появился ранее император, и встала рядом с ним. Никто не предполагал, что Орсинь начнёт вести себя в прямом смысле как императрица до свершения свадебного ритуала. Это переходило все границы. Тем, кто чтил традиции и гордился древними корнями своей семьи, казалось, что мир сходит с ума.

– Да здравствует будущая императрица! – громко и ясно прокричала княгиня Брунгервильсс, первая склоняясь перед царственной парой, и эта отрезвляющая команда рассеяла всеобщее помутнение рассудка. Зал снова пал ниц.

Не обращая внимания на неоднозначный приём, Орсинь откровенно наслаждалась своим блистательным внешним видом: на сложную причёску ушло не менее двух часов, а уж наряд она подбирала несколько дней, по-детски забавляясь со всевозможными фасонами и тканями. Ей тоже поставили кресло, и эльфийка неторопливо заняла своё новое место по левую руку от Аурелия.

«Ах, наконец-то! Как долго я ждала этого момента!» – с наслаждением подумала она, ощущая прохладную твёрдость резной спинки. Она была императрицей. Она взошла на вершину, но всё только начиналось. Жёсткие подлокотники словно таили в себе кладезь неведомых сил, наполняя её энергией. И это чувство невероятной мощи, электризующейся на кончиках пальцев, напоминало экстаз. Один за другим к трону подходили с подарками и поздравлениями послы и иные официальные лица. В их череде Орсинь заметила и Геасфель.

«Сестра, я наконец-то могу быть с тобою на равных. Нет, я выше тебя! Я наконец-то получила то место, которое заслуживала с самого начала».

Теперь на неё смотрели иначе. Она видела это по осторожным взглядам, по той почтительности, с которой к ней приближались. Её боялись. Что ж, это лучше, чем презрение. Орсинь забавлялась замешательством тех иностранцев, кто видел её вблизи в первый раз и не мог соотнести с грозной славой Волчицы нежный облик, который эльфийка вновь обрела, променяв доспехи на шёлк и жемчуг. Она пребывала в очень хорошем настроении.

А вот Аурелий скучал, подперев подбородок ладонью, и Орсинь это немного раздражало. Разумеется, император предпочёл бы удалиться в тихое и уединённое место, но неужели он не в силах разделить вместе с ней сегодняшнюю радость? Хотя бы чуть-чуть. В конце концов, ей тоже рано или поздно всё это надоест – даже эта слава и этот трон, так почему же не вкусить их сладость сполна, пока они не приелись?

– Посол Десятого королевства людей, Эристхейл, – объявил церемониймейстер.

Перед троном опустился на одно колено закутанный в бордовый плащ мужчина. У него были чёрные волосы, неуловимо отливающие болотной зеленью и заплетённые в тонкую косу. Прозрачные глаза таили спокойствие. Он не выглядел молодо, но и стариком тоже не был. Черты его лица ускользали, словно переплавляясь под завесой времени. Правой рукой посол опирался на изящный посох, более напоминающий украшение, нежели опасное оружие.

– Позвольте приветствовать великую императрицу и императора и выразить восхищение их красотой, – произнёс Эристхейл. Голос у него тоже оказался не громкий и не тихий, с неуловимым тембром, как будто вобравшим в себя сотни других. – От имени Десятого королевства прошу вас принять это дерево, символизирующее гармонию и процветание. Пусть они пребудут с Белой империей и впредь.

По залу пронёсся вздох восхищения, когда двое слуг поднесли к трону выточенную из малахита и сердолика платформу, изображающую цветущее поле, на котором стояло дерево, раскинув витые из золота ветви. Около полуметра высотой, оно было обильно украшено александритом. В ярком свете драгоценный камень переливался, создавая впечатление живой колышущейся кроны.

– Прошу, поднимитесь. Человеку не пристало стоять в Белой империи на коленях, ведь норды и люди – братья по крови. Мы не забыли этого. – Орсинь благосклонно улыбнулась, сквозь полуопущенные веки отыскав находящегося среди знати Пьерше и заслужив его одобрительный кивок.

Эристхейл поднялся, и эльфийка увидела, что плащ скрывал длинное одеяние чародея, вышитое шёлком и серебряной нитью.

– Я маг, а магам свойственно предчувствовать. И меня не покидает ощущение, что ваше правление останется в истории надолго, Ваша Светлость. – По учтивому тону Эристхейла было трудно определить, льстит он или говорит на полном серьёзе.

– Я не больший герой, чем Аурелий. – Рука Орсинь опустилась в ладонь императора, который её пожал. – Ваш восхитительный дар принят с искренней признательностью. Прошу, наслаждайтесь вечером.

Маг отошёл в сторону, и эльфийка едва удержалась, чтобы не проводить его взглядом. Что-то тянуло приглядеться к нему поближе. Быть может, преподнесённый им драгоценный подарок? Дерево, безусловно, свидетельствовало об изумительном мастерстве ювелира, который создал его, – но почему именно Десятое королевство одарило Белую империю столь щедрым знаком внимания?

– Пойдём танцевать? – предложила Орсинь Аурелию.

Поток гостей перед троном уже истощился, а император по-прежнему сидел со скучающим видом.

– Давай, – коротко бросил тот.

Пока они спускались, эльфийка постаралась припомнить лекции своих преподавателей, в которых те рассказывали о расе людей. Десятое королевство было одним из самых сильных человеческих княжеств. Ему удалось существенно ограничить власть жрецов Бездны – именно поэтому его послом смог стать маг. Насколько Орсинь было известно, человеческая магия скрывала в себе много таинств и кардинально отличалась от эльфийской: доступная немногим, она соприкасалась с самой сердцевиной Бездны и потому несла большую опасность в первую очередь для своего обладателя. В древности простые люди боялись своих одарённых соплеменников и изгоняли их из селений. Сегодня, когда магия используется повсеместно, отношение это, разумеется, смягчилось, однако в Северных королевствах чародеи по-прежнему являются чем-то вроде отдельной касты. Их терпят из необходимости и одновременно по возможности сторонятся. Даже живут маги зачастую в кварталах-резервациях, и только Десятое королевство законодательно не ограничивает их в данном аспекте.

Всё то время, что они с Аурелием танцевали, Орсинь не покидало ощущение: что-то не ладится. Быть может, она слишком сильно погрузилась в размышления, позабыв о празднике. Или, возможно, Аурелий держал её как-то не так, как ей хотелось. Впрочем, он был бережен, но что-то в его манерах переменилось… Иллюзорность чувств, не поддающихся объяснению, приводила эльфийку в замешательство. Величие их победы – и личной, и военной – было безупречным, и всё же одного-единственного кусочка этой мозаики, которую они собрали вместе с таким трудом, как будто недоставало.

– Я красивая? – спросила вдруг Орсинь.

Аурелий удивился, чуть не сбив шаг.

– Да, конечно. А я? – Ласковая улыбка осветила его лицо, но глаза… глаза оставались спокойными.

– Ты очень милый, – фыркнула Орсинь.

– Что-то не так?

– Нет-нет. – Если бы она знала, то безусловно бы объяснила, что её беспокоит, но пока что эльфийка действительно не понимала, в чём дело.

Они провели вместе три танца – число достаточное, чтобы соблюсти приличия и после этого разойтись. Эта мысль больно кольнула Орсинь. Раньше они не считали танцев, но сейчас… сейчас иная реальность, и на их плечах лежит гораздо больше обязанностей. Этот приём – тоже своего рода работа. Необходимо уделить внимание гостям, почтить их приветливой беседой, ведь соблюдение этикета – залог уважительных отношений. Наверное, им с Аурелием стоит больше времени проводить наедине, и ей не следовало в тот вечер быть такой холодной. А Аурелий очень чуткий… Она наверняка оттолкнула его.

– Вы не окажете мне честь? – Эристхейл подобрался незаметно, или, быть может, это Орсинь слишком глубоко ушла в нерадостные мысли.

Кивнув, эльфийка вернулась к танцующим уже вместе с человеческим послом. Чутьё не подвело её: этому магу было что-то нужно. И точно, едва они сделали несколько вальсирующих движений и оказались в центре зала, Эристхейл тихо произнёс:

– Прошу, устройте мне неофициальную аудиенцию с императором Аурелием.

Шарканье подошв и шелест одежды заглушали его голос, делая недосягаемым для любопытных ушей. Орсинь выдержала паузу, обдумывая ответ.

– Почему неофициальную? И почему вы не обратитесь сперва к графу Круазе?

– Поверьте, я не имею ничего против вашего министра. Но то, что я намерен сообщить императору, – предложение, быть может, векового значения, и мне важна предельная секретность. И чем скорее аудиенция состоится, тем лучше.

– Вы умеете интриговать, – рассмеялась эльфийка. – Хорошо, пригласите меня на танец через час, я постараюсь переговорить с Аурелием.

Несколько вкрадчивых взглядов, которые умеет бросать только светская женщина, и вот уже император присоединяется к своей невесте на троне, якобы отдохнуть. Несколько слов, подкреплённых легкомысленной улыбкой, будто бы эльфийка делится впечатлениями от бала, – и вот они уже снова как ни в чём не бывало возвращаются к гостям. Вечер продолжается, смех, яства, красивая музыка и блеск нарядов приятно пьянят. Но когда хозяева празднества прощаются с гостями, удаляясь в покои, один из слуг бесшумно подходит к Эристхейлу и просит следовать за ним. Несколько переходов по лестницам и анфиладам комнат, и вот уже посол видит перед собой императора Белой империи без налёта светского лоска: несколько усталого и настороженного странной просьбой. Рядом с ним стоят довольно усмехающаяся Орсинь и министр иностранных дел граф Круазе.

Эристхейл не стал медлить, сразу опустившись на одно колено и прижав руку к груди в почтительном жесте:

– Ваше Величество! Позвольте выразить глубочайшую признательность за ваше великодушие. Весть, которую я вам принёс от имени Десятого королевства, действительно не имеет прецедентов в истории. Моя страна просит вас о помощи в объединении человеческих земель. Взамен мы клянёмся восстановить хорошие отношения между нашими братскими расами. Разумеется, наши народы очень долгое время находились в противоборстве. Мы готовы по мере возможности искупить свою вину, но не унижаться. Здесь нет места для правых и виноватых. Но я верю, что вместе мы могли бы создать новый мир. И это было бы выгодно и вам, и нам. Для Белой империи – обрести верного союзника. Для людей – преодолеть раздробленность и стать сильнее. Мы нужны друг другу.

Понимая, что услышанное должно быть слишком неожиданным, Эристхейл не менял позы, ожидая ответа.

– Да, то, что вы предлагаете, заманчиво, но нелегко в исполнении, – помолчав, протянул Аурелий. Он не спешил с обещаниями. – Что конкретно вы хотели бы предложить и получить взамен?

– Мы предполагаем заключить несколько политических браков между вашей аристократией и знатью королевства. Теперь, когда вы берёте в жёны эльфийку, это станет возможным. Кроме того, будут установлены льготные условия торговли, специалистам из Белой империи будет отдаваться предпочтение. Наши государства заключат соглашение о взаимном культурном обогащении. Но всё это мы сможем осуществить после того, как земли людей обретут центральное управление. Для этого власть в свои руки возьмём мы – маги Десятого королевства. В Верховном Совете нас уже преобладающее большинство. Очень скоро мы начнём освободительную войну, но для этого нам необходима поддержка, как экономическая, так и военная…

– Военная исключена: население решит, что древняя угроза сбылась и норды пришли поработить людей, – возразил Пьерше. – И мало что сможет их переубедить. Вы сами же и пострадаете от последствий, потеряв доверие простого народа. К тому же предлагаемых вами мер недостаточно. Политические браки и льготы? Этого слишком мало, чтобы преодолеть вековую ненависть. Начинать нужно с самых корней – с молодого поколения. Вы должны переписать учебники истории, сделав акцент на том, что норды и люди едины. И, пожалуй, мы бы сами хотели принять в этом участие, чтобы быть уверенными в содержании.

– Сами? – Эристхейл покачал головой. – Мы братские народы, но люди имеют право на независимость.

– И тем не менее мы не можем верить вам слепо, – согласился Аурелий. – Мы не собираемся диктовать во всём свою волю, но если вы настаиваете на сближении, то некоторые решения должны приниматься совместно. Особенно если это касается культурного единения.

– Мне нужно обсудить это с членами Совета, – не стал спорить посол. – Возможно, мы могли бы отправить вам на рассмотрение уже готовый текст и учесть пожелания. Однако мы потеряем время на согласования. В таком случае нам требуется, чтобы Белая империя авансом выплатила Десятому королевству хотя бы часть запланированной финансовой поддержки, а остаток – после утверждения текста.

– Хорошо, – кивнул Аурелий. – Предварительно я готов оказать поддержку совету магов Десятого королевства. Возвращайтесь к нам с дополнительными сведениями, и мы обсудим нюансы.

* * *

– Добро пожаловать! – Этот голос, в котором сочетались солнечное тепло с яблоневой тенью, нежная уступчивость с искрящейся жизнерадостностью, заставил что-то дрогнуть и отозваться в душе Аурелия ещё до того, как он увидел её.

Как-то раз, окутав себя иллюзией, он бродил по городу в поисках подарка для Орсинь. Несмотря на то, что теперь не проходило и дня, чтобы они не заперлись вдвоём на несколько часов в кабинете, Аурелий – объясняя специфику очередного задания, которое он собирался ей поручить, Орсинь – сосредоточенно слушая и задавая вопросы, пустота, образовавшаяся между ними за время войны, как будто выросла ещё больше. Никогда ещё у Аурелия не было настолько сообразительного и эффективного секретаря, но былые искры нежности и восторга угасли по непонятной причине. Хоть каждый и умалчивал об этом, ни один не испытывал ночью желания проникнуть к наречённому в спальню.

И в результате каждый устроил жизнь по-своему. Аурелий полюбил читать по вечерам молитвенные тексты или историю храмовых росписей: все эти притчи и кроткие образы дарили его душе успокоение после нелёгкого дня, омрачённого политикой, интригами и прочими бездушными государственными тяготами. Орсинь же предпочитала приглашать во дворец Дженвелью Силевирт и других светских дам: они веселились за настольными играми, устраивали камерные маскарады, танцевальные номера и прочие шумные забавы. Орсинь и Аурелий не мешали друг другу, но императора не покидало печальное ощущение, что эта семейная жизнь – совсем не то, о чём он мечтал, даже с учётом того, что Орсинь нужны свобода и постоянные впечатления.

Император подозревал, что некое яркое событие помогло бы возродить в душе прежний настрой. Так взрослый, заслышав любимую музыку детства, как будто возвращается в прошлое и может даже вспомнить о позабытом увлечении или исполнить давнюю мечту. Надо быть справедливым: государственная жизнь требовала большой самоотдачи и, быть может, у Аурелия и Орсинь просто не получалось выйти из напряжённого режима. Поэтому императору хотелось устроить невесте сюрприз – милый и уютный, как в старые добрые времена.

Магазинчик, который привлёк его внимание, располагался в отдалении от центра столицы. Даже глядя на фасад, становилось понятно, что это не просто сувенирная лавка, а окутанная любовью и сказочной атмосферой мастерская, притаившаяся на пересечении двух улочек. На витрине, задрапированной бархатом, чья-то заботливая рука расположила керамических кукол. Они были одеты в необыкновенные наряды из шёлка, вельвета, льна или газа, поражая миниатюрностью деталей. Здесь соседствовали принцы и пираты, фавны и эльфы, единороги и драконы. Каждый выточенный из дерева рог или меч, каждый хитрого покроя сюртук создавался с несомненной щепетильностью.

Аурелий, собственно, не был уверен, что Орсинь оценит нечто подобное, но его настолько заинтриговал внешний облик магазинчика, что он не смог не подняться по невысоким ступенькам. Дверь, украшенная витражом и растительным орнаментом, будто материализовалась из детских сказок, в которых герои попадали в иные миры. Раздался мелодичный перелив колокольчиков, и голос, который Аурелий затем услышал, так сочетался с глянцем глазури и игрой красок, будто и был порождён ими.

– Добро пожаловать!

Он поднял взгляд: женщина, которая обратилась к нему из-за прилавка, уже миновала пору юности, достигнув лет тридцати. На ней было свободное шерстяное платье кофейного цвета, придающее камерный уют. Отливающие рыжиной волосы она убрала в низкий пучок, а выпавшие из него пряди спускались витыми локонами чуть ниже мочек ушей. В женщине чувствовались собственный стиль и пропитанная знанием себя и своего дела уверенность. Она была человеком.

Поскольку Аурелий продолжал смотреть на неё во все глаза, продавщица уточнила:

– Вам чем-то помочь?

– Да, я ищу подарок для… для близкого. Что-нибудь оригинальное.

– Оригинальное, значит? – Её тонкие брови взметнулись как две ласточки, добавляя хитрецы, спрашивая, знает ли он настоящее значение этого слова. Женщина поднялась из-за прилавка. – Ну что ж, давайте посмотрим вместе.

Позже Аурелий узнал, что её зовут Фелинь. Какое нежное имя! Такое же, как и её прикосновения к скульптуре во время лепки. Как и лавандовый аромат её духов. Но тогда они шли вместе вдоль стеллажей, и Фелинь одно за другим доставала произведения искусства, подробно и обстоятельно комментируя задумку и используемые материалы. Изнутри магазинчик оказался небольшим и просто обставленным: ниши из тёмного дерева, сам прилавок и пара горшков с комнатными деревцами на полу. Тем не менее у дальней стены обнаружился и стеллаж с керамической посудой, украшенной геометрическим орнаментом.

– Напоминает символику, принятую у человеческих жрецов до наступления Тёмных времён, – заметил Аурелий.

– О, да вы разбираетесь! – удивлённо ответила Фелинь. – Да, я вдохновлялась именно ею.

– Так вы… – Он едва сдержался, чтобы не бросить оскорбительное «…вы не продавщица?». – Вы сами всё это делаете? Одна?

– Я открыла своё дело всего год назад, – мягко улыбнулась та. – И да, перед вами мастер собственной персоной.

– Когда же вы всё успеваете? И придумывать, и изготовлять, и продавать?

Аурелий вдруг ощутил благоговение, сознавая, что вот так просто – перед ним стоит автор этого волшебного мира. Теперь он понял, почему в мягких манерах Фелинь удивительным образом проскальзывает и колкая гордость: только таким и может быть творец, тонко чувствующий и одновременно знающий себе цену. Так вот почему эта женщина понравилась ему с первого взгляда – нет, даже раньше, – потому что она была сердцем, сутью этой мастерской!

– Когда любишь то, что делаешь, всегда найдутся силы.

В глазах Фелинь снова сверкнули задорные искорки, но было видно, что она не желает откровенничать с первым встречным. При всём том свете, который исходил от её души, она, судя по всему, была довольно закрытой. И в этом Аурелий тоже почувствовал сродство, и ему ужасно захотелось объяснить: да, да, он прекрасно понимает её! Но он не знал, как это сделать, а Фелинь тем временем продолжала:

– Что более поразительно, так это не моя работа, а то, что вы сумели угадать прообраз орнамента. Немногие сегодня настолько глубоко интересуются архитектурой.

– А я как раз на прошлой неделе читал про храмы этой эпохи. Дайте-ка угадаю… – весело предложил Аурелий, и они проговорили целый час, хотя по ощущениям минуло всего пять минут.

Когда же вновь прозвенел колокольчик, возвещая об очередных посетителях, Аурелий, опомнившись, попросил:

– А не могли бы вы изготовить для меня куклу на заказ? Чтобы она напоминала Белую Волчицу.

– Предупрежу сразу: за индивидуальную модель я возьму дороже, – спокойно кивнула Фелинь. – И после того, как мы обсудим идею и я просчитаю итоговую цену, вы должны будете уплатить её вперёд и полностью.

– Ничего страшного, я готов на любые траты, лишь бы хорошо вышло, – воодушевлённо заверил Аурелий.

Фелинь негромко рассмеялась:

– Должно быть, вы очень любите того, кому предназначается подарок.

И вот тут его сердце пронзило болью. Будто тонкий, но очень болезненный укол иглы высосал из Аурелия всю радость. И император вспомнил, что Орсинь вряд ли придёт в восторг от куклы, даже копирующей её саму… почему же он вообще заговорил с Фелинь о заказе?

– Дать вам лист бумаги и перо? Вы можете перечислить пожелания, пока я общаюсь с покупателями, а потом мы всё обсудим, – предложила мастерица, так и не дождавшись ответа на свои слова.

Аурелий посмотрел на неё в смятении.

– Нет… нет, вы знаете, уже очень поздно, а я совсем не заметил времени. Мне уже пора, я загляну позже.

И, хоть лицо Фелинь вытянулось, он не стал задерживаться, чтобы объясниться. Да и что он мог сказать? Начать пришлось бы с того, что он не кто иной как император Белой империи. Высокородное происхождение всегда вынуждало Аурелия жертвовать искренностью.

И тем не менее он вернулся через пару дней, сделав вид, что ничего странного не произошло, а Фелинь не стала лезть под кожу. И они снова проговорили несколько часов. Фелинь оказалась очень образованной в искусстве и, кроме того, тоже вдохновлялась храмовой живописью и музыкой. Никогда ещё Аурелий не встречал существа, перед которым так искренне и горячо мог бы излить своё чувство прекрасного. Сколько бы он ни пытался, Орсинь всегда оставалась холодна к его попыткам зажечь в ней этот огонь. Но теперь – теперь он наконец-то обрёл единомышленницу!

Аурелий стал навещать Фелинь дважды в неделю. Поначалу она встречала его улыбкой, не выходящей за пределы вежливости, но постепенно стала приглашать на чай и приоткрывать изнанку своих будней. Как оказалось, Фелинь жила там же, где и работала: неприметная дверь в конце магазинчика вела в холл-гостиную, а оттуда уже можно было подняться по лестнице на второй этаж, где располагались мастерская и крохотная спальня. Всё тут было компактным, простым и уютным. От мятно-пастельных оттенков декора и тёмной, под шоколад, мебели веяло свежестью и уютом. Точь-в-точь как характер Фелинь: она смотрела на мир оптимистично, но без лишней мечтательности. Никогда не затрагивала личных тем, и Аурелий знал о её прошлом не больше, чем она о его. Однако, переступая порог магазинчика, он обретал то самое умиротворение, к которому всегда стремился.

Иногда Фелинь работала над заказом прямо при нём, и тогда император следил за её гибкими и уверенными движениями. Иногда она давала ему попробовать сделать что-то самому, объясняя это тем, что подарок выйдет ещё лучше, если он поможет его изготовить. И в моменты, когда их руки случайно сталкивались, сердце Аурелия обволакивала нега, и он чувствовал, что прикасается к квинтэссенции красоты, в которой нет ни интриг, ни торжества силы – лишь безмятежность кроткого бытия.

Глава 2. Надрыв

Поскольку аристократы изобразили покорность и просто так в злонамеренности их было не обвинить, а Ассоциация предпринимателей в лице Меркреда продолжала настаивать на выдвинутых условиях, нужен был новый способ подтолкнуть события. Орсинь не любила затягивать. Вскоре она созвала совет и встретила их веским объявлением:

– Я хочу, чтобы вы подготовили список дворян, которых мы в любом случае лишим титула и земель. Если Меркред понимает только язык денег, они у меня будут. Вчера вечером от Министерства внутренних дел и сыска поступило донесение, что им стало известно о первом кружке заговорщиков среди знати. Их цель – убить меня во время традиционного зимнего бала. Вот список участников. – Эльфийка положила на стол лист бумаги, на котором были перечислены довольно известные и уважаемые фамилии. – Подумайте, от кого ещё в теории не помешало бы избавиться, и я велю барону Шертхессу изыскать предлоги, под которыми можно было бы это сделать. Скоро наступит удобное для этого время.

– Преступники будут арестованы в течение двух недель, – добавил сидящий на диване рядом с ней Аурелий. – Думаю, следует разобраться с ними как можно скорее, чтобы не шокировать публику накануне праздника.

– Нет, – вдруг властно возразила Орсинь. – Я собираюсь позволить им напасть на меня. А затем уничтожить, и гости бала будут тому свидетелями.

– Как? – Аурелий осекся. – Ты… ты собираешься вот так просто убить их? Да ещё и на глазах у непричастных? К чему этот жестокий цирк?!

– Не цирк, а закономерная кара. И урок на будущее для остальных, – жёстко отрезала эльфийка. – Думаешь, все остальные сплошь белые овечки? Они просто трусливее, чем эти наглецы.

– Я не об этом! Тебе что, не надоело проливать кровь на войне? – вскричал император. – Вспомни эти трупы, это уродство и боль – зачем тащить их оттуда в мирную жизнь?

– И что дальше? Любой, кто готов на убийство, должен быть готов и к собственной гибели. Половина нынешней аристократии втайне желает мне смерти. Пусть хоть полюбуются на неё.

– Как у тебя язык поворачивается такое говорить? Мы не имеем права просто так лишать кого-то жизни!

– Повторю ещё раз: они первые преступили черту.

– Это не одно и то же.

– Нет.

– Да! Ни у кого нет права отнимать чужую жизнь. Если мы делаем это, значит, у нас не хватает гибкости разрешить проблему иным путём. Но сейчас…

– Аурелий, тебе самому не тошно от этой демагогии? – покачала головой Орсинь. – Какая разница, будут ли они сосланы на северные рудники, где погибнут в течение нескольких лет, арестованы и приговорены к позорной казни или показательно убиты на зимнем балу? Прикрываться рассуждениями о том, на что ты имеешь или не имеешь права, а потом пойти молиться в храм – честно, это лицемерие.

– Это дань состраданию! – вспылил Аурелий. – Ты думаешь, на их совести это теперь не лежит тяжким грузом? – Он показал в сторону хмурых, растерянных друзей. – Да, итог один, заговорщики будут казнены, но то, как мы достигаем результата, имеет значение! И если ты так хочешь, мы молимся не за убитых, а за себя, чтобы не забывать, кто мы на самом деле! А ты, в своей жестокости воображающая себя равной богам… вот кто лицемерен!

– А ты в своём бесполезном благочестии.

Они в бешенстве уставились друг на друга, тяжело дыша и не в силах прийти к согласию. Орсинь первая скучающе вздохнула и пожала плечами.

– Хорошо, собственно, не мне это решать. Устроить показательную расправу должна будет Арэйсу, поэтому…

– Ты не посмеешь… – побледнев от гнева, прошипел Аурелий.

– Нет, это ты не посмеешь подавить её волю, – спокойно возразила Орсинь. – Ведь если она согласится, то это будет исключительно её личное решение.

С этими словами эльфийка повернулась к княгине, которая, точно сюрреалистичный сгусток темноты, замерла в кресле с непроницаемым выражением лица.

– Арэйсу, ты сможешь один-единственный раз убить только ради меня?

С мгновение княгиня молчала, но затем голос её проскрежетал, как поворачивающиеся жернова судьбы:

– Да, смогу.

– Что ж, пожалуй, обсуждать больше нечего, – вкрадчиво заметила Орсинь.

– Уйдите все! Оставьте меня одного! – не выдержав, раздражённо всплеснул руками Аурелий, точно желая выместить своё отчаяние на ком-то невидимом.

Эльфийка в сопровождении Арэйсу первая демонстративно покинула гостиную, а вслед за ней и подавленные размолвкой Сепиру, Пьерше и Кэрел. Последним переступая порог, князь Мелирт вдруг обернулся.

– Аурелий, прости, пожалуйста… Можно мне посоветоваться с тобой наедине по личному поводу?

* * *

За то время, что Белая империя находилась в состоянии войны, Кэрел вёл войну с самим собой. Иногда, чтобы изменить свою жизнь, требуется совсем немногое: разрешить себе полениться и сократить пробежку по парку; не ругать себя за то, что битый час перелистывал смешные комиксы вместо того, чтобы почитать вроде бы умную книгу; преодолеть свой страх и честно, не выдумывая ничего, ответить коллегам на работе, что все выходные ленился дома, а не ходил по театрам. Ведь никто не может знать нас лучше, чем мы сами, и всё, что требуется для счастья, – это уважать себя настоящего.

Оно-то и есть самое сложное: верить вместо внушённых иллюзий своим ощущениям; не забывать о любви к себе, даже когда сознаёшь недостатки; помнить, что радость созидания и есть та путеводная звезда, которая указывает нам правильный путь, – важно лишь не терять её из виду. За этими крохотными изменениями кроется бездна разницы, которая способна перевернуть наше представление и о самих себе, и о мире. И вот тогда мы становимся готовы начать собственную, уникальную жизнь, в которой на допущенные ошибки – а они неизбежны – мы оглядываемся уже не с сожалением, а с чувством полного согласия и гармонии с собой.

Один учёный, утверждающий, что изучает универсальные механизмы работы души, написал об этом книгу. И Кэрел, с любопытством следуя его теории, нашёл в ней спасительную соломинку. Пусть и не в совершенстве, ибо оно недоступно никому, но жизнь вдруг показалась ему гораздо светлее и приятнее, чем прежде. И то тепло и сострадание, которые князь Мелирт обнаружил к самому себе, сделали его сердце открытым к новым возможностям. То, что прежде казалось далёким, как призрачная грёза, теперь приблизилось, превращаясь в цель и даря энергию вдохновения.

Увидев после долгой разлуки княгиню Брунгервильсс, Кэрел вновь испытал всю силу таинственного притяжения. Время не только не рассеяло чувств, но как будто обострило их. И попытка узнать Арэйсу поближе теперь представлялась князю самым разумным поступком.

Решив так, Кэрел не смог заснуть. Наэлектризованный напряжением, он бесконечно ворочался в постели, блуждая от одного страха к другому. Неприступность княгини и в то же время опасение, что кто-нибудь опередит его – как бы парадоксально это ни звучало, – в равной степени будоражили разум. Размытые, то сладостные, то жуткие фантазии одолевали князя Мелирта, предваряя итог событий. Под утро он настолько устал, что уже не понимал, чего на самом деле хочет, и только убеждение, что дело надо довести до конца, помогло ему взять себя в руки.

И теперь, глядя на императора, который замер на диване, подперев лоб ладонями, Кэрел ждал ответа. Тот вздохнул, движением пальцев разрешая остаться. Потёр виски, пытаясь взбодриться и прийти в себя.

– Что там у тебя? – Теперь, когда Аурелий поднял голову, его взгляд стал тусклым, будто он пережил сильное потрясение и все светлые чувства оставили его.

– Не переживай, я ненадолго… – торопливо заверил князь. – Скажи, ты же не будешь против, если я начну ухаживать за Арэйсу?

– Что? – Аурелий подскочил на месте, забыв про плохое настроение.

– Знаю, она твоя двоюродная сестра, и, возможно, это слишком наглая просьба с моей стороны… – начал было распинаться Кэрел, но император даже не стал слушать.

– Арэйсу?! Ты уверен? Почему именно она?

– Ну… она мне уже давно нравится. Её спокойствие, манера держаться, – осторожно пожал плечами князь; от него не укрылось напряжение и даже какая-то враждебность друга. – Я больше не хочу быть сторонним наблюдателем. И подумал, что проще всего будет сказать ей о своих чувствах через тебя.

– Понимаешь, – тяжело вздохнул Аурелий, – с Арэйсу это очень сложно. Она, как бы тебе сказать… психически нездорова.

– Как нездорова? – опешил Кэрел. – Но…

– Это не просто слова. Она как-то захохотала при мне ни с того, ни с сего, как безумная. Выглядело без преувеличения жутко. Орсинь намекала, что Арэйсу донимают по ночам кошмары. Да и в повседневности ты видишь, какая она. Это не напускная холодность. Арэйсу такая и есть. Если ты условно заведёшь с ней роман, то получишь партнёршу, которая нуждается в особом уходе и помощи. Поэтому я даже не хочу продолжать этот разговор. Сперва обдумай мои слова.

Кэрел вышел, как оглушённый. Поджидавшие в парадной галерее Пьерше и Сепиру звали его в кафе, однако князю не было до них никакого дела. Он что-то ответил невпопад – первое, что пришло в голову, лишь бы поскорее отвязаться. Нестерпимо хотелось остаться в одиночестве, чтобы успокоить ту боль, что застилала ему глаза. Только теперь Кэрел понял, сколь многое на самом деле вкладывал в образ Арэйсу. Она была нужна ему, нужна во что бы то ни стало – чтобы разочароваться и отпустить призрачную мечту или, наоборот, утвердиться в своих намерениях.

Он долго брёл по улицам, не разбирая куда: городской пейзаж как будто не менялся. Всё те же прохожие, магазины, фонари и экипажи, зимняя грязь, припорошенная свежевыпавшим снежком. Внутри Кэрела было пусто, как в пересохшем колодце, ведь впервые он всецело отдался внешнему переживанию. Но, если быть честным, душевнобольная возлюбленная – совсем не то, о чём мечтал князь, и он не был ни оторванным от реальности романтиком, ни сердобольным простофилей, чтобы пропустить мимо ушей предупреждение Аурелия. Отповедь подействовала на него, как холодный душ. Кэрел спрашивал себя, какой же в сущности ожидал найти княгиню, – и прежний образ ускользал от него. Теперь он чувствовал лишь опустошение и желание покоя.

Князь поднял голову и увидел на противоположной стороне уличного торговца книгами… Как и некогда, находясь в смутных чувствах, он поддался ностальгии и перешёл дорогу. Посетителей вокруг продавца топталось немного. Кэрел выбрал наугад том стихов и раскрыл на случайном месте, гадая, что ему выпадет:

Одиночество – мои доспехи;

Сквозь него не проникнет ни смех,

Ни чужая мораль.

Одиночество – мой склеп навеки,

Мне бы кто помог разбить

Гроба хрусталь.

Здесь внутри так спокойно, прибрано, чисто;

Маятник сломан, время застыло;

Как бесплотный дух, меняю лица:

Бесконечная череда персонажей, имён —

Бесполая птица.

Этот облик привычен и носится просто,

И совсем не хочу сказать, что это – фальшивка.

Я такая, как есть,

Но желанье иного

Тоже живо во мне.

Не знаю, что это.

Помогите.

Вздрогнув, Кэрел поспешно вернул книгу на место. Он не страдал суевериями, однако против воли эти стихи показались ему пророческими, отразив самую суть неразрешённой боли, которую он нёс с собою всю жизнь. От них веяло мертвенностью. Пошевелив плечами, чтобы освободиться от накатившего оцепенения, он прошёл вдоль переносного прилавка, скользя взглядом по названиям. Книги с детства дарили ему покой. Это было чем-то вроде обезболивающего, которое всегда доказывало свою действенность. Стоило только перевернуть страницу и вкусить первые строки, как разворот терял очертания, а разум погружался в грёзу – иногда жуткую, иногда печальную, иногда забавную, но Кэрел скрывался меж этих видений, обретая покой.

На этот раз его внимание привлек корешок с надписью «Тысяча двести месяцев одиночества». Это был довольно объёмный том, одно из новейших изданий, только-только оказавшееся на книжных полках. Кэрел прочёл аннотацию: героя, убившего своего друга, изгнали с семьёй из деревни, и с тех пор его потомки тщетно пытаются обрести истину и понять, что такое счастье. Даже не заглядывая внутрь, Кэрел купил книгу. Ему хотелось, чтобы кто-то сейчас говорил на его языке. Чтобы кто-то рассказал ему о той же боли, которую только что пережил он сам. А что, как не книги, помогает найти близких собеседников – сквозь время и расстояния?

* * *

Из-за решения, как обойтись с заговорщиками, Аурелий и Орсинь так сильно повздорили, что едва разговаривали друг с другом за трапезами. Напряжение между ними накапливалось в геометрической прогрессии. Шокированные размолвкой, которая ранее казалась невозможной для влюблённых, Пьерше и Сепиру уже лично призывали их помириться, однако всё было тщетно. Не желая поддерживать только одного из них и сами теряясь в догадках, как лучше поступить, они предпочитали не вмешиваться в конфликт открыто. Аурелий же, чувствуя, что друзья втайне симпатизируют доводам Орсинь, негодовал от этого ещё больше. В конце концов он отказался присутствовать на балу, но даже это не обескуражило эльфийку. Подготовка к празднеству проходила в нервной обстановке во всех смыслах этого слова.

Как-то раз Арэйсу поинтересовалась, помогая Орсинь принимать ванну:

– Орсинь, ты в порядке? Не тяжело тебе настаивать на своём, когда тебя осуждает близкий?

Эльфийка полулежала в тёплой воде, закрыв глаза, тогда как Арэйсу осторожно расчёсывала её густые волосы. Приглушённое сияние светильников окрашивало розовый камень бани в тёплые тона; в воздухе витали хвойные ароматы, которые Орсинь очень полюбила после военного похода. Она нередко превращала купание в длительную процедуру, совмещая его с плаванием в бассейне. Для неё это было не только способом побыть в одиночестве, но и возможностью обдумать непростые вопросы. Вот и сейчас эльфийка тут же отозвалась, будто и не дремала под мягкими прикосновениями телохранительницы:

– Нет, я всегда была такой по характеру. Если чего-то хочу, то я это сделаю. И не в моей привычке испытывать лишние сомнения.

– Как и у меня, – прошептала Арэйсу.

– О нет, ты-то как раз прекрасно всё чувствуешь. – Орсинь откинулась назад, заглядывая княгине в глаза.

– Ты выдумываешь.

– Просто ты не хочешь слушать себя. – Смуглая рука эльфийки потянулась вверх, дотрагиваясь до её белой, точно мраморной, щеки. – Иначе бы ты не вздрогнула, когда я об этом сказала. – Улыбка Орсинь напоминала лукавую усмешку. – Ладно, не будем об этом говорить, если ты не хочешь, – добавила она, заметив, что движения Арэйсу стали ещё более отстранёнными.

Со временем эльфийка научилась различать мельчайшие оттенки настроения княгини. Иногда Арэйсу размышляла про себя, что они стали друг другу даже ближе, чем сёстры, ближе… чем кто-либо на свете. Такие разные, и при этом княгиня действительно была готова на всё что угодно ради своей императрицы. Потому что никогда ещё Арэйсу не испытывала привязанности после того, как её предавали. В этот раз она возьмётся за меч с иным чувством. Да, ей будет тяжело, но кровь, которую она прольёт, будет клятвой её верности.

* * *

Орсинь не спеша шествовала через залу, попеременно улыбаясь гостям. Хитроумные переговоры длиною в пару месяцев, благодаря которым был установлен новый мир с Королевством Дроу, завершились пышным банкетом. Все возносили почести Белой империи и её новой славе.

Несмотря на кружащую за окнами метель, дворец украсили живыми цветами; сотни магических огней заливали стены золотым сиянием; торжество было безупречным. Орсинь взошла на ступени трона, поднимая бокал с прозрачным вином и чувствуя, как зал стихает, подобно оркестру, беспрекословно повинуясь своему дирижёру. Она была госпожой и повелительницей – целой страны. И оседлала собственную судьбу. Воистину, она доказала всем, и в первую очередь себе самой, что достойна только лучшего.

– Я бы хотела произнести первый тост этого вечера за Королевство Дроу, – улыбаясь, Орсинь ощущала, что её выступление идеально. Она сама была изумительна: в платье, вышитом розовым и белым жемчугом, о котором когда-то мечтала, и речь её тоже звучала идеально: достаточно живо, но и не слишком легкомысленно. Сознание собственного великолепия придавало тону её голоса особые, певучие нотки. – Пожелать ему скорейшего восстановления и благополучия. Ведь наши народы, пострадавшие в этой войне, заслуживают только счастья, не правда ли? А в особенности будущие поколения, которым предстоит сосуществовать вместе и дальше.

Этот текст заранее заготовил для неё Пьерше. Сама бы Орсинь не снизошла до столь великодушных фраз, но граф в духе прирождённого дипломата позаботился о том, чтобы конфликт, сколь бы ужасным он ни был, хотя бы формально завершился на нейтральной ноте.

– А теперь я прошу всех пройти на зимнюю веранду. Там вас будет ожидать представление.

С этими словами Орсинь развернулась, направляясь в личные покои, чтобы переменить наряд. За последние недели она настолько увлеклась модой, что проводить в одном и том же туалете целую ночь ей казалось слишком скучным. Именно этой её слабостью и собирались воспользоваться заговорщики, проникнув в частную половину дворца под видом слуг, приобретя соответствующие амулеты иллюзий. Такой же сейчас был и на Арэйсу – скрывающий её доспехи. Орсинь слушала её привычные шаги за спиной и осторожно, едва шевеля кончиками пальцев, заранее плела заклинание. Старалась дышать поглубже: сейчас ей ни в коем случае нельзя было выдать своё напряжение. Спугнуть добычу. Шестеро против одной – не шутки, особенно если твои противники норды. Это даже страшно. Однако рядом Арэйсу, которая обязательно придёт на помощь. Поэтому Орсинь – не добыча.

– Доброго вечера, Ваша Светлость. – Пара идущих им навстречу слуг поклонились, замедляя шаг.

Она не добыча.

– Арэйсу, как думаешь, в галерее достаточно живых цветов? – Орсинь произнесла первую кодовую фразу, начиная отсчёт.

Впереди замаячило ещё двое слуг. Они с княгиней теперь миновали коридор, оказавшись в небольшом холле без окон, из которого можно было либо подняться по лестнице, либо свернуть в боковые проходы.

– Не сомневаюсь, Ваша Светлость…

Ещё по одному слуге из боковых ответвлений.

– …Однако, если желаете, я могу проверить.

Орсинь бросилась на пол. И вслед за тем ударная волна отшвырнула нападающих, послышались глухие удары тел о стены. С треском лопнули и осыпались осколками ажурные плафоны светильников.

– Беги! – велела Арэйсу, и Орсинь, подхватив пышную юбку, метнулась в ближайший коридор.

Норд, отброшенный в его глубь, уже приходил в себя. Орсинь не стала ждать: мгновение – и ослепительная вспышка заставляет его шипеть от боли, прикрыв рукой обожжённые глаза. Мгновение – и заранее подготовленное заклинание ускорения вырывается на волю, наполняя каждую её мышцу небывалой энергией. Мир вокруг становится замедленным, как будто эльфийка нырнула под воду. Она обнажает запрятанный стилет и всаживает с размаха в грудную клетку захваченного врасплох противника. Тот глухо охает, наваливается на неё. В голове всплывает прагматичная инструкция Арэйсу: «Когда сражаешься с представителями нашей расы – бей сразу в горло или сердце. И после удара не вынимай оружие из раны, чтобы помешать регенерации».

Оттолкнув от себя оседающий труп с торчащей из него рукояткой, Орсинь лихорадочно пошарила по его шее, нащупывая цепочку амулета. Сдёрнула – и враг, лежащий у её ног, принял свой истинный облик. Он был старше и празднично одет: очевидно, приехал сперва на банкет в качестве благородного гостя, а потом уже незаметно затесался среди прислуги.

Надев амулет на себя из соображений безопасности, Орсинь обернулась: позади уже раздавались крики и разливались вспышки магии. Как бы ей хотелось остаться рядом с Арэйсу! Но княгиня велела бежать, и эльфийка не смела ослушаться. Сжав зубы, она бросилась окольным путём обратно в парадные залы. Пять минут до церемониальной лестницы показались вечностью, заполненной лишь собственным гулким дыханием. Уже на самом верху Орсинь сняла амулет, и прислуга распахнула перед ней двери.

Внутри парадных залов царила мёртвая тишина, только издалека доносился стальной зычный голос Арэйсу – быстро же она со всеми расправилась!

– …А теперь узрите: так будет с каждым, кто пойдёт против императора. Я око и меч Табриессов, который вершит правосудие. Я – та, в ком течёт кровь древнейшего дворянского рода. Любой, кто выступит против меня, обречён на смерть. Я хранительница священной воли, незримой и вездесущей. Вот жалкий удел тех, кто возомнит себя выше её!

Дойдя до зимней веранды, Орсинь увидела, что створки её, несмотря на ледяную стужу, распахнуты и гости столпились у самой кромки снега. Там, в саду, обагрили сугробы кровью два разрубленных трупа, и ещё один враг, стонущий, лежал лицом вниз, а княгиня придавила его затылок подошвой сапога. Полуторный меч, точно надгробный крест, прошил его насквозь между лопатками, пригвождая к мёрзлой земле.

– Слава Белой Волчице! – скомандовала Арэйсу, завидев за спинами гостей Орсинь.

Повинуясь её указующему жесту, ошеломлённая толпа обернулась, раздались восклицания ужаса.

– Бездна, что с вами случилось! Вы ранены? – К эльфийке, проталкиваясь меж оцепеневших гостей, уже спешил Пьерше. Краска с его лица заметно схлынула.

Зрелище кровавой расправы, вне сомнений, произвело на него угнетающее впечатление. Однако сейчас, выпучив глаза, он уставился именно на Орсинь. Только теперь эльфийка заметила, что её корсет и юбка залиты кровью ранее убитого аристократа.

– Это не моя кровь. Мне пришлось защищаться, – коротко объяснила она. – Очень жаль, что я до сих пор не могу рассчитывать на верность своих подданных, ради которых жертвовала жизнью.

И тут же вся знать, которая находилась перед ней, рухнула на колени, истово заверяя в чистоте своих помыслов. Одни лишь фавориты императора остались стоять – Пьерше и Сепиру выглядели подавленно, явно находясь не пределе моральных сил, Кэрел казался спокойнее, его как будто что-то тревожило. Орсинь взглянула на последнего и поймала его твёрдый кивок. «Он предвидел нечто подобное ещё прошлой зимой и готовил меня к этому, – мелькнуло у неё в голове. – Даже подталкивал?»

Нарушил победную идиллию очередной стон пригвождённого к земле заговорщика. Он был исполнен мучительной боли, от звука которой сжималось сердце.

– Хватит! – решительно обратилась к Арэйсу Сепиру. – Ты достаточно убила, этого просто арестуем.

– Я не могу подчиниться. Согласно приказу императора, я обязана убить каждого, кто попытается причинить вред его невесте. – Княгиня Брунгервильсс подняла на неё тяжёлый немигающий взгляд, и баронесса вздрогнула. Это безжизненное лицо существа, не ведающего каких-либо слабостей, лишало всякой воли к сопротивлению.

– Неужели тюремного заключения будет недостаточно, чтобы уверить вас в безопасности Орсинь? – возразил Кэрел.

– Если вы попытаетесь помешать мне, я сочту предателем и вас. – Один только тяжёлый, безжизненный голос княгини уже внушал необъяснимый страх.

– Хорошо, пусть так, – вдруг согласился князь. – Я сражусь за его жизнь.

– Глупое решение. Вы тоже умрёте.

– Кэрел, ты в своём уме?! – Пьерше схватил друга за плечо, оттаскивая в сторону. – Ты никогда не был силён в фехтовании. Что ты сможешь ей противопоставить?

– Да, лучше разыскать Аурелия! – с жаром поддержала Сепиру.

– Вряд ли кто-либо может сравниться с княгиней Брунгервильсс во владении мечом, поэтому нет смысла ориентироваться на это, – тихо ответил Кэрел. – Но во мне тоже течёт древняя княжеская кровь. И её магия. Ищите Аурелия, а я пока задержу её.

Кэрел шагнул за пределы веранды, и снег заскрипел под его туфлями. Арэйсу оставалась неподвижна. Она даже не извлекла из раненого свой меч, превращаясь в изваяние. Взгляд её был обращён внутрь себя, точно остекленел.

– Арэйсу, зачем ты это творишь? Ты не обязана действовать настолько прямолинейно! – растерянно позвала Орсинь, но княгиня даже не моргнула. – Остановись! Эй, что с тобой такое?! Ты слышишь меня?

Эльфийка не могла понять, что происходит с Арэйсу. Все поступки и слова телохранительницы казались иррациональными, не поддающимися логике. Арэйсу как будто специально бросала другим вызов, признавая лишь язык силы. Как если бы… Нехорошее предчувствие охватило Орсинь. Она должна добраться до княгини, встряхнуть её, заставить очнуться! Однако стоило эльфийке рвануться вперёд, чья-то крепкая рука тут же схватила её за плечо и гибкие, жилистые стебли оплели лодыжки, не позволяя сделать и шагу.

– Даже не думай лезть туда, – жёстко предупредил Пьерше.

Орсинь умоляюще посмотрела на графа.

– Я должна остановить её! Я знаю, она собирается умереть! – Эльфийка попыталась освободиться, но магические лианы держали крепко.

– Что бы княгиня ни делала, твоя жизнь превыше всего.

Из ниоткуда в небе заклубились облака – с каждым мгновением они менялись, становясь всё чернее и ниже к земле, заслоняя звёзды. Резкий порывистый ветер протянул по террасе раз, другой, бросая внутрь горсти снега и заставляя деревянные сваи угрожающе заскрипеть. Глаза Арэйсу мерцали алым. Кэрел стоял от неё на расстоянии десяти метров, ничего не предпринимая, хотя ветер неистово трепал его рыжие волосы и одежду. Оба теперь смотрели только друг на друга. Толпа на веранде замерла в благоговейном ужасе.

– Все, кто обладает необходимой магией, – укрепляем стены дворца! Остальные внутрь! – прокричал, перекрывая ужасающий вой бури, Пьерше.

Из земли у его ног тут же потянулись тугие стебли, с шелестом оплетая террасу.

– Нет-нет-нет, Арэйсу, почему?! Прошу тебя, не надо! – Орсинь надрывалась, захлёбываясь отчаянием.

Всё обратилось в кошмар наяву, который невозможно было разогнать ни силой воли, ни болезненным щипком за предплечье.

А затем ледяной дождь с крупным градом обрушились на парк, оглушая барабанной дробью. Крупные куски льда, падающие с неба, с хрустом проламывали мякоть лиан, а ураганный ветер рвал их с корнем, но новые растения графа, всё более жилистые, прорастали заново, не желая признавать поражение. Ещё несколько нордов, кто мог противостоять стихии, остались прикрывать отход, остальные бросились внутрь.

Арэйсу шевельнулась, перекладывая меч из руки в руку. Князь Мелирт спокойно ждал, наблюдая за каждым её движением. Не все успели заметить то мгновение, когда княгиня распалась зыбкой дымкой и материализовалась за спиной Кэрела, собираясь разрубить его, как и предыдущих противников.

А в следующий момент князь Мелирт немыслимым образом извернулся в воздухе и взмыл высоко над землёй. Там он и остался парить, взирая на Арэйсу с высоты полёта. Левый рукав его обильно заливала кровь: промедление в пару секунд едва не стоило ему жизни. Однако рана зарастала так же быстро, как и некогда ожог Арэйсу.

Очевидно, поединок мог завершить лишь смертельный удар.

– Это и есть его главный козырь, – тихо пояснила баронесса Шертхесс Орсинь, которая с мучительной тревогой следила за ходом сражения. – Мелирты издревле обладают левитацией. Это в некотором роде противовес телепортации Брунгервильссов: ведь им, так или иначе, нужно стоять на земле.

Едва ноги княгини коснулись сугробов, как земля разверзлась, желая поглотить её. И Арэйсу вновь обратилась в дым, укрываясь в рокочущей буре. Грянул гром, хищно оскалилась молния – и в её мертвенном свете княгиня атаковала вновь. Кэрел уклонился. Бесконечные вспышки молний путали его гротескными тенями, в которых пряталась Арэйсу.

Буря была её силой, её телом, её сутью – бездонная и чёрная, с пронизывающим ветром и изматывающим дождём. Она сбивала с ритма, мешала сосредоточиться. Небо и твердь потеряли границы, возвращаясь к точке отсчёта до начала времён.

И когда тьма сгустилась, становясь почти осязаемой, почва парка заходила ходуном. Быть может, то была лишь жуткая игра воображения, но Орсинь чудилось, будто из неё вырастают головы гигантских чудовищ. И эти глыбы камня сталкивались, обрушая деревья, спрессовывая и перемалывая всё, что попадалось в их жадные челюсти. А потом они исторгли из себя языки пламени, озаряя кровавым багрянцем ночь – и парящего над ними князя.

Стужа трепала его длинные рыжие волосы, подобно живому огню. Теперь Кэрел скользил над землёй, не поднимаясь слишком высоко, и стоило Арэйсу материализоваться поблизости, как пылающие пасти ящериц слепо тянулись в её сторону. Не имея больше возможности опуститься на враждебную почву, княгиня была вынуждена телепортироваться вновь и вновь, удерживая себя в воздухе.

А между тем искорёженный до неузнаваемости парк кое-где уже начал гореть и дымиться; стонущая земля перекатывалась гребнями, грозя расколоть фундамент дворца. Поглощённые смертельным поединком, каждый раз наращивая размах заклинаний, двое потомков древних семей разошлись не на шутку.

– Да что за безумие они творят?! Ведь так пострадает и город! – воскликнул Пьерше.

Орсинь казалось, что Арэйсу тем не менее вот-вот достанет Кэрела, однако тому каждый раз чудом удавалось избежать худшего. Случайно повернувшись, чтобы убрать упавшие на лицо промокшие волосы, эльфийка заметила, что Сепиру подобралась, положив руку на кинжал, что всегда выдавало в ней напряжение.

– Что вы делаете?

– Я жду решающего момента. Мне плевать на княгиню Брунгервильсс, но я не допущу смерти Кэрела, – процедила Сепиру сквозь зубы. – Я уже видела, как она убивала: у неё должен быть припасён какой-то трюк.

Орсинь едва удержалась, чтобы не расплакаться. Когда всё так обернулось? Что пошло не так? Она не хотела ничьей смерти: ни князя, ни Арэйсу. Так не должно закончиться. Не должно!

– Бездна поглоти меня… – прошептал вдруг Пьерше.

Массивный циклон, сформировавшийся над парком, закручивался всё стремительнее. И от его «глаза» потянулся к тверди танцующий вихрь, напоминающий тонкое жало. Слабый, он то и дело обрывался. Но, коснувшись каменных ящериц, он разрывал их обратно на грязь и слякоть. Всё, чего не хватало смерчу, – это постоянства.

Арэйсу вдруг замерла, напряжённо оскалившись, и воронка восстановилась, обретая форму. Вращаясь, она ринулась в сторону Кэрела. И в тот же момент земля, вздыбившись за спиной княгини, сомкнула вокруг неё челюсти…

Случайно повернувшись, чтобы убрать упавшие на лицо промокшие волосы, эльфийка заметила, что Сепиру подобралась, напряжённо положив руку на кинжал, готовая броситься в бой.

– Что случилось?

– Сейчас! – крикнула баронесса и сорвалась с места.

– Что она делает?! – обернулась Орсинь к Пьерше.

– Увидела что-то в прошлом, – пояснил тот. – Это единственная магия, которая доступна Сепиру: вернуться назад во времени на пару минут. А, как же раздражает! – Граф в ярости схватился за голову. – Из-за этой способности она ничего не объясняет и действует сама!

А баронесса тем временем бежала к Кэрелу и размахивала руками. Из-за шипения пламени и раскатов грома её едва ли было слышно, однако именной кинжал, сверкнувший в отблесках молнии, в последний момент привлек внимание князя. Стоило ему слегка повернуться, как стилет Арэйсу с лёту вонзился ему под сердце.

Дикий, судорожный вопль боли прорезал пространство: почти одновременно с тем, как Кэрел, закатив глаза, рухнул на землю, сомкнувшийся вокруг Арэйсу каменный кокон тоже распался, обнажив её полуобгоревшее тело.

– Да отпустите же меня! – в отчаянии закричала Орсинь, выворачивая ноги из растительных пут, но стебли только обросли шершавой коркой, которую невозможно было разодрать никакими усилиями.

– Мне достаточно того, что в опасности Сепиру, – зло прошипел Пьерше. Он и сам лишался рассудка от тревоги.

Кэрел бился в конвульсиях, теряя сознание. Не обращая внимание на жижу, в которую превратилась мёрзлая почва, баронесса опустилась рядом с ним на колени, извлекая из раны клинок: сам Кэрел уже был слишком слаб, чтобы сделать это.

– Давай же, вставай! Приди в себя! – со страхом звала его Сепиру, уложив голову друга себе на колени. Даже если благодаря её стараниям стилет не пронзил сердце князя насквозь, ранение всё равно оказалось тяжёлым.

В этот момент с той стороны, где голем Кэрела поглотил Арэйсу, послышался слабый, свистящий стон. Скелет, покрытый запёкшимся мясом, – вот, что осталось от княгини. Но этот скелет ещё жил. Тёмная кровь, заливающая землю, начала сплетаться в причудливые ручейки, которые заместили прежние сосуды. Мышцы, стремительно прирастая к костям, пядь за пядью восстанавливали очертания конечностей. В пустых глазницах всплыли глаза без ресниц и век. Брюшные мышцы алым каркасом обтянули тело, заставляя лёгкие работать, и тонкая плёнка кожи потекла по черепу, пряча хрящи и сухожилия.

Княгиня захрипела и с гримасой боли перевернулась на четвереньки. Она ещё не восстановилась полностью, но с маниакальным упорством потянулась к мечу, намереваясь довести до конца начатое.

Сепиру задрожала, сглатывая, непослушными руками нащупывая отброшенный куда-то впопыхах кинжал. А затем почувствовала тёплое прикосновение чужих пальцев к своей щеке: Кэрел открыл глаза и смотрел на неё.

– Спасибо.

– Ничего, вместе мы выстоим, правда? – Губы баронессы предательски задрожали.

Ничего не ответив, князь Мелирт поднялся навстречу приближающейся Арэйсу. Но прежде, чем кто-либо успел что-то предпринять, в пространстве между сражающимися и дворцом разлилось золотое сияние. Как только император материализовался во плоти, окружающая магия начала загустевать и становиться вязкой, неповоротливой. Аурелий обратил взор в колышущуюся глубину парка – и силы земли утихли, как умилостивленные боги; взглянул на лианы Пьерше, толстым слоем покрывшие стены дворца, – и те обратились в прах; облака рассеялись, в ясной холодной вышине вновь замерцали звёзды.

– Не надо ничего объяснять. Возвращайся в свои покои и отдыхай, – это было первое, что император произнёс, обратившись к Арэйсу.

Та быстро поклонилась и исчезла, телепортировавшись.

– На этом наш бал закончен. Полагаю, каждый из вас сделает для себя исчерпывающие выводы. Давайте же и дальше наслаждаться миром и спокойствием. – Это уже относилось к гостям, и никто не посмел возразить. Да и потрясение за этот вечер было слишком сильно, чтобы продолжать какие-либо беседы. Всем требовался отдых.

До тех пор, пока дворец не опустел, Аурелий не глядел в сторону Орсинь…

* * *

– Посмотри, что ты натворила! – в гневе рявкнул он, воззрившись на эльфийку, едва они оказались наедине в морской гостиной.

На скулах императора ходили желваки.

– Я?! – тут же взвилась Орсинь. Глухое нервное напряжение наконец-то обрело выход, переплавляясь в злость. – Всё шло по плану, я не понимаю, почему Арэйсу…

– Вот именно! – ощерился Аурелий. – Ты заставила её снова убивать, подвергла её психику риску! Под Стевольпом она и так уже пыталась покончить жизнь самоубийством.

Эльфийка на секунду онемела.

– Что? Почему… почему ты мне раньше не говорил об этом?! Да если бы ты остался во дворце, ситуацию можно было бы быстро взять под контроль! Где ты находился, что тебя никто не мог найти?!

– Это… это не твоё дело! – Император запнулся, затем вновь вспыхнул. – Я был против показательной казни, и всё, что произошло, – только твоя, твоя и твоя ответственность!

Он тяжело дышал от ярости. Орсинь изумлённо распахнула глаза.

– Твои друзья не возражали против моей идеи.

– Не надо притворства, мы прекрасно понимаем, о чём я говорю, – устало отмахнулся Аурелий. – Ты делаешь всё что хочешь и никого не слушаешь! Орсинь, скажу честно: ты стала… какой-то жестокой. – При звуке этих слов эльфийка вздрогнула, как будто её ударили, но Аурелий предупреждающие поднял ладони. – Может быть, я подобрал неверное определение, но что-то идёт не так.

– Но ведь я всегда была такой! – негодующе воскликнула эльфийка. – Разве ты не понял это ещё во время Летнего Разгара? Я всегда иду на всё ради своей цели. Я никогда не поступаю бездумно, я взвешиваю и выбираю наиболее эффективный вариант. Но не всё зависит лишь от меня! И ты тоже изменился, – язвительно добавила Орсинь. – Стал таким отстранённым. Увлёкся этими храмовыми медитациями, песнопениями, от которых нет никакого толку… Ты был… более… бесшабашным. Весёлым.

Оба уставились друг на друга с враждебностью, метая безмолвные обвиняющие взгляды исподлобья.

– Да, это важно для меня самого. Для моей души! – вскричал Аурелий. – Это то, чего ты лишена – понимания прекрасного.

– Что? Что-о-о? Не ты ли говорил, что у меня потрясающее чувство вкуса, когда я впервые приехала сюда? К тебе, между прочим! Ради тебя!

Они замолчали, с болью смотря друг на друга и пытаясь вспомнить, как же так они раньше находили поводы только для смеха и радости – и никогда для ссор. Но прежде знакомые черты казались чужими.

– То есть ты хочешь сказать, что такая, как на самом деле, я не нужна тебе. Тебе нужна только наивная эльфиечка, которая абсолютно беспомощна в чужой стране и от этого такая милая! И всё, ради чего я старалась, ради чего приносила себя в жертву, – это оказалось зря! – горько воскликнула Орсинь.

Глаза её гневно сверкнули, и она выбежала из гостиной. Аурелий постоял некоторое время, как оглушённый, и со вздохом опустился на диван. Ярость, прежде казавшаяся единственно правильной, уступала место растерянности. Он невольно задумался, сравнивая разные периоды своей жизни, – самому ему казалось, что его личность, склонности, мотивы и тайные желания всегда были одними и теми же, однако лишь теперь они расцвели в полной мере. Вот и вся разница.

Почему же тогда они с Шиа выбрали друг друга? Что тому повинно – время и место, совпавшие мечты? Их счастье было абсолютным, но что теперь делать с его последствиями? Они зашли так далеко, что назад дороги нет, и тем не менее их любовь – то, что ранее представлялось единственной и нерушимой истиной, в которой оба могут найти опору, – обернулась полной противоположностью. Равнодушие – вот страшное слово! Обречь себя на жизнь с партнёром, к которому не испытываешь ничего, кроме стремления реже его видеть, – это ли не пытка, которой он думал, что избежал?

Аурелий почувствовал, как на глазах наворачиваются слёзы. Прошлое и настоящее казались половинками разных мозаик, которые никак не соединялись у него в голове. И тем не менее как-то соединить их было надо. Вздохнув, Аурелий направился на поиски Орсинь: заканчивать разговор на такой ноте было категорически нельзя.

Когда он вошёл в её спальню, эльфийка сидела на кровати и плакала. Вообще он редко видел, чтобы Шиа это делала, пожалуй, такие случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки. И то, что это происходило сейчас, в некотором смысле принесло Аурелию облегчение, поскольку означало, что она тоже испытывает смятение и боль. А это уже могло стать для них чем-то общим.

– Не моё дело? С каких пор ты со мною разговариваешь таким тоном? – всхлипывая, произнесла она, заслышав шаги. И дрожащим голосом добавила: – Ты больше не любишь меня, не правда ли?

Аурелий попытался что-то сказать, но Орсинь прервала его:

– Нет, я не хочу сейчас ничего говорить. Из уважения к нашим прошлым отношениям – не хочу. Не хочу перечёркивать эти светлые воспоминания. – Однако, вопреки собственному требованию, она разрыдалась ещё сильнее и продолжила: – Почему всё так изменилось? Почему во мне тоже всё иссякло?

Её пальцы судорожно сжали покрывало, и Аурелий вспомнил, как она точно так же плакала, когда только-только приехала в Белую империю и тяжело привыкала к здешней жизни. Но теперь он не испытал прежнего порыва прижать Орсинь к себе. Это было всё равно что собирать из осколков разбитую чашу – даже если получится, напиток всё равно будет выливаться сквозь трещины, и утолить жажду не удастся. «Так вот как умирает нежность!» – подумал про себя Аурелий. И ему стало страшно, потому что он вспомнил отца. И мать. Их взаимные ненависть и презрение. Какой кошмар! Нет, он не хочет той же судьбы ни себе, ни Орсинь. Они должны как-то выбраться из этого мрака, найти иной путь.

– Мне тоже кажется неправильным всё, что между нами сейчас происходит, – тихо произнёс он, опускаясь рядом. – Я думаю, нам надо взять время и пожить порознь. Просто привести мысли и эмоции в порядок.

– Порознь… – эхом повторила Орсинь, точно пробуя на вкус. Затем обернулась – в глазах её застыл ужас.

Порознь – то, что скрывалось за гранью этих смыслов, ужасало пустотой и одиночеством. Пусть они сильно отдалились друг от друга, их всё-таки связывало ещё немало общих нитей. И вот теперь предстояло разорвать и их, лишившись даже физического присутствия друг друга. Добровольно отказаться от того, за что они боролись с таким упорством больше года. Какую правду они обнаружат, преступив эту грань? Настоящее причиняло мучения, но неизвестность страшила.

«Неужели и правда всё кончено?» – спросил Аурелий самого себя, вглядываясь в побледневшее лицо Орсинь – заострённую линию носа, скулы, изгиб губ, – пытаясь соотнести с ними былую страсть. Но та по-прежнему оставалась лишь в воспоминаниях и принадлежала иной эльфийке, которую звали Шиа. И от осознания, что всё прошло, что всё действительно потеряно, что больше не будет ни той возвышенности чувств, ни сладостных грёз, ни трепета, Аурелия охватила невыносимая горечь. Протянув ладонь, он коснулся щеки Орсинь, будто надеясь, что мираж рассеется и всё станет, как прежде, – а потом поцеловал её. Ещё и ещё – с болезненной, ненасытной страстью, как если бы с этими вздохами таяла его жизнь, а затем опрокинул эльфийку на кровать. Она не сопротивлялась, лишь беспомощно ахала от его горячих, почти обжигающих прикосновений, и вскоре её отхватил тот же огонь. Судорожно стащив с себя одежду, Орсинь прижалась к Аурелию, и их тела сплелись в единый, пульсирующий агонией клубок. Казалось, каждое их движение говорит:

«Я ничего не забуду. Ни твоей нежности. Ни того, как твоё тело жаждало меня. Клянусь, я буду помнить всё до мельчайших подробностей – хотя бы так я сохраню тебя рядом с собой!»

В последний раз пытались они разжечь огонь, проверяя – а вдруг ещё что-то осталось? А вдруг это не конец и холодный туман, окутавший их души, рассеется? Но после того, как Аурелий устало лёг рядом с Орсинь на простыни, эльфийка сухо произнесла:

– Нет уж, знаешь ли, так становится ещё хуже…

– Ничего не получилось, – печально согласился Аурелий.

– Завтра я уеду в загородную резиденцию. Отдохну месяц, может, два. – Орсинь слезла с кровати, начиная одеваться. – Лучше нам и правда пока обдумать всё порознь.

Глава 3. Одиночество

Пусть Аурелию уже приходилось завтракать в одиночестве, этим утром оно ощущалось гораздо сильнее. Паштет из креветок в пиале напоминал, что его готовили специально для Орсинь, и орхидеи цвели на окне тоже для неё. Ах, с каким восторгом Аурелий раньше придумывал, чем бы ещё обрадовать возлюбленную! А какими чарующими были её озорной смех и сладкая истома, плескающаяся в глубине глаз в минуты близости! Теперь этот призрак мерещился ему за пустующим столом, а в шагах слуг чудилось постукивание туфель эльфийки. А в личных комнатах – о, какая мука! Тысячи мелочей, окружавшие императора, хранили наследие их любви. То, что ранее казалось обыденным, теперь поминутно погружало в болезненное оцепенение. Страдание не утихало, лишь меняя оттенки и тональности, и при свете дня стало ещё острее.

Аурелий пришёл в рабочий кабинет, но не мог ни на чём сосредоточиться. Счастливые события былого сонмом окружили его. Странное дело – только когда неудовлетворённость в отношениях с Орсинь выплеснулась через край, они тоже ожили, как наяву. И невидимый голос неумолимо шептал: «Никогда, никогда… никогда это больше не повторится!» Аурелий прощался с каждым воспоминанием, а их были тысячи, тысячи – и каждое наносило новую кровоточащую рану. Замерев, точно в трансе, он изредка предпринимал слабые, быстро затухающие попытки переключиться на что-нибудь иное, пока его не окликнул слуга:

– Ваше Величество, оранжерея готова к посадке растений.

– Что? – Император непонимающе заморгал.

– Оранжерея, которую вы в прошлом году велели возвести, – повторил слуга. – Она построена.

«Чудо, что не пострадала во время поединка Кэрела и Арэйсу! И почему её не разнесло на осколки, как большую часть парка?» – ругался Аурелий с глухим отчаянием, пробираясь по кое-как расчищенным от поваленных деревьев дорожкам несколько минут спустя. Впереди маячили, напоминая снеговиков, силуэты архитектора и главного инженера. На улице вихрился густой снег, превращая и небо, и землю в серый безликий пейзаж, но даже белёсая пелена метели не могла скрыть чудовищных разрушений, нанесённых магией. Понадобится время, чтобы садовники вернули парку прежний вид, однако до весны, пока земля не размягчится и не станет податливой для изменений, эти шрамы будут зиять, а выросшие поверх сугробы создадут лишь видимость красоты.

Аурелий до последнего надеялся сохранить невозмутимость, но, оказавшись перед высоким стройным зданием, ощутил тоску. Он уж и забыл про свой каприз! А средства на его исполнение между тем были выделены, материалы закуплены, и рабочие взялись за инструменты… Каково ему будет теперь каждый раз натыкаться взглядом на этот красноречивый памятник разбившихся идеалов? И ведь его не скроешь, не уменьшишь. Разве что велеть разобрать, но тогда будет жалко труда рабочих и всех, кто создавал это произведение искусства. Ведь здание действительно вышло на славу.

– Ваше Величество… эм-м, что-то не так? – с тревогой осведомился архитектор, поскольку молчание монарха затянулось.

– Нет, всё в порядке, – вздрогнул Аурелий. – Оставьте меня, я хочу побыть один.

Чувствуя, как сжимается сердце, он взошёл по мраморным ступенькам и толкнул дверь. Опасения подтвердились: здесь его ждало последнее испытание. Внутри оранжерея дышала его прошлыми надеждами: цветовая гамма, орнаменты, планировка – ни одна деталь не утверждалась без его ведома. Задумывая этот подарок, он мечтал, как они с Шиа будут гулять тут вдвоём, воссоздавая идиллию волшебной ночи Летнего Разгара, когда звёзды благословляли их союз. Как, спрятавшись от внешнего мира, они будут возвращаться в исходную точку их чистой, трогательной любви. Но возвращаться больше некому…

Не выдержав, Аурелий прижался лбом к колонне и зарыдал. Кровь оглушительно стучала в висках, в грудь как будто вонзилось раскалённое железо. Шатаясь, он побрёл вглубь, с ужасом вглядываясь в этот бездыханный мраморный труп. Так вот во что превратилась их с Шиа любовь: прекрасная оболочка, лишённая какого-либо смысла! Как долго они ходили вокруг да около, не осмеливаясь заглянуть внутрь? Аурелий чувствовал, что глаза его опухли, но успокоиться не мог. «Никогда, никогда, никогда…» Слёзы скатывались тонкими дорожками по щекам, капали с подбородка. Время от времени, измождённый эмоциями и бессонной ночью, император как будто бы терял понимание, что с ним происходит. Но очень скоро осознание, что никакого утешения не будет, а впереди ждёт лишь пустота, накатывало вновь, и эта страшная правда вырывала из его груди новые стоны.

Пару недель Аурелий провёл в прострации, механически занимаясь делами. Вечером он забывался тревожным сном, а утром испытывал тягостный прилив безысходности. Но однажды он встал и с удивлением обнаружил, что трагедия, которая прежде казалась невыносимой, больше не затмевает его существование. Незаметно, как при отливе, боль отступала, оставляя лишь налёт сожаления, и, в сущности, даже любовь к Шиа превратилась в пережиток прошлого: настолько внутренне вырос он сам. Вероятно, встреться Аурелий с её копией сейчас, никакой искры бы не проскочило. Однако… он обрёл новое «я» во многом благодаря ей. Такой вот причинно-следственный парадокс.

Подобно ядовитым парам, раздражение и злость улетучились вместе с болью, и теперь Аурелий мог взглянуть на эльфийку в ином свете: не только как на возлюбленную, но и как на цельную личность. И с этой точки зрения она всегда была ему надёжным союзником. Вспыхнув в последний раз, былая страсть оставила тёплые угольки воспоминаний, которые больше не жгли, а грели изнутри. Медленно, наощупь, Аурелий выстраивал новое видение жизни. Что-то подсказывало ему, что истина уже совсем рядом. Неясное чувство радости, которому он не мог дать определения, уже проклёвывалось в его душе, и нужно было только дождаться, когда оно расправит крылья.

Настало время подумать и о Фелинь. Теперь император смог дать честную оценку тем чувствам, что влекли его в магазин фарфоровых кукол. В ту злосчастную ночь, когда Арэйсу вступила в смертельную схватку с Кэрелом, Аурелий засиделся у мастерицы после закрытия магазина – и, увидев зарево над дворцом, поспешно исчез, ничего не объяснив. Ему давно следовало навестить её. Пусть Фелинь и очень сдержанная натура, она наверняка сбита с толку его странным поведением. И в этот раз Аурелий скажет ей правду.

Окрылённый и взволнованный, на следующий день он шёл знакомыми улицами. У императора не было определённых надежд, но одной мысли, что он наконец-то сможет быть честным с женщиной, которая незаметно стала ему дорога, уже было достаточно.

Магазинчик встретил его непривычной тишиной. Обычно в рабочие часы Фелинь всегда сидела за прилавком, колдуя над очередным изделием, но в этот раз Аурелий уже прошёлся из одного конца зала в другой и обратно, а мастерица всё не появлялась. Снова прогулявшись между стеллажами, он заметил, что дверь, ведущая в жилые помещения, приоткрыта. Едва он просунул голову внутрь, как сразу же расслышал сердитые голоса, доносящиеся со стороны чёрного входа. Неуверенный, как поступать дальше, Аурелий медлил, и тут резкий крик заставил его подскочить на месте.

– Нет у меня для тебя ничего! Убирайся! Ты была нужна мне, когда я побиралась от голода, а теперь я тебя ненавижу! – Этот истеричный, визгливый голос был совсем непохож на тот, что он привык слышать, но, без сомнения, принадлежал Фелинь.

Больше не мешкая, император бросился в нужном направлении и как раз успел разглядеть грязную, обрюзгшую женщину, топчущуюся на заснеженной улице. Возраст её было трудно определить из-за испитого, обезображенного нищетой лица. Она что-то заунывно бормотала, уставившись на мастерицу, которая преграждала ей дорогу в дом.

– Убирайся, ты мне не мать! – Фелинь с грохотом захлопнула дверь.

Несмотря на холод, на кончике её носа повисла капля пота. Было видно, что диалог дался ей тяжело, оставляя без сил. Тем более она не ожидала увидеть Аурелия и, обернувшись, почти вскрикнула.

– Извини, я услышал ссору и испугался, вдруг тебе нужна помощь, – объяснил тот.

Губы Фелинь задрожали. Казалось, она расстроена тем, что кто-то чужой узнал её секрет, и обижена, что Аурелий столь долго не появлялся. Однако мгновение – и прежняя гордость взяла верх, возвращая мастерице самообладание. Она пренебрежительно фыркнула:

– Не собираюсь допытываться, где ты пропадал. Но если разочарован тем, что увидел, – уходи сразу, не разводи предисловий.

– Фелинь… – огорчённо позвал Аурелий. – Неужели ты так низко о себе думаешь?

– Ты не знаешь, что я пережила. – Мастерица резко отвернулась. Несмотря на сдержанный тон, грудь её сильно вздымалась. – Год за годом я росла рядом с ней… постоянно стыдясь её пьяных выходок. Донашивая старую одежду своих же одноклассников. Ощущая себя гнилой вошью. Мать ушла в запой даже перед моим выпускным! А я ей купила на свои заработанные деньги платье и туфли – хотела быть как все. Чтобы ко мне тоже пришла мама… Но она их пропила, представляешь? Я всё время пытаюсь забыть, забыть своё детство как страшный сон. Создать вокруг себя иную реальность. – Фелинь обвела комнату руками. – И не хочу, чтобы другие видели во мне дочь пьяницы.

Слушая её, Аурелий впервые понял истинное значение всех тех мелочей, которые порой удивляли его в Фелинь. Её педантичность в чистоте и придирчивость в эстетике не были случайными; все умственные и душевные силы эта женщина направляла на то, чтобы не допустить ни малейшего чёрного пятна на репутации. И некоторая властность, сквозившая при поверхностном общении, родилась из привычки каждодневно бороться за своё существование.

– Но для меня это ничего не меняет. – Аурелий приблизился, впервые обнимая её и чувствуя, как тело мастерицы вздрагивает. – Та Фелинь, которую я знаю, никуда не исчезла. И, самое главное, у меня тоже есть секрет. Обернись, пожалуйста.

Внешность без иллюзии произвела эффект: Фелинь побледнела, затем отшатнулась. Рот её безмолвно исказился. Казалось, это потрясение нанесло ей ещё больший удар, лишив весенних красок, которыми всегда благоухало её лицо. Нетвёрдой, шаркающей походкой она добралась до ближайшего стула и упала на него без сил.

– За что вы так со мной? Зачем вы это сделали? – слабым голосом произнесла Фелинь.

– Это… не было преднамеренно, – грустно произнёс Аурелий. – Вначале я и правда собирался лишь сделать тебе заказ.

– И чего вы теперь хотите, Ваше Величество?

– Пока что просто быть честным. Дальше всё зависит от тебя.

Плечи мастерицы мелко задрожали.

– Вот вы поступайте дальше со мной, как угодно, но последнее, о чём я мечтала, – это роман с императором! – всхлипнув, воскликнула она. – Я… я же сказала, что ценю обычную, спокойную жизнь. Я успешна в своём деле, меня уважают. Не желаю никаких скандалов, чтобы начали рыться в моём грязном белье! Мне не нужна слава любовницы. Я хочу жить, как все!

– Понимаю. Я мечтаю о том же, но, к сожалению, этот выбор мне недоступен. Мне жаль, что из-за собственной неосторожности вверг тебя в это состояние. Я готов уйти. Однако я не мог исчезнуть из твоей жизни, не поговорив напоследок без притворства.

– А как же… как же Белая Волчица? – растерянно подняла голову Фелинь. – Разве вы её не любите?

– Когда-то мы читали мысли друг друга на расстоянии, – печально ответил Аурелий, и лицо его исказила гримаса боли. – Я не знаю, – повторил он, тогда как Фелинь уставилась на него в изумлении. – Я правда любил её. Правда. Но больше это невозможно. А с тобой… я чувствую себя как дома. С самого начала нашего знакомства я радовался возможности поговорить с кем-то по душам. Только и всего, – развёл император руками.

Шмыгнув в последний раз, мастерица достала из кармана платья платок, промокнула глаза. Решительно поднялась. С горечью посмотрела Аурелию в глаза.

– В любом случае я не могу дать сейчас никакого ответа. И прежде всего, чтобы он появился, вам необходимо выяснить отношения с невестой. Даже невольно, вы поступили со мною жестоко. Поэтому уходите. И возвращайтесь не раньше, чем через месяц, когда я успокоюсь и всё тщательно обдумаю. Подарок вашей невесте уже готов и упакован, заберите его с собой.

* * *

Если для многих война оказалась трагедией, то Иверту Нуршенгу она скорее протянула руку помощи. Поначалу он записался в армию лишь для того, чтобы хоть как-то оттянуть свадьбу с Иволь Ир-Цесс. Родители планировали купить для новобрачных дом и отселить причиняющего бесконечные проблемы сына – обстоятельства, которым Иверт был бы и рад, не будь при этом женитьба обязательным условием. Однако мать и отец категорически отказывались предоставить беспутному отпрыску свободу, не обременив его предварительно семьёй. Его заявление, что он собирается защищать родину, они встретили с нейтральным удивлением: казалось, впервые Иверт смог им чем-то угодить. Быть может, родители просто не считали его способным на патриотический порыв. За годы скандального взросления сына их отношения так запутались, что родители перестали оценивать его беспристрастно.

Однако армия дала Иверту гораздо больше, чем он мог себе представить. Жёсткая дисциплина подразумевала иную систему ценностей; физические испытания закалили характер, прививая юноше чувство собственного достоинства; поход в Королевство Дроу позволил ему вкусить дух странствий, превратив его из расплывчатой грёзы, к которой Иверт из робости никак не мог подступиться, в осязаемую часть реальности. Неожиданно для себя юноша обнаружил, что его больше не тянет к выпивке: теперь в ней просто не было необходимости.

Битва под стенами Стевольпа, когда он выжил лишь чудом, укрепила его в намерении покинуть Белую империю и бросить вызов судьбе. Вернувшись домой, Иверт разыскал Женвиля Щенга, откровенно попросившись с ним в ближайшее путешествие, и вскоре получил положительный ответ. Более того, Женвиль явно был рад неожиданному компаньону и даже попросил Иверта взять на хранение свёрток с некоторыми личными вещами: дескать, он как раз собирался переезжать на новую квартиру и боялся потерять их во время суматохи, а у его нового друга они точно будут в безопасности. Иверт счёл эту просьбу от бывалого авантюриста за честь.

Родители вновь заговорили о свадьбе, и он, не желая вступать в пререкания раньше необходимого, вызвался самостоятельно навестить невесту. На деле же Иверт считал, что Иволь – единственная, кому следует знать о его истинном решении загодя, ведь она стала такой же заложницей ситуации, как и он. Иверту повезло: когда он приехал, пианистка была одна, и, хвала Бездне, заискивающих лобызаний господина и госпожи Ир-Цесс удалось избежать. Поднимаясь по лестнице, Иверт ещё издалека услышал звуки рояля. «Неужели она и вправду тренируется за ним и день и ночь?» – с удивлением подумал он про себя. Иверт плохо разбирался в музыке, а потому не мог судить, хороша игра Иволь или нет.

– Чего тебе? Не видишь, я занята? – услышал он её резкий окрик, едва горничная посмела прервать репетицию.

Впрочем, как только служанка сообщила о визитёре, самоуверенный голос оборвался, в комнате послышалась лихорадочная возня. Вскоре графа Нуршенга пригласили войти. Оставив рояль, Иволь стояла посреди комнаты, сложив руки перед собой, и её взгляд смущённо бегал по стенам, не зная, за что зацепиться. Казалось, она ничуть не изменилась за минувшие восемь месяцев: то же худое, фарфоровое телосложение, те же кружевные платья в пол с завышенной талией, придающие её облику девическую невинность. Увы, Иверт вновь ощутил неприязнь. Он и сам не знал, откуда она произрастает. Несмотря на ухоженность, в Иволь угадывалось нечто нездоровое, как в дереве, с голых веток которого в разгаре лета облетает листва. А потому на предложение выпить чаю он отреагировал суше, чем намеревался:

– Нет, благодарю. Я буду краток и полагаю, что смогу обрадовать вас.

– Что? – недоверчиво переспросила пианистка.

Впервые она почувствовала, что граф Нуршенг обращается конкретно к ней, а не строит красивый фасад разговора. И это пугало. Дворянин и раньше внушал ей робость, а теперь, когда он вернулся таким возмужавшим, Иволь и вовсе терялась.

– В ближайшие месяцы я отменю нашу помолвку и вы станете свободны.

– К-как… нет, подождите, вы не можете! – вопреки ожиданиям Иверта, Иволь перепугалась. – Это что, шутка?

– Мне казалось, вы и сами не пылаете ко мне страстью.

– Да, но… но что я скажу маме? – На лице Иволь отразилось жесточайшее страдание. – Все уже знают о нашей помолвке. В какое положение вы меня ставите?

– Я вас умоляю, полгода, год – и об этом забудут, – снисходительно отмахнулся Иверт. – Вы обычная нордианка, а не светская дама. В любом случае, мне жаль, если эта новость принесла вам огорчение. Но я не собираюсь жениться на девушке, которая для меня непривлекательна. В ближайшее время никто об этом не узнает, можете спать спокойно. А теперь прошу меня простить.

С пылающими щеками, точно после пощёчины, пианистка беспомощно смотрела, как он направляется к дверям. Увы, Иверт не знал, что для Иволь в этом вопросе не существовало счастливого исхода. Когда она думала о предстоящем браке с графом, её охватывала тоска, однако гнев маменьки, попробуй она перечить, ужасал ещё больше. Жизнь Иволь, проходящая в лишениях и подспудном страхе, приучила её выбирать из двух зол меньшее, и сейчас она дрожала, не испытывая никакого облегчения. Что же теперь будет? У неё не выйдет спокойно спать, как это легкомысленно предложил Иверт Нуршенг. Как можно спать перед смертной казнью?! Невероятная слабость накатила на пианистку, пол поплыл под ногами, и она ухватилась за край рояля, чтобы не упасть. Раздался пронзительный, диссонансный вопль клавиш.

Он одновременно испугал Иволь и помог прийти в себя. В уродливо прозвучавших нотах словно бы заключалась квинтэссенция её истерзанной души. Это был первый мужчина, который оценил её – и оценка оказалась негативной. И ведь Иволь знала, она с самого начала чувствовала, что выглядит на фоне этих аристократов серой молью. Так какого демона потребовалось искать их снисхождения?! Будь её воля, она бы ни за что не опустилась до тех унизительных встреч, когда Иверт глядел на неё, как на досадную обузу. Злые слёзы выступили на глазах Иволь.

Но ведь унижение отказа – ещё полбеды. А мерзкие слухи? Если бы только маменька не раззвонила каждому встречному, что её знаменитая дочка скоро станет графиней! Кому же всё это было надо, кто виноват в её бедах и несчастьях?! Медленно, словно нехотя, в неизведанных глубинах души пианистки закипал гнев – непривычная и оттого лишь ещё более опасная субстанция.

С тех пор, как Иволь исполнилось восемнадцать, жизнь её не претерпела существенных изменений. Напротив, ощущение, что она живёт в клетке, лишь усилилось. И если ранее у юной пианистки был спасительный маяк – совершеннолетие, – который помогал сносить самодурство маменьки, то теперь немая покорность попросту теряла всякий смысл. А то, что кажется бессмысленным, неизменно вызывает раздражение, которое копится, насколько хватит самообладания и привычки. Домашняя прислуга, все как один, могли подтвердить, что Иволь темпераментом пошла в маменьку и излишним смирением не отличалась.

– Что вы наделали? Что же вы наделали?! – Едва родители вернулись с прогулки, пианистка ворвалась к ним в комнату.

Было уже около четырёх дня, и горничные заблаговременно накрыли стол. Чаепитие у четы Ир-Цесс подразумевало весьма плотный приём пищи: пирожки с капустой и потрохами, хлебцы с паштетом из куриной печени, орехи и персики в сиропе. Они только-только приступили к трапезе и, услышав визгливый, исступлённый возглас дочери, вздрогнули и поморщились, как будто бы им показали неприличный жест.

– Прекрати кричать и объяснись, – оборвала её Ирумюй. – Ты уже отрепетировала сонату? Я что-то не слышала, как ты играешь. Как ты собираешься жить одна на свете, когда меня не будет рядом?

– Нуршенг объявил, что не женится на мне! А ты уже всем раззвонила, на каждом фонарном столбе написала об этом! Вот что, что мне теперь делать по твоей милости?! – Вне себя от злости Иволь всплеснула руками, обрисовывая масштаб проблемы.

– Как это не женится? – нахмурилась маменька.

– Я не знаю как! Он приезжал и поставил меня перед фактом, что скоро отменит все договорённости. И как бы я его ни умоляла…