Самсон

Глава 1. Гризли

Меня все зовут Ёжик. Дурацкое детское прозвище, но я привык. Родители назвали меня Евсевием в честь древнеримского философа-логика. Это потому, что отец у меня историк, доктор наук, читает лекции в университете, ездит на конференции и всё такое. Мама – врач, но это не так важно. Гораздо важнее, что она очень весёлая, поэтому на это дурацкое имя согласилась, но тут же переделала его в Ёжика.

Мне почти пятнадцать, и я учусь в десятом классе в научном лицее, потому что раньше, до того, как всё это началось, я хотел стать биологом.

А всё началось, когда я впервые его увидел. Это было в июле, в мой первый день на практике в Исследовательском институте биоинженерии и биологии гена в Дубне. Сложное название. Наверное, поэтому все его называют просто Контора.

С самого утра лил холодный дождь. Мама говорит, что ещё помнит времена, когда в Москве в июле стояла жара под девяносто градусов по Фаренгейту, хотя тогда ещё температуру воздуха мерили по Цельсию и это было… около тридцати градусов. Но я уже такого не знал, это ещё когда было! Родители говорят, что многое тогда было совсем иным: не было смартов, вещей из стеклика, в школу ходили в специальной форме… А мне кажется, что в июле дожди лили всегда, иногда стеной, иногда едва морося. Вот в августе или сентябре – тогда вдоволь можно насладиться сухими днями, бывает, по целой неделе ни дождинки, хотя, конечно, и до восьмидесяти градусов не доходит.

Накануне всех практикантов, нас было пятеро, расселили по комнатам и выдали пропуска. Мне казалось, что от общежития до проходной Конторы совсем близко, моя бабушка говорит «рукой подать», но я успел вымокнуть до трусов, пока добежал.

Толстый охранник на входе (на бейдже написано «Пахомов И. В.») посмотрел на меня из-за стойки с подозрением.

– Дождевика, что ли, нет, дуриан?

– Я думал, не успею промокнуть, – сказал я, утирая лицо ладонью.

– Зайди-ка. – Он нажал кнопку, и стекликовая дверь в его каморку открылась. Я шагнул внутрь, хотя и испугался немного. Я вообще слишком робкий, зато это компенсируется умственными способностями. Пахомов И. В. достал из ящика стола полотенце и подал мне.

– Спасибо, – сказал я. Немного стрёмно вытирать лицо чужим, но выбора не было. Зато волосы стали почти сухими. Расчёска у меня всегда с собой, так что в кабинет Медузы я пришёл в приличном виде.

Медузой мы впятером прозвали нашу начальницу Маргариту Николаевну Усс, доктора наук и заведующую ветеринарным отделением института. Если честно, это я придумал ей кличку. Очень уж у неё пронзительный взгляд, так и пригвождает к месту. Взгляд легендарной горгоны Медузы, как известно, превращал человека в камень.

– Медуза, точно, – согласилась со мной Маша Цейхман, когда я высказал свои мысли вслух. – И причесон похож.

Волосы на голове Маргариты Николаевны завивались в тугие кудряшки. Я представил, как они разворачиваются и превращаются в змеиные тела, и рассмеялся.

Ксанка и Анка, кажется, ничего не поняли, но кличку всё равно подхватили, а Вилли сначала сопротивлялся, потому что тщательно охраняет свою независимость, но примерно через неделю смирился. Вилли хороший, хотя Маша и считает, что он слишком большого о себе мнения. Но я с ним с пятого класса дружу, он как раз в нашу школу пришёл, с мамой переехал в Москву из Канады, так что знаю – он просто стеснительный, пусть и ни за что в этом не признается.

Медуза пронзила меня, мои мокрые джинсы и рубашку, осуждающим взглядом, но ничего не сказала. Начала она говорить, только когда Маша, всегда опаздывающая, вошла в кабинет и затворила за собой дверь.

– Так, детки, – сказала Медуза, – если вы собирались на практике развлекаться, лодырничать и бить баклуши, то выбрали совершенно неправильное место и время. Сегодня пришла новая партия животных, так что работы выше крыши. Долго рассусоливать не стану, но малейший промах – и отправитесь восвояси, к мамочке под крыло. От вас требуется преданность делу и дисциплина. Девочки – поменьше болтовни, парни – по территории не шляться. Всё понятно?

– Всё кристально ясно, Маргарита Николаевна, – бодро ответила за всех Маша. Улыбка у неё такая, что любой ей сразу поверит, если не влюбится. Медуза несколько секунд на неё пялилась, я даже подумал, что она сейчас улыбнётся в ответ, – но нет, только моргнула несколько раз.

– Вот ваши пропуска. Цейхман – в лабораторию профессора Громова, не моя епархия, но если что, отвечаю за тебя всё равно я. Никитенко и Вильямс – в третий ветеринарный блок к оборотням, Си… – Медуза посмотрела в свои списки, уточняя фамилию близнецов, – Цини – во второй к младшим животным.

– Зря она запретила нам ходить по территории, а девочкам только разговаривать, – сказал Вилли, когда мы с ним шли по дорожке к третьему блоку, – она просто не знает Анку и Ксанку.

Он поправил очки на переносице.

Я с ним согласился, конечно. Второй ветеринарный располагался в том же здании, в сущности, они только стекликовыми перегородками отделяются друг от друга, так что сестрицам Цинь было с нами по пути. Но их, едва мы из кабинета Медузы вышли, и след простыл. Сказали, что Машу проводят до лаборатории, но мы-то с Вилли знали, что по дороге они разнюхают кучу интересных вещей и разведают множество интригующих закоулков и коридоров Конторы. Точно проныры ящерки.

Ветеринарный блок представляет собой прямоугольное, вытянутое даже, помещение. С одной стороны длинного коридора – боксы с животными за дверями из стеклика, а с другой – помещения для персонала: медицинский кабинет, комната зоотехников, кормовая и кладовые. Но я – не близнецы Цинь, меня не комнаты интересовали, а звери. Тем более что, как сказала Медуза, Контора только что получила новую партию. Звери, конечно, нужны были для исследований, научных экспериментов, но мне любопытно было именно оборотней увидеть, очень хотелось на гризли, например, вблизи посмотреть.

Само собой, я говорю не об обычном медведе гризли, а о Bestia humanoid. Это по-латыни. Если сказать проще – об оборотне. На обычных-то медведей я в любом зоогляде могу насмотреться. Оборотни – другое дело. Конечно, если вы из Сибири или Канады, как Вилли, то, может, вы и гризли-оборотней видели несчётно, как ворон. А я-то всю жизнь в Москве живу. Конечно, на уроках биологии нам показывали оборотней-собак, а у директрисы нашего лицея дома живёт пет-сиамец, но это всё не то, согласитесь, что дикий зверь!

Поэтому, как только мы с Вилли вошли, я сразу ринулся к боксам.

– Э-го-го! – раздался сзади весёлый голос. – Ты куда это такой быстрый?

Я обернулся.

В дверях медкабинета стоял здоровенный детина, просто под самый потолок, рыжий, лицо всё в конопушках и прыщах. Одет он был в защитный костюм, так что сразу понятно – зоотехник.

– Док, – парень обернулся в кабинет через плечо, – тут какие-то пацанчики со своими элключами. Один такой шустрый, что уже в боксах.

– Как в боксах? – Из-за его плеча выскочила светловолосая девушка в белом халате, увидела нас и сразу сделала строгое лицо. – Так, вы Вильямс и Никитенко? Мне Маргарита Николаевна про вас сообщила. Это школьники, на практику, Сава, – пояснила она рыжему. – Меня зовут Алёна Алексеевна, я главный ветеринар. А вас как, мальчики?

Вилли представился обычно, Иван Вильямс, он вообще всегда старается придерживаться протокола, а я сказал, что меня зовут Ёжик. Сам не знаю почему, захотелось Алёну эту удивить.

Она и вправду удивилась – глаза стали большие, круглые, но потом сообразила, посмотрела записи в смарте.

– Ев-се-вий, – произнесла с расстановкой, – всё понятно.

Не знаю уж, что ей там понятно.

– Меня все Ёжик зовут, даже в школе, – сказал я угрюмо. – С самого детства.

– Окей, Ёжик, – сказала Алёна насмешливо, – а ты почему такой мокрый?

Вот у некоторых есть такая привычка – очевидные вопросы задавать. Наверное, понятно, что я под утренний дождь попал, а не купался прямо в одежде.

– Док, – позвал Алёну Сава. Пока мы разговаривали, он заходил в боксы по очереди, как потом оказалось, заставлял зверей перейти в человеческую форму. – Все готовы, можно осматривать.

– Ладно. Вы, мальчики, меня в кабинете подождите, я быстро, – сказала Алёна.

– А можно с вами, Алёна Алексеевна? – спросил я. – Мы только посмотрим, только от входа. Пожалуйста.

– А ты тоже хочешь, Иван? – спросила Алёна у Вилли.

– Да, – ответил он, почему-то хриплым басом, – тоже. Если это не нарушает инструкций, Алёна Алексеевна.

– Тогда слушайте внимательно, и если только хоть что-то сделаете не так, всю практику будете поддоны от звериного дерьма отмывать, понятно? Входит в бокс сначала Сава, потом я, только потом вы. Кнопка двери внизу справа. Вот ты, – Алёна ткнула пальцем Вилли в грудь, – входишь последним и нажимаешь на неё сразу же. Стоите у двери, смотрите, молчите. Никаких контактов с животными, понятно?

Мы сказали, что, конечно, понятно, что же тут непонятного.

В первом сидели лисицы в гомункулярной форме. Ветеринарный бокс – это просто узкая комната с маленьким окошком под самым потолком. У стены – приваренная к полу лавка с фиксаторами, на всякий случай. В углу у окна стояли миски с недоеденным рыбным фаршем и водой.

Лисы, все три штуки, сбились в такой плотный клубок, что не сразу разобрать можно было, где чья рука или нога.

Сава подошёл к ним почти вплотную, угрожающе навис, так что одна из лис затряслась крупной дрожью, словно в лихорадке.

– Боится… – сказал я невольно.

Алёна резко обернулась ко мне, строго сводя брови.

– Никаких разговоров!

– Да-да, простите, – поспешно ответил я и даже отступил на полшага назад, упёрся мокрой рубашкой в стеклик. Вилли посмотрел на меня осуждающе.

Алёна села рядом с лисицами, осторожным, плавным жестом отстранила Саву.

– Всё хорошо, – сказала она тихо, но отчётливо. – Я доктор, я вам помогу.

Одна из лис подняла голову и посмотрела на Алёну узкими азиатскими глазками. Конечно, смысла слов она не понимала, но интонацию, как любой зверь, улавливала.

– Я доктор, – повторила Алёна очень спокойно. Лисица, которая смотрела на неё, выпростала тонкую ручку и осторожно потрогала медицинский анализатор, который та держала в руках.

Анализатор, кстати, был крутой, я таких ещё никогда не видел. Сразу можно не только температуру, давление, пульс измерить, но и параметры роста и веса, и даже предположительный диагноз поставить по радужке глаза. Я решил, что потом обязательно попрошу его и разберусь подробнее.

Любопытная лисица уже сидела у Алёны на коленях, а остальные тоже расслабились, только самая маленькая всё ещё подрагивала время от времени.

Конечно, принять гомункулярную форму оборотней за настоящего человека можно только в темноте или сослепу. Особенно это понятно было сейчас, когда лисы перестали бояться. Ноги и руки у них были слишком тонкие, а тела, наоборот, раздутые. Они скорее походили на странных, явно нездоровых детей…

Я не удержался и спросил:

– Сколько им?

Алёна глянула на меня сердито, но всё-таки ответила:

– Лет восемь, точно неизвестно, потому что их уже взрослыми выловили в дикой природе. Какой-то коллекционер. Хорошо хоть, вовремя понял, что не справляется, – в целом они здоровы, но сильно истощены, видимо, так и не привыкли к корму. – Алёна вздохнула. – Назначу им пока второй рацион, слышишь, Сава? И витамины проколем, а там видно будет. В порядок их приведём.

В коридоре, пока не вошли в следующий бокс, Вилли подал голос:

– Алёна Алексеевна, можно спросить?

– Спрашивай, Вильямс, – она улыбнулась.

– Ведь это звери для лабораторий, так? Всё равно они для опытов, зачем их в порядок приводить?

Я даже задохнулся от такой глупости, думал, сейчас Алёна ему задаст. Сунулся на практику такой неуч! Но она только ещё сильнее разулыбалась, так что на щеках появились ямочки.

– А это, Вильямс, наша миссия и есть. Для чистоты экспериментов нужны здоровые животные. Сейчас вот мы закончим осмотр, а потом покажу вам заявки на них. Кому-то нужны только самые здоровые, в лабораторию Громова например. Они регенерацией занимаются сейчас. А кому-то, как когнитивистам, подойдёт и старое животное, зато контактное, расположенное к человеку.

– И вы решаете, кого куда направить? – спросил Вилли и поправил очки. В его голосе так ясно слышалось восхищение, что мне стало стыдно.

Алёна тоже покраснела.

– Не совсем так. Я даю характеристику, как можно более полную, и рекомендации. Решает всё-таки руководство. – При этих словах она так прищурилась, что я едва сдержал смех – очень похоже на Медузу вышло.

В следующем боксе были два кролика, сверкавшие красными злыми глазами, потом енотовидные собаки, у одной из которых оказалась повышенная температура, лабрадор по кличке Чарли, совсем старый чёрный медведь, списанный из цирка, и, наконец, в последнем ждал гризли.

Честно говоря, к этому моменту я даже устал от впечатлений. Столько зверей, столько новых сведений! Алёна-то все показания анализатора записывала в смарт, а у меня голова вовсе не так хорошо обрабатывает информацию, уже ощущалась перегрузка. А тут ещё гризли! Может быть, поэтому к последнему боксу я позабыл уже все строгие инструкции и вошёл первый, сразу, как только дверь из стеклика отъехала в сторону. Вошёл и обомлел! Гризли лежал прямо на полу, не на кушетке, и был в аниме! Огромный, он занимал почти половину комнаты; я только один шаг сделал вперёд, подталкиваемый Савой, а очутился почти рядом с его огромной мордой. Вытянутые челюсти явно могли перекусить пополам мою руку одним махом. Шерсть медведя была темнее на холке и становилась светлее ближе к носу. Но больше всего впечатляли длинные, в полфута, жёлтые когти на лапах.

Сава рывком, довольно грубо отодвинул меня к стене и в одну секунду схватил зверя за загривок.

– Ах ты дрянь! – заорал он так, что у меня сердце в пятки ушло. – Сказано в человека превращаться, тварь! – Он приподнял голову медведя за шерсть и ударил его тяжёлым ботинком с железными набойками в челюсть.

Честно скажу, я зажмурился. Я уже говорил, что трусоват? Ну вот. Но зато всё слышал: Сава ещё несколько раз его ударил, а потом зверь начал трансформацию.

Вилли схватил меня за локоть – мои глаза открылись сами собой.

Глава 2. Кошечка

На уроках биологии мы видели кота нашего директора в аниме, видели его гомункула, но сам процесс трансформации можно было наблюдать только в учебных фильмах и на картинках. Считается, что звери не любят, когда люди видят их оборот, стесняются, что ли. Папа объяснял мне, что традиция хотя бы отворачиваться, когда видишь перекидывающегося оборотня, уходит корнями в древние представления о магии и всём таком, но я мало что понял. Одно ясно: оборотень, чью трансформацию ты видел, скорее всего, будет ненавидеть тебя.

В общем-то неудивительно. Это то ещё зрелище, надо сказать. Я открыл глаза, когда трансформация гризли уже шла вовсю. На нём практически не было кожи, кое-где ещё остававшаяся шерсть висела грязными клоками. Потом стали видны белые кости, сжимающиеся и разжимающиеся лёгкие за решёткой грудной клетки, которая становилась всё меньше. Сава всё это время держал медведя за холку, но постепенно она превратилась в шею довольно крупного почти человека. Зверь дёрнулся, вырвался из хватки и упал на бетонный пол. У Савы в горсти осталась жёлтая шерсть. Почему-то я запомнил этот яркий клок в чёрной защитной перчатке лучше всего.

Я покосился на Вилли, который так и не выпустил из рук мой локоть. Он стоял закрыв глаза, бледный как полотно. А Алёна так даже отвернулась! Получается, что зверь теперь будет ненавидеть Саву и… меня.

Я ещё раз посмотрел на гомункула. Из него, честно признаюсь, так себе человек получился. Он был большим, наверное не меньше Савы, с густой порослью рыжих волос не только на голове, но и на плечах, бёдрах и спине. Когда Сава поднял его, обессиленного переходом, бросил на кушетку и зафиксировал, стало видно, как непропорционально он сложён: ноги короткие и тонкие, а плечи и грудь широченные – они почти не помещались на лавке. Но больше всего меня поразило его лицо. Вроде бы оно было похоже на человеческое, очень некрасивое правда, но стоило приглядеться – и становилось понятно: не бывает у людей такого выступающего лба, таких широких скул. Ноздри его большого носа раздувались, а маленькие, глубоко посаженные глазки сверкали злобой. Гризли глубоко дышал, но теперь уже ясно, что не от усталости и перехода, а от ярости. Слева на скуле растекался широкий кровоподтёк от Савиного ботинка.

– Готово, док, – глухо сказал Сава, когда защёлкнул последний фиксатор, эластичная лента которого проходила через лоб, прямо над густыми бровями гризли.

Алёна подошла не сразу, и анализатор в её руках ходил ходуном.

– Температура немного повышенная, – сказала она со вздохом. – Но это может быть из-за стресса. – Тише, всё хорошо, – она обратилась к гризли, – я доктор, и я тебе помогу.

– От стресса, как же, – хмыкнул недовольно Сава. – От лютой злобы, док. Я в Красноярске службу проходил как раз в отстойнике, где таких, как этот, приводили в чувство. Тут или ты его сломаешь, или убьёшь, третьего не дано.

– У нас не дисциплинатор, Сава, – сказала Алёна, записывая показания анализатора в смарт. – И этот гризли – самый ценный экземпляр во всей партии. Если ты… если мы его угробим, нам Маргарита голову откусит.

При последнем слове гризли весь дёрнулся в путах, глухо зарычал. Мне показалось, если бы не фиксаторы, он бы действительно попытался Алёну цапнуть. Та вздрогнула и попятилась.

– Ну, ты, – пригрозил зверю Сава, – не рыпайся у меня, ценный экземпляр.

И он сплюнул на пол.

– Ладно, всё, я закончила. Не входи к нему без электрошокера, Сава. Через пару часов снимешь фиксаторы, хорошо? Пойдёмте, мальчики.

Алёна направилась к двери, Вилли, разумеется, развернулся за ней. Но тут мне в голову пришла странная мысль. Её непременно нужно было проверить! Я быстро подошёл к зафиксированному зверю, даже чуть наклонился над ним и громко сказал:

– Укусить!

Ну и писклявый у меня в тот момент был голос!

Но своей цели я достиг: он дёрнулся и зарычал, оскалил зубы даже.

– Э-го-го, ты что это, малой! – закричал на меня Сава, схватил в охапку и вытащил за дверь. – Ты чего зверюгу дразнишь?

– Он понял! – пропищал я. – Понял команду, Сава, Алёна Алексеевна, он понял!

– Не говори глупостей, Ёжик, – Алёна смотрела на меня недоверчиво, – Bestia humanoid этого вида почти совсем не приручается.

– Да он на кого хочешь бросился бы, – поддакнул ей Сава. – Совсем конченый он, только пристрелить. На бешенство его проверьте, док.

– Нет, – сказал я, но теперь уж совсем тихо, себе под нос, только Вилли меня и слышал, – я видел по глазам, что он понял.

– Обеденный перерыв, мальчики. – Алёна встряхнулась и снова улыбнулась нам всем как ни в чём не бывало. – Столовая, ребятки, в главном корпусе, а у вас всего час, не опаздывайте, впереди много бумажной работы.

Только выйдя на улицу, где снова лило, я понял, как на самом деле устал за эти полдня. Вилли поделился со мной дождевиком, и мы шли по плиткам дорожки, ведущей к главному корпусу, похожие на кислотно-зелёную гусеницу, что-то вроде табачного бражника.

Тут нас догнали Анка с Ксанкой.

– Эй, вы кудай-то? – спросила Анка. Я понял, что это она, по жёлтым резиновым сапогам, которые были на ней с утра. Только их мне и было видно из-под полы дождевика, которую я приподнимал локтем. Ксанка носила красные резинки.

– В столовую, у нас только час на обед, – ответил Вилли. По его лицу было заметно, что и у него столько впечатлений, что за час они никак не выветрятся: щёки бледные и губы совсем синие, что с ним случалось от сильной нервотрёпки.

– Тю, – сказала Ксанка, – так вы длинным путём идёте. Айда за нами, лошарики, мы проведём вас напрямик.

Её сапоги соскочили с плиток на газон, и я застонал – мои кроссы только-только начали обсыхать, а тут снова набирай воды по полной.

Но, с другой стороны, Анка и Ксанка никогда не подводят в части разведки – они привели нас с Вилли к неприметной двери сбоку серого здания главного корпуса Конторы. На ней, разумеется, было написано «Не входить. Только для допуска „A“», а чёрт его знает, был ли у нас этот допуск «А», но близнецам такие надписи нипочём. Бабушка бы сказала «как комар чихнул». Вилли затормозил было, но я его подтолкнул, и мы наконец смогли стащить с голов треклятый дождевик. В коридорчике за дверью было темновато, раздавалось тихое ровное гудение и узкая лестница круто взмывала вверх.

– Вы точно, девочки, знаете, куда идти? – обеспокоенно спросил Вилли.

Ксанка состроила презрительную рожицу, но ничего не сказала. Ксанка и Анка – наполовину китаянки. Их мама познакомилась с отцом, пока училась в Пекинском университете в аспирантуре, но потом как-то у них не сложилось, так что близнецы всю жизнь проводили полгода в Пекине, полгода в Москве и иногда в самые неожиданные моменты забывали русские слова.

Пока Вилли сворачивал мокрый дождевик, Анка уже махала нам с лестницы. Мы поторопились подняться за ней и оказались в узком техническом коридорчике, расположенном вдоль глухой стены, за которой гудение, слышное и снизу, раздавалось ещё отчётливей.

– Что там? – спросил я.

– Лаборатория Громова, – ответила Анка громким шёпотом. – Давайте, не будьте тормозами.

Девчонки неслышно проскользнули в самый конец тёмного коридора. Здесь было две двери: одна, более массивная, явно вела в лабораторию с гудением, а вторая – обычная стекликовая. Анка приложила к ней свой элключ, и та шустро отъехала в сторону.

Мы оказались в большом холле у самой столовой! Вот это да! Народу здесь было порядком, но, кажется, никто не обратил особенного внимания на то, что практиканты выходят из технического коридора, – все были заняты своими делами, обменивались новостями, садились компаниями за столы. У кассы скопилась длинная очередь, человек в двадцать, зато почти из самого её начала нам помахала Маша.

– Отлично, – ухмыльнулась Анка, – короткий путь привёл нас к победе!

– Ну, рассказывайте, – сказала Маша, когда мы набрали еды, расплатились и уселись в углу за большой стол. – Как первый день?

– Парни – лохи, – ответила Ксанка категорично. – У них там медведи, лисы, а у нас котятки и ми-ми-ми.

Я чуть не поперхнулся от возмущения, даже Вилли что-то пробурчал с набитым ртом, что было совершенно на него не похоже.

– А вы завидуете, – сказала Маша. Хотя её слова и звучали обидно, близнецы не обратили ни малейшего внимания – невозможно было обижаться на Машу, когда она улыбалась. – Про их гризли все только и говорят, хотя и под большим секретом. Наша лаборатория, то есть лаборатория профессора Громова, надеется заполучить его. Но есть ещё профессор Сухотин, бихевиорист и зоопсихолог, он тоже надеется. Только ведь без шансов, что скажете, мальчики? Да расскажите вы, успеете наесться.

Мы с Вилли и в самом деле здорово проголодались. Маше хорошо, она каким-то непостижимым образом умудрялась и есть свой салат, и болтать.

Я дожевал кусок котлеты, запил глотком сока и начал:

– Гризли потрясный! Огромный, почти во весь бокс, и злой как чёрт. Зубищи по футу!

– Не уверен, – перебил меня Вилли, – что информация о зверях предназначена для общего пользования. Алёна Алексеевна, думаю, была бы против.

– Кто такая Алёна Алексеевна? – Маша улыбалась теперь персонально Виллику, мол, не хочешь про медведя, давай про другое поговорим.

Вилли почему-то покраснел до самых ушей, но ответил:

– Наш ветеринар. Она очень… строгая.

Я расхохотался. Строгая? Нет, вы только поглядите-ка на него. Медуза вот строгая, а Алёна по сравнению с ней просто кошечка. Я уже собрался было высказать эту острую мысль вслух, как Алёна Алексеевна, совершенно не похожая на кошечку, в самом деле строгая и собранная, подошла к нам.

– Мальчики, у нас ЧП. Здравствуйте, девочки, – поздоровалась она с Машей и близнецами. – Анализ показал, что у енотки с температурой пироплазмоз, надо выбраковывать.

– Мы готовы, – быстро сказал Вилли и даже вскочил с места.

Алёна устало на него посмотрела и покачала головой.

– Нет, мальчики, мне поможет доктор Осин из второго бокса, а вас я отпускаю на сегодня домой. Мне с вами некогда будет возиться, да и с такого начинать со зверями работать ни к чему. Карты заполним завтра.

Она развернулась и пошла, вся поникшая, погасшая даже.

– Выбраковка, – спросила Маша медленно, – это то, что я думаю?

Ксанка сделала жест большим пальцем поперёк горла.

– Ох, как жалко…

Вилли сел. Он выглядел смущённым. Может быть, потому, что сам не до конца понял, в чём так резво вызывался Алёне помогать.

– Интересно, как это происходит? – спросил он задумчиво. – Декапитация, как у мышей?

Лабораторной мыши, чтобы вы понимали, по окончании эксперимента производят эвтаназию путем быстрого отсечения головы специальной гильотинкой. Мы все, ученики биологического класса, это знали, видели учебные фильмы и всё такое. Но одно дело – знать, а другое дело…

Ксанка оторвалась от смарта, где отыскала нужную информацию.

– Инъекция Т-61, – сказала она мрачно. – Надеюсь, она не будет страдать.

– Наоборот, – сказала Анка и положила ладонь сестре на плечо, – она наверняка страдала бы, если оставить её болеть.

– Ну вообще-то это лабораторные животные, – сказал я. – Они, само собой, будут страдать, если это понадобится для науки. Тут уж ничего не поделаешь.

Я произнёс это и сам удивился, как мерзко прозвучало. Правда же, так бывает: говоришь вроде бы справедливую вещь, а получается дрянь…

Енотки, о которых шла речь, не произвели на меня особенного впечатления, пока мы их осматривали. Гомункулы у них были пухлые, темноглазые и ширококостные, каждая была мне по грудь, а я не так уж и высок (это только пока, я ещё расту!). Сидели на кушетке смирно, рядком, как подружки. Одна только, больная, всё заваливалась на бок из-за лихорадки и жадно принялась лакать из миски, когда Алёна закончила осмотр и позволила ей. А потом забралась обратно, села рядом с сестрой как ни в чём не бывало. Вторая енотка ещё так прихрюкнула на неё, мол, как себя ведёшь перед людьми, невоспитанная.

Хотя это я уже сочиняю, конечно. Нельзя очеловечивать животных и приписывать им наши эмоции – ненаучно.

Но всё равно я здорово загрузился после своих же слов, ещё и Маша так на меня посмотрела – вроде бы и возмущённо, и разочарованно.

Хотя с Вилли мы дружим давно, Машу я знаю ещё дольше: мы и соседи, и даже в детский сад ходили вместе. Раньше я считал, что дружить с девчонкой невозможно, а теперь… Теперь я бы написал в соцсеточке статус «Всё сложно», если бы там был отдельный вопрос про Марию Цейхман. По крайней мере, её укоризненный взгляд и печально-серьёзное выражение лица меня совсем прибили…

Хорошо, что Маша Цейхман не умеет долго унывать.

– Ладно, Ёжик, – она всё-таки улыбнулась, – шагайте с Вилли в общагу, раз у вас полдня выходных. Обязательно прими горячий душ, а то ходишь целый день с мокрыми ногами, ещё заболеешь. Вечером я всё равно заставлю тебя всё рассказать про вашего гризли.

И она упрямо тряхнула кудрявой головой.

Мы с Вилли в самом деле побрели в общежитие, деля на двоих его дождевик.

– Я уверен, – сказал Вилли немного невпопад. Мы только что перешли шоссе, и я неловко наступил в особенно глубокую лужу, так что кроссовки заново набрали воды и захлюпали. Но Вилли этого, кажется, даже не заметил. – Я уверен, – продолжил он, – что Алёна Алексеевна просчитала все варианты и другого выбора просто не было. Алёна Алексеевна не допустила бы…

– Слушай, – перебил я, – что ты заладил: Алёна Алексеевна то, Алёна Алексеевна сё, вскакиваешь при ней, краснеешь. Ты влюбился, что ли? Так она лет на десять тебя старше, наверняка замужем, и вообще ты для неё ещё сопля. Слышал, как она… – Тут я выпрямил спину и, мне показалось, очень похоже изобразил мурлыкающие интонации Алёны: – Мальчики, идите домой, утрите носики.

Вилли остановился и вытолкнул меня из-под дождевика.

– Знаешь, Ёжик, – сказал он, при этом его мокрые уши горели огнём, я почти видел, как от них шёл пар, – ты – дурак.

Развернулся и пошёл в общагу быстрым шагом.

Я остался стоять под струями холодного осеннего дождя, совершенно с ним согласный.

Глава 3. Помидорка

Когда я, насквозь промокший, добрался до нашей с Вилли комнаты, он сделал вид, что не знаком со мной.

Я снял с себя мокрую одежду, залез под душ, но долго там не продержался – голова закружилась. Кое-как вытерся, пошёл в комнату и залез в постель. Помню, смотрел из-под одеяла на читающего Вилли и думал, что надо бы как-то попросить у него прощения, потому что виноват. В чём конкретно, я к тому моменту уже позабыл – в голове всё перемешалось, как будто мозги взболтали ложечкой. Ухватишь одну мысль, думаешь её, а она – раз – и оборвалась, перед тобой уже другая… Потом мне стало казаться, что Вилли обрастает шерстью и превращается в зверя, в огромного чёрного пса. Он скалился, рычал, а у меня не было ни защитного костюма, ни электрошокера или плети, с которыми зоотехники, вроде Савы, обычно входят к крупным животным.

Выплыл я из кошмара, когда почувствовал прохладную руку на лбу.

– Ах, глупый Ёжик, – сказала Маша ласково, – зачем же ты под дождём бегал? Просыпайся, я тебе чай с малиной сделала.

– Это я виноват, – сказал Вилли, – оставил его без куртки. Он меня дразнил.

Я открыл глаза, приподнял голову:

– Нет, я и без этого был уже мокрый с самого утра. Со мной всё в порядке, проспал только весь вечер.

Маша всё-таки заставила меня напиться чаю прямо в постели. Утверждала, что её бабушка варит особенное варенье из особенной малины, которая растёт только у них на даче и больше нигде. Моя бабушка варенье варит не хуже, но спорить про такое глупо, согласитесь. Чай, как по мне, был чересчур сладкий, но я подчинился. Вскоре пришли близнецы и принесли пирожков со шпинатом, Вилли сделал бутерброды с колбасой, сыром и огурцом. И в общем, собралось что-то вроде вечеринки вокруг постели «больного».

Анка и Ксанка рассказывали про своего доктора Павла Осина, какой он замечательный, знающий и весёлый. Он провёл почти два часа в третьем блоке, помогая Алёне с енотами, а близнецы оставались у себя за старших. У них в блоке были обычные лабораторные животные: мыши, крысы, морские свинки и кролики – никаких оборотней.

– Как там всё прошло, в третьем? – спросил у них Вилли, покраснел и покосился на меня. Я сделал вид, что ничего не замечаю.

– Павлуша сказал, что непросто. Тем более что теперь и вторая енотка под подозрением, – ответила Анка.

Ксанка добавила:

– Ещё он вашу Алёну нахваливал, какой она грамотный специалист и как всё чётко сработала. Кажется, он в неё влюблён.

Вилли смутился ещё больше.

– Ну, Алёна Алексеевна в самом деле отличный специалист, – сказал я, – разве поставят плохого доктора на блок с оборотнями?

Все со мной согласились, и разговор перешёл на другое.

– Как хотите, а вы всё-таки должны рассказать нам про вашего гризли, – сказала Маша. – Сегодня после обеда меня послали с бумагами из лаборатории на административный этаж, и я слышала, как в кабинете Медузы профессор Громов и профессор Сухотин кричали друг на друга и на неё из-за этого медведя.

– Что за ерунда? Почему именно из-за медведя? – удивился я.

– Серьёзно, так и было. Там целая толпа собралась у кабинета, и одна девочка, секретарь, рассказала мне, что за медведя Контора заплатила круглую сумму и ещё неизвестно, когда будет следующий. Поэтому все и ругаются. А ещё слышала, что он проблемный, это правда?

Я поглядел на Вилли. Тот кивнул, как бы соглашаясь с тем, что придётся всё-таки им сказать. И тогда я рассказал всё про Саву, про оборот прямо в нашем присутствии и даже про то, что мне показалось: он понимает речь.

Маша слушала очень внимательно, но, когда я про понимание речь завёл, только поморщилась.

– Даже если бы он умел распознавать слова людей, – сказала она, – он же гризли, медведь из Америки, слова были бы английские или французские.

Логично.

– И если всё так, как вы говорите, – сказала Маша довольно, – то, скорее всего, медведя отдадут нам, то есть Громову. Буйного зверя не станут отдавать для исследования зоопсихологам.

В этом тоже был резон…

– Знаешь, – ответил я, немного помолчав, – от твоей малины меня что-то снова в сон потянуло.

Я забрался под одеяло и отвернулся к стене. На самом деле спать мне не хотелось, просто расхотелось разговаривать. В лаборатории Громова изучали регенерацию, которая у оборотней происходила во много раз быстрее человеческой. Проводили разные, очень полезные для науки эксперименты, пересаживали лабораторным животным искусственные органы, например, изучали приживление: ломали кости и не давали перекидываться в аниму, чтобы срасталось у гомункула, а потом смотрели, остаются ли костные рубцы в зверином обличье и так далее. Это всё были очень важные для человечества исследования… Я вспомнил, как зарычал на меня медведь, когда я скомандовал ему «укусить». Эх, честно говоря, если совсем крепко подумать, то это и вправду скорее было похоже на реакцию на меня самого – ведь я видел его оборот – и на интонацию голоса, а не на понимание слов.

Папа часто говорит, что человечество воспринимает мир не объективно, а в силу своих представлений и эмоций. Как по мне, так это какая-то чушь, ведь когда на улице идёт дождь или светит солнце, это от меня не зависит. Но тут, с этим медведем, я был готов согласиться – возможно, мне просто хотелось, чтобы он понимал больше, чем думают остальные…

На следующий день от моей простуды остался только жестокий насморк. Уж теперь я, наученный горьким опытом, надел и дождевик, и резиновые сапоги вместо кроссовок, и вместе с самым пунктуальным на свете человеком – Вилли – мы стояли у дверей бокса ровно без пяти восемь.

– Вот увидишь, – сказал я гнусаво, вглядываясь в ещё тёмные окна, – Алёны ещё нет, а дежурный техник вообще спит.

Алёны и в самом деле не было. Зоотехник, правда, не спал, а сидел у себя в «каптёрке». Это странное слово, похожее на словечки моей бабушки, я впервые услышал именно от него. Был он гораздо старше Савы, такой же широкий в плечах, хотя и пониже ростом. Седую голову он держал чуть наклонённой вправо, присматриваясь, словно большая хищная птица. Звали его Петром Симеоновичем.

Когда мы заявились, он ещё не кормил животных, хотя те уже ждали – вон, лисы так и шныряли в анимах около двери – за мутным стекликом мелькали их быстрые тени. Техник не торопился – пил чай из большой фаянсовой кружки и нас с Вилли пригласил.

– Давайте, ребятки, – сказал он. – А то чтой-то вы раненько. Напьёмся чаю перед трудовым деньком, самое милое дело.

Он налил нам чай и придвинул пачку песочного печенья. Мы с Вилли сели на кушетку, такую же, как в боксах, но застеленную стареньким одеялом в сине-белую клетку.

Я отхлебнул и тут же обжёг нёбо и язык.

– Вот то-то, – сказал Пётр Симеонович, словно продолжая уже начатый разговор, – а доктор-то наша, наверность, придёт не скоро, умаялась вечор. Зверюшка-то вроде плёвенькая, а учудила.

– Что учудила? – спросил я.

– Меня-то не было, – ответил он, – сменщик сказывал. Алёнка к ней со шприцем, в котором яд, значится. Та уже в лихорадке, даже не реагировает, зато вторая как почуяла: принялась верещать, кусаться, в шкуру оделась. Сава её огрел, да бесполезно. Кое-как оттащили, стала доктор колоть, а та возьми да и начни перекидываться в самый тот момент: кишки, рёбры наружу, так и издохла на серёдке. Игла, говорит, там в грудине и осталась, сама по себе не зверь, не человек, а так – месиво, только ручка тоненькая, как у малой девчоночки, торчит…

Меня затошнило, чай завонял рыбьей тухлятиной. Я отодвинул кружку.

– Спасибо, – сказал и пошёл к боксам.

– А вы в Красноярске с Савой работали? – спросил Вилли за моей спиной.

– Точно так, в Красноярске.

– Я потому догадался, – пояснил Вилли, – что у вас на кружке написано «Красноярск».

– И верно, ловкий ты какой! – восхитился Пётр Симеонович. – Работали вместе в охотхозяйстве, в отстойнике, то исть в дисциплинаторе – так по-правильному. Я вообще со зверьём с малых лет…

Я больше не слушал, пошёл мимо дверей боксов, вглядываясь в их стекликовую зелень. Видно через них было плохо, потому что внутри горел только приглушённый свет, но я не столько силился что-то разглядеть, сколько стоял то у одного, то у другого, прислоняясь горячим лбом к прохладной рифлёной поверхности.

Вчерашние мутные мысли ко мне вернулись. Так-то понятно, что животные чувствуют эмоции, и енотки могли понять что-то по настроению Алёны, но могло быть и так, что она, или доктор Осин, или Сава сказали что-то вслух, ведь никто из них ради животных не стал бы осторожничать…

Я дошёл до бокса с гризли и постоял у двери.

В это время щёлкнул тумблер, и у зверей зажёгся яркий дневной свет.

– Подъём, – скомандовал Пётр Симеонович на весь блок, – мыться и завтракать!

Я поглядел в бокс медведя и ахнул.

– Пётр Симеонович, Пётр Симеонович, а почему гризли зафиксирован? – бросился я к зоотехнику. – Алёна Алексеевна ещё вчера велела его освободить.

– Так ли? Сава, видать, позабыл мне доложить. Но это мы сейчас. Исправим, не волнуйси.

Пётр Симеонович подхватил электрошокер и открыл дверь.

– Ты не входи, – скомандовал мне через плечо так строго, будто и не он вовсе.

Я остановился у входа.

Пётр Симеонович подошёл к зверю, который был растянут на кушетке точно так, как мы оставили его вчера. Мало того что без малейшего движения тело наверняка затекло, ремни фиксаторов мешали ему перекинуться в аниму. Известно, что оборотни принимают гомункулярную форму только рядом с человеком, и всем им просто необходимо хотя бы на несколько часов в сутки переходить в аниму и отдыхать.

Пётр Симеонович оглядел зверя со странной ухмылкой, потом нажал кнопку, и фиксаторы разом отстегнулись с громким щелчком.

– Давай-ка, – сказал Пётр Симеонович и пихнул медведя выключенным шокером в бок. – Свободен.

Тот тяжело перевалился с кушетки на пол, встал на четвереньки. Конечности у него подрагивали, видно было, что застоявшаяся кровь, снова наполняющая сосуды, причиняет боль.

Пётр Симеонович ногой подвинул медведю миску с водой, и тот принялся жадно лакать, время от времени переводя дух.

– Ничего, отойдёшь, – сказал Пётр Симеонович, – и не такое, небось, видывал. Ишь, рёбра-то поломаты. Сейчас доктор придёт, так ты не смей её пугать, она душа-человек, ты к ней с добром, и она к тебе. Понял меня? То-то, смотри. Пойдём-ка, парень, – обратился он ко мне без паузы, так что я вздрогнул от неожиданности.

Он вышел и нажал кнопку замка. Но пока дверь закрывалась, я успел увидеть, как гризли поднял голову от миски с водой и посмотрел на меня, чуть опустив нижнюю губу, как делают медведи, угрожая. Взгляд его глубоких глаз был полон ненависти.

Вместе с Петром Симеоновичем мы убирали в боксах и выдавали зверям положенный завтрак, когда пришла Алёна. От вчерашней озабоченности не осталось и следа – она держалась по-прежнему чуть-чуть насмешливо.

– Ну, мальчики, сегодня вас ждёт много бумажной работы. Нужно перенести данные о здоровье животных из компьютерной системы в бумажные карты.

– Это странно, – заметил Вилли, – зачем нужно дублировать информацию на бумажных носителях? Прошлый век какой-то.

– Точно, Вильямс, – согласилась Алёна. – Когда-нибудь от бумажных карт совсем откажутся, но не сегодня. Терпеть не могу бумажную работу, поэтому и перекладываю её на вас, – засмеялась она.

Делать было нечего, Алёна отвела нас в свой кабинет, такой же чистенький и беленький, как и она сама, достала из шкафа и плюхнула на небольшой столик у окна стопку папок разной степени потёртости, включила рабочий ноутбук и ушла проводить осмотр.

Вилли брезгливо потрогал верхнюю, особенно засаленную папку.

– Предлагаю метод разделения обязанностей, – сказал он. – Я диктую информацию, а ты пишешь. Так будет быстрее.

Я не стал спорить, так как всё ещё чувствовал себя немного виноватым перед Вилли, да и пыльные папки, исписанные, уставленные штемпелями карты и справки меня не пугали – наш дом был полон старых книг и документов, иногда потрясающе интересных.

Я взял первую. Это была карта пожилого чёрного медведя. Его гомункул, когда мы его осматривали, выглядел очень плохо: одышливый, лысый и беззубый старикашка. Я пробежал глазами по убористо исписанным строчкам.

– Ты знаешь, что у чёрного медведя есть кличка – Помидорка? – спросил я Вилли.

– Забавная, – ответил тот, открывая файл с данными. – Давай пиши.

– Нет, ты погоди, это же интересно! Он бывший цирковой медведь, представляешь…

Я углубился в чтение карты и замолчал, потому что из записей следовало, что зверь не такой уж и старый, а клыки ему удалили в цирке, на всякий случай. Для безопасности.

– Ёжик, давай работать, – Вилли вывел меня из задумчивости. – Если ты будешь каждую карту изучать по часу, мы до вечера провозимся.

Это была идея! В самом деле, мне вдруг показалось это важным – прочитать все карты. Разве не должен хороший ветеринар полностью узнать историю болезни, то есть анамнез? Но Вилли, конечно, рвётся на практике помогать Алёне, а не над компьютером чахнуть, это понятно.

– Знаешь, – предложил я ему, – я могу сам всё внести. Я серьёзно. Ты иди к Алёне, ей наверняка помощь потребуется, тем более что…

Я не знал, как тут осторожно сформулировать, чтобы снова Вилли не обидеть, но это и не понадобилось – он с радостной улыбкой подхватился, дружески хлопнул меня по плечу и выскочил из кабинета.

Оставшись один, я пересел за стол, достал из рюкзака чистую тетрадку в клеточку, намереваясь сделать кое-какие выписки для себя, если понадобится, и погрузился в чтение.

К обеду я узнал о наших подопечных довольно много.

Лисы оказались привезёнными из Средней Азии, какой-то богатый умник решил, что они принесут ему удачу, ведь их считают духами. А они отказались есть, пить и начали медленно умирать, и тут ему хватило ума продать их. Так они меняли владельцев, падая в цене и, видимо, стремительно теряя вес и товарный вид, пока не оказались в Конторе.

Чёрный медведь, как я и сказал Вилли, был цирковым.

У кроликов вместо карты в папку была вложена одна на двоих справка об отсутствии инфекций. И я, немного подумав, подклеил её на вырванный из тетради листок, на котором написал «Кролик 1» и «Кролик 2», и занёс туда данные осмотра Алёны Алексеевны.

А вот еноты были дикие, семья, выловленная где-то в Карелии…

Чёрный лабрадор – москвич по кличке Чарли, остался без хозяйки, а родственники не захотели содержать пета.

В карте гризли не значилось клички.

На самом верху первого листа, выведенная синей шариковой ручкой, была указана дата заведения документа – двадцать третье ноября две тысячи десятого. Десять лет назад!

И он не был выловлен в Йеллоустоне или на Аляске. Его сдали в дисциплинатор в Ванкувере как вышедшее из подчинения домашнее животное. Странно, что хозяин не сообщил кличку…

Дальше на первой странице шли записи о размере, весе и состоянии здоровья при поступлении, особые приметы гомункулярной формы и прочие обычные сведения. И только в самом низу не слишком разборчиво стояла пометка принимавшего ветеринара: «чрезмерная агрессивность».

И дальше до самого конца всё было исписано мелким почерком по-английски, так что я никак не мог разобрать подробности. Но там стояло целых три штампа о выбраковке! Три штампа, почти точно таких, какой Алёна поставила в карту погибшей енотки. И всё-таки медведь был жив и как-то добрался в Москву.

До обеда я так и не успел толком ничего понять, лазил в интернет, путался в терминах, даже вспотел от усердия. По всему выходило, что прямо сразу после заведения карты гризли напал на человека, охранника, сильно его поранил, был отбракован, но по непонятной причине не убит, а передан в Институт специальной ветеринарии при Университете Британской Колумбии. Все записи об этом, так же как о втором и третьем штампе о ликвидации, были подписаны доктором Л. Доббсом.

К нам медведя привезли из Копенгагенского зоовида, и тамошние записи, гораздо более отчётливые, говорили, что характер у него очень изменился, зверь стал спокойным и податливым к пищевой стимуляции. Однако они всё-таки продали его в Москву…

– Ты всё сидишь? – Алёна Алексеевна заглянула в кабинет. – Уже и обед просвистел, Ёжик. Что ты там копаешься? Иди лучше посмотри, какое у нас тут чудо завелось!

Я с трудом заставил себя оторваться. Мама считает, что у меня чересчур богатое воображение, – так и тут мне привиделась какая-то детективная история, какой-то загадочный поворот в судьбе жестокого зверя, который вдруг стал ручным. Но Алёна ждала, поэтому я закрыл папку с картой гризли и пошёл за ней.

Глава 4. Маша

Алёна привела меня в бокс с собакой. Чёрный лабрадор в аниме прыгал и вертелся вокруг Вилли, который в руке, вытянутой над головой, держал жёлтый мячик. Здесь же, прислонясь к стене, стоял Пётр Симеонович и улыбался.

– Ах, Чарли, – сказала Алёна, войдя, – какой ты умница, какой молодец.

Лабрадор бросился к ней, едва увидев, и уткнулся лобастой головой ей в колени.

– Давай, давай покажем Ёжику, что мы умеем!

Алёна села на кушетку, а пёс встал перед ней, виляя хвостом.

– Смотри, Ёжик. Чарли, сидеть!

Пёс тут же уселся, радостно улыбаясь всей зубастой пастью.

– Чарли, дай лапу!

Пёс с готовностью подал лапу Алёне.

– Умница, какой ты умница!

– Он правда очень сообразительный, – сказал Вилли. – Это просто фокусы, но мне кажется, он умнее обычной собаки. Особенно в гомункуле. Давайте покажем, Алёна Алексеевна.

Алёна кивнула и скомандовала псу:

– Давай, Чарли – человек.

Собака немедленно начала переход, так что я поспешно отвернулся. Алёна и Вилли сделали то же, но я заметил, что Пётр Симеонович и не думал отворачиваться, напротив, смотрел как-то особенно заинтересованно.

– Умница, – сказала Алёна, и я снова посмотрел на собаку.

Правда, теперь это уже была не совсем собака. Гомункул Чарли был невысокого роста, чуть пониже меня, имел густой чёрный волосяной покров и довольно жилистое, вполне пропорциональное сложение. Но самое удивительное, конечно, были его глаза. Большие, очень тёмные, опушённые густыми ресницами. Такие глаза рисовали на старых иконах, я видел в Третьяковке…

Он стоял и смотрел на нас совершенно осмысленно, легко и как-то печально улыбаясь.

Алёна достала из кармана халата пакет с арахисом.

– Чарли, – сказала она собаке, – хочешь орешек?

Чарли встрепенулся, широко улыбнулся, показав ровный ряд белых зубов, в два ловких движения – нечто среднее между человеческими шагами и прыжками собаки – оказался рядом с Алёной и попытался слизнуть угощение с её ладони. Но она быстро сомкнула пальцы.

– Нет, – сказала она, – возьми руками.

Тот выпрямился, внимательно посмотрел на неё, на снова раскрывшуюся ладонь и лежащий там орех. Потом деликатно и немного торжественно занёс руку, взял орешек и быстро отправил его в рот.

– Молодец, Чарли, умница, – похвалила его Алёна и ласково потрепала по плечу. – Давай-ка ещё покажем Ёжику, что умеем. Чар-ли, Чар-ли, – повторила она, отчётливо артикулируя.

– Смотри на его морду, – подсказал мне Вилли вполголоса.

Чарли не сводил глаз с губ Алёны, а его собственные губы дрожали. Но вот, преодолевая сопротивление мышц, из его рта вырвалось глухое, но раскатистое и довольно отчётливое:

– Хххаррр-ллллии.

– Ого! – Я не смог удержаться от удивлённого возгласа.

– Чисто человек! – поддержал меня Пётр Симеонович.

– Молодец, молодец, Чарлуша, умница! – Алёна захлопала в ладоши от радости.

Чарли улыбался во весь рот и даже подпрыгивал немного от возбуждения. Наверняка, подумалось мне, его анима сейчас неистово вертела бы хвостом.

И тут Чарли, как видно не в силах больше сдерживаться, подскочил к Алёне, грохнулся перед ней на колени, схватил её руку и приник губами, точно раб, целующий руку хозяйке.

Алёна ахнула и вырвалась.

Пётр Симеонович в одну секунду подбежал к Чарли, грубо схватил его за плечо, вывернул руку болевым приёмом. Бедняга согнулся и заскулил.

– Нет, нет, отпустите его, он не сделал ничего плохого! – воскликнула Алёна.

Пётр Симеонович послушался не сразу, но потом всё-таки ослабил хватку.

– Я по инструкции, док, – сказал он.

Он отпустил Чарли, тот скрючился у кушетки.

– Наверное, это прежняя хозяйка его научила, – сказал я, – я в карте у него прочитал – у него была хозяйка, одинокая женщина, она умерла, а больше с ним никому не захотелось возиться.

Алёна опустилась на кушетку и погладила Чарли по спине.

– Идите, мальчики, – сказала она устало. – Рабочий день закончен.

Через три дня, было воскресенье, я сидел на подоконнике в коридоре общежития, засунув нос в смарт. Всё это время я безуспешно пытался разгадать записи в карте гризли: перевёл все слова, вызубрил тонну научных терминов, но так и не понял, по какой такой странной причине его то приговаривали к выбраковке, то отправляли в научные центры и писали, какой он сообразительный и добрый. Мне зверь вовсе не казался добрым – мой трусоватый организм сопротивлялся, когда я по какой-то надобности входил в его бокс. Правда, во время дежурства Савы в третьем блоке зверь почти всегда был или пристёгнут к кушетке за руки, или вовсе распластан и зафиксирован на ней, потому что Сава утверждал, что тот сопротивляется, скалится и угрожает. Пётр Симеонович был помягче…

Я сидел на подоконнике, поджав под себя ноги, и то перечитывал со сделанных смартом фотографий записи в карте медведя, то смотрел в окно, где через дорогу от общежития, на лужайке, близнецы с Вилли играли в петанк.

– Ты чего тут сидишь в духоте? – спросила меня Маша, забираясь на подоконник рядом. – Редкий день с хорошей погодой…

– Так. Есть одна задачка, я над ней бьюсь, да никак не могу решить, – ответил я.

В последние дни мы мало разговаривали с Машей, все мы приходили в общежитие и почти сразу же плюхались спать – так уставали на практике с непривычки. Ну, может, неугомонные близнецы продолжали разведывать территорию.

– Будет ещё время, – Маша покачала кудрявой головой, – я вот поняла, что наши задачки все какие-то… – она посмотрела в окно, где Вилли слишком сильно размахнулся, кинул тяжёлый металлический шар и от неожиданности рухнул вперёд, в траву, – детские.

– Почему детские? – спросил я чуть-чуть обиженно. Мне казалось, что моя задачка, может быть в первый раз в моей жизни, стоит того, чтобы над ней биться.

– Ну, знаешь. Вот Дар. Так все профессора Громова у нас в лаборатории называют, сокращение от имени Дарий, – пояснила Маша. – Он над настоящими задачами бьётся. Например, сейчас разрабатывают одно сложное направление в ксенотрансплантологии, хотят добиться, чтобы органы животных можно было пересаживать больным людям. Вот это взрослая, настоящая задача.

Я задумался. С одной стороны, Маша права, но ведь прежде, чем к такой задаче подступиться, надо ещё много чего узнать, да и вообще…

– Думаю, Ёжик, ты прав, – ответила мне она, когда я свои мысли сформулировал. – Поэтому пойдём-ка на улицу, пока снова не полило!

Я не очень понял, какая тут связь, но Маша смотрела на меня и улыбалась, и оттого мне казалось, что солнце светит не только через пыльное коридорное окно на её рыжеватые кудри, подсвечивает левое ухо и тонкую шею, но и прямо на меня. Так ярко, что слепит глаза.

– Красота, – сказал я невпопад, но Маша меня поняла, взяла за руку, и мы поскакали вниз по лестнице через три ступеньки и вскоре уже толкались на траве с близнецами, воюя за право первого броска в новой партии.

Я играл, разумеется, с Машей, и мы сыграли несколько партий, а проиграли по счёту только потому, что близнецы играли за одного человека и безбожно жульничали при этом.

– Теперь вы нам должны желание, – заявила Анка. – И я даже знаю, какое оно будет.

– Не придумывайте, – возмутилась Маша. Она раскраснелась от игры, пушистые волосы сияли вокруг её головы волшебным ореолом. – Знаешь, Ёжик, чего они попросят? Провести их в лабораторию, когда там никого не будет. Всё никак не могут утолить свою жажду исследователей новых территорий.

– Не можем, – довольно миролюбиво согласилась Ксанка. – Но раз проиграли, так надо платить. Если ты трусишь, то пусть хоть Ёжик проведёт нас в свой бокс.

– Ничего не выйдет, – сказал я, – там постоянно кто-то есть – днём Алёна, ночью дежурный зоотехник, вас запалят и надают мне по голове.

– Можно подгадать время, Ёжик, – неожиданно поддержал близнецов Вилли. – Например, в обед. Сава ведь ходит есть в главный корпус, это Пётр Симеонович лапшой быстрого приготовления питается.

– Ничего себе, Ви, – удивился я. – Ты предлагаешь мне нарушить правила?

Вилли смутился, очки начал поправлять. Видно было, как внутри его правильного мозга чувство справедливости борется со здравым смыслом.

– Вы проиграли, – сказал он наконец. – Правильно будет отдать долг. И это не такое уж нарушение правил: у близнецов есть допуск, их вполне доктор Осин может послать с каким-то поручением в наш корпус. А тут ты проведёшь небольшую экскурсию. Показать им Чарли, например, отличная же идея.

Он, конечно, совершенно безобиден и так радуется каждый раз, когда к нему в бокс приходят люди… Но ведь близнецы наверняка к медведям полезут! Знаю я их!

– Так, – сказал я, – вы должны слушаться и соблюдать все правила!

– Конечно, мы будем соблюдать, – быстро закивала головой Анка.

– Зуб даём, – поддержала сестру Ксанка.

Я вздохнул, не очень-то им поверив.

– Закажем пиццу? – спросила Маша, подводя итог этому «совещанию». По всей видимости, она была очень довольна тем, что ей не придётся тайно вести близнецов в лабораторию Громова.

Когда мы поднимались по лестнице в свои комнаты, она взяла меня за руку и шепнула на ухо:

– Я тоже хочу посмотреть оборотней, можно?

От её волос пахло ванилью… Конечно, я сказал да.

В понедельник, когда Сава ушёл на обед, я отправил всем заинтересованным лицам кодовое сообщение: «Долг платежом красен». Тоже бабушкино выраженьице. На моё счастье, Алёны Алексеевны не было в боксе, ещё с утра она ушла на совещание к Медузе, но пока не возвращалась. Так что всё должно было бы пройти гладенько.

Через пару минут я впустил в бокс Анку, Ксанку и Машу, которая прибежала из главного корпуса запыхавшись.

– Там такой дым коромыслом: Медуза хочет отдать вашего медведя Сухотину, но наш проф стоит насмерть, – сообщила она краткую сводку с фронта.

– Всё равно у нас не больше сорока минут на всё про всё, – сказал я. – Вилли постоит у двери и будет следить за временем, а вы со мной по боксам, но только без резких движений. Я возьму на всякий случай шокер из каптёрки, но не уверен, что смогу им воспользоваться, если что.

– Разве они так опасны? – спросила Анка недоверчиво.

– Нет, они спокойные звери, – ответил я, – но если вдруг что, любой оборотень, даже самый небольшой, вроде кролика, в несколько раз сильнее человека. Так что не дёргайтесь, не протягивайте к ним руки, только смотрите.

Я ужасно боялся. Все мои поджилки тряслись из-за того, что непредсказуемые близнецы того и гляди выкинут какой-нибудь номер. Но они, на удивление, вели себя смирно. Поглазели на лис, которые пошли на поправку, поразились маленьким размерам кроличьих гомункулов (самый крупный доходил Анке до груди), разумеется, восхитились сообразительностью Чарли. А вот медведи их не особенно заинтересовали. Старый Помидорка был грустен и задумчив, сидел на кушетке, сгорбившись и глядя прямо перед собой подслеповатыми глазками. К гризли, если честно, я вообще никого не хотел вести.

– Он наверняка привязан, – сказал я, стоя перед боксом в нерешительности, – не на что особенно смотреть.

– Ну и ладно, – заявили близнецы, – пойдёмте лучше опять к Чарлику!

Я согласился и уже отошёл от медвежьего бокса на пару шагов, когда Маша меня остановила, схватила за рукав и сказала твёрдо:

– Нет, я хочу посмотреть на гризли.

– Да дался он тебе, – заныли близнецы, – у нас минут пятнадцать осталось, лучше с собачкой поиграть.

Но Маша смотрела прямо мне в глаза! Разве я мог ей отказать?

– Ладно, идите с Вилли к Чарлику, – сказал я близнецам. Они радостно умчались по коридору.

Мы с Машей остались одни.

– Он опасен, – сказал я Маше. – Раньше не говорил, я читал его карту. Он не раз нападал на смотрителей и знает вкус человеческой крови.

– Да ладно тебе, Ёжик, – ответила она и улыбнулась. – Хватит трусить, пошли давай.

Я трусил, это правда. Но всё равно нажал кнопку, дверь из стеклика плавно отъехала в сторону, и мы вошли.

Медведь, как я и думал, был привязан за руки к кушетке автоматическими пластиковыми фиксаторами. Стоял на коленях. И глухо заворчал, едва мы вошли, даже не поворачивая к нам уродливой головы.

Спина и бока его были покрыты свежими следами от ударов.

– Ох, господи! – воскликнула Маша, едва увидев это. Она ничуть не испугалась, а наоборот, подошла к зверю и даже опустилась рядом с ним на корточки. – Бедненький. Почему с ним так обращаются?

– Сава говорит, что по утрам он не оборачивается в гомункул без… понукания, – сказал я.

Зверь тяжело дышал, с шумом втягивая воздух, раздувая грудную клетку, но рычать перестал, напротив, как будто бы наклонился слегка в сторону Маши, словно приглашая погладить…

– Ну разве так можно! – продолжала Маша. – Смотри, у него руки совсем затекли, ему больно.

Она в самом деле протянула руку и погладила по свалявшимся светлым волосам на медвежьей голове. Тот покорно подставил затылок и даже глаза прикрыл от удовольствия.

И тут Маша протянула руку и отстегнула его путы.

У меня волосы встали дыбом от ужаса. Судорожно я искал кнопку взвода у шокера и никак не мог найти. В моей голове уже проносились картины кровавой расправы, которую неадекватный зверь сейчас устроит.