Сеня, жми на тормоза!

Посвящается моей драгоценной маме, подарившей мне самое удивительное и захватывающее приключение ― Жизнь.

Глава 1. Бедный Сеня

Даже природа сегодня была против него. Казалось, холодный ночной дождь вперемешку с порывами взбесившегося ветра хотел окончательно добить Сеню. Белая парадная рубашка промокла насквозь, а новые лакированные туфли тонули в грязи, норовя соскользнуть с онемевших стоп. Дрожащие руки пытались нащупать в барсетке телефон. С первого раза это не удалось. Бросает в жар. «Не дай бог, если оставил его в театре. Туда путь уже отрезан. Навсегда… Фух! Вот он, зараза!». Крупные капли моментально зарядили по дисплею, на котором беспорядочно замелькали уведомления о пропущенных и сообщения из мессенджеров. «Сеня, ты что вообще учудил? У тебя с головой всё в порядке?», «У тебя совсем крышу снесло?? Что это вообще было?», «Ты куда рванул? Перезвони!», «Сеня, ты с ума сошел? Как это всё понимать?».

У Сени не было ответов на эти вопросы. А сообщения продолжали прилетать: «У Ирины Дмитриевны из-за тебя инфаркт случился! Скорая еле успела! Какая же ты мразь, Сеня!», «После сегодняшнего знать тебя больше не хочу. Псих конченный», «Сеня, ты совсем рехнулся??! Ты какого Аллу с лестницы толкнул?!». Перед глазами беспорядочно мелькали кадры из устроенного им шоу. Но всё словно в густом тумане. Зачем вообще нужно было туда приходить? Оскорблять артистов? А кидаться едой в гостей?! Завтра он станет новым героем Ютуба? Странно, если этого не случится. А завлита он не толкал с лестницы. Нет, он не мог. Она сама упала. Сама.

Очередной внушительный глоток виски. Еще несколько часов назад напиток приятно обжигал горло и наполнял голову легким дурманом. Сейчас же, после вина и шампанского подкатывала лишь тошнота. Сеня открыл гугл-карты. До реабилитационного центра «Линия жизни» оставалось чуть больше 500 метров. Есть надежда, что они ещё не закрыли ворота.

Только почему-то сейчас до мозга дошли рваные сигналы о том, что у него всё предплечье в крови и невыносимо ноет. Откуда? Ну, конечно. Перед тем как покинуть это светское мероприятие, точнее то, что от него осталось, он потерял равновесие и упал на осколки бокалов.

У главного входа в клинику стоял охранник и что-то вещал в телефон на повышенном тоне.

– Юль, слушай, ты уже достала меня своими подозрениями! Ничего у меня не было с твоей Иркой! Эта швабра вообще не в моем вкусе! Слушай… Знаешь, что… Иди как ты…

Куда должна идти его девушка, охранник так и не договорил. Увидев что-то вдали, он изменился в лице и отстранил трубку от уха.

– Юль, я перезвоню.

Из телефона продолжали доноситься истеричные возгласы, но уже через секунду палец мужчины нажал отбой вызова. Шатающийся силуэт становился все четче и когда он принял вразумительные человеческие черты, охранник окликнул незнакомца, посвятив в него фонарем:

– Эй, тебе чего?

Ответа не последовало. Сделав ещё несколько шагов вперед, Сеня мешком повалился на лестницу.

– Эй, парень, ты чего, что с тобой? ― мужчина в испуге кинулся к несчастному. В следующую секунду он звал по рации дежурного врача.

***

― Напомните ещё раз, из какого вы издания? ― упитанный главврач быстро шел по коридору, пытаясь вникнуть в то, что от него хочет журналист и параллельно разбираясь с кипой медицинских бумаг.

– Я из «Севастопольского вестника», ― суетясь, Даня доставал из сумки диктофон. ― Мы начали работать буквально на прошлой неделе. Дело в том, что история со скандалом вокруг моего коллеги из SevMedia Арсения Воскресенского прогремела на весь город и я бы хотел взять у него большое интервью. Просто резонанс был только в соцсетях. Ни одно наше СМИ так и не решилось выпустить полноценный материал об этом инциденте. А мы хотим эксклюзив.

–Инциденте, ― Воронов с натянутой улыбкой посмотрел на Даню. ― Как вы тактично выразились. Молодой человек, вы явно приуменьшаете масштабы безумства, что учинил Воскресенский. А вы в курсе, что после этого, как вы выразились, инцидента директору театра вызывали скорую и еле откачали, а завлита увезли в первую городскую с черепно-мозговой травмой?

– Да вы что…, ― Даня застыл, словно пораженный молнией.

– Да вот то, ― главврач тоже остановился и с лёгким недоверием посмотрел на парня. ― Что ж вы так, товарищ журналист, плохо работаете с информацией? В соцсетех этот самый яркий эпизод с открытия выставки Валентина Вершинина обсуждают во всех подробностях. ― Воронов снова засеменил по коридору. ― Кто такой Вершинин, надеюсь, объяснять не нужно?

– Да, я знаю. Известный крымский художник.

– Известный крымский художник…, ― с тенью осуждения повторил главврач и посмотрел на парня поверх очков. ― Талантище, поцелованное богом! Написал потрясающие портреты артистов нашего театра. Год, год готовился к своей первой выставке в Севастополе! ― Воронов многозначительно поднял палец вверх. ― А ваш Воскресенский превратил торжественное мероприятие в сущий дурдом, который город еще долго не забудет. Это ж надо… Поднять руку на женщину, более того, толкнуть ее с лестницы! А если бы она насмерть убилась?

– Неужели он прямо её толкнул?

– Ну, Воскресенский уверяет, что не толкал её, а она сама оступилась. Но всё прояснит следствие. Насколько знаю, Алла Геннадьевна еще не успела дать показания.

– А как…Как он вообще к вам попал?

– Не поверите. Сам пришёл. Своими ногами, сразу после того, как сорвал выставку в театре. Ну, как сразу. Уже глубокой ночью. От него перегаром несло так, что персонал сам чуть не опьянел. Такую концентрацию алкоголя в крови я давно не встречал, его можно было как губку выжимать. Такое ощущение, что в тот день он начинал заливать за воротник с самого утра. Пришел весь промокший, в грязи, в крови… Ужас. Прямо у входа потерял сознание.

– Господи, бедный парень…

– Пожалуй, вы сегодня единственный человек в Севастополе, который так считает, ― из Воронова вырвался язвительный смешок. ― Город сейчас ненавидит Воскресенского. В соцсетях его рвут на части и предают анафеме.

– А родители что?

– Что родители… Отец, как узнал, первым рейсом вылетел из Москвы. А мать до сих пор отходит от шока. Но, хорошо, что хоть не одна. Бывший муж сейчас рядом. Утешает её как может.

– А что, его родители в разводе?

– Уже давно. Развелись, когда Воскресенский еще в школу не пошел.

– Понятно, ― тяжело выдохнул Даня, пытаясь переварить массив, свалившейся на него информации.

– Что вам там понятно? ― едва достававший журналисту до плеча, Воронов остановился и поднял на него уставшие глаза. ― Мне вот ничего непонятно. На утро, когда Воскресенский пришел в себя, он заявил, что болен и нуждается в реабилитации. Он прямо так и сказал: «Я – псих и алкоголик. Помогите мне». Отрицать не буду, это наш профиль, но это первый случай в моей практике, когда пациент приходит сам, да ещё и в таком состоянии. Воскресенский здесь уже чуть больше недели. Отец оплачивает его лечение, поэтому в этом плане никаких претензий. Человек болен, это понятно. Но вот вы ― журналист. Как вижу, вполне адекватный, с горящими глазами, жадный до жизни. И поэтому, очень надеюсь, что вы докопаетесь до истины и в своей статье всем нам расскажите, что же случилось с этим парнем. За свою многолетнюю практику я сталкивался со множеством оригинальных случаев, но редактор раздела культуры главного севастопольского СМИ, сорвавший культурное мероприятие в главном театре города ― это что-то из ряда вон. Ну, мы, собственно и пришли, вот его палата, ― главврач указал на дверь. ― Часа два у вас сегодня есть. Я пойду с вашего позволения.

Воронов удалился, а Даня остался стоять в задумчивости. Он долго не решался повернуть дверную ручку. Что его ждёт за этой дверью? За свою относительно недолгую журналистскую карьеру Даня погружался в самые разные судьбы: наркоманов, уголовников, неудавшихся суицидников, душевнобольных. Здесь же совершенно иной случай. Волков понимал, что в этот раз ему предстоит копаться в жизни не самого безнадежного, но серьезно оступившегося   человека. И это тот случай, когда травмирующее падение случается вовремя, ибо дальше Арсений мог пойти по пути героев Даниных сюжетов и оказаться там, откуда уже не возвращаются. Выдохнув, Волков открыл дверь.

Сегодня впервые за две недели в Севастополе выдался ясный день. Палата Воскресенского была залита мягким сентябрьским солнцем и настраивала на какой-то умиротворяющий лад. После давящих и суетливых коридоров клиники Волкову показалось, что здесь даже дышится как-то легче. Воскресенский стоял у окна, скрестив руки на груди, и к гостью повернулся далеко не сразу. Даня успел рассмотреть его сутулую спину, деформированную еще не запущенным, но уже ярко выраженным сколиозом. Большая голова, узкие искривленные плечи, рост ниже среднего ― там, где природа могла быть к Воскресенскому более-менее благосклонна, она основательно поиздевалась. Арсений медленно, словно максимально оттягивая момент встречи, повернулся к гостью. Теперь Дане удалось полностью просканировать своего будущего собеседника. Внимание сразу приковывал высокий лоб и глубокий выразительный взгляд, но при этом с такой концентрацией грусти, что Волкову в первые секунды даже стало не по себе.

Перед ним стоял ещё вполне молодой мужчина, в глазах которого таилась какая-то страшная загадка, зовущая за собой в самую глубь человеческой боли. Лицо Арсения было подобно полотну, на котором художник вначале написал умиротворяющий пейзаж, а затем сошёл с ума и поверх картины грубыми мазками набросал жуткую абстракцию. Но казалось, что стоит только парню непринуждённо улыбнуться и его улыбка влюбит в себя всё живое на планете. Какая катастрофа с ним произошла? Почему в 30 лет в его глазах читаются все мировые войны и потрясения человечества? Даня про себя отметил, что несмотря на свои физические недостатки, Арсений был красив. По крайней мере, его лицо моментально приковывало взгляд. Такие лица навсегда врезаются в память, их узнаешь из тысячи других.

– День добрый, ― слегка смущаясь, бросил Даня.

– Добрый, ― сухо ответил Воскресенский, оценивающе смотря на гостя. ― Чем обязан?

– Прошу прощения, что вас беспокою, ― Волков начал волноваться, боясь подобрать не те слова. ― Я журналист «Севастопольского вестника». Я знаю о вашей… ситуации, скажем так…

– Вот и журналисты до меня добрались, ― из Арсения вырвался нервный смешок, а затем он сдавленно улыбнулся. ― Значит жизнь прожита не зря, согласны?

– Ну… Возможно, ― Волков суетливо бегал глазами, лишь изредка поднимая их на Воскресенского. ― Вы поймите, у меня нет цели раздобыть какую-то жаренную сенсацию. Я просто хочу разобраться… в вашей истории. У нас в газете есть такая рубрика… «Профили». Там мы пишем о разных интересных личностях, их судьбах. И мне показалось, что ваша история… В общем, я хочу разобраться и… сделать материал.

– Если вы разберетесь, честно, я прям пожму вашу руку, ― Воскресенский шагнул к Дане и внимательно посмотрел на него. ― Потому что я в своей истории ни черта не могу понять. Либо я когда-то где-то серьёзно оступился и теперь плачу по счетам, либо я действительно больной человек и мне нужна помощь специалистов.

– Ну, как говорят, здоровых людей нет, есть недообследованные, ― Волков с улыбкой протянул руку Воскресенскому. ― Даниил.

– Арсений, ― Воскресенский пожал руку журналисту и на его лице промелькнула ответная, но невыносимо грустная улыбка. ― Хотя, вы уже, конечно, в курсе. Присядете? ― Арсений подвинул к Дане стул, а сам сел на кровать.

Слегка помедлив, Волков сел. Парень сосредоточенно посмотрел на собеседника, словно вглядывался в замысловатую картину на выставке современного искусства. По Арсению было видно, что ему даже нравится этот взгляд. Он вновь едва заметно улыбнулся.

– Да понимаю. По себе знаю, первый вопрос ― самый сложный.

– Ну да, ― Даня смущенно опустил глаза. ― Но я все же рискну и… начну с банального. Как всё началось?

Воскресенский ответил не сразу. Он задумчиво посмотрел в окно, словно там крутили слайды из прошлого и среди них должен быть тот самый, который и станет отправной точкой его истории.

– А как же всё началось… Если бы можно было так просто ответить. Началось всё как-то… очень неожиданно. Не знаю… Ничего не предвещало рокового поворота. После стервозной Москвы, где я вкалывал приемщиком товара в книжном магазине, надеясь на что-то лучшее, новая парадная жизнь с театрами, выставками и фестивалями, казалась чем-то инородным, но настолько притягательным. В какой-то момент я просто решил принять правила игры и понеслось. Вначале всё было хорошо. Внешне. Но внутри всё равно что-то давило. Знаете, словно воздуха не хватало. Это сложно объяснить, но я попробую…

Глава 2. Чёртов Тартюф

Воскресенский резко открыл глаза. Истерично верещащий будильник смартфона дал старт новому дню. Теперь главное ― найти в себе силы его начать. Сейчас он встанет, заткнёт будильник, сделает хороший глоток воды из полуторалитровой бутылки, стоящей у кровати, распахнёт плотные шторы, откроет нараспашку окно и наполнит лёгкие холодным свинцовым севастопольским утром. Затем примет горячий душ, разогреет на сковородке мамины котлеты и пожарит пару яиц, а завершит привычный ритуал чашка приятно обжигающего кофе и бодрящая сигарета. Мама Воскресенского уже час как в офисе, а сам он, с возможностью работать из дома, в 10 утра только начинает медленно и с неохотой вползать в наступивший день.

 В последние годы Арсений себя откровенно запустил. Классические обещания себе начать новую жизнь с понедельника оборачивались феерическим провалом. Тридцать отжиманий после пробуждения и бодрящая пробежка вокруг двора ― так и оставались в разряде социальной фантастики. Воскресенский стоял в ванной, опершись двумя руками о раковину, и долго изучал своё отражение прежде чем взять бритвенный станок, чтобы избавиться от недельной щетины. Выдавив на ладонь добротную горку пены, Арсений в очередной раз поймал себя на мысли, что из зеркала на него смотрит уже успевший устать от жизни мужчина, постепенно набирающий лишний вес и куда быстрее теряющий волосы. Тяжело вздохнув, он начал еженедельный ритуал омоложения. Да, конечно, дико в 30 считать себя пожилым мужиком, но Воскресенскому казалось, что лучшие дни его жизни остались позади, а может и не наступали вовсе. Жутко, но факт. После окончания утренних процедур он в который раз окинул себя оценивающим взглядом. «Да вроде ещё не развалюха», – сказал Воскресенский заметно посвежевшему отражению и вышел из запотевшей ванной навстречу новому дню.

Уже в дороге на работу Арсения застал звонок от пресс-секретаря театра. С Максом Городецким он сдружился чуть ли не с первых дней работы в SevMedia. Макс высоко оценил первые театральные рецензии Воскресенского и поначалу проявил к нему чисто профессиональный интерес, а потом уже и человеческий.

– Арсений, категорически приветствую! ― бодро протрубил Городецкий. ― Подскажи пожалуйста, дорогой мой, тебя завтра ждать на премьере? Для тебя и мамы забронировал самые лучшие места в четвертом ряду.

– Боже, как приятно, ― наигранно сказал Воскресенский, оплачивая водителю проезд. ― Макс, ну, что за вопрос, конечно буду. Хоть я и терпеть не могу Мольера, но… работа есть работа.

– Сень, я уже тебе говорил и повторюсь ещё раз ― твоей работе позавидуют практически все наши севастопольские акулы пера: вращайся себе в культурной жизни и просто отписывай её качественным литературным языком, что у тебя получается лучше всех.

– А что, если эта культурная жизнь уже так достала, что…

– Так, Арсений Анатольевич, я не понял, что за упаднические настроения в начале рабочей недели? ― резко перебил Городецкий. ― Ты культурный обозреватель главного севастопольского СМИ и твоей рецензии, как всегда, будет ждать весь город.

– Да прям уж таки весь, ― уже слегка раздраженно бросил Воскресенский.

– Ну, вообще-то SevMedia у нас читает весь Севастополь и Крым.

– Ну да, только новости о премьерах у нас в основном читают их режиссеры и артисты. Так, ладно, скажи мне, ты уже в театре?

– Уже на подходе.

– Ну тогда жди у меня входа. Попьем кофе. Сегодня я угощаю.

– Замётано. Жду, дорогой.

Городецкий встретил Сеню у служебного входа в театр ― широкой улыбкой и светящимися глазами. Такой вечный оптимизм коллеги иногда раздражал Воскресенского.

– Чего ты такой счастливый? ― Арсений протянул кофе Городецкому. ― Светишься как кремлевская ёлка. Влюбился?

– Не угадал, ― прококетничал Макс. ― Тут у нас по театру новость пронеслась. Ну, так, для избранных ушей… В общем, Аллу хочет переманить другой театр и освобождается место завлита. А с главрежем у нас установились очень доверительные отношения и я почти уверен, что он выберет мою кандидатуру.

– Ну… поздравляю что ли, ― Сеня выдавил плохую улыбку.

– Спасибо, ― Городецкий то ли не хотел, то ли реально не замечал неискренность Сени. ― А то знаешь, я уже реально задрался в помощниках у Аллы бегать за пол ставки. Да, на мне только связь с прессой, но на ней всё остальное и самое интересное: помощь главрежу в формировании репертуара, пиар-компании, поездки на фестивали. А теперь всё изменится. Надо давать дорогу молодым. Тем более, что она никуда не уходит, а возвращается в театр, где начинала свою карьеру. В наш ТЮЗ. Там у них сейчас непростые времена и годный завлит очень бы не помешал. Слышал, их нынешний, точнее уже бывший, ушёл в запой.

– Ничего себе.

– Прикинь? Так что, скорее всего, совсем скоро я займу место Ильинской, ну а ты, если настолько устал от должности редактора раздела культуры самого влиятельного СМИ в Севастополе и Крыму, ― Макс сделал многозначительную паузу, ― то можешь пойти на мое место. Я за тебя перед режиссером замолвлю словечко. Но имей в виду, работа совершенно не творческая, сплошная запара, будешь всего лишь исполнительным винтиком в этой махине.

– Я еще подумаю. Хотя, скажу честно, твоя должность попривлекательнее будет.

– Ну, извини, брат. Это место я уже за собой застолбил. Тем более, ты мне сам по телефону говорил полчаса назад, как устал от культурной жизни.

– Да, Макс, я устал тащить на себе всю нашу севастопольскую культуру, ― вздохнул Воскресенский. ― До фига ответственности, контактов, людей вокруг, мероприятий. На мне и фестивали, и выставки, и различные арт-проекты, культурные акции и ещё куча всего. Честно, задрался. Хочется сосредоточиться на каком-то одном направлении и успокоиться. Чувствую, что уже на пределе. А если на мне будет только театр, то норм. Я буду вполне удовлетворен.

– Ох, Арсюх, ну не знаю, ― Макс задумчиво помешивал кофе деревянной палочкой, ― ты прям такой парень с амбициями. Не, я только за. Просто… Ты имей в виду… Театр ― это ещё тот гадюшник. Это… чтоб ты понимал… м-м-м… яма со змеями. Большая яма с кучей прожорливых змей. А парниша добрый, светлый. Пропадешь здесь. Сожрут с потрохами. Серьёзно говорю.

– А ты значит у нас прям демон, летящий на крыльях ночи, ― с тенью обиды бросил Арсений.

– Ну не прям уж демон, но… иногда могу суку включить, ― из Маска вырвался лёгкий смешок.

– Ну, знаешь ли, я тоже не ангел с крылышками, ― Воскресенский начал злиться, но Макса это еще больше раззадорило.

– Ой, Сень, ― Городецкий чуть не засмеялся, ― ну от такого хорошего человечка как ты, с такой интеллигентной и не побоюсь того слова, ангельской внешностью, это звучит как-то… ну извини. Ты по своей сути добрячок, а если будешь пытаться из себя строить плохого мальчика, то это будет выглядеть как-то… ну… не очень вкусно. Извини, ― Макс дружески похлопал Воскресенского по плечу.

– Знаешь, что…, ― внутри Воскресенского всё вскипело, но он не успел закончить мысль.

К служебному входу, цокая каблуками и, не отрываясь от телефона, стремительно шла Света Новикова ― журналистка интернет-издания «Севинформ», главного конкурента и идеологического врага SevMedia. Статная и высокая блондинка всё же оторвалась от смартфона, сверкнула своей белоснежной улыбкой и, поначалу не заметив Воскресенского, кинулась к Максу, чмокнув его в щёку.

– Привет, дорогой! ― промурлыкала журналистка. ― Романовский уже на месте? У меня всего 30 минут.

– Да, Алексей Владимирович тебя уже ждёт, ― слегка отстранённо сказал Макс, невольно уставившись на выпуклую грудь коллеги.

Света поймала этот взгляд и это, естественно, было ощутимое поглаживание по её самолюбию.

– Прекрасно, ― удовлетворённо выдохнула Новикова.

И уже после того, как состоялся обмен любезностями и поедающими взглядами, презентабельная блондинка заметила Арсения. Девушка резко изменилась в лице и, казалось, у неё даже слегка испортилось настроение.

– О, какие люди. ― Света выдавила из себя максимально натянутую улыбку. ― Привет, Сень.

– Привет, ― небрежно бросил Воскресенский, понимая, что Новикова в очередной раз брызнет добротной порцией яда в его сторону.

– Ну, что, придёшь завтра на премьеру? ― было видно, что Света спрашивает это не из интереса, а от явного желания дать выход накопившейся желчи.

Что ещё больше добивало Арсения, так это взгляд Новиковой, который был направлен сверху вниз. Сто восемьдесят сантиметров против ста шестидесяти пяти. Было полное ощущение того, что удав готовится к броску на кролика.

– Конечно иду, ― с напускной любезностью ответил Арсений.

– Я так понимаю, нам в очередной раз ждать хвалебную рецензию? ― с лёгкой издёвкой спросила Света.

– Объективную, ― Воскресенский будто ощутил ожог от щупалец медузы, ― честную, объективную рецензию.

– Вот прям объективную? ― Новикова недоверчиво улыбнулась. ― Твою реально объективную рецензию я бы с удовольствием почитала. Но что-то мне подсказывает, что ты в очередной раз захочешь для всех остаться добрым карманным театральным критиком. Нет, Сенечка, ты не пойми меня неправильно, я это нисколько не осуждаю. Каждый театр прикармливает своих критиков канапэшками и шампанским. Просто я не пью дешёвое пойло, поэтому со мной не удаётся договориться, ― Света язвительно улыбнулась и, поправив чёлку, направила на Воскресенского высокомерный, но больше сочувствующий взгляд.

– Ещё раз говорю, на страницах SevMedia на следующий день после премьеры появится честная объективная рецензия на спектакль Романовского, ― в голосе Арсения проскальзывала беспомощная злость, а Свету это еще больше забавляло.

– Сень, вот честно, очень будем ждать, ― издёвка и ирония в голосе Новиковой становились всё более явными, а Воскресенский чувствовал, как под её уничтожающим взглядом он буквально растекается вязкой жижой по асфальту.

– Вот и отлично, ― тяжело выдавил из себя Арсений и, резко повернувшись спиной к коллегам, уже хотел пойти прочь, но тут его окликнула Алла, вышедшая на перекур.

– Арс, привет!

Алла. Ильинская Алла Геннадьевна. 45 лет, не замужем, завлит севастопольского театра. У них с Воскресенским никогда не было большой дружбы, но они всегда с теплом и уважением общались на равных. Поэтому он к Ильинской спокойно обращался на «ты». Но в восприятии Арсения она ну никак не была Аллой. Её, полненькую, невысокую (но все же выше Сени), с золотистыми волосами, оформленными в стрижку каре, в невыносимо дурацком платье в цветной горошек, с её жадными до жизни глазами, с этой какой-то искрящейся детской непосредственностью, невольно хотелось назвать Аллочкой. Таким людям надо даже в паспорте писать «Аллочка Ильинская». И ни разу не Алла.

– Привет, Алла, ― Воскресенский сдержанно её обнял, а Ильинская, как всегда, крепко, со всей страстью.

– Давно тебя не видела. Как ты? Ой, слушай, а угости своими, а то эти вишневые уже не могу курить, ― не дожидаясь ответа, Алла потянулась за сигаретой в пачку Арсения.

– На здоровье, если так можно сказать, ― Воскресенский слегка улыбнулся.

– Идешь завтра на «Тартюфа»? ― спросила Алла, безуспешно щелкая зажигалкой, которая потом все же поддалась.

– Да, конечно. ― слегка опущено произнес Воскресенский. ― Как же культурный обозреватель самого читаемого севастопольского СМИ пропустит первую премьеру сезона?

– Не, Арс, что ты, такое пропускать никак нельзя, ― Алла будто и не заметила меланхоличных ноток в голосе Арсения, продолжая прибывать на своей волне. ― Сегодня был генеральный прогон. И ты знаешь, это какой-то совершенно воздушный спектакль. Удивительно, но Алексей Владимирович ни разу за два с половиной часа не отошел от источника, от мольеровского текста, не ушёл в форму, полностью сохранил дух пьесы… И вот ты знаешь, Арс, я была поражена. Я была поражена… При том, что спектакль выстроен очень канонично, ровно, как такой крепкий конструктор, в нём в то же время есть какая-то совершенно обволакивающая лёгкость, смотришь и на душе прям праздник. Это, конечно, большая заслуга наших, не побоюсь того слова, гениальных артистов. Просто гениальных. Ох, Арс, ты бы видел, какая восхитительная, просто космическая Дорина получилась у Катюши Прохоровой. А Тартюф Миши Краснова ― ну это же просто какая-то молекулярная работа над ролью! Понимаешь, там всё, там, я не знаю…, ― сигарета в руке Ильинской почти дотлела, когда она наконец прервала свою восторженную рецензию. ― Да твою ж мать! Арс, дай ещё одну. Я что-то увлеклась, ― Алла с сама себя же громко рассмеялась и, потушив окурок о край урны, взяла у Арсения новую сигарету. ― В общем, приходи, уверена, не пожалеешь. С большим интересом прочитаю твою рецензию.

Воскресенский никогда не испытывал к Алле кого-либо негатива и лишь одна её особенность, если можно так выразиться, вызывала в нем жгучее раздражение, и он ничего не мог с собой поделать. Дело в том, что Алле всегда всё нравилось. Какие бы спектакли не ставил театр, где она служит, ни разу в кулуарных разговорах от неё не прозвучало какой-либо резкой критики. С одной стороны, тут даже странно удивляться: завлит, говорящий дурно о спектаклях своего же театра ― это явная аномалия. Но как быть с восторженными рецензиями на спектакли своего же театра? На страницах Аллочки в соцсетях это уже давно стало доброй традицией. И надо было видеть, в какие яростные перепалки Алла вступала со всеми несогласными, с какой фанатичной преданностью защищала худрука Романовского, и как искусно и тонко нанослоем размазывала каждого, у кого хватало смелости сказать дурное слово в адрес главного режиссера или артиста. Тогда безобидная Аллочка реально превращалась в Аллу Геннадьевну на супертяжелом танке и проезжалась по всем несогласным.

Правда смелой Ильинская была только в интернете. В реальной же жизни, попадая в зону какой-либо дискуссии о спектаклях своего театра-кормильца, она спешила немедленно удалиться. Но иногда её задевало. Было достаточно всего пару резких фраз от местной блогерши в адрес спектакля Романовского или даже приглашенного режиссера, чтобы у Аллочки начинало скакать давление и приливать кровь к лицу. Если дискуссия становилась жарче, Ильинская могла и вовсе начинать хватать ртом воздух, видимо искренне удивляясь тому, как в театральном Севастополе может быть какое-либо ещё мнение кроме её собственного.

Её «идейные враги» объединялись в свои небольшие группки на страницах каких-нибудь пожилых городских активисток, не переваривающих творчество Романовского и давали там волю своей желчи. «О, смотрите, Пяточок опять покакала восторженной одой. Как всегда облизала своего Винни Краснова», «А она случайно не спит с Романовским?», «Да я вас умоляю, Романовский вообще не по этой теме», «Наша хрюшка опять в ударе!», «Тише, а то сейчас прибежит Аллочка-людоедка, поднимет тут вонь».

Такая нетерпимость Аллы к объективной критике и являлась для Арсения главным раздражающим фактором. То ли у человека была какая-то детская травма, то ли это просто свойство характера ― бросаться на амбразуру, защищая людей искусства, даже если они откровенно не блистали. Но чего добивалась Ильинская? Чтобы были одни хвалебные статьи? Арсений искренне этого не понимал. Неужели Алла не осознает, что всем вокруг затыкая рот, она таким образом себя выставляет не в самом лучшем свете?

Алла-завлит ― эта одна её грань. Но есть же ещё Алла-зритель. И здесь Воскресенский также впадал в ступор. Если Ильинской нравились спектакли других театров, она всегда могла разродиться километровой рецензией. Но если на странице Аллочки в течение суток была тишина, это значило лишь одно ― Аллочка тактично молчит. Понятное дело: профессиональная этика, её статус, и сам севастопольский театральный мир ― здесь все как под одним одеялом. Но даже в личной переписке Алла максимально соблюдала правила приличия. Алла как-то пришла на премьеру к своему давнему другу Игорю Дворникову ― режиссеру любительского театра при Дворце культуры. В тот вечер Арсений также был среди зрителей. И когда уже после спектакля он спросил в месссенджере Ильинскую о впечатлениях, она ответила максимально уклончиво и размыто: «Молодые люди занимаются тем, от чего искренне кайфуют. И это просто прекрасно, я считаю». Интересно, что бы Алла сказала о спектакле профессионального режиссера, и не её друга? Вряд ли бы суть кардинально отличалась. И в этом вся Аллочка Ильинская. Жанна д’Арк театрального Севастополя. Горя своим делом и идеями, готова сгореть дотла.

– Да, конечно, рецензия будет, уже завтра утром, ― Арсений выдавил из себя усталую улыбку. ― Алла, я ещё вот о чём хотел с тобой поговорить…, ― Воскресенский собирался с мыслями.

– Да, Арс, я тебя слушаю, ― Ильинская замерла в слегка волнительном ожидании.

– Я на прошлой неделе приносил тебе свои рецензии и все необходимые документы для вступления в Союз театральных деятелей…

– Да, я прекрасно помню, ― Алла продолжительно затянулась сигаретой, ― я уже всё отдала Ольге Денисовне, заместителю председателя нашего регионального отделения.

– Так вот… В общем… Алл, я передумал вступать в СТД.

– То есть как это? ― глаза Аллочки максимально округлились и в них читался если не ужас, то лёгкий шок от услышанного. ― Арс, ты что такое говоришь? Я не ослышалась?

– Нет, ты не ослышалась. Я считаю, что мне пока ещё рано. Я всего два года на посту редактора раздела культуры, у меня не так много театральных рецензий. И…

– Так, Арс! ― Алла быстро затянулась сигаретой и тут же нервно потушила её об урну. ― Ты мне это прекрати! Что значит ты передумал вступать в СТД? Ты же прекрасно пишешь о театре. Все наши тобой зачитываются. Я вообще планирую скоро запустить в Севастополе курсы по театральной критике и хочу тебя привлечь в качестве постоянного эксперта. У нас до тебя в городе вообще не было никакой театральной критики. Можно сказать, ты первопроходец в этом деле. И ты хочешь всё это бросить? Арс, не пугай меня.

– Алла, послушай, ― Арс устало закатил глаза, совершенно не желая развивать эту тему. ― Мне, конечно, очень приятно, что театральный Севастополь и ты в том числе так высоко оценили мои писательские способности, но пойми…

– Не понимаю, ― глаза Алла продолжали оставаться как пятирублевые монеты и казалось она вот-вот расплачется.

– Алла, и всё же, пожалуйста, попытайся меня понять. Я… Ну, понимаешь, не хочу быть привязанным к какой-либо организации… Это мне всё как-то чуждо… Я птица вольная. От кого-то зависеть не хочу.

– Да ни к чему ты не будешь привязан, ни от кого не будешь зависеть! ― Алла почти закричала. ― Да ты… Ты не понимаешь… Это такие возможности! Ты… Ты сможешь в Москву ездить на лаборатории СТД, учиться театральной критике, смотреть лучшие спектакли, набираться опыта… Это же так здорово… Я не знаю… Как ты…

– Алл, ну, вот так, ― Арсений тяжело выдохнул, но сказал это максимально мягко, словно успокаивая капризного ребёнка. ― Пойми, я не уверен, что в дальнейшем продолжу писать о театре и…

– Так, вот сейчас мне вообще не нужно этого говорить, это что вообще такое, это как? ― Алла занервничала ещё больше и стала зачем-то оглядываться по сторонам.

«Не уж то дерево ищешь, о которое хочешь побиться головой, ― со злой усмешкой неожиданно подумал про себя Воскресенский, ― что, потерял твой театр карманного критика? Сегодняшняя премьера будет моей последней лебединой песней для вас. А потом, всё, на волю, больше никаких театральных рецензий. Репортажи с выставок, с фестивалей, всяких там культурных проектов. И ничего другого. Найду вам какую-нибудь исполнительную критикессочку, которая будет до беспамятства любить театр. Моментально подружитесь. Будете с ней в твоём кабинете чаи распивать и молиться на талант Романовского. Найду, найду. Слава богу, полномочия редактора раздела культуры SevMedia мне позволяют это сделать. Отыщу какую-нибудь студентку-театралку с нашего журфака. Она не то что пойдёт, побежит к нам. И все будут счастливы».

– Алла, ну вот так, ― Арсения уже начинал утомлять этот разговор, ― ну… пожалуйста, просто прими и это и передай Ольге Денисовне, чтобы она не отправляла мои документы в Москву. Может быть, когда-нибудь я и созрею, но сейчас мне это точно не нужно.

– Ну, что ж, раз ты так решил…, ― Ильинская стояла словно пришибленная, ― раз ты так решил, твоё право. Очень, конечно, жаль, Арс.

– Ну, как есть, ― Воскресенский пожал плечами.

– Ладно, ― Алла резко ожила, будто встряхнув с себя весь груз полученной информации. ― Ну, что, тогда увидимся завтра на премьере? ― улыбка на её лице была максимально неестественной.

– Увидимся, ― кивнул Арсений, ― До завтра.

– Пока, ― Ильинская слегка помедлила, растерянно посмотрев по сторонам, а затем быстро пошла в сторону служебного входа, любезно кивая коллегам, выходившим на перекур.

Проводив Аллу задумчивым взглядом, Воскресенский направился в свою журналистскую обитель ― громкий и суетливый мир бесконечных дедлайнов, быстрых как пуля новостей и закаленных в боях добытчиков жареной информации. Уже на подходе в редакцию он увидел своих коллег, стоящих на балконе, и с весёлым задором обсуждающих местную текучку. Доносившийся громкий смех явно свидетельствовал о том, с какой лёгкостью и иронией они научились относиться ко всему, что попадает в севастопольское инфополе и никоим образом не тянуть это в свою жизнь. Это никогда не выйдет за пределы их диктофонов и мониторов ноутбуков.

Но у Арсения видимо была совсем другая прошивка. Тусуясь с театральными деятелями на разных фестивальных фуршетах и закрытых посиделках, он слишком плотно вошёл в этот крохотный и уязвимый мир севастопольской культуры. И сейчас Арсений понимал, какой же это было его фатальной ошибкой. Воскресенский очень остро чувствовал фальш и неискренность, а культурным кругам это всегда было свойственно, как ни крути. Спектакль мог оказаться откровенно провальным, но главные лидеры мнений всегда с широкой улыбкой заявляли режиссеру, что его творение ― чуть ли не шедевр вне времени. И между собой деятели культуры взяли этот принцип как негласное правило ― взаимное восхищение друг другом. Воскресенского это иногда доводило чуть ли не до слепой ярости. И вот за эту фальш, за этот идиотский закон приличий ― «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку» ― Арсению где-то подсознательно хотелось наказать этот «мир высокого искусства», толкнуть его под холодный душ. Но имеет ли он на это право?

Ещё вчера Воскресенский на окраине Москвы таскал неподъемные коробки с книгами, в тесной и вонючей подсобке забивал товар в базу и проклинал свою жизнь. Если бы не звонок мамы, которой подруга скинула объявление о вакансии в SevMedia, вполне вероятно, что он бы уже давно отдал концы в этой холодной и прожорливой Москве. Севастополь вновь принял Сеню в свои тёплые объятия и дал прекрасную работу, что уж там говорить. Местные театры оценили его писательские способности и быстро взяли под крыло, опекали, давали возможность максимально раскрыть свой талант. Его рецензий ждали, читали, обсуждали, делились ими в соцсетях. Он, Арсений Воскресенский, имеет ли теперь право, следуя своим убеждениям, подставить местной культуре такую подножку?

Тут уже чуть ли не вырисовывалась картина по Достоевскому ― тварь ли он дрожащая или право имеющий? Вспомнился разговор со Светой Новиковой. Уж в её то глазах он точно тварь дрожащая. Хвалит, да хвалит. Нет чтоб набраться смелости и прямо сказать ― а король то голый! Может пора уже начать писать настоящую критику, а не хвалебные оды? В достаточно тонком вопросе о том, что из себя представляет настоящая театральная критика, Арсений пока, увы, недостаточно разбирался. Из-за отсутствия опыта, насмотренности и писательского стажа. Но одно он знал абсолютно точно ― ему нужно перестать хвалить. В любом спектакле есть слабые места. И сегодня на премьере «Тартюфа» он их обязательно найдёт. Даже сходит на спектакль несколько раз, если понадобится.

Провалившись в эту пучину мыслей, Воскресенский и не заметил, как оказался в своём рабочем кабинете. Когда-то это была довольно просторная кладовка для всякой офисной рухляди, но руководство SevMedia решило переоборудовать её под рабочее пространство. Первые полгода Арсений работал в большом общем кабинете, где вечно стоял шум и гам, и в такой атмосфере писать абзац, посвящённый оригинальной сценографии премьерного спектакля было иногда непосильной задачей. Штат SevMedia постоянно расширялся, а Сеня с таким же завидным постоянством вёл свои соцсети, где часто под действием n-ой рюмки коньяка называл себя закоренелым интровертом и чуть ли не социопатом, который устал от мира, людей, работы, культуры и хочет вообще сбежать с этой планеты. Руководство СМИ учло его душевные излияния и когда корреспондентов в SevMedia стало слишком много, культурного обозревателя деликатно попросили переехать в коморку на окраине офиса.

На столе Воскресенского хаотично были разбросаны пресс-релизы культурных мероприятий, программки недавних спектаклей и рекламные флаеры различных концертов. Арсений сгрёб все бумаги в одну кучу и положил на край стола. Включил ноутбук. Как всегда, загружался целую вечность. Открыл почту. В «Непрочитанных» накопились уже десятки неактуальных рассылок от пресс-секретарей, афиши от театров, приглашения на фестивали и прочие культурные «письма счастья». Воскресенский понимал, что уже не даст всем этим прекрасным людям обратную связь и одним кликом отправил письма в корзину. В последние три месяца он откровенно запустил свою работу и тянул культурный раздел SevMedia уже больше по инерции, чем по желанию и элементарному чувству ответственности. «Хоть бы Маша не узнала, что я всё это проворонил», ― подумал Арсений, удаляя письма из корзины.

Маша Барановская. Главред SevMedia, выпускница литинститута имени Горького. Писала запредельно талантливые рассказы. Размещала их на «Проза.ру». Сеня ими просто зачитывался и читал маме вслух за вечерними винными посиделками. Но Маша зачем-то решила уйти в журналистику и стала главным редактором общественно-политического издания. Воскресенский искренне не понимал такой метаморфозы. Маша, зачем? Зачем тебе вся эта грязь? Ты же литератор от Бога. Ну да ладно, каждый человек волен выбирать свой путь.

Арсений никогда не забудет собеседование с Барановской. Перед этим он отправил ей на почту свои откровенно детсадовские рецензии на фильмы, написанные ещё во времена студенческой практики. Давая оценку его опусам, Маша отводила глаза и говорила, что всё это на слабую троечку. Тогда у Сени моментально испарился весь боевой настрой и он, чуть ли не заикаясь, начал перечислять всю свою трудовую историю. Почти сразу после университета устроился администратором в Центр йоги. Не срослось. Ушёл. Далее ― работа менеджером по рекламе в кафе, находящимся на стадии запуска. Что-то не заладилось. Попрощался. Потом устроился копирайтером в рекламное агентство. Тоже что-то не то. Всех поблагодарил и ушёл. После этого уехал себя искать в Москву, но не нашёл и от отчаяния устроился приёмщиком товара в книжный магазин на окраине столицы. Через два месяца работы позвоночник приказал долго жить. Написал заявление по собственному и вернулся в Севастополь.

Маша многое повидала на своём веку и казалось, что по невозмутимому и спокойному взгляду, которым она поначалу смиряла Воскресенского, её практически ничем невозможно удивить. Но в какой-то момент она начала растерянно хлопать глазами, стремительно покидая свою зону комфорта. Выражение лица «я всё знаю и понимаю в этой жизни» испарилось за считанные секунды.

– Арсений, как я вижу, вы взрослый и вполне здравомыслящий человек, ― Барановская долго собиралась с мыслями, прежде чем начать говорить. ― Скажите, пожалуйста, вы сами не задумывались, почему ваша трудовая история складывалась таким образом? ― она подняла на него серьёзный взгляд.

Сеня опустил глаза в пол и долго не решался что ответить.

– Честно, я не знаю, ― наконец выдавил он из себя.

– Понятно, ― это слово Маша уронила тяжёлым камнем и Воскресенскому показалось, что на этом собеседование завершится, но Барановская продолжила. ― Давайте так… Мы сейчас обнулим всё, что было до сегодняшнего момента и начнём вашу профессиональную историю с чистого листа. Как вы на это смотрите?

Минуту назад все надежды и чаяния у Арсения упали в пятки, а теперь вспорхнули вновь, стремясь навстречу ко второму шансу.

– Я… Я смотрю на это очень положительно.

– Вот и отлично. Тогда поступим следующим образом. Так, у нас сегодня четверг. Давайте к завтрашнему утру вы подготовите обзор культурных мероприятий на выходные. Кстати, в эту субботу в нашем театре премьера «Анны Карениной» Романовского. Я бы хотела, чтобы вы сходили на спектакль и написали рецензию. Скажем так, это будет ваше основное тестовое задание, ― Маша впервые улыбнулась с начала собеседования. ― К вашим статьям о кино у меня много вопросов, но что-то мне подсказывает что театральные рецензии у вас могут получиться. Вы отправляли резюме на вакансию корреспондента, но мне кажется, что ваше ― это именно культурное направление. Я сейчас вам дам контакты завлита, свяжитесь с ней, скажите, что от меня. Она забронирует вам место. Записываете? Алла Ильинская.

Сеня вынырнул из воспоминаний обратно в свой кабинет. Достал из сумки диктофон, наушники и принялся расшифровывать запись со вчерашнего открытия выставки в художественном музее, а на очереди ждал материал с презентации книги в городской библиотеке. Вначале пальцы уверенно застучали по клавиатуре, но с каждой минутой темп заметно снижался и в какой-то момент Воскресенский заметил, что пальцы зависли над клавиатурой и слегка подрагивают. Женский скрипучий голос в диктофоне, что-то увлечённо вещающий о картинах художника, слился в неразборчивый поток звуков. Запись близилась к концу, а Арсений так и застыл на первом абзаце. Воскресенский выключил диктофон и, резко отбросив наушники, невидящим взглядом уставился в монитор. Больше всего на свете ему сейчас хотелось убежать с редакции куда глаза глядят. Поймать маршрутку, доехать до конечной, оказаться за чертой города, а там до самых сумерек бродить по просёлочным дорогам. А главное ― отключить телефон. Чтобы ни одна живая душа не могла до него дозвониться. Ни один пресс-секретарь, директор фестиваля, организатор выставки. Пусть недоумённо пожимают плечами и идут дальше по своему списку. Что, если в SevMedia не появится публикация об их суперважном мероприятии, мир вокруг рухнет? Их уволят с работы? Директор фестиваля от отчаяния повесится в своём кабинете? Да как же так, Воскресенский не напишет о нас статью своим прекрасным литературным языком! Всё, можно закрывать фестиваль и уходить из культуры. Одна абсурдная мысль наслаивалась на другую. И лишь только треснувший пополам карандаш и открывшаяся дверь в кабинет вывели Воскресенского из ступора. На пороге стояла Барановская. Это была миниатюрная брюнетка с большими карими глазами ― живыми, добрыми, но всегда сосредоточенными, словно её внутренний «пентиум» перерабатывал за секунду целые гигабайты информации.

– Сень, есть минутка? ― спросила Маша, задержавшись на пороге.

– Да, Маш, да, конечно, заходи, ― Сеня ещё не до конца отошёл от ухода в себя.

– Слушай, а открой наш раздел культуры, ― Маша подошла к Воскресенскому и, подвинув стул, подсела к нему.

Воскресенский открыл страницу SevMedia, посвящённую севастопольской культуре. В отличие от основного сайта, выполненного в строгом сине-белом решении, она была оформлена в золотистых и чёрных цветах. Это была идея Маши. Собственно, она разрабатывала и весь функционал сайта. Как редактор, Арсений только придумал рубрики. Уже на старте проекта его заинтересованность оставляла желать лучшего, но к сегодняшнему дню не осталось ничего кроме равнодушия. Барановская минут пять распиналась перед ним, увлечённо объясняя, как хочет изменить шапку сайта, как переделать календарь культурных событий, какие новые рубрики добавить. Сеня поначалу старался вникнуть в то, что говорит его редактор, но затем понял, что не поспевает за скоростью её мысли и в какой-то момент голос Маши начал отдаваться в его голове лишь далёким эхом. Он вновь бродил по просёлочным дорогам, утопающих в сумерках.

– … А само название мы сделаем чуть ярче и немного его растянем. Как на это смотришь? ― лишь только когда Барановская завершила свой длинный рабочий монолог, Воскресенский вернулся в кабинет.

– А? Что ты говоришь?

– Я спрашиваю, как смотришь на моё предложение, ― слегка упавшим голосом произнесла Маша. ― Ты вообще меня слушал?

– Да, да, конечно слушал. Прости, просто на секунду задумался.

Барановская внимательно посмотрела на Сеню, явно сомневаясь, что он усвоил хотя бы треть того, что она говорила.

– Сень, у тебя всё хорошо?

– Да, вполне, всё отлично, ― Арсений искал за что зацепиться глазами, лишь бы не встретиться с испытывающим взглядом Маши. ― А почему ты спрашиваешь?

– Ну, не знаю, ― Барановская устало выдохнула, ― Мне просто кажется, ты в последнее время сам не свой. В статьях делаешь кучу глупых грамматических и стилистических ошибок, часто забываешь о мероприятиях, опаздываешь на летучки. Сень, соберись. Я как-то тебя вообще не узнаю. Ты словно замороженный. Проснись. Пожалуйста, не завали мне раздел культуры. Я вложила в него слишком много сил и ресурсов. Сама сделала страницу, разработала функционал, привлекла авторов. Хотя это была твоя задача, как редактора раздела. Ладно, тогда я делала скидку на то, что ты только вливался в процесс. Сень, ну сейчас то нельзя тормозить. SevMedia за годы существования в севастопольском и крымском инфополе завоевал репутацию интернет-ресурса, где отвечают за качество. И твой раздел культуры ничем от него не отличается. Это его дочерний проект, который должен делаться на уровне. Сень, я очень лояльный и понимающий человек, но халтуры не потерплю ни при каком раскладе. Пожалуйста, не заставляй меня жалеть о том, что я поставила тебя во главе проекта. Я не знаю, что у тебя сейчас происходит в жизни, не считаю правильным в это лезть, но давай уже как-то разберись со всем этим и вернись к нам. Я надеюсь, боевую задачу уяснил?

– Да, Маш, уяснил. Я… я возьму себя в руки и… всё будет хорошо.

– Очень на это надеюсь, ― Маша смерила Сеню тяжёлым взглядом и резко встала. Проходя мимо стола, она случайно задела рукой кипу бумаг, которую Воскресенский небрежно положил на край.

– Ох, прости! ― Барановская хотела поднять бумаги, но Арсений её остановил.

– Маш, не надо, я сам.

– Ладно, ― уже у самой двери Барановская обернулась и бросила осуждающий взгляд на стол Воскресенского. ― Сень, и наведи уже хоть какой-то порядок у себя. Ну нельзя же так запускать своё рабочее место. Всё начинается вот с таких мелочей. Бардак на столе, бардак в жизни, а потом и… В общем, всё. Работай.

Маша вышла, закрыв за собой дверь. Сеня какое-то время посидел в задумчивости, потом бросил взгляд на разбросанные бумаги, но в следующую секунду передумал их собирать и вернулся к статье. Этот день прошёл мимо Воскресенского во всех смыслах. Он даже не вышел на обед, так и просидев в своей каморке за статьёй о выставке, которую к шести вечера смог написать только наполовину. Слова упорно не хотели складываться в осмысленные предложения, текст уже плыл перед глазами. Воскресенский взял телефон и стал бездумно листать ленты соцсетей. Открыл сообщения, затем переписку с Романовским. Последнее сообщение было от него, где он назначал время интервью.

«А что если…, ― пронеслось в голове у Арсения, ― может, рискнуть? В конце концов за своё место под солнцем надо бороться. Макс, прости, ничего личного». Сеня набрал сообщение Романовскому и перед тем, как отправить, внимательно перечитал.

«Алексей Владимирович, добрый вечер! Прошу прощения за беспокойство. Долго не решался Вам написать. Трудно подбирать слова, когда речь идёт о таком смелом предложении с моей стороны, но я всё же рискну. Алексей Владимирович, недавно совершенно случайно узнал, что в вашем театре скоро освободиться должность завлита. Вы знаете, я хочу вам откровенно сказать… Через месяц уже пойдёт третий год, как я веду культурное направление на SevMedia. Подкралось эмоциональное выгорание, с которым не всегда понимаешь, как справиться. Захотелось глотка свежего воздуха ― новых задач, новых проектов, новых лиц вокруг себя. А главное ― сосредоточиться на одном направлении. В данном случае, на театре, конечно. Скажу Вам откровенно, я устал на себе тянуть всю нашу севастопольскую культуру. Не хочется распыляться на всё подряд, а выбрать для себя один путь и уверенно по нему идти. Мне кажется, у нас с вами как-то сразу установился доверительный контакт. Каждое наше интервью ― результат нашей общей с вами работы, согласитесь. Я прекрасно понимаю, что заменить Аллу Геннадьевну ― театрального профессионального высокого класса ― никогда не смогу. Она такая одна и её действительно никто не заменит. 

Мои взаимоотношения с театром начали складываться именно после рецензии на ваш спектакль «Анна Каренина». Моя первая рецензия. Первые шаги в театральной критике. С этого всё для меня началось. Я понимаю, что мои познания и опыт вообще не сравнимы с опытом Аллы. Но, Алексей Владимирович, если Вы всё-таки решите рассмотреть мою кандидатуру на эту должность, я буду очень этому рад. Да, все эти годы мы с вами общались в иной плоскости ― режиссёр и журналист. Режиссёр и завлит ― это уже совсем другая история. И вам непривычно, и мне страшно ― совершенно другой коллектив, совершенно другие масштабы. Нельзя знать, как всё срастётся и срастётся ли вообще. Но, всё-таки, мне кажется, что два творческих человека смогут найти общий язык. Ваш театр дал мне путёвку в жизнь. И я хочу в нём работать. Буду безмерно счастлив, если Вы мне дадите такой шанс. С уважением, Арсений».

― Ну, с Богом, ― тихо произнёс Арсений и нажал «Отправить». Сообщение улетело Романовскому.

«А как же теперь быть с рецензией? ― Воскресенского уносил новый поток мыслей. ― Если Романовский решит меня взять, то о его спектакле надо написать как-то… мягко что ли. И получается, опять всё буду хвалить. Новикова снова изойдёт желчью. Да и фиг с ней. Ради такой должности можно и потерпеть. К завтрашнему вечеру уже так или иначе всё будет ясно. Романовский может и в течение пары часов прочитать сообщение и дать ответ. Ну, хорошо, может и не сразу ответит. Нужно подумать. Такие решения быстро не принимаются. Но суток вполне достаточно, чтобы определиться, так ведь? А если он прочитает и не ответит? Или ответит вежливым отказом? Что тогда делать? Держаться намеченного курса? Господи, да что я несу?! Возьмёте к себе в театр ― напишу добрую рецензию, не возьмёте ― злую. Фу, как это низко! Напишу объективную, напишу, как есть. Если спектакль действительно будет достойный, напишу, как есть. Будут недостатки ― честно о них скажу. В конце концов, в независимости от того, возьмёт меня к себе Романовский, или нет, он даже больше меня уважать начнёт, если я впервые не побоюсь назвать вещи своими именами».

В дверь постучали. Сеня слегка вздрогнул.

– Да, да!

Из-за двери выглянула Маша.

– Всё ещё сидишь? ― с тенью сочувствия спросила Барановская. ― Иди уже домой. Не засиживайся.

– Да, скоро уже пойду. Только статью закончу.

Маша опустила взгляд вниз и увидела, что на полу всё ещё были разбросаны рабочие бумаги Воскресенского.

– Ты что, до сих пор так и не убрал? ― у Барановской чуть не вырвался нервный смех.

– Ох, совсем забыл! ― Воскресенский максимально прочувствовал всю неловкость момента. ― Да просто заработался, сейчас уберу.

Маша недоумённо округлила глаза.

– Ладно, я ключи оставлю на тумбочке в прихожей. Будешь уходить, отключи, всё закрой, поставь на сигнализацию. Не забудь ключи отдать на вахту охраннику. До завтра. ― Барановская ещё раз бросила взгляд на разбросанные бумаги и, покачав головой, закрыла за собой дверь.

Сеня ещё какое-то время посидел в задумчивости, а затем встал и начал медленно собирать листы. Взяв бумаги под мышку, он вышел из кабинета и направился на балкон. Закурив сигарету, Воскресенский сел на стул и начал изучать этот внушительный архив. Какие-то мероприятия уже были давно отработаны и пресс-релизы потеряли свою актуальность, что-то только предстояло осветить, но чем дольше он перебирал эти «письма счастья», тем сильнее нарастало чувство раздражения и отделаться от него Арсений уже никак не мог. И вот на глаза попался пресс-релиз премьерного «Тартюфа», который состоится уже завтра, 20 августа. Решил проверить сообщения. Вдруг Романовский уже прочитал? Открыл соцсеть. Да, главреж прочитал, но ничего не ответил. И был уже оффлайн. В этот момент внутри Воскресенского что-то щёлкнуло ― очень ощутимо и болезненно. Свои дальнейшие действия он не мог себе объяснить. Сеня решил просто поддаться порыву ― странному, возможно где-то истеричному. Докурив сигарету, он ещё раз взглянул на свои рабочие бумаги и резким движением отправил их с балкона, а затем задумчиво наблюдал, как весь этот культурный архив последних трёх месяцев красиво разлетается по севастопольскому проспекту, утопающему в вечерних огнях.

Глава 3. Полемика об этике и профессионализме

Даня нажал кнопку «Стоп» на диктофоне и внимательно посмотрел на Арсения.

– Прям так выкинули всё с балкона?

– Прям так и выкинул, ― Сеня слабо улыбнулся. ― Не беспокойтесь, никому на голову это не улетело. Проспект был практически пустой.

– Хорошо, что ваш редактор успела уйти и бумаги на неё не полетели, ― Даня чуть не засмеялся.

– Ну, я парень без башни, конечно, но не совсем же идиот.

– Ну, знаете ли…, ― Даня продолжал улыбаться, ― пресс-релизы, летящие с балкона на голову главного редактора по сравнению с тем, что вы устроили на выставке в нашем театре ― это невинная детская шалость.

– Ну что я могу на это сказать, ― Воскресенский встал с кровати и, подойдя к окну, начал сканировать улицу невидящим взглядом. ― До того срыва мое эмоциональное состояние было вполне устойчивым, но… где-то глубоко начал созревать нарыв. На посту редактора раздела культуры SevMedia я в какой-то момент начал задыхаться, как будто что-то внутри сдавливало. Слишком много людей стало вокруг, все от меня чего-то хотели. Как будто загоняли в угол, всей толпой шли на меня, тыкали в лицо своими пресс-релизами. И вот я уже буквально вжат в стену, кричу не своим голосом, а они всё идут и идут нескончаемым потоком, как в фильмах ужасов про зомби.

– Арсений, может, когда у вас началось такое восприятие профессии, уже тогда нужно было уходить? ― в голосе Волкова зазвучало беспокойство, ― Не мучать себя?

– И куда бы я пошёл? Опять таскать коробки с книгами? Тогда мне ещё как-то хотелось доказать себе, что не сломаюсь, выдержу. Хотя выгорание уже подкрадывалось. Скрывать не буду. А тут меня еще начинают какие-то длинноногие фифы тыкать носом в мой непрофессионализм, мою мягкотелость. Приятного мало.

– А профессионализм по-вашему это… ― находить в спектаклях недостатки и…уделять им большую часть рецензии? ― Даня искренне хотел понять, без малейшего желания обидеть.

– Послушайте…, ― Сеня резко повернулся к Волкову, ― у меня не было стремления кого-то намеренно задеть или унизить. Просто так получилось. Тогда всё сыграло роль: и молчание Романовского на сообщение, и моё предвзятое отношение к спектаклю, нелюбовь к Мольеру, дурное настроение в конце концов, с которым я шёл на премьеру. И дело не в подходе ― хвалить или ругать спектакль. Я просто чувствовал, что делаю что-то неправильно, не туда иду в своих рецензиях. Понимаете? Я читал на досуге питерскую и московскую театральную критику и тональность тех рецензий не всегда была дружелюбной. Мне казалось, так и нужно.

– Но… там же наверное писали люди с большим опытом…, ― Даня боялся подобрать не те слова, чтобы не вывести Сеню из себя, ― а вы только начинали и… может надо было выбрать для себя другой путь? Ругать спектакль, не имея крепкого театрального бэкграунда ― это как выйти на минное поле. Вы же это понимаете? Чтобы не сесть в лужу, каждое осуждение или даже резкое слово в адрес постановки должно быть подкреплено железобетонными аргументами. Ну, это как я вижу, хоть я и не критик.

– Судя по тому, как вы рассуждаете, учились на юридическом?

– Нет, что вы, я только журналист. Просто мне кажется, если бы вы в той рецензии выбрали немного другую тактику, всё бы завершилось не настолько драматично.

– Знали бы вы, какую тактику по отношению ко мне выбрала наша театральная тусовка, чтобы в очередной раз доказать своё величие и неприкосновенность, ― Арсений вернулся на кровать и посмотрел на Даню. ― Да, мне хотелось немного блеснуть эрудицией, да, у меня недостаточно опыта, но так нельзя с людьми. Человек только вступает на эту театрально-критическую стезю, будь она не ладна, а его за несколько ошибок обвиняют в тотальном непрофессионализме, смешивают с грязью и навсегда отбивают не только желание писать о театре, но и писать вообще. Хотя скажу честно, я даже не считаю это ошибками. Это было моё мнение. Но в той яме со змеями, куда я угодил, не может быть своего мнения. Выскажешь ― сожрут и не подавятся. Так они и сделали.

– Арсений, что они сделали? ― Даня с участием посмотрел на Сеню и похоже начал проникаться своим собеседником.

– Говорю же ― сожрали. Уничтожили, растоптали, смешали с грязью. Хотя, по сути, не их надо винить. Они лишь подхватили волну. А главную гранату кинула Алла Ильинская. Когда рецензия вышла на SevMedia, она разместила её у себя на странице, подписав: «Есть такая замечательная буква в русском алфавите! БЭ ― бЭстактность!». Аллочка обвинила меня в бестактности, а более матёрые сторожилы театрального дела ― в непрофессионализме. Тонна говна ровным слоем распределилась по всем 85 комментариям. А вы рецензию читали?

– Когда вся эта шумиха вокруг вас только поднялась, я заходил на SevMedia, пробегал текст глазами, но внимательно не читал. Сегодня же почитаю.

– Почитайте. Возможно, вы согласитесь с большинством ораторов, что я нанёс театру непростительную обиду. А может примите позицию тех, кто встал на мою сторону. Там в комментариях были и такие. Особенно запомнились реплики одного парня. Никогда его не знал раньше, но он по сути выступал моим адвокатом в этом… я бы сказал, судебном процессе. Вышла бурная полемика, но когда всё это читал, у меня было полное ощущение, что я в зале суда и совсем скоро театральные эксперты мне вынесут приговор. И знаете, мне ещё вот что интересно. Если бы не самую хвалебную рецензию на «Тартюфа» написал бы какой-нибудь авторитетный критик, и, допустим, откровенно задел кого-нибудь из артистов, Алла так же бы поступила? Разместила бы на своей странице его рецензию и обвинила бы в бестактности? Очень сомневаюсь. Кишка бы оказалась тонка. А провернуть такое с начинающим журналистом ― в порядке вещей. И, да, конечно, всё это, естественно, в воспитательных целях. О чём мы тут вообще говорим? А выглядело это как показательная порка. Мол, смотрите: и так будет с каждым молодым журналистом, если он осмелится высказать мнение, которое будет расходиться с позицией великой и всемогущей Аллы Ильинской.

***

Сеня вошёл в свою комнату и, бросив пиджак на диван, мешком рухнул на стул у компьютера. Расстегнув верхние пуговицы рубашки, он включил системный блок и достал из ящика стола железную флягу. Сделал хороший глоток. Встал, открыл окно, нервно вытащил из пачки сигарету и, щёлкнув зажигалкой, выпустил густые клубы дыма в вечерний воздух. Премьерный вечер до сих пор стоял перед глазами. И даже не сцены из спектакля, а встреча с Романовским в зрительском фойе. Рассыпаясь в любезностях и улыбках, он всем жал руки, а кого-то даже по-дружески обнимал. Такой счастливый был. И вот он встретился с Сеней глазами. Подошёл, поздоровался и одарил его точно такой же улыбкой, как и всех, с кем контактировал до этого. Абсолютно идентичной. Словно, в самом начале вечера он приклеил её себе на физиономию суперклеем. Воскресенский заметил, что на своих премьерах Романовский всегда был таким ― лучезарным солнышком. Но Сене как-то довелось посидеть у него на репетиции и он с изумлением обнаружил, что в богатом словарном запасе интеллигентного с виду Алексея Владимировича отведено особое место нецензурной лексике. И вот стоит такой весь из себя светящийся Романовский и, прищурив глаза от удовольствия, жмёт руку Арсению. Несколько секунд и он умчался дальше по фойе в сторону партера. И никакого намёка на полученное сообщение. А с тех пор прошли сутки. Всё это время Воскресенский тешил себя надеждой, что, возможно, человек решил, что такие темы лучше обсуждать не в переписке, а при живой встрече и поэтому не отвечал. Ну, вот, состоялась трёхсекундная встреча. И всё. Если бы Алексей Владимирович хотел видеть Сеню в своём театре, между ними произошёл бы какой-нибудь диалог. Но диалога не случилось. И ведёт он себя так, как будто Арсений ему ничего не писал. Значит это конец. Может Романовского возмутило, что он полез во внутренние дела театра? Ведь информацию о возможной вакансии завлита Воскресенский получил в статусе «у нас по театру новость пронеслась». Хотя, с другой стороны, что здесь такого? Он журналист. Варится в этой кухне. Узнал и всё. Но все эти мысли и предположения уже не могли изменить главного ― как в коллеге Романовский в нём не заинтересован. В партер Воскресенский заходил совершенно опущенный, уже заранее ненавидя премьеру «Тартрюфа» и всех, кто приложил к ней руку. И где-то глубоко, очень глубоко, он ненавидел и себя.

Докурив сигарету, Сеня с остервенением, словно раздавливая мерзкого жука, потушил в пепельнице окурок и сел за компьютер. Открыл Word. Белый чистый лист. Такая же пустота сейчас была у него в голове. Спектакль отложился в голове какими-то отдельными невнятными фрагментами. И так прошло 15 минут гипнотизирования монитора. Постепенно из тумана начали проступать какие-то образы и сцены. Медленно и неуверенно пальцы застучали по клавиатуре.

Дойдя до третьего абзаца, Арсений подумал, что было бы неплохо провести параллель с каким-нибудь известным спектаклем по пьесе Мольера. Открыл Ютуб. На быстрой перемотке посмотрел мхатовский спектакль «Тартюф» 1989 года в постановке Анатолия Эфроса.

«Если сравнивать нынешнего “Тартюфа” севастопольского театра и интерпретацию Эфроса, то, что там говорить ― актёрский ансамбль разных масштабов. ― начал писать Воскресенский, ― Станислав Любшин (Тартюф), Александр Калягин (Оргон), Анастасия Вертинская (Эльмира) ― их попадание в образы было настолько точным, что трудно представить других актёров в роли мольеровских героев. «Тартюф» Алексея Романовского, на мой взгляд, добротный ремейк известной постановки МХАТа, где отдана дань классической комедии.

Вообще интересно, как разные режиссеры в разные эпохи видят Тартюфа. Анатолий Эфрос рассматривал в этом образе двух сильнейших артистов ― Иннокентия Смоктуновского и Станислава Любшина, отдав предпочтение Любшину. В его восприятии Тартюф был наглым, опасным и весьма гибким обманщиком. “Надо сыграть не ханжу, а претендента на власть. Политикана. Человека, способного завоевывать и одурманивать”, – писал Эфрос в процессе работы над спектаклем. И действительно, в Тартюфе Любшина был тот неповторимый шарм, поддавшись которому, можно было потерять все ориентиры»

Медленно, но уверенно Сеня дошёл до абзаца, посвящённого актёрскому ансамблю. Нужные слова долго не приходили. Начинал набирать предложение и стирал. И так несколько раз. Встал из-за стола, подошёл к окну. Закурил. Первая медленная затяжка, вторая, третья… Разбежавшиеся мысли вновь собираются вместе. Сделав глоток из фляги, Воскресенский продолжил.

«В постановке Алексея Романовского Тартюфа исполнил Михаил Краснов. Сыграно это было талантливо, и я бы даже сказал, академически безупречно. Однако… Не покидало ощущение, что Тартюф Краснова ― персонаж из какой-то другой пьесы, не мольеровской. При том, что Михаил Краснов делал всё по-актёрски правильно, в нём совершенно не читался человек, способный “завоевывать и одурманивать”. В этом Тартюфе не было ни капли обаяния и попасть под влияние такого персонажа едва ли возможно».

«Ну, что после небольшого кнута можно и пряничка дать», ― размышлял про себя Воскресенский, уже основательно увлёкшись текстом.

«Отдельно хотелось бы выделить Екатерину Прохорову, исполнившую роль строптивой служанки Дорины. Эмоциональный окрас каждой её реплики оказывал на зрителей безоговорочное действие ― если ни смех, то аплодисменты; если не аплодисменты, то смех. Это тот самый случай, когда актёрская энергетика гармонично сосуществует с человеческим обаянием. И, конечно, этому симбиозу в рамках одной сцены становится тесно, и он прорывается в зал».

«Ну что, можно и завершать. Никого особо не обидел, высказал честное мнение. Имею я на него право? Конечно, имею. По крайней мере все поймут, что я не какой-нибудь там карманный критик, а журналист со своей позицией», ― Воскресенский явно был доволен рецензией. Еще один глоток из фляги. Последний абзац.

«Анализировать какие-либо другие составляющие спектакля не вижу особого смысла. В оформлении сцены не наблюдалось никаких сложных решений ― всё соответствовало эпохе “Тартюфа”. Режиссер также не стремится искать в классической комедии скрытые смыслы и не пытается явить зрителю “театр сложных метафор”. Алексей Романовский сделал всё как положено ― пошёл по классическому пути, позволив мольеровской комедии остаться именно таковой. В этой истории нет ни малейшего намёка на пошлость, а только безграничное уважение к своему зрителю. Такой “правильный театр” – сегодня редкое явление, но радует, что в культуре XXI века оно ещё существует».

Арсений решил не откладывать публикацию рецензии в долгий ящик и, внимательно вычитав текст, разместил статью на сайте. Довольный результатом, Сеня переоделся в пижаму и нырнул под одеяло, даже не подозревая, что завтра начнётся в театральном Севастополе с его подачи. И, конечно, не только его.

Будильник прозвонил в 8 утра. Сеня нащупал телефон и, отключив раздражающий звук, повернулся на другой бок, провалившись в сон ещё на два часа. Когда открыл глаза и взглянул на часы, понял, что капитально проспал.

– Да твою ж мать! ― Воскресенский резко встал с кровати и хотел было в спешке начинать день, но понял, что сил совершенно нет и жутко раскалывается голова.

Сон всё ещё не хотел отпускать и Сеня уронил голову на подушку. Чтобы в очередной раз не заснуть, Арсений взял телефон и начал мониторить соцсети. И тут ему на глаза попался пост Аллы. Ильинская опубликовала Сенину рецензию на «Тартюфа» и подписала: ««Есть такая замечательная буква в русском алфавите! БЭ ― бЭстактность!» У Воскресенского округлились глаза, сон как рукой сняло и даже голова стала меньше болеть. Под постом уже было порядка тридцати комментариев и люди продолжали писать. Сеня прочитал первый комментарий от какой-то барышни: «Совершенно недопустимо так нарочито сопоставлять спектакли из двух разных столетий. Другое дело, если бы его авторы указали, что сделали ностальгический ремейк на постановку Эфроса. А вообще, рецензия абсолютно непрофессиональная. Дилетантство в чистом виде. Откуда вообще вылез этот Арсений Воскресенский?»

Не отрываясь от экрана смартфона, Сеня встал с кровати и направился в ванну. Поставив телефон на подставку, он выдавил пасту на щётку, продолжая погружаться в дискуссию, развернувшуюся вокруг его рецензии. Некий Антон решил встать на защиту Арсения: «Не совсем понимаю, в чём суть претензии к автору. Человек высказал своё мнение. Я считаю, он имеет на это право. А то, что его мнение не совпадает с вашим, ещё не является признаком бестактности. Он так увидел и сформулировал свои мысли через ту параллель, которая возникла». Первая комментаторша на это ответила: «Он так увидел ― это про художников и им это простительно. А человек ― журналист серьёзного издания. Выражая своё мнение публично, он должен осознавать, что о его мнении люди тоже могут выразить своё мнение».

Полемика вокруг Сениной рецензии набирала обороты. К ней подключились тетатроведы, критики, журналисты, в общем все неравнодушные к театру. Было ощущение, что Алла собрала вокруг себя целый суд присяжных, которым предстояло решить ― дать возможность Воскресенскому и дальше заниматься своим делом, или с позором выкинуть из профессии. Арсений очень ярко представил, как эта дискуссия театральных экспертов могла бы выглядеть в режиме оффлайн…

***

Все эти уважаемые дамы и господа сидели в просторном кабинете за круглым столом с недовольными и сосредоточенными лицами. Перед каждым лежала Сенина распечатанная рецензия. Они внимательно изучали текст и качали головой. Кто-то тяжело вздыхал, кто-то возмущенно округлял глаза, а некоторые читали статью со снисходительной улыбкой.

– Антоша, дорогой мой, ― Алла серьезно посмотрела на собеседника, ― ну ты же наверное в курсе, что есть разница между мнением и рецензией? Мнение может быть безответственным, а рецензия ― ни при каких обстоятельствах.

– Алла, прости меня, конечно, но я что-то не вижу, чтобы он подписался «критик Латунский», ― Антон взял лист и показал Алле.

– Антошечка, я не слепая, ― Ильинская церемонно улыбнулась, ― То, что я могу высказать тебе в своём кругу, я никогда, понимаешь, никогда не выскажу публично. Так просто не делается.

– Но я всё равно не могу понять, что тебе конкретно не нравится в это статье. То, что человек сравнил постановку театра с другим спектаклем? Алла, ну давай будем честными, так часто делается.

Ильинская нетерпеливо закатила глаза и уже хотела ответить, но в разговор вступила дама средних лет, поправив очки и устремив свои маленькие злые глазки на Антона.

– Простите, как вас?

– Нас Антон. ― мужчина направил внимательный, но не самый миролюбивый взгляд на собеседницу.

– Антон, ну, начну с того, что я профессиональный театральный критик, так, на секундочку, с 20-летним стажем, ― дама уловила явный сарказм в голосе оппонента и пошла в наступление, ― и, как вы понимаете, могу отличить рецензию от… набора предложений. ― критикесса взяла Сенин текст. ― Правильно было бы написать так: «В спектакле Алексея Романовского чувствуется парафраз с «Тартюфом» Эфроса по таким-то и таким-то критериям. Но спектакль Эфроса недосягаем, потому что и потому…». А так получается, что автор этой… просто какой-то пародии на театральную рецензию, честное слово, изначально пришел с мерилом. У него не возникли мысли о парафразе во время просмотра спектакля. Во всяком случае, так следует из текста. И, как тут ни крути, получается некорректно. И по отношению к театру, и по отношению к Эфросу, как ни странно. Вы согласны, коллеги?

Все присутствующие одобрительно закивали.

– Нет, товарищи, вы не подумайте, что цель нашего собрания уничтожить человека и выкинуть из профессии, ― пояснила Алла. ― Такой цели я перед собой не ставлю. Мне нравится смелость Арсения, его напор, эрудиция. Но критика ― это тоже профессия. Так что ничего личного.

– Значит просто не стоит воспринимать эту статью всерьез, ― Антон откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. ― Человеку значит надо учиться, а это только через практику, как, собственно, и в любой профессии.

– Вы правы, Антон, человеку надо учиться, ― в разговор вступила элегантная, стильно одетая дама с холодным острым взглядом и большой надписью на лбу «стерва в пятом поколении». ― Но практикой основы профессиональной этики, увы, не наработаешь. Это я вам говорю, как главный редактор самого читаемого журнала о театре в России. С разными авторами приходилось работать.

– А у нас в России ещё кто-то читает о театре? ― Антон улыбнулся. ― Ну, конечно, кроме вас, уважаемые театральные эксперты.

Главред бросила на Антона уничтожающий взгляд, а Ильинская слегка толкнула его локтём.

– Ну, если вы игнорируете театральную периодику, это вовсе не значит, что вся остальная Россия следует вашему примеру, молодой человек, ― прошипела редакторша.

– Ладно, сейчас не об этом. Я просто очень не люблю, когда театр через СМИ продвигает только одно мнение о спектакле, и, как говорил Жванецкий, «ради бога, не надо другого».

– Вы явно не понимаете, ― редактор тяжело вздохнула, словно пытаясь двоечнику объяснить элементарный пример. ― Мнение автора построено на ложной предпосылке, что один спектакль можно сравнивать с другим, и что личное «нравится ― не нравится» может быть основой профессиональной рецензии, опубликованной в СМИ.

– Поймите, я не любою, когда театр в принципе реагирует на такие вещи и таким образом. Выглядит так, как будто, чем больше людей прочтут не хвалебную рецензию на спектакль, тем выше вероятность того, что в зале будут пустые места. Театр должен ставить спектакли, а то, что это ещё и помогает кому-то развиваться в профессии, театр не должно волновать. Если спектакль хороший, на него и так все придут.

– И здесь я вами не соглашусь, потому что рецензия ― это не только средство пиара и инструмент создания воронки продаж, ― диалог начал напрягать редакторшу. ― Это ещё и экспертная оценка. И на этом конкретно с вами я бы хотела закончить дискуссию.

– Не спорю, но человек ―журналист, а не критик, и это тоже надо учитывать, ― Антон не сдавался.

– И по-журналистски это тоже непрофессионально, ― редактор теряла терпение.

– Возможно, это непрофессионально. Но давайте будем честными, сейчас вообще пишется очень много непрофессиональных вещей, в том числе, и о театре. Но как-то так получается, что хвалебные статьи проходят почти незамеченными, мол, всё правильно, так и надо. И это не двигает театр никуда. Выходит, он сам поощряет некачественные рецензии. Да, критика, конечно, так себе, зато такая удобная, не правда ли? И я сейчас даже не про конкретную статью говорю, а про целую тенденцию ― «кукушка хвалит петуха за то что хвалит он кукушку».

– Так, всё, мы с вами пошли на второй круг, мне это уже неинтересно, ― редакторша раздраженно отмахнулась.

В разговор вернулась Алла.

– Антош, ты по-моему дискуссию вообще не туда увёл. Мы сейчас говорим об этике. Не о содержании, а о форме. Дело вовсе не в критике. Дело в этике. Понимаешь? Если мы перестанем ею пользоваться, то всё сведётся к беседе на уровне «ты не Калягин, а ты не Ален Делон». И куда мы тогда прикатимся?

– Алла, скажу тебе так… Знаешь, что меня смущает во всей это истории? Что наша дискуссия, поднимающая, не спорю, весьма важную и интересную тему для театрального пространства, совпала с повесткой дня ― рецензия не восторженная. И я ещё ни разу не видел в инфополе упоминаний о других подобных неэтичных поступках. Мне не нравится, когда чей-то труд оценивается по критерию «нравится – не нравится», но в данном случае уже со стороны театра.

– Это исключительно совпадение, Антон, и ты исключительно не видел, ― в голосе Аллы проскользнуло раздражение.

– Да ладно вам, нормально написал человек! ― в разговор вступила коллега редакторши. ― Конечно, тот, кому выпало счастье видеть спектакль Эфроса, не забудет его никогда.

– И особенно, кто не видел, ― из Аллы вырвался язвительный смешок. ― Тань, молодой человек еще не родился ко времени Эфроса.

– В тексте год рождения не указан. Должно быть, смотрел видео. Эх, коллеги, посадить бы вас на месяцок на редактуру текстов, что к нам со всей России приходят.

– А вообще удобно: проснулся утром и опа, я ― театральный критик! ― к дискуссии присоединилась упитанная блондинка средних лет; изначально ей природа нарисовала добродушное лицо мультяшного пони и даже в своём негодовании она оставалась забавно-трогательной. ― Вот думаю, проснусь завтра и объявлю себя… журналистом SevMedia, например. Ну и ладно, что я плохо пишу, мне самомнение позволяет!

– Уважаемая, прошу прощения, а вы кем работаете? ― Антон достаточно громко задал вопрос упитанной даме, чтобы привлечь внимание остальных.

– Я, уважаемый, работаю администратором ТЮЗа, ― ответила блондинка, поджав губы.

– Может вы мне тогда ответите, почему хвалебные статьи не вызывают такого негодования? Ведь мега-критиканов и графоманов в городе достаточно. Давайте тогда справедливости ради проанализируем остальные похожие статьи, их стиль и профессионализм.

– Антон, согласна, хвалебных не надо, но элементарная этика должна присутствовать, я об этом, ― устало произнесла Алла.

– Каждый может и вполне имеет право высказать своё мнение, ― стараясь оставаться вежливой, процедила администраторша. ― Но о чувстве такта никто не должен забывать. Есть обычная человеческая воспитанность и этика. Вот это лично меня и зацепило. Не больше. А понравился спектакль и кому что показалось… Знаете, нас рассудит зритель. Если будет полный зал, значит у нас всё получилось. Нужно просто уважать и любить людей, бережно относиться к ним. И неважно на сцене они творят или едут с тобой в маршрутке. Поверьте, это дорого стоит.

– Про бережное отношение я согласен, ― кивнул Антон. ― Но ещё раз повторюсь, ничего мега бестактного я в этой рецензии не увидел. Можете меня закидать камнями.

– Товарищи, а позвольте, теперь вмешается так называемый «критик», ― из глубины комнаты прозвучал громкий и решительный голос Арсения, он не спеша вышел к присутствующим. ― Когда я отправлял статью на публикацию, то предполагал, что моя рецензия вызовет определенный резонанс, но, конечно, не в таких масштабах. Друзья, скажу честно, удивили. Начну с того, что я сам себя критиком никогда не позиционировал. Уже не знаю, кто первый пустил эту утку, да это уже и не важно. Правда несколько иная ― я просто пишу о театральных постановках, высказываю своё личное мнение, которое никак не претендует на истину в последней инстанции. Если оно кому-то не нравится, ну уж извините. Почему, интересно, такой резонанс не вызывали мои другие рецензии, где я почти всё одобрял? Стоило мне только в первый раз с чем-то не согласиться, высказать своё мнение, которое кому-то может не понравится ― и понеслось… Простите, но где тут бестактность? В том, что я провёл сравнение с другой постановкой? Что я прямо написал, что в Краснове не увидел Тартюфа? Да, не увидел. И что? Я не имею права об этом написать? Укажите мне конкретно тот абзац, где я кого-то оскорбил или небрежно написал о спектакле. По-моему, в итоге, я всё вывел в позитивное русло. Нет, это просто удивительно…Впервые за свою журналистскую карьеру я посмел что-то осудить в спектакле и меня уже готовы распять.

– Арсений, хотите добрый совет? ― Антон с улыбкой посмотрел на Сеню. ― Никогда не оправдывайтесь.

– Арсений, я не видела спектакля и не читала других ваших рецензий, ― редактор театрального журнала обратила на Сеню испытующий взгляд, было видно, что Воскресенский ей откровенно неприятен, ― У меня нет каких-то особых поводов любить или не любить этот театр. Но как человек с высшим театральным образованием и приличным стажем работы этой сфере, сообщаю Вам, что Вы со своим личным мнением опозорились.

– Вот прямо опозорился? ― Антон решил взять у редакторши реванш, ― А скажите, пожалуйста, как человек с высшим театральным образованием и приличным стажем работы в этой сфере… Доводилось ли вам видеть спектакли, созданные людьми исключительно с высшим театральным образованием и восхваленные людьми с аналогичным образованием, которые смотреть невозможно?

– Молодой человек, послушайте, мне много чего доводилось видеть! ― редакторша уже не выдержала и перешла на повышенный тон. ― Я от вас только и слышу «театр обижен, театр не приемлет иного мнения». Это ваш контекст, я вне его. Понятно вам? И, находясь вне его, я открыто говорю, что статья непрофессиональная, некорректная. А с контекстом разбирайтесь сами. Он ваш.

– Удобно перевести дискуссию в поле «театр польщён – театр унижен», ― Аллу уже начало конкретно раздражать, что Антон так рьяно пытается оспорить то, что для неё свято и непоколебимо. ― Тем более, что упрекнуть конкретно наш театр в неадекватности к критике вряд ли кто сможет из участников дискуссии. Ну, за исключением некоторых. А ситуации бывали. И бывали разные. Когда я училась, усвоила простую формулу критики. Первое. Если явление не театрального порядка ― не писать о нём, на что бы оно не претендовало. Второе. Если мы говорим о театре, есть «нутряковое», а есть «публичное». О нутряковом я с удовольствием поговорю с коллегами. И третье. Публичное высказывание всегда имеет цель и неизвестную мне аудиторию. И здесь я вынуждена думать о том, «как наше слово отзовётся», что не исключает критических наблюдений, которые нуждаются в форме. И этому надо учиться. Иначе театр и спектакль ― как повод для самоупоения. Ну и моё предложение о журналистских посиделках остаётся в силе.

– О, Боже ты мой, Алла, да дело не в конкретном театре! ― уже терпение начал терять и Антон. ― Дело в тенденции обращать внимание на любые статьи, написанные о спектакле и каким-то образом на них реагировать! Критики делают свою работу, театр делает свою. При этом я ни разу не видел волну подобного ажиотажа вокруг какой-нибудь хвалебной статьи.

– Да, Антон, дело не в конкретном театре, а именно в конкретной статье, ― казалось, что ещё немного и Алла сорвётся на крик. ― Это раз. Уверена, что мы с Арсением друг друга поняли. Это два. Делать свою работу надо как работу. Это три. Если ты чего-то не видел, то это не значит, что этого нет. Это четыре.

– А статья ни хвалебная и ни ругательная, ― в разговор вступила прима театра, возрастная дама с пронизывающим, но добрым и каким-то человечным взглядом. ― Она неприятная в своём снисходительном тоне. И здесь речь идёт не о конкретном спектакле в конкретном театре. Дело в сравнении провинциалов со столичными. Зачем? Конечно, Арсений не ставил задачу обидеть, просто высказал свои мысли. Но творческие люди ― народ рефлексирующий. У персонажа «ни капли обаяния» в исполнении … артиста. Ну нельзя так. Алла об этом. О тонкости.

– Инна Андреевна, я вас понимаю, ― Антон слегка приглушил свой воинствующий настрой. ― Но я считаю, что никто не станет делать своё дело по-другому или играть как-то иначе под влиянием той или иной статьи. У журналиста свой путь, а у артиста ― свой. И ему должно быть глубоко плевать, нравится его игра или нет и с кем его сравнили. Это всё равно ничего не изменит. Любая рецензия ― хорошая ли плохая ― не сможет по мановению волшебной палочки сделать театр лучше или другим. Не нравится статья, не этично написана ― ёе надо просто игнорировать. Кому интересно, тот придёт, посмотрит и составит своё мнение, не зависимо от статей в местных СМИ.

– Вы совершенно правы, сравнение ничего не изменит, ― актриса одарила Антона тёплой улыбкой. ― Но далеко не у каждого есть толстая броня. Это же тоже нужно учитывать. Алла по-матерински отреагировала, защищая «своё дитя» от сравнения с другими. И всё не так драматично, как мне кажется. Вопрос шире: созидательно или разрушительно.

– Уважаемые коллеги, ― Алла вязла слово и было видно, что дискуссия её порядком утомила. ―Ещё раз хочу подчеркнуть. Речь не о критике, её допустимости или недопустимости. О нашем театре или каком-либо другом. Речь об этике. Ни о чем больше. Не считаю уместными ни публикации, ни дискуссию на уровне «ты не Вертинская, а ты не Смоктуновский». Вот о чём я. Содержания в статье нет, эмоции нет. Есть форма. И она груба. Арсений не может пожаловаться на то, что его способности и дар не оценены театрами, их двери и заодно уши для него открыты. Публичная реакция на публичное выступление, думаю, ясна. Если театры стремятся и работают на достойном профессиональном уровне, думаю, театры так же достойны уважительной и профессиональной работы журналистов. Если что, то я не обиделась. Прошу и других не обижаться. ― Ильинская многозначительно посмотрела на Арсения.

– Да никто не обижается, просто… как-то всё это странно, ― задумчиво заключил Антон.

– Да что вам странно, я не пойму? ― не выдержала редакторша, направив на Антона негодующий взгляд. ― Вы вообще кто? Здесь собрались профессионалы в области театра, причём с многолетним стажем работы. А как вы относитесь к театру, я пока что-то не очень поняла.

– Отношусь прекрасно, ― Антон непринуждённо улыбнулся. ― А если вы о моей профессиональной квалификации, то ничего сверхъестественного. Я обычный зритель. Зритель, который иногда читает рецензии в местной прессе перед тем, как пойти на спектакль. И этот зритель любит и ценит театр не меньше вашего.

– Коллеги, извините, забыла представить. ― Алла тяжело выдохнула и растерянно отвела взгляд в сторону. ― Это мой младший брат. Очень захотел принять участие в нашей дискуссии.

***

Даня закончил читать комментарии и вернул телефон Воскресенсокму.

– Ну как вам? ― Сеня внимательно смотрел на Волкова. ― Прикольно, да? Считают, если они опытнее и умнее, то имеют полное право так поступать с людьми, не вписывающихся в их картину мира? Кем они вообще возомнили?

– Даже не знаю, ― Даня выглядел растерянным. ― Тут так всё сложно. С одной стороны, они отстаивали то, во что искренне верили. Но нужно учитывать и вашу правду. Она тоже имеет право на существование.

– Ну, хоть на этом спасибо, ― разочарованно бросил Сеня.

– Нет, Арсений, вы, ради Бога, не поймите меня неправильно, ― Даня поспешил успокоить Воскресенского. ― То, что Алла спровоцировала это обсуждение, зная, что у вас ещё недостаточно опыта и вы намеренно не хотели никого обидеть, это конечно неправильно. Рецензия абсолютно беззлобная. Да, вы позволили себе несколько некорректных высказываний. Те же самые мысли можно было сформулировать немного по-другому и ничего бы этого не случилось. Я согласен, нельзя в самом начале пути обрезать человеку крылья за пару совершенно невинных оплошностей. Но тут другой момент. Статья была опубликована на самом читаемом ресурсе в Крыму и Севастополе. Если бы вы разместили текст на своей личной странице, уверен, такого бы резонанса не было.

– Что-то мне подсказывает, что всё было бы точно так же, ― Сеня тяжело вздохнул и сел на подоконник. ― Вы не знаете Аллу. На любое нелестное слово в адрес спектакля, которому она пишет оды, у неё какая-то нездоровая реакция. Я видел, какие она баталии устраивала на своей странице со всеми несогласными. И не только на своей.

– Понять её правду, конечно, тоже интересно. Я думаю, у всего этого есть какой-то бэкграунд и я его узнаю. А что касается вашей истории, то… Мне кажется, у вас всё еще сложнее. Прийти на серьёзное мероприятие в нетрезвом виде и устроить там скандал, выместить всю свою злость на коллективе театра, особенно на завлите… Ну, для меня это что-то за гранью. Арсений, у этого должна быть какая-то причина и мне кажется, её корни уходят далеко в прошлое. Поправьте меня, если я не прав.

– Даниил, буду с вами честен, я уже окончательно запутался в своей жизни, ― Воскресенский обратил на Волкова болезненный взгляд. ― Как в прошлом, так и в настоящем, и совершенно не ясно, что ждёт меня в будущем. Распутайте этот клубок. Я вам доверяю.

Даня уже вернулся домой уже под вечер. Его мама, Елена Александровна, ждала сына на кухне. Ужин уже давно остыл. Услышав, как открывается дверь, женщина понеслась в коридор.

– Сына, ну ты чего так долго? Я уже несколько раз грела.

– Мам, прости, на работе задержался, ― ответил Даня, поцеловав мать.

– Доведёшь ты себя своей работой, ― Елена Александровна суетилась вокруг сына, ― Давай сумку. Кстати, у тебя уже скоро должен быть отпуск?

– Мамуль, не до отпуска сейчас. Нужно написать один очень важный материал. Пока с этим не разберусь, никакого отпуска.

– Ты ж мой работяга. Ладно, давай мой руки. Сейчас разогрею тебе котлеты с макаронами.

Даня вошёл на кухню и рухнул на табуретку.

– Устал? Тяжёлый день был? ― Елена Александровна поставила перед сыном тарелку и дала приборы. ― Давай, кушай, Данюш. Успел сегодня пообедать?

– Да так, в городе перехватил, ― Даня начал с аппетитом жевать котлету.

– Ну, сколько раз я тебе говорила, прекрати ты покупать всякую дрянь в этих шаурмичных. Мама же так вкусно готовит, ― женщина потрепала Даню по голове. ― Когда уже подстрижёшься? Зарос весь.

– Да, мам, с твоей кухней ни один ресторан не сравниться, это точно. Да подстригусь, подстригусь. Сейчас просто реально не до этого. Собираю материал для одной статьи о… парне, неплохом парне, но который по глупости наломал столько дров, что теперь даже непонятно как всё это разгрести.

– Ничего себе. А что за парень?

– Арсений Воскресенский. Он вёл раздел культуры в SevMedia.

– Подожди, это… Это он писал все статьи о фестивалях, рецензии на спектакли…? И вот эту ещё рубрику… Господи, как же она называлась. А! «Куда пойти в Севастополе». Обзоры культурных мероприятий на выходные. Это он писал?

– Да, это всё его авторство.

– А что случилось? Почему он ушёл оттуда? Я с удовольствием все его статьи читала. Так хорошо пишет. Ну прям видно, талантливый парень.

– Если бы я знал. ― Даня медленно накалывал макароны на вилку. ― Там всё очень сложно. Он просто… очень устал. Устал, сорвался и натворил глупостей. И я очень хочу выяснить, что его к этому привело. Мне кажется, у него очень интересная история. И как раз идеально подходит для нашей рубрики «Профили». Есть у меня такое ощущение, что она для многих сможет стать весьма поучительной.

– Бедный парень. Дай Бог, чтобы у него всё наладилось.

– Я тоже этого очень хочу. Сделаю всё, что в моих силах.

– А что там… с Артёмом? ― голос Елены Александровны стал серьёзным. ― Пытался с ним поговорить? Ты вроде хотел.

Даня положил вилку и заметно помрачнел.

– Пытался. Около недели назад. Бесполезно. Он меня ненавидит и знать не хочет. Как и его мать. Они с Валентиной Дмитриевной сидели во дворе. Я подошёл, хотел поговорить и… в общем, меня прогнали. Меня никогда не простят, мам. И я себя не прощу. В той аварии виноват я. Я отвлёкся, не справился с управлением и… Поломал жизнь человеку.

– Сынок…, ― Елена Александровна положила ладонь на руку сына, ― Не надо винить себя. Я понимаю, это страшная трагедия для всех нас. Но уже прошло полтора года с того дня. Надо просто…попытаться жить дальше.

– Мам, как? ― Даня слегка повысил голос и громко положил вилку. ― Из-за меня погибли люди. Погибла его семья. Оксана и их маленькая дочурка, совсем ещё крошка. Их не вернуть! А знаешь, как он их любил? Он так был счастлив… Это же я их познакомил. Тёмка всю жизнь был такой застенчивый, весь в себе, боялся подойти к девушке познакомиться. А увидел её… и всё. Влюбился без памяти. Помню их свадьбу. Для него в тот день никого не существовало ― ни друзей, ни родственников. Весь вечер от неё не отходил. Она для него была просто каким-то божеством. Когда Оксана забеременела, Тёмыч среди ночи прибежал ко мне с бутылкой коньяка. Я таким счастливым его никогда не видел. А когда узнал, что Оксана родила ему девочку, он как ненормальный бегал по аудитории, кричал, плакал от радости, чуть защиту диплома не сорвал. И я… я всё это у него отнял. Отнял его жизнь.

Елена Александровна протёрла салфеткой увлажнившиеся глаза.

– Сыночек, очень тебя прошу… Не кори себя. Это просто… трагическое стечение обстоятельств. Всё… всё как-нибудь наладится.

– Ничего уже не наладиться. Ладно, мамуль, пойду немного поработаю. Спасибо тебе огромное, всё очень вкусно.

– Не за что, сынок. ― Елена Александровна проводила Даню печальным взглядом. ― Не засиживайся допоздна.

Волков зашёл в свою комнату и, закрыв за собой дверь, упал спиной на диван. Полежав так какое-то время в своих мыслях, он резко встал и включил ноутбук. Пока система загружалась, Даня быстро переоделся в домашнее. Бросил взгляд на турник. Подпрыгнул и пока висел, всматривался в фото на стене. А там ― недавнее прошлое, но казалось, с того дня прошли десятки лет. Он со своим лучшим другой Тёмкой сразу после вручения дипломов. Стоят в обнимку. Такие счастливые. Особенно Тёма. Он к тому времени уже стал отцом. Даня очень любил эту фотографию. Столько в ней было тепла, жизни, шальной молодости. А теперь автора этого фото нет в живых. Оксаны больше нет. Нет их дочурки Арианы. И их дружбы с Тёмой больше нет и, вероятно, никогда не будет. Осталась только боль с одной стороны и ненависть ― с другой.

Пальцы заскользили по перекладине и Даня с криком рухнул на пол. Отдышавшись, он поднял красное вспотевшее лицо и ещё раз посмотрел на фото. Глаза наполнились слезами.

– Тёмочка, прости меня, прости, родной, ― тихо произнёс Даниил, ― мне очень тебя не хватает.

Сев к ноутбуку, Волков открыл соцсети. На автомате полистал ленту и уже было хотел закрыть вкладку, но задумался на секунду и набрал в строке поиска пользователей «Арсений Воскресенский». Соцсеть выдала сразу несколько человек. Своего нового знакомого Даня сразу узнал. Он стоял в кожаной куртке на фоне горной местности, заложив руки в карманы джинс и задумчиво смотрел в даль. «Интересный он всё-таки, что-то есть в нём», ― отметил про себя Даня. Начал листать его страницу и почти сразу увидел пост со стихами:

Сколько б рассветов ни кануло в вечность,

В каких бы нарядах ни вертелась Земля,

Я как туманный сентябрьский вечер,

И в пору такую ты вспомнишь меня?

Я мечусь среди сотен миров и галактик,

Из тамбура взором цепляя поля,

Но волна, что на берег пустынный накатит,

Хотя бы на миг, да напомнит меня.

Одни говорят – навсегда растворился,

Другие им вторят – исчез без следа.

То ли в лесах тёплым ливнем пролился,

То ли где-то в горах застыл коркою льда.

Летний шторм потопил моё старое судно,

Ни меня, ни обломков теперь не найти.

Прошёл старый мир. Как грипп, как простуда.

Гонимый ветрами, я вечно в пути…

© Арсений Воскресенский

«Ничего себе, какие красивые стихи», ― Даня был до того поражён, что произнёс свою мысль вслух. Он ещё несколько раз перечитал стихотворение и уже хотел поставить лайк, но остановил себя. «Этот пост достоин бесконечного количества лайков, но тогда он увидит, что я шарюсь по его странице. Наверное не очень вежливо так вторгаться в личное пространство после первого дня знакомства».

Даня продолжил листать страницу и тут его внимание привлёк пост с четырьмя ссылками на «Заметки» во «Вконтакте». Публикация сопровождалась словами «По волнам моих воспоминаний». «О, по-моему, это именно то, что мне нужно», ― Волков искренне обрадовался находке. В этот момент в дверном проёме его комнаты показалось изящное грациозное создание с ярким пятнистым окрасом. Даня отвлёкся от компьютера и с улыбкой поприветствовал животное.

– Фэнси, моя красавица, иди сюда.

Замяукав, кошка заспешила к хозяину и прыгнула на колени.

– Хочешь свою вкусняшку? ― Даниил открыл ящик стола и из небольшой металлической коробочки из под леденцов зачерпнул маленькую горстку лакомства. ― На, держи. Ну-ка, Фэнси, давай посмотрим, что там у нас Арсений пишет про свою жизнь.

Даня открыл первую ссылку и погрузился в чтение.

«На журфак я поступил в 2007 году. Но не от огромного желания быть в гуще событий и людей, а от безысходности. Всю жизнь мнил себя литератором и сценаристом. И вроде ещё жить не начинал, а госпожа Невезение уже примостила на мне свои жирные ягодицы: ВГИК ― в Москве, Литинститут Горького ― в Москве. В Севастополе выучиться на те специальности, о которых мечтал, не представлялось возможным. А мама с бабушкой даже и подумать боялись, что своё чадо можно отпустить куда-то дальше продуктового.

Журфак в севастопольском филиале МГУ тогда казался более-менее сносной альтернативой: складывать слова в предложения умею, и весьма неплохо. Ну и чёрт с ним, что трясутся коленки, когда подхожу к незнакомому человеку, чёрт с ним, что из-за неправильного прикуса во рту такая каша, что собеседник вообще вряд ли поймёт, что я от него хочу. А о таком страшном словосочетании как «летняя практика» я даже думать не хотел. Это тебе не рассказы в лицейскую газету писать. Вооружившись блокнотом, ручкой и диктофоном, нужно бегать по городу, людей выслушивать, вопросы им всякие задавать и ещё попытаться как-то грамотно обработать весь массив собранной информации. Жуть какая…

Помню, со своей первой практики на 1 курсе, случившейся по личной инициативе (в какой-то момент себя переборол), я позорно сбежал. Газета называлась «Вечерний Севастополь». Мне туда помогла устроиться выпускница нашего журфака ― бойкая девушка с огнём в глазах, до одури преданная своей профессии. Я с ней познакомился на абитуриентской практике во “Флаге Родины”.

Первое редакторское задание ― и первая неудача. Уже не помню о чём был материал, но по-моему какая-то история, связанная с детским домом. Руководство потребовало текст статьи согласовать с ними. И вот слова директрисы врезались в память самым беспощадным образом. Эта довольно пожилая и откровенно побитая жизнью дама посмотрела на меня как на коровий навоз и произнесла: “Нам не понравилась ваша статья. Давайте мы сами всё напишем как надо и вам позвоним”. Я молча вышел на улицу. В горле стоял ком, в глазах стало резать от подступающих слёз. Доплёлся до ближайшей пивной и завис там до вечера. В редакции “Вечернего Севастополя” я несколько дней не появлялся. Моя знакомая из “Флажка” меня потом бомбила сообщениями. “Солнышко, а ты страх не потерял случайно? Это вообще-то серьёзная организация. Чтоб завтра был в редакции!”. Что-то в таком роде.

На следующее утро я нашкодившим щенком приплёлся в “Вечерний Севастополь”. Непростой разговор с редактором уже не вспомню, но всё сводилось к тому, что я не могу работать в информационном жанре и мне бы рецензии на фильмы писать, что ли… Редактор посмотрел на меня с ухмылкой и сказал, что я ошибся профессией. На этом моя первая летняя практика закончилась.

В тот вечер я долго вглядывался в звёздное небо, словно там можно было высмотреть ответ на главный вопрос: “А дальше то что делать?”. В какой-то момент казалось, что эти космические тела, до которых миллиарды световых лет, не дальше от тебя, чем потолок в твоей комнате. Протянешь руку и, чувствуя приятный холод, растеребишь эти галактические осколки, для которых ты не более, чем вспышка в пространстве вечности. И так хочется свою “вечность” прожить счастливо. Но тебе только 18. И ты об этой жизни ещё ничего не знаешь. Впереди много знаний, которые вряд ли сделают тебя счастливым.

В 18 я это чётко осознал. И писательство стало для меня массивной книгой длинною в жизнь, где на каждой странице я мог выписывать свою боль. А журналистика ― лишь небольшим эпизодом в ней. Я знал, что рано или поздно он завершится. С такими мыслями после случившегося фиаско я стоял под звёздным потолком своей личной вселенной, с такими мыслями я начинал второй курс журфака севастопольского филиала МГУ».

Закончив чтение, Даня откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел перед собой. «Что же произошло с твоей жизнью, Арсений Воскрсенский? ― произнёс он вслух. ― В какой момент ты свернул не туда?»

Глава 4. Первый шаг во тьму

Севастополь с самого утра томился в нежных лучах сентябрьского солнца. Сеня сидел на лавочке во дворе реабилитационного центра, погрузившись в чтение. Причём настолько, что даже не заметил, как рядом с ним оказался Даня.

– Что читаете? ― прозвучал близко знакомый голос, у его обладателя явно было хорошее настроение.

Арсений вздрогнул от неожиданности и чуть не уронил книгу.

– Даниил? Напугали… А что… вы тут делаете? Мы же вроде сегодня не договаривались о встрече.

– Вы меня извините, наверное нужно было позвонить, но просто мой путь на работу как раз лежит через эту клинику. Подумал, зайду, погуляю по территории, вдруг вас встречу. Здесь очень красиво. Прям как парк.

– Да, я здесь люблю бродить, особенно по вечерам. Зажигаются огни и вокруг такая атмосфера… поэтическая что ли.

– Кстати, я вчера наглым образом ворвался к вам на страницу и почитал ваши последние стихи. Мне очень понравилось. У вас талант. Я вам серьёзно говорю.

– Спасибо, ― Сеня смущённо опустил глаза. ― На самом деле я в последнее время редко пишу. А после недавних событий как-то вообще не до творчества. Возможно, эта тишина внутри ― сейчас самое правильное, что со мной должно происходить.

– Да, иногда нужно давать себе передышку. Так что читаете?

– «Мастера и Маргариту», ― Арсений показал обложку книги. ― Точнее перечитываю. В молодости моя мама этот роман затёрла до дыр, теперь вот, видимо моя очередь.

– Любимая книга?

– Скорее, одна из. Да и вообще, благодаря этой истории мне удалось пережить самые счастливые дни и часы на своей памяти, но в то же время, творение Михаила Афанасьевича сыграло со мной злую шутку.

– В каком смысле? ― Даня сел рядом с Воскресенским и был весь во внимании.

– Ну… в самом что ни на есть прямом. У меня в жизни был прекрасный опыт. Я играл на сцене любительского театра при нашем севастопольском ДК. Им руководил Игорь Дворников ― эпатажный режиссёр-провокатор, уважающий классику, но больше любящий ставить свои собственные пьесы. Но всё-таки «Мастер и Маргарита» стояла для него особняком. Он буквально приклонялся перед этим романом и мечтал его поставить на сцене. И как раз в этот момент пересекаются наши пути. Игорь Сергеевич во Дворце культуре также устраивал поэтические вечера. Когда я об этом узнал, мне естественно, захотелось, презентовать своё творчество. Но при этом ещё и выпендриться. Все выходили и просто читали стихи, а я из своего выступления сделал целый театральный перфоманс на 20 минут. Чтение стихов решил разбавить прозаическими вставками, ну, такими подводками к каждому произведению. В общем, Игоря Сергеевича очень впечатлил мой мини моно-спектакль. Увидел во мне Мессира и предложил сыграть в его спектакле. И я согласился без малейших колебаний. Я понял, что судьба даёт мне уникальный шанс наконец разобраться со своими комплексами и сломать внутренние барьеры. Так началась моя артистическая карьера.

– Вот это да, ― Даня завороженно слушал Воскресенского, ― Арсений, чем больше вас узнаю, тем больше поражаюсь. Вы просто какой-то кладезь талантов.

– Ой, да, перестаньте, ― Арсений со смехом отмахнулся. ― О том, насколько это было сделано талантливо актёром-любителем, можно очень долго спорить. Чего только не начитался про себя в соцсетях после премьеры. «Низкорослый Воланд ― это абсурд», «Слишком интеллигентный для Сатаны», «Прихрамывающий Мессир ― это что-то новенькое».

– А это так для роли было нужно? Или у вас это…, ― Даня побоялся продолжить.

– Это у меня врождённое, ― Сеня резко помрачнел и опустил глаза. ― Я из-за этого всю жизнь хожу в специальных корректирующих стельках. Иногда забываю их вставить в другую обувь и… всё видно. А бывает, просто забудусь, не контролирую походку и одна нога… в общем, нужен постоянный самоконтроль, а у меня с этим не очень.

– Арсений, пожалуйста, вы меня простите, я не хотел вам напоминать, ― Даня разволновался и даже в качестве утешения положил Сене руку на плечо, но тут же убрал, поняв, что позволил себе лишнее.

– Ничего, всё нормально, ― у Воскресенского промелькнула горькая улыбка. ― Ну, в общем, премьера прошла при полном аншлаге, чего раньше в театре Дворникова никогда не было. Практически сразу была назначена дата второго спектакля. И вот тут судьба мне подставила вторую подножку. Вот правильно говорят, ну, не трогайте вы роман Булгакова. Сколько людей к нему прикасалось и судьбы многих мы знаем. Но Дворников был абсолютно не суеверным человеком. Да и я тоже. До определённого момента.

– А что случилось? Расскажите?

– А вы на работу не опоздаете?

– Не переживайте, у меня там нет такого жёсткого графика.

– Что ж, ну, тогда садитесь поудобнее и слушайте…

***

Музыка в баре орала так громко, что Сеня едва ли мог расслышать, что ему рассказывал смазливый молоденький бармен о коктейле, который готовил по его заказу. Парень был чрезмерно общительный, с каждым посетителем что-то обсуждал. Хотя, очевидно, что это была часть его работы ― располагать к себе клиента и повышать выручку.

Коктейль был готов. Малиновая водка и малиновое пюре в сочетании с несколькими видами сиропов и сливочным ликёром сделали своё дело ― вечер уже не казался таким серым и уровень настроения медленно, но уверенно устремился по шкале вверх.

К стойке подошёл молодой парень ― заросший, лохматый, с каким-то диким, но совершенно потерянным взглядом. При этом в его лице удивительным образом сочетались рабоче-крестьянская брутальность и ярко-выраженная привлекательность мачо-сердцееда. Парень поправил свою густую тёмную шевелюру и обратился к бармену:

– Брат, бокал пиваса. А для начала водяры плесни. У меня сегодня кореша похоронили, прикинь? Моего братишечку.

– Мои искренние соболезнования, ― бармен попытался быть максимально искренним.

– Да что мне твои соболезнования. Они Никитоса не вернут. Как узнал, три дня пил, не просыхая. Просто в говно. Даже к брату на похороны не попал. Спасибо, ― парень опрокинул в себя рюмку водки и взглянул на Сеню. ― Чем-то на тебя был похож, ― он кивнул Воскресенскому. ― Такие же умные глаза, интеллигент. Только лоб не такой высоченный и волос на голове побольше, ― незнакомец нервно засмеялся и хлопнул Сеню по плечу. ― Прости, брат. Ну, просто реально похож чем-то. Тебя как звать?

– Арсений, ― Сеня застыл в лёгком недоумении, такие случайные знакомства для него были в новинку.

– Марк, ― парень протянул свою волосатую мощную руку и Воскресенский её неуверенно пожал. ― Да не ссы, не обижу. Небось подумал, какой-то пьяный чел докопался, ― он громко заржал. ― Не, брат, я нормальный парень, отвечаю. Просто, реально, так на моего Никитоса похож, ― радость моментально сменилась грустной миной и казалось, он вот-вот расплачется. ― Если б не этот твой лобище. Ну, это типа признак большого ума, брат, скажи? ― Марк уже обратился к бармену.

– Наверное, ― равнодушно ответил смазливый, но при этом не переставая улыбаться.

– Наверное…, ― Марк явно был разочарован ответом. ― Да сто пудов тебе говорю!

Тут он обратил внимание на коктейль Сени.

– Брат, а что ты за шнягу пьёшь? Это ж бабская тема. Давай со мной по пиву. Помянем моего кореша. Хотя, пивом как-то понимать, вообще зашквар, скажи? Родной, родной, слышишь меня? ― Марк позвал бармена. ― Грамм двести водочки нам организуй. И сочка какого-нибудь запить, ага? Благодарю. Братиш, напомни, как тебя зовут? ― Марк ближе подвинулся к Сене.

– Арсений, ― бодро ответил Воскресенский, пытаясь быть с парнем на одной волне.

– Арсений… Блин, а красивое имя. Арсюха значит… Ага… А можно я тебя буду Арсом звать? Ну так как-то побрутальнее что ли… По-мужски… Арс… Как удар клинком… А-а-а-рс! Скажи?

– Да, Арс ― звучит по-царски, ― Сеня понял, что в такие моменты и с такими людьми нужно исполнять роль, не зря же он у Дворникова в театре играет.

– Во! А я о чём! О, а вот и белочка подоспела. Благодарствую, брат! ― Марк разлил водку по рюмкам. ― Арс, давай, короче… Первую хочу опрокинуть за Никитосика… Парень был просто топчик. Мой братишечка… С ребятами назначил стрелку каким-то уродам… Эти мрази сунулись в наш район, стали свои права качать, баб наших лапать, прикинь? Ну у Никитоса сразу бычка, у меня бычка… Говорим им, вы берега не попутали, не? Ну, короче, там… Мясорубка началась такая… Никитке живот вспороли, кишки наружу… Сразу отошёл. Суки! ― Марк гневно ударил кулаком по барной стойке. ― Доберусь и фарш из них сделаю. Кароче… Давай за Никитоса. Земля ему пухом. ― парень залпом выпил водку и к соку даже не притронулся.

– Давно с ним дружили? ― Сеня задал первый вопрос пришедший в голову, чтобы как-то поддержать беседу.

– Ну… прилично. Через пару месяцев год был бы.

Сеня максимально попытался скрыть удивление. «Год» и «прилично» в его картине мира друг с другом вязались весьма условно, особенно, если речь шла о дружбе. Но невооружённым глазом было видно, что мир Марка от мира Арсения далёк точно так же, как Севастополь от Пекина.

– Ты когда-нибудь хоронил друзей? ― спросил Марк, глотнув пива.

Сеня покачал головой.

– Брат, не дай Бог тебе через такое пройти, ― парень ещё ближе придвинулся к Воскресенскому и положил руку на его плечо. ― Хотя, я толком похоронить не успел, пробухал все три дня как гондон последний. Ладно, я пойду отолью. А ты никуда не уходи. Понял?

– Да куда я денусь с корабля, дружище, мы ж ещё нашу белочку не допили, ― Сеня всё лучше вживался в роль.

– Потом ещё закажем. Я плачу, брат.

– Да вообще без базара.

– А ты клёвый пацан, не, реально клёвый, ― Марк расплылся в пьяной улыбке и ушёл в уборную.

У Сени зазвонил телефон. На экране высветилось «Игорь Дворников». «Твою ж мать, у меня же сегодня спектакль!», ― это мысль ядерным взрывом пронеслась в голове Воскресенского. Он со вчерашнего дня заливал свой стресс, спровоцированный скандалом вокруг рецензии на «Тартюфа». Мысли о том, как гадко с ним поступили и что, возможно, это конец его карьеры, вытеснили всё остальное. Даже спектакль, где он играл главную роль. Сеня забыл обо всем на свете. Был только он с нанесённой ему обидой. Но на звонок нужно ответить. И каким-то чудом прийти трезвым на собственный спектакль.

– Алло? Игорь Сергеевич?

– Арс, я что-то не понял, ты где вообще? У нас через пять минут генеральный прогон!

– Игорь Сергеевич, ради Бога, простите! Понимаете, у меня тут непредвиденные обстоятельства…

– Что?! Арс, ты с ума сошёл?! Какие непредвиденные обстоятельства?! У тебя сегодня спектакль! У тебя, что, там музыка орёт? Ты где вообще?!

– Игорь Сергеевич, у меня редакционное задание! Меня Маша отправила на концерт рок-группы. Она просто её фанатка, хочет статью об этих ребятах в главную ленту SevMedia.

– Концерт рок-группы в два часа дня?? Что ты мне голову морочишь! Что это за группа? Где концерт проходит?

– Игорь Сергеевич, я вас очень плохо слышу! Здесь ужасная связь!

– Так, Арс, значит послушай меня внимательно… Если через тридцать минут тебя не будет в ДК, можешь считать, что…

– Игорь Сергеевич, вообще ничего не слышу! ― Воскресенский убрал телефон от уха. ― Алло? Игорь Сергеевич? Вас не слышно! Я перезвоню!

Сеня нажал отбой вызова и положил телефон на барную стойку. Дворников позвонил ещё три раза. Арсений невидящим взглядом смотрел на дисплей и за это время успел осушить ещё пару рюмок. Он понимал, что это конец. Его актёрская карьера завершилась, не успев начаться. Ведь можно было сейчас заказать такси и приехать, да пусть не очень трезвым, с небольшим перегаром, но до вечера он бы уже пришёл в себя. Самое неприятное, что могло бы с ним случиться ― это втык от Дворникова. Роли бы не лишили, домой бы не отправили. Всё бы обошлось. Но Сеня сам обрезал все пути назад. Зачем так нужно было делать? Ответ уже давно созрел внутри ― если сносить, то всё разом. Севастопольский театр его предал. Он поступит также. Но при чём тут Дворников с его маленьким коллективом? Человек осуществил давнюю мечту Сени ― дал ему возможность выйти на сцену и сыграть роль. Да ещё какую! Не каждому профессиональному артисту выпадает такой шанс. А тут просто царский подарок судьбы! Что с ним происходит? Сене казалось, что его разум медленно накрывает тёмная пелена и он перестаёт отдавать отчёт своим действиям и мыслить трезво. И дело не в алкоголе. Это началось с утра 21 августа, когда в социальных сетях разгневанная театральная общественность спустила на него всех собак. К этому он не был готов. Но твёрдо решил, что отомстит им всем. Неужели Игорь Сергеевич, который даже спектакля не видел, оказался первым в его списке? Копаться во всём этом Сеня сейчас хотел. Единственное, чего желала душа ― забыться. Окончательно. Реальность дала ему слишком сильную оплеуху.

Поток его мыслей прервал вернувшийся Марк.

– Ну, чего ты, брат, не заскучал тут без меня?

– Пока не успел, ― Воскресенский поймал себя на мысли, что рад этому странному знакомству и был бы не прочь провести в компании парня весь день.

– Ну, что, наливай тогда! ― Марк хлопнул Сеню по плечу.

Арсений обновил рюмки.

– Предлагаю выпить за наше знакомство, ― Арсений уже был на веселе.

– О, вот это правильный тост! Вижу, ты хороший пацан. Меня интуиция никогда не подводит. Я вот прям очень рад нашему знакомству. Что-то в тебе такое есть… Прям не знаю… Тебе хочется открываться. Ты умеешь слушать. А сегодня это очень, очень ценное и редкое качество, поверь мне.

– Охотно верю. За нас!

– За нас, брат! ― Марк осушил рюмку и вновь проигнорировал сок. ― А ты сегодня здесь по какому поводу, если не секрет? Тоже какая-нибудь хрень в жизни случилась, или просто отдыхаешь?

– Да, случилась, ― Сеня явно не хотел развивать эту тему, но понял, что от неё уже не уйти.

– А ты куришь? ― Марк потрогал карманы джинс. ― А то я где-то свои сиги посеял.

– Курю.

– Пойдём подымим? Расскажешь, что у тебя стряслось.

Парни вышли на улицу. Марк вытащил из пачки Арсения сигарету, подкурил себе, а затем своему знакомому.

– Ну, короче, ― Сеня не знал, как начать. ― В нашем севастопольском СМИ я работаю редактором раздела культуры. Приходится ходить на спектакли, писать о них. В последнее время все эти театры с их бесконечными премьерами меня откровенно подзадрали. Шёл без всякого настроения, но уже после спектакля, когда начал писать рецензию, решил, что напишу всё честно, не буду прятать свои эмоции. Харэ уже всё бесконечно хвалить. Написал искренне, поругал, но и отметил удачные моменты. Ну а все наши театральные деятели как с цепи сорвались, накинулись на меня, давай разносить в пух и прах и статью, и меня. Им же, понимаешь, нужны вечные хвалебные оды. Как же так? До этого Воскресенский всё вылизывал-прилизывал, а тут, дрянь такая, осмелился разинуть пасть и высказать своё мнение. Не порядок! Надо Воскресенскому указать его место! И всё это началось с подачи Аллы Ильинской ― завлита театра, где играли этот недоспектакль. Разместила ссылку на рецензию у себя на странице и понеслось… Тварь! Я этого так не оставлю. Она ещё сто раз об этом пожалеет. Ещё не придумал, что ей сделаю, но что-нибудь сделаю обязательно. На всю жизнь запомнит тот день, когда запостила у себя эту ссылку.

– Ты посмотри на неё, а…, ― Марк искренне возмутился, насколько это уже было в принципе возможно в его далёко нетрезвом состоянии. ― Это ж надо так… Человек старался, тратил время, писал… А какая-то курица берёт весь его труд и с говном смешивает. Тем более, труд публичного человека… Редактора раздела культуры! Брат, понимаю тебя… Я бы сам после такого унижения выжрал бы бутылку водки… Братух, была бы Алла мужиком, мы бы сейчас поехали к ней домой и я бы набил ей морду за тебя. Ты бы держал, а я бил. На, сука, на, на, получи! Харкала бы кровью и просила бы у тебя прощения. Но… Алла ― баба. Глупая несчастная баба… Видимо мужика у нее нет, вот и исходит говном… А я баб принципиально не бью. Забей ты на неё… Пойдём лучше ещё накатим.

По дороге к барной стойке Сеню сильно задел плечом здоровый, но уже порядком подвыпивший детина. Арсений чуть не упал. Марк слегка опешил от такого и даже как будто протрезвел.

– Эй, переросток! Слышь? Ты берега не попутал случайно?

– Это ты мне? ― бородач повернулся и вплотную подошёл к Марку.

Сенин знакомый сам был довольно крепкий и высокий, но всё уже уступал в росте этой махине.

– Тебе, тебе. Ты с какого перепугу его толкнул? Думаешь, если ты выше и сильнее, это даёт тебе право обидеть того, кому с этим не повезло?

– Я ща… тебе рёбра раскрошу. ― прорычал здоровяк. ― Сгинь отсюда.

– Слушай, давай так…, ― Марк закипал. ― Ты сейчас громко, так, чтоб весь бар слышал, извиняешься перед моим братаном и мы мирно расходимся.

Из-за стола, что находился ближе к выходу, встала компания не менее крепко сложенных парней.

– Парни, спокойно, мы разберёмся, ― бородач сделал жест рукой, продолжая прожигать Марка глазами. ― А давай так… Ты сейчас берёшь под мышку свою хлипкую девочку и валишь отсюда, пока цел.

– Чего? ― от неожиданности лицо Марка исказила нервная улыбка. ― Я не врубился, ты сейчас о какой девочке?

– Вот об этой, ― здоровяк кивнул на Сеню.

– Я чёт не понял… Ты меня сейчас гомосеком что ли назвал?? ― у Марка потемнело в глазах.

– Заметь, не я это сказал, ― по лицу пьяного детины скользнула ухмылка.

И вот тут Марк уже перестал себя контролировать. Всё произошло в долю секунды. Одного удара кулаком было достаточно, чтобы бородач улетел в соседний стол.

– Арс, беги! ― это единственное, что успел крикнуть Марк перед тем, как резким взмахом ноги вырубил одного из друзей бородатого.

Сеня вылетел на улицу, в панике оглядываясь по сторонам, и пытаясь решить, куда бежать. Но и Марка он не хотел оставлять.

Через несколько секунд он выбежал из бара с бешеными глазами.

– Арс, валим, валим отсюда!! Сука, их до фига оказалось!

Сеня с Марком рванули через дворы, а компания бородача вовсю мчалась за ними. Не прошло и минуты, а Воскресенский уже начал задыхаться и отставать. Увидев это, Марк схватил Сеню за руку и потянул за собой.

– Арс, да быстрее! Со спортом вообще не дружишь?

– Скажем так, у меня с ним весьма сложные отношения!

– Очень рекомендую их пересмотреть!

– Учту! Если выживу сегодня!

– Я сегодня точно сдыхать не собираюсь! И тебе не дам! Быстрее, быстрее! Сейчас будет дом моего кореша. Молись, чтобы подъезд был открыт!

 Парням повезло. Дверь подъезда оказалась открыта и они влетели вовнутрь, захлопнув её за собой.

– Только попадитесь нам, суки! ― раздался снаружи гневный голос.

Сеня громко и тяжело дышал и в следующий миг съехал по стене.

– Никогда так ещё не бегал… Ещё б чуть-чуть и я бы распластался на асфальте.

– Ну не распластался же, ― у Марка ещё хватало сил улыбаться. ― Братух, ты умница, слышишь? ― парень сел на корточки напротив Сени и взял его за плечи. ― Всё позади. Что, сильно, напугался? Всё, всё, успокойся. Мы уже в безопасности. Всё хорошо, ― Марк упал рядом с Арсением, прислонившись к стене. ― Но если честно… Я сам чуть не зассал… С одним-двумя я бы ещё как-нибудь справился бы, но пятеро ― это уже слишком.

– Я конечно охренел от того, как ты одним ударом завалил того гиганта, ― Сеня достал сигареты и угостил Марка.

– Боксировал в своё время и в школе ходил на каратэ. Руки-ноги ещё помнят.

– Не, ну это прям как в кино было. Очень круто.

– Спасибо, брат, ― Мрак выпустил дым. ― Я вообще терпеть не могу махать кулаками, просто когда вижу, что кто-то обижает слабого, у меня всё… пелена перед глазами.

– Я не слабый, ― Сеня заметно погрустнел.

– Братиш, братиш, сорян, я не это имел в виду, ― Марк резко приобнял Арсения. ― Я в смысле, что… Да, блин, против той машины даже я слабый! У меня просто рука как-то рефлекторно…

 Тут в их беседу ворвался чернявый паренёк среднего роста, в широких джинсах и белой футболке. Шатающейся походкой, он спускался с лестницы, поправляя кепку, одетую козырьком назад.

 ― Марк, братуха! ― парень резко изменился в лице и кинулся обниматься. ― Ты какими ветрами здесь?

 ― Да у нас тут с Арсом случился незапланированный забег на дальнюю дистанцию. В баре до него докопался какой-то орк. Ну, я ему прописал и понеслось. Кстати, знакомься, это Арс, мой новый друган. Мы вот только познакомились, прикинь? Вот такой парень. ― Марк показал рукой «класс». ― Ведёт культуру в каком-то нашем СМИ.

 ― Обалдеть, порог нашего подъезда переступила нога культурного человека, ― Кирилл уже был под хорошим градусом.  ― Кирюха, ― с идиотской лыбой парень протянул руку Сене.

 ― Арсюха, ― Сеня крепко её пожал.

– О, Арсюха ― это по-нашенски! Думал, сейчас заявишь «Ар-р-рсе-е-ений», ― Сенино имя Кирилл произнёс с налётом важности, а затем рассмеялся. ― Арсении пусть в библиотеки и театры ходят, а у нас будут только Арсюхи. Правильно? Погнали к нам тусить. Марк, ты как?

– Да я только за. Мы так и думали ― погостить у тебя, пока эти гоблины разбредуться.