Тебя там не было

Богатырёва Юлия.

Журналист, писатель, сертифицированный женский коуч.

Окончила Ставропольский государственный университет по специальности "Журналистика", Международный Эриксоновский Университет Коучинга.

Работала в крупнейших иностранных компаниях: Mars, Disney, Avon.

Автор женского блога.

Просто жена, просто мама, просто женщина, которая продолжает искать свой путь и исследовать свою суть.

"Я посвящаю эту книгу всем женщинам, сердце которых не на месте: в поисках океана, в поисках своей земли, в поисках себя…

Вас тысячи, вас миллионы, вы сила, способная повернуть течение времени и самого бытия.

Моё сердце с вами.

Если после прочтения этой книги вам захочется порекомендовать ее своей лучшей подруге, значит я шла в правильном направлении…"

Когда задумаешь отправиться к Итаке,

молись, чтоб долгим оказался путь,

путь приключений, путь чудес и знаний.

Гневливый Посейдон, циклопы, лестригоны

страшить тебя нисколько не должны,

они не встанут на твоей дороге,

когда душой и телом будешь верен

высоким помыслам и благородным чувствам.

Свирепый Посейдон, циклопы, лестригоны

тебе не встретятся, когда ты сам

в душе с собою их не понесешь

и на пути собственноручно не поставишь.

Константинос Кавафис. Итака (перевод)

ГЛАВА 1

Вы никогда не задумывались о том, что чья-то собственная жизненная катастрофа происходит ровно в тот же самый момент, когда вы совершаете свои обычные дела: моете собаку после свежей утренней прогулки; ждете, когда закипит электрический чайник, произведенный в Китае, подгоняя его нетерпеливым взглядом; чистите свою электронную почту от бесконечного спама и рекламных рассылок?

Вы привычно помешиваете свой крепкозаваренный чай из рыхлого пакетика с ненадежной хлопковой нитью, а в этот момент у кого-то жизнь летит к чертям, срывая двери, крыши, окна, черт возьми, самую ось, на которой держалось привычное существование.

Я постаралась не оставлять следов на придверном коврике, плавно подтягивая свой тяжеленный чемодан с целью преодолеть дверной косяк; ключ мне, как всегда, не поддавался, и пришлось, крепко сжав дверную ручку, притянуть к себе дверь, словно пьяного соседа, который мог в любой момент свалиться и удариться о дверной косяк… Готово. Звуком, падающим в небольшую бездну, размером десять на десять сантиметров (именно такого размера был почтовый ящик зеленого, с облупившейся в местах побелкой подъезда), звякнули ключи арендованной мною уже лет пять как квартиры. Дело сделано.

Что могло послужить причиной того, что эта молодая успешная женщина за двадцать семь, но еще до тридцати, оставила все свои накопленные за жизнь вещи, не попрощалась с друзьями и сейчас ехала в аэропорт, мысленно умоляя таксиста наконец заткнуться?

Воспоминания прошедших пяти суток давались ей особенно остро, больно, будто кто-то разбил темно-зеленую бутылку с годовалым вином и пытался осколками «прощупать» глубину сжавшихся от напряжения мышц.

Почему так вышло?! Может, это какая-то чудовищная ошибка, и она что-то неправильно поняла?!

Хотелось бы…

Но это не так…

Поняла она все верно! И можно бесконечно кричать, выть, рычать от разливающегося внутри черного предательского пятна, можно сжимать пустые кулаки, а можно сжимать в кулаке потенциальный билет в потенциальную страну – скорее бы подальше отсюда!

Она выбрала второй вариант – с продолжением…

И что же входило в ее планы?

Купить билет в страну, в которую не нужна (или уже имеется) виза.

Выпить слабый капучино с обильной пенкой в кафе перед выходом в зону досмотра.

Убедиться, что все фотографии и сообщения от него стерты.

Скрестить пальцы в надежде, что ей достанется удобное место у окна в самолете.

Она ехала по шоссе в аэропорт и повторяла этот список про себя вот уже минут пять как в надежде не запнуться и не вернуться к разъедающим ее мыслям и вопросам: «Почему?» и «Как так можно?! Как так можно с ней, ведь она ничего плохого не сделала, она просто не заслужила!»

Подъезжая к аэропорту Шереметьево, наша героиня решила заглянуть в демонстрационный район (этакий мини Лас-Вегас), где ей предстояло выбрать, куда отправиться забывать свою жизнь.

Свернув с серой мокрой дороги шоссе, такси повернуло направо, и неумолкающий до последнего таксист, предварительно припарковав свой автомобиль строго возле большого супермаркета с взбесившейся своим неоном вывеской, помог девушке вынуть чемодан из багажника.

Пройдя метров пятьсот направо, она оказалась в итальянском квартале. Солнце пригревало по-летнему, а на деревьях уже благоухали мандариновые цветы, колоритная итальянка развешивала податливое белье на балконе и ругалась на итальянском (возможно, непереводимом диалекте) на своего мужа, который взглядом провожал короткоюбких туристок, семенящих по брусчатке на принципиальных неудобных каблуках.

Тем временем наша героиня прошла немного дальше, и перед ней возник ослепительно-белый жилой дом, сквозь белизну штукатурки проступали как минимум пятьсотлетние кирпичи. На втором этаже был виден балкончик, на котором располагались пара стульев и маленький столик. Она уже представила, как счастливые жители этой квартиры просыпались утром и шли завтракать на словно Богом созданном уютном балконе, где на их столе лежали вкуснейшие круассаны с предательски вытекшим шоколадом, рядом стояла пиала со свежими ягодами и фруктами; начищенный металл отзеркаливал щедрое итальянское солнце: от таких «софитов» не жалко было бы и ослепнуть, тем более что вид, открывающийся с этого балкончика, оказался вполне достоин того, чтобы стать последним: запечатлеться в памяти хозяина.

Засмотревшись на это маленькое чудо итальянской архитектуры и представив себе вкус гастрономических изысков балконного завтрака, она чуть не ударилась о стоящий впереди smart-авто, но, случись такое, неизвестно, кто пострадал бы больше: ее нога или рядом стоящие смарты и куперы.

Пройдя вдоль дома, спустя несколько небольших итальянских мини-кварталов, она наткнулась на ярко-красную стену, которая была изрисована черным граффити с изображением мужчины, из волос которого, как с трамплина, словно получив предварительное стартовое ускорение, вылетали стаи птиц, названия которых были ей совершенно неизвестны: все яркие, удивительно раздражающие своим превосходством на контрасте с бледной московской недовесной-недолетом.

За «птичьей» стеной, как выяснилось, скрывался израильский квартал. Прямо во дворе стояли в ряд деревянные лавки и столы, щедро уставленные хумусом, фалафелем и пивом Goldstar. Местная мужская интеллигенция была достаточно шумной и своим недвусмысленным присвистом, доносившимся со стороны отдельных столов, провоцировала ее поскорее убраться из этого района.

Спустя сорок минут своего поиска по этому небольшому, но в чем-то уютному миру в миниатюре она определилась с выбором.

ГЛАВА 2

Когда направление было определено, и рука уже уверенно держала распечатанный до правдоподобности авиабилет с вполне конкретным пассажирским местом, она с присущей ей ироничностью отметила это как единственное, что сейчас является определенным в ее жизни.

С другой стороны, все, что сейчас было готово случиться / исполниться / произойти, было чем-то похоже на предвкушенческое состояние в ожидании дня рождения или Нового года: ты еще не знаешь, какой подарок тебе подарят, но ничего конкретного не ожидаешь, чтобы не разочаровываться потом.

Коротая время до начала вылета в зоне предполетного ожидания, она задумалась: «Одиноким людям всегда легче находиться в зоне вылета, чем выходить из зоны прилета. Находясь в ожидании рейса, мы как бы созвучны всем тем предполагаемым попутчикам, которые сейчас прощаются со своими близкими и любимыми! Прощайтесь уже и будьте с нами, с теми, кто один на один с собой засыпает и просыпается, кто постоянно находится в состоянии “недо-” – недостаточно этих, недостаточно тех, а по факту нам всегда недостаточно нас самих! Мы, одиночки, не любим прилетать обратно: нас здесь как ничего не держало, так никто и не ждет, да и вряд ли встречает. Мы возвращаемся в вакуум, а вы – в теплые объятия любимых, нам дальше с вами не по пути, спасибо, что воспользовались услугами нашей авиакомпании. Простите, но нам никогда не болеть за одну команду, друзья!»

Зайдясь от адреналина, бушевавшего в ней от встречи с неизвестными вводными: где она будет жить, как проводить свои дни и на какие средства существовать, девушка решила, что если уж и начинать новую жизнь, то почему бы для начала не попробовать с малого – например, вот так наобум, абсолютно незапланированно взять и купить себе новые духи, аромат которых ранее она, возможно, даже и не знала: в своей прошлой жизни ей некогда было заниматься подобными милыми мелочами. Она всегда пахла одним постоянным запахом – духами, которые он решил когда-то за нее, присовокупив к блестящей слюдяной коробочке букет хрустящих тюльпанов.

Теперь все приходится делать самой… Главное – самостоятельный выбор, и она почти уверенно пересекла черту ароматного и навязчивого дьюти-фри, где хозяйствовали взвеси из пачули, мускуса и назойливых взглядов продавцов-консультантов.

Кофе в упругих зернах очень плохо помогал ей с размежеванием каждых последующих запахов – в какой-то момент они все для нее смешались в одно очень знакомое звучание ароматов, немного вульгарное и насыщенное, как слишком красивая соседка в летнем московском метро. Именно в этот момент она услышала, что к ней обращается кто-то, крайне слабо по голосу напоминающий вездесущую сотрудницу магазина.

Французский воздушный акцент выдержанного мужского голоса избавил ее от необходимости определяться с выбором «для себя»: «Простите, не могли бы вы помочь мне подобрать духи? Духи для моей мамы?»

Она повернулась – обладатель голоса стоял даже не перед ней, а над ней: его приблизительные на вид два метра роста возвышались уверенно, но с едва уловимым оттенком какой-то милой робости. Она сразу обратила внимание на глаза: они словно в момент поймали ее и крепко держали – секунда повисла; глаза были серо-зеленые, утопленные под нависшими густыми бровями. Такие брови могли принадлежать только мужчине, которому по-настоящему плевать на свою красоту. Этот же факт подтверждала копна небрежно постриженных, жестких кудрявых волос: она даже на секунду представила, как по утрам, перед уходом на работу, он нехотя глядит в зеркало и просто запускает свою жилистую руку с длинными сильными пальцами в эту прическу без моды и названия, чтобы привести кудрявый переполох в некое подобие порядка.

«Не могли бы вы помочь мне подобрать духи для моей мамы?» – снова повторил он. Видимо, я (ведь я и есть та самая героиня, и пора бы мне уже в этом признаться) настолько была поглощена своими мыслями, что не заметила подвисшей в пространстве продолжительной тишины.

Затянувшаяся с моей стороны пауза не оставляла мне никакой другой возможности, кроме как согласиться помочь ему. «Иначе я буду совсем уж глупо выглядеть!» – подумалось мне. «Кстати, неплохо было бы и мне расчесаться», – про себя продолжила я, затем осеклась и напомнила себе, что меня в принципе не очень должно волновать то, как я сейчас выгляжу, ведь у меня нет планов флиртовать с этим парнем.

Не то чтобы мне действительно хотелось выбирать туалетную воду для совершенно незнакомой и, очевидно, возрастной женщины, но я понимала, что сейчас было проще согласиться, чем объяснять собственный отказ.

«Черт тебя дери!» – уже продолжила я на русском, не снимая дежурной улыбки, присущей образу гостеприимной и отзывчивой девушки.

– Я, конечно, далеко не эксперт, но постараюсь вам помочь. Какие духи предпочитает ваша мама? Тяжелые, легкие, цветочные или древесные? Может, вы знаете, как называются духи, которыми она пользуется сейчас? Можно подобрать что-то похожее.

И, не дав французу даже потенциальной возможности ответить хотя бы на один из моих вопросов, которые были выпущены с такой скорострельностью, словно герой голливудского блокбастера выпускает бутафорские пули, я продолжила:

– И следующий вопрос: чем вам не угодили продавцы-консультанты, они же прилипалы, наступающие на пятки потенциальным покупателям? Нет, вы не подумайте, что я не хочу вам помочь, хотя нет, подумайте, просто у меня сейчас не самое лучшее настроение! Куда с большим энтузиазмом я сейчас могла бы вам помочь выбрать самую забористую текилу в алкозоне этого дьюти-фри, но боюсь, это не то, чего ожидает ваша мама.

«Ну вот, выпалила, не удержавшись, все как есть», – подумала я безнадежно про себя.

– А ваша идея не кажется мне такой уж плохой, – в этот момент его неширокие губы слегка растянулись в ненавязчивой милой улыбке, а появившаяся одинокая ямочка с левой стороны добавила оттенка наивного мальчишеского флирта, когда еще не знаешь, что там впереди, но так и тянет попробовать. – Но только при условии, что вы затем разделите со мной добытое, – продолжил он.

Мне показалось, или он при этом слегка подмигнул мне?

«Как же быстро он вцепился в предложенную мной альтернативу, – тут же подумала я, – даже не предполагала, что у французов все настолько хорошо с быстротой реакции». И вдруг поняла, что буквально сдала ему все карты в руки, предложив вариант совместной предполетной попойки!

В других обстоятельствах мужчины трудятся, кружат, словно стервятники, над барными стойками с целью напоить понравившуюся девушку алкогольными коктейлями за свой счет, а тут… взяла и… в общем, мне ли рассуждать о благоразумности.

Хотя, блин, чего я теряю, минуты бессмысленного ожидания в аэропорту? Образ девушки-неженки, которая «не пьет с первым встречным»? Да плевать, если честно, мне теперь на все плевать! Стоило столько времени «до» строить из себя «идеал женского создания», чтобы потом брать билет в один конец, лишь бы сбежать подальше отсюда!

ГЛАВА 3

Что я пообещала себе сейчас точно, смотря на то, как француз открывает бутылку, так это не активировать «взрывной» механизм прошлого под давлением алкогольного настоящего.

Я смотрела на него с легким демонстративным пренебрежением (хотя испытывала другие, какие-то слегка уловимые чувства, больше ощущение, словно на мое голое тело надели легкий кашемировый свитер), в принципе это был мой «фирменный» взгляд на всех немногих новоявленных мужчин за последние дни. Большинство раздражалось от этого взгляда, а француз терпел, ну или в глубине души он просто видел для себя какие-то приятные перспективы, которые я точно не готова была с ним разделить.

«Ну что ж, любить ее такой, какая она есть, никто не обещался, а вот пить с такой вполне сносно», – наверняка так рассуждал этот парень.

Как выяснилось во время нашего разговора, звали этого парня Ноэль, родом он был из региона Франции с абсолютно невоспроизводимым названием, однако «невоспроизводимый» район воспроизводил из года в год вполне себе известное и неплохое вино, которое как раз и приобрел мой попутчик-француз, желая, видимо, меня впечатлить. Все его претенциозные эскапады из разряда «это вино урожая 2009 года, собранное на правом берегу такой-то реки в сложно-повторить-каком районе» – все эти терруары и, мать их, апеласьоны не произвели на меня должного впечатления, поскольку ему никогда не переплюнуть божоле моего отца, имеющее свой особенный, в буквальном смысле сногсшибательный эффект, которое всегда было произведено в текущем году (потому что до следующего оно просто не доживало) и собрано с виноградных грядок, удобренных куриным пометом со стороны северной части дома его дачи, частично покрытого плесенью по причине соседства с неглубоким болотом. Оно всегда было и остается самым лучшим – и точка!

Молодые французы со своим немолодым вином, обращаюсь к вам, не пытайтесь переплюнуть немолодых отцов понравившихся вам русских девушек с их молодым вином! Это всегда провал!

Но мой француз не сдавался. Потенциальный потомок Наполеона не планировал капитулировать! Видимо, французы чувствуют себя на любовном фронте куда уверенней, чем в стане российского врага, находясь под давлением жестких погодно-природных условий российской территории. В лицо ему смотрела девушка пьяная и отчаянная, которая как раз сама находилась в стадии собственной жизненной капитуляции.

После третьего пластикового стакана вышеупомянутого французского вина, которое мы украдкой, словно малолетние школьные курильщики, заедали в фойе туалета аэропорта дешевыми чипсами, я уже позволила себе шутки над его франко-английским, подколы в адрес всех французов и его самого, в частности, не боясь показаться неполиткорректной.

– Французы всегда мне казались жутко неорганизованными и хаотично-спонтанными, будто у вас вся жизнь впереди, и не одна, и можно не особо заморачиваться темой своевременности и обязательств, – выпалила я в уже появившемся ощущении легкого алкогольного расслабления, но мне не хотелось, чтобы француз в моем присутствии расслаблялся.

– Если бы не наша «хаотичная спонтанность», как ты ее называешь, мы бы вряд ли сейчас с тобой пили шампанское, не боясь службы безопасности аэропорта. Что думаешь?

– Со мной и не такое бывало, – легкий эффект бравады в голосе мне добавлял эффект подпития, а потому я, вдохновившись собственной напускной смелостью, продолжила: – Как-то, путешествуя по Индонезии, умудрилась сидеть за столом одного местного мафиози, пить с ним рисовый туак и еще после этого унести ноги подобру-поздорову из этого злачного местечка! Тогда мне это казалось самым рискованным «предприятием» всей моей жизни… – задумавшись под конец фразы, я произнесла ее уже не в столь веселом тоне, как планировала изначально. Интересно, удалось ли мне с моим ломаным английским донести в красках отчаянный сюжет из прошлого?

– А что сейчас кажется тебе самым рисковым поступком?

– Что я пью в районе туалета дорогущее вино с французом, которого прежде никогда не знала, – постаралась я поднять тон в голосе, придать задора получившейся фразе и свести все к шутке.

Он посмотрел на меня так спокойно и как-то тихо, что ли, будто и вправду вокруг было место безопасности, неожиданно приобнял мою голову, мягко, словно даже не касаясь, притянул меня к свой груди… и… я совершенно неподготовленно расплакалась. Вот так, словно какая-то дура в бездарном однодневном кино с непопулярным режиссером. Плакала долго, мне казалось, – вечно, но при этом было спокойно и не стыдно делать это в его присутствии, и я даже не стала объяснять самой себе, почему. Он не пытался меня поцеловать или обнять еще сильнее, этой пошлости я бы не вынесла, ей-богу; он просто слегка поглаживал мои волосы и очень стойко сдерживал свою вздымающуюся от участившегося стука сердца грудь: когда я слегка успокоилась и прислушалась, мне даже показалось, что он не дышит.

Логотип его поло становился соленым и мокрым, запах его тела был едва сладким и даже каким-то знакомым, нативным, абсолютно понятным.

Не знаю, сколько это продолжалось, мне было плевать, если честно, я впервые за долгое время дала выход своим чувствам, и теперь мне было настолько легко, насколько пусто: кинь в меня сейчас пятицентовую монету, чтобы вернуться, и ты ее потеряешь, не найдешь, даже не услышишь… так она беззвучно упала.

Мы расстались легко, как и встретились, он просто проводил меня до моего гейта, немного пошептался со стюардессой, и меня пропустили вне очереди на посадку.

Уходя, я не стала оборачиваться, за спиной оставался не мой француз, уже не моя жизнь и опустевшая бутылка вина в районе общественного туалета с непроизносимым названием за девяносто девять евро.

ГЛАВА 4

Меня все не покидало странное чувство, которое возникло во время этой недолгой встречи с французом – малознакомое ощущение близости без близости… Он не узнал у меня ни номера моего телефона, ни даже моего… имени?! Или я просто этого не помню? Нет, я не планировала заводить с ним роман на расстоянии, не за этим я отправилась в новую жизнь, но прежде все мужчины, знакомившиеся со мной, хотя бы интересовались, как звучит мое имя, где и когда они снова смогут меня увидеть. Но не в этот раз.

В этот раз я чувствовала нечто большее, чем при знакомстве с другими мужчинами, а именно отсутствие желания со стороны француза меня «захватить», «завладеть» моими мыслями, телефонными сообщениями и разговорами с подругами за бокалом вина, снами; наверное, поэтому теперь так хочется продлить момент этой еле уловимой непредумышленной, едва проснувшейся неозвученной теплоты.

С этими мыслями я отрывалась от земли, которая была мне домом все эти двадцать девять лет и которая допустила варварски разорвать меня на мельчайшие куски отчаяния и обиды!

Хорошо, что на помощь мне пришли выпитый алкоголь, накопившаяся за последние дни сердечная усталость и удобное сиденье самолета.

В этот раз я заранее попросила место у аварийного входа: комфортный сон – это лучший подарок, который я могу сделать себе сегодня. Мне сложно предположить, где я буду сегодня ночевать, в каких условиях, поэтому моя цель сейчас: уснуть как можно скорее, чтобы активировать собственный режим телепортации из места под названием «мой бывший дом» в место, где я (скрестила пальцы) буду забывать свое прошлое, создавая свое новое настоящее.

И вот приблизительно на этапе этих раздумий мое тело начало расслабляться, а глаза закрываться, предвкушая долгожданный сон, как вдруг я услышала голос: «Madame, dormez-vous?» (в пер. с французского «Мадам, вы спите?») Открыв глаза, я увидела склонившегося ко мне бортпроводника. Не совсем поняла (и это мягко сказано): «Sorry?» (в пер. с английского «Извините?»)– переспросила я. Услужливый француз переключился на английский и принялся мне объяснять (не без особого труда, обличая каждое, слава Богу, понятное мне английское слово в шарм парижского прононса), что нельзя спать, ибо на мне лежит большая ответственность – я сижу возле аварийного выхода и в случае аварии должна быть неспящей, бдительной и готовой одной из первых реагировать на указания экипажа воздушного судна. «Что за х…?» – подумала я, слышу такое впервые, и вообще, с чего бы самолету падать, тут сразу вспомнились слова моего деда-летчика о том, что самолет, по статистике, является самым безопасным видом транспорта. Цитировать своего дедушку я не стала, потому что в тот момент мне больше хотелось процитировать Сергея Шнурова о том, что я думаю по поводу этой бортпроводниковской гиперответственности. Но, видя настойчивость в глазах этого джентльмена, я обратилась к ещё оставшейся во мне крупице глубинной мудрости и решила с членом экипажа не спорить, надеясь, что так он побыстрее оставит меня, и я смогу преспокойно вернуться к своему столь бесцеремонно прерванному сну.

После ухода стюарда я выдохнула, выпрямила ноги в свободное пространство впереди и прикрыла глаза в отчаянном желании снова забыться сном, но не тут-то было, ведь уже через минуту вновь послышался над ухом знакомый акцентный голос. В общем, о сне было суждено забыть, ибо ответственность французских бортпроводников, может, конечно, не столь бессмысленна, сколь беспощадна!

И почему один француз сегодня позволил мне хорошенько расслабиться в его присутствии, а другой заставил хорошенько поднапрячься, распалив желание вспомнить весь имеющийся у меня в запасе матерный вокабулярий?!

Благо ненависть к неугомонному стюарду длилась недолго, ровно до момента, когда с моим сиденьем поравнялись сначала тачка, а потом стюардесса с подносами, на которых располагалась упакованная в хрустящую слюду неаппетитного вида еда. Бортпроводница некоторое время разглядывала подносы, затем вернулась обратно в хвостовую часть самолета и наконец явила мне мой обед – ее приготовления были достаточно странными, ведь я не заказывала для себя ничего особенного, как бывало ранее, – ни кошерных, ни диетических блюд.

Быстро употребив свой обед, глядя на «растерзанный» на подносе упаковочный мусор, меня посетила мысль, – какое количество пластика ежедневно расходуют все рейсы мира за один день? Это же миллионы баночек, бутылочек, пакетиков… и в этот момент я обнаружила, что к упаковке влажных салфеток скотчем был приклеен кусок чуть смятого листа бумаги, на задней стороне которого просвечивала надпись.

Записка гласила: «Бежать стоит туда, откуда ты сможешь вернуться сама собой! Прекрасного полета!»

Записка была написана от руки, косым (видимо, быстрым) почерком на английском. В подписи значилось: «Ноэль».

Сначала меня захлестнула волна недоумения и даже легкой агрессии: как этот француз посмел вообразить из себя философа и подсунуть мне такое?! Я, я и только я знаю, куда я бегу… но тут я осеклась, и мой пыл пропал… А зачем? Я знаю, зачем я бегу? Я знаю от чего, но знаю ли я, зачем?!

Тем не менее, блин, ну откуда этот (да, симпатичный, не буду отрицать) француз такой проныра? Может, он психолог? Или вот так всегда успокаивает за стаканчиком дорогого вина девушек в аэропорту? Блин, бесит! Бесит и… трогает, трогает его негласное присутствие в моей жизни вот уже третий час подряд.

Нужно отдать должное, его манера подачи философской информации сама по себе изобретательна и претендует на оригинальность, не каждый сможет «договориться» с французскими бортпроводниками об услуге, я вот не договорилась… уже второй час лечу и впервые в жизни не сплю во время перелета.

Ладно, черт с тобой, француз, ты слишком проницателен и симпатичен, чтобы я продолжала думать о тебе, начиная свою новую жизнь. Подвиньтесь и отойдите все мужчины планеты, я теперь одна! И я впервые за последние годы могу себе это позволить!

ГЛАВА 5

Аэропорт Шарль-де-Голь напоминает город в городе. Чтобы из точки А переместиться в точку Б, нужно хорошенько постараться и преуспеть, особенно когда посадка на твой трансферный рейс заканчивается через двадцать минут! Тогда тебе уже не до приличий – на ходу сбиваешь рекламные стойки, задеваешь локтями людей и не оборачиваешься, чтобы попросить извинений – может, я и опоздала на свою счастливую жизнь в Москве, но проворонить рейс в свою новую в мои планы не входило, а потому поберегись, француз и всяк на пути стоящий!

Фух, успела! Успела! Успела!

Я на месте, и я все ближе к моменту, когда вдохну запах новой земли!

Уберите сумки. Прослушайте инструкцию бортпроводника. Пристегните ремни…

И наконец-то получилось уснуть, не имея на плечах груза ответственности за безопасность пассажиров всего воздушного судна.

Знакомый запах и знакомые прикосновения сильных рук, они проникают в мои волосы, слегка ерошат их, а потом резко натягивают их, рождая резкую боль, достигающую каждого встревоженного нерва, и отклоняют назад: «Смотри! Смотри! Так будет всегда!»

Слезы и истерика, боль щемит, я не хочу на это смотреть! Я отворачиваюсь, а он снова и снова натягивает мои волосы, как тетиву, чтобы я продолжала смотреть. «Не надо, умоляю тебя! Я не могу! За что?!»

С резким сильным вздохом просыпаюсь и вижу лицо озадаченной стюардессы, пытающейся разбудить меня, а по совместительству спасти от вернувшегося моего личного кошмара.

– Воды? – вопрошающе смотрит она на меня.

– Веры! Веры и стойкости! – по-русски отвечаю я. Поймав взгляд непонимания, я говорю: – Воды! – уже на английском – и тем самым избавляюсь от назойливого внимания моей спасительницы с затянутым на затылке пучке волос наверняка тоже до боли…

ГЛАВА 6

Очередной перелет дался мне куда легче: больше меня уже не беспокоили ни французские записки, ни кошмарные сны. Что действительно волновало меня в этот момент, так это то, где я сегодня буду жить, есть, спать. Хотелось бы, чтобы все вышеупомянутое концентрировалось в одном месте. У меня было две тысячи евро на все про все, виза на полтора года и желание поскорее начать жизнь заново в месте, где меня никто не знал, где у меня не было прошлого, и где пригодилось бы мое умение адаптироваться к окружающим обстоятельствам, – могу предположить, что такое место найдется.

Глядя на свой новый дом с высоты самолета, мне казалось, что словно гигантского размера великан вдавил своим большим пальцем зеленую точку на острове у самого берега и нехотя посыпал ее, будто соленой приправой, преимущественно двухэтажными домиками цвета слоновой кости – все выглядело уютно и одновременно компактно утрамбованным.

Это была небольшая рыбацкая деревушка, расположившаяся, словно преданная собака, у ног океана, который сам жадно лизал ее берег своими мерными волнами, периодически обрушиваясь без законного предупреждения.

В ней, вероятно, все друг друга знали, но никто не знал меня – и это обстоятельство меня особенно устраивало!

Запах этого места встречал чем-то незнакомым: едва соленая воздушная взвесь периодически мешалась с ароматом свежей, только что выловленной рыбы с нотками глубоководных, бурого цвета водорослей. Если закрыть глаза и просто вдыхать эту точку на карте, то близится чувство, что ты не шагаешь по суше – твое тело, твоя одежда, твой чемодан дрейфуют посреди сильного океана: в волосах ветер, а на губах соленый привкус.

Но если открыть глаза и вернуться на землю, то все оказывалось в буквальном смысле куда приземленнее.

Я шла по улице в своих «путешествующих» кедах, колеса чемодана с завидной частотой пересчитывали каждый кирпич брусчатки, которой была вымощена дорога. Солнце уже нехотя пробрасывало свои последние клочки света, ускользая за горизонт, словно усталый рыбак перекидывает громоздкую сеть через бывалую лодку – меня встречал вечер. Вдоль улиц уже кое-где тускло светили фонари, и казалось, что сейчас этот забытый Богом городок никак не мог раскошелиться гостеприимством для еще одного жителя.

Дома стояли близко друг к дружке, словно нервные первоклассницы на сентябрьской линейке: в слабых потоках электрического света можно было понять, что каждый дом окрашен в разный приглушенный бежеватый оттенок: пыльный персик, завядший огурец, потускневший одуванчик, но в каждом из них виделся какой-то внутренний уют, теплый отсвет полноценной семьи внутри. И мне вдруг очень захотелось, чтобы хотя бы в одном из домов меня сейчас ждали.

Я не забронировала жилье наперед, не подстраховала себя, поэтому, примут меня здесь или нет, был вопрос случая и моей личной удачи.

Я решила пойти старым дедовским путем и стала поочередно стучаться в двери каждого из домов, которые попадались мне по ходу движения, исключения составляли лишь те домики, в которых не горел свет от лампочки или телевизора внутри: «Вероятно, уже спят», – решила я.

Абсолютное большинство хозяев совершенно не понимали мой английский, и ставлю на все, что английский они не понимали вообще.

Даже загорелый, полулысый гражданин, появившийся на пороге, открыв дверь со скрипучей силой, на вид радушный и гостеприимный, с искренним желанием мне помочь в собственных глазах, не смог меня понять, даже после того, как я «заговорила» неумелыми жестами в попытке описать собственное незавидное положение просителя ночлега.

На этой, как мне тогда казалось, основной улице городка было в целом немного домов: двенадцать-пятнадцать, добрая половина которых мною уже была пройдена, а надежда на удачный исход уже терялась.

Я уже предвкушала, как в незавидной версии плана Б я выстилаю себе неуютную кровать из собственного чемодана где-то рядом на берегу океана, а просыпаюсь не от запаха свежесваренного кофе, а от болезненных щипков местной надоедливой чайки.

Не-е-ет… такая картина в буквальном смысле сейчас не согревала меня, а лишь добавляла жалости и потенциальных слез по поводу неудавшейся и без того собственной судьбы.

И вот впереди уже остались маячить два невысоких дома, в последнем из которых предательски погас хозяйский свет прямо у меня на глазах.

Я понимала, что у меня остался последний шанс на спокойный и уютный сон в эту ночь, а потому нужно быть на пределе собственной деликатности и учтивости во время разговора с хозяином или хозяйкой последнего дома, если, конечно, мне откроют, и если, конечно, поймут мой английский… «Уж слишком много “если” в этом моменте», – подумала я.

Стук в меру настойчивый, и мне даже показалось, что немного заискивающий.

Прошла минута…

Настало время для механического звонка.

– Один раз! Достаточно одного раза, Ань, – напомнила я себе (да-да, меня зовут Аня) в попытке не сорваться от надвигающегося отчаяния.

На той уютной стороне послышались сначала деревянный скрип, потом мягкие шаги, потом звук открывающегося дверного замка.

Дверь открыла невысокого роста миниатюрная женщина зрелых лет с надетыми на кончик носа диоптриевыми очками и ярко-ржавыми волосами (волосы подсвечивались сзади искусственным комнатным цветом, создавая эффект неэффектного нимба), видимо, я прервала ее в момент чтения или просмотра привычного сериала.

Вполне ожидаемо, она не сразу поняла, чего я хочу, когда увидела меня с рюкзаком и чемоданом на пороге, но заинтересованность в ее взгляде, когда я попыталась объяснить причину своего визита к ней в столь поздний час, придала мне сил… во мне впервые за долгое время тихим шуршанием внутри закопошилась надежда… я чувствовала.

– I need home for a one night! I can pay. (в пер. с английского: «Мне нужен дом на одну ночь! Я могу заплатить.»)

Для пущей достоверности я достала слегка смятую евровую купюру из внешнего кармашка рюкзака и на глазах у потревоженной хозяйки присовокупила к ней еще три сероватые широкие бумажки.

Мне все-таки наивно хотелось бы верить, что Ясмина (именно так звали хозяйку дома) впустила меня, впечатлившись моей харизмой и природным обаянием, но то, как она скрупулезно пересчитывала деньги, во время подсчета подставляя их под свет поблескивающей люстры, не оставило во мне ни единого сомнения в том, что хозяйка моя руководствовалась чисто практическими соображениями.

«Ну а по факту, какая мне разница, – уговаривала себя я, поднимая свой тяжелый, уставший чемодан на второй этаж по деревянной, с потертостями винтовой лестнице, – если я сегодня буду спать не на холодном ночном песке, а в уютной и чистой кровати… ну, я надеюсь».

ГЛАВА 7

Щурясь от рождающегося в новый день солнца и вглядываясь в синюю океанскую даль, я пыталась понять, куда же так решительно ткнула пальцем на карте. Я стояла на отвесном берегу, о который бились волны, но не сильнее, чем мое сердце в тот момент, это точно!

Вот она, моя жизнь на ближайшие n дней, месяцев, лет! Что меня здесь ждет, как скоро я взвою и сдамся или, наоборот, до трепета в животе полюблю это место и назову своим домом? В голливудских фильмах такие моменты выглядят эпично, красочно и очень романтично… и еще всячески «чно». В реальной жизни девушка посмотрела на рассвет с берега, замерзла через пятнадцать минут и пошла отогреваться в дом.

Завтрак приготовила хозяйка. Что удивительно, при свете дня я заметила, что в отличие от небрежности, царившей в комнате, которая стала моей спальней на эту ночь, кухня, напротив, представляла собой пример хозяйственного порядка высшего уровня мастерства; всей кухонной утвари нашлось законное место: полотенчики висели ровно, неробко вывалив на перекладину свои расшитые узоры; каждая пузатая баночка специй на полке была подписана и стояла, словно солдат в строю, ровнехонько, слегка упираясь в затылок собрату; даже обычное сито, видавшее лучшие времена, смотрелось настолько органично и аккуратно, хотя просто висело на крючке справа от газовой плиты. На столе уже наблюдалась утренняя сервировка, нашлись даже свежие полевые цветы. Свет проникал через окно и раскрашивал эту комнату в какой-то особенный уютный теплый цвет: оттенок новорожденного цыпленка на стенах, который я заметила еще накануне, во время своего появления, уже не казался таким пошлым, он словно был фоном, на котором зарождающаяся природа рисовала свою картину: блики от едва колышущегося неуверенного деревца за окном, полутона ситцевых потухших занавесок и силуэты комнатных цветов, стоящих на подоконнике в честных глиняных горшках.

На завтрак Ясмина приготовила тортилью, а по-нашему – просто картофельную запеканку с овощами. «Не самое легкоусвояемое блюдо для раннего утра», – про себя хмыкнула я, но тем не менее положила еще добавки. Дополнили завтрак свежие фрукты и овощи… м-м-м; все казалось таким настоящим и таким аппетитным здесь, вдали от шумных городов, в месте, где шум вскипевшего чайника перебивает шум шипящего океана.

Вместе со мной и хозяйкой завтракали двое ее сыновей – Педро и Серхио, на вид лет десяти и двенадцати, со стороны мне напоминающие щебечущих птенцов на жердочке – они шумно разговаривали между собой на португальском, периодически посматривая в мою сторону, словно невзначай.

Не могу сказать, что меня смущало их присутствие, но атмосфера завтрака лишь подчеркнула мой статус иноземки, чужестранки, особой, другой… И я в очередной раз за последнее время почувствовала себя несправедливо одинокой, словно за скобками текущей мерной жизни.

После завтрака я окончательно расплатилась с Ясминой, отблагодарив ее бонусной двадцаткой за сытный завтрак, и отправилась на поиски жилья и работы.

Странно подумать, что я – еще пару недель назад успешная карьеристка, снискавшая уважение у топ-менеджеров крупнейших компаний, – иду по улице маленького португальского рыбацкого городка с целью найти работу. Ущипните меня!

Я знаю только английский, что, как выяснилось, в таком маленьком городишке на небольшом, поселенном в Атлантическом океане островке – реальная проблема!

Черт! Да никто, слышите, никто не научит курсу выживания на местности после того, как вас вынесло на берег с вашего тонущего корабля личной любовной истории. А неплохо было бы! Вы только представьте: «Девушки, когда ваш избранник не оправдает ваших надежд, у вас есть два варианта: самоубийство или попытка начала новой жизни». Хм-м… попытка? Звучит как-то ни фига не жизнеутверждающе. …И как раз об этом во втором пункте далее подробно: «Для начала вам нужно выучить пару десятков языков – вдруг нелегкая заведет вас на край света, где будет недостаточно русского и вашего уровня английского. Также будет нелишним завести свой собственный банковский счет и отчислять ежемесячно суммы, которые пойдут после на оплату вашей сердечной реабилитации где-нибудь на берегу моря, и уж лучше не у Черного».

С такими мыслями я шла от третьего кафе, в котором мне отказали, до виднеющегося четвертого. Идея начать все с начала в роли официантки казалась мне не менее реальной, чем натертая мозоль в районе чуть пониже щиколотки на правой ноге – так себе была, если честно, мысль надеть кеды без носков.

Когда у меня что-то не получается, я обычно начинаю жутко злиться.

Только так можно объяснить тот факт, что я, невзирая на мозоль, с силой пнула ногой деревянную дверь кафе под ничего не говорящим мне названием Pablo está cansado («Павел устал»):

– Здесь принимают высококлассных менеджеров в официантки? – с сарказмом и уже созревшей внутренней агрессией (после неудавшихся попыток трудоустроиться) по-русски заявила я, чем заставила большинство посетителей перестать жевать свои салаты и паэльи и посмотреть в мою сторону.

Место, которое я только что потревожила, словно пнув не скрипнувшую дверь, а вполне себе оживленное осиное гнездо, выглядело милым и в то же время производило странное впечатление, словно чего-то в этом пространстве не хватает, вот только понять бы, чего: в зал проливалось много света из широких, местами приоткрытых окон; на потолке вполсилы крутились люстры-вентиляторы, своими лопастями производившие нечто наподобие свежего воздуха.

Помещение представляло собой удлиненную комнату-прямоугольник, в конце которого, словно в конце коридора, располагались деревянная барная стойка, со стороны похожая на черное пятно, и небольшой проход для персонала справа с дверцами, как в салуне.

Столики вместе со стульями располагались по левую и правую стороны от основного «проходного» коридора, они были сделаны из неуютного серебристого металла, что в целом не позволяло мне сложить впечатление об общем стиле этого заведения: английский паб? Кантри стиль? Средиземноморская таверна? Любое определение было бы неправильным.

Первой среагировала официантка, которую я в момент своего появления застала врасплох: судя по всему, она вела непринужденную беседу с высоченным барменом за деревянной стойкой; с расстояния эта девушка напомнила мне этакую амазонскую Багиру в своей полурастянувшейся позе ленивой кошки: полусидя на высоком кожаном барном стуле, левой рукой она опиралась на барную стойку, одновременно придерживая голову – длинные тонкие пальцы бесследно терялись в ее распушившихся афрокудрях; правая нога с миниатюрной щиколоткой, словно в попытке дотянуться до левой, была вытянута диагональю. Мое резкое появление будто «спугнуло» официантку, она легким прыжком «вспорхнула» с насиженного места и тут же направилась мне навстречу.

Если бы я поставила этот момент на замедленную съемку, то с удовольствием в будущем пересматривала бы его снова и снова: она не шла, она растворяла реальность своим появлением, своей кошачьей походкой; я так и видела, как из-за кустов стульев попеременно выглядывали восторженные мужские головы с зажженными глазами. Эту девушку не портило даже куцеватое, недорого вида платье-униформа, все же сообщающее о том, что она пришла не на модное дефиле, а должна рутинно обслуживать шумные клиентские столики.

– Привет, Я Габриэль, можно просто Габи, я здесь работаю (*говорит по-английски), – она приняла мой вызов на входе мягким взглядом и протянула мне навстречу свою тонкую руку с продолжающим болтаться вокруг запястья толстым золотым браслетом.

– Меня зовут Энн, – уже немного успокоившись, ответила я, присовокупив свои слова к ответному рукопожатию. – Мне нужно поговорить с вашим администратором, я ищу работу, – мне показалось, что я сказала последние слова слишком жалким образом, вспомнив, по своему опыту, что ни один работодатель не любит неудачников.

Тем не менее с лица Габи не спали учтивая улыбка и даже некоторая теплота взгляда:

– Вы хотите устроиться работать официанткой? У вас есть рекомендации?

– Да, – не слишком уверенно и осторожно ответила я, зная, что рекомендаций у меня нет. – Я могу поговорить с вашим администратором? – к своему собственному удивлению, продолжала нетвердо настаивать я.

– Гонсало! – тут же обернувшись и через весь зал, прокричала девушка-кошка, – veio ate voce (к тебе пришли), – добавила она уже на португальском, чем заставила меня внутри поежиться и уже начать волноваться. Очевидно, на английском языке тут разговаривали немногие, если даже администратор говорит на португальском.

Но делать было нечего: пан или пропал, я решила биться до последнего.

Габи одновременным призывным жестом головой и руками предложила мне переместиться поближе к барной стойке. Я же без промедления ей покорилась, чувствуя себя довольно глупо, стоя буквально «в дверях», да еще и появившись здесь с таким шумом (напомнить себе в будущем быть выдержаннее).

– Que passa? (в пер. с порт. «что случилось?») – без доли доброжелательности спросил вышедший из дверей мужчина.

Португалец был кудряв до невозможности, и, если бы не показавшая возраст проплешина на самой макушке, которая предательски отражала поступающий электрический свет со стороны барной стойки, он мог бы сойти за местного донжуана. Гонсало был загорелым, несколько коренастым мужчиной в возрасте от пятидесяти – блаженный период, когда и сделано многое, а здоровье на потехи для себя еще осталось.

На нем был выгоревшего оттенка хлопковый батник (по-современному поло) с короткими рукавами, что напомнило моего деда по материнской линии, хотя дед никогда не смотрел на меня вот так, как сейчас смотрел в мою сторону Гонсало: недоверчиво, нерадушно и с нескрываемым предубеждением.

– Вам нужны официантки? – скромно и жутко неуверенно, словно мне попался не тот билет на выпускном экзамене, спросила я на английском. Параллельно каким-то седьмым чувством я ощущала поддержку со стороны Габи, хотя не видела ни ее мимики, ни позы – она стояла с правой стороны сцены, открывающейся мне, главным героем на которой сейчас был этот неприветливый португалец.

– Только если ты понимаешь, о чем я: «uma ponta a seu critério» («чаевые на ваше усмотрение»), – обратился он ко мне с нескрываемым удовольствием по пути к цели: поставить эту выскочку, то есть меня, на место, прямо здесь и сейчас, поскорее завершив наш едва начавшийся разговор.

– Он говорит: «По каким критериям ты оцениваешь уровень своих понтов, раз набралась наглости так бесцеремонно вламываться в мой бар?» – с улыбкой на лице, чуть не хохоча, перевел мне на уверенный русский ворвавшийся в наш диалог мужчина славянской внешности, внезапно появившийся из «подсобного помещения», предварительно прошелестев висящими в служебном проходе висюльками-занавесками из светло-розовых ракушек, нанизанных на прозрачную толстую леску. – Не нужно быть мастером наблюдения, чтобы понять, что вы ни черта не говорите на португальском, – тут же продолжил он, не дожидаясь моего ответа и воспользовавшись эффектом неожиданности собственного появления, – но, очевидно, решительности вам не занимать! – продолжил он, проследовав легкой, вальяжной (мне даже показалось, что несколько нагловатой) походкой к месту подвисшей в воздухе паузы.

Заслонив своей не самой широкой спиной окно, этот выскочка словно попал в загорелый полумрак, из которого ярко блестели глубоководной синевой его глаза, уже почувствовавшие привкус зарождающейся человеческой игры. Его нарочитая надменность, выраженная в аккуратном приподнятии светлой головы, говорила о том, что он уже знал, чем эта самая игра закончится.

Пауза продолжилась. Я незначительно, словно мельком, взглянула на Габи – она с интересом затаилась в ожидании, оставив себе роль безмолвного зрителя.

– Pablo, он же Паша, Павел, как вам удобно! – и новоприбывший протянул мне руку для рукопожатия

– Аня, – немного «отвиснув», словно старый виндоусовский компьютер, ответила я, стараясь пожать его руку как можно уверенней, как бы обозначая степень решительности своих намерений.

– Что, не взяли в «Крошку-картошку», Аня, психанули и уехали на Мадейру? – в демонстративной ухмылке он приподнял тонкие полуобветренные солнечным океаном губы, стараясь параллельно как можно глубже заглянуть в мои глаза, очевидно, чтобы убедиться, что я поняла его шутку.

В этот момент Гонсало недовольно «прыснул» в адрес русского:

– Não me incomoda de se comunicar com uma menina bonita, Pablo! (в пер. с порт. «Не мешай мне общаться с красивой девушкой, Пабло!») – по активным жестикуляциям лысеющего мачо-португальца я поняла, что Павел мешал Гонсало задавать мне компрометирующие вопросы.

– Он говорит, что я красавчик, а с вами невозможно общаться! – с нескрываемым восторгом и даже каким-то распаленным азартом в глазах продолжал этот нахальный, по отсутствую акцента, очевидно, русский.

Этот загорелый выскочка своими «юморными» вставками начинал меня порядком раздражать. Возможно, в другом месте и в другое время я сочла бы его шуточки подходящими и где-то даже смешными, но не сейчас, когда у меня дико болела правая нога, уже хотелось есть, а работы на горизонте так и не появлялось. И я обратилась прямиком к лысеющему администратору кафе на своем английском, демонстративно игнорируя присутствие этого русского Pablo:

– Я не знаю португальского, но уверена, что могу быть успешной в качестве официантки в вашем кафе!

– Нет, бонита (красавица), не сможешь, ты не знаешь португальского, а завсегдатаи этого кафе – в основном местные, потому что здесь дешево, вкусно, и они всегда могут набить здесь морду друг другу после выпивки без последствий!

У меня уже не хватало усилий изобразить на своем лице маску благодарности «за уделенное для беседы время», я была просто убита очередным отказом и даже не пыталась скрыть своего разочарования по этому поводу. «Пабло устал» – гласила вывеска уже на английском большими буквами на барной стойке… я, честно говоря, тоже, и очень сильно…

Сказав дежурные «спасибо» и «до свидания», я поплелась в сторону выхода из кафе. Вид у меня, вероятно, со стороны действительно был жалкий, потому что в момент приоткрытия двери я услышала звонкий голос русского:

– Эй, девушка без чувства юмора! Постойте!

Еще пара секунд – и меня нагнал Пабло-Павел, изображая уже некоторую заинтересованность. Сменив сарказм и издевки на более спокойный тон, он предложил присесть за столик, предварительно сообщив, что может быть мне полезен.

Других вариантов у меня все равно не было, да и к тому моменту я была настолько голодна, что решила пообедать здесь же: ну и что, если в соседство достался болтливый земляк – этот день все равно уже сложно еще больше испортить.

– Вы хотите предложить мне бесплатного переводчика с португальского? – не успев присесть, устанавливая свой чемодан возле столика, с иронией заметила я нахальному русскому.

– Нет, думал нанять вам переводчика моих шуток! Это уже не шутки, если даже русские не понимают моих шуток!

– А вы не пробовали для начала делать их смешными и уместными? – вспомнив, что я та еще «королева» сарказма, в этот раз уже я решила его подколоть.

– Так связями на острове ты не разживешься – остра на язычок! И предлагаю, кстати, перейти на «ты»!

– А кто сказал, что моя цель разжиться связями? Мне нужна работа и только! Ну нет, еще жилье!

– Нет связей – нет работы! Все как в России, бонита! Только здесь связи решают еще больше!

Признаться честно, реализацию своей авантюры с обнулением жизни я воображала изначально куда проще: мне не пятнадцать лет, у меня успешная карьера за плечами, я посетила немало стран, мой английский пускай не идеален, но на уровне; о способностях к обучению и упоминать не стоит: девушка, которая разобралась с техникой по упаковке продуктов и еще смогла все это «добро» успешно продавать, способна и в пустыне отыскать оазис; а вместо этого что? Стоило мне пройти весь этот путь, чтобы напротив меня сидел загорелый русский с претензией на «португальство» и учил меня жизни?

«Ты вообще кто?» – вертелось у меня на уме. Естественно, этот вопрос я ему не озвучила.

Как будто русский обладал телепатическим талантом (а не только умением отпускать глупые шуточки), удалив плоскую улыбку со своего лица и перейдя в режим «серьезен», он стал чеканно выдавать мне конкретную до невозможности информацию:

– Итак, давай знакомиться ближе. Мне тридцать семь лет, два года я уже живу здесь, на Мадейре. Я беглый бизнесмен, спасаюсь на местных пляжах серфингом от пыли и серости унылой Москвы. Как это принято сейчас называть, дауншифтер, – на этом моменте он сделал паузу, закатив в задумчивости глаза, словно в попытке что-то вспомнить, ну или отыскать шпаргалку на деревянном потолке, – да, я дауншифтер. Бизнес свой в России я не оставил, веду часть дел удаленно, безусловно, без присутствия прежнего ажиотажа и вечных попыток сожрать конкурентов. Мои инвестиции здесь: «Уставший Пашка» (это он про кафе) при серф-кэмпе и пара мини-гостиниц для таких же любителей попробовать волну… А, да, и еще эти тапки, – он опустил голову слегка вниз, указав пальцем на голую ступню в выцветших на солнце сланцах цвета припыленного крокодила.

«Хммм…энергичный малый», – про себя подумала я.

– А что у тебя? Чем ты занималась в Москве и как здесь оказалась?

– У меня нет своего бизнеса в Москве, как это ни прискорбно, но есть кошка, я отдала ее подруге, вот этот чемодан и, пожалуй, все…

– А что там с менеджерством, о котором ты с такой бравадой заявляла с порога?

– Семь лет работала в корпорациях, последние три года на позиции менеджера по маркетингу упаковочного оборудования.

– Наверное, дико интересная работка? Это ты не от нее, случайно, так взвыла, что решила рвануть жить в Португалию без знаний здешнего языка и менталитета? Очевидно, не утруждала себя «прощупыванием почвы», из чего мы делаем вывод, что менеджер ты хреновый, раз предварительно не проанализировала «рынок» и не протестировала «фокус-группу».

– Не все всегда поддается анализу… Хотя, знаешь, сейчас твои слова уже не кажутся мне такими уж бессмысленными.

– Ладно, не дрейфь, бонита, есть предложение! Моя официантка в баре на неделе сбежала с одним из серферов в свое большое светлое будущее, а обилие рутинной переписки с московским офисом не всегда дает мне время насладиться большими волнами на закате. Полдня обслуживаешь клиентов, полдня отвечаешь на письма и вуаля, можешь делать, что хочешь! Если, конечно, силы останутся, – на этом моменте он хмыкнул. – С меня проживание в моем отеле, – продолжал он, – и пятьсот пятьдесят евро в придачу, все чаевые – твои! По рукам? – как-то, казалось, безапелляционно сказал он.

– А у меня есть время подумать? – попыталась я взять себе паузу для раздумий.

– Конечно, – сказал он, вставая со стула и слегка вскидывая выгоревшую под солнцем голову, – если у тебя уже куплен обратный билет!

«Может, это и был тот самый указательный перст судьбы, который позволил мне начать все сначала? – рассуждала я уже в одиночку. – И что, если Вселенная, карма, да любое божественное невидимое начало действительно помогает таким, как я, с изувеченным сердцем, тотально отчаявшимся: тем, кого уже не испугать расстояниями на карте, бытовыми неудобствами и предрассудками? Мы уже не верим в предубеждения и отговорки, в статистику неудач и в вероятность выпадения счастливого шара, мы уже не верим никому и ни в кого, тем более в себя. Что, если бы я тогда выбрала бы не Португалию, а Израиль или Гонконг? Меня бы кто-нибудь “спас”, как сделал сегодня этот русский, или я, поджавши хвост, вернулась бы в город, в котором меня так жестоко предали, зализывать свои раны?»

Я стояла на смотровой, в живот мне упирался барьером деревянный парапет, откуда открывался совершенно сбивающий с ног вид на океан, он продолжался и в воздухе: соленым солнцем, запахом свежевыловленной рыбы и неопределенностью, помноженной на бескрайность.

[Фото океана в Инстаграм. Подпись: счастье быть здесь и вдыхать легкими этот воздух! Ну, привет, Остров восторженных волн!]

ГЛАВА 8

Гостиница, в которую меня заботливо отправил «русский», находилась на расстоянии нескольких домов от самого кафе – конечно, для меня это было очень удобно.

Я волокла натруженный долгими и утомительными поисками чемодан по теплой, заслужившей дневное солнце брусчатке в сторону своего нового дома и думала только о том, как судьба порой вовремя спасает меня от обрыва: ты уже опустил руки и готов сдаться, отпускаешь все на волю ветрам, подхватившим тебя у самого основания, и вот –она же, судьба, выпускает из клетки птицу-удачу для, казалось, такого полного неудачника, как ты… Как прекрасно все складывается.

Гостиница, – а скорее это неяркое здание снаружи походило больше на серферский мотель – насчитывала всего три этажа, которые венчала неуверенная мансарда. Фасад был, судя по всему, уже пару лет как предоставлен сам себе: в местах облупившаяся бежевато-белая краска-штукатурка выдавала личность невнимательного хозяина. Почти все окна в деревянных, покрытых непринужденной олифой рамах, были закрыты, но даже со стороны улицы внушали спокойную уверенность в том, что за ними постояльцы чувствуют себя расслабленно и комфортно – почти воздушные занавески с легкостью впускали уличный свет и давали призрачные догадки.

С уверенностью прокатив чемодан по выбеленной «горке» инвалидного пандуса, словно миллионер прокатывает свою золотую кредитку на кассе, поднявшись на крыльцо, в мыслях отмечая факт собственной дикой усталости, и, придержав одной ногой пластиковую входную нелегкую дверь, я вкатила свой багаж, ступила на мраморный пол прохладного холла и отметила для себя: вот я и дома!

Открыв дверь в свой номер магнитным ключом, я ахнула!

Нет, никто не строил никаких особых ожиданий по поводу своего нового убежища, но то, что что я увидела, в определенной степени (возведенной в степень) меня поразило. Первым, что бросилось мне в глаза, была высокая, поблескивающая в отсвете окна серферская доска, «зависшая» не так высоко над скромным изголовьем моей новой кровати. Она, доска, словно «плыла» по распечатанной кем-то картине-волне, намертво прикрепленной дюбелями к светлой стене.

Легкий мускусный, еще не окончательно выветрившийся запах мужского пота вперемешку с морской солью доходил до моего носа, но это не портило общих впечатлений, совсем наоборот, словно добавляло последние элементы пазла в представшую передо мною картину моего нового жилища.

Окно в комнате было по-доверчивому распахнуто – видимо, внимательная горничная не утратила надежды истребить оставшийся здесь от прежних жильцов мужской серферский дух.

Первым делом я, словно нежданный посетитель или даже герой детективной истории, принялась тут же открывать встроенные платяные шкафы, едва уместившиеся здесь, стоически упиравшиеся в самый потолок освещенного коридора. И, словно скелеты в том самом шкафу, на меня сначала c эффектом неожиданности накинулась гладильная доска с потеками на полувыцветшем хлопке, а затем без должного предупреждения, точно стая потревоженных птиц, сидевших на высоковольтных проводах, стали выпархивать прямо на голову плечики для одежды. Как бы то ни было, но самая главная сокровищница этого места открылась мне почти сразу, сдалась без боя: позади опустевшей одежной штанги на стене пестрой картиной, словно глянцевое лоскутное одеяло, неаккуратно и местами неровно были наклеены полароидные снимки, очевидно, проживавших здесь ранее постояльцев: вот загорелый, кудрявый и совершенно незнакомый мне парень с абсолютно нескрываемым предвкушением смотрит в океан, придерживая правой рукой серф-доску; одинокую свечу на торте с мастичной волной задувает уже другой симпатичный парень – обладатель заигрывающей родинки под правым глазом; девушка в уверенном купальнике Rip Curl стоит на бирюзовой доске с полосками, видимо, тренируясь на песчаном берегу; тощий мокрый спаниель с закашлатившейся на боку шерстью украдкой несет в зубах чей-то пляжный тапок.

Это был небольшой (пятьдесят на пятьдесят) иконостас летней океанской жизни, на который не хотелось молиться, но который хотелось рассматривать, не отрываясь, в попытке войти и прожить ситуацию каждого обитателя этой коллажной картины: слишком уж непринужденными выглядели эти фото. И вот уже, всматриваясь в эти эпизоды, ты забываешь о том, что просто-напросто пялишься в стену платяного шкафа, а за твоим окном и есть та самая жизнь, которая еще может быть увековечена в позднее добавленных картинках.

Закрыв двери шкафа с его персональной Нарнией внутри, я еще раз оглядела свою номер-комнату.

Если бы не ширина кровати, на которой с полноценным удобством вполне себе могла бы уместиться целая замужняя пара, то я бы решила, что это комнатное пространство – ожившая мечта половозрелого подростка: подкинь еще сабвуфер и неограниченное количество картофельных чипсов с литровой колой.

Но мне такой «настрой» нравился, он не обязывал меня ни к чему, напротив, складывалось ощущение, что я вполне себе могу здесь бунтарить, кричать и просто вести себя так, как я себе раньше запрещала.

Гоу разбирать чемоданы, но сначала не забудь прыгнуть с разбега на кровать!

[Фото в Инстаграм с подписью: «American pie movie style!»]

ГЛАВА 9

«А это далеко не самая ужасная работа в мире», – напутствовала я саму себя, заходя в кафе с уже известным мне названием «Pablo está cansado». П’аВло явно хотел «прослыть» своим у местных, мимикрируя собственным именем под португальца, однако несложно было предположить, что это был изначально провальный план, так себе идея, поскольку его и без того светлые волосы безжалостно выгорели на солнце вместе с негустыми прямыми ресницами и ничем не примечательными бровями, одну из которых, как позже выяснилось, он особо участливо изгибал, разбирая сложные письма в рабочей почте.

Павел уже успел возникнуть в моей жизни дважды за последние сутки: вначале победоносно ворвавшись, чтобы спасти меня от недружелюбного лысеющего администратора, а сегодня утром он разбудил меня своим бодрым голосом прямиком из телефонной трубки гостиничного телефона: «Вставай! Уже семь часов, и тебе пора на самую высокооплачиваемую и потенциально горячо любимую работу! Надень белую футболку (она лежит в твоем шкафу рядом с халатом) и найди темный низ на свое усмотрение».

Как Паша «излечит» мою португальскую немоту, мне было непонятно, – ведь никто из местных не брал меня на работу именно по причине незнания португальского языка.

Его план был таков – все заказы от заезжих англоговорящих туристов принимаю я, всех местных «ни бум-бум» в английском – Габриэль, смуглая длинноногая красотка, приветливо встретившая меня в самом начале.

По роду своей предыдущей деятельности я привыкла конкурировать с мужчинами, но все больше с женщинами. Что я знала точно, так это то, что конкурировать с Габи мне не хотелось: ни красотой ног, ни успехами перед начальником ПаБло, псевдопортугальским потомком. Мне нужно было не так много – чтобы меня не особо трогали, не терзали расспросами и попытками влезть в мою душу. Габриэль должна это понять, всем своим видом я демонстрировала личную «политическую» программу негласности.

Павел попросил Габи помочь мне на первых порах в моменты концентрации коренных португальцев на квадратный метр кафе, и не только: «Объясни ей, где и что у нас лежит и почему не стоить злить папочку и убегать с первым встречным серфером (хоть и симпатичным) в закат!» – в этот момент Павел с ухмылкой посмотрел на меня, погасив свой взгляд в момент, когда Габи заговорила.

– Уверена, что мы отлично поладим с Энн. Не зря она проделала такой длинный путь, – говоря это, Габи, словно запыхавшись, дунула на выбившуюся прядку невесомых волос.

Затем Павел, словно игнорируя недовысказанную Габи, стал рассказывать мне, как серьезно и тщательно он подходил к созданию такого необязательного и абсолютно безответственного места, как винтажное серферское кафе с потертыми стульями и не везде чистым полом.

Я наблюдала за Павлом и за Габи; сперва мне даже показалось, что она старается словно поймать, впитать и поглотить каждое сказанное им слово: поддакивание узким подбородком, вовремя опущенные ресницы и прилежное молчание – она выглядела идеальной подчиненной… идеальной подчиненной женщиной.

Несмотря на ее изначально теплое приветствие, я старалась с Габи сохранять дружественный нейтралитет: поскольку не искала себе подругу здесь, на острове. Она же была деликатна и учтива, не лезла мне под кожу: ни назойливых вопросов, ни желания понравиться и втереться в доверие. Но где-то внутри меня вибрировала мысль о том, что Габи понимает, что мое появление на острове изначально запланировано не было.

Иногда мне даже казалось, что эта проложенная между нами недосказанность позволяла нам сильнее уважать друг друга. Я уверена, что она не знала, но предчувствовала «мою внутреннюю боль» и старалась относиться к ней с уважением, не нарушая созданный в нашем пространстве, вслух не озвученный нейтралитет.

Габи почти сразу показалась мне глубоким человеком, и это не из-за «сложного» каре-черного цвета ее глаз, а словно она понимала, о чем я молчу.

Я очень оценила тот факт, что моя новая коллега не боялась возникающих в разговоре пауз, окончательно растапливала сердце способностью рядом с ней молчать с комфортом, когда ваша тишина не висит тяжким камнем, затрудняя самочувствие, на уровне груди, и вы в ответ не задерживаете дыхание от неловкости.

– Пить кофе здесь не в чести, но мне нравится. Тут все разговоры по душам начинают и завершают сангрией, так что не бойся. Кофе – и ничего личного, – Габи посмотрела в даль, в сторону открывающегося вида на закатный океан, и я видела, как свет, льющийся из открытой двери, стал гулять в лабиринтах ее пуховых волос.

– Пойдем на танцы? – неожиданно, с из ниоткуда возникшей хитринкой в голосе она обратилась ко мне.

– Какие танцы? Я измотана в конец, моя мечта – добраться до кровати и чтоб хватило сил еще на чистку зубов и душ… Не, только не сегодня.

– Неужели ты прилетела на Мадейру за сном? Могла бы и в своей России выспаться, как ваши медведи в берлоге.

…

Текила проникла, и огонь распространился по всему моему телу, начиная с живота и достигнув мизинца правой ноги… будто весь мой организм стал пропитан керосином… я буквально чувствовала этот пожар всем нутром, и мне это нравилось… отпускало! Текила возродила во мне физическую жизнь, но напрочь спалила духовную.

Сейчас мне хотелось нравиться всем, но не принадлежать никому. «Как-то пафосно звучат мои мысли! – заметила я про себя. – Ну и по-о-о-о-фиг! Раньше я жила для тебя, я делала все, чтобы ты считал меня лучшей! Может, этим вечером я и буду худшей версией себя, но себе лгать я не стану! Смотри, я свободна! Я больше не держу тебя в своих мыслях! Бай-ба-а-ай!»

Габи танцевала, она казалась мне сейчас абсолютно легкой, не скованной прошлым, не страшащейся будущего, только ее тело напрягалось сейчас под ритмы латиноамериканских песен – так она сбрасывала, словно кобра, сбрасывающая чешую, скопившуюся энергию дня.

Извиваясь, Габи и сама создавала ритмы, вихри, лепила раскаленный на танцполе воздух.

Оторвавшись от барной стойки, я присоединилась к ней, призывно виляя бедрами и периодически поднимая глаза, мельком осматривая «аудиторию» клуба.

Я всегда втайне догадывалась, что нравлюсь противоположному полу, еще со школы, но сегодня я нестерпимо ждала доказательств! Впервые количество значило для меня больше, чем качество.

Десятки глаз смотрели на меня из разных углов бара – я выделялась на танцполе своим «английским» цветом кожи и русыми волосами, пропускающими сквозь себя радугу и блеск дискоболов, разлетающихся в такт музыки.

Этому принципу я научилась еще со времен школьных дискотек: не нужно демонстрировать явную увлеченность объектом, стоит слегка зацепить его взглядом во время резкого движения – и все… жертва уже на крючке, а я не несу никакую ответственность за происходящее – я не смотрела на вас более двух минут, а значит, нахожусь в пограничной зоне (здесь можно мысленно скрестить пальцы и – «я в домике»).

Свой школьный трюк я провернула и сейчас, но здесь, в другой части света, жили более «воспламеняющиеся» мужчины, им для этого даже не нужна была текила, им для этого хватало меня как светлого движущегося объекта, и четкого понимания, что впереди вся ночь!

Я почувствовала, как мою талию охватили горячие мужские руки и стали помогать мне двигаться в ритме бачаты, я никогда не умела ее танцевать, но сейчас это уже было и неважно.

[Фото в Инстаграм «Руки на бедрах»]

Бачата не терпит полутонов и полунастроения: все должно быть на пике своей экзальтации, особенно алкогольное опьянение. Я выполнила все правила, как хорошая ученица – меня не упрекнуть!

ГЛАВА 10

– Вставай! Нам пора в кафе, мы и так опаздываем, – сквозь сон я увидела Габи, которая распахивала шторы моей спальни, впуская яркий солнечный свет, к которому я была еще не готова!

– Ну ты вчера, сестричка, и дала жару, часто с тобой такое случается? – продолжала моя бразильская коллега, она же, очевидно, по совместительству, совесть.

– Я не сильна в статистике! – протяжно ответила я, натягивая на голову белое гостиничное одеяло, желая поскорее укрыться от потревожившего меня света.

– В чувстве меры ты, походу, тоже не сильна! Но потом об этом, мы опаздываем! Умывайся и пошли!

Она кинула мне на кровать рабочие рубашку и фартук, а сама поспешила ко входной двери.

– Сейча-а-ас, – потягиваясь на кровати, откликнулась я.

– Я жду!!! – продолжала она настойчиво в районе коридора.

– Уже бегу!

То, что этим утром я проснулась не только с головной болью, но и с нежелательной славой, уже распространившейся чуть дальше нашей небольшой рыбацкой деревни, я поняла, как только пришла в кафе.

Габи сразу заметила, что мои вчерашние эскапады на танцполе благотворно скажутся сегодня на выручке нашего кафе, потому что, со слов Гэб, никогда прежде кафе не было настолько укомплектовано посетителями мужского пола уже с самого утра.

Походу, все местные родриги и сантьяги (предварительно получив новость о моем вчерашнем танцпольном безумии по цепочке) решили посетить нашу забегаловку и самостоятельно убедиться, не достанется ли им свой собственный лакомый кусочек.

Невыносимей всех был вот этот парень в безвкусной рубахе гавайской расцветки, в свете дня я его узнала – это один из тех вчерашних незнакомцев, кому я позволила во время танца чуть больше, нежели это могло считаться благопристойным для дамы среднего воспитания в средней полосе России. Думаю, что Роберт (как выяснилось, так его звали) вполне мог бы с точностью до миллиметра озвучить мои размеры от попы до груди. Мне стало тошновато, и боюсь, что причина была не во вчерашнем переизбытке алкоголя.

«Черт возьми, что я делаю?! И когда мотивация “от” (убежать от старой жизни) сменилась к парадигме “к”? Я могу оправдать для себя мое стремление к саморазрушению, но как долго это должно длиться и когда я должна остановиться? Есть знающие?

И не проще ли в таком случае было просто уйти в запой и бесконечные, не обременяющие последствиями связи в России? Зачем было уезжать так далеко?

Неужели поступок слабого мужчины позволил тебе считать себя слабой? Хм-м, хороший вопрос, и почему я не задала его себе раньше?

Дыра, образовавшаяся внутри, способна поглотить много ошибок, но она же – возможность оправдать себе свою же слабость. Это путь большинства людей, но точно не мой!

Я все не могу выкинуть из головы этот вопрос: “Почему?”, а еще чаще “Как?”. Как ты мог так поступить, ведь это неправда, что мы были не близки! Были, хотя, возможно, это придумала я? Так проще жить, надеясь, что тебя кто-то любит. И когда я плакала в том парке у озера (ты помнишь?) от вселенской несправедливости, ты один не прошел мимо и с присущей настоящему мужчине решимостью разделил мою грусть; уже тогда я знала, что этот вечер в парке – начало чего-то нового, другого – этапа не “Я”, а “МЫ”, где я не одна против целого мира. Эти ощущения навсегда останутся со мной, как бы ты не старался их убить, но в тот вечер я была так уютно счастлива: на минуту даже люди стали казаться мне приветливыми и дружелюбными, а если бы это оказалось иллюзией, ты бы защитил меня от них, ото всех, от самой себя. Порой именно мы сами становимся самыми сильными врагами для себя. Раньше я этого не понимала».

Мои размышления прервал резкий голос Гонсало, он бесцеремонно вернул меня в реальность вопросом:

– Долго ты еще планируешь медитировать на забитый клиентами зал? Или нужно специальное приглашение?

В конце он постарался смягчиться, нарочито дружелюбно подав мне стопку кожаных меню, лежавших на стойке:

– Павел просил передать, что его сегодня в офисе не будет.

«Окей, окей, обозленный лысый грубиян», – уже по-русски и про себя продолжила я.

И не таких встречали.

Я дошла до ближайшего столика и протянула запотевшее меню парню в очках-авиаторах на сгоревшей переносице:

– Вам что-нибудь порекомендовать, или вы уже знаете, что будете заказывать?

ГЛАВА 11

– Энн, там двое парней, если и не русские, то очень по акценту похожи на твой. Пойди-ка проверь, а то у меня завал, жду не дождусь лазанью от Поля для пятого столика, – Габи суетливо стала перепроверять все заказы, висевшие над столом подачи.

– Окей, конечно, сейчас выясним, – меньше всего мне хотелось бы увидеть соотечественников здесь.

В попытке не жмуриться и все же разглядеть лица клиентов, защищенные контровым светом, я заговорила на английском:

– Вы уже готовы заказать?

– Да! – практически в один голос ответили двое парней за столиком. Красные от первого португальского загара лица выдавали в них потомков славян. «Ну, точно наши, своих можно и за версту узнать», – подумала я, но вслух, по понятным причинам, ничего не произнесла.

И вдруг, забирая меню, слышу отчетливо знакомый русский выговор с южным акцентом, понимая, что речь идет обо мне:

– А у нее ничего так задница, сбитая! – сказал один краснолицый другому.

– Да, я бы не прочь проверить, насколько она в реале упругая! – чуть не подавившись собственными словами и, очевидно, слюной, ответил другой.

Такого хамства я, конечно, давненько не встречала, даже путешествуя по Штатам, побывав в самых злачных клубах свободного Майами, расхаживая в прокуренных кварталах Амстердама, но «вскрываться» сразу я не решилась. Мило улыбнувшись сидящим нахалам, я пошла отдавать их заказ Полю.

М-да… можно уехать из России, но она все равно тебя настигнет, даже здесь, в далекой рыбацкой деревеньке. Если эти бесцеремонные пошляки – олицетворение моего прошлого, то не вижу ничего странного, чтобы в него не возвращаться. Хотя что жеманиться, я здесь не поэтому, а пошляков и тут хватает – вчерашний вечер лишь тому подтверждение.

Но все-таки я решила проучить этих нахалов, чтобы впредь неповадно было искажать образ мужского русского туриста.

– Вот ваш счет, – произнесла я четко и по-русски, завершая обслуживание джентльменов из России.

В такие моменты ты искренне сожалеешь, что под рукой у тебя нет камеры – такое неприкрытое и ошарашенное удивление ты не часто встретишь! Осознав всю патовость ситуации, выраженной в невозможности провалиться сразу под землю здесь же, русские покраснели лицом еще сильнее, если таковое вообще возможно. Они даже не решились раскрыть рот в попытке отвертеться от очевидных фактов сложившейся неловкой ситуации.

Но чаевые, которые я получила от них в виде хоть какой-то моральной компенсации, были самыми большими за всю историю моей, хоть и недолгой, официантской карьеры.

Я решила не тратить зря времени, а тем более не хранить доставшиеся мне чаевые, как эквивалент чужого стыда, и пригласила Габи разделить со мной добытое: пойти вечером к морю, предварительно прикупив бутылочку вкуснейшего рислинга в запотевшей зеленой бутылке и позволить себе давно желанное ассорти из морепродуктов. Тем более это был третий и последний вечер, когда я работала с Габи целый рабочий день: завтрашний полдень планировал начаться в мини-офисе Павло-Пабло за погружением в деловую российско-португальскую переписку.

– Почему именно Мадейра и это забытое место на карте? – начались вопросы Гэб после первого бокала вина. – Серфинг – не твоя страсть, – аккуратно предположила она.

– Почему ты так решила? – с легким налетом возмущения спросила я.

– Да будь ты серфером, первым делом отправилась бы ловить волну! Ты вообще хоть раз брала в руки доску? – слегка хмыкнув, продолжала Габи.

– А для того, чтобы пофотографироваться, – считается? – постаралась я перевести тон нашей беседы в более непринужденный.

– Считается, если ты не переехала в богом забытую португальскую деревню в самом расцвете сил!

– А почему ты здесь? Что-то я тоже не наблюдала, чтобы ты в перерывах на обед рассекала по волнам на серфе, ну или хотя бы кокетничала с серферами – это, кстати, тоже одна из возможных причин находиться здесь. Не думаешь?

– Окей, решила отвечать вопросом на вопрос? – Габи улыбнулась, слегка растягивая пухлые губы в доброжелательной улыбке. Но уже через секунду она охладела: – Я искала неприметное место, в котором меня вряд ли будет искать мой муж, – Габи уже не смотрела на меня, а продолжала свою личную исповедь, опустив взгляд на кусок выжженной травы рядом с нашим импровизированным столом, – еще полтора года назад я жила в Сан-Пауло, была замужем, мой муж был из очень богатой и влиятельной семьи в Бразилии. Со стороны всем, в том числе и моей семье, казалось, что я счастливица, молодая, красивая, замужем за успешным мужчиной, у нас красивый дом, и о чем можно еще мечтать? Разве что о детях! И я мечтала, мечтала ровно до того момента, пока у меня не случился выкидыш на третьем месяце беременности из-за очередных побоев моего мужа! Тогда я уже не выдержала, я поняла, что мне уже нечего терять. Пару месяцев я готовилась к своему побегу в Португалию, и теперь я здесь: с поддельным паспортом, но настоящей жизнью! – она сделала паузу, словно глотнув воздух, – и, знаешь, наливать кофе абсолютно чужим мужчинам по утрам в кафе, как оказалось, может быть куда приятней, чем делать это на кухне в компании своего мужа.

– А почему ты выбрала именно это место? – сама не знаю, почему я посчитала выпалить этот вопрос, наверное, мне хотелось поскорее избавить Габи от болезненных воспоминаний.

– Сначала я хотела остановиться в Эрисейре, на материке, но с поиском работы там не складывалось, плюс более людное место, а мне очень хотелось скрыться, убежать подальше от скопления людей. В одном из серферских пабов на мою просьбу о работе мне предложили связаться с Пабло, якобы хозяином нескольких серферских кафе на побережье. Я позвонила ему, и он пригласил приехать сюда, чтобы убедиться, что меня не испугает жизнь в рыбацком захолустье. Так я и осталась жить и работать здесь. Мне нравится, что тут, вдали от цивилизации, я чувствую себя в безопасности, хочется верить, что здесь меня вряд ли кто-то решит искать.

– А как же твои родители? Они наверняка очень переживали, обнаружив, что ты пропала. Ты с ними связывалась?

– Если бы я связалась с ними, то уже на следующий же день сюда примчался мой муж и за волосы отволок бы меня обратно.

– Почему? Ты думаешь, что родители сразу бы ему рассказали? Неужели они не хотят для тебя лучшей судьбы?! – вопросы вместе с негодованием буквально выпрыгивали из меня.

– Хотят, конечно! Но они считают, что все самое лучшее со мной уже случилось, а мой дурацкий характер провоцирует моего мужа на насилие.

– Это же ужасно! Как вообще такое возможно? Это же ты, их дочь!

– Да, это я, их дочь, – каким-то спокойным тоном для подобной ситуации, как мне казалось, говорила Габи, – их дочь, которая, как они считают, уже в свои годы успела натворить немало глупостей, и по-своему они, конечно, правы. Мне кажется, что где-то я сбилась и пошла не по тому пути.

– Но сейчас же все хорошо? Правда? – с надеждой вглядываясь в ее потухшие глаза, спросила я.

– Пожалуй, на сегодня с меня хватит драм, оставим остальные на потом, – как-то резко поспешила завершить наш разговор Габи, поднимая высоко свою тонкую руку со вспотевшим бокалом чуть кислого вина, словно Статуя Свободы, держащая факел.

В воздухе повисла долгая пауза. А я думала о том, почему именно мы, женщины, так сильно страдаем от наших несбывшихся надежд? Может быть, мы просто большую часть времени живем в мечтах, в ожиданиях, что вот-вот все изменится, что вот-вот все станет лучше, как мы бы того хотели… Но не становится, и мы как те серферы – стремимся добраться до волны, чтобы наконец встать на нее и проехать победительницей, величаво задрав голову, но она вновь и вновь сбрасывает нас, наши колени кровоточат от ран, нанесенных кораллами, наши души уже никогда не будут без шрамов.

– Складывается ощущение, что это какой-то остров потерянных душ и разбитых сердец, – нарушила образовавшуюся тишину я, – может, это место пользовалось бы большим спросом, обнародуй кто-нибудь его предназначение на центральных телеканалах? Или таким, как мы, не нужно официальных объявлений, и подобные нам все равно слетаются сюда, словно мотыльки на свет со всего мира, движимые интуицией неудачниц?

То ли достигающее каждого моего капилляра вино позволило мне быть такой честной, то ли чувство сопричастности от рассказанной Габи личной истории, но я решила открыться и продолжила:

– Я считала себя самой счастливой на свете, и это я сейчас говорю без преувеличения. Я была успешна в карьере, у меня был любимый мужчина, мы планировали пожениться. Точнее, как выяснилось позже, планировали мы вместе, а хотела этого только я. Все шло замечательно, до того самого предсвадебного дня, когда я… Черт, только сейчас понимаю, как наверняка банально это звучит со стороны… В общем, я застала его в постели с другой женщиной. Сотни раз наблюдала этот «замыленный» сюжет в американских сопливых драмах, но там ни разу не показали, что творилось внутри героини в этот момент. А это катастрофа, сравнимая с апокалипсисом, и ни Сильвестр Сталлоне, ни даже Уилл Смит спасти тебя от обвала твоей прежней жизни уже не смогут.

Пока я говорила это, почувствовала, как по телу пронесся легкий холодок: то ли это был вечерний бриз, то ли это пахнуло из склепа моих прошлых, словно жизнь, отношений… И мне стало не столько больно, сколько почему-то жутко.

Мы молчали. А что в таких ситуациях еще можно добавить? Разве что алкоголь, и Габи спокойно долила оставшееся содержимое бутылки в мой опустевший, покрытый легкой испариной стакан.

Внезапно начал капать крупными каплями дождь, спустя пару минут он стал усиливаться в геометрической прогрессии, и мы, не сговариваясь с Габи, бросились собирать скромный ужин в уже изрядно намокший пластиковый пакет. И, хотя до нашего серф-отеля было всего-ничего, в холл мы зашли насквозь мокрые. Мы не попрощались, видимо за этот вечер нами было сказано и так много; просто разошлись по домам-номерам. Я поняла, что каждая из нас стала немного взрослее после этого разговора… Взрослее и молчаливее. Трагедия должна сначала запасть внутрь тебя шершавой семечкой, чтобы потом созреть и пустить основательно свои корни в готовую для этого душу.

Дождь барабанил по металлическому подоконнику за окном, усиливаясь и угрожая перейти в настоящий оглушительный мокрый залп со всеми вытекающими природными последствиями, а я все не могла согреться: не справился с этой задачей даже горячий душ.

Габи пришла ко мне ночью. Очевидно, ни я одна не могла уснуть после нашего разговора. Видимо, больные души примагничиваются: мы, как дельфины, распознаем «своих» по ультразвуку, находя друг друга, встречаемся в точке невозврата; и она, и я понимали, что жизни – такой, как раньше мы не хотим: мы знали, что достойны большего, но пока не могли себе этого позволить, будто дорогое кутюрное платье, висящее на витрине, которое было нам не по карману. Как «проломить» потолок этой будто встроенной в нас ущербности, мы не знали, но знали точно, что теперь каждая из нас не одинока, и, может, беда, постигшая нас, не такая уж беда в этом случае?

У меня никогда не было родной сестры, но, если бы она была, она вот так же тихо, на бесшумных цыпочках пробралась бы ко мне в спальню, чтобы пережить в совместном страхе эту ночь, разрывающуюся в раскатах осатаневшего грома.

И это не казалось мне странным, наоборот, приход Габи показался таким ожидаемым. Я подумала, что наверняка родственные души вместе пишут свою не высказанную вслух историю, и все у них ладится, и все как по нотам.

Габи промелькнула в луче фонарного света, доносившегося из окна: ее шелковая, черного цвета короткая комбинация блеснула на ней, словно вторая кожа; она тихим шепотом легла на кровать у моих ног, мягко устраиваясь, грациозно, по-кошачьи подтянула под себя длинные, точно покрытые воском ноги.

Кошки же ведь чувствуют боль и всегда ложатся на больное. Ведь верно же?

ГЛАВА 12

Я проснулась утром от звука будильника в одиночестве – Габи ушла: видимо, так же тихо, как и появилась.

И снова день, – и, может, после вчерашнего непростого момента исповеди стоит просто отдаться этому дню без остатка, отбросить все свои призраки из прошлого и начать жить?

Когда я пришла в кафе, Габи уже сварила вкуснейший капучино для меня, – как все-таки хорошо иметь сестру!

– Сегодня в обед идем учить тебя кататься на серфе, – безапелляционно заявила она, (видимо, мне стоит принять за истину, что сестра у меня старшая).

– Габи, сколько тебе лет? – решила уточниться я.

– Двадцать пять.

«Нет, все-таки младшая, но развитая не по годам!» – подумала я про себя.

Пока Гэб готовила для нас завтрак, я смотрела на ее руки: пальцы были тонкими и длинными, на ногтях сиял алого цвета лак, который еще сильнее подчеркивал смуглую кожу. Вообще, глядя на Габи, ее длинные ноги, рост и тип фигуры, ты не можешь представить такую девушку нигде, кроме как на подиуме показа Виктории Секрет.

– Что с тобой не так?! – в шутку возмутилась я. – Почему ты здесь подаешь мне блинчики, а не расхаживаешь на пятнадцатисантиметровых шпильках на подиуме где-нибудь в районе Нью-Йорка?

– Потому что кто-то должен подавать тебе блинчики! – отшутилась, чуть смутившись от моего комплимента, Габи.

Мы не обсуждали события и разговор вчерашнего дня, нам все и так было до слез понятно, мы просто пили кофе, ели тосты с яйцом и ветчиной, ну и… блинчики.

Сегодня, как уже выяснилось (неожиданно для меня самой), должен был состояться мой первый серф-урок под руководством Мигеля, знакомого Габи. Она не случайно выбрала мне в учителя именно Мигеля – она доверяла ему не меньше (а возможно, даже больше), чем доверяла собственному отцу: и Мигель, и его жена, Нову, негласно считали Габи своей дочерью, которой у них никогда не было.

Почему так произошло? Габи рассказала трагическую историю их жизни, пока мы пили наш утренний кофе.

Мигель и Нову женаты уже более сорока лет: два взрослых смелых человека тех времен и той супружеской закалки, которую сейчас не так легко найти.

И вместе они прошли свой собственный нелегкий путь.

Всю жизнь они мечтали о собственном ребенке.

Когда Нову исполнилось тридцать семь лет, она наконец забеременела и родила своего самого долгожданного, вымоленного у Бога, океана, Девы Марии сына по имени Сантьяго. Мальчик родился сильным и здоровым, словно вобрав в себя всю океанскую мощь и гены самого Мигеля.

Сын стал воплощением всей их жизни: и Нову, и Мигель жили его мечтами, стараясь дать ему все самое лучшее, что знали и умели сами. Они стали для своего ребенка такими родителями, которых они сами никогда не имели, предоставляя ему максимум свободы и веря в него и его потенциал безукоризненно, безмерно.

Сына не стало, когда ему исполнилось девятнадцать: его жизнь отобрал проезжающий на запрещенной скорости синий грузовик с прицепом, который буквально снес на опасном повороте мотоцикл Сантьяго.

Говорили, что Нову с того момента было буквально не узнать: если Мигель и делал вид, что держится, сохраняя для общества статус сильного мужчины, то Нову буквально сдалась; она не сопротивлялась ежедневно сжирающим себя мыслям несправедливости и спешила поскорее вернуть себе сына: на второй месяц после Гибели Сантьяго Мигель буквально снял Нову с лампового крюка в гостиной.

– Это все так грустно и так страшно, – заключила я после услышанного.

– Да, Энн, им понадобилось несколько лет, чтобы потихоньку, мелкими шажками вновь вернуться к своей обычной жизни, а точнее, начать радоваться хотя бы чему-то, – обращаясь к воспоминаниям, добавила Габи.

– А как вы познакомились? И почему ты говоришь, что они стали для тебя буквально второй семьей?

– Ох, это вообще было забавно! – слегка прищурившись и мило хмыкнув, она продолжила, – Гонсало отправил меня на срочные поиски свежей рыбы к местным рыбакам – наш постоянный поставщик морепродуктов тогда подвел нас, просто не брал трубку, а нам через час открываться, а рыбы нет, ну, ты понимаешь? Так я бегом побежала к берегу, абсолютно не соображая, у кого и где спрашивать насчет рыбы, подошла к порту, ну там, где стоят катера, и, увидев первого встречного, которым оказался Мигель, стала просить его продать мне рыбу. Я даже не удосужилась у него спросить, есть ли у него рыба, и рыбак ли он в принципе – вот burro (в пер. с португальского «тупица»)! Но, несмотря на это, Мигель был так участлив, что, отбросив все свои дела, отвел меня к своему другу-рыбаку, который продал мне рыбу, а еще насыпал пакет креветок в подарок – вот такой он, Мигель, прекрасная душа. Как говорят у нас в Бразилии: Faça o bem, sem olhar a quem (в пер. с португальского «Делай добро и не смотри ни на кого»).

Как выяснила потом Габи, Мигель обучал приезжих туристов серфингу, а его жена, Нову, отвечала за их семейный бизнес морских развлечений – прокат скутеров, серфов и всяких надувных штук.

Чуть позднее Мигель пригласил Габи к себе в гости, чтобы познакомить ее с Нову. Она также «прикипела» к Габи. Жена Мигеля тоже нашла в этой молодой бразильянке возможность реализовать свои материнские инстинкты: она любила вычесывать по вечерам пальцами волосы Габи на берегу, вязала для нее очень странного, чилийского типа объемные пончо и готовила ей чай с местным медом.

Судя по тому, с какой теплотой Габи мне описывала их общение, здесь она нашла свою семью, ей было спокойно, она не стремилась ни перед кем оправдываться, и я чувствовала, что ей это нравится. Их любовь она, очевидно, принимала с благодарностью, но обе стороны знали, что это может быть не навсегда.

Однако кто знает, может, Габи была ниспослана им далеко не случайно?

Может быть, умирая, их сын как бы передал эстафету сыновьей доли ей? И можно ли верить в духовные перевоплощения между двумя совершенно незнакомыми людьми?