Миссия «Лучшая подруга»
Посвящается Коринне, моей настоящей любви и лучшему другу
Ошибки в воспитании Пандекраски Пампернеллы
Пандекраска Пампернелла стояла на большом пальце левой ноги и пыталась удержать равновесие. Она знала, что нельзя смотреть вниз, ведь прямо под ней, на расстоянии двухсот метров, словно гигантский ковёр с рисунком из лесов и рек, расстилалась Флоринская долина. Долину рассекали луга и ущелья, а в самом её центре под кустом притаился кролик. Было там и чудесное озеро, которое так и манило скинуть одежду и искупаться. Но Пандекраску Пампернеллу не интересовали ни прекрасный пейзаж, ни кролик. И уж тем более она не собиралась купаться в озере.
Её заботило совсем другое.
Наша героиня балансировала на узкой балконной балюстраде на четвёртом этаже Флоринского замка, вытянув вверх правую руку – казалось, она пытается почесать животик солнцу. В этой позе она немного напоминала статую Свободы в Нью-Йорке – с той разницей, что статуя Свободы носит викторианский начёс, а у Пандекраски Пампернеллы на голове был стильный гладкий пучок. Но главное отличие между статуей и героиней состояло в том, что в руке у Пампернеллы Пандекраски не было факела: вместо этого на кончике её пальца сидел сокол.
Птица эта давно оставила попытки понять, что она вообще здесь забыла. Всем своим видом сокол демонстрировал, что предпочёл бы оказаться в любом другом месте – ему уже порядочно надоело сидеть на кончике пальца. Сокол слегка покачивался: не так-то просто цепляться когтями за маленький палец, каковым, впрочем, и должна обладать одиннадцатилетняя девочка (если она, конечно, не баскетболистка).
– Смотри не упади! – крикнула королева Флоринского замка (она не любила, когда её называли мамой). Голос королевы всегда звучал так, будто она только что опоздала на поезд.
– Смотри не упади к нам на стол! – крикнул вслед за ней король Флоринского замка (он не любил, когда его называли папой). Голос короля всегда звучал раздражённо, как будто в его чашке закончился кофе, а слуги́, который мог бы её наполнить, рядом не оказалось.
– Эта глупая птица совсем разжирела, – проворчала Пандекраска Пампернелла (хотя она и была принцессой, ей тоже совсем не нравилось, когда её так называли). Она говорила себе под нос, однако сокол услышал оскорбление и обиженно покосился на хозяйку. Он давно начал чувствовать, что его разлюбили. А разве есть что-нибудь хуже угасшей любви?
В защиту нашей героини стоит отметить, что сокол и впрямь растолстел – такова судьба всякого хищника, которому больше не нужно добывать пищу самостоятельно. Вот уже несколько месяцев Пандекраска Пампернелла пыталась дрессировать питомца, и всё это время сокол мечтал лишь вновь оказаться в клетке и поклёвывать мышей, которых клал перед его клювом слуга. Однако вместо этого приходилось каждое утро усаживаться к Пандекраске Пампернелле на кончик пальца и выслушивать, какие трюки он должен выполнить:
– Подними-ка левое крыло! Запрокинь голову и покричи! Потрись клювом о мою руку!
До сих пор сокол послушно выполнял все команды – поднимал крыло, кричал и тёрся клювом о руку хозяйки, словно довольный котёнок. Но от внезапного оскорбления пёрышки на голове его вздыбились, и он решил, что пора взбунтоваться.
И вот сокол клюнул нашу героиню за палец.
Звучит безобидно, но на деле ничуть. Это была подлинная месть, достойная растолстевшего сокола. Пандекраска Пампернелла зашипела; на пальце её выступила капелька крови и, сбежав вниз, закатилась красной жемчужиной в ладонь. Не дожидаясь реакции хозяйки, сокол расправил крылья и умчал в сторону своей клетки.
В этот самый момент произошло необычайное событие: стоило соколу упорхнуть с пальца, как наша героиня закачалась, будто травинка на ветру, и начала терять равновесие. Случилось то, что непременно случается, если стоять на узкой балюстраде, опираясь на большой палец левой ноги. Пандекраска Пампернелла пошатнулась назад, потом вперёд, и наконец неумолимая сила тяжести утянула девочку вниз. Не в силах сопротивляться, наша героиня с беззвучным криком полетела туда, где простиралась долина.
В любой другой истории король немедленно вскочил бы с места и бросился спасать дочь. Ведь как иначе поступать храбрым отцам, которые любят своих детей и готовы ради них на всё?
К несчастью, король восседал этажом ниже за роскошно накрытым столом и вкушал один из двух круассанов, которые ему каждое утро доставляли из далёкой кондитерской «У Анри». Король скорее сам бы спрыгнул с балкона, чем оставил на тарелке хоть один несъеденный круассан.
Нет, на его помощь рассчитывать не приходилось.
А как насчёт королевы?
В любой другой истории королева немедленно вскочила бы с места и поспешила на помощь дочери. Ведь как иначе поступать любящей матери, которая родила единственного ребёнка и не собирается заводить другого ему на замену?
В случае королевы помехой были не круассаны – Её Высочество вообще никогда не завтракала и не обедала, да и на ужин не притрагивалась даже к листу салата. Она питалась солнцем, к которому тянулась, словно цветок, каждую свободную минуту. «Вот сумасшедшая, да ещё, небось, и кошмарно тощая!» – вероятно, подумали вы. Что ж, ваше право, однако на самом деле всё обстояло совсем не так. Королева питалась исключительно солнечным светом и лимонной водой со льдом с тех самых пор, как родилась наша героиня, – вот уже одиннадцать лет. И всё-таки с каждым днём становилась лишь краше.
Бог знает, как это ей удавалось!
Но даже без круассанов от королевы не приходилось ждать помощи, потому как она восседала рядом с королём на террасе, потягивала лимонную воду и с удивлением наблюдала за акробатическими трюками дочери. Она лишь сделала то, что хорошо умеют любящие матери, – поставила стакан на стол, в ужасе прикрыла глаза ладонью и воскликнула:
– Ой-ой-ой!
А наша героиня продолжила лететь вниз.
Здесь кончается наша история о короткой, но полной драматизма жизни одиннадцатилетней девочки, которая с рождения каждый день носила новую причёску, умела ездить верхом, фехтовать и жонглировать одной рукой, ходила под парусом без спасательного жилета и во время шахматной партии просила завязывать ей глаза, чтобы дать шанс противнику. Вряд ли в мире было хоть что-то, чего Пандекраска Пампернелла не повидала. Она трижды посетила церемонию вручения «Оскара», ей посвятил коллекцию известный модельер Гальяно, а в магазинах продавался телефон, который включался, только если четыре раза подряд назвать имя Пандекраски Пампернеллы (и, будьте любезны, с французским акцентом).
Все эти радости жизни не производили на нашу героиню особого впечатления. Её вообще мало что впечатляло. Пожалуй, только хороший эспрессо.
Горячий эспрессо без молока и без сахара был её любимым напитком. Никакой другой кофе наша героиня не жаловала. Мяса она не ела, да и при виде рыбы морщила нос, зато питала слабость к батату и не могла пройти мимо шоколадного пудинга, не обмакнув в него палец. У неё ещё никогда не было подруги – ни в жизни, ни даже в интернете, – слишком уж она была избирательна. Зато имелась заклятая врагиня, упоминать которую, впрочем, нам не дозволено. Всегда и везде героиню сопровождал телохранитель, носивший звучное имя Сянь Сянь Юй и до того ненавидевший подниматься по лестницам, что все лестницы немедленно выпрямлялись при его приближении. В этот самый момент телохранитель стоял во дворе перед замком и, запрокинув голову, смотрел, как падает его госпожа.
Он тоже ничем не мог ей помочь.
В сущности, с самого рождения Пандекраске Пампернелле везло больше, чем кому-либо ещё. Потому-то она ни на секунду не допускала мысли, будто может умереть так внезапно. И тем не менее наша история на этом должна окончиться, как и любая другая.
«Ну уж нет!» – подумала Пандекраска Пампернелла, пролетая мимо королевской четы и слуг, которые стройным рядом стояли возле накрытого стола, готовые исполнить все желания господ. Даже если эти желания неисполнимы.
– Ловите её! – крикнул слугам король.
– Сделайте что-нибудь! – воскликнула королева.
Слуги вскочили, вытянув перед собой руки, но, разумеется, было уже слишком поздно – Пандекраска Пампернелла спланировала мимо них в долину. Долина эта, хотя до сих пор они с нашей героиней находились в самых дружеских отношениях, теперь стала для девочки злейшим врагом, ведь, кроме уютных лугов и маленького озера, она состояла также из валунов, острых скал и пней, налетев на которые с высоты двухсот метров, можно разбиться на мелкие кусочки.
Хоть героиня и не догадывалась, чем закончится это падение, она точно знала, что не собирается умирать так внезапно.
«Ещё рановато», – подумала она.
Поскольку мы не можем завершить повествование прямо сейчас, расскажем, что происходило с нашей героиней во время её свободного падения.
Она продолжала падать. Падала, падала, падала.
Врезалась в ветку, в другую, пролетела между ёлками. Так сильно ободрала нос о скалу, что её глаза даже начали косить. От одного дерева она оттолкнулась вправо, от другого – влево, напугала уже знакомого читателю кролика, так что тот широко раскрыл глаза и оставил на земле несколько горошин, а потом упал набок и притворился мёртвым.
Ещё через восемьдесят метров падение вдруг прекратилось. Пандекраска Пампернелла приземлилась на соломенную подушку, которую ежедневно готовила прислуга, чтобы обеспечить госпоже мягкую посадку. Радостно взвизгнув, наша героиня спружинила и снова упала в сено в двадцати метрах, после чего съехала на попе до озера и остановилась прямо перед деревянным домиком.
Там-то она и лежала теперь немного помятая и проверяла, не испортилась ли причёска. Потом встала и отряхнула джинсы от сена.
– Всё это начинает надоедать, – громко заявила она, поглядывая на небо, как будто увидела в вышине сокола. Но сокол был неглуп: он, разумеется, давным-давно сидел в клетке и делал вид, словно ничего не произошло. Пандекраска Пампернелла сжала руку в кулак и потрясла им в воздухе, после чего послышался раскат грома. Наша героиня, довольная собой, опустила руку.
Но она ещё не сполна выразила возмущение.
Взволнованная, она торопливо ступила на мостик, на дальнем конце которого сидел человек. Услышав её шаги, тот поднял голову от блокнота. Ноги человека болтались в воде, и был это не кто иной, как ваш покорный слуга. Поправив очки, я поинтересовался, когда же Пампернелле Пандекраске наскучит дрессировать своего глупого сокола.
– В который раз ты уже пытаешься?
Пандекраска Пампернелла начала считать на пальцах. Это заняло у неё пару минут.
– В восемьдесят третий, – наконец ответила она и бросила взгляд на блокнот, где я фиксировал всё, что случалось с нашей героиней, поскольку был её официальным биографом и сопровождал её со второго года жизни.
«Не может быть! Ни у кого в два года не бывает биографа!» – должно быть, воскликнете вы.
Ваше право усомниться, ведь вы не знакомы с Пандекраской Пампернеллой. Но стоит этой девочке чего-нибудь захотеть, как её желание осуществляется. Говорить она научилась в два года, и третьей произнесённой ею фразой стало требование личного биографа.
Первая фраза звучала так: «Ну наконец-то!»
Второй стал вопрос: «Почему у меня до сих пор нет лошади?»
Подав голос в третий раз, она объявила: «Хочу, чтобы кто-то записывал всё, что я думаю и делаю. Он может со мной не любезничать, но лучше пусть постарается. Хочу… – тут Пандекраска Пампернелла немного помедлила, вспоминая нужное слово, – личного биографа, и побыстрее!»
Так в этой истории появился я.
Меня зовут Доминго Иглесиас де Сакраменто, но Пандекраска Пампернелла называет меня Дон Плуто, поэтому для всех и вся я Дон Плуто, официальный биограф Её Высочества, которая прямо сейчас заглянула мне через плечо и прочла, что я записал. Указав на одну из строчек, она заявила:
– Это неправда.
Я перечитал фразу:
«Пандекраска Пампернелла зашипела».
– Почему же неправда? – спросил я.
– Ты не мог меня слышать.
– Зато я всё видел! – ответил я, поглаживая подзорную трубу, которая лежала на мостике. Без этой трубы я никогда не выходил из дома. Пандекраска Пампернелла уже четыре месяца пыталась дрессировать сокола, и каждое утро я сидел здесь, наблюдая за падениями Её Высочества, как наблюдают за малышом, который учится ходить. Без подзорной трубы было бы далеко не так увлекательно.
– Это не шипение! – сказала Пандекраска Пампернелла.
– А что же?
– Звук возмущения.
– Изобрази-ка мне звук возмущения.
Пандекраска Пампернелла выполнила просьбу.
– Похоже на шипение, – заметил я.
– Нисколечко! Хочешь, я прошиплю?
Я кивнул.
Пандекраска Пампернелла прошипела.
– Вот как звучит шипение, – сказала она.
– А теперь изобрази звук возмущения, – снова попросил я.
Пандекраска Пампернелла повторила.
Получилось точь-в-точь как шипение.
Я биограф и дипломат. Однако далеко не дурак.
– Ага, вижу разницу, – сказал я.
– Ты врёшь! – воскликнула героиня.
– Я твой биограф, – напомнил я. – Я не могу врать.
Пандекраска Пампернелла осталась довольна ответом и продолжила листать мои записи.
– А ты не хочешь написать о том, как мы встретились с профессором Мосс?
Я кивнул, поскольку давно планировал это сделать. Правда, мне мешало одно обстоятельство.
– Меня не было на твоих крестинах.
– И что? – не поняла Пандекраска Пампернелла.
– Может быть, эту историю ты расскажешь сама? – предложил я.
Пандекраске Пампернелле идея не пришлась по душе.
– Я главная героиня, – ответила она. – Не могу же я рассказывать про саму себя. Глупость какая-то.
– Всё случается в первый раз, – заметил я. – Подумай об этом.
Пандекраска Пампернелла склонила голову набок и целую минуту размышляла.
– Ни за что на свете, – ответила она и была такова.
Из личных хроник Пандекраски Пампернеллы
Наконец-то! Пришло время и мне кое-что написать о себе. Ведь нет ничего ужаснее, чем героиня, которая вечно молчит. Ну разве что героиня, которую зовут Пандекраска Пампернелла и которая болтает без умолку.
Но я не такая.
Поскольку в последнее время я получила от вас много электронных писем с одним и тем же вопросом, отвечу на него прямо сейчас, чтобы вы успокоились. Я понятия не имею, откуда взялось моё имя. Королева говорит, что оно ей приснилось. Король утверждает, что вычитал его в книге и ещё неделю учился выговаривать.
Кого-то зовут Петером или Люси, кого-то – Урсулой или Германом. Моё имя отражает мою суть: я девочка, которая знает, чего хочет.
Бывает, я спотыкаюсь.
Порой нетвёрдо стою на ногах.
Но в остальное время я уверенно шагаю по жизни.
В этом вся я.
И если вас удивило, что я взялась рассказывать эту историю, хотя и не собиралась, то объясняю: я записываю всё это, потому что с недавних пор в мою жизнь вторгся злой рок.
Иными словами, большая беда.
С тех пор я уже не шагаю вперёд так уверенно, а скорее бреду, немного шатаясь. Моя крёстная говорит, что любое несчастье можно прогнать, если описать его словами. Поэтому я записываю то, что со мной произошло, в надежде остановить беду. Моя жизнь не должна подчиниться злому року. И чтобы этого не произошло, мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, поддержите меня. Если, прочитав книгу, вы найдёте какой-то выход, позвоните или напишите мне и расскажите, что бы сделали на моём месте. Ведь скоро мне нужно будет принять решение, а я совершенно не представляю, как поступить.
Но сначала я расскажу, как обрела крёстную.
Во время моих крестин в соборе Святого Петра профессор Цаца Мосс сидела в седьмом ряду, едва не задыхаясь. В соборе в тот четверг были заняты все места до единого. Ещё на рассвете в очереди перед входом собралось более шестидесяти тысяч человек, и теперь они теснились на скамьях и табуретах. Люди прижимались к стенам и колоннам, обмахиваясь от духоты, и ожидали появления королевской четы. Повсюду были установлены экраны, телевизионные камеры снимали каждый уголок, а через динамики, будто ангельские голоса, разносились песнопения. Профессор плохо переносила шум. Она заткнула уши обрывками бумажных платочков и напоминала пациента стоматолога, который ждёт, когда же подействует анестезия.
Я ещё не знала, кто такая профессор Мосс.
Наконец в собор вошла королевская чета, которую гости встретили аплодисментами и радостными возгласами. Король сиял, на лице королевы играла широкая улыбка, а я лежала у неё на руках и не понимала, с чего все так суетятся. Никто не объяснил мне, в чём смысл крестин, пришлось догадываться самой – и вся эта затея казалась мне глупой. Но разве я что-то смыслила? Мне было всего два, я ещё носила подгузники и до того момента не проронила ни слова. Я была словно бутылка с запечатанным горлышком. Тем не менее при виде меня половина присутствующих зарыдала, а другая принялась охать и ахать.
Я огляделась по сторонам.
Кроме профессора Мосс, не было никого, кто бы не перекрестился. Поэтому я сразу обратила на неё внимание. Она сидела в седьмом ряду с отсутствующим видом. Лоб её был нахмурен, из ушей, как сорняки, торчали обрывки платочков. Она единственная не стала выворачивать шею, когда Папа Римский поприветствовал королевскую чету и подошёл к алтарю. Гости успокоились. Музыка стихла. Собор Святого Петра погрузился в бархатную тишину, и Папа Римский приступил к делу.
Меня крестили.
Когда Папа Римский ухватил меня под мышки и поднял в воздух, словно трофей, толпа снова заволновалась. Все затопали, замахали руками. В ту же минуту из углов выпустили белых голубей, и они взлетели к высоким сводам собора. Хлопанье крыльев походило на шум прибоя, и Папа громко рассмеялся – ни дать ни взять моряк в рясе, который радуется, что снова обрёл твёрдую почву под ногами. По крайней мере, таким я увидела его, глядя сверху вниз. Папа, судя по всему, не собирался меня опускать. Вскоре мне надоело висеть в воздухе. Я немного посучила ногами, громко всплакнула и стала искать, к кому бы обратиться за помощью.
И тут произошло вот что.
Профессор Мосс посмотрела мне прямо в глаза.
– Стоп!
Слово гулко, как пушечный выстрел, прокатилось по всему собору Святого Петра. Гости вздрогнули, а Папа Римский от неожиданности чуть меня не уронил. Несколько голубей в панике врезались в окно и дождём посыпались на толпу, но никого это не смутило – зрители не сводили глаз с женщины, что поднялась с церковной скамьи. Камеры тоже развернулись в её сторону, и на всех экранах высветилось изображение профессора Цацы Мосс, которая вытаскивала из ушей обрывки бумажных платочков.
Опишу вам профессора Мосс: ростом метр восемьдесят девять сантиметров, она напоминала лиану, которую не перерубит даже мачете. Коротко подстриженные волосы едва прикрывали затылок. Одежду ей шила портниха в Ницце, обувь изготовил сапожник из Бремена, а духи она смешивала себе сама. Профессор Мосс была оригинальна с головы до пят и до того импозантна, что некоторые мужчины при виде неё съёживались на пару сантиметров.
К тому времени профессор Мосс уже достигла немалого: в двадцать лет она получила Нобелевскую премию по астрофизике, в тридцать с небольшим строила деревни для беженцев и организовала революцию. Ещё не достигнув сорока, она писала книги о климатическом кризисе, экзотических ночных мотыльках и Великом шёлковом пути. Она прыгала с вертолётов без парашюта и дважды завтракала на вершине горы Эверест. Неугомонная, как колибри, она без устали наслаждалась жизнью. Никто не смел говорить ей нет, и никто не смел ей указывать.
Конечно, были и исключения.
К примеру, профессор Мосс предпочла бы не ездить в Рим на мои крестины. Но флоринская королева была её доброй подругой и настояла на этом.
Если бы профессор Мосс не поддалась на уговоры, неизвестно, где бы сейчас была я.
Итак, во время крестин Цаца Мосс в дурном расположении духа сидела в седьмом ряду, хотя для неё приготовили место поближе. Она хотела переждать крестины и сразу же вернуться домой, не привлекая внимания. Но тут Папа Римский поднял меня в воздух, голуби взлетели ввысь, и госпожа профессор встретилась взглядом со мной.
– Стоп! – снова крикнула она.
– Цаца, друг мой, – вмешалась королева, – что происходит?
– Я всё сделаю!
С этими словами профессор Мосс пробралась через ряд скамеек и зашагала сквозь толпу прямиком к алтарю.
– Я сама всё сделаю! – повторила она.
– Что именно ты сделаешь? – спросил король. В его голосе звучало лёгкое волнение, ведь он терпеть не мог, когда что-то шло не по плану.
– Я буду крёстной ребёнка, – объявила Цаца Мосс.
По толпе пробежал шёпот. Все взгляды обратились к княгине Монако, которая стояла рядом с королевской четой и с потерянным видом теребила жемчужное ожерелье. Княгиня уже заметила, что к ней идёт профессор Мосс, и больше всего на свете хотела удрать. Но это было ниже её достоинства, поэтому она только пролепетала:
– Но… это же я… должна была… стать крёстной…
Шведский принц Микаэль, стоявший рядом с княгиней, тоже смог лишь промямлить:
– Да… а я должен был…
– Глупости! – перебила профессор Мосс, и оба замолкли. – Садитесь на места. Я всё беру на себя.
И хотя в её голосе слышалось удовлетворение, профессор Мосс была не вполне довольна своим выступлением.
– Дайте мне её! – сказала она, шагнув к Папе Римскому, который по-прежнему крепко держал меня, хоть наконец и опустил. Папа не собирался меня никому отдавать. Он отвернулся, чтобы профессор Мосс меня не достала.
– Даже не думайте, Цаца Мосс! – громко предупредил он. – Я Папа Римский!
И тут я закричала. Не потому, что мне что-то было нужно. Просто показалось, что настал момент и мне что-то предпринять. Кроме того, я хотела, чтобы профессор Мосс меня забрала. С первого взгляда я поняла: мы созданы друг для друга.
Цаца Мосс молниеносно отреагировала на плач, ведь она, как ни крути, была гениальна. Она сделала то, что позволено только гениям, – прыгнула вперёд и оттолкнула Папу в сторону, словно игрок в регби, который стремится заполучить мяч. Папа был готов ко многому, но такого явно не ожидал. Потеряв равновесие, он выпустил меня из рук. Профессор Мосс на это и рассчитывала. Мгновенно прикинув угол моего падения, она опустилась на одно колено и вытянула руки вперёд, так что я надёжно приземлилась в её объятия.
Я перестала плакать и заикала.
Гости затаили дыхание.
Профессор Мосс поднялась на ноги.
Мы смотрели друг на друга, и в моих глазах заиграли искорки. Зашевелив маленькими губами, я ясно и отчётливо произнесла первые слова в своей жизни:
– Ну наконец-то.
Толпа разразилась восторженными возгласами.
Так профессор Мосс стала моей крёстной, а я – её крестницей.
После этого состоялся торжественный обед, на который были приглашены две тысячи избранных гостей. Они поздравляли королевскую чету, фотографировались с Папой Римским и выкладывали так много моих снимков, что по всему миру на некоторое время завис интернет.
Но я ничего этого не замечала. С тех пор как госпожа профессор поймала меня, я сидела, прижавшись к её груди, довольная, как никогда прежде.
Держа меня на руках, профессор Мосс переходила от стола к столу. Она нашёптывала мне, кто где сидит и кто о чём говорит. Это был мой первый урок, и нельзя было упустить ни одного её слова. Во время этого обхода я приняла решение произнести свою вторую фразу. Один коневод из Бразилии беседовал с коневодом из Нижней Саксонии, и прямо в разгаре их беседы я подняла голову и спросила:
– Почему у меня до сих пор нет лошади?
Будто устав от произнесённых слов, я закрыла глаза, снова приклонила голову к плечу профессора Мосс и уснула.
На следующее утро на королевском дворе стояли две лошади.
Первая – белая лузитанская – носила кличку Снежинка. Вторая – чёрный жеребец арабской чистокровной породы – была похожа на разлитую нефть, поэтому я назвала её Пятнышком.
После того как я закончила утренний туалет, а мои волосы уложили в причёску, я выскользнула на улицу, подтащила и поставила между лошадьми скамеечку, а затем забралась на неё. Одновременно потрепав по холке и Снежинку, и Пятнышко, я направилась к королевской чете. Как и каждое утро, она завтракала на террасе на первом этаже замка. Король намазывал масло на круассан, а королева потягивала лимонную воду и листала журнал. И тогда, в великолепном сиянии солнца, с видом на Флоринскую долину и под ржание лошадей вдалеке, я решила произнести свою третью фразу в жизни:
– А теперь я хочу, чтобы кто-то записывал всё, что я думаю и делаю. – Он может со мной не любезничать, но лучше пусть постарается. Хочу…
На этом я замолчала и нахмурила крошечный лобик, потому что никак не могла подобрать подходящее слово. Напомню, мне было всего два года. Мой лексикон не отличался богатством. Потребовалось некоторое время. Королева терпеливо ждала. Король попросил слугу принести ему эспрессо, королева выловила из стакана лимонную косточку и завернула её в салфетку. И тут я вспомнила нужное слово.
– …Личного биографа! – сказала я. – И побыстрее!
Как профессор Мосс нашла биографа для Пандекраски Пампернеллы
Третья фраза, произнесённая Пандекраской Пампернеллой, вызвала в замке немалое волнение. Король с королевой понятия не имели, где можно быстро разыскать биографа. Они обратились к моей новоиспечённой крёстной, которая не раздумывая взяла эту задачу на себя.
– А зачем ещё нужны крёстные? – пожала плечами она.
Поиски биографа заняли две недели. Цаца Мосс проявила столько усердия, будто хотела получить ещё одну Нобелевскую премию. Чтобы обеспечить своей крестнице достойного биографа, профессор Мосс ознакомилась со всеми историками и историографами нашего времени. Она читала их статьи и смотрела выступления на Youtube.
И наконец сделала выбор.
Телеграмма пришла, когда я читал лекцию о Византийской империи перед двумя сотнями студентов в Оксфордском университете. Почтальон вошёл без стука и зашагал прямиком через лекционный зал, будто это самое обычное дело. Слегка поклонившись, он вручил мне телеграмму. Потом сложил руки за спиной и принялся выжидающе смотреть на меня. Я увидел на его груди королевскую эмблему и вышитое под ней имя – Бобби Би. Стоял он с прямой осанкой, что как бы подчёркивало серьёзность происходящего.
Телеграмма гласила, что флоринская королевская чета просит меня оказать услуги биографа для их дочери. Мне следует сложить полномочия в университете и помахать на прощание своей прежней жизни.
Там так и было написано: «помахать на прощание».
В обычной ситуации я бы посмеялся над подобным предложением, но в следующей строчке значилась сумма, которой мне хватило бы на двадцать жизней. Поэтому смеяться я не стал, а, напротив, немного побледнел от благоговения, увидев под телеграммой подпись Цацы Мосс.
В постскриптуме профессор сообщала, что у меня есть шестьдесят секунд на раздумья.
Бобби Би извлёк из кармана пиджака секундомер и нажал на кнопку. Послышалось тиканье, как будто вот-вот взорвётся бомба.
И хотя никто из студентов не понимал, что происходит за кафедрой, все затаили дыхание.
Целой минуты мне не потребовалось – я кивнул уже через пять секунд. Бобби Би сказал, что я должен выразить своё согласие вслух, иначе оно считается недействительным. Тогда я громко и отчётливо произнёс несколько слов, после которых напряжение в зале ослабло, а кое-кто из студентов начал хихикать.
– Желаю стать биографом Её Высочества Пандекраски Пампернеллы.
Бобби Би одобрительно кивнул.
Десять минут спустя я сидел в частном самолёте и потягивал шампанское из фужера, а моя жизнь изменилась бесповоротно.
Из личных хроник Пандекраски Пампернеллы
Теперь позвольте рассказать вам о том, как я приняла три первых важных решения. Вот каким было первое: я отказалась носить корону.
– Никакую корону я не надену, – отрезала я.
Прошло четыре дня с тех пор, как мы вернулись из Рима. А значит, я уже четыре дня умела говорить и могла наконец-то высказывать своё мнение. Мы обедали, и я горела от возмущения.
Королевской чете подали ножку ягнёнка со спаржей, мне – пакору[1] с арахисовым соусом. Будь моя воля, я бы питалась исключительно пельменями и макаронами и время от времени съедала бы ризотто. Один из слуг положил возле моей тарелки корону принцессы. Королева думала, что я буду рада её носить. Но меня эта перспектива совсем не воодушевляла. Я восседала на двух бархатных подушечках, скрестив руки, – принцесса, которая не желает носить корону. Король попросил меня расплести руки: по его мнению, в этой позе я была похожа на брецель. Я постаралась поменьше напоминать брецель.
– Солнышко, почему же ты не хочешь носить корону? – спросила королева.
Я чуть не фыркнула.
– Из-за моей причёски, разумеется! – ответила я.
Король с королевой взглянули на меня так, словно впервые заметили, что у меня растут волосы.
– Тебе же всего два года, – напомнил король. – Ты ростом меньше метра.
– А при чём тут мой рост? – не поняла я.
– Король хочет сказать, что в твоём возрасте ещё рано задумываться о причёсках, – объяснила королева. – И потом, корона наоборот подчеркнёт причёску.
– И сделает тебя выше, – добавил король.
Я покачала головой. Король с королевой меня решительно не понимали.
– Меня устраивает мой рост, – ответила я, – а мою причёску не нужно ничем подчёркивать. Она такая, какая есть.
Чтобы вы не удивлялись, я поясню: с первых дней жизни я приобрела привычки, которые вызывали неодобрение у королевской четы.
Например, моя манера есть спагетти.
Или звуки, которые я издаю, когда открываю банку с вареньем.
Или то, как в минуту сосредоточенности из уголка моего рта любопытно выглядывает кончик языка.
Или моя причёска.
Всё началось с моего рождения – по крайней мере, так мне рассказывали. Меня произвели на свет, искупали и запеленали. До тех пор всё шло хорошо. Мне дали материнского молока, я в первый раз срыгнула. Тоже никаких сложностей. Но потом я впервые заснула, а когда проснулась, то внезапно так громко закричала, что полроддома вынуждены были заткнуть себе уши.
Это привело всех в растерянность.
Королева попыталась снова накормить меня молоком, я её оттолкнула и продолжила кричать. Король строил мне рожицы, хлопал в ладоши и ходил по палате колесом. Все было тщетно. Я кричала не переставая. Лишь когда к кроватке подошла одна из медсестёр и погладила меня по редким волосикам, поправляя причёску, я вдруг умолкла и улыбнулась, обнажив тогда ещё беззубый рот.
С этого момента начался ежеутренний ритуал, о выполнении которого бдела и королевская чета, и слуги: сразу после пробуждения, купания и пеленания мне делали новую причёску. С тех пор я не проронила ни слезинки.
– Почему ты уделяешь столько внимания волосам? – однажды не сдержался король.
Не сомневаюсь: этот вопрос он хотел задать мне с того дня, как я появилась на свет.
– Как можно не уделять им внимания? – удивлённо отозвалась я.
Король пожал плечами.
– Мне вот всё равно на мою причёску.
– Ведь это же просто волосы, – добавила королева.
Иногда я сомневаюсь, точно ли они мои родители.
– У вас-то, может быть, просто волосы, – объяснила я, – но вот это…
Я потянула себя за прядку. В тот день мне сделали причёску под названием «Боковая волна»: выглядела она так, будто я на одну минуту дольше, чем следует, простояла под ледяным северным ветром, причём дул он только с левой стороны.
– …Мои волосы, – закончила я. – И им каждый день нужна новая причёска. Так бывает, когда у человека есть собственная шевелюра.
Королевская чета переглянулась, и король высказался за двоих:
– Откуда у тебя такие мысли?
– Да так, прочитала.
Король с королевой засмеялись.
– Дитя моё, ты не умеешь читать, – напомнил король.
– Очень даже умею! – воскликнула я.
Королева погладила мою ручку.
– Солнышко, как бы тебе этого ни хотелось, но читать ты ещё не умеешь.
Моё терпение лопнуло. Спустившись со стула, я помчалась к комоду, где лежали газеты, схватила первую попавшуюся и вернулась к столу. Дрожа от негодования и взяв газету вверх тормашками, я принялась читать:
«По сообщениям железнодорожного ведомства, железнодорожное сообщение в регионе было прервано на нескольких участках путей. От перебоев в электроснабжении пострадал преимущественно центр страны, откуда непогода двинулась в направлении юга. Технические специалисты пытаются восстановить энергоснабжение в кратчайшие сроки».
Довольная собой, я опустила газету.
– Ничего подобного в газете не написано, – сказал король.
– А вот и написано! – сердито вскрикнула я.
– Солнышко, – сказала королева, – врать – плохо.
От волнения меня одолела икота, и я замолчала.
– Мы все знаем, что у тебя прекрасная память, – продолжила королева.
– А ещё мы знаем, что непогода разыгралась ещё полгода назад, – добавил король, забирая у меня из рук газету. Уже тогда я терпеть не могла, когда кто-нибудь во мне сомневался. Мне так хотелось уметь читать!
– Что делают японцы, когда хотят извиниться? – спросила меня королева.
Я прижала руки к бокам.
Король с королевой обучили меня некоторым правилам хорошего тона. Например, как приседать в реверансе, или как держать вилку, или как незаметно сморкаться. Особенно мне нравилось кланяться, как японцы. Но я ещё не очень хорошо овладела этим навыком: слишком низко наклонялась и почему-то падала, причём не носом вниз, а на попу. Приземление смягчал шуршащий подгузник.
– Ненавижу подгузники, – сказала я. – А ещё больше – свои короткие ноги.
– Тогда расти быстрее, – предложила королева, поднимая меня на руки.
Я снова вздохнула – на этот раз от облегчения.
– Жизнь – сложная штука, – сказала я.
Королева погладила меня по голове.
– Осторожно! – воскликнула я. – Моя причёска!
– Я аккуратно, – отозвалась королева, поглаживая меня по спине. После паузы она спросила: – Значит, не будешь носить корону?
– Не буду, – твёрдо ответила я.
– Даже маленькую диадему?
– И диадему тоже не буду.
– Ах, солнышко!
Я немного подумала, а потом подняла глаза на королеву и чуть слышно спросила:
– Кстати, что такое диадема?
За этим последовало моё второе важное решение. Исполнить его оказалось немного сложнее. Я отказалась носить подгузники.
– Я больше не ношу подгузники, – сказала я учителю верховой езды, после того как в шестой раз упала с лошади. У учителя к тому времени уже разболелась спина, ведь ему постоянно приходилось меня ловить.
Прошла неделя с тех пор, как мне подарили Снежинку и Пятнышко, и из-за подгузников мне не удавалось уверенно сидеть в седле.
– Я не вправе высказываться о подгузниках Вашего Высочества, – заявил учитель верховой езды, усаживая меня обратно на спину Снежинки.
– А если бы был вправе? – спросила я. – Что бы ты тогда сказал?
Учитель потёр поясницу.
– Сказать вам честно?
– Честно-пречестно, – ответила я.
– Я бы сказал, что двухлетняя девочка должна носить подгузники до тех пор, пока не научится себя контролировать. Ведь и жеребёнок не начинает бегать, пока не научится твёрдо стоять на ногах.
От этих слов мои глаза засверкали. И хотя мне понравилось сравнение с жеребёнком, меня и правда раздражало, что я не могу твёрдо стоять на ногах. В этот момент я приняла моё второе важное решение – отныне я научусь это делать и буду обходиться без подгузников.
– Плёвое дело, – заключила я.
К сожалению, дело оказалось вовсе не плёвым, и неделя перед приездом биографа, которую я провела без подгузников, стала довольно плачевной. Каждую ночь я писалась в постель, а утром в ужасе просыпалась и созерцала мокрое пятно на матрасе.
– Я недооценивала подгузники, – ворчала я и, сняв постельное бельё, несла его двумя этажами ниже в прачечную, где засовывала в стиральную машину. Как она работает, я не знала, поэтому закрывала крышку, пинала машину и возвращалась к себе.
Так проходило утро за утром.
Кроме того, аварии случались и посреди дня.
Однажды я сидела на лужайке и наблюдала за бабочкой, как вдруг у меня в животе забурлило, и, едва я успела издать предупреждающий звук, произошла неприятность. В другой раз я принимала участие в чаепитии с королевой. В гостях была дама с двумя детьми старше меня. Детям подали слоёные пирожные с кремом и какао, взрослым – канапе и чай. Разумеется, я ела и пирожные, и канапе.
– Принцесса больше не носит подгузники, – гордо объявила королева.
– О! – восхищённо воскликнула гостья. – Но как тебе это удалось? Моему сыну четыре, и он всё ещё без них не обходится. Расскажи же свой секрет, дорогая!
Не успела королева ответить, как вмешалась я.
– Это не заслуга королевы, – объяснила я. – Это всё я сама…
И тут у меня случилась авария.
Иногда это происходило после завтрака, иногда – во время урока верховой езды, иногда – когда я ложилась вздремнуть или играла с мячом. И даже когда я просто стояла. Я совершенно себя не контролировала. Меня переполняло отчаяние.
Наконец я обратилась за советом к крёстной.
– Почему ты не позвонила раньше? – спросила она.
– Потому что не знала, что такое «звонить», – ответила я.
В свои два года я, разумеется, ещё ни разу не пользовалась компьютером. Когда я сообщила королю, что мне нужно срочно переговорить с крёстной, он сразу же вручил мне свой планшет. Так я оказалась в саду перед экраном и смотрела на свою крёстную, которая находилась за семь тысяч километров от меня в тибетском монастыре: туда она наведывалась дважды в год, чтобы немного очистить душу.
– Я скучала по твоим зелёным глазкам, – сказала профессор Мосс при виде меня.
– А я хочу жить без подгузников! – выпалила я без обиняков.