Привет, Свет!

© Александр Белка, 2024

ISBN 978-5-0062-9494-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

Солнечный летний денёк, двенадцать часов – самый разгар жары. Сижу на краю скамейки в скверике и, прячась от палящего солнца в тени берёзы, думаю о том, чтобы я сделал для жителей родного города, будь у меня много-премного денег. Бестолковое занятие, разумеется, но надо же чем-то себя занять, чтобы скоротать вынужденное ожидание.

Остальную часть скамейки занимают две старушки. Они что-то вяжут и, ловко работая спицами, оживлённо беседуют. Изредка отрываются от дела, чтобы построжиться на пробегающих мимо правнуков, и снова возвращаются к беседе и вязанию. Внимания на меня они не обращают. Я на них, в общем-то, тоже, и потому над нами витает атмосфера мирной идиллии.

Посреди скверика возвышается памятник Владимиру Ильичу Ленину, вождю мирового пролетариата. Перед ним разбита огромная прямоугольной формы клумба, на которой разноцветные цветочки изображают замысловатый узор. Вокруг них проложены асфальтовые дорожки и расставлены скамейки чугунного литья. И почти все они забиты мамами и папами, бабушками и дедушками, терпеливо ожидающими, когда же их шаловливая малышня, орущая и бегающая по округе, наконец-то наиграется, устанет и запросится домой. Мои шалопаи резвятся в недрах надувной крепости, установленной неподалёку.

Невольно подслушивая разговор соседок, которые довольно-таки громко – наверное, обе были тугоухими, – и не очень-то лестно отзывались о зятьях своих то ли дочек, то ли внучек, и, продолжая мечтать, изредка пробегаю глазами по сидящим на скамейках людям и неожиданно натыкаюсь на неё. Она сидит напротив меня через клумбу и, закинув нога на ногу, читает книгу.

Краем глаза я видел, как она пришла сюда с молодой парой и шустрой девчушкой лет шести-семи, мельком глянула вокруг и села на только что освободившуюся скамью напротив. Молодые расположились рядом, а ребёнок тут же побежал играть к своим сверстникам. В общем, ничего необычного. Поэтому на этом мой беглый интерес к ним ограничился. А чего углубляться? Очередная молодая семейка с бабушкой и дочкой пришла в скверик отдохнуть. Вот и всё.

Витая в несбыточных мечтах, я не заметил, как парочка с ребёнком ушла. А вот теперь, увидев, что она осталась одна, решаюсь от нечего делать присмотреться к ней поближе. Вдруг знакомая какая. А если повезёт и окажется, что очень даже хорошо знакомая, так ведь можно тогда провести время куда как интереснее: поболтать, посмеяться.

Зря я это затеял. Оказалось, что она не просто хорошо знакомая, а даже очень, очень хорошо знакомая.

Только глянул на неё внимательнее, как моментально что-то оборвалось внутри, сердце бешено заколотилось, а потом вдруг сбилось с ритма и заработало с перебоями. Пугаюсь не на шутку: не случилось бы чего. Быстро делаю несколько глубоких вдохов и массирую грудь. Затем успокаиваюсь и прислушиваюсь к себе. Сердцебиение вроде бы восстановилось. Слава богу, а то уже подумал, что мне хана.

Узнаю её сразу, едва приглядевшись. Казалось, время нисколько не изменило её. Обесцвеченные, наверное, для того, чтобы спрятать седину, волосы уложены в знакомую причёску, те же брови с красивым изгибом, выщипанные на концах, то же красивое с правильными чертами лицо. Даже фигура осталась та же – разве что раздалась немного. Так ведь зрелая женщина всё-таки. Очки в тонкой позолоченной оправе не давали возможности разглядеть её глаза. Хотя вряд ли я смог бы их рассмотреть с такого расстояния.

Это была она…

Она никак не среагировала на мои треволнения и манипуляции с грудной клеткой. Наверное, не заметила. Это хорошо… Облегчённо вздыхаю и быстренько отвожу взгляд. В голове сразу появляется рой вопросов: «Что делать? Как поступить в данной ситуации? Подойти к ней или сделать вид, что не узнал её?» Пока соображаю, ловлю себя на том, что время от времени украдкой поглядываю в её сторону.

А та по-прежнему продолжает читать, лёгким движением перекидывая страницы. Иногда вскидывает голову, обеспокоенно высматривая кого-то вокруг и, видно, увидев это «кого-то», успокаивается и снова возвращается к книге. Похоже, шустрая девчушка осталась с ней, и теперь она за ней приглядывала. Судя по тому, что её взгляд ни разу не остановился на мне, она просто не удостоила меня вниманием. А если и удостоила исподволь, так, чтобы я не заметил, то не узнала. А если узнала, то сделала вид, что нет. В любом случае, согласитесь, трудно не заметить человека, сидящего в семи метрах напротив тебя.

Давно забытая обида вспыхивает ярким пламенем и начинает жечь изнутри. С чего бы это? Ведь столько времени прошло, и всё давным-давно позабыто. Получается, что – нет, не забыто. Она меня не узнала! Да, скорее всего, сделала вид, что не узнала. Ну что ж, тогда я тоже не узнал тебя, дорогуша. Вот так и будем сидеть друг против друга и делать вид, что заняты своими делами. Правильно, зачем ворошить прошлое? Нужно жить настоящим. Хотя… если бы она меня окликнула, то я, наверное, пересел бы к ней. А так… Она меня игнорирует, а я к ней: «Привет, Свет!» – да никогда! Так обида пересилила, и я даже не пошевелился, чтобы пойти на контакт. Возвращаюсь к прежним мыслям и пытаюсь вспомнить, на чём остановился. Но глаза всё равно нет-нет да и глянут в её сторону помимо моей воли, а в голове набатом прозвучит: «Светка…»

Глава 1

Первое сентября: первый раз в первый класс. Сколько раз за свою жизнь я слышал эту, ставшую избитой, фразу. Но тогда, давным-давно, этот день был для меня настоящим праздником.

Утром мать разбудила нас с братом и сказала, что пора собираться в школу. Раньше это относилось только к Серёге, а теперь коснулось и меня. Сегодня я стану учеником, и от осознания этого меня просто распирало от гордости: я наконец-то буду учиться!

Пока братела потягивался и протирал глаза, я умылся, попил чай с хлебом и колбасой и стал одеваться. Отутюженная белая рубашка с накрахмаленным воротничком, чёрный костюм, чёрные туфли – всё новое, купленное специально для этого случая.

Серёга был старше меня на три года, перешёл в четвёртый класс, и потому снисходительно ухмылялся, наблюдая, как я, не скрывая волнения, старательно застёгивал пуговицы и завязывал шнурки.

Затем мать дала нам по букету цветов, которые мы должны были вручить своим учителям, и мы отправились в школу.

Отец не пошёл с нами. Он был в ночную смену, на ремонте, и прибежал с работы чумазый в грязной спецовке, благо работа была рядом, за забором, чтобы поздравить нас с первым сентября. Брателе, круглому отличнику, он пожал как взрослому руку и пожелал «так держать». А мне напоследок потрепал чуб и сказал с надеждой:

– Ну, Шурец, не подкачай.

– Не подкачаю! – радостно сияя, заверил я и, взяв мать за руку, вприпрыжку зашагал рядом с ней.

– Не балуйся, сынок, – тут же приструнила она меня. – Ты уже не маленький. Теперь ты ученик. А ученик должен быть дисциплинированным.

Это подействовало. Ещё бы, я же теперь первоклассник, а не шалопай детсадовский! И перестав скакать, перешёл на шаг.

Начальная школа номер три. Как-то мне везёт на тройки. Ясли номер три, детсад номер три, теперь вот школа – тоже номер три. Когда сообщил об этом матери, она улыбнулась и сказала:

– Главное, чтобы цифра три не стала твоей любимой оценкой. А на остальное не обращай внимания.

Утро было тёплым, да и день обещал быть солнечным, и поэтому нас всех выстроили на торжественной линейке возле школы. Девчонки в белых бантах, коричневых платьях и белоснежных фартуках. Мальчишки – в белых рубашках и чёрных костюмах. Родители – счастливые и разодетые так, будто это у них сегодня праздник. Учителя – нарядные, радостные и в то же время взволнованные торжественностью момента. Господи, сколько же сил, терпения и выдержки им придётся приложить за этот учебный год, чтобы втемяшить в наши бестолковые головы вечное, светлое, доброе!

А цветы! Их было так много, что казалось, вся площадка заполнена ими, словно это была не школьная линейка, а цветочный рынок. Красные, розовые, жёлтые, белые… Тогда я не знал, как они называются, даже те, которые сам стискивал в потной ладошке, но они все мне нравились. Это сейчас, напрягая память, я могу их назвать: гладиолусы, каллы, хризантемы, розы… Точно, и розы тоже там были. У Ольги Балякаевой, которая стояла рядом со мной. Это я на всю жизнь запомнил.

Когда директор школы закончила нас поздравлять, все захлопали. И мы с Ольгой тоже. Та, бедняжка, так старалась, что хлестнула своим букетом меня, и шипы укололи мне кисть. Не больно, правда, я даже не закричал – скривился только немного и всё. Так что Ольга и не заметила это…

Наконец-то закончили свои назидательные речи наши шефы – директор и председатель профкома угольного разреза, – потом учителя, и наступил кульминационный момент. Старшеклассник из четвёртого «А», не по годам рослый мальчишка – из таких потом вырастают здоровенные детины, -подошёл к самой маленькой первоклашке и поднял на руки. Подскочившая к ним пионервожатая в синей плиссированной юбке, белой рубашке, перехваченной на шее красным пионерским галстуком, и синей пилотке вручила ей колокольчик. И та, гордая оказанным доверием, подняла его над головой и с силой стала им размахивать. Послышался звон, хорошо знакомый всем школьникам.

Звонок на урок. Пора учиться. Зинаида Андреевна, наша учительница, ещё перед построением на линейку забрала нас у родителей, тщательно сверяясь со списком, и заботливо сгруппировала вокруг себя. И когда прозвучала команда разойтись по классам, схватила двоих, стоявших рядом с ней, за руки и, распорядившись зычным голосом: «Дети, идите за мной и не отставайте», повела нас в школу, как гусыня выводок.

В школе нас ждала неприятность: двери в первых классах оказались заперты. Пока учителя суетились в поисках техничек и ключей, мы столпились в коридоре перед своим классом, на дверях которого висела табличка «1 Б». Свой класс я знал больше, чем наполовину, потому что в основном он состоял из тех, с кем я когда-то ходил в детский сад. Поэтому скучно мне не было.

Мы стояли с Ванькой Хохлиным около окна и вспоминали детсадовское прошлое, как вдруг кто-то сходу налетел на меня и сбил с ног. Спасибо Ваньке, не растерялся и успел меня подхватить. А так бы я точно грохнулся на пол. Конечно, я оглянулся, чтобы посмотреть на наглеца, и увидел незнакомую девчонку, раскрасневшуюся от бега. Видно, убегала от кого-то, да так рьяно, что меня не заметила. Вот корова слепая!

– Ты чего толкаешься? – накинулся я на неё.

– А ты чего стоишь, где попало? – ответила та с вызовом, без всякой тени раскаяния.

– Сама ты «где попало»! – парировал я. – Смотреть надо, куда бежишь.

– Сам смотри, где стоишь! – фыркнула та, поправляя чёлку.

Девчонка нарывалась на грубость. Ну что ж, пожалуйста.

– Ещё раз толкнёшь, в лоб получишь! – предупредил я её.

– Свой побереги!

За такое хамство я хотел было сразу ей по лбу заехать, но в этот момент ко мне подошла моя мать и, взяв за руку, отвела в сторонку.

– Сынок, нельзя обижать девочек, – назидательно сказала она. – Запомни это.

– А чего она? – насупившись, буркнул я в ответ.

Не люблю несправедливость. Она меня толкнула, а я, оказывается, ещё и виноват. Это же не честно!

В это время прибежала запыхавшаяся Зинаида Андреевна и открыла замок.

– Дети, все в класс! – скомандовала она, и орава первоклашек, толкаясь, хлынула к дверям.

Мать подвела меня к ней.

– Ты уж построже с ним, Зинаида Андреевна, – попросила она, передавая меня ей, – а то он у меня вертлявый.

– Не беспокойся, голубушка, – заверила та, – у меня он будет как шёлковый. Ну, чего стоишь, ученик? – улыбаясь, обратилась она ко мне. – Заходи, не бойся. Но помни, у меня есть хорошая указка. Как только начнёшь шкодничать, так сразу ею и получишь. Понял?

Я вопросительно посмотрел на мать. Она говорила, что Зинаида Андреевна очень хорошая и очень добрая училка. А тут что получается?

– Не балуйся, сынок, и будь внимательным, – сказала она мне напоследок и пошла к своему второму «А».

Глава 2

В классе парты стояли в три ряда по десять штук в каждом. Зинаида Андреевна выстроила нас в проходах и потом принялась рассаживать. Начала с меня. И не потому, что я сын её коллеги и подруги, а потому что был самым маленьким в классе.

Не пойму, почему у меня была проблема с ростом. Вроде бы не курил, как некоторые, и ел как все мальчишки нашего посёлка. Правда, летом, когда с утра до ночи играешь то в индейцев, то в войну, вроде как бы не до еды. И те два куска хлеба, которые отрезаешь украдкой, пока родителей нет дома, а потом намазываешь вареньем или просто мочишь их в воде и посыпаешь сверху сахаром, и есть практически твой суточный рацион, который вряд ли можно было бы назвать калорийной пищей, способствующей росту. Зато зимой, когда наиграешься так, что одежда от снега сначала вымокнет вся, а потом от мороза заледенеет, и ты на негнущихся ногах приходишь домой, чтобы отогреться и обсушиться, родители на тебе отыгрываются на полную катушку. Раздевают, моют, одевают во всё сухое и тёплое и заставляют тебя зараз съесть всё, что не съел за день. А за день так набегаешься да напрыгаешься, что съедаешь это запросто, без натуги. То есть всё компенсировалось, и должно было урегулироваться само собой.

С пацанами так всё и получилось – к школе они подросли, а я почему-то нет. Впрочем, несмотря на маленький рост, я был шустрым малым и заводилой среди шпаны. Поэтому не парился по этому поводу, хотя иногда бывало обидно: почему не расту-то?

– Саша, – окликнула меня Зинаида Андреевна, – иди сюда. Ты будешь сидеть здесь.

И она усадила меня за первую парту среднего ряда прямо перед доской. Правильный выбор. И я буду постоянно у неё на глазах, и мне будет лучше видно доску. Не надо будет приподниматься и высовываться из-за чужих спин. А может, я не стал роптать и выказывать недовольство потому, что увидел на столе длинную указку с толстым концом? Такой огреют – мало не покажется. Это я сразу усёк.

– Сейчас мы подыщем тебе соседку, – продолжала вещать тем временем Зинаида Андреевна, всматриваясь в класс. – А вот, Светочка, иди сюда. Иди, моя хорошая, иди. Вот, Саша, это Света Казанцева, она будет сидеть с тобой.

А мне-то какая разница, кто она такая? Я со знакомыми девчонками не очень-то любил общаться. Просто не знал, как вести себя с ними и о чём болтать. То ли дело с пацанами! А это имя вообще слышал впервые. Чего тогда заморачиваться? Поэтому даже голову не повернул, чтобы посмотреть хотя бы, как она выглядит, не говоря уже о том, чтобы просто познакомиться. Краем глаза заметил только, что белобрысая.

Светка молча уселась рядом и, сунув портфель на полку, сложила руки на парте как прилежная ученица.

Но любопытство – это же такое подлое чувство, не одного любопытного сгубило, – словно змея подколодная жалило и жалило меня: посмотри да посмотри, ведь весь учебный год будешь сидеть с ней за одной партой. Ну, я и посмотрел, и обомлел тут же. На меня глядело зеленоглазое чудовище, которое только что сбило меня с ног в коридоре и, вместо того, чтобы извиниться, меня же в этом обвинило. Вот нахалка-то!

Увидев, с кем её посадили, Светка была поражена не меньше моего. Она открыла было рот, но я её опередил.

– Я не буду с ней сидеть! – твёрдо заявил я и встал.

– Я тоже не буду с ним сидеть! – в свою очередь заявила Светка и демонстративно отвернулась.

– Это почему же, Саша? – удивилась Зинаида Андреевна.

– Она невоспитанная и наглая!

– А он ещё хуже! – воскликнула Светка. – Он хотел меня ударить!

– Саша! – укоризненно всплеснула руками учительница. – Ты чего же это?

– Врёт она всё, Зинаида Андреевна! – решительно запротестовал я. – Я только обещал дать ей по лбу, если она ещё раз меня толкнёт.

Зинаида Андреевна ещё не успела нам представиться, но я-то знал, как звать подругу моей матери. Помню, на Новый год или на Седьмое ноября они гуляли у нас, а мы, детвора, вокруг стола бегаем, мешаемся. Зинаида Андреевна подозвала меня к себе, по головке погладила и ласково так спросила:

– Что, балуешься, да?

– Мы играем, – возразил я.

– Ну, смотри, Сашок, попадёшь ко мне в класс, я тебя быстро приструню.

Видно, они с матерью давно уже определились, у кого я учиться буду.

Вот и сбылось её предсказание. Я попал к ней в класс, и она сразу взялась за моё воспитание.

– Нельзя так, Саша, ты же мальчик, – увещевала она меня, – ты сильнее. Девочек надо защищать, а не обижать. Тебя как звать? Александр! С древнегреческого это означает «защитник». Помни это!

Насупившись, я слушал её нравоучения. Я не знал, что такое «древнегреческий», но слово «защитник» мне понравилось.

– Хорошо, Зинаида Андреевна, – буркнул я в ответ, – я буду её защищать.

– Молодец, Саша, умница, – похвалила она меня и занялась рассаживанием по местам остальных.

Я гордо посмотрел на Светку, вопрошая, ну и как я? Та закатила глазки и скорчила противную рожицу: мол, тоже мне защитник нашёлся!

После того, как все были рассажены, Зинаида Андреевна взяла классный журнал и, читая фамилии по алфавиту, стала с нами знакомиться.

Как оказалось, я был последним не только в строю, но и в журнале. После меня был только худой, высокий, светловолосый мальчишка с нерусскими чертами лица по фамилии Ялолеев и со странным именем Исуп.

Помнится, позже, в классе четвёртом мы дразнили его так:

– Это кто такой? – удивлённо интересовался кто-нибудь у своего товарища, кивая в сторону Исупа.

– А, – махал тот рукой, – и суп, и картошка, и окрошка. Сам выбирай.

Но Исуп не обижался на это, а лишь улыбался в ответ, показывая крупные с жёлтым налётом зубы.

Но это обстоятельство меня тоже не задело. Ведь моя фамилия начиналась на букву «Ч», а она стоит в конце алфавита. Так чего уж тут обижаться? И когда, наконец, она произнесла: «Чебышев!» – я, как и все, откинул крышку, поднялся и громко, чтобы все знали чья это фамилия, ответил: «Я!»

– Садись, Саша, – кивнула она мне головой и снова уткнулась в журнал.

Пауза затянулась, и я подумал было, что я последний, но она вдруг, запинаясь, прочитала:

– Яло… леев… И.. суп!

Тот сидел в третьем ряду, у стены за шестой партой. Услышав свою фамилию, поднялся и смущённо уставился перед собой, как будто ему было неловко за то, что родители так его назвали.

Затем Зинаида Андреевна отложила журнал и представилась сама. А после торжественно начала:

– А теперь, дети, мы с вами начнём первый в вашей школьной жизни урок. И начнём мы его с азбуки…

Глава 3

Вспомнив школьное детство, тяжело вздыхаю, а глаза сами по себе тут же обращаются на противоположную скамейку.

Светка поверх очков смотрит по сторонам, наверное, пытается найти свою подшефную. При этом её взгляд несколько раз проходится по мне, но никаких эмоций за этим не последовало. Наконец-то увидев то, что искала, она успокаивается и снова возвращается к чтению. Обида, прошедшая из-за погружения в воспоминания, вспыхнула с новой силой. Так ты не узнала или сделала вид, что не узнала?

Она и тогда в первые дни нашего знакомства делала вид, что меня не существует. Долго игнорировала, пока не произошёл инцидент. А случилось это перед моим днём рождения, в конце октября. Получается, что два месяца она упорно не хотела со мной знаться. Но здороваться, по-моему, здоровалась. Или нет?

Напрягаю память.

Она всегда заходила в класс почти последней и громко произносила: «Здрасьте!» Конечно, она здоровалась со всем классом, но при этом глядела на меня. Вернее, в мою сторону. А, может, она просто смотрела на своё место, куда должна была вскоре сесть? Может быть. Но рядом с этим местом сидел-то я, а, значит, её взгляд относился и ко мне. И поэтому, когда она плюхалась на сидение, я, подражая ей, всегда отвечал: «Здрасьте!»

Но она, сделав вид, что я пустое место, молча раскрывала портфель, доставала из него чернильницу-непроливайку и аккуратно ставила её в специальное углубление на парте, затем извлекала пенал с ручками и карандашами, тетради с учебниками и раскладывала всё это аккуратно перед собой. Потом прятала портфель в полку, и в это время как раз звучал звонок на урок, а вместе с ним в класс заходила Зинаида Андреевна.

И так продолжалось почти два месяца. За это время я успел хорошо рассмотреть свою соседку. Она была немого выше меня, плотно сбитой и бойкой девчонкой, очень симпатичной и обещала в будущем вырасти в зеленоглазую блондинку-красавицу.

Конечно, меня тяготило такое её демонстративно негативное отношение ко мне, но у меня тоже был характер, и я не собирался ей уступать и первым идти на сближение.

Вот так мы и жили, пока не произошёл этот случай.

Учился в нашем классе Серёга Локтунов по прозвищу Локтя. Черноволосый черноглазый, похожий на цыгана, пацан. Он был самым высоким у нас в классе, и поэтому Зинаида Андреевна усадила его на последнюю парту в первом ряду. Соседки ему не досталось, и он сидел один, как барон. Типом он был наглым и, видимо, считал, раз он самый высокий, значит, и самый сильный. Ну и вёл себя со всеми соответственно. Он быстро подмял под себя половину класса. На тех, кто, по его мнению, мог дать ему отпор, он не рыпался, но других постоянно задирал, строил им козни всяческие и бил исподтишка. Проходит, например, мимо кого-нибудь, без разницы – девчонка это или мальчишка, поравняется с ним и пнёт его через ногу пяткой. Не сильно, но всё равно неприятно. Взбрыкнётся пострадавший: «Ты чего, дебил?» А тот отскочит в сторону, удивлённую морду скорчит: «Мол, а я что? Я ничего. Я просто мимо проходил. Так что это не я». Тот успокаивался, потому что связываться не хотел, а Локтя, довольный, что пакость удалась, шёл дальше, выбирать новую жертву.

Как-то за это время наши пути с ним не пересекались. Вернее, пересекались раза два-три, но всегда заканчивались для меня благополучно, а, может быть, для него. Нам всегда кто-нибудь мешал. То звонок не вовремя прозвенит, то кто-нибудь из учителей в класс заглянет: «Зинаида Андреевна здесь?» В общем, обходилось пока.

Все перемены я проводил в коридоре, играя с такими же, как я, непоседами в догонялки. Трудно всё-таки было просидеть сорок пять минут без движения. А попробуй только пошевелись, как на плечо сразу ложился толстый конец указки. Зинаида Андреевна держала своё слово и строго бдела за мной. Вот и приходилось скопившуюся за урок энергию выплёскивать за пятнадцать минут перемены.

А иногда на большой перемене, которая длилась целых двадцать пять минут, наскоро пообедав, мы с Костей Константиновым из второго «А», которого учила моя мать, уходили в кабинет «группы продлённого дня» и играли в шахматы.

Шахматы я любил. Наверное, я научился в них играть раньше, чем читать. К ним меня пристрастила мать – творческая личность. Она неплохо рисовала, хорошо играла в шахматы и на семиструнной гитаре. Не бренчала, как это делали взрослые парни в подворотнях, а задушевно, с перебором. Это к ней от бабы Поли перешло, её матери. Бабуля настолько виртуозно владела балалайкой, что любой профессиональный балалаечник позавидовал бы.

Что и говорить, мать у меня – педагог от бога. Несмотря на вечную занятость и на работе, и дома, куда она приносила со школы две стопки тетрадей своих учеников, которые нужно было проверить, а потом написать ещё поурочный план на следующий день, выискав из методичек и журнала «Начальная школа» наиболее интересные вещи, и нарисовать к ним аппликации, она всегда находила время заниматься со мной. Временами ей помогала её младшая сестра. Она была старше меня всего на четырнадцать лет, и потому строго-настрого наказала нам с Серёгой не называть её тётей, а звать просто Люся. Своих детей у неё не было, поэтому она с увлечением принимала участие в моём обучении. Ну, иногда и братела от нечего делать по вечерам играл со мной в школу, где он, естественно, был учителем.

А я не артачился, наоборот, с удовольствием впитывал в себя всё, чему учили. И к шести годам уже бегло читал, считал до ста, складывал и вычитал двузначные числа и писал, причём прописью, правда, левой рукой.

Так что с таким багажом знаний я считал себя полностью подготовленным к школе и потому на пожелание отца первого сентября уверенно ответил, что не подкачаю его.

Но на первом же уроке правописания у меня появилась проблема. Зинаиде Андреевне не понравилось, что я пишу левой рукой. Пришлось заново учиться писать. И я вместе с остальными, высунув от усердия язык, старательно выводил на бумаге палочки, крючочки и прочие загогулины. Это, конечно, было нелегко, а куда деваться-то? Стоило только взять ручку в левую руку, как тут же указка больно шлёпала по кисти, отчего в тетрадях появлялись некрасивые чернильные кляксы. Но, как говорится, опыт не пропьёшь: я быстро научился писать правой. По крайней мере, всё равно быстрее своих одноклассников.

Ну а в шахматы со мной всё больше занимались Серёгины друзья: Витька Берников и Лёвка Зуин. Особенно Витька. Тот вообще был фанатом этой игры. Однажды он даже организовал на нашей улице чемпионат по шахматам. Среди шпаны и подростков, разумеется. Я даже удивился, когда узнал, сколько народу собирается участвовать в нём. В этом чемпионате я занял второе место, уступив первое Витьке. Тот посещал городской шахматный клуб и имел второй разряд, а, значит, был подготовлен лучше.

В школе я тоже всех обыгрывал, включая старшеклассников. Только вот иногда проигрывал Косте Константинову. Стоило мне зевнуть или, поторопившись, сделать неправильный ход, как он тут же ловко этим пользовался и начинал на меня давить. В ответ я злился, делал ошибку за ошибкой и в результате проигрывал.

Так что, благодаря догонялкам и шахматам, я сталкивался с Локтей очень редко.

Глава 4

Тогда я забежал в класс задолго до звонка. Обычно вместе с ним. Но в тот раз мы попались на глаза техничке и по совместительству звонарю бабе Дусе.

– А ну, сорванцы, марш по классам! – прикрикнула она на нас. – Звонить иду!

Вот мы и разбежались раньше времени.

Запыхавшийся от бега и мокрый от пота я влетел в класс и сходу плюхнулся на своё место. И тут услышал возмущённый голос:

– Отвали, кому сказала!

Обернувшись, увидел красную от возмущения Светку, стоящую около четвёртой парты третьего ряда, за которой сидела Маринка Андронова. Недалеко от неё стоял Локтя и нагло ухмылялся. Как только Светка успокоилась и снова обернулась к Маринке, он быстро подался вперёд и дёрнул её за косичку. Да так, что та аж вскрикнула от боли. Светка резко обернулась и с криком «Пошёл вон, дурак!» ударила обидчика по руке. Но тот успел вовремя её убрать, и удар прошёлся по воздуху. Но Светка на этом не успокоилась, пошла в атаку и со второй попытки всё же врезала по руке, сделавшей ей больно.

– Ты чё, беззубая? – сразу вскинулся Локтя и грубо пихнул её в плечо, отчего она едва не упала: благо успела ухватиться за спинку сидения. – Страх потеряла, что ли?

– Отвали, ненормальный! – ответила Светка, нисколько его не испугавшись.

Недавно со Светкой приключилась ужасная беда: у неё выпал второй передний зуб. Первый она потеряла ещё недели две назад. Эта щербина, конечно, её не красила, но всё же было терпимо, так как у нас больше половины класса ходили беззубыми. Но когда вывалился второй зуб – это уже стало катастрофой. Она всё же была красивой девчонкой, но после этого случая, стоило ей открыть рот, как она становилась страшнее бабы Яги. Все мальчишки в классе над ней смеялись, и некрасивые девчонки, некогда завидовавшие ей – тоже. Светка стала редко разговаривать и в основном открывала рот только, когда её спрашивали на уроке. Вот Локтя сейчас её и донимал, чтобы она сказала что-нибудь и при этом открыла свой страшный беззубый рот.

– Щас как отвалю, зубастая, так колготки потеряешь! – ответил он на Светкин выпад. – А то размахалась тут граблями.

Несколько человек захихикали над его репликой. Глядя на них, Локтя тоже довольно загоготал.

– Из своих не выпрыгни! – огрызнулась Светка.

– Не волнуйся.

– Тебе чего от меня надо, дурак?

– Открой нам свой прелестный ротик, – противно оскалился тот.

– Ещё раз тронешь, получишь по морде. Понял? – сурово заявила ему Светка, покрасневшая от возмущения.

– Да ты чё? – хмыкнул тот и снова дёрнул её за косичку.

Светка ойкнула и тут же ответила ударом. Но Локтя перехватил руку и стал с силой заворачивать её за спину. Светка скривилась от боли, слёзы брызнули из глаз, но не закричала.

Все – и девчонки, и мальчишки – молча наблюдали за этой сценой, и никто из них не пошевелился, чтобы помочь ей. Только Маринка Адронова попыталась заступиться. Но Локтя так её пихнул, что та больше не осмелилась с ним связываться.

И тогда встал я. Не то чтобы мне стало жаль эту воображалу, которая до сих пор со мной не разговаривала и относилась ко мне никак. Просто надоело смотреть, как здоровый детина издевается над девчонкой. К тому же, я вдруг вспомнил, что дал слово Зинаиде Андреевне её защищать. Как и остальным, мне тоже не хотелось связываться с Локтей, но слово-то своё нужно держать.

– Эй, Локтя, – окликнул я его, – ну-ка, отпусти её!

Тот изумлённо посмотрел на меня.

– Ты-то ещё куда, шмакодявка, лезешь? – с вызовом ответил он, но Светкину руку всё же отпустил. – Страх потерял, что ли?

– А когда это я тебя боялся?

Назревал конфликт, скорее всего, сейчас будет драка, но я уже настроился и останавливаться на словесной перепалке не собирался. Я поднялся, обогнул парту и, подойдя, вклинился между ними, заслонив Светку спиной.

Представляю, как мы смотрелись со стороны. Малявка и верзила, а между ними шибздик, метр с кепкой ростом. Картина – обхохочешься. Но мне было не до смеха. Локтя меня оскорбил, унизил перед всем классом, назвав шмакодявкой, и теперь должен был за это ответить. Получалось, что сейчас я не столько заступался за Светку, сколько защищал свою репутацию.

Люсиного мужа мы с Серёгой тоже звали по имени. Этот молодой, здоровый парень, весельчак и балагур, любитель выпить, всегда возился с нами и учил жизни. И частенько говаривал: «Парни, если кто-то на вас будет задираться, бейте всегда первым. И бейте сразу в пятак. Нос у человека самое больное место, и тот сразу отстанет».

И вот стоя перед ухмыляющимся уверенным в своей непобедимости Локтей, я вспомнил дядькины слова, но тут же, прикинув этот вариант, понял, что он не подойдёт. Я едва доходил противнику до груди, и если бы смог дотянуться до носа, то удар вряд ли получился бы мощным.

Несмотря на малость лет, я всё же знал, что у человека есть ещё два слабых места: солнечное сплетение и пах. Я выбрал солнечное сплетение. И бить по нему проще, и не промажешь. А пинать между ног… Вдруг он успеет отскочить, и тогда удар будет сделан зря и эффект внезапности не сработает. А ведь это тоже немаловажный фактор. И если он не сработает, а Локтя надумает на меня напасть, то, благодаря своему росту и большему весу, сможет запросто меня одолеть. Нет, бить надо наверняка. Приняв такое решение, я задрал голову, чтобы видеть обидчика, и твёрдо произнёс:

– Чего пристал-то? Тебе же сказали «отвали».

– А то чё будет? – с гонором спросил тот и тут же влепил мне «пиявку».

«Пиявка» – это разновидность щелбана. На голову ложится вся пятерня, другой рукой у неё оттягивается насколько возможно средний палец и затем отпускается. Палец, словно пружина, возвращается на место, и получается удар. Если правильно поставить «пиявку», то из глаз могут посыпаться искры, а в голове зазвенеть, как в будильнике. Конечный результат такого щелбана – это шишак в длину пальца.

Но «пиявка» у Локти не получилась. Он поторопился, а, может, просто не умел их ставить. Щелбан вышел слабым и как-то вскользь.

Ответная реакция с моей стороны на эту выходку последовала незамедлительно, словно его указательный палец, коснувшись моей головы, нажал на кнопку механизма, запустившего в движение мою левую руку.

От удара под дых Локтя скрючился и отскочил на несколько шагов. Спесь и гонор сразу слетели, и теперь, ловя ртом воздух и корчась от боли, он выглядел испуганным и жалким. Вообще-то я планировал ударить его дважды – один раз за себя, второй раз за Светку, – но, глянув на него, ограничился лишь угрозой:

– Ещё раз её тронешь, морду набью, – пообещал я ему и, не глядя на обалдевшую Светку, неспешно направился к своей парте.

Я шёл и буквально чувствовал на себе ошеломлённые взгляды всего класса. Всемогущий, грозный Локтя был повержен и кем – шибздиком! Но я не успел всласть упиться лаврами победителями. Зазвенел звонок – баба Дуся, наконец-то, до него добралась, – и все поспешили разбежаться по местам, в том числе и я. А только звонок прервался, в класс вошла Зинаида Андреевна.

Глава 5

Когда урок закончился, и все, как обычно, побежали в коридор играть, Светка осталась сидеть за партой. Я, уж было сорвавшийся с места, задержался и удивлённо посмотрел на неё: чего это она? Она повернулась ко мне и, словно отвечая на этот вопрос, сказала: «Спасибо!» Я даже оторопел от такой неожиданности – она со мной заговорила! – и потому, не поняв о чём речь, спросил:

– За что?

– За то, что заступился.

– А, не за что! – отмахнулся я и добавил. – Я же обещал тебя защищать.

Светке такой ответ не понравился.

– Вообще-то я и сама могу за себя постоять, – отвернувшись, с апломбом заявила она.

«Ага, как же, можешь! – усмехнулся я про себя. – Видел я, как ты могла, когда Локтя тебе руку за спину выворачивал, – тут вспомнилось, как она мне дерзила, вместо того чтобы извиниться. – Отбрить-то ты можешь запросто, но вот если дело дойдёт до драки, то…»

Она снова повернулась ко мне, явно ожидая ответа, и я почему-то ляпнул:

– Конечно, можешь!

Светка довольная улыбнулась, и у меня на душе стало вдруг тепло и хорошо. Как в те моменты, когда я маленьким взбирался к отцу на колени и, прижавшись к нему, погружался в атмосферу добра и заботы, исходящих в этот момент от него. Я даже испугался: от чего бы это? Но, глянув на Светку, понял, что это тепло излучает она.

Не успел толком сообразить, чтобы это всё происходящее со мной значило, как она встала и протянула руку.

– Хочешь, давай дружить.

– Давай! – не раздумывая, сразу согласился я и пожал её ладошку.

– А ты где живёшь? – поинтересовалась она.

– На Карла Маркса.

– А, знаю, – оживилась Светка, – это на горе. Там, наверху, за автобазой, да?

– Да. А ты где?

– А я на Нижнегорской.

На Нижнегорской находился детский сад, куда я ходил почти четыре года. Поэтому я знал там всю шпану в округе. Но её увидел почему-то только в школе. Может, переехали недавно?

– А у меня есть маленький братик, – похвасталась вдруг она, прервав мои размышления. – Двоюродный. Ему недавно два месяца исполнилось. Мы в субботу к нему в гости ездили. А ещё у меня есть сестра Катя. Ей уже пять лет.

– Ау меня брат большой, – отозвался я, – в четвёртом «А» учится.

Отвечая, вдруг поймал себя на мысли, что мне хочется, чтобы наш разговор никогда не прекращался. Я так долго ждал этого момента, столько раз мысленно представлял его себе, поэтому он не мог вот так вот просто взять и закончиться. Но для этого ведь надо что-то говорить. Но что? Я же не знал, о чём надо с девчонками разговаривать. А потому брякнул первое, что пришло в голову:

– А ты умеешь на велике кататься?

Правда, я сам-то научился этому всего за две недели до школы. На «школьнике», который Ваньке Худойкину подарили на день рождения.

– Только на трёхколёсном, – смутившись, призналась Светка.

– Ничего, – махнул я рукой, – я тебя мигом научу.

– Правда?

– Конечно!

– Ой, какой ты хороший! – обрадовалась она.

Волна непонятного чувства захлестнула меня, и я едва им не захлебнулся. Робость, которая всегда довлела надо мной, когда я пребывал с девчонками один на один, пропала. Это чувство подействовало на меня как наркотик. Хотя нет, неправильное определение. Тогда я не знал этого слова. Тогда и взрослые-то не все знали про это. Скорее так, это чувство подействовало на меня как алкоголь. Точно! Я опьянел от него и почувствовал себя смелым. Ведь пьяному всё пофиг.

– А знаешь что… – начал я и осёкся, испугавшись своей смелости.

– Что? – в нетерпении спросила Светка.

– А хочешь, я сегодня тебя до дома провожу?

– А почему только сегодня? – искренне удивилась она.

Этот вопрос сбил меня с толку. Действительно, почему только сегодня? Да я готов провожать её каждый день и хоть всю жизнь!..

Невольно улыбаюсь, представив себе возбуждённое состояние шестилетнего мальчишки. Эка как меня тогда занесло! Хоть всю жизнь! Разве мог я в ту минуту, думая такое, предположить, что впоследствии так оно почти и будет? Глаза опять невольно устремляются в сторону противоположной скамейки. Моя визави преспокойно продолжает читать. Убедившись в этом, снова окунаюсь в прошлое…

Как же я тогда выпутался из того неловкого положения, в которое загнала меня Светка своим невинным вопросом: «А почему только сегодня?» Кажется, она задала ещё один вопрос, который подсказал мне ответ. Да, так оно и было. Она спросила:

– А завтра, что не хочешь?

– И завтра, и послезавтра, – с пылом ответил я. – А если хочешь, то каждый день.

– Хочу!

Услышав такое, я вообще растерялся. То два месяца знать меня не желала, а тут: «Хочу, чтоб провожал меня каждый день». С чего бы это вдруг такая перемена? Влюбилась, что ли, после того, как я за неё заступился? Но я-то ведь не дурак, и знал, что далеко не красавец. Правда, и уродом себя тоже не считал. Но всё равно – не красавец. Да ещё два верхних передних зуба у меня залазили один на другой, что не прибавляло привлекательности. Это мне досталось от отца, а тому от деда Степана. Так сказать, Чебышевская наследственность. А Светка-то – вон какая красивая!

К тому же, я шепелявил немного, а букву «р» вообще научился выговаривать буквально за несколько дней до первого сентября. Мать моя давно и постоянно твердила мне: «Сынок, как только у тебя появится свободная минутка, повторяй вот эти слова – пар-роход, р-рыба, бур-ратино, р-рюкзак, р-рестор-ран, – и ты обязательно научишься выговаривать эту букву». Поначалу я как-то прохладно относился к этому, но потом, по мере приближения первого сентября, всё чаще и настойчивее стал твердить: «пар-роход, бур-ратино».

И вот однажды, совершая перед сном вечерний моцион до общественной уборной и, как обычно, бубня под нос заученные наизусть слова, я вдруг чётко и ясно произнёс: «р-рыба, бур-ратино, р-рюкзак». Я даже остановился от неожиданности. И как мне не хотелось в туалет, постоял немного, а потом снова повторил: «пар-р-роход, р-р-рестор-ран». И у меня снова получилось! Всю дорогу до уборной и обратно я не переставал проговаривать слова с буквой «р», которые мог только вспомнить. Домой я забежал радостный и с порога объявил матери: «Пар-р-роход, пар-р-ртизан, кар-р-рандаш!»

Мать обрадовалась этому больше, чем я. Обняла меня, прижала к себе и счастливая, целуя в лоб, сказала:

– Я знала, сынок, когда ты захочешь, у тебя всегда всё получится…

Да, вот такая странная получалась пара – шепелявый шибздик и белокурая красавица. Пока я молчал, не зная, что сказать, Светка не мигая смотрела на меня большими зелёными глазами и ждала ответа.

Меня выручил звонок. В класс хлынул запыхавшийся и возбуждённый народ, а вместе с ним топот, смех, крики и стук крышек парт. Но вот в класс вошла Зинаида Андреевна и сразу стало тихо.

– Так, дети, – начала она сходу, подходя к своему столу, – возьмите буквари и откройте…

И тут увидела наши со Светкой сияющие физиономии. Оборвав фразу, она внимательно посмотрела на нас и удивлённо поинтересовалась:

– Помирились, что ли?

– Да, Зинаида, Андреевна, – ответила Светка, – мы с Сашкой теперь друзья.

– Ну, наконец-то, – вздохнула та и, взяв со стола книжку, обратилась к классу. – Ладно, ребятишки, кто из вас подскажет мне, на какой странице мы вчера с вами остановились?

Весь урок я просидел как на иголках. Зинаида Андреевна то и дело одёргивала меня, а один раз не выдержала – так я её достал, – и огрела указкой. Правда, потом подошла и, как бы извиняясь, вполголоса пробормотала:

– Господи, прости, да когда же ты угомонишься-то, окаянный? – и погладила меня по тому месту, куда ударила её указка, то есть макушку.

А как тут угомонишься, когда изнутри тебя всего распирает от счастья, от предвкушения того, что сегодня ты пойдёшь провожать девчонку? И не просто девчонку, а Светку Казанцеву – первую красавицу в классе! За ней вон какие пацаны ухлёстывали, например, Борька Вальчек или, вон, мой детсадовский дружок Ванька Хохлин – и высокие, и красивые – не чета мне. А она почему-то выбрала меня. Представляю, как они мне будут завидовать! Да и не только они. За ней половина класса бегала, чтобы хоть на секунду привлечь к себе её внимание. И, честно сказать, я был в этом не исключение, ибо она мне тоже нравилась. Злость на её хамство у меня давно прошла, но я уже чисто из принципа не шёл первым на примирение. А так как Светка меня игнорировала, чувства к ней я тщательно скрывал в потаённых местах своей души. Ну а раз мы подружились, значит, скрывать больше ничего не надо, и я открыл свои тайники. И чувства эти, которые копились долгое время, вырвавшись на свободу, теперь будоражили меня и не давали покоя.

Хорошо, что это был последний урок. Ещё один я бы точно не выдержал. Я бы тогда, наверное, умер от нетерпения.

Но вот, наконец-то, прозвенел звонок. Уроки кончились, и все сломя голову с шумом и криком помчались к раздевалке. Я подскочил к своим товарищам, с которыми всегда приходил и уходил со школы, ожидавших меня около дверей класса и радостно сообщил им, что сегодня я с ними не пойду и поэтому ждать меня не надо.

– Почему это? – удивился Костя Белов.

– Ты чего, Костян, не понял? Он же со Светкой Казанцевой подружился! – с ехидцей ответил за меня Вовка Табаков, по прозвищу Кеша. – Теперь – всё, мы у него не в почёте.

– Брось молоть чепуху, – одёрнул я его и объяснил. – Я только провожу её до дома.

– Да ты чё? – не поверил Костя.

Крепыш и симпатяга, он тоже заглядывался на Светку. Наверное, мечтал с ней дружить. А тут такая новость!

– Вот тебе и «чё»! – с гордостью ответил я и сказал им напоследок. – Так что не ждите меня, пацаны. Встретимся, как всегда, на улице вечером.

А Светка, наверное, в это время предупредила своих подружек.

Поэтому, когда мы с ней вышли из школы, нас никто не ждал. Мы постояли на крыльце, потоптались, я в нерешительности – в первый раз всё-таки иду провожать девчонку, – а Светка – не знаю от чего. Потом я набрался храбрости и предложил:

– Пошли, что ли?

– Пошли, – согласилась она и первой спустилась с крыльца.

Я догнал её и спросил о том, что давно меня терзало:

– Свет, а где ты там живёшь на Нижнегорской? Я вроде бы всех там знаю, а тебя что-то никогда не видел.

– А мы недавно сюда приехали. Из Белова. Здесь у нас баба Галя жила, папина мама. Она заболела и умерла. Вот мы и переехали сюда жить, в бабушкин дом. А свой дом тёте Оле оставили, маминой сестре. Ей жить было негде.

Так, разговаривая о том, о сём, и никуда не торопясь, мы пошли к её дому, распинывая ногами лежащие ковром на дороге опавшие листья.

Солнце светило по-летнему ярко, но не грело. Было довольно-таки холодно. Лёд в лужах даже не растаял, что обычно случалось после обеда. Скоро должен был выпасть снег и ударить морозы. Поэтому на ноябрьские праздники мужики, и мой отец в том числе, как обычно, будут забивать свиней, чтобы заготовить мясо на зиму.

Но холод нам был до лампочки. Ведь мы были одеты по сезону: тёплые ботинки, осенние пальто, на мне фуражка, на Светке – вязаная шапочка с балаболкой на конце. Да и атмосфера, окружившая нас, грела лучше июльского солнца.

– А анекдот такой слышала? – вспомнил я вдруг рассказанную на днях Костей Беловым побасёнку. – Встречаются два парня. Один другого спрашивает: «Ты что, в кавалерии служил?» Слышала?

– Нет, – Светка заинтригованно посмотрела на меня. – Расскажи.

– Так вот, встречаются двое. Один другого спрашивает: «Ты что, в кавалерии служил?» А тот отвечает: «А как ты догадался? Ноги кривые?» «Нет, морда лошадиная!»

Светка задорно рассмеялась. Я вместе с ней. И тут в поле моего зрения попал её беззубый рот. До этого я его никогда не видел, потому как мы не общались, а только слышал о нём от одноклассников. От увиденного меня парализовало. И стоял я так, парализованный, до тех пор, пока Светка не заметила этого и не сообразила закрыть рот. Тогда меня отпустило как по мановению волшебной палочки, и я снова смог шевелиться.

– Что – страшная, да? – услышал я её голос.

– Только не обижайся, Свет, – я отвёл глаза, чувствуя себя виноватым, – но тебе пока лучше рот так не открывать.

– Спасибо! – фыркнула она.

– Я же сказал, не обижайся. Я же не виноват, – попытался я оправдаться, – что у тебя…

– Да, ладно, – отмахнулась Светка, а потом снова посмотрела на меня, – я и так стараюсь не раскрывать его слишком широко. Но анекдот был такой смешной, что я не удержалась.

– А хочешь, я ещё расскажу?

– Хочу!

И я рассказал ей анекдот про Петьку и Василия Ивановича. Светка снова не сдержалась и рассмеялась во весь рот. На этот раз я отвёл глаза в сторону, от греха подальше, и повернулся к ней только тогда, когда смех прекратился. А потом Светка стала рассказывать о своём двоюродном братике. Оказывается, этот малыш был не промах и, когда не спал, требовал к себе повышенного внимания. А так как его родителям было некогда, им пришлось заниматься ей с Катькой.

Нижнегорская улица располагалась недалеко от школы, в каких-то метрах двести всего. Достаточно было перейти железнодорожную одноколейку, по которой доставляли шахте вагоны под уголь, и вот она – улица. Светкин дом находился где-то посередине, практически напротив проулка, который вёл вверх на соседнюю улицу. Это ещё метров двести. В общем, от школы до её дома можно было по-пластунски минут за пятнадцать доползти, ну, а шагом дойти, чего говорить, минут за пять. А если очень-очень медленным шагом, то – минут за десять, не больше. И как мы не старались растянуть время, еле переставляя ноги, всё же быстро добрались до её дома. Тогда, не горя желанием расставаться, мы остановились около ограды и продолжали болтать. Неизвестно, как долго бы мы там простояли, если бы на крыльцо не вышла Светкина мама и не позвала её домой.

– До завтра, – сказала тогда мне Светка и зашла во двор.

– До завтра, – отозвался я и, закрыв за ней калитку, поспешил домой.

Дома меня уже потеряли. Обычно, чтобы дойти от школы до дома, я с друзьями тратил минут пятнадцать-двадцать. Иногда тридцать. Помимо того, что мы каждый месяц сдавали Зинаиде Андреевне по рублю на питание, родители давали нам ещё мелочь, чтобы мы на перемене могли купить в буфете пончики, пирожное и перекусить ими с чаем или компотом. Но, в принципе, нас и так кормили как на убой, поэтому эта мелочь у нас скапливалась, и тогда мы делали налёт на магазин №6, именуемый местными «Шестой», который находился недалеко от школы, чтобы купить себе сладости: конфеты, шербет или халву. Лично я всегда покупал шоколадные конфеты «Спортивные», рубль тридцать за килограмм. Вот тогда и выходило у нас минут тридцать на дорогу.

А тут я отсутствовал почти час! Мать уже с работы пришла, а меня всё ещё нет. Стали волноваться, и тут, наконец-то, заявился я.

– Я Светку Казанцеву до дома провожал! – похвастался я с порога, отвечая на материн вопрос: «Где ты так долго пропадал?»

– Да ну? – удивился отец.

Мать, конечно же, была в курсе моих отношениях с соседкой по парте. Зинаида Андреевна каждый день рассказывала ей обо мне, ну а мать, разумеется, отцу. Так что он тоже был в курсе.

– Мы сегодня подружились, – продолжал я хвастаться, находясь в радостном возбуждении. – Теперь я буду каждый день её провожать!

– А где она живёт? – поинтересовался отец.

– На Нижнегорской, – ответила за меня мать, – рядом с Толей Скударновым.

Толя Скударнов был отцовским напарником, и отец знал, где тот жил. Это было по пути, и он не стал возражать.

Глава 6

С тех пор я каждый день провожал Светку до дома. Чтобы снова не оконфузиться, старался не смотреть на неё, когда она смеялась или просто широко открывала рот. Но время шло, зубы у неё выросли, ровные, красивые, не то, что у меня. Теперь она могла спокойно смеяться, не опасаясь кого-либо испугать. И в этот момент она была так прекрасна, что глаз невозможно было оторвать. Я специально старался её рассмешить, чтобы лишний раз полюбоваться ею.

Друзья к новшеству в моей жизни отнеслись так, как обычно реагируют мальчишки на такие вещи. Сначала подшучивали, дразнили всячески, по-дружески, разумеется, чтобы я не обиделся и не накостылял кому. А затем, когда Кешино пророчество «Через месяц ты ей наскучишь, и она тебя бросит как надоевшую игрушку» не сбылось, тогда стали завидовать. Ну ещё бы! Ведь самая красивая девчонка в классе предпочла дружить со мной, а не с кем-то из них. А когда не сбылось очередное Кешино предсказание, что до весенних каникул мы с ней разбежимся, они смирились и стали относиться к Светке как к другу. Ведь друг моего друга – мой друг.

Тётя Аня и дядя Володя, Светкины родители, к концу учебного года относились ко мне уже как к родному. Приглашали в гости попить чайку или перекусить, но я всегда отказывался, ссылаясь на то, что меня ждут дома. А вот сестра её Катька, гадина такая, меня почему-то невзлюбила и, чтобы досадить, дразнила нас «жених и невеста» и делала нам всяческие гадости.

Во втором классе я вызвался носить Светкин портфель. Светка всячески этому противилась, но я всё-таки настоял на своём. Вернее, мне опять помог случай. В начале декабря, когда мы возвращались со школы, она вдруг поскользнулась около железнодорожного переезда, упала и ушибла локоть. Я помог ей встать, затем молча поднял её портфель и донёс его до дома. Локоть болел долго, и всё это время я носил портфель. С тех пор так и повелось. Мы выходили на крыльцо, я забирал у Светки портфель, а у калитки, прежде чем проститься, возвращал его.

А к концу третьего класса мы стали ходить, взявшись за руки. Это у нас получилось как-то само собой, вдруг. Однажды, шагая домой, мы слишком близко подошли друг к другу, наши ладошки соприкоснулись и помимо нашей воли тут же ухватились друг за дружку. Я удивлённо посмотрел на Светку, та на меня, но руку из нас никто не разжал. Так мы и дошли до её калитки.

В пятом классе мы поссорились. Впервые за всё время нашего знакомства.

К тому времени мы уже учились в средней школе №15, куда перебрались после окончания третьего класса, навсегда распрощавшись с начальной школой №3, которую я и Светка закончили на одни пятёрки. Маршрут нашего движения изменился, так как новая школа находилась в другом районе. Но путь к моему дому по-прежнему пролегал мимо Светкиного, так что, в принципе, ничего не поменялось, только дорога. Теперь мы заходили на Светкину улицу с другой стороны через переулок, который соединял Нижнегорскую и Стандартную, которую ещё один проулок соединял с улицей Больничная. Ну, а на противоположной стороне этой Больничной, через дорогу, возвышалось трёхэтажное кирпичное здание – наша новая школа. То есть она тоже был рядом. Хотя, если быть точным, дорога стала чуточку длиннее, что было нам только на руку, потому что позволяло подольше побыть вместе. Ведь в школе, чтобы избежать злых языков и насмешек, мы вели себя как одноклассники, которые сидят за одной партой, а свободно общались только после уроков по пути к её дому.

До сих пор не пойму, что же нас тогда со Светкой связывало. Детская дружба, которая с годами переросла в привычку? Так ведь мы и не дружили в обычном понимании этого слова, что подразумевало под собой свидания там всякие, встречи, охи-вздохи, походы в кино, например, или ещё куда. Поцелуи, в конце концов. Но ничего этого не было. Да и в принципе не могли быть. Какие к чёрту охи-ахи, тем более, поцелуи в двенадцать лет? Мы просто сидели за одной партой, а после уроков просто вместе шли до её дома. И всё.

Хотя чего сам себя обманываю? Лично для меня это было вовсе не просто. Я всегда с нетерпением ждал окончания последнего урока, а потом терпеливо стоял в ожидании на нашем заветном месте, если Светка задерживалась. После по-хозяйски забирал у неё портфель и с трепетом брал её за тёплую ладошку. А затем рассказывал всякие смешные глупости, лишь бы только рассмешить её, потому что она так заразительно смеялась.

Нет, скорее всего, это было подспудное желание быть ближе к человеку, который тебе нравился и был тебе дорог, только мы тогда этого не осознавали в силу малости своих лет, зато это хорошо понимали наши души, телепатически общавшиеся между собой.

Ведь Светка тоже не скрывала, что ей по душе наши совместные прогулки. Она также ждала меня около школы, если по какой-то причине покидала её первой, охотно вкладывала свою руку в мою и всегда сжимала её так, словно боялась, что я передумаю и отпущу её. В эти минуты она преображалась, становилась раскрепощённой, весёлой, я бы даже сказал, счастливой, болтала о чём-то своём, девчоночном и от души смеялась над моими шутками. Господи, какой же она была красивой, когда смеялась!

Опять вздыхаю и, прервавшись от воспоминаний, искоса смотрю на Светку, сидящую напротив через клумбу. Читаешь, голубушка? Ну-ну!

Возможно, и впрямь наши души, объединившись, ненавязчиво подталкивали нас друг к другу, но только в выходные дни и каникулы мы не встречались. И в это время я не скучал по ней, не страдал бессонницей по ночам, не мучился от того, что не видел её днями в каникулы, а летом – месяцами. Не знаю, как Светка, но я из-за постоянных игр то в футбол, то в хоккей, то в войну, то в индейцев напрочь забывал о ней. А когда помнить-то? Не успеешь проснуться, как пацаны на улицу уже зовут. За день так накувыркаешься, что вечером домой без задних ног приходишь. Наспех перекусишь и в постель. Голова подушки ещё не коснулась, а ты уже дрыхнешь. А на следующий день всё заново. И так все выходные и каникулы.

Лишь иногда, когда вдруг образовывалась пауза одиночества, передо мной вставал Светкин образ, и я с нежностью вспоминал её глаза, её улыбку, её смех, тепло её ладошки, которую всегда с благоговением сжимал в своей, и с грустью осознавал, как в эту минуту мне её не хватает. Но потом появлялись друзья, опять затевалось что-то интересное, и Светка тут же забывалась.

Вот такая у нас со Светкой была необычная дружба. И всё у нас шло хорошо, но вот в пятом классе…

Глава 7

Это был високосный год. Говорят, что он приносит несчастья. Но у нас-то было всё так замечательно! Все, кто раньше насмехались над нами, злословили всячески, теперь притихли и смотрели на нас с завистью. Казалось, ничто не предвещало беды, но накануне Нового года всё в одночасье рухнуло.

После осенних каникул у нашего класса появилась новая пионервожатая Марина Анатольевна. Чёрненькая, высокая и довольно симпатичная. Она поступала в пединститут, но не прошла по баллам. Вот и устроилась в родную школу пионервожатой, чтобы подготовиться и на будущий год снова попытаться поступить в институт. Вчерашняя десятиклассница, она была шустрой девчонкой, бойкой на язык и горазда на всякие выдумки. С нами держалась как старшая сестра, и потому всем нам сразу понравилась, и обращались мы к ней просто – Марина.

На Новый год она решила устроить нам праздник и на первый день каникул пригласила весь класс к себе в гости. Все, конечно, с радостью согласились. Но в гости пришли всего десять человек. Из них четверо пацанов: я, мой друг Костя Белов, Пашка Ефимов да Игорь Чернявский, который жил с Мариной по соседству. У меня до сих пор хранится фотография с того праздника, где мы вчетвером запечатлены у берёзы, росшей под окном её дома. Костя ещё подписал её так красиво и в рифму: «Костя, Саша, Игорь, Паша». Но Марина и этому обрадовалась. Она настряпала пирожков с повидлом, испекла торт, купила газировку и очень боялась, что вообще никто не придёт, и всё это ей придётся съедать самой. А тут привалило столько народа!

Сначала мы лопали пирожки с чаем, а потом торт с газировкой. В промежутках между перекусами играли в игры, участвовали в конкурсах, которые напридумывала наша пионервожатая. В общем, было весело и очень интересно. Мы веселились и бесились, как могли. И Марина вместе с нами, словно тоже была маленькой. А потом были танцы.

Конечно, никто из нас толком танцевать не умел, но под задорную и ритмичную музыку ноги сами пускались в пляс, а руки и тело уже подстраивались под них, и в результате получались красивые телодвижения. Я так думал тогда, но не был в этом уверен.

Но больше всего мне понравилось танго. Этот медленный танец придумал, наверное, сильно влюблённый, но очень застенчивый человек. Ведь в этом танце ты находишься в максимальной близости от партнёрши, держишь её тело в своих руках и при этом можешь шептать ей что-нибудь на ухо. И всё это на глазах у всех, и при этом никого не стесняясь. Не знаю, как другие, но лично я премного признателен человеку, придумавшему танго. Ведь благодаря ему, я впервые прикоснулся к Светкиному телу. До этого дальше её ладошки не доходило.

Когда Марина объявила танго, она разбила нас на пары и объяснила, что нужно делать – мальчики берут девочек за талию, девочки кладут руки мальчикам на плечи, – и как нужно двигаться.

Осторожно, словно брал в руки хрупкую стеклянную вазу, я взял Светку за талию и почувствовал, как вздрогнуло её тело, как напряглись мышцы спины. Я с недоумением посмотрел на неё – неужели так больно схватил? – и ослабил хват. Светка виновато улыбнулась, расслабилась и, положив руки мне на плечи, отчего мурашки пробежали по моему телу, тихо предложила:

– Давай танцевать?

– Давай, – согласился я.

И мы начали танцевать, если, конечно, топтание на месте и переминание с ноги на ногу можно было назвать танцем. Но мне на это было наплевать. Главное, я держал в руках Светку и был настолько к ней близок, что мог коснуться губами её лица. К тому времени я уже подрос и был с ней наравне. Кровь прилила мне в голову. Я так очумел от счастья, свалившегося на меня, что даже не заметил, как закончилась музыка. Светка тоже. Она, наверное, так же, как и я, всё это время находилась под властью обуревавших её чувств.

Спасибо другу, вовремя вернул в действительность. А то вот была бы потеха, вернее, для кого потеха, а для кого-то конфуз: музыка кончилась, все разошлись, а мы со Светкой продолжаем, как ни в чём не бывало, танцевать, погрузившись в своё счастье, как в нирвану.

Толчок в спину и удивлённый шёпот Кости «Санёк, ты чего?» вернули меня в реальность. Не услышав музыки, я сразу понял, что к чему и тут же остановился, и опустил руки. Очнувшись, Светка тоже мгновенно сообразила, что произошло, быстро убрала руки с моих плеч и отступила на шаг.

К счастью, нашу оплошность, кроме Кости, больше никто не заметил. Ну, разве только ещё Марина. Она так улыбнулась, когда я посмотрел на неё, что я стушевался и, покраснев, поспешил отвернуться. Но тут зазвучал барабан, потом заиграла гитара, её поддержала вторая, и зал заполнила музыка, захватившая нас в водоворот энергичного танца. После него опять был шейк, и мы почти без остановки снова стали кривляться, извиваться и крутить задами, подражая взрослым. Признаться, к концу этого танца я порядком устал, и следующий танец решил пропустить, чтобы отдохнуть. Но следующим было танго. Светка быстро подошла ко мне, и мои руки сами, словно только и ждали этого момента, тут же очутились на её талии. На этот раз она не вздрогнула, не напряглась, а улыбнулась и легко опустила свои руки мне на плечи, и мы медленно закружились среди остальных пар. Но на этот раз я был начеку. Не дай бог ещё раз проспать окончания танца. Вот тогда точно будет потеха!

Потом Марина опять поставила шейк. И хотя тонус мой восстановился за время танго, я всё же решил передохнуть. И пока Светка с подружкой Ольгой Балякаевой крутились вокруг Кости Белова, я преспокойненько отдыхал себе на диване. Время от времени я, конечно, поглядывал за Светкой. А та, заметив это, радостно улыбалась в ответ и ещё сильнее начинала виться возле Кости, словно дразня меня. Я тогда отворачивался и делал вид, что мне это по барабану. А через какое-то время снова оборачивался к ним.

Но один раз, посмотрев в их сторону, я вдруг наткнулся на взгляд Ольги Балякаевой. Светка в это время стояла ко мне спиной и извивалась перед Костей. Не успел я отвести от Ольги глаза, как она возьми и подмигни мне. Я тут же подмигнул ей в ответ. Чисто машинально. Точно так же как, когда вам говорят: «Спасибо», а вы, не задумываясь, автоматически отвечаете: «Пожалуйста». Ольга повеселела, словно этим я признался ей в любви, и прибавила темп. «Вот дура-то!» – подумал я ещё тогда, наблюдая за ней. Тут она снова посмотрела на меня и, убедившись, что я на неё гляжу, опять подмигнула. Я ответил. Ольга снова закрутилась так, словно получила допинг. Когда это повторилось в третий раз, мне это уже началось нравиться. Ты моргаешь, и девчонка начинает вертеться как заводная. Я, наверное, ещё пару раз ей подмигнул, а потом надоело, и, отвернувшись, стал ждать, когда же закончится музыка и начнётся другая, чтобы присоединиться к Светке.

Следующим был вальс. Им Марина решила закончить наш праздник.

– Белый танец! – весело объявила она, меняя пластинку. – Дамы приглашают кавалеров! Девочки, не зевайте – кавалеров у нас мало. Могут и не достаться.

Я встал, ожидая, когда подойдёт Светка. Сейчас мы возьмёмся за руки и попытаемся станцевать. Но Светка повела себя как-то странно. Она посмотрела на меня как на врага народа, постояла немного в раздумье, затем решительно подошла к Игорю Чернявскому и пригласила его. Тот аж оторопел от такой выходки. Светка редко обращала на него внимания. Пожалуй, Игорь был единственным в классе, с кем она избегала общения. Как-то я поинтересовался почему, и она ответила: «Растрёпа, какой-то неухоженный, не люблю таких, которые за собой не следят». А сейчас взяла и пригласила на танец!

Игорь, не веря в происходящее, поднялся в нерешительности и в ожидании поддержки посмотрел на меня. Но Светка схватила его за руки и утащила в круг.

Я остолбенел, нет, я окаменел, словно меня превратили в статую. Ничего не понимая, смотрел на Светку, и обида гремучей змеёй заползла мне в душу и больно ужалила. И боль эта, словно яд, тут же заполнила всего меня. «За что же ты меня так?» – возопила моя пострадавшая душа, выворачиваясь наизнанку от нестерпимой боли.

Остальные, не хуже Игоря, тоже растерялись. Они то в замешательстве смотрели на Светку, которая как ни в чём не бывало начала танцевать, подталкивая своего партнёра, то сожалеющее на меня.

– Девочки, не стойте! – вмешалась в происходящее Марина. – А то скоро танец кончится. Давайте, давайте, девочки, поактивнее.

Я не стал дожидаться, когда меня кто-нибудь пригласит – какие тут к чёрту могут быть танцы? – а развернулся и помчался в прихожую. Нашёл там свои вещи, по-быстрому оделся, обулся и выскочил на улицу.

Страсти в эту минуту бушевали во мне не шуточные. Эмоциональный срыв был настолько сильным, что слёзы хлынули ручьём. И я не мог их остановить, потому что это плакал не я, а душа.

За что? Почему? Что случилось? Эти вопросы терзали меня всю дорогу. Ведь всё было так хорошо. Когда мы второй раз танцевали танго, я настолько ошалел от близости, что решился прижать Светку к себе, правда, всего на мгновение, и почувствовал её живот. И Светка не оттолкнула меня, не отстранилась, а лишь посмотрела как-то странно и улыбнулась. У меня в тот момент сердце чуть из груди не вырвалось от радости! И тут – на тебе! Злобный взгляд, Игоря пригласила танцевать, на которого раньше сроду не глядела. Что же такое случилось, пока я отдыхал?

Я вытирал слёзы, шёл и думал. Думал и вытирал слёзы. Обида хлестала через край и не давала успокоиться. Лишь дойдя до своей улицы, мне наконец-то удалось справиться с обуревавшими меня чувствами. А когда зашёл домой, слёз уже не было, хотя глаза всё ещё были на мокром месте.

Отец, выйдя из кухни посмотреть, кто пришёл, удивлённо спросил:

– Что с тобой, жиган? Ревел, что ли?

– Да нет, с пацанами играли. Снег в глаза попал, – соврал я, раздеваясь.

– Есть будешь?

– Не хочу.

Отец молча скрылся на кухне. Несмотря на каникулы, мать была на работе, и он, как обычно, готовил ужин. В армии он почти год прослужил поваром, так что у него не плохо это получалось.

Когда разделся и прошёл в детскую комнату, я уже полностью себя контролировал и принял твёрдое решение: со Светкой всё покончено. Раз и навсегда! Даже если она на коленях будет умолять меня простить её, она никогда от меня этого не дождётся. Всё!

Тут к нам заглянул Васёк Кутиков, мой дружок со второго этажа и позвал на улицу. Сначала я хотел отказаться, а потом решил, и чего это из-за какой-то взбалмошной девчонки буду терзаться? Переоделся в уличную одежду и побежал играть.

Глава 8

Каникулы пролетели, я даже глазом не успел моргнуть. Зима была снежной. Снег валил почти каждый день. И автобазовский бульдозер, расчищавший дорогу на улице и подъезды к баракам, нагрёб в нашем дворе огромную гору снега. Такую огромную, что мы вырыли в ней лабиринт аж в три яруса. И в этом лабиринте играли и в прятки, и в догонялки. Ещё мы играли в крестоносцев. После просмотра по телику фильма «Александр Невский» это была наша самая любимая зимняя игра. Из листов фанеры мы изготовили себе щиты и разукрасили каждый на свой лад. На своём я нарисовал льва, стоящего на задних лапах. Из штакетников или другого схожего материала были выстроганы мечи. Некоторые в старых вёдрах сделали прорези для глаз и использовали их как шлемы крестоносцев. А ещё мы играли в хоккей, ходили на обвалы, где прыгали с большой высоты в сугробы. Так что за всё это время я про Светку даже ни разу не вспомнил. И про обиду, незаслуженно нанесённую ею мне, – тоже.

И вот после каникул, шагая с друзьями в школу, я даже не думал о том, что меня там ждёт. Как там поведёт себя Светка? Извинится или опять начнёт хамить, обвиняя во всём меня, как тогда в первом классе после столкновения? Потому что мне было всё равно. Я вырвал её из своего сердца, и теперь там зияла пустота, огромная, чёрная пустота.

Когда Светка вошла в класс, красивая, румяная от мороза с вздыбившейся непослушной чёлкой и поздоровалась, я сделал вид, что не заметил её. А когда она молчком опустилась рядом со мной на скамью, даже не повернул головы.

Светка тоже ни разу не посмотрела в мою сторону и не сделала никакой попытки, привлечь моё внимание.

«Значит, вот как?» – с горечью пронеслось у меня в голове. И я тут же осознал, что где-то в глубине пустоты, захватившей моё сердце, всё же остался осколочек надежды, что Светка раскается в своём проступке. «Ещё чего не хватало! – заявил я сам себе тогда. – Немедленно найти этот осколок и уничтожить!» И сделал это без сожаления.

После уроков я задержался, чтобы дать возможность Светке уйти. Но когда вышел на крыльцо, то увидел её, стоящей на том месте, где мы обычно дожидались друг друга. Выходит, всё-таки осознала, что была не права, и теперь хотела извиниться. Только зря она это затеяла. Я даже раздумывать не стал, как поступить в таком случае. Всё было решено ещё тогда, когда я шёл домой и плакал от обиды. А решений своих я не отменяю, даже если они идут мне во вред.

Не обращая на неё внимания, я вслед за друзьями прошёл мимо неё. «Раньше надо было думать!» – мысленно сказал я ей, пытаясь оправдать свой поступок.

Больше Светка не ждала меня после уроков. И всё у нас началось сначала. Школьные дни заполнились взаимной отчуждённостью, игнорированием друг друга и демонстративным безразличием. Так наши отношения, проделав круг в пять лет, вернулись к исходной точке. Всё было в точности, как когда-то в первом классе, с той лишь разницей, что теперь мы были на пять лет старше и обиды наши были уже не детские.

23 февраля Светка ещё подлила масла в огонь.

В «пятнашке», как мы ласково называли свою новую школу, была такая древняя традиция: в день рождения Советской Армии, двадцать третьего февраля, девчонки дарят пацанам, как будущим защитникам Родины, подарки, а потом, Восьмого марта, в Международный женский день, наоборот, пацаны преподносят подарки девчонкам. Хорошая традиция, что тут скажешь!

В четвёртом классе Светка подарила мне заводную машину. А я ей куклу, которая, если её качнуть, моргает глазами и произносит: «Мама». Мы с матерью все магазины в центре города обошли, пока такую нашли. И не зря старались. Подарок Светке понравился.

Что она подарит мне нынче, я даже голову себе не грел на этот счёт. И не потому, что мне было всё равно, а просто был уверен, что подарок мне не светит. Но, как оказалось, я ошибался.

23 февраля Анна Михайловна, наш классный руководитель, собрала нас на классный час. Анна Михайловна участник Великой Отечественной войны. Она была снайпером и на её счету немало убитых вражеских солдат и офицеров, за что её неоднократно награждали. Поэтому, когда начался урок, мы в первую очередь поздравили с этим праздником её. Наши родители скинулись по этому случаю и купили ей огромный букет красных гвоздик и коробку шоколадных конфет. Вот это мы ей и вручили от всего нашего класса. Она так растрогалась, что даже прослезилась.

А потом девчонки читали нам стихи про солдат и войну, пели песни военных лет и даже станцевали пару раз. Хорошо подготовились, молодцы!

В конце урока Анна Михайловна спохватилась.

– Скоро звонок, – объявила она, – так что, девочки, дарите нашим будущим защитникам Отечества свои подарки.

Сразу все оживились, зашевелились. Девчонки захлопали крышками, доставая портфели, а пацаны заёрзали в нетерпении, ожидая подарки. Только двое из всего класса не принимали участия в этой суматохе. Это я и Светка. Мне, конечно, хотелось подарка. Ведь я тоже будущий солдат как-никак. Но Светка не шевелилась, и мне ничего не оставалось, как только ждать звонка, чтобы побыстрее убраться отсюда. Пусть мне по фигу, но всё равно же неудобно: всем дарят, а тебе нет.

Наконец, прозвенел звонок. Пацаны с подарками рванули к двери. Девчонки устремились за ними. Светка тоже встала, но сделав несколько шагов, остановилась.

– Ах да, – спохватилась она и вернулась. Расстегнув портфель, вынула из него небольшую цветастую коробку, перевязанную красным бантом, и протянула мне, – Вот, поздравляю…

В её голосе просквозило ехидство. Или, может, это мне показалось? В любом случае я не обратил на это внимания, ошеломлённый тем, что подарок всё же получил.

– Спасибо, – ответил я машинально и взял эту чёртову коробку. Если бы заранее знал, что в ней, сроду бы не притронулся!

Светка тут же развернулась и ушла.

Я не стал открывать подарок, чтобы посмотреть, что там, хотя меня так и распирало от любопытства. Что же Светка такого могла мне подарить, обижаясь на меня? Конечно, я был заинтригован, но сдержался. Решил посмотреть его дома. Но и дома ещё долго не решался развязать бантик и поднять крышку.

Светка всё-таки поздравила меня. Возможно, только ради приличия, потому что все дарят, и она вроде как должна. А вдруг она это сделала от души? Решила признать свою ошибку и таким образом всё исправить? Может, вместе с подарком она положила туда записку, которая всё объясняет?

Не знаю, сколько бы я ещё так терзался, если бы мать не объявила, что пора спать.

Танюха, сестрёнка, уже давно спала. Она родилась, когда я пошёл во второй класс. Братела где-то ещё шлялся. Он был восьмиклассником, и ему разрешалось отсутствовать до одиннадцати часов. Так что мне никто не мешал вскрыть коробку. Я быстро сорвал бант, скинул крышку и…

Сначала я ничего не понял, а когда понял, то впал в ступор. В коробке лежал пупс. Голая пластмассовая кукла непонятного пола. Вот уродина, а! У пацанов подарки, так подарки. Вон Ваньке Хохлину настольную игру «Хоккей» подарили. Другу моему, Косте, ружье, которое из пробки стреляет. Игорю Чернявскому, которого девчонки не очень-то жалуют, и то в подарок получил машину-самосвал. А мне куклу! Даже не солдата, а какого-то пупса! Что к чему? Зачем мне, мальчишке, кукла? Я долго недоумевал, а потом до меня дошло: это был не подарок, а просто-напросто издевательство надо мной.

Кровь закипела во мне от негодования. Мало ей, что ли, моих слёз на Новый год? Ещё раз захотелось обидеть? Гадина такая! Я зашвырнул пупса в угол и завалился спать.

Но ещё долго не мог успокоиться, всё ворочался, вынашивая план мести. Уже Серёга домой пришёл и, наскоро перекусив, юркнул ко мне под одеяло. Мы с ним спали вместе на двуспальной кровати. Он повернулся ко мне спиной, и тут же уснул. Везёт же некоторым! А тут лежишь, места себе не находишь, стараешься придумать что-то такое в ответ Светке, чтобы она от собственной злости задохнулась. Планов было много и разных. От демонстративного презрения и пощёчины до её убийства и самоубийства. А что? Написать записку, что до смерти меня довела Светка Казанцева, и повеситься. Пусть потом в неё до самой смерти пальцем тычат, мол, довела парня до самоубийства. Это ей будет кара на всю жизнь.

Этот вариант мне больше всего понравился. Но тут я вспомнил о родителях. Это очень плохо, когда родители хоронят своих детей. Они так расстраиваются, что стареют раньше времени и потом умирают от переживаний. Мне стало жалко их, а потом и себя. Ведь я ещё мальчик, и у меня всё впереди. А вдруг в будущем я совершу подвиг и стану героем. А может, просто сделаю много полезных и добрых дел, за что люди от души скажут мне: «Большое спасибо». Так почему они, то есть люди, должны потерять всё это из-за какой-то вздорной девчонки?

Не помню, как заснул и к какому результату пришёл перед этим, помню только, что, когда мать подняла нас с Серёгой в школу, я уже точно знал, как отомщу Светке. Я подарю ей её же пупса! Пусть подавится! А когда отплюётся от злости, может, одумается и станет добрее. А сейчас я просто сделаю вид, что вчера ничего не было: ни классного часа, ни подарков, ни пупса.

Когда Светка вошла в класс, я по обыкновению уже сидел за партой и вытаскивал из ранца тетрадь и учебник. Она поздоровалась, причём, громче обычного, наверное, хотела привлечь моё внимание. Но я даже ухом не повёл. Я не смотрел на неё, но боковым зрением видел, как она внимательно наблюдает за мной. «Зря стараешься, пупсик, – подумал я про себя, – ничего ты от меня не дождёшься. Ведь вчера ничего не было. Но знай, месть моя будет жестокой».

Прозвенел звонок, и Светка поспешила занять своё место. В класс вошла «русачка» Валентина Семёновна, начался урок, и всё пошло в обычном русле.

Две недели пролетели быстро.

Как-то мать полюбопытствовала, что мне подарили на 23 февраля.

– Ничего, – буркнул я.

– То есть как ничего? – удивилась она. – Света тебе ничего не подарила?

– Подарила. Машинку, – спохватившись, солгал я; не говорить же ей о пупсе, который я спрятал в самое своё потаённое место – в подпол. – Но я её до дома не донёс. Мы её с пацанами по дороге разломали.

– Ну и нетулика же ты у меня, сынок, – вздохнула мать. – Вещи нужно беречь, а подарки – тем более.

– Мы же не нарочно.

– А какая разница?

А когда до праздника осталось меньше недели мать начала допытываться, что я собираюсь подарить Светке, и когда мы пойдём в магазин за подарком. На что я всегда отмахивался и говорил: «Потом». А за два дня до Восьмого марта на её вопрос «Так ты надумал что или нет?» снова солгал, сказав, что сделал ей подарок своими руками.

Я ведь хорошо рисовал. И рисовать я начал с тех пор, как научился правильно держать в руке карандаш. Когда мать бралась за изготовление аппликаций к своим урокам, я устраивался рядышком, брал листок бумаги, карандаши и старательно пытался нарисовать то, что рисовала она. Сначала, разумеется, получалось что попало, но со временем стали выходить вполне осмысленные рисунки.

Помнится, я ходил уже в старшую группу. В тот день детский сад по каким-то причинам был закрыт, наверное, на карантин, отцу с утра надо было на работу, и матери ничего не оставалось, как взять меня с собой. Но у неё был открытый урок, на котором должны были присутствовать учителя из других школ, и она привела меня к своей подружке Тамаре Константиновне, которая учила моего брата. Так я попал на урок рисования в третьем классе. Мать знала, как заставить меня сидеть на уроке тихо и никому не мешать.

Тамара Константиновна выставила на постамент обыкновенный эмалированный ковшик и дала задание классу его нарисовать. Чтобы я не скучал, она предложила и мне это сделать, Для этого одолжила альбомный лист и цветные карандаши. Каково же было её удивление, когда, собрав в конце урока рисунки, она обнаружила, что лучше всех изобразили ковшик мой брат и я.

Ну, а к двенадцати годам я мог перерисовать практически любую картинку, будь то всадник, животное какое там, танк, самолёт или ещё что. Следуя по стопам брата, я научился выпиливать лобзиком, работать с выжигателем, резьбе по дереву и выдавливать картинки на фольге, взятой от тюбиков из-под зубной пасты.

Так что я мог сотворить поделку, и мать мне поверила. Сказала, что я молодец, потому что подарок, сделанный своими руками, дороже, чем купленный, ибо сделан от души, и отстала от меня.

А я стал ждать дня возмездия, и не сомневался, что не колеблясь выполню задуманное.

Есть у меня такая черта. Не знаю, откуда она взялась и когда успела сформироваться, хорошая она или плохая, но она осталась у меня до сих пор. Я долго принимаю решение, мучаюсь, терзаюсь, стараясь взвесить все «за» и «против». Но если я что-то, в конце концов, решил, значит, так тому и быть. Сказал себе не думать о ком-то – всё, я о нём не думаю. Причём, без всякого напряга. Просто не думаю и всё. Самовнушение, что ли? Решил, например, не якшаться с Гришкой Казаковым за то, что он возвёл на меня напраслину, сказав Анне Михайловне, что это я сломал её указку. За это меня наказали и заставили изготовить новую. Я долго не здоровался и не разговаривал с ним, пока случайно не выяснилось, что эту чёртову указку сломал Санька Мурашов. Тогда на классном часе Анна Михайловна заставила Гришку при всём классе просить у меня прощения. Я едва не расплакался от радости – как же, оказывается, есть всё-таки справедливость на свете! – и простил Гришку, и стал здороваться с ним.

Пожалуй, это был единственный случай в моей жизни, когда справедливость восторжествовала…

Глава 9

И вот наступил долгожданный праздник. Девчонки в белых бантах, фартуках и колготках выглядели такими красивыми, что глаз было не отвести. Даже те из них, которых симпатичными было трудно назвать, преобразились, превратившись из гадких утят в прекрасных лебёдушек.

Мальчишки смотрели на них влюблёнными глазами и, чтобы привлечь к себе внимание, дёргали их за косички, всячески дразнили и толкали вроде как бы случайно.

А девчонки смотрели на нас высокомерно, как королевы, и не скрывали радости от такого внимания со стороны противоположного пола. Даже на дёрганье косичек и толчки они реагировали совсем по-другому. Ещё вчера за такую дерзость вместе с криком «Вот тебе, дурак!» ты мог получить тумак по спине или хлёсткую затрещину. А сейчас они только небрежно отмахивались как великосветские дамы, и спрашивали: «Ну чего пристал, Иванков?» или «Что, тебе больше делать нечего, что ли?».

Светка была вообще бесподобна. Тётя Аня, наверное, на ночь закрутила ей на чёлку бигуди, и теперь с этой кудрявой чёлкой она выглядела просто потрясающе. Как я себя не сдерживал, мои глаза то и дело сами по себе поворачивались в её сторону. Естественно, Светка это замечала, но делала вид, что ей всё по барабану. Меня это немного царапало, но я успокаивал себя тем, что скоро ей отомщу. За всё отомщу! И за мои слёзы, и за пупса, и за это безразличие. Она у меня ещё попляшет! Не раз пожалеет, что сделала мне больно.

Так я продержался два урока. На третьем, слушая рассказ о древнем Риме, я случайно боковым зрением поймал на себе её взгляд. Он был полон грусти и чем-то ещё, мне не понятным, но разбередившим душу на столько, что чёрная-пречёрная пустота в моём сердце стала вдруг заполняться светом и теплотой. Мне уже расхотелось ей мстить. И если бы в эту минуту Светка что-нибудь сказала, хорошее, разумеется, я бы, не раздумывая, простил её. Но она не могла этого сделать, потому что шёл урок, а на уроках разговаривать нельзя. А так у меня было время всё обдумать и взвесить.

Я понял, что Светка тоже страдала от нашей размолвки. И мне стало её жаль. Я пожалел о том, что в тот день прошёл мимо, когда она ждала меня после уроков на нашем заветном месте. Если бы я тогда перешагнул через свою гордость и подошёл к ней, то не было бы этих терзаний, страданий, не было бы этого пупса…

При воспоминании о кукле я вздрогнул, словно мне влепили пощёчину. «Стоять! – приказал я себе, выходя из полудремотного состояния, в которое поверг меня Светкин взгляд. – Если случай на новогоднем празднике можно как-то объяснить случайностью или недоразумением, то появление пупса – это целенаправленное желание меня обидеть. И этого простить нельзя! Иначе, какой я мужик, если мне будут плевать в лицо, а я только утираться и молча сносить это?» Свет и теплота мгновенно исчезли из сердца, оставив в нём холод и пустоту. Вот так. Я облегчённо вздохнул, ощутив себя прежним. Только месть! Никакой пощады! И пусть этот чёртов пупс станет моим возмездием!

Приняв решение, я успокоился и снова обратился в слух, собираясь послушать историчку. Но только сосредоточился, как раздался звонок – перемена. А там классный час. Ну вот, и приблизилось время расплаты!

На классном часе мы, конечно же, в первую очередь поздравили нашу классную, вручив ей опять большущий букет цветов и коробку конфет. Затем уже мы, пацаны, читали стихи, пели песни и играли сценки, а девчонки слушали, смеялись и аплодировали. Лично я прочитал какое-то длинное стихотворение, посвящённое женщинам. Прочитал с чувством, с толком и с расстановкой, как советовал мой тёзка Грибоедов. А потом мы с Борькой Вальчек, который по росту был вторым после Локти, разыграли сценку из репертуара Тарапуньки и Штепселя. При этом я так кривлялся и строил рожицы, что девчонки смеялись, даже не слушая, что я говорил. Глядя на нас, и Анна Михайловна прослезилась от смеха.

В общем, концерт наш прошёл успешно: девчонки остались довольны. Программа оказалась настолько большой, что мы едва уложились в урок. А когда прозвенел звонок, Анна Михайловна спохватилась.

– Девочки, не торопитесь, – обратилась она к классу, – наши мальчики приготовили вам подарки. Мальчики, давайте быстренько.

И опять захлопали крышки парт, защёлкали замки ранцев.

Я не шевелился, ожидая, когда все разбегутся. Светка тоже. Уставившись в угол, она сидела, не двигаясь, и ждала. Как я на 23 февраля. «Сейчас дождёшься!» – думал я, краем глаза оценивая обстановку – пора или нет? Но Светке, наверное, надоело ждать. Она вдруг встала и пошла к выходу.

– Ах да! – сказал я тогда громко ей в спину.

Она остановилась и посмотрела на меня. Глаза злые, но выражение, как всегда безразличное. Видно, держится из последних сил.

«Ага, заело! Сейчас ещё добавлю!» С этими мыслями я спешно вытащил подарок из сумки и, выскочив из-за парты, подошёл к ней.

– Вот, – и протянул ей коробку, – поздравляю!

Специально сказал то же самое, что говорила мне она, вручая куклу, чтобы поняла мой поступок.

Узнала она свою коробку или нет, я так и не понял. Если и узнала, то ничем себя не выдала.

– Спасибо, – сухо и, скорее всего, машинально – ведь она была воспитанной девочкой, – ответила она и, забрав подарок, поспешила выйти.

А я вернулся к парте за ранцем. Всё! Я исполнил план мести. Теперь можно спокойно жить дальше. Без Светки. Как жил без неё до первого класса. Играть с пацанами в хоккей, в рыцарей или в индейцев. Ведь жизнь на Светке не заканчивается. Тем более в двенадцать лет. Я уже прожил без неё два месяца, и буду продолжать жить дальше, как жил когда-то до встречи с ней. Так я думал, покидая школу, но, увы, на этом мои злоключения не закончились.

Ответ Светки на мою месть был для меня полной неожиданностью. Ни до, ни после отмщения я не задумывался над тем, как она на это отреагирует. Я просто убедил себя, что мне на это наплевать. Но когда она, войдя в класс, после того, как поздоровалась, села не рядом со мной, а за третью в первом ряду к Андрюхе Иванкову на место своей подружки Ольги Балякаевой, меня это задело.

Как только раздалось Светкино: «Здрасьте!» – я по обыкновению сделал вид, что не услышал её. Но когда она прошла мимо, этот вид мгновенно улетучился. Обернувшись, я с удивлением увидел, куда она села. Вот тогда-то мою душу и царапнул какой-то предмет, похожий на Светкин ноготь. Причём больно царапнул, до крови. В голове сразу же зароились планы для новой мести, но тут я вспомнил, что мне давным-давно всё по фигу, и успел отвернуться раньше, чем Светка заметила мою реакцию.

Когда звонок известил о начале урока, я вдруг вспомнил об Ольге Балякаевой. А она тогда куда сядет? Со мной, что ли? Но Ольга не пришла. Оказалось, что она простудилась и слегла с высокой температурой. Но мои измышления оказались верны. Когда через неделю она появилась, то села рядом со мной. Назло Светке я не стал возражать. Ведь вдвоём веселее, чем одному.

Так я сменил себе соседку и проучился с нею до окончания учебного года.

Глава 10

А потом начались летние каникулы. Часов в восемь-девять утра подъём, наспех завтрак и бегом на улицу, где уже ждали друзья-приятели, и игры, игры, игры до бесконечности. Вернее, до двадцати двух ноль-ноль. Если прийти позже, можно схлопотать ремня. Отец у меня всегда делал то, что обещал. А он обещал «всыпать», если заявлюсь после десяти. Мне ведь было не пятнадцать лет, как брателе. И вот так каждый день.

Видно, родителям это надоело, и они взяли мне путёвку в пионерский лагерь «Орлёнок» на второй сезон.

– Может, хоть там тебя откормят, – говорила мать, собирая меня в лагерь, – а то отощал уже совсем. Где же ты вырастишь, если не ешь?

– Правильно, – поддержал её отец, – там режим. Глядишь, и к дисциплине приучат.

Я молчал, зная, что моё мнение по этому поводу никого не интересует. Но, как говорится, что ни делается, то делается к лучшему. Это событие сыграло важную роль в моей жизни.

В общем, что бы я ни думал о происках родителей, решивших на месяц лишить меня привычной жизни, в следующую ночь я спал уже в третьем корпусе, где разместился третий отряд. Опять магические тройки. В первый раз они способствовали знакомству со Светкой. Что на этот раз они мне уготовили?

В лагере мне понравилось. Кормили там досыта, походы в тайгу, игры, конкурсы всевозможные, вечерние посиделки у костра – всё было весело и интересно. Но больше всего нравилось, когда нас водили на речку купаться.

Плавать я тоже научился рано. Первый раз поплыл, наверное, лет в шесть. У автобазы, возле которой расположился наш посёлок, не было мойки автомобилей. Поэтому неподалёку от неё была отсыпана площадка, установлен насос и подведены электричество и вода. На этой площадке и мыли грязные самосвалы, вернувшиеся в гараж на ремонт. Вода эта стекала в огромную ложбину и скапливалась в ней. Вот так рядом с нашим посёлком образовался искусственный водоём. Но в нём никто не купался, потому что вместе с грязью с машин смывалось ещё масло, мазут и солярка, и бензин, отчего вода на солнце переливалась местами всеми цветами радуги. Зато весной, когда от таяния снега озерцо разливалось, оно становилось излюбленным местом смельчаков по катанию на плотах.

Это произошло в конце апреля, в самый разгар сезона. В это время все маломальские лужи были забиты плотами, которыми управляли отчаянные мореходы, рисковавшие из-за одного неверного движения оказаться в воде, а то и утонуть. К сожалению, бывали и такие случаи.

Вот однажды и мы, малышня, решили сходить покататься на плотах. Дело было ближе к вечеру, стало прохладнее, и мы развели костёр, чтобы греться. А потом я, как заводила и самый бесшабашный, пошёл кататься. Плотов было несколько, но мы всей гурьбой смогли столкнуть в воду только самый маленький плотик, сколоченный из двух брёвен. Затем я взял длинный шест и оттолкнулся от берега.

Я не раз наблюдал, как пацаны постарше запросто рассекали на этом плоту по озеру. Со стороны это смотрелось легко, но на самом деле оказалось не так. Чтобы придать плоту движение, нужно было упереться шестом в дно и силой оттолкнуться от него и при этом ещё удержать равновесие.

Но я же был шустрым малым и потому быстро наловчился. Сначала осторожно проплыл вдоль берега туда-сюда, а потом, осмелел и направил свой корабль на середину. При этом я представлял себя бесстрашным мореходом, который после кораблекрушения на обломках корабля плыл по морским просторам. Пока мечтал, плот остановился. Я машинально погрузил шест в воду, чтобы оттолкнуться. Но шест вдруг полностью ушёл под воду, не достав дна. Меня угораздило заплыть на самую глубину.

Разумеется, неожиданно не найдя опоры, я потерял равновесие и, чтобы не упасть в воду, резко выпрямился. От такого движения плот перевернулся, и я с головой ушёл под воду. Вынырнув, не растерялся и, главное, за что всегда себя хвалю, вспоминая этот случай, не запаниковал. Если бы потерял от страха голову, то обязательно утонул бы. И тогда не сидел бы сейчас на скамейке и не посматривал бы изредка на Светку Казанцеву, сидящую напротив и читающую книгу. Или только делающую вид, что читает? Впрочем, тогда бы и Светки Казанцевой не было бы.

Не помню, как добрался до берега. Наверное, инстинкт самосохранения подсказал, как нужно правильно работать руками и ногами, чтобы доплыть до суши. А выбравшись из воды, сразу бросился к костру. Но тот не грел – был слишком маленьким для этого. Тогда, чтобы я не простудился и не заболел, Васёк предложил вернуться домой, и все сразу с ним согласились. Больше никто не возжелал прокатиться на плоту.

Во избежание родительского гнева за непослушание – а катание на плотах было категорически запрещено, – я побежал на Пушкинскую улицу к Володе с Люсей. Я много раз у них ночевал, и посчитал, что родители не будут против, если переночую ещё раз. А Васька попросил, рассказать об этом моим родителям.

На следующий день Люся привела меня домой. Она долго о чём-то болтала с маманей, так ничего и не сказав ей про меня. Что пришёл вчера к ним промокший насквозь и синий от холода, что ей пришлось постирать мою одежду, дабы избавить её от мазутных пятен, а потом греть мне ноги в горячей воде, чтобы я не заболел. Замечательная была тётка!

Это случай навёл меня на мысль, что пора учиться плавать. До этого всё ограничивалось лишь плесканием около берега.

За нашим посёлком, по ту стороны горы, среди обвалов располагалось небольшое озеро метров тридцать в диаметре. По форме она напоминала камбалу, и от этого получила своё название. У берега там было мелко, но чем дальше от него, тем глубже оно становилось. На середине, чтобы достать дно, Лёвка Зуин, самый высокий из нас, уходил под воду полностью.

Этим же летом мы с Васьком всерьёз принялись обучаться плаванию. Отходили от берега по горло и старались добраться до него вплавь, до изнеможения молотя по воде руками и ногами, поднимая со дна глину и ил. А потом уставшие и посиневшие, с грязно-глиняными подтёками на лицах выбирались на берег и усаживались греться около костра, который топили коровьими кизяками. Те, кто умел плавать, заплывали на середину. Там вода была значительно чище.

Однажды Лёвка Зуин предложил нам с Васьком покататься на камере. Эту камеру он то ли стащил в автобазе, то ли выпросил у шоферов. Потом мы всей оравой по очереди накачивали её велосипедным насосом. Он частенько брал её с собой и катал нас на ней, когда мы об этом просили. А тут пригласил сам. Разумеется, мы согласились, не ожидая подвоха. А Лёвка заплыл на середину и столкнул нас в воду.

– Не паникуйте, – сказал он, когда мы перепуганными кутятами вынырнули из воды, при этом отплывая подальше от нас, – работайте руками и ногами без суеты.

Было страшно: всё-таки далеко от берега и глубоко. Но мы поплыли, выплёвывая, попадавшую в рот мутную воду. Задрав головы, как собаки, старательно гребли руками и лупили по воде ногами. И, как ни странно, добрались-таки до берега! Вот так мы с Васьком научились плавать по-собачьи.

А года четыре спустя, Лёвка как-то поехал с отцом на работу на разрез и обнаружил там озеро. Когда-то в этом месте добывали уголь. Но когда выработку стали затоплять грунтовые воды, добычу прекратили, и на месте забоя появился пруд, который мы назвали Зеркальный. На следующий день после известия об этой находке мы всей толпой поехали туда на утренней дежурке. Озеро находилось недалеко от того места, где происходил пересменок рабочих, так что добирались до него не долго.

Водоём по размерам намного превосходил нашу Камбалу, и вода в нём была чистой и лёгкой. Вот там-то я уже научился плавать по-настоящему. И в размашку, и по-морскому, и на спине. Там же я научился нырять и подолгу находиться под водой, стараясь преодолеть как можно большее расстояние, подражая Оцеоле. Этот вождь семинолов, проплыл под водой половину реки, чтобы незаметно добраться до парохода бледнолицых. После этого фильма все пацаны словно с ума посходили и жаждали переплюнуть друг друга, пытаясь проплыть под водой дальше остальных. Естественно, что и я принимал в этом участие. А для того, чтобы подольше находится под водой, перед сном специально тренировал задержку дыхания.

Так что к тому времени, когда я попал в пионерлагерь, я чувствовал себя в воде, как рыба, и без всякого хвастовства демонстрировал это на купаниях. Так мы называли мероприятие, когда нас приводили к речке и разрешали заходить в воду.

Но однажды я донырялся до такой степени, что мой организм не выдержал и дал сбой. Когда в очередной раз с криком «Я – Оцеола!» погрузился в воду, в ушах неожиданно резануло. Потом там что-то лопнуло, и в голове зашумело. Испугавшись, я поспешил всплыть: может, что изменится? Но уши по-прежнему болели, словно кто-то внутри резал барабанные перепонки на кусочки, а в голове стоял противный шум. По наивности я решил, что это от того, что в уши попала вода, и если её оттуда удалить, то всё нормализуется, и стал ковыряться в них пальцем. Почувствовав на нём влагу, обрадовался – получилось! – но это оказалась кровь. Я не на шутку перепугался и поспешил выбраться на берег.

Не знаю, почему не сказал об этом воспитателю или нашему пионервожатому, благодаря которому у нас так часто были купания. Побоялся, что после этого перестанут водить на речку? Неужели я тогда думал, что уши немного поболят, а потом перестанут, и я снова смогу нырять? Не помню, чем я тогда руководствовался, умолчав о боли в ушах, но теперь-то знаю точно: если бы мне сразу оказали помощь, то этот случай прошёл бы для меня менее болезненно и быстро. Но тогда, пожалуй, не случилось бы то, что случилось позже.

Я промучился три ночи, ворочаясь и терпя адскую боль, пока не приехали родители. Днём-то, бегая и играя, я отвлекался и забывал о ней, но ночью боль с новой силой набрасывалась на меня и не давала покоя.

Родители приехали в субботу. У них совпал выходной, и они решили навести меня вместе и ещё прихватили с собой Танюху. Услышав про мою беду, отец сразу же повёл меня в лагерный медпункт. Медичка оказалась не то фельдшером, не то дантистом, то ли ещё кем-то, но только не отоларингологом – это точно. Замазать зелёнкой ссадины и царапины – это одно, другое дело – поставить правильный диагноз ушному заболеванию и, главное, назначить правильное лечение. Это я понял сразу, когда она, наскоро почистив уши ватой, закапала в них борную кислоту. Боль была нестерпимой, и я, от природы терпеливый, не выдержал и заплакал.

– Ничего, это скоро пройдёт, – успокоила медработник заволновавшегося отца. – Вечером я ему ещё раз закапаю, и ему станет легче. Но всё же было бы лучше, если бы вы показали его врачу.

Позже мне действительно стало чуточку легче. Видно, воздействие борной кислоты на раны прошла, и мой организм успокоился. Я перестал плакать и кривиться от боли. Родители облегчённо вздохнули и отправились домой. Вечером после ужина к нам в корпус заглянула медичка и закапала в уши лекарство. Всю ночь я промучился от нестерпимой боли, терзавшей мои уши, надеясь, что днём отвлекусь и забуду об этом.

Но на следующее утро вернулся отец, словно чувствовал, что с этого врача толка не будет, и, забрав меня из лагеря, увёз в больницу.

Оказалось, у меня лопнули обе барабанные перепонки. А в этом случае борная кислота противопоказана. Из-за несвоевременного начатого лечения и неправильно оказанной помощи лечение моё получилось затяжным и очень болезненным. Одни уколы чего стоили! Мне шесть раз в сутки ставили пенициллин, причём, калиевый. А он был такой болючий, зараза! Правда, потом Люся – она ведь всё-таки была медиком, работала в шахтовом здравпункте зубным врачом, – достала кальциевый пенициллин, и мне, хотя бы в этом плане стало полегче.

А Вера Яковлевна, лечащий врач, пожилая, суровая тётка, проработавшая всю войну в походных лазаретах, когда, ковыряясь в моих ушах, замечала, как я корчусь от боли, всегда говорила мне: «Терпи, парень. Если я сейчас тебя не вылечу, в армию тебя не возьмут». И я терпел, потому что хотел служить.

Как-то в классе во втором, играя на улице, я, убегая от кого-то, а, может, наоборот, догоняя, запнулся и сходу приземлился на четвереньки, при этом до крови разодрав коленки и ладошки. Боль была такой, что я завопил во всё горло. Это случилось у нашего барака. Мать выскочила, заохала, закудкудахтала надо мной, как квочка над цыплёнком, а Люся, находившаяся в это время у нас в гостях, подняла меня на ноги и строго так сказала:

– Что же ты, Санька, ревёшь как девчонка? Ты же мужик, будущий солдат. А солдаты не плачут.

И я перестал реветь, хотя боль от этого совсем не уменьшилась. Потому что знал, что, когда вырасту, пойду служить в армию и стану солдатом. А раз солдаты не плачут, значит, и я не должен.

Это в девяностые и нулевые нашей молодёжи, выросшей в ельцинском хаосе и бандитском беспределе, погрязшей в пьянстве, наркомании, разврате и криминале, пойти служить в армию считалось западло. А в те времена нам с детства воспитывали дух патриотизма, говорили, что Родину надо любить и защищать. Фильмы и книги о войне, о подвигах простых солдат и матросов, которые, не щадя своих жизней, дрались с ненавистными фашистами, поднимали в нас боевой дух и становились примерами для подражания. И если кто-то по каким-то причинам не смог служить в армии, то девчонки смотрели на него, как на ущербного, неполноценного и спросом у них пользовался не большим. Зато с каким удовольствием они крутились вокруг солдата, пришедшего домой на побывку или насовсем, чтобы привлечь его внимание! И неважно было для них, имелись ли у него лычки на погонах или нет, и что блестело у него на груди – ордена и медали или только значки. Их сводила с ума военная форма и осознание того, что парень служил в армии. Два года, а то и три, он защищал их покой и сон, и за это они были благодарны и оказывали ему всяческое внимание.

Я пролежал в больнице почти месяц, и в перспективе ожидалось, по словам Веры Яковлевны, ещё неделя лечения, когда к нам в палату заглянула санитарка и сообщила, что ко мне пришли. «Кто бы это мог быть?» – подумал я в недоумении, откладывая в сторону книгу и обувая тапочки. Володя с Люсей были ещё до обеда. Родители только что ушли. А может, что забыли? Вряд ли. Скорее всего, опять пацаны прибежали на минутку проведать. Лето-то кончалось, впереди маячила учёба, хотелось ещё поиграть, и поэтому им некогда было ходить по больницам. Они изредка делали ко мне набеги, как печенеги на древнюю Русь, минут десять болтали, а потом убегали играть. Я их понимал и никогда не обижался за это.

Спустившись вниз, а Лор-отделение находилось на втором этаже, я выскочил в фойе, где обычно больных ожидали посетители. Там по лавкам сидели три пары, и никого из знакомых. Санитарка, молодая девчонка, опять меня разыграла. Она явно была ко мне не равнодушна и любила надо мной подшучивать. То отправит в процедурную на уколы, то в лабораторию на анализы. Там меня, естественно никто не ждал. И когда я возвращался, весь оскорблённый, она довольно хихикала. Чертыхнувшись на её проделку, я повернулся, чтобы уйти, и увидел Светку.

И обмер…

Глава 11

Сходу залетев в фойе, я проскочил мимо неё и потому не заметил. Она стояла справа за дверью и, сложив руки за спину, ждала, когда я её обнаружу.

В глаза сразу бросилось, что она повзрослела и похорошела, став ещё красивее. Под коротким цветастым сарафаном, одетым на стройное загорелое тело, отчётливо выделялась подростковая грудь. А обнажённые почти до середины бедра ноги невольно привлекли мой взгляд, и я с трудом его отвёл.

Честно сказать, я растерялся от такого нежданного сюрприза и не знал, как поступить в данной ситуации. Почему-то сразу промелькнуло в голове, что отсюда до Светкиного дома часа полтора ходьбы. Зная, как ходят у нас автобусы, можно было не сомневаться, что она проделала этот путь пешком. После стольких месяцев демонстративного незамечания перешагнуть через свою гордость и прийти ко мне – это для неё был уже подвиг. А для меня… У меня комок застрял в горле, а на глаза навернулись предательские слёзы от захлестнувшего вдруг непонятного чувства. Выходит, я не полностью выкорчевал из себя своё отношение к Светке, и что-то сохранилось в глубине души и выжидало время, чтобы мигом расцвести и заполнить собою всего меня…

– Привет, – сказала Светка, так как молчание неприлично затянулось, и, смутившись, опустила глаза.

– Привет, – словно эхо ответил я осипшим от волнения голосом.

Я ещё не принял решение, как вести себя с ней, но душа уже ликовала: «Как хорошо, что ты пришла!» И тут, глядя на сконфуженную Светку, до меня вдруг дошло: «А как же она узнала, что я лежу в больнице?»

– Я сегодня в Шестом Нину Дмитриевну встретила. Она там тебе гостинцы покупала, – словно услышав мой вопрос, сказала Светка. – Мы разговорились, и она мне рассказала, что у тебя болят уши, и ты лежишь здесь, в больнице.

Я молчал. Смотрел на неё, не отрываясь, и молчал, чем немало её смущал.

– Вот, – она сделала ко мне шаг и остановилась в нерешительности, а потом вытащила из-за спины книгу и протянула мне. – Твоя мама сказала, что ты давно просишь её найти книгу Майн Рида «Оцеола – вождь семинолов». Я пошла в библиотеку, и мне повезло. Эту книжку только что сдали передо мной и… вот, я принесла её тебе…

– Спасибо.

Я тоже шагнул к ней и, протянув руки, взял книгу. При этом я не сводил глаз с её лица, и потому получилось так, что вместе с книгой сжал и её пальцы. Светка попыталась высвободиться, но я почему-то сжал их сильнее, и у неё ничего не получилось. Она смутилась и улыбнулась, и больше не делала попыток вырваться.

Несмотря на то, что в эту минуту я был на седьмом небе от счастья, я всё же обратил внимание на то, что стал выше Светки. Ещё на новогоднем празднике у Марины мы были с ней наравне, а теперь я был выше её на несколько сантиметров. И я невольно вспомнил сетование матери, что я ничего не ем и потому не росту. Ан нет, маманя, росту всё-таки!

Это открытие ещё больше подняло мне настроение. Но тут, наверное, включилось моё подсознание – я вдруг вспомнил, что мы со Светкой в фойе не одни. От этой мысли я невольно ослабил хватку, и Светка, наконец-то, смогла убрать руки. А затем прислушался и, не услышав гомона, который обычно случается, когда говорят сразу несколько человек одновременно, обернулся. Все присутствующие до единого с нескрываемым интересом пялились на нас. Среди них была молодая парочка, возможно, женатая. Судя по больничному халату, болела она, а парень пришёл её навестить. Так он с такой неприкрытой завистью смотрел на меня, что мне стало неловко. Но только я собрался было предложить Светке пойти на улицу, как вдруг услышал тихое: «Прости меня». Я с удивлением посмотрел на неё: может, мне это показалось? Ведь уши-то у меня ещё не зажили.

Светка виновато потупила глаза, но после тут же решительно вскинула их, вперив в меня два своих изумруда, и твёрдо повторила:

– Прости меня!

Будь мы одни, я бы, наверное, не сдержался и под воздействием нахлынувшего на меня счастья, задушил бы её в объятьях. А, может, даже и поцеловал бы. Но при посторонних, которые, забыв, о чём они только что болтали, откровенно подслушивали нас, постеснялся.

– Пойдём на улицу, – предложил я, пытаясь справиться с бушевавшими во мне страстями, и, не дожидаясь ответа, пошёл к выходу.

Больница состояла из комплекса зданий и размещалась на большой территории, огороженной от мира здоровых людей высокой кованой оградой. В центре этой территории был разбит сквер или что-то наподобие, где вдоль асфальтовых дорожек стояли скамейки, утопающие в тени берёз, акаций и кустарников с волчьей ягодой. Там всегда было полно народа, особенно, к вечеру, когда наплыв посетителей увеличивался. За время пребывания здесь я излазил этот сквер вдоль и поперёк и потому знал, где мы со Светкой сможем побыть наедине. Было там одно место.

В этом месте кусты волчьей ягоды так разрослись, что из-за них даже взрослых-то трудно было заметить. В кругу них росло несколько берёзок. Кто-то между двумя берёзами примастырил доску, смастерив таким образом лавочку. Идеальное уединённое местечко для влюблённых. Я приходил сюда, чтобы посидеть в одиночестве, помечтать о чём-нибудь или просто почитать, устав от палаты и больничного шума.

– Так ты меня простил? – спросила Светка, когда я привёл её к этому месту.

– Лучше скажи, зачем ты это сделала? – вопросом на вопрос ответил я и при этом мой голос предательски дрогнул: эта тема для меня была всё ещё больной. – Я имею в виду праздник у Марины.

– Ты перемигивался с Ольгой Балякаевой, – тихо ответила она, не поднимая глаз.

– Так вот в чём дело-то! – я едва не задохнулся от досады: из-за такой глупости так со мной поступить! – Так мне теперь что, вообще нельзя на других девчонок смотреть, да? И разговаривать тоже, да?

Светка молчала, а я заводился всё больше.

– Нашла до чего доколупаться!

– Я подумала, что ты с ней заигрываешь… – попыталась она объясниться, но я её перебил.

– Она подумала! Ну надо же, а? – распалялся я всё больше. – Ты что, совсем дура, что ли? Ты что, до сих пор не поняла, что мне кроме тебя никого больше не надо? Да ты…

Тут я прикусил язык, поняв, что сболтнул лишнее. Сказал ей самое сокровенное, что старательно скрывал даже от самого себя. Глаза у Светки радостно вспыхнули, но тут же потухли.

– Тогда ты сделал мне больно, – тихо сказала она, потупив взгляд.

– Извини, я не знал, что ты это так воспримешь, – теперь наступила моя очередь извиняться. – Это была просто игра. По крайней мере, я так это понял. Я подмигивал, и Ольга начинала крутиться, как волчок. Это была игра, и ничего более. Если этим я тебя обидел, то совсем не хотел этого.

– Мне тогда было очень больно, – повторила Светка, – и я решила тоже сделать тебе больно.

– У тебя получилось, – я тяжело вздохнул, вспомнив тот день, и вдруг признался. – Я плакал от обиды…

– Прости, Саш, – Светка робко коснулась моей руки.

Я посмотрел на неё и увидел в её глазах слёзы.

– Прощаю, – ответил я. – Только больше так не делай. Никогда. Если ты ещё раз меня обидишь, я тебя забуду, – и, немного подумав, с решительностью добавил. – Навсегда!

– Обещаю! – сказала Светка, глядя прямо мне в глаза. – Я никогда не обижу тебя. Слышишь? – и повторила с горячностью. – Никогда, никогда!

– И я тебе обещаю, что не дам тебе больше повода обижаться на меня!

Светка прямо на глазах расцвела. С каким бы удовольствием я бы расцеловал сейчас это милое лицо! Но до этого наши отношения ещё не дошли, и я, конечно же, воздержался от такого выказывания чувств. Вместо этого взял её за руку и повёл гулять по скверику. К чему скрываться от посторонних глаз, когда тебя всего распирает от радости? Пусть все смотрят и завидуют!

– Свет, а зачем вся эта история с пупсом? – вспомнил я вдруг о странном подарке на 23 февраля.

– Может, не будем об этом, Саш? – она умоляюще посмотрела на меня. – Просто давай забудем всё, что было до этого дня, как кошмарный сон.

– Давай, – охотно согласился я.

К чему ворошить то, что уже прошло, пережито и быльём поросло, когда у нас начался новый виток отношений?

Начало понемногу темнеть. Народ стал расходиться, и скоро мы со Светкой остались одни. Я с сожалением подумал, что и ей тоже пора. До дома далеко, добираться долго. А надо чтобы она успела дойти засветло. И я, ни слова не говоря, повёл её к воротам.

– Ты это чего? – не поняла она, увидев, куда мы пришли.

– Как мне не жаль, – вздохнул я грустно, – но тебе пора домой.

– Ты меня выпроваживаешь? – Светка своим ушам не верила. Ведь всё было так здорово, и тут – на тебе: «Пора домой».

– Нет, – ответил я, беря её за вторую руку. – Но ведь скоро стемнеет, а тебе ещё тащиться в такую даль.

– Ну и что?

– Дело в том, что я не смогу проводить тебя, ты же понимаешь, – объяснил я, – и тебе придётся идти одной. А я хочу, чтобы ты добралась до дома целой и невредимой, чтобы потом снова смог тебя увидеть. Ясно? А чтобы моё сердце не терзалось угрызениями совести, что я отпустил тебя одну, я бы хотел, чтобы ты пошла домой прямо сейчас, пока светло. Так мне будет спокойнее. И потом, мы же с тобой не в последний раз встречаемся. Правда, же?

– Конечно! – выпалила Светка и, подумав немного, сказала. – Хорошо, я пойду. Ты прав, поздно уже. Но я приду сюда завтра.

Она посмотрела на меня, ожидая моей реакции, и реакция моя её обрадовала.

– Буду ждать с нетерпением! – заверил я.

– Очень, очень?

– Ты даже представить себе не сможешь, как очень.

– Тогда жди, – улыбнулась она и посмотрела на меня так хитро, как человек, который что-то задумал.

Не успел я подумать, что именно, как она подалась вперёд и чмокнула меня в щёку. Затем вырвалась из рук и, крикнув: «Пока!» – выбежала за ворота.

Своё «Пока!» я крикнул ей уже вслед. Дождавшись, когда она скрылась из виду, я окрылённый направился в палату, ставшую за это время уже родной. По дороге в памяти неожиданно всплыл пионерский лагерь, третий отряд, расположившийся в третьем корпусе. Магические тройки… Вот что они мне уготовили! Подружили со Светкой. Спасибо вам! Выходит, правильно говорят люди: «Всё, что ни делается – делается к лучшему». Тут вспомнил адскую боль, которую терпел в лагере последние три ночи, калиевые уколы, от которых ноги порой отказывались слушаться, и с сожалением произнёс:

– Жаль только, что через такую боль…

Глава 12

На следующий день Светка пришла пораньше. У меня как раз в это время была мать. Но ей было некогда, и она заглянула всего лишь на минутку. Отец был с утра на работе, поэтому надо было успеть к его приходу приготовить обед, а ещё проверить тетради, написать планы, постирать, погладить и так далее. Поэтому она только спросила о моём самочувствии, затем сунула в руки бутылку лимонада и полиэтиленовый мешочек, в котором лежали любимые мною пирожные – аж три штуки, – яблоки и шоколадка «Алёнка», и, распрощавшись, поспешила домой.

Не успела дверь в фойе за ней закрыться, как меня окликнули по имени. Оглянувшись, я увидел Светку и чуть не закричал от радости. Я передал ей бутылку лимонада, и мы, взявшись за руки, побежали в скверик.

Скамейка влюблённых пустовала. Расположившись на ней как полноправные хозяева, мы с удовольствием принялись уплетать пирожные и запивать их газировкой. Когда перешли на яблоки, нашу идиллию грубо прервали.

– А вы тут что делаете, а? – раздался вдруг над нами грозный окрик.

Это прозвучало так неожиданно, что мы вздрогнули и, соскочив с лавки, повернулись на голос. Поверх кустов волчьей ягоды на нас смотрел парень лет двадцати, судя по короткой стрижке, недавно пришедший из армии. Надо же, и сразу угодил в больницу. Не повезло бедолаге. Из-за плеча его торчала копна рыжих волос. Наверное, эта девчонка ждала его два года. А он не успел домой попасть, как загремел на больничную койку.

– Вам ещё рано целоваться, – сказал парень, – так что валите отсюда. Не занимайте за зря место.

– Можно было и повежливее, – заметила ему Светка.

– Пошли, – дёрнул я её за руку, чтобы не дать ей ещё что-нибудь ляпнуть и тем самым разозлить парня, – пусть целуются.

Светка послушно последовала за мной, и тут мы услышали смущённое: «Спасибо!»

– Да не за что, – ответила Светка, – целуйтесь на здоровье!

Я снова одёрнул её и поспешил уйти подальше от местечка влюблённых.

– Ты чего? – спросила Светка, семеня за мной.

– А ты чего? – ответил я. – Тебе обязательно надо было съёрничать?

– А тебе что, завидно, да? – Светка остановилась, хитро улыбаясь.

– В смысле? – не понял я.

– Ну, тому парню, – она мотнула головой в сторону лавки влюблённых. – Он сейчас, поди, уже целуется.

– Ну и пусть целуется, если подружка не против.

– Небось, тебе тоже хочется, а? – Светка кокетливо состроила глазки.

– Хочется, – не стал кривить я душой. – Но я знаю, что нам ещё рано. Но вот года через три ты у меня уже не отвертишься.

– Ты так думаешь?

– Уверен!

Светка задорно рассмеялась, но потом вдруг замолчала и сказала:

– Смотри, я ведь это тебе припомню.

– Ага, – подхватил я её шутливый тон, – напомни мне, пожалуйста, а то вдруг забуду.

– Я тебе забуду!

Она больно дёрнула меня за руку и хотела состроить грозную мину, но у неё не получилось, и тогда она опять рассмеялась.

И мы радостные и довольные, грызя яблоки, пошли гулять по территории, наивно полагая, что впереди нас ждёт счастливое будущее, лишённое всевозможных соблазнов, испытаний, трудностей и невзгод. А, впрочем, что ещё можно было ожидать от тринадцатилетних? Вернее, это Светке было тринадцать. А мне-то тринадцать исполнится лишь через два месяца.

Когда начало темнеть, Светка засобиралась домой. Я проводил её до ворот. Мы там постояли молча несколько минут, потом она сказала: «Пока!» и вышла.

– Пока! – крикнул я в ответ, не скрывая сожаления.

Светка удивлённо обернулась. Я сконфуженно улыбнулся ей и, чтобы сгладить промашку, помахал рукой. Она тоже махнула и пошла дальше. А я смотрел ей в след до тех пор, пока она не исчезла.

На следующий день, к моей великой радости, Светка снова пришла. И на другой день тоже. И так каждый день до моего выздоровления. Мы брались за руки и до вечера бродили по территории больничного комплекса или сидели на лавочке для влюблённых, если та была свободна, и без конца говорили, говорили, говорили. Особенно, Светка. Наверное, старалась наверстать упущенное. Ещё бы, мы ведь не разговаривали с ней почти восемь месяцев! А я её слушал и чувствовал, как вместе с её словами в меня входили умиротворённость и радость. Так меня снова посетило счастье и как яркий солнечный день заполнило душу теплом и светом.

Накануне выписки я предупредил её, что это наша последняя встреча. До школы оставалось всего три дня. Надо было приготовить всё к учёбе и, главное, успеть наиграться за столь короткий срок. Потом уже будет некогда. Шестой класс – это тебе не пятый. Больше предметов, больше требований, больше спроса, а, значит, больше нагрузки. Когда тут играть-то? Разумеется, про игры я ни слова не сказал, но вот про подготовку к учебному году – всё, что думал. Светка и сама это прекрасно понимала – ведь я пролежал в больнице больше месяца и, естественно, что мои родители не успели подготовить меня к школе, – и всё равно взгрустнула.

– Зря ты так, – сказал я ей, и она с изумлением подняла на меня свои большие зелёные глаза. – Через каких-то три дня мы с тобой снова увидимся и будем неразлучны почти девять месяцев. Так что я ещё успею тебе надоесть.

– Дурак ты, Сашка! – отмахнулась та сердито.

– Ты чего, Свет? – удивился я. – Я же пошутил.

– И шутки у тебя какие-то дурацкие!

– Ну не сердись, Свет, – попросил я её примирительно. – Давай лучше я тебе историю смешную расскажу. Слушай. Пошли мы как-то раз с пацанами сусликов ловить…

После этой истории я рассказал другую, потом третью. Я старался изо всех сил изложить их как можно смешнее. При этом жестикулировал, строил чудовищные гримасы, всячески стараясь рассмешить Светку. И мне это удалось! Когда подошло время расставания, настроение у неё было приподнятым. Она, как всегда, улыбнулась на прощание, сказала: «Пока!» и, помахав рукой, ушла.

А на следующее утро за мной пришли родители, забрали из больницы и повели в Город по магазинам. На их удивление и радость я значительно подрос и возмужал, и теперь меня нужно было срочно к школе одеть, обуть и подстричь, так как до неё оставалось всего-ничего.

После обеда я был уже на улице, где меня ждали друзья, и понеслось моё безоблачное детство. Родители видели меня теперь только поздно вечером, когда я приходил домой и рано утром, когда просыпался и наспех завтракал.

Всей гурьбой мы уходили на обвалы и играли там в индейцев. А когда наступало время обеда, шли ловить сусликов. К осени они отъедались и были такими жирными. Мы сдирали с них шкуры и жарили на костре как шашлыки. А потом, наевшись, снова продолжали играть. А вечером, порядком устав, рассаживались у костра, рассказывали разные смешные истории и пекли картошку. Благо на обвалах было много картофельных участков и картошки у нас всегда было навалом. Иногда кто-то из нас, вдруг разбогатев, покупал буханку хлеба, кто-то брал с собой луковицу, ну а соль была у нас с собой всегда. Так что мы никогда не голодали. И хотя мы приходили домой поздно и уставшими, но на удивление родителей, которые никак не могли заставить нас поужинать перед сном, всегда сытыми.

В общем, эти три дня пролетели как один час. Я и опомниться не успел, как наступило первое сентября.

Глава 13

Мать разбудила, как обычно, пятнадцать минут восьмого. Накануне я так вымотался, что спал как убитый, и потому даже не слышал, как ушёл старший брат. По окончании восьми классов, он поступил в горный техникум и потому поднялся на час раньше. Теперь он будет жить и учиться в другом городе. Так что отныне двуспальная кровать, кроме выходных, будет принадлежать мне целиком, и я теперь могу спать где угодно – хоть посерёдке, хоть с краю, – а не только у стенки, к которой Серёга меня обычно прижимал. Здорово!

Наскоро позавтракав, почистив зубы и одевшись в белую рубашку и чёрный костюм, я схватил ранец и выскочил из дома. По пути ко мне присоединились друзья-одноклассники Костя Белов с Санькой Маликовым, и мы все трое бодро зашагали по давно заученной дороге.

После торжественной линейки, где, как обычно, директор с педагогами поздравили всех и, в особенности, первоклашек с началом нового учебного года, у нас состоялся классный час.

Я по обыкновению уселся на своё место – на первую парту в среднем ряду. Ольга Балякаева по привычке примостилась рядышком. Не успела она положить портфель в парту, как в класс вошла Светка. На линейке её не было. Когда мы перешли в «пятнашку», она перестала их посещать. «Я что, первоклашка, что ли, слушать эту белиберду?» – отвечала она всякий раз на мой вопрос: «Почему её не было?»

По давно заведённому ею ритуалу, она остановилась в дверях, поздоровалась и прошла в класс. Честно говоря, даже в эту минуту я не задался вопросом, куда же она сейчас сядет: ко мне или к Андрюхе Иванкову? Я так уже привык к тому, что рядом со мной сидит Ольга, что даже не обиделся бы на Светку, если бы она села с Андрюхой. Но она подошла к нам и, встав около своей подружки, поздоровалась:

– Здравствуй, Оля!

– Здравствуй, Света, – настороженно ответила та, предчувствуя, что подруга подошла к ней неспроста. И предчувствие её не обмануло.

– Вообще-то, Оль, это моё место, – сказала она. – Пересядь, пожалуйста, на своё.

– Вообще-то, я сижу здесь с Нового года, – заметила ей подружка.

– А я с первого класса, – напомнила ей Светка.

– Но ты же сама тогда отсюда ушла. Ещё просила меня место тебе уступить, – словно за соломинку уцепилась за этот факт Ольга.

– Сама тогда ушла, теперь вот сама пришла, – Светка улыбнулась, а затем умоляюще добавила. – Ну пересядь, Оль. Пожалуйста.

Ольга тоже была настырной девчонкой, и всё могло закончиться чем-нибудь на вроде потасовки, но у неё, слава богу, хватило ума понять, что негоже ссориться с подругой. Да ещё на глазах у всего класса. А то подумают, что пацана, то есть меня, не поделили. Она уступила, но осталась недовольной, что её согнали с насиженного места. Надув губы, забрала портфель и молча ушла на свою парту. Да так резко, что чуть не сбила с ног Андрюху Иванкова, который поднялся, чтобы пропустить её на место.

– Но ты, полегче! – рыкнул на неё Андрюха.

– Извини, – буркнула та и, усевшись на скамью, демонстративно отвернулась к стене.

А Светка, как будто ничего и не произошло, села на своё место и повернулась ко мне, вся такая радостная и весёлая. Сразу видно, у человека приподнятое настроение, которое почему-то тут же передалось и мне.

– Сашка, привет! – бодрым тоном поздоровалась она со мной, укладывая портфель в парту.

– Привет, Свет! – отозвался я, и мой рот сам по себе расплылся в счастливой улыбке.

– Ну и как погулял эти три дня?

– Здорово! Я даже не заметил, как они пролетели!

Судя по тому, как на секунду потухли её изумруды, а потом вспыхнули вновь неведомым мне светом, ответ Светке не понравился. Наверное, она ждала от меня нытьё, мол, скучал всё это время, думал только о тебе, минуты считал, когда мы с тобой, наконец-то, увидимся, а я тут со своим: «Здорово!» Это потом до меня дошло, а тогда я не обратил на это внимание. Так мне хотелось рассказать ей, как я классно провёл эти дни. Господи, что наплёл бы я ей ещё, и чем бы всё это после кончилось, если бы меня тогда не прервал звонок!

После звонка в кабинет вошла Анна Михайловна, и весь класс дружно встал, приветствуя классного руководителя.

– Здравствуйте, здравствуйте, ребятки! – радостно поздоровалась она, оглядывая нас. – О, да я вижу, вы все подросли, возмужали, повзрослели. Молодцы! Значит…

Тут её взгляд остановился на нас со Светкой, и она запнулась. При этом её брови изумлённо взметнулись вверх. Она несколько секунд растерянно смотрела на нас, а потом спохватилась, взяла себя в руки и, чему-то улыбнувшись, наверное, порадовалась за нас, что мы, наконец-то, помирились, продолжила речь, обращаясь к классу:

– Значит, вы отнесётесь к этому учебному году с большей ответственностью. И я надеюсь, что в этом году отличников и хорошистов у нас прибавится…

После классного часа у нас было ещё три предмета. Всего-то три, но время так медленно тянулось, что к концу последнего урока я уже весь извёлся, так мне не терпелось взять Светку за руку и проводить до дома. Неужели я по ней так соскучился?!

Наконец-то прозвенел долгожданный звонок, и я вместе со всеми рванул к выходу. Но Светка почему-то задержалась, и мне пришлось терпеливо ожидать её на нашем заветном месте.

Друзья махнули мне на прощание и ушли. Они знали, что я с ними не пойду. Но Кеша всё-таки не удержался и, проходя мимо, состроил нелепую рожицу и пробурчал Саньке Маликову: «Опять чокнулся!» Они ещё после классного часа поняли, что к чему. Но Костя на всякий случай всё-таки поинтересовался у меня на перемене:

– Что, после уроков тебя не ждать, да?

– Не надо, – ответил я, не скрывая радости. – Я со Светкой.

– И когда успели?

Про то, что Светка навещала меня в больнице, я не рассказал никому – ни родителям, ни друзьям, – а потому ответил так:

– А вот, успели!

– Ну-ну, – пробурчал Костя с намёком на то, мол, посмотрим, на сколько вас хватит.

Светка появилась минут через десять. Я уже устал ждать и собрался было пойти в школу на её поиски, когда она вдруг выпорхнула из дверей. Увидев меня, обрадовалась и поспешила ко мне, на ходу протягивая руку.

– А чего так долго-то? – полюбопытствовал я, беря её за руку, и раздражение просквозило в моём голосе. Я даже сам удивился. Хотя чего удивляться-то – прождал столько времени!

Но Светка не обратила на это внимания, а, может, сделала вид, что не расслышала.

– В библиотеку ходила, – с удовольствием стала объясняться она. – Весной забыла две книжки сдать. Вот и принесла их сегодня, чтобы нагоняй от Людмилы Прокопьевны не получить.

Людмила Прокопьевна – это наш библиотекарь. Милейший и добрейший человек, но за не вовремя сданную книгу или за то, что ты, не дай бог, её повредил, пусть даже случайно, она будет относиться к тебе как к злейшему врагу.

– И что тебе за это было?

– А ничего!

– Не может быть! – не поверил я.

Чтобы Людмила Прокопьевна вот так вот запросто отпустила провинившегося, даже не высказав всё, что она думает о тех, кто вовремя не возвращает книги и, следовательно, не уважает других, которые хотели бы прочитать эти книги, но не дождались их? Да ни в жисть!

– А я сначала извинилась, скорчила виноватую рожицу, а уже потом отдала книжки, – пояснила Светка. – Людмила Прокопьевна засмеялась, назвала меня лисой и простила.

– Да ну? – всё ещё не верил я.

– А вот представь себе! – похвасталась она.

– Врёшь! – решительно заявил я.

– А вот и нет!

Она хитро так улыбнулась, что я не понял по её виду – лжёт она или нет.

– А вот и да! – передразнивая её, не сдавался я.

– А вот и нет! – стояла она на своём.

– А я всё равно не верю!

– Ну и зря, Фома ты неверующий, – Светка снова довольно засмеялась. – Можешь у Людмилы Прокопьевны спросить. Она тебе скажет.

– Точно! – подхватил я её тон. – Сейчас всё брошу и сбегаю спрошу.

– Зачем же так торопиться. Можешь и завтра это сделать.

Светка перестала смеяться, замолчала и какое-то время шла молча, о чём-то думая. А я в это время мучился над тем, с чего бы это мне начать свой рассказ о тех последних трёх днях каникул. О том, как мы ловили сусликов? Или о том, как я снова выиграл конкурс и уже в который раз стал вождём нашего небольшого племени делаваров, состоящего в основном из меня, Васьки Кутикова и Саньки Маликова? Иногда к нему примыкали Кеша и Костя, когда тот во время каникул оставался дома, а не уезжал в свои Бачаты. Остальные пацаны составляли либо другое индейское племя, либо отряд бледнолицых, в зависимости от того, во что мы играли. И командовал ими обычно Петруха, Васькин младший брат.

– Знаешь, а я о тебе думала, – услышал я вдруг её тихий голос.

И сказала она это таким тоном, что я даже не понял, что мне нужно ждать от этого изречения.

– В смысле? – осторожно спросил я её, отвлёкшись от размышлений.

– В прямом, – ответила она, не глядя на меня. – Все эти три дня я думала о тебе.

– Ты что, поссорилась с подружками? – удивился я. – И они перестали с тобой играть?

Более глупого вопроса я, наверное, не смог бы придумать, даже если бы специально попытался это сделать. Но вопрос этот я задал, исходя чисто из своей практики. Ведь когда играешь, думаешь же только об игре. Иначе как выиграть? Лично я в это время забываю обо всём, кроме одной вещи – быть дома в двадцать два ноль-ноль, как штык.

– Ну почему же? – отозвалась она. – Но даже во время игр я думала о тебе.

– Да? – я был искренне удивлён.

– А ты? – вдруг спросила она и посмотрела мне в глаза. – Ты думал обо мне?

Этот вопрос застал меня врасплох, и я густо покраснел. Врать не хотелось, да и вряд ли сейчас, вот так вот с бухты-барахты, я смог бы правдоподобно соврать. А сказать правду побоялся. Светка обязательно обидится, когда узнает, что я вспомнил о ней, только тогда, когда она вошла сегодня в класс. Но похоже, этого мне не избежать. А ведь только же помирились! Ну с чего это ей вдруг вздумалось отношения выяснять?

Я искоса глянул на неё: не сводя с меня глаз, она ждала ответа. Насмотрелась фильмом про любовь да книжек всяких глупых начиталась, вот и понеслось теперь: «А ты думал? А ты скучал? А ты страдал? А ты…»

– Так ты думал обо мне? – прервала она мои раздумья, когда пауза для ответа слишком затянулась.

Разумеется, я её понимал. Она повзрослела, и ей уже хотелось больше, чем держание за руку и проводы до дома после школы. Например, свидания там, обнимания, целования. Что тут поделаешь, девчонки взрослеют быстрее нас, пацанов. Хотя чего скрывать, мне тоже хотелось большего, но я-то понимал, что это в нашем возрасте ещё рано. Свидания на выходных или каникулах – ещё куда не шло. Но обниматься и целоваться в тринадцать лет, как взрослые – это глупо и аморально. Только вот как сказать ей об этом?

– Так думал или нет? – Светка отчаянно дёрнула меня за руку, призывая к ответу.

– Нет, – чистосердечно признался я.

У Светки на глазах тут же навернулись слёзы, и она поспешно отвернулась, чтобы скрыть их. Что-то оборвалось у меня в груди, и мне стало плохо, словно сейчас я осознал, что только что предал друга. Ох, ну и дурак же я! Нет, чтобы как-то помягче, в обход, а то сразу – бац в лоб. А теперь надо срочно что-то придумывать, чтобы спасти нашу дружбу.

– Ты знаешь, Свет, когда я играю, я уже ни о чём не думаю, – с жаром заговорил я ей в затылок, пытаясь оправдаться. – Ведь я играю, для того, чтобы выиграть, чтобы победить. Иначе, зачем играть тогда, правда, ведь? Но вот когда я ложусь спать…

Я запнулся, дальше должно было пойти то, в чём я себе-то не решался признаться.

– Да? – с надеждой спросила Светка и повернулась ко мне. Две крупные слезинки повисли на ресницах, готовые вот-вот сорваться.

– Да, – дрогнувшим вдруг голосом ответил я и, вытерев одну слезу, продолжил, – тогда я вспоминаю твои глаза… – осмелев, я смахнул вторую слезу. Светка не моргая смотрела на меня, впитывая мои слова, как целебный бальзам, – твоё лицо, твою улыбку, теплоту твоих рук…

Чем больше я говорил, тем светлее становилось её лицо, тем шире расплывалась улыбка. Я так старался осчастливить Светку, что вскоре уже сам верил в то, что говорил. Ну и что, что приукрасил малость. Так во благо же! И ещё голос при этом дрогнул как нельзя кстати. В общем, не зря старался. Светка поверила. В порыве радости она стиснула мою руку и, уронив голову мне на плечо, затихла. Вот так мы с ней и пошли не спеша дальше.

Я похвалил себя за то, что не растерялся и удачно выпутался из, казалось бы, безвыходного положения. Если бы у меня сейчас ничего не вышло, Светка точно обиделась бы и завтра же снова пересела бы к Андрюхе Иванкову, чем опять немало раздосадовала бы свою подружку Ольгу Балякаеву. И кто бы тогда после этого смог мне сказать, когда бы мы со Светкой помирились и помирились бы вообще?

Но зря я ликовал тому, что сумел сохранить нашу дружбу. Впереди меня ждала ещё одна неприятная неожиданность. Когда дошли до её калитки и остановились, чтобы попрощаться, Светка возьми и чмокни меня в щёку, и уставилась на меня в ожидании ответного поцелуя.

– Свет, ну мы же с тобой договорились, – с укоризной сказал я ей на это.

– О чём это? – не поняла она.

– О том, что нам ещё рано с тобой целоваться. Взрослые нас не поймут, если увидят, а ребята просто-напросто засмеют, и будут потом дразниться. Тебе это надо? Но вот года через три…

Я мечтательно задумался, с удовольствием представляя, что будет через это время.

– Года через три?.. – протянула недовольным тоном Светка. И что это на неё нашло?

– Да, года через три. Помнишь, тогда в больнице, ты ещё обещала мне напомнить об этом, если я вдруг забуду…

Светка сощурила глазки и снова, как тогда в больнице, сквозь зубы шутливо пригрозила:

– Я тебе забуду!

Глядя на её милое лицо, я готов был прямо сейчас расцеловать его. Но я сдержался. Я терпеливый. Я умею ждать, и я дождусь. И тогда уже своего не упущу.

– Если я и забуду по какой-либо причине, – ответил я ей, – то моё сердце мне подскажет.

Ответ Светке понравился, тем более что был сказан искренне. Она опять заулыбалась и, попрощавшись, скрылась за калиткой.

После этого Светка перестала терзать меня вопросами: «А ты думал обо мне? А ты скучал?» и лезть с поцелуями. Всё вернулось на круги своя, и наше счастье, взъерошенное ссорой и Светкиным желанием поиграть во взрослые игры, успокоилось, разгладилось и тёплым ласковым одеялом окутало нас с головы до ног.

Глава 14

Где-то в середине сентября Костя Белов предложил мне пойти вместе с ним в секцию бокса. Оказывается, в нашем ДК «Октябрь» уже полгода как организовали эту секцию и теперь вот объявили новый набор. Он находился недалеко – всего каких-то минут пятнадцать хода, – в районе Ясных Полян, практически напротив нашей автобазы. Мы частенько наведывались туда посмотреть фильмы про фантомаса или индейцев. По субботам и воскресеньям в этом ДК проводили танцы, где с восьмого класса постоянно пропадал с друзьями мой брат. Там же в подвальном помещении уже давно существовала секция тяжёлой атлетики, где когда-то начинал свою карьеру олимпийский чемпион Рудольф Плюкфельдер.

Разумеется, я сразу же согласился. И не только потому, что хотел научиться драться, но и потому, что просто хотел заниматься спортом. Дома у меня были две шестикилограммовые гантели, с которыми я постоянно делал различные упражнения, но этого мне было мало.

Чтобы записаться в секцию, нужно всего-то было принести расписку от родителей, что они не против моих занятий, и справку от доктора, что я пригоден для данного вида спорта. С родителями проблем не было. Те даже обрадовались этому, так как занятия спортом – это лучше, чем шатания по улицам. Но вот с доктором вышла промашка. Перепонки у меня ещё толком не зажили, и я получил отказ. Пришлось Косте ходить в секцию одному.

Но боксировать-то страсть как хотелось! И тогда мы с Санькой Маликовым, когда Костиных родителей не было дома, приходили к нему в гости. У Саньки тоже была проблема с медиками: у него косил правый глаз. Поэтому ни о каком боксе не могло быть и речи. Вот мы с ним и ходили на тренировки к Косте. Под его чутким руководством сначала делали разминку, а потом старательно разучивали стойки, перемещения и удары. После шёл бой с тенью, а завершал наши тренировки спарринг. Специальных перчаток у нас не было, но мы брали зимние шапки, набивали их тряпьём, чтобы смягчить удары, и надевали на руки. Во время боя Костя иногда останавливал нас и доходчиво объяснял, что и почему мы делаем неправильно. Затем, отойдя в сторону, командовал: «Бокс!» – и мы снова принимались безжалостно лупить друг друга.

Так продолжалось несколько месяцев, но желание заниматься боксом по-настоящему никогда не покидало меня. Поэтому, когда Костя после новогодних каникул сообщил, что в секцию возобновился приём, я повторил попытку записаться, и на этот раз доктор разрешила.

На первой же тренировке я привлёк внимание тренера тем, что свободно владел стойками и перемещениями. А потом, когда перешли к изучению прямых ударов, я и в этом продемонстрировал своё умение. Тут надо отдать должное Косте: азам он научил меня как надо. Владимир Леонтьевич долго исподволь наблюдал за мной и после поинтересовался, не занимался ли я раньше боксом. Услышав отрицательный ответ, он лишь мотнул недоуменно головой. На спарринг поставил меня с парнишкой, которого я не видел среди новичков. Он был таким же, как и я, невысокого роста, худощавым, но оказался на столько шустрым и бойким, что отлупил меня как младенца. Не напрягаясь, словно я был манекеном. Я даже ни разу не достал его.

Обидно, конечно, было, но Костя меня успокоил. Пацан тренировался уже больше полугода, так что другого результата нечего было и ожидать. Тогда почему тренер поставил меня не с таким же новичком, как я, а к опытному бойцу? Заело, что я на первой же тренировке показал, что уже что-то умею, и решил проучить зазнайку? Или, может, что-то увидел во мне и захотел проверить мою выдержку? Брошу после этого мордобоя бокс или нет? Не знаю. Только когда я пришёл на следующую тренировку, он удивился, ничего не сказал, но отрабатывать удары поставил всё с тем же парнишкой.

В спарринге тот снова отколотил меня. Но на этот раз я был уже собран, старался не злиться и нанести не просто удар, а именно куда-нибудь в корпус или в голову. И хотя я опять проиграл, всё же с удовлетворением отметил, что сегодня пропустил гораздо меньше ударов, и сам пару раз неплохо ему отвесил.

Шагая с Костей после тренировки домой, я твёрдо решил, что сегодня меня отлупили в последний раз. В следующем спарринге я должен обязательно победить, чего бы это мне не стоило.

Но на третьей тренировке, словно угадав мои мысли и опасаясь за своего ставленника, тренер поставил меня в пару с другим пацаном. Он, как и Костя, занимался боксом три месяца, но уже успел себя показать – выиграл на каком-то соревновании. Наверное, поэтому его звали так возвышенно – Чемпион. Не понимаю, как он смог где-то выиграть. В спаррингах я постоянно одерживал над ним верх. Научившись за два боя с тем шустрым парнишкой, чьё имя так и не смог вспомнить, концентрироваться и следить за противником, я легко уклонялся от его атак и в свою очередь контратаковал. А тот, пропустив удар, отскакивал в сторону и, пробормотав под нос, словно успокаивая себя: «Ничего, ничего», снова начинал бой.

Вот так в моей жизни завёлся новый распорядок. С утра до обеда выполнение уроков и подготовка к школе. Затем учёба. После провожал Светку. Затем бежал домой, по-быстрому переодевался, ел и вместе с Костей шёл в ДК «Октябрь» на тренировку. И так продолжалось несколько месяцев.

Однажды Владимир Леонтьевич объявил, что сегодня мы занимаемся здесь в последний раз. Кто желал продолжить занятия, должен был прийти на стадион «Шахтёр» в помещение баскетбольного зала. Для нас с Костей это означало не только двадцать минут лишнего хода, но и серьёзную проблему, так как путь к этому стадиону шёл через Западный посёлок, ну а сам стадион находился в городе.

Когда-то наш посёлок был большим, хотя состоял всего из трёх улиц. Зато эти улицы тянулись почти два километра: начинали от Ясных Полян и упирались в район Пятой шахты. И жили в нём крепкие и лихие парни. Но беда нашего посёлка была в том, что у него не было никаких достопримечательностей, кроме поселкового магазинчика и автобазы. И поэтому в школу, в магазины, в кино, на танцы и на стадион или учиться куда, всё это надо было идти в другие районы.

То ли дело – Ясные Поляны. Там был ряд магазинов, начиная от книжного и кончая молочным, городская библиотека и ДК «Октябрь», где крутили кино, и куда со всей округи сбегалась молодёжь на танцы. Так же рядом была школа, где мы учились, которую они курировали совместно с «красноярскими» и «кривыми».

На Западном посёлке было училище, где обучали таким нужным для нашего города профессиям как машинист экскаватора, газоэлектросварщик и электрослесарь. Но самым главным козырем «западных» было то, что на их территории находился городской рынок, куда по субботам и воскресеньям стекался народ со всей округи. И ещё, через них пролегал путь в город. Чтобы попасть в центр, их район не могли миновать ни мы, «карламарксовские», ни «яснополянские», ни «кривые», ни «красноярские».

Ну а про «городских» и говорить нечего. В их ведении было всё. Ведь в центре были сконцентрированы все крупные магазины: универмаги, гастрономы, обувные, мебельные и какие хочешь. Там же находился главный кинотеатр города «Россия» с двумя кинозалами, а ещё ДК «Шахтёров», где частенько выступали гастролирующие театры, а также кафе-мороженое, поликлиника и больница, Горный техникум, единственный на весь город стадион «Шахтёр» и автовокзал.

И в каждом из этих районов были свои лихие парни, считавшие, что чужаки в их местах просто так ходить не должны. Тебя останавливали и для начала просили закурить, чтобы потом было к чему придраться. Более дерзкие сразу требовали денег. Если не поделился, тогда получи по мордам-с. Хорошо, если врежут пару раз и на этом успокоятся. А то могут сбить с ног и попинать, чтобы в следующий раз неповадно было. К сожалению, об этом я знал не понаслышке.

И что интересно, это всё шло от поколения к поколению как нечто обязательное для исполнения. И все почему-то старательно следовали этому. Это, конечно, не означало, что между районами постоянно шли кровопролитные бои, хотя бывало и такое. В основном, они существовали мирно. Посёлок улицы Кривой примыкал к Ясным Полянам, поэтому его парни всегда дружили с «яснополянскими» и помогали тем воевать с другими районами. «Западные» ходили на танцы в ДК «Октябрь», а «яснополянские», в свою очередь, ходили на Западный на рынок или в училище, или просто через него в город. Поэтому они тоже старались жить друг с другом дружно.

«Красноярским», как и нам, «карламарксовским» козырнуть было нечем, но у последних было перед нами одно преимущество – наш путь в школу пролегал через их посёлок, – и при надобности они этим пользовались. Вот так получалось, что наш посёлок терроризировали все.

В начале-середине пятидесятых годов в нашем посёлке стали рождаться много мальчиков. И вот когда эти мальчики подросли, один парень, штангист, не помню его имени и фамилии, только прозвище – Колодя, сколотил из них кодлу и подобно татаро-монгольская орде начал совершать набеги на враждебные районы. Тогда нас даже «городские» предпочитали не трогать, не говоря уже о «западных» и «яснополянских».

Но не успели мы свободно вздохнуть, как случилась катастрофа. Нас подработала шахта, и в семидесятом году треть улицы снесли. А в семьдесят первом ещё треть, оставив куцый посёлок возле автобазы. И, как всегда, по закону подлости почти все парни, отстаивавшие нашу честь, проживали именно в снесённых домах. Мы практически остались голыми. Боеспособные разъехались по другим районам, а мы, шестидесятники ещё не достигли той зрелости, чтобы с помощью кулаков защищать честь и достоинство «карламарксы».

С тех пор нас не пинал только ленивый. Чтобы как-то выкрутиться, на вопрос: «Ты откуда?» «западным» и «городским» мы говорили, что с Ясных Полян и называли по имени или кличке тех, кого якобы знали. А «яснополянским» врали, что мы – «красноярские». В основном, это проходило, но не всегда.

Вот какая перед нами с Костей встала проблема, когда услышали от тренера такую новость. Подумали мы с ним, подумали и решили продолжить тренировки. Не потому, что были безрассудно смелыми, а просто понадеялись на русский «авось». Авось пронесёт, авось обойдётся.

Но, похоже, не все так думали. Когда в понедельник мы заявились на стадион, то увидели, что из тридцати наших пришла только половина. Недели через две отсеялось ещё несколько человек. Вместе с ними Костя. Причину своего поступка он не объяснил. Видно, случилось что-то серьёзное, раз так упорно отмалчивался. И стал я ходить на тренировки один. Конечно, это было несколько опрометчиво, но за время занятий я познакомился с городскими пацанами, чьи имена имели кое-какой вес не только среди своих, но и на Западном посёлке и Ясных Полянах, и теперь чувствовал себя более уверенным.

Вдобавок, в марте Серёга, бросивший к тому времени общежитие и теперь ездивший в техникум из дома каждый день, следуя моему примеру, тоже решил заняться боксом и подбил на это своего друга и одноклассника Сеньку Горбашова. Так мы стали ходить втроём.

К тому времени я уже занимался третий месяц и добился немалого. Я сдержал данное себе слово: после того шустрого парнишки, что дважды бивал меня, больше никому не удавалось это сделать. Я выигрывал спарринги у всех соперников, с которыми ставил меня тренер. Один раз и брату досталось. В конце тренировки тренер объявил бой с тенью. Но Серёге, видно, этого было мало, или, может, просто захотел покуражиться. Он ударил меня, когда я, сражаясь с невидимым противником, проходил мимо. Разумеется, я ответил. Ну и понеслась. Братела кинулся в атаку, но я увернулся и ударом в корпус вырубил его. Серёга замер и, выпучив глаза, стал отчаянно ловить ртом воздух.

Тренер заметил это и тут же выговорил мне строго, что сейчас не спарринг. Но удар этот, я так думаю, на заметку всё-таки взял.

Глава 15

А однажды случилось так, что пришлось боксёрские навыки применить на практике. И опять с Локтей.

Тот за шесть лет значительно возмужал и, естественно, подрос, по-прежнему оставаясь самым высоким в классе. За ним теперь следовал Вовка Сокин, отодвинув Борьку Вальчек на третье место. А я уже стоял в центре шеренги, выстроенной по ранжиру на уроке физкультуры, намного опередив Андрюху Иванкова, которого в прошлом году был ниже на полголовы.

В последнее время Локтя принаглел. Особенно после новогоднего утренника, где я заметил его в компании двух отморозков из параллельного класса. Видно, подружившись с ними, он снова возомнил себя крутым парнем. До этих пор, после нашей с ним разборки, он вёл себя смирно, хотя шкодничать не прекратил. А после праздника вдруг воспрял, снова стал дерзким и нахрапистым. А Андрюха Гафонов, по прозвищу Гафоня, которого раньше никто не видел и не слышал, попав под покровительство Локти, раздухарился, стал задираться на всех, покрикивать, кого-то, если верить слухам, даже ударил или побил.

Нашу четвёрку с Карла Маркса эти плохиши не трогали. На что я способен, Локтя знал не понаслышке, а Костю, после того, как тот в четвёртом классе с первого удара отправил его в нокдаун, боялся панически. Гафоня был свидетелем и того, и другого, и потому старался держаться от нас подальше. Но перед Вовкой Табаковым и Санькой Маликовым они хорохорились, обзывая одного «тормозом», а другого «косым». Но, зная, что мы с Костей обязательно за них заступимся, дальше этого у них не заходило.

Это произошло в конце марта на большой перемене. Перед этим Локтя что-то натворил, а Ольга Балякаева рассказала об этом классной. И вот, улучив момент, когда в классе было мало народу, он набросился на неё с кулаками. Увидев это, Светка заступилась за подругу и оттолкнула негодяя. Тот, естественно, оттолкнул её. Да так, что, если бы не парта, вставшая у неё на пути, она бы точно упала на пол. Но это Светку не остановило. С криком «Ах, ты, мерзавец!» она подскочила к Локте и влепила ему пощёчину.

В этот момент в класс вошёл я и увидел, как Локтя, не раздумывая, отвесил ей увесистую оплеуху в ответ, от которой она очутилась на полу, приземлившись на пятую точку. Он сам даже не ожидал такого эффекта от своего удара, и растерянно посмотрел на поверженную Светку. Потом по сторонам, словно хотел сказать всем присутствующим, что он не специально, что он не хотел, что она сама напросилась и в результате схлопотала, и тут увидел меня, приближающегося к нему.

– Я же тебе говорил, ушлёпок, если ты хоть пальцем её тронешь, я набью тебе морду, – сдерживая гнев, сказал я ему.

Я не знал, что означает слово «ушлёпок» – услышал его от Серёги с Сенькой, когда они пренебрежительно говорили о ком-то, – но посчитал, что в данном случае такое обращение было более уместно, чем «гнида» или «тварь».

Я помог Светке подняться и отстранил её в сторону, освобождая себе путь к Локте.

– Она первая начала, – стал оправдываться тот и, обратившись к классу, попросил. – Скажите ему!

– Я сам всё видел, поэтому ничего говорить мне не надо, – я остановился перед ним. – Её удар, по сравнению с твоим, укус комара. Поднять руку на женщину – это уже преступление. А за преступление надо отвечать.

Я знал, что он знал, что я левша, и, следовательно, буду бить его слева. Он весь напрягся и сосредоточился, приготовившись отражать мой выпад. Но я перехитрил его. Удар правой был для него полной неожиданностью. Правда, он получился не сильным, но зато смачным. Локтя разозлился, что было мне только на руку, и попытался достать меня правой (ведь он-то был правша). Я уклонился, нырнув под руку, а затем, выпрямившись, нанёс левый хук в челюсть. Это был мой излюбленный приём, тысячу раз отработанный на груше, в бою с тенью и спарринге.

Удар сбил его с ног. Упав, он ещё вдобавок со всего маха ударился головой об пол. Возможно, это ещё его доконало. Поджав ноги, он свернулся в калачик и на всякий случай, ожидая следующего удара, прикрыл лицо рукой. И куда только гонор делся! Удовлетворённый видом поверженного Локти, я не стал его больше трогать, а потребовал извиниться перед Светкой.

– Извини… – еле слышно промычал тот, находясь в прострации.

– Громче, падла! – рявкнул я и замахнулся якобы для удара, хотя на самом деле просто для острастки. – И назови по имени.

Тот вздрогнул и поспешил громко вымолвить:

– Извини, Света…

Получив сатисфакцию, я взял Светку за руку, чего никогда не делал в классе и повёл к нашей парте. Не успели мы до неё дойти, как прозвучал звонок.

Видя, что Локтя не может подняться, Гафоня и ещё один его дружок, Ильдус Корнеев, помогли ему встать и дойти до своей парты. В этот момент в класс вошла «русачка» и, заметив безобразие, сразу же стала наводить порядок.

– Так, Гафонов, Корнеев, почему до сих пор не на месте? А ну живо по местам! Локтинов, а ты чего развалился? Сядь сейчас же прямо!

Локтя к тому времени, похоже, уже очухался. Обычно всегда пререкавшийся с учителями, на этот раз он молча выпрямился и даже руки на парте сложил, как примерный ученик. Валентина Семёновна тогда успокоилась и начала урок.

Глава 16

После уроков я дождался Светку на нашем заветном месте, и мы, взявшись за руки, направились домой.

– А ловко ты его, – сказала вдруг она, когда мы, перейдя через дорогу, вошли в проулок. – Где так научился?

– В секции бокса, – ответил я. – Где же ещё?

– Да ну?! – не поверила Светка и даже приостановилась от удивления. – Ты занимаешься боксом?

– Уже почти три месяца, – с гордостью заверил я.

– Три месяца? – обомлела она. – И мне ничего не сказал об этом? Почему?

– А я где-то вычитал, что говорить с девушкой на свидании о спорте, охоте, рыбалке и, кажется, о пище – дурной тон.

Выйдя из проулка, мы свернули на дорогу, разделявшую Больничную и Стандартную улицы. Осталось пройти всего метров шестьдесят, столько же по переулку и вот она – Светкина улица.

После Нового года мы учились во вторую смену, а в тот день было ещё шесть уроков. Так что, несмотря на то, что шла третья декада марта, в это время было уже достаточно темно. Поэтому, когда мы вышли на Стандартную, я не сразу сообразил, что это за кучка темнеется около ограды у одного из домов.

– Что попало говоришь! – возмутилась Светка, но тут же спохватилась. – А хотя… правильно. На фига мне твоя рыбалка и охота?

– А я что говорю? – отозвался я, следя за тем, как от ограды стали отделяться одна фигура за другой. В одной из них, самой высокой, я признал Локтю.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что сейчас произойдёт. Дракой здесь и не пахло. Вчетвером на одного – это избиение. Я побил Локтю, и сейчас меня решили проучить. Вряд ли Локтя сам на это решился – у него бы смелости не хватило. Скорее всего, на этом настояли его новые дружки: Гутя и Волчок.

И хотя я не считал себя трусом, всё же испугался. Быть избитым – не лучшая перспектива. Но отступать было уже поздно. Если бы заранее знал, что меня здесь поджидают, то обязательно пошёл бы другой дорогой, чтобы избежать этой встречи. Не будь со мной Светки, я бы попытался убежать сейчас и, возможно, это у меня получилось бы. Ну а завтра я бы с Локтей разобрался. Но Светка была рядом, сжимала мою руку и горячо говорила о том, что беседовать на свидании о спорте тоже что попало, но о том, что я занимаюсь боксом, я всё же должен был ей сказать. Я слушал её вполуха и наблюдал за тем, как четыре тёмные фигуры перегораживали нам путь.

– Свет, – дёрнул я её за руку, чтобы она угомонилась, – ты бы лучше ушла отсюда, а.

– В смысле? – оторопела та.

– Ни о чём не спрашивай. Просто вернись на Больничную и в обход дойди до дома.

– Зачем это? – ещё больше удивилась она, но тут заметила стоящие впереди силуэты и резко сменила тему. – А это кто?

Светка всмотрелась в темноту и вдруг испуганно встрепенулась:

– Это Локтя там стоит, что ли?

– Он самый, – подтвердил я.

– Они нас ждут, чтобы побить, да? – догадалась она.

– Не нас, а меня, – поправил я её. – А ты можешь идти. Иди, пожалуйста. Очень прошу.

Настаивая на этом, я надеялся на то, что, если она уйдёт, я смогу удрать. Пока такая возможность у меня ещё была. Но Светка не ушла.

– Ни куда я не пойду! – решительно заявила она. – Ты чего, совсем, что ли? Я тебя не брошу!

– Ну и дура! – услышали мы ехидный голос, а потом неприятное, нестройное ржание.

Препираясь со Светкой, я и не заметил, как они приблизились и взяли нас в полукольцо. А Локтя с гадкой ухмылкой зашёл мне за спину, отрезая путь к бегству. За ним последовал Гафоня. «А ты-то, прыщ, куда лезешь?» – подумал было я, как снова услышал всё тот же ехидный голос и, присмотревшись к фигуре, коей он принадлежал, признал в нём Волчка.

– Этот чувак обидел нашего кореша и должен за это ответить.

– Ваш кореш, между прочим, меня ударил, – выпалила Светка.

– И правильно сделал! Гы-гы! – засмеялся Гутя.

За спиной противно захихикал Гафоня:

– Не будешь своими вёслами размахиваться.

Противно оскалившись, Волчок подошёл ко мне.

– Ну что, чувак? – с угрозой в голосе спросил он и сплюнул мне под ноги.

Машинально опустив глаза, чтобы посмотреть, не попал ли он в меня, я на секунду упустил его из вида. И тут же схлопотал по челюсти. Фактор неожиданности. Я забыл о нём. Забыл и наставление своего дядьки Володи, который постоянно втолковывал мне: «Всегда бей первым!» И потому проиграл. Впрочем, устоять против четверых всё равно вряд ли удалось бы. Но, возможно, начни я первым, всё могло бы пойти по-другому.

Удар был сильным, но я устоял.

– Вы чего, козлы! – закричала Светка и, отпустив мою руку, бесстрашно кинулась на Волчка, но Гутя так толкнул её в грудь, что она отлетела к ограде и канула в темноте.

Кровь закипела у меня в жилах от ярости – подонок осмелился тронуть Светку! Но только развернулся, чтобы врезать Гуте по морде, как получил по глазу. Локтя, ушлёпок, ударил меня сзади. Я опять устоял, но удар был настолько болезненным, что на некоторое время вывел меня из строя. А мгновение спустя, новый, более мощный удар по зубам сбил меня с ног. Я упал в снег, перемешанный с грязью, и тут же на меня посыпались пинки. Мне удалось перевернуться на правый бок. Чтобы уберечь от ударов печень, пах и живот я поджал под себя ноги, а грудь и голову прикрыл руками. Этому научил тренер, когда однажды на тренировке рассказал нам о том, что защищать себя можно не только стоя, но и когда тебя сбили с ног. Спасибо ему за это.

Не знаю, как долго бы они меня пинали, если бы не подоспела помощь. Светка орала так, что вскоре из дома, возле которого меня избивали, выскочила маленькая, толстая тётка лет шестидесяти с кочергой в руках. Увидев, что творится около её двора, она тут же грозно завопила:

– Да вы что делаете, окаянные?! А ну прекратите немедленно! А то я вас сейчас так кочергой огрею, что мало не покажется!

– Уходим! – услышал я над собой голос Волчка, и удары прекратились.

Не успел я облегчённо вздохнуть и расслабиться, как на меня снова кто-то налетел. Это была Светка.

– Сашка, ты как? С тобой всё нормально? – тревожно кричала она, пытаясь в темноте рассмотреть моё лицо.

Её ор словно гвозди впивался мне в уши.

– Господи, – прошлёпал я разбитыми губами, – что же ты так орёшь-то?

– Слава богу, живой, – успокоилась она, сбавив тон, и, схватив меня за грудки, попыталась поднять.

– Конечно, живой, – прокряхтел я в ответ и попробовал ей помочь, но тут в пояснице так кольнуло, что не удержался и вскрикнул.

– Ты как, сынок?

К нам подошла хозяйка дома и помогла Светке поставить меня на ноги. Разглядев мою побитую физиономию, она жалостливо покачала головой и запричитала:

– Господи, что же это они с тобой сотворили, ироды проклятые? Чтобы им пусто было, окаянным! Пойдём, сынок, в избу. Отмоешься хоть от крови-то.

Держась за Светку, я с трудом зашёл к тётке во двор. Испинанные ноги не желали слушаться, и вдобавок при этом каждый шаг отдавался острой болью в пояснице. Тётка забежала в дом и вскоре вернулась с ковшиком, полным воды. Мы ждали её около крыльца. Она специально не стала закрывать двери в сенях, чтобы свет из дома освещал нас. Я подставил под воду сомкнутые ладошки, подождал, когда они наполнятся, и ополоснул лицо. Сразу защипали все ссадины на лице. Стиснув ноющие зубы, я снова подставил ладошки под ковшик. Отмываясь от крови, постарался проанализировать своё состояние. Увы, оно было плачевным.

Нестерпимо ныли пострадавший глаз, губы и зубы. В голове стоял шум, словно у меня опять лопнули барабанные перепонки, слегка подташнивало. Жутко болело всё тело, кроме живота и груди. Их я прикрыл надёжно. Но вот спине, рукам и ногам досталось. Но всё это мелочи. Главное, я был жив, ноги-руки не переломаны, нос и рёбра тоже, и зубы на месте, хотя, когда тронул их языком, они зашатались.

Осторожно промокнув лицо полотенцем, одолженным заботливой хозяйкой, мы со Светкой распрощались с ней.

– Дойдёшь ли до дома, сынок? – с сомнением спросила та, закрывая за нами калитку.

– Дойду, – заверил я.

– Дойдём, тётенька, – подтвердила Светка. – Спасибо вам большое.

– Да что ты, господи, – отмахнулась она и, посмотрев ещё раз нам в след, скрылась в доме.

Попав на Нижнегорскую, я направился к Светкиному дому.

– Ты это куда? – не поняла она моего намерения.

– Как куда? – удивился я. – К твоему дому, конечно. Куда же ещё? Должен же я тебя проводить или нет?

– Да ты что? – возмутилась Светка. – Неужели ты думаешь, что я тебя такого одного отпущу?

– Да не колготись ты, – попытался я улыбнуться, но разбитые губы тут же дали о себе знать, и я невольно скривился от боли, – я сам дойду.

– Ещё чего! – запротестовала она. – Даже и не думай! Кто из нас пострадал? Ты?

– Я, – эту истину трудно было опровергнуть.

– А из-за кого? – наседала Светка. – Из-за меня?

– Из-за тебя, – и тут я был вынужден согласиться.

– То-то же! Да я просто обязана после этого проводить тебя до дома и вручить в руки родителям.

– Благодетель ты мой, – усмехнулся я и снова скривился от боли в губах.

– Молчи и топай! – приказала мне Светка, заметив это.

Ещё бы не заметила. Она же всю дорогу не сводила с меня глаз. До самого дома.

От Светкиной улицы дорога круто поднималась вверх, так как мой посёлок находился на вершине огромной горы, у подножия которого протянулась улица Нижнегорская, входящая в состав «красноярского» района. Два наших посёлка разделяла железнодорожная одноколейка, деля гору практически пополам. Перед ней находился лесной склад ОРСа с лесопилкой, следовательно, находившийся во владениях «красноярских». За ней, напротив склада, стояла автобаза. И она уже «принадлежала» нам, «карламарксовским». А сразу за автобазой возвышались четыре двухэтажных барака, составлявших теперь костяк улицы Карла Маркса. В одном из них, в среднем, прямо напротив лазейки в заборе, через которую все поселковые проникали на территорию гаража, чтобы пройти напрямки в магазин на Ясные Поляны, в гости или в ту же школу, в первом подъезде на первом этаже жил я со своей большой семьёй.

До сих пор этот подъём преодолевался мной легко. Даже можно сказать, что, окрылённый от общения со Светкой, я не замечал его вовсе. Но сейчас он стал для меня проблемой. Превозмогая боль, я с трудом передвигал пострадавшие ноги, терпел и бодрился, пытаясь ничем себя не выдать, чтобы не дать Светке повода для самобичевания. Ведь, если бы она тогда сдержалась и не ударила Локтю, то мне не пришлось бы его бить, и, следовательно, сейчас я был бы жив и здоров. Я попытался убедить её, что она тут не причём. Но куда там! Тогда я снова старался делать вид, что у меня всё нормально. Это не всегда получалось, и когда я невольно морщился от боли, Светка тут же сочувственно спрашивала: «Больно, да?»

– Терпимо, – успокаивал я её и шёл дальше.

Преодолев железную дорогу, мы через дыру в заборе проникли в автобазу. Осталось ещё каких-то метров сто, и, я, наконец-то, попаду домой. Тогда можно будет лечь и отдохнуть. Я даже прибавил шаг, чтобы быстрее преодолеть эти сто метров.

Когда, миновав гараж, мы попали в мой родной двор, то увидели около водозаборной колонки Сеньку Горбашова, набиравшего в вёдра воду. Прожектора на мачте, освещавшие территорию автобазы, захватывали и часть двора перед моим бараком, поэтому Сенька тоже меня увидел.

– Привет, Санёк! – окликнул он меня. – Что-то припозднился ты, однако. Мы уже с Серёгой хотели было без тебя на тренировку идти.

– Да какая ему сейчас тренировка? – рассердилась Светка.

Я дёрнул её за руку и ответил сам, пробормотав сквозь разбухшие губы.

– Я сегодня не смогу.

– Ну-ка, что такое? – насторожился Сенька, приглядываясь ко мне. – Да тебе никак досталось, дружок?

– Ага, – опять встряла Светка, – четверо на одного!

– Оно и видно, – сказал он, разглядывая мой фингал. – Ладно, Санёк, не переживай. Мы с тобой потом на эту тему переговорим.

Сенька подхватил полные вёдра и пошёл. Он жил в соседнем бараке, на одной площадке с Костей Беловым.

Несмотря на моё сопротивление, Светка довела меня до самой квартиры. Лишь когда я открыл дверь, она сказала: «Пока!» и побежала домой.

Глава 17

Дома меня ждала картина Репина «Приплыли». Все домочадцы, включая пятилетнюю сестрёнку, с изумлением уставились на мою разбитую физиономию и испачканную одежду.

– Надо же! – только и сказала мать, всплеснув руками.

– Ты чего, жиган, – встревоженно спросил отец, – подрался?

– Пришлось, – ответил я, разуваясь.

– Сашка, а чего у тебя глаз такой чёрный? – подбежала ко мне Танюха, указывая пальцем на синяк.

– Он его покрасил, – ответил за меня Серёга. Он был уже одет и собрался идти на тренировку.

– Зачем?

– В клоунов играл.

– В клоунов? – удивилась Танюха и обратилась ко мне за подтверждением. – Правда, Сашка? Ты в клоунов играл, да?

– Ага, – соврал я и осторожно, не делая резких движений, снял с себя курточку.

Мать забрала её и понесла на кухню отмывать. А я прошёл в детскую. Танюха увязалась за мной следом:

– Сашка, а что это за игра такая?

Братела же, ни слова не говоря, обулся, взял сумку с формой и банными принадлежностями и вышел.

– Сашка, ну расскажи, что эта за игра в клоунов? – продолжала приставать сестрёнка.

– Отвали, – грубо отмахнулся я от неё.

– Пап, а Сашка не хочет мне про игру рассказать, – сразу побежала она ябедничать отцу.

– Не мешай ему, пусть отдохнёт, – сказал он ей на это, – иди лучше поиграй с Михал Потапычем.

Так мы называли большого плюшевого медведя. Ей его подарили на второй день рождения, и с тех пор это была её любимая игрушка.

– Пап, ну скажи ему, – стала канючить Танюха.

– Когда-нибудь он сам тебе расскажет, – пообещал он ей, – а сейчас не мешай. Дай ему отдохнуть, хорошо? – затем повернулся ко мне. – Есть-то будешь, жиган?

– Нет, – буркнул я.

Какая тут еда, когда зубы шатаются. Как ими жевать-то? Ещё вывалятся, не дай бог. Что тогда делать?

Когда Танюха отстала и убежала в зал играть со своим Михал Потапычем, отец подошёл ко мне и осторожно разлепил веки распухшего глаза.

– Вроде, целый, – констатировал он и облегчённо вздохнул.

В комнату вошла мать и, причитая, стала крутиться вокруг меня.

– Да не переживай ты так, жен, – успокоил её отец. – Подумаешь, синяк. Заживёт. Лучше приготовь холодную воду и тряпки – компрессы делать.

Часа три спустя, когда я сидел за столом в детской комнате и, приложив к глазу холодную тряпку, читал книгу, в окно тихо постучали. Отодвинув штору и тюль, я разглядел в темноте брата.

– Выйди, – сказал он.

Я кивнул, дав понять, что услышал его, и пошёл в коридор одеваться.

– Ты это куда? – с тревогой спросила меня мать, корпевшая в зале над поурочными планами.

– В туалет, – ответил я и, обувшись, выскочил в подъезд.

На крыльце меня ждали Серёга с Сенькой.

– Ну, рассказывай – кто, – без всяких предисловий приказал брат.

И я рассказал, как побил Локтю, заступившись за девчонок, и как тот со своими дружками расправился со мной.

– Ничего, Санёк, завтра мы с ними разберёмся, – заверил меня Сенька.

– Завтра я не смогу, – сказал Серёга. – Много дел накопилось, придётся в общаге заночевать. Давай послезавтра.

– Да мы и без тебя справимся, не волнуйся, – успокоил его Сенька. – Такие вещи нельзя затягивать. Это надо делать сразу, чтобы они не успели возомнить себе, что им всё позволено. Так что завтра я с ребятами загляну в школу.

Он мог позволить себе «заглянуть» безбоязненно в школу, хотя и жил на Карла Маркса. Ведь они переехали сюда года три назад, а раньше жили на Больничной. Его старший брат, давным-давно пришедший из армии, невысокого, как их мать, роста, широкоплечий и довольно здоровый парень, немало покуролесил с друзьями и на Ясных Полянах, и на Западном посёлке, и у школы, поэтому в этих районах его хорошо знали и уважали. Так что, что было проблематично для коренного «карламарксовца», для Сеньки не составляло труда.

– Только Локтю не трогай, – попросил я его. – Я с ним сам разберусь.

– Ух ты! – удивился он и, хлопнув меня по плечу, отчего я присел от пронзившей меня под лопаткой боли, добавил. – Молодец, Санёк! Это по-пацански. Одобряю!

На этом мы и разошлись.

Когда настала пора укладываться, братела, чтобы не мешать мне, ушёл спать в зал, к Танюхе на диван. Поначалу, когда я лёг на кровать, было ещё ничего, терпимо. Прохладные одеяло и простынь остудили разгорячённое тело и притупили боль. Но позже, когда расслабился, побои дали о себе знать бесконечно ноющей болью. Вряд ли я бы уснул этой ночью, если бы отец не вспомнил о лекарстве. Он сунул мне две таблетки анальгина и одну аспирина и дал запить тёплой водой. Это, конечно, не снотворное, но, когда боль утихла, я уснул мгновенно.

А утром к нам примчалась Люся. Мать перед работой забежала к ней и сообщила, что меня избили. Пришла не одна, с подругой-терапевтом, чтобы та меня обследовала. Благодаря холодным компрессам, опухоль на глазу немного спала, и я даже смог чуть-чуть приоткрыть веки. Губы тоже уже не пугали своими размерами. Но врачиха всё равно цокнула от удивления, когда меня увидела.

– Н-да, – резюмировала она, обеими руками раскрыв веки, – не повезло глазу.

Она была права, этому глазу почему-то постоянно не везло. Первый раз ему досталось, когда я был ещё дошкольником.

Как-то раз меня попросту забыли забрать из детсада. Вернее, родитель-то помнили, но они уехали на день рождения к дяде Васе, двоюродному брату отца, и наказали сделать это Серёге. Ну а тот заигрался и забыл.

На улице было тепло, и воспитательница выпустила нашу группу погулять. И вот всех разобрали, я один остался. Бегаю по двору, сам с собой играю. А во дворе этом между берёз были посажены яблоньки, и росли на них ранетки. Мелкие-мелкие, с горошину величиной. Даже когда они были красными и, казалось бы, спелыми, на вкус были такими кислыми, что от этой кислятины само по себе перекашивалось не только лицо, но и всё тело.

Шло время. Воспитательница стала проявлять беспокойство. Ей же тоже хотелось домой. А вдруг за мной вообще никто не придёт? Что тогда делать-то? Не ночевать же здесь? Она уже начала потихоньку на меня ворчать недовольно, будто я виноват в этом, когда перед нами предстал запыхавшийся Серёга. Вспомнил всё-таки, злодей!

Разумеется, я обрадовался и счастливый побежал к нему навстречу. И с разбегу ткнулся глазом в ветку склонившейся яблоньки. Конечно, были и рёв, и слёзы, и сопли, и охи с ахами. Хорошо, Серёга не растерялся и сразу утащил меня в шахтовый здравпункт, где работала наша тётка Люся и где нас все знали, как облупленных. Люсина подружка осмотрела пострадавший глаз, затем закапала, а после наложила мазь, сверху тампон и перебинтовала. С лёгкой руки Серёги ко мне тут же приклеилось прозвище Одноглазый Джо. И хотя повязку сняли уже на следующий день, это прозвище преследовало меня ещё недели две.

Второй раз глазу не повезло в классе третьем. Не помню, с чего это мы вдруг решили камнями друг в друга кидаться. Никогда раньше этим не увлекались. А тут что нашло? Затеяли перестрелку. Кинут в тебя камень, ну а ты стараешься от него увернуться. Не смог – сам виноват. Потом берёшь камень и кидаешь в противника. Попал – молодец, промазал – значит, мазила. Ну и в таком духе. И тут Витька Боин, самый старший тогда из нас, как запульнёт в меня камнем. Я даже среагировать не успел, как этот камень угодил мне в глаз.

Опять слёзы, сопли. Прибежали мои родители, так как дело происходило около нашего барака. Снова охи, ахи и ругань. Снова тёткин здравпункт. Слава богу, оказалось, ничего страшного. Камень попал куда-то в верхнее веко. В общем, отделался синяком.

И вот теперь получил по глазу в третий раз…

– Думаю, ничего серьёзного, – сделала вывод доктор и посмотрела на отца. – Но, когда заживёт, всё же лучше показать его окулисту.

– Хорошо, – заверил тот.

– На всякий случай, – пояснила она.

– Я понял.

Потом она внимательно осмотрела моё лицо, покрытое синяками тело, ощупала рёбра и после заставила покрутить руками и сделать приседание. Последнее я исполнил с трудом, так как ноги не желали гнуться.

– Ну что ж, – констатировала она, снова обращаясь к отцу, – множество ушибов мягких тканей, но не смертельных. Заживут за неделю. Рёбра не сломаны, руки и ноги – тоже.

Затем она взяла в руки мою голову и потрясла её, прямо как я свою копилку, чтобы услышать звон монет.

– Ну, в глазах двоится? – поинтересовалась она у меня, прекратив трясти.

– Да, – признался я, но о том, что в голове шумит, говорить не стал. Не знаю почему.

– Так, Николай, – объявила она отцу, – жить он будет. Но у него лёгкое сотрясение. Надо будет полежать пару деньков. Я дам таблетки, пусть попьёт. Людмила Дмитриевна, – обратилась она к моей тётке, – ты взяла бодягу?

– Конечно.

– А капли в глаз?

– Даже пипетку, – засмеялась Люся. – А то у Чебышевых сроду ничего нет.

– Так уж и ничего? – улыбаясь, возразил отец.

– В прошлый раз у меня голова разболелась, так я у них даже цитрамона не нашла, представляешь? – пожаловалась она, вытаскивая из сумки медикаменты.

– Не там искала, – парировал отец.

– Сама виновата, – заявила её подруга. – Ты же медик, могла бы и принести родственникам чего-нибудь.

– Точно, – согласилась она, – надо принести.

– В общем, так, Николай, – доктор поднялась со стула, забрала у Люси лекарства и протянула их отцу, – вот этим капать в глаз три раза в день. Это мазь для губ, а эта для синяка. Не перепутай. Мазать так же три раза в день…

Глава 18

Вечером после школы меня навестила Светка. В дом она войти не решилась, а постучала в окно. Увидев её, я и удивился, и обрадовался одновременно. И, ответив на извечный вопрос матери «Ты куда?» «Сейчас приду», выскочил на улицу.

– Привет, Свет! – поздоровался я, подходя к ней.

– Привет, пострадавший, – ответила она, внимательно всматриваясь в моё лицо. – Как твоё драгоценное?

– Твоими молитвами. А ты как?

– Нормально, – Светка пожала плечами. – Со мной-то чего будет? Били-то тебя… Ой, Сашка! – спохватилась вдруг она. – Что я сейчас тебе расскажу! Сегодня в школу приходили какие-то парни. С ними был тот, что вчера нас у водокачки встретил…

– Это – Сенька, друг моего брата, – пояснил я ей.

– Так вот, этот Сенька и ещё двое на перемене зашли прямо к нам в класс и забрали с собой Гафоню. Представляешь?

– Ну? – буркнул я неопределённо, стремясь тем самым подтолкнуть её к дальнейшему рассказу.

– Мальчишки потом сказали, что его утащили за школу и там жутко избили. И тех двоих из параллельного класса – тоже.

– А Локтю?

– Его они почему-то не тронули. Сенька только один раз ему по морде съездил и всё.

– Это хорошо, – удовлетворённо заметил я, а про себя подумал: «С этим ушлёпком я сам разберусь».

– Чего хорошего-то? – не поняла Светка. – Он всё это затеял и вышел сухим из воды.

– Не переживай, он своё ещё получит, – пообещал я.

– Ты так думаешь?

– Не сомневайся.

– Ах да, чуть не забыла! – спохватилась она и вытащила из кармана пальто большое зелёное яблоко. – Я же тебе гостинец принесла. Витамины, чтобы ты быстрей поправился.

– Тоже мне, – фыркнул я, – догадалась, что принести. Ты что, забыла? Мне же вчера по зубам настучали. И сейчас они у меня шатаются и болят. Я теперь кроме бульона и манной каши больше ничего не ем. Так что ешь свой гостинец сама.

– Ой! А я и не подумала об этом. Правда, – она подошла ко мне, взяла за руку и, заглянув в глаза, спросила. – Ты не обиделся?

– Нет, конечно. Так что ешь на здоровье. Витамины и тебе не помешают.

– Может, прогуляемся? – предложила вдруг она, пряча яблоко назад в карман. – Или твои родители ругаться будут?

– А мы не долго, – сказал я, не желая с ней расставаться. – Я тебя до дома провожу и назад.

– Не надо меня провожать, – сразу запротестовала Светка.

– А кого ты испугалась? – завёлся я. Иногда Светкино упрямство меня просто бесило. – Меня, что ли? Я понимаю, что сейчас плохо выгляжу, но не до такой же степени, чтобы меня бояться.

– Да ну тебя, дурачок! – отмахнулась она. – Я просто хочу с тобой прогуляться. А до дома я и одна дойду.

– А мы с тобой и прогуляемся, только до твоего дома, – заметив, что она собралась возразить, я торопливо добавил. – Так сказать, совместим приятное с полезным.

Светка искоса посмотрела на меня.

– И не забывай, – добивал я её, – я же вышел к тебе всего на одну минуту.

– Ну хорошо, пошли, – сдалась она. – А то, действительно, твои родители хватятся, у нас тогда и это не получится.

Мы взялись за руки и направились к лазейке в заборе гаража.

Когда остановились у калитки её дома, я набрался решительности и сказал ей:

– Свет, ты больше ко мне не приходи.

– Это почему? – сразу насупилась она.

– Ну потому что я не хочу, чтобы ты видела меня таким красивым…

– Стесняешься, что ли? – Светка усмехнулась.

– Это, во-первых, – строго сказал я, – а во-вторых, после этой моей выходки, родители могут не выпустить меня на улицу. И ты будешь стоять под моим окном, мёрзнуть и дуться на меня за то, что я к тебе не вышел. В-третьих, как видишь, сейчас довольно-таки поздно и темно. И я не хочу, чтобы в это время ты ходила одна. Понимаешь, я буду переживать, совесть меня будет мучить за то, что я отпустил тебя одну в такую темень…

Светка открыла было рот, чтобы сказать, что думает по этому поводу, но я не дал ей такой возможности.

– А ты знаешь, – продолжил я в том же духе, – что переживания не способствуют скорейшему выздоровлению и восстановлению организма?

– Ты смотри, какой умный, а! – вместо ответа съёрничала она.

– А ты думала! – я гордо выпятил грудь, а затем взял её руки в свои и умоляюще попросил. – Свет, ну дай ты мне, пострадавшему, возможность выздороветь. Потерпи маленько. Это займёт дня два-три, не больше. Мы потом с тобой это наверстаем. А?

– Ладно уж, потерплю, – согласилась она, немного подумав, но по голосу я понял, что она расстроена.

– Не переживай, Свет, вот увидишь, я мигом поправлюсь, – заверил я её. – На мне как на собаке заживает.

– Выздоравливай давай, пострадавший, я буду ждать.

Она улыбнулась, зашла во двор и, закрыв за собой калитку, попрощалась:

– Пока!

– Пока! – ответил я ей и поспешил домой, в надежде, что родители меня ещё не хватились.

Но родители хватились. Не успел я закрыть за собой дверь и накинуть крючок, как мать напустилась на меня.

– Ты куда пропал?

– С Костей Беловым был, – сказал я заранее придуманную по дороге отговорку.

– Не ври, – не поверила мать. – Отец выходил и никого не видел.

– А мы у него были. Он похвастался, что новую марку достал, вот я и сходил к нему посмотреть.

Родители знали, что я коллекционировал спичечные этикетки. Сначала этим занимался брат, но потом он «повзрослел» и забросил «детские увлечения». Тогда я продолжил его дело и вдобавок заинтересовал этим друзей: Костю и Васька. Даже Кеша, сроду никогда ничем не увлекавшийся, последовал нашему примеру. Правда, его ненадолго хватило. Чтобы найти и насобирать побольше марок, надо было лазить по мусорным свалкам и курилкам, где в основном и находились пустые спичечные коробки. А затем замачивать, чтобы этикетка отклеилась, высушить её, уж потом наклеить себе в альбом и после похвастаться перед ребятами какую интересную марку ты нашёл. Кеша полазил немного и бросил – не понравилось ему ковыряться в мусоре. Но если что попадалось по дороге, обязательно поднимал и отдавал мне. Так что моя отговорка сработала. Ведь Костя жил в соседнем бараке, и получалось, что я не так уж и далеко отошёл от дома. Мать поверила и успокоилась.

Я пролечился четыре дня, выходя из дома только в туалет. Благодаря лекарствам Люсиной подружки восстановление произошло быстро. Губы зажили, дёсны – тоже. Зубы перестали шататься, и теперь я снова мог жевать любимые хлебные корочки. Опухоль и синяк прошли полностью. Только яркое кроваво-красное пятнышко в уголке глаза напоминало о недавнем избиении. Но это была уже мелочь, хотя и сразу бросавшаяся всем в глаза.

В воскресение мне разрешили поиграть на улице, а в понедельник я пошёл в школу.

Светка, по обыкновению зашедшая в класс самой последней, увидев меня, так обрадовалась, что забыла произнести своё извечное: «Здрасьте!» и поспешила к парте.

– Сашка, привет! – поздоровалась она, усаживаясь рядом.

– Привет, Свет! – как эхо отозвался я.

– Как дела? – она внимательно осмотрела моё лицо и с удовольствием констатировала. – А ведь и впрямь всё зажило!

– А я что говорил?

В это время в класс вошла учительница, а за нею следом в открытую дверь ворвался звонок, и наш разговор прервался. Начался урок.

Во время урока я заметил, что Гафоня отсутствовал, а Локтя сидел притихший, как примерный ученик. Елена Григорьевна даже ни разу не сделала ему замечания, чего на уроке географии сроду не бывало.

На перемене, когда мы перебрались на третий этаж в кабинет математики, я подошёл к Локте. Тот сразу напрягся и с опаской посмотрел на меня.

– Не бойся, – успокоил я его, – сейчас я тебя трогать не буду. Но после уроков жду тебя за школой у кочегарки.

– Ага, – ощерился тот, – со своим братом, да?

– Если бы я этого захотел, ты, подонок, давно бы уже схлопотал своё, как твои дружки. Понял? Будем драться по-честному: только ты и я. И Костя Белов за этим проследит. А если ты не придёшь, то тогда уже мой брат тобой займётся, – и, не дожидаясь ответа, ушёл на свою парту.

Всё, вызов брошен. Осталось только победить и доказать, что я сильнее. Что, если разобраться, было не так-то легко. Локтя был крупнее и выше, а, значит, и тяжелее, что для него являлось большим преимуществом. И фактор неожиданности здесь уже не применишь, потому что он будет готов к драке. Зато я был шустрым и занимался боксом, а это было уже очко в мою пользу. И вот, что из этого кого перевесит, мы и выясним после уроков.

На последней перемене я сказал Светке, чтобы она меня не ждала и шла домой одна.

– Ты чего, Сашка? – сразу вскинулась она. – Я так долго ждала этого дня, когда ты, наконец, появишься, и вот – на тебе! Ты хочешь меня обидеть, да?

У Светки на глазах заблестели слёзы. От жалости к ней у меня ёкнуло сердце. Но сейчас я должен был быть твёрдым и решительным. Не отменять же из-за неё драку! Но и присутствие её при этом, я тоже не мог допустить. Мало ли чего там со мной может случиться. Поэтому собравшись духом, я стал её убеждать.

– Я обещал тебя не обижать, и этого никогда не будет. Но понимаешь, чтобы этого не повторилось, – при этом я указал на пострадавший глаз, – я должен до конца разобраться с Локтей. Сегодня после уроков мы с ним встречаемся.

Светка внимательно посмотрела на меня: вру я или нет?

– У тебя же только всё зажило, – печально сказала она.

– Ерунда! – заявил я. – Заживёт ещё! Главное, чтобы Локтя понял, что связываться с нами – с тобой и со мной, – ему дороже. И это я должен сделать именно сегодня, а не завтра или через неделю, а то он ещё, чего доброго, возомнит, что я его испуга…

Звонок на урок не дал мне договорить, а Светке – возможность высказать своё мнение по этому поводу. Надо отдать ей должное, до конца урока она просидела спокойно, не то, что я, весь взбудораженный предстоящей потасовкой. Но только после урока я сорвался с места, как она молча увязалась за мной. Но этот шаг я предвидел, и попросил Кешу с Санькой Маликовым отвлечь её, чтобы дать мне возможность улизнуть. Я специально подождал, чтобы они вышли из класса, так как в коридоре, где вечная толчея, Светку было проще задержать, а мне легче затеряться в толпе, а уж потом только поспешил сам.

Глава 19

Был конец марта. В воздухе вовсю пахло весной. Кто-то сказал, что видел скворцов. Значит, весна будет тёплой, раз они так рано прилетели. Ярким солнечным днём снег таял буквально на глазах, превращаясь во множество бесконечных ручейков. Где-то местами уже оттаяла земля, став грязью, из-за чего нас заставили носить сменную обувь. Но были ещё и такие места, куда солнце не могло проникнуть, а если и проникало, то ненадолго, и там до сих пор лежал снег. И таких мест было не мало. Словно зима говорила нам, что ещё не всё потеряно, и она может вернуться.

Котельная размещалась в торце левого крыла школы. Я специально выбрал это место, потому что оно всегда было укрыто от палящих лучей набиравшего силу весеннего солнца. Сначала на него отбрасывал тень частный дом, построенный рядом со школой, а потом, когда солнце поднималось в зенит, сама школа накрывала это место плотной тенью. А потому снег там даже не начинал ещё таять, и, следовательно, замараться, если придётся бороться, было просто невозможно. Был и второй плюс у этого места. Там редко кто ходил. Истопники ругались, когда кто-то вторгался в их владения, и их старались не тревожить и обходили школу через правое крыло. Так что это было уединённое и чистое место, самое подходящее для разборки.

Когда я подошёл к условленному месту, Локтя и Костя, который должен был проследить за ним, были уже там. Не теряя времени, я отложил ранец в сторону, и после бросил на него курточку.

– Ну что, ушлёпок, начали? – решил я поторопить события, чувствуя, как меня всё сильнее охватывает мандраж.

– Начинайте! – скомандовал Костя и отошёл в сторону.

Локтя тут же сорвался с места и, сходу налетев на меня, сбил с ног. Правильно всё рассчитал, сволочь. Ведь он был тяжелее. Уложив меня на лопатки, он мог просто придавить меня своим весом, и я оказался бы беспомощным, как младенец. Но он не учёл одну вещь, о которой, собственно, и не знал. Я любил спорт. С самого детства я любил играть в футбол, хоккей, волейбол и баскетбол. Причём, не плохо, и пацаны постарше всегда старались заполучить меня в свою команду. Я подтягивался на турнике больше всех среди сверстников и легко крутил «солнышко», занимался с гантелями и охотно служил манекеном для Витьки Берникова и Лёвки Зуина, когда они хотели отработать показанные им кем-то приёмы самбо. Я запоминал эти приёмы, а потом отрабатывал их на друзьях.

Был даже такой случай. Иногда, чтобы воспрепятствовать хождению местных жителей по территории гаража и, следовательно, попаданию их под колёса самосвалов, лазейки в заборах забивали. Правда, дня через два-три кто-то эти доски срывал, и хождения возобновлялись. Вот и в тот день, проводив Светку, я отправился домой и упёрся в заколоченный забор. Вдобавок его измазали солидолом, чтобы отбить охоту через него перелезть. Пришлось обходить автобазу через проулок. Вот в этом-то проулке меня и встретили двое: Генка Бобчин и Шурик Поповичев. Это были наши поселковые ребята, мои одногодки. Жили они на верхней улице, но почему-то ходили учиться на Западный посёлок. До сих пор не пойму, кому взбрело в голову с одного посёлка отправить детей учиться в разные школы? Возможно, поэтому мы были не так с ними дружны, хотя, конечно, неплохо друг друга знали. Всегда здоровались, когда встречались, иногда даже играли вместе, но очень редко. А тут что-то им взбрендилось, и они решили показать мне, какие они ушлые ребята. На их удивление я завалил их сразу обоих.

– Ни фига себе! – обалдел Шурик, поднимаясь. – Ну ты даёшь, Санёк! Не ожидал.

– А ты оказывается жилистый, – не скрывая досады, резюмировал Генка. – Спортом, поди, занимаешься, да?

– Стараюсь, – улыбнулся я им в ответ. – Ладно, ребята, пока. Вы же видите, я из школы. Голодный как волк.

Конечно, хорошо, когда у тебя есть старший брат, который всегда заступится, если кто-то надумает тебя обидеть. Но собственный авторитет, считаю, штука тоже немаловажная. А он у меня был. И среди сверстников, и среди шпаны, и среди пацанов постарше. Уверен, что только благодаря этому та встреча закончилась благополучно.

Так что Локтя зря надеялся, что, сбив меня с ног, достигнет лёгкой победы. Ещё не коснувшись земли, я уже вывернулся из-под него. А когда мы упали, заскочил ему на живот и успел несколько раз ударить по лицу, прежде чем он, благодаря своей силе, скинул меня с себя.

Мы вскочили на ноги, и теперь уже я ринулся в атаку, не давая возможности опомниться противнику. Я махал кулаками без передыха, вкладывая в удары всю злость, и мне было без разницы, куда они попадают. Локтя отбивался от них, отступая, и время от времени отвечал ударом на удар. Один раз так врезал по уху, что в голове зазвенело. Но мне было уже до фонаря. Понимая, что если прекращу атаку, то мне придёт конец, я бил, бил и бил, не останавливаясь. И наступал. Наступал и бил. А тот, стараясь увернуться от ударов, отступал.

И тут совпали две случайности: Локтя оступился, и я достал его челюсть. Он упал на спину. Я тут же снова уселся на него верхом и с яростью стал лупить по ненавистной роже. И так вошёл в раж, что даже не заметил, что противник не сопротивляется, а просто лежит, раскинув конечности. Зато это увидел Костя. Он понял, что я его вырубил и теперь луплю по невменяемому телу. Подбежав сзади, он схватил меня под мышки.

– Всё, Санёк, ты победил, – сказал он, стаскивая меня с него. – Всё, успокойся.

Я перестал размахивать руками и, ещё не придя в себя, недоуменно глянул на друга.

– Ты победил, – повторил тот. – Всё, бой закончен.

Победа! Я торжествующе посмотрел на распростёртого Локтю с окровавленной физиономией – здорово же я отдубасил этого козла! – и выпустил из себя воздух, вместе с ним освобождаясь от злости.

– Всё, отпусти, – сказал я ему, – я спокоен…

Костя отпустил, и пока я отряхивал себя от налипшего снега и надевал курточку, привёл в чувство моего соперника. Сначала протёр снегом его лицо и пошлёпал по щекам, а когда тот даже не шелохнулся, запихал снег ему за пазуху. Это сразу сработало. Локтя очнулся и зашевелился. Костя помог ему подняться и одеть куртку. Затем сунув ему в руки сумку, развернул его в ту сторону, куда тот должен был идти, и, толкнув ногой в зад, напутствовал на дорожку.

– Шагай, недоносок. Да не заблудись, смотри.

– Как себя чувствуешь, ушлёпок? – с сарказмом спросил я его. – Это тебе, падла, не сзади исподтишка бить!

Локтя не ответил и шатаясь побрёл прочь.

Я был доволен исходом. Возбуждение спало, но лицо пылало как пионерский костёр. Ныла левая верхняя скула и ухо. Особенно ухо. И костяшки. Я сбил их в кровь. Думал, что это кровь Локти, но, когда обтёр руки снегом, оказалось – моя. Но это всё были пустяки. Я победил – вот что главное!

Когда мы вышли из-за школы, я увидел одинокую фигуру, стоявшую на нашем заветном месте, и сразу понял, кто это. Костя тоже.

– Надо же, – сказал он изумлённо, – ну и настырная же девчонка.

– Ты даже не знаешь – на сколько, – не стал я возражать и попросил его. – Может, ты проследишь, чтобы Локтя пошёл в нужную сторону?

– Я могу просто пройти мимо и сделать вид, что не заметил её, – предложил тот свой вариант.

– Зато она тебя заметит и подумает, что мы с тобой вдвоём с ним разделались.

– Тебе это так важно?

– Разумеется! Ты что не понял, что ли, до сих пор?

– Вообще-то, я Андрюху Иванкова попросил, чтобы тот проводил Локтю до дома. Они же рядом там живут. Он должен был ждать его за линией.

– Ты бы проверил, а? – настаивал я. – А то вдруг Андрюха не дождался и ушёл. А этот ушлёпок чего-нибудь вытворит, потом не отбрехаешься.

– А если бы её не было? – хитро улыбаясь, Костя кивнул в сторону Светки.

– Тогда бы ничего и не было.

– Хорошо, – сдался он, – ради тебя я сделаю крюк, но в последний раз.

– Ты так сказал, как будто делаешь это каждый день, – сказал я ему с укоризной.

– А что, нет, что ли?

– Да брось ты, – отмахнулся я и побежал к маячившей одинокой фигуре.

Костя вздохнул. Ему, конечно, не хотелось делать крюк, чтобы попасть домой, но он был настоящим другом, а потому развернулся и пошёл назад к котельной.

Было морозно. Лужицы, образовавшиеся за день, даже затянуло тонким льдом. Светка озябла и стояла, пританцовывая, глядя куда-то вверх.

– Ты чего? – спросил я её, подходя к ней. – Я же сказал тебе, меня не ждать.

– Чтобы я бросила тебя? – возмутилась она. – Да лучше расстреляй!

За такие слова я готов был зацеловать её до смерти. Господи, да когда же, наконец, мне будет позволено это?

– Ты, наверное, уже замёрзла? – участливо поинтересовался я, беря её за руку и увлекая за собой. – Пойдём.

Но она не сдвинулась с места, а стала с интересом осматривать меня.

– Не поняла, ты Локтю победил или нет? – спросила она, не скрывая любопытства.

– А ты как думаешь?

– Да что-то по твоему лицу не видать, чтобы ты дрался, – засомневалась она.

– А тебе что, нужно, чтобы мне подбили ещё один глаз? – съехидничал я и снова потянул её за собой. – Пошли.

Она опять не подчинилась и снова осмотрела моё лицо.

– Да у тебя даже ссадины ни одной нет, – заявила она. – Неужели он тебя ни разу не ударил?

– Ну почему же? – возразил я. – По уху.

– Больно? – сочувственно спросила она.

– Ещё как!

Ухо у меня действительно болело.

– Какое? Давай, я его поцелую.

– Светка, – укоризненно сказал я ей.

– Говорят, если поцеловать больное место, то оно перестанет болеть, – сказала она улыбнувшись. – Ты что, против?

– Ну, если только в медицинских целях, – сдался я и подставил ей левое ухо.

Она чмокнула его в мочку и вопросительно посмотрела на меня.

– Ну как, перестало болеть?

– Ты смотри, и в самом деле, – подыграл я ей, хотя ухо, как пылало и ныло, так и продолжало это делать. Но всё равно приятно, когда тебя целует твоя девчонка. – Ну а теперь всё, пошли, а то ты уже замёрзла вся.

– Сашка, ну расскажи, как ты там с Локтей, – попросила она. – Мне просто жутко любопытно.

– Нашла, что любопытничать, – фыркнул я. – Лучше расскажи, что в классе творилось за время моего отсутствия.

– Ой! – сразу оживилась Светка. – Тут Маринка Адронова недавно такое отчебучила! Слушай.

Слушая её, я потихоньку, незаметно ускорял шаг. Ведь нужно было ещё успеть на тренировку. У меня не было часов, но я чувствовал, что из-за задержки с Локтей времени оставалось в обрез. Поэтому, распрощавшись со Светкой, домой я уже бежал.

Глава 20

Как оказалось, торопился зря. Времени хватило не только перекусить, но и отдохнуть минут двадцать.

На тренировке, прежде чем начать разминку, тренер построил нас по ранжиру. Затем назвал какую-то фамилию. Из строя вышел парень. Последние две недели он куда-то запропал.

– Где был? – спросил у него Владимир Леонтьевич.

Тот промолчал.

– Болел?

– Нет.

– Понятно, – сказал тренер, – тогда свободен. Можешь идти домой.

Затем он назвал ещё одну фамилию. Тот вместе с родителями уезжал куда-то на похороны. Удовлетворившись ответом, тренер оставил его и назвал меня.

– А с тобой что? – спросил он, когда я вышел из строя.

– Болел, – ответил я.

– Чем? – иронично полюбопытствовал он, но тут обратил внимание на мой левый глаз. – Демонстрировал боксёрские навыки?

– Не успел. Их было четверо.

– Понятно. Вернись в строй, – отстал он от меня и крикнул впередистоящему. – Всё, Толя, побежали…

Тренер частенько устраивал такие разборки. С теми, кто посещал занятия шаляй-валяй, хочу – приду, хочу – не приду, или отсутствовал долго без всякой причины, он расставался без сожаления. А те, кто оставался, продолжали развивать своё мастерство. И я, разумеется, тоже.

Помню, на одной из тренировок во время спарринга я сбил Вовку Баженова с ног. Вовка учился в параллельном классе вместе с Волчком и Гутей, поэтому я неплохо его знал. Был он тихим и каким-то незаметным, вот, наверное, и решил заняться боксом, чтобы стать настоящим парнем. Занимался он, как и я, третий месяц, но спарринговался с другими ребятами. А тут в последнее время тренер стал ставить меня с ним в пару.

В первом же тренировочном бою я разбил ему нос. Во время атаки он открылся, и мой прямой правой достал его носопырку. Из неё тут же появилась кровь такого тёмного, неприятного цвета. Я остановился, не зная, что делать дальше. Вовка тоже. Когда к нам подошёл Владимир Леонтьевич кровь уже остановилась. Он осмотрел нос и велел Вовке умыться и продолжить спарринг.

– У него же кровь, – заартачился я.

– Ничего страшного, – повторил тот.

Ну, мы и продолжили. Только теперь я старался соперника по лицу не бить, только по корпусу. Но как можно контролировать себя в пылу боя? Вовка пошёл в атаку, и я, увернувшись от его кулака, нанёс ответный удар в голову и угодил в нос. Опять побежала кровь, только теперь почему-то алая. Тренер словно наблюдал за нами – тут же очутился рядом.

– Я не хотел! – сразу заявил я. – У меня это машинально получилось!

– Не переживай, – успокоил он.

Вовку он отправил в душевую мыться, а мне велел заняться боем с тенью. Замечательная альтернатива спаррингу! Представляешь себе противника и молотишь его что есть мочи, при этом эффективно уклоняясь от его невидимых ударов. Можешь представить, себе кого угодно – хоть Мохаммеда Али, хоть самого тренера, – и колоти его на здоровье. И как бы ты не был плох, победа всё равно будет твоей.

В следующий раз я сбил Вовку с ног. Он даже не понял, как очутился на полу. Сев, он с недоумением осмотрелся, наверное, подумал, что кто-то поставил ему подножку, когда мой левый кулак достал его челюсть. Владимир Леонтьевич подскочил к нему, помог подняться и стал задавать вопросы, на мой взгляд, глупые. Ошеломлённый таким вниманием тренера Вовка отвечал быстро, не задумываясь. Напоследок Леонтьич заставил его попрыгать. Тот попрыгал.

– Ну как?

– Нормально, – пожал плечами Вовка, тоже не понимая беспокойства тренера.

А тот успокоился и, велев нам продолжать бой, ушёл к другой паре.

Но как тут продолжать? Вдруг я опять его с ног собью или нос разобью? Видимо, тренер тоже об этом подумал, потому что на следующей тренировке поставил мне в пару другого бойца. Вот на нём я уже отыгрался. А тогда я только оборонялся, предоставив нападать Вовке. Ведь защите тоже надо было учиться.

А тогда после тренировки меня ждал сюрприз. Когда мы пошли в раздевалку, меня окликнул знакомый с первого класса голос. Обернувшись, я увидел улыбающуюся Светку.

У нас в зале нередко бывали посетители. Кто-то приходил поглазеть на тренировки, кто-то приходил за кем-то и терпеливо его ожидал, а кто-то просто забегал погреться. Немало среди них было девчонок, которым просто интересно было смотреть на то, как мальчишки дерутся в спарринге. Поэтому я никогда не обращал внимания на них, сидящих на скамьях, расставленных вдоль стен. И вот – на тебе, проворонил Светку!

Удивлению моему не было предела. И радости тоже. Я подскочил к ней и, нахмурив брови, шутливо спросил:

– Ты чего здесь делаешь?

– Да вот пришла убедиться, – ответила та, и бесята запрыгали в зелёных глазах.

– В чём?

– А действительно ли ты ходишь на бокс или, может, куда налево после того, как меня проводишь.

– Ну и как, убедилась?

– Убедилась, – сказала она и тут же сменила тему. – А здорово ты Вовке из шестого «Г» врезал!

– Ты с кем сюда пришла? – я тоже решил сменить тему.

– Ни с кем. Одна.

Припереться сюда одной, по темноте да в такую даль!

– Ты что, дура, что ли? – вырвалось у меня.

– А чего? – не поняла та.

– Ничего.

Я остыл так же быстро, как и вскипел. Она не побоялась прийти на стадион одна в такую пору – это для меня, конечно, много значило. Успокоившись, я предложил ей подождать на скамейке, пока буду переодеваться.

– Хорошо, – согласилась она.

В раздевалке я столкнулся с братом и Сенькой. Они уже помылись и теперь обтирались полотенцами.

– Меня не ждите, – сказал я им.

– Это почему? – поинтересовался Серёга.

– Светка пришла, – пояснил я, раздеваясь. – Я с ней пойду, – и побежал в душ мыться.