Ледяная маска, теплые чувства

Пхеньян. Подземка. Тусклый свет во всем вагоне, но портреты вождей видны очень хорошо, потому что рядом с ними горят сразу три лампочки.

Суен (имя означает – «красивый голос») смотрела на эти портреты и была счастлива. Ей правда не было понятно, почему не все люди в вагоне такие же счастливые, как она. Ведь все они, как и она, живут в такой прекрасной, такой чудной стране как Корейская Народно-Демократическая Республика… Эти слова факелом горели в ее воображении, потому что именно такими их всегда рисовали: учителя, политработники, наставники, руководители – вообще все, кто только говорил об этом когда-то. Нет ничего чудеснее, чем жить в такой прекрасной стране, где есть справедливость.

Да, это самое главное слово, которое они учили день ото дня. В их стране, единственной стране мира, восторжествовала справедливость. Дорогой ценой, не без этого, но восторжествовала… И сейчас, когда она смотрела на портреты вождей, висящие в самом начале вагона, то думала именно об этом – о справедливости. Ведь если есть справедливость общая, то она обязательно будет и личной. Все вожди это говорили. Все вожди говорили, что каждый будет счастлив по отдельности, раз счастлив в коллективе.

Поэтому она очень старалась быть счастливой. И именно такой счастливой она встретит своего суженого. Того самого, что будет любить ее так же, как она любит вождей. Того самого, что будет заботится о ней так же, как она день ото дня заботится о благосостоянии общего дела. И самое прекрасное, что может быть на Земле, так это чувствовать, что все это чистая правда, и что все это искренне и идет прямо от души.

Суен улыбнулась и оглядела вагон: большинство сидело на местах, кто-то стоял, но почему-то не многие улыбались. Собственно, кроме нее так вообще никто не улыбался. Ей стало немного не по себе – неужели они не чувствуют того же, что чувствует она. Неужели они не чувствуют, что жить с каждый днем становится легче и лучше. И не надо быть сильно умным человеком, чтобы понимать это, когда есть мудрые вожди, которые сделают это за тебя. Неужели так трудно всего лишь идти вслед за ними?

Ей захотелось подойти к кому-нибудь и сказать, что счастье в неведении. Ведь этот человек не понимает даже того счастья, что сейчас едет в метро. Нигде кроме как в Пхеньяне больше нет метро. Это все знают… Так почему не все восторгаются этим? Почему не все восторгаются мудрым решением вождей когда-то обезопасить людей и построить для них метро, чтобы они могли быстро и безопасно добираться до работы и обратно домой? Неужели все эти люди считают, что это всего лишь какая-то данность, которая случилась сама собой?

Конечно, не у всех есть дедушка, который есть у нее. Который был большим начальником, руководил целой бригадой, когда строилось это метро. Дедушка Сухен (имя означает «мудрость и долголетие») многому ее научил, и благодаря ему в системе сонбун их семья находится на столь высоком положении. Именно благодаря ему все они перебрались в Пхеньян, именно благодаря ему она получила свою работу и теперь может ездить на нее на метро… Может быть, другие родились уже здесь и не понимают своего счастья?

Хотя это тоже немного странно. Ведь у них те же глаза, что и у нее. Ведь они тоже видят то же, что и она. Ту же красоту или безобразие. И когда они смотрят на своды и балюстраду станции «Енгван», то неужели они не видят прекрасного? Да там же одни потолки высотой метров в 15! Да какие там люстры, изображающие гроздья рябины! Да какие колонны, словно факелы, извергающие из себя пламя, держащее потолки! Они же видят тоже самое своими же глазами, и не восторгаются при этом?

Прав был на великий вечный президент Ким Ир Сен, что построение великого дома надо держать в умелых руках. Всеми должен руководить дальновидный и расчетливый лидер, способный принимать сложные и правильные решения. И только это может привести к такому результату. А руководи всем некто бездарный, то никогда бы мы не увидели эти гроздья рябины в свое собственном подземном метро…

Суен стало немного грустно. Как бы она хотела себе такого же мужа, как их вождь. Как их мудрый генеральный секретарь Ким Чен Ын… Конечно, в голову иногда приходили и мысли о том, чтобы стать именно его женой, женой генерального секретаря. Но о таком можно было только мечтать. И то мечтать совсем чуть-чуть, чтобы никто не заподозрил. Не подумал даже о том, какого размаха мысли бывают у нее в голове… Но если бы ее суженый был хотя бы на него похож… С такой же лучезарной улыбкой, которая радует всех вокруг и заставляет быть сильнее и бодрее. Которая словно вселяет жизнь в их души и двигает вперед, к лучшей жизни… Чего же стоит одна только улыбка их вождя? Она бесценна. Она чудесна. Она озаряет все вокруг, и единственно, что можно делать, так это плакать от радости, смотря на нее.

Думая об этом, Суен даже обронила слезу. Она вспомнила, как бабушка, ныне покойная, некогда была плакальщицей на одном из визитов Ким Ир Сена… Тогда они еще не жили в столице, и все, что у них было, так это немного места в общем бараке. Они все трудились на посевной, и за это им предоставляли дополнительный паек, помимо полагающейся зарплаты. Бабушка была одной из самых красивых и высоких девушек, поэтому ее отобрали для того, чтобы быть плакальщицей – искренне рыдающей девушки, прощающейся с уезжающим вождем. Она много раз рассказывала об этом, и только одна мысль о том, что он сейчас уедет, вызывала у нее слезы. Те самые слезы, за преждевременное извержение которых серьезно ругали. «Чем вы будете плакать по вождю, если сейчас всю потратите впустую?» – говорил им политрук. Он приехал заранее из самого Пхеньяна, чтобы готовить их к этому событию, и хотя они видели его в первый раз, от него веяло такой важностью и значимостью, что никто даже не подумал о том, чтобы сомневаться хоть в одном его слове… И когда, наконец, наступил сам момент прощания, то те часами сдерживаемые эмоции пролились настоящей лавиной. По словам бабушки, они рыдали без устали, словно вождь уезжает на свои похороны. Это было настолько грустно и печально, что в тот момент им не хотелось жить самим. И, когда все закончилось, только строгий голос политрука возвестил им, что они отлично справились со своим благородным делом, угодным партии. Какие многозначительные это были слово. Бабушка несколько раз повторяла их и не могли передать, какое облегчение она испытала, когда осознала, что все случилось так, как угодно вождю.

Суен не сомневалась, что выполнила бы это ничуть не хуже. Ведь она уже знает, что нельзя проливать слезы по вождю заранее, не тогда, когда для этого наступает момент – это должны зафиксировать камеры, чтобы все последующие поколения знали правду об их истинных чувствах. Тех чувствах, которые нельзя подделать.

И тех чувствах, которые она так готовит для своего суженого… Как же хочется, чтоб он был похож на нашего генерального секретаря. Как же хочется, чтобы он был таким же прекрасным, сильным и умным. И так же заботился о ней лично, как вождь заботится о всех нас… Ее суженному надо совсем немного. Это почти ничего по сравнению с вождем – заботиться лишь о ней одной, а не о целой стране.

Она, наконец, доехала до свое станции «Пухын». Она была не такой красивой как «Енгван», но такой же монументальной. Не было факел-колонн по бокам – своды держались стенами, а люстры не были похожи на рябину, а скорее на горящую красную свечку, обращенную вниз. Зато в самом конце станции была мозаика во всю стену с изображением вечного президента Ким Ир Сена в окружении трудящихся.

Суен подходила к ней каждый раз, когда приезжала на станцию. Собственно, из-за этого она каждый раз выезжала из дома на 10 минут раньше – чтобы еще раз полюбоваться этим единением разных профессий. Ведь это основа идеи чучхе – той самой идеи, что объединяет их, что со временем делает их жизнь лучше и лучше. И ведь это видно по самим рабочим, которые изображены на этой мозаике.

Они все счастливы. И нет сомнений, что это искренне. Трудно сказать, делали ли это с какого-то конкретного мероприятия или это скомпонованные моменты разных посещений рабочих мест вечным президентом, но совершенно очевидно, что чувства, передаваемые на этой мозаике, абсолютно правдивы.

И ведь какой еще тонкий момент изображен на этой мозаике. Ведь тот рабочий, что в синей форме, первым ступает на нижнюю ступень. Первее, чем вождь… Какую его великую мудрость это показывает! Ведь дело сделано, и он может пропустить других вперед, чтобы они пожинали плоды их трудов. На этой мозаике всем дали четко понять, что когда дело сделано, то вождь такой же как все остальные, он получает ровно столько же, сколько и все. И совсем не важно, что его вклад был несоизмеримо больше, чем вклад всех остальных.

Суен не могла оторваться от этой мозаики. Она бы и целый день здесь проводила, и только строго выверенное время заставляло ее двигаться дальше – у нее есть не более 10 минут, чтобы насладиться этим. Насладиться видом того момента, когда то дело, что они так упорно делают каждый день, наконец-то сделано, и они могут пожинать его плоды.

Как же она будет обнимать своего суженого, когда это наконец произойдет. Как он будет обнимать ее и говорить, что это великое счастье для них, что они родились именно в этой стране, а не в какой-то другой.

Суен поклонилась изображению Ким Ир Сена и пошла к выходу со станции. Удивительно тоже, почему именно она так трепетно относится к этой мозаике? Остальные разве не видят, какой глубокий смысл в нее заложен?

– Нельзя винить других в том, что ты что-то лучше понимаешь. – Суен вспомнила слова своего деда и лишь обрадовалась этому. Да, ей всего 22 года, а она уже столько понимает… Надо поторопиться, лучше прийти чуть пораньше, чтобы приступить к ежеутренней читке газет.

Этот ритуал был каждое утро – все садились в классе и внимательно читали утреннюю газету, а затем слушали комментарии начальника цеха по наиболее важным новостям.

***

Класс был не очень большой – всего мест на 50. Всего на предприятии было пять таких классов, и сейчас читка газет проходила во всех из них. После прочтения на них разбирали отдельные статьи, которые разъясняли начальники цехов, а иногда можно было даже выступить самому. Эта была отдельная часть, которая доставалась лишь немногим и лишь за особые заслуги в труде.

Сейчас Суен разглядывала первую страницу. Первая новость не сильно отличалась от второй: «Уважаемый товарищ Ким Чен Ын наблюдал за контрольно-проверочной стрельбой снаряда реактивного орудия 240-милиметрового калибра, произведенного новым оборонно-промышленным предприятием» и «Сообщение об участии батарей сверхкрупного реактивного орудия 600-миллиметрового калибра в первых комплексных тактических учениях по нанесению условного ядерного контрудара».

Ей не очень хотелось читать эти новости, хотя она прекрасно понимала, насколько важно партии доносить до народа, что они живут в полной безопасности. Что армия, которая защищает страну, никогда не даст в обиду никого. И что единственное, что мы может сделать, так это обеспечить им крепкий тыл – тот самый тыл, что сможет обеспечивать их всем необходимым столько, сколько потребуется.

Суен не очень хотелось думать о том, сколько может потребоваться, если в какой-то злосчастный день проклятые империалисты все же задумают напасть на них, но она была уверена, что при любом раскладе сил у них хватит. И хватит лично у нее. Она была даже готова работать сразу за две смены, целиком отдаваясь общему делу, лишь бы приблизить час победы.

И тут в глаза ей бросилась другая новость «Заявление для печати представителя МИД КНДР», в которой представитель обличал клеветнический доклад США о «соблюдении прав человека в различных странах мира». И ведь до чего же глупо и нелепо им самим говорить об этом – в стране, где постоянно нарушаются права человека. И как справедливо заметил наш представитель – пусть они сначала расскажут про свои нарушения и дадут возможность другим странам прокомментировать их… Вот тут мы бы посмотрели, какие они «чистые». Но это ведь и так все знают. Все знают, сколько войн устроили американцы, объясняя свои вторжения данным предлогом. Они бы и на нас напали, не будь у нас такой сильной армии и столько сплоченного населения.

До чего ведь глупо такое поведение! Пытаться порочить честную власть, когда своя такая запятнанная. Ведь наш народ един и готов смело защищать свои права. Мы все твердо верим в свою партию и знаем, что только она способна защитить нас. Что только наш лидер настолько самоотверженный, что не пожалеет и себя, чтобы довести дело до конца. Их лидеры-то на такое не способны.

Суен показалось, что какие-то слова она произнесла вслух, а в какой-то момент даже помяла край бумаги, сжав руку от возмущения. Учитывая, что она сидела достаточно близко к начальнику цеха, то он не применул заметить это:

– Суен. Я вижу, что Вы хотели бы нам что-то сказать. Вас что-то удивило или задело в наших новостях? – начальник говорил очень приветливо, и она прекрасно знала, насколько он снисходительно к ней относится.

Суен быстро поднялась:

– Да, товарищ начальник цеха! Меня возмутило как подло клевещут на нас американцы!

Начальник цеха медленно кивнул и указал рукой на место перед доской:

– Прошу Вас, Суен. Выйдите, расскажите нам о том, что Вы думаете по этому поводу.

Она вышла и повернулась ко всем лицом. Вначале ей казалось, что все захотят ее услышать, захотят, чтобы кто-то озвучил то, что все они ощущают, но ничего похожего в их глазах она не увидела – все смотрели достаточно грустно, без интереса, а кто-то и с весьма уставшими глазами. Наверно, много работали…

– Я лишь хотела сказать, что у нас нет ровно ничего, в чем обвиняют нас США. У нас ни нарушений, ни чего бы то ни было похожего. Вот сейчас я стою перед всеми и свободно говорю то, что думаю. Это и есть настоящая свобода, Та самая свобода, которой нет ни в США, ни в какой бы то ни было другой империалистической стране… И тем более обидны их упреки, что когда-то они уже нападали на нас. Они убили множество людей. Множество мирных граждан, а теперь продолжают клеветать нас. – пока Суен говорила это, ей захотелось добавить какой-то конкретики в цифрах, чтобы ее мнение звучало убедительнее, и она обратила свой взор на газету. – Вот! США тратят миллионы долларов, поддерживают массовое убийство невинного мирного населения!

Когда она читала это, ей казалось, что она говорит что-то очень важное и конкретное, но прочитав до конца, не смогла сама же определить, чего именно тут конкретного. То есть оно как бы есть, но все же не до конца… С другой стороны, оно и понятно, это же, видимо, секретная информация, наши власти не могут раскрывать ее, чтобы не выдать своих разведчиков, иначе бы все оказалось напрасным… И все же кое-какая конкретика есть – миллионы долларов. Это сколько же у них денег, нагло наворованных у своих же граждан, что они так бездумно тратят их на заведомо провальные мероприятия…

Она посмотрела на начальника цеха, и ей показалось, что он что-то хочет ей сказать. То ли похвалить, то ли привести в пример. Причем это должно было бы быть чем-то новым, тем, чего не было раньше. Вся душа сейчас ей говорила об этом, и она была готова поклясться, что это ей не чудится…

– Спасибо, Суен. Возвращайтесь, пожалуйста, на свое место. – начальник улыбнулся, а когда она вернулась обратно и присела, то продолжил за нее то, что было начато ей. Он говорил про то, как важно быть вместе с вождем, следовать заветам вечного президента и генерального секретаря, и тогда мы сможем твердо верить в свое будущее.

Она слушала это и с каждым его словом ей все больше казалось, что все же что-то он хотел ей сказать, что-то хотел объявить всем, чтобы все знали о чем-то том самом выдающемся, что касается только ее. Почему же он не сказал про это что-то?

***

Суен вернулась домой как обычно. Ей хотелось работать еще и еще, но закончилась ее смена. И теперь кто-то другой собирает масленки вместо нее. И вспомнить только, как еще каких-то три года назад она относилась к этой работе – ей казалось, что это какое-то совершенно не женское дело собирать масленки для оружия. Но теперь… Теперь она понимает, как это важно. Как важно, чтобы оружие было смазано маслом вовремя, что позволит ему работать точно и слаженно. И тогда наши бойцы смогут точно поражать наших врагов… Подумать только, а ведь раньше она считала эту работу какой-то безделицей, какой-то поблажкой для ее молодого возраста. Собирать масленки для армии. Да одно только слово «армия» сколько веса придает этому делу!

Правда, сейчас ей очень хотелось есть. Вовремя есть ее некогда научил дедушка. Какое это важно слово – вовремя. Все надо делать вовремя. И есть вовремя тоже… он научил ее есть суп с бульоном только дома, только в окружении своей семьи… Это ведь одна из четырех давних грез любого корейца – суп с бульоном. И ее большой дед смог добиться этого, что его семья получила эту награду – суп с бульоном… Возможно, именно поэтому она такая высокая. Дедушка хорошо знал, что делал, когда хорошо кормил именно ее, старшую внучку… Могли недоедать все, и даже он сам, но ей всегда доставалась полная порция – они знали, что Суен должна вырасти большой и высокой, потому что рост в наше время открывает многие двери. Ведь и бабушку тоже когда-то взяли плакальщицей в том числе и из-за роста…

Сейчас они жили в квартире, в которой было все две комнаты на пять человек. А все благодаря дедушке Сухен. Он с бабушкой занимал дальнюю комнату, в которой иногда запирался, чтобы послушать радио. А в основной комнате спала она с мамой и младшей сестрой. Жаль еще, что ее отец не увидел этого, ведь он утонул еще до переезда в Пхеньян.

И сейчас они как обычно вечером собрались в большой комнате за небольшим квадратным столом на коротких ножках и сидели на полу, ожидая, когда подойдет дедушка и расскажет, какой сегодня был день.

Дедушка Сухен был очень взволнован. Это не выдавали никакие его движения, но то было хорошо видно в глазах. Суен никогда не видела, чтобы его глаза так нервно поглядывали из стороны в сторону, словно ожидая удара с какой бы то ни было стороны… Он присел и потом посмотрел на портреты вождей Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, начальствующий состав портретов, а все благодаря тому, что он некогда был большим начальником, бригадиром строительной команды. И любой, кто только заходил в квартиру сразу видел, что в доме проживает большой человек.

– Суен, для тебя большая новость. – наконец возвестил дедушка. – И за это надо благодарить наших мудрых вождей. Которые посылают нам такие возможности. Дают в жизни такие шансы, какие дают далеко не каждому.

Все замерли, а сама Суен стала ощущать, как сильно бьется ее сердце. Она словно чувствовала, что сегодня особенный день. Не могла только понять, в чем же его особенность. И когда, наконец, уже разуверилась и решила ждать других дней, то вот и оно. Новость из уст главы ее семьи.

– Сегодня я говорил с районным руководителем нашей партии, и он сказал мне, что Суен отобрана среди тех, кто в этом году поедет на заработки в Китайскую Народную Республику. Суен, ты же знаешь, какая это большая возможность для личных заработков?

Она не могла поверить своим ушам – ее отправляют в Китай. Это так волнительно. И это такая честь… Но, честно говоря, она не хотела никуда ехать. Хоть и знала, что там можно зарабатывать по 300 долларов в месяц, что почти в десять раз больше, чем она зарабатывала сейчас, но ей не хотелось отдаляться от дома. Ей казалось, что там страшно и тяжело, хоть это и дружественная страна, но не родной дом… С другой стороны, ведь это такая честь… Партия выбрала ее, а партии куда виднее, как поступать… Наверно, все по той же причине, что она такая высокая. Дедушка знал, что делал, когда кормил ее супом с бульоном каждый день, не доедая сам.

– Я знаю, что там можно зарабатывать 300 долларов в месяц, дедушка… – сказал Суен и опустила глаза. Ей не хотелось врать, что это первое о чем она подумала, но с другой стороны, она столько сможет всего купить для своих родных, если у нее будет хотя бы парочка месяцев работы в Китае. Хотя бы пара месяцев, а потом можно будет уступить место кому-нибудь еще. Ведь она не для себя. Она сделает это для семьи… 300 долларов в месяц – это целое состояние, правда ей до сих казалось каким-то абсурдом, что все до сих пор считают все в долларах. Это ведь валюта империалистической державы. Это ведь валюта, которой платят за убийство и грабежи, а все исчисляют в ней. Какой замысел наших вождей в том, чтобы исчислять самые важные вещи именно в ней? Ведь должен же быть какой-то смысл, который понимают только они…

– Да, там можно зарабатывать 300 долларов в месяц, и ты будешь столько зарабатывать. – сказал дедушка, и в его словах чувствовалось что-то еще. Было непонятно, что это именно, но ощущалась какая-то тяжесть, которую он не хотел произносить вслух.

– Отец… – мать долго не решалась что-то сказать, но все же наконец это вырвалось. – Отец, это ведь так далеко, а Суен еще очень молода. Это может быть опасно для такой молодой девушки.

– Не молодых туда не отправляют. – видно было, что дедушка Сухен прекрасно понимал, что имеет в виду его дочь, и что какие-то опасения действительно имеют место, но также было видно, что то было не столько решение некоего руководителя в партии, сколько его решение. Суен почему-то подумала, что это именно так – все это провернул ее дед. У него ведь и правда были связи, он и правда мог сделать нечто подобное, и уж тем более для своей родной внучки.

– С тобой отправили бы и Минджи (имя означает «умное сердце» – примечание автора). – продолжил дедушка Сухен, повернувшись к внучке. – Но из-за ее брата все отменилось. Ее брат испортил сонбун всей своей семье, что совсем не удивляет.

Минджи была ее подругой, очень близкой, еще со времени учебы в школе. Они вместе учились, играли на детской площадке, мечтали о будущем. И, честно говоря, Суен всегда считала Минджи намного способнее и умнее себя, правда не такой красивой. Уж не говоря про то, что она совсем маленькая и с короткими ногами. И раз дедушка сказал, что ее бы то же отправили, то ее бы точно и отправили, если бы не выходка ее брата.

Совсем недавно в городское собрание были выборы. Как и всегда есть только один кандидат от Трудовой партии, но голосовать можно было не как всегда. Обычно можно было только проголосовать за, но теперь можно было проголосовать и против кандидата… На выборах стояло две урны: красная и зеленая. И свой бюллетень необходимо было кидать в соответствующую урну: согласен – кидай в зеленую, против – в красную. Разумеется, всем было понятно, что партия не могла представить такого кандидата, которому нечего делать на новом выборном месте. Это ведь тоже было понятно абсолютно всем. Всем было понятно, что партия лишь хочет убедиться, что ее народ вместе с ней и готов поддержать ее всегда, что народ доверяет партии и своему вождю. Это знали абсолютно все.

И трудно предположить, что такие вещи не знал брат Минджи. Знал ведь точно… Он всегда была безалаберным, всегда делал все по-своему. Такой у него нрав. Это все знали. Все знали, что он такой, и что может повести себя странно даже в самой понятной ситуации. Но никто не мог предположить, что он изберет для этого такое важное ответственное мероприятие как выборы, чтобы проголосовать против правительственного кандидата.

Суен считала это настоящим предательством. Ведь вождь во главе партии так много делает для нас, так нещадно себя не жалеет, чтобы привести народ Кореи к ее заветным четырем мечтам: дом с черепичной крышей, белый рис, суп с бульоном и одежда из шелка. Наш любимый генеральный секретарь так старается, так жертвует собой, и вот находятся такие как брат Минджи и плюют буквально в лицо всем этим стараниям!

Жаль, конечно, Минджи. Жаль, что она не поедет. С ней было бы веселее и надежнее… Так это было бы так, если бы не ее брат. А теперь и самой не хочется, чтобы она ехала, даже если бы разрешили. Как на нее будут смотреть, если рядом с ней будет сестра такого бессовестного подлеца? Такого эгоистичного и безнравственного человека, который думает только о себе…

– Но вместо нее поедет Енми (имя означает «прекрасная» – примечание автора). – добавил дедушка Сухен.

Вот это новость! Суен считала Енми откровенной дурой, которая только и делает, что думает о мальчиках. Причем совсем не так, как думает она сама. Для Суен важен был некто, кто станет для нее опорой, с кем она будет воспитывать их детей, кто будет с ней до конца жизни. А вот для Енми мужчины были какими-то красивыми игрушками, с которыми интересно проводить время, что, собственно, она и делала… Как-то Суен спросила ее, что та думает про вождя, и на удивление получила ответ, что он слишком толстый. Это было просто поразительно. Она ведь спрашивала про вождя, про него самого, а не про то, сколько он весит или как выглядит. И так понятно, что выглядит он отлично. А толстый он просто потому что ему нельзя быть худым – он же лицо нации. Нельзя показывать врагам, что кто-то ест недостаточно – пусть думают, что у нас дела идут лучше, чем есть на самом деле. Совершенно точно, такова задумка нашего вождя, он ведь умный и дальновидный. А Енми просто назвала его толстым… Вообще о чем она думала? Неужели она представляла себя рядом с ним? Неужели она рассчитывала, что может оказаться близ него и заигрывать так же, как она это делает со знакомыми парнями. Интересно, какие вообще у них отношения с управдомом?

Суен вспомнила эту чудесную должность управдома, тетеньки, которая в курсе всех дел, что происходят во всем доме в быту. И этой же самой тетеньке надо сообщать, если кто-то остался на ночь, если этот человек здесь не проживает. Ведь правильная же норма – если так сообщать, то кто попало никогда случайно не останется там, где не стоит этому человеку быть. Благодаря этому люди делают такие вещи только осознанно и думают о последствиях – не то, что в какой-нибудь Америке… И как вот интересно, Енми каждый раз сообщает о своем новом ухажере своему управдому? Или что? Не сообщает вовсе? Укрывает и прячет, словно это наворованное? И как ее после этого отправляют на заработки в Китай?!

Обо всем этом Суен не захотела говорить дедушке. Хватило и того, что случилось с Минджи, как ей все испортил ее брат. Хватило того, что кто-то пострадал по чужой вине. Теперь самое главное сделать то, ради чего ее дедушка так старался и вернуться обратно с американской валютой в кармане…

– Дедушка Сухен, я все же хотела спросить. – не удержалась Суен.

Дедушка посмотрел на нее и стал ожидать вопроса.

– Дедушка, почему мы самые важные вещи мерим в долларах? Ведь это валюта американцев. Ведь на эту валюту они покупают убийства, на эту валюту ведут войны. Почему мы сами мерим столь важные для себя вещи в их валюте?

Дедушка Сухен улыбнулся. Похоже он сам не раз задавался столь важным вопросом, в глубине души понимая, что на то есть какое-то очень важное решение наших вождей. Что есть что-то такое, что не положено знать простым людям, которые не несут столь тяжелую ответственность. И ответ его был не менее запутанным, чем все собственные рассуждения Суен.

– Потому что наши мудрые вожди разрешили нам это делать. – ответил дедушка Сухен.

***

Следующий день для Суен был очень долгим. Настолько долгим, что она себе не представляла, что вообще бывают такие дни… Она дольше обычного стояла перед своей любимой мозаикой на станции Пухын. Она приехала раньше, не на 10 минут, как обычно, а на целый час, чтобы стоять перед ним и любоваться над этой мозаикой… И не удивительно, что к ней, спустя полчаса подошел милиционер, прикрепленный к этой станции.

В тот момент она думала, как благодарна вечному президенту Ким Ир Сену, что он так далеко думал о будущем и позволил одному из следующих поколений зарабатывать такие космические деньги, как 300 долларов. Подумать только!

– Товарищ, что Вы так высматриваете на этой мозаике? – спросил милиционер.

Суен обернулась и увидела молодого и очень симпатичного сотрудника МВД, которому еще мало того очень шла его форма. В какой-то момент даже блеснула мысль, что вождь послал ей еще и такого прекрасного молодого человека, но понимание того, что надо вести себя почтительно с представителями власти быстро взяло верх.

– Я благодарна нашему вождю, товарищ милиционер… Поэтому я каждое утро смотрю на эту мозаику… Сегодня правда дольше обычного… – Суен пыталась улыбаться, но сама понимала, что это не очень хорошо получалось.

– Я знаю, что Вы каждое утро стоите перед этой мозаикой. Вернее, каждое рабочее утро…

– Да, каждое рабочее утро, товарищ милиционер. Она мне очень нравится.

– Может быть, Вы здесь кого-то ждете, товарищ Суен? – спокойно спросил милиционер. В этот момент он поглядывал то в одну сторону, то в другую, изредка останавливая взгляд на ней. Видно было, что ему нравится сейчас стоять на этом месте в это время и задавать подобные вопросы.

– Нет. Кого мне здесь ждать… – ответила Суен, осознав наконец, что он только что вслух сказал ее имя, которое она ему сама не говорила. – Вы знаете мое имя, товарищ милиционер?

От произнесения этого вслух ей стало не по себе. Ведь буквально вчера она узнала такую новость, а сегодня с утра выясняется, что служащий из правоохранительных органов знает ее в лицо и по имени. Она же не сделала ничего плохого. Наоборот, она любит вождя и считает его лучшим на всей планете. Так почему ее в чем-то подозревают?

– Знаю, как видите… Пройдемте со мной, товарищ Суен. – милиционер повернулся в пол-оборота и сделал приглашательный жест рукой.

– Но ведь мне надо на работу, товарищ милиционер. Я задержалась чуть дольше обычного, потому что у меня было для этого время, но через полчаса я должна быть на работе… – не хотя Суен ступила вперед, продолжая смотреть ему в глаза.

– Это недолго. Вы успеете на работу. Я лично провожу Вас.

Лично проводит? Смесь странных ощущений мигом провернулась внутри девушки. С одной стороны, он ей очень понравился – такой красивый, молодой и надежный. С другой стороны – дедушка Сухен несколько раз предупреждал, что излишнее внимание со стороны МВД или военных ничего хорошего не означает, и в такие моменты нужно хорошо понимать, что говоришь в слух или делаешь… Ей казалось, что это какая-то чрезмерная осторожность, которая и вовсе не нужна добропорядочному гражданину, которым она всегда являлась… А тут вдруг оказывается, что ее могут в чем-то подозревать?

Милиционер отвел ее в помещение, находящееся внутри самой станции. Она несколько раз видела эту дверь с надписью «Милиция», и никогда не видела, чтобы из нее кто-то входил или выходил. У нее даже иногда возникали мысли, что она вообще сделана для красоты, чтобы люди знали, что их защищают, и не более того. А, учитывая, что преступности в метро и вовсе не бывало, то и сотрудники там никакие не нужны – может, максимум какой-то клерк, который сидит внутри и заполняет целый день ненужные бумажки.

На деле оказалось помещеньице внутри вовсе не одно, а целых два, и во втором бумажку заполняли теперь по ней. Она видела лишь слово «Протокол», написанное большими буквами, и больше ничего… Это все выглядело как какое-то очень большое недоразумение, но Суен крепко держала в голове мысль, что надо держать себя в руках и отвечать только на те вопросы, которые тебе задают, хорошо запоминая свои ответы. Говорить кратко и строго по делу. Дедушка Сухен правда никогда не говорил, что тот, кто будет задавать такие вопросы может быть настолько привлекательным.

– Я задам Вам несколько вопросов и запишу их. Это простая формально и не более того. – также спокойно, как и пять минут назад, сказал милиционер.

– Хорошо, товарищ милиционер. Я отвечу на все Ваши вопросы.

– Ваши имя, фамилия и возраст.

– Товарищ Суен Тен, 22 года.

– Где Вы работаете?

– Здесь рядом, на военном заводе.

– Какой у Вас профиль?

– Я делаю масленки.

– Сколько масленок Вы делаете за день?

Суен запуталась. Если первые вопросы казались вполне логичными, то чем дальше, тем больше вопросы уходили в какую-то совершенно иную плоскость, отходя и от нее самой, и от первоначальной темы, из-за которой ей вообще пришлось на все это отвечать… Она посмотрела на портреты вождей, которые висели над головой милиционера, ища ответы у них. Где та грань, что считается предательством, когда ты рассказываешь какую-то информацию тому, кто не должен ее знать? Милиционер имеет право знать, сколько она делает масленок в день или не имеет? Он ведь часть власти Трудовой партии Кореи, очевидно, он и сам партийный. И то, что он делает сейчас, в какой-то мере тоже должно являться логичным продолжением роли партии, хотя он не имеет никакого отношения к этому военному заводу… А Суен хорошо знала, что в их системе не полагается знать что-то, что не относится к твоей сфере деятельности. Неважно, состоит ли человек в партии или нет – он должен знать только то, что должен знать – такова информационная политика системы. Так никто не будет задумываться о ненужном, а в случае если проговорится, кому не надо, то и проговорить не сможет слишком многого… Помимо всего прочего им множество раз говорили на заводе, что никакую информацию о самом заводе и деятельности на нем, они не могут разглашать никому за пределами завода – только своим непосредственным начальникам.

– Вы над чем-то задумались, товарищ Суен? – милиционер, до этого момента смотревший строго в свою бумажку, оторвал от нее взгляд и уставился на девушку.

– Да, товарищ милиционер. Я задумалась над тем, могу ли я согласно нашим трудовым правилам говорить Вам это… – Суен решила держаться правила максимально искренней, полагаясь, что таким образом найдется и ответ.

– Мне можете говорить все, не задумываясь. Как Вы видите, я представитель власти, и мне Вы можете всецело доверять… Сколько масленок Вы делаете в день? – он снова прижал ручку к листку, ожидая, что скоро запишет ответ.

– Я не знаю, товарищ милиционер… Я не считаю их. Только делаю и откладываю в сторону… Меня волнует только качество моей работы, и я акцентируюсь только на этом.

– Скажите мне примерную цифру.

– Мне очень жаль, но мне нечего Вам ответить. Я не знаю. – Суен снова взглянула на портреты вождей и подумала о том, что все ее мечты поехать в Китай и заработать там на счастливую жизнь момента улетучиваются. Жаль. Очень жаль. Потерять такую возможность в первый же день. Что она только скажет теперь дедушке Сухену? Что не знала, как ответить на вопрос милиционера? И побоялась сказать лишнее? Это она ему скажет?

– Это правильно, товарищ Суен… – одобрительно покивал головой милиционер. – Мне не за чем знать такую информацию, и Вы очень верно сделали, что не сказали мне ее. Помните, что даже среди тех людей, что в форме, могут оказаться вражеские шпионы. Теперь я уверен, что Вас хорошо этому обучили… Итак, последний вопрос. Что Вы рассматривали на мозаике десять минут назад?

Отлегло. Определенно очень сильно отлегло… Как хорошо, что она помнила, о чем ей говорил дедушка Сухен и политруки на заводе. Как хорошо, что она всегда слушала их и запоминала то важное, что следует знать каждому, а не только добропорядочному гражданину… И все же, очень странно, что добропорядочный гражданин должен отвечать на все эти вопросы, будто его подозревают в преступлении. Почему вообще ее в чем подозревали, когда она всего лишь смотрела на мозаику, которая и создана для того, чтобы на нее смотрели?

– Я смотрела на нашего вечного президента Ким Ир Сена и благодарила его за то, что наша жизнь становится лучше. Так я делаю каждое рабочее утро, когда приезжаю на станцию. – ответила Суен, ожидая, что теперь милиционер, хоть и сказавший, что то был последний вопрос, начнет спрашивать про то, почему в это утро, она была там на 50 минут раньше и наблюдала мозаику куда больше обычного времени. Ответ тоже уже был готов – потому что в этот день она проснулась раньше, и если уж тут он спросил ее, почему она проснулась раньше, то ей не хотелось говорить правду о том, что она не спала. И не спала по той причине, что очень много думала про предстоящую поездку в Китай…

Но милиционер больше ничего не спросил. Он попросил поставить ее подпись в конце бумажки, а затем, сложив ее в папку, сказал:

– Все в порядке, товарищ Суен. Теперь я провожу Вас до проходной завода, чтобы быть уверенным, что Вы вовремя добрались… А если не получится вовремя, то, будьте уверены, я предоставлю Вашему начальству веские объяснения, что в том всем моя вина. Моя и только моя.

Милиционер улыбался. Уж чего-чего, но этого сейчас она совершенно от него не ожидала. Более того, даже изменились его глаза. Еще всего минуту назад взгляд был серьезным и напряженным, словно ему надо было следить во все глаза за государственной границей, а теперь складывалось впечатление, что он тут же вручит ей какой-то приз за правильные ответы.

– Спасибо, товарищ милиционер, но я бы хотела дойти одна… И что подумают люди, когда увидят меня в Вашем сопровождении? Сопровождают все же преступников. Или я не права? – Суен поднялась и приготовилась идти, скажи он лишь слово, что все так, как она сказала. Ей не хотелось больше ни здесь находиться, ни вообще больше видеть этого человека. В мгновение ока он стал каким-то двуличным перед ней, способным притворяться то злым, то добрым в случаях, когда ему это выгодно, а не так, как есть на самом деле.

– Нет, что Вы, товарищ Суен. Конечно, не только преступников… Мы действительно можем сопровождать преступников, и тогда это называется конвоированием. А еще мы можем сопровождать добропорядочных граждан, и тогда это называется охранением. Будьте уверены, наша прогулка будет именно охранением. Ни более, ни менее… Все же я отнял у Вас время, и теперь хочу быть уверен, что сегодня у Вас все получится. – милиционер чинно встал и таким же движением, как он совсем недавно звал ее в этот кабинет, стоя на платформе перед мозаикой, позвал теперь на выход из этого же кабинета.

Неужели это все так просто может выглядеть настолько одинаково? Посмотрев на этот жест, Суен опустила глаза и поторопилась на выход… Одним и те же движением он зовет на допрос в эту душную каморку и на выход из нее, чтобы идти на работу. Одно и то же движение руки… Тогда оно казалось ей угрожающим, а теперь благоприятным. И сделано было оно тем человеком, что прежде имел тяжелый взгляд правоохранителя, а теперь легкий – доброго дядечки. Разве такое нормально в справедливом мире?

– Прошу извинить, я не представился. Меня зовут Юнь-Сон (означает «доброжелательный и мудрый» – примечание автора). Можете так и обращаться ко мне. По-дружески без слова «товарищ» – милиционер шел рядом уверенной походной в то время, пока Суен периодически стреляла кругом глазами, высматривая нет ли кого знакомого, кто потом мог бы всем рассказать, что видел ее в его сопровождении.

– Я поняла, товарищ милиционер. – ответила Суен. Ей уже очень хотелось, чтобы он отвязался от нее. Сейчас он совсем не казался ей красивым, как раньше. Правда, не из-за черт лица. Они все равно были привлекательными, это правда. Но сам он теперь виделся ею как какой-то очень ненадежный мужчина, который носит маски вместо лица. И те мысли, которые были у нее вначале, о том, что у них даже может что-то получиться, сейчас казались ей и вовсе отвратительными. Ее суженный не может быть таким притворным как он. А по-другому она просто не могла это назвать.

Юнь-Сон продолжал ей что-то рассказывать. Про свою службу, про то, как иногда бывает нелегко несколько часов подряд следить за порядком даже в тех условиях, когда все весьма тихо. Хотя еще сложней те случаи, когда приходится действовать, как это было во время бунта на футбольном стадионе в 2005 году.

Она действительно знала, что в том году, то есть почти 20 лет назад, были какие-то серьезные столкновения футбольных фанатов сначала друг с другом, а затем и с полицией. Ей думалось, что это какие-то страшилки, которые рассказывают, что держать народ в уезде даже на таких эмоциональных мероприятиях. Но теперь выяснилось, что подобное действительно имело место. И, как ни странно, Юнь-Сон очень хотел повторения нечто подобного.

Это вызвало дикое непонимание со стороны Суен, что она даже перебила его:

– Почему? Почему Вам хочется, чтобы подобное повторилось?

– Как почему? Чтобы усмирить их… – его глаза блестели, и это поражало в который раз. Из доброжелательных глаза превратились во властные с какой-то жаждой.

– Усмирить? – продолжала удивляться Суен.

– Да, усмирить. Сделать так, чтобы они стали тихими и покорными, как были до этого… Не передать этого ощущения, Суен. Просто не передать… У меня бывали моменты, когда надо было усмирять отдельных лиц. Это, безусловно, очень круто. Ты чувствуешь себя невероятно. Я даже не могу описать… Но это совсем не то по сравнению с толпой… Вот это мне хотелось бы ощутить. Усмирять толпу. Делать так, как положено нам службой и уставом…

Видно было, что он может смаковать эту тему достаточно долго. Что ему по душе подобные разговоры, и что проводит он их не в первый раз. И от этого стало еще более отвратительно:

– А разве в уставах нигде не записано, что надо пресекать насилие, а не совершать его?

– Дааааа… Конечно, написано. Там много чего написано, будь уверена… Но если бы ты знала, какая скука иногда берет. Если бы ты знала… – теперь его глаза сделались из властных в какие-то расстроенные, словно он хотел, чтобы его пожалели. Да сколько ж масок у этого человека? И это тот, кто должен их защищать? Просто не верится…

К счастью, они наконец дошли до проходной завода.

– Спасибо, что проводили меня… Юнь-Сон… И все вовремя. Не придется ничего объяснять, потому что до читки газет еще десять минут. – сказал Суен и тут же повернулась, чтобы уйти.

– Зайди завтра в комнату милиции на станции. – быстро сказал ей Юнь-Сон.

Суен обернулась, снова увидев холодный тяжелый взгляд в его глазах:

– Зачем?

– Таков порядок… Завтра я задам тебе те же вопросы. – теперь он улыбался, как в тот момент, когда закончил допрос в каморке.

***

Оставшаяся часть дня была для Суен словно в тумане. Ей то мерещился везде этот милиционер Юнь-Сон, то поездка в Китай, то предстоящая подготовка к этой поездке. Собственно, о том, что будет подготовка еще с утра сказал дедушка Сухен. Она будет длится достаточно долго, потому что все это время она будет продолжать работать на предприятии. Занятия планируются по выходным и праздникам, а в некоторых случаях вместо официальных мероприятий, разумеется, только, не вместо праздничных – на праздничных полагается быть всем.

Зачем же все-таки Юнь-Сон просил зайти к нему снова на следующий день? Какой это такой порядок? На какие еще вопросы она должна ответить на следующий день, если она уже ответила на все, что только ее спрашивали? И каково же было ее удивление, когда на следующий день она услышала те же самые вопросы: ее имя и фамилия, возраст, где работает и чем занимается, сколько делает масленок в день и что делала возле мозаики с утра. Ей было очень удивительно отвечать на все это еще раз, включая тот вопрос про масленки, на который она дала намного более короткий ответ «Не знаю даже примерно».

И снова при всех эти вопросах глаза Юнь-Сон были такие же холодные. И снова оставались они таковыми до того момента, когда он не закончил записи в протоколе и не сказал, что проводит ее до территории завода, чтобы быть уверенным, что все в порядке. В этот момент его глаза снова стали доброжелательными. Это лицемерие начинало видеться Суен чьи-то злым умыслом, будто кто-то смеется над ней. Будто делает все так, как не должно быть для нее и вообще для людей в Пхеньяне.

– Зачем Вы задаете мне те же самые вопросы, на которые я уже отвечала? – спросила Суен, когда они уже вышли из метро.

– Потому что таков порядок. – невозмутимо ответил милиционер. Он гордо поглядывал по сторонам, наблюдая за тем, как люди проходят мимо него и стараются смотреть лишь себе под ноги.

– Порядок в том, чтобы спрашивать одно и тоже каждый день? – ей не хотелось темнить, а говорить настолько прямо, насколько вообще можно в текущей ситуации.

– Верно. Каждый день. – столь же невозмутимо ответил он.

– И сколько это будет продолжаться?

– Пока я не решу, что достаточно. – Юнь-Сон остановился и повернулся к ней. То выражение глаз, которое было у него сейчас, она еще не видела. Это была какая-то смесь холодности и властолюбия. В них будто отражалось его желание управлять и получать от этого удовольствие одновременно. И как только он мог понравиться ей вначале? В нем столько злости. Самой плохой злости, которая только может быть в человеке. И как только ему доверили быть милиционером? Может он вообще ненастоящий милиционер, а просто надел его форму? Да нет… Он ведь и каждый день на этой станции и в этой каморке, где у милиции опорный пункт. Конечно, он настоящий милиционер.

– И когда же Вы решите, что достаточно? – спросила Суен.

– Для начала обращайся ко мне на «ты». Это будет первым правильным шагом. – ответил он, продолжая смотреть этими хищными глазами.

– Хорошо… – Суен двинулась дальше, не дожидаясь его. – Мне надо спешить на работу.

В этот раз он рассказывал ей, как много оружия есть в КНДР, и насколько сильна ее армия. По его словам, равных в мире просто не было. Ни по выучке, ни по боевому духу, ни по оснащению. Он перечислял разные виды техники и нововведений, даже называя конкретные даты испытаний того или иного вида вооружения, но все это пролетало мимо ушей. Такие темы никогда не были ей интересны… Ей больше нравились разговоры о строительстве. Причем чего угодно, будь то дома, дороги или даже памятники. Ей нравилось, когда люди строят и начинают лучше жить, но что-то ей подсказывало, что не стоит ему об этом говорить. Что ничего хорошего из этого по определению не выйдет, и уж точно не ускорит тот момент, когда он наконец отстанет от нее.

***

Следующий день был уже выходным, и как раз первым, когда ей надо было посетить занятия по подготовке к работе в Китае. Она ожидала, что будет много интересной информации о географии страны, о том, как там происходит жизнь людей, среди которых им придется находиться долгое время. О том, где там лучше покупать еду и одежду, и как лучше хранить те огромные средства, которые будут поступать им в качестве зарплаты. Но оказалось, что разговоры будут вовсе не об этом.

Помещение было в виде многоступенчатой аудитории и раза в три больше, чем то, где рабочим обычно устраивали читку газет на заводе, то есть человек на 150, и это были все те, кого отправят в этот раз. Одни только девушки. Все молодые и высокие. Смотрелось очень оригинально, ведь единственное, когда она могла наблюдать нечто подобное, было на подготовительных мероприятиях к публичным выступлениям и на самих выступлениях – тогда их подбирали строго по росту и, следуя ему, также и выстраивали. Разница с тем, что было сейчас, так это в том, что сейчас девушки были еще и красивыми.

При публичных мероприятиях о красоте никто не думал – все равно на площадях, где расстояния меряться чуть ли ни километрами, лица не разглядишь, потому ставили строго по росту. Здесь же девушки отличались настоящей красотой, и поначалу Суен даже подумала, что попала не в тот зал. Она переспросила у нескольких сидящих рядом, что это за собрание, и все ответили ей, что это подготовка к отправке в Китай. А будь она не там, где надо, так ее бы никто и не пропустил.

Наконец появился лектор. Тоже молодой и тоже красивый. Все мигом замолчали и уставились на него. Каждая, по всей видимости, разглядывала его с точки зрения именно мужчины, а не лектора.

– Меня зовут товарищ Хен-су (имя означает «талантливый и исключительный» – примечание автора), и я буду готовить вас к поездке в Китайскую Народную Республику… Хочу сразу заметить, что несмотря на то, что данная страна является союзником нашей родины, это не означает, что данная поездка будет легким мероприятием… Вам нужно быть бдительными. Всегда нужно быть бдительными, чтобы ни случилось. С кем бы вы ни говорили. Любой человек может оказаться вражеским шпионом, целью которого является завербовать вас… Методов у них достаточно, но прежде всего это деньги. Империалисты всегда заманивают прежде всего деньгами, и те агенты империализма, а прежде всего США, которые есть там, будут делать именно это… Не поддавайтесь на это. Помните, что дома у вас остались родные люди. И именно им придется отвечать за ваши ошибки… Помните, что партия дала вам редкий шанс заработать столько, сколько вы не сможете заработать здесь. Это благо и именно следует к нему относиться. Не удача, не что-то еще, а лишь благо, дарованное нашей партией… Отдельно сейчас выступит наш товарищ, который в некоторое время заблуждался. Ему серьезно промыли мозги западной пропагандой, что привело его к побегу на юг, в оккупированные территории. Там он, увидев ужасы империалистического режима. Крайние трудности жизни в оккупации… Он принял единственное верное на тот момент решение и вернулся обратно… Партия всегда принимает оступившихся, если они искренне раскаиваются. Чтобы они могли рассказать о своих ошибкам другим и предостеречь их. Поприветствуем, товарища Дже Хюн (переводится как «сияющая мудрость» – примечание автора)!

В аудиторию зашел маленького роста человечек в серой одежде. До него было метро десять, но по лицу было видно, что он стесняется своего присутствия.

Суен знала от дедушки Сухена, что перебежчиков, которые вернулись, заставляют вот так выступать перед всеми, рассказывая про то, что они видели на другой стороне, явно приукрашивая все увиденное в трагических тонах. Дедушка говорил, что в таких историях мало правды, потому что они рассказываются с висящим над головой Дамокловым мечом, который неминуемо свалится при любом неверном слове. Вместе с тем стоит внимательно слушать такие истории, потому что именно такими партия хочет видеть наших врагов.

Лектор отошел чуть вглубь аудитории, чтобы все внимание было максимально сконцентрировано на вошедшем. Тот встал прямо по середине, причем это получилась точно середина между правой и левой стороной аудитории, куда он встал даже не примеряясь. Стало даже интересно, он заранее тренировался это делать, или так случайно само собой получилось?

– Я работал токарем на заводе в нашей столице. У меня было хорошее место и добрые начальники. Они могли легко простить мне мои недостатки, и мои ошибки никак не отражались на премиальной части… В один из дней я случайно заметил листовку. Пропагандисткую листовку пособников империализма, в которой красивыми словами описывалась легкая жизнь на оккупированных территориях. И, к своему стыду, я поверил в это. Поверил, что такое может быть возможным. Поверил в то, что там было написано – в неограниченную помощь в случае побега… Но это оказалось отвратительной и бессовестной ложью…

Он стал рассказывать, как переплывал через реку в Сеул, как видел там пограничников. Разумеется, только наших. Которые не стали в него стрелять, а лишь кричали, что он совершает ошибку, и что при таком течении он может утонуть, а вода настолько холодная, что шансы его и вовсе нулевые. Это была очень душераздирающая история с постоянным упоминанием того, что он «никогда больше так не сделает». И потом следовало уже ожидать, что он что-то расскажет про пограничников с другой стороны, но на этом место было лишь упомянуто, что их вообще не было видно. Затем, когда он добрался до самого города, то начал искать какой-то помощи, но все отказывались от него, лишь угрожая вызвать полицию, которая прибыла практически сразу. Они сразу забрали его и отвезли в местный изолятор, а там угрожали тюрьмой, пытали и требовали, чтобы он сознался в том, что является шпионом. Он говорил, что видел листовки, цитировал, что написано в ней, а над ним лишь смеялись и говорили, что такие вещи пишут для дураков, не рассчитывая, что умные люди будут этому верить… Далее на утро, они отвезли его на границу, чтобы он показал, в каких местах ему удалось пройти, и тут ему удалось сбежать от них и снова переплыть реку. На другой стороне его ждали наши пограничники, которые, прежде чем слушать его объяснения, отогрели его и накормили. Ему было очень стыдно рассказывать им правду, ведь они так по-доброму отнеслись к нему. Но, когда он все же рассказал все, как было, то ему ничего за это не сделали – вызвали политрука, который выслушал всю эту историю еще раз, затем пригласили нескольких его коллег, которые подтвердили его личность, а затем заверили, что ничего с ним не будет. Ему лишь следует честно своим соотечественникам рассказывать эту историю, ровно как она была, и это и будет все его искупление.

– Пожалуйста, не совершайте моей ошибки! – громко возвестил Дже Хюн, когда его лицо уже становилось красноватым, а из глаз начинали катиться слезы. – Там нет ничего хорошего. Один только обман… Меня избили ни за что. От меня требовали, чтобы я лгал. И все это за место тех самых обещаний, что были написаны на этой чертовой пропагандисткой листовке!

Товарищ Хен-су, стоявший за ним, двинулся чуть вперед и захлопал в ладоши. А тут сразу все стали хлопать. Все били ладонями друг о друга и смотрели на прощенного Трудовой партией Кореи товарища Дже Хюн, который исправился и теперь предостерегает других от совершения подобной ошибки.

Суен показалось, что Хен-су смотрит уже на нее, а не на раскаявшегося товарища. Он слегка улыбался и в какой-то момент даже подмигнул. Определенно он был милым и приятным, особенно после того, как мы все услышали от приглашенного гостя такую историю. Но почему из всех 150 человек он смотрит именно на нее?

Хен-су поднял одну руку вверх, сигнализируя о том, что хочет сказать, и тут все притихли:

– Товарищ Дже Хюн, большое Вам спасибо за ту правду, которую Вы рассказали нам сегодня. Не смеем Вас больше задерживать. Уверен, у Вас еще масса подобных встреч.

Дже Хюн быстро удалился, и Хен-су тут же продолжил:

– После того, как мы услышали эту полную ужасов, но со счастливым концом историю, кто-то хочет что-то сказать по этому поводу?

Суен опять казалось, что он смотрит на нее, но ей ничего не хотелось говорить. Она и так вчера устала от разговоров с милиционером, который на деле оказался всем многоликим человеком. Услышав эту историю, ей показалось, что несоответствий уж слишком много, а кроме несоответствий есть еще общий очень странный посыл. Почему-то, когда она сама думала таким образом, то ей не казалось это настолько странным. Все было словно черным и белым: у нас хорошо все, добрые начальники, заботливые пограничники, понимающие политруки. У них все наоборот, вплоть даже до угроз и пыток… Когда Суен услышала все это, да в таком ярком цвете, из чьих-то уст, а не из собственных мозгов, то правдоподобности увиделось не очень много. Вот, если бы представить обычного человека, который переплыл из Сеула в Пхеньян и попал в руки не к кому-нибудь, а к ее знакомому милиционеру Юнь-Сон?

И что вот Юнь-Сон бы первым делом его отогрел и накормил? Вот ни разу бы не поверила в это. Он бы его отметелил дубинкой и вполне возможно, что тоже бы заставил в чем-то сознаваться. Вот, что бы было…

Все это в купе с последними событиями настолько не укладывалось к голове, что Суен как-то скептично стала смотреть и на Хен-су, спрашивавшего желающих что-то рассказать и смотревшего при этом на нее. Да ничего она сейчас не хочет рассказывать! Она просто хочет честно поехать в Китай и зарабатывать там по 300 долларов в месяц, на которые она сможет улучшить жизнь всей семье. Вот, что она хочет… А еще найти своего суженного, которой точно ни тот милиционер, ни этот лектор со своими правдивыми историями, в которые не верится… Удивительно даже, но еще какой-то час назад мир казался куда более логичным и понятным, чем теперь, хотя ими явно задумывалось наоборот…

– Что Вы думаете по этому поводу? – спросил он, конечно, именно Суен. Как она ни старалась отводить глаза в сторону или слегка поджимать губы, показывая неуверенность, но досталось все именно ей.

В тот момент, когда она поднималась со своего места, то заметила Енми, которая сидела в первом ряду и только что изо всех сил тянула руку. Ее не спросили, и с ее же стороны показался весьма завистливый взгляд.

– Я думаю, товарищ Хен-су, что у нас есть Трудовая партия Кореи и наши мудрые вожди, которые создали для нас справедливые правила. – начала говорить Суен, изо всех сил стараясь убедить себя, что это так, хотя сейчас это невероятно трудно. – И эти правила есть для того, чтобы мы могли легче определять, что можно, а что нельзя… Границы проходят через таможню, и у гражданина должно быть разрешение на это…

Кто-то рядом захихикал, а Суен и вовсе не понимала, что ей дальше говорить. Ей не хотелось высказывать свое мнение, и уж тем более аргументировать его, а потому она лишь говорила о том, что и так очевидно. Может быть, это и выглядело смешно, зато она делает все, как учил ее дедушка Сухен – говорить правду и только по тому вопросу, который задали. Так, по крайней мере, она чувствует себя в бОльшей безопасности. И почему только весь мир начал рушиться в этот день?!

И тут она поняла, за что может цепляться. Конечно! За нашего милого доброго вождя. За товарища Ким Чен Ына… Может быть, не все государственные деятели правильные. Оно и так всем известно, ведь иногда их ловят на ошибках и наказывают, то… Но вот он. Он точно лучше всех и желает нам всем только добра.

– Я никогда не была на границе, мне трудно об этом что-то говорить… – Суен решила все же сказать что-то, за что ее точно никто не сможет упрекать. – Но я очень люблю нашего мудрого вождя товарища Ким Чен Ына и не понимаю, как можно убежать от него в какую-то другую страну.

Она быстро села и уставилась в парту. Не хотелось слышать ни что она права, ни что не права. Пусть уже спросит кого-нибудь еще и не комментирует ее. В конце концов, вон там сколько желающих, и Енми одна из них. Раз они так хотят, так пусть говорят, сколько влезет…

Енми будто услышала ее слова и снова стала махать рукой, вызываясь что-то сказать. Она лучезарно улыбалась. И еще как-то очень хорошо выделялась ее грудь, словно была на размера полтора больше, чем на самом деле. Суен была с ней как-то в раздевалке и видела, что грудь у нее действительно красивая, но совершенно не тех размеров, как это выглядело сейчас. И в этот момент Суен обратила внимание, что Енми, держа одну руку высоко поднятой, второй облокачивалась на парту так, что на нее логичным образом ложилась грудь, выпячиваясь вперед. Какой интересный прием, и зачем он только ей? Неужели она соблазняет нашего лектора прямо на глазах у всех?

Но сам лектор Хен-су, похоже, больше был заинтересован Суен и ее мнением:

– Подскажите, пожалуйста, как Вас зовут?

Суен быстро поднялась, назвала свое имя и еще быстрее села обратно.

– Вот, товарищ Суен сейчас сказала нам все так, как говорит ей ее сердце. – продолжил лектор Хен-су. – Это чрезвычайно. Я подчеркну! Это чрезвычайно похвально. Только искренность определяет настоящего патриота, настоящего сторонника нашего вождя и нашей партии. Искренняя любовь к вождю! Такого нет нигде в мире. И это не какие-то бестолковые высокопарные фразы о правильности или неправильности чего-то. Это настоящая любовь, которая идет от чистого сердца. Поаплодируем товарищу Суен.

Он начала аплодировать, а за ним и все остальные. Суен снова обратила внимание на Енми, которая смотрела на нее не то что с укором, а так, будто та совершила против нее личное преступление. Да, все было понятно. Она положила на этого красавчика глаз, как делала чуть ли ни со всеми, кто был хоть насколько-то симпатичен среди тех, кого она встречала. Ну что ж с этим сделать – такой нрав. Только почему она в этом собиралась винить Суен? Суен ведь даже не собиралась ничего говорить…

– Я вижу, Вы что-то хотите мне сказать? – лектор Хен-су обратился к одной из девушек, что сидела совсем близко к Енми. Да что это он так? Специально что ли? Спроси же уже Енми, раз она так хочет…

Девушка выглядела палкообразной, намного выше остальных и еще более худая. Она поднялась и сказала:

– Я могу только добавить, что тоже люблю нашего вождя, товарища генерального секретаря Ким Чен Ына. Он вселяет в нас уверенность в завтрашнем дне.

– Прекрасно. – было видно, что лектору это доставляет определенное удовольствие, и тут он наконец добрался до Енми, спросив. – Какие-то вопросы ко мне есть? Видимо, Вы хотите что-то спросить?

Енми вскочила как ошпаренная. Она словно светилась, будто сейчас какой-то праздник. Даже удивляло, как она так быстро меняла выражения своего лица с того угрюмого, который предназначался для Суен, на тот милый и ласковый, адресованный к Хен-су.

– Я хотела спросить, товарищ Хен-су. – робко сказала она, хоть и было видно, что это наиграно. – А Вы будете нас сопровождать в поездке в Китай? Так нам было бы спокойнее.

Лектор Хен-су улыбнулся, но ответил в ту сторону, где сидела Суен:

– Я лишь занимаюсь подготовкой… Но, поверьте, подготовкой я занимаюсь отлично.