Холодно в небесах

* * *

В страданиях мудреет человечество.

Невидение ведет его к испытаниям и мукам; в мучениях душа очищается и прозревает; прозревшему взору дается источник мудрости – очевидность.

И. Ильин

1. Советник

– Господин Вэл, снова выродок, – произнес человек в прозрачной, плотно прилегающей к телу одежде, напоминающей кожу. Это был Зиги, много лет работавший осведомителем Главного управляющего, сохранивший юношескую гибкость и свежесть лица, несмотря на свои шестьдесят два года.

Господин сегодня был несколько безразличен и от меланхолического состояния души вяло ковырял вилкой в паштете. Зиги подумал, что управляющий больше обычного пробыл на земле, разбираясь с последними происшествиями, и оттого не может сконцентрироваться.

– Что вы сказали, Зиги? – рассеянно спросил господин Вэл и отодвинул вазочку, ударив ею по кубку, явно не рассчитав силу движения руки. Раздался неприятный смешанный звон стекла и металла.

– Бил, сын Корнов из двадцать восьмого энгла, не поддается гармонизации. Вчера он закончил последний этап, а сегодня снова пробил экран.

– И что он сотворил на этот раз? – понемногу приходя в себя, поинтересовался управляющий.

Зиги переступил с ноги на ногу, потом, опустив глаза, негромко произнес:

– Трассу для гонок.

– Ну, на этот раз ничего страшного, – с облегчением выдохнул господин Вэл.

– Я бы не сказал… Трасса пролегла по пятнадцати энглам… мы лишились полутора тысяч человек.

Господин Вэл побагровел, вены на висках и шее набухли, брови сошлись. Его красивое лицо сделалось страшным. Усилием воли он подавил в себе приступ ярости, лишь оперся руками о стол и голосом, подобным холодному металлу, проговорил:

– Сюда его, на допрос. Изолировать прежде!

Зиги молча и с достоинством удалился: ему давно хотелось применить к мальчишке высшую меру – сослать куда подальше. Быстрым шагом он преодолел огромный холл, вошел в лифт и спустился на землю. Машина ждала у дверей. Зиги не терпел несоответствия: прозрачный костюм идеально сочетался с флюоресцирующим корпусом автомобиля, а лимонные туфли – с кожаным салоном того же цвета. В этом вопросе советник был педантом настолько, что до сих пор жил один: идеально соответствующей ему женщины так и не нашлось. Хотя, конечно, были желающие и даже желанные, но полного совпадения не случилось. По этой же причине Зиги освободили от контроля за рождаемостью людей: получить его одобрение на сближение было практически невозможно. В каждой паре он находил убедительные несовпадения, за которыми следовали предполагаемые угрозы будущему союзу и рекомендации продолжить поиски более подходящих партнеров. За пять лет такого пристального контроля рождаемость снизилась настолько, что после отставки Зиги ее целый год вообще никто не контролировал. И, несмотря на это, людей было недостаточно даже сейчас, спустя три года.

Тем ужаснее представлялись последствия поступка Била.

– Куда вас доставить? – робко поинтересовался водитель, максимально сочетающийся не только с обивкой салона, но и с панелью управления благодаря форменному костюму бледно-лимонного цвета в тонкую голубую полоску.

– Двадцать восьмой энгл, – мелодично ответил Зиги и повернул перстень с огромным прозрачным камнем вокруг пальца левой руки.

Машина бесшумно покатила по идеально гладкой дороге. Скоростным средствам передвижения советник предпочитал ретромобиль на электрическом приводе. Это добавляло его персоне дополнительную оригинальность и порождало самые разные оценки окружающих: от снисходительного приятия до едких насмешек. Зиги реагировал ровно во всех случаях, обдавая холодным безразличием каждого, кто косо смотрел или ехидно высказывался у него за спиной. Советника упрекали в излишней самобытности и чуть ли не в измене общественным стандартам, называя ренегатством даже то, что Зиги имел персонального водителя в то время, как все везде управлялось дистанционно и двигалось по строго заданным траекториям.

А советнику нравился лес, попасть в который по строго заданным траекториям было нельзя, однако на собственной машине с водителем – можно. Кроме того, можно было внезапно оказаться в нужном месте, обходя систему оповещения приближения статусного лица. Зиги любил подкрадываться незаметно и получать информацию непосредственно из личных наблюдений, а не из достоверных источников.

– Как обычно, через лес? – вполголоса произнес водитель, бросив взгляд в зеркало заднего вида и едва заметно улыбнувшись.

– Разумеется, – не без достоинства ответил Зиги.

Он откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Так лучше думалось. А подумать советнику было о чем. Вернее, о ком. По вине этого выродка три года назад он лишился возможности смены статуса. Третий уровень влияния был у него практически в кармане, оставалось только протестировать одобренную им новую систему безопасности.

Испытание было решено провести в двух энглах: двадцать седьмом и двадцать восьмом. Зиги с удовольствием исключил бы из эксперимента последний именно потому, что там жил Бил Корн, но тогда его могли заподозрить в предвзятости, и доказывать эффективность системы пришлось бы долго. Зиги торопился. Это был его последний шанс: после шестидесяти статус изменить было нельзя. Он знал, что проект требовал доработки, что необходимо было еще немного времени, но при благоприятных стечениях обстоятельств все могло получиться. И Зиги рискнул.

Суть проекта заключалась в следующем: население энглов подвергалось длительному, умеренной интенсивности психогенотропному облучению, в результате которого люди навсегда лишались случайной возможности произвести на свет выродков, а существующие выродки теряли свои неуправляемые способности.

В энглах, выбранных для испытаний, на тот момент обитали два избыточно активных выродка: некто Мартин двадцати пяти лет и пятнадцатилетний Бил. Оба они представляли реальную угрозу всему сообществу – их желания материализовывались, и поглощающий экран от них не спасал. И с ними не удавалось договориться, как с другими выродками, они не хотели покидать энглы по собственной воле. По крайней мере, так обстояли дела с Мартином. Когда ему предложили переместиться в зону влияния и получить статус, он рассмеялся и ответил, что предпочел бы увидеть небожителей в гробах или на худой конец в испепеляющей камере, которая, собственно, от гроба отличалась только способом уничтожения плоти, чем быть у них в услужении.

Била нельзя было наделять статусом до совершеннолетия, да и особых проблем к тому времени его способности думать и хотеть еще не вызывали. Пару раз, правда, он причинил беспокойство управлению. Когда ему исполнилось тринадцать лет, сразу в десяти соседних с ним энглах жители начали проявлять мозговую активность, потому что Билу очень сильно захотелось поговорить с «умными» людьми. Ситуацию, впрочем, быстро уладили простым усилением воздействующих волн, не дав ей выйти за пределы пострадавших территорий. Билу тогда тоже помогли на какое-то время успокоиться и ненадолго даже забыть о том, что он отличается от остальных. Однако через год Бил снова взялся за свое. На этот раз его желание было столь сильным, что пробило защитный экран и материализовалось сразу в обеих обителях: земной и небесной. Разрушения сочли вполне устранимыми и Била наказали умеренно – два месяца гармонизации, что означало принудительную изоляцию с подавлением сознания до принятого уровня лояльности. Что представлял из себя принятый уровень лояльности, знал в точности только Зиги, поскольку стандарты были разработаны им лично.

Накануне испытаний Зиги посетил отобранные энглы: ничто не предвещало неприятностей. И все же он лично говорил с Мартином и Билом, интересовался, все ли у них хорошо и нет ли каких нереализованных желаний. Все было хорошо. На следующее утро матрицу воздействующих волн изменили, и группа экспертов занялась обработкой поступающей из двадцать седьмого и двадцать восьмого энглов информации. Проект был рассчитан на десять месяцев – именно такое количество времени казалось достаточным для получения достоверных результатов. По окончании измерений планировалось снять показания мозговой и сенсорно-биологической активности у двух видов новорожденных: тех, кого донашивали в интенсивно облучаемый период, и тех, кто был зачат во время него. Зиги предпочитал действовать наверняка, а потому, скрепя сердце, закрыв глаза на целый ряд несоответствий, подтолкнул пару нерешительных молодых людей к сближению и в нужный момент активировал их потребность в совокуплении. Через месяц после начала эксперимента контрольные образцы дали положительный результат теста на беременность.

Процесс шел по разработанному плану.

Зиги в предвкушении близкого успеха даже помолодел как будто: стал чаще улыбаться, красить волосы и менять костюм четыре раза в день. Все отмечали в нем повышенную толерантность к разного рода диссонирующим обстоятельствам, а особенно оптимистичные натуры даже делали предположения, что советник в скором времени станет «как все нормальные люди».

За месяц до окончания эксперимента в его адрес начали поступать робкие поздравления, и тесный круг приятелей заметно расширился: многие стремились заручиться его расположением и создать некоторые возможности для себя рядом с лицом будущего высокого статуса.

– Конечно, человек такого качества, как господин Зиги, достоин иметь третий уровень влияния, – рассуждал некто в пассаже главного управляющего, прогуливаясь за спиной советника дней за десять до ожидаемого успеха.

– О да, – поддержал его некто другой, нарочно говоря громко, чтобы его голос точно узнали.

Подобные высказывания Зиги слышал нередко, но особенного значения им не придавал, хотя его эго в те дни было удовлетворено как никогда. А за неделю до окончания эксперимента Бил пробил защитный экран. Результаты проекта обнулили, и Зиги навсегда лишился возможности повысить свой статус и стать «как все нормальные люди».

Провал советник принял с достоинством, которому нельзя было не позавидовать и которое нельзя было не оценить. Зная, насколько честолюбив помощник, главный управляющий какое-то время пристально за ним наблюдал, боясь, как бы чего не вышло. Но не вышло ровным счетом ничего: Зиги был безупречен и щепетилен во всем, как раньше. Он вовремя приезжал на службу, исполнял любое распоряжение с мгновенной готовностью, но не спеша, предугадывал малейшее желание своего патрона. Другими словами, он был эффективен и эффектен во всем. Он был глазами, ушами, руками господина Вэла и его вторым мозгом.

Дорога в двадцать восьмой энгл была проложена по Лиственному лесу – так называлась восстановленная березовая роща, перемежающаяся многовековыми дубравами. Зиги очень любил эти места и не упускал ни одной возможности проехаться здесь. Сегодня ему захотелось свернуть на старую дорогу, которой, кроме него, никто не пользовался уже лет сто. От некогда асфальтированного покрытия практически ничего не осталось, кое-где проросла трава, довольно высокая, скребущая днище машины с характерным соломенным звуком, в котором Зиги находил сейчас полное совпадение с мыслями, тревожащими его.

– Сверни на древнюю, – ласково попросил он водителя.

Тот молча вывернул руль влево и метров триста ехал между стволами берез, пока машина не выровнялась на твердой поверхности старой колеи. Время в пути сразу увеличилось на час.

Солнце растекалось множеством светлых пятен на полянах Лиственного леса, делая его похожим на желтого леопарда. Зиги опустил стекло и высунулся из окна автомобиля. Свежий воздух заполнил легкие кислородом. Дышать стало приятнее, а думать – тяжелее. Ему захотелось выйти, и он приказал остановиться. Водитель откинулся на спинку сиденья и, повернув голову, незаметно наблюдал за советником. Зиги долго прохаживался по поляне, иногда останавливаясь на полушаге, и, замирая, смотрел в одну точку.

Солнце садилось ниже, косые лучи приятно грели, водитель не заметил, как заснул. Ему привиделся чудесный сон, в котором он все еще был со своей семьей – с женой Катей, доброй простой женщиной, и с дочерьми-близняшками – Олей и Верой. Вот они вместе сидят за столом и пьют черный чай с абрикосовым вареньем. Катя смеется над выпачканными лицами девочек, потом берет салфетку и вытирает их. Оля вскакивает с места и бежит к нему, бросается на шею, обнимает. Вслед за ней то же самое делает Вера. «Дэн, – говорит жена, – не позволяй им садиться тебе на шею!» А у самой – смеющиеся глаза и губы, чуть вытянутые улыбкой. Дэну очень хорошо, он счастлив. Но что-то в глубине души вызывает тревогу. Дэн пытается понять, что не так, и не может. Вдруг ему становится трудно дышать, он освобождается из рук девочек, но удушье только усиливается. Дэн задыхается, машет руками и просыпается.

– Заставь эту машину ехать! – крикнул прямо в ухо сидящий за ним и сильно сжимающий огромными ручищами его шею.

Дэн чуть не умер от страха. Он едва взглянул в зеркало и испугался еще сильнее: за его спиной сидел выродок – синий цвет глаз подтверждал это. На улице смеркалось – безопасное для передвижений время заканчивалось. Нужно было срочно возвращаться на виллу. Дэн растерянно смотрел по сторонам: советника нигде не было видно.

– Чт-то т-тебе н-надо? – проговорил он, заикаясь.

Пальцы, сдавливающие его шею, слегка ослабили хватку.

– Вези меня на виллу Вэла. Немедленно!

Дэн собрал все свое мужество, чтобы ответить:

– Я не могу этого сделать, мне нужно дождаться господина Зиги.

Выродок громко и надсадно рассмеялся:

– Я вместо него. Сегодня я твой господин, поезжай сейчас же! – раздраженно сказал он и надавил пальцами на кадык Дэна.

Дэн задыхался, но двигатель запускать не торопился. В тот самый момент, когда водителю пришла в голову мысль, что он, возможно, живет последние минуты, задняя дверь открылась и в машину сел Зиги. Шею Дэна освободили, и он, откашливаясь, начал дышать.

– В изолятор! – коротко бросил советник водителю. – А ты сиди тихо, – прошипел он сквозь зубы, не спуская взгляд с выродка.

2. Вэл

В ближайшем окружении Вэл считался управляющим выдающимся: он был потомственным небожителем в пятом поколении, но добровольно прошел стерилизацию перед тем, как получить высший статус. Детей у него не было, а значит, у других не было опасений после его ухода получить осложнения в виде легальных претензий потомков на часть неба, которое было домом двум тысячам человек, сохранившим рассудок в неприкосновенности. Два миллиона живущих внизу давно превратились в легко управляемую массу безвольных существ, с человеком имеющих лишь внешнее видовое сходство.

Мысли Вэла были тяжелы. После ухода Зиги он так и не двинулся с места, сидел, вперив взгляд в одну точку. Трасса, по желанию Била лишившая сообщество полутора тысяч рабочих рук, уничтожила пятнадцать энглов. Ева жила недалеко от Корнов, скорее всего, ее уже тоже нет в живых. Эта мысль выжигала Вэлу душу и призывала управляющего пойти на крайние меры в отношении выродка. Семнадцатилетняя Ева была его единственной дочерью, которую он умело скрывал все эти годы. Она родилась за месяц до его назначения, и стерилизация – мера необязательная, но эффектная – стала весомым аргументом в его пользу на выборах: у двух других кандидатов на высший статус были дети…

На пути к цели Вэл не раз пренебрегал правилами и нарушал законы, уверенно проходя все возможные проверки и умело обманывая самые совершенные системы распознавания лжи. В этом ему не было равных. И сейчас он судорожно прикидывал в голове, сколько времени у него есть на то, чтобы до допроса успеть наведаться в двадцать пятый энгл. На всякий случай он все же решил подстраховаться и вызвал дубликата, клона-помощника, которого всегда оставлял вместо себя, если нужно было скрыть свое отсутствие.

Двадцать пятого энгла не было. Как не было больше десятого, пятнадцатого, двадцать шестого и еще одиннадцати других. Но другие мало занимали управляющего, он стоял на обочине великолепной дороги, сверкающей голубым покрытием, там, где когда-то был домик Евы. Теперь не было ни домика, ни темноволосой красавицы с синими, как у него, глазами. Вэл заплакал, но сразу же овладел чувствами и сильно сжал кулаки. Теперь, когда не стало Евы, руки его были развязаны. «Убью!» – проговорил он и уверенным шагом направился к лифту, поднимающему в небеса.

Он ворвался в здание Сената, полный злобной решительности рассчитаться с Билом и навсегда покончить со всеми выродками. Двери коридоров сами распахивались перед ним, словно боялись быть сорванными с петель. Вэл в этот момент являл собой зрелище ужасающее, но в то же время притягательное, как все великое и страшное. Он готов был пойти до конца в своих намерениях, вплоть до применения чрезвычайных мер.

– Я беру на себя исключительные полномочия! – прогремел он, едва войдя в зал заседаний.

Присутствовавшие здесь небожители разных статусов разом замолчали и как будто окаменели: исключительные полномочия давали Вэлу возможность семь дней обходиться без согласования своих действий с сенаторами. В Уставе Сообщества механизм применения крайних мер был прописан на случай межгалактической войны и реальной угрозы вымирания человечества. На практике такими полномочиями только однажды воспользовался первый Главный управляющий высшего статуса, Оссур, когда пришел к власти, подавив восстание народа и уничтожив сотни тысяч повстанцев. Было это сто пятьдесят лет назад. С тех пор никому в голову не приходило, что подобные меры могут быть применены снова: небожители выучили урок, усовершенствовав систему управления и стерев память о произошедшем у оставшихся двух миллионов.

Исключительные права влекли за собой исключительную ответственность: все, происходящее в течение семи дней, становилось пожизненной заслугой или виной с высшей мерой наказания, вплоть до испепеляющей камеры. Исход срока исключительных полномочий определят сенаторы, и тогда жизнь Вэла будет вверена им без остатка, а голос его ничего не будет стоить, пока девять членов Сената не вынесут вердикт. Но отказать носителю высшего статуса влияния взять на себя исключительные полномочия по закону было нельзя.

Минуту гробовой тишины прервал ропот, донесшийся с трибун. Сенаторы со страхом и ужасом смотрели на Вэла.

– Можем ли мы узнать причину введения крайних мер? – робко спросил сенатор Фрэн.

Вэл мог проигнорировать вопрос, но сенатор был намного старше и всегда пользовался его уважением.

– Нам необходимо раз и навсегда покончить с выродками. Сейчас их неконтролируемая активность представляет угрозу существованию человека как вида. Я не вижу иного выхода, как прибегнуть к исключительным полномочиям, чтобы применить к выродкам меры физического воздействия.

– Где доказательства того, что такая угроза реальна? – выкрикнуло сразу несколько голосов с трибун.

– Я не обязан представлять доказательства! – возмутился Вэл. – Но я готов ответить на любые вопросы Сената, потому что намерен действовать сообща ради общего блага. Советник Зиги, доложите о происшествии.

Зиги говорил недолго, но убедительно. Он был возбужден больше обычного, что в сложившейся ситуации казалось естественным. Вэл пристально наблюдал за ним. Что-то в поведении советника его настораживало: на левой ноге, у щиколотки, ткань костюма была повреждена, и сквозь дырку виднелась ссадина. Избавиться от пореза и сменить костюм – десятиминутное дело. Значит, у советника не было этого времени. И откуда вообще мог взяться порез? Каждому известна крайняя осторожность и предусмотрительность Зиги, а о его брезгливости ко всякого рода изъянам, несоответствиям и нарушениям целостности образа ходили анекдоты. Появиться в Сенате в таком, мягко говоря, неидеальном обличье – причина у советника должна была быть весомая. Вэлу очень хотелось узнать ее.

Слова советника произвели на сенаторов должное впечатление, особенно убедительным аргументом было число жертв гоночной трассы. В немалой степени единогласному решению предоставить Вэлу исключительные полномочия послужила и его готовность сотрудничать с Сенатом, членам которого давно хотелось выйти за пределы ограниченных инструкциями возможностей. Трибуны ожили, воодушевленные голоса звучали со всех рядов, то и дело слышалось: «Пора навести порядок на дне!», «Покончим с выродками!» и даже «Насилие – на голосование!».

– Прекрасно, – заключил Вэл. – Рад, что мы все осознаем угрозу и готовы действовать сообща. Определяю первую задачу: необходимо найти Била Корна и доставить его сюда. Пока без применения насилия. Кто готов взяться за исполнение?

Несколько человек встали со своих мест и выразили готовность немедля отправиться «на дно», чтобы арестовать Била Корна.

Но тут советник сделал шаг вперед и произнес, с почтением опустив голову:

– Мой господин, выродок уже доставлен в изолятор мной лично. Только что.

Вэл обернулся и с нескрываемым удивлением посмотрел на Зиги.

– Вот как… Прекрасно, советник, – проговорил он, еще более пристально всматриваясь в лицо Зиги. – Должен сказать, вы никогда не перестаете удивлять меня. Рад, что нахожусь в числе ваших друзей, – криво улыбнулся Вэл.

Зиги поклонился и отступил назад. С трудом дождавшись окончания Совета, он быстрым шагом направился к выходу, но у самых дверей почувствовал чью-то руку у себя на плече. Зиги непроизвольно дернулся.

– Советник, какой вы, однако, сегодня энергичный, – с улыбкой произнес Вэл. – И что с вашей ногой?

– А что с ней? – растерянно переспросил Зиги. Он быстро осмотрел свои ноги и увидел ссадину, о которой в спешке успел забыть. – Действительно… – удивляясь как можно правдоподобнее, заключил он. – Не знаю, откуда эта царапина. Должно быть, в лесу на что-то наткнулся.

– Зиги, – обнимая его за плечи, вкрадчивым голосом проговорил Вэл, – не хотите ли зайти ко мне и выпить чая? Успокоитесь и расскажете все, как было. Мне интересно узнать, как вам удалось столь блестяще организовать поимку Била Корна.

Зиги не нашелся, как избежать приглашения, и покорно направился за главным управляющим.

Со стороны они представляли собой образец соответствия: одинакового роста, оба темноволосые, убиравшие волосы в традиционной манере, стягивая их в тугой узел на затылке. Когда-то вид прически многое говорил о ее владельце: не связанные обязательствами юноши и мужчины носили длинные волосы свободно, а те, у кого были дети или женщина, – собирали в пучок или узел. В небесах этот обычай давно забыли, но простые смертные все еще придерживались его. Вэл завязал узел после принесения присяги на верность государственным интересам, принимая пост главного управляющего. Так он подчеркивал, что связан обязательствами государственного мужа. По какому поводу были убраны волосы Зиги, никто не знал.

Зиги был старше Вэла на десять лет, но внешне выглядел моложе.

– Позвольте мне зайти переодеться, мой господин, – попросил Зиги. – Это займет не более двадцати минут, моя машина у дверей.

Вэл остановился и вопросительно посмотрел на советника:

– Почему вы не пользуетесь как все?.. Впрочем, неважно, идите, жду вас через полчаса у себя в гостиной. Поужинаете со мной?

– С большим удовольствием, мой господин. – Зиги поклонился и вошел в лифт, опускающий на землю, а главный управляющий направился к тому, на котором можно было попасть из здания Сената на виллу, не выходя на улицу.

Придя домой, Вэл распорядился подать ужин в столовую к восьми часам. И хотя в пунктуальности советника он не сомневался, все же решил оставить в запасе лично для себя полчаса. К тому же поведение Зиги сегодня показалось ему более странным, чем обычно, и он решил, что может немного наказать того ожиданием.

Вэл прохаживался по кабинету, сложив руки за спиной, успокаивая себя разглядыванием истертых переплетов старинных книг. Он обладал самой богатой библиотекой, которая насчитывала более двадцати семи тысяч томов печатных изданий и около десяти тысяч папирусных свитков. Под нее были выделены четыре огромные комнаты и, собственно, этот кабинет, из которого только и можно было попасть в хранилище чужих мыслей. Вэл питал болезненную слабость к книгам. Ему нравилось не только читать их, но и любоваться их видом. В особом расположении духа он садился в кресло за кабинетным столом, распахивал двери в библиотечные залы и наслаждался. По его проекту книжные стеллажи, сделанные из мореного дуба, располагались под углом к линии прохода, словно ветви ели, если смотреть на срубленную и положенную на землю ель со стороны комля. Мало кто разделял его пристрастие к книгам: мода на них прошла лет двести назад, и здесь были собраны практически все, сохранившиеся до этого времени экземпляры. Библиотека была наследственной: она досталась Вэлу от отца, тому – от деда, а кто был первым ее собирателем, не знал даже сам Вэл.

Сейчас, подумав, что наследственность прервалась, он почувствовал острый укол в левом подреберье, согнулся и понял, что не может дышать – слезы, душившие внутри все это время, вырвались наружу. Евы, его любимой девочки, больше не было. Он чувствовал себя так, словно ему сделали аборт и выскребли неродившуюся душу. Его собственную душу. В одно мгновение смысл жизни потерялся. Все, чего он так ждал, кончилось, не начавшись.

Вэл плакал. Плакал, как человек, лишенный всего, как только могут плакать взрослые люди, измеряя величину утраты глубиной образовавшейся внутри пустоты. Пустоты, которая сравнима с черной дырой, превращающей свет в тьму. Пустоты, которую нечем заполнить…

В половине восьмого импульсная сигнализация отразила лицо Зиги в неоновом шаре: советник приехал и ждал в гостиной. Вэл поднялся, вышел из-за стола, ощущая чудовищную тяжесть в ногах и груди, словно все пудовые гири прожитого свалились туда.

Советник был в голубом платье с золотым шитьем и благоухал восточным ароматом. Вэл бросил на него скользящий взгляд и отметил про себя, что в этом образе Зиги нравится ему гораздо больше, чем в прозрачном, обтягивающем тело и демонстрирующем белье костюме. «Ретро – его стиль, – пронеслось в голове главного управляющего, – Возможно, в нем течет кровь древних бедуинов». Еще какие-то мысли приходили вслед за этими, но, не задерживаясь надолго, исчезали бесследно. Думать конструктивно Вэл сейчас был не в состоянии.

– Придется немного подождать, пока накроют к ужину, – спокойно и несколько холодно сказал он. – Не хотите ли чего-нибудь выпить? Какой предпочитаете аперитив?

Вэл прекрасно знал, что Зиги не пьет ничего, кроме воды и чая, но зачем-то спросил, а советник неожиданно согласился:

– Если возможно, я бы не отказался от кубка белого портвейна.

– Что ж, – пытаясь изобразить удивление, с расстановкой произнес Вэл, – пожалуй, и я его выпью. У меня как раз есть несколько бутылок неплохого Fonseca. Сэл, принеси нам портвейна, – обратился он к молодому человеку, непонятно откуда появившемуся в это мгновение. – Садитесь, дорогой друг, – смягчаясь, предложил Вэл, и сам с облегчением опустился в удобное кресло, повторяющее и поддерживающее контуры тела. – Садитесь и расскажите, как вы смогли так ловко поместить Била Корна в изолятор?

Зиги случайно оказался рядом с тахтой, идеально совпадающей цветом золотой обивки с шитыми листьями клевера на его костюме, и не без удовольствия разлегся на ней, изящно опершись правым локтем о подушку.

– Мне просто повезло, – насколько мог отстраненно произнес советник. – Я ехал по Лиственному лесу и случайно обнаружил его.

– В лесу? – сильно удивившись, переспросил Вэл.

– Да. Представьте себе!

– Но как… – Главный управляющий не успел высказать мысль, потому что в дверях появился Сэл. Он катил перед собой небольшой столик, уставленный бутылками и кубками. – Вы чем предпочитаете разбавлять? – меняя тему разговора, поинтересовался он у советника.

– Я не предпочитаю, – невнятно ответил Зиги и, словно спохватившись, добавил: – Предпочитаю не разбавлять.

Вэл улыбнулся и пригубил сладкий портвейн, отдающий грушей, дыней и медом и приятно согревающий.

– Вы меня всегда впечатляете, мой господин, – ласково проговорил Зиги, тоже пробуя портвейн из кубка.

– Чем же, советник?

– Безукоризненным вкусом и тем, что у вас всегда есть все, что хочется.

– Не преувеличивайте, мой друг. Просто я старомоден: люблю то, что давно никому не нравится. В этом мы с вами чем-то похожи. – И рассмеялся негромко неестественным, натянутым смехом.

– А я думаю, что сегодняшние молодые люди не понимают, в чем состоит настоящая ценность вещей и привычек, – задумчиво произнес Зиги. – Они гонятся за ресурсами, технологиями и статусами. А разве в этом находит душа упокоение?

Вэл поднял на советника полный удивления взгляд. Его синие глаза расширились, и какая-то мысль, полубезумной вспышкой отразившись в них, тут же исчезла.

– И в чем же, по-вашему? – понижая голос, спросил он, делая большой глоток портвейна. – В чем душа может найти упокоение?

Вэл напряженно ждал ответа, но Зиги молчал. Он ничего не сказал и после того, как хозяин дома обновил содержимое кубков. Управляющий начал подозревать, что его гость затеял какую-то игру, в правила которой он не посвящен. Вэл с трудом переваривал новое свое положение, в котором он оказался одиноким бездетным человеком, лишенным радости отцовства и опоры в старости. Он пристально посмотрел на Зиги и вдруг поймал себя на мысли, что начинает винить того в произошедшем. Момент был не только неприятным, но и опасным. Вэл не хотел подвергать сомнениям преданность человека, который столько лет был ему верен. Он решил первым нарушить молчание, переменить тему и предложить пойти смотреть древнее оружие, коллекцией которого обладал, вызывая скрытую зависть многих. Но в это самое время сигнализация оповестила о том, что ужин подан в столовую. Испытав огромное внутреннее облегчение, Вэл с радостью произнес:

– Пойдемте, Зиги, отведаем крольчатины.

– С удовольствием, – откликнулся советник и, поднимаясь с тахты, бросил короткий взгляд на управляющего, словно пытался извиниться за неловкость последней минуты.

Проходя по полутемному коридору, Зиги заметил, как тяжела походка высшего статусного лица. Высокая фигура Вэла отбрасывала черную тень на пол, и она волочилась за ним, как прожитая жизнь.

– Зиги, вы всегда, сколько себя помню, были рядом, – сказал Вэл, равнодушно теребя вилкой кроличье мясо в тарелке. – Вы для меня не просто советник, а, пожалуй, самый близкий друг и наставник.

– Не преувеличивайте моих заслуг, мой господин, – с улыбкой ответил Зиги. – Я всего лишь исполняю свои обязанности.

– Вот как? А мне казалось, что ваша преданность гораздо больше, чем простое исполнение государственных обязанностей, – несколько разочарованно произнес Вэл. – Я привык думать, что вы близкий мне человек.

– Вне всяких сомнений. Я поклялся вашему отцу быть всегда рядом и поддерживать вас во всем. Надеюсь, я держу слово. – Зиги поднял на управляющего полный внимания и преданности взгляд.

– Мне не на что жаловаться, в вашем лице я нашел верного помощника и опытного политика, – искренне ответил Вэл. – Но позвольте кое о чем все же спросить вас.

– Все, что угодно, мой господин, – с готовностью откликнулся Зиги.

– Десять минут назад вы затронули очень интересную тему… о душе. Мне хочется услышать, чем же, по-вашему, она успокаивается?

Зиги надеялся, что Вэл не решится задать один и тот же вопрос дважды. Но он решился, и отмолчаться, как в первый раз, советник уже не мог. Зная проницательность управляющего, он сомневался, что удастся отговориться общими фразами.

– Душа успокаивается тем, чем полнится, – медленно проговорил Зиги. – А полнится она светом, который приходит к нам, когда мы совершаем добрые поступки.

Вэл отложил вилку и перестал жевать.

– Действительно? – не скрывая удивления, спросил он.

– Конечно, – не без достоинства ответил Зиги.

На столе появились новые блюда, а в дверях промелькнула ускользающая фигура Сэла. Каждый думал о своем. Вэл пытался понять, искренне с ним говорят или дипломатично отводят разговор в общее русло. Поэтому он пристально всматривался в лицо советника, выискивая подсказки в мимике и взгляде. Зиги прикидывал, насколько удастся, не утратив доверия Вэла, вести разговор по общему руслу, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– И как, советник, много света в вашей душе? – не без иронии спросил Вэл.

Зиги едва не поперхнулся, отпивая из кубка. Рука предательски дрогнула, и капля ягодного напитка кроваво окрасила белоснежную скатерть.

– Простите мою неловкость, мой господин, – смущенно проговорил советник, с трудом скрывая радость от возможности переключить внимание.

– Не стоит, – раздраженно ответил хозяин. – Это сущие пустяки, – Вэлу во что бы то ни стало хотелось услышать ответ на свой вопрос, и, пренебрегая условностями, он повторил его: – Так много в вас света, Зиги?

– Я бы не осмелился быть столь самонадеянным… – расплывчато начал советник, понимая, что от этого скользкого разговора уже не уйти. – Но мне кажется, что сейчас моя душа выбирается из потемок.

– Вот как? – воодушевился Вэл. – И что же выводит ее оттуда?

Зиги не сразу нашелся, что ответить. Вопрос показался ему бестактным и даже оскорбительным, но проявить свои чувства он не посмел и лишь уклончиво проговорил:

– Не знаю, мой господин, я просто чувствую некоторую перемену в себе. Надеюсь, я не ошибаюсь на свой счет и не приписываю себе заслуг, которых не имею.

3. Бил

Бил ожидал заседания Совета, сидя в изоляторе – комнате, зеркальной изнутри. Такое пространство отражало всякое желание, охраняя безопасность небожителей. Не будь этого, Бил разорвал бы небеса на кусочки, уничтожил экран и дал возможность тем, кто внизу, вспомнить, что они тоже люди и тоже имеют право думать и жить так, как хотят сами. Не будь этого, Бил нашел бы главного управляющего и убил бы его. Но вместо этого Бил вынужден был сидеть и ждать, видя только свое многократное отражение в зеркалах.

Пространство изолятора было довольно ограниченно: Бил пробовал ложиться поперек него, и тогда он больно упирался о стену пучком черных волос, собранных на затылке. Юноша был высокого роста, но его тело еще не успело набрать достаточно мышечной массы, отчего он выглядел худым и нервическим. Огромные синие глаза, казалось, занимали треть лица. Они были несколько глубоко посажены, высокие скулы отчетливо выступали, прямой нос и чуть выдающийся вперед подбородок несли отпечаток благородной индивидуальности, что часто считается красотой и чего практически невозможно встретить в лицах простых жителей сообщества. Привлекательная внешность, выделяющая их среди остальных, была побочным эффектом выродков. Многие считали их уродцами, настолько они были другими и больше походили на ненавистных небожителей, чем на нормальных людей. Бил и сам примерно так же относился к себе: он сожалел, что не мог, как все, просто жить и ни о чем не думать, а вместо этого постоянно влипал в неприятные истории. Но больше того он сожалел, что, несмотря на понимание происходящего, ничего изменить был не в силах, что все его попытки что-то сделать либо ни к чему не приводили, либо, как сейчас, оканчивались гибелью других.

Билу не было страшно, он знал, что ему ничто не угрожает, потому что физическое принуждение в сообществе запретили сто пятьдесят лет назад, а разного рода гармонизации он уже проходил, и это никак особенно не повлияло на его жизнь. Билу было очень жаль времени, потраченного на ожидание собрания клоунов – так он называл сенаторский совет.

Юноше казалось, что он провел в изоляторе несколько дней, что время растянулось и сжалось одновременно, а пространство сломалось. Он был уверен, что за ним наблюдают, и это обстоятельство поначалу придавало сил, вдохновляя на мелкие провокации: корчить рожицы невидимым тюремщикам, театрально заламывать руки, изображая муки раскаяния, или, как однажды, притвориться мертвым. Но реакции на его проделки не было никакой, и интерес к самодеятельным выступлениям иссяк, а вслед за этим появились апатия и нежелание о чем-либо сосредоточенно думать. Фрустрация развивалась стремительно, причиной чему было интенсивное воздействие на мозг волн особой частоты: Зиги распорядился «поработать» над его правым полушарием.

Первая попытка заснуть не принесла облечения: Билу приснился странный сон. Измученное сознание вытащило из глубин чудовищно нереальную картинку. Ничего подобного он не видел ни в одной передаче.

Билу снилось, что он на войне. Была ночь, внутри огороженного каменной стеной двора горели костры, вокруг которых сидели солдаты, одетые в короткие кольчуги и медные шлемы с плюмажем из конских хвостов, и негромко переговаривались, не обращая на Била никакого внимания. Они называли друг друга непривычно длинными именами, состоящими из двух или даже трех слов. Язык их был чужим, но Бил понимал каждое слово.

– Квинт Фабий Максим приказал не спускать с лучников глаз, – сказал воин, казавшийся старше других. – Боится, что еще какой-нибудь варвар так же, как Ректуген, прорвет осаду.

– Так пусть попробует, если рук хватит, – рассмеялся молодой солдат, с любованием рассматривающий свой красный деревянный щит, с большим железным кругом, украшенным цветными камнями. Его поддержали раскатистым хохотом несколько человек. – Не бойся, Полибий, Сципион укоротил им четыре тысячи пальцев.

Дружный громкий смех был прерван призывом воина в лагерь командующего.

– Иди, Полибий, Сципион хочет поделиться с тобой стратегией, – отпустил вслед удаляющемуся весельчак. – Не забудь потом рассказать нам, что мы завтра будем делать.

Полибий, не оборачиваясь, вышел за пределы лагеря и направился, спускаясь с холма, к ставке командующего. Бил шел за ним. Он не знал, как здесь оказался и зачем преследует Полибия. Но он знал, что это сон и что он делает то, что должен.

С холма открывался вид на западную часть осажденного города. Десять сторожевых башен, соединенных каменными стенами, окружали его. Между городом и лагерем был ров, заполненный водой. На городских стенах стражники прохаживались, держа в руках зажженные факелы. Небо наблюдало за происходящим миллиардами светящихся звезд. Сколько хватало глаз – всюду простирались холмы и равнины. Бил подумал, что земля еще изобилует ресурсами, их явно больше, чем необходимо, но люди уже убивают друг друга в войне за них.

Походная палатка Сципиона Эмилиана, разрушителя Карфагена, располагалась в центре лагеря, и это все, чем она отличалась от палаток других военачальников. Полибий вошел внутрь и увидел командующего, лежащего на простом соломенном матрасе, в руке он держал кусок льна, на котором было написано неровным спешным почерком несколько слов.

– Рад тебе, Полибий, – коротко произнес он. – Послал за тобой сказать, что из Рима пришли тревожные вести: убили Тиберия Гракха.

– Сочувствую тебе, он был твоим родственником, – тихо ответил Полибий.

– Так да погибнет любой, кто совершит подобное дело, – проговорил Сципион. – Пора кончать осаду Нуманции, надо возвращаться в Рим.

– Завтра хочешь пойти на штурм? Или дождешься, пока они сами съедят себя?

Полководец бросил на Полибия недоумевающий взгляд.

– Если бы моя туника могла рассказать о моих планах на завтра, я бы съел ее, – произнес он и посмотрел в сторону Била, стоящего за левым плечом Полибия.

Билу почудилось, что Сципион видит его, так выразительны были глаза военачальника, смотрящие на него в упор. Холодом обдало лицо и грудь юноши, противно защемило в подреберье. И в то же мгновение видение Била изменилось: он оказался на пиру, сидя за столом рядом с полководцем. Приветственные крики в честь великого воителя не оставляли сомнений: славилась победа. Сципион Эмилиан, теперь уже не Карфагенский, а Нумантинский, праздновал триумф – Нуманция пала, кельтиберы побеждены, непокорный город сровнен с землей. Но что-то печалит полководца, Бил видит, как углубилась межбровная складка на лице его, как наморщился лоб лысой головы. Кто-то подходит совсем близко к столу и спрашивает Сципиона, будет ли у Рима когда-нибудь еще такой вождь и защитник, как он.

– Будет, – говорит полководец. – И, может быть, даже он. – И кладет руку на плечо Билу…

Бил проснулся и долго не мог избавиться от наваждения. Виденное во сне казалось настолько реальным, что все окружающее его теперь, вызывало сомнения. Бил потрогал голову, проследил многократное отражение движения руки в зеркалах и застонал. Он судорожно пытался понять, кем был во сне, кто был тот юноша, на которого сквозь него смотрел Сципион, а потом ему же положил на плечо руку. В тот момент Бил уже не просто был где-то рядом, он был внутри другого, видел его глазами и слышал его ушами, чувствовал его плечом прикосновение руки полководца, но и своим – тоже чувствовал.

Бил хотел знать имя того, кого Сципион предрекал в защитники Рима. Путеводные нити лежали у него в руках: некоторые имена он знал, знал название осажденного и покоренного города. Если бы у него был доступ к сети сообщества, он бы попробовал отыскать имя того, кто на пиру сидел рядом с полководцем. Но доступа у Била не было, а историю он не знал, вернее, не мог знать, поскольку обучающие программы, доступные обычным людям, развивали навыки счета, чтения и письма. И только. История не считалась необходимым знанием для простых людей. Образовательные курсы давали сведения о профессии, к которой определял человека совет по производству общественных благ. Считалось, что лишние знания вредят сознанию и портят аппетит. Некоторые утверждали, что ненужная информация приводит к несварению желудка и развитию хронических заболеваний. Случаи такие были. Когда кому-то случалось забрести в сети «куда-то не туда» и вычитать что-то ненужное, его забирали специальные службы на госпитализацию, потому что человек начинал заговариваться, и ему угрожало помешательство. После недлительной изоляции он возвращался совершенно нормальным и больше не проявлял интереса к ненужной информации.

Когда был жив отец Била, он рассказывал сыну разные истории. Из его слов получалось, что человек живет на земле многие тысячи лет и жизнь человека всегда была разной, а в чем-то и одинаковой. Отец говорил, что были времена, когда всеми управляли цари, что царь – это практически то же, что статусное лицо высшего уровня, только делать может все без ограничений. Рассказывал, что не так давно, каких-нибудь двести лет назад, люди все были умные и жили свободно, но бедно, но были и те, кто владел огромным состоянием, по примеру того, как сейчас небожители владеют всеми ресурсами. Но однажды люди придумали вирус, чтобы поделить оставшиеся на планете ресурсы. Это была война, в которой погибла значительная часть населения. Война продолжалась несколько лет, все это время людям говорили, что вирус опасен, и заставляли носить на лице специальные повязки, чтобы не дышать зараженным воздухом. Люди носили маски, месяцами оставались дома и отвыкали общаться друг с другом. Их жизнь изменилась настолько, что они перестали думать о чем-то другом, кроме того, чтобы просто выжить. Со временем людей осталось совсем мало, и те, кто остался, не хотели быть умными, по крайней мере, не хотели, чтобы об этом знали другие. Так было безопаснее.

Бил тогда спрашивал, почему люди разные: небожители – умные, а простые – спокойные. На что отец улыбался и отвечал: «Всему свое время, подрастешь – поймешь». Отца не стало, когда Билу было семь. Теперь он вырос и понял только одно: мир устроен неправильно, а как должно быть правильно, ему так никто и не рассказал.

Однажды Била позвали в соседний энгл. Мартин как-то встретил его на улице и спросил, не хочет ли он вечером выпить чая и послушать, что говорят умные люди. Бил всегда хотел встретиться с умными людьми и согласился. Но то, что он услышал в тот вечер, совсем не показалось ему умным. Собравшиеся, а их было около двадцати человек, рассуждали о том, что так дальше жить нельзя, нужно по-другому, нужно заставить небожителей допустить людей к информации и позволить самим решать, как им жить. Еще они говорили, что небожители должны поделиться со всеми ресурсами и убрать защитный экран. Бил ничего тогда не говорил, только слушал. Потом он пришел домой и спросил мать, что она думает обо всем этом. Мать ответила, что ничего не думает и что было бы лучше, если бы и он поступал так же. Через пару дней Бил снова захотел поговорить с умными людьми и узнать у них, что делать дальше и как менять жизнь. Он пошел в соседний энгл, нашел Мартина и спросил, когда будет следующая встреча. Но Мартин ответил, что больше встреч не будет, потому что место выследили и многих забрали на исправление. Бил расстроился настолько, что его желание тут же материализовалось, и многие люди захотели с ним поговорить. И даже мама сказала в тот вечер, что, если бы был жив папа, он обязательно все объяснил бы, а сама она не может думать так длинно. Было это пять лет назад.

С того времени Билу не раз случалось бывать на подобных встречах. Но ничем конкретным они не заканчивались: люди говорили, что надо что-то делать, и ничего не делали. Больше двух раз в одном месте встречаться не получалось – сходку обнаруживали, а людей забирали «на исправление».

Сейчас Бил как никогда прежде нуждался в информации. Ему казалось, что от этого зависит, какой будет его жизнь дальше. Он мучительно напрягал сознание, пытаясь найти выход, но зеркальный периметр не позволял ему сконцентрироваться и родить хоть какую-то мысль. Бил пытался еще раз заснуть, надеясь оказаться там, откуда пробуждение вырвало его и бросило в отражающую реальность. Он постарался придать своему желанию оказаться рядом со Сципионом максимальную силу, но у него не получалось материализовать его.

Измученный, он лежал на спине и не решался открыть глаза, чтобы в очередной раз не увидеть одно и то же отражение.

К концу вторых суток психическое состояние Била расстроилось так, что в зеркалах он начал видеть не только себя.

Первым обнаружился некто Колин, житель шестнадцатого энгла, которого Бил практически не знал, но о котором знали многие другие, потому что он считался лучшим в округе проектировщиком садов. Колин показался в зеркальном отражении под самым потолком, и Бил встретился с ним взглядом, лежа на полу.

– Я схожу с ума? – Бил зажмурился в надежде, что ему померещилось.

– Маловероятно, приятель, – послышался глухой, утробный голос сверху.

Руки и ноги Била похолодели, ему стало страшно.

– Что тебе надо? – крикнул он и вскочил на ноги – изображение Колина исчезло.

Бил перевел дыхание, помотал головой и в очередной раз подумал, что сходит с ума. Но как только он принял измененную форму своего сознания, призраки полезли отовсюду: потолок смотрел на него в двадцать глаз, на каждой стене отражались очертания малознакомых и совсем незнакомых лиц. Они все когда-то жили по соседству, пока ему не вздумалось возжелать гоночную трассу. Тогда он и предположить не мог, что сила его желания так велика, что защитный экран не выдержит и материализация произойдет прямо в том самом месте, где жили все эти люди. Ничьей смерти он тогда не хотел. А вот сейчас… Сейчас он уже ни в чем не был уверен.

– Что вам от меня нужно? – произнес он голосом, похожим на стон.

Они заговорили разом, и комната загудела сотней голосов, как рой над пчелиным ульем. Бил закрыл уши руками и сел на колени. Сразу все стихло.

– Мы должны предупредить: Сенат готовит крайние меры на твой счет, – проговорил Харви, мужчина лет тридцати, когда-то помогавший матери Била в получении дотации на лечение невроза через службу наземного управления. – Вэл принял исключительные полномочия, охота на выродков началась. Он не успокоится, пока не уничтожит всех до последнего. Включая тебя.

– Почему вы это делаете? – удивился Бил. – Вы же умерли по моей вине!

Ему показалось, что призраки улыбались, хотя очертания лиц были так размыты, что точно определить их выражения было трудно.

– Мы умерли гораздо раньше, – двусмысленно заметил Колин. – Ты и такие, как ты, могут изменить мир. Сломайте чертово небо, дайте людям возможность жить по своей воле. Два миллиона человек не должны быть рабами у тысячи бездушных тварей.

– Как мне отсюда выбраться?

– Отсюда не получится, – ответил Харви. – Прорывайся после суда. Мы попробуем ослабить конвой.

– Как?! Вы же бестелесные, – удивился Бил.

– Мы что-нибудь придумаем. – Теперь Колин, Харви и другие действительно улыбались…

Бил очнулся, лежа на полу изолятора. Открыв глаза, он увидел свое отражение в зеркальном потолке и не сразу узнал в нем себя. На мгновение ему даже показалось, что тот, сверху, пристально наблюдает за ним. Бил поднял руку, и зеркало с запозданием отразило движение. Бил содрогнулся. «Я тронулся», – с горечью подумал он, вспоминая сон с привидениями и пугаясь собственных мыслей о том, что кто-то другой смотрит на него. Закрыв глаза, немного пришел в себя: по крайней мере, испепеляющая камера ему не грозит, а с нервами он потом как-нибудь справится.

…С утра четвертого дня действия исключительных полномочий Вэл был совершенно не в духе. Зиги удалился на землю под предлогом окончательной проверки наличия выродков, не желая попасть под горячую руку. Главный управляющий маневр распознал, но препятствовать советнику не стал, потому что видеть в это утро ему никого не хотелось. Он раздражался по любому поводу: гибель Евы сказалась сильным расстройством нервной системы, и холодный, уравновешенный, даже жесткий нрав его дал трещину. Ничто не радовало и не приносило облегчения, даже тот факт, что вчера изъяли последнего выродка и присоединили к двенадцати предыдущим, ожидавшим приговора в изоляционной тюрьме.

Исключительные полномочия давали управляющему право уничтожить всех без суда и следствия, но в этот раз Вэл захотел проявить «гуманность» и провести показательное судебное слушание. Обвинение он сформулировал как «преднамеренное осуществление действий, представляющих особую опасность для всего человеческого сообщества». Дело значилось в истории судебных разбирательств под номером 36 – столько раз за период его правления Совет решал судьбу выродков. Для Била Вэл распорядился подготовить отдельное дело, по которому выдвигалось обвинение в организации государственных преступлений. Слушания по обоим процессам не предполагали присутствия на них обвиняемых и назначены были на полдень этого дня.

Вэл сидел за столом на открытой террасе, примыкающей к огромной столовой, пытаясь закончить завтрак. Кусок в горло не лез. Омлет и фруктовый салат были почти не тронуты. Начинался теплый солнечный день. Зеркальная гладь Байкала простиралась перед ним. Тридцать одна тысяча семьсот двадцать два квадратных километра высокотехничной голографической имитации древнего сибирского озера были экраном, защищающим небо от земли. Снизу экран был невидим, чтобы те, кто остался жить под ним, не забывали, как выглядят небо, солнце, звезды. Более чем тридцатикилометровая площадь, на которой постоянно проживали около двух миллионов человек, была обнесена ограждающим периметром, за которым начиналась запретная территория, так называемое небо, вход простым смертным сюда был закрыт.

За периметром простирались сохраненные и всячески оберегаемые ресурсы, в битве за которые двести лет назад численность населения планеты сократилась вчетверо за первые сорок лет и в тысячу раз за последующие десять.

С другой стороны периметра небожители обитали в виллах, выстроенных на гектарах земли каждая. Правда, собственно на земле находился только лифтовой порт жилища, само же оно располагалось на высоте двухсот пятидесяти метров. Этого требовали меры безопасности на случай, если наземным жителям удастся сломать периметр или проявить недовольство иным образом.

Вилла Вэла, в отличие от остальных, открывалась огромной террасой в сторону Байкала. Это была привилегия носителей высшего статуса – ежедневно видеть древний резервуар с чистой водой – символ жизни на земле. Вэл любил здесь завтракать. Вид на озеро завораживал, имитация в достоверности могла поспорить с реальностью: волны поднимались, и слышался их шум, ветер оставлял на лице приятную прохладную влагу, впереди виднелся Ольхон…

– Господин главный управляющий, – донесся голос из-за спины.

Это был Кронс, министр просвещения и лояльности. Он лично работал над заданием Главного управляющего по созданию матрицы таргетного воздействия. Таргетом в данном случае было правое полушарие. Именно оно, все еще развитое у выродков, позволяло им думать отвлеченно и, интегрируя эмоции в сознание, пробивать защитный экран силой своих желаний.

К Вэлу природа не была благосклонной: его правое полушарие практически не работало. Иначе он давно нашел бы способ реализовать свою мечту – поднять Еву в небеса. Конечно, раскрытие происхождения девушки сразу лишило бы управляющего высшего статуса и, как следствие, этой прекрасной виллы с видом на Байкал. Но такое положение вещей не пугало Вэла, поскольку настоящий Байкал и иные ресурсы, находящиеся в его личном владении, на столетия гарантировали высокий уровень жизни всему роду. Единственное, чего он ждал, – это восемнадцатилетия Евы. Цель была на расстоянии вытянутой руки – через несколько месяцев его дочь должна была стать совершеннолетней. Если бы не Бил.

При мысли о выродке кровь бросилась в лицо Главного управляющего – желание убийства отравляло сознание сильнее, чем жажда власти.

– Кронс, приветствую, – обернулся он к министру и жестом пригласил сесть рядом.

Министр, приятно удивленный, сел напротив. Он был осведомлен о скверном настроении господина и поднимался сюда как на Голгофу.

– Сок? Кофе? Не стесняйтесь, Кроне, угощайтесь, – пододвигая кубки, предложил Вэл.

Министр, человек не самой приятной наружности, с желто-рыжими тонкими волосами на больше обычного размера черепе, с выкатившимися слегка глазами и пухлыми губами, очень любил хорошо поесть, о чем свидетельствовало появляющееся брюшко, плохо скрываемое складками платья. От предложения главного управляющего он отказаться не смог и угощался брускеттами с деликатесами, пил кофе жадными глотками, смакуя его насыщенный вкус.

Вэл поднялся из-за стола, знаком предупредив подскочившего было министра, чтобы тот спокойно сидел. Управляющий подошел к краю балюстрады, ограничивающей террасу, оперся на нее и слегка наклонился вперед. Перед ним открывался величественный вид. Солнце прогрело воздух, все говорило о том, что день будет жарким.

– Итак, Кронс, как обстоят дела с матрицей цели? – спокойно, но требовательно поинтересовался Вэл.

– Все готово, господин Главный управляющий, – поперхнувшись брускеттой, отчитался министр. – Мы ждем только вашего указания.

– Хорошо, – медленно произнес Вэл и зашагал по террасе в приятной задумчивости. Месть его была подготовлена. Осталось выбрать наилучший момент для нанесения удара. Выродки заплатят за гибель Евы, за все заплатят. – Хорошо, – снова повторил он, будто наслаждаясь звуком собственного голоса. – Я скажу, когда действовать. Спасибо, министр, вы хорошо поработали. Надеюсь, вы не подведете меня.

– Не беспокойтесь, господин Главный управляющий, матрица идеальна, она положит конец выродкам навсегда.

– Дай Бог, – отстраненно ответил Вэл. – Если все так, как вы говорите, я сам присвою вам второй уровень влияния сразу после проведения контрольных измерений.

Кронс затрясся от радости. Предвкушение новых возможностей бросило его в краску. К каждому новому статусу прилагались новые ресурсы, которые навсегда потом оставались в собственности рода. Поэтому он почтительно опустил голову и с достоинством произнес:

– Небеса могут быть спокойны, новая матрица не оставит внизу никого, кто был бы способен нам навредить.

Слушание по делу о выродках состоялось в назначенное время. Все без исключения члены Совета явились в Большой зал без опоздания, что говорило о крайней заинтересованности каждого в скором решении. По традиции членам Совета были предоставлены время для выступления и возможность предложить свою меру наказания за предъявляемые преступления. На этот раз все на удивление были единодушны в выборе высшей меры: ссылка куда подальше. Смертная казнь также единогласно была отвергнута: ответственность за уничтожение душ никто на себя брать не хотел. В конце заседания слово взял Главный управляющий:

– Мне нравится, что собрание столь единодушно сегодня. Это свидетельство того, что нами движут благие цели и мы на правильном пути. – Зал одобрительно ухнул. – Хочу вам всем напомнить, что наша основная задача – поддержание жизни на земле и сохранение ресурсов для будущих поколений, – продолжал Вэл, все более вдохновляясь. – Но это возможно только в условиях политической стабильности и жесткого контроля поднебесного населения в плане рождаемости и лояльности нашей власти. Нам в наследство досталось непростое бремя: люди, хотя и намного реже, чем раньше, но продолжают вырождаться. Они производят на свет не выродков, а наши с вами проблемы! Это серьезные проблемы, господа, которые представляют угрозу всему сообществу. Выродки не способны подчиняться, они не принимают основополагающего принципа современности: люди не рождаются равными и потому все не могут жить в небесах – это удел избранных. Избранные – это мы с вами, и так будет во веки вечные! Покончим с выродками раз и навсегда!

Собрание одобрительно аплодировало. В этот момент солнце померкло, ни пойми откуда взявшиеся тучи обложили небо со всех сторон. Все притихли и с некоторой опаской посматривали друг на друга. Тогда Вэл продолжил:

– Чтобы завершить начатое, мне нужны два решения. Во-первых, согласованный выбор места ссылки тринадцати выродков и отдельного места для Била Корна. Во-вторых, ваше согласие на применение сегодняшней же ночью новой матрицы воздействия на правополушарную зону мозга всех, кто живет внизу. Какие будут предложения по первому пункту?

С трибун послышались отдельные выкрики: «Первый век!», «Минус второй!», «Двенадцатый век!», «Пятнадцатый век!».

– Пятнадцатый век выглядит наиболее предпочтительным, – прервал Вэл. – Инквизиция дает нам особые гарантии того, что сосланные затеряются во времени, не причинив ему особенного вреда. Кто поддерживает?

Поддержали единогласно.

– Куда сошлем Била? Есть мнения на этот счет?

– Да, мой господин, – произнес Зиги, поднимаясь с места в знак уважения. – Предлагаю минус шестой век, место ссылки – Пелопоннес.

Зал одобрительно зашумел, но Вэл поднял руку вверх и призвал к тишине.

– Мне не кажется это хорошей идеей. Там достаточно сосланных, один Платон чего стоит. Хорошо, что он так и не смог вспомнить всего, но был уже близок к раскрытию. И хорошо, что своевременно удалось уничтожить последние его труды, а то неизвестно, к чему пришли бы его последователи. Но вспомните, каких усилий нам это стоило! Предлагаю отправить Била не так далеко. Середина двадцатого века выглядит вполне подходящей: в начале двадцать первого он найдет применение своим способностям, да и вектор развития этого времени вполне соответствующий. И контролировать его на таком расстоянии нам будет проще.

По традиции Вэлу предстояла последняя встреча с обвиняемыми. Не то чтобы им давался шанс раскаяться и получить прощение, скорее этого требовала подготовка к маркированию – процедура, которой подвергались «особо опасные». Приговор должен был быть приведен в исполнение утром следующего дня, поэтому времени было достаточно. Била заранее определили в категорию «особо опасных», но заходить к нему Вэл не собирался. Остальные помещались в одном изоляторе, что облегчало задачу.

К вечеру Главный управляющий подготовился к встрече, которую про себя считал более допросом, чем простым тестированием. Для полной убедительности он нацепил знаки отличия носителя исключительных полномочий: черный мундир с голубыми шевронами и изображением разящей молнии на спине. Ровно в восемь вчера во всем блеске и в сопровождении Зиги и Кронса он вошел в изолятор. Заключенные сидели на полу по периметру зеркальных стен. Многократные отражения создавали иллюзию, что их было не тринадцать, а более ста человек. Вэлу стало не по себе, и он приказал опустить затемнение. Тут же зеркала превратились в матовые поверхности. Избавившись от отражений, Главный управляющий почувствовал себя увереннее.

– Завтра вас всех ждет казнь, – сурово произнес он.

Заключенные никак не отреагировали на его слова.

– Я должен спросить, есть ли у вас последнее желание?

– Чтобы ты сдох! – выкрикнули разом несколько человек.

Вэл поднял взгляд к потолку, как делал всегда, когда хотел показать, что он не удивлен и ничуть не расстроен. Кронс стоял позади него и внимательно наблюдал происходящее. В его задачу входило окончательное определение «особо опасных» на случай, если Вэл что-то упустит. Всех, подавших сейчас голос, он запомнил.

– И все-таки я повторяю вопрос: есть ли у вас последнее желание?

– Есть. – Мартин поднялся с пола и вышел немного вперед. Он был молод, высок и необычайно красив. На мгновение Вэлу стало жаль губить юную жизнь, но лишь на мгновение, пока Мартин не заговорил снова: – Я прошу дать людям возможность жить.

– Интересно, – саркастично заметил Вэл, – по-твоему, они сейчас не живут?

– Разве это можно назвать жизнью? Они обречены на вечное рабство, чтобы вам, небожителям, ни о чем не заботиться.

– По-моему, ты ошибаешься, – спокойно, словно издеваясь, ответил Вэл. – Они сыты, живут в полном комфорте, имеют работу. Это рабством едва ли можно назвать.

– Они не имеют главного: свободы и самих себя! Это не похоже на человеческую жизнь. Они даже думать не могут после того, как вы вытравили им мозги!

– Многие мысли – многие печали, к чему печалиться? – рассмеялся Вэл.

– Вы мерзкие ублюдки! – выкрикнул Мартин. – Вы обращаетесь с людьми, как со стадом овец: кормите, стрижете, планируете приплод. Чтобы вы все сдохли!

– Это мы уже слышали, – равнодушно прервал его Вэл. – Раз больше вам сказать нечего, не будем терять время. Всего наилучшего и доброй всем ночи!

С этими словами он резко повернулся, едва не врезавшись в Зиги, вплотную стоявшего за его спиной. Все трое вышли под крики проклятий.

– Мартина пометить особо, – строго произнес Главный управляющий за дверью изолятора. – Уж больно он лютый. Я хочу отследить его рождение и контролировать так же, как и Била, с особым вниманием. Другие не представляют большой угрозы, простого маркирования будет достаточно, остальное за нас сделает инквизиция. Все ясно?

– Да, мой господин, – отозвался Зиги.

– Все исполним, – подтвердил Кронс и направился руководить запуском таргетной матрицы облучения: считалось, что в ночное время эффект от воздействия максимальный.

Била привели в испепеляющую камеру последним. Тринадцать выродков за час до того были отправлены в новые жизненные локации и взяты под пристальное наблюдение. Сообщество избавилось от угрозы и чувствовало себя спокойно. По крайней мере, так было объявлено по центральному каналу трансляции новостей. Как восприняло это сообщение подэкранное население, неизвестно, поскольку после запуска таргетной матрицы никто еще из дома не выходил. Кронс поспешил объяснить это нерабочим днем, и тем, что и раньше по выходным особой активности на улицах не наблюдалось.

Испепеляющая камера представляла собой небольшое помещение, уставленное и увешанное мониторами и разной другой аппаратурой. Посередине стояло массивное металлическое кресло с множественными приспособлениями, обеспечивающими полную фиксацию тела. Само кресло от остального пространства ограждал стеклянный куб. Била поместили в кресло и закрыли замки браслетов на руках, ногах, животе, шее. Голову побрили наголо и над ней расположили круглый блестящий предмет, похожий на зеркало. Бил захотел в последний раз увидеть в нем свое отражение и попытался поднять лицо вверх, но браслеты не позволили ему это сделать. Прямо перед ним, широко расставив ноги и сцепив перед собой руки в замок, стоял Вэл, Главный управляющий, при полном обмундировании носителя высшего статуса и исключительных полномочий, собственной персоной. Его присутствие здесь считалось проявлением особого внимания к осужденному. Вэл ликовал и не скрывал этого. Он исполнил свое назначение – избавился от выродков навсегда, – и теперь особые привилегии и почет ждали его до конца жизни. Оставалась последняя формальность – отправить сознание Била, предварительно очищенное от воспоминаний, в тело ребенка, впавшего в летаргический сон полгода назад в середине двадцатого века. Сама процедура очистки, маркирования и пересылки занимала считаные секунды, и никто из живущих точно не знал, доставляла ли она хоть сколько-нибудь неприятные ощущения осужденному. Гримасы боли и судороги мышц достоверной информации дать не могли, так как, во-первых, длились непродолжительное время, а во-вторых, могли быть простой симуляцией изобретательных и непокорных выродков.

Все было готово к запуску программы пересылки, оставалось только закрыть приговоренному глаза, как того требовали правила. И в этот самый момент Вэлу захотелось задать Билу тот самый последний вопрос:

– Есть ли у тебя последнее желание?

– Есть! – глядя прямо ему в глаза, зло ответил Бил. – Я хочу, чтобы ты никогда не нашел свою дочь.

Все присутствующие переглянулись и вопросительно посмотрели на Вэла. Пальцы в замке издали громкий хруст. Лицо Главного управляющего стало мертвенно-белым.

– Не надейся избавиться от выродков! – выкрикнул Бил. – Ева носит моего ребенка, поэтому я спрятал ее до того, как оказался здесь. Твои облучатели и твои ищейки тебе не помогут. Твой внук будет выродком, потому что никакая теория вероятности не допустит, чтобы два выродка произвели на свет кого-то другого!

Вэл едва стоял на ногах, и в ту самую секунду, когда он решался отменить пересылку, Зиги запустил программу. Еще через секунду тело в железном кресле обмякло.

4. Витшура

Вэл с нетерпением ждал прихода Зиги и, чтобы чем-то себя занять, нервно прохаживался по залам библиотеки.

Наступившая зима полностью преобразила вид за окном: Байкал замерз и обледенел, одинокие деревья на берегу стояли белые и неподвижные, как изваяния. С неба падал медленный лохматый снег. Иногда с улицы доносился протяжный вой сирены, оповещающий о приближении ночи и комендантского часа. Беспилотные трассеры поднялись в воздух и заняли сторожевые позиции. Вэл видел мигающие над озером огни трех из них, и этот мерцающий свет немного успокаивал его.

У окна самого дальнего библиотечного зала на полу лежала Сара, любимица Вэла, огромная кошка породы саванна. Она наблюдала падающие за стеклом снежинки. Заслышав приближение хозяина, Сара приподнялась и села в грациозной позе, демонстрируя красивую, лоснящуюся пятнистую спину. На длинной шее у нее висел массивный ошейник из металлических пластин в виде соединенных между собой букв W. Она мягко подставила спину под вытянутую руку хозяина и прошлась, потершись о нее.

– Сара, – ласково произнес Вэл и погладил любимицу. Прикосновение к пушистой гладкой шерсти успокаивало и расслабляло. Сара, чувствуя напряженность хозяина, начала ходить вокруг его ног, прижимаясь к ним и мурча. – Сара, моя хорошая, ты самое умное существо здесь и самое преданное…

Вэл не успел договорить, как импульсная сигнализация оповестила о появлении советника. Тот наконец пришел и ожидал в гостиной. Вэл нетерпеливой походкой направился в свой кабинет, минуя библиотечные залы. Оттуда он сообщил Зиги, чтобы тот поднялся к нему.

Как только советник увидел Вэла, стоящего у окна со сложенными за спиной руками, он понял, что верховный властитель не в духе. Зиги склонил голову в знак почтения и замер в ожидании, терпя неудобства от впившегося в шею жестко накрахмаленного фатермордера. Он опрометчиво не сменил витшуру на кроличьем меху, забыв, что красный цвет раздражает Вэла. В последнее время советник чересчур увлекся средневековой модой в поисках лучшего варианта для зимних холодов. Длинное меховое платье-пальто казалось комфортным и элегантным, Зиги приказал пошить его из тончайшего сукна цвета амаранта и подбить кроличьим мехом, выкрашенным в зеленый, оттенка молодой травы. Витшуру доставили за двадцать минут до вызова его к Вэлу, и советник не успел снять с себя теплый приятный мех. В обновке Зиги нравился себе и скрывал это не очень старательно, чем окончательно настроил властителя против себя.

– Приветствую, советник, – наконец произнес Вэл, и Зиги распрямил плечи. – Вижу, вы вполне довольны жизнью и собой.

Советник почувствовал себя неуютно и инстинктивно сделал шаг назад.

– Да, мой господин, – учтиво начал он, – я всем доволен…

– А вот я – нет! – грубо прервал его Вэл.

Зиги почувствовал удушье: никогда прежде властитель не выходил из себя так открыто. Ему захотелось непременно сбросить раздражающую господина витшуру – других причин такому резкому отношению к себе он не находил.

– Позволите снять? – робко спросил он и добавил: – У вас жарко.

Вэл промолчал, чем окончательно смутил советника. Зиги собрался с духом и продолжил:

– Позвольте узнать, мой господин, что стало причиной вашего гнева?

Вэл посмотрел на него взглядом разъяренного волка перед прыжком. Зиги еще на шаг отступил от него.

– Бил! Проклятый Бил Корн!

– Как? Его же давно нет, – удивился Зиги. – Как он может досаждать вам оттуда?

– Мы не можем определить его появление! – нервно выкрикнул Вэл. – Что все это значит, советник?

Зиги непонимающим взглядом смотрел на верховного властителя:

– Не знаю, мой господин, возможно, еще рано…

– Рано? – Вэл побагровел. – Рано, говорите? Прошло шесть месяцев! Мальчик очнулся от летаргии месяц назад, а импульса мы не улавливаем. Как такое возможно?

– Не тот мальчик? – испуганным голосом проговорил Зиги.

– Зиги, за кого вы меня принимаете? За идиота со дна?

– Помилуй Бог, мой господин…

– Я сейчас сам лично отправлю вас в испепеляющую камеру, если не получу вменяемого ответа на свой вопрос! – придвигаясь вплотную к советнику и дыша ему в лицо, прорычал Вэл. – Что происходит?!

Ярость верховного властителя придала Зиги сил. Он выпрямился и невозмутимо произнес:

– Вариантов два, мой господин: либо наши локаторы не справляются с задачей поиска, либо произошел сбой во время пересылки и Бил оказался в другом месте.

– Сбой? – не успокаивался властитель, – Когда в последний раз случался такой сбой? Когда он вообще хоть раз случался, советник?

– Все когда-то происходит впервые…

– Хватит философствовать, Зиги! – закричал вышедший из себя властитель. – Случай опасный, мы должны как можно скорее обнаружить Била Корна и взять его под контроль. Поручаю вам руководство поиском – полгода назад вы, помнится, блестяще справились с этим. Даю вам три дня, – сказал Вэл и резко повернулся к советнику спиной, что означало только одно: разговор окончен.

– Слушаюсь, мой господин, – покорно произнес Зиги и удалился.

Вэл какое-то время молча бродил из комнаты в комнату. Он был недоволен собой, тем, что не сдержал гнев и выплеснул его на советника, и тем, что вся эта ситуация с Билом никак не решалась. Полгода безрезультатных поисков Евы подорвали его нервную систему настолько, что государственные дела отошли для него на второй план. Он решил рискнуть и пренебречь программой автономии сосланных, чтобы, активировав сознание Била, внедриться в него и узнать, где он спрятал его дочь. Что будет потом, Вэлу было неважно, он готов был физически уничтожить Била, чтобы замести следы внедрения: подстроить несчастный случай – не такая сложная штука для правителя небес.

Не особенно надеясь на успех Зиги, Вэл отправился в центр контроля за сосланными, чтобы допросить Кронса. Но, подойдя к лифту, понял, что время уже позднее и все небожители давно покинули рабочие места. Однако возбуждение властителя было велико и не позволяло ему сидеть сложа руки. Вэл вызвал верхний уровень и вышел на смотровой периметр. На стеклянный купол налипал мокрый снег. Погода менялась, западный ветер принес теплый воздух и вместе с ним снегопад, который, по всем признакам, готовился перерасти в настоящую метель.

Вэл погрузился в кресло и включил транспортер – полный объезд смотрового периметра составлял три часа на беглом режиме и час на ускоренном. Вэл выбрал ускоренный и отправил дубликату команду занять место в своем кабинете. На всякий случай.

Смотровой коридор был оборудован тремя посадочными местами: отдельными стеклянными боксами с креслами и монитором внутри. Один – персональный Вэла, двумя другими могут пользоваться все остальные, имеющие сюда допуск. Монитор позволяет видеть все, что происходит за ограждающим периметром в подэкранном мире: нужно только выбрать интересующий энгл, и камеры передадут изображение каждого дома, а, при желании, и то, чем занимается каждый житель.

Вэл запросил камеру четырнадцатого дома в двадцать восьмом энгле. В нем жила Нина, мать Била Корна. После ареста сына она практически не выходила, но продолжала работать на благо сообщества. Ее рабочие обязанности заключались в том, чтобы принимать заявки от комитета труда на обслуживание общественных парков и садов. Далее она распределяла объем работ между объединением проектировщиков садов и профсоюзом садовников на неделю с детализацией по дням. Она же получала отчет от тех и других и ежедневно отправляла в комитет по труду сводную отчетность. Ее работа диспетчером оплачивалась в размере 1,1 коэффициента к прожиточному минимуму.

Вэл выгрузил досье Нины на экран.

«1. Нина Корн, мать опасного выродка Била Корна, сосланного в 18-тилетнем возрасте. Локация: 1980, США, штат Коннектикут, Бриджпорт. Статус: не определен.

2. Женщина.

3. 43 года.

4. Фертильная.

5. Партнер: отсутствует.

6. Место прикрепления: 28 энгл, дом 14.

7. Специальность: диспетчер.

8. Подчинение: комитет труда.

9. Субсидия: 1,1 коэффициент.

10. Наложенные взыскания: отсутствуют.

11. Обращения: единожды в наземный комитет за дотацией на лечение нервных расстройств.

12. Имущество: стандартное.

13. Обеспечение: пакетное.

14. Уровень лояльности: высокий.

15. Уровень мозговой активности: низкий.

16. Степень контроля: обычный контроль.

17. Особые замечания: отсутствуют».

Вэл пробежал глазами страницу дважды и счел ее до безобразия неинтересной: зацепиться было не за что. Тогда он решил заглянуть в дом Нины и сразу увидел ее. Она сидела в гостиной на софе и смотрела программу, обучающую красиво завязывать шейный платок разными способами. На ней было трикотажное серое домашнее платье, облегающее изящную фигуру и доходящее почти до щиколоток. Волосы коротко острижены и слегка топорщатся на затылке, на тонких руках – массивные металлические браслеты, на пальцах – кольца, тоже из металла и тоже объемные. Она все еще красива, хотя и выглядит, как мальчик-подросток, и имеет в лице болезненную бледность. Перед ней, на низком столике, разложено штук шесть или семь шелковых и нейлоновых платков, еще один она пытается завязать вокруг шеи, точно следуя указаниям приятной девушки на экране.

Вэл всматривался в ее лицо, пытаясь определить, о чем она может думать. Но оно ничего особенного не выражало, казалось, что, кроме платков и манипуляций с ними, ее сейчас ничто другое не интересовало. Вэл принялся рассматривать внутреннее пространство дома, сам не зная, что он хочет там найти. Жилище было небольшим: гостиная, кухня-столовая, две спальни и зона гигиены. Везде царил абсолютный порядок, лишних вещей не было. Интерьер ничем особенным не выделялся, разве что своей аскетичностью и невзрачностью. Таких в двадцать восьмом энгле было большинство, так как здесь жили рабочие с коэффициентом субсидии от 1 до 1,5. Вэл осмотрел кухню и заметил, что она не автоматизирована, но, несмотря на это, идеально убрана. Значит, Нина собственноручно готовит и убирает за собой. В подтверждение своей догадки он обнаружил металлическую и стеклянную посуду многоразового использования, вымытую и составленную стопками на столе. На обычной нагреваемой плите стоял сосуд для кипячения воды. Вэл поежился от первобытности быта и переместился в комнату Била, расположенную на втором этаже. Небольшая спальня с окном, выходящим в сад. Стол у окна, подвесная полка рядом, кровати нет, матрас лежит прямо на полу, видимо, Бил не особенно нуждался в комфорте. Окно не затемняется, хотя и обращено на восток. Значит, выродок просыпался рано. Вэл обвел взглядом полку и, к величайшему удивлению, увидел на ней несколько книг. Они лежали корешками к стене и рассмотреть, что это были за книги, не представлялось возможным. Судя по потемневшим и несколько разбухшим краям страниц, их листали неоднократно.

Вэлу стало крайне интересно выяснить, что читал Бил, и он начал думать, как это можно сделать. Вторгаться к Нине Корн с этой целью виделось не лучшим вариантом, особенно после того, как ее сына арестовали и казнили. Нужно было придумать подходящий предлог. Зиги. Вот кто найдет повод и сделает все без суеты и огласки. Но тогда придется признаться советнику, что он, властитель, лично следил за человеком с высоким уровнем лояльности и обычной степенью контроля. Несмотря на то что она была матерью не просто выродка, а Била Корна, сама по себе Нина никакого интереса для службы контроля не представляла ни раньше, ни теперь. И все же придется довериться Зиги, что бы он там себе не думал.

Вэл переместился осмотреть спальню хозяйки дома, убедив себя, что, пока Нина не находится в ней, в этом нет ничего предосудительного. Комната была еще меньше, чем предыдущая, такая же простая, с той лишь разницей, что у стены стояла большая кровать – напоминание о том, что когда-то на ней спали вдвоем. На окне затемняющая полоса уже была опущена, значит, Нина готовилась скоро лечь.

Не найдя здесь ничего интересного, Вэл спустился в гигиенический блок. На полу стояла пластиковая ванна, неизвестно, какого года изготовления – очень древняя, судя по въевшимся желтым пятнам, а рядом, на низком квадратном столике, лежала круглая емкость с длинной ручкой, какой Вэл никогда раньше не видел. Он пытался представить, что этим предметом можно делать, и не мог. Тогда он запросил сеть, и ответ обескуражил его: «Ковш. Назначение: наливание жидкости. В прошлые времена использовался при мытье тела путем обливания его водой из ковша». Вэл осмотрел капсулу для омовений и понял, что много лет ею никто не пользовался и не мог, о чем свидетельствовала перетягивающая его серая лента с надписью «Утилизация». Такие ленты были в ходу давно, лет десять назад их отменили и ввели сигнальные маркеры, помечающие ставшие непригодными вещи. Почему капсулу до сих пор не заменили на новую, Вэл понять не мог. Это было просчетом комитета по контролю за качеством жизни, за который требовалось спросить со всей строгостью. Почему же Нина Корн не обратилась в комитет сама и не попросила заменить неисправное оборудование? Этого Вэл тоже не понимал.

Женщина появилась в гигиеническом блоке и начала раздеваться, готовясь к омовению. Вэл отвел глаза, но любопытство взяло верх над чувством приличия, и он позволил себе смотреть.

Без одежды Нина выглядела моложе, кожа ее, вопреки ожиданиям, оказалась гладкой и упругой, нигде ничего не обвисло, и даже «проблемные зоны» рук и груди выглядели привлекательно. У нее была маленькая округлая грудь, напоминающая Вэлу его любимый утренний десерт – бланманже с топлеными сливками и ягодой малины наверху. Точь-в-точь. Властитель смотрел, и ему нравилось то, что он видел. Нина подошла к ванне и вылила в нее два приготовленных ведра воды. Потом она села в воду и начала намыливать тело куском голубого мыла. Вэлу захотелось почувствовать запах мыла и потрогать рукой воду, чтобы понять, какой она температуры. Рядом с ванной на полу стояло ведро с чистой водой, в которой плавал ковш.

Вэл почувствовал давно забытое притяжение к женщине. После матери Евы, умершей во время родов, он ни с кем не имел близких контактов. Все его мужское внимание, вся чувственность, на какую он только был способен, были отданы дочери. И только сейчас, осознав, что Нина – бабушка его внука, родственница в некотором роде, он ощутил непонятное чувство нежности к ней. Конечно, если слова Била Корна вообще чего-то стоят, если Ева действительно жива и ждет ребенка или родила уже. Она вполне могла родить за те полгода, что он ее ищет! Вэл чуть не задохнулся при этой мысли, впервые посетившей его.

Он убрал изображение с камер дома Корнов, уничтожил все следы своего пребывания в системе и начал обдумывать разговор с Зиги, после которого ситуация с Билом и Евой должна будет сдвинуться с мертвой точки. Как так вообще могло случиться, что самый дорогой и самый ненавистный ему человек объединились? Как он просмотрел ситуацию, упустил момент? Он же постоянно наблюдал за дочерью, следил за ее жизнью, охранял, обеспечивал…

И когда внутри периметра прямо перед глазами вспыхнуло яркое пламя, Вэл закричал. Тут же раздался вой сирены. Еще через несколько секунд пожарные резервуары открылись, и по прозрачному рукаву на воспламенившийся объект направился поток воды. Горело здание наземного комитета, расположенное в двадцать пятом энгле. По тому, как быстро и мощно пламя объяло строение, определенно создавалось впечатление о поджоге. Но кто? Кто посмел, да и кому это нужно? Вэл установил связь с дубликатом и увидел, что в его кабинете уже собрались особенно ответственные и бдительные хранители небес: Зиги, министр Кронс, сенатор Фрэн и еще два министра по имени Максвел и Георг, отвечающие за безопасность граждан и проведение мероприятий по устранению стихийных бедствий. Вэл возмутился, что Георг и Максвел не на объекте, где им положено быть, а в его кабинете, переминаются с ноги на ногу и ждут указаний. Властитель подключился к дубликату, и тот начал говорить за него.

– Доложите обстоятельно, – сурово произнес дубликат-Вэл.

Вперед вышел Зиги.

– Здание наземного управления подожжено неизвестными лицами, – робко проговорил он.

– Они не установлены? – сухо спросил властитель.

– Еще нет, – ответствовал советник.

– Как такое возможно, Зиги?! Вам не кажется, что мне приходится слишком часто задавать этот вопрос?!

Зиги отступил и склонил голову.

– Запись с камер слежения была уничтожена лицом с высшей степенью доступа. Мы не можем его опознать, – вступился Кронс за советника.

Вэл замолчал, до него начало доходить, кто мог быть этим лицом, уничтожившим записи. Он сам это сделал, когда подчищал следы своего слежения за Ниной Корн. Система предлагала ему маршруты зачистки и среди них точно были камеры из двадцать пятого энгла. Поскольку во время наблюдений за Ниной он находился в зоне действий слежения пресловутого энгла, он подчистил и эти тропы в системе. Досадное недоразумение подействовало на Вэла, как роковое, и он замолчал. Неопределенность последнего времени навевала тоску и апатию, которые Вэл всегда переносил с трудом, а сейчас и вовсе с ними не справлялся, постоянно срываясь на Зиги.

В этот самый момент советник стоял перед ним, вернее, перед его копией. Находясь на расстоянии, Вэлу было легче сказать или сделать то, на что мог и не решиться, окажись он с Зиги лицом к лицу.

– Я очень недоволен вами, советник, – заявил он ледяным тоном. – Всеми вами, – добавил, равнодушно обведя взглядом присутствующих. – Идите и подумайте над тем, что я сказал. Встретимся завтра утром в зале Сената.

К моменту, когда дверь кабинета закрылась за последним, Вэл заканчивал осмотр периметра. Он убедился, что пламя потушено, а выброшенный в воздух дым собран и утилизирован до того, как успел попасть в атмосферу. Система обозначила безопасный уровень загрязнения, вернее, полное отсутствие такового.

Прибыв к пункту отправления, он с осторожностью покинул кабину и, никем не замеченный, спустился на свою виллу.

День выдался напряженным, и властитель распорядился никого больше не пускать к себе. Вспомнив о Нине Корн, он захотел провести время в ванне и расслабиться, в надежде, что это поможет ему наконец заснуть. Бессонница последних дней растревожила нервы, и они остро реагировали на любое сопротивление, как оголенные провода.

Вэл запустил программу расслабления и погрузил уставшее тело в теплую бурлящую воду. Большая круглая комната, отведенная под гигиеническую зону, была выложена серым мрамором, шероховатым на ощупь, что особенно нравилось хозяину, когда он мокрыми босыми ногами касался теплой неровной поверхности. В центре комнаты располагалась вместительная овальная чаша, утопленная в пол по верхние края. Чтобы в нее войти, нужно было спуститься по четырем каменным ступеням, держась за металлические поручни. Чем-то она напоминала бассейн, но плавать в ней все же было нельзя.

Собственно бассейн находился совсем рядом, в соседнем помещении, отделенном от первого стеклянной стеной. В длину он занимал двадцать пять метров, а в ширину – десять. Вода в бассейне была чистого голубого цвета, идеально повторяющего июльское небо. Раньше Вэл проплывал километр каждое утро и столько же – каждый вечер. Сейчас он часто пропускал вечерние заплывы, но утренние – никогда.

Властитель успокаивался в ванне, вдыхая аромат эвкалипта и липы, наслаждаясь едва звучащим шумом морского прибоя. Он слушал и хорошо представлял себе Индийский океан, выбрасывающий волны на берег где-нибудь в районе Коломбо, до сих пор сохранившем свои природные ресурсы в неприкосновенности. Именно поэтому небожители часто отправлялись на зимнее время туда. Туда, где вечное лето и чистые пляжи под настоящим небом и солнцем. Никто из живущих внизу не знал, что на планете сохранились иные места, пригодные для жизни. Причем для жизни беззаботной, не требующей больших затрат ресурсов на производство тепла, органической пищи и всего остального. Те немногочисленные «счастливчики», которых переселяли в такие места, чтобы поддерживать нехитрую инфраструктуру, назад уже никогда не возвращались и рассказать остальным ничего не могли. Вэл каждый год устраивал себе каникулы в январе-феврале и выбирался на Цейлон. Но в этот раз он никуда не поехал, потому что искал Еву.

Вынужден был остаться без теплого моря и Зиги, с трудом переносивший местный зимний холод. Но причины, по которой он мог отлучиться от властителя, не существовало. Зиги терпел и не роптал. Зиги сшил красную витшуру на кроличьем меху и темно-зеленые замшевые сапоги на толстой подошве. Однако, укутавшись в шерсть и меха, он не ощущал тепла. В небесах в этом году было особенно холодно.

Вэл лежал в ванне и смотрел, как на стеклянный купол липнут снежинки и тают, стекая истончающимися водными дорожками. Осознание того, что на улице холодно и ветрено, а здесь, внутри, влажно и тепло, туманило голову и расслабляло тело. Вэл успокаивался и почти засыпал.

Приближалась ночь.

Возвращаясь в свой замок, Зиги кипел гневом: мало того, что властитель посадил вместо себя эту куклу, так еще и позволил себе отчитывать его при всех латексными губами! А он, Зиги, между прочим, не мальчик давно и ничем подобного обращения не заслуживает!

Советник быстрым шагом преодолел широкую мраморную лестницу, ведущую на третий этаж, по пути сбрасывая одежду в руки слуг, стоявших на каждом лестничном марше. Ни у кого не было столько домашних работников, сколько у Зиги. Он окружил себя роскошью и высокими стенами средневекового замка, внутри больше напоминающего дворец.

– Что желаете, господин? – робко спросил немолодой уже человек в ливрее и белых перчатках.

Зиги, не останавливаясь, метнул в его сторону испепеляющий взгляд и прорычал только:

– Кубок самого крепкого напитка! Виски!

– Виски? – Слуга настолько сильно удивился, что даже не догадался этого скрыть.

Зиги показалось это занятным, и он притормозил перед последними ступенями.

– По-твоему, я не могу выпить того, чего хочу? – проговорил он своим обычным вкрадчивым голосом.

Слуга склонился, чтобы не смотреть хозяину в лицо, вжал голову в плечи и произнес, почти заикаясь:

– Простите, мой господин, я только хотел уточнить, какой именно сорт вам подать и куда.

«Молодец, – подумал Зиги, – соответствует».

– Принесите шотландский, самый выдержанный, какой сможете откопать, и подайте в спальню.

– Слушаюсь, мой господин, – с готовностью ответил слуга и стал спускаться с лестницы, поймав на лету зеленый атласный пояс Зиги.

Оказавшись один и освободившись от удушающего фатер-мордера, советник прошел в ванную комнату, соединенную со спальней. Ему не терпелось принять горячий душ, чтобы согреться и смыть с себя остатки тяжелого дня. Вода сделала свое дело: очистила тело и, казалось, даже душу. Расслабившись и немного успокоившись, Зиги выбрался в халате в спальню, где на столике его уже поджидали бутылка прекрасного виски сорокалетней выдержки и серебряный кубок размером с маленькое ведерко. Слуги не было, но советнику сейчас он был не нужен: больше всего другого Зиги хотелось побыть в одиночестве…

Заснул он быстро, но спал беспокойно, часто просыпаясь то в бреду, то в горячке, то судорожно натягивая одеяло на окоченевшие конечности. Ближе к середине ночи, в очередной раз разбуженный ознобом, он вызвал слугу и велел усилить отопление. Воздух в спальне очень быстро прогрелся, и только тогда Зиги провалился в глубокий сон, настолько глубокий, что пробуждение было мучительным. Советнику снился странный-престранный сон, отличить от реальности который было трудно даже спустя какое-то время.

Ему снилось, что он, весь окровавленный и практически голый, стоит на краю обрыва на ледяном ветру и говорит с Богом.

– Чего ты хочешь, смертный?

– Я прошу у тебя Абсолютной Амнистии, Всемилостивейший, – прошептал Зиги, став на колени и опустив голову так низко, как только мог.

– Вот как? – усмехнулся Создатель, – С какого момента, по-твоему, я должен помиловать человека? С распятия? Или, может быть, с Первого крестового похода? Или с Варфоломеевской ночи? – Голос становился громче и суровее. – Не счесть смертных грехов ваших. Мне не хватит вечности, чтобы отпустить их.

Зиги затрясся всем телом. Казалось, что жизнь покидает его прямо сейчас. Невыносимые муки испытывал он, словно страдания всего человечества, перенесенные за тысячи лет, вошли в него и разрывали душу изнутри. Он едва дышал, кровь сочилась из ран и растекалась по телу. Губы потрескались и кровоточили, он с трудом мог шевелить ими, но из последних сил шептал:

– Прости, Господи, неразумных детей своих… Прости нас, Господи.

Зиги упал и лежал, не шевелясь. Его широко открытые голубые глаза смотрели в небо, туда, откуда сейчас на него спускался поток золотой энергии. Она касалась его, обволакивала тело, создавая защитный кокон, исцеляя раны и возвращая утраченные силы. Зиги забыл о времени и перестал чувствовать боль. Ему казалось, что он молод, совершенно здоров и абсолютно счастлив.

– Что это было? – удивленно спросил он, поднимаясь на ноги, как только сияние исчезло.

– Благодать, – задумчиво произнес Создатель. – Вы лишились ее, соперничая со мной.

В этот момент к Зиги вернулось то душевное состояние, которое мучило его несколько минут назад. А может быть, целую вечность тому. Он точно не знал. Тело не испытывало физической боли, на нем не было страшных порезов, даже следов крови нигде не осталось. Золотой свет полностью исцелил его. Но душа продолжала рваться, страдать и кричать от отчаяния и бессилия. Зиги воздел руки к небу и прокричал:

– Холодно в небесах, Господи! Спаси и согрей нас! Дай тварям твоим еще один шанс, яви свою милость. Молю тебя, Боже, спаси нас! – Зиги зарыдал и упал на колени, закрывая руками лицо.

Божественный облик приблизился и разверз перед ним бездну. И не было ей конца, и света в ней не было – одни только проклятия и страдания заполняли ее, предательства и убийства, алчность и беспощадность. И видел он разом все лица, проклятые и страшные, и не было им числа.

И была той бездной его душа…

Зиги очнулся в холодном поту, несмотря на то что в спальне было очень тепло. Рассвет еще не начался, и стрельчатые зарешеченные окна зияли чернотой.

Зиги колотило дрожью. Он сел на краю огромной кровати, пытаясь осмыслить увиденное во сне. Будучи по природе суеверным, советник придавал снам большое значение. Дурные ночные видения могли выбить его из колеи на целый день, и, напротив, светлые сны доставляли ему огромное удовольствие и прибавляли сил.

Кошмар был настолько реалистичным, что до сих пор удерживал сознание советника в цепких когтях наваждения. Зиги сидел на краю постели, свесив ноги; его густые черные волосы были распущены и касались середины спины; ночная шапочка слетела с головы и валялась рядом с подушкой; тесьма ночной сорочки развязалась и оголила безволосую грудь. Зрачки его были расширены так, что глаза казались черными, а не синими. Они блестели нездоровым блеском. Машинально Зиги сжимал в кулаке цепочку с крестом, висящим у него на шее, и бормотал еле слышно какие-то слова, среди которых различимы были только «абсолютная амнистия».

За окном помалу светлело – время приближалось к восьми, пора было завтракать и собираться в Сенат. Зиги с трудом встал и прошелся по комнате. Прикосновение босых ступней к мягкому ворсу шерстяного покрытия успокаивало. Советник походил на косматое привидение, неслышно скользящее в белой сорочке по замку. Пока он спускался в столовую, чтобы позавтракать, забыв на этот раз даже умыться, слуги, по цепочке передав весть о странном поведении хозяина, стояли наготове: сначала ему поднесли домашние туфли, немного ниже по лестнице – халат, так что к столу он появился вполне одетым. Стоило Зиги опуститься в кресло, как ему тут же поднесли чашу для омовения, заполненную душистой розовой водой, и мягкое полотенце. Пока он умывался, ему, осторожно расчесав волосы, собрали из них тугой пучок на макушке и проткнули костяной палочкой, инкрустированной перламутром, для поддержки.

Советник понемногу приходил в себя, но в теле чувствовалась разбитость – следствие плохо проведенной ночи. Усилием воли он заставил себя сосредоточиться на текущих задачах и поручил слуге предупредить Дэна, что ровно через полтора часа они выезжают в Сенат.

Подали завтрак: омлет из двух яиц, мягкий творожный сыр, тост со сливочным маслом и ежевичный джем, который советник обожал и ел каждое утро, намазывая им тост поверх масла. На столе стоял кофейник со свежесваренным кофе, а чашки со сливками для разбавления напитка не было. Заметив несоответствие сервировки, Зиги поднял взгляд на слугу, и тот мгновенно исправил оплошность. В другой раз советник непременно сделал бы замечание, но сейчас на это у него не было ни сил, ни желания.

Он пытался разобраться в потоке мыслей, стараясь понять, что мог означать его сон. Ему это удавалось плохо: только одно соображение прочно засело в сознании – сон был пророческим и не предвещал ничего хорошего в будущем не только Зиги, но и всему сообществу.

Обычно советник завтракал долго, так как любил этот прием пищи больше остальных и наслаждался каждым съеденным кусочком и каждым выпитым глотком. Но сегодня он не получал того удовольствия, которым привык начинать день. Потеребив вилкой омлет и выпив полчашки кофе, даже не притронувшись к тосту, он встал из-за стола. Слуга поклонился и посторонился.

– Что в западном флигеле? – спросил Зиги, на мгновение остановившись.

– Все в порядке, мой господин, ночь прошла спокойно.

– Когда ждать? – не меняя ровного тона, продолжал советник.

– В ближайшее время, мой господин, не сегодня-завтра.

– Сообщите мне сразу, как только… – Зиги не договорил.

– Непременно, мой господин.

Советник окинул слугу оценивающим взглядом, словно сомневаясь, что тот сможет выполнить его указание, и быстрым шагом поднялся на второй этаж, на котором располагались гардеробные комнаты.

Сенат собрался в десять утра. В назначенное время все девять сенаторов и двенадцать министров восседали в зале собрания. Не было только властителя. Кронс и Фрэн поделились с присутствующими вчерашним происшествием и тем, как на него отреагировал Вэл. Из их слов следовало, что ничего приятного сегодняшнее заседание предвещать не могло. Появившийся в собрании Зиги подтверждал самые мрачные опасения: советник крайне редко носил одежду траурных тонов – в черном его не видели никогда. Сейчас же все, включая сапоги и пальто, соперничало чернотой с сажей; даже любимый перстень был повернут камнем внутрь, опоясывая палец потемневшим от времени серебром. Зиги прошел на трибуны и занял место в третьем ряду, а не как обычно, в первом. Собравшиеся умолкли при его появлении и с напряжением ожидали прихода властителя. Вэл не появлялся.

Фрэн, будучи самым старшим в Сенате, вышел вперед и встал лицом к трибунам.

– Уважаемые сенаторы, министры и советник Зиги! – начал он скрипучим старческим голосом. – По регламенту, начало заседания совета не может откладываться более чем на полчаса ни по какой причине. Даже если началась бы война или, как сейчас, отсутствует главное статусное лицо. Властитель задерживается по неизвестной причине. Но мы здесь уже тридцать две минуты. Я считаю, что можно открыть заседание совета. Итак, мы собрались, чтобы обсудить положение дел на эту минуту. У кого есть полезные предложения?

Фрэн поворачивал голову то влево, то вправо, ища взглядом поддержку среди сенаторов. Желающих ответить на его вопрос не нашлось, и по традиции выбор остановился на Зиги.

– Советник, не могли бы вы вкратце доложить обстановку в сообществе на сегодняшний день?

Зиги поднялся. Взгляд его не выражал ничего, кроме рабочей сосредоточенности и готовности разгребать государственную рутину круглосуточно. Он медленно потянул вниз полы пиджака, чтобы тот безукоризненно сел на фигуре, поправил перстень, и черная печатка блеснула камнем безупречной чистоты.

– Вызываю министра финансов Филдинга для ответа, – размеренно произнес Зиги.

В четвертом ярусе поднялась грузная фигура министра, обтянутая темно-синим шерстяным костюмом. Он начал медленно спускаться по проходу к центру зала. Лысая голова Филдинга лоснилась и поблескивала под ярким светом огромной люстры. Когда он проходил мимо советника, тот представил, как огромный тяжелый бильярдный шар осторожно переносят на толстой подставке. И если бы этот шар не был наполнен множеством полезных соображений, Зиги было бы трудно оправдать существование такого вопиющего несоответствия, каким являлся ему внешний облик министра.

Наконец Филдинг встал рядом с Фрэном и подтвердил свою готовность дать отчет по любому вопросу ведомства.

– Что именно вас интересует, советник? – спросил он тонким, как у кошки, голосом, мало соответствующим внушительным габаритам его тела.

– Властитель назначил слушание по бюджету за истекший год на следующую неделю. Вы подготовили отчет? – спокойно, но строго поинтересовался Зиги.

– Конечно, советник. Мы хоть сейчас можем это сделать, – с достоинством ответил министр.

– Сейчас не нужно. Это дело следующего совета. Сейчас мне хотелось бы уточнить некоторые данные. Речь идет, собственно, о сбережениях граждан. Не могли бы вы, министр Филдинг, сказать, сколько примерно средств находится в резерве у людей? Сколько денег не расходуется, а лежит мертвым грузом на счетах и в копилках? Обладаете вы такой информацией?

– Конечно, советник, – широко улыбаясь, проговорил министр. – Вы хотите знать сумму в денежном выражении или процентном?

– Можно оба выражения? – улыбнулся Зиги в ответ.

– Разумеется, – с поклоном ответил министр. – Вам назвать общую сумму или с разбивкой по энглам?

– Назовите уже какую-нибудь, – менее приветливо ответил Зиги. Он начинал терять терпение от уклончивости министерских ответов.

Филдинг это почувствовал и сразу доложил, что в среднем до одиннадцати процентов государственных субсидий оседает на банковском счете работника и впоследствии не расходуется им, а переходит в пассивные накопления.

– Другими словами, мы имеем замороженными около двухсот пятидесяти миллиардов рублей в год? – быстро подсчитал Зиги.

– Двести шестьдесят восемь миллиардов, если сказать точно, – не без удивления произнес министр.

– Это колоссальная сумма! Нужно найти способ ее полезного применения. Вам не кажется? – Последний вопрос Зиги адресовал всем присутствующим и в знак поддержки услышал одобрительные отзывы.

– Но, господин советник, – растерянно заметил министр, – мы всего лишь три года назад провели полное и безвозмездное списание накоплений на обновление климата и с того момента официально перестали начислять проценты по вкладам. Если сейчас мы снова изымем все деньги, как бы не случились волнения в народе…

– Министр Филдинг, о каком народе, способном волноваться, вы говорите? – с улыбкой спросил Зиги. – Уж не о том ли, который живет на полном государственном обеспечении, имеет гарантированную работу и гарантированную же государственную субсидию? – С трибун послышались одобрительные смешки. – Мне кажется, или вы рассуждаете с позиций гуманизма, забывая о целесообразности и полезности предлагаемых нами решений? Или вы пытаетесь выдать желаемое за действительное? Тогда позвольте задать вам прямой вопрос: уж не желаете ли вы этих самых волнений?

Министр Филдинг побагровел. Он растерянно бросал взгляды по сторонам в надежде найти поддержку хоть в ком-нибудь из сенаторов или коллег по министерству, но, не найдя ее, сбиваясь и задыхаясь, проговорил:

– Советник, вы не так меня поняли, я только хотел предупредить, я пытался сказать, что нужно проявлять осторожность в подобных вопросах…

– Для чего? Зачем думать о несуществующей опасности? Какие такие волнения нам угрожают в условиях полного контроля воли каждого? Разве не для таких случаев мы имеем службу, которую возглавляет министр Кронс?

Собрание единодушно поддерживало Зиги. Филдинг окончательно растерялся и разволновался так, что на его лысой голове и лице выступила испарина. Он силился понять, к чему клонит советник и чем он мог вызвать его недовольство, и не мог. Министр стоял посреди круглого зала, в центре, под перекрестным огнем направленных на него со всех сторон недоуменных взглядов. Кто-то смотрел с нескрываемым злорадством, и таких довольных физиономий Филдинг увидел не менее десяти. Это были сенаторы, особенно расположенные к Зиги. Министр ждал прихода властителя, будучи уверенным, что тот его в обиду не даст, по крайней мере, не позволит вот так открыто, почем зря издеваться над ним и ставить под сомнение его гражданскую лояльность. Но Вэл все не появлялся.

– Я требую должного к себе отношения! – прокричал Филдинг, теряя самообладание. – И я не обязан отчитываться перед вами, советник. Только властитель может предъявлять мне претензии или высказывать недоверие…

– Ну, как видите, его здесь нет, – саркастично заметил Зиги. – И никто вам претензии не предъявляет и отчета не требует. Меня несколько удивила ваша позиция по известному вопросу, и я высказал свое мнение на этот счет. Только и всего, – равнодушно добавил советник, делая вид, что не понимает причин волнения Филдинга, чем еще больше вывел его из себя.

Министр снова залился краской и устремил на Зиги взгляд, полный ненависти и затаенного страха. Советник послание принял и отправил в ответ презрение и угрозу. Министр понял, что только что неожиданно нажил себе могущественного врага. Он вжал голову в плечи, нимало не заботясь о том, как это выглядит со стороны, а о том лишь, как выйти из сложившейся ситуации с наименьшими для себя потерями. Фрэн, все это время находящийся рядом и ничего не понимающий в происходящем, решил разрядить обстановку и обратился к Зиги:

– Советник, не могли бы вы более точно сформулировать свой вопрос к министру финансов?

– Пожалуй, – улыбаясь, ответил Зиги. – Скажите, министр Филдинг, в чем, по-вашему, состоит главная задача министерства, главой которого вы являетесь, если не ошибаюсь, уже семь лет?

– Ну, знаете! – не выдержал Филдинг. – Это переходит всякие границы должного отношения к лицу моего статуса! Я не собираюсь и дальше отвечать на ваши вопросы, задаваемые таким тоном! Я несу личную ответственность за свои действия только перед властителем и ни перед кем иным, включая вас!

В голосе министра смешались отчаяние и возмущение; Зиги показалось, что еще немного, и Филдинг либо лопнет от негодования, либо открыто нападет на него, и решил немного отпустить поводок.

– К чему такие страсти, министр Филдинг? Конечно, всем известна субординация, никто не собирается спрашивать с вас сверх меры, но согласитесь, есть что-то странное в том, как остро вы реагируете…

Зиги не успел договорить – в зал вошел Вэл.

– Отставить препирательства! – сурово произнес он и указал жестом всем расходиться по местам.

Филдинг облегченно выдохнул и, с благоговением посмотрев на властителя, поднялся на свое место. Вслед за ним удалился и Фрэн, удовлетворенно и авторитетно покряхтывая. Зиги тоже сел, внимательно рассматривая высшее статусное лицо, появившееся так эффектно и так не вовремя. Что-то новое, какое-то неуловимое возбуждение и оживление было в лице Вэла: глаза его блестели, плечи расправились, и весь вид его являл уверенность и довольство. Зиги удивился. Еще вчера властитель выглядел если не сломленным, то сильно подавленным жизненными обстоятельствами, а сегодня перед ним стоял другой человек – бодрый и воодушевленный.

– Я вижу, собрание идет полным ходом, – не то шутя, не то угрожая, заметил Вэл. – О чем столь жаркие споры?

Зиги вынужден был снова подняться.

– Мы обсуждали возможность изъятия свободных денежных средств населения, мой господин, – произнес он, слегка склонив голову.

– Вот как? – искренне удивился властитель. – На какие же цели, советник?

– Это мы не успели обсудить, но уверен, что вы сможете найти целесообразное применение двумстам шестидесяти восьми миллиардам рублям, – особенно смакуя последние пять слов, проговорил Зиги.

– Никогда бы не подумал, что наш народ такой богатый, – улыбнулся Вэл. – И все-таки забирать чужие деньги – нехорошо. Кому могла прийти в голову такая странная мысль? – Вэл внимательно посмотрел в глаза каждому, потом остановил взгляд на советнике: тот смотрел на него в упор и не тушевался ничуть.

– Мне, мой господин, – спокойно ответил Зиги. – В государстве много нерешенных проблем, требующих огромных вложений.

– Действительно? Почему же мне о них ничего не известно? – холодно спросил властитель.

Зиги промолчал и только ниже склонил голову.

– Есть желающие осуществить экспроприацию на общее благо? Поднимите руки, кто готов поддержать проект советника Зиги? – обратился Вэл к сенаторам и министрам.

На трибунах негромко заговорили, оживились, и семнадцать рук взметнулось вверх. Неподвижными остались только руки министров Филдинга, Кронса, Максвела, Амира, отвечающего за снабжение трудящегося народа продовольствием, и сенатора Фрэна, который, вероятно в силу преклонного возраста, просто не успел сообразить, что нужно делать.

– Что ж, раз все вы тут единодушно приготовились поделить не принадлежащие вам миллиарды, мне было бы интересно узнать, как вы собирались это провернуть и на что намеревались их спустить. – Вэл на мгновение скривил рот в брезгливой улыбке и тут же свел брови к переносице, сжав кулаки.

Поднятые руки стали медленно опускаться, а министры и сенаторы боязливо переглядываться друг с другом. Зиги пристально смотрел в лица тех, кто не проголосовал за его идею, и казался довольным, едва заметно улыбаясь. Филдинг поймал на себе его взгляд, и ему почудилось некоторое расположение в лице советника, отчего министр окончательно перестал понимать происходящее и даже приоткрыл рот от удивления. Это позабавило Зиги, и он улыбнулся по-настоящему.

– Вижу, вы все здесь собрались развлекаться. Что ж, развлекайтесь, – сухо сказал властитель. – У меня было несколько вопросов к уважаемому совету, но теперь задавать их не вижу смысла. – Вэл замолчал на секунду, после чего, сделав шаг в сторону, прокричал: – Потому что вы выжили из ума, господа!

Воцарилась мертвенная тишина. Если бы в этот момент пролетела бабочка, каждый услышал бы шелест ее крылышек.

– В такой ситуации мне остается только одно: принимать решения самостоятельно, – решительно произнес Вэл. – В ближайшие два дня вы получите мои особые указания относительно задач, которые будут поставлены перед каждым отдельно. И спрашивать их исполнение я буду с каждого в отдельности! Советник, приказываю вам следовать за мной. Министр Кронс, пожалуйста, присоединяйтесь. Остальные все свободны.

Властитель повернулся спиной к трибунам и быстро покинул зал заседаний Сената. Зиги последовал за ним, не спеша, сохраняя полное внешнее безразличие к происходящему. Единственное, что сейчас занимало мысли советника, – это подсчет количества положений регламента, нарушенных властителем за последние семь минут.

Как только дверь за ними закрылась, Сенат оживился: говорили все и даже те, кто молчал по большей части всегда.

– Что это все может значить? – осторожно спросил министр продовольствия у сенатора Фрэна. – Вам не показалось, сенатор, что советник сегодня позволил себе немного больше обычного? Его какая-то муха, похоже, укусила.

– Вас это больше всего волнует, Амир? А мне совсем не нравится то, что властитель собирает расширенный совет и, вместо того чтобы обсудить важнейшие дела, устраивает здесь цирк. Мало того, что опоздал почти на час, так еще и демонстративно хлопнул дверью, ничего не объяснив. Поверьте моему опыту и чутью, министр, они действую с Зиги сообща. Весь этот балаган для того только, чтобы показать нам, что нет больше ни совета, ни даже иллюзии нашей представительной демократии. В прежние времена за такое поведение Вэлу пришлось бы держать ответ перед процессуальной комиссией. А теперь, кто ему может предъявить хоть что-то?

– Вы правы, сенатор, – с горечью подтвердил министр. – О какой демократии может идти речь, когда исключительные полномочия властителя автоматически продлены на неопределенный срок, а неделя превратилась в полгода? А сам статус «Верховный властитель» – слыханное ли дело?

– Тише, Амир, тише. За такие разговоры можно дорого заплатить, а ушей вокруг хватает, – испуганно предупредил сенатор. – Если хотите поговорить, приходите завтра вечером ко мне на виллу: будет очень небольшой круг друзей, которые, как мне кажется, разделяют ваши воззрения. – И сенатор, незаметно пожав министру руку, отошел от него.

Вэл усадил Кронса и Зиги в своем кабинете и устроил им перекрестный допрос на предмет обнаружения местонахождения сознания Била Корна. Битый час он пытался вытащить из обоих хоть сколько-нибудь вменяемую информацию – все было тщетно. Каждый стоял на своем, и оба – на том, что не понимают, в чем дело. Вэл был раздражен до неприличия и скрывать это не собирался. Он ходил по комнате взад и вперед, заложив руки за спину или размахивая ими перед лицом Зиги. Советник раздражал его сейчас больше кого бы то ни было. Раздражал буквально всем: своей безупречностью, выдержкой, но более всего своей показной учтивостью. Вэл нарочно старался вывести Зиги из себя, чтобы вытащить на свет божий его истинные мысли и чувства, но у него ничего не получалось. Советник словно наперед знал каждое слово, каждый выпад властителя в свой адрес и умело парировал любые инсинуации. Причем делал он это изящно, каждый раз демонстрируя высшую степень лояльности своему господину, чем доводил его до состояния внутреннего бешенства.

Вэл кипел. У него был четкий план: свести обоих причастных к пересылке сознания Била и, задавая правильные вопросы, пролить свет на таинственное исчезновение выродка. Кто-то из них должен был что-то знать, иметь какие-то предположения, которые помогли бы ему напасть на след. Но ни один из визитеров не мог ничего ему предложить в качестве ключа к разгадке странной головоломки.

– Мой господин, – спокойно обратился Зиги в самый неподходящий для этого момент и, возможно, с самым неподходящим для этого момента вопросом, – могу я узнать, почему вас столь сильно беспокоит судьба Била Корна? Мне кажется…

Но договорить советнику не удалось: Вэл одним прыжком преодолел расстояние в ширину стола и оказался у самой головы Зиги. Тело его было согнуто и напряжено, как пружина, глаза светились странным безумным блеском. Он наклонился к лицу советника и шепотом, переходящим в шипение, произнес:

– А вот это вас не касается, мой дорогой друг… Если, конечно, вы мне все еще друг…

Кронс от ужаса еле дышал, вжав тело в мягкие лапы кресла, в котором сидел. Он никогда раньше не видел властителя таким. Да и никто другой – тоже. И Зиги, и министр в эту минуту думали примерно одно: Вэл сошел с ума.

Неизвестно, чем могла продолжиться и закончиться эта сцена, если бы неожиданно не пришло извещение для советника, в котором сообщалось, что его срочно ждут в замке по неотложному делу. Воспользовавшись этим предлогом как спасением, Зиги встал и, принеся свои извинения, быстро откланялся. Вэл не посмел или не захотел его задержать и остался наедине с Кронсом.

Министр в ужасе водил глазами из стороны в сторону, не имея сил сосредоточить взгляд на чем-то одном. Он боялся властителя так, как давно никого не боялся. И если бы сейчас ему предложили признаться в своем страхе в обмен на возможность покинуть кабинет Вэла, он, не сомневаясь, сделал бы это перед расширенным составом совета.

Но в ту самую минуту, когда советник покинул их, властитель начал приходить в себя и еще через пару минут внешне успокоился совсем. Он сел за свой роскошный рабочий стол из сибирского кедра, включил старую витражную лампу, стоящую слева, достал из ящика коробку с сигарами и протянул ее Кронсу.

– День сегодня какой-то нервный, – слабым голосом произнес он, откусывая конец сигары красивой стальной гильотиной, укрепленной на каменном основании. – Угощайтесь, министр. Надо нам всем успокоиться, чтобы завтра снова плодотворно работать.

Кронс дрожащими руками взял из коробки толстую сигару, поднес ее к носу и с облегчением закрыл глаза. Он втягивал ноздрями сладковато-терпкий запах прекрасного табака и мечтал, чтобы этот день поскорее завершился.

– Закуривайте, Кронс, не стесняйтесь, – дружелюбно предложил Вэл. Затравленный вид министра сначала забавлял его, а теперь стал вызывать некоторое сочувствие.

– Благодарю вас, господин верховный властитель, – робко ответил министр, принимая горящую спичку из рук Вэла.

– Вы не откусили конец, – улыбнулся властитель, показывая взглядом на сигару Кронса. – Давайте, я обрежу ее сам.

Нехитрые манипуляции с раскуриванием сигары понемногу помогали министру приходить в себя. Затянувшись впервые за несколько последних лет, Кронс с наслаждением ощутил легкое головокружение. Курение в сообществе было давно под запретом. Так давно, что все уже забыли, как это делается. Единицы из небожителей иногда позволяли себе расслабляться таким образом, на дне же о существовании сигар попросту не знали ничего.

– А не выпить ли нам что-нибудь покрепче? – улыбнулся Вэл. – У меня есть неплохой виски.

– С удовольствием, – слабым голосом ответил Кронс, готовый сейчас согласиться с любым предложением, лишь бы не раздражать властителя.

Министр успел стряхнуть пепел в пепельницу к тому моменту, когда Сэл принес виски.

– Скажите, Кронс, я могу доверять вам? – спросил Вэл, делая глоток из кубка.

– Абсолютно, господин верховный властитель, – едва не поперхнувшись, ответил министр с готовностью.

– Бросьте, Кронс, к чему эти формальности? Называйте меня как-нибудь попроще, хорошо? Мы, в конце концов, с вами сейчас вдвоем. Имени вполне достаточно.

– Вэл?! – Министр недоуменно приподнялся в кресле и даже вытянул вперед руку с кубком.

– Да. Почему бы и нет? – рассмеялся властитель широким, свободным от напряжения смехом. – Мы с вами почти ровесники, так что подобное обращение вполне привычно.

– Я постараюсь, господин Вэл, – с трудом произнес Кронс.

– Уже лучше. – Вэл был доволен и не скрывал этого.

Министру вдруг подумалось, что все, что происходило здесь десять минут назад, ему показалось; он не мог уже поверить, что совсем недавно перед ним сидел не этот обаятельный человек с очаровательной улыбкой, а безумный, разъяренный, потерявший над собой контроль, грозный верховный властитель. Мягкий свет настольной лампы под разноцветным витражным абажуром, крепкий виски и вкусная сигара рассеивали мрачные мысли министра и делали его сознание не способным сопротивляться приятным впечатлениям. Он удобно развалился в кресле и не заметил сам, как между ним и хозяином дома завязалась непринужденная беседа.

– Так что, министр, как обстоят дела с лояльностью граждан сегодня? После применения таргетной матрицы воздействия прошлым летом, помнится, ваше министерство рапортовало о полном снятии всякого социального напряжения, – произнес властитель.

– Так и есть, господин Вэл, – заверил министр. – За последние полгода в подэкранном пространстве все абсолютно спокойно: люди работают, смотрят одобренные программы, занимаются садоводством. Вернее, летом, конечно, занимались.

Вэл улыбнулся:

– Ну мы-то с вами знаем, Кронс, какова была цель новой матрицы, – понижая голос, проговорил он. – Каковы результаты последних проверок?

– Правополушарных не осталось, господин Вэл.

– Это точно?

– Да. Точнее не бывает.

– Прекрасно. – Вэл удовлетворенно стряхнул пепел с сигары в пепельницу, сделанную из панциря черепахи. – А насколько точно можно прогнозировать возможность появления правополушарных в будущем?

Кронс задумался, сделал несколько глотков из кубка и только тогда ответил:

– Видите ли, господин Вэл, дело в том, что облучением мы подавляем доминантный ген, а это очень сложный процесс, тем более в рамках одного поколения…

– Вы хотите сказать, министр, что вероятность появления выродков все же остается?

– Нет, господин Вэл. Выродков как таковых больше не будет, это очень маловероятно. И нам даже не придется пристально наблюдать за детьми до достижения ими порога вырождения. В этом уже нет необходимости, хотя, конечно, естественный контроль остается…

– Так в чем же тогда «но»? – нетерпеливо спросил Вэл.

– Иногда может наблюдаться точечная активность правого полушария отдельных граждан. В редких случаях и в малой степени выраженности, – заключил Кронс.

– Чем это чревато сообществу?

– Цветными снами в момент обострения, не больше, – улыбнулся министр.

– Благодарю вас, мой друг, вы сняли огромный груз с моей души. – Вэл встал и пожал Кронсу руку, чем невероятно смутил и растрогал его.

– Всегда на страже вашего спокойствия, господин Вэл, – отчеканил министр и поклонился.

– Садитесь, Кронс, зачем вы встали? Или вы уже спешите уйти?

– Нет, я никуда не спешу. Просто я подумал: вдруг у вас какие-то важные дела и я вас задерживаю…

– Мне кажется, мы сейчас тоже занимаемся важными делами – обсуждаем государственную безопасность. Разве нет?

– Разумеется, – согласился министр и снова опустился в кресло, хотя мысль отправиться домой под любым благовидным предлогом уже не раз приходила ему в голову. Все-таки нахождение в непосредственной близости высшего статусного лица не могло позволить ему полностью расслабиться. От напряжения он начинал чувствовать тянущие неприятные боли в спине и ногах и мечтал поскорее оказаться дома и лечь на кровать.

Министр страдал ревматизмом, который имел свойство обостряться не только в период межсезоний, но и во время нервных перенапряжений. Сегодняшний день давал к этому много оснований. Кронс регулярно отправлялся для поправления здоровья на воды в местечко Абано Терме, расположенное на Апеннинском полуострове, где, по преданию, лечением подобных недугов занимались уже несколько сотен лет. К счастью, этот уголок оставался нетронутым и всегда гостеприимно принимал служителей небес. Но последнюю поездку пришлось отложить: никто из статусных лиц полгода не покидал пределы сообщества. Это положение было принято вместе с введением чрезвычайных мер и взятием Вэлом исключительных полномочий. Кронс не роптал, да и как ему было проявлять недовольство после того, как властитель самолично повысил его статус влияния до второго уровня? Он терпеливо ждал отмены чрезвычайного положения, которая все время откладывалась на неопределенный срок.

– О чем задумались, министр? – прервал его размышления Вэл.

– Вы спрашивали меня, можно ли мне доверять, господин Вэл, – после некоторой паузы ответил Кронс.

– Точно. Вас что-то смущает в этом вопросе?

– Немного, – признался министр. – Мне не понятно, почему вы сомневаетесь в преданности своих министров и сенаторов. Все служители имеют высший уровень лояльности по отношению к вам и проводимой вами политике.

– Так не бывает, мой дорогой друг, так не бывает, – с сожалением заметил Вэл. – Всегда есть недовольные. Вопрос лишь в том, насколько. Скажите, хорошо ли вы осведомлены в том, как образованны люди внизу.

– Думаю, что имею полное представление по данному вопросу, господин Вэл. Что именно вас интересует?

– Достаточно ли эффективна та система образования, которая, если мне не изменяет память, была утверждена лет тридцать назад?

– Думаю, вполне, – спокойно и не колеблясь, ответил министр просвещения и лояльности. – Вполне образованны с учетом необходимых компетенций в каждом конкретном случае. То есть я хочу сказать, что в министерство не поступало нареканий со стороны комитета труда; все работники обладают достаточными квалификационными навыками.

– Приятно это слышать, министр, но я не совсем об этом…

Вэл задумчиво приподнял брови и потянулся за новой порцией виски. Кронс внимательно смотрел на него, не понимая до конца, к чему клонит высшее статусное лицо и чего ему следует ждать от этого разговора.

– Скажите, господин Вэл, что именно вам интересно узнать. Я в полном вашем распоряжении. – При этих словах Кронс даже немного приподнялся в кресле, что могло означать одно из двух: либо он пытался таким образом выразить свое почтение властителю, либо ноги, измученные ревматизмом, требовали дополнительного прилива крови.

В кабинет вошла Сара и потерлась о руку хозяина, которую он с готовностью протянул ей навстречу. Кошка, урча, прошлась вокруг его ног и улеглась на полу рядом, поджав под себя все четыре лапы. Кронс наблюдал за ней и немного завидовал ее пластичности и свободе в движениях. Сара была красива и грациозна, под стать хозяину. Отметив про себя сходство животного и человека, министр подумал, что если они похожи еще и характерами, то, пожалуй, пора собираться домой, чтобы не стать жертвой внезапного звериного бешенства.

– Мне интересно вот что: существует ли какое-то дополнительное образование для поднебесных жителей? Ну, скажем, курсы какие-нибудь, семинары, специальные школы… – Властитель, вероятно, продолжал бы и дальше список умозрительных прекрасных возможностей для народа, если бы вовремя не спохватился, заметив, как вытягивается от удивления лицо министра при этих словах.

– Простите, верховный властитель, – не скрывая своего удивления, подключился министр, – но, согласно положению о народном образовании за номером двести восемьдесят четыре, жителям поднебесной предоставляются образовательные программы, разработанные министерством просвещения и лояльности, то есть нами, и утверждаемые высшим статусным лицом сообщества, то есть вами… Я думал, вы помните, что дополнительное образование отменили в том же году, когда вы приняли присягу высшего статусного лица. Вы же и отменили…

Вэл смешался и встал.

– Восемнадцать лет прошло, – коротко и нервно произнес он. – Разве можно помнить все? На это у меня есть Зиги. – При упоминании имени советника Вэл почувствовал укол в области сердца и нарастающее раздражение в адрес своего верного спутника. – Мне кажется, можно сделать некоторые послабления и предоставить возможность самым лояльным жителям поднебесной повысить свой образовательный уровень. Вот только есть ли в этом необходимость? Как вы думаете, министр?

Кроне, явно не ожидавший подобного поворота разговора, не знал, что ответить. Он нервно теребил подлокотник кресла пальцами правой руки и бормотал что-то неразборчивое.

– Что же вы, министр? Скажите уже свое мнение, – настаивал Вэл.

– Мне кажется это несколько нелогичным: мы методично избавляем людей от способностей правового полушария, но ведь любой процесс обучения неминуемо приведет к развитию мыслительной деятельности. Зачем? Объясните мне ход ваших мыслей, господин Вэл.

– Ну, во-первых, предоставив разные возможности людям, мы создадим некоторое подобие, иллюзию, если хотите, того, что их благополучие как-то зависит от их усилий. А то в последнее время у меня стало складываться впечатление, что граждане потеряли всякий интерес к жизни. А это, согласитесь, в самом ближайшем будущем может негативно сказаться на нашей экономике. Человек всегда должен к чему-то стремиться, и лучшее, к чему он может стремиться, – это к тому, чтобы выжить…

– Если я правильно вас понимаю, господин Вэл, вы предлагаете сократить субсидии и вынудить людей зарабатывать на то, что сейчас они гарантированно получают? – В голосе министра отражалась смесь ужаса и любопытства. Он сразу забыл о своем ревматизме и совсем недавнем желании сбежать из этого кабинета.

Вэл понял, что сделал ставку на того человека. Он готов был обнулить субсидии хоть всем двум миллионам, лишь бы книги из спальни Била Корна оказались в его руках. Такая жертва не казалась ему чрезмерной, но, к счастью для двух миллионов, необходимой – тоже.

– Я предлагаю вам провести эксперимент. Со своей стороны гарантирую вам всяческую поддержку. – Вэл почувствовал вдохновение и желание сделать что-то необычное. – Выберите любой энгл в качестве проектного, скажем, двадцать восьмой, изучите подробно, как там обстоят дела, продумайте план действий и доложите. Возможно, чтобы лучше понять нюансы планируемых изменений, вам понадобится обойти каждый дом, осмотреть его на предмет наличия уже имеющихся образовательных и иных пособий, – медленно проговорил Вэл, чуть более выделяя слово «иных». – Это поможет определить предпочтения людей, к чему они более склонны, что им интересно, и на основании этого составить планы развития дополнительного образования – предпочтительный и целесообразный. Вы меня поняли, министр Кронс?

– Да, мой господин, – с готовностью ответил министр. – Каким временем я располагаю на реализацию проекта?

– Мне важно, чтобы вы приступили немедленно, по крайней мере, в исполнении первой части задания – сборе первичной информации. Дальше вы будете иметь неограниченное время на реализацию этого нужного проекта. И принесите мне все, что найдете интересным. Я говорю о книгах и журналах, которые вдруг удастся обнаружить. Начните с дома номер, не знаю даже, например, четырнадцать.

– Конечно, господин Вэл. Разрешите приступить? – Кронс встал и одернул платье, приводя себя в состояние рабочей готовности.

– Идите, министр. И приходите лично ко мне, как только что-то прояснится.

Кронс поклонился и вышел. Вэл остался один. Он был доволен собой, поскольку не сомневался, что книги Била Корна уже завтра лягут на его стол. Министр произвел на него приятное впечатление.

Прошлым летом Кронсу исполнилось пятьдесят лет. Статус второго уровня влияния Вэл вместе с саблей из своей коллекции в богато украшенных зеленых ножнах преподнес ему как подарок к юбилею, и надо ли говорить, что это был самый желанный и самый драгоценный подарок. Обладатель такого статуса мог жить и умереть спокойно: он достиг максимума в политической карьере и обеспечении своей семьи ресурсами. Второй уровень влияния уравнивал статус министра со статусом сенатора, что не так часто случалось у людей, не имеющих родовых прав занимать место в Сенате. Теоретически оставался еще первый, высший статус влияния, но лицо, наделенное им, сохраняло его пожизненно, а второго такого лица быть не могло. К тому же Вэл находился в полном расцвете сил и еще многие десятилетия мог быть успешным политиком. При нем некогда могущественная власть Сената слегка ослабела, особенно после того, как он принял на себя исключительные полномочия. Но сенаторы, несмотря ни на что, поддерживали его во всем. Залогом их симпатии была невероятная щедрость Вэла в адрес приближенных лиц.

Особенно внимательным властитель был к тем политикам, у которых имелись дети. «Нет материальных проблем в семье – есть высшая степень ее лояльности», – сказал он как-то Зиги в ответ на замечание того, не слишком ли щедрым подарком со стороны государства стало наделение правом собственности сенатора Мэнси на часть морского побережья. Мэнси был самым молодым, а потому самым амбициозным и активным сенатором, но главное, почему Вэл выделял его среди прочих, было то, что Мэнси имел пятерых сыновей – будущих сенаторов. И поскольку Марку, его старшему сыну, двадцать семь исполнялось уже в следующем году, он получал реальную возможность занять первое же освобождающееся в Сенате место. Восьмидесятипятилетний Фрэн вряд ли может заставить его ждать слишком долго.

Марк получил блестящее образование и уже сейчас подавал надежды выдающегося юриста и политического деятеля. Он очень симпатизировал Вэлу, и симпатия была взаимной. Властитель нередко принимал на своей вилле семейство Мэнси по выходным дням, а с Марком позволял себе уединяться и разговаривать подолгу в библиотеке. Не имея собственных сыновей, Вэл был искренне привязан к Марку и, видя в нем множество качеств, достойных главного управляющего, готовил его к политической карьере как своего преемника.

Другие два сына сенатора, близнецы Вийон и Франсуа, – именами своими обязанные периоду увлеченности мадам Мэнси французской средневековой поэзией, были моложе Марка на восемь лет и в данный момент времени оканчивали гимназический курс. Странный выбор имен мог говорить о том, что мадам так и не смогла подобрать двух разных для своих сыновей и наградила их одним – именем великого поэта и известного разбойника, поделив его пополам; или о том, что, несмотря на наличие хорошего литературного вкуса, особой фантазией она все-таки не отличалась. Однако отличалась потребностью бесконечно подчеркивать свою оригинальность, о чем свидетельствуют хотя бы строки, высеченные на стене в ее комнате, принадлежащие все тому же достославному Франсуа Вийону:

Слова были выведены над изголовьем ее кровати косым каллиграфическим почерком едва заметной золотой краской по светло-желтой штукатурке, так что упрекнуть хозяйку в очевидном отсутствии вкуса было нельзя, но и заподозрить в его наличии – тоже.

Влияет ли имя на характер и судьбу человека, сказать определенно сложно, но то, что близнецы не обладали амбициозностью и целеустремленностью старшего брата, предпочитая политике поэзию и проказы, позволяет думать именно так.

Ко всему прочему, мадам, дав мальчикам столь необычные имена, видимо, страстно желала дочь, потому что решилась на новую беременность практически сразу: Георг родился спустя четырнадцать месяцев, а еще через три года на свет появился маленький Кир, которому сейчас было тринадцать и в котором властитель души не чаял. По соглашению с Мэнси, он стал мальчику крестным отцом и дал ему свое второе имя, что накрепко связало оба семейства.

Вэл готов был принять крестника у себя и предлагал сенатору позволить сыну жить у него, но Мэнси считал это излишним и каждый раз вежливо отказывал властителю. Но Вэла Второго, как шутливо называли мальчика близкие, со страшной силой тянуло к Вэлу Первому. Он приезжал на виллу властителя при любой возможности и всегда с большой неохотой покидал ее. Здесь у него была своя комната, устроенная с учетом всех его пожеланий. А главное, здесь была библиотека, которой ему разрешалось пользоваться сколько душе угодно. Мальчик с жадностью читал книги обо всем на свете, но особенный интерес у него вызывала древняя история. Вэл поощрял любовь крестника к чтению древних авторов и сам нанимал для него учителей. Благодаря неусыпной заботе крестного и большим стараниям со своей стороны к тринадцати годам Кир свободно читал на древнегреческом, латинском и еще шести европейских языках: испанском, французском, немецком, польском, итальянском и английском. И даже с учетом современных технологий, сильно облегчающих изучение любой науки, его достижения нельзя было не считать значительными.

Любимыми авторами у младшего Мэнси были Плутарх, Светоний и Юлий Цезарь, а «Сравнительные жизнеописания» первого были прочитаны им несколько раз. Властитель считал, что будущему сенатору полезно иметь представление о том, каким должен быть настоящий государственный муж, и уметь отличать добродетель от целесообразности, чтобы в случае необходимости, принимая политическое решение, сделать правильный выбор. Сам Мэнси, пять лет назад став сенатором, по достоинству оценил значение покровительства такого человека, как Вэл, для будущего его сына и стал чаще позволять мальчику гостить у крестного.

В это время гимназисты отдыхали на зимних каникулах, и семиклассник Вэл Второй должен был сегодня объявиться в доме Первого, чтобы остаться на несколько дней. Властитель ждал его приезда с нетерпением, потому что с ним дом становился живым, а существование снова обретало забытые смыслы. Рядом с крестником Вэл ощущал себя нужным и был практически счастлив.

Кондитер со вчерашнего дня готовил десерты для двух Вэлов-сладкоежек и выпекал их любимые пирожные.

Обычно к таким дням, когда Кир оставался гостить у него, Вэл приготавливал мальчику сюрприз, какой-то особенный подарок. Он любил его баловать, но старался соблюдать меру, чтобы у ребенка не возникало ощущение того, что ему все доступно. Однако в этот раз Вэл, погрузившись в суету и тревоги, не успел позаботиться о подарке. Вернее, это просто вылетело у него из головы. Сейчас, вспомнив о приезде крестника, властитель задумался, что за сюрприз он мог бы ему преподнести, но ничего подходящего не шло на ум. Поразмыслив недолго, Вэл решил, что спросит мальчика, чего тот сам желает.

Успокоившись этой мыслью, и вспомнив недавний разговор с Кронсом, властитель подумал о том, что давно было пора расширить круг доверенных лиц, ограниченный советником. Отправив сообщение Зиги с требованием явиться к нему, как только разрешатся неотложные дела в замке, он прилег отдохнуть перед обедом и задремал.

5. Декабристы

В поднебесной готовились к народным гуляниям, устраиваемым каждый год в это время перед так называемым Строгим периодом, который начинался в конце января и заканчивался первого мая. Три месяца люди не могли вступать в интимную близость и должны были по возможности ограничивать любые личные контакты. Традиция имела два корня. Первый опирался на мнение, что дети, зачатые в этот период, рождаются слабыми и со сниженным иммунитетом. Второй уходил во времена пандемии двадцать первого века и был скорее символическим актом, чем действием, имеющим практический смысл.

Так или иначе, а ограничения Строгого периода привели к тому, что большинство жителей сообщества праздновали дни рождения в декабре и январе. Этот факт использовали члены подпольной организации, называвшие себя декабристами. Помимо организации проведения массовых мероприятий подпольщики устраивали нечастые собрания, на которых разъясняли интересующимся и допущенным на них лицам положение дел в сообществе, обсуждали готовящиеся в системе управления изменения.

До ареста выродков летом прошлого года организацией руководил Мартин, теперь его место занял Петр, тридцатисемилетний житель двадцать первого энгла, являющийся лидером профсоюза работников наземного транспорта. Он лично знал каждого, работающего в сфере пассажирских перевозок, и, помимо того, в силу своих профессиональных обязанностей, постоянно контактировал с огромным количеством людей. Помещение профсоюза декабристы и использовали для собраний, не привлекая к себе излишнего внимания властей. Если службе контроля приходило в голову посетить профсоюзное собрание транспортников, повестка дня автоматически изменялась, не вызывая ни у кого ни малейших подозрений. Это было удобно, и подпольщики чувствовали себя воодушевленными тем, что так просто водили за нос ищеек небожителей, практически у всех на виду занимаясь подпольной деятельностью.

Сегодня декабристы – профсоюзные деятели – решали вопросы, связанные с организацией праздника. В обязанность транспортников входило обеспечение города специальными развлекательными средствами передвижения – музобусами, как называли их в народе, которые вмещали в себя до ста человек и передвигались по магнитному полотну. На время праздника, который длился три дня, в музобусах играла спокойная музыка, а все пассажиры могли угощаться бесплатными горячими напитками и сладостями. Донные жители не имели права употреблять никакое спиртное до двадцати трех лет, а по достижении этого возраста разрешено было слабоалкогольное пиво. Музобусы пиво не предлагали, только чай, крюшон и какао – кому что больше нравится. Кроме этих больших, были музобусы поменьше – на десять человек. Их называли семейными и бронировали заранее.

Праздничное народное гуляние начиналось на главной площади города, где в центре устанавливали огромный павильон со сценой внутри. Актеры разыгрывали пантомиму, сюжет которой всегда был один и тот же и повторялся из года в год. Это была история молодых людей, влюбленных друг в друга, но вынужденных сдерживать свои чувства из-за Строгого периода. Действие продолжалось около тридцати минут, в течение которых на сцене появлялись родители юноши и девушки, бросающие укоризненные взгляды в сторону влюбленных, пытающихся пойти на сближение. Девушка, от смущения закрывая лицо руками, бегала по сцене, а парень, стоя на одном месте, то и дело протягивал руки в ее сторону, а потом опускал их. Никто не говорил ни слова, эмоциональную часть спектакля отрабатывали барабаны, по-разному озвучивая движения героев. Заканчивалось действие появлением на сцене человека в мундире государственного служащего, который демонстративно разводил в стороны скрещенные на груди руки, что означало окончание Строгого периода. Вслед за этим влюбленные обнимали друг друга, их родители одобрительно улыбались, после чего зрителям являлись дети в нарядных платьях с искусственными цветами в руках.

В этом году главный декабрист решил, что праздник нужно как-то оживить, привнеся в него что-нибудь новенькое. Этот вопрос Петр и вынес на обсуждение профсоюзному собранию.

– Мы из года в год смотрим один спектакль, а потом ездим компаниями в музобусах, пьем какао и едим бисквиты, – начал Петр. – Пора что-то менять. Так не начать ли нам с праздника?

Собравшиеся недоуменно переглядывались. По выражениям их лиц явно читалось, что они не понимают Петра.

– А что не так с праздником? – решился задать вопрос Джон.

– Вам не надоел примитивный сценарий? Всегда одно и то же: самодеятельные кривляния на сцене, потом дети читают одни и те же стихи, потом все ездят на музобусах и объедаются синтетическими зефирками, потом возвращаются на площадь и смотрят салют.

– Да! Это так весело! Замечательный праздник! – наперебой заговорили присутствующие.

Петр смотрел на них с жалостью, взглядом, полным разочарования.

– Если весело, то, конечно… – только и смог выговорить он и, помолчав недолго, объявил, что собрание окончено и все могут расходиться по домам.

И все разошлись, не выказывая ни малейшего неудовольствия. Петр смотрел им вслед и, когда за последним закрылась дверь, выругался вслух:

– Чертовы твари! Превратили людей в безмозглых баранов! Теперь – отмени совсем любые праздники – они даже не поймут, что это произошло, будут говорить, что хорошо сидеть дома и смотреть веселые программы, которые им милостиво разрешают смотреть.

– Согласен с вами во многом, но не во всем, – произнес Зиги, неожиданно входя в зал.

Петр вздрогнул, но вида не подал, что оказался застигнутым врасплох и слегка испугался этого.

– Что вам здесь нужно, советник? – спросил он ледяным тоном.

– По-видимому, то же, что и вам, – улыбнулся Зиги.

– Это очень маловероятно, – саркастично заметил Петр. – Уверен, что мы преследуем взаимоисключающие цели своего пребывания здесь.

– Как посмотреть, – проговорил советник. – Я тоже не против изменить немного сценарий праздника. Например, обучить так называемую труппу актерской игре. Хотя бы самую малость, а то создается впечатление, что на сцену вышли дети, плохо выучившие свои роли. – Зиги усмехнулся, чем задел Петра за живое и вынудил того открыто выказать агрессию.

– Вам смешно?! – воскликнул Петр, сжав кулаки. – Конечно, где нам знать свои роли, когда роль всего одна – быть безвольными рабами!

– Тише, Петр, тише, – испугавшись такой реакции, попытался успокоить советник. – Я вовсе не хочу с вами ни ссориться, ни спорить. Во многом вы правы, еще раз говорю вам это. Но не во всем.

– В чем же, по-вашему, я не прав?

– Хотя бы в том, что все здесь безмозглые бараны и бессловесные рабы. Вы, как мне кажется, человек совсем иного склада. Вы мыслите здраво, хотите что-то изменить.

– Это ничего не меняет, – несколько снизив пыл, ответил Петр. – Один в поле не воин.

– Иногда воин, – загадочно произнес Зиги. – Но вы правы, вы ничего не сможете изменить, потому что вы не воин.

– Да как вы смеете судить, кто я есть?! – возмутился Петр.

– Смею. Вы хотите, чтобы что-то изменилось, но ничего для этого не делаете! Ваше тайное общество декабристов – надо же было придумать такое провальное название! – создано исключительно для отвода глаз и отвлечения внимания от реально существующих проблем. Я подозреваю, что вы, будучи человеком далеко не глупым, извлекаете немалую выгоду от такого положения вещей. Признайтесь, что вам платит министерство лояльности за то, чтобы вы создавали вид подпольной деятельности и сдавали, куда следует, каждого, кто хоть сколько-то способен шевелить мозгами!

Петр, оторопев, смотрел на советника, с трудом переваривая услышанное.

– Кто вы такой, Зиги? – с ужасом в голосе спросил он.

– Я тот, кому не все равно, что происходит в его государстве, – сказал советник и повернулся, чтобы уйти.

– И это все? – недоумевающе спросил Петр.

– Пока все. Завтра я найду вас, – не поворачиваясь, произнес советник и вышел.

Главный декабрист долго не мог прийти в себя после ухода советника. В поднебесной Зиги считался врагом человечества номер один. Все, кто хоть как-то еще мог мыслить, были уверены, что все зло от него: все программы по подавлению воли и вытравливанию мозгов инициированы им и им же контролируются. Его обвиняли в истреблении выродков, причинении вреда здоровью граждан постоянным облучением, снижении уровня рождаемости и даже в подавлении воли верховного властителя. Да, были и такие, которые считали Вэла чуть ли не жертвой произвола советника. Петр не разделял мнения последних, но допускал, что Зиги играет первостепенную роль в системе управления людьми. Его сегодняшнее появление и странный разговор, который он вел, на мгновение поставили под сомнение правильность подобных мыслей, но Петр знал, что верить небожителям нельзя и что их коварство не знает предела. Поэтому он даже не обиделся на странные упреки, высказанные советником, а решил быть всегда начеку и завтра ничего лишнего Зиги не говорить.

И все же он порядком озадачился странным поведением советника и домой пришел расстроенным. Отказавшись от ужина, он поднялся к себе и хотел было связаться с Алексом, своим соратником по подполью, чтобы рассказать о произошедшем, но в последний момент передумал, решив, что такие разговоры лучше вести лично и в таком месте, где не смогут подслушать. Поэтому он снова покинул дом, несмотря на то что до комендантского часа оставалось не так уж много времени, каких-нибудь полтора часа.

Алекс жил в том же энгле, что и Петр, буквально на соседней улице. Идти до его дома было не более пяти минут, и поэтому руководитель тайного общества не опасался не успеть вернуться домой вовремя.

На улице подмораживало. Снегопад закончился к вечеру, так и не разродившись угрожаемой метелью. Синоптики в очередной раз ошиблись. Небо очистилось от туч, ветер заметно ослаб – к утру город мог оказаться облепленным инеем в форме шестиугольных призм или даже острых иголок, если ночью мороз еще усилится.

К празднику улицы украсили иллюминацией, голубые фонари, освещая подогреваемые и защищенные от наледи дорожки, создавали иллюзию лунного света. Все казалось сказочным и прекрасным. Петр подумал, что если иней к утру не осядет сам, то его воспроизведет наземная служба управления для создания максимально достоверной картинки житейского рая.

Он перешел на улицу, где жил Алекс, выдохнул видимый на холоде воздух и поймал себя на мысли, что, если не вдаваться в подробности, не думать глубоко, со стороны жизнь в городе кажется вполне благополучной: устроенной, облагороженной и комфортной. И что с того, что люди разучились думать? Им и думать-то ни о чем не надо, обо всем заботится небо. И тут же другая мысль пришла ему в голову: может, советник и прав, говоря, что никакой он не воин, а так, лишь жалкая видимость, деревянный щелкунчик с игрушечной саблей в руках.

С этими невеселыми думами он позвонил в дверь Алекса. Ему почему-то долго не открывали. Минут через пять, когда Петр уже решил уходить, на крыльце показалась Надя, жена Алекса, с равнодушным выражением лица. Она сказала, что муж уже лег, потому что неважно себя чувствует, но что такое случается с ним каждый вечер, поэтому он, Петр, может проходить.

Дети Алекса и Нади, мальчик и девочка лет семи, играли в гостиной, пуская мыльные пузыри и хлопая их руками. На вошедшего Петра они не обратили никакого внимания, даже когда тот поприветствовал их. Ничему не удивляясь, Петр поднялся к Алексу и застал его в постели с повязкой, нормализующей давление, на голове.

– Что с тобой? – спросил Петр, обеспокоенный состоянием друга.

– Не знаю, – вяло ответил тот. – Уже неделю так. Прихожу домой и падаю от головокружения и слабости. Наверное, переутомился.

– Возможно, – согласился Петр. – У врача был?

– Нет, какое там, – отмахнулся Алекс. – Страховка кончилась, а следующая только через месяц. Потерплю.

– Почему у тебя страховка прервалась? – удивился Петр.

– Дети болели, пришлось мой резерв перевести на них. Думал, не понадобится. Кто ж знал…

– Обратись в наземный комитет за дотацией.

– Нет, не хочу. Ничего от них не хочу, – угрюмо произнес Алекс и закрыл глаза. – А ты чего пришел так поздно? Скоро сирена завоет.

– Хотел рассказать тебе кое-что, но вижу, тебе не до этого. Спи, завтра поговорим. Тебе утром лучше будет?

– Надеюсь, – тихо ответил Алекс. – Обычно утром хорошо, вечером худо.

Петр направился к двери, но Алекс остановил его:

– И все-таки, чего приходил-то?

– Ерунда, завтра расскажу. Спи, поправляйся.

И Петр ушел, не решившись нагружать больную голову приятеля своими сомнениями. По дороге домой он все время думал, что такое может быть с Алексом, почему их разговор не состоялся и что ему принесет завтрашний день, в котором Зиги обещал найти его. Еще он вдруг вспомнил, что кто-то давно рассказывал о женах других декабристов, живших несколько столетий назад, которые ради своих мужей отказались от привычной беззаботной жизни и пошли вслед за ними в страшные рудники. Что такое «рудники», он не знал, но они представлялись ему адским местом, лишающим человека здоровья и жизни. И еще ему подумалось, что Надя, хотя и является женой декабриста, точно ни на какие лишения ради Алекса не пойдет.

Придя домой, он первым делом спросил свою жену Олю, пойдет ли она с ним в рудники. Оля сказала, что не знает, что это за место, но если ему очень надо, чтобы она пошла, то, конечно, пойдет.

Петр, успокоенный ее словами, заснул безмятежным сном, отпустив волнения этого дня…

Утром все деревья в городе оделись инеем. Маленький мальчик лет пяти, которого вела за руку няня, увидев его, сказал, что ветки похожи на оленьи рожки. «Что ты такое говоришь, Костя? Это всего лишь деревья», – удивилась няня странному замечанию мальчика и потянула его за собой, велев не глазеть по сторонам, а смотреть под ноги.

Жители энглов спешили на работу, не замечая красоты вокруг. Открывались кафе и пункты выдачи материального обеспечения, работники детских заведений забирали детей на время, пока их родители трудятся. Дети постарше отправлялись в центры образования, где им давали нехитрые знания, применимые в жизни и будущей профессии.

До праздника оставалось два дня, и это обстоятельство оживляло людей: им было о чем говорить. Мужчины говорили о том, что надо пользоваться моментом максимально, потому что потом наступят три месяца жесткого воздержания, когда придется принимать успокоительные средства, чтобы работать, не думая о желаниях. Женщины обсуждали, во что нарядятся к празднику и как будут сдерживать свои чувства во время представления артистов; дети – сколько зефирок и бисквитов смогут съесть в музобусах. Служба наземного управления готовилась усилить контроль на время проведения праздника и мобилизовывала полицейские отряды для патрулирования города.

Жизнь катилась по накатанной колее, никуда с нее не сворачивая.

В восемь утра, как только началось официально рабочее время, в дверь дома, в котором жила Нина Корн, позвонили. Нина, не привыкшая к визитам столь ранним, удивленно посмотрела на монитор камеры наружного наблюдения: на крыльце стоял незнакомый мужчина лет пятидесяти, с жидкими желтыми волосами, выбивающимися из-под зимней повязки, с синими, как некогда у ее сына, глазами. Нина испугалась и решила не открывать, но тут сработала система оповещения приближения статусного лица, и ей пришлось впустить непрошеного гостя в дом. Кронс был один. С первого взгляда убогость жилища поразила его. Он даже подумал, что Вэл специально назвал ему номер этого дома, чтобы он, министр просвещения и лояльности, собственными глазами увидел, как живут в двадцать восьмом энгле те, чей коэффициент субсидии приближен к прожиточному минимуму. Кронсу стало не по себе.

– Чем вызван ваш визит ко мне? – испуганным голосом спросила Нина. – Я всегда сдаю отчетность вовремя.

Кронс понял, что она приняла его за служащего из комитета по труду, и решил поддержать ее заблуждение:

– Не беспокойтесь, вы отлично работаете, Нина, у нас нет никаких нареканий в ваш адрес.

– Тогда зачем же вы пришли? – недоумевала хозяйка бедного дома.

– Наш комитет проводит розыгрыш значительной суммы денег на благоустройство жилищ для жителей вашего энгла. Мне необходимо осмотреть дом и описать его состояние. Если вам повезет и вы выиграете, ваш дом изменится до неузнаваемости. Конечно, если вы ничего не имеете против участия в конкурсе.

Нина стояла молча, не зная, что сказать. Сам факт того, что кто-то считает, что она может быть против чего-то, потряс ее. Она никогда раньше не думала, что можно быть против.

– Проходите… – Нина замолчала, не зная, как обратиться к сотруднику комитета, за которого принимала министра. – Разденьтесь, если хотите, в доме тепло.

Кронс поблагодарил за предложение и с удовольствием снял верхнюю одежду, радуясь тому, что предусмотрительно оделся в штатское, а не в мундир.

– Мне нужно работать, прошу меня извинить, – скромно проговорила Нина. – Можете сами осмотреть дом или вам нужна моя помощь?

– Нет, спасибо, я справлюсь сам, работайте спокойно, я быстро.

Кронс бегло осмотрел кухню, для пущей убедительности отсканировав пространство для трехмерной интерактивной модели, если таковая понадобится, потом прошел в гигиенический блок, вид которого поверг его в ужас. Выходя из него, министр решил во что бы то ни стало найти средства на реконструкцию жилища Нины, даже если придется отдать собственные, и отправить сюда ремонтную бригаду в ближайшие дни. Эта мысль приятно ласкала душу, и Кронс чувствовал себя почти героем. Следующим желанием министра было найти Филдинга и ткнуть его мордой в интерьер этого дома, а вместе с ним призвать к ответу и Амира, и всех остальных, ответственных за благополучие граждан. Впечатлившись увиденным и расчувствовавшись собственной решимостью исправить бедственное положение жителей дна, Кронс чуть было не забыл, зачем пришел сюда, но, продолжая осмотр и оказавшись в комнате Била, увидел книги на полке и сразу все понял. Он в подробностях вспомнил разговор с властителем, то, как он якобы случайно назвал номер этого дома. Целью разговора с ним были книги из комнаты Била Корна, и ничего более.

Кронс взял в руки томик наставлений римского философа Сенеки, изложенных в форме писем к некоему другу Луцилию. Редкая книга, очень редкая. Старая и истертая, похоже, любимая. Кронс увидел закладку, открыл в том месте, где она лежала, и прочитал:

«Письмо XCIII. …Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том, чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь ли вдосталь, – от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она, если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над собою. Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой человек и не жил, а замешкался среди живых, и не поздно умер, а долго умирал…»

Кронс сел на колченогий стул, стоявший у такого же полуразрушенного стола, и, листая книгу, задумался о том, что только что прочел. «Разве не все мы живем в праздности и долго умираем? Имеет ли моя душа власть над собой? А душа властителя? Советника? Да каждого? И что это вообще значит: душа имеет власть над собой? Правильно ли я понимаю слова философа?» – проносились мысли в его голове, не находя ответов. Он вдруг подумал, что очень давно не держал в руках книги и что ему со страшной силой хочется прочитать именно эту. К удивлению, Кронс обнаружил, что многие места в книге были подчеркнуты маркером, на полях иногда попадались записи собственных мыслей читавшего, подчас весьма замечательных. Министр не знал, которому из Корнов принадлежат пометки: отцу или сыну, но теперь это не представлялось ему важным, поскольку ни того, ни другого в сообществе уже не было. Кронс закрыл книгу и взял другую – «Записки о Галльской войне» Цезаря, тоже зачитанную, но меньше первой. Пролистал – записи, выделения маркером отдельных слов и целых абзацев – книгу читали внимательно. «Что это может значить? – думал министр. – Как мог возникнуть интерес к античной мысли у обитателя дна? Никогда бы не подумал, что в наше время эти книги вообще сохранились, тем более чтобы их реально читали, причем настолько качественно читали». Но настоящий сюрприз ждал Кронса впереди: на полке остались еще три книги, среди которых был учебник греческого языка, книга под названием «Платон» и том «Войны и мира» Льва Николаевича Толстого, потрепанные настолько, что их было страшно открывать без ущерба для их сохранности. И все же министр решился взглянуть на Платона более пристально и на первой странице нашел список вошедших в сборник разговоров мыслителя: «Теэтен», «Менон», «Пир», «Государство». «Корн любил, выходит, сам с собой порассуждать», – подумал Кронс и отчетливо вспомнил, как двенадцать лет назад решалась судьба отца Била, и что место ссылки выбрал именно он. Воспоминания были неприятны министру, и он поспешно закрыл книгу и, подхватив остальные, стал спускаться с ними в гостиную.

Кронс размышлял, как унести с собой все эти увесистые тома так, чтобы это выглядело естественно и не вызвало подозрений у хозяйки дома. Не придумав ничего более подходящего, он решил попросить их у Нины почитать.

– Конечно, возьмите, если вам нужно. Я никогда не читаю книг, а даже если бы и читала, все равно ничего не поняла бы. Это Платон, муж мой покойный, был любителем, и сын потом увлекался. – Она оборвала на полуслове свою мысль и не могла уже продолжить разговор, как ни старалась: дышала с трудом и все слова, которые хотела сказать, забыла, только теребила концы платка малинового цвета, красиво завязанного вокруг шеи.

Кронс вышел из дома номер четырнадцать в смешанных чувствах: возмущенный бездействием целого ряда служб, допустивших бедственное существование таких, как Нина Корн, и с сомнениями в свой адрес тоже – черные кошки его души скреблись и шипели. Он спрашивал себя, что так задело его за живое в доме матери врага государства, того самого государства, которому он все это время верно служит, и ответа не находил. Его сознание сейчас могло только задавать вопросы, и все они повисали в нем – острые, как колючки, и безответные, как неразумные дети.

Кронс нес замотанные в материю книги, нес так бережно, как будто от этого зависела чья-то жизнь. С ними министр сразу отправился на виллу «верховного властителя небес и дна по совместительству», как иронично называли Вэла в узких кругах. Видеть властителя Кронс не хотел. А отдавать ему изъятые книги – тем более. Но он никогда не осмелился бы не выполнить распоряжение Вэла.

Приход министра погрузил Нину в задумчивость. Целый час после его ухода она сидела на кушетке, не понимая, что делать. Она сначала обрадовалась, что получила возможность обновить дом, а теперь не понимала, чему радовалась, ведь все эти годы она хорошо жила здесь и никогда не помышляла ни о каких переменах. В последний раз в помещении что-то ремонтировалось ее мужем лет тринадцать назад, вроде бы это была капсула для омовений. Но она и с ванной справляется, и с нагреванием на кухне воды для мытья. Зачем этот человек хочет создать для кого-то дополнительные трудности с ремонтом ее дома, Нина не понимала. Она искренне считала, что живет не хуже остальных и что жаловаться ей не на что: государство ведь дало работу, снабжает продуктами и всем необходимым – чего еще желать? Когда другие рассказывали, что в соседних энглах лучше обеспечение и больше субсидии, Нина не могла понять, как это так и на что можно потратить субсидию, если она больше коэффициента 1,1. А в то, что есть энглы, где людям принадлежат собственные средства передвижения, большие дома и даже маленькие участки земли рядом с ограждающим периметром, Нина отказывалась верить совсем. Владеть и распоряжаться чем-либо – привилегия небожителей, потому что они сильны духом, а простых людей потребности и излишние возможности только портят. Так считала Нина и многие другие с коэффициентом субсидии не выше 1,5.

Через час Нина забыла о своих сомнениях и продолжила работать, как раньше. Рутина отчетности поглотила ее полностью и восстановила привычную картину жизни. Каково же было ее удивление, когда этим же вечером в ее дом нагрянули люди из комитета по контролю за качеством жизни, забрали давно не работавшую капсулу и в течение часа установили новую – сверкающую большую кабину с гидромассажным душем и сауной. Одна из сотрудниц комитета настояла на том, чтобы задержаться и помочь Нине разобраться с кабиной немедленно, использовав ее по назначению.

В эту ночь Нина спала, как младенец, безмятежно улыбаясь во сне. Кабина ей очень понравилась, особенно тем, что теперь не нужно было греть воду, чтобы помыться, и носить тяжелые ведра из кухни в гигиенический блок: систему водоснабжения тоже исправили – горячая вода была во всех кранах.

Своим комфортом Нина была обязана Вэлу, который собственноручно отдал указания на этот счет сразу после отчета Кронса о визите в дом номер четырнадцать. Набравшись решимости, министр озвучил властителю свое желание отремонтировать жилище Нины и показал ему голографический вид интерьера. Вэл притворился, что видит такое безобразие впервые, и сразу распорядился выделить средства из бюджета на приведение дома в надлежащий вид.

К отделочным работам было решено приступить немедленно, сразу по окончании праздничных дней, а Нину на время ремонта переселить в гостиницу. Кронс был несколько удивлен воодушевлением, с которым властитель взялся за дело, ничего для него не значащее. Но объяснил это тем, что властитель ревностно охраняет соблюдение стандартов жизни жителей поднебесной, руководствуясь текущим положением дел, а не поступками иных лиц в прошлом: Нина имела высшую степень лояльности существующей власти и не должна была отвечать лишением элементарных бытовых удобств за то, что когда-то ее муж и сын были казнены за государственные преступления. Как бы то ни было, министр почувствовал облегчение, и его неприязнь к властителю, возникшая странным образом, исчезла так же внезапно, как и появилась.

Душевное состояние Вэла тоже несколько улучшилось после того, как Кронс оперативно выполнил его поручение, привез вожделенные книги, которые помимо удовлетворения прямого интереса украсили личную библиотеку властителя. К тому же министр взял на себя инициативу помощи Нине, освободив Вэла от тяжелых мыслей на этот счет и бесплодных поисков путей решения деликатного для него вопроса.

В то время, как Кронс общался с Вэлом, с трудом сдерживая недовольство тем, что Кир беспечно хватал ветхие книги, Зиги встретился с Петром, отправив тому извещение, что ждет его в кофейне «Мокко» на Липовом бульваре.

Лидера профсоюза не переставало удивлять пристальное внимание статусного лица к своей скромной персоне. И в то же время Петру было интересно узнать, что советнику нужно, и он появился в кофейне в назначенный срок, в одиннадцать утра, когда там практически никого не было.

Зиги выглядел скромнее обычного: коричневый плащ, не пропускающий тепло тела, словно термос, и высокие темно-зеленые кожаные сапоги на небольшом каблуке. Он сидел за столиком у окна, не привлекая к себе ничье внимание, и пил кофе с молоком. Увидев Петра, Зиги слегка приподнял руку, обозначая себя.

– Приветствую вас, советник, – подойдя к столику, произнес Петр немного громче, чем ожидал Зиги, и тот, едва опуская ладонь с плотно сжатыми пальцами, показал, что нужно говорить тише. – Что вам угодно? – спросил Петр, понизив голос.

– Присаживайтесь для начала, – улыбнулся советник. – Я просто хочу поговорить.

– Мне трудно представить тему нашего разговора, если честно, – хорохорился Петр, пытаясь скрыть свою неуверенность.

– Не будем воду в ступе толочь! – резко прервал его Зиги. – Я человек очень занятой, а потому говорю сразу: я пришел сделать вам предложение. Скажу больше – дважды я ничего никому никогда не предлагаю, так что подумайте очень хорошо, прежде чем дать ответ.

– И что же вы хотите мне предложить? – все еще не будучи в состоянии воспринимать слова советника всерьез, несколько вызывающе спросил Петр.

Зиги смерил его суровым взглядом, потом тем же оком обвел пространство кафе и вдруг посмотрел Петру прямо в глаза.

– Сотрудничество, – произнес он тихо, но решительно и твердо.

– Да за кого вы меня принимаете?! – тут же возмутился Петр, ничуть не пытаясь сдержать эмоции.

– До этого момента принимал за разумного человека, которому небезразлична судьбы жителей поднебесной, но теперь вижу, что сильно ошибался на ваш счет, – разочарованно произнес Зиги, после чего сразу поднялся и, отправив на счет заведения мелочь за кофе, направился к выходу.

Петр, обескураженный поведением советника, открыл было рот, но так и не нашелся, что сказать. Он чувствовал себя очень глупо и досадовал на свою горячность, из-за которой даже деталей предложения статусного лица не услышал, а сразу полез в бутылку. Он смотрел в окно, наблюдая, как советник садится в машину и уезжает, и в этот момент Петр подумал о том, что, возможно, прямо сейчас от него уезжает самая большая возможность его жизни. И о том, что он вряд ли когда-нибудь узнает, какая именно.

«Какой же я дурак! – сокрушался главный декабрист. – А еще называл себя лидером оппозиции! Да мне в пожарной бригаде работать, кнопку нажимать для слива воды и спуска порошка!»

Петр украдкой осмотрелся, словно хотел удостовериться, что свидетелей их странного разговора нет, потом торопливым шагом покинул заведение и отправился на работу, где его уже ждали Алекс и другие члены профсоюза. Петр почти бежал по Липовому бульвару, надеясь, что вместе с другом они что-то придумают, найдут способ разгадать маневры советника и каким-то образом выведают то, что он замыслил относительно тайного общества декабристов и всего поднебесного мира.

Утром Алекс выглядел намного лучше, но все равно не так, как обычно, хотя, не узнай Петр вчера о его недомогании, возможно, и не заметил бы, что в приятеле произошла какая-то перемена.

– Как самочувствие? – спросил Петр, пожимая другу руку.

– Сейчас все нормально, спасибо. А ты вчера что хотел рассказать? – поинтересовался Алекс.

Петр наморщил лоб.

– Да, похоже, рассказывать уже нечего, – с досадой ответил он, но все же передал подробности обоих визитов советника.

Алекс слушал его, широко раскрыв глаза, и молчал.

– Что ты обо всем этом думаешь? – нетерпеливо поинтересовался Петр.

– Не знаю… – искренне протянул Алекс. – А он зачем приходил сегодня? Чего хотел? Я что-то не понял.

Петр недоумевающе смотрел на друга, едва не плача. Ситуация была патовой – дальнейший разговор не имел никакого смысла, и он отмахнулся от Алекса и отошел «решать срочные вопросы», недостатка в которых, слава богу, никогда не было…

Утром 25 января на площади Мира собралось множество народа, чтобы отпраздновать окончание вольной жизни и начало Строгого периода. Это был субботний день, когда никто не работал, поэтому все вышли из дома, преисполненные намерений развлекаться до позднего вечера. Погода вполне располагала к гуляниям: мороз был совсем слабый, ветра не ощущалось, солнце иногда проглядывало сквозь тучи, но чаще оставалось за ними, низкими и тяжелыми, грозившими просыпаться снегом.

На площади двумя полукружьями выстроились торговые павильоны. Одни предлагали сладости и шалости для детей, другие – праздничный, но все равно безалкогольный глинтвейн и разные штучки для взрослых, призванные помочь мужчинам пережить Строгий период. Мальчишки постарше с любопытством заглядывались на витрины таких магазинчиков, а продавцы отгоняли их суровыми взглядами, а иной раз и крепкими словами.

– Тебе что здесь нужно? – одернул мужчина за плечо мальчика лет двенадцати.

– Пап, я только хотел посмотреть, – пропищал отпрыск, пойманный за разглядыванием коробки с надписью «Медсестричка» над нарисованной в коротком белом халатике с красными крестиками девушкой. – Это аптечка?

– Аптечка, – рассмеялись отец и еще несколько человек, случайно оказавшиеся рядом и все слышавшие. – Иди купи себе леденец, и пришли мне чек, я оплачу, – все еще смеясь, предложил он, чтобы отвлечь сына от злополучной витрины. – Надо же, какой любопытный! – заметил он приятелям, когда мальчик, опустив голову, побрел к другому павильону.

– Весь в отца, – с некоторой обидой в голосе сказала подошедшая женщина в черном плаще из непродуваемого материала, делавшем ее похожей на пластиковую бочку, перетянутую блестящим обручем.

Несколько жидких смешков послышалось у нее за спиной, но стоило ей обернуться, весельчаки сразу смолкли и отвернулись.

– Барт, жена у тебя сегодня очень напряженная, – серьезно произнес один из них. – Ты что, ввел дома Строгий режим раньше назначенного срока?

Тот, кого назвали Бартом, метнул говорящему грозный взгляд.

– Она всегда такая, – раздраженно буркнул он и начал пятиться к соседнему павильону с галантереей.

– Куда это ты лыжи навострил? Медсестрички ждут на процедурки? – язвила жена под общий, уже громкий хохот.

Барт махнул рукой и быстрым шагом пошел прочь. Двое других устремились за ним, сочувствуя приятелю и негромко поругивая его жену за несдержанность и публичное неуважение к мужу. От осуждения женщины, похожей на бочку, мужчины перешли к обобщениям, находя множество общих отвратительных качеств у каждой представительницы женского пола, и к тому моменту, когда они догнали Барта, на земле предположительно не осталось на одной, имеющей право надеяться на их уважительное к себе отношение.

– Чертово отродье! – выругался Барт, оправдываясь перед приятелями. – Сколько ни говори ей, как надо вести себя на людях, – все без толку. А ведь когда-то казалась такой милой, такой нежной, тихой, как ручеек.

– Ручеек? – давясь смехом, переспросил один из подошедших товарищей.

– Да, Заг, представь себе, как ручеек! – рассердился Барт.

– А теперь ни с того ни с сего этот журчащий ручеек превратился в бешеное цунами, каждый день смывающее волной твои самые нежные к ней чувства, – не унимался Заг, делая вид, что не замечает раздражения Барта.

– Если ты не заткнешься сейчас, – угрожающе произнес Барт, – я тебя сам заткну, мало не покажется!

Заг отступил, поняв, что не заметил, как перешел черту между дружеским смехом и обидными насмешками. Он вовсе не собирался обижать приятеля, ему и правда было весело.

– Ладно, ладно, не закипай, – попытался успокоить Барта другой. – Пойдемте лучше в «Дино», сегодня там пиво по праздничным ценам – в два раза дороже, – рассмеялся он громко и махнул рукой в сторону небольшой забегаловки в конце площади Мира.

– Да, Марк, пойдем, – согласился Барт. – Надо выпить, пожалуй.

– Я вот что подумал, – отхлебнув сладкого пива, начал Заг. – Бабы – особый вид жизни на земле: они останутся, даже когда все человечество вымрет.

– А с чего бы ему вымереть? – удивился Барт.

– Разве не слышал, что многие уже вымерли? – удивился Заг. – Говорят, раньше людей было в тысячу раз больше.

– Хватит врать! – осадил его Барт.

– Это правда, – подтвердил Марк. – Только не в тысячу, в четыре с половиной тысячи раз больше. И всего каких-то лет двести назад.

– Да ладно! – изумился Барт. – И где жила такая прорва народа? И сейчас-то не протолкнуться на площади…

– Конечно, не здесь, – улыбнулся Марк. – По всей земле жили люди. Всем места хватало, и никаких экранов не было, и неба тоже не было, все вместе жили.

– Чудеса! – выдохнул Барт. – И небожителей не было?

– Таких – нет. Но похожие были всегда.

– А бабы? – не успокаивался Заг.

– Что бабы? – удивился Марк.

– Они тоже были такие, как сейчас?

– Не знаю, – рассмеялся Марк. – Скорее всего, такие же были. Что им сделается?

– Вот и я о том же! Народ повымирал, а им все нипочем! – воодушевился Заг. – На них даже облучение не действует! Оно и понятно: когда мозгов нет – нечему облучаться.

– Заг, ты так странно говоришь, будто соображаешь, – поддел его Барт. – Уж не выродок ли ты замаскированный?

Заг от удивления широко раскрыл глаза и приблизился к лицу Барта.

– На, смотри: карие!

Все трое засмеялись и чокнулись большими металлическими кубками.

– Почему ты на них так взъелся? – спросил Марк у Зага. – Ты даже не женат…

– Именно поэтому я и не женат, и никогда не женюсь, – с готовностью заверил Заг. – Зачем мне это? Еще дети пойдут, не дай бог, а потом вот так выйдешь с приличными людьми прогуляться, а тебя какая-то ведьма опускать начнет.

Барт поставил кубок на стол и приподнялся на локтях, нависая над Загом.

– Я тебя предупреждал?! Предупреждал… Извини…

И со всего маху двинул Загу в челюсть.

Заг от неожиданности потерял равновесие и вместе со стулом упал назад, создавая страшный грохот и переполох. На звук прибежали работники заведения, подняли отмахивающегося и отплевывающего кровь Зага. Марк и Барт все так же сидели и невозмутимо пили пиво, словно были ни при чем. Заг выругался неприлично и вышел, забыв даже оплатить свое пиво. Оставшиеся выпили по целому кубку в полной тишине.

– Жаль, что так получилось, – извиняясь, сказал Барт.

– Сам виноват, – спокойно ответил Марк. – Он давно напрашивался. Слишком много и не по делу рассуждает.

– Ну, так я, получается, орудие справедливого возмездия? – улыбнулся Барт.

– Что вы такое несете сегодня? Кронс включил обратную матрицу, что ли? – пошутил Марк.

– Ты о чем это? – не понял Барт.

– А, нет, все нормально, не бери в голову, – успокоил Марк товарища и улыбнулся девушке приятной наружности, подошедшей забрать пустые кубки.

– Будете еще пиво? – спросила она негромко.

Барт уставился на нее слегка повеселевшим взглядом, оценивающе рассматривая с головы до ног.

– Будем, – ответил Марк. – Принесите нам, пожалуйста, такое же.

– Да, конечно, – улыбнулась девушка и поспешно отошла от их столика.

– Как ты думаешь, сколько ей лет? – спросил Барт.

– Не знаю, лет двадцать, может быть, – предположил Марк.

– А вот и нет! – обрадовался Барт возможности выглядеть осведомленным. – Ей лет тридцать.

– Да брось, совсем еще юная девушка, – засомневался Марк. – Смотри, какая тоненькая, как стебелек.

– Ну и что, фигура – не главное, – уверенно возразил Барт.

– А что тогда?

– Возраст женщины определяется по глазам. У нее глаза взрослые.

– Морщинки?

– Нет, глаза. По ним видно.

– Уставшие?

– Подзатрахавшиеся, – со знанием дела подытожил Барт.

Марк усмехнулся и ничего не ответил.

– Вот почему ты всегда такой?! – набирал обороты захмелевший Барт.

– Какой?

– Будто самый умный. И даже молчишь так, что я себя каким-то тупым чувствую.

Марк не сразу нашелся, что ответить.

– Думаю, дело не во мне, – безжалостно произнес он наконец. – Особенно, если я молчу. Ты сам все чувствуешь и без меня.

Марк увернулся от летящего в его сторону кулака, но девушка в этот момент уже ставила на стол кубки, полные пенящегося пива…

– Тебя в изолятор, что ли, сдать? – шутил Марк, отчищая свою и Барта одежду от пива, сидя на лавочке рядом с кафе, из которого их вывели. – Страшно рядом с тобой оставаться в Строгий период, когда ты и в нестрогий такое творишь!

– Я не знаю, что на меня сегодня нашло, прости, друг, – виновато проговорил Барт. – Это все она, Мэри, жена моя… С утра меня вывела, а я, когда на нервах да на пиве, слетаю с катушек. Прости.

– Ничего, проехали, – тихо ответил Марк и вдруг толкнул приятеля так сильно, что тот слетел со скамейки и ткнулся лицом в снег.

Марк рассмеялся, вскочил и побежал, не дожидаясь, пока Барт догонит его.

– Марк, засранец, остановись! – кричал ему вдогонку Барт, плохо справлявшийся с мешавшими быстро бежать ногами. – Я тебя все равно догоню и урою!

Марк бежал очень быстро и смеялся очень громко. В какой-то момент Барт потерял его из вида. Он остановился, не понимая, куда мог деться приятель, только что бежавший метрах в двадцати от него. Марка нигде не было. Словно сквозь землю провалился. Барт стоял посреди площади, не соображая, что произошло. И тут его увидела Мэри и прямиком направилась к нему…

– Чем от тебя так несет? – сморщив нос, спросил сенатор Мэнси, столкнувшись с сыном в лифтовой комнате.

Сенатор собирался спуститься в город в то время, как его старший сын Марк оттуда вернулся.

– Пивом, – улыбаясь, ответил Марк.

– Ты снова за свое? Не понимаю, что за удовольствие для тебя общаться с этими оборванцами? – В голосе сенатора звучали сердитые нотки.

– Не называй их так, отец, они вполне интересные личности.

– Личности… – задумчиво повторил Мэнси-старший. – Какие личности? Где ты видел на дне личности?

– Всюду, отец, – оскорбился Марк. – Они тоже личности… Правда, немного другие.

– Немного… – все так же монотонно повторил отец.

– К тому же будущему сенатору, которым я собираюсь стать, полезно знать жизнь народа изнутри, из первых глаз, так сказать.

– Когда-нибудь все это плохо кончится, – настороженно произнес старший Мэнси. – Каждый раз, когда ты туда отправляешься, я не знаю, чего ожидать.

– Не преувеличивай, отец. Ты же знаешь, что я очень осторожен и умен, – шутливо ответил Марк.

– Да уж, умен, – саркастично заметил Мэнси. – Одежду оставь в утилизацию, пока этот мерзкий запах не отравил весь дом.

– Слушаюсь, сенатор, – игриво ответил Марк и обнял отца.

– Вижу, что пиво пропитало тебя насквозь, – брезгливо отстранил Мэнси сына, от которого пахло слабым пивным перегаром.

– Вот так всегда, никакой ласки, – притворяясь обиженным, проговорил Марк и поспешил уйти, чтобы вымыться и переодеться.

Мэнси проводил его отеческим снисходительным взглядом и вошел в лифт.

– Маркуша, где ты пропадаешь все утро? – раздался голос мадам Мэнси, когда Марк неосторожно громко хлопнул дверью своей комнаты. – Тебя ждет у себя господин Вэл. Нехорошо заставлять ждать такого человека. Да, где же ты? – нетерпеливо переспросила она, не услышав ответа от сына.

– Я в душ, маман, я быстро, – выкрикнул Марк, скрываясь за дверью ванной комнаты.

Через двадцать минут он зашел к матери, благоухая тонким парфюмом, в белой сорочке и серо-голубом твидовом костюме, очень шедшем к его голубым глазам.

– Что хотел господин Вэл? – спросил он, целуя матери руку.

– Я не знаю, мой дорогой, – немного кокетничая, проговорила мадам Мэнси.

– Маман, вы сегодня выглядите потрясающе! – улыбнулся Марк, желая расположить к себе мать.

– Спасибо, льстец, – улыбнулась она, предчувствуя подвох в словах сына. – Тебе что-то нужно от меня, не так ли?

Марк скривил губы, изображая, что обижен.

– Почему сразу что-то нужно? Разве я не могу просто сказать обворожительной даме, что она обворожительна? Я же не слепой!

– Ну все, все, – махнула она тонкими пальчиками, унизанными красивыми кольцами, показывая тем самым, что сдается. – Ты меня подкупаешь своими комплиментами, Марк, а я, ты же знаешь, ни в чем не могу тебе отказать. Что на этот раз?

– Ничего, маман, честное слово, ничего, – спокойно ответил Марк. – Вот только, если… – Он оборвал фразу в задумчивости, которая так нравилась в нем его матери.

– Договаривай, Маркуша, – вкрадчивым голосом проговорила мадам Мэнси. – Если что?..

– Да нет, право, пустое, – все еще не решаясь продолжить, отговаривался Марк.

– Ну, мой мальчик, ты же знаешь, как я не люблю этой недосказанности! – возмутилась она, теряя терпение.