Фёдор и Алексей Басмановы. Пять веков без права голоса. Настоящая история боярского рода Басмановых-Плещеевых

«Алексей Данилович Басманов-Плещеев – один из лучших наших полководцев XVI века, деятель великих дарований и великих страстей. Большой русский человек – большой в грехах и добродетелях, худо влезающий в театральные прописи положительного героя или классического злодея». Д. М. Володихин.

Алексей Данилович Басманов. Не поленитесь и произнесите это имя вслух. Что вы почувствуете? Какая вибрация пройдет по вашему телу? С каким отзвуком имя сорвётся с губ? Уверена, чувства не будут однозначными.

Прежде всего, вы ощутите мощь. Мощь и силу. Твёрдость русской земли, которая всегда находила силы устоять против очередного вражеского набега, супротив татарского полчища. Сквозь истонченную сетку времени засверкают и заблестят в последних лучах заходящего солнца воинские доспехи. Мелькнёт обветренная крепкая длань, вытаскивающая из ножен оружие. Ловко, быстро, незаметно. Точно сабля – продолжение руки. Растечётся горячий зной над душистыми русскими полями.

Одни почувствуют трепет и гордость за своего далёкого предка. Алексей Данилович Басманов – русский воевода, дипломат, государственник. Герой самых значимых битв и сражений. Он не просто сражался, не просто отважно шёл в атаку. Он постоянно спасал отчаянное положение, когда войско оказывалось на грани. Он проходил по лезвию там, где другие опытные и умелые руководители, сворачивали шеи.

Другие ощутят страх и тревогу. Поморщатся либералы и гуманисты всех времен, изменники и предатели Отечества. Даже спустя пять веков, когда всё быльём поросло, почувствуют страх, выкрикнут: «А, это тот самый Басманов, который…»! Скорчив презрительную и в то же время болезненную гримасу, припомнят все самые гнусные сплетни о воеводе и его сыне. С оголтелой уверенностью бросятся рассказывать о тех событиях, свидетелями которых сами не были. Подкреплять псевдонаучными фактами из пропагандистских источников.

Это те, у кого «рыльце в пушку», а совести на донышке. Интуитивный порыв подобных людей оклеветать А. Д. Басманова и желание повесить на него всех собак имеют весомое основание. В официальной историографии Алексей Данилович считается «отцом-основателем» опричнины. Участие Басманова в опричных проектах установлено весьма условно. У нас нет достаточного количества фактов, чтобы определить истинную роль воеводы в событиях 1565–1570 гг. Однако именно его считают идейным вдохновителем проекта. Тем самым человеком, который нашёл, подобрал и нашептал Ивану Грозному последние и самые убедительные слова, доказавшие необходимость внедрения нового метода борьбы с внутренними врагами: «Басманов – одна из центральных фигур грозненского царствования. Для современного исследователя именно на нем перекрещиваются поля двух принципиально различных способов исторического мышления: с одной стороны, истории масс, классов, длительных периодов, социально-экономических закономерностей, а с другой – истории казуальной, персональной, связанной с элементом случайного, индивидуального, единичного».

Д. М. Володихин

Служба

Прежде чем перейти к конкретике (должности, даты, битвы), стоит немного рассказать о той непростой ситуации, в которой находился А. Д. Басманов большую часть жизни. Чтобы продвигаться наверх по карьерной лестнице, юношам его поколения необходимо было приложить немыслимые усилия. Но даже усилия не являлись гарантией желанного успеха. Вырваться из порочного круга не помогали ни таланты, ни трудолюбие, ни другие качества, присущие хорошему воину. Дело в самой системе. Преодоление – главный лейтмотив всей жизни Алексея Даниловича.

В конце XV – начале XVI вв. при Иване III и Василии III территория Московского княжества глобально разрослась. С прибавлением земель возникли и житейские трудности: княжество пополнилось новыми служилыми людьми – выходцами с новоприсоединенных территорий. Представители аристократических родов из Литовской Руси охотно переходили на службу к московским государям. В такой ситуации нет ничего особенного. Обычная практика того времени. Новым оказалось лишь количество этих титулованных аристократов. Случилось перенасыщение.

Потомки Рюрика и Гедемина, преисполненные чувства гордости за своё происхождение и чувства собственной важности, на новой службе теряли прежнюю независимость и становились подчиненными. Чтобы получить от новых людей пользу и не допустить конфликтных ситуаций, необходимо было чем-то их «умасливать». Василий III решил проблему земельными поощрениями. В качестве утешения новые служильцы получали щедрые земельные пожалования, служебные места на самой вершине власти, а также возможность ощутимого влияния при дворе и в Боярской думе. Василий, утомленный литовской войной, проявил максимальную щедрость по отношению к новым вассалам. Если что-то где-то прибыло, то, скорее всего, в другом месте убудет. Наступил момент, когда подобный расклад ударил по интересам тех, кто ранее занимал вакантные места. От самой главной «кормушки» были оттеснены представители древнего старомосковского боярства, т. е. нетитулованной знати, уступающей древним родам в статусе. Наиболее сильно, по мнению Д. М. Володихина, это сказалось на военной сфере, где положение не титулованной московской знати ухудшилось буквально за несколько десятилетий. В 1545–1554 гг. все руководящие посты были заняты лишь титулованными аристократами. Не способности и таланты, а происхождение! Вот что стало определяющим и главным критерием для отбора кадров на ключевые военные и административные должности. Интересы весомой части верноподданных пострадали, но это было гарантом для новых служильцев. Возможность выстроить успешную военную карьеру, как это было во времена первых Плещеевых, таяли на глазах целого поколения молодых и амбициозных мужчин, заслуживающих достойной реализации. Таланты, горячее рвение служить Отечеству – всё это превратилось в мёртвый груз. Подняться на уровень собственного отца или деда стало практически невозможно. Вот почему предположения о сплетнях, мешающих Басманову пробиться по службе, выглядят пустым звуком. Алексей Данилович отнюдь не был человеком «с улицы» или голытьбой. Однако многим уступал в происхождении. Других Плещеевых в этот период также не видно подле государя. Власть о них практически забыла. Кто мог, протаскивал «своих». Остальное доставалось новой элите. В таких условиях заботиться о карьере юноши, который остался без отца будучи младенцем, и заниматься его продвижением было просто некому. Сам же Басманов вряд ли мог сразу обратить на себя внимание.

Алексей Данилович, которого Володихин со снисходительностью человека, далёкого от фронтовых реалий, называет «вечно вторым», изначально был всего лишь типичным представителем потерянного поколения. Вечно второй. Но… В полной ли мере подобное определение подходит Басманову? Или, возможно, за его «вторыми» ролями скрывалось что-то иное?

К 1540-м годам ситуация начала потихоньку выправляться. Она не изменилась в целом, но возникла положительная динамика. Алексей, будучи человеком чутким к изменениям всякого рода (интуиция у Басманова работала отменно!), сумел этим воспользоваться. В дальнейшем он возьмёт все возможности, которые предоставит судьба. И возьмёт очень решительно. Для себя и своих детей. Отыгравшись за все годы ожиданий.

Первое упоминание о А. Д. Басманове не военное, но о нём стоит сказать, поскольку это добавит к портрету русского воеводы определенные штрихи.

В 1543 году Басманов принимает участие в свержении Шуйскими Ф. С. Воронцова – на тот момент фаворита юного государя. Царственная книга, называет А. Д. Басманова в числе «советников» Шуйского, которые били Воронцова «по ланитам»[53]. Сама по себе ситуация неоднозначная, относится к категории вечных придворных интриг. Настоящие причины низложения Воронцова – неизвестны. Скорее всего, он просто стал жертвой борьбы придворных группировок. Торжество Шуйских после этого продлится недолго и вряд ли Басманову столь скандальное сотрудничество пошло на пользу. Важны два нюанса. Во-первых, будущий воевода очевидно сделал правильные выводы и здравым образом расставил для себя приоритеты. Мы больше не найдём его имени среди участников различных придворных интриг. В частности, во времена пресловутой опричнины. Значит ли это, что Басманов никогда не участвовал в «подковёрных» играх? Не стоит обольщаться, не стоит идеализировать и думать, что Басмановым никогда не приходилось бороться за своё место под солнцем, в том числе с помощью запрещённых приёмов. Но, несмотря на неоднозначную славу, которая прилепилась к Алексею и Фёдору, у нас нет никаких примеров такой «борьбы».

Во-вторых, надо понимать, что просто так оказаться среди тех, кто низверг царского фаворита, Басманов не мог. Обычный военный, ничем пока не отличившийся. Кто допустил к царскому трону столь близко? Кто позволил? Скорее всего, уже в сороковые годы Басманова и великодержавного подростка что-то связывало. Это что-то в дальнейшем станет отправной точкой стремительного карьерного взлёта воеводы.

В 1544 году появляется первое служебное упоминание А. Д. Басманова из числа тех, которые называются «именными». То есть назначение высокое настолько, что человек попал в документ, называемый Разрядной книгой.

«Разрядные книги – книги записей распоряжений русской центральной администрации о назначениях на военную, гражданскую и придворную службу. Они содержат богатейшие сведения по истории России XVI–XVII столетий, в частности, по истории международной политики, войн и военного искусства, государственного управления и т. д.» (определение В. И.Буганова).

В Разрядную книгу (далее Разряды или РК) нам придётся заглядывать постоянно, поскольку это основной (и самый лучший) источник информации, необходимый для изучения биографии любого мужчины XVI века. На страницах РК военные переставали быть безымянными призраками. Что касается Алексея Даниловича, согласно Разрядам он получает назначение третьим воеводой в Елатьме[54]. По самым грубым прикидкам, Басманову уже около тридцати лет. Отсутствие его имени в Разрядах до этого момента объясняется скорее всего, тем, что он занимал должности меньше воеводческих и находился при командирах младшего звена. Оснований полагать, что Алексей занимался чем-то другим (например, административной деятельностью) у нас нет.

Осенью 1548 года А. Д. Басманов получает командование небольшим отрядом и выступает из Мурома против казанских татар. Должность тоже невелика, но… Очевидно, что степень доверия увеличивается. Так или иначе, но этот новый пост – командный.

Пока решался «казанский вопрос», который включал не только знаменитое «казанское взятие», но и несколько неудачных походов, Басманов успевает побыть на воеводстве в Бобрике (июль 1550 г.) и Пронске (1550–51 гг.) в подчинении у полководца князя Семена Микулинского[55].

В 1550 году Алексей Данилович вошёл в «тысячу лучших слуг» и записан тысячником 1-й статьи по Переславлю[56].

1551 (1552) год знаменателен для Алексея Даниловича двумя событиями. Во-первых, он получает Думный чин окольничего. Во-вторых, воевода наконец дождался своего «звёздного часа». Не просто дождался, а сумел им талантливо распорядиться.

Казань! Взятие Казани («казанское взятие») – необычайно важное военное событие в истории нашей страны. Блестящая победа под Казанью ознаменовала крупный внешнеполитический успех Русского государства и способствовала укреплению внутриполитических позиций Иоанна[57]. Крушение Казанского ханства, многочисленные дары и милости государя своим помощникам – воинам, без которых победы могло не случиться, – всё это возвышало царя в народном сознании, повышало его популярность и создавало образ национального героя, который заботится о вверенном ему Богом народе. Особенно важным было то, что в качестве врага выступали иноверцы. Победа приносила не только земли и добычу, но и торжество православия над «бусурманской» верой, а также поднимала престиж русской церкви во главе с митрополитом Макарием. Союз церкви и государства достиг своего апогея. В честь этой победы было возведено множество мемориальных сооружений (храмов), в том числе Собор Покрова Божией матери на Рву[58], Успенский монастырь недалеко от Кремля. Согласно легенде, данный монастырь организовали на месте скудельницы, т. е. на месте захоронения воинов, павших при штурме Казани.

В начале военной кампании Басманов нёс караульную службу и числился при государе есаулом. Не самая высокая должность, зато при государе.

Беда случилась, когда большой полк по каким-то причинам утратил бдительность. Во время передвижения «туров» к стенам города на отряд М. И. Воротынского внезапно напали татары. Воротынский и несколько командующих получили тяжёлые ранения, полк был разбит. Именно окольничий А. Д. Басманова и казначея Фому Петрова отправили на подмогу пострадавшим. Алексей Данилович сумел выгнать татар из окопов и загнать их в крепость. Далее Басманов принял участие в штурме, результатом которого стал захват башни и большого участка городской стены.

«Царь благочестивый выйде ко граду, и видев воины царя своего, и вскоре вси устремишася на брань и мужественнее бравшеся с неверными на мостах… и воротех… и стенах. Ис пушек же безспрестани стреляху, и из пищалей стрельцы. Воини же бьющееся копьи и саблями, за руки имаяся. И бысть сеча зла и ужасна, и грому сильну бывшу от пушечного бою и от зуку и вопу от обоих людей и от трескости оружии, и от множества огня и дымного курения. И згустившуся дыму, и укрыл дым град и люди. Богу поспешуствующе крестияном, были крестияне на стенах градных и в воротах града от Арского поля»[59].

30 сентября были взорваны подкопы, подведенные под татарские «тарасы», устроенные подле Царских и Арских ворот, к тому времени уже поврежденных русской осадной артиллерией. «И взорвало тарасы и с людми казанскыми на высоту великую, и с высоты бревна падоша в город и побиша множество татар». Преодолев сопротивление казанцев, русские под предводительством А. Д. Басманова взобрались «на стены градные и ворота града и в башню града от Арьскаго поля». Арские ворота были взяты. Но сложности не закончились, наоборот. Операция проведённая Басмановым и его подчиненными оказалась столь внезапной и стремительной, что государево войско не успело подготовиться к генеральному штурму города. Грозный отдал приказ отводить людей назад. Хороший военный приказов не обсуждает, он их без ропота исполняет. Но Басманов был не просто хороший военный, а очень хороший военный. Он знал цену человеческой жизни и знал, чьими руками победа добывается. Негоже людьми разбрасываться! Слишком тяжело далась эта промежуточная победа, достигнутая в том числе путём рукопашных схваток. Можно предположить, что всё было не столь гладко, легко и торжественно, как описано в летописях. Недаром же взятие Казани оставило в душе Алексея столь глубокий след, что строительство храма в Елизарово он посвятил именно своим погибшим воинам.

Воевода и его люди приказ не приняли и не исполнили. Целых два дня, пока царские полки устраняли техническую и организационную неготовность к дальнейшему бою, отряд Басманова, оторванный от основного лагеря, удерживал отвоёванный и захваченный участок: «седяще на граде два дни и две нощи, ожидая приступу». Всё это время им приходилось обороняться от атакующих татар, но именно умелые действия отряда Басманова ускорили развязку казанской военной кампании. Генеральный бой с участием Алексея Даниловича на руководящей должности состоялся 2 октября 1552 года. Во время штурма, нашему воеводе достался едва ли не самый опасный участок. После этой блестящей победы государев полк во главе с самим Иоанном вошёл в Казань именно через Арские ворота.

Как я уже говорила, много позже на территории своей вотчины Алексей Данилович воздвигнет Никитский храм в память о своих «боевых холопах», павших под Казанью. А в отдельной духовной грамоте завещает вечно поминать их.

«…И дал|яз, Алексей, с своими детьми, с Федором да с Петром, ту|пустошь Вишку на престол к великому Христову мученику Ни|ките и к преподобному отцу Онофрею въ Елизаровское|по своих родителех, и по себе, и по своих детех, и по|тех людцех, которых на государьских службах на Поле и в две|Казани при мне, при Алексее, побиты, а имена их| написаны в большей церкве надъ жертвенником…а дали|есми ту деревню Вишку тем…по своих родите|лех, и по себе, и по своих детех, и по тех своих людцех впрок|без выкупа… ради благъ»[60].

Аналогичных случаев подобного проявления широты души статусного человека, воеводы, думающего о своей посохе, шестнадцатый век нам не оставил. Учёные, по-разному оценивающие опричную деятельность А. Д. Басманова, единогласно заостряют внимание на этом факте, подчёркивая благородство порыва и добродетель воеводы.

После взятия Казани, А. Д. Басманов третьим воеводой остается на «годованье», для подготовки дальнейшей обороны[61].

В ноябре 1553 года, вернувшись из Казани, Алексей Данилович получает почётный свадебный разряд окольничего «за приставкою» на бракосочетании служилого «царя» Семиона Касаевича и Марьи Андреевны Кутузовой-Клеопиной[62]. Еще один свадебный разряд он получит в 1554 году на свадьбе князя И. Д. Бельского и М. В. Шуйской. Безусловно, это не военные назначения, но указывающие на возрастающую популярность А. Д. Басманова при дворе, в кругах особо приближённых к государю и на рост его престижа (на что, по мнению В.Пенского всегда указывали свадебные разряды).

В мае 1554 года Басманов получает должность второго воеводы сторожевого полка[63] в Коломне (на «берегу»). Далее – воевода передового полка в походе на крымские улусы[64].

Летом 1555 года, Алексей Данилович становится участником знаменитой битвы при Судбищах. Здесь он снова покажет себя не просто талантливым военным, а человеком с уникальным даром – вытягивать бедственные ситуации.

Отношения между Москвой и Крымом максимально накалились – назревал новый виток долгого противостояния. Хан Девлет-Гирей, не сумевший оказать помощь Казани, продолжал борьбу за Астрахань. В том числе, затевая тайные переговоры с астраханцем Дервиш-Али. Согласный оказать астраханцу поддержку, Девлет планировал вторжение на русские земли. Перед московским же правительством хан изображал расположенность и полную готовность к продолжению мирных переговоров. Нельзя сказать, что ему наивно и слепо доверяли, скорее наоборот. Уже в марте 1555 года на «берегу» была развернута оборона. Войска заняли позиции на Оке, в треугольнике Коломна – Кашира – Зарайск. Здесь раскинулась пятиполковая рать во главе с воеводами князем И. Ф. Мстиславским и М. Я. Морозовым. Под Тулу против крымцев выдвинулась сравнительно небольшая по численности армия под командованием И. В. Шереметева-Большого.

Согласно Никоновской летописи и разрядным записям, в планы русской армии входили захват татарских табунов, что паслись на Мамаевом лугу (левобережье Днепра) и одновременно стратегическая разведка намерений крымского хана. Но историк В. В. Пенской считает, что в список целей Шереметева не входил кратковременный набег и устрашение. Подобное перемещение, по мнению учёного, являлось частью глобального замысла. В ертаул Шереметева (как и положено лучшему, авангардному, по определению А. М.Курбского, полку), попали лучшие военные. Отличался полк и элитарностью состава. Среди опытных воевод – Д. М. Плещеев, Б. Г. Зюзин и даже брат царя Владимир Андреевич Старицкий. Совершенно не похоже на вылазку за случайной добычей.

Алексей Данилович Басманов в этот раз был важным лицом в полевом соединении и находился во главе передового полка.

Шереметеву поручили заблаговременно обнаружить крымское войско, сопроводить его до русских пределов и здесь атаковать с тыла, сковав до подхода береговой рати и государева полка, возможно, выманить Девлет-Гирея в Поле, где к случившемуся бою присоединилось бы царское войско во главе с Иоанном. Сбор основных сил должен был состояться на Николин день в Белёве. Сил вспомогательных из северских земель – в Новгороде-Северском. Северскими детьми боярскими руководил почепский наместник, каширский сын боярский И. Б. Блудов. Встреча Шереметева и Блудова планировалась в верховьях рек Коломаки и Мжи.

Мы не знаем точный план государя, но можно смело говорить о том, что план был нарушен. Трагедия под Тулой получит в историографии название «Судбищинская битва». Столкновение наших и татар случилось раньше, чем войска царя и В. А. Старицкого выдвинулись, чтобы нанести основной удар.

Движение Шереметева задерживалось. Параллельно с ним, также не спеша, двигались и татары. В конце июня Шереметев вышел к месту встречи с отрядом И. Б. Блудова и получил весть о переправе татар через Донец. По расчётам В. В. Пенского, на момент получения вести Девлет-Гирей находился от Шереметева на расстоянии около 150 километров.

Когда Девлет-Гирей расположил войско (в том числе многочисленные коши) на отдых у самых русских границ, появились наши. Было принято решение атаковать вражеский лагерь. В результате русские захватили богатую добычу, часть которой Шереметев тут же отправил на Мценск и на Рязань. Вряд ли можно было распорядиться по-иному, но данное решение оказалось неудачным. Многим оно стоило жизни. Армия поделилась на две части: первая под командованием голов Ш. Кобякова и Г. Желобова занялась добычей; вторая во главе с самим Шереметевым пошла за ханом, который не знал о разорении лагеря. Естественно, получив печальную для себя весть, Девлет-Гирей повернул назад.

3 июля 1555 г. возле урочища Судбищи (ныне – Орловская область, к северо-востоку от железнодорожной станции Хомутово), где сходились Муравский шлях и Кальмиусский (именно по этому маршруту на Русь обычно двигались степняки), произошло столкновение наших и крымцев. Поскольку воевода отпустил половину армии с добычей, силы противников оказались трагически не равны. Кроме численного перевеса, пехота неприятеля была вооружена огнестрельным оружием, артиллерией и подготовленной конницей под руководством непосредственно самого хана и татарских князей из ополчения. По сути, в бой вступила военная элита неприятеля, состоящая из лучших и прекрасно подготовленных татарских родов. Ситуация для нашего войска сложилась изначально безнадёжная.

Судбищинская битва не самая изучаемая, не самая приметная, не самая показательная, не самая растиражированная, но именно про неё скажет Н. М. Карамзин «ознаменованная славой отчаянной битва». Даже князь А. М. Курбский, известный своими необъективными оценками всего, что происходило на бывшей Родине, описывал битву при Судбищах как кровавое событие. Снова воздержусь говорить о цифрах, лучше процитирую отрывок из летописи Игнатия Зайцева: «…великого князя воевод Ивана Шереметева, да Лва Салтыкова, да Олексея Басманова, да Степана Сидорово Рязанца на поле побил царь крымьской, многих людей побил, а иных в полон имал, а сами воеводы ушьли не со многими людьми…»[65].

Изначально русская армия заметно потеснила врага. Да и сама битва в полную мощь разгорелась не сразу. Во время первой ночевки Шереметев послал гонцов за теми, кто увёл добычу. Но это не принесло результата: к утру вернулось не более 500 ратников.

На следующий день, на рассвете 4 июля 1555 года состоялся основной бой. Воодушевлённые первыми победами, наши попытались взять укреплённый вражеский лагерь, но были откинуты назад артиллерией. В результате этой отчаянной вылазки Шереметев получил тяжёлое ранение, что значительно сказалось на всём сражении и настроении полка. Воеводы, которые находились «на подхвате», в частности Л. А. Салтыков, не имели достаточного опыта, чтобы исправить ситуацию. Началась паника, воины бросились врассыпную. Если бы не организованность и находчивость Алексея Даниловича Басманова, для русского войска всё могло закончиться катастрофой. Именно Басманов и Степан Григорьевич Сидоров, имея в своем распоряжении не более 6000 тысяч воинов, спасли положение. За считанные минуты, приняв ряд важных решений, Басманов «велел тут бити по набату и в сурну играти». На этот ободряющий боевой призыв съехались дети боярские и стрельцы, отбившиеся от основного полка, но не бежавшие. Воеводы успешно собрали разрозненные части войска, отступили в дубраву (где находились обозы – коши) и используя овраг, создали из обозных телег полкового коша что-то вроде укрепленной позиции.

«…наехали в Дуброве коши своих полков и велел тут бити по набату и в сурну играти; и к нему съехались многие дети боярские и боярские люди и стрельцы тысяч с пять, с шесть и тут отсеклися. И царь к ним приступал со всеми людьми и с пушками, и с пищалями и до вечерни, и божиим милосердием дал Бог Алексей Данилович тут от царя отсиделся, из луков и пищалей многих татар побили. И которых крымской царь поимал детей боярских, те ему сказали, что царь и великий князь на Туле, а чают его на царя приходу. И крымской царь пошел назад наспех и Сосну перелез назавтрее. И пришол Олексей ко государю на Тулу в неделю со всеми людьми дал Бог здорово, а Стефана тут в засеке ранили из затинной пищали по колену, а на бою его копием ранили, и лежал пять недель и не стало его в чернецах в скиме на Москве…»[66].

Крымцы значительно превосходили русских по силам, но уничтожить малочисленный отряд Басманова они не смогли, хотя перепробовали все средства. От пищальщиков до артиллерии. Русских атаковали трижды, но отряд Басманова и Сидорова не сдвинулся с места и позиций не уступил. При этом ещё и нанёс значительный урон атакующим. Крымцы не сумели победить даже импровизированную крепость, созданную из подручных материалов! Из обычных обозов. Ничего не добившись, Девлет-Гирей отступил. 7 июля Алексей Басманов и Степан Сидоров (получивший, увы, смертельные ранения) уже прибыли со своим отрядом в Тулу.

Согласно Древнейшей Разрядной книге, примерно в октябре 1555 года (в некоторых источниках в 1556 году) А. Д. Басманов получает высший Думный чин боярина. По мнению Д. М. Володихина, чин был получен в связи с героизмом, проявленным в битве при Судбищах. Вполне возможно! Боярин – это первая и самая высшая степень российского дворянства. Подобный чин давали лишь за весомые заслуги. То, что сделал Алексей Данилов в той злополучной дубраве – невероятно и под силу лишь настоящему герою. Иоанн умел ценить не только воинскую доблесть, но и фантастическую находчивость.

С октября 1555 года Басманов числится третьим воеводой правой руки в Серпухове. Там же с июня 1556 года как «боярин с царем»[67] идёт в очередной поход против крымцев. Участвует в походе на ливонские земли в составе передового полка под руководством царя Шигалея[68].

С января по июль 1557 года назначен наместником в Новгороде и примерно с этого момента можно говорить о начале работы Алексея Даниловича в новом направлении. Его допускают в «святая святых» государства. В сферу дипломатии. Неоспоримое признание заслуг человека перед Отечеством. Впервые Басманов выступает в этой роли в во время переговоров со шведскими послами[69] вместе с другими наместниками Великого Новгорода. Перед переговорщиками стояла задача подписания договора о сорокалетнем перемирии. Можно отметить сразу два момента. Во-первых, полное и окончательное доверие государя, хотя до опричнины ещё далеко. Во-вторых, высочайший культурный и интеллектуальный уровень нашего героя. Алексей Данилович Басманов, вопреки шаблонному образу «вояки», был отнюдь не солдафоном в кольчуге, чьи умения и таланты ограничиваются лишь «прямым делом». Безусловно, ум нужен и на поле боя. Смелость и отвага не должны быть бездумными и крикливыми. Лучше всего, когда воинские качества, необходимые в бою, гармонично дополняются хитростью, живостью ума и находчивостью, умением выстраивать стратегии или продумывать тактику. Однако дипломатия – наивысший уровень политической деятельности. Допустить к подобной работе государь мог человека не только проверенного, верного, но и всесторонне развитого. Тем более что первая дипломатическая миссия Алексея Даниловича последней не стала.

По мнению большинства учёных, А. Д. Басманов активно поддерживал царя в «прибалтийском вопросе». Поскольку вопрос к 1557 году обострился, те, кто разделял интересы государя и поддерживали войну за Прибалтику, автоматически обеспечивали себе хорошее будущее на долгие годы. Басманова же, судя по дальнейшим фактам его биографии, можно назвать одним из ведущих воевод ливонской военной кампании.

В январе 1558 года Алексей Данилович в чине второго воеводы передового полка отправляется из Пскова в Ливонию и руководит взятием Нарвы. Нарва, она же Ругодив… Звучное, почти сказочное название и яркая страница затяжной Ливонской войны, которая продлится два десятилетия. Эта война принесет красивые победы, но и закончится бесславно, истощив силы страны. Как правильно отметил В. В. Пенской, определение «ливонская война» изобретение историков. Современники Басманова таким термином не пользовались. Они просто находились в круговороте военных конфликтов и связанных с ним потрясений. Началом войны (этапа, который нас интересует в рамках темы) принято считать зиму 1557 – январь 1558 гг.

Нарва и Ивангород – две крепости, стоящие рядом. Их разделяла река Нарова, представляющая из себя условную границу. Крепость Нарва была местом пересечения торговых маршрутов и долгое время считалась «русскими воротами» Ревеля. Здесь не действовали запреты и ограничения на торговлю с русскими, поэтому через данный канал на русскую землю поступали в продажу оружие, кони и цветные металлы. Нарва часто шла на всяческие уступки московитам, чтобы сохранять выгодное положение. Но при этом оставалась под влиянием Ордена.

В конце зимы 1558 года немецкие пушкари нарвского гарнизона цинично обстреляли Ивангород. Сегодня сложно сказать из-за чего именно эта ситуация произошла. По мнению В. В. Пенского, причиной обстрела мог послужить опустошительный набег князя Д. С. Шестунова на орденские земли к северу от Чудского озера[70]. Другие учёные этот нюанс вспоминают редко, возлагая ответственность за начало конфликта на обитателей Нарвы. Возможно, обстрел, инициированный фогтом Шнелленбергом, был ответом на этот набег. А вот ответ наших мог повредить идущим в этот момент переговорам и работе русских дипломатов. Прежде чем ответить неприятелю тем же, воеводы Ивангорода доложили в Москву. Первое предписание, данное нашей стороне – это позволение набегов на нарвские владения. Далее в Ивангород был послан артиллерийский эксперт (по определению В. В. Пенского) Шестак Воронин. С собой он вёз «разрешение» отвечать неприятелю достойным образом. До этого наши лишь единожды дали огонь по Нарве. Именно эта акция устрашения нанесла крепости сильный ущерб и перепугала местных жителей настолько, что те на время переговоров, отдали нашей стороне несколько важных городских персон. По результатам переговоров, Нарва приняла решение выйти из состава земель ордена и перейти под власть московского государя. Но пока переговоры шли и Нарву никто не обстреливал, жители города облегченно выдохнули, забыли свой страх и начали сомневаться. А может, не стоит к русским? Нужно ли становиться частью России? Чтобы как-то разрешить сомнения, жители Нарвы обратились за помощью к немецким властям и орденскому магистру Фюрстенбергу. Для нашего государства такое положение дел неожиданностью не было. Дипломатия дипломатией, но… добрый залп – лучше множества пустых слов.

Уставшие от затянувшейся паузы стороны стали нарушать тишину, после сваливая вину друг на друга. Своего апогея бомбардировка достигла накануне Пасхи.

Не смотря на то, что ругодивцы «били челом», доверия к ним со стороны русского правительства не возникло. В Ивангород заранее был направлен малочисленный отряд под руководством Алексея Даниловича Басманова, имевшего в подчинении воеводу Д. Ф. Адашева, несколько опытных людей и стрельцов под началом А. Кашкарова и Т. Тетерина. Также на подмогу был выслан отряд М. А. Бутурлина, тоже малочисленный. В руках А. Д. Басманова находился приказ «быти в Ругодивех, а солжут, и им велел делом своим и земским промышляти, сколько милосердный Бог поможет»[71]. Скорее всего, на Басманова возлагалась акция устрашения обитателей крепости, не более. Слишком уж малочисленные силы ему отвели (снова!) – недостаточные для того чтобы штурмовать укрепленный город. По характеристике В. В. Пенского, таких сил хватило бы разве что для несения гарнизонной службы, но не для осады и штурма. Возможно, государь рассчитывал, что окончательные переговоры на месте, пройдут гладко и без внезапностей, а военный отряд Басманова и подчинённых ему воевод просто придаст русской стороне психологический перевес и визуальную убедительность. В. В. Пенской отмечает и небрежность составленного разряда, который касался сбора басмановских людей. По мнению историка, данная акция загодя не планировалась, силы собирали поспешно[72].

И снова события повернулись неожиданным образом.

Оказавшись на месте, воеводы Басманов и Адашев напомнили жителям Нарвы об их новых обязанностях. Но страх, который испытали ругодивцы во время русских обстрелов, уже давно притупился, и жители гарнизона изобразили полное беспамятство. Какие послы? Мы никого никуда не посылали и никуда не просились. На самом деле, пока проходили переговоры с Басмановым и Адашевым, жители крепости ожидали подмогу. Феллинский комтур Г. Кетлер, собрав конное ополчение Харриена и Вирланда (области к западу от Нарвы) и присоединив к нему рижских и ревельских кнехтов с артиллерией, подступил к Нарве, разбив лагерь всего в нескольких милях от города. После этого Кетлер попытался провести к Нарве подкрепление.

В это же время Басманов перебросил за город на Колыванскую дорогу группу разведчиков, которые столкнулись с группами вооруженных людей, перемещающих к Нарве пушки, а затем и со стрельцами. На обратном пути, когда наши воины переправлялись по Нарове, это обнаружили немцы. Конница Кетлера попыталась напасть на боярских детей под началом А. М. Бутурлина. Но отряд, посланный Басмановым для ограждения переправляющихся русских, благополучно дал противнику отпор. Завязался бой, окончившийся разгромом немецкого войска:

«…немцы наряд весь в Ругодив отпустили, а сами конные и пешие пришли х перевозу на Офонасья с товарищы; а всего осталося на их стороне, которые не поспели перевезтися, человек со сто, а немец пришло на них человек с тысячю и конных и пеших; и Бог милосердие свое показал: побили немец многих и гоняли пять верст по самой Ругодив, а взяли у них тритцати трох человек»[73].

Хотелось бы целиком процитировать эпизод из работы историка В. В. Пенского, давшего крайне высокую оценку действиям А. Д. Басманова:

«…по всему выходит, что Басманов решил использовать закаленные стрелецкие приборы в качестве арьергарда – «отвода», перед которым была поставлена задача, говоря языком разрядных документов, «отнять» отступающие под натиском неприятеля конные сотни, дать им возможность оправиться и отойти в порядке. Эта сложная задача обычно поручалась наиболее опытным, проверенным, надежным войскам, в высокой боеспособности которых командование не сомневалось… из описания боя напрашивается предположение, что «отвод» русских конных сотен был хитроумным маневром, рассчитанным на неопытность горячих харриенских и вирляндских парней. Видя, что русские бегут (и как тут не вспомнить слова англичанина Р. Ченслера, который писал, что русские-де, в отличие от цивилизованных европейских воинов, не привыкли сражаться «правильным» образом и любят атаковать внезапно, из засады!), они бросились преследовать московитов и напоролись на залповый огонь возникших как из-под земли стрельцов (см. описание смотра в декабре 1557 г., которое было приведено ранее). Последствия предугадать было нетрудно – стрельцы успешно «отняли» у ливонцев свою конницу, а та, перестроившись, контратаковала смешавшегося и обескураженного неприятеля и погнала его прочь, рубя и беря в полон отставших и лишившихся коней эстляндцев. И если наше предположение верно, то вряд ли стоит сомневаться в том, что такой маневр проделать могли только хорошо обученные, опытные воины, понимавшие друг друга и своих начальных людей, что называется, с полуслова, и что взаимодействие русской стрелецкой пехоты и поместной конницы было на высоте».

В частности, отряду Басманова, удалось захватить немало пленных и языков, которые поведали ценную информацию:

«Ругодивцы царю и великому князю изменили… маистру тот же час послали, чтобы их не выдавал. И маистр прислал князьца Колыванского да другого Велянского, а с ними тысяча человек конных, да пеших с пищальми семьсот человек, да с нарядом. Люди и ругодивцы промеж собою крест целовали, что им царю и великому князю не здатца»[74].

В самой Нарве ситуация складывалась печальная. Наёмные кнехты находились на грани бунта из-за невыплаты жалования, сказывались результаты блокады: Басманов со своими людьми лишили Нарву подвоза, взяв в плотное кольцо. Все попытки ругодивцев эту ситуацию исправить, были русскими отбиты.

Очередной отказ Нарвы от своих прежних слов, инициировал новый обстрел русскими. 11 мая 1558 года по непонятным причинам в Нарве вспыхнул крупный пожар. Что случилось в тот день – неизвестно. Возможно, причиной стал обстрел, возможно бытовая ситуация. Согласно Лебедевской и другим летописям, виновником пожара являлся пивовар, бросивший в огонь православные иконы, в том числе Николая Чудотворца. Позже эти «неопалимые», ничуть не пострадавшие иконы, воины Басманова нашли на пепелище. Лебедевская летопись рассказывает лишь об образе Николая Чудотворца, Степенная книга называет две иконы: образ Богородицы (Одигитрии) и четыре образа на одной иконе – Св. Николы, Св. Власия, Св. Козьмы и Св. Дамиана[75].

Не стоит исключать и специального поджога. Невероятно быстро и ловко наши войска, а в частности Алексей Данилович, воспользовались данным обстоятельством, сумев оборотить его нам на пользу. Через посланников-парламентеров, воевода ещё раз напомнил жителям Нарвы об их «новых обязанностях». Лазутчики, посланные Басмановым в крепость, быстро донесли руководству о плачевном состоянии дел. Получив очередной отказ, Алексей Данилович снова просчитал все варианты развития событий за минимальный срок и принял решение штурмовать Нарву. Совершив переправу через реку, русские потушили пожар и приготовились к штурму, который получился напористым, решительным и недолгим. Басманов и его помощники талантливо воспользовались неразберихой в стане противника. Так, словно прекрасно в этой неразберихе ориентировались. Принудив отчаявшихся жителей сдаться, Басманов с войском бескровно заняли город. Стрельцы Тетерина и Кашкарова окончательно сломили последнее сопротивление неприятеля, открыли Русские ворота и впустили в город Басманова и Адашева с отборными сотнями поместной конницы.

«И воеводы к городу приступали со всеми людьми. В Русские ворота велели приступати головам стрелецким Тимофею да Андрею с стрельцы, а в Колыванские ворота Иван Андреевич Бутурлин, да с ним головы з детьми з боярскими. И немцы билися с ними жестоко. И головы стрелецкие ворота у них те взяли и на горок взошли, и в те ворота вошли Алексей и Данило, а в Колыванские Иван Бутурлин, и немцев побили многих. И собрались все в Вышегород. И к Вышегороду воеводы приступали до вечера со всех сторон и из наряду с Ываны города. И из Ругодива из их же наряду стреляли по Вышегороду. И прислали немцы бити челом, чтобы воеводы пожаловали, их князьца выпустили с прибыльными людьми. И воевода князьца и немцев выпустил, а Вышегород и Ругодив Божиим милосердием и царя и великого князя государя нашего у Бога прошением и правдою его взяли со всем нарядом – пушек больших и меньших 230 и с пищальми и з животы 3 с немецкими»[76].

Потушив пожар, русские стали готовиться к штурму замка, а утром 12 мая 1558 года, заняли Нарву целиком. В Москву с радостной вестью был послан будущий опричный воевода сеунч И. П. Залупа-Охлябин.

Стоит сказать и о том, что именно под Ругодивом произошёл уникальный мистический случай. Пискаревский летописец рассказывает о явлении войску А. Д. Басманова святителя Никиты Новгородского. Многие присутствующие воины стали свидетелями явления. По берегу, между русским полками, ездил «муж безбородый» в святительских ризах с жезлом и крестом. Свидетели явления узнали в этом «муже» Никиту. Пройдёт всего несколько лет, и незадолго до печально известного новгородского погрома мощи святого Никиты будут обретены в Новгороде владыкой Пименом после чудесного видения[77]. Случай не самый популярный и распространённый даже для средневекового человека с религиозным типом сознания. Алексей Данилович Басманов, имеющий неоднозначную славу, был многократно оболган, осуждён либеральными лживыми гуманистами. При этом шёл в бой после такого вот благословения свыше! Его оппонент князь Андрей Курбский, люто ненавидящий Басмановых, предатель и изменник, вернулся на бывшую Родину сжигать православные храмы. Какая потрясающая разница! Жаль, что злое слово, полное желчи, оказалось более живучим. До сих пор мы судим Басмановых, опираясь на характеристики князя, не задумываясь, не анализируя, не желая открыть глаза.

Может показаться, что взятие подобного городка-крепости не такое уж важное событие военной истории. Однако взятие Нарвы повлекло за собой серьезные изменения во внешней политике. Захват крепости надолго обеспечил наше Отечество связями с европейскими торговыми контрагентами, доставлявшими серебро, золото и военные грузы. После взятия А. Д. Басманов остался в захваченном городе на посту первого воеводы и получил почётное государево «жалование». Но на этом не остановился. Проявив решительность и организованность, с теми же малыми силами в июне 1558 года воевода захватил город Адеж.

В марте 1559 года А. Д. Басманов должен был участвовать в новом походе против Девлет-Гирея «по крымским вестям» в качестве третьего воеводы передового полка[78]. Но сражение не состоялось.

В октябре – ноябре 1559 года русское правительство получило новость о том, что ливонское войско объявилось на дальних подступах к столице русской Ливонии. А. Д. Басманов был оправлен во Псков к Ю. И. Темкину в ожидании прорыва ливонцев на город Юрьев (Дерпт). В этот раз на должности воеводы передового полка[79]. Перед Басмановым стояла задача организации контрнаступления, если немецкая сторона нарушит перемирие. Нельзя сказать, что наше войско, возглавляемое другими воеводами, с задачей справилось сразу. Ливонцы несколько раз заставали русских врасплох. Расследованием причин неудач занимались юрьевский наместник воевода А. И. Катырев-Ростовский и А. Д. Басманов. По его сообщениям, отосланным государю «стояли воеводы оплошно, подъемщиков и сторожей у них не было, зашли их немцы всех на станех… побили многих людей: убили семьдесят сынов боярских да с тысячю боярских людей, а многих ранили… кош у них весь немцы взяли"[80].

В 1559 году несколько воевод отправлены на немецкую землю в город Вилян. Среди них и А. Д. Басманов на должности второго воеводы полка правой руки[81].

В 1560 году Алексей Данилович назначен вторым воеводой полка Правой руки в крупном и победоносном походе на Феллин. Р. Г. Скрынников оценивал это место как «замок, стоявший на острие русского копья, направленного вглубь Ливонии» и «самую опасную точку»[82]. Феллин являлся важным замком и городом Ордена. Поход закончился блестящим захватом. Но главный и основной результат похода – уничтожение Ливонского ордена. Кроме того, в Феллине была захвачена осадная артиллерия, которую русские пушкари потом использовали во время осады Полоцка зимой 1563 года. Об этом походе весьма красочно писал А. М. Курбский. По словам Пенского, князь сильно приукрасил собственную роль, отобрав часть славы даже у своего любимца князя Д.Овчины – Оболенского, который, будучи воеводой «по посылкам» исполнил под Вольмаром куда более весомую роль, чем Курбский[83].

В первой половине 1560-х гг. Басманов активно занимается дипломатической деятельностью и становится постоянным участником переговоров с датчанами, шведами, литовцами. Так, в июле 1561 года он ведет переговоры со шведскими послами. В декабре 1562 (63) года принимает участие в переговорах с литовскими послами кравчим Ежи Ходкевичем, Григорием Воловичем и писарем Михаилом Гарабурдой. Целью данных переговоров было так называемое «ливонское наследство», а именно сохранение за нашим государством двух спорных фольварков – Старого и Нового Колка. Басманов продолжил линию, начатую во время переговоров 1559 года крупнейшим царским дипломатом И. Висковатым. Что интересно и характерно, военный, который (казалось бы!) всю свою жизнь проходил, по мнению историка Д. М. Володихина, «вторым», всё в поле, в поле, в прямом деле, в боях рукопашных, работает наравне с профессиональными дипломатами. На данных переговорах вместе с Петром Зайцевым, Василием Юрьевым, казначеем Сукиным, дьяками Андреем Васильевым и Андреем Щелкаловым[84] Басманов официально представляет царские интересы. Современный учёный, крупный специалист по грозненской эпохе Борис Флоря, считает, что А. Д. Басманов занял нишу, которую когда-то занимал покойный Алексей Адашев – специалист Избранной рады в области дипломатии[85]. С этого же периода Алексей Данилович выступает как руководитель внешней разведки.

В 1562–1563 гг. А. Д. Басманов не мог не принимать участие в знаменательном походе на Полоцк (на должности третьего воеводы). Полоцкий поход – одна из первых и славных побед Ливонской войны. Победа относительно лёгкая, максимально бескровная. Этот богатый город, с XIV века подчиняющийся Литве, был ключом к Западной Двине. Через Полоцк пролегал важный торговый путь. Помимо этого, Полоцк стал плацдармом иноконфессиональной экспансии: здесь процветала религиозная рознь, притеснение православных католиками. Отсутствие должного контроля привело к образованию иудейской общины и распространению протестантских учений радикального толка. Возникла острая и очевидная необходимость уничтожения подобного осиного гнезда под боком. Решение религиозных вопросов – вот что перед походом вынеслось на повестку дня. Но об этом походе более подробно мы поговорим в главе, посвящённой Фёдору Басманову.

В марте 1563 года А. Д. Басманов участвует в переговорах с датскими послами. Возможно, заменяя И. Висковатого.

В 1564 году фигура А. Д. Басманова официально находится при государе. Для современников уже нет сомнений в том, что Алексей Данилович имеет на Иоанна IV серьёзное влияние. Пользуясь особым доверием и расположением, он сопровождает царя в Можайск, куда тот выехал практически сразу после получения известия о бегстве князя Андрея Курбского. Приняв участие в процессе освящения нового каменного храма Никитского монастыря Переславля-Залесского, государь в сопровождении двоюродного брата и других приближённых отправляется в Троице-Сергиев монастырь, Можайск и Олешню. По мнению ряда учёных, Басманов, который сопровождал царя в этой поездке, мог быть одним из соавторов ответных писем царя А. М. Курбскому[86]. Подтвердить это невозможно, но опровергнуть тоже. Тем более, что мы уже могли убедиться в высоком интеллектуальном уровне воеводы.

В июле 1564 года А. Д. Басманов ведёт переговоры со шведскими послами[87]. Забегая вперёд и нарушая хронологию ради предстоящего разговора об опричной деятельности Басманова, упомяну здесь и февраль 1567 года когда Басманов участвовал в переговорах со шведским послом Н. Гюльденстреном.

В октябре 1564 года Алексей и Фёдор героически отстояли Переяславль-Рязанский (Рязань), удерживая оборону несколько дней супротив шестидесятитысячного войска Девлет-Гирея. Невероятная, красивая, размашистая и очень русская победа, о которой мы поговорим далее.

В 50-е годы XVI века воевода Алексей Данилович Басманов постоянно выступает в роли военачальника, а в 60-х годах  перестаёт получать военные задания. Героическая оборона Рязани, которая не была разрядом (назначением), а случилась непредвиденно, стала последним «полевым» выступлением воеводы. Возможно, сказывался возраст, и Алексей Данилович просто уступил дорогу молодым. Возможно, во время рязанской обороны получил ранение, которое уже не позволяло лично участвовать в битвах. Может быть, государю было важнее его участие в дипломатической деятельности. Ведь талантливых военных гораздо больше, чем талантливых дипломатов. Зарекомендовав себя в этой роли, Басманов мог отвлечь внимание руководства от своих военных талантов. Как высказался Борис Флоря, очевидно, что царь стал ценить Басманова не столько как военного, сколько как политика[88]. А возможно… энергия и способности А. Д. Басманова требовались для подготовки нового масштабного политического проекта, которому суждено было появиться на свет в начале 1565 года.

Несколько слов об опричнине

Прежде чем завершить рассказ об Алексее Даниловиче, необходимо уделить немного внимания такому явлению, как «опричнина». Считаю правильным воздержаться от подробного пересказа всех событий опричной поры, а также от пересказа длинных концепций разных историков о смысле и причинах создания опричнины. Нового я ничего не скажу и другим тайн не открою. Уверена, что большинство читателей, взявших в руки эту книгу, с явлением знакомы или слышали о нём хотя бы что-то. Дело не в моей авторской лени, а в бессмысленности подобного занятия. Работы, посвящённые изучению опричнины, исчисляются не десятками, а сотнями. От самых серьёзных диссертаций до странных и вульгарных работ скучающих дамочек (оставим их безымянными), которые подменяют изучение аграрных, социальных и политических вопросов, попытками объяснить опричнину сексуальными расстройствами царя и его окружения.

Всем, кому интересна тема, я могу посоветовать обратиться к столпам отечественной историографии, предпочтительно советской, и выбрать исследования по своему вкусу. Это будет самым правильным. Примеры книг можно почерпнуть из списка литературы, предложенного в самом конце.

Всё, что вам требуется сейчас, это, словно участнику некой битвы (между добром и злом), выбрать себе сторону. Ну и заодно решить простенькую задачку: определить, что, по-вашему, добро, а что зло. И есть ли смысл в таком чётком дуальном распределении.

Опричнину изучают до сих пор, но это изучение оставляет больше новых вопросов, чем ответов. Ибо эти ответы очень условны. Они являются лишь предположениями, концепциями и реконструкциями, необходимыми, чтобы хотя бы как-то продвигаться дальше в изучении истории. Выводов, которые можно было бы назвать правильными и устоявшимися, практически нет. Историк В. А. Колобков подметил, что изучена событийная сторона вопроса, но о смысле опричнины единого мнения не сложилось. Учёные продолжают горячо дискутировать на тему «что такое опричнина», «для чего она была создана», «какие события (событие) послужили отправной точкой создания».

Причины введения комплекса кардинальных репрессивных мер искали в личности самого царя, объясняли психическими проблемами, душевными переменами после смерти первой супруги, травмами несчастливого детства и сильнейшим влиянием ближайшего окружения. Наиболее разумное определение опричнины (которого придерживаюсь я сама) как военно-административной реформы выдвинул историк Р. Ю. Виппер:

«В русской историографии издавна повелось изображать учреждение опричнины, прежде всего, как жест ужаса и отчаяния, соответствующий нервической натуре Ивана IV, перед которым открылась вдруг бездна неверности и предательства среди лучших, казалось, слуг и советников. С этой наивной романтической постановкой вопроса надо покончить раз навсегда. Пора понять, что учреждение опричнины было в первую очередь крупнейшей военно-административной реформой, вызванной нарастающими трудностями великой войны за доступ к Балтийскому морю, за открытие сношений с Западной Европой. Историк наших дней, мировоззрение которого сложилось в эпоху двух мировых войн 1914–1918 и 1939–1944 гг., покончит также с ошибочной манерой излагать события внешней истории, войн и международных отношений вне связи с внутренними социально-политическими движениями и переменами».

Д. М. Володихин много лет спустя, опираясь на теорию Виппера, успешно развил эту мысль. По его мнению, опричнина задумывалась как комплекс чрезвычайных мер, предназначенных для упрощения системы управления вооруженными силами. Чтобы сделать это управление безоговорочно подконтрольным государю и обеспечить успешное продолжение Ливонской войны. Победа в Ливонской войне – вот что стояло, по мнению Володихина «во главе угла». Государь создавал некий «офицерский корпус» независимый от самовластной и амбициозной верхушки служилой аристократии. Борьбу с изменами и изменниками Володихин считает второстепенной задачей, напоминая читателям, что в самом начале своего появления опричнина ознаменовалась всего лишь несколькими казнями.

Один из первых исследователей вопроса историк Н. М. Карамзин не видел в опричнине никакого иного смысла, кроме обеспечения личной безопасности царя. По логике Карамзина причины основания опричнины – психологические проблемы и личные страхи. В своих глобальных трудах Карамзин так увлекся литературными фантазиями, выдумками про исторических персоналий и художественностью, что не дал себе труда попытаться проанализировать более глубоко.

Историк, философ и юрист К. Д. Кавелин был первым, кто взял на себя смелость не согласиться с Н. М. Карамзиным и М. П. Погодиным. Он справедливо подчеркивал все достойные деяния царя, все его достижения, но ответа на вопрос, что такое опричнина, не нашёл. Н. Г. Устрялов видел в опричниках всего лишь отряд телохранителей, главной заботой которого было искоренение крамолы, причем чаще всего мнимой, и охрана вельможной персоны. В то, что опричники изыскивали и разоблачали действительных врагов государства, Устрялов верить отказывался. Р. Г. Скрынников, которого мы уже неоднократно цитировали, считал, что опричнина явилась первым в русской истории воплощением самодержавия как системы неограниченного царского правления. С. Ф. Платонов видел в опричнине крупную государственную реформу, целью и задачей которой было сведение княжат с их родовых вотчин, чтобы окончательно разрушить гнездо княжеского землевладения. Согласно Платонову, боярство – главная причина, по которой централизация страны проходила крайне медленно. Выселяя бояр из опричных уездов, государь рвал их связи с местным населением, которое смотрело на своих хозяев как на маленьких местных государей. Платонов первым попробовал провести детальный анализ. До него изучали лишь внешнюю сторону событий.

С. Б. Веселовский много полемизировал с концепциями других историков, в частности с концепциями С. Ф. Платонова. Но в целом также искал ключ к пониманию опричнины в изучении территориального состава. Проведя подробный анализ жертв опричнины, историк пришел к выводу, что террор был направлен преимущественно против аристократии. Гнёзда же удельно-княжеского землевладения (о которых говорил Платонов) располагались за пределами опричных владений. Соответственно, конфискации имущества их не затрагивали. В результате ученый даже в какой-то момент усомнился в осмысленности опричнины и вернулся к концепции личной безопасности. А. А. Зимин собрал сведения о переселениях феодалов в годы опричнины, исследовал состав феодалов, потерявших земли, и результат позволил ученому утверждать, что цели и задачи опричного проекта сводились к объединению русских земель в едином государстве вокруг Москвы. Ответы на волнующие вопросы Зимин пытался получить, опираясь на анализ нескольких крупных опричных мероприятий. Например, разгром Новгорода и репрессии по отношению к церковникам. Также, исследуя тезис об антикняжеской и антибоярской направленности опричной политики, Зимин оспорил «антибоярскую» направленность, отметив, что основными жертвами нового политического проекта стали не боярство, а отдельные удельные форпосты.

П. А. Садиков говорил о том, что опричнина ликвидировала крупное княжеское и боярское землевладение со всеми его привилегиями. Однако, базируясь на этой формулировке, учёный отметил, что как государственное учреждение опричнина остаётся явлением не понятым до конца. Советский учёный В. Б. Кобрин, полемизируя со многими предшественниками, также пришёл к отрицанию антибоярской направленности опричнины. Он подчеркивал, что изменений структуры крупного феодального (в том числе княжеского) землевладения после учреждения опричнины не произошло. Кроме того, Кобрин первым предположил, что реформа, которую мы называем «опричнина», не была завершена и доведена до логического конца. Или могла быть выполнена не в полном объёме, поэтому-то смысл и ускользает от исследователей. Эту же мысль об экстренном претворении проекта в жизнь (в его «сыром» виде) развивает и П. А. Садиков.

Единственное, что учёные опровергли наверняка, это миф о худородном происхождении опричников. Из грязи – в князи… Эффектная легенда о том, что царь набрал голытьбу, позволив талантливым людям возвыситься, очень долгое время использовалась в творческих, художественных и даже документальных работах, посвящённых опричнине. Миф этот основывается на мемуарах И. Таубе и Э.Крузе. Среди множества нелестных характеристик, данных всему русскому, иностранцы назвали опричников «косолапыми и нищими мужиками». Но биографии нескольких сотен опричников к 21 веку уже изучены и полученный материал, позволяет поставить жирную точку в этом вопросе. Государь действительно своих новых помощников возвысил. Аристократия, по определению Р. Г. Скрынникова, взирала на «новодельных» опричных господ с презрением. Однако, это вопрос о «размере бриллиантов», а не о соотношении бриллианта и бисера. Придумали проект и привели его в действие самые настоящие аристократы. У колыбели опричнины разместилось старомосковское боярство. Причём это касалось не только руководства, но и исполнительного состава. В этот состав входили нетитулованные аристократы из Бутурлиных, Чеботовых, Колычевых, Пушкиных и др. Многие опричники были связаны между собой родственными узами. Некоторые приходились роднёй первым двум жёнам Грозного.

Борьба за место под солнцем развернулась не между талантливыми мужиками и аристократами. А между талантливыми и активными аристократами и элитой, засидевшейся на своих местах «по праву рождения». Знатное происхождение представителей опричной гвардии подчёркивали В. Б. Кобрин, А. А. Зимин, Л. М. Сухотин, С. Б. Веселовский и др. Вместе с А. Д. Басмановым (и его родственниками Плещеевыми) на вершину управления, чтобы занять утерянные административные и военные посты поднялись представители старинных боярских родов.

Почему же сложилась столь печальная ситуация с изучением опричнины? Ответ банальный, простой и скучный. Увы, не сохранились документы, связанные с комплексом опричных мер, в том числе, приказ об учреждении, где были заданы изначальные официальные параметры. На страницах этой книги мы не раз вернемся к проблеме отсутствия документов. Большую их часть уничтожили частые московские пожары. Пожар – бедствие, которое в средневековом городе приносило много вреда. Что-то попало в нечистоплотные руки самых первых историков, преследовавших свои личные цели и задачи. Часть, возможно, исчезла и растворилась в небытие по естественным причинам. Однако С. Б. Веселовский был уверен, что имеющихся данных для изучения вполне достаточно: «… лучше было бы знать подлинный указ, но мне кажется, что знание его было бы бесполезно для тех, кто не может понять летописного сокращения»[89].

Говоря о начале опричнины, учёные ориентируются на официальное летописание. Но, как заметил В. А. Колобков, «исследователи единодушны в том, что рассказ об учреждении опричнины, включенный в официальную московскую летопись, сохранил только видимость достоверности…»[90]. Летописание после учреждения опричнины просуществовало недолго. Официальная фиксация событий прекратилась и следы летописи оборвались где-то в Александровской слободе после 1564–65 гг.

Так или иначе, но обстановка, предшествующая введению опричнины, располагала к будущим репрессиям. Проигрыш наших войск на реке Уле (после очевидной утечки информации), нападение крымцев на Рязань, обострение отношений со всеми противниками одновременно. Стало окончательно ясно, что в момент опасности дворянское ополчение мобилизуется из рук вон плохо. В столице назревал конфликт царя и боярства.

3 декабря 1564 года государь вместе с царицей Марией Темрюковной, сыновьями и доверенными лицами выехал из Москвы в село Коломенское, где собирался праздновать Николин день. Необычным в этом выезде было то, что с собой Иван захватил часть казны и дорогих вещей – иконы, утварь. Окружающие чувствовали, что царь поехал не на простое богомолье. Что происходит нечто странное. Но сути происходящего, естественно, не понимали. Этот выезд оказался неожиданным для всех, кто не участвовал в разработке и подготовке нового политического проекта. По Москве поползли самые разные слухи. Конечным пунктом царского путешествия стала летняя резиденция Александровская слобода – место, окружённое рвами и рекой Серой. Видимо, в ту пору слобода казалась государю надёжной крепостью и наиболее защищенным местом. Хотя П. А. Садиков считает, что изначально царь, скорее всего, собирался осесть в Кирилловом монастыре. Окружил себя Грозный лишь новыми людьми, которым теперь доверял.

Уже 3 января 1565 года через будущего опричника К. Д. Поливанова царь передал в столицу митрополиту Афанасию документ со списком претензий, выставленных правительству. Царь обвинял бояр, воеводских и приказных людей (по сути, всю приказную администрацию) в ряде измен: расхищении казны, присвоении казенных земель, уклонении от военной службы. В конце письма заявил о своём праве покинуть престол. Одной из главных причин такого решения, согласно официальной летописи, являлась невозможность наказывать изменников. Царя по рукам и ногам связывало традиционное право Боярской думы и высших церковных иерархов «печаловаться» за виноватых вельмож.

Современный человек не усмотрел бы во всём этом зачин большой трагедии. Тем более, что в новейшем времени мы все присутствовали при сложении с себя полномочий президента Б. Н. Ельцина. Вряд ли большая часть страны испытала при этом отчаяние – скорее наоборот. Одни облегченно вздохнули. Другие почувствовали абстрактную тревогу – естественное и нормальное состояние перед переменами. Но для времен, о которых мы говорим, такое событие являлось немыслимым. Даже просто уезжая из столицы, пусть и ненадолго, московские государи всегда назначали доверенное лицо, отвечающее за государевы дела. Грозный об этом демонстративно не позаботился. Да и сама фигура царя для человека XVI века – это фигура законного, природного монарха, помазанника Божьего, для которого отказ от своего предназначения – за гранью реальности.

Растерялись все. Как простые люди, так и государственные служащие. События января 1565 года привели к остановке работы всего правительственного аппарата. Тем более что, отправляясь в поездку, Иван одновременно наложил на бояр и приказных людей опалу, отстранив от исполнения обязанностей. Деятельность государства оказалась «парализованной»[91].

Безусловно, царь рисковал. На трон могли возвести его собственного наследника. И это не самый плохой вариант, поскольку при сыне Иване Грозный остался бы регентом. В худшем случае (и это более вероятно) двоюродного брата В. А. Старицкого.

Тем не менее проект, видимо, составляли отнюдь не глупые люди (чувствуется знакомая рука), и расчёт оправдался. Народные волнения достигли своего пика, после чего переросли в бесконечные паломничества к владыке Афанасию, в руках которого сосредоточилось все управление, с уговорами стать ходатаем перед государем. Одновременно с обличающим письмом, Иоанн передал и второе – простому люду. Грозный говорил о невиновности народа, по сути обращаясь за поддержкой, перечислял «вины» знатных предателей. Эту грамоту публично зачитали доверенные дьяки.

Через непродолжительное время в Александрову слободу прибыли новгородский архиепископ Пимен и архимандрит Чудова монастыря Левкий с посланием, в котором высшее духовенство и Дума просили царя вернуться. За официальной делегацией потянулись бояре, дворяне и приказные люди, воспринимающие произошедшее как наложение чудовищной опалы. Причем внезапной и непонятной. Громом среди ясного неба! «Что ж», – наверное, подумал про себя государь. 15 февраля 1565 года было озвучено судьбоносное для страны решение.

Иоанн милостиво дал согласие вернуться к управлению государством, но… На особых условиях. Одним из таких условий было право по своему усмотрению наказывать изменников ради успешной борьбы с внешними врагами. Давая согласие, духовенство автоматически отказывалось от исконного права печалования, а дворяне – от старинных гарантий правового княжеского суда и всех традиций, ограничивающих свободу действий государя. Жёсткий ультиматум, обеспечивающий царю полноту самодержавной власти. В стране вводилось нечто вроде «чрезвычайного положения[92]. Текст приговора был представлен на утверждение думе и Священному собору.

Сам термин «опричнина» происходит от слова «опричь» – кроме. В Древней Руси опричниной называли ту часть княжества, которую после смерти князя выделяли его вдове «опричь» (кроме) всех уделов. После смерти княгини эта часть делилась между её сыновьями. В этой ироничной игре слов и понятий Иоанн закладывал основу будущего земельного разделения. Примерив роль «вдовы», царь сам взял себе особый опричный удел, включив в него определённые земли. С этого момента страна разделилась на земских и опричных. Для управления опричной территорией государь создал особый двор со своей опричной Боярской думой и своими приказными людьми, а также со своим опричным войском. Столицей этого «государства в государстве» стала Александрова слобода. Время от времени «опричными столицами» называют и другие города, которые Грозный любил посещать (Вологду, Переславль-Залесский). Люди, принятые в опричную армию, получали поместья в уездах, которые царь включил в состав опричного государства. Это привело к переселениям бывших владельцев на территории «второго сорта», а общий минус для обеих сторон заключался в том, что ни опричник, ни земский не могли рассчитывать на сохранение своей старой родовой собственности.

Важным этапом разработки «государства в государстве» было формирование охранного корпуса – опричного войска. Изначально корпус насчитывал около 500–700 (по некоторым подсчетам, 1000) телохранителей царя. Со временем численность корпуса естественно увеличилась, но не сильно. «Полк сатанинский» – так назовёт А. М. Курбский новую охрану Иоанна.

Москву государь стал посещать редко, но и в столице выстроил опричный дворец, о котором очень подробно писал Генрих Штаден. Новые постройки заняли территорию от Москвы-реки вдоль будущей Остоженки до Волхонки, весь район Воздвиженки и Арбата до Дорогомиловского всполья и Большую Никитскую до реки Неглинной.

Не смотря на логичную формулировку «опричнина – военная реформа», нельзя не признать, что военных выступлений у опричного войска было крайне мало. Практически все походы перечисляет в своих работах Д. М. Володихин, выделяя пять крупных. Это несколько противоречит убеждению историка касаемо того, что борьба с внутренними врагами стояла в списке задач где-то на последнем месте. Первое время казни изменников действительно на «террор» не походили и выглядели исключением[93]. Начало опричнины ознаменовалось трагической казнью князя А. Б. Горбатого (с семнадцатилетним сыном Петром), представителя старомосковского рода П. П. Головина (тестя Горбатого) и нескольких Оболенских. Весной 1565 года казни, затронувшие сторонников Старицких, выглядели весьма планомерно и совсем не походили на панику. То, что обычно подразумевают под опричными «репрессиями», возникло лишь после дела И. П. Фёдорова. Необходимо отметить и то, что до «новгородского погрома», репрессии затрагивали лишь верхний слой Государева двора, но не наносили существенного ущерба простому люду.

Конец опричнины и её затухание после 1570 года тоже вызывают массу вопросов. Одни учёные считают, что переломным моментом стал татарский набег 1571 года. После потери Москвы, выгоревшей дотла, стало ясно – проект себя не оправдал. Опричный корпус, созданный для безопасности монарха, с треском провалил миссию. Да и в целом деление армии на «земскую» и «опричную» ничего не дало. Другие учёные убеждены, что опричнина, наоборот, выполнила свои задачи (среди которых не было защиты от набегов внешнего врага) и изжила себя естественным образом, после чего была отменена. А случилось это после 1572 года, когда опричные и земские объединились для битвы с татарами при Молодях. Впервые за долгое время земские шли под началом опричных, опричные под началом земских. Все вместе, рука об руку. Во время подготовки к битве было прекращено размежевание войск. Действия такой смешанной армии впервые за долгое время принесли успех.

Некоторые исследователи считают, что опричнина вовсе не пропала, а лишь поменяла «вывеску», трансформировавшись в «особый двор» (С. М. Середонин, С. М. Соловьев, С. Ф. Платонов, Ю. Виппер). Хотя эта концепция нашла отклик далеко не у всех и вызвала жесткую полемику.

В любом случае отмена опричнины была ожидаема и логична. Лучшие люди государства, которые её создали и создали, изначально успешно, были жестоко и цинично казнены, пополнив список очевидно надуманных изменников. Оставшиеся опричные руководители значительно уступали предыдущим по своему уровню. Говорить о каких-то «звёздах второго этапа опричнины» не приходится, ибо новые опричники не обладали потенциалом, талантами, энергией тех, кого они уничтожили.

После условной отмены опричнины многих опальных вернули из ссылки, реабилитировали, отдали конфискованное имущество. По рассказам Генриха Штадена, даже разговоры и упоминания опричнины попали под запрет. Восстановилось единство Боярской думы, был проведен ряд расследований о прошлом бесчинстве опричников. В два этапа казнены последние руководители первого состава, которых не уничтожили в 1570–72 гг.

Нельзя исключать, что проект, созданный как военная реформа (или любая другая реформа – дадим место самым разным вариантам), под конец своего существования просто вышел из-под контроля и был загублен, как любой экспериментальный проект на просторах России. Страны со сложными объективными и субъективными условиями, своеобразным менталитетом, постоянными «перегибами на местах» и человеческим фактором.

Чем бы ни являлась «опричнина» по задумке государя, с течением времени она была сильно демонизирована авторами художественных (и не только), произведений. Опираясь на сомнительные воспоминания иностранцев, которые преследовали свои цели и собирали грязное бельё для пропагандистских проектов, историки ранних поколений (предпочитавшие сухому анализу художественность текста и беллетристику), активно использовали самые «кошмарные» факты, о которых писали Генрих фон Штаден, Альберт Шлихтинг, Таубе и Крузе. Лёгким росчерком пера опричнина из репрессивного метода воздействия на народонаселение страны превратилась в явление, опутанное мифами и полное инфернальных символов: метёлок, собачьих голов, чёрных нарядов и других эсхатологических образов. Пугающий фон был создан ради интересных захватывающих сюжетов в художественных произведениях и очернения нашей истории либерально настроенными историками. Достойнейшие люди, военные аристократы, благодаря Н. М.Карамзину стали разудалыми «собутыльниками» царя. Жестокими и недостойными «врагами честных граждан». Откуда такие сведения у историков? Например, у Н. Г. Устрялова: «…царь окружил себя людьми недостойными, в числе которых особенно замечательны как злейшие враги всех честных граждан Басманов, Малюта Скуратов, Вяземский…». Ниоткуда. Так виделось персонально Н. Г. Устрялову.

Изначально на восприятие опричнины повлияло мнение князя-перебежчика А. М. Курбского: «прескверные паразиты и маньяки», «прегнуснодейные и богомерзкие Бельские с товарищи», «опришницы кровоядные»… Вот то малое, что оставил едкий, озлобленный, не любивший новых советников царя князь. Ещё дальше в своих неуёмных «характеристиках» продвигается не сдерживающий себя этическими рамками Казимир Валишевский, называющий представителей высшего общества не только «собутыльниками» и «развратниками», но и «подонками», знающими в качестве средства воздействия лишь насилие и репрессивные методы работы.

Писатель (а не историк!) А.Труайя, создавая псевдодокументальные произведения (в которых перепутаны имена и даты), также считает своим долгом пнуть государевых людей за честную и преданную службу. Иронично (хотя и горько), что сам факт такой верной службы у многих вызывает дичайшее раздражение. Так было в XVI веке, такое происходит и сейчас.

Безусловно, фантастический образ кровавого тирана-опричника, мистическая символика порой занимают воображение читателя гораздо больше, чем повседневная, грязная, скучная, пыльная, жестокая и банальная работа обычного государственника. На страницах исторических исследований опричнина (как и грозненская эпоха в целом) не столь эффектна, как в фильме С. М. Эйзенштейна. Никто не поёт, не танцует, кружась под уродливыми ритуальными машкерными масками. Не поет жуткие песенки про «топоры и ворота», не орёт «гой-да». Если читатель серьёзно возьмется изучать вопрос, то уже после непродолжительной, но вдумчивой работы обнаружит, что опричнина притягательна своими настоящими тайнами и своим устройством, а отнюдь не художественной «инфернальщиной». Ничего демонического в опричнине нет. Даже от главных героев моей книги останутся (могут остаться) «скучные» (для любителей остренького) служебные записи в разрядных книгах.

Опричная деятельность А. Д. Басманова (с 1565 года)

«Понять судьбу Басманова – значит понять источник силы, которой опричнина налилась до краев, чтобы простоять нерушимо семь с половиной лет».

Д. М. Володихин

В любом случае к созданию опричнины и введению чрезвычайного положения царя подтолкнули бесконечные распри с боярами. Опричнина развязала монарху руки, позволив проводить зачистку внутренних изменников и управлять страной без совета с высшим государственным органом – Боярской думой. Иоанна окружили люди не запятнанные старыми грешками и не отягощенные подозрениями. Многие из них буквально накануне отличились под стенами Полоцка.

Новую Думу царя возглавили Алексей Данилович Басманов, руководители главных опричных приказов – оружничий Афанасий Вяземский, постельничий Василий Наумов, ясельничий Петр Зайцев. Также среди крупных опричных деятелей обычно выделяют Н. Юрьева, Захара Очина-Плещеева, В. Грязного, Михаила Салтыкова, Ивана Чеботова, Михаила Черкасского. В этот список я специально не включаю Малюту Скуратова, так как влияние Малюты на государя до 1570 года считается сильно преувеличенным. На самом деле Скуратов возвысился после новгородского погрома и московских казней. Р. Г. Скрынников выдвинул еще одно предположение: возвышение Малюты могло случиться после раскрытия заговора Федорова – Челяднина в 1568 году. Но это тоже отнюдь не начало опричнины.

Как считает И. Я. Фроянов ещё мятеж 1553 года вокруг больного государя и его сына-пелёночника на порядок ослабил власть царя. Возможно, новые советники, став опорой, смогли эту ситуацию выправить.

Я уже говорила о том что, после героической защиты Рязани в октябре 1564 года Алексей Данилович Басманов перестал выполнять военные задания. Его энергию и потенциал планировалось направить в новое русло.

Совсем немного времени оставалось до момента, когда Русь вздрогнет под натиском нового политического проекта. И вряд ли проект создавался «на коленке» за три дня и три ночи. Обстоятельства создания опричнины на уровне теоретической подготовки неизвестны и окружены тайной. Кто бы ни был основным идейным вдохновителем, проект обдумывался, обговаривался, причем лучшими политиками своего времени. У истоков опричнины, кроме А. Д. Басманова стояли ярчайшие люди государства.

Обсуждая роль в этом деле Басманова и называя эту роль главной, учёные прежде всего опираются на сообщение Пискаревского летописца:

«Того же году, попущением божием за грехи наши, возъярися царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси на все православное християнство по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова и иных таких же, учиниша опришнину разделение земли и градом»[94]

Такое же сообщение мы можем прочитать в Хронографе 1691 года.

Существует мнение, что инициатива создания опричнины принадлежала жене государя кабардинке Марии Темрюковне. Это предположение записал Генрих фон Штаден, и оно представляется сомнительным. Авторство приписывают также брату покойной государыни Анастасии В. М. Юрьеву.

А. Д. Басманов с сыном Фёдором сопровождали царя, когда тот выехал из Москвы в Коломенское, а затем переместился в слободу. Далее, согласно воспоминаниям иностранцев И. Таубе и Э. Крузе, Алексей Басманов, Пётр Зайцев и Афанасий Вяземский участвовали в «переборе людишек», т. е. набирали кадры на службу. Очевидно, что этим могли заниматься только «авторы» и «создатели». Они лучше остальных понимали, кто им нужен и кого они хотят видеть.

Все остальные смелые выводы могут стать домысливанием, как тезис Д. М. Володихина о том, что именно А. Д. Басманов нашёл самые нужные, решающие слова, убедившие царя в необходимости реформы. Кто мог произнести «главные слова» на ухо государю – тайна, покрытая мраком, и приписывать данные действия кому-либо конкретному можно только в том случае, если ты пишешь художественный роман, а не документальный текст.

Немногочисленные описания деятельности Алексея Даниловича, связанные с опричным периодом, позволяют считать его кем-то вроде администратора проекта (выражаясь современным языком). Сам А. Д. Басманов опричный боевой корпус не возглавлял и в битвы не вёл, уступив командование другим Плещеевым. Логично будет предположить, что Алексей Данилович являлся разработчиком военной части данной реформы. Кому, как не опытному воеводе, поднаторевшему в «прямом деле», решать подобные вопросы? Это вывод, который напрашивается после ознакомления с набором известных фактов. Если смотреть с такой точки, то роль Басманова становится понятной. Вряд ли он тащил на себе весь опричный «воз». Скорее всего, на этапе разработки проекта каждый из создателей вложил что-то своё.

По определению Р. Г. Скрынникова, А. Д. Басманов «формировал политику опричнины». В. Б. Кобрин считал, что воевода играл общую ведущую роль на этапе организации первых лет существования опричнины[95]. В. А. Колобков в своей работе «Митрополит Филипп», ссылаясь на мнение другого ученого А. П. Садикова, развивает мысль о том, что А. Д. Басманов осуществлял на опричных территориях судебные функции, порученные государем[96] (больше такое мнение нигде не встречается).

Ну и самое время затронуть вопрос моральный. Очевидно, что упоминание имени Алексея Даниловича Басманова у некоторых людей (до сих пор!) вызывает зубной скрежет. Встречаются и такие, кому интересны его военные подвиги, а на опричнину милосердно закрываются глаза. Отношение к данному вопросу, а соответственно, восприятие личности А. Д. Басманова, о котором лично я пишу с уважением, восхищением и любовью (в надежде, что смогу передать читателю хотя бы часть того, что чувствую сама), зависит от жизненных координат. Мы живём в такое время, когда объявление специальной военной операции для уничтожения нового нацизма на территории Украины погнало в Грузию сотни, а то и тысячи трусливых беглецов, для которых понятия Родины не существует в принципе. Не говоря уже о защите этой Родины. В мире стали сменяться над понятием «долг». Стоит ли лишний раз говорить о том, что сейчас выросла бетонная стена между так называемыми «охранителями» (почвенниками, традиционалистами) и псевдогуманистами либерального разлива, для которых вечная борьба с государством, это не возможность выживать, а «борьба ради борьбы». Поддержание традиций интеллигенции. Повестка дня, мода. Для адекватного взаимодействия с окружающим миром, необходимо понимать, что любое государство – это карательный аппарат, а не лужайка с «розовыми пони», изображение которых в виде наклейки на рюкзачке, является сладкой мечтой современных хипстеров, раскачивающих «лодку» власти. Государство – это аппарат насилия и репрессий, но в то же время мощное орудие обустройства жизни во всех сферах. Опричнина (как и её аналоги любой другой эпохи) – всего лишь метод и средство. Говоря не только о А. Д. Басманове, но и о целом списке опричников, необходимо понимать, что перед нами самые обычные служилые люди, стоящие на страже интересов государя и государства. Одни служили верой и правдой. В других проявлялись корысть и желание поживиться. Вторые – процветали до последнего, первые порой сами становились жертвами репрессий (награда за верную службу во все времена одинакова!). Однако жизнь есть жизнь. Стоит ли бояться опричников, жандармов, «нквдешников», «комиссаров», если у тебя самого рыльце не в пушку? А если в пушку… Не обессудьте. У нашей многострадальной страны внутренних врагов, изменников, предателей всегда хватало.

Любой опричник не является только лишь карателем, чудовищем с яркой обложки современного романа или бесом из фильма С. М. Эйзенштейна. Во-первых, это живой человек, вмещающий в себя всю многогранность человеческой натуры, отягощённой (в данном случае) своеобычным русским менталитетом. Во-вторых, мы априори не знаем, кто был карателем, кто разбойником, а кто честным служильцем. Нас разделяют несколько веков, которые сами по себе подразумевают возможность принятия фактов истории и прощения. Грозненская эпоха – это не репрессии И. В. Сталина, хотя советские учёные очень любят заниматься развенчанием и низложением Иосифа Виссарионовича путём написания книг о Грозном. Грозный для прекрасных советских специалистов, к сожалению, стал средством достижения собственных целей. Через такую хитрую комбинацию, они сводят счёты с тем, кого боялись. Вряд ли сейчас найдётся человек, который имеет право с пеной у рта доказывать «кошмарность» и жестокость данного явления на основе того, что у него «от руки опричника пострадала бабушка». Таких бабушек просто не осталось. Изучать грозненскую эпоху в XXI веке можно спокойно, с христианским смирением, давая оценку (и то осторожно) лишь однозначным фактам. Как сказано у В. С. Высоцкого: «…добро остаётся добром, даже во времени вашем далёком». То же самое касается зла. Подвиг навсегда останется подвигом, при любой власти и при любом режиме. Доказанное предательство, вроде позорного побега князя Курбского, навсегда останется предательством (в любую эпоху, в любой стране). Иные времена допускают человеку спасаться, бежать, спасать шкуру. Но как можно назвать возвращение на свою бывшую Родину с мечом в руке?

Оценивая «дикое грозненское средневековье», стоит для начала оглянуться на наш, цивилизованный век, где несколько лет под боком сонных обывателей идет война. И война обывателей раздражает, поскольку отвлекает от привычных каждодневных занятий. В частности, от осуждения людей прошедших столетий, за которых, по мнению либералов, мы «должны каяться, каяться и каяться».

Насилие в молодом средневековом мире, где гуманизм не достиг пика (а когда достиг, перешёл в стадию насилия, направленного против того, кто недостаточно толерантен ко всякого рода извращениям), было явлением обычным и повседневным. Войны и борьба за территории, рукопашные схватки на поле боя. Не убьешь ты, убьют тебя. А то и твоих детей, твою жену, родителей. Даже представитель православия – монах чаще всего выступал в роли человека, который неплохо владеет не только молитвой, но и оружием. В мире не существовало государства, способного стать образчиком лояльного отношения к преступникам, изменникам Родины или обычным уголовникам. А во многом, русские жертвы «устройства порядка» и «искоренения измен» не дотягивали по своей численности до того количества жертв, которое собрала во время самых различных жатв цивилизованная Европа. Всё происходящее в XVI веке (пугает оно нервных людей или не пугает) всего лишь естественный этап развития человечества, который нужно было пройти и пережить. Увы, в XX–XXI вв. вместе с волной самых разных «жареных» разоблачений, раздался возглас псевдоморалистов, призывающий «стыдиться» своих предков и каяться за их грехи. Можно каяться и стыдиться за Сталина и чекистов, можно за Петра, который «настоящую Русь» расколол, можно за опричников. Можно за коммунистов, а можно за монархистов. Выбор есть. Не важно, что давно уже не осталось праха палачей и их жертв. А народ давно уже не оплакивает убиенных. Кайся и стыдись. Иногда такая истерия, а также истерия, связанная с особенностями конкретной советской эпохи, заставляла и хороших учёных скатываться куда-то за черту адекватного:

«Вероятно, наши человеческое достоинство и нравственное чувство были бы оскорблены, узнай мы, что через четыре века историк будет пытаться лишь «понять» гитлеровцев, не осуждая их преступлений. Так вправе ли мы отказывать в справедливости тем, кто жил и страдал за четыре века до нас? Говорят, что историю надо писать без гнева и страсти, «sine ira et studio», по выражению древних римлян. Берут даже себе в союзники Пушкина: «Добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева», забывая, что у Пушкина эти слова произносит не летописец Пимен, а Григорий Отрепьев. А летописец-то как раз не равнодушен, он описывает для потомков «земли родной минувшую судьбу». Да, историк, разумеется, обязан понять прошлое. Но как понять без «гнева и страсти», без сочувствия людям?»[97].

Справедливость», о которой говорит уважаемый В. Б. Кобрин, не может и не имеет права быть лицемерной и односторонней. Откуда взяться «справедливости», если господин историк дает смелые и резкие характеристики советникам царя, исходя из отзывов пристрастных современников, чья деятельность давно была названа вражеской пропагандой (теми же историками)? Где справедливость в некорректном высказывании такого крупного и компетентного специалиста, сравнивающего масштабы Великой Отечественной (и мировой) войны с политическим мероприятием, просуществовавшим несколько лет на территории отдельно взятого государства? Притом что сам В. Б. Кобрин, естественно, знал о масштабах грозненских репрессий, особенно в первые годы создания опричнины. Можно ли сравнить миллионы погибших, уничтожение людей разных национальностей, вероисповедания, социального статуса, с парой-тройкой тысяч жертв борьбы представителей элиты? По большому счету Кобрин призывает людей сочувствовать жертвам олигархата, пострадавшим от такого же олигархата. Но сочувствовать тому, кто нравится лично ему, Кобрину.

В конце концов, как можно сравнивать войну, раны от которой не затянулись до сих пор, некоторые свидетели живы, воины не похоронены, а последствия до сих пор расхлебываются, с событиями шестнадцатого века? Событиями, похожими уже на миф и сказку, а не на хронику. Преступления гитлеровцев разобраны на Нюрнбергском процессе, но мы вряд ли сумеем в полной мере оценить пороки и неправоту наших предков. Не только по причинам удаленности во времени и отсутствия полноценных доказательств, но и по причине кардинальной разницы восприятия. До какой степени исступленного чувства справедливости (бойтесь фанатиков – гуманистов!) нужно дойти, чтобы ненавидеть людей, которые занимались своими делами пять веков назад?! Чтобы домыслить за них, реконструировать диалоги, уверенно рассказывать о жестокостях и интригах так, будто ты сам свидетель. Представлять свои фантазии всегда в отрицательном контексте, да еще и призывать окружающих «стыдиться и каяться». Если же говорить о «справедливости» в целом, то хотелось бы понять, по какой причине, люди, исполняющие на посту свой долг во имя Отечества и государя (во все времена), должны у меня или у кого-то другого вызывать раздражение, ненависть или брезгливость? А предатели Родины вроде князя-перебежчика А. М. Курбского, изменники, подрывающие безопасность государства, сочувствие, симпатию, жалость и сопереживание?

Очень важно оставлять своему предку право быть разным. Сочетать в себе порок и благородство. Жестокость и духовность. Вряд ли стоит умалять достоинств князя Курбского, как хорошего литератора и смелого воина. Но и изменником он быть не перестаёт. Точно также, опричники, обычные стражи правопорядка, исполняющие свой долг, не станут бесами и демонами.

«…Имена опричников на века остались в памяти народной как имена палачей и душегубов» пишут в совместной работе А. А. Зимин и А. Л. Хорошкевич, перед этим бессовестно смакуя несколько затасканных, но не имеющих под собой основания сплетен про сына Алексея Даниловича. Не настолько сильной была эта «дурная слава» и не настолько глубоко она засела в народной памяти. Практически не осталось свидетельств об опричной деятельности отца и сына Басмановых и даже легенд не осталось об их «злодеяниях». Неизвестна роль Басмановых в деле И. П. Фёдорова. Они не фигурируют в составе следственной группы, собирающей компромат на митрополита Филиппа, никак не отметились во время новгородского погрома. Единственная ситуация, вызывающая нарекания православных историков, это участие А. Д. Басманова в операции по низложению митрополита Филиппа в Успенском соборе 4 (8) ноября 1568 года. Во время службы, которую Филипп вел уже после того, как соборный суд вынес ему приговор, в церковь ворвались опричники под руководством А. Д. Басманова[98]. Но опять мы ничего не знаем наверняка. Согласно И. Таубе и Э. Крузе, низложением руководил не А. Д. Басманов, а Малюта Скуратов. Р. Г. Скрынников называет обоих руководителей опричнины ответственными за данную операцию[99], но новых источников при этом кроме всё тех же Таубе и Крузе, не приводит. По какой-то неведомой причине по просторам интернета гуляет миф о том, что руководил операцией Фёдор Басманов. Людям, которые растаскивают непроверенные сведения, плевать и на Таубе с Крузе, и на «Житие» Филиппа, и на все другие источники. Данное позорное враньё даже красуется в статье «Википедии», а за любую попытку исправить пользователь блокируется. Участие Фёдора в низложении Филиппа относится к категории досужих сплетен и выдумок, о которых мы ещё поговорим, когда коснемся личности Фёдора. Ни один исторический источник, имени Ф. А. Басманова не упоминает. Безусловно, он мог находиться рядом с отцом во время этой операции, но свидетельства, подтверждающие это, отсутствуют.

Кроме этого, некоторые учёные пытаются приписать инициативу низложения митрополита А. Д. Басманову. Мы не знаем, о чём думал воевода в тот момент, когда ему пришлось выполнять это поручение. Одно ясно наверняка: подобная операция могла случиться лишь после государева приказа. Даже близкий царю человек не имел никакого права проявить инициативу и самовольство в действиях, направленных на церковного иерарха высокого сана.

Дмитрий Михайлович Володихин, на первый взгляд относящийся к Басманову-старшему уважительно, с чувством морального превосходства смакует особенности нравственного падения воеводы, рассуждая о дальнейшем наказании за греховный проступок. Однако эти художественные домыслы историка, склонного в своих работах к очевидному литературному творчеству с придумыванием ярких, запоминающихся сюжетов, мы оставим на совести самого Дмитрия Михайловича.

Алексей Данилович Басманов – скала. Русская скала. Русская твердь. Он прекрасно понимал, что неисполнение государева приказа – это плохо. Но и исполнение такого приказа тоже плохо. Будучи советником, государевым помощником, мог ли он ослушаться? Вряд ли. Тем более здесь не о жизнях солдат шла речь (как во время казанского взятия). Да и в результате ослушания, он жизни других не спас бы. Скорее наоборот. Никто не задумывается о том, что Басманов мог по собственной воле вызваться исполнять приказ, дабы уберечь от этой тяжести молодую поросль. В том числе и сына. «Грехом больше – грехом меньше» – именно так должен был рассуждать русский воевода, подставляя под удар свою спину, а возможно, и душу. На семь бед – один ответ.

Семья

Мне очень хотелось бы сказать про женщину, которая находилась рядом с таким человеком как Алексей Данилович Басманов. Настоящую русскую женщину богородичного типа, голубку теремную. Женщину, которая терпеливо ждала своего мужа с битв, не зная, вернётся ли он. Басмановой везло: она всегда дожидалась своего удачливого победителя, отмеченного небом и святыми. Вряд ли эта Женщина молилась искреннее других. Но счастливую путеводную звезду для своего Алёши она каждый новый раз всё-таки вымаливала. Воевода Алексей Данилович Басманов возвращался домой живым и здоровым. Возвращался ненадолго. Отдать хозяйственные распоряжения, обнять свою ясноглазую и… снова в путь по царскому указу. Жизнь обычная для всех. Других вариантов в XVI веке не знали.

Казань, Судбища, Ругодив… Судьба русской женщины (чей образ нынче уничтожается современной прозападной психологией), ждущей, терпеливой, всепрощающей, умеющей молиться за своего любимого – всегда одинакова. Но не приходится сомневаться, что, несмотря на все тяготы, Басманова чувствовала себя рядом с Алексеем как за каменной стеной.

Шли года, и ей уже пришлось провожать двоих: мужа и сына. Вымаливать для любимых новый день, который оба проводили в кулуарах государева дворца, где могут бросить яд в чашу или всадить нож под лопатку. А могут, государевым указом арестовать вчерашние «свои».

Вчерашние «свои» за Фёдором и Алексеем всё-таки пришли. Но гораздо позже. Басманова этого не застала. Сколько же могло выпасть на её долю при жизни? Сколько вынуждена она сносить сейчас, глядя на то, как таскают и насилуют имя позднего, желанного сына, первенца. Увы, от этой женщины со светлыми глазами и сильным характером (а другого характера у супруги Алексея Басманова быть и не могло) не осталось даже имени. Елена? Ольга? Екатерина? Назовите любое. Русские женщины не столь горделивы, им не всегда нужно, как измученному оболганному молодому опричнику, чтобы потомки позвали её по имени. На что ей это? Русская женщина, супруга воина – это чистый сверкающий звездный поток, похожий на полноводную реку. Возле таких рек останавливался в походах Алексей, чтобы напоить своего коня. Позже, стал останавливаться сын.

Вероятно, в 1564 году А. Д. Басманов уже был вдовцом. 2 декабря 1564 года сын Фёдор сделал вклад по матери в Троице-Сергиеву Лавру[100]. Место захоронения Басмановой, так же как и место захоронения матери Алексея Даниловича – неизвестно.

Изучив документацию московского Чудова монастыря[101], куда часто вкладывался род Плещеевых, можно обнаружить рядом с фамилией воеводы сразу несколько детских имен: «Инока Кирилла, иноку Александру, Иоанна, инока Мисаила, Данила, иноку Варсонофию, Екатерину, Сергия младенца (Л. 174, об.), Василия младенца, Якова младенца, Феодора, Василия, Марию младенца, Евфимию, князя Дмитрия, князя Василия».

Эти дети умерли во младенчестве, не дожив до отроческого возраста. Учитывая особенности составления документации подобного типа, можно предположить, что это дети А. Д. Басманова. Подтверждением данного предположения может служить и тот факт, что единственный сын воеводы Фёдор появился на свет крайне поздно. Ситуация для русского средневековья редкая и нетипичная. Несмотря на то что большую часть жизни мужчины проводили в походах, на поле брани, потомством (как раз по этим причинам) старались обзаводиться пораньше. Жизнь была быстрая, интенсивная. Завтра или даже сегодня вечером могут убить, а потомства не останется, род не продолжится, прервётся… Времени на философские раздумья (как сейчас) не оставалось. Вопросов «хочу – не хочу», тем более не возникало. Продолжение рода – не роскошь, а средство выживания. Так почему же воевода так сильно затянул с вопросом деторождения? Что могло им двигать? Возможно, именно документация Чудова монастыря и отвечает на данный вопрос. Не тянул. Трагически не получалось. Гибель детей младенческого возраста в те времена тоже не исключение, а норма. Но Басманову не везло упорно и страшно. Через это же пройдет его единственная правнучка Фетинья. Будет хуже, страшнее, трагичнее. Потому что всех своих погибших детей Фетинья носила под собственным сердцем.

Алексей Данилович нежно любил сына. Выросший без отца, нахлебавшийся вдоволь мутной водицы в этом жестоком мире, он постарался сделать всё, чтобы путь Фёдора был проще и легче.

Считается, что был у Алексея Даниловича и второй сын – Пётр. По всему получается, что младший. Некоторые в принципе сомневаются в наличии у Басманова второго ребенка, но существование этой призрачной персоналии подтверждают некоторые документы. Во-первых, духовная грамота[102] данная Никитскому храму села Елизарово, где Басманов упоминает обоих сыновей Фёдора и Петра. Во-вторых, судебное дело по разделу Елизарово. Подробно рассказывая историю семьи, родственники упоминают двух сыновей. С. Б. Веселовский ссылается также на родословец кн. Ромодановского: «А у Алексея Басманова дети: Федор да Петр, бездетен»[103].

Скорее всего, Пётр был младшим сыном Алексея. На момент гибели он вряд ли достиг пятнадцатилетнего возраста новика. Иначе бы разрядники зафиксировали служебное назначение. Мог ли Пётр быть старше Фёдора, служить, при этом не отметиться? Вряд ли. Человек такого уровня как А. Д. Басманов привел на государеву службу множество своих родственников Плещеевых. Привёл сына, о котором наш главный разговор. Неужели не устроил бы и второго сына?

Вспоминая А. Д. Басманова, чего только не вспоминают. Обычно самое плохое, в фантазиях наших современников гиперболизированное раз в пять. Все сплетни, которые прилипли к двум опричникам за пять столетий, «кровавую опричнину» с её самыми жуткими эпизодами, которые чаще всего оказываются кусками из художественных романов, а не летописей. О якобы «плохих» характерах Алексея и его сына. О каких-то интригах, примеров которых у нас нет. Некоторые учёные любят фантазировать и придумывать пуще литераторов. Например, Р. Г. Скрынников, рассказывает о лютой вражде между Басмановым и казнённым в 1565 году князем А. В. Горбатым-Суздальским. По словам учёного, Басманов и Горбатый «делили славу». Откуда взята такая информация? Ниоткуда. С потолка. Источник этих сведений вы, естественно, не найдёте. Его нет. Подобного не придумывали даже Курбский и иностранцы. Дмитрий Михайлович Володихин выстраивает целые диалоги и подает их с такой эмоциональной силой и интонацией, будто они имели место быть. При этом учёный не считает нужным сообщать читателю, что это всего лишь предположение. А ведь Дмитрий Михайлович не только крупный историк, но и хороший литератор. Литератор, который берёт энергией и «напыхом», может повести за собой. Сколько людей, прочитав его исследования, так увлекутся, что не проведут в сознании черту между художественным и документальным? Будут искренне считать, что «так и было», раз «историк сказал»!

Редко вспоминают лишь о военных подвигах А. Д. Басманова. Ещё реже об устройстве елизаровского храма. Не вспоминают и о том, что А. Д. Басманов частенько выступал поручителем у провинившихся, подхватывая их на самом краю пропасти. Например, воевода ручался не только за своего родственника Захария, вернувшегося из плена, но и за князя Александра Воротынского[104]. В 1562(1563) году Иван хотел наложить опалу на братьев Воротынских за «изменные дела». А. Д. Басманов в числе остальных руководителей думы вступился за Александра. Бояре и дети боярские из состава Государева двора поручились тогда огромной суммой в 15 000 рублей[105].

Никогда не вспоминают про явление воеводе и его войску святителя Никиты перед взятием Ругодива.

Жизнь такого человека, как Алексей Данилович Басманов (к слову, довольно долгая), по определению не могла быть однобокой. В такой судьбе нет места строго разграниченным белым и чёрным пятнам. Зато есть место геройству, злодейству, поступкам справедливым и жестоким. Иногда жестоким во имя высокой цели, ибо того требует служение Отечеству и государю – помазаннику божьему.

А государевы приказы не обсуждаются. Государевы грехи – тем более.

«А рядом, гордяся своею красой,

С девичьей улыбкой, с змеиной душой

Любимец звонит Иоаннов

– Отверженный Богом Басманов…»

А. К. Толстой. Из поэмы «Василий Шибанов»

Поблагодарим прозаика и литератора А. К. Толстого: он был первым, кто на ниве искусства (литературы) постарался, чтобы сын воеводы Фёдор Алексеевич Басманов получил свою порцию «отверженности». Именно А. К. Толстой придумал и выпустил в пространство первоначальный художественный образ исковерканного до неузнаваемости Фёдора, сотворив из юного русского воина глупого шута, танцующего перед царём в бабском платье и отправляющегося на бой с зеркалами, подушками и другим шмотьём. Писатель не выдумал персонаж, не выудил его из глубин собственной фантазии, он использовал имя реального человека, отнял у него подвиг защиты Рязани 1564 года и отдал этот подвиг героям выдуманным. Всё ради того, чтобы опричники Басмановы ни в коем случае не остались в памяти читателя неоднозначными личностями, способными не только на жестокость, но и на героизм. В глазах либерально настроенного писателя опричник мог быть лишь злодеем. Роман А. К. Толстого «Князь Серебряный» станет началом множества бед Фёдора Басманова, свалившихся на его несчастную голову в XXI веке. Но не будем забегать вперёд.

«Отверженный Богом Басманов…». В этой строке, которая пронзительнее всей поэмы «Василий Шибанов» и тем паче всего романа «Князь Серебряный», слышится то ли заупокойный колокольный глас, то ли страшная предопределенность человеческой жизни. Отверженность. Что это такое? И может ли она иметь место, если мы говорим о Боге? Всемогущем и прощающем, любящем даже грешных и заблудших детей своих, а «разбойников» особенно нежно. Какая она, отверженность, если говорить о жизни не выдуманного литературного героя, а настоящего Фёдора Басманова?

Страшная гибель в юном возрасте, на взлёте всех жизненных программ? Когда возможности не использованы, таланты не раскрыты, славные победы не добыты, бои не выиграны, а чаша молодецкого счастья не испита даже до половины. Предательство тех, кого ты любил и кем восхищался? Кому служил, аки верный пёс, стоял у плеча. Предательство внезапное. Удар в спину… Эх, плевать на клеветников, на доносчиков. Но как можно пережить то, что человек, перед которым ты опускался на колено, так легко и просто поверил?

Изломали грязными руками исполнители, недостойные даже ползать возле тебя, не то что прикасаться…

Может быть, отверженность – это разлука с молодой женой и маленькими сыновьями? Никогда ты не сможешь дать отцовское благословение, наставление и не увидишь, как они выросли. Но увидишь, как погибли. Может быть, «отверженность» это… безмолвное исчезновение со сцены истории? И никто из потомков не узнает правду о том, что случилось… Возможно, всё это сущая ерунда по сравнению со страшным и беспочвенным обвинением в отцеубийстве. Грех – тяжелейший во все времена. Грех, который ты не совершал.

Отверженность… Отсутствие права даже на достойное погребение и отпевание. Не имея могилы, навсегда остаться где-то подле туманных берегов Белого озера.

А может быть, это когда в ссылке приходит отчаянная мысль «казнили бы лучше сразу»? Опала, равная забвению, моральному уничтожению, выжигающая молодую, гордую, амбициозную душу. Падение с невероятной высоты, пытки, устроенные вчерашними соратниками, которые на самом деле соратниками никогда и не были. Теперь, когда ты кажешься им слабым и сломленным, они не скрывают ликования, сдирая с ненавистного «дворцового выскочки», вчерашнего фаворита и царёва ближника, получившего всё самое лучшее по праву рождения, дорогие меха. Втаптывают в грязь, разбивают лицо до крови, наслаждаясь возможностью унизить того, до кого доплюнуть сложно было, не то что дотянуться! А нынче… Нет больше твоей особенности, твоего высокого положения. И счастливой звезды тоже больше нет.

Или… это только кажется? Можно избить, унизить, выломать рёбра. Можно посмеявшись и зверствуя, на твоих глазах убить отца. Можно издеваться над тобой по государеву приказу или лживо прикрываясь таковым. Всё равно ты уже никогда не узнаешь, что государь твой, расплачиваясь за доверие, пережил собственные горькие минуты, хоть и недолгие (его горечь, в отличие от твоей, не растянется на века). Или узнаешь. Увидишь, стоя за его плечом (совсем как раньше!), оплывающую одинокую свечу перед походным киотом. Но не сможешь ни шелохнуться, ни позвать. Голоса нет. Рук нет. Татары близко… Скоро сожгут Москву дотла. Ты знаешь, кто виновен и что делать… Ты знаешь, что никто не сможет их остановить. Нет ни тебя. Ни отца. Но…

Те, кто пытался тебя уничтожить – ошиблись. Они старались. То зло, те бесы, которых они породили, стараются и сейчас пить из тебя соки. Пять веков спустя. Но у тебя хватит сил, оставшись без достойного погребения и отпевания, дождаться на берегах Белого озера того, кто тебя услышит. Услышит, хотя у тебя нет голоса и позовёт по имени. Ты дождёшься своего слишком наглого или слишком глупого поэта, которому будет плевать на все россказни и сплетни о тебе.

Федька, Федора, Федюша, развратник, содомит, потаковник, демон, ворон, отцеубийца… Кем ты только не был, столкнувшись очередной раз с талантливыми режиссерами и писателями и их бездарными последователями. Осталось стать самим собой.

Фёдором Алексеевичем Басмановым. Молодым русским воином, верным слугой государевым, русским прекрасным мужчиной, сыном великого отца.

Вот мы, наконец, добрались до главного героя этой книги. Погружаясь в изучение биографии Алексея Даниловича или Петра Фёдоровича, сложно не влюбиться или как минимум остаться равнодушной. Каждый из Басмановых – уникальный, неповторимый и единственный. Фёдор Алексеевич Басманов обладал огромным потенциалом, но подвигов своего батюшки затмить не успел. Досадно сломали, уничтожили. Сбросили с высоты таким образом, чтобы наверняка не встал, не поднялся. Даже сыновья Фёдора Иван, а в особенности Пётр, изрядно покрасовались на сцене истории. И всё равно главный герой этой книги – Фёдор Басманов. Именно этот молодой человек умудрился спустя пять веков после своей загадочной гибели остаться живым. Он в корне меняет судьбы и переворачивает любое устойчивое мировосприятие с ног на голову. Не воевода А. Д. Басманов, не дерзкий политик Пётр Фёдорович Басманов, а именно он – Фёдор. Тот, о ком информации осталось меньше всего.

Признаюсь честно, я с нетерпением ждала этого момента. Искренне восхищаясь всей семьёй Басмановых, каждый раз я жадно хватаюсь за любую возможность произнести это имя вслух или написать на бумаге. Рассказать, поведать, поделиться с другими тем, что открылось самой. Именно Фёдор Басманов стал для меня «даром божьим». Именно с Фёдора, которого я назвала «русской опричной Жар-птицей», лично для меня воплотился в жизнь смысл высказывания Дмитрия Володихина о сочувствии и познавании истории. С этого имени начался долгий путь не только в эту самую историю, но и к самой себе.

Молодой мужчина, настрадавшийся перед гибелью, не принявший свою смерть, взмахом опричного кнута перерубает жизни на «до» и «после». Единожды, ощутив его боль, страдания и неуспокоенность, уже невозможно панибратски гавкнуть «Федька». И самому уже невозможно остаться прежним.

Что нужно для того чтобы твоё имя не кануло в Лету и спустя долгие годы после гибели произносилось потомками с придыханием или проклятием, восхищением или живой неугасающей ненавистью? Ответ (вроде бы!) очевиден. Быть крупным полководцем, чья служебная биография насчитывает несколько выигранных (или скандально проигранных) битв. Можно даже одну-единственную, но оказавшую бесспорное влияние на судьбу страны. Политиком или государственным деятелем. К слову, необязательно положительным. Всё равно о тебе будут спорить. Любить и проклинать. Можно быть поэтом, прозаиком, музыкантом, философом. Оставить потомкам внушительное творческое наследие. Это наследие будут изучать биографы, выискивать скрытые смыслы, которых нет, а поклонники гадать: сам ты сунул голову в петлю или тебе помогли? Можно быть учёным, сделавшим важное открытие или жестоким садистом, чьё имя станет нарицательным. Нужно быть или героем, не выдавшим врагам военную тайну. Или, наоборот, предателем. Можно совершить один-единственный поступок или проступок, имеющий значение если не для человечества, то для своего народа или более-менее обширной группы людей.

Можно быть Александром Невским, князем Владимиром, Сталиным, Гитлером, Грозным, Высоцким или Есениным, Чикатило или битцевским маньяком, Дж. Бруно или Королёвым, Зоей Космодемьянской или Рихардом Зорге, Пушкиным или Достоевским… Маратом или Че Геварой.

Имя Фёдора Алексеевича Басманова – опричника из XVI века, осталось в человеческой памяти случайно. По всем законам бытия оно должно было сгинуть и раствориться в пучине времени. Остаться одной-единственной призрачной и прозрачной канцелярской строчкой в документе, сухим сообщением о том, что у русского воеводы Алексея Даниловича Басманова «жи-был сын Фёдор, который родился…». Неизвестно когда. И неизвестно где умер. Как, впрочем, и сам Алексей Данилович.

Перспективный юноша, достойный отпрыск рода Плещеевых, верный соратник самого неоднозначного русского правителя, ушёл из жизни в тот момент, когда человеческие способности только – только раскрываются. Больно думать о том, сколько впереди могло быть выигранных битв, серьёзных назначений и политических свершений. Трагический набег татар на Москву в 1571 году (неизвестно, как бы повернулся ход битвы, будь живы лучшие руководители опричных лет), героическая битва при Молодях, оборона Пскова. Всё эти сражения могли принадлежать воеводе Ф. А. Басманову, ибо никто из Плещеевых ни разу на военном посту не посрамил свой род. Пройдёт время, и это снова докажут уже сыновья Фёдора: тихий и спокойный Иван, погибший при выполнении служебного долга и амбициозный Пётр, встряхнувший эпоху.

Даже по меркам XVI века Фёдор ушёл слишком рано и трагично. Безусловно, он всё же успел оставить после себя пример удивительно искрометного карьерного взлёта и несколько ярких служебных назначений. Однако данная информация, если её не показать соответствующим образом и не заострить внимание читателя на важных моментах, может быть интересна разве только историкам. И то, как мы видим по отношению к Басмановым (некоторые учёные в своих статьях не могут не написать отчества членов семьи без ошибок) историкам также не всегда интересна судьба этих людей.

Фёдор оставил после себя клубок неоднозначных сплетен, придуманных очевидными врагами нашего Отечества. Но разве мало в истории скандальных личностей о злодействах которых известно намного больше и известно наверняка? Разве не знает история порочных людей, чьи деяния давно изучены вдоль и поперёк под лупой, а сами деяния являются фактами, а не бездоказательными домыслами? Да и можно ли этот мир, видавший всё, удивить и раззадорить лишь намёком на какие-то абстрактные неблаговидные поступки? О «дурных деяниях» Ф. А. Басманова до нас дошёл один-единственный исковерканный эпизод ссоры Фёдора и князя Дмитрия Овчины-Оболенского, который являет собой обыкновенную «разборку» двух задиристых и амбициозных аристократов. Неужели это способно на кого-то произвести впечатление? – зададутся вопросом все адекватные люди. Тем более стать устойчивой базой для создания фильмов, книг, а главное, весьма липкой субкультуры, в центре которой не любовь к исторической персоналии, а откровенный извращённый глум, отравляющий не только память о конкретном человеке, но и сознание ныне живущих людей, в том числе подростков.

Имя Фёдора Алексеевича Басманова – выжило, словно медуза, выброшенная на берег. Иногда он напоминает о себе осторожно и робко. Иногда кулаком опричного разбойника стучится в двери очередного зазевавшегося поэта, способного уловить «тонкие колебания» в пространстве, именуемые «вдохновением». А как их называть, чтобы самому не было страшно и чтобы не прослыть психом? И чем подобная случайность является для опричника Фёдора – счастьем или тяжёлым проклятием?

Счастливая звезда, золотая ложка во рту, предопределенность в служебной карьере, крепкое статусное положение, выгодный династический брак, защитивший после опалы его сыновей. Положение не просто при дворе, а рядом с государем. В современном мире его назвали бы «мажором», представителем «золотой молодёжи». Заманчива, но легка ли такая роль? Золотая молодежь средневековой Руси – юноши из военных семей действительно являлись элитой общества. Они должны были знать, уметь и тащить на себе намного больше, чем отрок из крестьянской семьи, чьи обязанности ограничивались физическим трудом и христианской добродетелью.

Алексей Данилович Басманов входил в число лучших людей своего века. Сына он, ожидаемо не пощадил, привёл в самый эпицентр новой военной и политической реальности. Выражаясь современным языком, помимо внутренних богатств, переданных «по крови», воевода устроил отпрыску прекрасный «старт-ап», который способен стать предметом зависти и в шестнадцатом веке, и даже сейчас. Например, историк Д. М. Володихин открыто и откровенно упрекает А. Д. Басманова за кумовство, устройство сына и прочих родственников. Упрёк более чем несправедливый и странный. Покажите мне отца (из любого века!), не желающего устроить свою кровиночку получше. Особенно если таковые возможности имеются. Вопрос лишь в том, что в глазах каждого конкретного человека является «лучшим». Для одних это поле боя, нахождение в самой гуще военных событий, честные боевые награды и шрамы, украшающие мужчин. Символ доблести и соучастия. Для других – безопасность, возможность быть поближе к «государевой кухне», непыльная и несложная работа, при этом приносящая как можно больше выгод. Для третьих – не поле боя и не кухня, а возможность спокойно отсидеться на задворках собственного имения, подальше от всяческих безумных проектов государя и его непонятных новин. Уверена, большинство из осуждающих не смогли бы и месяца прожить в том темпе, в котором приходилось существовать юному Фёдору и его ровесникам. Очень точно охарактеризовал ситуацию Ю. Г. Алексеев: «Доблестная служба отца и его близость к великому князю были для службы сына только предварительным условием, предпосылкой. Эту предпосылку надо было реализовывать своей собственной деятельностью. Далеко не всегда детям выдающихся родителей удавалось занять место, соразмерное с местом отца»[106].

Каким же он был? Этот загадочный юноша, не совершивший ни выдающихся подвигов, ни жестокостей, поражающих воображение. Но снискавший странную известность. Оставивший огненный след после своей смерти.

Жестоким опричником, не знавшим жалости к изменникам и случайным встречным? Послушным исполнителем самых кровавых царских приказов? Потаковником циничного и безудержного во всех своих начинаниях государя? Его верным спутником и наперсником? Чудовищем из пыточных Александровской слободы, которого проклинали сотни вдов и матерей? Отцеубийцей, содомитом, собутыльником, каким попытался изобразить его Н. М. Карамзин? Порождением инфернальной тьмы? (любимый образ литераторов и режиссёров). Порочным садистом-развратником со страниц литературных пасквилей? Жеманным, уставшим и разочарованным придворным интриганом, похожим на героя романа «Князь Серебряный»?

Безусловно, здесь то самое место, где положено сказать «мы этого никогда уже не узнаем, остаётся только догадываться». Но, как это ни странно, ответ на вопрос, «каким был Фёдор Басманов», существует. Да, он есть. Увы, этот ответ настолько светел и прост, что он никогда не устроит тех, кто притягивается к теме Басманова, на тот черный блеск, который излучает не сам Басманов, а мороки и бесы, что следуют за юношей по пятам. Каждый раз пытаясь занять его место, как только Фёдора кто-то слышит. Этот ответ не устроит тех, кто приходит за остреньким, жареным, пикантным и запретным.

Ответ, вполне чёткий и удивительно конкретный, оставил Генрих фон Штаден. Иностранец, авантюрист и пройдоха. У данного господина не было причин симпатизировать Фёдору Басманову, мы к этому вернёмся в соответствующей главе. Впрочем, он ему и не особо повредил, как принято считать. Генрих – мелочен и злобен в принципе. Он с раздражением пишет не только обо всем русском и советниках государя, но и о своем иностранном коллеге Альберте Шлихтинге, чье положение представлялось Штадену лучше собственного. Но в данном случае это несомненный и огромный плюс. Можно снять со Штадена всяческую ответственность за симпатию и положительную предвзятость к Басманову-младшему. Уж кто-кто, а Генрих не имел желания писать о Фёдоре или его отце хорошо.

Но именно Генрих фон Штаден, оставил для потомков изумительный эпизод – живой пронзительный, психологически объёмный. Эпизод, живописующий Фёдора Басманова таким, каким он, скорее всего, и был. Случайный эпизод, который не влиял на общий смысл отрывка, общую канву или задумку произведения в целом. Так, бабочка, случайно севшая на руку, которую Генрих, повинуясь сиюминутному благостному настроению, быстренько зарисовал и двинулся злобствовать дальше. К сожалению, именно этот эпизод упорно не замечают и игнорируют все те, кому интересен «Федька-содомит», «Федька-отцеубийца», а также многочисленные порочные двойники Басманова, не имеющие с настоящим Фёдором ничего общего. Для полного понимания ситуации, а также для собственного удовольствия, позволю себе процитировать Штадена целиком:

«Торговый человек турецкого султана Чилибей должен был покинуть Москву немедленно. И великий князь приказал, чтобы все его должники заплатили ему свои долги. Тогда Алексей Басманов просил одолжить ему 50 рублей. Когда и хотел оставить их мне в залог. Но я от них отказался. Узнав об этом, сын его Федор, – тот самый, с которым развратничал великий князь (и) в годы опричнины был первым воеводой против крымского царя, – обратился ко мне по-дружески:

– В каком уезде твое поместье?

– В Старицком, боярин», ответил я.

Этот уезд, – ответил он, – отдан теперь мне; не бери с собой никакого продовольствия: ты будешь есть за моим столом, а твои слуги вместе с моими». Я поблагодарил его, а он продолжал: «Если ты не хочешь отправляться – я в том волен, и, как ты сам знаешь, могу тебя хорошо защитить». Я радостно благодарил его и ушел в веселом настроении. Некоторые из наших насмехались надо мной. Когда этот боярин вернулся домой, великий князь сосватал ему невесту (ein Furstin); на свадьбу был приглашен и я. Великий князь на этой свадьбе был очень весел. И боярин сказал мне: «Говори, чего ты хочешь: все будет исполнено, так как великий князь весел. Я расскажу ему, какое преданное сердце бьется в твоей груди!».

Я поблагодарил его и сказал: «Сейчас, слава Богу, я ни в чем не нуждаюсь, но я прошу тебя сохранить твое расположение ко мне. Он обернулся назад и приказал вернуть мне взятые в долг деньги. Деньги были отсчитаны в мешок, а мешок запечатан»[107].

Уникальность данного эпизода в том, что Штаден, будучи человеком недалёким, с привычным азартом стремился изобразить портрет нашего соотечественника черными красками. Машинально, по привычке. Вряд ли он понял, что сотворил в результате. Перед нами появился полифонически звучащий портрет, выхваченный из потока жизни, без целей и задач, от этого правдивый, честный, не выдуманный. В этой точке, где сходятся времена и пространства, через много лет после гибели Фёдора, смерти самого Штадена, улыбается и стоит перед нами живой молодой человек, словно зафиксированный на фотоплёнку. Причём в тот момент, когда фотограф хотел, задумывал ухватить что-то совершенно другое. Человек прекрасный и светлый, с распахнутой широкой душой. Немного хвастливый, великодушный, щедрый барин, знающий цену себе, своей щедрости и своим возможностям. Умеющий одаривать в минуты душевного порыва, когда в сердце приходит симпатия к собеседнику. Но именно такой Фёдор пять веков никому не нужен. Толпа бежит мимо за бледными мороками, порожденными С. М. Эйзенштейном, где Фёдор – это не русский боярин, от которого пахло ельником, теремом и горячим солнцем, а слепок с Медичи – персоналии другой страны, культуры, менталитета. «Федька-ворон», с которого уже после работы Эйзенштейна (не самой плохой в художественном смысле), было снято множество кривых слепков для последующих фильмов и литературных произведений. Каждый новый слепок – гаже и уродливее предыдущего.

Ценно то, что портрет, нарисованный Штаденом, не собирательный портрет молодого человека целой эпохи и определенной социальной среды. Это и есть Тот Самый Фёдор Басманов, вызывающий горячие споры вокруг своей персоны. Он стоял перед Штаденом, говорил с ним, смотрел в глаза, улыбался и оставлял часть своей энергии, которую горе – писатель потом зафиксировал на бумаге.

Яхонт-князь, как сказала поэт и мой соавтор – Алла Суонинен.

Полоцк 1562–1563 гг.

Итак, сын воеводы Фёдор Алексеевич Басманов появился на свет примерно в 1547(48) году. Промежуток задан логическими рассуждениями. Во времена, о которых идёт речь, юноши взрослели рано, начинали свою карьеру в 15–16 лет, становясь «новиками». Для служилого человека высшего ранга обычно предполагались три возможности. Можно было податься в административную сферу (наместничество), военную и дипломатическую[108]. Эти варианты, особенно второй и третий, друг друга не исключали, наоборот, прекрасно совмещались. Но естественно, юношу, который только начал службу, никто сразу на дипломатические переговоры не отправит. Да и наместником быть рановато. Ответственность большая, требующая, кроме всего прочего, житейского и хозяйственного опыта. И набираться этого опыта лучше всего «в полях»! Вот где настоящая школа жизни и нет места халатности (есть, но любая халатность может стоить жизни). Поэтому-то большинство мальчиков начинали службу одинаково: по достижении пятнадцатилетнего возраста, юноши-дворяне призывались в военный поход. Я не стану здесь муссировать информацию о том, что Ф. А. Басманов мог быть писцом в неком уезде (ложная информация, которую любят растаскивать по интернету), ибо не хочется и нет надобности повторять откровенные глупости. Представитель военной аристократии, где мужчины из поколения в поколение (как мы уже видели) соблюдали в том числе и профессиональные традиции, по определению не мог оказаться на другом поприще.

В официальной историографии принято говорить о том, что Фёдор Басманов получил своё первое назначение перед полоцким походом. Однако в Разрядной книге 1475–1605 гг. имеется информация о местническом споре Фёдора Басманова и князя Лыкова из рода Оболенских. Поскольку местнические споры в большинстве случаев проходили за военное место, возникает вопрос, в каком военном походе делили место Фёдор и Лыков? В Разрядах указан 7070 год и намек на обстоятельства. Речь идет о Можайском походе[109]. Вряд ли имеется в виду мимолетное нахождение царева войска в Можайске в декабре 1562 года когда, двигаясь к Полоцку, армия вышла 17 декабря, чтобы идти в Торопец, а далее к Великим Лукам. Полоцкий поход начался 30 ноября 1562 года и к этому моменту воины уже должны были получить в Разрядном приказе свои назначения, а не узнавать их набегу. Скорее всего, речь идёт о походе 1562 года когда литовский конфликт только-только разгорался. Именно 21 мая указанного года Иоанн двинулся «на Литву» из Москвы к Можайску. Так что служить наш герой начал до Полоцкого похода. Спор Фёдор, правда, не выиграл и в результате получил назначение у «третьего саадака».

В любом случае между этими двумя походами времени прошло мало, и примерный промежуток первого военного назначения понять можно. Фактов, даже косвенных, указывающих на то, что Фёдор мог начать служить раньше, но при этом находиться на мелких должностях (не попавших в Разрядные книги), у нас нет.

Рассуждая о служебной карьере младшего Басманова, стоит отметить, что служить Фёдор начал в очень насыщенный военными и политическими событиями период. Напряженные отношения с Литвой, начало Ливонской войны, обострение крымского вопроса. Времени зевать и долго «вписываться» у него не было.

Значение полоцкого похода для нашей страны и понимание условий, в которых поход проходил – ключ к пониманию того, какой мощный потенциал сформировывался для всех, кто в нём участвовал. Если для Фёдора это была отсчетная точка карьеры, то для Отечества, славный полоцкий поход стал первой победой в Ливонской войне. Продлится данная война два десятилетия. В предыдущей главе мы упомянули значение Полоцка как торгового пути, но… но по уточнению Д. М. Володихина, ведя эту войну, Московское царство пыталось решить сразу две задачи. Во-первых, непосредственное закрепление на Балтике. Во-вторых, восполнение нехватки земли (Д. М. Володихин подчеркивает, что война шла не за море, а за землю, т. е. ставит этот вопрос на первое место). «Земельный голод» стоял во главе угла, требовалась новая освоенная земля, для того чтобы раздать её служилым дворянам, составляющим большую часть нашей армии. Особенно такая нехватка чувствовалась в центральных областях России. В Ливонии, находящейся во владении немецкого рыцарства, такие земли имелись. Моментом, когда политическое управление Ливонии стало неудовлетворительным, поспешили воспользоваться многие: поляки, литовцы, шведы, датчане. Но наш государь подсуетился быстрее остальных и раньше всех предпринял решительные действия. Борьба за землю, как я уже сказала ранее, прикрывалась необходимостью защитить православие от протестантской «ереси», проникшей в Полоцк. Царь представал в образе благородного заступника православных, а всей войне придавались понятные и близкие человеку того времени религиозные мотивы. В августе 1561 года русская митрополия получила грамоту от константинопольского патриарха Иоасафа, обличавшую «люторскую ересь», и это было очень кстати. Грамота стала обоснованием похода на Полоцк, хотя настоящие цели, как мы видим, довольно прагматичны.

В процессе затяжной Ливонской войны будут и другие победы. Но не столь лёгкие. Выдадутся и трагические проигрыши. Сама война нанесёт удар по экономике страны, потенциал людей выжмет до самого донышка и принесет больше военных разочарований, чем достижений. Но «полоцкое взятие» навсегда останется славным началом затянувшегося военного проекта.

30 ноября 1562 года был отслужен торжественный молебен, а 5 января войско во главе с царём собралось в Великих Луках, откуда полки должны были выходить друг за другом, соблюдая небольшие интервалы. Несмотря на опытность руководящего состава и высокую дисциплинарную организованность, интервалы не помогли двигаться грамотно. Поход, который не отличился кровопролитностью, оказался крайне сложным с бытовой точки зрения. Погодные условия оставляли желать лучшего, снежные завалы усугубляли пробки и заторы при выходе из Великих Лук. Люди путались, обозы – коши безбожно отставали. Полки не проходили вовремя. В один из дней смешались сразу три полка, включая Государев. Несложно догадаться, насколько нервная царила атмосфера. Дополнительные сложности возникли из-за того, что Грозный отдал приказ передвигаться в условиях строгой секретности. Запрещались отлучки за едой в ближайшие населенные пункты. Это значило, что всё самое нужное везли с собой. Обозы шли нагруженные больше, чем обычно. Все эти «полевые условия» сразу свалились на голову (и весь организм) шестнадцатилетнего Фёдора.

Доказанный и бесспорный факт – мальчиков того времени к военному делу готовили практически с рождения. Учился служилый человек дома. Навыки и знания передавались, прежде всего от отца, старших братьев и прочей родни, как было, например, с Алексеем Даниловичем. По выражению Д. М. Володихина, служильцев великого государя прежде всего учили «молиться, драться и ездить верхом»[110]. Что уже, собственно, немало! Можно назвать эту формулу идеальной. На протяжении всей своей книги «Малюта Скуратов» учёный подчёркивает важность и необходимость умения держаться в седле и управлять конем, ибо конный строй – это то место, где чаще всего находился выходец из благородного сословия. Подобные навыки юные дворяне получали с детских лет и к возрасту новика, навыки становились автоматическими. Отправившийся в свой первый военный поход юноша с коня не падал, а оружие было продолжением его собственной руки… Согласно С. В. Волкову, дворянскими недорослями до зачисления на службу усваивались умение владеть оружием, азы строевой подготовки и знание общевойсковых сигналов. Когда юноша отправлялся в первый поход, оставалось закрепить всё это опытом. Кроме этого, многие родовитые дворяне постигали грамоту. Такие знания были доступны еще не каждому, а потому ценились особенно высоко. Помимо перечисленного, служильца-аристократа учили управлять людьми, рассчитывать тактические и стратегические последствия своих действий. Молодой мужчина должен понимать, как приносить победы на ратном поле, знать, как вершить дела в многолюдных городах и обширных областях, обладать навыками юридического характера, чтобы при случае вершить суд.

Д. М. Володихин не забывает упомянуть и о неприхотливости, к которой небогатых дворян приучали наравне с простыми боевыми холопами. Ну и… внутренняя, моральная основа мужчины, необходимая для победы. Долгом каждого было молиться, исповедоваться, причащаться, соблюдать посты – для всего этого требовались знания религиозных традиций. Так что немало должен бы знать и уметь шестнадцатилетний юноша того времени. Мажор? Вряд ли. Представитель настоящей элиты государства.

Однако, не стоит забывать, что теория ратного дела (как и любая теория!) – это одно. Условия, которые впервые приходится проживать на собственной шкуре, – совсем другое. Особенно, когда тебе пятнадцать-шестнадцать и ты в любом случае не матёрый бывалый мужик, а вчерашний ребёнок, юноша, чей организм растёт, хочет много спать и много есть.

Официальная роль Фёдора во время полоцкого похода не такая уж и значительная. Да и какой она могла быть в самом начале карьеры? Согласно разрядным книгам, при подготовке похода Басманов упоминается в качестве рынды с третьим саадаком. На должность рынды выбирали юношей из самых лучших и благородных семейств. Рослых с благообразной внешностью. Визуальная презентабельность для такого рода телохранителей имела значение. Рынды, присутствующие на приёмах, являлись торжественным «лицом» мероприятия. Они стояли как статуи неподвижно, украшая собой обстановку. Из воспоминаний Станислава Немоевского:

«…за боярами шли четверо в белом бархате, в рысьих, из передних частей, шлыках, с широкими секирами на плечах, а перед самым великим князем мечник Михайло Шуйский… Все они имели на себе немалые золотые цепи, а многие из них и по две, крестом…»[111].

А так описал рынд гетман Жолкевский:

«На нём сидел царь, возложив на себя знаки царского достоинства и блистая золотом и драгоценными каменьями. Перед ним с каждой стороны стояли по два человека, которые имели платье, шляпы и сапоги белые, и которые держали в руках символы государства. Пятый же, стоявший подле самого царя, держал обнаженный меч»[112].

«Телохранители государевы, в белых, редко другого цвета атласных долгих кафтанах с высокими собольими или черными лисицами, опушенными на головах шапками, держащие на правом плече маленькие топорики, с долгими серебряными рукоятками»[113].

Чуть позже Фёдор вместе с другими молодыми аристократами, оказывается в числе тех, кто «за государем ездити». Рокировка, в результате которой Фёдор оказался на другой должности, скорее всего, произошла в тот момент, когда государев полк разместился под стенами Полоцка и состав приближённых был изменен. Ученые придают данному факту разную степень важности. От уважительной характеристики (Б. Флоря) до небрежной интонации Д. М. Володихина. Величественно называет Фёдора «адъютантом» С. Б. Веселовский. Так или иначе, но компания у вчерашнего отрока подобралась весьма солидная: князь И. П. Шуйский, И. Черемисинов, Ш. Кобяков, И. Блудов, Ф. Вокшерин, Т. Телятевский, А. Ершов, П. Тимофеев[114], А. В. Репнин-Оболенский. Возглавлял состав молодой князь П. А. Горбатый. Согласно Древнейшей Разрядной книге (в обработке П. Н. Милюкова), в этот список входил и Пётр Зайцев, будущий опричный лидер. Древняя Российская вивлиофика расширяет состав и включает в список князя Дмитрия Хворостинина, Льва Салтыкова, Петра Сотницына, И. Дровнина[115]. Рассуждая о судьбе другого военного – И. Черемисинова[116], В. В. Пенской подчеркивает, что Грозный даже такому талантливому человеку не мог отдать руководящую должность. Слишком много аристократов претендовало на место у государева плеча просто «по праву рождения». А вот включить в состав личной свиты – другое дело. Особенно если имелись заслуги. В. Б. Кобрин, рассказывая о судьбе одного из знатнейших опричников (из княжеской аристократии) Никиты Одоевского[117], также говорит о маленькой на первой взгляд должности «свите царя» как о некой стажировке. За «государем ездит», да ещё и разбирается с заторами (на первый взгляд черная работа) любимец Дмитрия Михайловича Володихина Д. И.Хворостинин (что характерно, в случае с Хворостининым Володихин ничуть не принижает ни его способности, ни его таланты на этих скромных должностях)[118].

Командовать Фёдору было рано, решать серьёзные вопросы тоже, а вот занять место подле государя – в самый раз. Удивительно и странно, что уже на этом начальном этапе биографии, когда Фёдор не совершил ни подвигов, ни скандальных злодеяний, некоторые современные учёные, словно начитавшись эротических фанфиков с сайта «Фикбук» пытаются в контексте Полоцкого похода приписать ему роль интимного фаворита царя. Нужно обладать слишком извращённой и необузданной фантазией, а также полным непониманием того, что такое военный поход, чтобы допускать подобные рассуждения, да ещё в научных исследованиях. То, что государь уже был знаком с юным Фёдором Алексеевичем Басмановым, подтверждают дальнейшие события. Очевидно, что Иоанн предоставил новику тот «лимит доверия», который предоставляют детям родителей, чьи заслуги неоспоримы. Я уже привела высказывание Ю. Г. Алексеева о мальчиках, которые после подобной протекции должны были уже сами зарабатывать себе очки и бонусы (слишком много вокруг сыновей и всяческого блата). Во время Полоцкого похода молодой и активный Фёдор, наверняка мечтающий «служить, как батюшка» (такова психология юноши, выросшего в военной семье, особенно минувших эпох), мог обратить на себя внимание своим рвением. Возможно, искренним. Возможно, просчитанным. Вряд ли в 16 лет, юноша страдал от излишнего снобизма. Не стоит забывать, чьим он был сыном, в каких ориентирах его воспитывали. Фёдор мог выказывать желание трудиться (ради собственного же будущего), в том числе там, где высокомерные родовитые бояре не хотели марать руки. Именно таким образом, по мнению учёных, обратил на себя внимание другой видный деятель опричнины князь Афанасий Вяземский. Будущий соратник Басмановых в полоцком походе получил должность обозного воеводы. Отвечая за коши, Афанасий проявил похвальную расторопность, чем весьма приглянулся государю. Князь Вяземский также построит блестящую карьеру, взлетит на небывалую высоту и будет играть в опричном братстве одну из главных ролей.

Осада Полоцка началась 31 января 1563 года, а уже 15 февраля город был взят. В дальнейшем государь благоволил многим участникам этого похода. «Радость от большой победы, надо полагать, соединялась в его сознании с образами тех участников похода, которые отличились у него на глазах»[119]. Многие полоцкие герои войдут в состав опричного офицерского корпуса. В том числе М. Безнин, Р. Алферьев, Блудовы, В. Ошанин, Г. Ловчикова, И. Черемесинов.

Так или иначе, но в трудных полевых условиях, государь заметил и даже выделил юношу-новика среди других «сыновей».

Старица

Но куда интереснее скромной официальной должности неофициальное поручение, данное Фёдору Басманову.

Едва ли не на следующий день после взятия Полоцка сын воеводы был выбран для крайне почётной миссии: его отправили с реляцией (торжественной речью) о победе к тетке царя – Ефросиньи Старицкой. Матери Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата Иоанна. Другим таким посланником, направленным к семье царя и митрополиту, стал князь Михаил Черкасский, брат Марии Темрюковны. Михаила Безнина послали с вестью о взятии Полоцка к архиепископу Пимену в Новгород[120]. На примере Михаила Черкасского Дмитрий Володихин подчёркивает[121] особый статус подобной должности, которая должна была подразумевать полное доверие государя. Вот отрывок самой речи Фёдора, который совпадает с другими реляциями («большими речами»):

«Царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии велел тебе княже Ондрееве Ивановича княгине Офросиние челом ударити и велел тябя о здоровие вспросити: как тебя Бог милует? Государь нашъ царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии велел тебе сказати: «божиим милосердием и пречистые Богодицы и великих чюдотворец молитвами да и отца нашего и богомолца Макария митрополита всеа Русии молитвами мы по се часы дал Бог, здорово»[122].

Учёные дискутируют, куда именно отправился Фёдор: в городок Старицу или на московский двор удельного князя? Учитывая, что возвращаясь из Полоцка в марте, царь заехал пировать в Старицу, скорее всего, Ефросинья находилась именно там. Перемещались в те времена не быстро, а времени после взятия Полоцка прошло не так уж и много.

По версиям некоторых историков (главным образом Р. Г. Скрынникова) кроме официальной торжественной речи, Басманов-младший имел ещё одно, негласное поручение. Он был послан в центр удельного княжества с целью надзора над семейством Старицких, чтобы побыть «ушами и глазами» своего государя. Стопроцентных доказательств этой версии нет, но выглядит она логично, правдоподобно и убедительно. Со Скрынниковым полемизирует наш современник И. Я. Фроянов. Учёный уверен в том, что раз варианты реляций Басманова и Черкасского не отличались, значит, Старицкие находились в милости. Но данный аргумент теряет свою силу, если знать, что происходило до и после этих событий. Официальная речь представляет собой всего лишь шаблон. Необходимость известить ближайших родственников – соблюдение церемониала. Важно понимать, что на момент взятия Полоцка отношения царя и Старицких сильно ухудшились. В самом начале похода на сторону врага переметнулся человек В. А. Старицкого Борис Хлызнев-Колычев и выдал неприятелю некоторые военные планы русского командования. Семья Хлызневых издавна служила при дворе Старицких князей, а сам перебежчик лично князю Владимиру. Это происшествие в который раз бросило на Старицких тень. Удельные князья постоянно влипали в истории, окончательно теряя доверие. Побег не расценивался Иваном как случайность или личная воля самого Хлызнева. У царя было подозрение, что Хлызнев помогал поддерживать связь между удельными князьями и Сигизмундом.

Из Великих Лук в марте 1563 года князь Старицкий вернулся в сопровождении царского пристава И. И. Очина-Плещеева. Даже пир, устроенный в удельном княжестве в марте 1563 году подтверждает лишь отсутствие горячей фазы конфликта. Внешняя лояльность Грозного не показатель благополучия ситуации. Да и о какой милости может идти речь, если после возвращения царя (а заодно и Фёдора) в Москву расследование по делу Старицких длилось всё лето 1563 г.?! В конце мая Иоанн перебрался в Александровскую слободу и пробыл там почти два месяца. Чтобы наказать двоюродного брата, требовалось представить его главой заговора, в котором участвовали Дума и Государев двор. Из слободы Иван периодически запрашивал архивные документы, связанные со Старицкими.

Фёдор Басманов, находившийся в Старице с февраля, мог собирать необходимую для будущего расследования информацию. Удивительное совпадение, но тут же и желающие обличить Старицких отыскались. Например, старицкий дьяк Савлук, посаженный князем за некие провинности в тюрьму, умудрился передать царю «память», в которой сообщал, будто Старицкие «княгини Ефросиния и сын ее князь Володимер и многие неправды ко царю и великому князю чинять и того для держать его окована в тюрме»[123].

Иван велел немедленно освободить Савлука из темницы и доставить в слободу. По итогу дьяк указал на Старицких как на недоброжелателей государя и назвал некие «неисправления и неправды».

Над князем Владимиром учинили суд. Судьбу царской родни должно было решать высшее духовенство без официального участия в этом деле Боярской думы. Иоанн не хотел столкнуться с противодействием приверженцев Старицких. Митрополит Макарий, архиепископы и прочие члены священного собора собрались в Кремле, где власти ознакомили их с итогами расследования. На соборе, в присутствии князя Владимира, царственный брат огласил пункты обвинения:

«И перед отцем своим и богомолцом Макарием митрополитом и перед владыками и перед освещенным собором царь и великий князь княгине Ефросиние и ко князю Володимеру неисправление их и неправды им известил и для своего Макария Митрополита и архиепископов и епископов гнев свой им отдал»[124].

Священнослужители признали обвинения обоснованными, но приложили усилия к тому, чтобы прекратить раздор в царской семье. В этот раз обошлось без жертв, насилия и пыток. Семейный конфликт удалось уладить «семейными» способами. Царь проявил снисхождение к брату (неизвестно, насколько искреннее) и даже вернул конфискованное старицкое княжество. Владимир отделался обширной меной земель. Царь окружил бунтовщика людьми, в верности которых не сомневался и на этом история закончилась. По крайней мере, гроза прошла стороной.

Сложнее пришлось Ефросинье Старицкой. Вряд ли Иоанн воспринимал пассивного двоюродного брата как достойного противника и опасного бунтавщика. Другое дело – неугомонная княгиня! Это она являлась «душой» множества заговоров и постоянно втягивала своих родичей в неприятности. Под именем Евдокии Старицкую постригли в северном Горицком Воскресенском монастыре, недалеко от знаменитой Кирилло-Белозерской обители. Именно там она пробудет до конца своих дней. Безусловно, это лояльная мера по сравнению с тем, что падёт на головы удельных князей в 1570 году, и тем, что могло обрушиться сейчас. Сравнивать заточение Ефросиньи с «мирской смертью» тоже нельзя. Новый дом царской тётки мало походил на темницу. Старицкой позволили сохранить штат прислужниц, которых тоже снабдили всем необходимым для хорошей жизни. Последовавшие за Старицкой слуги получили несколько тысяч земельных четвертей в окрестностях монастыря. Ефросинья собрала под монастырской крышей целый штат мастериц и продолжала одаривать монастыри искусными вышивками, которые и сейчас хранятся в музеях. Кроме того, Старицкой оставили право свободно передвигаться по территориям, близким к месту её заточения. Государь даже вкладывался в монастырь финансово[125], а тётке посылал продукты и прочие знаки милости.

Неплохо для ссылки и опалы! Остаётся лишь гадать, стало ли такое положение вещей для деятельной Ефросиньи наказанием или же печальный случай помог найти честолюбивой, но в то же время измученной душе долгожданный покой. С. Б. Веселовский выдвигает предположение, что Ефросинья сама изъявила желание постричься в монахини и удалиться от жизни мирской в монастырь. Никаких доказательств этого нет, но предположить, что пострижение выбрано как «меньшее из зол» вполне можно. После 1563 года очевидных вмешательств Старицкой в политику не заметно. Вероятно успокоилась, а может плела свои интриги через десятые руки. Вельможные братья, наладили меж собой «худой мир» и уже в октябре обозначенного года ездили вместе на охоту.

Забегая вперед и немного нарушая хронологию, стоит сказать, что примерно в 1568 году Федор получает назначение первым наместником Старицы. К сожалению, этот факт не подтверждается документами. Об этом говорит Генрих Штаден в том самом эпизоде, который я цитировала. Штаден любил в своих сочинениях привирать о том, что касалось человеческих портретов, но мелочи быта отражал весьма точно, что неоднократно признавали специалисты, подвергающие скепсису другие аспекты его произведения.

Героическая оборона Рязани 1564 года

Я специально пропустила эпизод про оборону Рязани (Переяславля – Рязанского) в главе, посвященной А. Д. Басманову. На долю отца и так выпало столько удивительных подвигов! Рассказу об этой красивой героической битве, место здесь! Как лучшему подтверждению, что яблочко от яблоньки падает недалеко…

Рязань…Благодатный край, которыми восхищались иностранцы, побывавшие в Россию. Вот как описывает рязанскую землю Генрих фон Штаден:

«Область эта – ворота Русской земли и Москвы. Рязанская земля такая прекрасная страна, что подобной ей я и не видывал… Если крестьянин высевает 3–4 четверика, то ему еле-еле хватает сил, чтобы убрать урожай…В этой стране много лип, а в них пчел и меду. Одним словом: это прекрасная страна. Большая часть дворов и острогов стоят пустыми, остальные сожжены»[126].

Восторженно писал о рязанской земле и барон Герберштейн:

«Эта область плодоноснее всех прочих областей московских; в ней, как] говорятъ, одно зерно пшеницы приносит иногда по два колоса и больше: их стебли растутъ такъ густо, что лошади не могутъ свободно переходить через поле… меду, рыбы, птицъ и дикихъ зверей тамъ множество, а древесные плоды гораздо нежнее московских; народъ – самый смелый и воинственный…Изъ Московии к этой крепости и далее, на пространстве почти 24 гермнских миль, течетъ Танаис по местности, называемой Донко (Donco)»[127].

Изначально Рязань была важным военным объектом и засечной чертой, поэтому часто подвергалась нападениям татар: «Татарские моря охватывали Россию с юга и востока, великая дуга приграничья постоянно полыхала огнем»[128]. Для врагов рязанская земля являлась желанной и богатой добычей. Восточная граница Рязанского княжества разделяла Русь непосредственно с Ордой. Граница эта образовывалась течением р. Мокши. Линия, идущая несколько севернее Моршанск – Пенза, образовывала границу Рязани с Ордой в междуречье Цны и Суры. Граница по Суре (по ее левому берегу) и вплоть до Волги стала составлять русско – ордынскую пограничную линию в конце XV – начале XVI в. В ранние времена на правом берегу Оки от Калуги до Переяславля – Рязанского, ежегодно разворачивались конные русские полки в ожидании татарских нападений.

В начале XVI века на крымских рубежах сохранялось относительное спокойствие, изредка нарушаемое локальными набегами небольших татарских отрядов. По подсчётам историка В. В.Пенского, только за время правления Грозного, хан Девлет – Гирей лично возглавил семь походов на Русь: 1552, 1555, 1562, 1564, 1565, 1571 и 1572[129]. И это без учёта нескольких несостоявшихся и возглавляемых сыном хана и «царевичами». Самым известным является поход 1571 года. За всю историю русско-крымских войн он оказался наиболее разрушительным. Войско Девлет-Гирея нанесло удар и разгромило русскую армию под стенами столицы. Город едва ли не целиком сгорел в пожаре, окрестности подверглись страшному опустошению. За этот поход русские поквитались с татарами в 1572 году при Молодях.

Но при всём при этом к моменту описываемых событий Рязань непростительно ослабила хватку. Расслабилось и местное управление, в чьи обязанности входила организация укреплений, контроль их состояния, боеспособность тех или иных объектов. Татарским войскам был свойственен наступательный характер действий, они предпочитали вести войну на вражеской территории. Основу же русской стратегии составляла оборона своей земли. Именно поэтому наши предки особое внимание уделяли фортификации. Не только основных городов, но и засечных «крепостей», где в случае набега укрывалось местное население.

По мнению Д. М. Володихина, Рязань, часто разоряемая татарами в былые времена, мало интересовала Грозного, как и некоторые другие города. К таковым он причислил Псков, Смоленск, Рославль, Стародуб, Чернигов, области южнее Одоева и Белева и др. Рязанский край с юга и востока был защищен широкой полосой лесов и больших рек, а притоки Дона защищали его от нападений с юго-западного направления. Крымцы могли пройти к Рязанской земле только мимо Тулы. Считается, что из двенадцати новых городов, поставленных в правление Ивана Грозного на южной границе, некоторые предназначались для защиты именно Рязанского уезда: крепости Михайлов (1551), Дедилов (1554), Плова, Солова, Крапивна (1561), Епифань (1566), Данков (1568). Города образовывали практически непрерывную линию, перекрывающую водораздел Дона и Оки и ту самую дорогу, по которой с давних времён в Рязанский уезд приходили крымские татары. Планировалось строительство ещё одной крепости на этом рубеже, на Урляпове городище. Однако к 1564 году пресловутая Рязань оказалась в совершенно неудовлетворительном состоянии и вряд ли могла стать достойным форпостом в случае набега вражеского отряда. Не было здесь и частей царской армии, способных в случае нападения дать достойный отпор. Увы, во времена правления Иоанна Грозного не существовало постоянно действующих воинских частей и соединений «батальонов, бригад, дивизий, корпусов»[130], которые бы могли выдвинуться на помощь сразу же после получения вести с гонцами. Учёных удивляет лишь халатность сторожевой службы, которая собирала сведения «в поле». Иногда при тщательной и предусмотрительной работе подобные набеги удавалось разглядеть и подавить в зародыше. Отмечая, что набег Девлет-Гирея застал наше правительство врасплох, А. А. Зимин сообщает, что на южных окраинах были оставлены лишь немногочисленные заслоны. Воевод распустили по домам. По мнению учёного, Грозный не ждал столь подлого вторжения, потому что незадолго до этого крымским ханом была принесена шерть[131]. Про отвлечённость Грозного, не ожидавшего удара и занятого летом 1564 года полемикой с Курбским, говорит и П. А. Садиков.

По мнению М. Н. Тихомирова[132], свою роль сыграло то, что город находился в стороне от большой дороги, по которой последнее время ходили крымские татары. Кроме этого, нарастал конфликт с польско-литовским государством, которое не смирилось, потеряв Полоцк. Осенью 1564 года литовское войско (в котором, кстати, уже находился предатель интервент А. М. Курбский), перешло в контрнаступление на западе. Как считает Р. Г. Скрынников, большая часть русской армии была стянута к северо-западной границе и находилась в районе Великих Лук. Данная проблема являлась более актуальной. Именно в этот момент, не без согласования с Сигизмундом, крымцы вторглись в наши границы, вероломно нарушив соглашение. Сил, составляющих заслоны, не хватило, чтобы сдержать внезапный натиск подготовленного татарского войска.

«В то же время на Рязани были во государьском жалованье в поместье боярин Олексей Данилович Басманов Плещеев да сын его Феодор, и слыша многие крымские люди приход на Рязанскую украину, они же со своими людьми да с тутошними не со многими людьми шедшее под люди крымских людей побили и языки поимали не дошед города. Те языки сказали, что пришел царь Девлет-Кирей, а с ним дети его калга Магмет-Кирей царевич да Алды-Гирей со своими крымскими людьми: то первая весть про царя, безвестно убо бяше пришел. Тех же языков прислал Алексей Данилович Басманов да сын его Феодор ко государю царю и великому князю Ивану Васильевичю, а сам Олексей и сын его Феодор сели в городе на Рязани со владыкою Филофеем и ту сущих во граде людей обнадежили, не сущу бо тогда служилым людем никому, кроме городских людей ту живущих и селян, которые успели во град прибежати. Не бо тогда на граде никаких градских крепостей, занеже градъ ветхъ велми бяше, но иные стены палися, и прихожение царево безвъстно ино таково не бяше. У града же тогда крепости нужные с нужею едва поделаша и града покрепиша и бои по стенам изставиша и из града выезжжая с Татары бишася, из града стрельбою по царевым полком из наряду стреляти. Татари же ночным временем с приметом и с огнем многажды прихождаху и хотяху взятии град, божиим же заступлением и пречистые богородицы и великих чюдотворец Руских молением граду ничто успеша и от града отступиша в своя страны…»[133].

«Того же году октября во 2 день писал к государю царю и великому князю с Резани боярин Олексей Данилович Басманов да сын ево Федор Олексеевич, что пришли на резанские места крымские многие люди; и они под людьми были и языки поимали. И языки сказали, что идет царь, а с ним царевич Магмет Кирей да Олды Гирей, а с ним шестьдесят тысечь, а приступать царю к городу к Резани. И царь к городу пришол, и был он у города Переславля, а стоял три дни. А боярин Олексей Басманов и с сыном Федором в городе были и государевым делом промышляли; и пошол крымской царь от города прочь…»[134].

Некоторые историки считают, что Фёдор и Алексей Басмановы оказались на рязанской земле случайно. По мнению других (Б. Н. Флоря, П. А. Садиков), они находились рядом, в своём рязанском поместье. В. В. Пенской считает, что отец и сын возвращались со службы, вероятно с «береговой». Сложно сказать, как оно было на самом деле. Но в списке басмановских вотчин и имений нет земель в рязанских краях. А в Разрядной книге не сохранилось сведений о назначениях Басмановых в этот период времени, хотя это могло бы прояснить, откуда и куда они двигались. Так или иначе, «ввязались» в эту историю Фёдор и Алексей сами, по доброй воле. Басмановых никто никуда не гнал и не заставлял. Крымцы уже надвигались, шли между Рязанью и Пронском, опустошали земли по реке Воже, далее через Оку до села Кузьминское. Столкнувшись с первыми признаками надвигающейся беды, отец и сын напали на крымские «загоны» и захватили «языков», в числе которых попались калга Магмет-Гирей и царевич Алды-Гирей. Знатные крымские пленники поведали о надвигающемся войске. Отправив к царю гонцов, Басмановы поспешили в город. Царь в это время находился на богомолье в Покровском монастыре Суздаля. По мнению А. А.Зимина, Грозный планировал отпраздновать там Покров Богородицы. На подкрепление надежды не было. Басмановы, скорее всего, об этом если не знали наверняка, то догадывались. Обратившись к духовной помощи владыки Филофея, они организовали работу по укреплению крепости и города, который обнаружили в неподобающе ветхом состоянии. Кроме этого, требовалось собрать, мобилизовать, организовать на борьбу те малые силы, что оказались в распоряжении. Стоит ли говорить о том, что это были за силы? Отважные русские люди, но мирные жители: крестьяне, помещики, горожане. Среди этих немногочисленных помощников не было равных по силе, опыту и статусу Алексею Даниловичу. Как долго при таких условиях может продержаться даже очень талантливый воевода? Снова вспомним поговорку «один в поле не воин». Чтобы организовать оборону объекта и успешно держаться несколько дней в осаждаемом городе, мало собственного таланта. При себе нужно иметь людей, способных быть твоей правой (и левой рукой) и прикрыть спину. Даже если роль Фёдора в обороне Рязани была не столь велика (лично я – сомневаюсь), скорее всего, это была нужная, важная, ответственная, необходимая роль. Чётко и разумно выбранная, отведенная и определенная для него отцом, умеющим просчитать всё до мелочей. То, что Алексей Данилович Басманов понимал в военном деле больше всех историков вместе взятых (пытающихся обесценить сделанное Фёдором), можно не сомневаться. Сын – вот кто был его глазами и ушами. Самый лучший, верный и беспрекословный помощник.

Когда Девлет-Гирей подступил к стенам города (П. А. Садиков считает, что это случилось 1 октября), русские защитники ждали во всеоружии. Представьте на секуду, какой груз сумели вытащить на себе Басмановы, чтобы подготовить к обороне город, находящийся в столь плачевной ситуации?! Единственный раз за всю книгу коснусь цифр. Согласно летописи, татарское войско противника насчитывало 60 тысяч воинов. По мнению В. В. Пенского, примерно такое же число против семи тысяч наших воинов было выставлено в битве при Судбищах, с той разницей, что число защитников Рязани вряд ли достигало отметки семи тысяч. Складывается впечатление, что 60 тысяч – это любимая цифра официальных летописцев, она часто попадается в летописях. Хорошо, просто мысленно уполовиньте. Не многовато ли на неукрепленный город с горсткой защитников? Татары, затеявшие военный поход, в отличие от наших были подготовлены и вооружены до зубов. Однако, несмотря на это превосходство, все попытки противника взять город штурмом провалились. Напрямую источники не называют битву кровопролитной, но если выуживать из текста мелочи, картина представляется весьма драматичная. Согласно разным источникам, Басмановы держали оборону от четырех до шести дней. В таких условиях и пары дней хватит. Попробуй «день простоять и ночь продержаться»! Татары, не владеющие осадной артиллерией, предпочитали не штурмовать укрепленные города и остроги и делали ставку на численный перевес, а не на «правильную осаду»[135]. Попытка психологического давления также активно использовалась. Тем более в данном случае это было не сложно. Представьте себе состояние защитников города, которые оказались в осадном положении, практически на краю света. Насколько должен был быть силён дух Алексея Даниловича, Фёдора и владыки Филофея, чтобы поддерживать боевой настрой других. Тем более, эти «другие» не были профессиональными «вояками». Холопы, крестьяне, горожане, соседи, землевладельцы… По сообщению летописи, татары возобновляли бои даже ночью, хотя в ночное время все стороны боевые действия обычно прекращали. Но наши и не думали сдаваться.

Во время осады Девлет-Гирей вступил в переговоры с воеводой А. Д. Басмановым и передал грамоту для Ивана. В этом послании хан обвинял московского государя в том, что переговоры о «замирении» были сорваны по вине самого Ивана, отказавшегося платить «Магмет-Кирееву дань» и насильно задержавшего в Москве крымское посольство[136]. Несколько раз защитники Рязани выезжали из города и принимали бой «в поле». Само собой, доходило до рукопашных схваток.

Перепробовав все возможные средства, татары вынуждены были отойти. Отступая, они нанесли урон деревням, сожгли поселения, но продолжить схватку с жителями самой Рязани уже не решились. Согласно Псковской летописи, после ухода Девлет-Гирея сопротивление не закончилось[137]. Один из татарских отрядов под руководством ширинского князя Мамая численностью около 4000 человек вернулся назад. Что именно заставило князя пойти на этот рисковый шаг, сказать сложно. Мужское и воинское честолюбие, желание отличиться и испытать судьбу в одиночку, жажда добычи… Но отряд был встречен и героически разбит Басмановыми и михайловским воеводой Ф. И. Татевым – первым человеком, кто прибыл на подмогу. Мамая и его людей взяли в плен.

За рязанскую победу государь наградил Алексея Даниловича и Фёдора Алексеевича золотыми монетами[138]. Посланник Иоанна П. И. Хворостинин зачитал победителям торжественную царскую речь. Как отмечает Пенской, золотой царский наградной во времена Грозного, являлся самой большой почестью. Он заменял ордена и медали. Не каждый воевода мог такой наградой похвастаться.

«…Тому, кто отличится перед другими или окажет какую-либо особенную услугу, царь посылает золотой с изображением св. Георгия на коне, который носят на рукавах или шапке, и это почитается самой большой почестью, какую только можно получить»[139].

В конце 1553 – начале 1554 года «денгой золотой» был награжден И. Черемисинов за успешный поход против бунтавщиков «луговой стороны и арьских мест»[140] в Казани. По «золотому корабленому» получили князь С. И. Микулинской-Пунков и первый воевода передового полка И. В. Большой-Шереметев. Остальные воеводы получили по «золотому угорскому», награду меньшего достоинства[141]. Награждал золотым государь и Тимофея Тетерина, когда тот еще не был предателем[142]. Причём дважды. В том числе когда Тетерин талантливо руководил стрельцами во время осады Нойхаузена – это был большой вклад в победу русских войск. Получали золотые награды крупные политические деятели Данила Адашев и Матвей Ржевский (последний – дважды).

Незадолго до Рязанской обороны государь наградил золотыми воевод, отразивших в сентябре 1564 года нападение литовцев во главе с Сапегой на Чернигов[143] и захвативших сапегино знамя. Не обошёлся без такой награды один из любимцев царя – талантливый выдвиженец Михаил Безнин за боевые действия против немцев у Раковора зимой 1573/74[144]. Награда была столь существенной и почётной, что существовала даже должность «гонца с наградными золотыми». Пример такой должности называет С. Б. Веселовский, приводя в пример А. И. Карло[145].

Не смотря на то, что историки относятся к Басмановым неоднозначно, рязанскую битву практически все считают примером героизма, русской отваги, смелости и находчивости. Одно из самых романтичных описаний защиты Рязани оставил Н. М. Кармазин, которого в симпатии к Басмановым точно не упрекнёшь:

«Обманутый дружелюбными уверениями хана, царь действительно распустил наши полки украинские, так что в Рязани, осажденной Девлет-Гиреем, не было ни одного воина, кроме жителей. Она спаслась геройством двух любимцев государевых, боярина Алексея Басманова и сына его, Федора, которые находясь тогда в их богатом поместье на берегу Оки, первые известили царя о неприятеле, первые вооружились с людьми своими, разбили несколько отрядов ханских и засели в Рязани, где ветхие стены падали, но где ревность неустрашимая сих витязей, вместе с увещениями епископа Филофея, одушевили граждан мужеством. Крымцы приступили днем и ночью без успеха: трупы их лежали грудами под стенами. Действие нашего огнестрельного снаряда не давало им отдыха и в стане. Узнав, что Иоанн в Москве, что воеводы Феодоров и Яковлев с царскою дружиною уже стоят на берегу Оки; что из Михайлова, из Дедилова идёт к ним войско, что смелые наездники российские везде бьют крымцев, приближаясь к самому их стану, Девлет-Гирей ушел еще скорее, нежели пришел; не дождался и своих отрядов, которые жгли берега Оки и Вожи. За ними не гналися; но ширинский князь его, Мамай, хотев долее грабить в селах пронских, был разбит и взят в плен с 500 крымцев; на месте легло их более трех тысяч. Через 6 дней все затихло: уже не было слуха о крымцах. Иоанн, оставив царицу и детей в Александровской слободе, выезжал из Москвы к войску, когда Басмановы донесли ему о бегстве неприятеля: личная доблесть и слава сих двух любимцев еще более оживляла его радость: он дал им золотые медали»[146].

Хотелось бы процитировать отрывок из работы В. В. Пенского, который относится к Басмановым с очевидным глубоким уважением.

«Читая лаконичные летописи из разрядных книг, рассказывающих об этих осенних днях, осознаешь, что перед нами разворачивается картина, ничуть не уступающая по драматизму и динамике любому историческому боевику, да хоть тому же «Царству небесному»! И в самом деле, снова перед нами город, оставшийся без защиты, куда сбежались в поисках укрытия жители окрестных деревень и городков, павший духом епископ и немногочисленные воины гарнизона неготовой к обороне крепости, благородный герой (уж в чем в чем, а в «дородстве» Басманову не откажешь!), пробивающийся сквозь несчетные сонмища супостатов в, казалось бы, обреченный город и берущий на себя его оборону, многодневная осада города беспощадными ворогами, жаждущими крови, женщин и добычи, – и, без иронии, ибо так всё и было, счастливый конец!»[147].

Добавлю занимательный факт, очень наглядно демонстрирующий некоторую несправедливость жизни. Примерно при таких же обстоятельствах в 1512 году Симеон (Семен) Калужский, один из сыновей Ивана III и Софьи Палеолог, совместными усилиями со святым юродивым Лаврентием Калужским отразил нашествие татар под предводительством Менглет-Гирея на город Калугу. Объединившись, Симеон и Лаврентий организовали калужан на защиту города. Лишь о состоянии самой Калуги и уровне военной подготовки города, летописи умалчивают. Иронично, что Симеон был своеобразным предтечей князя-беглеца А. М. Курбского. До событий, связанных с обороной города, он пытался сбежать в Литву, но неудачно. Эта успешно выигранная битва, отпустила сыну Ивана III прошлые грехи. Более того, Симеон и Лаврентий попали в число местночтимых святых. В отличие от Басмановых, которые не дождались от потомков благодарности.

Суровая школа жизни. Это уже не Полоцкий поход, где за Фёдора всё решали старшие (по возрасту и званию). Внезапная для самих Басмановых битва была настоящим боевым крещением Фёдора и первым испытанием для юноши, превращающегося в мужчину и воина. Алексей Данилович Басманов являлся в этой битве для сына непосредственным и прямым руководителем, чьи приказы Фёдор обязан был исполнять, не мешкая и не рассуждая. Именно Алексей нёс ответственность (и отвечал бы) за все неумелые действия сына. Думать, как некоторые историки (ни разу не посетившие даже современный военный Донецк), что воевода мог позволить сыну отсиживаться где-то под лавкой, по меньшей мере глупо. И оскорбительно по отношению к памяти такого человека, как А. Д. Басманов. Удивительная неспособность проникнуть в смысл традиций и психологию других людей, хотя даже советский период в 20 веке сохранял эти самые традиции, заложенные в них смысл и энергию. «Есть такая профессия – Родину защищать», – говорит герой одного из самых знаменитых фильмов эпохи СССР «Офицеры». Речь в фильме идёт как раз о преемственности, о военной династии, о великом служении. О том, как идеалы передавались от отца к сыну и далее. Алексей Данилович жил в более ранее время. И уж точно воспитывал своего мальчика заступником, защитником, а не нахлебником. Отрадно и приятно, что в современной Рязани помнят и чтят подвиг Басмановых. Нынче в городе установлены два памятника: мемориальная доска, рассказывающая о подвиге отца и сына Басмановых. Второй – генералу и Герою Советского Союзе В. Ф. Маргелову, рязанскому уроженцу, «десантному бате», создателю ВДВ. У Василия Филипповича было пятеро сыновей, все из них пошли по стопам отца и продолжили военное дело. И это совершенно не случайно. Это прекрасный пример той самой династической «искры», которую сложно понять некоторым современным людям.

Часовня к 900 – летию Рязани с памятной табличкой, посвящённой подвигу Басмановых, г. Рязань, 2020 г.

Памятная табличка с упоминанием подвига Басмановых

Опричный период

Фёдор попал в поле зрения царя до блестящей победы под Рязанью. И даже до полоцкого похода, как мы выяснили, обнаружив ещё одно назначение, о котором обычно не вспоминают. Очевидно, что они плотно взаимодействовали во время расследования по делу Старицких. Скорее всего, к концу 1564 года, юноша уже не был для царя «тёмной лошадкой». Мудрый и опытный Иоанн, немало нахлебавшийся с детских лет, хорошо разбирался в людях. Скорее всего, он в самом начале понял, что перед ним перспективный помощник, с колоссальным внутренним потенциалом. После осени 1564 года, юный Фёдор Басманов озарил своей лучистой хитрой улыбкой тёмные пролёты царского дворца и не без оснований занял заслуженное место среди приближенных государя. Можно сколько угодно спорить о его истинной роли и о степени его влияния на Ивана. Увы, история не сохранила толковых свидетельств (возможно преувеличенного) влияния, ни чётких свидетельств его злодейств в роли государева ближника. У нас, по сути, ничего нет, кроме озлобленного шипения А. М. Курбского в адрес Басманова-младшего. Стоит ли принимать во внимание это злобное шипение? Тем более, что учёные устали развенчивать мифы Андрея Михайловича и разбираться в той путанице, которую он оставил потомкам. Когда очень хочется опуститься до сплетен, жареного и грязного, просто вспоминайте (кто на это способен) осеннюю, залитую солнцем и кровью, пахнущую пожарищем Рязань. Которую Фёдор и Алексей отстояли благодаря горячей молитве и воинской отваге. В это же время на другой границе, на другой меже, князь Курбский сжимал в руке меч, который нёс, чтобы опустить на голову кого-то из бывших соотечественников. Адекватному человеку, чтобы правильно расставить приоритеты, больше ничего и не надо. Остальное – лишнее.

Частенько Фёдору приписывают тот размах влияния, которым обладал Афанасий Вяземский. Абстрактно Генрих Штаден сообщает:

«При великом князе в опричнине, говоря коротко, были: князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов, Алексей Басманов и его сын Федор».

Всё, что можно выловить о роли Фёдора при царе из интернет-ресурсов – это досужие выдумки или художественный вымысел, выдаваемый за факты из «неких» источников (несуществующих). Можно лишь догадаться, что усилия отца не прошли даром. Представленный ко двору, Фёдор успешно начал двигаться к тем вершинам, которые покорил отец. Только быстрее (у каждого последующего поколения такие вещи происходят быстрее). Успех определялся ещё и тем, что Алексей Данилович всегда находился рядом. На первых порах он мог контролировать это движение, направлять, подсказывать и советовать. Скорее всего, так и делал, помогая Фёдору. Удерживаться было необходимо. Вокруг такие же сыновья таких же заслуженных и статусных отцов. Конкуренция огромная. Отцов мало (многие уже переступили возрастной рубеж), сыновей, желающих оказаться возле государева плеча, много. Фёдор не имел морального права быть посредственным или нерасторопным, быть тем, кто привык отсиживаться за печкой. Чтобы выжить среди мелких и хищных рыбёшек, нужны были острые зубки и хитрость. А ещё необходимо объективно быть лучше остальных. И Фёдор с этим прекрасно справился.

Итак, с 1564 года (может раньше) начинается подготовка проекта «опричнина». В 1565 году подписан приказ об её официальном учреждении. В год основания опричнины Фёдор получает весьма солидную и важную дворцовую должность – кравчего, заняв место казнённого князя П. И. Горенского. Думный дворянин Горенский из рода Оболенских находился на должности с 1560 года[148]. Незадолго до своей гибели был пожалован в думные дворяне, но прожил после этого недолго. Бывший кравчий был казнён, возможно за собственного брата Юрия Горенского, сбежавшего в Литву. Согласно С. Б. Веселовскому, это случилось в самом начале опричных казней, но учёный подчёркивает, что последовательность событий неизвестна. То ли Горенский был казнён после побега брата, то ли казнь Петра спровоцировала побег Юрия. Опирается Веселовский на воспоминания А. Шлихтинга, однако подчёркивает путаницу в первоисточнике. Сколько пустовала должность и когда именно Фёдор её получил – неизвестно. Очевидно, место освободилось после марта 1565 года. Временные рамки задает царский помин по Горенскому, данный в Троице-Сергиев монастырь[149].

Кравчий наблюдал за всем, что относилось к царскому столу (посуда, напитки, столовые приборы). Стоял у стола, когда государь трапезничает, напротив самого государя для «разнимания и подавания кушания». В том числе в праздничные дни, дни особых приёмов и важных церемоний. При кравчем находился стольник для отнесения и перестановки блюд. Помимо участия в дворцовом церемониале, в круг обязанностей кравчего входил и развоз подарков (посылок) от царя. Можно сколько угодно перечислять регламентированные обязанности, можно удивиться – эка невидаль! Что же тут особенного? Почти прислуга с кухни! Такое мнение в корне будет неправильным. По сути, кравчий являлся своеобразным телохранителем – через его руки проходила царская пища. В эпоху, когда отравление было излюбленным средством борьбы с политическими соперниками и сильным методом психологического воздействия, доверить свою пищу государь мог лишь проверенному и надежному слуге. Абы кому такую должность отдать не могли, в частности по блату и знакомству «сыну хорошего папы». Кравчий сам пробовал то, что должен был отведать государь. Поэтому должность безопасной не считалась. Данный чин учрежден при великом князе Василии Иоанновиче в 1514 году. Изначально кравчий стоял ниже окольничего, затем эти два чина уравнялись. Кравчими становились вельможи, и почти всегда ближние свойственники государя, часто шурья. Первым кравчим назначили И. Ю. Сабурова (брата царицы). Потом должность получали князь Ю. М. Голицын, с 1531 по 1535 гг. князь И. И. Кубенский, с 1540 года Ю. В. Глинский (и снова брат царицы). В дальнейшем эту должность занимали исключительно молодые люди высокого статуса и особой близости к царю. Например, в сентябре 1598 года кравчим стал И. И. Годунов[150].

Вместе с должностью каждый новый кравчий получал город Гороховец. Но на Фёдоре эту традицию нарушили. Гороховец по каким-то причинам отошел к брату царицы Михаилу Черкасскому. Возможно, именно поэтому, Фёдор и был назначен наместником Старицы. В качестве своеобразной компенсации.

В 1567 году Фёдор принимает участие в неудачном походе из Новгорода в Литву. По определению Д. М. Володихина, в этом походе задействовали «цвет опричной вооруженной силы». Лучшие опричники корпуса должны были выступить в поход вместе с «цветом» земской армии. Государь сам лично возглавлял армию. На поход возлагались большие надежды. Должность Фёдору снова досталась ответственная – воевода по посылкам. Такую же должность одновременно получил князь А. П. Телятевский, который в 1568 году затеет с Фёдором местнический спор. Очередная должность не для ленивых, требующая скорости, расторопности и физической выносливости. Кроме всего прочего, этого, должность воеводы по посылкам Фёдор должен был совмещать с должностью кравчего[151]. Рассуждая о карьерном пути Малюты Скуратова, П. А. Садиков сравнивает незначительность будущего крупнейшего фаворита в этот промежуток времени с важностью обязанностей, возложенных на Ф. А. Басманова и А. И. Вяземского. К сожалению, поход не состоялся. Помешал так называемый «заговор Фёдорова – Челяднина». Царю ничего не оставалось, кроме как бросить все силы на расследование данного инцидента, а поход, естественно, был сорван.

Мифический Да(о)нков

В 1568 году в жизни Фёдора возникает довольно спорный и сомнительный эпизод, до сих пор не имеющий подтверждения. Он был послан в город Данков с приказом казнить неугодных царю воевод Владимира Курлятева и Григория Сидорова. Говоря о судьбе Басмановых, их опричной деятельности и служебных назначениях, обычно историки этого эпизода не касаются. Рассуждает о нём лишь Б.Флоря, причем как о доказанном факте. Что же с этим поручением не так? Город Донков (Данков) это даже не город, а маленькая крепость, имеющая стратегическое назначение, отстроенная в том же 1568 году в числе городов-крепостей[152], таких как Новосиль, Орёл или Епифань. Города-крепости образовали непрерывную линию укреплений, протянувшуюся от верховьев Оки на западе до Цны на востоке. Как уже было сказано, эта цепь перекрывала важнейшие пути вторжения татар в Русскую землю. Именно в Данкове несколько позже попадет в плен к татарам В. Грязной.

Курлятевы – ветвь рода Оболенских. Тех самых Оболенских, с которыми у Грозного сложились весьма сложные отношения (и мы об этом еще поговорим). Данный род зарекомендовал себя верностью великому князю Василию в феодальной войне с Д. Шемякой. Дверие «по наследству» (как случилось с Плещеевыми!) не передалось. Вероятно, тесная взаимосвязь со старицким уделом крепко-накрепко испортила Оболенским репутацию. Первым из Курлятевых пострадал князь Дмитрий Иванович «за его великие изменные дела». Князь с женой и детьми были пострижены и сосланы в Коневецкий и Челмогорский[153] монастыри. Случилось это, скорее всего из-за того, что князь оказал поддержку Старицким во время мятежа 1553 года, когда некоторые бояре не хотели присягать малолетнему сыну Иоанна.

Владимир Курлятев был племянником этого самого провинившегося Д. И. Курлятева. Григорий и Дмитрий Сидоровы происходили из рода рязанских князей и занимали ответственные военные должности в Московском государстве.

В целом ситуация логичная. Снова пострадавшие, связанные с удельным княжеством. В. А. Колобков, упоминая Данков, обращает внимание на то, что к лету 1568 года была произведена полная чистка командного состава земской армии. Казнили и за грехи давно минувших дней. Колобков называет Д. Ю. Сицкого, И. Ю. Хохолкова-Ростовского, И. Д. Дашкова, М. А. Карпова, А. И. Ярославова-Оболенского, Д. В. Ушатова, С. И. Баташева-Засекина и др. Также учёный обращает внимание на то, что убивали воевод, попавших под подозрение, ровно там, где их находил опричный отряд. Это же подчеркивает и Н. В. Белов[154]. Сидоров и Курлятев вполне могли быть убиты по приказу государя в городе Данкове. Но…Во-первых, информация о данном эпизоде отсутствует в любых документах, которые так или иначе могут считаться официальными. Источник информации всего один – произведение князя А. М. Курбского, который, как известно, правдивостью не отличался и создал множество мифов. Учеными давно доказано, что князь нарочно или случайно путал детали, смещал хронологические рамки, грешил невероятной предвзятостью по отношению к тем, кого не любил, писал свои труды специально как пропагандистский заказ. И, самое важное, на момент событий, уже несколько лет находился в другом государстве. Даже в контексте его собственного произведения эпизод выглядит весьма странно и сомнительно. Беглый воевода с хорошо развитой фантазией литератора перемещает происшествие во времени, накладывает несколько событий друг на друга, сваливает в кучу множество имен. Вот как звучит эпизод у самого А. М. Курбского:

«…погублено тогоже лета и того единаго дня, в новоставленном граде на самом Танаисе, посланными от него прелютыми кромешниками, у них же был воеввъ демонских воевода, Феодор Басманов: сам же последи зарезал рукою своею отца своего Алексея, преславного похлебника, а по ихъ языку, маньяка и губителя своего и святорусской земли… тогда же и того дня онъ убилъ… славного въ добротъ… Владимира Курлятева; и тогда же онъ вкупъ заклалъ съ нимъ Григория Степанова сына Сидорова…».[155]

Плотность текста невероятная, почти фантастическая. В один эпизод Курбский заталкивает не только историю про воевод, но и мифическое отцеубийство, которого не могло случиться на Танаисе по определению, а также истории о судьбах других людей. Если такой источник как произведения Курбского мы просто можем не воспринимать серьёзно (как и надо воспринимать любые авторские сказочки), то гораздо больше вопросов вызывает такой документ, как Синодик опальных. Тоже спорный (почему, мы разберем дальше), однако более весомый. При внимательном изучении документа можно внезапно обнаружить, что воеводы Курлятев и Сидоров погибли очень далеко от Данкова в населённом пункте под названием Матвеищево (Юрьев-Польский) по делу боярина И. П. Федорова-Челяднина. Борис Флоря, который включает эпизод умерщвления Фёдором воевод в служебную биографию юноши, данный момент оставляет без объяснений.

Стоит затронуть и житейский аспект. Безусловно, к 1568 году (и даже ранее) Фёдор уже не первый день трудится в опричнине, не первый день находится при государе. Однако, немотря на опыт в «делах государевых» (в том числе и карательных), участие молодого Фёдора в убийстве двух матерых воевод представляется весьма сомнительным. Даже распоряжаясь «именем государя» и имея в подчинении небольшой опричный отряд, Басманов мог натолкнуться на жестокое сопротивление. Немолодые, опытные, ко всему готовые воеводы (к тому же на отдалённой периферии) могли попробовать побороться за свою жизнь.

Не говорит об участии в этой истории Фёдора и В. А. Колобков, подробно разбирающий казни земских воевод данного периода. Зато Колобков рассказывает о другом опричном задании, данном Фёдору и Михаилу Черкасскому. По мнению учёного, ими был арестован воевода А. И. Шеин – Морозов по особым инструкциям, полученным из Александровской слободы. К сожалению, учёный не называет источник, из которого взята данная информация[156].

Весной 1568 года Фёдора ожидало крупное служебное назначение. Он получает пост первого воеводы передового полка в составе трёхполковой опричной рати, развернутой против литовцев в Вязьме[157]. К сожалению, про это назначение Фёдора мало что известно. В. А. Колобков обращает внимание на тот факт, что другой талантливый военный Д. И.Хворостинин назначен лишь вторым воеводой. Его опыт явно должен превосходить опыт Фёдора, который находился «в поле» не столь часто. В. А. Колобков[158] делает вывод, что именно Фёдор обладал организационными способностями высокого класса, что позволило ему начать так рано (и без серьёзного опыта), выдвигаться в сторону руководящих должностей. Согласно данному назначению, все распоряжения государя направлялись в первую очередь опричным воеводам:

«А писать государевы грамоты ко князю Михаилу Темрюковичу да Фёдору Олексеевичу Басманову и всем воеводам»[159].

Калуга

Стремясь вбить клин в отношения России и Ирана, а также блокировать важнейшую торговую артерию на востоке России – Волгу, в 1569 г. турецкое правительство задумывает большой поход на Астрахань. 31 мая 1569 года главнокомандующий войском Касим-паша начал движение к Астрахани через Азов. Опасаясь опустошительных турецко-татарских вторжений (вероятность которых стремительно возрастала), московское правительство ежегодно расставляло крупные военные силы в приокских городах. Но в данном случае, вести о грядущем походе турок заставили Грозного усилить оборону на юго-востоке.

Весной 1569 г. в Астрахань был отправлен окольничий Д. Ф. Карпов, а на переволоку «для турских людей приходу» – боярин П. С. Серебряный. В Нижний Новгород – боярин П. В. Морозов и многострадальный князь Владимир Андреевич Старицкий, для которого это назначение станет последним. Основные земские войска расположились в Коломне и Рязани, а в Калуге – опричные. И до этого в Калуге постоянно действовала «береговая охрана» (служба)[160], но теперь её максимально усилили.

Именно в таких условиях максимальной напряжённости (параллельно разворачивались события «новгородской измены») Фёдор Басманов получает высокое и крайне важное военное назначение. Его ставят первым воеводой большого полка, что подбрасывает молодого мужчину на самую верхушку опричной иерархии. Можно лишь догадываться, какую радость чувствовал, получая в Разрядном приказе бумагу с этим назначением, сын воеводы. В тот момент не юноша – молодой мужчина, полный сил и мечтающий о своих битвах. И особенно печально из нашего далека знать, что это назначение было последним…

Первый этап формирования опричных войск заканчивается, по мнению В. Б. Кобрина, примерно к 1567 году. Согласно разрядам, военных операций опричного корпуса насчитывается всего около восьми-девяти. Корпус делился на полки и крайне редко концентрировался для больших походов. Чаще опричные были разбросаны и выполняли свои задания. Несмотря на редкие выходы опричной армии, В. А. Колобков подчеркивает, что опричные выходили в самые сложные моменты и самых опасных ситуациях и на самых опасных участках. Одним из таких направлений было Калужско-Болховское направление[161]. Пятиполковая опричная армия сосредоточилась под Калугой поздней весной – летом 1569 года. На береговой службе оказались одновременно земские войска во главе с князем И. Д. Бельским и опричные во главе с Фёдором Басмановым. Его родственник З. И. Очин-Плещеев получил назначение первым воеводой передового полка. Князь А. П.Телятевский возглавил полк правой руки, сторожевой полк – князь Д. И. Хворостинин, полк левой руки – князь И. П. Охлябин.

Позже, рать передвинут к Туле, и данный переход будет происходить под командованием Фёдора Алексеевича. Согласно государеву указу, все «лутчие люди изо всех полков» должны были двигаться под началом Басманова. Как опричные, так и земские. В. Б. Кобрин полагает, что в данном случае под «лучшими людьми», подразумевается не статус и высокое положение, а именно военные способности и таланты. Назначение, которое кажется В. В. Пенскому оптимальным, гармоничным и правильным, а Д. М. Володихину несправедливым. В. А. Колобков подчёркивает, что этим назначением царь нарушил местнические традиции. Но не стоит сомневаться: Грозный знал что делал. Опасность была серьёзной. Баловство «сыновей вельможных отцов» и «декоративных» фаворитов исключалось.

Фёдор Басманов уже давно не новик, но и не столь опытен, чтобы руководить полком. Большая часть его служебной карьеры проходит не в «поле». Одно дело по-тихому убирать царских врагов и изменников под покровом ночи. Так, чтобы комар носа не подточил. Другое – находиться на руководящем посту и вести за собой рать. Но стоит ли удивляться? Чему? В. В. Пенской в своей книге «Центурионы Грозного» много внимания уделяет тому, как именно передавался опыт младшим от старших. В XVI веке ещё не существовало учреждений, обучающих военному ремеслу и выпускающих дипломированных, профессиональных военных. Опыт, навыки, умения, всё передавалось на практике, «в полях». А как иначе? Где ещё учиться ратному делу молодому ближнику государя? Особенно если этот ближник подаёт большие надежды. Такому человеку необходимо где-то набираться опыта. Только в бою. Это надо понимать с обычной, житейской точки зрения, чтобы потом не удивляться и не делать круглые глаза. Рокировка сил была весьма грамотной, разумной и хитрой. На тот случай, если бы Фёдор не справился, его страховали опытные воеводы. В том числе и родственник Захар Очин-Плещеев.

Позже, скорее всего в августе 1569 года, после отпуска воевод, Фёдора сменит то ли В. И. Телятевский, то ли И. П. Зубан[162]. К сожалению, в связи с дальнейшими событиями, о которых мы поговорим далее, не очень понятно, по каким причинам Фёдор был отозван. Выполнил ли он задание в полном объеме? Подразумевалась ли смена воевод изначально? Или же его отозвали раньше срока?

Судьба Фёдора и Алексея Басмановых целиком и полностью состоит из загадок. Но самой тёмной является загадка их гибели и последующего исчезновения. Человеку, который знаком с опричниной лишь понаслышке, может показаться, что случившееся с отцом и сыном – это нечто вроде кармической расплаты за неоднозначный карательный проект. Только взявшись внимательно изучать историю семьи, можно понять, что роковые события с самого начала преследовали мужчин семьи. Именно с того момента, когда Данила, получивший прозвище Басман, переслал быть Плещеевым.

В официальной историографии гибель Басмановых принято связывать с так называемым «новгородским делом», или «новгородской изменой». Других вариантов историки не предложили. Но эта официальная версия – всего лишь условная реконструкция. Ведь сама «новгородская измена», её наличие или отсутствие, истинность или подложность, – до сих пор вопрос дискуссионный. Существовал ли новгородский заговор или это искусно инспирированный подлог с целью скомпрометировать ряд высокопоставленных лиц? Страшная, хитро продуманная ловушка, в которую угодили те, кто являлся основной целью, и случайные участники? Напряжённая борьба нескольких семейных группировок, сместивших друг друга у трона, сопровождаемая кризисом власти? Готовился ли Новгород на самом деле распахнуть ворота врагу, сдаться во власть чужеземцам, посадить на трон В. А. Старицкого? Была ли ситуация создана от начала и до конца «кукловодами» за спинами первого опричного руководства или же кто-то расторопно воспользовался сложившимися неблагоприятными обстоятельствами, чтобы жестоко расправиться с успешными конкурентами?

Как мы видим, общих вопросов слишком много. О чётком и ясном распределении ролей внутри ситуации говорить не приходится. Всё, чем располагает современный читатель, – это сомнительные предположения. Чаще всего такие предположения и версии лишены объективности. Как и у представителей искусства, у историков тоже имеются свои мысли и образы, которые специалисты активно «продвигают». В каждом новом труде нового историка «карательная экспедиция», потрясшая Великий Новгород в 1570 году, обрастает новыми подробностями, появляющимися из «ниоткуда». А проще говоря, рождаются в фантазии человека, который берется за изучение темы.

История – наука субъективная, наука предвзятых трактовок. Особо беззащитны в этом плане люди шестнадцатого века и грозненской эпохи. Мы говорили о безгласности в начале книги, вспомним и теперь. Новгород, будь он бунтовщиком, злостным заговорщиком или жертвой доноса, как и Басмановы, стал разменной монетой на Суде истории, где потомки очередной раз безуспешно пытаются осмыслить и оценить деятельность Иоанна Васильевича Грозного.

Был Иван «мудрым правителем» или «кровавым тираном»? Травмированным с детства человеком или жестокосердным палачом по природе своей? Действительно ли его окружали многочисленные предатели или причины постоянных погромов, казней, расправ следует рассматривать с точки зрения клинической психиатрии/психологии?

Хорошо, когда увлеченный собственной идеей учёный имеет к науке и самому себе должное уважение. Это залог того, что реконструкция событий будет выстроена руками чистоплотными и с добрыми намерениями. Правильно, если исследователем движет искреннее желание разобраться, а не стремление подогнать факты под одну из двух концепций: «Иоанн был тираном» или «Иоанн новый святой». Жаль только, что в наш век, век откровенных манипуляций, такой подход становится редкостью. Идеология, история и политика, слившись воедино, окончательно превратились в причудливого зверька. Для защиты собственной авторской концепции много не требуется. Не обязательно даже врать. Достаточно правильно расставить акценты. О чём-то умолчать, что-то подать под соответствующим соусом. Такие средства доступны всем, кто владеет пером и умеет работать с текстом. Даже я здесь делаю примерно то же самое: пытаясь показать определенную сторону Басмановых, я обращала и буду обращать внимание читателей на те факты, которые историки и литераторы старательно обходили и замалчивали. Вопрос в другом: что стоит за той или иной концепцией и способна ли она принести пользу, если не репутации людей ушедших, то хотя бы нам, ныне живущим? Одно можно сказать точно: пока идеологическая арена занята борцами за глобальные концепции, до Басмановых в этой борьбе нет дела никому.

Проблема изучения документов

Мы уже говорили о проблемах, связанных с документацией, в главе, посвящённой опричнине. После того как прекратило существование официальное летописание, наступила пора мрачной тишины. Летописи в Посольский приказ из Александровской слободы не вернулись. Но как же остальные документы, выходящие из различных Приказов?

Р. Г. Скрынников отмечал плохую сохранность архивов XVI века. Утерян не только указ об учреждении опричнины и сыскного дела 1570 года. Это касается практически всех документов. Например, ученый сожалеет об исчезнувшем приказе (или приказах), вносящем ясность в вопрос отмены Юрьева дня.

Даже знаменитый Синодик опальных Иоанна Грозного, на который почти исследователи опираются как на авторитетный источник, – всего лишь реконструкция документа, выполненная усилиями С. Б.Веселовского и Р. Г. Скрынникова, а не подлинник. Реконструкция, в которую вложено много сил, времени, способностей. Тем не менее это всего лишь один возможный вариант «как могло быть» на самом деле. Вариант разумный и логичный, убедительный, но всего лишь «вариант».

Наиболее вероятно, что дело о «новгородской измене» вместе со списками казнённых, помилованных перед казнью, сосланных по тюрьмам и другими материалами расследования погибло во время одного из московских пожаров. О пожарах я уже говорила, но хотелось бы уточнить. Наиболее крупными бедствиями учёные считают пожары 1571, 1611 и 1626 годов. Согласно большинству версий, опричная документация (и почти все приказные архивы) погибла во время майского пожара 1626 года. Проверить это, подтвердить или опровергнуть невозможно.

Существуют и другие версии пропажи документов. Например, современный историк В. Г. Манягин, уверен, что документация благополучно пережила пожары, а пропала после работы Н. М. Карамзина и Н. Н. Бантыш-Каменского. Развивая мысль, Манягин делает акцент на соответствующих политических взглядах данных историков и напоминает, что некоторые из бумаг (по странному совпадению) «всплывали» за границей. Но не будем, в отличие от Н. М. Карамзина, который без зазрения совести обвиняет Фёдора Басманова и его отца в самых страшных грехах, переходить от фактов к сплетням и вставать на ступень авантюрных и дерзких предположений, порочащих чью-то память или честь. Будем милосерднее, чем сам Н. М. Карамзин, дающий уничижительные характеристики тем, кто заслужил большего. Всё это только предположения. Факт в том, что пожары в Москве были. Страшные, разрушительные с трагическими последствиями. Столица выгорала почти до основания. Так или иначе, но от самого следственного дела и от многих других документов остался пепел. В прямом смысле или в образном – можно воспринимать, как угодно.

Сохранилась лишь «шапка» (название) следственного документа с минимальными исходными данными. Ознакомиться с ней можно благодаря Описи архива Посольского приказа 1626 года:

«…Столп, а в нем статейный список из сыскного из изменного дела 78-году на ноугородцкого архиепискупа на Пимена, и на новгородцких дьяков, и на подъячих, и на гостей, и на владычних приказных, и на детей боярских, и на подьячих, как они ссылалися к Москве з бояры с Олексеем Басмановым и с сыном ево с Федором, и с казначеем с Микитою с Фуниковым, и с печатником с Ываном Михайловым Висковатого, и с Семеном Васильевым сыном Яковля, да з дьяком с Васильем Степановым, да с Ондреем Васильевым, да со князем Офонасьем Вяземским о здаче Великого Новагорода и Пскова, что архиепископ Пимен хотел с ними Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Руси хотели злым умышленьем извести, а на государство посадити князя Володимира Ондреевича; и в том деле с пыток многие про ту измену на новгородцкого архиепископа Пимена и ево советников и на себя говорили, и в том деле многие кажнены смертью розными казнями, а иные розосланы по тюрьмам, а до ково дело не дошло, и те свобождены, а иные и пожалованы; да тут ж список ково казнити смертью и какою казнью и ково отпустити; да тут ж список, за дьячьею пометою, хто кажнен и хто куды в тюрьму послан, и хто отпущен и дан на поруки, а которово дияка помета, и того не написано… да тут же приговор государя царя о тех же изменниках, кого казнить смертью; и как государь царь и великий князь Иван Иванович выезжали в Китай-город на полое место сами и велели тем изменникам вины их вычести перед собою и их казнити; а подлинново дела, ис чего тот статейный список выписан, не сыскано, а приговор и государев выезд в Китай-город и список за дьячьею пометою, хто как кажнен, ветхи гораздо и изодрались, а большой статейный список ветх ж»[163].

Перед нами единственный официальный документ для анализа роли Басмановых в «новгородском деле». Как видно из текста, на момент описи часть документации уже отсутствовала, что ставит под сомнение версии о более позднем исчезновении архивных данных. Можно ли на основе представленного сделать вывод о дальнейшей судьбе отца и сына? Нет, конечно. Историком, проявившим в данном случае наибольшую этичность, оказался А. А. Зимин. Он напомнил читателю о презумпции невиновности и юридическом аспекте, высказав простую мысль: шапка дела может свидетельствовать лишь о том, что некие лица числились в списке фигурантов. Но никак не об исходе следствия или тем паче нюансах обвинения. Большинство же историков не особо стремятся разобраться в том, что случилось с Басмановыми, переписывая друг у друга один и тот же абзац, полный несоответствий и логических нестыковок.

События. Хронология. От Изборска до Новгорода

В чём же суть трагических событий 1569–70 гг.? В первой части своего рассказа я буду опираться на версию Р. Г. Скрынникова. Поскольку при сопоставлении всего изученного, она показалась мне наиболее полной, чёткой и логичной. По крайней мере, до определенного момента.

В начале 1569 года предатели Тимофей Тетерин и Марк Сарыхозин, переодевшись царскими опричниками, среди глухой ночи распахнули отряду литовцев ворота Изборской крепости – важного стратегического объекта и военного опорного пункта. Легко догадаться, что само по себе происшествие чрезвычайное. Отбивали Изборск земский боярин Михаил Морозов и опричный воевода, родственник Басмановых Захар Очин-Плещеев. Отряд литовцев был малочисленным, но, чтобы вернуть крепость, потребовалось больше недели. Естественно, по горячим следам провели расследование. Виновники, чьи имена Р. Г. Скрынников обнаружил в реконструированном Синодике, понесли заслуженное наказание. Казни людей, непосредственно отвечающих за безопасность города, ожидаемы. Ставленники не уберегли вверенный им объект, за который отвечали. Однако, минимальными жертвами не обошлось. Пострадали те, кто незадолго до этого вернулся из литовского плена, были казнены дьяки из ближних ливонских замков. Измена сама по себе скомпрометировала всю приказную администрацию. Самое главное, тень подозрения упала на ближайший крупный город – Псков. Да, это именно то, что обычно опускается из вида широким кругом читателей и любителей исторической литературы. Именно Псков, а не Новгород стал злополучной точкой отсчёта.

В качестве репрессивных мер по отношению к большинству возможных изменников было выбрано удаление и переселение неблагонадежных элементов из Новгорода и Пскова подальше, в иные населенные пункты. Р. Г. Скрынников отметил, что количество удалённых псковичей, намного превышало численность новгородских. Из этого он сделал логичный вывод, что начальная вина Пскова в глазах государя превышала новгородскую. В общей сложности из двух городов выселили около 650 семей[164]. Обозы с переселенцами тянулись из Пскова на восток с весны 1569 года несколько месяцев. Как предполагает всё тот же учёный, тень на псковичей бросило и тесное общение беглого князя А. М.Курбского с псковско-печерскими монахами. В одной из своих работ Скрынников напрямую называет Курбского причастным к новгородской интриге[165]. Даже если это не так, с монахами Курбский общение поддерживал и обращался к ним за помощью. Естественно, царь об этом знал. Несмотря на то, что к моменту этих событий Курбский находился давно в Литве, это не исключало его возможного участия.

Беда, как известно, не приходит одна, а грозовой фронт не состоит из одной тучи. Атмосфера накалялась. Одновременно в Швеции произошёл государственный переворот. Эрик IV был свергнут с престола. Он неоднократно обращался к русскому царю за помощью. Когда Иоанн согласился таковую оказать, дело отчаянно замедлилось. В процессе длительных переговоров с русскими послами время было упущено. Накануне случившегося Эрик казнил ряд знатных придворных, что послужило спусковым крючком для массовых волнений. По мнению некоторых учёных, Иоанн увидел в происходящем параллели с собственным царствованием. А раз так, то, скорее всего, он опасался и схожей концовки.

По предположению Скрынникова, карательный поход на Псков и Новгород задумывался и разрабатывался уже летом 1569 года (если не раньше!), но осуществить план не удалось из-за возможной угрозы, исходящей от турок-османов и Крымской орды, о которой мы говорили, обсуждая калужское назначение Фёдора. Грозный вынужден был переключиться на решение другой проблемы.

Были ли первые советники Басмановы (и другие будущие жертвы) в этот промежуток времени уже под подозрением? В некоторых своих работах, Скрынников уверяет читателей, что первые признаки опалы по отношению к Басмановым видны уже в 1568–69 гг. Вряд ли это соответствует действительности. Изучая передвижения Басмановых шаг за шагом, можно заметить, что функции, которые выполняют Фёдор и Алексей во второй половине 1569 года говорят об обратном. О полном доверии государя. Сам Грозный всё лето 1569 года провёл в Вологде, где активно шло строительство новой опричной столицы. В конце лета, не позднее первых чисел сентября, Алексей Данилович Басманов перевозит тяжелобольную царицу Марию Темрюковну из Вологды домой, в Александровскую слободу[166]. Рамки этих передвижений ограничены датой кончины Марии. Государыни не стало в сентябре 1569 года (с учётом иного летоисчисления, это уже 1570 г.). Могла ли смерть Марии отразиться на отношении к А. Д. Басманову? Сказать сложно. Но общие процессы эта смерть запустила.

Что случилось с Марией, неизвестно. И неизвестно, подозревал ли царь окружение в том, что его второй супруге, как и первой, помогли отправиться на тот свет. Безусловно, будучи уверенным в насильственной смерти Анастасии, Иван мог подозревать повторение ситуации. Тем более, что царицу Марию не любили в княжеско-боярской среде. И. Я. Фроянов упоминает коллективное признание пастырей русской церкви, зафиксированное на Соборном приговоре 1572 года, где записано, что царица, с которой Иван прожил восемь лет, «вражиим злокозньством отравлена бысть»[167]. Это вполне можно посчитать документальным свидетельством, но не слишком ясно, отражено ли здесь мнение царя самого или всё-таки представителей церкви?

Мог ли царь доверить сопровождение пусть и опостылевшей, но официальной супруги человеку, находящемуся под подозрением? Сомнительно. Давайте предположим, что доверил. Даже подошёл к вопросу с циничным прагматизмом. Что-то вроде «Пусть везёт. Если что, и от супруги избавлюсь, и повод будет законный изменника казнить! Ибо не уберег государыню». Допустим.

Однако в это же время Фёдор Алексеевич Басманов в связи с вышеупомянутой турецкой угрозой, получает крупное военное назначение. Царица – царицей, дела сугубо личные, хотя и царские. Но с нападением внешнего врага шутки плохи. Эксперименты тоже. В случае с Фёдором Басмановым подобная расстановка сил может свидетельствовать лишь о доверии царя. В противном случае о глубоком помешательстве, когда правитель страны не осознаёт, что творит, и ставит у рубежа на крупную должность возможного изменника. У царя не было выбора? Был. Двор не испытывал недостатка в талантливых и опытных военных (опытнее Фёдора). Отстаивая свою версию, Скрынников считает отзыв воеводы признаком опалы. Мы уже разобрали ситуацию и знаем, что «отпуск» воевод обычная процедура. Басманов мог быть отозван по плану. Тем более, что вместе с ним были отозваны ещё несколько воевод. Так что никаких признаков опалы по отношению к Алексею и тем более Фёдору не видно. Некоторые историки, пытаются найти эти признаки в местничестве Фёдора и А. П. Телятевского во время калужского похода. Делать какие – либо выводы на основе этого местничества невозможно, ибо оно не состоялось. Телятевский внезапно скончался. Д. М. Володихин, пытающийся приписать эту смерть Фёдору, уверен, что расследование убийства не было проведено на должном уровне как раз из-за благоволения государя Басманову. Так признаки опалы или благоволение? Среди учёных, как обычно, согласия нет. Да и быть не может.

Кроме этого, Скрынников упоминает казнь родственника Г. Плещеева, которому «не помогло родство с Басмановыми». Но это также ни на что не указывает. Обстоятельства казни Плещеева неизвестны. Как неизвестна их близость с Басмановым-старшим. Род Плещеевых – разветвлённый, родственники разбросаны по самым разным городам. Должно ли было подобное родство кого-то спасти?

Прочным выглядит положение Афанасия Вяземского. Незадолго до трагических событий, летом всё того же 1569 года, он принимает участие в важных переговорах с английским посланником Дженкинсоном, основная цель которых – предоставление царю убежища в Англии[168]. Нетрудно догадаться, что переговоры были не просто секретными, а строго секретными. Любые слухи о том, что русский государь подготавливает убежище в другой стране, могли нанести колоссальный урон репутации. И. Граля подчёркивает тот факт, что на переговорах отсутствовали представители земской дипломатии, в частности И. Висковатый – его уже могла затронуть немилость. При этом огромное доверие было оказано опричным Вяземскому и дьяку Петру Совину. Результат переговоров удачным назвать нельзя. Москва уступила Англии во многом, предоставила привилегии и того же ожидала в ответ, рассчитывая не только на убежище, но и на прочный союз. Однако ничего не вышло. Это выглядело провалом внешнеполитической дипломатической миссии, порученной специалистам из опричнины, и могло бросить тень на Вяземского.

Осенью 1569 года, уже после погребения царицы, ситуация начинает набирать обороты и переходит в острую фазу. На «сцену» буквально вытаскивается князь В. А. Старицкий. Если Грозный на самом деле мысленно проводил некую параллель между происходящим в Швеции, где недовольная аристократия свергла правителя, и такой возможностью у нас (количество отечественной недовольной аристократии заметно выросло), то Старицкий был тем самым кандидатом, под чьи знамёна могли встать теоретические мятежники. Ещё до середины XVI века в России сохранилось несколько небольших удельных княжеств. Самое большое принадлежало Старицкому. Двоюродный брат Грозного оставался единственным законным претендентом на престол.

Естественно, Старицкий не был слабоумным дурачком, каким показал его магистр кино С. М. Эйзенштейн, очевидно недолюбливающий русскую историю. Но и на роль лидера бунтовщиков вряд ли подходил. Уставший от жизненных проблем, князь не довел до логического конца ни один из заговоров, которые ему приписывают. А последний заговор так и вовсе «слил» брату по собственной инициативе. Многие историки усматривают в этом «хитрый ход». Некое желание выйти из опасной и провальной игры в самый последний момент (когда стало ясно, что игра провальная) и тем самым избежать расправы. Повинную голову меч не сечет. В чем же логика? Стоит ли приписывать князю постоянное желание свергнуть брата? Не слишком ли легко человек отступал от своих целей каждый раз, если цели были желанными и появлялись возможности? С. Б. Веселовский считал, что Старицкий был хоть и единственным реальным кандидатом, но уважением в боярской и дворянской среде не пользовался. Заявление спорное. В таком случае, почему его опасался Грозный? В целом, самые подрывные инициативы исходили от матушки Старицкого Ефросиньи Старицкой-Хованской. Но с 1563 года, Ефросинья находилась в Горицком Воскресенском монастыре и вряд ли могла принести ненавистному племяннику серьёзный вред. Но репутация Старицких уже была испорчена безвозвратно. Тем более, что слухами земля полнится. Разговоров о заговорах наверняка было больше, чем самих заговоров.

Именно Владимира Андреевича сделали главным фигурантом и виновником новой интриги.

Если следовать логике уцелевшего документа, то мы имеем весьма странную картину. Группа высокопоставленных лиц во главе с удельным князем В. А. Старицким, собиралась сдать литовцам/полякам Новгород и Псков, свергнуть властвующего царя и возвести Старицкого на трон. Нетрудно заметить (и многие историки это замечают), что документ содержит два взаимоисключающих обвинения или же два взаимоисключающих условия. Если мятежники делали ставку на удельного князя, для чего им требовалось подаваться в Литву, искать милости чужаков? Для сильных политиков XVI века Владимир Андреевич являлся кандидатурой идеальной. Во-первых, Старицкие выступали против различных «новин» Грозного, столь раздражающих правящую элиту. Во-вторых, мягкотелый Владимир сошёл бы за послушную марионетку в руках, более мощных и властных. Но руках русских. Мало ли на Руси было «серых кардиналов», желающих получить власть? Управляя страной из-за плеча официального правителя. Никто и никогда подобными перспективами не гнушался.

Осенью репрессии настигли удельного князя. Владимир Андреевич отстраненно жил в уделе. После неудачного ливонского похода политической активности избегал. Перед началом защитных мероприятий летом 1569 года, он был послан в Нижний Новгород руководить войском по случаю похода турок на Астрахань. Именно в это время царь и получил донос на брата. Чей донос, какие слова (если они были писаны на бумаге!) и инициативы усугубили ситуацию – неизвестно. Среди возможных вариантов, например, учёные отмечают «дело наугороцкое на подьячих на Онтона Свиязова со товарищи, прислано из Новагорода по Павлове скаске Петрова с Васильем Степановым», открытое по доносу дьяка В. Степанова. А. Свиязов был казнён. Р. Г. Скрынников в нескольких своих исследованиях предполагает, что именно этот донос спровоцировал новый виток расследования новгородской измены. Так или иначе, но опричный сыск с момента взятия Изборска не прекращался. Результаты, которые, скорее всего, являлись фиктивными, доказали «вину» удельного князя благодаря вовлечению в процесс расследования царских слуг. В том числе повара Моляву, давшего показания против Старицкого.

Согласно показаниям повара, царя планировали отравить. Основанием к показаниям Молявы послужила поездка повара всё в тот же Нижний Новгород, где он якобы получил распоряжение Старицкого. У самого повара нашли деньги. В показаниях Молявы Р. Г. Скрынников видит следы давления, оказанного на подследственного опричными карателями. Было ли давление на самом деле или повар отработал «плату» (а после сам лишился головы), мы не узнаем. И вряд ли бы узнали, имей папку с расследованием. Не всё и не всегда фиксируется на бумаге. Любой из двух возможных вариантов окончился дурно для самого Молявы. Если ориентироваться на записи Синодика, повар с сыновьями и рыболовы, которые ездили с ними в Нижний Новгород, были убиты ещё до окончания суда над Старицким, что (по мнению Скрынникова) ставит под сомнение версию Таубе и Крузе. Иностранцы представили ситуацию как сговор Молявы с опричниками, а пытки за инсценировку. Впрочем, разве одно другому мешает? Добровольных помощников тоже частенько убирают.

Старицкому отдали приказ возвращаться из Нижнего Новгорода. Считается, что с ним окончательно расправились 9 октября 1569 года на ямской станции Богана. Развернулась трагедия, которая намного сильнее всех сценарных экивоков режиссёра С. М. Эйзенштейна. В княжеский шатёр явились исполнители грядущего убийства Малюта Скуратов и Василий Грязной и зачитали князю обвинение:

«…считает его не братом, но врагом, ибо может доказать, что он покушался не только на его жизнь, но и на правление, как доказал это сам князь Владимир тем, что подкупил повара, дал ему яд и приказал погубить великого князя»[169].

По версии Р. Г. Скрынникова здесь же была устроена очная ставка с поваром и другими свидетелями. После чего Старицкого вынудили принять яд вместе с супругой Е. Р. Одоевской (двоюродной сестрой А. М. Курбского) и их общей дочерью. Пощадил Грозный лишь нескольких старших детей, судьбами которых можно было выгодно распорядиться.

Вместе с князем убили несколько дьяков, в том числе главного дьяка Дмитровского удельного княжества Я. Г. Захарова-Гнильева и несколько дмитровских дворян. Сразу после этого Грозный поставил кровавую точку в долгой борьбе со своей чрезмерно активной, деятельной и опасной теткой. Но даже в этом вопросе учёные не могут дать единого ответа: что ж случилось? Старицкую то ли утопили, то ли отравили угарным газом при перевозке по реке Шексна. Вместе с ней погибли двенадцать сопровождающих  стариц и несколько слуг[170]. При этом объективной необходимости убивать Ефросинью никто из учёных не видит. На момент случившегося мятежница давно уже вела спокойный образ жизни. Борис Флоря объясняет действия царя старой обидой, местью и вечной опаской. Р. Г. Скрынников также предполагал, что Грозный просто убирал всех возможных сторонников удельного князя, вне зависимости от того, насколько они в тот момент были политически активны. Старицкие, вместе со своими слугами попали в Синодик казнённых. В этом случае Грозный репрессий не отрицал.

Удивительно лишь то, что в одной связке со Старицкими окажутся ближайшие советники царя. Те самые люди, которые должны были всячески третировать удельных князей государевой волей. Тем не менее, «шапка» уцелевшего дела оставляет читателя в недоумении.

Новгородский погром

После расправы над князем последовал новый акт трагедии под названием «новгородский погром». На Великий Новгород, Псков и ряд других городов обрушилась карательная экспедиция. Самыми осведомлёнными источниками по данному вопросу традиционно называют Альберта Шлихтинга и Генриха Штадена. Иностранные мемуары предвзяты, содержат много «развесистой клюквы» о русских, грубы в характеристиках. При этом (как я уже говорила) среди мелочей и нюансов можно выудить интересную и важную информацию. Кроме того, события январских дней 1570 года подробно описаны в немецком «листе» от 1572 года и немецких брошюрах, составленных со слов случайных свидетелей – иноземных купцов. Данные свидетельства тоже имеют некоторый претенциозный окрас, но при этом не сильно противоречат русскими источникам. Записи Новгородской Второй летописи позволяют судить о положении, сложившемся в городе сразу после отъезда царя.

Есть и более поздние свидетельства. В 1616 году голландские послы, находясь в Новгороде, зафиксировали рассказы старожилов. В списках XVII века в нескольких редакциях сохранилась повесть «О приходе царя и великого князя Иоанна Васильевича в Великий Новъград, еж оприщина и розгром именуется», где отражены трагические события минувших дней.

Сам маршрут передвижения карателей был строго засекречен. 2 января опричные отряды во главе с В. Г.Зюзиным подошли к Новгороду и оцепили город так, чтобы ни один человек не убежал. Опричники заняли ямы по всей дороге от Слободы до Новгорода и задерживали всех, кто держал путь в Новгород. О перекрытии дорог подробно рассказывает все тот же А.Шлихтинг. В. Г.Зюзин, командующий Передовым отрядом опричного войска «ежедневно поутру получал из рук самого тирана записку с указанием места, где тот должен был переночевать».

Новгород не был первым пунктом экспедиции. До этого расправа прокатилась по Торжку, Медному, Твери, Клину, Бежецкой пятине. Накануне, в декабре 1569 года, был убит митрополит Филипп, который после низложения находился в Отроч-монастыре на Тверской земле. Перед самым походом к митрополиту явился Малюта Скуратов просить благословения. Само собой, благословить подобное мероприятие Филипп отказался. Что произошло во время или после их беседы – неизвестно. Споры о том, убил Филиппа Малюта, кто-то другой или вообще смерть митрополита – несчастный случай, ведутся до сих пор. Но впустую. Так или иначе, это была последняя встреча и последний разговор в жизни Филиппа Колычева.

Восьмого января (6 января по Р. Г. Скрынникову) государь вместе с опричным войском вступил на Новгородскую землю. В районе Городища, где чуть позже начнётся кровавая расправа над жителями, разбили укрепленный лагерь. Далее состоялась встреча государя и Пимена на Волховском мосту. Во время этой встречи Грозный отказался от благословения владыки.

Я не стану подробно останавливаться на описании и хронологии трагических событий, происходивших в те дни. Напомню лишь о самом вопиющем.

Пострадало духовенство, были арестованы владычные бояре, дьяки и прочие высокопоставленные члены Софийской администрации. Само Софийское подворье разграбили. Богатую архиепископскую и владычную казну, множество знаменитых икон, колокола, врата (которые до сих пор красуются в Александровской слободе) и прочую драгоценную утварь изъяли из Софийского собора. Изъятием руководили опричный дворецкий Лев Андреевич Салтыков и духовник царя Евстафий.

Подверглись пыткам и были казнены известный купец Фёдор Сырков и купец А. Тараканов, посмевший выступить против царя московский дворянин Митнев. На Городище казнен слуга князя Владимира новгородский помещик сын боярский Иван Сысоев, наместник Данилов, о котором речь пойдёт далее. Во время экзекуций погиб игумен крупнейшего Антониева монастыря Гелвасий, а в Пскове казнены Корнилий и ученый старец Вассиан Муромцев, оба связанные с А. М. Курбским. Погибли Василий Бутурлин, Григорий Волынский, несколько Плещеевых.

По прибытию в Новгород, действиями опричников был жестоко унижен владыка Пимен, для которого это станет началом конца.

Споры о числе жертв не смолкают. Но даже если бы это число исчислялось десятками тысяч, страшны не цифры, а гибкость специалистов, ловко обслуживающих свои идеи. Количество жертв меняется в зависимости от того, что господин историк хочет нам показать, рассказать и доказать.

По мнению Р. Г. Скрынникова, самые точные данные о новгородском разгроме сообщает Синодик опальных. Скрынников, который отнюдь не симпатизирует царю, подчёркивает, что «огромному» количеству жертв просто неоткуда было взяться. В начале статьи я говорила о том, что самых неблагонадёжных выслали из Пскова и Новгорода до начала всех карательных операций. Города опустели. По этой же причине Пскову досталось намного меньше. Нет, не потому что царь и его команда выдохлись, добравшись до Пскова. Не потому, что царя напугал местный блаженный. А потому, что к моменту прибытия государя опасные псковичи находились в ссылке. Отыгрываться на городских и сельских массах не имело смысла. Опричный погром не затронул сельского населения Новгорода. В результате карательной экспедиции пострадала вполне конкретная прослойка населения, а именно дьяки и подчиненный им аппарат. Как отметил Р. Г. Скрынников, «новгородская измена» сильно подорвала доверие царя к приказной бюрократии. Изучая списки Синодика и даже шапку самого следственного дела (которую я приводила в начале статьи), внимательный читатель заметит, что в группе лиц, подозреваемых в измене, Басмановы и Афанасий Вяземский являют собой странное исключение. Они – крупные политики своего времени, политики военного профиля. Большая же часть обвинённых и казненных – дьяки.

Чем занимались Басмановы, пока опричники громили Новгород – тайна покрытая мраком. Но можно с уверенностью говорить о том, что в «новгородском походе», где отметилось множество разных лиц (а некоторые даже поднялись по карьерной лестнице), Фёдор, Алексей и А. Вяземский не участвовали. Иначе как объяснить, что действия столь примечательных личностей остались незамеченными? В. А. Колобков утверждает, что Басманов в начале этой истории руководил переселением семей опальных, а Афанасий Вяземский – опричным розыском в Новгороде и судом на Городище[171]. Но в подтверждение ученый никаких источников не приводит. Иностранцы, которые очень подробно зафиксировали происходящее, о Басмановых не оставили ни слова. Хотя Генрих Штаден находился в самой гуще событий. Почему их имена не попали на страницы других свидетельств? Мы знаем, кто руководил стянутыми к городу опричными войсками, кто перекрывал дороги, кто отвечал за разграбленную казну… Но о Басмановых мы не знаем ничего.

Когда Иван прибыл в Новгород, его сопровождала личная охрана – 1500 опричных стрельцов и многочисленные опричные дворяне. Басмановы среди этих лиц не появились. Из разрядов А. Д. Басманов исчезает в 1569 году, из боярских списков, согласно С. Б. Веселовскому в 1568–69 гг. В 1569 году последний раз упоминается и Фёдор[172]. Были ли наши герои отстранены от расследования? Находились ли под стражей, под арестом? Были только отстранены? Или в полной мере вкусили ужас пыток, примененных теперь к ним самим? Однозначно можно говорить лишь о том, что эта ситуация странная и противоестественная.

Московское дело и московские казни 1570 г

Увы, погромом Новгорода, Пскова и других городов череда трагических событий не закончилась. Она трансформировалась в то, что учёные называют «московское дело». Розыск об измене продолжался вплоть до лета 1570 года. Пока шёл розыск, арестованные в Новгороде «сообщники» Пимена томились в Александровской слободе. Как считает Р. Г. Скрынников, материалы, полученные на этом этапе, окончательно скомпрометировали многих высокопоставленных лиц. Вероятно, именно в этот промежуток времени или чуть раньше в число фигурантов попадают лица, не менее влиятельные, чем Басмановы и Вяземский: печатник, крупный дипломат, дьяк Иван Висковатый и царский казначей Никита Афанасьевич Фуников-Курцев.

По сообщению Альберта Шлихтинга, после возвращения Грозного из Новгорода между царём и Висковатым произошла тяжёлая и эмоциональная беседа. Накануне дьяк лишился родного брата, которого арестовали, пытали и казнили. Причина, как обычно неизвестна, но в Синодике Третьяк Висковатый находится в группе лиц, казнённых в результате доследования новгородской измены. Печатник пробовал брата спасти, но ничего не добился. Его отношение к устроенной бойне ожидаемо. Ученые подчеркивают, что дьяк в принципе выступал против затянувшихся репрессий по отношению к дворянству. В ответ царь разразился угрозами. Висковатый стал ещё одним человеком, кто смелым правдивым словом, подставил свою голову и бросил тень на всех, кто был с ним связан. В результате протеста были казнены представители приказной бюрократии. Самого дьяка арестовали.

Суд на Городище был центральным эпизодом новгородского похода, но не финалом. Всё завершилось именно в Москве, после дополнительного расследования, ужасающего размахом своей нелепости и сфабрикованности. 25 июля 1570 года на Поганую лужу вывели «изменников», арестованных и обвиненных по «московскому делу». Незадолго до этого был лишен сана Пимен и приговорен к пожизненному заключению. Прибыв к месту заточения в небольшой монастырь под Тулой, он скончался уже в сентябре 1571 года.

Казни потрясли москвичей, привыкших ко всякому. Расправы продолжались около четырёх часов и отличались особой циничной жестокостью и нарочитой зрелищностью. Обратите внимание на этот момент, он дальше пригодится. По большому счёту, всё что происходило, происходило демонстративно и имело назидательный и устрашающий характер. Столь же демонстративно из 300 опальных примерно 180–184 (по разным данным) в самый последний момент были помилованы, отпущены и выданы на поруки земским боярам и дворянам.

Роль главного обвинителя была поручена не опричникам, а земскому дьяку Андрею Щелкалову. Висковатый и Фуников после оглашения обвинений своей вины так и не признали. Вместе с ними на площади были публично казнены дьяки, стоявшие во главе важных московских Приказов. Глава Поместного приказа Василий Степанов с женой и сыновьями, глава Большого прихода главного финансового ведомства Иван Булгаков с женой и дочерью, глава Разбойного приказа Григорий Шапкин с женой и сыновьями. Бояре Пимена князь А. Тулупов-Стародубский, князь В. Шаховской-Ярославский, псковский наместник Неудача Цыплятев, новгородские дьяки Румянцев и Ростовцев, более сотни новгородских дворян и слуг. Среди общего числа жертв оказались слуги Алексея Даниловича Басманова Нехорошев, Андрей и Внук, а также слуги Вяземского. Имена всех этих людей попали в Синодик. В этот же день был казнен последний сын Молявы (тоже повар) Алексей. Согласно легенде, он умер от руки самого царя. Иоанн пронзил копьём наглеца, посмевшего просить о пощаде.

Трупы убитых лежали на площади в течение трёх дней.

Басмановы и Афанасий Вяземский среди изменников казненных на Поганой луже 25 июля 1570 года, не названы ни в одном источнике, даже самом сомнительном.

Были ли причины изменять у Новгорода?

Как я уже сказала в самом начале этой главы, у историков нет единого мнения, существовал ли новгородский заговор на самом деле. Лишь редкие голоса осмеливаются отвечать на этот вопрос смело и утвердительно. Остальные всё же подчёркивают условность догадок и предположений. Будучи крупнейшими специалистами своего дела и носителями (что важно) разных концепций Д. М. Володихин, Б. Н. Флоря, А. А. Зимин, Р. Г. Скрынников (и другие) сходятся во мнении, что весомых доказательств заговора не существовало, а причин у Новгорода столь отчаянно и рисково рваться под крыло врага не имелось. Обозначенные специалисты уверены, что это была хитрая и жестокая фальсификация.

Великий Новгород всегда отличался крутым норовом. По определению Р. Г. Скрынникова «Новгород был княжеской столицей и одним из двух крупнейших городов Руси еще в те времена, когда Москва оставалась боярским селом». Учёный называл Новгород «крамольным городом». Если не углубляться в раннюю историю, где примеров новгородской ёршистости превеликое множество, стоит вспомнить 1537 года, когда отец Владимира Старицкого Андрей Старицкий, опасаясь ареста, пытался поднять мятеж и опирался именно на новгородцев и новгородскую «кованую рать». Скорее всего, Грозный прекрасно это помнил. Также незадолго до трагедии 1570 года многие новгородские деятели поддержали восстание Фёдорова-Челяднина. И это не дела минувших дней, а свежая и серьёзная «провинность». Но что именно могло подтолкнуть новгородцев к столь опасным для себя играм в момент, сложный для всей страны?

А. А. Зимин считал, что удар по Новгороду был нанесён вполне осознанно, как по последнему мощному форпосту удельной раздробленности. Многие коллеги А. А. Зимина находят эту мысль спорной. В таком случае разгром являлся продуманной и хитро составленной акцией самого Грозного, а не внезапным порывом уничтожить возникшую опасность. Могло быть такое? Добить Новгород – окончательно и бесповоротно. Так безопаснее. Конечно, могло. Но такой план государь по определению продумывал бы не один. Как вышло так, что под колесо репрессий попали те, кто по определению должен был сидеть с государем за одним столом и участвовать в разработке карательной операции?!

Р. Г.Скрынников считал, что Новгород перестал быть оплотом феодальной раздробленности задолго до событий 1569–1570 гг. С момента удаления новгородского купечества и боярства и замены его на московских служилых людей. Одновременно произошла замена приказной администрации. Необходимые меры проводились последовательно, методично, внимательно и тщательно. Уже к началу опричнины в Новгороде царили московские порядки, а сама столица свободно распоряжалась фондом новгородских земель. Полного доверия Новгород не заслужил, царём и опричниками проводилась работа, которая исключала резкие и внезапные мятежные настроения. О появлении таковых тут же было бы доложено в Москву. Единственной причиной возможного бунта новгородцев в поздних работах Р. Г. Скрынников считает неудовлетворённые амбиции. Он уверен, что новгородцы, принадлежащие к земщине, оказались задеты тем, что никто из них не вошёл в состав привилегированного опричного войска, а далее, испытали на себе насилие и произвол опричников. Так или иначе, но на Земском соборе 1566 года немало новгородцев поддержали требование митрополита Филиппа и конюшего И. П. Фёдорова-Челяднина об отмене опричнины. Также Р. Г. Скрынников подчёркивает и социальные противоречия конца 60-х годов шестнадцатого века на фоне экономического упадка[173], добавляя к этому вечное культурное и торговое соперничество Москвы и Новгорода, подпитывающее сепаратизм последнего. Но говорить о причинах уверенно учёный разумно избегает, склоняясь к версии, что заговора на самом деле не существовало. Случившееся в целом Р. Г. Скрынников объясняет инициативой самого государя. Желая покарать сторонников брата, Иоанн использовал погром как средство устрашения и психологического воздействия, но не тотального истребления всего и всех. Тем более что в результате подобного карательного похода представлялось возможным решить проблемы истощённой (долгой войной) опричной казны. Об этом свидетельствует очевидное разграбление торгово-промышленной верхушки и духовенства. Мысль о желании обогатиться за счёт средств архиепископства поддержал в своих исследованиях и В. Б. Кобрин. Нетрудно заметить, что в этих версиях основной элемент царь – инициатор карательной экспедиции. Однако роль Новгорода, как центра возможного заговора сведена к абсолютной пассивности.

Содержательно высказался на данную тему Борис Флоря. Его точка зрения наиболее лояльна по отношению к Новгороду. Называя действия царя продуманными, но абсурдными, он подводит читателя к тому что причин мятежа у новгородцев не было ввиду мелкопоместности данных краев. На северо-западе отсутствовали родовые вотчины потомков Гедимина и Рюрика. Чтобы подтолкнуть к рискованному шагу рядовых служилых людей, причины должны быть серьёзные. А таковых Б. Флоря не обнаружил. Кроме этого, по мнению историка, помещикам была выгодна внешняя политика царя. Они получали завоёванную в Ливонии землю, на которой устраивались новые поместья. К этому же можно добавить довольство купечества. На момент описываемых событий русская Нарва превратилась в крупный центр международной торговли, который посещали суда из многих стран Западной Европы. Новгородско-псковские купцы оказались полноценными участниками торгового процесса. А вот разгром нанес большой ущерб посадскому населению, так как торговля с западноевропейскими странами прервалась на долгие годы. Кроме этого, для русского правительства всегда были очевидны значение и сила влияния новгородской архиепископской кафедры на сознание людей, что подталкивало выбирать сотрудников данной кафедры с особой тщательностью (в том числе, это касается и Пимена).

С. Б. Веселовский подчеркивал, что у новгородских помещиков «не могло быть никаких воспоминаний о былых новгородских вольностях». Учёный также рассмотрел земельный вопрос, в частности момент об отсутствии частных вотчин. Все местные помещики являлись потомками служилых людей из разных городов. Они были испомещены в Новгороде в конце XV – начале XVI вв. В результате историк пришёл к выводу о том, что если Новгород и поддался настроениям сепаратизма, то у этого сепаратизма[174] должна была быть особая порода, не связанная с земельными вопросами[175]. Возможно, в другой ситуации и в другое время слухи о заговоре государь не воспринял бы столь остро. Но в 1569 году зёрна упали в подготовленную почву. Недовольство опричными порядками усиливалось. Историк Дмитрий Михайлович Володихин в своей работе «Малюта Скуратов» высказывает сомнение в существовании разветвленного заговора, который на самом деле требовал столь масштабной зачистки. Он сравнивает новгородский заговор с более реальным и доказанным «земским заговором» конца 1567 – начала 1568 гг. В других своих работах, Д. М. Володихин, не утверждая, что заговор существовал, склоняется к мысли, что причины недовольства у Новгорода всё же имелись. Однако историк сводит причины к категории моральных. В частности, недовольству безнравственным поведением опричников в храмах и свержению митрополита Филиппа:

«Страна отстаивала себя, она не желала молча сносить унижения. Новгородчина, весьма вероятно, могла быть очагом наиболее активного сопротивления. Царь нанес ответный удар, стремясь подавить любые искры смуты, которую пришлось облечь понятным и привычным именем «измены»[176].

Нужно понимать, что сам Дмитрий Михайлович Володихин – носитель сугубо православных идей, иной разс флёром фанатизмом. Он частенько транслирует личные мысли и чувства, пытаясь преподнести их авторитарно и как факт. Если изучать внимательно его работы, становится понятно, в какой восторг и трепет приводит Д. М. Володихина фигура митрополита Филиппа. Это замечательно. Но можно ли считать аргументом? Вряд ли.

И.Граля делает акцент на удручающей атмосфере всего исторического периода, но причин, которые могли бы стать основой заговора тоже не находит и не называет. В результате делает акцент на желании царя покарать как настоящего, так и выдуманного врага.

Интересный нюанс подметил Б. Н. Флоря. Поскольку в заговоре речь идет о передаче города врагу внешнему, должны были сохраниться свидетельства, хотя бы в иностранных архивах. Все – таки, сговор с соседней страной, это не встреча нескольких бояр в тереме.

Но таких доказательств до сих пор и не обнаружено. Ни одного.

Были ли причины изменять у первых советников?

Алексей и Фёдор Басмановы, Афанасий Вяземский, Висковатый, Фуников, Пимен… В результате расследования новгородской измены погибли крупнейшие политические деятели опричной эпохи. Были ли причины у этих деятелей предавать государя, которому они верно и преданно служили? Только вчера они исполняли важные поручения. За что и как попали в список основных подозреваемых главные опричные советники государя?

Если внимательно присмотреться к составу пострадавших, можно заметить конкретную расстановку фигур в рамках данного инцидента. С постов оказались свергнуты и уничтожены важные лица государства с чётким набором функций. Талантливый дипломат (Висковатый), крупный хозяйственник (Вяземский), сильный военный, организатор и дипломат (Басманов), опытный финансист (Фуников) и молодой мужчина, который находился всё время при царе, мог иметь влияние, а также, занимая придворную должность, запросто являться «глазами и ушами» (Ф. А. Басманов).

Вместе все эти личности создавали систему, позволяющую опричному механизму правильно работать. Убирая их, вместе с их функциями, можно было уничтожить и старую систему. План устранения определённых личностей мог принадлежать не только внутренним, но и внешним врагам. Будь то литовцы, поляки или татары.

Серьёзный список обвинений получил дьяк И. Висковатый. Данный человек был личностью незаурядной. Один из крупнейших русских дипломатов, возглавлял Посольский приказ. К моменту создания и процветания опричнины, он объединил в своих руках управление различными ведомствами приказного аппарата. Вместе с казначеем Фуниковым занимался делами Казённого приказа, хранил большую государеву печать, утверждал важнейшие документы. Висковатый служил царю два десятилетия, пользовался доверием, входил в число ближайших лиц, и по замечаниям современников, был любим им как «спасение души». Были ли у такого человека причины к мятежу?

Как и Басмановы, дьяк являлся крупной, желанной мишенью. За год до казни Висковатый послал тайную грамоту в Кафу к Касим-паше, назначенному руководить походом турок на Астрахань. Дьяк безрезультатно пытался подкупить пашу, чтобы предотвратить турецкое вторжение, что было использовано и стало поводом для обвинения в измене. Поход султана на Астрахань в 1569 году населению объяснили как результат изменнических действий главы Посольского приказа. Висковатый и несколько других земских дьяков получили обвинение в связях с Польшей, Турцией и Крымом, а также в намерении сдать полякам Новгород и Псков. Незадолго до казни Висковатый участвовал в заключении договора о перемирии с Сигизмундом и уговаривал царя прекратить казни[177]. По его мнению, это было необходимо для грамотного с точки зрения дипломатии выполнения дела, но могло навлечь на Висковатого подозрения.

Как мы видим, обвинения не только абсурдны, но и специфичны. По мнению большинства учёных, сфабриковать подобные обвинения вряд ли могли простые новгородские или псковские дьяки. Для того чтобы провернуть подобное, необходимо учесть многочисленные политические аспекты и прекрасно разбираться в особенностях внешней политики. Наиболее очевидными недоброжелателями Висковатого историки считают дьяков А. Я. Щелкалова из Разрядного приказа и его брата В. Я. Щелкалова из Разбойного приказа. Последний заведовал тюрьмами, «мастерами заплечных дел», палачами, помогал опричникам в проведении розысков. Самое главное, руководил казнью новгородских изменников в Москве[178]. Именно А. Я. Щелкалов зачитывал обвинения Висковатому перед казнью, унаследовал его должность, а брат Василий – получил другую часть владений.

Исследователь биографии Висковатого Иероним Граля признаки ухудшения положения дипломата видит задолго до кровавых событий. В своей книге «Иван Висковатый», он подчёркивает, что с введением опричнины печатник, преданный государю, остался на «земской» стороне. Ситуация вокруг дипломата стабильной не была. Положение потихоньку ухудшалось, а сильными ударами по карьере учёный считает казнь новгородского чиновника Казарина Дубовского, связанного с Посольским приказом, и расследование заговора Челяднина, после которого дьяк был отстранен от важных дел. Количество поручений в сфере внешней политики резко сократилось. До поры Висковатого защищала связь с Захарьиными, близкими к престолу и наследнику. Но и эта защита со временем ослабла.

Как же расправа над крупнейшим русским дипломатом выглядела со стороны? Была ли ожидаемой? Или поразила современников своей нелепостью? Русским представителям за рубежом была дана инструкция не скрывать, а, наоборот, при любой возможности подчёркивать, что заговор не удался, раскрыт, а виновники наказаны. Имена «изменников» тоже не скрывались. По крайней мере, имя Висковатого. В Речи Посполитой известие об измене дипломата в пользу польского короля вызвало насмешки. Один из ведущих политиков Великого Литовского княжества подканцлер О. Волович в своём письме литовскому вельможе высказался о Висковатом следующим образом: «…к государю нашего господина не был благосклонен, всегда был труден для послов его королевской светлости».

Сказать за границей можно что угодно. Верил ли сам царь в вину этого уникального человека? Наиболее очевидным представляется то, что возмущение Висковатого казнью брата было воспринято Иоанном как настроение группы людей – верхушки земской боярской знати.

Не менее странной, нелогичной и надуманной выглядит расправа над владыкой Пименом.

Пимен был поставлен на новгородскую кафедру в 1552 году. Он принадлежал к старцам из Адриановой пустыни (Ладожское озеро), которые находились в тесной связи с царским двором. Сам Адриан стал крёстным отцом первого ребенка Ивана и Анастасии, царевны Анны. «Прогосударственность» Пимена вряд ли можно подвергнуть сомнениям. Владыка всегда проявлял максимальную лояльность к государю и опричному правительству, поддерживал Иоанна во всех начинаниях, играл не последнюю роль в свержении неугодного царю и опричникам митрополита Филиппа. Обвинение Пимена нелепо, оно не способно вызвать ничего, кроме удивления. Более терпимого религиозного деятеля грозненской эпохи сложно себе представить. В том числе такое обвинение не могло не возмутить понимающих современников. Согласно одной из версий, именно Пимена и пытался предупредить Афанасий Вяземский. Традиционно роль благородного болтуна отдают именно князю. По мнению ученых, повод расправы над Афанасием по книжному прост: любимец и фаворит царя банально выдал владыке информацию о походе.

Р. Г. Скрынников уверен, что гнев царя могло вызвать сопротивление Афанасия решению перебить (в результате расследования «изборской измены») всех пленных поляков. Не очень понятно, почему Вяземского так волновала (могла волновать) судьба поляков, однако учёный свою версию не развивает и более подробных объяснений не даёт. А другие исследователи к вопросу поляков не обращаются, объясняя случившееся человеческим желанием Вяземского предупредить «своего» или «своих» о грозящей беде. А. Д. Басманов также имел старые деловые отношения с новгородским владыкой. Тесные взаимоотношения этих троих государственных мужей отмечает и В. И. Левченко в своей работе «Малюта Скуратов». Некоторые из историков уверены, что Басмановы не остались в стороне и поучаствовали в благородном «сливе» информации.

А вот по мнению В. А. Колобкова Афанасий Вяземский не был причастен к новгородскому делу. Наказание он понёс за какой-то ущерб, причиненный опричной казне[179]