Соно Вероника. Пьячере!

Глава 1

Как мне не хватает солнца.

Снаружи и внутри.

Весна в этом году совсем на себя не похожа. Куда ни посмотри – везде серость: серый залежавшийся снег, серые дома. И неважно, многоэтажка или барак как у нас – всё одно.

И души.

Скитаются, барахтаются в своей серой жизни между домом, остановкой и работой. Сижу на подоконнике в наушниках и смотрю на остановку, что возле дороги напротив дома. Пасмурное небо нагоняет тоску.

Оборачиваюсь.

И наши обои тоже, отслаиваются в углу от сырости. Вздыхаю и слушаю женский голос в наушниках. Опускаю взгляд на сестру. Она лежит на диване, обнимая подушку, пялится в телефон, потом снова его кладёт рядом и рычит от злости.

Боже, что может быть печальнее на свете, чем злая Карина из-за сплетен?

Хихикаю.

– Соно Верóника. Соно Верóна. Э лей? – Повторяю в слух за голосом в наушниках.

Учу итальянский.

Однажды я сбегу из этого города.

В Италию.

Туда, где всегда солнце, море, счастливые лица, а не эти.

Снова смотрю в окно на людей и спрыгиваю с подоконника, сажусь в кресло напротив дивана.

И не это лицо, что лежит напротив и пилит грустным взглядом потолок. С самого утра моя систер рыдает в подушку и материт профиль одной из местных девчонок. Сестра старше меня всего на год, а по ощущениям, что я старше её года на три.

Глупая!

Стала бы я переживать из-за такой ерунды? Из–за парня. Слишком много чести. Она по уши влюбилась в сына родительских друзей, а тот только из армии вернулся и, конечно, ему льстит чрезмерное внимание девчонок с его района. А на неё внимания не обращает. Вернее, обращает, но не так, как ей бы хотелось. Только по–дружески.

Ладно, скажу по секрету: он сохнет по мне. Сам признался неделю назад, на восьмое марта. Но Никита совсем не в моем вкусе. Я так ему и сказала, прямо в лицо.

Нет, он симпатичный, не спорю. Улыбка, ямочки и всё такое, и рост как я люблю. Но характер. Ненавижу нытиков! Бр-р!

И мне кажется сестра услышала наш разговор.

Ненормалистка!

Пожаловалась маме, мол отбиваю у ней парня, который ей не парень вовсе… по крайней мере, пока. И мама, мой идеал нравственности, устроила разбор моего «недостойного» поведения.

Боже! Я всю жизнь выстраиваю образ правильной и недоступной девушки, а моя ма считает меня путаной. Больно и обидно слышать такие слова от неё!

«Ми кьямо Вероника! Соно путана. Пьячере ди коношерти!» (Меня зовут Вероника! Я шлюха. Приятно познакомиться!)

Если я в кого–то и влюблюсь, то только в итальянца.

Под мелодичный женский голос диктора открываю приложение знакомств и листаю ленту с молодыми итальянцами. Боже, какие они стильные и солнечные.

Не то, что наши в поселке.

Иногда мне кажется, что я родилась здесь по ошибке. Когда выдавали билеты на рождение, кто–то взял и подменил. И вместо итальянской огромной и дружной семьи, меня отправили в эту.

Я даже внешне на них не похожа, разве только на папу, совсем чуть-чуть. А сестра – нет. Она копия мама: тёмненькая, смуглая, с карими глаза, а я наоборот – серо-зеленые глаза, светлокожая и светловолосая.

Я ворона, я ворона!

Белая ворона.

Должна признать, что люблю быть не как все.

Санта Клеопатра! Опять эти всхлипы.

Не могу больше смотреть на сестру. Страдает.

Я снимаю наушники и сажусь рядом с ней:

– А ты знала, что твоё имя Карина на итальянском значит красивая?

Не помогло!

Дурында отворачивается к стене и снова открывает страницу Никиты в социальной сети, разглядывает фото.

– Я про то, что ты красотка и, если будешь тупить, а не возьмёшь своего Никитоса за рога, или что там у него ещё выпирает, это сделает кто–нибудь другой! – хочу еë взбодрить и выхватываю телефон.

– Отдай, живо! – зыркает на меня ядовитым взглядом.

– Никита, любовь моя! – кривляюсь в экран и говорю её наигранным писклявым голосом.

О! Это отдельный вид актёрского мастерства. Мне стоит взять у неё уроки, перед тем как поступать после школы в театральный.

Дома моя сестра – фурия. Слово не скажи, четвертует парой матов, и низким, почти мужским тембром голоса. Но стоит ей оказаться рядом с Никитой, еë голос превращается в соловьиную свирель.

Сю–сю–сю! Тошнит от этой мимимишности.

– Ладно, забирай своего мачо! – хихикаю и отдаю телефон ей в руки. – Надоели твои розовые сопли!

Я подхожу к старому музыкальному центру, что стоит у окна и, выбрав заезженный диск Линды, врубаю на всю катушку:

«Я Верона, я Верона, на-на-на-на!» – перекрикиваю певицу.

На лице сестры появляется улыбка:

– Верóна–ворона! – смеётся от моих паралитических подёргиваний под музыку.

– Давай, вставай! Надо встряхнуться! – кричу, перебивая музыкальный центр. – Пошли сегодня с нами на концерт! По–любому он там появится. Нарядись, накрасься и покажи этому дурачку, что такой красотки как ты он больше не найдёт!

Соседка снизу стучит по батарее.

– О-оу! – нажимаю на паузу. – Я забыла про тётю Любэ́.

Смотрю на сестру, вспоминая, что обещала сегодня заскочить и съездить в аптеку на конечную остановку. Она частенько страдает мигренью, а тут я со своей громкой музыкой.

Как–то даже стало стыдно.

– А разве твоя детская влюблённость не приехал? Пусть сам по аптекам бегает. – цыкает Карина.

Моя детская влюблённость – это она про соседа снизу. Он после школы уехал в Москву к своей сестре, учиться. Не видела его несколько лет и ещё не видеть бы столько же.

– Не знаю, Любэ́ мне ничего про него не говорила. Думаешь, вернулся? – припадаю ухом к полу.

Голоса не разобрать, булькают эхом. Сестра смеётся с меня. Ну, хоть развеселила.

– И часто ты так подслушиваешь? – она встаёт с дивана и падает рядом со мной, прижимаясь к полу. – Ничего не слышно.

– Тише! – недовольно смотрю и, прищуриваясь, шепчу. – Ушли в другую комнату.

– Кто? – тоже шепчет, выпучив глаза.

– Голоса.

Я ехидно улыбаюсь. В голове возникает коварный план. Узнает ли он меня через столько лет?

Знаю, что нравлюсь многим парням: и в школе, и в посёлке, и одногодкам, и парням постарше, как сосед. Люблю проверять эту теорию и ловить восхищенные взгляды.

Ладно! Начинаем эксперимент.

Я встаю и открываю шкаф. Достаю кроп-топ с пуш-ап эффектом, снимаю с вешалки белую, почти прозрачную рубашку. Обтягивающие джинсы уже на мне. Снимаю домашнюю футболку и вешаю на спинку кресла. Натягиваю топ и сверху рубашку.

Моя грудь и так – высока и упруга, но пуш-ап… дай Бог здоровья тому, кто его придумал!

Сестра сидит на полу, оперевшись о диван и смотрит на меня снизу-вверх, улыбается:

– Ты ведьма! Ешь булки, а на животе ни жиринки! – фыркает и снова хватает свой телефон, разговаривает со мной между делом. – А если всё-таки приехал? Что скажешь?

– Сделаю вид, что я к Любэ́! Пришла помочь как обычно.

Я смотрю в зеркало в пол, что является дверью шкафа-купе. Не хватает глянца, поэтому достаю из сумочки бледно-розовый блеск и касаюсь кисточкой губ, а после, поправив пальцем, наношу мазки на скулы.

Сгибаюсь пополам и опрокидываю голову. Взъерошив волосы, выпрямляюсь и радуюсь объёму в волосах.

Готово!

– В таком виде ты пойдёшь в магазин? – усмехается сестра. – На улице минус семь. Ау, ворона!

Она крутит пальцем у виска и снова залипает в телефон.

– Нет, конечно! Если что, вернусь и оденусь во что-то потеплее.

Я ещё раз гляжусь в зеркало и улыбаюсь.

– Бон джорно! Соно Верóника! Мóльто пьячéре! (Здравствуйте! Я Вероника! Очень приятно!)

Сестра закатывает глаза, поражаясь моей уверенности в себе.

– Я пошла! – выхожу из комнаты. – Каблуки или кроссы? – кричу из коридора.

– Валенки! – слышу усмешку в ответ.

***

Я спускаюсь на каблуках по отёсанным бетонным ступенькам на первый этаж. Лишь бы не навернуться. Сколько раз я падала с этой лестницы. Мои шрамы на ногах свидетели тех кульбитов.

Сосед, кстати, тоже.

Первый раз в третий класс.

Не дошла.

Сползла со ступенек, распорола гвоздём бедро, осыпав Ромку лепестками гладиолусов и своим диким воплем. Он ждал меня, чтобы вместе идти в школу. А пришлось дуть на мою рану, пока тётя Любэ́ заливала её зелёнкой.

Это был последний год, когда мы были друзьями. Потом он стал засматриваться на девочек своего возраста.

Растущая грудь решает многое!

А я страдала, что у меня вместо них прыщи и меняла платья в день по несколько раз. Но он всё равно катал на качелях девчонку с соседнего двора и смотрел на неё влюблёнными глазами.

На неё, не на меня – ту, которой дарил цветы, милые открытки с котятами и носил в школу тяжёлый рюкзак. А я стояла в сторонке и тихо его ненавидела, что предал меня и мои незрелые чувства.

Ненавижу!

Я поправляю свой топ – красивая грудь решает всë!

И нажимаю на звонок. Тишина.

Натягиваю лучезарную улыбку и снова жму на звонок. Слышно вошканье за дверью, она плавно открывается.

– Бон джорно! – громко восклицаю, ожидая увидеть перед собой тетю Любу.

Мама миа!

Неожиданно сердце колотится, как сумасшедшее. Передо мной не она, а Роман.

Романов Роман Николаевич собственной персоной.

Раз ромашка, два ромашка, семь!

Вспоминаю нашу детскую шутку и смотрю на него. Он стоит, держась за ручку, изучает меня взглядом или пытается вспомнить.

На его лбу испарина и мелкие капли на голом торсе. Взъерошенные волосы. Дышит часто и вскидывает в вопросе бровь.

– А Любэ́… То есть тётя Люба… дома?

Заикаясь произношу, и не могу отвести от него глаз. А его – такие же синие, как и раньше. Тёмная чëлка спадает на лоб, нос с горбинкой, под ним короткая щетина и на щеках тоже.

Он вымахал раза в два.

Возмужал.

– Мамы не будет пару недель. – Произносит, постоянно выдыхая и оглядываясь, будто я оторвала его от чего–то важного.

Смотрит на меня внимательно, ожидает ещё вопросов.

Интересно, он меня узнал?

– Ясно. Я думала…

– Да, сейчас!

Он захлопывает перед носом дверь. Слышу за ней чей–то женский голос. Стою в недоумении.

Ромка открывает и протягивает мне деньги.

Зачем? Не понимаю…

– Мама сказала отдать, – суëт мне в руку свернутые купюры и снова оглядывается. – У тебя всë?

Он нетерпеливо подёргивает ногой и ждёт, когда уйду.

Опускаю взгляд на трико и еле сдерживаю улыбку. Понятно, от чего отвлекаю!

Я поправляю волосы и прошу сексуальным голосом:

– Можешь тогда больше не стучать по батарее? – натягиваю искусственную улыбку. – Бесит!

– А ты можешь не врубать так громко музыку и не орать, как кошка в поисках кота? Телевизор не слышно!

– Порнушку помешала смотреть? – наглею и с ухмылкой смотрю прямо в глаза.

Ромка фыркает и хлопает перед моим носом дверью.

Опять? Это просто!

Рычу, растерянным взглядом упираюсь в дерматиновую обшивку с мелкими гвоздиками.

Вот придурок!

Денег я никогда не просила, но Любэ́ знает, что я коплю.

Спасибо ей, конечно! Только чувствую себя от этого неловко. Или от того, что наглец выбил меня из колеи. Разворачиваюсь к лестнице и вялым шагом поднимаюсь домой.

Глава 2

Захожу в квартиру с задумчивым видом.

Нужно срочно обсудить эту новость с лучшайшей подругой. Систер в ожидании моего рассказа, выходит из комнаты.

Я молча снимаю каблуки и прохожу мимо неё за телефоном.

– Ну? – спрашивает и переминается с ноги на ногу, выпучив глаза.

Уже забыла про своего Никитоса.

Я снимаю с зарядки телефон и интригующе молчу. Поганенько как-то на душе. Будто съела ложку майонеза, который терпеть не могу.

– Приехал. – сухо выдаю и открываю мессенджер.

– И как? Стал хоть немного симпатичным? Какого роста?

Нахожу в мессенджере «Ленок» и открываю с ней переписку.

– Метр восемьдесят пять или девяносто. А дальше не поняла. Красивый или нет. Вроде ничего. – протяжно отвечаю, бессмысленно пялясь на страницу.

– Надо было с тобой пойти, глянуть на этот шедевр!

Перевожу взгляд на сестру и прихожу в себя.

– Да какой там шедевр! Самовлюблённый кретин, – отмахиваюсь от сестры. – Ты меня сбиваешь! Надо с Ленкой вечер обсудить. С нами пойдёшь? Что ей Бóлику сказать, сколько нас будет?

– Не знаю. Пока не решила. – Карина складывает руки на груди. – А если он не придёт?

– Ну хочешь, я тебе напишу, если появится?

Кивает головой.

– Не придёт, с другим познакомишься.

– Мне нужен только мой! – она делает лицо страдающей Мадонны и уходит на кухню. Слышу, как щёлкает чайник.

Так, Ленок.

Пишу в мессенджер:

– «Аюто, аюто!  (Помогите, помогите!) Код красный!» – ставлю смайлик красного демона.

– «Код красный? (Смайлик выпученных глаз) Месячные? Клуб отменяется?»

– «Раз ромашка, два ромашка, семь!»

Мучаю её ассоциациями.

– «Нужна прокладка с ромашковой пропиткой?»

А–а–а! Не догоняет!

– «Сосед приехал!» – не выдерживаю и говорю прямо.

– «???» – молчание на три минуты. «Приходи! Сама не могу, полы домываю, иначе не отпустят».

«Сейчас буду!»

Тыкаю по буквам и блокирую экран. Лишний раз не хочу выходить на улицу, но всё–таки придётся. По телефону долго объяснять проблему. Ещё дурацкий Т9 коверкает слова. Ленок и так не улавливает мои мысли, а с авто заменой так вообще – Зомби Лэнд.

А голосовые… терпеть не могу эти разговоры по–купечески.

Смотрю на экран. До часа «Х» осталось три часа.

Мои тоже скоро вернутся с работы. Пятница, на час раньше. В аккурат, когда мне нужно будет уйти. Надеюсь, ма будет в настроении и с отцом не успеет поругаться по дороге. Иначе найдёт мне занятие на вечер.

Снимаю рубашку, кроп-топ и надеваю свитер.

Карина на кухне заливает растворимый кофе кипятком.

– Ты куда? – зависает с чайником над кружкой.

– К Ленке! Я на пять сек. Туда-обратно. – надеваю пуховик и залезаю в зимние кроссы. – Иначе меня разорвёт от возмущения!

Показываю ей деньги, что подкинула Любэ́ и кладу их на полку у зеркала.

– Стоп, стоп! – ставит чайник на стол. – Сгоняй за печенéгами! А то кроме дохлого «Сникерса» к чаю ничего не осталось.

– Как? Было же конфет пол пакета?

– Я нервничала, а когда я злюсь, сама знаешь!

– Ладно! Постараюсь не забыть. – с недовольным лицом прячу деньги в карман и выхожу в подъезд.

Не успеваю спуститься на один пролёт, как этажом ниже возникают шевеления. Я машинально приседаю и подглядываю между металлических прутьев за соседской дверью. Ромка выходит в подъезд с какой–то девчонкой. Никогда её не видела. Я всех симпатичных нашего посёлка знаю в лицо и даже поимённо. Мониторю конкуренток.

Ромашка в своих трико и надел, наконец, футболку.

Фу! Как противно слюнями обмениваются, причмокивая.

Он поднял взгляд наверх.

Санта Клеопатра!

Машинально отклоняюсь назад, прикрываю рот рукой.

– Я тебе наберу, завтра–послезавтра! – говорит ей тихо.

Ага, жди… наберёт, как же!

Расходитесь, мне идти надо и ноги затекают!

Стук каблуков отдаляется. Ушла.

Слышу запах сигаретного дыма. Аккуратно подглядываю. Ромка дует кольца в потолок и косится в мою сторону.

Отстраняюсь.

Что делать?

Идти домой или ждать, когда докурит?

Жду. Сижу на корточках, стараюсь не дышать, иначе чихну и всё пропало. В носу свербит.

«Их вилль! Их вилль!» – неожиданно «Рамштайн» разрывает мой телефон.

Ленка, зараза! Всегда не вовремя.

Это фиаско!

Слышу покашливание.

Нет, это провал!

Ладно. Без паники. Если позориться, то до конца и с гордо поднятой головой.

Главное, снова на него с лестницы не свалиться. Как будто так и надо, делаю вид, что была здесь давно и просто ждала звонка из Италии.

– Мáрко, бонджорно! – восклицаю с итальянским акцентом.

Я поднимаюсь и неторопливо спускаюсь по ступенькам, стараюсь на него не смотреть.

– Си, соно а каза! Е ту? Аха–ха… (Да, я дома! А ты?)

Мило смеюсь, будто по ту сторону трубки Марко делает мне комплимент.

Ромка хмурит широкие брови, делает вид, что знает итальянский. А я смотрю пристально в его синие глаза и улыбаюсь мнимому собеседнику.

От волнения мой словарный запас итальянского внезапно заканчивается.

Вот, как отрезало, ничего не помню! Надо импровизировать.

Ноги трясутся. Я не упаду!

Несу какую–то аллалу на псевдо итальянском, эмоционально жестикулируя. Я же итальянка, а они так и разговаривают!

 Благо осталось пара ступенек.

– Прошутто, джелато, эмоционе! (Ветчина, мороженое, эмоционально). Бенвенуто колаборанти аль маре! (Непереводимый набор слов)

Покашливая, вхожу в облако дыма. Ромка тушит окурок о внутреннюю сторону перил и, пропуская меня, бросает равнодушный взгляд.

Сверлю своим высокомерно:

– Си, грацие, Марко! Чао! (Да, спасибо, Марко! Пока) – и специально вскидывая руку, касаюсь его спины.

Захожу за поворот и слышу, как хлопает дверь и поворачивается замок.

Фух!

Останавливаюсь под пролётом, чтобы успокоить себя и ноги. Руки тоже трясутся от волнения и сердце бешено стучит. Хорошо, что надела кроссы.

Ленка ржёт в телефоне. Представляю, как она катается по полу от моей актёрской игры, которая точно тянет на Оскар.

Еле сдерживаюсь, чтобы самой не засмеяться.

Не здесь! Ромка может услышать за стеной. Выбегаю на свежий воздух.

Так я ещё не позорилась!

***

Ленка почти час не может успокоиться. Она уже третий раз отжимает тряпку и снова кидает еë в ведро в попытках справиться со смехом.

– Всë, хватит заливаться, домыть не успеешь! – бурчу на неё и смотрю на экран.

Мне ещё за печенегами топать. Договорились с ней встретиться на перекрёстке ровно в шесть. При параде, как положено.

Лёлик и Болик – идеальная пара. На самом деле её парня зовут Саша. Это я его Боликом прозвала. Просто складно звучит.

Он старше подруги на целых восемь лет! Устроился охранником в новый и единственный бар в нашем поселке, который открылся месяц назад. Ей уже есть восемнадцать, исполнилось в январе, а мне только будет, летом. Но Бóлик нас проведёт.

Я должна сегодня там быть. Выступает моя любимая группа «Три дня дождя». Это целое событие для нашего города. Как же я их обожаю! Будет аншлаг, и если я не возьму автограф… Даже думать не хочу!

– Всë, я побежала! – целую подругу в щеку. – Ровно в шесть! – напоминаю и выхожу за дверь.

***

Прежде чем зайти в подъезд, я внимательно прислушиваюсь. Позориться дважды я не собираюсь. Вроде тихо. Неслышно взбираюсь по ступенькам, захожу домой и разуваюсь.

Карина хоть бы вышла, сидит в зале перед телевизором.

Вот такая у нас семья! Всем плевать на провалы и удачи друг друга.

Никакой поддержки!

Громко кладу упаковку печенья на кухонный стол и захожу в комнату, падаю звездой на разложенный диван.

Равнодушный ромашечный взгляд меня не отпускает.

Неужели в нём ничего не всколыхнулось?

У всех вспыхивает при виде меня, а этот… чёрствый сухарь! Может включить ему «Рамштайн» на всю катушку? Или лучше Надежду Кадышеву? Чтобы крошки его воспоминаний зашевелились от децибелов.

Хихикаю.

Представляю, как он в бешенстве стучит по батарее!

Ладно, я сегодня добрая. Впрочем, как всегда. Пусть подавится своими крошками. Мои давно склевали голуби!

***

Держась друг за друга, чтобы не упасть, мы с Ленок скользим на каблуках по накатанной дороге к бару. Возле него уже много людей, ждут, когда откроется. Смотрю на вывеску: при дневном свете она совсем неприметная, а сейчас красиво переливается неоном от красного к сиреневому. И название непривычное для нашего посёлка – не какая–то там «Берëзка» или «У Светланы», а «Оле Лукойе».

Вполне оригинально!

Мы пробираемся через толпу и подходим к охране. Бóлик расплывается в улыбке при виде Ленки, но тут же делает грозную физиономию по статусу и, под возмущение толпы, пропускает нас вне очереди.

Сразу обдаёт теплом. Прийти в капроновых колготках и без шапки, чтобы не испортить причёску – всё–таки морозно для нашей весны, но что не сделаешь ради красоты.

Мы сдаём пальто в гардероб и проходим в зал. Играет лёгкая музыка.

Справа от входа барная стойка. По залу расставлены высокие столики и обычные на втором этаже. Напротив бара, в другом конце зала – танцпол и сцена с аппаратурой.

Решаем с Ленок сидеть ближе к симпатичным барменам, которые, улыбаясь нам, натирают стаканы. Одного из них я знаю. Это Лëшка – друг Никиты. Значит и он здесь появится, любит он тусить на халяву.

Надо не забыть Каринке написать.

Столики почти все забронированы, на них стоят закуски и люди потихоньку расползаются по залу, занимают свои места.

Ленок уходит в туалет, а я сажусь на барный стул и ставлю на Ленкин свою сумку. Рассматриваю людей: многие лица мне знакомы, компании с разных районов. Но в основном взрослая публика, старше двадцати.

О, вот и Каринкин краш нарисовался, не сотрешь!

Никита, смеясь, заходит с парочкой приятелей и, заметив меня, приближается.

Совсем не хочу с ним говорить, после того, как я ему отказала. Сейчас начнёт проявлять задетое самолюбие.

Точно говорю! Поэтому достаю из сумки телефон и делаю вид, что его не замечаю.

– Заяц, привет! Что ты тут делаешь? – подходит близко и закидывает руку, чтобы обнять.

Я уворачиваюсь и чуть не спрыгиваю с высоты стула.

– То же, что и ты! Отдыхаю, не видно? – натянуто улыбаюсь. – Посмотри внимательно, у меня что – длинные уши? – спрашиваю, убирая за них волосы.

Улыбается и мотает головой:

– Нет.

– Вот и не надо меня называть ни заяц, не кошечка, ни медвежонок! Договорились?

– Как скажешь, но моë предложение в силе! Готов за твоими ушками чесать на постоянной основе.

– Другой кому–нибудь почеши! А от меня отчеши! – советую в шутку.

Он делает шаг еще ближе и шепчет на ухо:

– Ты думаешь, что ты какая–то особенная? Строишь из себя недотрогу. Доиграешься!

– Это угроза?

Смотрю и не понимаю – он в шутку, по–дружески или как?

– Нет. – вскидывает руки, сдаваясь. – Но я привык брать своё.

– Только я – не твоë, Никит! Я тебе уже говорила. Не трать на меня силы, а присмотрись к кому–нибудь другому: к Карине например!

Морщится, будто предложила съесть жабу:

– Она же мне, как сестра!

Нормально! А я нет? В чем разница?

– Будь аккуратнее, не пей много алкоголя. А то вырядилась… – осматривает моё облегающее чёрное платье чуть выше колен и вьющиеся светлые волосы, отчего я машинально поправляю юбку. – Кто-нибудь за угол утащит, отымеет как львицу, и снимет на телефон. – ухмыляется. – И тогда твоя репутация недотроги… пуф–ф! Лопнет, как воздушный шарик.

Оглядываюсь в поисках Ленки, мне нужна еë поддержка. Но она завязалась языком с Викой из параллельного класса.

Не знала, что Никита, друг детства, может такое мне сказать.

Его в армии контузило?

Даже бросило в жар от этой пошлости. Щёки горят, но я держусь уверенно.

– Моим родителям это повтори, и своим не забудь! – делаю вид, что мне плевать на его слова.

Усмехается.

Надо Карину убедить, что он ей точно не нужен.

– Ладно! Захочешь потанцевать, я к твоим услугам. – касается пряди моих волос.

Я отстраняюсь, даю понять, что его услуги не понадобятся. Слава богу, подходит Ленка. Никита вальяжно, обойдя её, направляется к лестнице на второй этаж. Там уже за столиком его приятели дымят кальян.

– Что с ним? – спрашивает Ленок, сверля Никите спину. – У него такая злая физиономия.

– Просто в очередной раз дала понять, что нужна не я, а Карина.

– И как? Помогло?

Недовольно кривлю уголок верхней губы.

– Смотри, чтобы я была трезвая, ладно? А то ещё одно неприятное событие, и я точно сегодня напьюсь. А мне нельзя, ты же знаешь!

– Постараюсь. – она усмехается. – Кто бы за мной следил… Я точно собираюсь сегодня оторваться, как следует. – Лена смеётся и смотрит на выход, где виднеется спина Бóлика. – Хочу, чтоб мой масик понервничал, приревновал к кому–нибудь. – улыбается и машет бармену, чтобы обслужил нас, королев.

– Масик? – смеюсь в ответ. – Твой Сашка не масик, а шкафчик с полированной башкой.

– Ну ему же идёт! И шкафчик очень вместительный.

Музыка становится громче. Я пишу Карине, что Никита здесь, но тут же прошу на нём не зацикливаться. А лучше, присмотреться к кому более подходящему. Может, бармен Лëшка? Он – ничего такая партия для сестры. Но она про это слышать не хочет и сообщает, что летит на всех парáх. Только макияж подправит и скоро будет.

Глупая!

Как её отвадить от Никиты? Она же опять подумает, что я у неё парня отбиваю.

Санта Клеопатра! Как сложно быть хорошей.

Лëшка ставит перед нами коктейли: мне безалкогольный с лимонным тоником, а подруге «Беллини».

Музыка становится громче и шум голосов тоже.

Я припадаю губами к соломинке и разворачиваюсь в сторону сцены, иногда поглядывая на вход. Вдруг увижу, как заходит любимая группа? Перепутает случайно главный с чёрным, и солист, сражённый моей красотой, посвятит мне мою любимую песню «Еле дыша».

Размечталась!

Поднимаю голову. Никита ловит мой взгляд и опрокидывает в себя рюмку водки.

Отворачиваюсь. Даже думать не хочу, что он способен осуществить угрозу. Буду стараться с ним вообще не пересекаться.

Ленка толкает меня в плечо:

– Ты что такая кислая? Мы веселиться пришли или жевать лимоны?

Неожиданно играет моя любимая старая композиция: Варум и Агутин – «Я буду всегда с тобой».

– Заяц! – голос Никиты, переходящий в свист, прорывается сквозь песню.

Я поднимаю голову, а он расплывается в улыбке. Знает, что песня мне нравится и в детстве была на повторе несколько месяцев. Только даже не догадывается почему, из–за кого я знаю эту песню наизусть.

Совсем не улыбаюсь в ответ, а просто опускаю голову и пью коктейль. Если упрямец не успокоится, мне придётся что–то предпринять. Не хочу из–за Никиты пропустить выступление любимой группы.

«Я буду всегда с тобой, воздухом и водой, краешком той земли, что навсегда с тобой…» – подпеваю тонкому голосу певицы.

Воспоминания накрывают с головой. Я будто снова падаю на асфальт и сдираю с локтей засохшие раны.

Нет, так дело не пойдёт! Так я совсем раскисну.

Дождусь весёлой мелодии и пойду танцевать, даже если буду одна на танцполе.

Ленка пьёт уже второй коктейль, а я слезаю с высокого стула и двигаюсь плавно на месте, чтобы хоть как–то поднять себе настроение.

***

Мой третий коктейль и мочевой пузырь грозится взорваться на миллион пузырьков. До выступления группы осталось полчаса, поэтому есть время по–быстрому сбегать в туалет. Прошу подругу никуда не уходить, пока не вернусь, а то она уже немного окосела и скулит, что хочет поцеловать своего масика. А тот тоже нервничает, стоит в углу и раздевает её взглядом.

Подруга обещает, что не сбежит, и я беру свою сумку, телефон и спешу в дамскую комнату. Там тоже аншлаг. Огромная очередь, кабинки заняты. Если сейчас кто–нибудь не выйдет, у меня будет ещё один повод опозориться! Стою, нервничаю и слушаю сплетни.

Оказывается, наш Ромашка – звезда вечеринки! Через одну слышу обсуждение, что он вернулся и стал красавчик, и что каждая хотела бы с ним переспать.

Боже, как это бее–е!

Не выдерживаю и со злости, что очень хочу в туалет, вмешиваюсь в разговор:

– Да он же гей!

Наступает гробовая тишина. Все смотрят на меня с выпученными глазами, как будто стали участниками тайной вечери. Даже одна из кабинок внезапно освобождается.

– Гей! – повторяю и, недолго думая, запрыгиваю в эту свободную.

– Да она всё врёт! Не может такого быть, откуда ей знать, малолетке? – слышу шушуканье за дверью и, с лицом полного блаженства, журчу.

– Он – мой сосед, с детства его знаю! – выкрикиваю и поправляю платье.

Опять тишина. Я довольная, что успела, открываю дверцу и подхожу к крану, включаю воду. Они все смотрят на меня, шепчутся и переглядываются с недоверием.

– Может я и малолетка, но всё про него знаю. – смотрю в зеркало на их лица и еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. – Поэтому в Москву и ездил. Искал любовь. Там с этим попроще! А у нас быстро лицо за это разукрасят.

Говорю, а сама прошу себя остановиться. Мне бы Ромка сам дал леща за такие слова.

Не верят!

Ну и хорошо!

Надо уходить. Что я и делаю, даже руки не сушу, быстро оттуда исчезаю. А самой смешно! Радуюсь, что не такая я уж и хорошая, как о себе думаю. И подняла себе настроение.

***

Ленка всё–таки сбежала к Бóлику, пританцовывает возле него.

Ну и ладно! Как я и хотела звучит зажигательная песня, значит пора танцевать. А то скоро Каринка придёт и заставит меня помогать подкатывать к своему Никите.

Поднимаю голову, его с дружками нет. Наверное, вышел освежиться.

Я оставляю сумку на баре Лешке, прошу присмотреть, а сама иду в центр танцпола.

– Соно Верóника. Мольто пьячéре! – повторяю свою персональную мантру.

Рядом пара девчонок, уже подвыпившие, танцуют в конвульсиях.

Изящнее надо, как я!

Ловлю ритм и, не обращая на них внимание, плавно двигаюсь, ловлю на себе взгляды.

Внезапно кто–то подхватывает меня и кружит.

Никита, дурак! Ну что не понятно? Удерживая моё брыкающееся тело, он ставит меня на ноги и оказывается спереди, улыбается во весь рот. Это уже раздражает. Чувствую себя бешеным драконом, но Никита не унимается и снова хватает. Он поднимает меня, крепко сжимая руки, что вырваться невозможно. Моё лицо оказывается на уровне с его.

– Отпусти! – рычу, искря глазами.

На нас все смотрят, чувствую внимание, но этот дурак мотает головой и жадно впивается в губы.

Я брыкаюсь, пытаюсь вырваться, но он так крепко держит, что приходится укусить.

Никита вскрикивает и отпускает руки.

Санта Клеопатра!

У барной стойки, облокотившись, стоит Роман и смотрит не отрываясь, а на входе – Карина. Будь у неё копьё, она бы в гневе запустила в меня, но лишь молнии сверкают из глаз.

Так бывает только в турецких сериалах, которые любит наша ма! Со всей дури толкаю Никиту в грудь и бегу за сестрой, которая демонстративно, даже театрально, разворачивается к выходу.

Только не это!

Глава 3

Выбегаю за ней на улицу.

– Карина! – кричу, чтобы остановилась, но она быстрым шагом сворачивает за угол бара в сторону чёрного хода. – Да, стой же! – скольжу до неё и хватаю за плечо.

– Как я тебя ненавижу! – произносит сквозь зубы и оборачивается.

Она злится больше, чем утром.

– Карина, я тут не при чем! Он сам… пьяный!

– Вот почему ты такая? – не слышит меня. – С самого детства всё портишь! Сперва родителей у меня забрала, теперь его! – машет в сторону бара.

– В смысле забрала? – имею в виду родителей.

– Любишь к себе внимание привлекать! – у неё глаза на мокром месте, а я трясусь от холода. Колготки прилипают к ногам. – Лучше бы тебя никогда из детдома не забирали! Ненавижу тебя!

– Ты сейчас злишься, да? Это же неправда?!

Но она смотрит, растопырив ноздри, как будто хочет что-то сказать, но не решается.

– Неправда? – повторяю и чувствую, как слезы подбираются к глазам.

– А ты думаешь, что тебя в детстве все соседи подкармливали? Печенья, конфетки! – шмыгает носом и смотрит с такой ненавистью, словно это не я, не еë сестра, а самый чужой человек на свете. – Потому что жалели! Потому что ты – жалкая! Жалкая ворона!

Я смотрю на неё и не знаю, что сказать. Уверена, она говорит со злости и всë неправда!

– Я – Верóна! – от холода дрожащим голосом правлю, а сама уже не знаю, кто я. Щиплет глаза. Наверное, потекла тушь и, возможно, она уже права – я похожа на ворону.

Карина травит взглядом и, вытерев слезы, поворачивается спиной.

– Ненавижу тебя! – кричит и сбегает прочь.

Я впервые в такой ситуации. Холодно, но стою, соображаю, что мне делать, стираю змейки слез. Зубы стучат, и тело трясётся с такой силой, что с трудом держусь на ногах, чтобы не поскользнуться. Карина растворяется в темноте.

А я слышу шаги за спиной. Хрустят всё ближе.

Окурок пролетает рядом и, ударяясь о накатанный снег, уголёк отскакивает в сторону.

Только Никиты не хватает, именно сейчас!

Не хочу его видеть, и чтобы видел меня, как я подавлена. Жмурюсь от злости и сжимаю замёрзшие пальцы. Хочу двинуть ему снова, но уже с такой силой, чтобы не смог встать.

– Ну, давай, что ты там хотел? Отодрать меня, как львицу?! – мой голос дрожит и, шмыгая носом, говорю громко, специально, чтобы точно услышал.

Когда чувствую, что Никита уже за спиной, я резко разворачиваюсь, занося в ударе кулак.

– По–твоему мне этого сейчас не хватает?! – кричу и бью со всей силы.

Но он ловит его своей ладонью, что приводит меня в большее бешенство и хочется выть от бессилия.

Глаза слезятся. Не могу понять, кто передо мной. Всматриваюсь.

Это не джемпер Никиты, а чья–то светлая рубашка под чёрным пиджаком.

Поднимаю голову.

Ромка, насупившись, смотрит мне в глаза и крепко сжимает мой кулак своей горячей ладонью:

– На львицу ты сейчас не очень похожа! – он делает попытку улыбнуться. –Скорее, на замёрзшего сфинкса. – Ромка отпускает мою руку и быстро снимает пиджак. – Накинь, а то заболеешь!

Протягивает его с какой–то жалостью во взгляде.

– Ты всё слышал, да? – ищу в его глазах то самое равнодушие.

– Нет! Только то, что ты Верона. – он ловкими движениями пытается накинуть пиджак мне на плечи. – Но это я и так знаю!

Я отстраняюсь, препятствую жесту внезапной доброй воли, а у самой зубы не сходятся.

Не нужна мне его жалость! Ни его, ни чья–либо ещё!

– Зачем ты вообще вернулся? – брезгливо морщусь и смотрю с презрением в глаза.

Я отталкиваю Ромку. Хочу вернуться за сумкой и пальто, сбежать куда–нибудь подальше, но от резкого движения нога предательски скользит на ребро.

Хруст.

Каблук сворачивает на бок и резкая боль в лодыжке. Заваливаюсь назад.

Санта Клеопатра! Ну почему я такая неуклюжая, постоянно падаю на него?

Ромка успевает поймать. Как всегда, как в детстве. Теперь точно, всë! Вечер испорчен.

Окончательно!

Совсем!

Отдалённо слышу, как люди визгом приветствуют мою любимую группу. Но я не там, а здесь: на холоде, с размазанной тушью и в объятиях того, кого так презираю последние семь лет.

Это последняя капля.

Вжимаясь ему в грудь лицом, меня разрывает плачем от собственной никчёмности.

Он накидывает пиджак мне на плечи и кутает в него, но это совсем не греет.

– Пойдём, тебе надо в тепло!

Я отстраняюсь и мотаю головой.

Его пиджак на мне, как пальто. Маленькое чёрное пальто.

– Куда я в таком виде? – стараюсь смотреть не на него, а на сломанный каблук, который торчит, повёрнутый набекрень.

Носком ботильона касаюсь земли, чтобы хоть как–то держать равновесие.

– Через чёрный ход. – он взглядом указывает на широкую дверь в углу стены. – Приведёшь себя в порядок, пока я сделаю «Глинтвейн».

Обречённо вздыхаю. Хуже уже не будет! Согреюсь и поковыляю домой, сдаваться судьбе.

Моя любимая песня уже вовсю играет, слышу знакомые слова.

Я киваю Ромке, что согласна и он помогает просунуть руки в рукава, а затем почему–то разворачивается, приседает на корточки.

– Цепляйся, донесу!

Что? Я стою и не решаюсь.

– Давай, пока совсем не замёрзла! – настаивает Ромка.

Холодными руками обхватываю его шею, от чего он ёршится, а я прижимаюсь к спине.

Он такой горячий. Лежала бы так вечно. Рубашка слабо пахнет табаком и вкусным одеколоном.

Ромка подхватывает меня за коленки и осторожно встаёт. Даже думать не хочу, как всë это выглядит со спины. Надеюсь на пиджак, что спрячет то, что нужно.

– Тоже додумалась… надеть капронки в такой минус, – ворчит, ссылаясь на ледяные ноги в своих руках.

Хочу съязвить и колко ответить, но не могу – зубы не сходятся.

Холодно. Я лишь мычу.

Ромка осторожно ступает по накатанному снегу. До двери несколько шагов и я сильнее прижимаюсь.

– А помнишь, как мы лазили по гаражам, и ты неудачно спрыгнула? Подвернула лодыжку, а я тащил тебя до дома на горбушке? – смеётся.

Улыбаюсь. Я никогда и не забывала!

– Моя мама тебя сильно ругала, – стучу зубами, а он открывает тяжёлую металлическую дверь и заносит меня внутрь. Тепло укрывает спину. – Потом я ругала её, что к тебе не справедлива, – улыбаюсь, вспоминая, как обиделась на маму в тот раз и два дня с ней не разговаривала.

Он останавливается ненадолго и поворачивает голову, а я все ещё прижимаюсь к нему. Кажется, что руки примёрзли к его шее.

– Ты меня сейчас задушишь, ослабь немного хватку, – хрипит и подходит к одной из дверей в коридоре.

Ромка открывает её и заносит меня в небольшую комнату, в которой горит яркий свет. Прямо напротив входа, у стены, стоит потёртый кожаный диван неожиданного зелёного цвета. Возле него такой же царапанный журнальный столик с бумагами, а них грязная кофейная чашка.

С постеров на стенах смотрят зарубежные группы. Ромка опускает меня на диван и распрямляет спину, заправляет выбившуюся рубашку с пятнами моей туши на груди.

Я кутаюсь плотнее в пиджак и смотрю на Ромку снизу–вверх. Трясусь.

Спаситель отодвигает столик и садится у ног, берёт в руки мою стопу со сломанным каблуком, а затем, расстегнув молнию, стягивает с ноги ботильон. Обхватывает ладонями лодыжку и шевелит.

– С–с! – кривлюсь от боли.

Рома смотрит в глаза и тоже машинально морщится:

– Больно?

Киваю и грустно смотрю на открытую дверь. Играет уже четвёртая песня. Еще немного и я всё пропускаю.

– Не вставай, я сейчас приду.

Он поднимается, убирает с лица чёлку и направляется к выходу.

– Там моя сумка и телефон за баром, Лёшка приглядывает. – уже спокойным голосом прошу, согрелась немного. Рома оборачивается. – Можешь принести? Меня, наверное, подруга обыскалась.

Кивает и выходит из комнаты.

Я наклоняюсь к стопе и растираю. Ботильоны можно выбросить, смотрю на них с тоской.

Вряд ли получится починить каблук. Вздыхаю. Они мои любимые. Были.

Я снимаю второй, осторожно встаю на ноги и, разглядывая комнату, останавливаюсь на середине. Приподнимаю лацкан его пиджака, чтобы послушать Ромкин запах: вкусный, очень вкусный одеколон. И грустная музыка доносится из коридора. Грустная, такая же, как я.

Поправляю пиджак и медленно двигаюсь в ритме, превозмогая боль с улыбкой. Закрываю глаза.

Все там веселятся, а я здесь. Ни автографа, ни внимания. Никакого праздника!

Несправедливо!

Вдобавок не знаю, как возвращаться теперь домой? Без каблуков и с чувством вины.

Сестра меня ненавидит. Мама, наверное, уже знает от неё, что произошло и презирает меня больше, чем в прошлый раз. Предчувствую неприятный с ней разговор. Может напиться, чтобы было всё равно, а утром сказать, что я ничего не помню?

Нет!

Потом эти вертолёты и здравствуй белый друг. Не хочу больше! Как я вообще могла во всё это вляпаться? Чувствую камбалой, раздавленной, плоской. Или это температура?

 Стою на цыпочках, трогаю лоб – вроде нормальный, но присутствует слабость.

– Вы классная публика! – слышу красивый голос солиста. – Продолжаем!

Люди радостно кричат в ответ.

Классная…

Видел бы он меня, от такой публики точно бы стошнило.

Никита, наверное, счастлив, что испортил мне вечер.

В дверях появляется Рома с большой кружкой в одной руке, под мышкой у него моя сумка, а в другой руке резиновые тапочки, сложенные один в один.

Он опускает взгляд на мои ноги:

– Я же просил, не вставать! – недовольно ворчит и подходит к журнальному столику, ставит кружку.

– Мне уже терпимо, – взглядом ищу в его руках мобильный.

– Телефон я в сумку положил, – будто прочел мои мысли, он кладёт её на диван. – Вот, тапочки, – протягивает. – Зачем встала, ещё и босиком? Здесь же грязно.

– Мне уже всё равно! Хуже, чем есть уже не будет! – изображаю равнодушную улыбку. – Хоть так потанцевать, раз в зале не суждено.

Прихрамывая, на носочках подхожу к дивану, сажусь и, сочувствуя ботильонам, забираю тапочки. Их не надеваю, а кладу рядом с обувью и из сумки достаю телефон.

От Ленки пять пропущенных, от мамы больше десяти.

Санта Клеопатра! Не решаюсь перезвонить. Уже всё равно ничего не изменится, остаётся только принять.

Я включаю камеру на фронтал и выставляю перед собой руку, разглядываю отражение.

Так и есть – не Верóна, а ворона.

Щеки в туше, глаза – красные и нос туда же. Сегодня день позора или позорный день! Скорее бы закончился.

Нахожу в сумке влажные салфетки и тру под глазами.

– Выпей! – Роман берёт со столика кружку и подносит ко мне.

Я кладу грязную салфетку и телефон на диван, и с лицом благодарного гостя беру кружку из рук. Пахнет корицей.

– Надеюсь алкогольный? – нюхаю глинтвейн.

– Размечталась! – улыбается. – Тебе нет восемнадцати!

Он садится рядом и ждёт, когда сделаю глоток.

– Мне почти! – отпиваю немного.

Имбирь согревает. Тепло растекается по телу, и я от блаженства прикрываю глаза.

– Почти не считается, – он касается моей руки, подталкивает, – Давай, не останавливайся! – хмурится. – Как тебя вообще пропустили?

– Военная тайна! – пытаюсь шутить и не выдать Болика, вспоминаю про подругу.

Делаю ещё один глоток и отдаю Ромке кружку. Беру телефон и набираю Ленке, но она не отвечает.

Наверное, не слышит. Конечно, веселится! Не то, что я....

А я уже песни даже не считаю. Бессмысленно.

– А чья это комната? – рассматриваю стены. – Персонала?

Он кивает:

– Моя каморка!

– Ты здесь работаешь? Охранником? – удивляюсь.

Рома хоть и стал высоким, но для охранника маловато мышц и лет. Сравниваю его с Ленкиным Сашкой – тот огромный по сравнению с соседом.

Солист объявляет предпоследнюю песню, ещё одну мою любимую.

– Я здесь – арт–директор, – отвечает, как будто совсем неважно.

Важно и очень неожиданно!

Неожиданно горда за него и презрение куда–то исчезает.

Ромка поднимается и смотрит на меня, а я с тоской на дверь.

– Мне нужно в зал, посмотреть, что к чему, а потом их проводить, рассчитаться и всё такое. Подождёшь? – спрашивает с надеждой в голосе. – Я вернусь и отвезу тебя домой.

Но потом он хмурится, что–то вспомнив и, помедлив, спрашивает:

– Или тебя твой парень проводит? Забыл про него, … а он, похоже, про тебя.

– Парень? – пустым взглядом пытаюсь понять, о чем он и до меня доходит, что Ромка про Никиту. – Он мне не парень! – возмущаясь, выпучив глаза и вспоминаю выходку Никиты. – Он думает, что мой парень… самовлюблённый кретин! Но Никита – просто друг детства.

Зачем–то оправдываюсь.

– Как я? – Ромка улыбается.

Ещё чуть–чуть и всё!

Всё закончится!

– Потанцуй со мной! – подрываюсь на месте, забыв про больную лодыжку и тут же вскрикиваю.

Цепляюсь за Ромкину руку, чтобы не упасть.

Остаток глинтвейна из кружки в его руке выплёскивается прямо мне на платье, и брызги, коричневой жижей, оставляют на его рубашке кляксы.

Я замираю и Ромка тоже.

Хорошо, что напиток немного остыл.

Ромка вытягивает рубашку, которая уже выглядит совсем не свежей, надувает недовольно щеки и громко, как сдувающийся шарик, испускает воздух.

– Ты…  какая–то…  ходячая катастрофа!

Смотрю взглядом провинившегося ребёнка.

А я как будто не знаю?! И без его замечаний сегодня в этом убедилась.

Пожимаю плечами, потому что другого ничего на ум не приходит.

Рома закатывает глаза и трясёт головой, не знает, что со мной делать.

– Ладно, пошли! Есть идея получше. Надевай тапки! – указывает взглядом на них. – Идти сможешь?

Киваю неуверенно и наспех залезаю в резиновые шлепки.

– Вещи оставь, потом заберёшь.

Он выходит в коридор, а я ковыляю следом.

– А куда? – еле поспеваю.

Ромка останавливается возле туалетов, ждёт, когда догоню:

– Не отставай, кетчуп!

Я дохожу до него и, как закон подлости, из мужского выруливает Никита с друзьями.

Он расплывается в улыбке, подтаявшей от горячительного:

– О, заяц! Я думал, ты сбежала!

Опять заяц? Серьёзно?!

Я машинально хватаю Ромку за руку и сверлю Никиту взглядом. Ромка опускает голову ко мне и взглядом указывает в его сторону, намекая на вопрос – тот самый кретин или нет? По моему недовольному лицу, наверное, понимает, что да.

Тогда он отпускает мою руку, хватает Никиту за грудки и рывком вжимает его в стену.

– Э! Чувак, ты чего? – друзья Никиты активируются, но не решаются влезть.

– Ещё раз к ней приблизишься, я тебе прикус испорчу! Понял? – Ромка скалится на него и замахивается кулаком, но останавливает прямо у челюсти Никиты.

Тот щерится и смотрит на меня, потом на друзей, снова на меня, ожидая, что я заступлюсь. Но я распрямляюсь и с гордо поднятой головой сверлю его взглядом. Пусть знает, что за меня есть, кому заступиться, хоть я в этом и не уверена до конца

– Ты понял? – снова спрашивает Ромка.

– Да понял! – брезгливо кривит губы Никитос.

Ромка убирает руки, берёт мою и тянет за собой.

Солист в микрофон благодарит присутствующих гостей за внимание.

Опять Никита всë испортил! Из–за него я всë пропускаю. Что за невезуха!

Мы заходим в зал. На сцене любимая группа собирает вещи, чтоб уйти.

Ромка помогает мне залезть на барный стул, а сам направляется к сцене. Рыскаю взглядом по залу, ищу Ленку, но ни еë, ни Болика не видно. Фоном играет музыка, и гости снова шумят.

Никита за своим столиком на втором этаже, косится в мою сторону и в сторону сцены. Уже всë равно на его чувства, ему же плевать на мои.

– По просьбе нашего друга мы споём ещё раз, любимую многими и Верóны–Вероники, – солист группы делает акцент на моëм имени, отчего я чувствую, как вспыхивает лицо от смущения, – песню! – Он улыбается и стучит по микрофону. – «Еле дыша!» – объявляет громко. – Специально для Верóны.

Я растекаюсь в улыбке и снова подбираются слезы к глазам. Но это слезы радости! Ловлю взгляд Ромки, который спустившись со сцены, идет под музыку ко мне.

Это так мило с его стороны! Мы будто снова в поле копаем картошку, а Ромка где–то нарвал цветы: ромашки, одуванчики, и тащит их мне через весь огород, чтобы подарить.

Тогда мне было десять лет. Глупо, но я всë помню. Пусть по–детски и смешно. Но…

Ромка подходит и встаёт так близко, что, кажется, он слышит моë сердце. Оно снова колотится, как тогда и сжимается до приятной боли.

– Танцевать не предлагаю, я на работе. – произносит громко из–за музыки. – Как–нибудь в другой раз и в другом месте.

Улыбаюсь сквозь слëзы и просто киваю. Он встаёт рядом, и мы оба смотрим на сцену. Тапочки на ногах качаются под музыку. Я подпеваю, изредка поглядываю на него. А он стоит и задумчиво смотрит вперёд.

Я счастлива, здесь и сейчас, и мне не важно, что будет потом.

Даже если потом наступит конец света.

Глава 4

Последний аккорд под радостные крики публики. От этого немного грустно. Ленок похоже меня бросила, подруга называется!

И Болика не видно. Не мог же он сбежать с работы вместе с ней. Или у них здесь позволительна такая безответственность?

Ромка наклоняется ко мне:

– Я сейчас рассчитаюсь с ними и вернусь, помогу дойти до каморки. – он машет бармену, а я смотрю на Лешку, который обслуживает двух людей и ставит перед ними разные напитки. Может он знает, где Ленка?

К Ромке подходит другой бармен.

– Сделай Глинтвейн, пожалуйста. – просит и, направив взгляд на меня, добавляет. – Безалкогольный!

Абьюзер!

Алкоголь бы мне не помешал, хотя бы капля, чтобы немного расслабиться и не переживать насчет дома.

Бармен кивает, принимается за дело, а Ромка мечется взглядом между мной и группой на сцене.

– Подождешь? Я тебя отвезу.

– Ты можешь взять у них автограф для меня? Я ради этого и пришла сюда с подругой. А я тебя в комнате подожду, может смогу ей дозвониться.

– Без проблем. – он подаёт мне руку и помогает слезть со стула. – Сама найдешь или попросить, чтобы проводили? – он снова озирается на сцену. – Мне правда нужно ненадолго сбежать! Работа.

– Сама. – с пониманием киваю.

– Отлично! Не торопись, я где–то на полчаса. – он окликает бармена. – Принесёшь девушке в мой кабинет?

Бармен кивает, внимательно меня сканирует.

Ромка, подбадривая, касается моего плеча и уходит к группе. А я, шаркая тапками, направляюсь к гардеробу.

Никита делает вид, что меня не знает. Он проходит мимо, специально так близко, что задевает и выходит из бара.

Дурак!

Видит же, что хромаю. Я могла упасть!

Провожаю его недовольным взглядом и показываю женщине в гардеробе бумажный браслет на запястье со своим номером. Она его рвёт и отдаёт пальто. Прихрамывая, я шлепаю в сторону туалетов.

Уже всё равно, как я выгляжу, но думаю не очень в этих жёлтых резиновых тапочках. Не хватает такой же шапочки на голове для полного краха и приглашения в программу «Модный разговор» на тему: «Снимите немедленно».

У туалетов компании обсуждают концерт, а я стараюсь на них не смотреть, притворяюсь, что я – не я, пялюсь на тапки и шуршу мимо.

«Соно нон Верона, соно пиккола ворона».

Хотя им всем всë равно кто я – Верона или ворона с раненым крылом.

Захожу в Ромкин кабинет и, отодвинув здоровой ногой свою обувь, устало опускаюсь на диван. Взглядом нахожу телефон возле сумки.

От мамы снова пропущенные. Разблокировав экран, набираю подругу. Долгие гудки и, о чудо, она берëт трубку.

– Ну наконец–то! – с кем–то хохоча, она отвечает моей заготовленной фразой.

Я молчу несколько секунд. Хочется ей столько всего рассказать, но боюсь, что Ромка появится в дверях и всё услышит.

Ленкин голос внезапно становится взволнованным:

– Ты где, Верон? Ты с Кариной?

– Нет, она ушла домой, потому что я.... – хочу снова обозваться вороной, но что–то слишком много сегодня чёрных птиц. – Ходячая катастрофа! – Ромкино определение звучит не так обидно.

– А я счастливый пельмень! – шепчет в трубку и хихикает. – Так ты ещё не дома?

– Нет, я в баре, а ты где? Бросила меня… – хочется плакать, вспоминаю свой вечер.

– Я с масиком, но если что – у тебя ночую!

– А как же его работа? – удивляюсь, почему его отпустили.

– Он отпросился, и мы уехали. Я тебе звонила… а теперь катаемся по городу. – она снова добавляет шепотом, повизгивая. – Я так счастлива! – слышу на заднем плане нетерпеливый голос Сашки. – Мне пора. Ты же не обидишься? – спрашивает, а я молчу. – У тебя всё нормально? Сама доберешься?

– Да. – отвечаю сухо. Не хочу портить ей вечер и ночь своими проблемами. Пусть хоть у кого–то сегодня будет радость. – Отдыхай, я тебя прикрою.

Вздыхаю и отключаю телефон, не дождавшись ответа. В дверях появляется бармен с глинтвейном. Улыбаясь, он ставит стакан на столик, лезет в карман и достает пачку «Скиттлс».

– Вот, от Романа. – парень кладет упаковку рядом с кружкой.

В детстве я обожала «Скиттлс», его разноцветные кислые камушки, но похоже переела. А может просто внезапно выросла, когда наша с Ромкой дружба закончилась.

– Спасибо. – грустно улыбаюсь и, смущаясь, убираю прядь с лица.

Бармен уходит, а Ромки всё нет. И маме боюсь звонить, и домой боюсь, но если не приду, то она будет волноваться.

Наверное.

А если то, что сказала Карина – правда, и на самом деле я никому не нужна? Меня просто все жалеют и делают вид, что любят.

Слезы просятся наружу.

Почему слова, брошенные в гневе, всегда ранят больнее, чем физическая боль? Тру лодыжку, которая немного припухла.

Возможно завтра Карина остынет, переспит всё, а я буду страдать, но делать вид, что забыла, простила. Потому что я – хорошая. Или хочу ей быть. Выпрашиваю так к себе любовь.

Её.

Родителей.

Всех!

Боже, я и правда жалкая!

Беру остывшую кружку, нужно выпить, отвлечься, пока сама себя не похоронила.

– Мальчик, водочки принеси! – пародирую проститутку Мерлин, побитую судьбой.

… или что там притупляет боль? Нет сил больше ждать Ромку, иначе совсем расклеюсь от жалости к себе.

Я ставлю обратно кружку, убираю телефон в сумку и надеваю пальто. Чувствую слабость в теле и почему–то морозит. Глинтвейн должен был согреть, а меня снова трясет от холода. Сейчас посижу немного и пойду домой сама. Не буду его ждать.

Я залезаю на диван, кутаюсь в пальто и поджимаю под ним к груди ноги. Конечности будто во льду. Накрываю пальто голову и, оставив снаружи только нос, закрываю глаза.

Пять минут.

Согреюсь и пойду.

***

Кто–то щёлкает меня по носу. Открываю глаза. Ромка сидит на корточках и заглядывает в мои с трудом разлипающиеся веки.

– Э! Ты чего? Яйца высиживаешь? – усмехается.

Но мне не смешно.

– Почему так холодно? Ты проветриваешь? Щурясь, смотрю на открытую дверь, на сумку, на диван, столик. Губы сушит и во рту Сахáра. – Дай попить! – прошу, мечтая о воде.

Ромка хмурит брови. Он вытягивает руку к столику за кружкой и подносит ко мне. Я высовываю кисть из–под пальто и беру остывший глинтвейн.

– Ну–ка, дай посмотрю! – Ромка привстает и, как моя мама, подносит губы ко лбу. – Всё ясно! Ты горишь!

– Который час? – спрашиваю так, будто это важнее моей температуры.

Ромка смотрит на экран телефона:

– Начало первого.

– А–а–а! – пучу квелые глаза. – Это не простуда… – вздыхаю. – Я просто превратилась в тыкву!

– Похоже ещё и бредишь! – он улыбается и снова трогает лоб, но ладонью.

– Мне пора домой, мама, наверное, волнуется.

– Да, она звонила, когда зашёл, но ты дрыхла, как замерзший воробей. – он почесал нос. – Я ответил. Прости. Сказал, что ты у меня.

– Ты совсем?! – я распахиваю пальто и опускаю ноги на пол. – Она и так думает, что я путана! Ещё тебя в еë списке моих ухажеров не хватает! Зачем?

Смотрю испуганно в его синие, океанские, и снова начинаю презирать.

– Успокойся! Я же пошутил! – он смотрит так, будто оценивает меня по проститутошной шкале, какая я – элитная или не очень. – Я просто сказал, что всë с тобой в порядке, чтоб не волновалась… Обещал привезти через полчаса. Похоже мне снова за тебя влетит от тети Светы, потому что ты – явно не в порядке!

– Но ты же не виноват, что я катастрофа! – успокоившись, вяло шевелю губами. – Я Ленку прикрою и тебя тоже, раз меня некому… всë равно мне светит большая звездюлина!

Пытаюсь улыбаться и снова кутаюсь в пальто, смотрю сонными глазами. Больно их открывать, раздражает яркий свет.

– Я возьму пуховик, прогрею тачку и поедем, хорошо? – Ромка поправляет мне пальто и выходит из комнаты, постоянно оглядывается.

Я жду его и допиваю остатки холодного напитка. Из коридора до сих пор доносится музыка, голоса. Бар работает до двух.

Ромка появляется в дверях с объемным жёлтым пуховиком в руках.

– Снимай пальто и надень пуховик, будет теплее. – он подходит и помогает сменить шкурки.

И правда, теплее! На моём лице блаженная улыбка, но слабость присутствует.

– Ты похожа на Пикачу! – он смеётся и снова щелкает легонько меня по носу.

– Пика–пика! – изображаю покемона и с трудом улыбаюсь.

Ромка поднимает ботильоны, поправляет мне тапочки и помогает встать с дивана.

– Держи сумку! – он подаёт, а я просовываю ручку на предплечье. И вдруг он поднимает меня на руки и смотрит в глаза с нежностью. Моë сердце как взбесившийся метроном чеканит ритм. – Домой?

– Может я ногами?

Спрашиваю больше из вежливости. Может я и не такая лёгкая как о себе думаю. Хотя готова температурить чаще, если он будет брать меня на ручки.

– Ага, в тапочках?! Пика–пика?

И ничего я не сумасшедшая… разве что чуть–чуть.

– Ладно, неси меня… раз тебе охота таскать тяжести. – поправляю сумку и опускаю голову ему на плечо. Он выходит в коридор. – А ты не замерзнешь в рубашке? Давай отдам твой пиджак?

Хочу поднять голову, но слабость в мышцах не даёт и поэтому носом утыкаюсь ему в шею.

– Ты кипятковая. Не переживай, я не успею! – Ромка смеётся и отворяет тяжёлую дверь чёрного хода.

Я не чувствую мороза в его куртке, но чувствую, как холодеет его рубашка на спине и машинально растираю еë насколько могу достать.

– Не надо… щекотно! А то вместе распластаемся.

Ну и ладно! Не хочешь, как хочешь…

Мог бы и воспользоваться моей слабостью, потому что это первый и последний раз, когда я такое могу себе такое позволить.

Он подходит к тарахтящей машине, снимает сигнализацию, открывает пассажирскую дверь и ставит меня на ноги.

– Садись и не забудь пристегнуться. – я слушаюсь, и Ромка хлопает дверью.

Мои вещи он кладет на заднее сидение, а сам садится за руль.

Бросив на меня короткий взгляд, Ромка трогается с места.

– Можешь вздремнуть пять минут, пока едем.

– Хочу… но не хочу. – обвожу взглядом его правильный профиль. – Ты надолго вернулся?

– Насовсем. – отвечает сухо и следит за пустой дорогой. – А что?

– А я, наоборот, хочу уехать отсюда.

– Куда? В столицу?

– В Италию! – произношу с гордостью за свою мечту. – Там всегда тепло, море и солнечные парни.

Он смеётся и поглядывает на меня, но внимательно следит за дорогой.

– И что манит больше? Море или парни?

– Солнце, краски.

– Ну этого у нас тоже полно! Летом.

– Всего лишь три месяца в году… а там почти круглый год! – мечтательно говорю и вижу наш серый двухэтажный барак.

Мечты сразу лопаются, как мыльные пузыри, и остаётся пресное ощущение большого звездеца.

Ромка паркуется на обочине напротив нашего подъезда и с сочувствием мне улыбается:

– Пошли, проигрывать бой? Выше нос Пикачу! – Я тяжело вздыхаю и открываю дверь, поднимаю взгляд на наши окна.

В спальне родителей горит ночник и вижу, как мамин тёмный силуэт подходит к окну. Лучше бы это был папа. Он не такой страшный в гневе, как мама и Карина. Поворчит, а потом обнимает и, вроде, и не ругал совсем. Мама же может несколько дней распиливать осуждающим взглядом.

Санта Клеопатра, пошли мне побольше мужества и пофигизма!

– Подожди, я тебя до подъезда донесу. – Ромка открывает свою дверь.

– Я сама… Там мама шпионит в окне.

– А–а. Ну ладно. Но провожу всё равно.

– Если не сложно, – шепчу в ответ. – При тебе она не будет на меня кричать. Ну, может разве что, подзатыльник прилепить.

Ромка смеётся:

– Весело у вас.

– Угу… обхохочешься!

Сосед забирает мои вещи с заднего сидения и помогает выйти из машины. Мышцы ломит, слабость в теле.

Придерживая меня за локоть, он помогает доковылять до подъезда. Я подглядываю за нашим окном: силуэт мамы исчез – наверное, уже возле двери караулит!

Мы заходим в подъезд и поднимаемся по нашей кошмарной лестнице и тут у меня начинается приступ истерического смеха. Похоже, это нервы или чувство безысходности сковырнуло пробку печали.

С каждой ступенькой я вспоминаю своë грандиозное падение на Ромку. Его испуганное лицо и свои душераздирающие вопли.

– Тише! Ты чего? – Ромка не понимает, что со мной происходит и сам заражается смехом. – Ты сейчас всех разбудишь!

Мы подходим к нашей двери, а я никак не могу успокоиться, но вдруг открывается дверь и веселье исчезает. Вот, как корова слизала!

Я просто сжимаю губы и виновато смотрю на маму, которая почему–то терзает взглядом не меня, а Ромку.

– Теть Свет, вы не подумайте, она не пьяная, я за этим следил. Но у неё, кажется, высокая температура.

Я спешно снимаю с себя его вещи и сую ему в руки, забираю при этом свои, и взглядом показываю, что это бесполезно.

Звездюлей мне не избежать!

– Спасибо! – мама грозно отвечает Ромке и запускает меня, в квартиру. – Спокойной ночи, Роман!

Она захлопывает перед ним дверь. Совсем не вежливо! Могла бы ему чай предложить за моё спасение.

Удивленно смотрю на ма, а она в своём репертуаре – руки в бока и взгляд суперженщины, испепеляющий в одно мгновенье.

Ну, нет, так нет!

Смиренно вешаю пальто, стараясь избегать молний из ее глаз и, прихрамывая, спешу в свою комнату.

– А с ногой что?

– Ничего… Просто подвернула.

Опускаю голову и захожу в темноту и, не включая ночник, переодеваюсь в тёплую пижаму. Мама стоит в проёме, как статуя Мадонны, еë силуэт с подсветкой.

– Ладно, утром поговорим! Ложись спать.

Она говорит сердитым тоном и уходит на кухню. Я же залезаю в свою небольшую кровать у шкафа и стены напротив окна, под тонкое, но тёплое ватное одеяло.

Карина дрыхнет на диване.

Наконец, я дома!

Хорошо, что мама решила сейчас меня не мучить. Но от таблетки и ласковых поглаживаний по голове я бы не отказалась. Меня всё ещё трясёт, но стараюсь не шуметь, не доставлять больших хлопот. Поэтому поворачиваюсь к стене и взглядом обвожу рисунки на обоях, они видны при лунном свете.

Мысли о своей никчемности и ненужности борются со сном и слабостью в теле. До меня внезапно доходит понимание, что Карина может и не врать. Зачем ей это? Неправда не может убить, причинить боль, а правда вполне. Особенно, если есть подтверждение!

А какое подтверждение еë правды? Что я не похожа на родителей? Но на папу же чуть–чуть.

Чуть–чуть не считается – так всегда говорит Ромка!

Я рисую пальцем узор на стене. Фотографии! Раньше я как–то не задумывалась об этом, но… у меня нет фотографий с родителями, где я совсем младенец. У Каринки есть, а у меня нет! Только те, где мне три года, а ей уже четыре.

Значит она могла помнить тот момент, если меня действительно забрали из детдома.

А зачем им я? Разве они не могли родить второго?

Не понимаю и не хочу понимать!

Слышу мамины шаги в коридоре, идёт в свою комнату и закрывает дверь.

Она меня даже не поцеловала перед сном! Наверное, сильно злится. И слова Ромки про температуру не приняла всерьез.

Значит, ей всë равно!

Всем всë равно. Если заболею и умру, наверное, все будут счастливы, прыгать от радости вместо слëз!

Каринка, что всë внимание будет ей. Родители – одним ртом меньше и в два раз меньше вещей покупать. Никита возрадуется, что сама природа мне отомстила, а Ромка… не знаю почему он будет счастлив. Но верю, что будет! Особенно, когда узнаёт, что это я пустила слух, что он гей.

Всем будет хорошо, если меня не станет.

Боже, опять я себя жалею и превращаюсь в нытика Никитоса!

Надо выпить аспирин и заснуть, наконец, а завтра прямо в лоб спросить, родная или нет? Не мучать себя сомнениями.

И если родная, пусть Каринку грызут муки совести, а если нет, – мне же лучше! Сбегу, не оборачиваясь, в свою Италию!

Не будь я – Верóника, где мой девиз: «Если спряталось солнце – свети сам себе приятный!»

Вот и буду!

Тем более, что на носу экзамены и поступление в театральный, а там сомнения только мешают!

Глава 5

Моё утро началось в обед. Ночью мама пару раз сбивала мне температуру и столько же раз я переодевалась, потому что одежда становилась мокрой, хоть отжимай.

 Я собиралась спросить еë прямо, но так и не решилась. Мама так переживала за меня, когда градусник показал больше тридцати девяти. Носилась со мной и с чаем, а я смотрела на неё и хотелось просто прижаться, как можно ближе.

Карина специально ходит туда–сюда и гремит всем, чем можно, чтобы я поскорее проснулась. А я уже, пятнадцать минут назад и лежу, отвернувшись к стене.

Просто не хочу её видеть.

Ничего не хочу. Даже шевелиться. Хочу тихо лежать и рисовать глазами. Мне уже лучше и с пóтом вышла вся простуда.

Карина снова влетает в комнату. Чувствую её дыхание у своего лица:

– Там твой Ромашка уже всë печенье съел! – шепчет на ухо. – Ты долго ещё будешь валяться? Если не встанешь, то будешь пить чай с таком!

Я открываю глаза.

– Он здесь?

Она опускает перед моим носом карточку с автографом вчерашней группы и подписью, что это для меня.

– Готова забрать еë за временное перемирие.

– Нет, это моë!

Зря я, что ли, вчера столько страдала? И морально и физически. На мгновенье улыбаюсь, но делаю грозный взгляд и поворачиваю голову.

– Ты же меня ненавидишь?

– Ой, можно подумать, ты поверила! – цокает и кричит в сторону двери. – Рома, она проснулась! – и тут же снова наклоняет голову, и шепчет. – А он и правда, шедевр!

Поворачиваю голову в сторону двери: силуэт Ромки стоит в проёме, не решается зайти в девчачью комнату.

– Карина, ты нас не оставишь на пять минут? – просит еë и ждёт, когда она выйдет.

На пять?

Не на одну, а на пять?

О чем с ним можно говорить целых пять минут?

Карина кивает, сидя на моей кровати, и, помедлив, делает мне замечание полушепотом:

– Никита, всë равно круче!

Так я и думала. Она уже не злится, а я из–за неё вчера себя чуть не похоронила без почестей.

Классика наших отношений!

Карина выходит из комнаты, а Ромка, наоборот, зайдя, закрывает плотно дверь.

– Не забывайте, что родители дома! – слышим Каринкину усмешку и мамино замечание ей, чтоб не лезла, куда не следует.

Я сажусь на кровати и подтягиваю одеяло, поправляю волосы.

– Могу присесть? – он указывает на освободившееся место в ногах.

Киваю.

Ромка сдвигает простынь с сердечками и садится. Он смотрит на меня и начинает разговор банально и вежливо.

– Привет! Как ты? Как нога?

– Нормально. – отвечаю и не понимаю цель его визита, и прячу глаза под рукой, которую выставила козырьком.

Вчера Ромка оказался как–то в тему, а сейчас – совсем не очень! У меня засаленные волосы, еще не умывалась. Такой меня видели только родственники и то, самые близкие. Даже Ленок меня знает только с макияжем и прической. Если сейчас еë сюда привести, она будет меня искать, наверное.

Ромка продолжает, молча, смотреть и я не выдерживаю пристального внимания с его стороны:

– Ты меня смущаешь! Пришёл посмотреть какая я страшная?

– Нет. – улыбается. – Просто зашёл узнать, как твоё здоровье, отдать автограф и прикрыть.

– Прикрыть?

– Ну, ты вчера сказала, что тебя некому прикрыть… .

– А–а.... Я, наверное, бредила. Вроде всë обошлось. На меня не кричали, не били и даже поили чаем. Тебя, говорят, тоже! – украдкой смотрю на дверь и между нами снова нарастает неловкое молчание. – Значит, прикрыл?

Добавляю. Мне стало интересно, что же он такого сделал, на что он готов ради меня.

– Думаю, да! Прикрыл.

– За чаем обсудил с мамой еë любимых турецких актёров? – улыбаюсь сомкнутыми губами.

– Это да. – он усмехается в ответ. – В общем, я сказал, что....

– Подожди! – я внезапно его прерываю, выпрямляюсь на кровати и припадаю ухом к стене, глядя прямо ему в глаза.

Карина, зараза, подслушивает в зале, даже громкость телевизора убавила, шпионка.

– Давай пересядем на диван? – неестественно улыбаюсь и машу в сторону.

Ромка кивает. Совершенно забыв, что на мне давно не пижама, а просто футболка выше середины бедра, которая прикрывает только то, что необходимо, но никак не мою скромность, я отпускаю одеяло и, хромая, направляюсь к дивану.

Слышу за спиной Ромкино кряхтение. Он берёт моё одеяло и, протягивая, подходит и отворачивается в сторону кресла напротив.

– Я тут сяду!

Стараясь не смотреть, как я кутаю нижнюю часть тела, он вальяжно садится в кресло. А я отворачиваю голову и прячу довольную улыбку.

Всё–таки посыпались его крошки! Но мне уже всë равно.

Я, как индианка в сари, в одеяле сажусь напротив на диван, и уже уверенно смотрю в глаза.

Он на моей территории. Обезоружен!

Нет ничего приятнее на свете, чем Ромкины щëки в красном цвете?

Шекспир – гений! Можно любую чушь под него срифмовать.

– Так и что ты сказал маме, как ты смог меня прикрыть, мой ры… – опомнившись, окончание «царь» получилось неуверенно тихим.

Он щурит взгляд, будто раскусил мою актёрскую игру в роковую женщину.

– Я убил двух, а, может, и больше зайцев! Сказал твоей маме, что мы встречаемся, поругались в баре, и ты в отместку поцеловалась с этим… как его? Ну, кретин который! И так увлеклась, что подвернула ногу. Но под вечер мы помирились. Поэтому – мир, дружба, жвачка!

Он говорит эти слова, а у меня всë сквозняком проскакивает через уши.

Индианка во мне изображает непреднамеренное удушье одеялом, как в ужасных индийских блокбастерах.

– Чë? – единственное, что могу ответить.

– Твоя мама сразу успокоилась. Потому что – что?

Всё ещё не догоняю ход его мыслей и вообще его дурацкую инициативу, поэтому просто вопросительно выпучиваю глаза, и жду продолжения.

– Первое и единственное – ты всегда под присмотром!

Похоже это у него проблемы с головой. Что он несёт?

– Твои плюсы, – он продолжает, и загибает пальцы по одному. – Я отвожу и привожу тебя со школы, – ты опять же под присмотром; второе – все концерты в баре для тебя – всегда бес–пла–тно! Также ты можешь делать, что хочешь, а я тебя всегда прикрою, потому ты, якобы, будешь со мной! И третий, и самый жирный – я готовлю тебя в театральный! Гениально?

Он откидывается на спинку кресла и довольный ждёт моего ответа.

– Нет… нет. И нет! А меня не надо было посвятить в свои планы по моему прикрытию? Мне что, теперь врать родителям?

– Вообще–то я тебе утром писал, но ты не ответила. Я подумал, что тебя наказали и, как мужчина, взял всë в свои руки!

– Вообще–то я тебя об этом не просила и, почти при смерти лежала в постели и, спала! Я даже не в курсе, что у тебя есть мой номер! – стараюсь орать на него шёпотом. – И почему вдруг такая благосклонность ко мне, а?

Он зависает на доли секунды:

– Потому что…  Марамушта! – выпучивает глаза, но тут же выдыхает и, наклонившись ко мне, смотрит в глаза своими синими, озëрными, океанскими. – Ладно, мне нужна твоя помощь....

Я отстраняюсь и хмурю густые брови.

Понятно! Вот она вся его благосклонность, – корысть называется.

– В общем, вчера какая–то… даже не знаю, как поприличнее еë назвать! Пустила слух о том, что я свалился с радуги, прямо из Москвы! Понимаешь?

– Нет…  – делаю вид, что вообще не понимаю, о чем он, и эта какая–то – точно не я. – И что?

– А то, что я всю жизнь выстраиваю образ правильного пацана! Прямо пацанского пацана, понимаешь?! А из–за какой–то… – он в бешенстве растопыривает ноздри. – Я теперь для всех – заднеприводный!

Боже, сколько у нас оказывается общего!

Я путана, он с радуги – нашли друг друга два одиночества!

– Да меня с утра замучали слать всякие мемы! – он вскакивает с кресла, достаёт из заднего кармана свой телефон и показывает мне картинки.

Они, и правда, смешные! Больше потому, что его физиономия приставлена криво. Я улыбаюсь, но тут же замечаю Ромкин недовольный взгляд, и делаю серьёзное лицо, глубоко понимающее, но не одобряющее проблему.

– В общем, я всем сказал, что это не может быть правдой, потому что мы с тобой вместе. Ты официально теперь моя девушка!

– Что? – я тоже вскакиваю с дивана, совсем забыв про лодыжку, и осуждающе на него пялюсь. – Нет, нет и нет! Почему вообще я, а не твоя вчерашняя? У неё неплохо вроде получалось!

– Не, она не подходит… Еë никто не знает! А тебя здесь все знают, плюс – ты красивая, половина посёлка по тебе слюни пускает.

Спасибо, конечно, за комплимент, но…

– И что? – всё ещё не понимаю, что к чему.

– Ну… если я буду с тобой, то ни у кого не будет сомнений, что я не радужный, понимаешь? Если я добился тебя, саму Верóну!

Санта Клеопатра!

Звучит, будто я сама Клеопатра. Приятно, но…

– Нет!

– Почему? Ты только выигрываешь!

– Во–первых, ты меня бросил семь лет назад.

– Я тебя не бросал! – он делает огромные глаза.

– Бросал!

– Нет!

– Да! – ещё слово и я ему точно врежу!

Конечно, он не знает, как я страдала и ненавидела! Ему не понять мои чувства!

В дверь стучат и, мы машинально, синхронно кричим: «Занято!». Но бестактная Карина всë равно заходит. Улыбаясь, она бегает глазами от меня к Ромке:

– Мне надо телефон забрать. – извиняясь, она проходит между нами за своим мобильником к столу.

От нас искрит и есть вероятность, что на обратном пути Каринку шибанет током.

Она снова протискивается между нами и, закрывая дверь, добавляет:

– Можете продолжать.

Ромка следит недовольным взглядом, как закрывается дверь:

– Я тебя – не бросал! – он повторяет свистящими шипящими и перенаправляет искры из глаз на меня. – Я не мог бросить того, с кем даже не встречался! Тебе было всего десять, а мне шестнадцать. – он жестикулирует почти как итальянец, – Пика–пика? – и стучит указательным пальцем по своему виску.

– И что? Любви все возрасты покорны! Пушкин знал, что говорил!

– А то, что ещё пару лет и меня бы привлекли к ответственности за совращение… – он сканирует меня с ног до головы. – малолетних!

– Так мне и сейчас нет восемнадцати! Это не совращение?

– Сама же сказала… чуть–чуть и будет!

О! Это уже становится смешно! То есть для капли алкоголя, чтобы расслабиться – это не считается, а для того, чтобы встречаться с двадцатитрехлетним – да?!

Что за двойные стандарты?

– А во–вторых, – продолжаю нагло смотреть ему в глаза, – я другому отдана и буду век ему верна, понял? Поэтому спать с тобой, даже в своих страшных снах, только потому, что тебе надо кому–то доказать, что ты мужик – не бу–ду!

– Не ве–рю!

Не понимаю, это он сейчас про что: как режиссёр про мою актёрскую игру или не верит, что я с ним спать не буду? Или не верит, что у меня кто–то есть?

– Не, ну… сейчас нет…  но моим первым и единственным не будет кто–то отсюда! По–твоему я зря выстраиваю международные отношения и сижу на сайте знакомств? Выйду замуж за итальянца и уеду отсюда в солнечную Италию.

Он заливается искусственым смехом:

– За того Марко, любителя ветчины? Самой не смешно?

– За Марко, или Фабио, или Антонио, – у них много красивых имён, но это совсем не твоё дело, кому я отдам свою честь! Понятно?

Ромка уже не смеётся, и сканирует меня, плотно сжав губы. А я стою обезоруженная и смотрю на них.

По ногам дует, и поэтому, немного остыв, наклоняюсь к одеялу.

Там за дверью родные, наверное, стоят с семечками или попкорном, и слушают наши разборки в духе маминых любимых сериалов.

Ромка тоже успокаивается и, помогая поднять, берёт меня за руку:

– Верон! Это ненадолго! Поступишь в театральный и мы разбежимся! За это время все поймут, что всё это слухи, и я, заодно, найду эту… – он втягивает ноздрями воздух. – с языком без костей!

Смотрю, сглотнув подступивший ком. Она перед тобой, сладкий!

– Я с тобой спать не буду! – повторяю шёпотом.

– И не надо! – Ромка воодушевляется, понимая, что почти уболтал. – Для этого я найду кого–нибудь!

– Но чтобы ни я, ни кто другой не знал. Мне не нужна репутация той, которой изменяют направо и налево!

Быстро же я согласилась!

– Понял, без проблем! – он радостно кивает.

– И я имею право общаться на сайте знакомств с итальянцами!

– Без проблем, Верон! Если  хочешь, могу даже помочь выбрать того самого, кому навеки отдана?

– Сама разберусь!

Смотрю, прищурившись. Пугает если честно, вся эта идея.

– Опять же, это будет для тебя отточка актёрского мастерства! А? Сплошные плюсы! – протягивает руку для рукопожатия. – Мир, дружба, жвачка?

Зачем продавать то, что давно уже продано, сладкий? Усмехаюсь в уме, а сама боюсь того момента, когда он узнаёт, что слух пустила я.

Жму неуверенно руку и мысленно снова себя хороню.

Поступление в театральный и бесплатные концерты – самая вкусная наживка!

Глава 6

Он крепче сжимает мне руку, трясёт её с довольным лицом.

Ещё немного и уписается от счастья! Ты ж мой сладкий! Даже не представляешь, какая жизнь тебя ждёт! Что ты потерял за эти семь лет моего одиночества… Будешь наверстывать в экспресс–режиме!

Вытягиваю руку. Уже штормит. И от тряски и от его наглой симпатичной мордахи.

– А сценарий? – смотрю на него и тру покрасневшую кисть.

– Сценарий? – садится зачем–то обратно в кресло, а я стою.

Мне уже жарко! От его изучающих взглядов и ватного одеяла. Надо закругляться. Хочу в душ.

– Да. Что говорить, как себя вести в тех или иных ситуациях? Вдруг у людей возникнут вопросы? А они возникнут!

– Зачем тебе сценарий? Это же жизнь, детка! Импровизируй!

Улыбается, сверкая идеальным рядом зубов. Сидит нога на ногу, режиссер Якин!

– То есть, если меня спросят, какой у тебя червячок… – скрючиваю указательный палец на слове «червячок», – Такой? – и, как рыбаки хвастаются уловом, отпускаю одеяло и раскидываю руки, – Или такусенький? – сужаю их до размера спичечного коробка, – Я могу импровизировать?

Он сидит и снова выпучивает глаза, и, зависнув на несколько секунд, то ли от моего внезапно полуобнаженного вида, то ли от самого вопроса, тяжело выдыхает.

А после, Ромка сдвигает брови и трёт пальцами образовавшиеся складки на лбу:

– Как. Всё. Запущено! – он убирает руку и качает головой. – Червячок? Ты серьезно? Вообще–то у него есть официальное название и даже юридическое.

Не понимаю его удивление. А как я должна его называть: господин, мистер или сеньор?

– Не–не–не! Даже слышать не хочу! – закрываю уши, предчувствуя его издевки, когда он встает с места и брезгливо зажмуриваюсь.

Через мгновение чувствую его дыхание совсем рядом, но боюсь открыть глаза. Ромка убирает мою руку и голосом с хрипотцой шепчет на ухо это резкое слово.

Он будто мне им уши сейчас отрезал!

Щёки вспыхивают настолько, что можно жарить на них тосты.

Как же хочется есть! В животе урчит.

Слышу его усмешку и ткрываю глаза.

– Как ты вообще собираешься поступать в театральный, если обычное общеизвестное слово вгоняет тебя в краску? А? – он вскользь касается щеки и смотрит на меня, как на ходячее недоразумение.

– Ты же мне поможешь! – отворачиваюсь на мгновение в окно, в обиде прикусываю нижнюю губу и перевожу пронзающий взгляд на него.

Почему мне должно быть стыдно за то, что я берегу себя для большой и настоящей любви? Пусть другие стыдятся, что в моём возрасте у них большой список партнеров и венерических заболеваний. Я не буду!

– Ладно, будет тебе сценарий! Вечером скину. – он отступает и улыбается. – А тебе задание: записать на диктофон слово «ч–л–е–н» с разными склонениями… большой, упругий, умопомрачительный, и так далее… и, как мантру, слушать и повторять в день по несколько раз с различной интонацией! Я проверю. – Он перестает улыбаться и серьёзно смотрит в глаза. – Иначе тебе никто не поверит! И мне соответственно. Тебя вообще ничего не должно смущать, если ты рядом со мной.

– То есть для всех ты будешь чёткий парень, поймал меня в сети, а я простидижитация? Как–то не так ты мне всё это только что рекламировал!

Начинает раздражать его уверенность в победе.

Или я просто очень голодная?

– Нет, наоборот! Для всех ты должна быть такой же недоступной, но уже потому, что теперь – моя! В остальном зона ответственности на мне. Но для поступления, ты должна вообще ничего не стесняться. Понимаешь? – Он скользит по мне взглядом, а затем снова смотрит в душу. Я машинально складываю руки в защитной позе, а Ромка качает головой. – Ну ничего, мы это исправим!

– Ты настолько в себе уверен?

С вызовом поднимаю бровь, а сама боюсь опустить взгляд, чтобы не увидеть то, что вчера… его желание, когда застала врасплох. Только уже от меня, потому что снова искрит, но совсем по–другому, медленно и очень опасно.

Одно неверное движение… рукой, взглядом, губами. Хвостик зажженного динамита подбирается к обоим.

Я это чувствую. Ещё немного и наступит: «Бум! Ба–а–да Бум»!

Ромка молчит и смотрит своими океанскими глубокими, а потом внезапно переключается:

– Ладно, мне пора! Сценарий сам себя не напишет, да и вечером работа.

Он перешагивает одеяло и, огибает диван в сторону двери, а я стараюсь не смотреть вслед.

Похоже голуби только что выплюнули мне обратно в лицо мои крошки.

Ромка открывает дверь и бросает задумчиво напоследок:

– Вечером напишу… или позвоню! Выздоравливай.

Он уходит, а я поднимаю одеяло и, накрывшись с головой, падаю на диван калачиком.

Мне нужен свой сценарий на то время, когда он рядом!

***

Я выхожу из душа с чалмой на голове, в свежей футболке и шортах, почти не хромаю. Наконец, я чиста от болезненной скверны. Надеюсь, что родители не слышали, как я повторяю юридический синоним червячка в разных интонациях и склонениях.

Ромка прав, если я всего буду стесняться, то как бы он меня не готовил – я могу провалиться.

Мама накрывает на стол. Каринка помогает и хихикает, когда прохожу мимо кухни в сторону комнаты. Это не очень хорошо! Особенно если она вдруг всë слышала. Будет до старости вспоминать. Я её знаю!

Захожу в нашу комнату и беру телефон, так и не посмотрела, действительно ли мне Ромка утром писал, и писала ли подруга. Может она уже дома и больше не нужно её прикрывать. Или задерживается.

Я открываю мессенджер. Писали оба: Ленка, что уже дома и как она счастлива; Ромка со своей идеей прикрытия.

Записываю его номер в контакты. И как его обозвать? Сеньор червячок или режиссёр Якин?

Хихикаю. Червячок Якин. Тыкаю по буквам.

Мама зовёт обедать.

***

Обожаю болоньезе. Накручиваю на вилку спагетти, слюнки текут от голода.

У нас не принято лезть во внутренний мир каждого, пока сам не откроется. Но маме даётся это тяжело. Она почему–то считает, что красивые истории только в кино, а в жизни всё как у всех – быт, привычка. И если что–то хорошо, то всегда очень подозрительно.

– Рома – отличный парень! Рада, что вы через столько лет решили быть вместе. – странно, что она вообще это сказала. – Но будь на чеку, всë–таки он старше. А у взрослых парней только одно на уме.

А вот это в еë стиле. Папа кряхтит от этих слов. Уже что–то! Обычно он молчит и с аппетитом уплетает мамой приготовленный обед. Он в нашей семье, как домашнее привидение. Знаем, что он есть, но почему–то особо не замечаем. Возможно, потому что он мягкий и добрый.

А с нами надо построже! – так говорит мама, которой говорила бабушка, и несколько женских поколений до.

Иногда мне кажется, что мы – еврейская семья. Всë передаётся по материнской линии: и золотые коронки, и напутствия.

Коронки до сих пор лежат как приданое.

Санта Клеопатра, пусть Каринка первой выйдет замуж! Умоляю!

Мы все такие разные, но когда за одним столом, как большая спагеттина.

Улыбаюсь. Хочу спросить прямо про «родная или инет». Но не вовремя. Единственное, что говорю:

– Мам, пап, я вас очень люблю!

Они любят это слышать. Улыбаются. И только Карина корчит рожицу от моих слов. Ей всегда кажется, что я так подлизываюсь.

В дверь звонят.

Каринка вскакивает из–за стола и бежит открывать. Наверное думает, что Никитос проявил вежливость и зашёл поздороваться.

– Да, здесь! Спасибо! – слышен её ответ и как хлопает дверь.

Она заходит на кухню с огромным букетом белых роз и недовольно косится на меня.

– Тебе! – почти впихивает их мне в руки и садится напротив, насупившись.

Ненормалистка!

Зависть, как точно яд – травит медленно, с накопительным эффектом.

Ромка удивил!

Я ещё сценарий не написала, а он уже играет!

– Боже, какие красивые! – мама радуется, будто это ей.

Но я–то знаю! Она всегда так папе намёки делает. При виде чего–либо восклицает, как это красиво. Но когда эпитеты заканчиваются и реакции ноль, она говорит ему в лоб. Купи мне!

Это работает быстрее.

Я слушаю аромат и замечаю маленькую открытку с милыми зайками в корзинке, вынимаю:

«Заяц, ты лучшая!»

Так, сценарий… Сцена первая. Эпизод первый.

Герой никогда не называет героиню прозвищами животных. Надеюсь, Ромка запомнит и не будет тупить, как Никита. Смотрю на Карину, которая, заметив мой взгляд, сразу принимается за своё любимое занятие: расчленение блюда на лук и остальное.

– Пойду, отнесу в комнату.

Я радостно встаю из–за стола с букетом и телефоном.

Написать или позвонить? Поблагодарить или сразу ворчать, что зайцев не люблю?

Звоню. Нет, отключаюсь.

Подумает ещё, что я поплыла всего лишь от букета. А что потом? Коробка конфет и сразу в койку?

Не буду звонить.

Санта Клеопатра! Сам перезванивает.

Считаю до двенадцати, видела такое в фильме, и тогда беру.

– Верон, ты звонила?

– Ой, Ромка, это ты? Нечаянно нажала на чей–то номер. – Боже, ну нельзя же притворяться дурой так часто. Исправляюсь. – Привет! Про номер была шутка. Да, звонила. – говорю уже спокойным томным голосом. – Сказать «спасибо» за цветы, но почему–то сбросилось. Они очень красивые! И открыточка. Только можешь больше не называть меня заяц? Терпеть этого не могу.

Он молчит некоторое время и просто отключается. Связь?

Так… Сцена первая. Эпизод второ: не при каких обстоятельствах не бросать трубку во время разговора.

Снова звонит:

– Я тебе ничего не отправлял. – говорит спокойным голосом, будто и не отключал телефон.

– Значит, у тебя есть радужные конкуренты. – шучу.

Он молчит. Хоть бы выматерился, сделал вид, что не всё равно, или, наоборот, просто посмеялся над несмешной шуткой.

Сухарь!

– Выкинуть или оставить, что по сценарию? – пытаюсь задеть за живое.

– Как хочешь!

Снова бросает трубку.

Это игра такая? Я будто снова пялюсь в дерматиновую обивку с гвоздиками.

Заходит Карина и с завистью смотрит на букет.

– На самом деле это тебе, – протягиваю ей цветы. – именем ошиблись. Не от Ромки. От Никитоса думаю, для тебя!

Улыбаюсь.

Боже! Похоже у неё раздвоение личности.

Как можно за секунду из грымзы превращаться в щенячий восторг? Она почти выхватывает букет из рук.

– Я тебя простила! – и тут же губы из улыбки превращаются в куриную попку. – Но чтобы больше его не целовала, даже в отместку!

Снова пилит взглядом. Точно, шизофрения!

– Нужен он мне… у меня свой неадекватный появился! – снисходительно смотрю на эти перевоплощения из Карины–Х обратно в сестру. – Но ты, если будешь бегать за ним… а за ним таких как ты много кто носится, – так и останешься для него сестрой милосердия! Карточку с автографом верни!

Вытягиваю руку, вспомнив, что она так мне её и не отдала. Щурит недовольно взгляд.

– Ладно! Она в сумке. Давай доедим и я верну.

– Даже не думай, что я забуду.

***

После обеда родители уехали к ба в город, а мы с Каринкой дождались Лену и сели смотреть комедию «Голая правда» – пособие для тех, кто хочет серьезных отношений.

Подруге я рассказала только то, что она должна знать. Знаю я её, обязательно всё расскажет Болику. А мужики хуже девчонок – те еще сплетники!

После фильма Ленок обещала помочь с моей мантрой червячку.

Так мы давно не смеялись! Удивительно, что Карина придумала эпитетов больше всех, я таких слов даже не знала. Червячок был: и детективом, и сексуальным маньяком, и скромным ботаником.

Думаю, Ромке понравится моя ода! Но круче всего она звучит на итальянском.

Если французский – язык любви, то итальянский – язык секса!

На нëм даже ругательства звучат красиво!

– Мéмбро! Пéне элáстико! Пéне лунго! Кáццо энóрме!

Хихикаю.

Санта Клеопатра! Готова повторять это бесконечно.

Глава 7

Насмеявшись вдоволь с комедии и с себя, мы лежим на диване и мечтаем о будущем.

Каринка не представляет его без Никитоса и пятерых детей от него.

Глупышка! Возможно.

Только ждать придётся лет пятьдесят, пока он нагуляется. Не верю, что он вообще способен на серьёзные отношения. Наверняка у него есть красная книжечка со списком жертв. И, судя по его напору, я следующая, а Каринка – в самом конце списка.

Ленка мечтает о шикарной свадьбе на Мальдивах. Ну тут вполне реализуемо, кроме Мальдив. Максимум светит ресторан «Березка».

А я… получается я даже мечтать сейчас не могу о красивом итальянце вслух, раз для всех я «встречаюсь» с Ромкой?

Он тоже красивый, но красивый привычно. Как полевая ромашка, гадая на которой «любит – не любит», срываешь лепестки, и вдруг последним может оказаться, что нет.

– Так, я не поняла… – Ленка приподнимается на локтях и смотрит подозрительно, будто прочла мои мысли. – Мы что, больше не будем искать тебе горячего итальянца с пéне элáстико? – смеётся. – Всё, мечты больше нет? – она спрашивает так, будто это её мечта, а не моя.

Я сажусь.

– Есть! Вдруг я сбегу через месяц… или он? У меня должен быть запасной вариант. В любом случае, замуж за Ромку я не собираюсь. – они смотрят, не верят. – Что? – развожу руками. – Кстати, я в приложение сегодня ещë не заглядывала.

Я встаю с дивана и иду за телефоном, который лежит на столе.

– Видела бы ты, что тут было! – слышу, как Карина шепчет подруге.

– И ничего не было! Просто разговаривали о моëм поступлении. – Вру, скрестив пальцы, и с мобильным сажусь обратно на диван.

– Да если бы я не зашла, вы бы убили друг друга… – хихикает Каринка. – Либо переспали. Страстью так и фонило!