Добро пожаловать на тот свет

В тот день все сразу пошло наперекосяк. Например, я встала без будильника (случай из ряда вон) да еще на час раньше. Обычно так инициативно я вскакивала только от определенного сорта мук, мчалась на кухню и открывала холодильник в надежде увидеть апельсиновый сок, припрятанный всемогущим волшебником Хоттабом Похмелиновичем. Но, увы и ах, проклятый старикан ни разу не оставил ни живительный нектар, ни пятьдесят грамм в запотевшей бутылке, и я, как всегда в такой ситуации, пила воду из-под крана, пахнущую какой-то дрянью.

Однако вчерашним вечером я употребляла лишь чай, причем безо всякого удовольствия, ибо заварен он был повторно. Нет, мне рановато бояться аритмии или гипертонии, просто зарплата пока не предвиделась, а новые туфли уже были приобретены: прекрасные! Прекрасные! ПРЕКРАСНЫЕ! И о-очень дорогие. Я летала в них, мысленно конечно же, а в действительности ковыляла по лестничным пролетам на работе, по захламленному двору возле моей хрущевки (дворник ушел в очередной алкоотпуск, и его физиономию с «печеночным загаром» не видели уже больше недели). Когда же летать стало абсолютно невыносимо, я назойливо, словно комар, гонимый мучительной жаждой крови, донимала знакомых, выспрашивая способы, чтобы, как в сказке про одну удачливую неудачницу, сделать или ножку маленькой, или туфельку большой. И в сердцах отклонила предложение «разбить пятку и нос молотком» (держите карман шире, вы просто завидуете, ведь у вас нет красного лакированного счастья на шпильке), но вот за совет «налить в туфли водку» схватилась, как за соломинку.

На последние шиши в забегаловке с названием «Соки. Воды», кстати, торговали там исключительно водкой на разлив, я купила полстакана «без разницы какой, главное, самой дешевой». Через пару секунд решительно разулась и влила жидкость в подлые, но любимые туфли, которые приняли в кожаное нутро палёнку, припахивающую чем-то горюче-смазочным. Проделано же это действие было под внимательными взглядами «дамы» и двух «джентльменов», судя по отекам, постоянных посетителей заведения. Как только моя обувь впитала русский национальный продукт, трио, источающее головокружительные ароматы, осознало, что бахнуть из туфли я однозначно не собираюсь. На лицах компании отразилась скорбь всего мирового пьющего пролетариата. Размашисто жестикулируя и соревнуясь в наиболее изощренном употреблении обсценной лексики, люди с низкой социальной ответственностью посылали на мою голову проклятия, по сравнении с которыми семь египетских казней казались сущими пустяками. Но главное, обувь больше не давила, и ассоциации о средневековых пытках испанским сапогом оставили мой ум. Алкогольное одурманивание туфель, виновников всего произошедшего далее, случилось накануне.

Итак, утро выдалось необычным. В нем были туман и манная каша. Сперва о тумане. Стоял чудный октябрь. Я вообще-то обожаю осень, даже если та щедро одаривает меня ледяным дождем и проливным насморком. Есть у меня привычка проснуться и сделать две вещи. Сначала посмотреться в зеркало: не отросло ли новое ухо, или не пропали ли сами собой веснушки – «очень милые» по словам мамы, и такие расточительные для моего бюджета. Каждый месяц они требовали основательных капиталовложений в виде чудодейственных масок и лосьонов, обещавших сделать солнечные поцелуи менее заметными или (дай-то бог!) убрать вовсе, причем навсегда и в короткий срок. Однако чуда не происходило: ушей насчитывалось столько, сколько отведено нормальному человеку, веснушки (черт бы их побрал!) обнаруживались в полном составе. Изредка находились прыщики или выпавшие ресницы, но это беспокоило меньше.

Исследовав лицо, я обычно шлепала к окну, отдергивала старый драный тюль, принадлежавший еще моей бабке, и близоруко (очки не носила – не шли) вглядывалась в застекольный мир. Что там сегодня? Гуляет ли смешной мопс с лохматым хозяином, опаздывают ли на первый урок засони-школьники, мелькнет ли между домами задорно звенящий трамвай? На месте ли старая голубятня, в которой проживают с десяток ворон, к сожалению неговорящих, но точно все понимающих, стены которой Николай Артемьевич – мировой дед – покрасил так неаккуратно, что казалось, будто их плохо ободрали? Ну здравствуй, мир! Как прошла ночь, сколько в подворотне моя любимица Люська принесла щенят? Какую, мир, ты нынче приготовил погоду? Да ладно, ладно, не плюйся дождем, не испугалась, и новый зонт припасен. Ах, сегодня «мать веснушек» – янтарное солнце? Тоже сойдет.

Чтобы почувствовать новый день полностью, я распахивала форточку и жадно нюхала, совсем как Люська в дни моей зарплаты сумку с заветным одиноким колечком «Краковской». Вдыхала воздух, сотканный из свежего ветра (его, правда, немного), выхлопных газов (ау, экологи) и умопомрачительного аромата свежей сдобы из «Булочной». О, запах сладкий, теплый, ванильный, ты родом из счастливой босоногой страны. Жаль, что детство далеко позади, а ма-а-ленький аванс далеко впереди, а то я бы накупила много-много булочек, ватрушек, рогаликов, бубликов, пончиков, трубочек, рулетов и забыла на один вечер про то, как хорошо влезать в джинсы и на выдохе, и на вдохе. Ну, вроде бы вдоволь нанюхалась. Теперь слушаю, как шины поют дорожную симфонию, как жалуется на слякоть продрогший сквозняк, как скрипят ржавые петли калитки, ведущей в палисадник, как учит быть человеком лохматый хозяин своего ожиревшего мопса. Впрочем, я отвлеклась.

Так вот, в то утро был туман. С первого взгляда ничего особенного. «Прохладно будет в туфлях» – еще подумала. Однако я по профессии медсестра и просто обязана быть внимательной (хотя бы для того, чтобы не перепутать ампулы с лекарствами, да что там ампулы, больных бы не перепутать!), поэтому, присмотревшись, обнаружила, что это весьма необычный туман. Его практически не было вблизи, то есть на расстоянии метров двадцати, зато дальше скопилось столько что, если б в таком мороке ёжик искал лошадку, то нипочем бы не нашел, настолько густым и серым он оказался. Ах да, еще на старом тополе, что ветреными ночами стучит в окно, висели несколько клочков, смахивая на сахарную вату, правда, очень грязную.

Вспомнилась бабушка, не моя, чужая, какой-то детсадовской подруги, которая рассказывала, будто это коварная ведьма варит отвар, а из котла валит хмарь, которая всё прячет, люди ищут друг друга и никак не могут найти. Физики объясняют, что туман – это скопление частиц пара, но малограмотной старушке физические явления были, как говорится, до лампочки. Мне же сказочное объяснение нравилось куда больше, чем «скопление частиц». Правда, искать в мороке мне было некого, если только Сашку из соседнего дома, занявшего денег на один час и пропавшего с ними на целый год, но это оказалось бы пустой тратой времени, его и военком не нашел в ясную погоду, куда уж мне.

Простояв у окна с полчаса, я направилась в ванну. Я знаю, что помещение, где стоит ванна, называется ванной комнатой. Но у меня уникальный случай: глубокая чугунная лохань вплотную окружена кирпичными стенами. Места, чтобы приткнуться рядом, нет, о машинке или о раковине я даже не помышляла. Умыться можно прямо из коридора, если длина ваших рук (а потребуется метра полтора, не меньше) позволит дотянуться до воды, ибо смеситель по пьяной задумке сантехников располагался на стене противоположной входу. Тут, позвольте, не без гордости замечу, что телесные пропорции у меня что надо, поэтому проводить гигиенические процедуры приходилось стоя в ванне. Будучи оптимистом, я размышляла так: «Чистота – залог здоровья. Заодно ноги помою (не в зубной пасте же ходить), а где ноги, там и до головы дело дойдет. Ежедневный душ – это почти пробежка, а значит, на завтрак позволительно колбасу и масло можно не сильно размазывать, жаль только, что зарплата не ахти».

Закончив водные мероприятия, я пошлепала на кухню, чтобы найти что-либо съестное. По запаху искомое не обнаружила, зато, хорошенько порыскав, наткнулась на крупу, которой насытились евреи в пустыне, правда, на их долю перед этим выпало длительное голодание. Манка. Я ненавидела манную кашу со времен пятилетнего заключения в колонии строгого режима с безобидным названием «Ромашка», в которой наивных детей пичкали комковатой массой не менее трех раз в неделю. Россказни воспитательницы о вкусноте и полезности данного блюда действовали практически на всех: давились, но ели, мечтая о будущих мировых рекордах или полетах в космос (никто никуда не полетел, рекорды не дрогнули). Я же на подобные байки не велась. Терпеливо постукивая ложкой, размешивая масло и гоняя по тарелке «пищу спортсменов и космонавтов», я лишь создавала иллюзию приема внутрь. «Я ела, ела и так наелась, что сейчас живот лопнет». И вот уже легковерная Зинаида Ильинична гладит меня по голове: «Ладно, Роза, оставь», а после убирает подальше ненавистную жижу.

С той детсадовской поры я к манной каше не притрагивалась. Клянусь, ни ложечки! Но тем утром есть захотелось неприлично сильно, посему я быстренько сварганила крупу на воде, молоко-то было обещано многодетной четырехлапой матери. Грустный вид варева подвиг на следующее. Я заглянула на антресоли и выбрала из трех банок – «Малина», «Повидло из кислых яблок» и «Не помню, но вкусно» – первую. Отмерив нужное количество, села за стол и начала завтракать. О-о-о, неплохо, а на молоке было бы даже хорошо. Возможно, когда-нибудь повторю.

Времени до начала рабочего процесса оставалось достаточно, поэтому было принято решение пройтись пешком, благо место моего проживания и больницу, где я зарабатывала (ха-ха!) благочестивым трудом медсестры, разделяли всего две остановки. Наш город явно не мегаполис, остановки короткие, выходило, что топать мне в туфлях-скороходах всего-то ничего – минут пятнадцать. Выглянув еще разок в окно, я с удовольствием обнаружила, что противный туман был испепелен солнечным лазером. Облака обещали не плакать, а температура, схватив уличный термометр за нежное красное горло, подскочила до плюс семнадцати.

Прошлогодний плащ попытался было выгодно оттенить блеск лакированных туфель, но с задачей не справился и с грустным шуршанием убрался в шкаф, шепнув висящему там жакету, чтобы тот готовился к выходу. Жакет имел универсальный цвет и не менее универсальный покрой и хотя бы не перечеркивал сияющую красоту обуви, поэтому выбор пал на него. Остальные вещи не заслуживали внимания, поэтому не роптали и тихо серели на плечиках. Правда, существовала шуба. Но в октябре, при плюс семнадцати это был явный перебор, к тому же она была неисправимо искусственной, а туфли требовали только лучшего, в идеале натурального.

Наконец я вышла на улицу. Взяв нужное направление, двинула поздравлять Люську, неся в руках ополовиненный пакет молока вместо букета. Напоила и погладила счастливую дуреху по косматой голове. Щенков оказалось пять – все в Люську, то есть высокородные гены не наблюдались, как и не нашлось рядом «с роддомом» наглого кобеля – вислоухого отца.

«Однако Люськино аморальное поведение в компании местных псов приведет мой бюджет в полный упадок», – подсказал расчетливый ум. «Этот выводок нужно обеспечить нормальным питанием, чтобы выросли здоровыми и сильными», – упрямствовало медицинское образование. «Ничего! Выкормим! Да здравствует детство и материнство!» – подытожила обычная женщина.

Объявленный мной во всероссийский розыск (шучу, разумеется) Саня, ну тот, который занял деньжат, не был обнаружен ни у себя, ни во дворе. Словоохотливые соседки сообщили, что «днем лоботряса не застать, домой он приходит только ночью, да и то нечасто». А все же интересно, чем еще кроме слежки занимаются уставшие с виду бабули, например, в полночь?

Дела во дворе закончились, пора было пилить на работу. И тут вдруг промелькнула мысль «все же лучше умереть, чем есть манную кашу». К чему бы это, а?

Вообще-то, я не любительница пройтись пешком, но финансовые затруднения и острая необходимость повыпендриваться в новой обуви поспособствовали, так сказать. Да и в утренней маршрутке последнее время попадались две молодые особы, вернее не особы, а особи. Существа в обычной одежде, с человеческими лицами, правда, сильно перепачканными косметикой. И даже запах от них исходил вполне приземленный: поддельного французского парфюма «Poison» от одной и оригинала духов «Сирень» от другой. Невзирая на это, они не могли принадлежать к человеческой расе. Возможно, какие-нибудь радиационные грызуны, ибо непрерывно лузгали семечки, устилая пол шелухой. Однако же это были говорящие грызуны. Язык их казался подозрительно знакомым, хотя запомнилось немногое: Засранск, падла Лена и некая безымянная сука. Хотелось поинтересоваться: «Как далеко их город от нашего, почему Лена не сменит некрасивую фамилию и причем тут собака?». Но я всё не решалась, ибо не поймут. И еще опасалась, вдруг это заразно, и я тоже стану урановой крысой, тогда наверняка придется переехать в Засранск. Наш город тоже не очень чистый, но уж лучше здесь. А еще в маршрутке частенько ездили женщины с бессовестно избыточным весом, когда они направлялись к выходу, создавалась реальная угроза жизни и здоровью остальных граждан. Попадались и столь дурно пахнущие заводчане, что после встречи с ними в транспорте представлялось, будто спиртное можно закусывать исключительно луком, чесноком и еще чем-то таким, чему даже названия не находилось. Были еще младенцы, исходящие криком на руках у позевывающих равнодушных матерей, и кряхтящие, вечно жалующиеся на самочувствие старики. Но особенно раздражали любители разговоров по телефону, и вам – сидящим рядом – казалось, что вы прослушали содержание очередной серии дешевого сериала.

В то утро мне нафиг не сдались плач или озвученные вслух диагнозы (спасибо, на работе предостаточно), семечки, пот и перегар, и невыносима была мысль, что помимо всего могут еще и ноги оттоптать. Ведь ни для кого не секрет, что некоторые индивиды делают это нарочно, из зависти к чужим надраенным туфлям. Хотелось подышать еще не сильно загазованным воздухом и поцокать, чтобы, каюсь (все мы не без греха), привлечь внимание мужского контингента до тридцати. Удавалось наполовину. Мужчины оборачивались, улыбались, некоторые даже языком прищелкивали, но возрастная категория была от шестидесяти.

Припекало, я расстегнула жакет. А чтобы не заскучать, раз уж знакомство с проходившим мимо принцем или хотя бы обычным парнем не выходило, воткнула наушники и врубила какую-то попсовую чепуху на полную. Рука почти любовно сжимала новенький сотовый, за который было отдано много и предстояло отдать еще больше, так как куплен тот был в кредит. Парадоксально, что банк счел меня платежеспособной, ибо я сама себя таковой не считала. Разве ж не чудо?

Я шла, подпевала, воображала, и бытие казалось, несмотря ни на что, яркой каруселью, где я – вечная девочка с торчащими косицами – сижу на дрессированной электричеством пластмассовой лошади и хохочу. И что веселый аттракцион вращается благодаря одной красивой женщине с глазами, так похожими на мамины. А имя ей Жизнь.

Я часто думаю, почему родители назвали меня Розой. Неужели решили, что от этого стану красивее или счастливее? Они даже не смогли объяснить, чем именно оно их привлекло. Признаться, меня-то имя устраивало, другого я не представляла, но хотелось какой-нибудь романтической истории или сказки, на худой конец, родственной связи, а их фигушки. И на вопрос, почему меня так нарекли, я до сих пор отвечаю: «Хотела б я сама знать!». Но я снова отвлеклась.

Я прошла экватор пути, настроение было что надо, будущее виделось, если не прекрасным, то вполне сносным, и жить хотелось, как назло, очень-очень долго (в тот день, отчетливо помню, совершенно не планировала умирать). Однако некая черноволосая тощая дрянь уже радостно скалилась, предвкушая и заранее приготовив остро заточенный сельскохозяйственный инструмент. И она дождалась!

Переходя дорогу вдали от светофора, я не услышала (чертовы наушники!) сигнала, предвещающего неравное столкновение. Более того, я не заметила нечто огромное, надвигавшееся сбоку, ибо в тот момент подвернула ногу, неудачно ступив каблуком на камешек. Я не успела разглядеть, что это была за машина, которая несмотря на сопротивление тормозных колодок не смогла остановиться. Глухим ударом она заставила мое тело забыть о законе земного притяжения, взмыть метра на три вверх и, пролетев около десяти шагов вправо, спикировать в заботливо распахнутые объятия фонарного столба.

Да, я не видела марку автомобиля, но могла поспорить, что он был огромным. Смешно, но первое, что пришло в разбитую голову – мысль о том, что я умираю на пике моды в ультрасовременных туфлях, а в ушах у меня звучит популярная песня о том, как случайная физическая близость переросла в светлое духовное чувство. Отягощенный сотрясением мозг нарисовал жестокий комикс: глупый динозаврик, судя по комплекции, любитель манной каши на воде, бьется из последних сил в лапах аллозавра, смахивающего на Годзиллу. Хищная тварь ломает бедняге ребра, крушит суставы, рвет острыми когтями артерии, и, вдруг, словно ребенок, наигравшийся с игрушкой, швыряет подальше и, ворочая окровавленной мордой, вынюхивает новую жертву. А глупенький ящер, скуля от нестерпимой боли, понимает – это конец. Занесенный многомиллионным слоем песка и исторической пыли, динозаврик когда-нибудь будет найден бородатым археологом, который получит за него премию и снисходительно обмоет находку с коллегами-неудачниками.

Болело всё. Даже боль болела! Она не делала скидку ни на медицинское образование, ни на молодой возраст, топила меня в моей же крови, лупила кирпичом по голове и коловоротом раскрывала грудную клетку, превращая в суповой набор низкого качества. Я долго находилась в сознании, видела склоненное лицо врача «Скорой» и в его глазах читала удивление, мол, почему я до сих пор не в стране вечной охоты. Мне вкололи обезболивающее, аккуратно положили на носилки… Свет погас.

Я очнулась и долго силилась понять: куда пропала боль, и где я нахожусь? Возникло ощущение узкого коридора, в который никогда не проникал дневной свет, и в котором последнюю лампочку прикарманили коммунальные соседи ещё во времена Первой мировой войны. Проще говоря, темно, хоть глаз выколи. Я инстинктивно вытянула руки, ощупывая то стены, то пустоту, чтобы действительно не случилось подобной оказии со зрением. Стены прохладные, гладкие, скорее всего окрашенные обычной краской, потолок, вероятно, очень высокий, холодный бетонный пол. Раз десять я то громче, то тише взывала: «Эй, кто-нибудь! Отзовитесь!». Но в ответ слышала лишь эхо (потому и решила, что потолок ого-го).

Страха не было, но неизвестность угнетала, хотелось ясности. Как у человека, работающего исключительно за оклад, у меня отменное чувство времени. Могу точно заявить, что провела на ногах минимум час, а на шпильках и в условиях абсолютной темноты это сродни подвигу. Но ведь стоять никто не заставлял, и в итоге, окончательно устав, я плюхнулась прямо на бетонный пол, ибо стула так не нашарила. Мысль о возможности схватить воспаление яичников мелькнула, но после ДТП это показалось чем-то несерьезным, вроде занозы. Однако примерно через двадцать минут, я уже сочувствовала нищим, особенно тем, кто «работает» на ступенях подземных переходов или церквей. Черт подери, как же холодно и жестко. Я поднялась и немного походила, ощупывая стены.

Вдруг из невидимого стыка пробился красный луч, я четко услышала, как скрипнула дверь, но все тотчас исчезло. Прошло немного времени, дверь снова приоткрылась (теперь я хорошо разглядела – обычная, деревянная, крашеная), и темнота стала наполняться светом. Тогда я полностью смогла рассмотреть это странное место: коридор показался бесконечным, а потолок и впрямь был высоченным. Я не знала, что делать, но нутром поняла, что вход (или выход) открыли именно для меня, ибо в этом узком пространстве я находилась в одиночестве. На всякий случай перекрестившись, не являясь при этом крещеной, я взялась за ручку и распахнула дверь настежь.

За ней находилась комнатка не более двух квадратов с красной лампочкой под потолком уже обычной высоты. Стены унылого серого цвета, возле одной примостилась узкая скамейка, прибитая к полу. Я невольно подумала: «Воруют что ли?». Рядом с ней на стене был поручень, напоминавший по форме и размеру обычную строительную скобу. Появление двери и всего, что за ней обнаружилось, в принципе не сильно обрадовало, но глаза, узревшие скамью, мгновенно передали сигнал мозгу, тот в свою очередь ногам, и они – уставшие и затекшие – сами шагнули вперед, почуяв долгожданный отдых. Как только я пересекла порог, дверь заскрипела и захлопнулась. Я испугалась и кинулась было назад, но в ту же секунду с потолка опустилась вторая преграда, на сей раз тяжелая, наверное, даже пуленепробиваемая (как я ее сразу не разглядела?), отрезая путь к бегству. За этим последовал толчок, и комната, судя по ухнувшему сердцу, понеслась вниз на бешеной скорости. Несколько раз кинуло из стороны в сторону, я схватилась за поручень и опустилась на скамейку. Почему-то и теперь страх отсутствовал, я осознавала, что движение приведет хоть к какому-то финалу. А для меня это лучше неизвестности.

Спуск прекратился. Я уж было встала, надеясь выйти, но тут началось движение по прямой, практически как в обычном поезде, разве что менее шумное и более быстрое (меня вжимало в стену так, словно я мчалась на американских горках). Примерно в середине «поездки», а длилось это путешествие около трех часов, появилось ощущение мыши, угодившей в капкан, причем мышеловку привязали к хвосту летящего «Боинга». Пришлось смириться с положением мелкого млекопитающего, несущегося в никуда, выбора-то мне в любом случае никто не предоставил. Я немного подремала, очнулась от очередного толчка – теперь последовало движение вверх, а потом снова по горизонтали. Я стала пилигримом, странствующим по странному лабиринту: то ли вырытому под землей, то воздвигнутому в небе.

Наконец «ковер-самолет» остановился. Опираясь на недавний опыт, я еще немного посидела, не отпуская поручень, но дальнейшего перемещения в пространстве не последовало. Металлические рольставни поднялись, деревянная дверь распахнулась, предлагая твердую почву и сомнительную свободу. К ним я и поспешила.

Меня ослепил яркий дневной свет. Из «мышеловки» я вышла практически наощупь. Когда глаза немного привыкли, огляделась вокруг. Комната пропала, словно сквозь землю провалилась, а сама я стояла посреди пасторального луга, которому не было видно конца и края. Невероятно, я вышла из дома осенью, а попала в разгар лета, причем в жаркий день. Такого разнотравья при жизни мне – городской жительнице – увидеть не довелось. Создалось впечатление, что я очутилась внутри картины удивительно талантливого русского пейзажиста. Жаль, что увлечение живописью не входило в узкий круг моих интересов (больше поесть, поспать, ну и Люська), а то я обязательно бы вспомнила, что это был за художник. Увы, не хватит и моих скромных познаний в ботанике, чтобы точно описать то чудо, что произрастало под ногами. Буйно цвели ромашки, васильки, календула, клевер и одуванчики, и еще с десяток того, что для меня не имело названия, но издавало такой приторно-медовый аромат, что голова шла кругом. Пчел, к счастью (я их боюсь), не обнаружила. Как и солнца. Оно не скрывалось за тучами – на небе не было ни облачка, а просто отсутствовало. Этот факт несколько озадачил, но тут внимание переключилось на стоящую неподалеку пару кроссовок.

Это были недорогие и весьма поношенные кроссовки, на пару размеров больше моего. Однако в ту минуту я не сомневалась, что кто-то заботливый оставил их специально для меня, ведь алкоголь в туфлях давно выветрился, они снова стали давить, и мозоли напомнили о себе кроваво-влажной болью. Скинув шпильки, я напялила кроссовки, потуже затянула шнурки и задумалась: «Куда же теперь?». Указателей и ориентиров по близости не имелось, поэтому, взяв в каждую руку по туфле, я двинула в единственно правильном направлении – куда глаза глядят. А смотрю я обычно вперед.

Шла, не торопясь, наслаждаясь природой, погодой и сожалея о том, что моя бабушка не жила в деревне, и я не провела там летнее детство, впитывая запахи сена и парного молока. Я никогда не видела своих бабушек. Мама была воспитанницей детдома, а бабуля со стороны отца поспешила умереть задолго до рождения единственной внучки. Итак, я не торопилась, так ведь и спешить было вроде некуда.

Мечтая о грядущем и перебирая воспоминания, я не заметила, как левая нога (будь она неладна) скользнула по коровьей лепешке, и я оказалась в ещё жидкой субстанции. Рай запах обычным навозом. Крепко выругавшись на родном и могучем, одновременно пытаясь очистить коровью жизнедеятельность с чужих, но поступивших в моё распоряжение кроссовок, я не удержала равновесие и упала еще на одну «бомбу», а вставая, умудрилась опереться рукой на третью. Еле поднявшись, поискала взглядом производительницу лепешек, тщетно, да и что я бы ей сделала? Чуть не плача, я стала приводить руки и одежду ниже талии в то состояние, в котором бы не рисковала быть принятой за телятницу. Верными помощниками в этом деле стал листья подорожника. Как-то в детстве, листая журнал «Сад и огород», я прочла: «…если в будущем хотите любоваться великолепными розами, потрудитесь хорошенько унавозить место их посадки…». Теперь я была Розой в навозе. Но, увы, не зацвела.

Предчувствие подсказывало, что я и так слишком задержалась, поэтому следующий километр преодолевала бегом с препятствиями в виде коварных «бомб». Спустя примерно полчаса передо мной появился невысокий холм, на который я благополучно поднялась. Знаете, я не отношусь к тем, кто предпочитает что-либо обходить – пру напролом, правда, почти всегда во что-то вляпываюсь, и чаще это «что-то» намного серьезней, нежели коровья лепешка. Озверевший от голода желудок нарвалом взывал к справедливости, и я, слушая свирепый рёв, уже не впечатлялась тем видом, что открывался с холма.

Но тут в метрах двухстах я заметила мужчину, а на горизонте очертания каких-то зданий. Я что есть сил закричала: «Эй, постойте, да погодите же, черт бы вас побрал!». Однако человек, который, как и я, брел не торопясь, не обернулся и не остановился. Я сделала несколько дерзких попыток догнать незнакомца, неслась за ним, напоминая собаку, преследующую кость на бегах. Я думала, задыхаясь, о Магомете и горе, и силилась понять: кто же из нас двоих Магомет, а кто гора. Странно, но я не приблизилась к цели ни на йоту, хотя мужчина шел все так же неспешно. Вымотавшись, я бросила игру в догонялки, отметив, что не бывает худа без добра, ибо постройки стали намного ближе, я уже различала силуэты людей возле них. Остановилась, чтобы перевести дух и оглянулась. Ко мне (или не ко мне, но в мою сторону) топал другой мужчина, не приближаясь при этом ни на метр. Однако это уже не удивило. Весь новый мир виделся огромным колесом, а мы – двое мужчин и я – большими бесхвостыми белками, вращающими его неизвестно для чего.

«Однако грызунов кормят, наверняка орехами и разной вкуснятиной. Надо побыстрее добраться до «беличьего приюта», а то наступит вечер и придется ночевать натощак в чистом поле», – посетовали мозг и желудок.

Благодаря стараниям я достаточно быстро достигла построек, правда, натолкнулась на следующее препятствие. Одноэтажные, смахивающие на обычные бараки дома из кирпича были обнесены двухметровым ржавым забором. Я не сочла возможным преодолевать преграду в юбке, а посему стала искать другой способ попасть на территорию, видимо, мужчина, шедший впереди, сумел это сделать, ибо пропал из виду. «Счастливчик уже наверняка доел горячий суп и теперь поудобнее устраивается в кресле», – бесновался мой ливер в заговоре с ногами.

Поискав солнце и снова не обнаружив, уже понимая, что вечера, а уж тем более ночи не предвидится – заходить нечему, а светло как в начале пути, я совсем растерялась. Что это за место, в котором нет солнца?! Небо, облака, земля, цветы, всё это есть, а солнца тю-тю.

Я пошла вдоль забора в поисках входа, попутно рассматривая то, что находилось за прутьями. Семь или восемь домов. На самом деле больше, но другие строения утонули в море огромных розовых мальв. Лишь кое-где здания показывали серые кирпичные бока, словно жалуясь на уныние и скуку. В окнах я ничего не разглядела, потому интерес к подсматриванию быстро ослаб, тогда, переключив внимание, я занялась изучением детской площадки. Она выглядела нарядно, краска блестела, словно свежая, похоже, ребятишки еще не успели обновить ее, если конечно они тут были. Еще я обнаружила у забора какой-то чахлый, но очень колючий кустарник, полноправной же хозяйкой выступала крапива, а та буйная и пахнущая флора, что была в избытке на лугу, здесь не произрастала вовсе. В таких местах обычно однообразно стрекочут кузнечики и плетут бесконечные сети пауки. Но тут жизнь явно не била ключом. Мне стало и вовсе тоскливо и одиноко: нет солнца, вокруг гнетущая тишина, а идущий позади меня мужчина теперь бодро шагает на месте.

Готовая пустить слезу от жалости к самой себе, наткнулась на калитку, которая, лишь я к ней прикоснулась, огласила тишину отвратительным скрежетом, возвещая на всю округу, что моя цель достигнута.

Над калиткой была металлическая табличка с криво выведенными двумя предложениями. «Этот свет. Добро пожаловать». Не предав надписи должного значения, я устремилась к ближайшему зданию. В этот раз повезло: дверь нашлась сразу, хотя тропинок не имелось, да и буйное цветение мальв не способствовало скорому обнаружению.

Не заперто. Попав в прихожую, задумалась: что делать с обувью, которой у меня по-прежнему было две пары, я ведь несла в руках «туфли-убийцы». Хотела переобуться, но тут заметила на полу мокрую тряпку и просто тщательно вытерла подошву. И была уверена, что неизвестный пока хозяин не станет ругать меня за грязные следы. Из прихожей вела лесенка на всего две ступени вверх, преодолев которые и свернув направо, я увидела очередную за этот день дверь. Инстинкт подсказал, что худшего, чем со мной уже случилось, вряд ли произойдет, поэтому толкнула ее безбоязненно. Ногой.

Теперь я оказалась в светлом кабинете с большим алым ковром посередине паркетного пола, высокими шкафами вдоль стен и красивым, наверное, старинной работы, письменным столом. Рядом с ним в кресле сидела женщина в очках в роговой оправе, абсолютно не изящно закинув ногу за ногу.

– Ну наконец-то! Устали ждать! Снимай обувь и проходи. Времени в обрез, Петр Семенович на очереди, голубчик.

– Э-э-э, – издала я вместо приветствия, но разулась и приблизилась к ней.

– Так, так, – женщина поднялась, прошла к одному из шкафов, открыла и ловким движением выудила папку средней пухлости, а после вернулась на место и внимательно глянула на меня поверх старомодных очков. – Да ты присаживайся, во-о-он там (она указала на угол комнаты) стоит пуф, бери, не стесняйся, голубушка. Сейчас мы тебя оформим, и отправишься отдыхать.

– Так это больница? – предположила я. – А то я уже подумала, что все. Ну это, типа конец, а еще не…

– Не больница, – грубо оборвала она. – Ты внимательно прочитала вывеску? Я сама написала, чтобы всем было понятно. Всё приехали!

– Э-э-э, – жалобно заблеяла я.

Мне стало жутко от такого открытия, однако куда именно попала, я еще до конца не осознала.

– Ну-ну, ничего. Лучше посмотрим, что на тебя прислали.

И принялась за изучение папки.

Я успела прочесть название: «Роза… 5сентября 1981 г. – 12 октября 2008 г.» И еще едва разобрала «считать человеком» (очень мелким почерком). Спасибо, хоть человеком!

– Да, кстати, почему ты в навозе? Пахнет, прямо скажу, не очень, – переключаясь на мою юбку, спросила женщина.

– Э-э-э, – начала было я снова, но через секунду напрягла бараньи мозги и сказала вполне разборчиво. – На лугу повсюду «бомбы», я и вляпалась, а помыться негде, даже руки в…

– Опять мясокомбинатовских коров прогнали по нашей территории, пора менять пастухов, – прервала она «дерьмовое» объяснение. – Ну, а кроссовки на кой ляд надела, размер не великоват, а?

– Я подумала, что это мне. Каблук-то у меня вон какой, а кругом не асфальт.

– Она подумала! – фыркнула женщина. – А Петр Семенович – тот, что за тобой идет, теперь босой мучается. Бедный, во сне скончался, старенький совсем. И геморрой у него хронический. Ну да ладно, я совсем отвлеклась, – и вновь уставилась в папку и зашуршала листами.

А я стала потихоньку разглядывать новую знакомую. Это была женщина лет сорока, плотная и высокая, со статью жеребой кобылы и изумительным стальным оскалом. Одета была в угрюмый классический костюм зеленого цвета, а на ногах уютные домашние тапочки. Создавалось ощущение, что она очень торопилась и потому выбрала первое попавшееся. Короткие волосы торчали в разные стороны, а губная помада агрессивного красного цвета была не накрашена, а размазана.

– Так, так. Роза, ты не останешься в этом дне. Отправлю-ка тебя на полгодика назад. Ты – медсестра, там ее как раз не хватает. Серьезных заболеваний у нас, дураку понятно, не бывает. Изредка кашель, насморк, чаще депрессия. Уверена, справишься. Характеристику на тебя прислали не совсем положительную, но к работе претензий нет, а это сейчас главное.

– Какую характеристику? Откуда вы вообще узнали, что я медсестра. Где я нахожусь, черт возьми? – заорала я, отказывать верить во весь этот бред.

– Спокойно! Не сметь кричать! – коронки клацнули, отдавая приказ, а сама она встала. – Вот, полюбуйся сама, – и начала доставать из папки мои малочисленные похвальные грамоты, троечный аттестат школы, троечный диплом медучилища, затем паспорт, медкарту.

В штудирование последней женщина погрузилась на довольно-таки длительное время.

– Вес четыре килограмма сто грамм, неплохо, неплохо, окружность головы… Ага, переболела коклюшем, потом воспаление легких. В девять лет поставили на учет к пульмонологу. Далее перелом руки. Так, так, а что у нас тут? – она хитро покосилась на меня и с интонацией достойной прокурора сказала. – Визит к гинекологу! Очень интересно, очень интересно!

– Ничего интересного, обычный плановый осмотр. И вообще, мое здоровье настолько важно? Меня что, ожидает строевая служба? – парировала я, стараясь принять независимый и бесстрашный вид, то есть нахмурилась и вскинула подбородок.

– На кой ты здесь больная сдалась, если тебя саму лечить придется… – начала было она.

– А ну-ка, стоп! Давайте по порядку! Сегодня меня сбило нечто большое, и, судя по тому, где я сейчас нахожусь, сбило насмерть. Я должна быть вся ломаная-переломаная, а я вот стою перед вами, и кажется, что никакая машина на меня утром не наезжала, и всё это (я обвела взглядом комнату) мне просто снится.

Оппонентка спокойно выслушала, села в кресло и изрекла:

– Значит, ничего ты еще не поняла. Роза, тебя действительно сбила машина, кстати, это был «КАМАЗ», потом тебя увезли в больницу, где провели реанимационные мероприятия. И ты единожды на пару секунд пришла в себя, но сейчас находишься в коме и сколько в ней пробудешь неизвестно. Поэтому ты на этом свете! Они позаботятся, чтобы тебе было тут комфортно, а ты подлечишь их подопечных – коренных мертвецов, так сказать. Если ты через какое-то время выйдешь из комы, они вернут тебя на тот свет. А если окончательно умрешь, или тебя врачи собственноручно от аппаратов отключат, тогда милости просим. Но об этом пока рано говорить. И вообще, ни о чем не беспокойся, они решат, что с тобой делать.

Закончив объяснение, женщина вытащила из папки несколько фотографий и, улыбаясь практически по-матерински, стала внимательно рассматривать.

На одной из них я примерно двух лет отроду с заплаканными глазами сидела на горшке, а рядом стояла кукла выше меня ростом, в таком же, как у меня, платье в горох (почему-то я совсем не помню эту куклу и это платье).

– Какая хорошенькая! – прокомментировала загробная служащая.

Мне, правда, собственная зареванная и сопливая физиономия не показалась хорошенькой, да и фотография, можно сказать, была интимная. Да и вообще, не особо-то приятно, когда посторонний человек копается в твоей личной жизни. Но я чувствовала, что так нужно. Приходилось терпеть.

– Э-э-э (это стало входить в привычку), а можно спросить, почему вы всё-таки назвали данное место «этим светом», а еще, куда мне теперь идти? Я голодная, да и помыться бы хотелось, пахнет не очень, по-моему…

– И не только по-твоему! Ты что не русская? (я пожала плечами, мол, наверняка русская) А почему тогда с родным языком не дружишь? Там (она махнула рукой в сторону окна), откуда вы приходите (странно, но лично я зашла в комнату через дверь), вы называете наш свет «тем светом», следовательно? – женщина заглянула мне в глаза, надеясь, что я сама догадаюсь, однако увидев в них полный штиль, продолжила). – Следовательно здесь он становится «этим светом», а ваш свет или по-другому жизнь – тем светом. Ну, поняла, голубушка?

– Нет, – буркнула я. – А поесть дадут?

– Разумеется. Сейчас за тобой придет Катя и проводит в другое здание, – она нажала кнопку сбоку стола, похожую на обычный дверной звонок. – Может быть еще увидимся, – и махнула на прощанье, давая понять, что разговор окончен.

Несколько минут мы сидели молча.

– Извините, можно последний вопрос? – и я, не дожидаясь ответа, поинтересовалась. – Как вас зовут?

А услышала то, к чему совершенно не была готова.

– Михаил Викторович.

Я открыла рот, намереваясь отчаянно заблеять, но в этот самый момент в комнату вошла девушка.

Она относилась к тому типу женщин, про которых так и хочется сказать «какая милая». Стройная, но с аппетитными формами, со здоровым (если это слово тут было уместно) румянцем, с чудными ямочками и теплыми, практически черными глазами. Но самое замечательное в ее внешности – волосы. Наверное, в роду у Кати были евреи или армяне, или итальянцы (иногда мне кажется, что все они на самом деле один народ). Волнистые, цвета молочного шоколада, до пояса. Носила она их вольно, не мучая косами и заколками, отчего некоторые пряди, видимо, самые непослушные, выбивались из общей копны и шевелились, как жирные и блестящие ужи в террариуме, отъевшиеся на дармовых лягушках.

Если бы Катя нахмурилась и сжала губы, то художник вполне мог писать с нее гордую казачку. Но если сунуть ей в руки голого пастозного младенца и заставить задумчиво смотреть вдаль, то этот же художник, простирая к небу испачканные краской руки, стенал: «О, мадонна, вы, дитя мое, настоящая мадонна!». Но Катя пришла одна, орущего дитя не было, брови не супила, а, наоборот, широко улыбалась странной женщине (или странному мужчине) и мне.

– Катюша, бери напарницу, корми-пои и сегодня ни с кем не знакомь, – дружелюбно оскалился «трансвестит». – Как там наши, болеют? Как Захар?

– Упокой вас, Михаил Викторович! Всё неплохо. Болеем, но не смертельно (тут они дружно рассмеялись). Захар всегда занят, работы навалом, его подопечных всегда больше, сами знаете. Варежка кашляет – снова холодной воды напилась. А так ничего, всё по-прежнему. Вы никак мне помощницу даете, Михаил Викторович? Пусть земля вам будет пухом! Теперь хоть немного веселей будет, – защебетала Катя и без стеснения, практически как цыгане рассматривают коня при покупке, уставилась на меня и даже разок обошла вокруг.

Вдруг она поморщилась и спросила:

– Что это за вонь?

– Познакомься, кстати, это Роза. Голубушка в навоз угодила, помыться бы ей.

– А-а-а, тогда нам пора. До свидания. Звоните, Михаил Викторович, если что. Забыла спросить, Роза к нам надолго или вообще? Она уже того?

– Пока рано говорить, сама узнай у Захара или у Матвеевича, но на месяц, не меньше, это уж точно. Ну, голубки, бегите, а меня другие люди ждут. Пока, Кать, – закончил Михаил Викторович, стыдливо прикрывая юбкой волосатые колени.

Катя приблизилась, подмигнула, взяла меня за руку, подвела к туфлям, подождала, пока обуюсь, и, снова сжав мою ладонь, увлекла за собой. А я все это время думала, потому что у меня искаженное чувство юмора, что хорошо, очень даже хорошо, что я Роза, а не Катя. Ведь если бы этот дядя-тетя сказал: «Пока, Роз», то вышел бы безобидный и подслеповатый, словно крот, «покароз», а вот будь я Катей, то каждый день знакомые заставляли бы меня покраснеть от «покакать». Но опасаясь, что милая девушка не поймет и обидится, я не стала делиться вслух такими мыслями.

Меж тем мы вышли на улицу и направились к соседнему зданию. На горизонте виднелись с десяток людских силуэтов.

– Крупное ДТП или пожар, – прокомментировала Катя, увидев немой вопрос в моих глазах. – Так бывает, когда умирают разом, в одну минуту, когда автобус перевернулся на трассе или дом сгорел. Остальные по одному приходят, как этот дедуля (Катя кивнула на марширующего на одном месте Петра Семеновича, я бы не удивилась, если б его фамилия оказалась, скажем, Тихоходов).– Его к нам привел инсульт или инфаркт, или рачок какой, поняла? – спросила она, продолжая держать меня за руку, словно маленькую девочку.

– Этот твой (я тоже сразу перешла на «ты», к тому же Катя явно была младше меня) дедуля скончался во сне и имеет диагноз «хронический геморрой», мне Михаил… ну дядя-тетя, Михаил, как его… – я забыла отчество «трансвестита».

– Викторович. Дядя-тетя? Ха-ха-ха! Нет, он однозначно дядя. Слушай, от геморроя вроде бы не умирают. Но, понимаешь, я не врач, тебе видней.

У меня накопилось много вопросов.

– Меня определили помогать тебе, я решила, что это ты врач…

– Я – медик, в определенном смысле. Ветфельдшер, – весело подмигнула Катя.

– Здесь все мертвые…

– Не все, – перебила она. – Ты, например, еще не умерла, ты в коме, вдруг назад вернешься…

Теперь настала моя очередь прервать:

–Я не об этом. А о том, зачем вообще мертвецов от каких-то болезней лечить, они же умерли, что с ними может произойти?

Катя принялась закладывать прядь, лезшую в рот, за ухо, но, видимо, не удовлетворившись, забросила назад все свои замечательные космы.

–Да не болеют они ничем, так баловство, просто внимания не хватает. Вот и просят, чтобы им давление померили или, хм, пульс посчитали. А как это сделать? У нас, у мертвых сердце не стучит и пульса нет. Вот и играюсь с ними «в доброго доктора». Но ты новенькая, знаешь, как они тебе обрадуются. Здесь ведь всё строго: в какой день умер, в том и останешься. В другое время не попасть, такое лишь единицам разрешено, тем, кто очень старался, заслужил, раскаялся, так сказать. Чтобы понятней было, я проще постараюсь объяснить, хорошо? – спросила она, меняя маршрут движения и сворачивая за угол.

А после торопливо потащила меня в заросли мальв у забора, уверенно провела сквозь розовую пелену к одинокой лавочке, удачно скрытой от посторонних взоров, и только здесь выпустила мою уже вспотевшую руку.

– Присаживайся. Так вот, – продолжила Катя. – На конкретном примере объяснять буду. Тебя машина сбила?

Я кивнула.

– А теперь представь, что она тебя наглухо сбила (я поежилась), и ты погибла. Ты проделываешь точно такой же путь и попадаешь к Михаилу Викторовичу, который оставляет тебя в этом дне вместе с другими почившими сегодня. И тогда ты коротаешь вечность, допустим, в компании этого «геморроя». Перемещения в днях, а тем более в годах исключены. Кстати, окружать тебя будут люди, умершие в нашей стране, но и то не во всей, а в ближайшем регионе… – после каждой фразы Катя чуть наклонялась, поворачивала голову и заглядывала мне в глаза, будто следила за реакцией. Очевидно, выражение моего лица было не слишком идиотским, поэтому ей не пришлось повторять.

– А ты бываешь в разных временах и у разных людей?

– Почти. Я была пару раз у Михаила Викторовича, там и встречала «чужих». Но постоянно проживаю, если можно так сказать, в пятнадцатом апреля. Сейчас там триста двадцать три человека, было больше, но некоторые уже на том свете, то есть родились. Они были хорошие, а мне второй шанс не выпадет, да я и не хочу. Здесь на самом деле неплохо: никаких денег, все накормлены и одеты, живем словно в раю.

– Ага, значит, рай существует! – вырвалось у меня.

– Фигня всё это – рай и ад! И религии с разными богами тоже полный бред. Я, видишь ли, при жизни практически верила и даже была крещеная, а получается всё зря. Бога-то, оказывается, нет! Зато есть Главные. Одни на все времена и для всех людей. И не только для людей. Сюда попадают коровы, лошади, птицы, все живые твари, просто они находятся в другом месте. Что-нибудь понятно? – спросила Катя.

– Не все. Ты говоришь «хорошие». Если есть хорошие, значит, есть плохие. Если ты не хорошая, я ведь правильно поняла (она кивнула), тогда ты плохая, так? Но почему?

– Плохие-хорошие, хм, это слишком просто. Это мы на том свете так думаем. Но тут всё по-другому. Дома, ну в том месте, где ты сейчас будешь находиться, все делится на левую и правую стороны. Слева живут те, кого опекает Матвеевич, а справа подшефные Захара. Я живу по правой стороне, но получила право общаться со всеми: и с левыми, и с правыми. Остальные правые заперты в одиночестве и не видят никого, кроме Главных да изредка меня.

Как медик я негодовала: люди без свежего воздуха! Такого моциона (даже посмертного) я одобрить не могла, о чем прямо заявила Кате. Та равнодушно пожала плечами:

– Просто тебе самой надо увидеть, тогда поймешь. Погоди немного, скоро все станет ясно.

Однако одного обещания мне оказалось недостаточно, я снова завалила Катю вопросами.

– Как определить «левый человек» или «правый»? Существует определенная система? Или Главные сами решают?

– Роза, подожди, пожалуйста. Ты сейчас нервничаешь, а у нас никто не нервничает, мы ведь давно умерли. Мне очень непривычно от твоих эмоций. Посиди пока, успокойся. Мне тоже нужно время.

Я не возражала – посидеть, так посидеть. Желудок конечно забурчал, мол, против, но ему не привыкать, пришлось смириться. А я от безделья стала глазеть вокруг. С трех сторон нас окружали мальвы, лишь в одном месте просматривалась узкая тропка, по которой мы пришли сюда, на повороте видимость обрывалась. Вверху голубело небо без облаков и солнца. Присутствие последнего было вовсе необязательно для моих веснушек, но без него выходило, например, следующее: слушаешь неплохую в принципе музыку, но в ней не хватает красивых аккордов и гармонии. Так и мне недоставало тепла от солнечных лучей, недоставало облаков, пусть даже бесформенных, из очертаний которых невозможно придумать джинна или сердитого тролля. А еще нужны были ленивые шмели и всякие бзыки, и чтобы под землей ползали дождевые черви. Здесь же стояла тишина, которая знакома только абсолютно глухим людям. Мне так вдруг захотелось привычных звуков: жужжания, шелеста ветра, даже вороньего карканья. Я глянула на Катю, в тот момент мне было необходимо почувствовать присутствие кого-то живого (правда, Катя считалась безнадежно мертвой). Та словно почувствовала, улыбнулась и продолжила:

– Когда мы попадаем сюда, с того света присылают папку, ты ее видела (я кивнула, ага, «считать человеком»). В ней про умершего все-все: кто, откуда, чем занимался, кого любил, о чём мечтал, поступки, даже мысли. Эту папку Главные изучают вдвоем, всегда вдвоем и очень тщательно, а после решают к кому из них прибыл покойник. Если не грешил, то к Матвеевичу – влево. А если человек в сущности неплохой, но сильно оступился (я почувствовал, это она о себе), то к Захару.

– А грехи как в Библии? – спросила я непонятно зачем.

Я и не знала этих смертных грехов. Слышала что-то про гордыню, гнев и обжорство. И всё.

– Нет, не совсем, – Катя вдруг оживилась и принялась горячо рассказывать. – Знаешь, Роза, я ведь была обычной студенткой. Выпивала, покуривала, мужчины, то, се, у других ведь так же, что с того ?! (я помнила, что здесь не нервничают, но она была просто на грани) Встречалась с одним женатым, даже не любили друг друга, так, от нечего делать. Потом его жена нас застукала, орала, с кулаками кидалась… А через две недели меня какие-то скоты по голове битой огрели – сразу в морг. Но Захар не за прелюбодеяние на свою сторону забрал, а за то, что у соседки каждые полгода котят топила. Кошка у нее гулящая была, шалава проклятая! Знаешь, как тяжело мне тут приходится?!

Катя на с минуту молчала, глядя на землю. А после продолжила:

– Но потом Главные сжалились и разрешили помогать другим. Кому-то ведь здесь еще хуже. Вот и помогаю, как могу – последние слова Катя договаривала спокойно и почти радостно.

– С теми, кто живет справа, происходит нечто ужасное? Этот Захар вас мучает? – не выдержала я.

– Нет, нет, никто нас не истязает. Захар даже исполняет наши заветные желания, правда, в искаженной форме, – начала было Катя и тут же умолкла.

Возникшая пауза дала мне возможность поразмыслить над сказанным. Отродясь не умела жалеть женатых мужчин или разъяренных жен, или исцарапанных разлучниц. Тогда я сильно, честно признаюсь, пыталась посочувствовать Кате, как одной из участниц любовного трио, но не выходило. Зато становилось искренне жаль Катю, когда я представляла, как ее, идущую, возможно, из гостей теплым апрельским вечером, одетую нарядно и со вкусом, вдруг настигает жестокий удар, а после изо рта ее выбегает темная струйка крови. Воображала, как ее окоченевшее тело рассматривал патологоанатом, а после резал скальпелем четкими движениями, хотя причина смерти и так была понятна. Но, видимо, я ненормальная. Ибо более всего мне было жаль не эту красивую девушку, а слепых котят, едва облизанных, которых Катя уверенно брала наманикюренными пальцами и опускала в ведро с водой, а в это время дико орала «шалава-кошка», запертая в туалете и обманутая уже в который раз. Мне хотелось спросить Катю, обучали ли ее этому в ветеринарном техникуме, или же она переняла садистский опыт от матери? А может от бабушки, которая по вечерам вязала внучке джемпер, а на полу с клубком играла толстая серая кошка – домашняя любимица. Но я не решилась. Меж тем Катя снова заговорила:

– Была у меня мечта. Вполне обычная. Жить богато. Чтобы вилла своя, чтобы полные шкафы брендовых шмоток, чтобы море из окон видно. Теперь у меня все это есть! Море, наверное, Красное прямо под окнами, большой двухэтажный дом, сотни платьев (я не сомневалась в ее словах, ибо то, что было надето на Кате, стоило около пяти лет моего труда в больнице). Казалось бы, мечта сбылась, но! Я встаю завтракать, сажусь за стол, поднимаю клош, а там полуразложившийся котенок, открываю кран на раковине – появляется другой, набираю воду в джакузи, а их там, глядь, уже десяток плавает. И так везде: вода и мертвые котята. Котята, котята, чертовы котята! Чай хочу налить, он не льется, а я уже знаю почему. В чайнике тоже дохлый котенок! Ты понимаешь?! Сначала кричала, настолько страшно было. Потом привыкла. Выкину его, как пакетик использованной заварки, и нет проблемы. Когда выходить разрешили, стала у «левых» в гостях угощаться, и Матвеевич жалеет, частенько к себе приглашает. Так и живу.

– Как жестоко! – я чувствовала, что Катя хочет услышать именно эти слова. – И что, так будет всегда? Неужели ничего нельзя изменить?

– Ни-че-го. С правой стороны на левую не попасть, это константа. Я никогда не начну жить заново, и от мертвых котят меня никогда не избавят. Знаешь, Роза, я привыкла, а что мне еще остается? А? (и так как я молчала, она продолжила) Самое невыносимое тут это одиночество и отсутствие надежды. Пойми, это действительно страшно, когда тебе не на что надеяться, когда ты не в силах что-либо изменить, но еще ужаснее, что ты с этим смиряешься, безропотно смиряешься (здесь я мысленно добавила «как котенок, идущий ко дну»).

И так было невесело, а тут еще тема для разговора подначивала завыть, и я, как человек хотя бы еще частично живой, решила сменить ее на более веселую.

– А объясни мне, Катюша, почему женщина носит мужское имя, расскажи о Михаиле Викторовиче, – попросила я.

– Все наоборот. Мужчина «носит» женское тело. А так как Михаилу Викторовичу одежду дают только женскую, то он носит ее. Последнее время даже губы красить начал, говорит от женского лица. И вообще, не ропщет, так сказать. А раньше рассядется, как все мужики, колени в сторону, я этого уже не застала, но Захар говорил. Наш Викторович лет пять назад сюда попал. Он как раз из тех, кого ты назовешь «хорошими», серьезных грехов за ним не числилось, зато женщин всегда недолюбливал и при каждом удобном случае вставлял: «Какое счастье, что я не баба!». Понятное дело, женат не был. Работал бухгалтером, причем честно трудился. Он и умер-то при составлении годового баланса, разволновался сильно, ну и привет инфаркт. Случилось это поздним вечером, специально задержался, всё суммы перепроверял, утром сослуживцы пришли, а Викторович уже остыл.

– Ну, ну, а почему здесь он стал женщиной? – торопила я.

– Когда Михаил Викторович на этот свет попал, Главные долго совещались, что с ним делать. И человек вроде бы неплохой, мухи не обидел, не воровал, не сплетничал, но вот отношение к женщинам просто отвратительное. Решили так: быть ему подопечным Матвеевича, но все ж таки слегка наказать. Кстати, внешность ему досталась не чья-нибудь, а соседки, которую особенно не жаловал. Наш Викторович человек трудолюбивый, смирно сидеть на жопе не привык, вот и выпросил у Главных занятие. А так как ему бумажки не привыкать ворошить, те его и посадили в «Приемный покой» (слово «покой» здесь значило нечто другое, нежели в больнице, это улавливалось в торжественно-похоронном тоне, с которым моя новая знакомая его произносила). Знаешь, он ведь мировой мужик, может быть ты с ним еще увидишься.

– Наверное увижусь, – вяло согласилась я, приберегая сомнительную радость для повторного свидания с дядей-тетей.

С явной завистью в голосе Катя разъяснила, при каких именно обстоятельствах я буду иметь честь снова лицезреть стальную улыбку бывшего бухгалтера.

– Увидишь Викторовича, когда Главные решат, где тебе быть: на том или на этом свете. Если выйдешь из комы, проделаешь путь заново, только в обратном направлении.

Я ответила, что вряд ли с такими травмами выживу, чем, кстати, вызвала неприкрытую радость в глазах собеседницы. Я не осуждала, ведь у Кати не было ни малейшего права вернуться. И сама призадумалась, а нужен ли мне этот путь назад, ибо теперь я наверняка калека. Однако вскоре мысли переключились на насущное. Я почувствовала такой приступ голода, какой испытывают сумоисты после изнурительных тренировок, о чем немедленно сообщила Кате.

Мы встали, она опять взяла меня за руку, и направились к ближайшему зданию. Путь, к счастью, оказался коротким, мы достигли цели спустя пару минут. Катя открыла очередную «певучую» дверь. Я подметила, что на этом свете все входные конструкции отвратительно скрипели, видимо, у Главных никак не доходили руки до смазывания петель. Зато у Главных было убойное чувство юмора. Надо же, из мужика сделать бабу!

Мы попали в хорошо освещенный и невероятно длинный коридор, в котором находилась группа людей. Я успела хорошо разглядеть только одного мужчину. Он был очень высоким, статным, темноволосым и смуглым. Незнакомец повернул в нашу сторону голову, слегка улыбнулся и кивнул мне. Да-да, не Кате, а именно мне. Я сделала то, что обычно делаю, когда видный и молодой (а он был не стар, с виду тридцать-тридцать пять лет) мужчина оказывает мне знаки внимания. Я тоже улыбнулась во все свои тридцать зубов (два зуба мудрости удалили еще в выпускном классе) и помахала рукой. Катя дернула меня за рукав и зашипела:

– Это Захар!

– Да? А он очень даже ничего. Так, куда дальше идти? Разуваться надо?

– Нет, – ответила она. – Нам сюда.

Провела меня с десяток метров и указала на дверь. Я конечно же сразу обратила внимание, что дверь находится по левой стороне. А еще заметила, что все двери слева были деревянные и разноцветные, а те, что справа – металлические, массивные, угольно-черные.

Дверь, порог которой мне предстояло пересечь, оказалась вырвиглазного канареечного цвета. «Весьма нарядный рай» – подумала я. Катя на правах завсегдатая этого света вошла первой, я следом.

Я находилась в собственной квартире, в родной халупе, так сказать. Стояла в коридорчике кукольного размера и тупо смотрела на облупившийся оранжевый пол. Все было точно таким же, как и утром, кроме одной детали: шторы не раздвинуты. Я намерилась исправить это, чтобы впустить осенний дневной свет (я знала, что ныне пребываю в лете, но чем черт не шутит). К тому же стало жутко интересно: что же теперь за окном. А там ничего не было. Вообще ничего! А главное, отсутствовало само окно! Оконный проем оказался обычной стеной, оклеенной обоями. Кстати, знакомую дыру в стене по старинке заботливо прятала штора. Вот так, дыра по-прежнему была, а окно – фиг!

Тишину прервала Катя, ошалело осматривающая мою хрущеские апартаменты:

– Это все о чем ты мечтала? Об этом?!

– Об этом я не мечтала, я здесь жила. Знаешь, мне самой крайне интересно, почему я снова в этой квартире.

– Роза, когда человек попадает на этот свет, он сразу начинает существовать в своей мечте, в собственной сказке. Если ты хороший человек, то получаешь мечту на блюдечке. Если плохой, то тоже получаешь, но с подвохом. А здесь (Катя с брезгливым выражением обвела взглядом пространство) не пахнет никакой мечтой, даже самой убогой. Как такое может быть? Ты ведь молодая девушка, в конце концов, – она удивленно уставилась на меня.

Я на минуту призадумалась. Действительно, ни о чем материальном я особо не мечтала, разве так, по мелочи: телефон, туфли, полкило «Докторской» на завтрак. Глобально же моя жизнь меня устраивала. У меня имелась квартира, было что надеть, даже любимая работа была. Не хватало лишь семьи. Я рано потеряла родных, а собственную ячейку общества еще не успела создать, а если уж совсем честно, не особо-то и стремилась, меня вполне устраивало приятно пахнущее одиночество. Да я и одинока-то не была: обычные соседи, нормальные коллеги, близких подруг не наблюдалось, зато знакомых хоть отбавляй. Я никогда не стремилась к большим деньгам, конечно, свались они на меня с неба, не отказалась бы, но в жизни не считала пачки купюр необходимым компонентом на блюдце с надписью «Счастье», и вообще, я точно не страдала от их нехватки. А если уж совсем откровенно, я даже в лотерею ни разу не сыграла, не потому что считала себя невезучей, а потому что случайная халява не бередила мое сердце. Да, хотелось зарабатывать больше, но желание стать богаче здесь абсолютно ни при чем. Просто казалось справедливым, чтобы мой труд оценивался бы высоко не только морально, но и в денежном эквиваленте. Вот так, буквально за минуту я подвела жирную черту под собственной жизнью. Итог – вполне сойдет!

Я была вполне довольна, мне практически всего хватало. Да, о материальных ценностях на полную катушку не мечтала, но это не значило, что я примитивное существо без фантазии и мечты. Дудки! У меня была мечта. И вот какая. Чтобы стоять теплой ночью на мосту, что через большую реку, в которой тихое, непременно тихое течение. Находиться там не одной, а с самым дорогим и близким человеком. Чтобы больше никого, ни души, держать его за руку и смотреть на темное небо, в котором горит единственная прекрасная звезда. Мы стояли бы молча, слова ни к чему, и я бы слышала, как бьется сердце возлюбленного в унисон с моим пульсом.

Из числа мужчин, которых я знала, ни один не годился на роль того, чья рука могла бы задержаться в моей на долгие годы. И это, пожалуй, не из-за меня. Я не особо-то привередливая, у самой недостатков столько, что не дай бог, как говорится. Те же веснушки, например, или привязанность ко всяким Люськам. И если с солнечными метками я сражалась сама, то с люськоподобными никому бороться не позволяла. Да меня-то малочисленные поклонники, случалось, почти устраивали, но вот в мечту не вписался ни один из них. То ли ладони у них были мозолистые и влажные, то ли дышали они чересчур громко, со свистом прогоняя воздух через крупные пролетарские ноздри, то ли в волшебном свете негасимой звезды их лица приобретали неприятный фиолетовый оттенок. А в последние годы я уже и не пыталась втиснуть кого-нибудь в ночной пейзаж, потому что устала ждать и верить.

Но ведь мечта была. Просто Главные, я так поняла, не заметили ее, не пожелали воплотить или не знали, как это сделать. А что еще проще укладывалось в разбитой вдребезги голове: я в коме и непонятно задержусь ли тут чуть-чуть (если так, то хоть поесть успею), надолго либо же навсегда. Зачем тогда вникать в то, о чем я грезила и как жила на том (уже привыкла, ага) свете? Не велика я птица, чего уж там. И последнее, моя мечта нематериальна, как ее воплотить в царстве мертвых, если в мире живых мужчин я не была никому нужной, и никто не стал дорог мне?

Тогда мне показалось невозможным передать все это в двух словах изумленной Кате, а к длинному объяснению я не была готова. Желудок в который раз рявкнул, и я молча двинула на кухню, где еще утром ела манную кашу.

Здесь я явно ощутила заботу. Стол мог сломаться под весом тарелок, супницы, соусниц, кувшинов, салатников и прочих столовых приборов, его никогда не загружали таким количеством еды и напитков. Тут было всё, что я любила: борщ, плов, пельмени, «Оливье» и «Мимоза», несколько сортов сыра и колбасы, булочки с корицей, маковый рулет и замечательный крепкий чай. Я коротко предложила Кате: «Присоединяйся». А сама приступила к трапезе, не присаживаясь на колченогий табурет и следуя народной мудрости «стоя, больше войдет».

Вошло действительно много, я начала сыто икать и почувствовала острую потребность во сне. Протиснувшись боком мимо Кати, которая не отреагировала на приглашение и наблюдала, прислонившись виском к косяку, я, тяжко вздыхая, отправилась в спальню. В мятой и грязной юбке и жакете под стать ей, я рухнула поперек кровати и тут же попала в крепкие объятия Морфея.

Не знаю, сколько я продрыхла, должно долго, потому что проснулась с абсолютно пустой черепной коробкой, какая бывает после очень продолжительного сна. Я попыталась понять день сейчас или ночь и инстинктивно повернула голову в сторону окна, которого не было. Немного полежала, я вообще-то не любитель вскакивать сразу, и несколько раз громко позвала Катю. Ответа не последовало. Я встала, проделала обычный путь в специфическую ванную, переоделась в привычные вещи, висящие в шкафу полным серым составом, а после потопала на кухню. Стол был убран, посуда исчезла. Разочаровавшись в отсутствии еды, я стала думать, чем бы тогда себя занять и решила посмотреть телевизор. Шлепнувшись в кресло, стала привычно искать рядом с собой пульт, а спустя мгновение тупо уставилась на пустую стену – телевизора не было. Через несколько минут выяснилось, что помимо телека я понесла потери в виде телефона и магнитофона, и, что самое страшное, холодильника. Получалось следующее: добрый вор накормил меня от пуза, усыпив мою бдительность часов эдак на десять-двенадцать, а после преспокойно упер все более-менее ценное. Да что там ценное, этот гаденыш даже оконный проем упер!

Да нет, я не думала так всерьез. Прекрасно помнила, где я нахожусь и как здесь оказалась. И еще не успела забыть, что тут полная изоляция, словно в тюрьме. Да и что местным мертвецам могли бы транслировать? Фигурное катание? Прогноз погоды? Зачем он сдался? Здесь всегда лето, да и, по словам Кати, на улицу так просто не выйти не получится.

Я послонялась по квартире и заскучала. Пытаясь себя хоть как-то развлечь, решила исследовать общий коридор. Напялила старые туфли на принципиально сплошной подошве и открыла дверь, которую, как выяснилось, никто не запер. Потому что замок тоже украли!

Едва я оказалась в коридоре, как тут же столкнулась с Захаром, создалось ощущение, что он специально поджидал меня все это время. Я смутилась, но спасаться бегством было поздно, посему взяла себя в руки, и, напустив небрежный вид, поздоровалась.

– Привет, – улыбнулся Захар. – Отдохнула, выспалась?

У него был чудесный голос: вкрадчивый, томный, не низкий, не высокий, не хриплый, с бархатным тембром.

– Да, спасибо. Это ты мне столько еды оставил? – я знаю, что говорить «ты» незнакомому человеку неприлично, но это вышло настолько естественно, будто Захар уже разрешил к нему так обращаться.

– Я. Ну, пойдем?

Это не был приказ, но я безропотно подчинилась. Мы направились в противоположный конец коридора и шли минут двадцать (он оказался очень-очень длинным) и сначала молчали. Всю дорогу я потихоньку разглядывала Захара. Раньше мне не встречались люди похожие на него. Потрясающая внешность!

Я еще вчера (если здесь вообще уместно понятие суток) приметила, что Захар высокий, черноволосый и смуглый. Волосы густые, блестящие, аккуратно причесанные, почти до плеч. При такой шевелюре и оттенке кожи он мог сойти за азиата, если бы не глаза: огромные, очень выразительные, глубокого серого цвета. Владелец таких очей запросто мог править миром без слов, что он по всей видимости и делал. Когда мы перекидывались парой слов, он смотрел на меня так, будто я совсем голая, но это ему ни капельки не интересно. Я не ощущала дискомфорт, но и уютно тоже не было. Чувствовала себя, словно пациент на приеме у знаменитого профессора, которому медицинский светоч безошибочно диагностирует неизлечимое заболевание, то есть уверенно, но обреченно.

Нос у Захара не был чем-то примечателен, обычный, тем и хорош. Вот нос крючком очень запомнится, но вряд ли украсит хозяина, а у Захара он просто не привлекал к себе внимания, зато последнее доставалось глазам, волосам и красиво очерченному рту с чуть опущенным правым уголком, отчего Захар выглядел немного грустным. В довесок имелись изогнутые смоляные брови. А еще меня поразил его румянец, как у школяра, который прогулял уроки и несколько часов кувыркался в сугробе.

Высокий рост обычно предполагает сутулость, но осанке Захара мог позавидовать офицер. В плечах он был шире меня раза в два. Походку имел чуть пружинящую, легкую. В общем, пройди он мимо меня там (вы поняли где), я непременно обернулась бы. И даже заговорила бы первой.

Голова у Захара была посажена прямо-таки по-императорски, очень гордо. Когда он поворачивал ее в мою сторону, слегка поднимал подбородок и смотрел на меня сверху вниз, но не уничижительно, а снисходительно. Одет же был во все черное: брюки, рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами, дорогие (уж в обуви я кое-что смыслю!) мокасины. На безымянном пальце Захар носил странное кольцо из темно-желтого металла с камнем: большим, круглым и практически прозрачным. Я вдруг заметила внутри камня какое-то движение, похожее на всплывающие пузырьки в стакане с газировкой, увы, точнее описать не смогу. Захар быстро разглядел мой интерес к перстню. Очевидно, ему это не понравилось, поэтому он засунул руку в карман брюк.

Изредка навстречу попадались люди, выходившие из разноцветных дверей, они приветствовали Захара и разглядывали меня, перекидывались друг с другом парой обычных фраз типа «как поживаешь» или «как дела» и садились на скамеечки вдоль стен. «Как в деревне на завалинке, когда нечем заняться и охота, лузгая семечки, почесать языки», – невольно сравнила я. Захар с усмешкой глянул на меня и сказал:

– А им действительно нечем заняться. Только ждать. И они ждут.

Я не задавала вопроса, я вообще вслух ничего не говорила, Захар читал мои мысли. Неприятно. Я пришла к умозаключению, что моя голова, моя вовсе некрасивая и разбитая голова, для Захара открытая книга – этакий сборник наивных сказок, открытый на нужной странице, которую он перевернет, предварительно плюнув на длинные пальцы. Неприятнейшее ощущение! А еще я поняла, что Захар уже и это «прочел», и специально (пусть читает дальше) искренне подумала, что он красивый, может, не для всех, но для меня точно очень привлекательный мужчина.

– Ты так считаешь? Да? Я красив? – и Захар широко улыбнулся.

– Да! Красивый и очень необычный, ты мне нравишься. Слушай, а тебе обязательно надо читать все мои мысли? – уточнила я вслух.

– Я должен знать каждую мелочь про всех, – он пристально посмотрел мне в глаза, указывая при этом на двери по разные стороны, подразумевая тех, кто недолго жил или бесконечно умирал за ними (не знаю, как правильнее выразиться). – Но не думай об этом, Роза. Мне импонирует твой «сборник наивных сказок». Кстати, обещаю, что никогда не стану слюнявить пальцы.

– И на этом спасибо! – я изобразила кривой-прекривой реверанс.

Вообще-то я сговорчивая, если надо исследовать мои куриные мозги, вперед, но не обижайтесь, если испачкаетесь в едком помете. Да и вряд ли там есть нечто интересное, я не обременяю собственный мозг высокопарными мыслями или научными гипотезами, те же учителя никогда не считали меня способной.

Захар громко рассмеялся, даже шаг замедлил, потом откашлялся и ответил на один каверзный вопрос в моих глазах:

– Роза, ты смешная, симпатичная и добрая. И, пожалуйста, не трогай веснушки, они тебе очень идут. И еще, никого и ничего не бойся, тебе здесь будет хорошо, у нас никто никого не обижает. Договорились?

Моя курья голова кивнула, но почему-то в ней крутились Катины слова «знаешь, везде мертвые котята…». Как же! Не обижают!

– Ничего, скоро сама все поймешь. А сейчас нам сюда, – и так как я читать мысли не умела, Захар указал на нужную дверь и распахнул ее передо мной.

Она была обычного белого цвета, не черная, не цветная. Простая белая дверь.

И комната тоже оказалась вполне обычный. Просторной, с окном, с кожаным диваном, креслами и журнальным столиком, на котором стояли две фарфоровые чашки, и, судя по аромату, витавшему в воздухе, в них был свежесваренный кофе. В углу имелась небольшая раковина, над ней висело зеркало, а рядом полотенце. У стены расположился сервант. На полу лежал бордовый ковер, поэтому, не дожидаясь приглашения, я сняла туфли. Захар прикрыл дверь и жестом пригласил пройти к дивану. Кстати, он разуваться не стал.

– Угощайся, – предложил он и присел рядом.

Я взяла чашку и отхлебнула, кофе оказался приготовлен именно так, как я любила. С корицей.

– Что вы хотите от меня, Захар? – сидя совсем близко от него, я не смогла сказать ему «ты».

– Не выкай, Роза. Обращайся ко мне, как пару минут назад в коридоре. Мне очень понравилось. Здесь так со мной говоришь только ты. И Матвеевич, само собой. Вот и продолжайте, – он откинулся на спинку дивана и потер ладони о колени. – Мои подопечные, Катя тебе уже рассказывала, иногда болеют, не сильно, но лечить приходится. Просто так надо.

И тут же добавил:

– И подшефные Матвеевича, случается, недомогают. С его людьми проще, они всегда на виду, с ними Катерина кое-как, но справляется. А с моими нет, они очень придирчивые. Раз уж ты к нам (это слово Захар подчеркнул, именно к «нам», не «ко мне») попала, помоги, пожалуйста, я уверен, ты сможешь. Аптечку дам, халат имеется, но в принципе он и не нужен. Ну что, согласна? – Захар глянул на меня сверху вниз и чуть шевельнул бровями.

Я не сочла необходимым произносить вслух, просто подумала: «А что, есть выбор? Не будете же вы меня задаром кормить-поить. Да, согласна. Валяй, гони аптечку и говори, кого лечить в первую очередь».

Захар засмеялся, а после одобрительно мне кивнул, так кивают спаниелю, принесшему подстреленную утку, мол, хороший пес. Затем подошел к серванту и принялся что-то искать. Я же, воспользовавшись моментом, немедленно направилась к окну, последние пять минут меня просто раздирало любопытство: «Что там находиться?». А за окном простирался луг, по которому я сюда пришла. Сейчас по нему двигалось несколько человек, я не стала их считать. Неинтересно было знать, сколько еще человек покинули бренный мир. Я подумала, что скоро они будут общаться со странным Михаилом Викторовичем, а потом их определят в «плохие-хорошие» или в «левые-правые», и, наверное, Захару уже пора идти, чтобы говорить с каждым из них, а потом обсуждать с пока неизвестным мне Матвеевичем «кого-куда» и «почему-потому»…

– Нет, не пора, – раздалось из недр серванта. – Я везде успеваю, Матвеевич тоже. Вернее сказать, не успеваем, но всегда рядом с каждым из вас, только позовите. В любом дне, в любом году. Так что не беспокойся об этом. А вот и аптечка.

Он извлек образчик брежневских времен: коричневый, из дерматина. Подошел ко мне и почти торжественно вручил. Через минуту я поняла, что болеют на этом свете понарошку. Тем спектром лекарств, что хранились теперь уже в моей аптечке, можно было лечить лишь глупых кукол и вредных медведей. Бинты, вата, зеленка, одноразовые шприцы, ампулы с копеечными, абсолютно безобидными витаминами группы В, спирт, валериана в таблетках (вот уж точно мертвому припарка), аспирин, анальгин и пара вариантов слабительных средств. «Нашим проще», – а что еще я могла подумать?

– Тогда твой первый пациент – Уильям. Я провожу, – откликнулся Захар.

В коридоре стало многолюднее: старики и дети, молодые парни и девушки, мужчины и женщины разного возраста. Но больше всего было пожилых. И этот факт меня очень порадовал.

Шли мы недолго.

– Тебе сюда, – сказал Захар и указал на черную дверь, напротив темно-голубой. – Уильям совсем заждался.

– Слушай, Захар, сегодня ты меня проводил, а завтра? Я сама ничегошеньки не найду – ни номеров, ни имен!

– Роза, «сегодня-завтра» не существует – здесь нет времени. А номера не нужны. Смотри, как всё просто. За черными дверями находятся такие же люди, ты быстро запомнишь их имена. А искать их адреса будешь относительно цветных дверей – они все разных оттенков.

«Какие-то относительные люди, неужели жалко всем двери покрасить?» – пронеслось в моей птичьей голове, но вслух я сказала другое.

– Да ни черта я не понимаю в этих оттенках, как быть? Пойми, Захар, я ведь не художник!

Старики стоящие неподалеку, торопливо принялись настраивать слуховые аппараты и переглядываться.

– Вот. Держи-ка, Роза, будешь прикладывать к дверям, – и Захар протянул большую плоскую коробку, непонятно откуда взявшуюся.

Впрочем, меня это уже не удивило. Он такой, этот Захар. Я взяла и прочла название. «Карандаши цветные для дошкольного и школьного возраста. Очень много цветов». Что-то я не помнила в своем счастливом социалистическом детстве такие наборы, ну да ладно. Я решила немедленно сверить точность оттенков. Чуть повозившись, достала карандаши, похожих, на мой взгляд, цветов, и стала по очереди подносить к двери. Нужный карандаш назывался «темно-бирюзовый», а вовсе не «темно-голубой». Выходило, что я дальтоник. Отличная предсмертная новость!

– Захар, эта дверь точно темно-бирюзовая? – спросила я.

– Точнее не бывает. Видишь, как просто, ты сразу справилась. А теперь иди. Там холодно. Как зайдешь, надень валенки и шубу, иначе простынешь. А потом ступай к себе. До встречи!

И Захар пошел назад в кабинет.

А я с трудом отворила черную тяжелую дверь. И попала в зиму.

– Закрой за собой, тянет! – недовольно крикнули мне из общего коридора.

Я изо всех сил навалилась и выполнила просьбу. Действительно было холодно, изо рта сразу повалил пар, минус пятнадцать, не меньше, однако воздух оказался не морозно-свежим, наоборот, несло какой-то химией. Был поздний вечер (Захар конечно объяснил, здесь нет времени, но это у них, а не у меня), на небе налилась полная желтая луна, смахивавшая на неровный круг, какой рисуют дети (ага, некоторые светила уже начали появляться, глядишь, до солнца доберемся). Я увидела дорожку: широкую, освещенную фонарями, ведущую к большому дому. Такие виллы обычно бывают или у миллионеров, или у голливудских звезд, что, в сущности, одно и то же. Вот только холод стоял совершенно не голливудский, и на земле лежал снег – девственно-чистый. «Совсем свежий», – подумала я, потому что следов других посетителей или самого хозяина виллы не было.

Наставления Захара одеться потеплей, оказались отнюдь не лишними. Продрогла за минуту. Я поставила аптечку в снег и быстренько напялила вместо туфель колючие валенки. Шерстяных носков мне никто не оставил, я надела катанки на босу ногу, благо они стояли рядом с дверью, хоть искать долго не пришлось. Шуба висела на трехрогой вешалке. Некрасивая, просторная, до пят, такая же искусственная, как и моя. Мне вдруг привиделась Катя с шевелящимися, как у Медузы Горгоны, волосами-змеями, которая хохотала надо мной, кутаясь в шикарное манто из сотни горностаев, но тут же вспомнились котята, и мое недовольство экологически-правильным мехом вмиг улетучилось. Я застегнула все имевшиеся пуговицы, их, к слову, оказалось две, остальные были вырваны с корнем, взяла аптечку и двинула искать хозяина виллы, в окнах которой горел свет.

Ступив пару шагов, услышала хруст, но это был непривычный звук, снег хрустел не так. Стало интересно, что же под ногами. Я взяла горсть и сжала, приготовившись, что будет мокро и холодно. Снег скрипнул, но не таял. Я понюхала – в носу засвербело, помяла – снеговика не вылепить. Рассыпаясь на мельчайшие кристаллы, снег напомнил зубной порошок, только абсолютно не пах мятой. Я не смогла определить, что это. «Спрошу у хозяина», – подумала я.

Через пару минут я очутилась возле здания. Почему-то не стала стучать, не стала заглядывать в окна, решила просто обойти дом, шестое чувство подсказывало, что Уильям не внутри, а где-то поблизости.

Возле виллы было прибрано, голые ветви кустарника аккуратно подстрижены, изящные скамьи покрыты свежим лаком, а странный снег расчищен. Я побрела по тропинке вокруг дома и обнаружила большой бассейн. Сияло такое множество огней, словно я очутилась на вечеринке золотой молодежи в том же Лос-Анджелесе, правда, вместо воды был голубой лед. Махровые полотенца, неряшливо брошенные на шезлонги, выглядели тут дико и неуместно. На одном из лежаков полулежал негр в купальных плавках и напевал какую-то песенку на английском языке.

– Вы Уильям? – я сразу перешла к делу, здесь настолько всё было мертво, что здороваться не хотелось.

– Да, упокой тебя. Кто такая? Новенькая? – негр шпарил по-русски уверенно, практически без акцента.

Я представилась и присела на соседний шезлонг, поставив аптечку на колени.

– Вам должно быть ужасно холодно! Почему вы раздеты? Вы ведь простужены (я слышала это по дыханию, он сильно хрипел), но сидите на таком морозе!

– Не твое дело! Если сижу, значит, так надо! Нет у меня одежды, только трусы, к тому же я давно привык.

– Но в доме наверняка есть что-нибудь, тот же плед. Да и вообще, внутри тепло, пойдемте туда.

– Хренушки там тепло, еще холоднее, а плед мне не полагается! – Уильям не хотел больше это обсуждать (я почувствовала). – Давай, делай укол, измеряй температуру и вали отсюда! Напомни-ка, как тебя там зовут.

Я напомнила и поинтересовалась, чем его лечили до моего визита.

– Витамины какие-то, вроде В 6. Колола Катька, больше некому. Рука у нее как у металлурга, шишки вот, – пожаловался Уильям и потер ягодицу.

Потом встал, я потихоньку рассмотрела его, мне ведь прежде не доводилось вот так близко видеть настоящего (чуть не брякнула «живого») негра. Он был чуть выше меня, худой, очень черный – прямо-таки головешка, на лице сильно выделялись белки глаз и зубы, которые вопреки ожиданию белоснежными не оказались, может быть, Уильям много лет курил или пил крепкий кофе.

Я открыла аптечку, достала градусник, стряхнула и протянула. Уильям послушно сунул под мышку. Я поинтересовалась, как он себя чувствует, болит ли горло, есть ли мокрота при кашле. Он же сказал:

– Ты врач, настоящий человеческий доктор! Не то, что Катька! – и снова потер место уколов.

Мы помолчали, я не стала объяснять, что я не врач, а всего-то медсестра. И вдруг у меня родилась идея.

– Уильям, давай я оставлю тебе шубу, валенки, а еще мы укроем тебя полотенцами, вот этими (я указала на шезлонги). Ты сразу согреешься! Давай?! – меня так воодушевила эта мысль, я даже с места вскочила.

– Нельзя, Роза, нельзя. Мне понизят температуру, а еще исчезнет еда, я знаю, я ведь уже пробовал и не раз. Будет только хуже. Не переживай за меня, я очень плохой человек. Это мое заслуженное наказание, не переживай, – повторил он, вынул градусник и бережно вложил мне в руку.

Я попыталась рассмотреть что там, но не вышло. Получалось, судя по показаниям, что температуры у Уильяма не было. Вообще. Или же мне достался негодный градусник. Я дотронулась до Уильяма – ледяной. Мне стало так жалко его, но что я могла сделать? Только лечить. Выдала пару таблеток аспирина, понижать температуру не требовалось – ниже и так некуда, это было лекарство для души. Видели бы вы, какой радостью наполнились его глаза, когда я протянула таблетки на ладони. Потом я приготовила спиртовой компресс, обмотала Уильяму горло и усадила рядом с собой – живой и теплой. А вот укол показался мне вовсе необязательным, но Уильям начал упрашивать так, что пришлось согласиться. Я попросила лечь и приспустить плавки. Пока набирала содержимое ампулы, Уильям укладывался на шезлонге. Когда я подняла глаза и увидела место для инъекции, у меня шприц едва не выпал из рук. У Уильям пятая точка оказалась белой. Нет, нет, не припорошенная мелом или мукой. Нет же! Это была белая кожа, словно доставшаяся в наследство от другого человеческого комплекта. Представляете, у Уильяма?! Который даже не был мулатом, а исключительно негром! Я взяла себя в руки, еле сдержав рвавшийся наружу смех, и выполнила медицинский долг, то есть уколола бесполезным, но весьма болезненным витамином. Уильям прокомментировал, вставая и натягивая трусы: «Не больно. Ни капельки. Настоящий доктор». Затем сел на шезлонг и жестом пригласил последовать его примеру, что я и сделала, устроившись напротив. Он захотел поговорить, а я вроде не торопилась.

– Ты умер здесь, в России?

– Да, – и Уильям назвал наш областной центр. – Давал частные уроки по английскому языку, еще кое-чем занимался, жил по полгода в Манчестере, по полгода в России, – и брезгливо поморщился.

– Вот как? Ты действительно очень хорошо говоришь по-русски. Тебе не нравилось в России?

Если честно, я была уверена, что он ответит «нравилось», хотя бы из уважения ко мне. Я на его месте поступила бы именно так, но Уильям, видимо, и при жизни не был корректным.

– Не-а. Скучная жизнь, грязные города, люди (он закашлялся), впрочем, не мне их судить, я сам плохой человек, хуже любого из них. Я наркоман. Кололся, нюхал, курил. А еще трахал своих учениц. Самых молоденьких.

По виду Уильяму было не более сорока. Довольно симпатичный. И я подумала, что наши девушки самостоятельно прыгали к нему в постель в поисках новых ощущений. Наркотики – это мерзко, отвратительно, страшно! Но вот студентки вряд ли держали на него обиду. Я даже попробовала донести это до своего собеседника, но он отмахнулся, мол, чего уж, теперь все равно.

– Скажи, Уильям, ты уже здесь приобрел белую пятую точку? – я отмела возможность генетического казуса, ибо таким нельзя родиться.

– Да, – вздохнул он. – Это часть моего наказания. Знаешь, при жизни я ненавидел белых, а может, просто завидовал. Я называл всех вас (он с презрением глянул на мои светлые волосы) «белыми задницами», всех «тупыми белыми задницами». Всех до единого! Как тебе такое? Теперь у меня самого белая задница! Захар умеет повеселиться, да?

Это был вызов на откровенность. Я не желала принимать чью-либо сторону, поэтому деликатно промолчала, несколько минут ковыряя валенком странный снег. Но любопытство скверная штука, я спросила:

– А почему ты находишься в таком холоде?

– О, тут все просто. Я ведь чернокожий, а в Африке много негров. Захару плевать, что я родился в Великобритании и жил в Манчестере. Вот Главный и решил: «Уильям из Африки. Африка! Там жарко. Вот и пусть теперь закаляется». Анекдот и только. Негры чего боятся в первую очередь, а?

И сам ответил:

–Конечно же холода! А кто его не боится? Особенно на морозе в одних трусах! А кормят меня, знаешь чем? Ну-ка, предположи!

Я сразу догадалась, однако сказать не решилась. Уильям подтвердил:

– Правильно, бананами! По глазам вижу, что поняла. А еще кокосами и финиками, знаешь, как пучит от такого рациона? А Захару никакого дела нет. Он вообще редко приходит сюда. Конечно, нахрен я ему такой белозадый сдался?!

Тут я решила, что все, мне пора. Взяла аптечку, попыталась сделать дружелюбное лицо и стала прощаться. Уильям не возражал:

– Надо, так надо. Бывай. Надеюсь, еще зайдешь.

Под валенками снова захрустело, я обернулась и крикнула:

– Это ведь не снег, Уильям? Что это?

– Это кокаин. Только абсолютно беспонтовый. А ты нюхни, вдруг забалдеешь?! Смотри, Роза, сколько кайфа пропадает зря! – и громко захохотал мне вслед.

Смех его был неприятен мне, будто ледышку за пазуху засунули. Я поспешила к выходу и вскоре очутилась в коридоре, оставив шубу и валенки на прежних местах.

А в коридоре было много людей. Некоторые сидели на лавочках, некоторые гуляли, и в воздухе от голосов стояло жужжание. Мое появление не вызвало особого интереса. Несколько проходящих мимо покойников остановились было, покосились на меня и молча продолжили путь. Скорее всего, моя история была для них скучна. Действительно, что в ней занимательного? Я отыскала взглядом свободную скамейку, направилась к ней и тут обратила внимание на одно занимательное обстоятельство.

В коридоре отсутствовало искусственное освещение, однако было светло, как при дневном свете, казалось, что все вокруг залито солнцем. Я крутила головой в поисках окон, но их и в помине (здесь, должно быть, очень любили это слово) не наблюдалось. А так как я вертела ей очень интенсивно и не смотрела куда иду, то вскоре налетела на кого-то большого и мягкого. «Кто-то» успел подхватить меня и удержать, спасая от возможного падения. Им оказался молодой увалень лет восемнадцати, не более. Он действительно был рослым, почти как Захар, но объемным и рыхлым, да и вообще, фигурой напоминал справную деревенскую девку. У него даже грудь имелась! И я с завистью подумала, что она больше моей. А на лицо, кстати, парень был очень даже ничего. Волосы темно-русые, глаза карие, чуть грустные. Хорошие глаза, мне такие нравятся.