Ловец слов

«Папа, пощекочи ножку…», – она проснулась от своего же голоса. Во сне она была маленькой девочкой и просила папу поводить пальцами по её ступням. Странным образом это успокаивало её, когда подолгу не могла заснуть. Этот ритуал между отцом и дочерью был обязательным на протяжении всего её детства. Когда его не стало, оборвалась и эта магическая связь. А теперь, во сне она увидела его, говорила с ним и, горько плача, протягивала ему свою ножку.

Бабушка-аникай открыла мокрые от слез глаза, морщинистыми ладошками закрыла лицо и долго еще так лежала в надежде сохранить чувство присутствия отца рядом как можно дольше. О чём он говорил с ней во сне? Она не помнила. Это определенно было что-то важное, что-то о её внуке. Что же? Не вспомнить…

По поверьям племени Тат, если во сне приходит умерший и уводит тебя с собой, значит, вскоре наступит и твой час. В этот раз, он вновь её оставил. Значит, время не пришло. А она уже так устала ждать. Жизнь в сто двадцать лет уже не приносит удовольствия так, как жизнь в восемьдесят или девяносто.

* * *

Этот мир только пришел в порядок после очередного этапа расширения Земли. Материки ещё содрогались от остаточных землетрясений, большая вода от нахлынувшей на сушу серии цунами постепенно уходила в океан. Реки были полноводны, новые моря образовались в местах разрыва материков. Земля как будто сделала очередной глубокий вздох и теперь должна мирно дышать как минимум пять сотен лет. Такое естественное «дыхание» земного шара выглядело катастрофическим для населявших её существ: эпидемии и мародёрства, локальные войны за освободившиеся территории, переселения и эмиграция выживших в более безопасные участки суши.

Одно из безопасных мест на Земле, которое не заливало водами потопа и не подвергалось разрушению от смертоносных землетрясений, было скрыто глубоко в лесах гор на севере мира. Название ему было Белое Сердце или, как называли её люди океана, ХартЛенд. В этих землях, покрытых хвойными реликтовыми лесами, среди вершин Рифейских гор затерялось племя, называвшее себя Таты. В древних легендах они упоминались как хранители главных сокровищ, под названием Комани.

В эпоху, когда люди еще бережно относились к знаниям предков, когда искали правду и старались сохранить её для своих детей, в те далёкие времена многие старались отыскать место обитания этого племени. Кто-то, одержимый жаждой наживы сокровищ, кто-то – ради славы первооткрывателя. Однако, неточные сведения на старых картах, ошибочные переводы летописей и всеобщее охлаждение людей к своей истории не привело искателей к успеху. Так сказания о некоем племени-хранителе сокровищ окончательно превратились в миф и небылицу.

* * *

Деревня татов была скрыта от чужих глаз неприступными скалами. Они подобно коралловым рифам, обрывисто и неравномерно торчали среди макушек вековых сосен, словно соревнуясь с ними: кто быстрее достанет до облаков. Кроме гор и деревьев место обитания хранителей скрывала постоянная туманность, создаваемая источником горной реки, который бил из земли в самом центре поселения племени. Вода в реке была всегда одинаково прохладной, и напор её не иссякал ни знойным летом, ни лютой зимой, ни даже в периоды тектонических «вздохов» земли.

Живописная деревушка татов, окруженная вершинами скал, как в казане, жила своей жизнью хранителей. Источник воды, бравший начало в глубоких недрах, создавал быстрые ручьи, которые извилистыми лентами собирались в единый поток. Он постепенно набирал силу горной реки и в конце концов срывался с ущелья скалы искрящимся водопадом. В этом ущелье, за завесой падающей воды, скрывался единственный проход в поселение племени.

Дно реки было усеяно золотыми песчинками и искрящимися осколками янтаря. Часто ребятишки, играя по берегам ручейков, доставали из воды самородки драгоценной руды. Часть собираемого золота мастера-ремесленники деревни переплавляли в монеты или инструмент, но большая часть так и оставалась не переработанной и складывалась в хранилище старейшин. А янтарь, добываемый в пещерах и гротах, использовался для изготовления особых сосудов, талисманов и ювелирных изделий.

В старые времена именно эти сведения о несметных богатствах влекли людей на поиски поселения Комани. Данные о нахождении источника золота у искателей были сбивчивы и запутанны, поэтому поиски драгоценных гор не могли увенчаться успехом.

Но таты звались хранителями сокровищ, не потому что «сидели» на золотоносной жиле. Их миссия заключалась в хранении совершенно другого источника богатства.

Существовать полностью изолированно от всего мира таты не могли. Не имея обширных территорий для пастбищ и пашен, они были вынуждены спускаться в города и приобретать на ярмарках всё необходимое. В свою очередь, сами они были искусными мастерами-ремесленниками.

Периодически один из жителей деревни по решению совета белобородых старейшин сплавлялся по реке в ближайший город, чтобы продать выполненные на продажу изделия, а взамен приобрести съестные припасы и инвентарь для мастерских.

Осторожность при этом была превыше всего. Появляться на глаза людям могли только молодые таты, строго до пятнадцати лет. До этого возраста их невозможно было отличить от жителей других деревень и городов, что нельзя было сказать о взрослых татах.

Приверженность традициям предков была главным стержнем, объединявшим соплеменников. Выбирать себе пару для семьи на всю оставшуюся жизнь они могли уже с двенадцати лет. После чего они занимались любыми ремеслами, секреты которого, как правило, передавались из поколения в поколение. Это могло быть изготовление бумаги, книгопечатанье, гончарное мастерство, ювелирное дело или это была работа в кузне. Но с наступлением заветного пятнадцатилетия, оставшимся одинокими татам полагалось вступать в обязанности хранителей.

До этого возраста юные таты могли также сделать выбор и в пользу внешнего мира, это не возбранялось. Если таты хотели остаться в городе и жить среди обычных людей, то такая возможность им предоставлялась, но это имело свои условия и последствия. Память такого тата старейшины стирали бесследно, и он забывал всё о деревне, о своей жизни до этого выбора в пользу свободы. При этом в памяти остальных татов постепенно стирались воспоминания и об ушедшем.

Сегодня совет старейшин во главе с Аксаком решил, что в город отправится внук бабушки-аникай. Через три дня ему исполнялось пятнадцать.

– Ну что, Яш, это твой последний выход из деревни, – бабушка-аникай редко называла внука по имени, только когда он напроказничал или, чтобы показать серьезность разговора. – Аксак решил отправить тебя, это большая честь! Будь аккуратен и не оставляй следов, – она протянула руку вперед, пытаясь нащупать что-то в воздухе. – Ну ты и сам всё знаешь, улым, – добавила она, опустив руку на коленки.

– Да, Аникай, знаю.

Яш подошел ближе, нежно взял руку бабушки в свою и приложил её ладонью к своей щеке. Она погладила его гладкую кожу, пальцами скользнула по мягким губам, считав с них его улыбку. Потом другой ладошкой ощупью прошла по волосам и, глядя как будто сквозь него, облегченно вздохнула «Хаирле булсын…».

* * *

Яш был невысокого роста, как и все таты, но в таком возрасте это еще не бросалось в глаза. У него были черные волосы и большие выразительные глаз, как и у прадеда Козгана в молодости. Но не только во внешности прослеживалась их схожесть. Они имели способность видеть и слышать то, чего не могли заметить другие. Такая способность была у всех представителей племени тат, но истинный смысл услышанного слова, его значение и всю историю, связанную с ним, Яш (как и его предок) мог прочитать лучше остальных соплеменников, как открытую книгу.

По традиции деревни старики не стригли бороды, поэтому к преклонным годам она отрастала до пола. Для удобства некоторые заплетали её в толстую косу. Но такая внешность была присущей только взрослым татам. У Яша не было пока и намека на какую-либо растительность на лице, с которого так редко сходила лучезарная улыбка.

Домов в деревне было не больше дюжины. Они имели первый полуподвальный этаж, выложенный из камня местных скал, а второй этаж – из бревен молодой сосны. В жилищах татов, имевших форму круга, в центре обязательно находился очаг или печь. Там они готовили пищу, согревались в холодные месяцы и обязательно собирались вечерами для общения. Обычно, вечера завершались чтением вслух старинных текстов, возглавляла чтение обыкновенно самая старшая в семье женщина, которую с уважением называли абыстай.

Яш бодро шагал вверх по улице, попутно здороваясь с соседями, а если навстречу попадался старожил, то парень сменял бег на ровный шаг и дополнительно, поравнявшись со встречным, снимал с головы скуфейку. Он направлялся от бабушки-аникай к дому старейшины Аксака. Дом того был за источником, на противоположном краю деревни. В отличие от всех остальных домов, его жилище было выдолблено в скале и только крылечко, укрытое старой плакучей ивой, было сколочено из дерева.

Шнурок от колокольчика свисал из-под козырька крыльца. Яш дернул его, и где-то внутри раздался перезвон. Не дожидаясь ответа, юноша открыл скрипнувшую дверь и стал спускаться по каменным ступеням вниз. Вход в комнату был занавешен покрывалом, на котором с внутренней стороны играл неровный свет, словно от пламени свечей.

На последней ступени Яш снял кожаные бахилки и, раздвинув занавеску, вошел в просторную комнату. Она имела форму большого круга со сводчатым шатрообразным потолком. Проходы в другие комнаты были также выдолблены в стене и покрыты плотной тканью. Дребезжащий игривый свет создавали не свечи, как могло показаться сперва, а десятки огоньков в янтарных сосудах. Они были хаотично расставлены в каменных выемках по всему радиусу стен, на разной высоте. Какие-то сосуды светились ярко-желтым, другие тускло-голубым, третьи – ослепительно-белым. Размером они были не больше детского кулачка.

Один из таких огоньков, сочно-зеленого цвета, висел и у Яша на шее, на кожаной тесемке, в крепко и изящно окаймлённой золотом янтарной капле. Сквозь желтые стенки янтаря рассеивался теплый свет. Таты называли этот огонёк светлячком. Каждый представитель племени имел своего светлячка, которого получал при наречении имени. Это имя и всё, что оно обозначало, все понятия, которые содержало слово этого имени было сосредоточено в этом светящемся пучке.

Светлячки же, которые были расставлены по полкам стен комнаты и еще тысячи и сотни тысяч, хранящихся в других внутренних комнатах пещеры, были словами всех языков мира, на которых говорили люди планеты.

Слова были рождены задолго до появления на этой горе татов, но они знали, что каждое слово содержит в себе не только набор звуков, а еще и часть памяти с самого момента его зарождения. Более того, и память каждого жителя на земле, способного говорить, была также тесно переплетена с его именем и теми словами, которые он использует на протяжении своей жизни. Да, на протяжении развития цивилизаций и в процессе расширения их территории обитания языки видоизменялись, произношение некогда одного и того же слова меняло свои формы, но самый первый смысл, его значение и первозданная форма слова хранилась именно в этих янтарных огоньках.

Таты приняли на себя миссию хранителей после первых великих «вздохов» земли, которые повлекли за собой сокрушительные потрясения, смывшие с лица планеты практически всё живое. Обнаружив прямую связь между памятью слов и своей способностью чувствовать её, таты, будучи искусными мастерами и владельцами сакральных знаний, научились сохранять память слов по той же технологии, по которой хранили память своих предков.

Комната была пуста. Разложенные на полу ковры и дымящийся чайник на низком каменном столике по центру говорили о том, что старейшина кого-то ждет. Он действительно вскоре появился из другой комнаты с двумя пиалушками в руках и, ничуть не удивившись присутствию Яша, расплылся в добродушной улыбке.

Аксак был одинакового размера, что в высоту, что в длину, при этом на Яща он смотрел снизу-вверх. Его длинная белая борода тянулась до пола, и было удивительно, как он об неё не спотыкается.

– Ты вовремя! Садись, щай эщабыз (чай будем пить), – поприветствовал гостя старичок.

Каждый, кто отправлялся в город, должен был заглянуть к аксакалу для благословения и получения списка необходимых запасов, которые следовало пополнить. А главное, что выходящий из деревни должен был оставить у старейшины свой нагрудный талисман в знак гарантии своего возвращения. В нём была запечатлена память тата. И если ушедший не возвращался в деревню более трех дней, то светлячок в янтаре угасал, а вместе с ним и память тата. Поэтому и Яш пришел сюда, однако раньше такое напутствие проходило куда скромнее: без чаепития и лишних разговоров.

Передать свою память в руки старейшинам полагалось и тем, кто окончательно решал покинуть деревню. Перед уходом они также с трепетом снимали через голову талисман с янтарной слезой и отдавали её Аксаку для выполнения обязательного ритуала. Если память временно покинувших деревню старейшина просто хранил до возвращения их обладателя, то с памятью уходящих окончательно он поступал иначе.

Старичок уселся перед столиком на подушки, разложенные на полу. Немного помешкав, Яш последовал его примеру. Аксак, разливая трясущимися руками ароматный напиток из длинного носика чайника, умудрился не пролить ни капли мимо. Закончив, он протянул одну пиалушку юноше и, не сводя с него взгляда, спросил:

– В город пойдешь?

– Да…, – ответил Яш на вопрос, казавшийся очевидным.

Он явно знает, для чего пришел юноша и куда отправляется. Для чего тогда он уточняет это? Не спеша отпив чай, Аксак продолжил:

– Смотри в оба и ухо держи востро.

– Конечно, – тоже глотнув немного чая, отвечал Яш.

– Зима на носу. В лавку до весны мы не вернемся.

– Да, абый, я всё распродам и, набрав побольше припасов, вернусь в деревню.

– Не теряй времени на припасы и возвращайся в деревню скорее, налегке.

Удивившись, Яш уставился на старейшину. Тот опустив глаза, взволновано теребил свою бородку. Юноша забеспокоился, но спросить, в чем же причина, не решался.

– Совет старейшин решил отправить именно тебя, – пояснил Аксак. – Твоя способность видеть и слышать больше других, нужна нам сейчас как никогда. Потому что надо внимательно понаблюдать, что происходит за пределами деревни.

– А что там может происходить? – все еще не понимая сути, заерзал на подушках Яш.

– Мы не знаем точно, но что-то явно происходит… – Аксак поднялся на ноги и бросил взгляд на огоньки в янтарях. Его белая борода задергалась оттого, что старичок стал нервно покусывать нижнюю губу. – Память слов угасает, – прерывисто выдохнул он.

Яш еще раз взглянул внимательнее на аккуратно расставленные на полочках стен сосуды, и только сейчас обратил внимание: действительно, в некоторых из них светлячки практически не испускали света. Он встал, медленно подошел к одному из таких янтарей и с трудом смог разглядеть в нём огонек. Комочек света был похож на потухающий уголек, практически полностью черного цвета, только слегка тлеющий на последнем издыхании.

Старейшина встал рядом с юношей и, испугано смотря на мерцающее слово, повторил: «Мы пока не знаем, что происходит…»

Яш рассчитывал на легкое путешествие перед cвоим пятнадцатилетием, а тут такое дело… Он был одновременно и напуган, и польщен оказанной честью со стороны совета старейшин. Юноша в знак согласия стянул через голову свой талисман памяти и протянул его Аксаку, тот бережно взял его в свою ладонь и сказал на прощание:

– Возвращайся, мы будем ждать новостей.

* * *

На первом этаже своего дома Яш молча складывал в мешок необходимые вещи: сухари, книги, украшения и товар на продажу. Дежурный визит к Аксаку обернулся совсем неприятным предчувствием.

Совет старейшин деревни обнаружил тревожные симптомы. Слова, хранителями которых они являлись, начали терять свою силу и потухать. Это значило одно: значит, они угасают и в памяти людей. Главная миссия племени тат была под угрозой! С таким они никогда еще не сталкивались за всю свою многовековую историю. Дело пока касалось только обычных слов, да, возможно, уже слегка устаревших и не таких распространённых, но это всё равно не оправдывало того, что главный хранитель не знал природу этого недуга.

Конечно, временами слова угасали. Это были случаи, когда вымирал какой-нибудь архаичный язык и слова, относящиеся только к нему, выходили из обихода у людей. Но тогда старейшины знали заранее, какое именно слово погаснет и переносили его в глубинный грот пещеры. Там старейшины записывали в книгу памяти (Китаб) это слово, и весь перечень смыслов, которое оно в себе содержало. Затем опускали янтарный сосуд с его памятью в голубое пламя и тот, вспыхнув из последних сил, взмывал в небо, словно искорка костра, растворяясь навсегда в воздухе. Теперь память этого слова жила лишь в Китабе и в виде отблеска воспоминаний, запечатленных в талисмане собравшихся у костра старейшин.

Сейчас же старейшины обнаружили совершенно непредсказуемое и неконтролируемое угасание самого главного сокровища не только племени тат, но и всего населения планеты. Никто не гарантировал, что после очередного «вздоха» Земля не сметёт со своего лица людей, и тогда выжившим придется снова, как это было не раз, обретать дар речи и возрождать свои историю с помощью хранителей. Теперь же этот гарантированный источник возрождения цивилизации необъяснимо стал тускнеть.

Бабушка-аниакай хоть и ничего не видела, но чувствовала какое-то напряжение в поведении внука. Она не понимала, в чём дело, так как старейшины еще никому в деревне не поведали о своих тревожных наблюдениях. И он, будучи предупрежден Аксаком, не имел права рассказывать бабушке о случившемся разговоре.

Когда сборы были окончены, Яш присел рядом с ненейкой перед отправлением в путь. Она нащупала его руку, зажала её между своими ладошками и слегка шевеля губами прочитала напутственную молитву. Потом, приклонив его голову к своим губам, поцеловала в лоб и также тихо произнесла: «Исан койт» (возвращайся). Яш поцеловал её в ответ и, ничего не сказав, направился к выходу, где уже лежали два собранных в дорогу мешка. Он еще туже затянул на них узелки и, уже стоя в дверях, обернувшись, спросил:

– Аникай, а папе с мамой сколько было лет, когда они ушли из деревни?

– Столько же, сколько и тебе сейчас, улым, – как будто ожидая этого вопроса, ответила бабушка.

Её тоже угнетало одно обстоятельство, о котором она пока не могла рассказать внуку. Пока он был у Аксака, бабушка-аникай вспомнила слова отца, которые он произнес в том самом сне: «Яш будет суз тотоучы», что с их языка переводилось как «ловец слов». Он еще что-то говорил о том, что мир погрузится во тьму и какие-то пророчества, но их она уже не помнила.

Что такое жить в полной темноте, она прекрасно знала. Также она понимала точно, что если Яш станет ловцом слов, то это будет означать лишь одно – он должен будет навсегда покинуть свою деревню… Этого ей не хотелось допустить.

Она по слуху угадывала, что её внук сейчас натянул кожаные бахилки, перекинул лямки первого мешка через плечи, так что тот повис спереди – на животе; а затем лямки второго, наоборот, так что тот оказался сзади – на спине. Дверь, скрипнув, закрылась. Внук ушел, а она ему так и не рассказала про свой сон. В доме стало тихо. Только журчание текущего за окнами ручейка нарушало тишину, напоминая о быстротечности и одновременно бесконечности жизни.

«Исан койт», – шепнула она еле слышно одними губами.

* * *

Проводы, по обыкновению проходили у мельничного колеса, которое мирно крутилось, приводимое в движение течением реки. За мельницей тянулась мощеная улочка мастерских: гончарная деда-Жирара, стеклодувная дядюшки-Беллура, ювелирная братьев Куна и Тана, которая досталась им после смерти дедушки Яша, бакалейная лавка их деда Камыра. Эта улочка, поднимаясь вдоль речки, плавно переходила в переулки частных домов.

У спуска к ущелью, за мельничным колесом, собралась практически вся деревня. Несколько детей запускали по воде самодельные лодочки, юные таты, такие же, как Яш, шумно беседовали и шутили. Среди них, став чуть поодаль за спиной отца-стеклодува, выглядывала девушка Исиль. Друг Яша по имени Юнус дружески обнял уезжающего и шепнул на ухо: «А ты точно вернешься?» Яш только отшутился в ответ. Несколько старейшин из совета хранителей тоже были здесь. Видимо, даже не все белобородые были в курсе происходящего с памятью слов. Для собравшихся всё было как обычно: напутствия, пожелания легкого пути, списки с заказами о важных покупках – лица всех выражали беспечный вид.

Такие проводы больше походили на праздник. В отличие от тех редких случаев, когда тат покидал деревню навсегда. Его словно хоронили заживо, потому что понимали: он для них уже чужой. Спустившись с ущелья к водопаду, таких татов трижды проводили через обжигающе-холодный поток воды, после чего они уже не вспоминали, кем были, не вспоминали, что там наверху есть деревня, что там, в деревне они провели всё детство, что они сами сделали выбор и добровольно согласились стереть свою память. Постепенно и из памяти жителей племени исчезали даже самые смутные воспоминания об ушедших навсегда соплеменниках.

Старожилы помнили случаи, когда уже вернувшиеся из города, и, может быть, какое-то время прожившие в деревне до своего пятнадцатилетия, таты осознавали, что их место не в племени хранителей. Они тогда просили совет старейшин в виде исключения отпустить их во внешний мир.

В юном возрасте было очень легко обмануться прелестями внешней жизни. Многие были не в силах устоять перед соблазнами цивилизации людей. Поэтому случаев, когда таты принимали решение не возвращаться в деревню непосредственно во время своего нахождения в городе, было немало. Уходившие в город должны были осознавать, что в их распоряжении только три дня, в течение которых они должны попасть обратно в деревню, чтобы вернуть себе талисман. Тогда память их имени не угаснет в ритуальном костре старейшин.

Яш не помнил своих родителей. Еще в младенчестве он остался на руках одной только бабушки-аникай и деда-Наиба. Куда делись родители он не знал, ему не рассказывали. Может, забыли, может, не хотели травмировать.

Конец веревочной лестницы скинули вниз между водопадом и отвесной скалой. Яш ловко спустился по ней и дернул сигнальный конец веревки – лестницу затянули обратно, наверх. Всё, он остался один на один с внешним миром, где опасность подстерегала тебя больше со стороны алчных и хитрых людей, чем от диких, но предсказуемых зверей.

* * *

Было приятно идти по мягкому ковру из моха и опавшей листвы. Редкие осенние листья, которые еще остались на ветках, слетали медленно вниз. Оставшиеся на зимовку птицы перекликались друг с другом где-то вдалеке. Временами тишину бесшумной поступи нарушал треск веток, оказавшихся под ногой Яша. В лесу было красиво и спокойно. Здесь юноше всё было знакомо и понятно. Он легко мог считывать следы прошедшего недавно этой же тропой кабана или лисицы. По направлению ветра и движению облаков он мог угадать, когда пойдет дождь, но от всех этих знаний ему не становилось легче. Если бы это был очередной поход на ярмарку, как раньше, то всё было бы иначе. А теперь он не знал, что ожидает его там, в поселении людей.

Яш вздрогнул от звонкого крика вороны, слетевшей с макушки ближайшей сосны. Эхо её карканья долго еще отражалось от каменных стен. «Фу, напугала…», – выругался он про себя.

Мысли путались в голове. Страхи, сомнения, вопросы. Яш пытался успокоить себя тем, что переживания старейшин окажутся преувеличенными. Он посетит город, там не заметит ничего необычного, Аксак тем временем найдет причину угасания слов, и они заживут прежней жизнью. Но внутренний голос не давал ему покоя, твердя всю дорогу до реки, что всё намного серьезнее.

Спустя пару часов он спустился к изгибу одного из истоков речки Итиль, которая брала начало где-то высоко в горах. В этом месте она удобно подходила к пологому берегу. Яш подтащил к кромке воды кайму (так они называли маленькую лодку-однодеревку). Он только что освободил её от груды камней и сухого валежника (так они прятали её в специальном тайнике от чужих глаз). Весло, по форме и названию напоминавшее лопату, было целое, трещин по корпусу лодки тоже не было – это дарило слабую надежду на благополучный исход.

Время в пути до ближайшей ярмарки равнялось одному обороту земли вокруг своей оси. Чтобы ночь не застала его на вёслах, Яш решил остаться заночевать и выходить в путь уже рано утром, чтобы до заката следующего дня добраться до места. Благо тайник, в котором хранилась лодка, идеально подходил для укрытия от дождя и диких зверей.

Почему эта мысль не пришла ему раньше в голову? Пришлось обратно тащить лодку к расщелине в камнях, где её прятали, и устраиваться там на ночлег. Разложив мешки на сухой подстилке из листвы и веток, он накрыл себя сверху каймой.

Заснуть долго не удавалось… Угасающие светлячки в янтаре не покидали голову. Растерянность старейшины пугала ещё больше. Он же белобородый! Самый мудрый! Кто если не он должен знать ответы на вопросы?.. Что он – посыльный за товаром – должен увидеть, заметить в городе? Почему именно он? А что, если он не оправдает надежд старейшин? Теряя нить вопросов и блуждая в тупике умозаключений, Яш, наконец, уже глубокой ночью провалился в сон. Но и во сне нескончаемые загадки продолжались. Он блуждал по лесному лабиринту, среди скал, не находя выхода к реке. Вот он нашел какую-то пещеру, тёмную и промозглую, похожую на ту, в которой он сейчас пережидает ночь. В ней лежит такая же лодка дном кверху. Он поднимает её одной рукой: «До чего же она лёгкая!» «К-А-А-А-РР!!!» – кто-то вылетел из-под лодки прямо ему в лицо! Судорожно вскрикнув, Яш вскочил! Больно ударившись головой о корпус лодки уже наяву. Какой тяжелый и страшный сон! Ему никогда раньше не снились КошмАРы. Выспаться не удалось…, а ночь уже уходила в свой закат. Помятый и подавленный, Яш выбрался из укрытия. Пора в путь.

* * *

К концу следующего дня Яш уже плыл по широченной реке, по берегам которой начали попадаться мелкие причалы. Значит, близко поселения людей. Чтобы не терять времени, Яш не делал остановок в тех местах, где обычно посыльные татов делали привалы.

Он плыл, напевая под нос песенку. Настроение улучшилось. Словно вчерашняя встреча с Аксаком была просто одним из эпизодов плохого сна.

Юный тат держал путь к главному городу на этой реке, к городу с самой большой ярмаркой. Он находился за следующим изгибом могучей реки Итиль, там в неё вливался крупный приток, берущий начало где-то на западе. На этом слиянии река превращалась в настоящее море, потому что с одного берега невозможно было разглядеть противоположный.

Помимо увеличившейся волны и смешенного течения Яшу пришлось еще и начать маневрировать между большими и средними ладьями, мелкими плоскодонками и такими же однодеревками, как у него. Он обратил внимание на то, что вместо обычно упорядоченного судоходного движения, на реке царит какой-то бардак: крики, ругань и толчея. Такого раньше он не наблюдал, даже приплывая сюда в такую горячую пору, как осенняя торговля. Менять резко курс направления среди этой сумятицы было еще сложнее, глаза слипались, мышцы задубели. Благо плыть оставалось уже совсем немного, величественные башни и защитные стены береговой линии города уже красовались на левом берегу реки.

Постоялый двор находился сразу за причалом. В полудреме, еле волоча за собою мешки, Яш добрался до него. Он не помнил, как расплатился, вошел в предоставленную комнату и, замертво упав на кушетку, мгновенно уснул.

* * *

За закрытой дверью громко разговаривали двое взрослых мужчин. Их диалог больше походил на спор, временами переходящий в крик. Яш от него и проснулся. Шевелиться не хотелось, руки и поясница всё еще ныли от напряжения. Мешки!? Яш приподнялся, оглянулся – мешки лежали на кушетке рядом с ним. От этого как будто полегчало, и остатки сна, как рукой, сняло.

– Ты меня не понимаешь, –твердил первый голос за дверью.

– Что я должен понимать, когда ты отказываешься освобождать комнату? – вопрошал второй. – Плати вперед за два дня, и комната твоя!

– Да не могу я прямо сейчас, я же говорю, дела! Дай мне время до вечера, и я расплачусь с тобой сполна, – твердил первый голос, казавшийся гораздо старше второго.

– Не моего ума, что у тебя… эти самые, – запнулся второй, видимо, это был хозяин постоялого двора, – … плати сейчас или освобождай. У меня без тебя тоже не в этот…, невворот.

– Невпроворот, – подсказал первый голос.

– Во-во, раз такой вумный, то и денег найдешь, значит, на комнату! – заключил второй и зашагал по скрипучим половицам. Первый тоже, немного погодя, сделал несколько шагов и открыл одну из ближайших дверей. Но затем, резко её захлопнув, помчался обратно за хозяином, крича тому вслед:

– Постой! Послушай, я кое-что придумал! – он с грохотом помчался по лестнице вниз, что-то еще крича вслед ушедшему собеседнику.

Яш присел. Голоса стихли. Надо было поесть и собираться на ярмарку.

* * *

Торговые лавки были выстроены сразу, начиная с верхней пристани. Нижний ярус, который представлял из себя большой настил в виде сколоченных столов, был битком забит рыбой и мясом, которые легко было выгружать через борт пришвартовавшегося судна.

Выше шли прилавки для таких же тяжелых, но в основном сыпучих товаров, которые одновременно нельзя было подвергать влаге, и при этом не было смысла тащить далеко наверх. Дальше уже в форме, привычной взгляду торговой улочки, тянулись ряды мелких и разношёрстных лавочек с товарами на любой вкус.

Одну из лавок, как обычно, занял Яш. В окружении мастеров-ремесленников юноша чувствовал себя комфортно. Таты были искусными ремесленниками. Их гончарная посуда, украшения из янтаря, очень редкая на тот момент бумага, из которой они изготавливали свитки и книги нового образца, ювелирные украшения и посуда – всё считалось по праву уникальными творениями знатоков этого дела. Книги отличались богато украшенными обложками, надежным кожаным переплетом, изящными заголовками и чарующими текстами. Всё это позволяло товарам, разложенным Яшем, с легкостью расходиться на ярмарке за считанные минуты с момента появления в лавке с надписью: «ЛОВЕЦ СЛОВ».

Выспавшийся и сытый, Яш бодрым голосом зазывал проходящих, не намереваясь задерживаться тут больше, чем еще на одну ночь. Вчерашние догадки при маневрировании между ладьями и сегодняшняя сцена спорящих за дверью мужей подкреплялась тем, что он наблюдал в окружающих его людях.

– Ты это… чего мне плетёнку-то худую таку отмерил? Мне во така нужна, как палец мой, видал? – тыча своим мясистым указательным пальцем, выговаривал один их корабельных мужичков торгашу, разместившемуся напротив Яша.

– На каку ткнул, таку и отмерил, – отшучивался тот, не желая менять товар обратно.

– «Каку ткнул, каку ткул», – передразнивал его мужичок. – Глядел я чтоли, каку ты мне в мешок сунул? На кой мне она нужна така худа? Вешаться если токо!

– Вешайся, коль дурень такой! – выкрикнула с хохотом какая-то круглолицая деваха, торговавшая мёдом в лавке поодаль. Отчего все кругом хором захохотали, окончательно сконфузив и корабельщика.

Инвентарь для ремесла, инструменты, веревки, арканы, детали для ремонта были самым дорогим, что продавалось на ярмарке. На медной вывеске напротив было выбито слово «КОРАЛ». Товар этот был дорогой в изготовлении, требовал особых знаний и умения, которыми обычно не делились с посторонними. В подмастерья брали только членов своей семьи, чтобы секреты ремесла не уходили на сторону. Из-за дороговизны производства инструмент был в ограниченном количестве, и не каждый мог себе его позволить.

Подобные споры из-за инструмента были частыми на ярмарках, нередки были и грабежи подобных лавок. В более крупных городах, которые стояли в устье рек и их впадения в моря, смотрящего за порядком так и называли КОРОЛь. Он имел свой хороший кусок хлеба от результата торговли КОРАЛом (инструментом), а в случае нарушений порядка мог и поКОРАть.

Поэтому корабельщик, немало уплатив за «худую» верёвку, чрезмерно расстроился и с поникшей головой пошел прочь.

– Во, балда, – продолжала кричать вслед медовуха уходящему с поникшей головой мужичку – забыл аль, чем замерять-то надо размер надобный?! Даже я, баба не мастеровитая, а скажу тебе, дурень, что… этим мерют…, как его…, тьфу ты! – весь люд по-новой, разом разразился хохотом, потешаясь теперь над девахой, которая сама позабыла нужное слово.

* * *

Городские улицы, прилегающие к базарной площади, были полны народу. Купцы с берегов Океании закупали впрок зерно, меха и соль, щедро осыпая продавцов серебром и золотом. Одинаково комфортно чувствовавшие себя что на морозе, что под палящем солнцем верблюды, груженные тяжелыми тюфяками, неторопливо ступали за своими поводырями. Дети-попрошайки сновали между ног прохожих, порой получая сапогом под зад за навязчивость и наглость.

Среди всего этого пестрого разнообразия Яш научился подмечать ценителей знаний и знатоков слова. Это были, в том числе, арабы, которые выглядели необычно для здешних краёв. Их густая черная борода резко контрастировала с белоснежными зубами и белками глаз. Они, обычно, нисколько не торговались и отчитывали столько динариев, сколько скажешь. Сегодня таких щедрых покупателей было предостаточно, и Яш уже практически распродал весь свой товар.

К соседнему прилавку подошел еще один заморский гость, по обтягивающему наряду, цилиндрической шляпе и трости было легко угадать в нём представителя Океании. Рядом с ним кружил толмач из местных прилипал, который одновременно помогал ему складывать закупленный товар в повозку и переводить продавцам то, что он говорил.

Для Яша слова людей из Океании не были непонятны. В них он легко улавливал схожесть с родным языком. Вот и теперь, когда покупатель в цилиндре закупался впрок товарами, Яш услышал в его речи знакомые слова. Он внимательно вслушивался и мысленно выстраивал между доносившимися словами параллель со словами из языка татов: «buy» – купить и «бай» – богач; «big» – большой и «биг» – большой; «eat» – еда и «ит» – мясо; «sugar» – сахар и «щикар» – сахар; «say» – сказать и «суля» – говори; «name» – имя и «исем» – имя…

Поток его мыслей прервал детский голос. Чумазая девочка проползла под прилавком и дергала его за штанину:

– Дядяш, почитай сказку, – упрашивала она, зная, что «дядя Яш» не сможет отказать, если она часто похлопает ресничками.

– Ишь ты! – деланно серьезно ответил он, сам явно обрадовавшись её визиту. Это была Маруся – дочка той тучной хохотушки, осмеявшей неудачливого мужичка с веревкой. Она непременно проползала под лавку к продавцам так, чтобы того не заметила мать. Особенно она любила, когда кто-нибудь из татов приходил на ярмарку. Её тяга к сказкам согревала душу юному продавцу книг, и он с охотой показывал ей, как пишутся буквы, как их следует произносить и соединять в слоги. Но больше всего она любила, когда дядяш читал ей сам что-нибудь вслух, только чтобы «маманя не дай Боже, не заметила, не то пришибёт и все косы повыдергает!»

Он с любовью открыл книгу и показал ей сперва иллюстрации на развороте, потом заглавные буквы с изящно закрученными узорами и самое ценное: слова, словно нанизанные на ниточку бусинки, собирались в осмысленный текст. Яш посадил Марусю на прилавок и накрыл со спины полупустыми мешками так, чтобы её не заметила мать. Он читал вполголоса, одно слово за другим, предложение за предложением, и с каждым мгновением внимательную слушательницу уносило далеко от этой промозглой погоды, от этой грубой матушки; уносило из сырой и темной землянки на краю города, из этого лживого мира, в котором Маруся жила словно в кошмарном сне.

– Куда опять провалилась эта дряная деваха? – разоралась на весь базар торгашка мёдом. – Как нужна её помощь, так её днём с огнем не сыщешь!

Маруська испуганно шмыгнула под прилавок, напоследок шепнув «Спасибо!» Пригнувшись, побежала окольными путями к матери. Яша поражало, какой чистой и открытой может оставаться душа ребенка при такой жестокости окружающих её людей.

* * *

К его лавке подошел совершенно нетипичный персонаж. Для продажи осталась всего пара книг: одна – Сказка об обезьянках, которые научились людским повадкам, но так в итоге и остались дикими приматами; её придумал некий фантазёр Дариван из Океании; вторая – Сборник древних легенд с картами и их описанием на старинных языках.

– Наконец-то! – заворожено глядя на обложку второй книги, воскликнул подошедши. – Нашел, нашел, – приговаривал он и потянулся рукой к заветной книге.

Яш мигом положил свою руку на книгу и сказал:

– Два золотых, уважаемый.

Цена явно остудила пыл незнакомца. Он оторвал взгляд от притягательной обложки, которую скрыла от него рука продавца, укутанная в рукавицу, и взглянул Яшу недоуменно в глаза.

– Два золотых?!

– Два золотых, – спокойно повторил Яш.

– Это…, возмутительно…, – пытаясь подавить в себе негодование, стал заикаться покупатель. Его взгляд выражал явные признаки одержимости. Худой и высокий, морщинистое лицо со впалыми щеками и редкой растительностью на лице. Яш сразу раскусил его. Это был один из таких горе-искателей, которые в поисках несметных сокровищ, рыскают повсюду в поисках малейшей зацепки и сведений о нахождении места поселения легендарного племени Комани. Одет он был тоже по-заморскому, но не как типичные купцы-эллины. Кожаный плащ до пят и мягкая шляпа с узкими полями, которую в здешних местах в такие холода обычно не носят. На местного горожанина он явно был не похож.

– Я только взглянуть, малец, не откажешь же ты взрослому дяде посмотреть на красивые картинки, – пытаясь одурачить малолетнего продавца, нараспев заговорил искатель.

– Платите – и книга ваша, – непоколебимо стоял на своём Яш, – а смотреть картинки – это не ко мне.

– Ишь каков! – воскликнул покупатель. – Со старшими как разговаривает, а? – пытаясь пристыдить продавца, он оглянулся по сторонам в поисках поддержки, но всем вокруг было не до их разговора. Мало ли на базаре подобных споров, когда один просит сбить цену, а второй – выручить за товар как можно больше.

«Да это же тот самый постоялец!» – осенило Яша. Тот, который сегодня утром разбудил его своим спором с хозяином гостевого дома. Как только он повысил тон, Яш сразу узнал его по голосу. «Странный тип…», – решил для себя Яш и стал собирать остатки товара со стола.

Но тут неожиданно незнакомец вынул из кармана один золотой и показал его Яшу. Поближе наклонившись к его уху, он, перегнувшись через весь прилавок, уже совершено другим тоном решил заново попробовать удачу:

– Вот всё, что у меня есть. И я готов отдать последний золотой за эту книгу. Неужели ты мне откажешь в этом? А впридачу к деньгам я тебе дам ещё… один очень важный совет! Если ты его выслушаешь, то сможешь торговать своим товаром в десятки раз выгоднее! – искатель, не двигаясь с места, нетерпеливо сверлил взглядом Яша и ждал ответа. Его несимметрично посаженные глаза были вдобавок и разного цвета: один – зеленый, а второй – карий. – Ну…? По рукам?

Представителям племени тат не было особого дела до увеличения прибыли, и они никогда не торговались до последней деньги («танги» на языке тат) за свой товар. В данном случае Яша пугала одержимость продавца книгой, в которой, по существу, не было ничего особенного, кроме пересказа всем давно известных легенд и карт с ошибочным нанесением топонимов. Он поскорее хотел отвязаться от этого неприятного типа и поэтому согласился на его условия.

Незнакомец облегченно вздохнул, совершив, наконец, заветный обмен.

– Верный выбор, юноша! Мои рекомендации еще никому не навредили! – Горделиво нахваливал себя новоявленный обладатель книги. – Вот, к примеру вывеска ваша «Ловец слов», она совершено не обращает на себя внимание… надо придумать новое название! Например, «VENATOR AD VERBUM!» и написать его непременно заморскими символами, тогда и покупателей богатеньких прибавится.

Яш тем временем, особо не слушая навязчивого незнакомца, складывал сумку-мешок. Услышав уродливые, совершено незнакомые слова, он переспросил: «что вы сказали?».

– VENATOR AD VERBUM! – Как некий хвалебный девиз торжественно повторил искатель.

Нет, Яш не ошибся… Он точно не знает этого языка, и это его напугало. Нет, не потому что он кичился тем, что таты по своей природе были полиглотами, раз хранили память слов мира, из которых и состояли все языки на планете. Причина была в другом. Он пугался искусственной природы этих слов. Все рожденное искусственным образом не может принести добрых плодов.

Из рассказов бабушки-аникай он помнил, что после очередного «вздоха» Земли наступил всемирный потоп, после которого таты осознали необходимость миссии в сохранении памяти слов. В последующие времена люди уже сами навлекли на себя новое наказание. В период расцвета самого богатого города на земле они в порыве жадности и алчности отказались от единого языка, который объединял их в созидании и творчестве. Главы семейств возжелали больше власти своим племенам. Они стали придумывать отдельные языки, каждый для своего рода. Отступив от своих общих корней, жители города погрузились в череду споров, распрей и войн, порождённых непониманием друг друга и ненавистью к ближнему.

Таты и тогда сыграли свою ключевую роль хранителей, собрав в лоне своих хранилищ воспоминания о словах общего языка. Того самого первородного языка, на котором и продолжали говорить сами хранители.

Яшу было ясно одно: он не знал языка, на котором произнес сейчас слова покупатель. Значит, он имеет такую же искусственную природу, как те, что привели к раздору между людьми прошлого и вымиранию первородного языка.

Всем своим видом показывая, что не намерен продолжать разговор, Яш протянул искателю руку для прощания. Искатель, даже не думая прекращать свою красноречивую тираду, воспринял этот жест иначе и, тоже пожав руку Яша двукратных рукопожатием, представился: «Корвин! Очень приятно! Не стоит благодарности!»

Яш замешкался и, растерявшись, неуверенно выдавил:

– Я… Яков…, мне… мне пора.

Он выдернул свою руку из двух рук Корвина и, сухо попрощавшись, помчался к постоялому двору.

Корвин остался у прилавка, жадно листая страницы выгодно приобретенного товара. Он чувствовал, золото где-то рядом! Теперь он не упустит своего шанса. Он не упустит из виду этого юношу…

* * *

Яш практически бежал, чтобы поскорее забрать свои вещи и отправиться в обратный путь. Он был поглощён страхами и догадками от знакомства с таинственным покупателем. «Может, я зря себя накручиваю? Мало ли выдумщиков-шарлатанов? Наверно, это просто совпадение», – пробовал успокоить себя Яш. Но душа явно не была на месте, и чутьё подсказывало ему, что не всё тут так безобидно. Ему надо просто скорее вернуться в деревню, рассказать обо всём Аксаку, и тот уже сам во всём разберется.

Увлеченный своими мыслями Яш чуть было не пробежал мимо постоялого двора. Дело в том, что прежней вывески там не оказалось, а вместо невзрачной дощечки теперь над входом красовалась выкрашенная свежими яркими красками надпись «DEVERSORIUM».

«Какой такой DEVERSORIUM?» – не понял Яш, вылупившись на надпись. Утром её еще не было. Что за непонятные слова и заморские буквы? Он поднялся на крыльцо и, войдя в дом, встретил на первом этаже хозяина, оформлявшего новых постояльцев, судя по одежде – заграничных гостей.