История как символ. Философские заметки

§ 1. Бытие

Сталкиваясь с окружающим миром, постигающий его субъект – «Я», ставит перед собой определённый вопрос: «что есть мир?» Можем ли мы меняющееся, вещественно-текучее назвать чем-то «действительным» в гегелевском смысле, или это только мираж, готовый в любую минуту наказать доверчивое зрение ума своим исчезновением?

Безусловно, текучее бытие не может быть причиной самого себя, ибо в таком случае оно не способно было бы течь. То, что есть «нечто» в данный конкретный момент при изменении, и не являющееся этим «нечто» в следующий и предыдущий моменты, есть «нечто – иное». А раз так, то «нечто» не может быть причиной «нечто – иного». Поскольку же всё бытие состоит из набора «нечто» и «нечто – иного», то оно в каждый следующий миг не содержит «себя как нечто предыдущее». Следовательно, мы не имеем основания утверждать, что «нечто» изменяется. Ибо до него его ещё не было, а после него его уже нет. Следовательно, «изменение» вообще не существует. Ибо не может быть изменение того, чего нет. Другими словами, не может быть изменение «ничто». Для того, чтобы «нечто» изменялось, необходимо признать наличие, существование этого «нечто». Но как назвать то, что меняется, т. е. не пребывает этим «нечто», постоянно становясь чем-либо другим. Для того, что бы его назвать необходимо усмотреть в нём «неизменное», то есть то, по отношению к чему это изменение нами обнаруживается. Следовательно, «нечто» изменяется, не изменяясь, то есть изменяется в одном отношении и неизменно в другом. Справедливо спросить: что изменяется и что неизменно? Очевидно неизменное первее изменяющегося, и «нечто» как неизменное, оказывается, первее его бытия, пребывающего в изменении. Но всякое изменение предполагает длительность, буквально дление, продолжение бытия, т. е. предполагает время, как необходимое условие существования. Поскольку же время предполагает изменение, а изменение само предполагает неизменное, то оно («нечто»), как таковое, должно быть не длящемся (вневременным), то есть вечным. Но если бытие этого «нечто» длится, а само оно вечно, то оно («нечто») есть Сущее. Сущее выступает как причина «бытия», его основа.

Текучесть бытия, осуществляемая во времени, может быть разложена, сообразуясь со временем, на три составляющие: («бытие-в-прошлом», «бытие-в-настоящем», «бытие-в-будущем»). Для того, чтобы представить целостную картину длящегося бытия, необходимо исследовать все его части, т. е. необходимо рассмотреть каждую форму временного бытия в отдельности.

§ 2. «Бытие-в-настоящем»

Поскольку сущее сокрыто текучестью вещественного бытия, поскольку возникает задача его постижения. Но чтобы осуществить её, необходимо эту текучесть остановить. Возможно ли это осуществить постигающему субъекту, вещественными же средствами? Очевидно, что нет! Но эта задача становится разрешимой, если постигающее «Я» попытается не устранить сам поток бытия, а только слиться с ним, и тем самым, добиться синхронного с ним движения, т. е. достигнуть отсутствия самого движения. Как возможно это осуществить? Это становится возможно в том случае, если постигающий субъект, сосредоточив внимание на одной точке этого потока, «раздвигает» поток с его течением, обнаруживая для себя недлящееся сущее. Но, если он воспринимает только одну точку, а множество других – расходящихся от неё во все стороны – нет, то не будет ли этой точкой ни что иное как «точка настоящего»? А бытие, в таком случае, есть «бытие-в-настоящем», в том смысле, что оно никак не может быть «бытием-в-прошлом», ибо прошлое бытие для настоящего бытия есть инобытие, а следовательно, для постигающего «прошлого» не существует, как и не может быть «бытием-в-будущем», которое также есть инобытие для «бытия-в-настоящем».

Здесь справедливо может быть задан вопрос: а не имеем ли мы перед собой субъективную трактовку происхождения «бытия-в-настоящем», используя в объяснении сугубо «субъективные» понятия «контроль», «внимание», «познающий субъект»? Аргументом к этому может являться указание на произвольный выбор постигающим субъектом любого направления во времени, с одной стороны, и, с другой стороны, сама субъективная природа остановки течения бытия. Ведь справедливо спросить: в чём объективное основание этой остановки? Действительно, такая остановка может (?) быть и произвольной фантазией, отвлечением от реального бытия с его непрерывным делением и, тем самым, иметь фиктивную природу.

Начнём со второго аргумента как наиболее серьезного, с нашей точки зрения. Итак, если нами признаётся наличие вечного сущего и его проявления в бытии, то, с необходимостью, встаёт вопрос о формах этого проявления (а, следовательно, и формах бытия). Как и чем может быть связано сущее с бытием, а вечность со временем? Очевидно, с помощью того, что присуще и сущему, и бытию, но что, в то же время, не является, в полном смысле, и не сущем, и не бытием. Таким третьим должно быть духовное, проистечение духа из сущего в бытие. Сущее, включая в себя духовное, не исчерпывается им, поскольку само оно выше всякого предиката, а, следовательно, и выше духовного. Духовное является истекающей из сущего возможностью стать бытием оформленным.

Духовное проникает собою всё бытие «настоящего», становясь как бы его оборотной стороной. Бытие, имеющее своей движущей силой духовное, предстаёт уже не бытием только материи и вещества как таковых, а бытием сущего, посредством духа, воплощённого в вещественном. То есть бытие предстаёт СИМВОЛОМ Сущего. Следовательно, символ имеет в истории двойную природу: 1) сущностно-духовную и 2) бытийно-материальную. Если же вспомнить о том, что непосредственная связь с духовным обнаруживается в «настоящем», то значит всякое «настоящее», всякое «бытие-в-настоящем», имеет символическое содержание в той степени, в которой оно воплощает сущее посредством духовного. Если же допускается степень воплощения, то этим самым допускается сила духовного свечения в истории, запечатлённая различными средствами. Отсюда и возникает с необходимостью задача «прочтения» символов.

Однако, для того, чтобы сущее имело своё бытие постоянно, оставаясь по своему существу вечным, оно вынуждено его (бытие) также постоянно воспроизводить.

Бытие не есть сущее и поэтому не может быть самоосновным по природе своей, завися, в полной мере, от сущего. Другими словами, сущее вынуждено восстанавливать не-сущее, как не имеющее основы в себе самом. Поскольку же это восстановление необходимо постоянно, то оно и осуществляется в процессе СТАНОВЛЕНИЯ бытия, посредством духовного. Непрерывное становление бытия посредством духовного предполагает, следовательно, и непрерывное пребывание в мире СИМВОЛА Сущего. Это приводит, с необходимостью, к выводу о том, что история вся СИМВОЛИЧНА, за исключением тех случаев, когда духовное прорывается в неё в виде чуда, полностью раздвигая жалюзи времени – «прошлое – будущее».

Но говоря о становлении, предполагается непосредственная связь сущего и бытия через духовное. Поскольку же сущее вечно, поскольку эта связь пребывает вечно, но поскольку само бытие временно, постольку и в нём должно быть нечто и от вечности, и от времени. Вечность и время должны обнаружить единство, обнаружить его там, чтобы одновременно в нём присутствовало и вечное, и временное. Очевидно, что таким единством может выступать лишь момент, миг этой связи, который заключает в себе вечное, через отсутствие длительности, как нечто неразложимое на более мелкие «части» и, в то же самое время, заключает в себе временное, ибо «отсутствие дления» обнаруживается только внутрии него, но сам он заменяется следующим моментом и т. д. «Момент» связи выступает как неразложимая и самодостаточная монада «вечности во времени».

Указанный момент акта связи направлен буквально «на-Стоящее» (то есть имеющее «стояние» или «обстояние») бытие. В этом смысле ОБ-СТО-ЯТЕЛЬСТВО есть оплодотворение (кого?) – бытия, (посредством чего?) – духовного, (кем?) – сущим!

Отсюда вытекает, что «настоящее» всегда неподвижно, именно как Стоящее, покоящееся и не могло бы быть, например, «на-идущим»[6]. В «настоящем» бытии мы обнаруживаем: во-первых, духовную (идеальную) связь с сущим, во-вторых, непосредственную связь с сущим, ибо бытие становится (ставится) духовным, осуществляется за счёт него, в-третьих, моментальность, мгновенность этой связи с сущим, ибо становление предполагает СТАВКУ нового и переход от стоящего к новому стоянию.

Итак, отвечая на второй вопрос, необходимо признать, что «бытие-в-настоящем» не является субъективным произволом сознания, останавливающего временное течение бытия, так как, с одной стороны, «настоящее» затребовано самой непосредственной связью сущего с бытием. «Настоящее» и есть вот «эта», запечатлённая во времени, печать вечности. С другой стороны, если бы «бытие-в-настоящем» было субъективным продуктом, то оно было бы неотличимо по содержанию от всех остальных форм бытия во времени. Другими словами, содержание понятий «прошлое», «настоящее» и «будущее» было бы одним и тем же. Следовательно, мы не могли бы выделить из этого тождества ни первого, ни второго, ни третьего. Поскольку же содержанием понятия является его смысл (значение), то необходимо признать, что понятие «настоящего» имеет отличный смысл (рассмотрено выше) от понятий «прошлое – будущее», а последние ещё и отличаются по смыслу друг от друга (будет рассмотрено ниже). Сейчас для нас имеет значение лишь первое отличие. Но поскольку относительно смысла понятия, его идеи, опять может быть задан тот же вопрос: не есть ли он продукт субъективной фантазии, постольку необходимо призвать следующий известный аргумент против субъективизма. А именно, если всё есть продукт субъекта и нет ничего объективного – в данном случае объективного существования идеи и объективное рассматривается как несуществующее в противоположность субъективному как существующему – то нет и самого субъекта. Ибо субъект только тогда и может быть субъектом, когда он противостоит объекту. Если же нет и субъекта, то тогда нет и вообще ничего, в том числе и никаких идей, ибо они никем не мыслятся. Следовательно, нет ничего. Следовательно, мы не имели бы перед собой мышление несуществующего (объективного бытия), что невозможно. Отсюда следует, что всякое субъективное (субъект) должно иметь своё объективное (объект). В нашем случае субъективное мышление идеи должно иметь её объективную пра-идею. Это же, в свою очередь, указывает на то, что отличие содержания понятий «настоящее» – «прошлое» – «будущее» должно иметь свою природу в объективном мире (духовного). Следовательно, отличие это не зависимо от сознания и мышления человека. Поэтому нашей задачей и является установление этого объективного, содержательного отличия, которое дано от мира и нуждается лишь в открытии как сокрытое, но никак не в изобретении. Таким образом, статичность «настоящего» также обусловлена объективной «природой» духовного и не может рассматриваться как акт нашего мышления и произвольно (абстрактно) останавливающего объективное временное течение бытия. Именно потому, что «настоящее» («прошлое-будущее») имеют объективное отличие, мы и разделяем их в сознании, т. е. разделяем опять же не по произволу его, а по сущностным (в самом мире существующим) отличиям. Этим можно считать тему «субъективности» природы – 1) настоящего (остановка течения времени), 2) различения (настоящего-прошлого-будущего) – рассмотренной.

Итак, становление, т. е. переход от стояния (настоящего) к новому стоянию (будущему) осуществляется как бы двумя единосущными процессами. Единосущным потому, то каждый из них есть нечто отличное от состояния, а именно, движение, которое их и объединяет. Но имея указанное единство в движении, они отличаются между собой фактически. И, кроме того, они вместе отличаются от самого настоящего. Однако само это различие уже предполагает некое единство, в силу которого только и может существовать отличие. Другими словами, и в «настоящем», и в «прошлом-будущем» уже должно содержаться некоторое единство, основа, позволяющая их сравнивать и различать.

Что можем выделить в качестве такого единства, если в «настоящем» мы имеем только одно голое сто-яние, то есть буквально «бытие здесь», ме-сто и ещё указание, назовем его «направленность на»? Это независимое «ме-сто», которое закреплено в предлоге «на», ставшем приставкой. Итак, мы можем констатировать два момента: 1) указание «места» и 2) указание «на направление» обращённости духа.

Следовательно, и в «настоящем», и в «будущем-прошлом» будет неизмененным лишь само указание направления. Все они имеют это «на» («gegen» – нем; «рге» – англ.) Разнятся лишь сами направления по форме. И если в «настоящем» дух ещё только НА-СТАЁТ, то в прошлом он уже про-шёл всю толщу материального бытия, пронизал его в буквальном смысле. Он уже НА-СТАЛ. Само же бытие «про-шло», исчезло, растворилось в «вечности». Однако, само по себе «бытие-в-прошлом» представляет не меньший интерес, чем «бытие-в-настоящем», а потому может служить предметом отдельного рассмотрения.

§ 3. «Бытие-в-прошлом»

Действительно, если точка настоящего «синхронна» вечности и неподвижна, то под ней, как под мостом, соединяющим духовно-сущее с бытийственно-материальным несётся поток из будущего в прошлое. Этот мост как электрическая дуга освещает кромешный мрак падшего мира, выхватывая из него всё новые и новые «области», и в то же самое «время» возвращая в этот мрак недавно освещенные.

Прошлое, как «про-шедшее», в самом себе уже несёт отсутствие стояния и является его отрицанием. В прошлом даётся иное настоящего. Это иное есть «не-стоящее», то есть движение. Но само отрицание одного другим, противоположность их, предполагают для этого безусловное единство, которое должно присутствовать как в первом, так и во втором. Этим единством, как было уже отмечено, является указание «на» направление течения бытия.

Итак, подойдя к рассмотрению направления течения бытия во времени, необходимо установить, как даётся это направление.

Рассматривая позицию «как», необходимо признать, что как и всякое указание на направление, направление временного течения бытия должно иметь чётко фиксированный «столб» с соответствующим стрелками «до» и «после». Таким столбом, т. е представителем стояния будет «на-сто-ящее».

Оно-то и является точкой отсчёта временного потока. К нему обращены «лица» у-ходящего и приходящего бытия. «Настоящее», таким образом, обретает не только значение связующего духовного с материальным, но и значение координатное, позволяющее определить время положения того или иного бытия (Символа), в зависимости от указания на его направление. Итак, благодаря «на-стоящему», мы способны вычленить «прошлое» как «бытие-в-прошлом», как самостоятельное направление течения бытия. Отсюда и фундаментальность для истории «выбора» настоящего (бытия-в-настоящем). Без этого выделения прошлого, а тем более «бытия-в прошлом», не существовало бы и самого «прошлого», именно как «про-шлого» (прошедшего), т. е чего-то, откуда-то через что-то прошедшего. Оно без настоящего оказалось бы не выделенным.

Поскольку же «бытие-в-прошлом» выступает как инобытие «бытия-в-настоящем», оно является для него ущербным бытием в том смысле, что «бытие-в-прошлом» сохраняет лишь «часть» того, что содержится в «бытие-в-настоящем», а именно, только наличие направления. Остальное ему чуждо и инако.

Настоящее, покидающее само себя и переходящее в прошлое, теряет то бесценное, что его отличает от всех остальных форм – духовную наполненность. Но как уже было сказано, соединение духовного с материальным бытием даёт в результате Символ. Поэтому уместно спросить: а остаётся ли он (Символ) в прошлом? Из принятых ранее допущений следует, что символ не должен сохраняться именно как Символ двухосновный (духовно-вещественный). Это, действительно, так! Но вместе с тем мы вынуждены признать de facto, что остаётся всё-таки материальный труп Символа. Поэтому вся история, предшествующая настоящему, всё «про-шедшее» есть в буквальном смысле – история мёртвого или мёртвая история. Historia mortua, т. е. история всего того, что осталось за вычетом духовного. Отсюда следует, что вся история Символа, обречённая на расставание, утерю духовной своей основы есть одно сплошное умирание длинною в человеческую историю. Вся история есть, по существу, строительство одного большого кладбища.

Отсюда же следует другой, не менее важный выход: всякие попытки перенести «бытие-в-прошлом» в «бытие-в-настоящем» представляют из себя разновидность исторической некрофилии. Это, с позволения сказать, попытка согреть холодный труп теплом живого человека. Человеку не дано вдохнуть духовное во что-нибудь с ним уже расставшееся. Поэтому всякий magister rerum historicorum является могильщиком истории, переворачивающим белые «кости» давно умерших Символов[7].

Таким образом, получается, что субъект никак не может постичь «бытие-в-прошлом» непосредственно, ибо оно непрерывно превращается в «ничто» – неоформленную материально-вещественную массу.

Постичь «ничто» невозможно! Однако, в действительности, мы в нём нечто постигаем. Значит, либо неверно наше утверждение об умирании Символа, либо неверна посылка о существовании самой исторической материально-вещественной реальности. Выход нам представляется следующим: постижение «бытия-в-прошлом», с одной стороны, происходит, и, с другой стороны, не происходит. Это объясняется следующим образом: субъект постижения в данном случае напоминает ребенка, который пытается «собирать» непрерывно таящие шарики града, т. е. на глазах у постигающего субъекта бывшее «бытие-в-настоящем» рассасывается и превращается в прах. Рассасывается и рассыпается оно именно оттого, что лишено внутреннего духовного содержания и света. Духовный «столб», на котором держалась материальная оболочка исчез и, тем самым, обрёк всю конструкцию на разрушение. Поэтому постижение сущего невозможно через «бытие-в-прошлом» непосредственно. Оно осуществляется исключительно «символически». Поскольку же это не подлинный символ, а лишь его материально-вещественный прах, лишённый духовного света, поскольку всегда сохраняется опасность «вдохнуть» в «бытие-в-прошлом» духовную силу «бытия-в-настоящем», чем явно подменить подлинность самого «бытия-в-прошлом».

Но что же будет этим Символ, если само «бытие-в-прошлом», с одной стороны, лишено духовного света, а, с другой стороны, материально-вещественная основа этого символа постоянно в истории разрушается, превращаясь в додухосопричастный хаос?

Поскольку материально-вещественная сторона бытия не изменяется сущностно, оставаясь по своему существу инертной в своей невозможности творить, поскольку мы вынуждены признать, что движителем становления бытия является духовное. Но раз оно движет становлением, то оно должно обладать «всеми» возможностями стать. То есть становится не сама по себе материя, а становится духовное в своей материальной оболочке. Становление духовного, следовательно, предполагает его нетождественнность самому себе в своих формах становления в каждый наперед (назад) заданный момент времени. А значит дух, пребывающий в истории какое-то время назад, нетождественней в своих формах проявления в бытии – духу пребывающему сегодня, и, следовательно, духу завтрашнему. Это означает, что постижение «бытия-в-прошлом» является неплодотворной затеей в том отношении, в какой становится задача постичь адекватно «дух» как он есть сам по себе, а не формы его воплощения. Действительно, постигая лишь «формы» духа, воплощённые в различные отрезки времени материального бытия, мы можем судить о таком инварианте – духовном начале. При этом совершенно невозможно «вместить» одну форму в другую. Каждая из них имеет «индивидуальный» характер и является неповторимой.

Так что же «видит» постигающий «бытие-в-прошлом» субъект? С одной стороны, это мёртвые материальные остатки Символов, ибо они уже не является подлинными двухосновными (духовно-материальными) Символами. Это, скорее, тени Символов, смотрящие в будущее мёртвыми окаменелостями некогда живых духовных форм. С другой стороны, единство этих форм – в их духовном источнике. Но поскольку сама духовность отсутствует, постольку субъекту предстаёт не чистая переживаемая духовность, как это происходит в «бытие-в-настоящем», а лишь её универсальная, всеобщая, присущая всем без исключения формам, сторона. Этой стороной духовности является идея, закрепляемая субъектом в понятии. Таким образом, идея «бытия-в-прошлом» оказывается единственным представителем некогда живого духа, пронизывавшего собою все бытие. По «идее» этих «форм» оказывается возможно реконструировать становление духа в истории через соединение с материальным бытием.

Здесь отличительной особенностью является то, что идея всегда оказывается идеей уже мёртвой действительности. «Бытие-в-прошлом», также как и «бытие-в-настоящем», есть осуществление строго определённых возможностей. В «бытии-в-прошлом» не может быть «иных» возможностей. Это мертвенное дыхание безвозможного мира достигает и «бытие-в-настоящем». И лишь «бытие-в-будушем» сохраняет этот живительный эликсир. Отсюда и притягательность «бытия-в-будушем», его сладость в неосуществившихся ещё возможностях. Однако иллюзия многих возможностей всегда заканчивается осуществлением только одной из них. Поэтому всякий утопизм в истории бывает посрамлен и осмеян. «Бытие-в-будущем» оказывается, таким образом, ничем не предпочтительнее, с точки зрения осуществлённых возможностей, «бытия-в-прошлом» и «бытия-в-настоящем».

§ 4. «Бытие-в-будущем»

Безвозможный мир прошлого логически требует компенсации ущербности в своей противоположности – в будущем. Действительно, если подлинное (духовное) бытие – это «бытие-в-настоящем», то всё, что не есть оно, есть бытие неподлинное, или инобытие «бытия-в-настоящем». К такому инобытию мы с необходимостью должны отнести и «бытие-в-будущем». «Будущее», буквально, есть то, что «будет идущим», то, что придёт. «Будущее» (БУдет иДУЩЕЕ) есть такое же отрицание стояния, как и прошедшее. Будущее тоже НЕ-на-СТОЯЩЕЕ бытие. Поскольку будущее ещё не стало настоящим, оно также ущербно, как и прошлое. Лишённое всей духовной полноты «бытия-в-настоящем», будущее, однако, сохраняет «координатное» значение, т. е. имеет обращённость, направление, указываемое предлогом «до».

Ущербность «бытия-в-будущем» несколько иного рода, нежели ущербность «бытия-в-прошлом». Если «бытие-в-прошлом» представляет из себя брошенную и оставленную духом материю и в этом смысле является «кладбищем» Символов, то «будущее», напротив, ещё не обожжено духовным светом, оно, наоборот, подвержено воздействию любых возможностей. «Бытие-в-будущем» напоминает мягкую глину, готовую принять любую форму. Будущее выступает восприемником духовного света. Будущее также молодо, как настоящее – зрело, а прошлое – старо.

Будучи восприемником духовного света «бытие-в-будущем» выступает чистой возможностью. Множественность природы возможности вводит субъекта истории в заблуждение относительно осуществления этого множества возможностей.

Ранее мы уже допустили, что в истории осуществляется становление духа, которое предполагает нетождественность «стоящего» духа в прошлом со ставшим – в настоящем, и тем более тем, который «станет» в будущем. Если в объяснении «бытия-в прошлом» имеется возможность приписывания ему форм становления духа в «бытии-в-настоящем», то постижении «бытия-в-будущем» существует такая же опасность, но уже обратного характера – придать ещё не ставшей форме духа – форму уже ставшей. Отсюда тщетность всякого рода предсказаний и расчётов. Причина тщетности не в качестве самих «инструментов» предсказания, не в их предсказательных способностях, а в нетождественности различных форм проявления духа в различные временные промежутки времени.

Исторически конус духовного освещения материи имеет «разный диаметр» в различные временные интервалы, поэтому и сама интенсивность свечения является разной. Периоды «возгорания» и «затухания» не только чередуется между собой, но и сами могут быть элементами более мощного свечения[8].

Но если от «бытия-в-будущем» не имеется не то, что готовых форм проявления духа, но и его «окаменелостей», как это наличествует в «бытие-в-прошлом», то спрашивается, как же оно становится доступно субъекту истории. Поскольку же субъекта истории интересует не само по себе «бытие-в-будущем», а лишь та его сторона, которая имеет духовную проникновенность (наполненность), постольку вопрос можно переформулировать иначе: даётся ли субъекту истории – в «бытии-в-будущем» – духовное так, как оно дано ему в «бытии-в-настоящем». Очевидно, что нет. Значит, ни о каком непосредственном постижении духа не может быть и речи, т. е. постижение будет носить заведомо опосредованный характер. Поэтому Дух не может быть дан через предвосхищение его в будущем непосредственно. И здесь мы, по существу, подходим к проблеме нового. Можем ли мы утверждать, что будущее закрывает перед субъектом все двери постижения. Нет! Возможность его постижения проистекает из Единства самого Сущего, проецирующего себя на материю посредством духовного света. Пронизывая иное (материю) духовным, единое обретает свою очерченность, границу, которая позволяет познать себя. Этим самым обретает смысл.

Если же мы признаем единство Сущего, а равно и его духовного бытия, то не возникает ли таким образом противоречия между этим утверждением и тезисом, выдвинутым выше о том, что духовное в разные промежутки времени – не равно себе? Первое допускает единство духовного, а второе как будто бы допускает его множественность. Противоречие не возникает, т. к. духовное, не тождественное самому себе в своих проявленных формах в разные промежутки времени, все равно остаётся единым духовным, т. е. обнаруживает единство по существу (качественно). Различные формы духовного сами только потому и могут быть таковыми, что все имеют своим содержанием единство. Ибо всякое отличие предполагает, с одной стороны, то, в отношении к чему оно таково, и, с другой стороны, то, что соответственно отличается. Но будучи различным настолько, оно, в свою очередь, нуждается в основании различения. Основание должно иметь отношение как к первому, так и ко второму. Другими словами, оно должно быть одинаково присуще обоим, т. е. должно составлять их подлинное единство. Таким единством для различных форм духовного будет само Сущее, являющееся источником всяких возможностей. Лосев по этому поводу замечает: «Становление ничего нового не привносит в вечное, а только даёт его в аспекте сплошной размытости и текучести»[9]. К этому, однако, следует добавить, что одна голая «размытость и текучесть» не отражает реальной картины, ибо они предполагают единообразное повторение. Мир же разнится не только «горизонтально», но и «вертикально», т. е. разнится во времени. И эта разность требует объяснения.

Сказанное означает, что постигая различные формы духовного или отпечатки этих форм в материи, субъект истории постигает единое в различном. Таким образом, различие вторично по отношению к единству. Но, если дело обстоит именно так, то остаётся неясной природа различия? Действительно, зачем совершенное единство противостоит различию? Причина этого обусловлена тем, что само по себе сущее не может иметь никаких предикатов, т. е., в строгом смысле, оно не является актуально и не единым, и не различным. Таковым оно может быть потенциально, осуществляя себя как возможность. Поясним.

Чтобы быть сущим как таковым, оно должно обладать иной ипостасью, т. е. сущее полагает себя как своё иное – «не сущее». Тем самым оно полагает различие. Различие же само не является существенным, а есть лишь характеристика «иного» в его отношении к сущему. Различие, т. о. выступает как modus Сущего, способ его бытия. Сущее, иное, различие требуют выделения основания этого различия. Таким основанием будет Единство. Это означает, что единство присуще как сущему, так и не-сущему, т. е. иному. С точки зрения бытия единства, оно (единство) не может быть материальным, поскольку ни сущее, ни иное не материальны. Следовательно, это единство – идеально. Другими словами, с точки зрения его бытия – единство есть идея, которая одинаково присуща и сущему, и иному. Участвуя в ином (материи) идея его проникает, становясь его смыслом. Поскольку же смысл (равно идея) сталкивается с иным, он превращается в становящийся смысл, т. е. в ту или иную свою степень, мы бы сказали, в тот или иной проявленный символ. Таким образом, различие проистекает из природы самого иного, которое будучи отличным от единого, должно обладать не единым, а многим, т. е. обладать различием как множественностью, в том числе и множественностью проявления форм духовного.

Итак, отвечая на вопрос, как возможно постижение «нового», мы с необходимостью должны признать, что если вечность дана во времени как текучее множество, то новым может быть только само это множество, данное по раздельности. Вечность сама по себе не содержит нового, как чего-то различного: она есть всегда и «старое», и «новое» как нечто единое. Новое, т. о. есть свойство «многого» (материи), а не единого самого по себе и, следовательно, постигая различные формы проявления духовного, мы, тем самым, постигаем сущее, но как единое во множественном. Эти означает, что вертикальный срез ствола истории предстаёт перед нами единой нитью, скручивающейся в «настоящем» из двух волокон – «духовного» и «материального».

«Великолепие рисунка» позволяет судить о том, насколько проникло одно в другое, насколько материальное было подвержено воздействию духовного. Другими словами, какова степень проникновения духовного в материальное, т. е. насколько осмысленно ставшее бытие.

Имеем ли мы такой рисунок будущего в настоящем? Очевидно, что нет.

Поскольку же, кроме знания единства, субъект истории ничего не имеет, поскольку ему в будущем может открыться только это же самое единство в его универсальной форме – идее. Отсюда и фундаментальная роль идеи в постижении «бытия-в-будущем». Но постижение «бытия-в-будущем», посредством идеи не может опираться на мёртвые остатки символов, как это происходит с постижением «бытия-в-прошлом», ибо оно (постижение), завороженное иллюзией множества возможностей «будущего», рассматривает «бытие-в-прошлом» и «бытие-в-настоящем» как недостаточные и ущербные в этом отношении, как уже осуществившуюся для «бытия-в-будущем» ущербную действительность, воплотившую только одну возможность. Иллюзия богатства требует постоянного желания подтверждения в настоящем, оправданности намерения избрать предполагаемую, ожидаемую возможность. А такое подтверждение («Я убедился!») возможно, только через опыт, т. е. через обращение к становящемуся бытию, т. е. СИМВОЛУ. Отсюда и такая роль опыта во всякой обращённости в будущее, во всякой попытке постигнуть «бытие-в-будущем».

Запрашивающий «бытие-в-будущем» в виде идей напоминает игрока, поставившего на то или иное «очко» и ждущего с нетерпением – на каком же числе остановится крутящийся диск рулетки.

Из сказанного следует, что «бытие-в-настоящем» есть всегда запрашивание (вопрошание) «бытие-в-будущем». Это есть всегда перенос, экстраполяция идеи единства в будущее. Заброшенная «идеальная» сеть вытаскивается в настоящем и опытно проверяется на предмет попадания в неё ожидаемой возможности. Именно наличие «множества» возможностей в будущем являются разгадкой «бытия-в-будущем»: его постижения.

§ 5. Хронос – аксис

Прельщением «бытия-в-настоящем» обычно страдают разного рода сектанства, которые уверовав подлинно в «неподлинную» неподвижность «на-стоящего», принимают его за подлинную, осуществившуюся на Земле вечность. Соблазн «нетекучестью» побеждает слабое духовное зрение.

Иной ракурс на выбор «бытия-в-настоящем» фиксируется в культуре предлогами «до» и «после». И здесь уже употребим другой смысл понятия. «Настоящее» – это нечто подлинное, исконное, неподдельное, без примеси фальши. Другими словами, речь уже идёт не о «на-Стоящем», а о «На-Стоящем». Смещение ударения всего лишь на одну букву назад даёт бездну иного смысла и иного понимания истории. Действительно, «Стоящее» бытие настоящего только там и возможно, где оно одновременно есть бытие стоящее[10], т. е. бытие, имеющее ценность. О. Павел Флоренский, говоря о жизни отдельного человека, справедливо замечает, что аксис есть символическое замещение всей достижимой человеком полноты его бытия. Это до некоторой степени верно. Но тогда справедливо задать следующий за этим вопрос: а что же будет «аксисом» всего человечества? Есть ли это появление Богочеловека, как связующего Сущее и Бытие? Тогда Сущее через духовное вполне обрело плоть, а плоть вся до краев наполнилась духовными и через него Сущим? Да! Мы уверенно говорим: Иисус Христос и есть аксис истории, как живое воплощение Сущего посредством Животворного Духа.

Для христианства во всей истории человеческого рода есть только один «момент» настоящего бытия, именно как бытия стоящего – это время пришествия Иисуса Христа в мир. Это и есть «стоящее – стоящее», растянутое на 33 года (более узко – саморождение Христа) бытие. Только в этот миг, момент истории и обнаруживается его подлинная связь с сущим через духовное. Вся остальная история в христианском времявосприятии предстаёт как история «до» и история «после».

Поскольку же подлинное «стоящее» бытие уже минуло, поскольку всё остальное бытие (прошлого и будущего) воспринимается как не-стоящее, а соответственно и не-стоящее (ненастоящее). Это уже соскальзывающее бытие. В греческой культуре мы не обнаруживаем (что признаётся многими исследователями) динамичности течения времени. Такой факт можно трактовать двояко: 1) Либо древние греки постоянно пребывали в «бытие-в-настоящем», никогда не зная «бытия-в-прошлом» и «бытия-в-будущем» и, тем самым, не зная истории, т. е. древние греки знали только одно бытие – «бытие-в-настоящем». 2) Либо древние греки вообще не знали и «бытия-в-настоящем». Такого момента у них не существовало, а отсюда и объяснение: раз нет точки отсчёта, следовательно, нет «до» и «после». То есть древние греки не имели для себя высшей ценности, чего-то такого, что было бы действительно стоящее в их жизни. Греки же осознавали свой личный аксис как символическое замещение достигнутой ими полноты бытия.

Напротив, ветхозаветный народ имел историю до рождения Иисуса Христа в несколько тысяч лет от сотворения мира, то есть «сотворение мира», по существу, есть также «момент», может быть самый первый, непосредственной духовной связи Сущего (Бога) с его материальным инобытием. Продолжение мира и есть самый первый символ для иудеев. Рождение (сотворение) Иисуса Христа (именно сотворение, ибо как же мог естественно, натурально родиться Богочеловек от естественной матери и Святаго Духа) есть первый символ для христианства. Отсюда, может быть, и такое почитание Земли у иудеев, и такое почитание Духа у христианства. «Земля» и «Иисус» – два главных символа «бытия-в-настоящем» для двух совершенно различных взглядов на мир. Они жаждут полного и окончательного обладания «Царством Земли», другие взыскуют «Царства Святаго Духа», «Царства небесного». Поэтому с полным правом можно утверждать, что время привносится в сознание человечества тем, кто привнёс в него «бытие-в-настоящем» именно как выделенную точку, положившую начало системе отсчёта. Поэтому, кто говорит, что «всё течёт», ещё не говорит, что есть время. Наоборот, тот, кто сказал, что «бытие» сейчас стоит, т. е. отвлёкся от этого течения, тот и положил начало «до» этого СТОЯНИЯ и «после» него, т. е. упорядочил длительность бытия. Но выделение стоящего бытия только тогда и возможно, когда оно что-нибудь для выделяющего «стоит». Отсюда и аксиологический аспект истории. Но что значит СТОИТЬ? Является ли определение стоимости субъективным или оно несёт в себе объективную основу? Не возвращаясь к аргументам о несостоятельности субъективного подхода, лишь отметим, что как и везде «выделение» определяется выделяющим, т. е. тем, что обусловило это выделение.

Этим выделяющим является не что иное как духовное, проявленное через материальное бытие. Выделяющему субъекту уже указано на то, что необходимо выделить. Оно духовно выделено. Поскольку же это носит объективный характер, постольку необходимо признать существование духовно избранных субъектов истории, для которых выделен их Первый Символ, то есть их подлинное «бытие-в-настоящем», являющееся одновременно и подлинным стоящим бытием.

Сказанное позволяет также утверждать, что субъекты истории, не обретшие своего «бытия-в-настоящем», не имеют не только координации во времени (т. е. вообще лишены его координатного понимания), но и лишены его ценностного осмысления. Отсюда в истории человечества можно выделить два типа культур: 1) Культуры овременённые (хронокультуры) и оценностнённые (аксиокультуры) и 2) Культуры безвременные (ахронокультуры) и неоценностнённые (дис аксиокультуры).

Почему история человечества показывает, что наиболее жизнеспособными являются хронокультуры и менее жизнеспособными ахронокультуры? Потому что первые обладают в своих глазах ценностью, а вторые – нет. Это означает, что всякий субъект истории должен прежде всего определить свой Аксис, т. е. определить своё «бытие-в-настоящем» в указанном выше смысле, от которого он мог бы протянуть нити «до» и «после», т. е. должен определить свой Символ, который наиболее адекватно и объёмно замещает полноту его бытия. Не сделавший этого становится обречённым на историческую диффузию. Не ценящий себя в истории – гибнет! Это происходит и это необходимо вследствие того, что в этот «момент» «бытия-в-настоящем» происходит рождение субъекта истории именно как «Субъекта». Происходит наиболее глубокое проникновение духовного в материальное, наиболее всесторонний охват духовным материального, наиболее отчётливое определение (проявление) Символа, как соединения первого и второго. Субъект выделяет себя из объекта, но выделить себя из объекта, буквально заключённого в «непосредственной» связи бытия с Сущим через духовное, и означает преодоление власти «бытия-в-настоящем». Возможность этого обнаруживается в раскрытии всего, что было «до» настоящего («бытия-в настоящем»), как естественное стремление и желание освободиться от него, удаляясь в «прошлое» («бытие-в-прошлом»).

Чаще всего это обусловлено непосильностью груза «бытия-в-настоящем», его колоссальным духовным давлением, которое действительно способно разрушить любой слабый субъект. И словно брызги воды, вылетающие из-под пресса, взгляды и взоры устремляются в разные стороны. В «прошлое» и «будущее». Это проявляется особенно отчетливо в эпохи наисильнейшего соприкосновения духовного с материальным бытием, когда величина и значение возникшего Символа столь очевидны, что, словно удар молота о наковальню, вызывают сноп искр, освещающих своим сиянием эту величину и эту значимость. А разлетающиеся искры, словно семена растения, некогда непосредственно духовно связанные со стеблем (Сущее – бытие), покидают его, лишаясь этой прочной основы непосредственной духовности, но зато обретая свободу «передвижения» в разных направлениях «до» и «после».

§ 6.Свобода

Существует, как минимум, три понимания свободы: «свобода от», «свобода для» и «свобода во имя». Первый вид свободы есть всегда призыв к преодолению внешнего формального насилия, ибо предполагает «отрицание», т. е. «отказ» от сказанного или произнесенного. Уничтожению подлежит, таким образом, не нечто по существу, а только лишь его вербальная, а точнее – смысловая форма, с последующей заменой на новую. Глагол «рцы» буквально означает «говорить», «сказать». Другими словами, «свобода от» есть выход за пределы чего-либо. Поскольку же субъект, духосопричастный Сущему, находится в непосредственной с ним связи, которая его «проглатывает» целиком, то в данном контексте свобода будет означать выход за пределы «бытия-в-настоящем». Всякий выход предполагает совершение определённых усилий для его осуществления. Чаще всего такое усилие перерастает в насилие. Поэтому «свобода от» всегда предполагает некоторое противостояние сил, сопряженное с их потерей при осуществлении освобождении. Это же мы наблюдаем и когда субъект освобождается от власти «бытия-в-настоящем». Этим освобождением неминуемо теряется духовная непосредственная связь с сущим. Этим самым осуществляется неминуемое оскудение субъекта истории. Это, фактически, и есть отрицательное понимание свободы. «Свобода от» имеет своим вторым необходимым членом – власть, которой она полностью определяется.

Однако нельзя отрицать нечто во имя самого же отрицания. Но «свобода от» как раз и есть полное самостоятельное отрицание. Ибо целью её является достижение отсутствия какого-либо признака, качества и т. д. В этом случае свобода имеет своим содержанием одно голое ничто, ничем не наполненное. Такая свобода вообще безличностна и даже бессубъективна, ибо нет того, ради кого освобождается. Следствием подобного обезличивания по необходимости должна быть анархия, которая может носить какой угодно характер и принимать какие угодно формы.

Поэтому естественным желанием освобождающегося будет оличивание этой свободы, стремление придать субъекту освобождения определённое содержание. Естественным побуждением в этом случае, становится «свобода для», получающая своё завершение в пользе, равно эгоистической и альтруистической. Предметом «для» в понимание свободы вносится субъект «Я», на который и направлен результат освобождения. Этим субъектом может быть не только сам освобождающийся, но и тот, для кого это совершается. Этим «для» может быть любой, в том числе и однообразно понимаемый Бог. Совершая «освобождение для» освобождающийся субъект всё-таки указывает «это» или «этого» для, тем самым, непроизвольно вступая с ним в положительное отношение зависимости, которая может получить обратную связь. Альтруизм есть лишь разновидность эгоизма, предполагающая обратную связь (сегодня я спасу тебя, а завтра ты – меня). Этот торг переносится часто на самого Бога: «Я поставлю тебе свечку, а ты, Боже, помоги мне устроиться на работу»! Другими словами польза может носить как индивидуальный, так и групповой характер.

И хотя «свобода для» обретает субъекта свободы, но тут же попадает в сети экономической зависимости, которая оборачивается ещё большей несвободой. У Достоевского в «Записках из подполья» сказано – я не только тогда свободен, когда мне даётся выбор возможностей, а тогда, когда я свободен от самого «этого выбора». Почему? – спросим мы. А потому, что этот «выбор» оставляет лазейку «для». Чтобы освободиться и от самого «выбора», необходимо перенести освобождение из материального бытия в бытие духовное. Там, где не существует никаких «от» и «для», где есть одно только «Имя» и имя ему «Истина», «Благо» и «Красота». Путь к нему лежит через любовь, а не через отрицание и эгоизм. Лишь наполненность этой любовью позволяет очам души увидеть тщетность и бессмысленность отрицания, ибо отрицаемое не отрицается, тщетность и бессмысленность эгоистического соблазна и пользы, ибо соблазняемое не соблазняется. В этой любви разъединенные части мира соединяются, и мир, казавшийся некогда нагромождением бессмыслицы – осмысливается и предстаёт в своей целостности.

«Свобода во Имя», без всяких «от» и «для», есть свобода объемлющая все противоречия, грехи и пользы в одно целое, в котором они перестают быть ими, представая в совершенно ином виде. Это свобода, в которой «свобода от» предстаёт как недоразумение, а «свобода для» как наивность холодного ума и неокрепшего сердца. То же самое мы наблюдаем и в истории. Первая «свобода от» бытия-в-настоящем, свобода от непосильной тяжести духовного давления приводит к одинокому, безосновному странничеству по истории. Здесь обнаруживаются два типа субъектов. Одни устремляются в бездуховное прошлое мёртвых символов, другие обращаются в прельщающее богатством возможностей – будущее. И первые, и вторые проходят «все круги» свободы от и свободы для. И лишь когда каждая из них (форм свободы) обнаруживает свою ограниченность, возникает потребность в «свободе во Имя», в свободе, возвращающей к слиянности с духовным, к собиранию времени в истории, к сгущению времени. Субъекты вновь приходят к утерянной когда-то непосредственной духовной связи с Сущим, но приходят к ней не случайно, не по пресыщенной милости самого Сущего, а уже глубоко исполненные любовью к нему, Агапе – высшая любовь есть в то же время и высшая свобода. Происходит как бы второе рождение Символа истории, второй активный приход и проникновение духовного в материальное. История, как и человек, получает последний проблеск сознания своего истинного назначения и памяти перед смертью.

Достигается абсолютная свобода, понимаемая как отсутствие течения времени. И, тем самым, свобода заменяется на любовь и радость. Абсолютная полнота свободы есть её полное отсутствие, есть растворение в любви, так же как смерть времени означает его растворение в вечности.

§ 1. Обстоятельства – события

Итак, обращаясь к историческому бытию, мы обнаруживаем по меньшей мере две сферы. Первая пространственная, характеризующая горизонтальный срез или пласт истории (бытие в пространстве), которая дана нам через «обстоятельство» («место»). Обстоятельство как нечто «стоящее» не может длиться во времени. Обстоятельство (место) истории есть «историческая точка».

Вторая – временная, проявляющаяся через события (понимаемые как Со-вместное БЫТИЕ различных об-сто-ятельств, т. е. СОБЫТИЕ-В-МЕСТЕ, в определённом месте). Временная сфера характеризует одновременное и неодновременное co-бытие каких-либо обстоятельств.

Любому обстоятельству соответствует какой-то временной момент (событие). Поэтому можно утверждать, что «обстоятельство» – это в то же время и «событие», т. е. нечто случившееся, нечто произошедшее.

Однако такое разделение истории односторонне, ибо является разделением формальным. Как и всякая форма – «события» и «обстоятельства» требуют своего содержания. Другими словами, необходимо указать на само содержание истории. Таким своим содержанием история должна иметь, предположительно, материальное (вещественное) и идеальное (духовное). Но поскольку с помощью «обстоятельств» и «событий» может быть оформлено только то, то «временно» и «пространственно», постольку этим «то» является вещественное. Духовное оказывается вне пространства и времени, т. е. за пределами истых обстоятельств и событий, а значит и за пределами пространственно-временной истории. Означает ли это, что духовное в истории выступает в роли кантовской Ding an Sich, которая никак не может быть дана человеку?

Первоначально можно ограничиться обращением к такому шаткому, но необходимому здесь аргументу, как убеждённость наша в очевидности этой данности. Но тогда возникает следующий вопрос: как дано нам это запредельное, внепространственное, вневременное духовное в познании, а более точно – в постижении, если наше опытное знание предполагает сферу пространственного как чувственно данного, а рациональное знание, как построенное с помощью, но не на основе этого чувственного данного?

Поскольку ставится вопрос о постижении, постольку справедливо выделить две его формы: постижение непосредственное и опосредованное. К непосредственному постижению мы относим переживание, к опосредованному относим образы, идеи и ощущения.

Имея в наличии определённые способы постижения духовного, необходимо выделить такое формы постижения, которые бы этим способам адекватно соответствовали. Другими словами, необходимо обнаружить формы, в которых бы тот или иной способ играл преобладающую роль. Произведя это распределение, мы увидим, что непосредственное постижение осуществляется с помощью религии, а опосредованное – с помощью искусства, философии и науки.

Непосредственное постижение представляет из себя акт сверхъестественной связи, т. е. акт мистический, предполагающий выход за «пределы» пространства и времени, а, значит, и истории, и выход в вечность, прорыв за пределы ограниченности, соприкосновение с чудом. В состоянии непосредственного постижения, ибо термин «процесс» здесь не подходит, т. к. процесс предполагает временную длительность, чего в вечности нет, субъект сливается с объектом постижения, с постигаемым. Поэтому непосредственное постижение носит «мгновенный» характер и отображается в сознании как вспышка, осенение или откровение. Непосредственное постижение «схватывает» саму сущность, но схватывает ограниченно в силу того, что такое конечное начало как человек не может в пространственном и временном мире преодолеть свою ограниченность полностью.

Опосредованное познание предполагает наличие промежуточных средств достижения сущности. Так, идея вечности, несомненно, не даёт исчерпывающего постижения этой вечности, как и ограниченное чувство прекрасного не даёт полного постижения прекрасного как такового.

Итак, в истории можно выделить две сферы, вернее, даже одну, включённую в историю непосредственно – это сфера материального, и другую – сферу внеисторическую, которая соприкасается с историей лишь через символы, – это сфера духовного.

Оригинальный взгляд на «пространственное» соприкосновение вещественного и духовного был высказан о. И. Флоренским, полагавшим «духовное» на «обратной стороне материального». Пользуясь этой метафоричностью можно утверждать, что «неровности» вещественного (пространственно-временного) мира есть «символы» мира духовного, как им определяемые. Вынесенность и невключённость духовной сферы в историю, конечно, не означает, что как реальности ей может быть отказано в самостоятельном существовании. Наоборот, как раз сфера духовного и есть подлинная реальность, которая оформляет сферу материального. И форма эта выступает, в случае проявления сущности духовного, в качестве символа. Символ есть то, что может открыть человеку глаза на мир подлинный. Символ – лишь вещественная «тень» духовной реальности, но не сама та реальность. Конечно, всё это относится только к тем обстоятельствам и событиям, которые даны нам в пространстве и времени. Ибо чудо непосредственного имеет иную природу связи. И о ней мы подробно скажем ниже. Сейчас лишь коротко заметим: не изгоняется ли Христос из истории как явление естественного порядка и одновременно сверхъестественного? Нет, не изгоняется! Ибо в истории остаётся место чуду. История находит в чуде свою смерть, т. к. длительность исчезает и наступает вечность. В «момент» чуда происходит разрыв истории так же, например, как в математике происходит разрыв в дробной функции. Временной знаменатель истории, по аналогии, превращается в нуль. Для субъекта, находящегося в истории, чудо обнаруживается как задержка в протекании, буквально длении процессов. Весьма характерный пример такой остановки мы обнаруживаем в библейских текстах, когда Иисус Навин именем Господа остановил движение светил небесных: «Стой, солнце над Гаваоном, и Луна, над долиною Авалонскою! 13. И остановилось Солнце, и Луна стояла, доколе народ мстил врагам своим…» (Ис. Нав. гл. 10, 12–13). Сходным образом озарение, откровение отдельному человеку, выявленное из личного опыта, напоминает «остановку Луны и Солнца» в течение окружающих процессов. Внешний мир, с его течением, перестаёт существовать. Внимание субъекта полностью концентрируется на той «нити», которая «заброшена» из вечности, и которая соединяет его дух с вневременной сущностью. У того же о. И.Флоренского в «Воспоминаниях» мы находим: «Мною овладело безвыходное отчаяние, и сознал окончательную невозможность выйти отсюда, окончательную отрезанность от мира видимого. В это время тончайший луч, который был не то незримым светом, не то – наслышанным звуком, принес имя Бога… Мне это было откровением, открытием, потрясением, ударом».

Именно в том, что земная история обретает смерть, а вечность даёт нам подлинную жизнь, слышится очевидная утопичность «Проекта» Н. Фёдорова о воскрешении отцов здесь, на земле. Человек знаком с переходом из вечного во временное и обратно через своё рождение и смерть, но ни первое, ни второе не есть «дело» его рук. В «дерзостном Проекте» Фёдорова чувствуется намерение преодолеть человеческую ограниченность, пользуясь своими же человеческими силами (наука – в деле воскрешения), т. е., по существу, предпринимается попытка стать Богом и осуществить божественный промысел самостоятельно.

Итак, наличие в проявленной истории только сферы длящегося материального и внеисторической сферы духовного, затребует и два способа постижения Сущего. Это, соответственно, непосредственный и опосредованный способы.

Следующий вопрос, который требует рассмотрения, есть вопрос о самом вечном мире, самом Сущем, которое проявляется, даётся нам в постижении. Из существования выше перечисленных форм постижения следует, что оно (сущее) дано непосредственно и опосредованно. Применительно к истории данный вопрос принимает иной вид и требует иной постановки. А именно: каким образом и кто постигает в истории человеческого общества этот вечный мир сущего?

Необходимо оговориться, что рассмотрение непосредственного и опосредованного постижения предполагает их отнесённость не только к определённым сферам этого постижения (религия, искусство, философия и наука), но и к определённым субъектам, постигающим духовное, преимущественно, тем или иным способом, как-то: народ (в самом широком смысле), философ, учёный и творец. Творцом[11] мы называем представителя искусства, с одной стороны, из-за отсутствия в русском языке подходящего термина, обозначающего совокупного деятеля в этой области, с другой стороны, из-за обширности самой области искусства, включающей в себя живопись, музыку, скульптуру, поэзию, архитектуру и т. д.

Итак, дух, творящий историю, проявляется опосредованно через символ, но т. к. символ не есть копия духа, то он несёт весть о духе только через его (символа) прочтение, которое осуществляется в трёх основных формах: 1) искусство, 2) философия, 3) наука.

Может возникнуть недоумение по поводу того, что религия не относится к таким формам постижения, которые опосредуют дух через символ. Ведь в самой церкви есть Символы Веры.

На это, однако, можно возразить следующим образом. Основой христианской и не только христианской религии является откровение Истины верующим. Совокупность верующих в православии составляет Собор, совокупность же всех христиан на земле составляет единый организм – Церковь. Откровение Христово, обращённое к его Церкви, с одной стороны, и ступени постижения Его, с другой стороны, фиксируются в системе основных догматов, которые по существу составляют принципы веры, а формулировка принципов или их передача людям есть уже чисто богословская задача, предполагающая, прежде всего, их религиозно-философский анализ, что и имело место на всех Вселенских соборах. С другой стороны, откровение осуществляется за счёт открытости для нас самого Образа Божества, что влечёт за собой необходимость запечатления этого образа в материальных «символах», т. е. необходимость создания религиозного искусства. И с третьей стороны, открытость Божества в пространстве (В самой Иудее и во времени (время царствования императора Трояна)), позволяет систематизировать предметы обихода, факты и события жизни, показания свидетелей и т. д., т. е. делает необходимым возникновение религиозной науки. Всё это означает, что опять же само понятие религии (religare – связывать) обозначает непосредственную связь индивидуального духа верующего с Духом-Божеством, а все другие формы религиозной деятельности, как-то: религиозная философия, религиозное искусство, религиозная наука – опосредственную. Другими словами, и само понятие «религии» охватывает как область непосредственного, так и символическую область опосредованного. Но, безусловно, сутью религии, или той её стороны, которая составляет сущность религии как таковой, является непосредственное постижение Духа в переживании, или точнее – переживание Духа.

Таким образом, у нас получается следующая картина истории, запечатлённая в схеме соотношения Субъектов постижения, Объекта постижения, Способа постижения и формы постижения.

Из этой схемы следует, что в истории человечества его основными субъектами были: народ, творец, философ и учёный. Эти субъекты пользовались соответствующими способами духо-сопричастия – переживание, образ, идея и опыт. И, следовательно, в истории последовательно господствовали следующие формы постижения: религия, искусство, философия и наука.

Каждая из этих форм имеет свою преимущественную «обращённость во времени». Религия через переживание обращена на самый «миг» этого переживания – «бытие-в-настоящем». Искусство снимает эту ограниченность в дурной бесконечности, неограниченности «бытия-во-всём». Недостаточность конкретности преодолевается с помощью философии, которая обращена на «бытие-в-прошлом». Но чрезмерная абсолютизация анализа «прошлого» приводит к необходимости её преодоления в следующей форме – науке, обращённой на «бытие-в-будущем». Это, в свою очередь, приуготовляет абсолютизацию иного рода. Но достижение конкретного постижения, даваемого каждой «обращённостью» в отдельности, ставит задачу достижения цельного постижения, способного включить все указанные формы как некое единство. «И сегодня, и завтра, и послезавтра живём ради цельности, ни одним днем не исчерпываемой, но вместе с тем и всяким днем символически знаменуемой». Эта цельность, подмеченная о. И. Флоренским, и должна получить свою чёткую разработку и дополнительное обоснование с помощью анализа различных «обращённостей во времени». Есть надежда, что достижение цельного постижения, объединяющего все известные формы, все виды обращённости, позволит достигнуть максимального адекватного прочтения человеком, здесь, на земле, – начертаний Божественного Духа. Этим, в сущности, и будет достигнуто предназначение человеческого рода. История, тем самым, осуществится и в этом смысле – закончится.

Мысленное выделение четырех форм постижения и трёх способов прочтения символов не означает невозможности их комбинации или присущности всех четырех одному субъекту истории или разным конкретным лицам. Ими может обладать каждый, как в отдельности, так и в определённом соединении, что имеет место в реальном историческом процессе.

Но если в истории даны символы, как свидетельства Духа, и установлены носители способов их прочтения, то справедлив вопрос относительно соответствия содержания этих способов, а именно, переживания, образа, идеи и опыта, содержанию того абсолюта, пребывающего в вечности, отсветами которого они сами являются. Иначе говоря, необходимо установить: есть ли эти способы копии духа, его точное отражение, или они являются субъективными заблуждениями, не имеющими ничего общего с миром, находящимся вне субъекта? Не абсолютизируя эту дизъюнкцию, мы сполна допускаем и другие объяснения. Ответом же на этот вопрос послужат следующие главы настоящего исследования. В отдельной главе будут так же рассмотрены применения данной схематики к истории различных народов, которые последовательно осуществляли главенство в тех или иных способах.

§ 2. Принципиальная установка

Происходящая последовательная смена различных форм духосопричастия с необходимостью ставит вопрос о том – когда происходит эта смена и вследствие чего она происходит. Отвечая на первый вопрос, можно выделить подвопросы: «Когда» – относится к самому духосопричастию или оно относится к окружающей обстановке? Например, утверждение «человек умер тогда, когда состарился», подразумевает обращение к его внутренним био-органическим процессам. Второе утверждение: «человек умер в день начала второй мировой войны», предполагает обращение к внешним по отношению к человеку процессам. Так вот вторая сторона вопроса «когда», нас пока интересует меньше первой. Более существенной представляется первая, а именно, – когда происходит смена одного духосопричастия другим, исходя только из его же собственных внутренних причин?

Ответ на этот вопрос может быть только один – тогда, когда он исчерпывает решение всех поставленных (или стоящих) перед ним задач. Что это за задачи? – вопрос относящийся к моменту «вследствие чего?»

Всякая направленность на достижение какой-либо цели предполагает выделенность этой цели из бесчисленного множества других целей. Что может служить целью духосопричастия вообще, безотносительно к конкретным формам его воплощения? Абсолютно адекватное постижение духовного. Но что значит «абсолютно адекватное постижение», если сам человек конечен не только в смысле продолжительности отдельной жизни (пусть даже продолжительности жизни всего человеческого рода, но и в смысле конечности числа способов (или форм) постижения Духа). Это может означать только одно, а именно – получение ответа на три фундаментальных вопроса:

1) Что есть мир?

2) Откуда есть мир (как возник мир)?

3) Почему есть мир (почему возник мир)?

Эти три вопроса должны быть исчерпывающим образомразвопрошены или отвечены, т. е. на них должны быть получены исчерпывающие ответы. Может возникнуть иллюзия, (а в истории постижения она действительно возникала), что существует универсальный способ ответа. В качестве подтверждения приводились такие формы постижения как религия, философия, искусство, а теперь и наука. Эпизодически утверждалось, что только какая-нибудь одна из них способна дать целостность, а все остальные – ограничены. Осуществлялись также попытки найти какие-то особые формы, как-то мистика, интуиция, астрология и т. д. Однако последние относятся к первым как их составляющие элементы и не могут собою заменить целое. Поэтому формула Анаксагора «всё во всём» не лишена основания и является более универсальной, чем разделение постижения на части-формы, друг от друга не зависящие. Подход «всё во всём» ближе к целостности. Известное обоснование триединства бога лишь иллюстрирует это положение. В качестве аргумента, ставящего под сомнение притязание на целостность, можно привести следующие замечания:

Во-первых, исторически, человек не имел никакого универсального способа духосопричастия, а имел всегда какой-либо один, но только как господствующий. Другими словами, до сего дня не существовало даже самой возможности соединения всех форм (способов).

Во-вторых, каждый способ, последовательно возникавший, был ограничен как в своих средствах, так и в своей обращённости во времени. Последнее будет рассмотрено ниже.

Поэтому «универсальность» должна быть сама ограничена до уровня «конкретной универсальности», до уровня «универсальности конкретного способа», и, тем самым, должна получить реальную возможность быть таковой, а не голой абстракцией и отвлечённостью ума.

Итак, каждая форма духосопричастия должна получить «для себя», исключительно своими средствами ответы на указанные выше три вопроса. Будут ли получены эти ответы? Это уже совершенно иной вопрос. Для нас важно выделить саму фундаментальность этой триады. Без ответа, без получения исчерпывающего ответа для человека на все три вопроса, мы не можем считать какую-либо форму духосопричастия – осуществившейся вполне, достигшей своей полноты, своего полного господства. Получение же ответов будет означать, что осуществилась остановка данной формы постижения на максимально доступное для неё причастие Духу. Другими словами, осуществилась «принципиальная установка». Так мы будем впредь называть определяющий фактор в направленности той или иной формы духосопричастия.

Поэтому, отвечая на поставленный в начале вопрос: «вследствие чего происходит смена» господствующих форм духосопричастия, мы уверенно можем сказать: вследствие осуществления данной формы её «принципиальной установки». Это означает, что её собственными средствами удалось ответить на три фундаментальных вопроса исчерпывающим образом.

§ 3. Народ, переживание, религия

Под «народом», в данном случае, мы понимаем людей, не связанных непосредственно ни со сферой науки, ни со сферой философии, ни со сферой искусства. Это не означает, что те, кто относится подобным образом к народу, не имеют отношения внешнего или навыков к науке, философии и искусству. Отнюдь нет. Он их может иметь. Но положительно отличается от остальных тем, что у него преобладающую роль в отношении к миру символов, а ровно и к Духу играет переживание, а не его осмысление, отображение или ощущение. Последние выступают для переживания как подчиненные способы прочтения.

Историческое подтверждение это мнение находит в творчестве выдающихся немецких мистиков средневековья, являвшихся европейскими провозвестниками непосредственной связи человека с Духом. Как известно, Яков Бёме был сыном крестьянина, а Кульман- ремесленника, т. е., в истории можно проследить как духосопричастие «народа», являющееся сущностью всякой религии, её основным «каналом» духовной связи. Переживание мистического не было замутнено ни мёртвым холодом понятий рационализма, ни горячей жаждой ощущения слепого эмпиризма, ни ложностью фантастических образов эстетизма. Переживание всегда чисто. При всём титанизме Ницше, ему всё-таки нельзя отказать в проницательности: Ich liebe Den, dessen Seele tief ist in der Verwundung, und der an einem Erlebnisse zugrunde gehen kann…

Это есть сама молодость в переживании. Однако, в интересующем нас вопросе, понятие «Народ», употребляемое в социальном смысле, не тождественно «народу» как понятию, обозначающему совокупного субъекта постижения. Объёмы этих понятий могут пересекаться, но никогда не могут быть тождественны. Так правомерно допустить субъекта, объявляющего себя «философом», но, в действительности, совершенно не способного выводить одни идеи из других или, говоря другими словами, рационально «читать» символы, оставаясь по существу на религиозной почве непосредственного постижения духа, т. е. находясь под его подчиняющем воздействием и, в силу этого, не способного выделить этот дух как «понятие» или принцип (идею). То же самое можно сказать обо всех остальных субъектах, нарекающих себя произвольно тем или иным эпитетом. У Апостола Павла верно замечено (Гл. 2, 14) «Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон». Конечно, при этом не исключается крайний случай, когда субъект может не признавать за собой ни первого, ни второго, ни третьего.